«Точь-в-точь английские туристы, что бесцельно шаркают по церкви в Равенне, рассматривая мозаики…» – невольно подумала Кэтрин Олифент, пока рассеянно сидела за чаем. Но грезы развеялись, и стало ясно, что, конечно же, ни в какой она не в Италии, а шаркающие фигуры вовсе не туристы, а сотрудники окрестных контор, которые отходят с подносами от стойки и устраиваются за столиками, даже взглядом не удостаивая мозаики на стенах. А на них распускали хвосты большие и яркие павлины, каждый в собственной маленькой нише – точно в боковых часовенках старинного собора. Но почему люди с подносами не кланяются и не оставляют на полу в качестве подношений булочки, яйца-пашот и салаты?.. По всей видимости, культ павлинов, если он когда-либо и существовал, пришел в упадок.

Она налила себе еще чашку: чай потемнел и настоялся – как раз такой, как она любит. Кэтрин не чувствовала никакой вины из-за того, что праздно сидит за столиком у окна, глядя, как лучи солнца льются через аметистовые и золотые бордюры витражного окна, а люди кругом поспешно глотают пищу и спешат на поезд домой, поскольку на жизнь зарабатывала рассказами и статьями для женских журналов и вдохновение черпала в повседневной жизни, хотя сама эта жизнь временами бывала довольно крепковата и грубовата и следовало облагообразить ее фантазией – как мясо, которое становится мягче, если его хорошенько отбить.

Кэтрин была невысокой и худенькой и считала (не без удовлетворения), что похожа на Джен Эйр или на викторианскую девочку, которой из-за скарлатины остригли волосы. Ей свойственно было выглядеть чуть растрепанной и небрежной, и нынешняя мода, когда женщины за тридцать могли одеваться как двадцатилетние девушки, носить туфли без каблука и свободные жакеты, а прически иметь такие, словно сами себя постригли маникюрными ножницами, очень даже ее устраивала.

Теперь людские потоки устремились к автобусным остановкам. Понемногу они начали терять гомогенность, распадаться на отдельных людей, – возможно, среди них даже нашлись бы знакомые. Это представлялось гораздо вероятнее (пусть и не так романтично) в Лондоне, чем в Париже, про который говорят, что, если достаточно долго сидеть за столиком уличного кафе, рано или поздно мимо пройдут все, кого когда-либо знал или любил. Ну ведь не все-все-все, думала Кэтрин, такое количество эмоций кого угодно вымотало бы.

Она знала, что Тома, свою нынешнюю любовь, этим вечером точно тут не увидит, ведь он в Африке, изучает примитивное племя, а самым странным было то, что, когда в толпе стали проступать отдельные лица и пришло мгновение кого-то узнать, она заметила двух пожилых антропологов, с которыми как-то познакомилась на собрании научного общества, куда ее водил Том. Антропологи двигались наперекор спешащему потоку, и Кэтрин их даже не вспомнила бы, если бы они не выглядели довольно курьезной парой – как комики в мюзик-холле. Профессор Фэрфекс был худым и высоким, с небольшой, словно скукожившейся головой. По странному стечению обстоятельств племя, которым он занимался, большое значение придавало высушиванию голов, на что не указывал только самый ленивый студент. Спутник Фэрфекса доктор Вер был низеньким и кругленьким – полная ему противоположность.

Кэтрин задумалась, куда бы они могли направляться в такое время да еще против общего людского потока. Возможно, это важно, что два антрополога, чье дело изучать поведение в человеческих сообществах, идут против течения? Она даже не знала, что следует из такого наблюдения, и не попыталась сделать вывод, только еще раз спросила себя: куда они направляются? У любопытства есть не только радости, но и муки, и одна из них, наверное, – неспособность проследить то или иное событие до его логического завершения. Профессор Фэрфекс и доктор Вер еще несколько сот ярдов проталкивались в толпе, а после свернули в переулок и скрылись из виду. Допив чай, Кэтрин неохотно встала и собралась уходить.

Когда сменился свет светофора, на противоположной стороне улицы притормозило такси. Кэтрин не могла знать, что представительный, академического вида пожилой мужчина в такси, который как раз поглаживал серебристую бородку, был Феликсом Байроном Мейнуорингом, профессором, принадлежащим к сливкам антропологии прошлого поколения, а теперь живущим на пенсии за городом.

Такси свернуло в переулок, и профессор Мейнуоринг с приятным предвкушением подался вперед. Он велел водителю остановиться на дом раньше того, который был нужен ему на самом деле, чтобы рассмотреть здание снаружи. Он попробовал вообразить, каким оно видится его коллегам, вывернувшим из-за угла в своих жалких драндулетах или идущим пешком, нагруженным причиндалами своего академического призвания: плащами, портфелями, папками заметок, с которыми они не желали расставаться даже на светских приемах. Поднимают ли они глаза на прекрасный георгианский (а они вообще поймут, что он георгианский?) фасад и завидуют ли тому, как он изловчился убедить Минни Форсайт, что по меньшей мере часть состояния ее покойного мужа следует употребить на самое благородное в мире дело, а именно на основание нового антропологического научного центра с библиотекой и учреждение нескольких грантов для молодых ученых? Уж они-то точно такого не сумели. Ему вспомнился вагон первого класса и далекие шпили Лемингстон-спа, представшие перед ним в прошлом году в зеленоватом свете весеннего вечера, и то, как миссис Форсайт (трудно было мысленно называть ее Минни, надо же, какое неподобающее имя!) откинулась на кружевную салфеточку на спинке кресла, как ее большие голубые глаза наполнялись восхищением и недоумением, пока он говорил, объяснял и убеждал… Феликс Мейнуоринг чуть не хохотнул от такого воспоминания и, выходя из такси, дал водителю непомерно щедрые чаевые.

Труся к тому же дому по противоположной стороне улицы, Фэрфекс и Вер громко разговаривали. У обоих были пронзительные голоса: у Уильяма Вера – потому что ему как беженцу пришлось строить новую жизнь в незнакомой стране и объясняться на чужом языке, а у Джарвиса Фэрфекса – потому что он рос младшим в большой семье и ему всегда приходилось самоутверждаться. Сейчас они обсуждали своих студентов – ни в коем случае не злобно, поскольку между ними существовало дружеское соперничество за тех молодых людей, кто сумел обзавестись исследовательскими грантами, то есть средствами на экспедицию и «полевые работы», в Африку, в Малайю, на Борнео или какой-нибудь другой далекий остров, где еще осталось племя, которое можно изучать.

– Номер двадцать три, – коротко сказал Фэрфекс. – Наверное, это тут.

– Думаю, да.

Элегантные пропорции и георгианский фасад здания они никак не прокомментировали, поскольку даже на них не взглянули – разве только на номер на двери. Им было любопытно осмотреть научный центр («Фантазию Феликса», как окрестили его между собой антропологи), но у обоих выдался трудный день и обоим требовалось выпить.

– Надеюсь, внутри все готово. – Фэрфекс взглянул на часы. – Ничего нет хорошего в том, чтобы прийти слишком рано. Интересно, Эстер Кловис и ее помощницы уже нарезали бутерброды или же у Феликса хватило предусмотрительности пригласить кого-нибудь со стороны?

– Сомневаюсь, что он стал бы затруднять себя хозяйственными делами, – отозвался Вер. – Но будем надеяться на лучшее. – Он сказал жене, что сегодня плотный ужин готовить не стоит.

Закусок и напитков заготовили вдоволь, но назревал кризис. Библиотека уже несколько дней была открыта для читателей и в данный момент оказалась занята молодыми антропологами, кое-кто еще даже диплома не получил, и, разумеется, на фуршет, который должен был состояться в этом самом читальном зале, их не приглашали.

Мисс Кловис и ее подруга мисс Лидгейт, специалист по африканским языкам, несколько раз входили и выходили к ним с тарелками закусок, полагая, что при виде съестного, которого никто не ожидает в библиотеке любого рода, посетители поймут, что тут что-то намечается, и соберутся уходить. Но молодые антропологи продолжали читать и делать заметки.

– Придется принять меры, – твердо сказала мисс Кловис. – Пошли, Гертруда, – обратилась она к подруге, – поговорим с ними начистоту.

Когда женщины вошли в комнату, от длинного стола поднялись шесть пар глаз. Мисс Лидгейт была очень высокой, со снежно-белыми волосами и настолько худой, что одежда колыхалась на ней, точно гардины на ветру, зато одетая в твидовый костюм мисс Кловис была кряжистой, с неровно подстриженными короткими волосами.

– Добрый день, – громко сказала она. – Я так рада, что вы уже пользуетесь нашей великолепной новой библиотекой. В ней действительно есть нечто совершенно особенное.

Она замолчала в ожидании ответа.

Ответил Брэндон Дж. Пербрайт, невысокий, щеголеватый молодой человек, в элегантном лавандово-сером костюме с безукоризненной белой нейлоновой рубашкой и галстуком-бабочкой.

– Пожалуй, вы правы, мисс Кловис, – отозвался он. – Нигде больше нам угощения не предлагали, верно, Мелани?

– Ах, нет, конечно! – подала голос его жена, смуглая, энергичного вида женщина, на несколько дюймов выше мужа и далеко не столь элегантно одетая. – По-моему, прекрасная мысль.

– Тут что-то празднуют? – спросил другой читатель, Жан-Пьер ле Россиньоль, красивый молодой француз в вельветовом костюме цвета бисквита.

– Наверное, можно и так сказать, – признала мисс Кловис, вспомнив, что помимо денег Форсайтов центр получил также щедрый грант из Соединенных Штатов и наследство видного французского антрополога. Возможно, будет только правильно пригласить на фуршет и молодых ученых. – Соберутся несколько человек выпить хереса, – сказала она. – Мне было бы очень приятно, если бы вы к нам присоединились.

Тут мисс Кловис с некоторым сомнением посмотрела на оставшуюся троицу читателей, которые при этих ее словах выжидательно встрепенулись. Девятнадцатилетняя Дейдре Свон и двое молодых людей – Марк Пенфолд и Дигби Фокс. Марк и Дигби были близкими друзьями и на первый взгляд казались неотличимы друг от друга в своих потертых твидовых пиджаках и серых фланелевых брюках, но у Марка волосы были темными и вьющимися, а у Дигби – посветлее и попрямее, а еще он считал, что характер у него помягче. Для мисс Кловис это были просто двое из множества безликих студентов, с которыми она сталкивалась по работе: положительными, усердными, достойными и довольно скучными. Пусть уж и они остаются, подумала она в приступе щедрости, как представители многих сотен будущих пользователей библиотеки. Им, несомненно, не по карману одеваться так элегантно, как француз или американец, но это не делает их хуже, и вообще она не из тех, кто судит о человеке по внешности. Да и как она могла бы, когда и своей-то явно уделяла мало внимания.

В прошлом Эстер Кловис была секретарем одного научного общества, но недавно ушла с этого поста из-за некоторых разногласий с президентом. Бытует мнение, что те, кто живет и работает в академических или интеллектуальных кругах, превыше мелких дрязг, которые преследуют большинство из нас. И все же возвышенная деятельность вынуждает их время от времени спускаться на землю, чтобы, так сказать, освежиться мелкими склоками. Предмет ссоры мисс Кловис с президентом был известен лишь немногим избранным, и даже осведомленность избранных не шла дальше того, что дело было как-то связано с завариванием чая. Нет, конечно, никто не назвал бы заваривание чая делом мелким или тривиальным, и мисс Кловис, похоже, действительно серьезно провинилась. Была использована горячая вода из-под крана, чайник не вполне закипел, заварочный чайник не был предварительно подогрет… Каковы бы ни были подробности, прозвучали некие слова, и в результате на свет вышло другое, много более серьезное и мрачное. Разговор шел на повышенных тонах, и в итоге мисс Кловис пришлось подать заявление об уходе. Ей очень повезло, что ее назначили своего рода смотрительницей нового исследовательского центра, поскольку так уж вышло, что распоряжавшийся вакансиями профессор Мейнуоринг не жаловал президента научного общества. Эстер Кловис, возможно, не слишком хорошо умела заваривать чай, зато обладала недюжинными организаторскими способностями и знала, как повести себя в критической ситуации, как, например, сейчас, когда она столкнулась с антропологами, которые никак не желали уходить.

– Вы тоже к нам присоединитесь? – просияла она, несколько пугающая в своем дружелюбии. – Надо же, чтобы у нас были и представители молодого поколения. Миссис Форсайт было бы очень интересно посмотреть, на что пойдут ее деньги, – туманно добавила она.

– Спасибо, – откликнулся Марк, который первым обрел дар речи. – С удовольствием. Даже хорошо, наверное, что мы одеты совсем не для праздника, – шепнул он своему другу Дигби. – Теперь миссис Форсайт сразу поймет, что мы очень даже нуждаемся.

Дигби пригладил волосы, равнодушно глянул на свои грязные руки и чуток поправил галстук.

– Пожалуй, уберу-ка я их, – сказал он, заталкивая заметки в портфель.

Дейдре Свон, предположившая, что приглашение мисс Кловис относится и к ней тоже, пожалела, что не успела сбежать. Это была высокая худышка с большими карими глазами и потерянным выражением лица. Она не очень хорошо понимала, что тут делает, и начала задаваться вопросом, а не ошибкой ли было взяться за изучение антропологии вместо, скажем, истории английской литературы. Она забилась в угол, точно стараясь слиться с книжными полками, и с испуганным удивлением смотрела, как прибывают гости.

– А, Феликс! – взвизгнула мисс Кловис, когда вошел профессор Мейнуоринг. – Как я рада вас видеть. Хорошо, что вы пришли пораньше.

– Моя дорогая Эстер! Я едва-едва опередил остальных. Труженики науки не понимают искусства модно опаздывать. Если в приглашении говорится «шесть часов», можете быть уверены, что мои коллеги явятся вовремя.

Его прогноз оказался совершенно точным: едва стрелки библиотечных часов установились на «6» и «12», как в двери просто ворвался целый табун ученых. Первыми появились доктор Вер и профессор Фэрфекс, все еще громко обсуждавшие студентов. По пятам за ним следовал отец Джемини, миссионер и эксперт-лингвист, чья несколько взъерошенная окладистая борода и наслоения затхлых черных одежд казались чересчур теплыми для апрельского вечера. За ним вошли остальные, слишком многочисленные, чтобы описывать каждого в отдельности, – по большей части мужчины, но и женщины тоже, добившиеся определенного признания в какой-то конкретной области. Некоторые выделялись странной внешностью, но большинство выглядели утешительно заурядными – таких в любой день можно встретить в автобусе или подземке. Замыкали нашествие благостного вида человечек, сгорбленный под весом двух чемоданов, словно набитых свинцом, и высокий худой мужчина с кошачьей походкой. После их прихода в процессии гостей возникла прореха, а затем появился беспокойный с виду мужчина в темном пиджаке и полосатых брюках, который занимал какой-то пост в министерстве по делам колоний и сейчас нервно оглядывался по сторонам. Он не любил херес, который считал «вредным для печени», и боялся мисс Кловис, а еще ему очень хотелось вернуться в свой садик в Северном Дулвиче, но он никогда не уклонялся от призыва, когда его звал долг.

– Так, так, так! – воскликнул профессор Мейнуоринг, потирая руки. – Ком и его сброд!

Чиновник из министерства по делам колоний быстро нырнул в угол, но профессор как будто и не ждал ответа на свое замечание.

– Какая жалость, что не все наши друзья смогли сегодня прийти, – продолжал он с легким сарказмом. – Мой дорогой друг Тирелл Тодд в настоящий момент, вероятно, прорубает себе дорогу через джунгли Конго в поисках своих вечно неуловимых пигмеев. Эпфельбаум стоит на голове у антиподов… – Тут воображение ему отказало, и он одним махом опустошил бокал хереса. А после ловко очутился у двери, чтобы принять почетную гостью – миссис Форсайт.

– Ах, Минни! – произнес он, причмокнув, словно смаковал комический привкус имени. – Какое великое событие!

Миссис Форсайт, невысокая полноватая блондинка в бледно-голубом, переступила порог, заморгав от такого стечения народу. После того как ее всем представили, она позволила усадить себя в одно из креслиц, расположенных в стратегических местах для гостей постарше и попредставительнее. Таким образом она очутилась возле мисс Лидгейт и решила завязать, как она надеялась, легкую светскую беседу.

– Вы только что вернулись… э… с полей? – выдавила она, стараясь вспомнить, уместно ли тут слово «поля» и что именно люди в «полях» делают.

Конечно же, она это знает. Феликс так ясно объяснил, чем занимаются антропологи, или это казалось ясным в тот момент, когда они неслись по Хай-Уикому в вагоне-ресторане, весело подшучивая над тем, как трудно на такой скорости элегантно наливать чай. Антропологи ездят в далекие места и изучают обычаи и языки людей, которые там живут. Потом возвращаются и пишут книжки и статьи про то, что там видели, и учат других, как делать то же самое. Проще простого. И очень даже хорошо, что про языки и обычаи будут знать, во-первых, потому, что они сами по себе интересные и есть опасность, что они будут забыты, а во-вторых, потому, что миссионерам и правительственным чиновникам необходимо как можно больше информации о людях, которых они стараются окрестить или которыми стараются управлять.

Эти мысли – правда, не совсем в таком порядке – складывались в голове миссис Форсайт, а еще перемежались с тривиальными впечатлениями от людей вокруг, но она считала, что запомнила большую часть того, что Феликс рассказывал за чаем в поезде и во время их последующих встреч. На лице у нее, пока мисс Лидгейт излагала планы записок и статей о своих лингвистических исследованиях, застыло выражение несколько преувеличественного интереса. Как раз с таким выражением женщины часто слушают мужчин, но у миссис Форсайт достало женственности, чтобы немного обидеться, что столько сосредоточенности требуется в разговоре с представительницей ее собственного пола. Почему-то это казалось пустой тратой сил.

– Как мило, что вы с мисс Кловис вместе снимаете квартиру, – вежливо заметила она.

– Ах, все вышло до крайности удачно. Когда Эстер ушла со своего поста в научном обществе, ей, конечно же, пришлось освободить служебную квартиру, а новая оказалась великовата для нее одной. Так что я заполнила брешь. Легла на амбразуру, так сказать.

– Очень хорошо для вас обеих.

– Да, мы вполне счастливо уживаемся. Ни одна из нас в готовке не смыслит, и к порядку мы обе не склонны, так что никто не в обиде.

– Наверное, главное общие интересы, – с сомнением откликнулась миссис Форсайт, испытывая благодарность, что уж ей-то не приходится жить ни с Эстер Кловис, ни с Гертрудой Лидгейт, поскольку она любила вкусно поесть и находиться в окружении всяких «приятных вещей». – И как же вы управляетесь с готовкой?

– Питаемся консервами и замороженными полуфабрикатами, верно, Гертруда? – ответила как раз подошедшая мисс Кловис. – И мясо всегда выбираем такое, какое можно быстро пожарить, отбивные и тому подобное.

– Тушеное мясо тоже бывает очень вкусным, и готовить его несложно, – начала миссис Форсайт, но ее прервал отец Джемини, который практически подбежал к мисс Лидгейт: кончик его бороды полоскался в хересе, в руке подпрыгивал бутерброд.

– Мисс Лидгейт, мисс Лидгейт! Очень прошу меня простить за лексикон, который я вам прислал! – завывал он. – Это был ужасно неудачный пример, но на этом языке говорят сейчас всего пять человек, и моим единственным источником был очень старый мужчина, такой старый, что у него уже зубов не было.

– Затруднения, конечно, оказались очень велики, – неприветливо отозвалась мисс Лидгейт.

– Да, да, к тому же в тот момент он был пьян. Столько трудов, столько трудов!

– Меня заинтересовало то, что выглядело совершенно новым, – сказала мисс Лидгейт, чуть ли не за бороду уводя отца Джемини в более уединенный уголок библиотеки. – Это действительно так и было?

Она издала весьма любопытный звук, который совершенно невозможно воспроизвести посредством букв. Будь она в обществе обычных людей, они непременно предположили бы, что ей кусок не в то горло попал и она подавилась, но здесь никто не обратил особого внимания ни на нее, ни на отца Джемини, когда тот возбужденно закричал:

– Нет, нет, вот так! – И издал звук, который непосвященные не отличили бы от хрипов мисс Лидгейт.

– Ну вот, теперь им счастья на несколько часов хватит, – с ласковой снисходительностью заметила мисс Кловис. – Иногда мне думается, какая жалость, что Гертруда и отец Джемини не могут пожениться.

– Вот как? – переспросила миссис Форсайт. – А что тут невозможного?

– Он римско-католический священник, а они обычно не женятся, верно?

– Нет, конечно, им запрещено, – согласилась миссис Форсайт. – Однако мисс Лидгейт гораздо выше его, – не к месту добавила она.

– Это в академических кругах значения не имеет, – отрезала мисс Кловис. – В счет идет союз истинных умов, знаете ли.

– И эта борода… Такая неопрятная, – с отвращением добавила миссис Форсайт. – Жена заставила бы ее подстричь… Мне кажется, что профессору Мейнуорингу борода очень даже идет. Цвета «серебряный империал», так, думаю, ее можно назвать.

– Да, Феликс – видный мужчина. Он в любом собрании смотрится главным, и не только благодаря росту.

Предмет их разговора стоял в центре комнаты, попивая херес и думая, что если это и не лучший херес, то для здешнего общества очень даже сойдет. Эстер мудро поступила, что не стала тратить деньги Форсайтов на самый лучший: дамы все равно бы не оценили, а его коллеги такого не достойны. Многие тут, по его собственному выражению, «не из высшего общества» – выражение, конечно, немного устарело, но как нельзя лучше передает его мысль. Однако ему хватало здравомыслия не бросаться им направо и налево в наши просвещенные времена, и в обращении с подающими надежды молодыми людьми, которые еще собирались вокруг него, он был приветлив и частенько благосклонен. В конце концов, не его вина, что отец послал его учиться в Итон и Баллиол или что его юность пришлась на расцвет эдвардианской эпохи. Он даже проявил своего рода смелость, пойдя наперекор желаниям родителей, предназначавшим его для дипломатии, и посвятив себя профессии, о которой никто слыхом не слыхивал и которая требовала путешествий в отдаленные уголки империи не для того, чтобы править, что было бы естественно и уместно, но чтобы изучать обычаи живущих там примитивных туземцев.

– В нем и впрямь есть что-то роскошное, – сказала Мелани Пербрайт. – Могу представить, как в Штатах он кружит головы в женских клубах. Интересно, он когда-нибудь думал о лекционном турне? И опять же, странно, что он так и не женился.

– Да, на то как будто нет причин, – согласился ее муж. – Интересно, нет ли чего между ним и Минни Форсайт? Но, возможно, на него давит груз второго имени. Тяжело, наверное, зваться Байроном. Приходится, знаете ли, соответствовать.

– Вы так думаете? – с обычной скромной улыбкой спросил Жан-Пьер ле Россиньоль.

– Для француза, возможно, это и не имеет значения, – очень серьезно откликнулась Мелани.

– Имя, по сути, значения не имеет. Мужчина может иметь сколько угодно романов, как бы его ни звали.

– А о каких-нибудь романах профессора Мейнуоринга вы слышали? – спросила Мелани тоном человека, жаждущего научной информации. – От слухов ведь никуда не денешься.

Жан-Пьер пожал плечами, и уголки рта у него опустились в гримасе, намекавшей на кладезь тайных знаний. Но он промолчал.

– В целом кажется, что это англичанки замуж не выходят, – продолжала Мелани. – Было бы интересно знать, почему именно?

– Ты еще спрашиваешь? – Жан-Пьер обвел глазами комнату. – Для начала их слишком много.

– Да, это проблема. Много чего можно сказать в пользу полигамии.

– Но некоторых никто не захочет взять даже вторичной женой, – вставил Брэндон.

– В том ли смысле ты употребил термин «вторичная жена», дорогой? – спросила Мелани. – У него может быть довольно специфическое значение, знаешь ли.

– Только послушай ее! – шепнул, поворачиваясь к своему другу Марку, Дигби. – Неужто она просто отдохнуть не в состоянии? Может, стоит перемолвиться словечком с профом Мейнуорингом?

– Перемолвиться словечком? О чем нам с ним говорить? По-моему, ни у кого не может быть меньше общего, чем у нас троих.

– Ну, я просто о светской болтовне… Показаться на глаза и все такое… В конце концов, нам нужно где-то деньги на экспедиции брать.

– Какой же ты благоразумный… Ладно, пошли.

– Ты будешь говорить. – Дигби внезапно вытолкнул Марка вперед.

– Добрый вечер, профессор, – бодро начал Марк. – Нам просто хотелось сказать, как нам понравился ваш последний доклад в научном обществе.

– Очень вдохновляющий, – промямлил Дигби.

– Дайте-ка вспомнить… что это был за доклад… «Антропология – что теперь?» или это был «Привет, антропология»? – хохотнул профессор. – В них начинаешь путаться, знаете ли. Что-то не припомню, чтобы видел вас в зале.

– Мы сидели в заднем ряду, – быстро нашелся Марк.

– Ах да, чтобы легче было улизнуть. Стулья у двери всегда востребованы. Надеюсь, вы тихо улизнули? Я и правда шума в зале не помню. Я часто спрашиваю себя, почему люди так часто сбегают. С женщинами, пожалуй, все понятно: запеканка в духовке или еще что. Может, мужчинам надо успеть на поезд или на встречу с дамой?

– Нам надо курсовые писать и доклады к семинарам, – флегматично отозвался Дигби.

– И вы надеетесь получить деньги на собственную экспедицию? – Феликс пригвоздил их проницательным взглядом.

– Ну да, надеемся, – согласился Марк.

– Очень трудно… – начал Дигби, но его прервало появление профессора Фэрфекса, который вклинился в группку, воскликнув:

– Боже, мой дорогой Феликс, надеюсь, вы не забыли, что завтра днем обедаете у меня в клубе?

– Джарвис, старина, ничуть не забыл. Просто жду не дождусь.

– Добрый вечер, профессор Фэрфекс, – почти в унисон поздоровались Марк и Дигби.

– А, мистер Фокс, мистер Пенфолд, как поживаете? – небрежно поинтересовался профессор Фэрфекс.

Даже Марк и Дигби, неопытные в тонкостях светского тона, оказались не столь толстокожи, чтобы не понять, что профессор Фэрфекс ни в малейшей степени не желает знать, как они поживают, а потому украдкой отступили в свой угол.

– Старина! Мой милый Феликс, мой милый Джарвис! – презрительно фыркнул Марк. – Это фамильярничание просто омерзительно.

– Мы пока еще не приобрели то положение в обществе, когда называют по именам, – немного мягче отозвался Дигби. – Интересная тема, если подумать. Чем ниже ты по статусу, тем более официальное обращение используется, если только ты не слуга, возможно.

– Однако Фэрфекс знает наши фамилии, а это уже что-то.

– Но знает ли он, кто из нас кто? – встревожился Дигби.

– Об этом подумаем потом. Главное сейчас – вбить им фамилии в головы.

– Не самая гениальная твоя идея – вспомнить про тогдашний доклад, – сказал Дигби. – Мог бы хотя бы выбрать тот, на который мы действительно ходили и он мог нас видеть.

Молодые люди препирались до тех пор, пока один из них не взял графин с шерри и храбро не налил обоим. Это еще больше их раззадорило, и они принялись опустошать тарелки сандвичей и маленьких острых канапе.

«Вот уж кто умеет расположиться по-свойски», – думала Дейдре Свон, стискивая пустой бокал и жалея, что ей не хватает смелости уйти домой. В свои девятнадцать она была еще юна и достаточно чувствительна, чтобы понимать, что стоит совсем одна и без шерри, и из-за этого расстраиваться. Казалось, все, кроме нее, нашли, чем себя занять. Она чуть-чуть знала мисс Кловис и пару раз разговаривала с Марком и Дигби, но они уже учились на четвертом курсе университета, а она на первом. Скоро друзья уедут в Африку или в какое-то еще подходящее место, и тогда даже они, такие ординарные, приобретут ореол славы побывавших «в поле».

Дейдре оглядела группки гостей, и ей пришло в голову, что хотя она слишком высокая, слишком худая и одета не слишком элегантно, но из женщин она тут, без сомнения, самая красивая и, безусловно, самая молодая. Это немного ее утешило и почти придало смелости подойти к одной группке, но она заметила там мисс Лидгейт, с которой ей совсем не хотелось разговаривать. Недавно по соседству со Свонами в их лондонском предместье поселился брат мисс Лидгейт Аларик, и, невзирая на все старания матери и тетушки Дейдре, семьи еще не познакомились. Аларик Лидгейт был, по всей видимости, колониальным чиновником в отставке, и Дейдре, изредка встречавшая его на улице, считала, что различила «особую манеру», которой пребывание в Африке наделяет некоторых людей, – эдакий странный блеск в глазах в духе «старого моряка», героя поэмы Сэмюэля Кольриджа, повествующей о сверхъестественных событиях, произошедших в ходе затяжного плавания. Такой блеск обычно свидетельствует о неугомонной, донимающей, как пчела, навязчивой идее. Дейдре совсем не хотелось выслушивать рассказы Аларика про Африку, и она боялась, что, если познакомится с мисс Лидгейт, это, в свой черед, приведет к знакомству с ее братом.

Поэтому она так и стояла с пустым бокалом и безмолвной мольбой, пока наконец кто-то из молодых людей над ней не сжалился.

Но вот, оставив своих собеседников, к ней подошел Жан-Пьер ле Россиньоль.

– Интересное мероприятие, на мой взгляд, – заметил он, по обыкновению тщательно выговаривая слова.

– Совсем не похоже на другие вечеринки, – с изрядной долей отчаяния ответила Дейдре. – Наверное, тут интересно, если воспринимать это отстраненно.

– О, так многое приходится воспринимать отстраненно! Иначе как же французу пережить английское воскресенье?

– Трудно, наверное. По воскресеньям мало чем можно заняться, разве только в церковь ходить.

– Именно! Зато какое разнообразие церквей! Такой богатый выбор, я совершенно теряюсь.

– Да, наверное, много из чего есть выбирать, если живешь прямо в Лондоне. Там, где я живу, всего две.

– На прошлой неделе я был в методистской молельне… восхитительно! – Жан-Пьер восторженно закатил глаза. – А на позапрошлой – в квакерском «Доме друзей». На следующей неделе мне рекомендовали посетить заутреню и проповедь в одной модной церкви в Мейфэр.

Дейдре показалось, что она не на месте и вообще не понимает, о чем речь. В ее семье посещение церкви считалось делом серьезным: на службы либо ходили, либо нет, и легкомысленное экспериментаторство, в которое как будто ударился Жан-Пьер, не допускалось.

– Полагаю, – продолжал тем временем тот, – меня можно назвать томистом. – Пожав плечами, он стал рассматривать ногти, ухоженные гораздо лучше, чем у Дейдре.

– Кажется, начинают расходиться, – пробормотала она, сбитая с толку тем, что не знает, кто такой томист, а спрашивать не хотелось.

– Думаю, некорректно оставаться до самого конца, – сказал Жан-Пьер, – поэтому я тоже пойду. Люблю по возможности поступать корректно.

Гости начали расходиться так же стремительно, как и появились, и к тому же довольно странными парами. Разумеется, следовало ожидать, что профессор Мейнуоринг проводит миссис Форсайт до машины и уедет с ней, но чиновник из министерства по делам колоний очутился на улице бок о бок с отцом Джемини и тут же получил приглашение «отобедать чем придется» с мисс Кловис и мисс Лидгейт. Он пытался протестовать, но безуспешно.

– Потом легко сядете в поезд до Дулвича, они ходят очень часто, – твердо заявила мисс Кловис.

– Но мне надо в Северный Дулвич, – жалобно возразил чиновник.

– А такого вообще не существует! – с грубоватым юморком отрезала мисс Лидгейт, уводя его и отца Джемини.

Дейдре осталась одна с Марком и Дигби.

– Леди и джентльмены, пора! – воскликнул Дигби, привалившись к столу.

– Вам понравилась вечеринка? – вежливо поинтересовалась Дейдре.

– Да, под конец стало гораздо лучше, – отозвался Марк. – Мы приземлились у столика с бутылками и позволили себе чуть-чуть.

– Мы не привыкли много пить, – сказал Дигби. – Как по-твоему, на нас подействовало?

– Я же не знаю, какие вы обычно, – честно ответила Дейдре, встревоженная их странной, расхлябанной походкой. Возможно, и правда подействовало.

– Обычно мы довольно тупенькие и прилежные, – продолжал Марк. – Знаешь, – добавил он, поворачиваясь к Дигби, – я и правда думаю, нам следовало помозолить глаза Дэшвуду.

– Дэшвуду? А, это тот тип из министерства по делам колоний. Да, наверное, надо бы с ним задружиться.

– Ладно, пока, – застенчиво сказала Дейдре. – Мой автобус отходит отсюда.

– Наверное, надо было пригласить ее посидеть где-нибудь, – сказал Дигби, глядя вслед отъезжающему автобусу.

– Зачем это?

– Просто из вежливости.

– Нам профа Мейнуоринга надо было бы пригласить… это было бы еще вежливее. И вообще, думаю, ее мама с ужином дома ждет.

– Скорее всего. Она как будто ничего себе, но…

– Не слишком интересная.

– Не слишком.

Молодые люди остановились у кинотеатра, где их поджидал плакат, на котором молодая женщина, явно более щедро одаренная природой, чем Дейдре, соблазнительно раскинулась в прозрачном неглиже поперек Ниагарского водопада.

– Мне надо доклад к семинару готовить, – неохотно протянул Марк.

– Да, конечно, – кротко согласился Дигби.

Поэтому они пересекли улицу и стали ждать автобуса, который отвез бы их на съемную квартиру в Кэмден-тауне. Но и в автобусе они чувствовали, что за учебу садиться не хочется.

– А, знаю, – сказал Дигби, – пойдем, навестим Кэтрин. У нее скорее всего есть новости о Томе.

– И, возможно, она что-нибудь готовит, – практично добавил Марк. – Невесело ведь готовить для одного, – так во всяком случае говорят. Поехали, дадим ей повод приготовить хороший ужин.