Марк и Дигби услышали новость от профессора Фэрфекса, который, возможно, из-за нервозности говорил игриво, точно Тома поймали на какой-то ребяческой проказе.

– Антропологи в экспедиции обычно не умирают, – заметил Марк. – Стоит ли удивляться, что Фэрфекс не справился. В следующий раз, когда такое случится, у него, возможно, лучше получится.

Они разговаривали в присущей им манере, поскольку не знали, как иначе выразить свои чувства, да и вообще, каковы эти чувства сейчас. Дигби первым делом подумал о Дейдре и о том, как на ней отразится смерть Тома, Марк – о внезапно освободившемся гранте на экспедицию и о том, кто этот грант скорее всего получит.

– Деньги-то с ним не умерли, – разумно указал он. – Очевидно, их отдадут кому-то другому. Почему не тебе?

– Почему именно мне?

– Мне самому они, вероятно, не понадобятся. Я собирался как-нибудь тебе сказать, что, наверное, брошу антропологию, – протараторил Марк. – Отец Сьюзен поговаривает о том, чтобы предложить мне пост в своей фирме.

– Ну, возможно, ты более нас всех пригоден носить котелок и зонтик-трость, – откликнулся Дигби.

Говорил он легкомысленно, но про себя был потрясен, что Марк способен вот так дезертировать, бросив их жизнь борьбы и бедности ради перспективы довольства и роскоши. Точно монах оставил свой монастырь ради мирских благ.

– А как же Кэтрин? – спросил он вдруг. – Ей кто-нибудь рассказал? Возможно, следует попробовать ее утешить.

Про утешение Дейдре он умолчал, чувствуя, что в присутствии Марка там нет необходимости.

Они приехали к ней в середине дня. Кэтрин открыла дверь – волосы встрепаны, никакого макияжа – и предложила им пива из квартовой бутыли, которую открыли, но не закупорили снова. Пиво выдохлось и скисло. На столе стояли чайник и чашка, в машинку был заправлен лист бумаги. Марк изогнулся прочесть, что она пишет: похоже, это была статья о том, как устроить «недорогую» вечеринку с коктейлями.

– Да, дорогой, «недорогую» или, говоря честь по чести, дешевую, – чересчур оживленно затараторила Кэтрин. – Не покупайте лучший французский вермут и не забывайте постоянно докладывать гостям лед, так чтобы по мере того, как идет время, люди все больше пили бы подкрашенную воду со льдом и сами того не замечали бы! А если что-то заподозрят, то они противные люди и вообще не из тех, кого хочется к себе приглашать. Писать – такое утешение, верно, так всегда говорят… Очень даже позволяет отвлечься. Мне же иногда кажется, что, наоборот, позволяет больше уйти в себя, и, по сути, это самое худшее.

– Кэтти, дорогая, нам так жаль, – беспомощно начал Дигби. – Мы приехали узнать, нельзя ли…

– Спасибо, мои хорошие, но что тут можно поделать? Так благородно правда умереть, сражаясь за свободу угнетенных против тирании британского правления? Теперь вы понимаете, что на самом деле все было оправданно? Разрыв с воспитанием, большим домом, частной школой… В последний раз он вернулся от них совсем расстроенный… Он думал, что неправильно поступил, бросив все это.

– Но было-то все не так, да? – несколько раздраженно спросил Марк. – Он же с теми людьми сошелся по чистой случайности. Сомневаюсь, что он намеревался перейти в оппозицию к кому-либо или к чему-либо, он просто там очутился, как мог бы на его месте любой другой антрополог.

– Любой другой антрополог! – презрительно бросила Кэтрин. – Другие прятались бы по своим хижинам за горами заметок. Вы всегда ему завидовали, все вы, потому что знали, что вам с ним никогда ни в чем не сравняться…

Разрыдавшись, она выбежала из комнаты. Они услышали, как она уходит в спальню, а потом вообще из дома – хлопает за собой входной дверью. Поспешив к окну, Дигби увидел, как Кэтрин вскочила в автобус, который как раз отходил от остановки.

– Наверное, она знает, куда едет, – неуверенно сказал он. – Наверное, просто решила покататься, пока не успокоится. Зря ты с ней заспорил, надо было с ней соглашаться, что бы она ни говорила.

– Но так утомительно будет, если из Тома сделают нового Лоуренса Аравийского, – возразил Марк. – Я не хотел ее обижать, но все это так далеко от правды.

– Интересно, поможет ли тебе любовь к правде в твоей бизнес-карьере? – насмешливо поинтересовался Дигби. – Скорее уж будет помехой.

Они начали препираться самым бессмысленным образом, а потом покинули квартиру. Дигби перед уходом позвонил Дейдре и договорился о встрече, а затем начал беспокойно репетировать, что ей скажет. Марк ушел к себе дуться. Ему было жаль Тома, но на его веку пока что умирали только пожилые люди да еще дальние родственники. Поэтому происшедшее он сформулировал для себя как «немножко множко». Бросаясь в крайности, Том зашел слишком далеко.

В автобусе у Кэтрин было время успокоиться и даже пожалеть, что она так резко обошлась с Марком. Она погрузилась в своего рода покой и начала думать о Томе. Но поймала себя на том, что вспоминает не то, что у них было общего, а то, что их разделяло, и к спонтанному горю по нему теперь примешивалась более эгоистичная и личная печаль по изъянам в их отношениях, в которых была повинна она. Как, наверное, его раздражали ее безумные фантазии и цитаты! Она вспомнила первый и единственный раз, когда они вместе шли по этой улице предместья, вспомнила дом под названием «Нирвана» и каменных львов со стертыми носами и лапами. Теперь сады были по-зимнему голыми, небольшие палисаднички – скучными и ободранными, под землей, наверное, тянутся к поверхности луковицы, но ростков пока не видно. Повсюду внутри безопасность и уют. В одном окне женщина, нагнувшись над огнем, поджаривала в камине лепешки. Кэтрин вообразила, что по краям они подгорели, но вкусно пропитались тающим маслом… В другом доме ребенок, сидя за столом, накрытым зеленой бязевой скатертью, рисовал яркими мелками. В некоторых комнатах уже были задернуты шторы, и она могла только гадать о том, что происходит внутри. Когда Кэтрин почти дошла до дома Свонов, то случайно посмотрела через дорогу и успела увидеть движение за красновато-коричневыми шторами, и из-за них высунулась голова старой миссис Дулк.

– Кэтрин! Как приятно вас видеть! – Дверь на ее звонок открыла Рода. – Вы как раз к чаю.

Значит, по всей очевидности, про Тома здесь еще не знают.

– Дейдре дома? – спросила Кэтрин после того, как должным образом ответила на приветствие Роды.

– Нет, она только что ушла… Странно, что вы не заметили ее по пути от остановки. Наверное, едва-едва разминулись. Ей позвонил один из ее мальчиков и пригласил на чай. – Тон Роды был полон удовлетворения.

– Вы знаете, кто?

– Дайте-ка подумать… у нее столько мальчиков, и она, конечно, не всегда рассказывает тетке или даже матери, с кем встречается, но я случайно слышала, как она разговаривает по телефону, и я думаю, что это Дигби, тот милый светловолосый юноша.

– Хорошо, что она с ним, – сказала Кэтрин. – Боюсь, мы получили трагичное известие… Тома убили в Африке.

– О нет… Какой ужас! Туземцы?

Рода была шокирована – это явно отразилось на ее лице, и Кэтрин почудилось, что можно заглянуть в ее мысли: там бесновалась, орала и размахивала копьями толпа чернокожих… а из джунглей вдруг вылетела коварная стрела, наконечник которой был отравлен ядом, от которого нет спасения.

– Нет, по всей видимости, были какие-то беспорядки во время выборов, и полиции пришлось открыть огонь. Том оказался в толпе. Разумеется, это был несчастный случай, его просто не заметили.

– Но ведь белый, среди туземцев… – запротестовала Рода.

И Кэтрин снова увидела, как она представляет себе Тома: британский антрополог в безукоризненно белых шортах и пробковом шлеме, с блокнотом и карандашом в руках.

– Боюсь, все было не совсем так, – сказала она вслух. – Скорее всего на нем был местный длинный балахон, он часто в них ходил.

– Ох, какая ужасная ошибка! – вырвалось у Роды. – Когда так опускаешься, добра не жди.

– Он говорил, что так удобнее, – с запинкой ответила Кэтрин, чувствуя, что они отклоняются от сути.

Они стояли в коридоре, но теперь Рода провела Кэтрин в гостиную. Из радиоприемника лилась легкая позвякивающая музыка, и ее звук вместе с ярким огнем в камине, ситцевыми креслами, диваном в цветочек и Мейбл Свон, сидевшей, закинув ноги на пуфик, и читавшей последний роман известной романистки, дали Кэтрин ощущение безопасности и комфорта, поскольку в тот день она нигде домашнего уюта не видела – только запустение собственной квартиры. Она была просто счастлива несколько минут посидеть за пустой болтовней с Мейбл, пока Рода заваривала чай. Мейбл, по всей видимости, дремала над книгой, поэтому Кэтрин ничего не сказала про Тома. Только когда вернулась Рода, ей сообщили новости.

Рода взяла твердый тон, точно боялась, что с Мейбл случится истерика.

– Не надо плакать, дорогая, – сказала она сестре, которая, похоже, и не собиралась. – Мы должны быть сильными ради Дейдре.

– Он был таким приятным молодым человеком, – туманно сказала Мейбл. – Не могу сказать о нем чего-то большего. На мой взгляд, он ничем от Малькольма или Бернарда не отличался, но для Дейдре был чем-то особенным. – Она обхватила чашку обеими руками, точно хотела согреться. – Он был ее первой любовью, а такое нелегко забывается.

– В ее жизни будут и другие молодые люди, – логично возразила Рода. – Мы должны помочь ей отогнать мрачные мысли.

– Ты должна позволить Дейдре горевать, – сказала Мейбл почти резко. – Ты не знаешь, каково это потерять человека, которого любишь.

– Ты не вправе так говорить, конечно, я знаю…

Голос у Роды задрожал, и она возбужденно начала доливать чай в чашки.

Заметив ее смятение, Кэтрин задумалась, не пытается ли она себя оправдать, придумать, чем компенсировать стыд, что никогда не теряла любовника или мужа, а только родителей и прочих, кто умер в естественное и положенное им время. Если у женщин нет надежды насладиться всеми переживаниями, какие может предложить жизнь, они, вероятно, действительно хотят даже горестей – не обязательно любить или быть любимой, но хотя бы испытать потерю. Кэтрин думала об этом просто и без тени цинизма. Ей стало жаль Роду, и она попыталась увести разговор прочь от Тома.

Вскоре пришел Малькольм с плоским портфелем и вечерней газетой, и ему сообщили новости. Он неловко застыл на пороге, не зная, что сказать, и бросая смущенные взгляды на Кэтрин. Потом ушел и вернулся с графином шерри и бокалами.

– Вдруг это поможет, – извиняясь, произнес он.

– Наверное, в Африке сейчас очень жарко, – смущенно заметила Мейбл, – хотя, надо думать, там всегда жарко.

– Да, где-то в это время начинается харматтан.

– Что это? – с натужным натянутым интересом спросила Рода.

– Жаркий пыльный ветер, да? – предположил Малькольм.

– Полагаю, хоронить будут там, – сказала Рода. – Не могут же они…

– Нет, думаю, там есть английское кладбище, – ответила Кэтрин. – Как Китс и Шелли, которые похоронены в Риме, или Филдинг в Лиссабоне. Но Ричард Бертон похоронен в Мортлейке, – и, помолчав, быстро продолжила: – Многие англичане скончались в Африке, понимаете, исследователи и первопроходцы. По большей части от лихорадки или от рук туземцев. Конечно, теперь людям удается сохранять здоровье, хотя там еще можно заразиться уймой неприятных болезней, мне о них Том как-то рассказывал. Бывает, внутри твоего тела заводится и ползает червячок, поймать которого можно лишь тогда, когда он проносится по твоему глазному яблоку…

Повисло молчание. Рода бросила расстроенный взгляд на сестру. Дернул же ее черт упомянуть похороны! Но она и в лучшие времена страшилась пауз в разговоре, а эта была из самых-самых худших.

– Вы останетесь на ужин, правда, дорогая? – спросила она, накрывая руку Кэтрин своей.

– Спасибо, с радостью.

Рода удалилась на кухню, и Мейбл пошла следом.

– Можно подать суп и открыть бараньи языки, – предложила Рода. – Или приготовим куриные грудки. Или можно подать холодную говядину. Как по-твоему, Дейдре приведет к ужину Дигби?

– Сомневаюсь, что ей или Кэтрин захочется есть, – возразила Мейбл, – я и сама не голодна, а ты?

– Нет, но мужчин надо кормить, – твердо ответила Рода, цепляясь за эту мысль, как за нечто стабильное и утешительное.

Возможно, кое в чем Марфе досталась лучшая участь, подумала она, хлопоча по кухне. Разумеется, можно извлечь удовлетворение из того, что способна быть полезной во времена горестей.

– Как думаешь, надо позвонить отцу Талливеру? – спросила она.

– Лично я сомневаюсь. Не знаю, кто Кэтрин по вере, но на язык она всегда несдержанна. Кто знает, как она к нему отнесется?

– Да, и вообще сегодня репетиция хора. – В голосе Роды прозвучало облегчение.

– Во входную дверь звонят, – сказала Мейбл. – Наверное, Дейдре вернулась.

Дейдре и Дигби стояли, моргая от яркого света лампочки в коридоре. Дигби был настолько высоким, что задел головой декоративный фонарь, от чего тот заходил ходуном. Дейдре, похоже, льнула к молодому человеку и на протяжении ужина на спускала с него глаз. Она была в таком смятении, потеряв одного возлюбленного и, очевидно, тут же найдя другого, что просто лишилась дара речи.

Кэтрин была даже весела, и Малькольм оказался на высоте, так что получился почти званый ужин, которые любила устраивать Рода. Милый Дигби, похоже, очень предан Дейдре, думала она. Том или Дигби – ей-то как тетке какая разница?

Позднее условились, что Кэтрин останется на ночь, и теперь она сидела в постели в гостевой комнате в ночной рубашке Мейбл, которая была ей длинна настолько, что закутывала ноги. Дейдре стояла в изножье кровати или расхаживала по комнате, по всей видимости, подыскивая слова.

– Ох, Кэтрин, с тобой-то я могу поговорить! – наконец вырвалось у нее. – Знаю, ты не будешь чересчур возмущена, когда я скажу, что на самом деле ничего не чувствую из-за Тома. Возможно, у меня шок и чувства придут потом, но мне кажется, я все их израсходовала, когда он уезжал. Это была своего рода смерть, – так ведь про расставания говорят, правда? И я так измучилась тогда от слез и от того, что несчастна, а сейчас вообще как будто ничего не чувствую. Так ужасно…

Закрыв лицо руками, она расплакалась.

– Я бы не слишком из-за этого расстраивалась, – сказала Кэтрин.

Она чувствовала, ей следует сказать что-то про то, как Том не хотел бы, чтобы Дейдре печалилась, или еще что-нибудь, что люди с такой уверенностью говорят про мертвых, точно теперь знают их чувства лучше, чем тогда, когда те были живы. Но иногда, думала она, горе – это все, что мы можем предложить умершим, однако и тогда мы сознаем скудость собственных чувств, осознаем как своего рода изъян, мешающий нам страдать так глубоко, так роскошно, как страдают в сентиментальных романах.

– Мне же только двадцать, – говорила тем временем Дейдре, – и хотя я, конечно, ужасно любила Тома, я просто не чувствую себя трагической героиней. А ведь я стопроцентно уверена, что мама с тетей Родой от меня этого ожидают.

– Ничего такого они не ожидают, – умиротворяюще отозвалась Кэтрин. – Они будут только рады, что у тебя есть Дигби, чтобы тебя утешить.

– Ах да, Дигби…

При мысли о нем Дейдре снова ударилась в слезы, но через некоторое время их поток иссяк.

– Помнишь, когда мы ходили на ленч, ты сказала что-то про Элейн, про то, как сладки воспоминания о первой любви?

– Да, помню. А воспоминания о второй, возможно, еще слаще, но по-другому. А последняя любовь считается лучшей из всех, – почти игриво добавила Кэтрин.

– Наверное, всегда знаешь, когда она действительно последняя, – довольно безнадежно сказала Дейдре.

– Говорят, что знаешь, – заверила ее Кэтрин. – А теперь давай попытаемся поспать?

Дейдре ушла к себе, а Кэтрин выбралась из постели и некоторое время стояла у окна, глядя в темноту сада Аларика Лидгейта. Там какое-то шевеление… фигура в маске и на ходулях идет вдоль изгороди… Это низкое гудение лягушки-быка или просто ветер в яблонях? Своны предложили погостить у них, и она решила, что ей, вероятно, полезно будет немного пожить той уютной жизнью, которую раньше она видела только снаружи. И за Алариком можно приглядывать, поскольку с того вечера, когда они сожгли его заметки, она чувствовала себя за него в ответе. Как многие мужчины, он нуждался в женщине, которая сильнее его, поскольку за суровым и грубоватым фасадом истукана острова Пасхи скрывался маленький, неуверенный в себе мальчик.

Наконец она замерзла и снова забралась в кровать. Она сомневалась, что сумеет заснуть, поэтому решила, что будет читать книги, лежащие на прикроватной тумбочке – по большей части триллеры и романы в бумажных переплетах, а еще сборник поэзии. Том не любил поэзию, только стихи Хаусмана, когда был в школе, но обычно позволял ей читать стихи вслух так же, как терпел выдержки из ее винных карт. Она пролистала сборник с начала, пока не дошла до стихотворения Генри Воэна, а тогда прочла:

Ей вспомнилась церковь, куда она зашла и где зажгла свечку за Тома, потом встречу с двумя приятного вида женщинами и священником, который принял ее за кого-то другого. Интересно, вдруг они знали?