На железнодорожный вокзал средних размеров шропширского городка Том прибыл в бесперспективное время – половине второго пополудни. Вагона-ресторана в поезде не было, а он забыл прихватить с собой сандвичи. Том поспешил прочь с платформы, поскольку ему очень хотелось избежать встречи с кем-либо, кто помнил его по детству или юности и с кем пришлось бы пускаться в непростые объяснения, чем, собственно, он теперь занимается.

– А вот и вы, мастер Том, доброго вам дня, – приветствовал его контролер. – Нечасто нам выпадает удовольствие вас видеть. Слыхал, вы были в чужих краях?

– Да, в Африке.

– Служили в армии, полагаю?

– Не совсем. – Том улыбнулся при мысли о великой любознательной армии антропологов, взыскателей знания. – Я изучал… э… обычаи одного африканского племени.

Контролер просиял.

– А… я про кое-каких туземцев наслышан. Вы выбрали удачный день для приезда, правда, правда. У нас сегодня карнавал и цветочная выставка.

– Ах, ну да, конечно. Как всегда, по четвергам, верно.

Появление новых пассажиров позволило ему улизнуть, и Том пешком отправился через городок к дому, где жили мать с братом. В четверг все закрывалось пораньше, вот почему цветочную выставку и карнавал всегда устраивали по четвергам. На некоторые витрины уже опустились жалюзи, и Том вдруг увидел свое отражение: с темной поверхности на него смотрел потрепанный, шаркающий ногами незнакомец с портфелем и холщовой дорожной сумкой. Зрелище ему не понравилось, и он постарался больше своих отражений не замечать. В центре городка наблюдались некоторые признаки того, что можно было бы с натяжкой назвать праздничным духом. Гирлянды разноцветных флажков поперек улиц, перемежаемые плакатами, приветствующими гостей города, обвисли на жарком безветренном полдне. На парковке сгрудились шарабаны, точнее, междугородние автобусы, как их теперь именовали. Из открытых дверей извергались потоки детишек, наряженных эльфами, китайцами и пиратами. Дойдя до городского парка, Том заметил большой шатер, где будут выставлены цветы и фрукты.

Сцена напомнила ему африканские праздники, на которых он присутствовал, старательно подмечая то и се, например, что такой-то давний обычай, про который он читал, отмер и был заменен каким-то новым и «значимым» ритуалом. А заодно он вспомнил, как в описаниях избегал даже намека на живость и краски, выхолащивая увиденное, пока оно не становилось таким же скучным, как выставка цветов и карнавал в английском городке.

Моллоу-парк (ведь дом носил имя семьи, жившей в нем на протяжении нескольких столетий) располагался на холме чуть в стороне от города. Это было викторианское здание красного кирпича, внутри которого пряталось более раннее, георгианское, почти поглощенное поздними «улучшениями». К дому вела длинная подъездная аллея, с обеих сторон обрамленная темными кустами, сейчас чрезмерно разросшимися после летних дождей.

На террасе стоял брат Тома, Джайлс. Это был молодой человек двадцати семи лет, весьма привлекательной наружности, одетый в старый, но хороший твидовый костюм.

– А вот и ты, Том. Приехал наконец, – произнес он вместо приветствия.

– Да, моя диссертация дописана.

Нельзя было ожидать от Джайлса, что он оценит важность этой новости, да и сам он не подал виду, что ее оценил, только заметил, что, если бы Том дал знать, когда приезжает, он подогнал бы к станции пикап его встретить.

– Багаж ты, полагаю, там оставил?

– Это все, что у меня есть, – откликнулся Том, указывая на холщовую сумку. – В буше мы путешествуем налегке. Где мама?

– В саду. Через пару минут мы все уходим на цветочную выставку. Полагаю, ты с нами?

– Конечно. Пойду ее поищу.

Если живые изгороди и лужайки казались заброшенными и заросшими, то просторный огород был хорошо ухожен, поскольку миссис Моллоу держала палатку на местном рынке, где продавала выращенное, – совсем как мелкая африканская торговка, подумал Том. Он ожидал застать ее среди грядок фасоли или за работой в парнике. Но когда он к ней подошел, она стояла совершенно неподвижно, глядя куда-то вдаль. Массивная фигура в сером с непропорционально маленькой головой выделялась на фоне зелени, как замечательная скульптура Генри Мура в лондонском парке. Она не выказала никаких чувств при виде сына, только подставила ему для поцелуя каменную щеку. Том был ее любимцем, и она действительно глубоко его любила, потакая капризам и думая теснее привязать этим к себе. Она много трудилась в саду и находила утешение во всем, связанном с землей, даже во вскапывании грядок, так как была крепкой активной женщиной, и рука, которую взял Том, была загрубелой и не слишком чистой.

– А вот и ты, Том, – сказала она. – Так ты приехал на девять десять с Паддингтона?

– Да.

Она помнила этот поезд по былым временам, когда ездила в Лондон, но ей в голову не пришло, что там не кормят. К тому времени Том тоже уже забыл.

– В этом году я выставляю не только овощи, но еще бегонии и гвоздики, – говорила она, когда они вместе возвращались к дому. – А ты что поделывал? Твоя тетя рассказывала, что ты жил с молодой женщиной где-то возле Риджентс-парка, но теперь ее бросил… это так?

– М-м… да, в каком-то смысле.

– Но должен же ты знать, бросил ее или нет? – резко спросила миссис Моллоу.

– Наверное, мне не нравится слово «бросил», – признался Том. – Мы расстались по взаимному согласию. Это ни к чему не вело.

– А к чему, ты думал, это должно было привести?

– Когда начинали, мы об этом не подумали. Казалось приятным и удобным… – Он осекся, сознавая, какими неподходящими словами пытается описать свои отношения с Кэтрин. – Думаю, я, как ни странно, был в нее влюблен и, возможно, все еще ее люблю. Потом появилась Дейдре, девятнадцатилетняя девушка…

Миссис Моллоу коротко хохотнула.

– Девятнадцатилетние девушки имеют обыкновение появляться, – сказала она. – Джайлс собирается жениться на Фелисити, – продолжала она уже другим тоном. – Мы все очень рады.

– Фелисити? Ах да, младшая сестра Элейн. Мне кажется, это будет весьма уместно. Жаль, что я не смог сделать того, что от меня ожидалось. Если бы я женился на Элейн… – начал он, но тут из-за угла дома вышел Джайлс, жестами предлагая им поторапливаться.

– Мама должна открывать цветочную выставку, – объяснил он. – Обычная история: устроители рассчитывали заполучить актрису или еще какую-нибудь знаменитость, а в итоге им пришлось вернуться к тому, что можем предоставить мы. Но у нас всего двадцать минут до начала. Ты ведь не пойдешь вот так, мама? – добавил он возмущенно.

– Шляпу, наверное, надену, – равнодушно ответила миссис Моллоу. – Мою серую. Она висит в коридоре.

Теперь они стояли в небольшой комнате, которую Джайлс использовал под кабинет и в которой вел дела поместья. Оглядываясь по сторонам, Том подумал, как мало тут изменилось со смерти отца. Старое жесткое кресло, из которого лезла набивка, так и не починили. Письменный стол забит счетами, квитанциями и бланками многолетней давности. На столе – открытая охотничья книга Джайлса, где размашистым ученическим почерком записано, в какой день он подстрелил столько-то фазанов, куропаток и голубей. Со стен смотрели все те же чучела заячьих голов и кривенькие охотничьи гравюры. Тому чудилось, что перед ним некий феномен культуры, столь же чуждой ему, как любые, какие он видел в Африке. Он вообразил себе, как радовалась бы дому Кэтрин, как ее яркие глаза выхватывали бы ту и эту деталь, ничего не упуская. Теперь он жалел, что не привез ее сюда, не показал ей свой дом.

– У тебя руки в земле, мама, – продолжал Джайлс тем же раздраженным тоном. – Ты ведь по крайней мере помоешься?

Миссис Моллоу безразлично посмотрела на руки.

– Да, наверное, надо, – признала она. – Где ваш дядя? Он готов с нами идти, если вообще собирается?

– Пойду посмотрю, – предложил Том.

– Найдешь его в малой гостиной, – сказал Джайлс.

И действительно, Том нашел дядю в малой гостиной, где тот в полутьме смотрел спорт по телевизору, – аппарат занимал центральное место в комнате, ни дать ни взять языческий алтарь. Зеленые плюшевые шторы были задернуты, не пропуская никакого света, если не считать маленького лучика, который все-таки пробрался и лег прямо на престарелого мужчину с военной выправкой и белыми висячими усами.

– Привет, дядя, – весело произнес Том. – Разве ты не собирался с нами?

– А вот и ты, Том, мальчик мой! Когда ты приехал? Думаю, я все-таки с вами не пойду. Слушать речи Наоми – развлечение не в моем вкусе, – хмыкнул он. – А кроме того, не хочу пропустить женскую программу в три часа. На этой неделе нам покажут, как выбирать хороший оковалок, исключительно полезно. Разумеется, это для молодых домохозяек, новоиспеченных жен – наверное, их так можно назвать, – у которых еще нет опыта в подобных делах.

Из комнаты Том вышел довольно опечаленный. У него возникло ощущение, что его дядя – своего рода узник или жертва, положенная на алтарь телевидения, которое требует постоянных жертв.

– Гарви не пойдет? – спросила миссис Моллоу, увидев Тома. – Так я и думала. Лучше нам пошевеливаться.

Теперь Джайлс принялся критиковать внешность Тома: по всей очевидности, его синяя вельветовая куртка и серые фланелевые брюки не подходили для парадного случая.

– Ты должен помнить, – говорил брат, – что на тебя будет устремлено множество глаз. Невзирая на всякие перемены, мы тут все еще сливки общества.

Миссис Моллоу нашла в рогатой стойке для зонтов раскладную трость-сиденье.

– Можешь взять вот это, – предложила она.

– Эмблема ранга, – откликнулся Том, – но не слишком высокого. Только вождю позволено носить ожерелье из зубов леопарда.

– С ней ты и правда выглядишь чуть лучше, – серьезно ответил Джайлс. – Разумеется, мы встретимся с Фелисити и Элейн. Дейлы сейчас нет в городе. Ты ведь помнишь Элейн?

Они поехали в пикапе по дороге, по которой Том прошел меньше часа назад.

– Да, помню, – откликнулся Том. – Должен тебя поздравить с помолвкой. Как по-твоему, тебе по карману жениться?

– Ну, у девушек в той семье есть собственные деньги, – напомнил ему Джайлс. – К чувствам это большого отношения не имеет, но в нашем случае определенно не помешает. Мы сможем многое сделать. Мама с дядей перейдут в сторожку, но, конечно же, сад останется маме.

– Надеюсь, в сторожке найдется подходящее место для телевизора, – сказал Том.

– Да, да, там есть недурная комнатка, – небрежно ответила миссис Моллоу. – Ну вот мы и на месте, и мэр уже нас ждет. Возможно, тебя заинтересует наша скромная церемония, Том, – сухо добавила она.

Они вошли в большой шатер. Внутри было очень жарко и пахло лесом, теплой парусиной и людьми. Гул разговоров замер, когда в дальнем конце на небольшом подиуме появились миссис Моллоу и ее свита. Том и Джайлс остались стоять внизу, не слушая речь матери, которая была путаной и бессвязной, – по всей очевидности, ей не пришло в голову подготовиться заранее. Но поскольку она относилась к сливкам общества и была хорошо известна своим слушателям, не имело значения, что она говорит.

Том оглядывался по сторонам, выискивая знакомых, но все лица казались лишенными индивидуальных черт: мужчины – обветренные и пышущие здоровьем или бледные и обеспокоенные, в соответствии с родом занятий, женщины – молодые или пожилые, но все в светлых летних платьях и соломенных шляпках, украшенных различными искусственными цветами и фруктами. Где-то под ногами, наверное, сновали дети, но Тома они не интересовали. Должны же Элейн с сестрой Фелисити как-то выделяться в толпе или мы действительно дошли до той стадии, когда все женщины выглядят одинаково, вне зависимости от того, где покупают одежду?

– А вот и ты, Том, – произнес знакомый голос, награждая его, судя по всему, фирменным местным приветствием. – Разве ты меня не узнаешь?

– Элейн?! – Он взял ее руку и надолго задержал в своей. – Я тебя высматривал.

Одета она была, как и все тут, в цветастое шелковое платье, белую шляпку и перчатки, но нитка жемчуга на шее и жемчужные сережки в ушах скорее всего были настоящими. Она была белокожей, довольно пухленькой молодой женщиной одних лет с Томом, с веснушками и, как принято говорить, «ясными» серыми глазами.

Они стояли у столика, где выставлялись ягоды и фрукты: горки малины и слив были красиво выложены на листьях. Ткань шатра отбрасывала на лица зеленоватый отсвет, придавая празднику сказочную атмосферу, точно они находились под водой или в лесу.

– Ты так давно не был дома, – сказала она, но без тени упрека.

– Да, хотя приезжал на выходные от случая к случаю, но, кажется, в прошлый раз ты была в отъезде.

– Я написала тебе на прошлый день рождения, ты получил мою открытку?

– Да, спасибо.

Теперь он вспомнил: это была не открытка, а очень длинное письмо, полное повседневных мелочей, которые бывают либо ах как увлекательны, либо ах как утомительны, в зависимости от чувств, которые испытывает к автору получатель.

– Ты не ответил, поэтому я и спросила. Наверное, был занят.

– Да, проходили выборы нового вождя, потом волнения среди рабочих на плантации, потом нас на шесть недель отрезали дожди и… еще много чего разного.

– У тебя всегда такие впечатляющие отговорки, гораздо внушительнее, чем у кого-либо другого, – улыбнулась она. – Тебе ведь не нужно было прибавлять «еще много чего разного», верно, Том?

Он удивился, как с ним случалось и прежде, проницательности даже самых приятных женщин. Всех, кроме Дейдре, но она, наверное, научится.

– Все равно очень приятно снова тебя увидеть, – сказал он. – Не могли бы мы как-нибудь выпить вместе чаю? Кстати, если уж на то пошло, ленч я сегодня пропустил.

– Ах, Том!

Она тут же забеспокоилась и повела его в чайную палатку, где настояла на том, чтобы отдать ему свою порцию сандвичей и пирога. Где-то далеко играл оркестр, но расстояние смягчило бряцание литавр до приятного фонового гула.

– Сегодня будут танцы, – сказала она. – Ты пойдешь?

– Я и забыл… Всегда ведь танцуют «У короля Эдуарда», верно?

– Конечно! А где же еще? – И добавила, помедлив: – Думаю, ты знаешь, что мы скоро породнимся?

– Да, Фелисити и Джайлс. Так здорово получается.

– Очевидно… – Она опустила глаза на скатерть. – Я слышала, у тебя тоже кто-то есть.

– У меня? Не верь, – от всего сердца возмутился Том. – Я повенчан с антропологией.

Элейн допила чай, и они пошли посмотреть на бегонии, слишком крупные и слишком яркие для обычных цветов, – но по той самой причине требующие изумленных и восторженных восклицаний. Первый приз завоевало творение миссис Моллоу.

– Она ведь размером с обеденную тарелку… Взять хотя бы вон ту, желтую? – не выдержал Том.

Рассмеявшись, Элейн подняла на него взгляд.

– Не ускользнуть ли нам в паб? – спросил он. – Он, наверное, уже открылся.

– Только не в паб, – с сомнением произнесла она. – Я правда не могу, маме не понравится, не здесь. Если бы меня тут не знали, все было бы по-другому. Но, может, выпьем вечером на танцах?

– Да, конечно, и танцев, надеюсь, будет много.

Вернувшись домой, Том с удивлением обнаружил свой вечерний костюм в гардеробе в своей старой комнате, точно тот только и ждал, когда он вернется и его наденет. Он едва узнал себя в высоком зеркале на верхушке лестницы и решил, что выглядит почти так же элегантно, как Марк в подобном случае. Конечно, ему не мешало бы подстричься, как не преминул указать Джайлс, но лишенные племени должны иметь какой-нибудь явный стигмат своего изгнанничества.

Зал паба «У короля Эдуарда» оказался полон воспоминаний детства и юности. Большой поясной портрет монарха взирал на него и на детских утренниках, и на первых взрослых танцах. Головы оленей с влажными трогательными глазами видели начало его романа с Элейн, пальмы и золоченые стульчики, расставленные вдоль стен, несомненно, те самые, с его ранней юности. Только букеты гортензий и гладиолусов в вазах будут другими, и люди – старше и, возможно, печальнее от сознания того, что теперь веселится по молодости новое поколение.

Том пару раз приглашал свою будущую золовку Фелисити, но по большей части танцевал с Элейн, которая оказалась на высоте и как партнерша, и как собеседница. Ее реплики были такими традиционными, интонации такими благовоспитанными, что он даже начал расхваливать зал и оркестр и расспрашивать ее, какие спектакли она смотрела и какие хорошие книги ей в последнее время попадались. Но когда они гуляли в саду, один из них или, возможно, оба не раз начинали фразу словами «а помнишь» – неизбежный и коварный оборот, способный свести на нет самую церемонную беседу. Вот так они и стали вспоминать совместные катания, долгие прогулки, танцы, первые робкие и почему-то комичные пробы любви. Элейн напомнила, – а он, оказывается, совершенно забыл! – как он читал ей стихи, что-то ужасно печальное, но она не могла вспомнить, что это было. Кэтрин догадалась бы, подумал он. Хаусмана или что-то из «Сегодняшних стихов», вероятно, что-то самоочевидное, от чего теперь не осталось и следа. Он поймал себя на том, что горюет по молодому человеку тех дней, который ходил на долгие сельские прогулки и читал вслух стихи. Теперь он ходил в Риджентс-парк и говорил про свою диссертацию. И спросил себя, а к лучшему ли такая перемена?

Его поцелуй на прощание Элейн приняла со спокойствием, которое разочаровало его после задушевной беседы в саду. Но откуда ему было знать, как долго она приучала себя не думать о нем, а заниматься обыденными делами, собаками, садом, женским институтом, делами прихода, точно в них – вся ее жизнь. То письмо на день рождения, написанное импульсивно, показывало, что она не вполне добилась дружеского безразличия, к которому стремилась, и внезапное появление Тома еще долго будет ее тревожить. Обстоятельства повседневной жизни не способствовали легкой забывчивости, что, конечно же, реже встречается теперь, чем пятьдесят или сто лет назад. Если Дейла и Фелисити получили образование, чтобы делать карьеру, то Элейн выпало оставаться дома. Она могла бы, если бы они ей встретились, выписать на память слова Энн Эллиот, тем более что была одних лет с героиней мисс Остин: «Несомненно, мы не забываем вас так скоро, как вы забываете нас. Это скорее наша участь, чем наша заслуга. Мы ничего не можем с собой поделать. Мы живем дома, тихо, уединенно, и наши чувства питаются нами. Вы же должны заявить о себе, у вас вечно те или иные дела, которые призывают вас в большой мир, и сами ваши занятия и многие перемены вскоре притупляют впечатления». Но Элейн не была любительницей книг, она бы сказала, что у нее нет времени. Возможно, это и к лучшему, даже если ее обошли стороной утешение и боль от того, что видишь, как твои собственные чувства излагают столь трогательными словами.

Несколько дней спустя Том, растерянный и не слишком счастливый, вернулся в Лондон. Сойдя на Паддингтоне, он позвонил Кэтрин, и они вместе пропустили стаканчик-другой (а потом пятый и даже шестой) в одном из своих старых любимых баров. Он снова рассказал ей про свои чувства к Элейн, но она – к его удивлению – особого участия не проявила. Он-то воображал, что она окажется единственным человеком, кто поймет его растерянность и посоветует, что ему делать. Она же отпускала ехидные замечания о собаках Элейн, а потом почему-то перешла на Дейдре: вообще-то он собирается жениться на ней, или хочет вернуться в Африку, или что? Ответить он мог только – довольно сердито, – что в настоящий момент ни на ком жениться не намерен и что ей прекрасно известно: он возвращается в Африку, едва уладит все необходимое.

– Твое племя тебя ждет, – усмехнулась Кэтрин. – Как приятно будет убраться подальше от сложностей человеческих отношений к простоте примитивного племени, где единственные затруднения – в структуре родства и правилах землепользования, которые можно фиксировать с блаженной отстраненностью антрополога.