Том неохотно открыл глаза. Ему снилось, что он снова в Африке, но, проснувшись и осознав, где он на самом деле, он перевернулся на бок и лежал, глядя в стену, выбитый из равновесия грязно-кремовыми обоями, на которые ярко светило солнце. Так ярко, что больно глазам, уныло подумал он и снова сомкнул веки. За окном задребезжал поезд.

Прошлой ночью Марк с Дигби решили, что его надо развеселить и отвлечь от ненужных мыслей, и в результате они втроем провели воистину мужской вечер за пивом, а последствия такого времяпровождения не всегда отрадны. Сегодня его жизнь началась с чистого листа: никакой Кэтрин, изредка Дейдре и уйма работы. Такие перспективы не заставят радостно выпрыгнуть утром из кровати. Наверное, от Марка с Дигби не стоит ожидать, что они заварят чай и принесут ему в постель, как сделала бы женщина… А потому некоторое время спустя он притащился на кухню и начал заваривать сам. Вскоре к нему присоединились Марк и Дигби, последний распевал арию из «Богемы», поскольку, как он выразился, бесшабашная нищета их жизни неумолимо напоминает эту оперу. Том с Марком были более молчаливы, так как не одобряли музыку с утра пораньше, да и вообще петь не умели. Было много молока и овсянки, но недостаточно хлеба и всего два яйца. Однако они соорудили себе какой-никакой завтрак, а после отправились трудиться в различных библиотеках. Шли каникулы, и ни семинаров, ни лекций, ни уроков не намечалось.

Том условился с Дейдре, что она придет к нему, только когда он устроится как следует, что бы это ни подразумевало, и потому его комнату она увидела лишь почти неделю спустя.

– А угрюмую домохозяйку мы на лестнице встретим? – спросила она, когда они подходили к дому с облезлыми колоннами.

– Нет, к счастью, она здесь не живет. Тут только три квартиры, которые занимают студенты того или иного толка. Наша на втором этаже.

– Никаких картин с овечками на склонах, – быстро сказала она, когда они вошли в узкий коридор.

Том, почувствовав, что девушку нужно ободрить, обнял ее за плечи.

– Что ты сделала с волосами? Похоже на хризантему.

– Сходила постриглась. Тебе не нравится?

– Конечно, нравится, не делай такое испуганное лицо. – Он открыл дверь. – Ну вот, маленькая задняя комнатка, или как мы там ее называем.

– Она правда маленькая, но, я бы сказала, очень удобная. – Дейдре подбежала к окну, чтобы скрыть, как ее расстроила общая атмосфера скудости и запустения, которая навалилась на нее, едва она вошла. – И поезда из окна видно. Почему-то очень по-европейски.

В глазах вровень с его стояла мольба, и Том, привыкший сверху вниз смотреть на Кэтрин, обнаружил, что ему трудно встречаться взглядом с Дейдре, и, отвернувшись, завозился со стаканами и темного вида бутылкой.

– Давай выпьем, – предложил он.

– О да, прекрасно!

«Прекрасно», вероятно, не совсем подходящее слово, осознала она, попробовав холодное и кислое красное вино. На вкус оно было престранно затхлым, точно прокисло, но Дейдре не знала наверняка, может ли вино киснуть. Надо научиться получать удовольствие от выпивки, не без отчаяния подумала она, или по крайней мере от того, чем наливаются эти люди, – от пива или странных разновидностей вина. А ведь постыдным было то, что на самом деле ей нравились те напитки, которые предлагали Бернард и Малькольм: джин с апельсиновым соком или довольно сладкий темный шерри – такого рода напитки, которые «положительные» мужчины из предместий считают подходящими для своих женщин, подумала она презрительно.

– У Кэтрин как будто все в порядке, – сказал Том, в голосе которого слышалось облегчение. – Даже веселая.

– Ах, я так рада. Марк и Дигби с ней виделись?

– Нет, я звонил сегодня утром.

– Зачем? Ты что-то забыл?

Он расслышал бессознательный упрек в ее голосе, увидел его в ее глазах, напряженно устремленных на него, поэтому довольно раздраженно сказал:

– Нет, но я хотел узнать, как она. Не могу же я больше с ней не видеться и не разговаривать, знаешь ли.

– Конечно нет… я не хотела быть неразумной. Она такой милый человек, я сама не прочь с ней повидаться, если она захочет со мной встречаться.

Ответом ей была тишина. Дейдре расхаживала по комнате, поскольку сесть можно было только на кровать, которую она после быстрого нервного взгляда по непонятной для самой себя причине отвергла.

– Как видишь, я еще не расставил по-настоящему книги, – сказал Том, махнув на хаос полок и двух стульев, заваленных бумагами.

Держа обеими руками стакан, Дейдре опустилась на колени у стеллажа. Женщины так часто ловят себя на том, что рассматривают книги мужчин, подыскивая, что бы умного о них сказать, и уже в девятнадцать Дейдре начала получать свою долю терзаний.

– Вижу, у тебя есть монография о структурах общества, – сказала она. – Говорят, она совсем новая и очень интересная?

– Да, возможно, но сомневаюсь, что мы хотим это сейчас обсуждать, мы ведь не хотим? – мягко спросил он, забирая у нее книгу.

После нескольких приятных мгновений Том вспомнил, что твердо решил не создавать себе осложнений, пока не допишет диссертацию, а может, и тогда тоже. Он не потому ушел от Кэтрин, что собирался бросаться с головой в такой же роман с Дейдре, что бы там ни думала сама Кэтрин. Правильно ли он поступил, приняв приглашение Дейдре на ужин у нее дома сегодня вечером? В наше время родители не задают молодым людям вопросов о том, серьезны ли их намерения, но гораздо лучше, когда у женщины нет родни, как у Кэтрин, бесстрастно думал он, тогда ее можно бросить, когда пожелаешь, и никаких неловких разговоров вести не придется. Но потом, увидев, с какой щенячьей любовью смотрят на него широко раскрытые глаза Дейдре, он пришел в ужас от собственной циничной жестокости: он же мягкосердечный, добрый к животным, как всегда говорила Кэтрин, и иногда плачет в кино. Он очень привязался к Дейдре, но сейчас отстранился довольно резко и сказал:

– Нам не пора идти?

Ее немного обидел такой внезапный поворот, но очень скоро Том ее утешил и сумел создать впечатление, что ему нужно понимание особо тонкого свойства, – о подобном она и не помышляла с Бернардом, который всегда казался таким скучным и уравновешенным, что вроде бы и понимать в нем нечего.

– Ты не против предместий? – спросила она, пока они ехали на верхней площадке автобуса к ее дому. – Думаю, наше просто отвратительное, и люди тут ужасные.

– Ужасными люди бывают где угодно, – сказал он с улыбкой, – особенно когда ты молод. Я всегда так считал, пока жил дома.

– Но у тебя настоящий сельский дом!

– Да, но совсем ветхий и даже не настолько старый и красивый, чтобы представлять интерес для истории. Мама все время копается в саду, дядя вечно сидит, скорчившись, у телевизора, – не слишком отличается от предместья.

– Наверное, всегда хочешь не то, что имеешь, – изрекла Дейдре, поскорее проводя Тома мимо дома Дулков, поскольку одного быстрого взгляда тайком ей хватило, чтобы понять, что хозяин возится в саду, очевидно, подвязывая какие-то кусты.

– Не стоит так думать, – возразил он. – У тебя целая жизнь впереди, чтобы получить то, что ты хочешь, и очень надеюсь, ты это получишь.

Его слова, произнесенные с холодным отчуждением, словно он не намеревался приложить руку к тому, чтобы жизнь дала ей то, что она хочет, опечалили девушку, и оба испытывали почти облегчение, когда окунулись в атмосферу семейного уюта, и Малькольм начал разносить напитки.

– Я так рада, так рада, – сказала Рода, отводя Дейдре в сторонку. – Я сумела уговорить прийти к нам сегодня мистера Лидгейта.

– Как тебе это удалось?

– Он сегодня утром вышел в сад, а я как раз полола травянистый бордюр. Он подошел совсем близко к изгороди, поэтому я окликнула: «Доброе утро! Правда прекрасный день?» – а потом сказала, что жаркое солнце, наверное, напоминает ему об Африке, а он согласился, мол, да, напоминает.

– Ну, едва ли он бы так сказал, если бы не напоминало.

– Конечно, хотя он и заметил, что африканское солнце еще жарче и не такое приятное, как наше. Тогда я заметила, что как приятно, когда можешь обедать или ужинать на открытом воздухе, а потом… не помню, как именно до того дошло, но слово за слово я пригласила его вечером на ужин, и он как будто очень рад был прийти. Он даже улыбался из-за листьев, то есть я видела в прореху изгороди, что он улыбается, а потом он подошел ближе и заглянул поверх изгороди, он ведь такой высокий, понимаешь. Знаешь, он очень недурен собой, когда улыбается. И, разумеется, отец Талливер тоже придет, так что получится настоящая вечеринка.

Рода замолчала, не столько, чтобы набрать в грудь воздуху, сколько для того, чтобы с удовольствием осмотреть убранство комнаты: напитки, выставленные на столик, и большие вазы садовых цветов в стратегических местах.

При мысли провести вечер в столь разношерстной компании у Дейдре упало сердце, но она утешила себя тем, что Тома это может заинтересовать, хотя он, похоже, не обладал страстью Жан-Пьера наблюдать за ритуалами жизни английского предместья. Так или иначе, Том прекрасно вписался в новое окружение, и Дейдре – с уколом ревности – не могла не заметить, что он прекрасно поладил с Филлис, невестой ее брата.

– Какая душка эта Филлис, правда? – с надеждой спросила Рода. – Это красное с белым платье – то самое, которое она сшила для выхода с Малькольмом на свой день рождения, знаешь ли. По выкройке того американца, Эбенезера Баттерика.

– Очень милое, – без энтузиазма согласилась Дейдре, поскольку Филлис, маленькая, белокурая и жизнерадостная, воплощала все то, чем Дейдре сама не являлась. Более того, на ней были красные туфли, а Дейдре считала, что это одно из многого, что, как говорят, привлекает мужчин.

– У мистера Лидгейта есть жуткие африканские маски, – щебетала тем временем Филлис. – Я однажды ночью видела, как он ходит в такой по саду. Едва не умерла от страха.

– Но их ведь и надевали, чтобы запугивать женщин, – тоном легкого подтрунивания объяснял Том, – в том-то и смысл.

– Чертовски хорошая мысль, – добродушно отозвался Малькольм. – Нельзя, чтобы они забывали свое место.

– Каким бы оно ни было, – дерзко откликнулась Филлис.

– Скоро я тебе покажу, девочка моя, – сказал Малькольм и сделал вид, что собирается надрать ей уши, но она кокетливо от него уклонилась.

– Позвольте принести вам еще коктейль, – галантно предложил Том. – Так от чего у вас так глазки заблестели?

– От коктейля Малькольма, он вон в том зеленом кувшине, – ответила Филлис, прихорашиваясь, как маленькая птичка. Она улыбнулась Дейдре, с удивленной гримаской, точно хотела ей показать, что Том на самом деле гораздо лучше, чем она ожидала.

А Дейдре поймала себя на том, что обижается на этот чуть снисходительный тон. Филлис как будто сумела вытащить на свет того Тома, которого сама она никогда не видела: веселого и игривого – такого ни за что не представить себе мрачно размышляющим над диссертацией. О благословенное невежество антропологии, подумала она довольно горько, однако чувствуя, что это, вероятно, не весь ответ. Бернард никогда не смотрел на других женщин, когда я была рядом, с вызовом сказала она сама себе, как возмущенная вдовствующая герцогиня эдвардианских времен. И вопреки всему улыбнулась.

– Чему это ты тайком улыбаешься, золотко? – вполголоса спросил Том.

– Смотрела, как ты флиртуешь, – радостно ответила она.

– Да, странно, но, оказывается, я еще умею. Слышал, ждут Аларика Лидгейта. Это не его голос в коридоре?

В гостиную вошел Аларик, торжественный и слегка неуверенный в себе.

Рода засуетилась вокруг него, а потом сказала громко и весело:

– Вам придется быть поосторожнее с тем, что пишете, Том. Мистер Лидгейт пробыл в Африке одиннадцать лет.

Последние слова она произнесла с удивительным для нее и, пожалуй, хмельным нажимом. Ах, озорник Малькольм, долил ей коктейля, когда она отвлеклась! А тут еще объявился отец Талливер в черном костюме из лучшей, самой гладкой церковной материи – материальное с духовным.

Приняв бокал малькольмовского коктейля, он отвел Роду в сторонку к окну, где заговорил с ней доверительным шепотом. Подобно многим духовным лицам, он в силу необходимости приобрел самоуверенную непринужденность в обращении с незамужними женщинами средних лет, какая нечасто бывает дарована мирянам.

– Вы были так добры, что откликнулись на мой призыв, – начал он. – Так и знал, что он не пропадет втуне. Я сказал себе: «Либо мисс Уэллкам, либо миссис Свон меня выручат».

– Это самое малое, что я могла, – ответила Рода. – Очень надеюсь, что дела у миссис Талливер идут хорошо.

– Спасибо, замечательно. Она с каждым днем идет на поправку. Честно говоря, это была ее мысль поместить то объявленьице в журнале. Возможно, с кафедры прозвучало бы хуже, – задумчиво добавил он. – Но что-то надо было делать. У меня не осталось ни одного чистого стихаря, а сам я стирать не мастак. – Он рассмеялся с уверенностью человека, который никогда не пытался и не собирается. – Полагаю, у вас в задней части дома хорошее место для сушки.

– Да, я развешу стихари во дворе, – торжественно возвестила Рода. – Разумеется, в самом саду мы выстиранное белье не вешаем, так не полагается. Людям это не понравится, хотя наша соседка миссис Лоувелл сама тут не без греха.

– Конечно, конечно, понимаю, кое-что из одежды не слишком уместно выглядит в саду, но церковное облачение ведь можно допустить.

– Лоувеллы в церковь не ходят, – заявила Рода. – Сомневаюсь, что они поймут, что выстиранные вещи… э… церковное облачение.

На последних двух словах у нее начал заплетаться язык, и она понадеялась, что отец Талливер этого не заметил. Хорошо, подумала она, что как раз в этот момент появилась Мейбл позвать всех к столу.

Проблема меню оказалась непростой, поскольку и Мейбл, и Рода питали довольно старомодное убеждение, что присутствие за их столом духовного лица требует подать какую-нибудь птицу. Очевидным кандидатом показался бы холодный цыпленок, но Дейдре расстроила их планы, заявив однажды утром, что никак невозможно подавать курятину людям, жившим в Африке, поскольку там практически ничего другого нет и она им, наверное, до смерти надоела. А потому к курятине отца Талливера и артистическим салатам, приготовленным Родой, прилагались и более экзотические закуски.

– Полагаю, вы, африканисты, курятины не хотите, – беззаботно объявил Малькольм, вооружившись сервировочными вилкой и ложкой.

– А что на самом деле едят в Африке? – серьезно спросила Мейбл.

– Племя хадцапи будет есть все, что угодно, за исключением мяса гиены, – соблюдая точность, заявил Аларик.

– Ну… – беспомощным жестом развела руками Мейбл.

– Гиену вам мясник все равно не продал бы, – хихикнула Филлис.

– Большинство африканских племен совсем не прочь полакомиться мясом, когда им удается его заполучить, – сказал Том.

– Да, и многие уплетают даже подгнившее, – без тени улыбки согласился Аларик.

– Им известны принципы приготовления пищи в нашем понимании? – спросила Рода.

– Да, очень многим известны, – откликнулся Аларик. – Но в некоторых очень примитивных обществах просто швыряют в костер неосвежеванную тушку и надеются на лучшее.

– Совсем как в том фильме про австралийских аборигенов, который мы видели в Антропологическом клубе, – вставила Дейдре. – Они бросили кенгуру в огонь – вот и вся готовка.

– Кто-нибудь хочет картофельного салата? – спросила Рода, чувствуя, что разговор свернул на несколько неаппетитные темы.

Она воображала, что присутствие за столом тех, кого она считала интеллектуалами, незаметно преобразит и возвысит обычную болтовню. Фразы будут – как мячики у жонглера – носиться по воздуху, ловко подхватываться и снова лететь. Но теперь она поняла, что интеллектуальную беседу можно сравнить еще и со случайным набором разрозненных предметов – половых щеток, тряпок для мытья посуды и ножей, которые швыряют и которые скорее несутся, чем летят, и иногда их вообще не ловят, и они с грохотом падают наземь. Сквозь дымку от коктейля Малькольма она видела, как маленькие темнокожие аборигены раскачивают, держа за лапы, тушку кенгуру и швыряют ее в костер. Определенно приходилось признать, что разговор очень отличается от обычного, и это лучшее, на что стоит рассчитывать.

– Вы уже что-нибудь опубликовали? – спросил вдруг у Тома Аларик.

– Нет, но у меня почти закончено несколько статей. – Ответ Тома прозвучал уклончиво, казалось, ему хочется сменить тему.

– Полагаю, вы скоро их куда-нибудь отошлете, – не отступал Аларик и перечислил названия нескольких журналов, весьма уважаемых в мире антропологов.

– Э… да, – безразлично ответил Том.

– Редакторы их перекорежат, будьте к этому готовы. Они, знаете ли, совершенно бессовестные. Даже у меня с ними иногда бывают трудности.

– Очень бы хотелось почитать ваши статьи, мистер Лидгейт, – сказала Рода. – Как по-вашему, они мне понравятся?

Аларик усмехнулся:

– Боюсь, в нашей области удовольствия не ищут.

– Разумеется, кое-какое извлекаешь, указывая на чужие ошибки, – сказал Том. – Это общепринятый вид спорта.

– О да, – совершенно дружелюбно отозвался Аларик. – Напоминает идеальное хобби для ушедших на покой антропологов. Угадайте, что это за хобби.

Никто не угадал.

– Бортничество, – сказал он, наслаждаясь их недоуменными лицами.

– Пчеловодство, – медленно перевел отец Талливер. – Что ж, полагаю, это полезно для здоровья, интересно, да еще и прибыльно.

– Навязчивая идея, как пчела, донимает! – радостно зазвенел голосок Филлис. – Я угадала?

– Вы совершенно правы, именно ее я имел в виду.

– У вас ульи в дальнем конце сада, мистер Лидгейт? – вежливо спросила Мейбл. – Это было бы идеальное место.

Фраза была встречена взрывом общего смеха, а после возникла пауза, во время которой отец Талливер задал Аларику вопрос про деятельность миссионеров.

– Довольно странно, – задумчиво сказал отец Талливер, точно это было для него своего рода сюрпризом или даже упущением с чьей-то стороны, – что я не получил распоряжения отправиться куда-нибудь миссионером. Я всегда чувствовал, возможно, ошибочно, хотя тут не мне судить, что там мое призвание.

– Не можете же вы нас оставить, ваше преподобие, особенно когда все так мило у нас устроили, службы и все такое, – растерянно сказала Рода. – Что мы без вас будем делать?

– Возможно, вы как раз в этом нуждаетесь, – строго ответил отец Талливер. – Это может оказаться годиной испытаний, чтобы показать, из какого вы теста.

Рода, думая о внушительной стирке, которую собиралась ради него затеять, почувствовала, что он не совсем справедлив. Неужели он считает, что у нее есть какие-то недостатки?

– Сам я из семьи миссионеров, – отозвался Аларик, – и у моей сестры было призвание, во всяком случае, я так считаю. Сначала она поехала как миссионерка, но обнаружила, что ее больше интересуют языки, чем души. Возможно, тут вмешался дьявол.

– Но ведь миссионеру следует изучить язык людей, которым он несет Евангелие, – запротестовал отец Талливер. – Я бы сказал, что изучение языков и сама лингвистика достойны всяческого восхищения.

– Мы ведь познакомились с вашей сестрой, когда пили чай в саду, верно? – вмешалась Рода.

– Да, припоминаю. И кажется, с вами была еще одна молодая женщина? Темноволосая, в желтом платье? Кажется, ее звали мисс Олифент. – Аларик говорил довольно быстро, точно жалел, что затронул эту тему.

– Да, конечно! Кэтрин Олифент, – ответила Мейбл. – Мы могли бы позвать ее сегодня, Дейдре. Какая жалость, что я об этом не подумала.

– Нас тогда было бы нечетное число, – растерянно сказала Дейдре.

– Могли бы для ровного счета пригласить Бернарда.

Дейдре разразилась нервным смехом.

– Бедняга Бернард, – заметила Филлис. – Боюсь, вы основательно подставили ему ножку, Том. Но такого, надо думать, следовало ожидать, раз на вашей стороне чары чернейшей Африки.

– Очень надеюсь, что вы миссионером не поедете, отец, – сказала Рода, которую как будто вернула к теме фраза, ввернутая Филлис. – От одной только мысли у меня сердце заходится.

– Конечно, мы не хотим, чтобы отец Талливер уезжал, – сказал Малькольм, – но мы не должны становиться у него на пути, если он считает, что должен. Помните псалом Льюиса Хенсли?

– «Над языческими дальними странами бродит мрачная тьма», – процитировала Мейбл.

– Наверное, она потому такая мрачная, что нашему отцу Талливеру не представился шанс ее развеять, – импульсивно выпалила Рода.

Какая же дурашливая эта Рода, подумала Дейдре, словно сама собиралась флиртовать с отцом Талливером. Она была слишком молода, чтобы понять, что женщины в возрасте ее тетушки еще вполне могут интересоваться мужчинами. Ей предстоит прожить еще много лет, прежде чем у нее зародится ужасное подозрение, что этот интерес, вероятно, никогда не проходит.

– Наверное, я найду там непочатый край работы, – сказал отец Талливер, чувствуя, что слова Малькольма почти заставляют его броситься в штаб-квартиру миссионерского общества. – И, конечно, надо помнить про Беатрис.

– Бедная миссис Талливер. Может быть, нам стоит послать в санаторий цветы или фрукты? – предложила Мейбл.

С этой фразой разговор как будто преодолел все пороги и мирно перетек к приходским делам. После ужина Аларик оказался брошен с отцом Талливером и обеими хозяйками, а молодежь ушла в сад.

– Надо бы тебе показать Тому реку, – с нажимом сказал Малькольм. – Она главное украшение наших мест. Думаю, ему захочется прогуляться.

– Полагаю, они хотели остаться одни, – извинилась Дейдре, когда они с Томом спускались к дорожке вдоль берега.

– Вполне справедливо, наверное. Мне понравился твой брат. Отличный малый, как сказали бы в викторианском романе, – добавил Том быстро, поскольку это было любимое выражение Кэтрин и как будто нуждалось в объяснении.

– Не могу представить тебя с викторианским романом, – с сомнением сказала Дейдре.

– Я действительно редко их читаю. А вот и река, как раз в конце тропинки. Удобно, правда?

– Ну, для регаты очень даже недурно, но это не самый красивый участок реки. Хочешь, пройдемся по берегу?

– Пойдем.

Они молча шли по густой траве, то и дело спотыкаясь о кочки. Дейдре чуть впереди Тома, точно показывая ему дорогу.

Темнело, по ту сторону реки зажигались огоньки, придавая пейзажу романтически европейскую атмосферу.

«Вот тут молодые мужчины и женщины гуляют по ночам, и им дозволяются определенные вольности в некоторых формах поведения», – думал Том на свой отстраненный антропологический манер. Притянув к себе Дейдре, он почти церемонно повел ее к скамейке под кустом бузины, усеянным белыми, приторно пахнущими цветами.

– Я так тебя люблю, – вздохнула она. – Но ведь женщинам не положено говорить такое мужчинам.

– Даже не знаю почему.

Тому часто это говорили, и он никогда не мог понять, откуда у женщин этот почти суеверный страх выражать свои чувства словами. В конечном счете это не имело значения, хотя на ранней стадии романа могло вызывать беспокойство, и, разумеется, они, пожалуй, считали неразумным выкладывать все козыри в начале игры.

– Потому что любовь может быть… безответной. – Она нахмурилась старомодному словечку, которое ввернула, но почувствовала, как Том улыбается в темноте.

– На твоем месте я бы не волновался.

– Наверное, это, как говорят французы, про того, кто целует, и того, кто подставляет для поцелуя щеку.

– Тогда давай я тебя успокою.

Она правда очень милая, думал он, честная и без затей. С ней он возвращался на много лет вспять, она напоминала ему Элейн, его первую девушку, в которую он был влюблен дома, когда ему было восемнадцать. Кэтрин, будучи старше, была слишком сильной личностью и вечно пыталась заставить его соответствовать ее представлению о том, каким он должен быть.

– Пожалуй, пора возвращаться, – сказала Дейдре, уловив, что он витает мыслями далеко.

– Давай посидим еще немного. – Он пригладил ее волосы, растрепанную хризантему. – Тебе тут плохо?

– Совсем нет…

Тут она вспомнила, что последний раз целовалась у реки в тот самый день, когда познакомилась с Томом. Бедный Бернард, что, если он вдруг сейчас объявится? Но здесь она его видела обычно в дневные часы, когда он натаскивал гребную восьмерку клуба, ездил на велосипеде или выкрикивал в мегафон загадочные формулы гребцов.

А Тому запах бузины напомнил о детстве. Наверное, в саду у них рос этот куст. Пруст, подумал он, вот что сказала бы Кэтрин.

Они медленно возвращались, держась за руки, и Том говорил о своих планах.

– В конце августа я поеду домой и, наверное, останусь на несколько дней.

– Да, твоя мама захочет, чтобы ты побыл с ней, – послушно сказала Дейдре.

– Пожалуй, да, но она не из тех, кто выставляет напоказ свои чувства, и мой брат все время там.

– Что не вполне одно и то же, – ласково заметила Дейдре.

Они уже подошли к домам и той части берега, где местные жители наскоро выгуливали собак перед сном. Навстречу им направлялись две фигуры, за которыми на некотором расстоянии плелся старый толстый терьер. Мужчины обсуждали Большой турнир по крикету. Внезапно Тому ужасно захотелось оказаться рядом с ними, идти в темноте и вести мужской разговор подальше от льнущей приторной сладости любви или – еще лучше – дома за пишущей машинкой и диссертацией. Ведь конец уже виден, и тяжкий труд все-таки будет завершен. Внезапно радостно сжав Дейдре руку, он прибавил шагу.

– Это мистер Лоувелл со своим псом и мистер Дулк, что живет напротив нас, – сказала Дейдре, тоже поторапливаясь. – Не хочу останавливаться и с ними разговаривать.

Когда они повернули на ее улицу, в теплом ночном воздухе поплыли звуки виолончели – округлые и изысканные.

– Это мисс Каберлейдж, – объяснила Дейдре. – Она играет в оркестре, и часто слышно, как она репетирует.

Они немного постояли, слушая и глядя в небо, на котором четко выделялись силуэты радиоантенн.

– Почти красивые, – сказал про них Том. – Символ эпохи, в которую мы живем.

– Как и миссис Лоувелл, выставляющая хлопья к завтраку, – подхватила Дейдре, когда они проходили мимо соседского дома.

В незашторенные окна было видно, как хозяйка накрывает на стол, ставит цветные пластмассовые миски и достает из буфета гигантские пакеты хлопьев.

– Жизнь продолжается, – задумчиво произнес Том.

– Да, наверное, утешительно видеть, как люди занимаются обыденными делами.

Дома мама тоже скорее всего накрывает к завтраку, а потом тетя тихонько прокрадется вниз посмотреть, все ли она правильно сделала. И делать это они, вероятно, будут до конца своей жизни.