В каждой книжке «Мира Приключений» печатается по одному рассказу на премию в 100 рублей для подписчиков, то есть в течение 1928 г. будет дано 12 рассказов с премиями на 1200 рублей. Рассказ-задача № 1 напечатан в декабрьской книжке 1927 г.

Основное задание этого Систематического Литературного Конкурса нового типа — написать премируемое окончание к рассказу, помещенному без последней, заключительной главы.

Цель Систематического Литературного Конкурса — поощрить самодеятельность и работу читателя в области литературно — художественного творчества.

_____

Рассказ-задача № 9

СЛЕПЦЫ У ОМУТА

1

— Леса у нас — неохватные, пространственные леса, — на сотни верст раскинулись. И люди — крепкие, кряжовые, как корневища. Дотошные люди. До всего сами доходят, это точно. А между прочим, пребывают в натуре первобытной. На счет там ученых выдумок разных — не очень шибко. Тихошаглый народ, не торопкой, любит все с оглядкою и навеки. И то сказать: за готовым, выдуманным, нам ходить далече, сообщение, сами знаете, затруднительно. Ну и ладим до всего самосильно доходить, спервоначала жизень свою мострячить, с самого грунта.

— И удается?

— А то — не? К тому же, так смекать надо: жизень, она что травка по весне — из всех норок сама вылезет. По одинаковому, как и в других-прочих местах. Смети, скажем, ныне все начисто — завтра новое созидание произойдет. А чтобы заглохнуть, захолопнуть внутре — нет! Сила велика! Соков брожение. От избытка, значит. Вон в книгах разных пишут — переимчивость, мол. Один народ, значит, от другого перенимает. А я так полагаю: сила тут особая в действии. Особь — сила. Рано-поздно ли, каждый до своего предела дойдет и без переимки. Потому — внутри его заложено. Как борода у парня к двадцати годам беспременно вылезет, — ежели он не легчаный, разумею, — так и каждый народ до своего прогрессу достукается. Уж это будьте в надежде! И головкой качаете занапрасно…

Дед Мосей вытащил удочку из воды, облизал червяка и опять закинул.

Сидели мы с ним у лесного озера, которое казалось огромным зеркалом в зеленой раме. И само зеркало тоже было зеленоватое» с перламутровым отливом, как древнее, выветрившееся стекло. Как бы прихорашиваясь и в очередь любуясь своим отражением, деревья близко столпились к воде, так что берегов в обычном смысле не было.

Солнце только вставало где-то за лесом. Об этом можно было догадаться лишь по сгущенной тени на одной из обочин водной глади. Да верхушки деревьев противоположной стороны отсвечивали слегка подрумяненной салатной зеленью.

Мосей, — чистенький, маленький старичок в белой пестрядиной рубахе, лысый со лба насквозь и пышно-кудрявый с висков, — похож на доброго гномика этого зеркального царства. Будто он незадолго до этого вынырнул из зеленого озерца и, когда надоест тарабарить с захожим человеком, гномик снова нырнет на дно.

С хорошим чувством я смотрел на его розовое личико с одинокой картофелиной вместо носа, на серебряную бородку какого-то живописно-голландского стиля — с желтой оторочкой вокруг рта, на белоснежные, вздернутые кверху вихры над ушами, и старался сообразить: какую же заморскую птицу он мне напоминает?

Дед вкусно обмусолил огромную цыгарку из серой бумаги, поджог ее, и она вспыхнула, как небольшой костер. Снова заговорил, так легко, без усилий, будто думал вслух, не заботясь о том, слушает его кто или нет:

— А край у нас, промежду тем, сытый. До отвалу. Вот — одна уда, другая, третья, а рыбка — ни-ни! Думаешь, нет ее тут? Уйма! Непротолченое царство. Ребятишки портками загребают сколько надо, где не глыбоко, — омутов тут много, с бреднем несподручно. Да и само озеро это Омутом прозывается. А то бабы, на утрии, с бударок сети закидывают — гамузом выволакивают, аж кряхтят, особливо карася. Карась, сам знаешь, рыба стадная и глупая, на манер человека. А на крючок вот не берет, потому — сыта. Трухлявая по нашим местам дичь — рыба. Мало охочих до нее. А сидим мы с тобой, так надо смекать, токо для дыха, — уж больно округ для беседы и любованья все располагающе…

Старик замолчал. Прикрыв глаза рукою, он долго всматривался в призрачную озерную падь, где деревья, бахромчато отражаясь в воде, так искусно маскировали переход от леса к озеру.

— Ты, дедушка, здесь и родился? — задал я вопрос.

— Тутотка. Токо дед Мосей на своем веку шибко кружился во свету. Я и в алеутах был, и в сартах, и в черкесах. И к немцам забрасывало. Везде любопытно, а у нас лучше всех, спокой и приволье. Вот уж, почитай, годов тридцать безотлучно круг этих озер брожу, — их тут у нас тринадцать штук бок-о-бок. По смолокурной части раньше шел я, а теперь — шабаш, крышки дожидаюсь. Я ведь старенький, кажись с годом восемь десятков. Тут в в округе только Слепец старше меня. Ему, надо быть, по девятому десятку зарубку пора поставить. Мое прозвание, значит, Слепцов, а его просто Слепец. А вроде как бы одно и то же, — сродственники мы. У нас, почитай, верст на двести округ все Слепцовы, а он — старшой между всеми, на манер Адама. И деревни все по нам же прозываются: Большое Слепцово, Малое, Слепцовка, опять же Слепяны, а то просто— Слепцы… Постой-ка, никак человек бродит. И то…

По берегу медленно, понуро брел какой-то человек. Он то приостанавливался ненадолго, то как-то толчками двигался вперед, не спуская глаз с водной глади.

По берегу медленно, понуро, брел какой-то человек…　

Солнце уже поднималось над лесом. Одна половина озера играла растопленным золотом, другая — отливала изумрудной эмалью. Человек шел по освещенной стороне. Фигура как-то странно вихрилась в сплетении теней и света. Иногда казалось, будто человек скользит поверх воды.

— Никак Листар? — всматривался дед, — Эх, глаза-то мне подменили, дрянные гляделки вставили… И то он — Листар! Листар— это по нашему, по простецки, по книжному он прозывается — Листарх, —пояснил мне Мосей. Тоже наш, Слепцовский. Тоскует малый. Происшествие с ним в прошлом году стряслось. Бабочка евоная в этом самом омуте сгинула. Ну, и не может смириться малый-то… Здорово, Листарушко!..

Человек встрепенулся, точно пробужденный от сна. Он на секунду приостановился и затем двинулся к нам.

— Тоскуешь все, глупый? По бабочке убиваешься? — встретил Моисей его приближенье.

— Не то, дед Мосей… не то… Не она, не Агнюшка меня бередит, а тайна… Тайна тут… Не сама она, чую я это… Дознать бы, кто виноват? Где виновных-то мне искать?.. Оттого и спокою решен я… Мир беседе вашей, клев на уду! — он низко поклонился нам и опустился на пригорок.

И сразу как-бы забыл о нашем присутствии. Подпер голову руками, уставился на озеро. Это был молодой еще парень, лет 25-ти, сухой, с землистым лицом, с клочками бесцветной растительности на щеках и подбородке. Подробности его облика замечались не сразу. Первое, что будило внимание к нему, это — глаза: глубоко запавшие, с огромными орбитами, зиявшими, как провалы. Эти глаза буквально светились, и светились откуда-то изнутри Казалось, внутренний огонь расширил, обуглил провалы глазниц, как лава расширяет кратеры вулканов.

— Эх человеки-человеки, нет угомону вам во веки, — не то говорил, не то вслух думал Мосей. — Самая что ни на есть брыкливая вы скотина… Сами себя оводами жалите, ни кто другой… Эх-хе-хе!.. От крови все это. Бывает, кровь в человеке спокойно живет, а бывает — вскипает и в бунт идет. Оттого и неурядицы всякие в жизни.

— Моя кровь спокойна… — здесь — у меня!.. — Листар постучал себя по виску, — ровно кочедыком долбит: дознайся, дознайся, не будет тебе веку без того…

— Бунт и есть! — убежденно отозвался Мосей. — А подумать: кабы не бунтовала кровь, застыли бы люди на манер пня и в неподвижность сами себя привели. Опять не ладно!..

Мосей заулыбался и закрутил головой, удивляясь сложности человеческого устройства.

Аристарх поднялся молча, молча побрел прочь, поблескивая глазами.

— Постон, куда же ты, Листарушка, посиди с нами…

— Надо мне… итти надо…

И ушел, спотыкаясь и пошатываясь.

2

— Ишь, гонит человека, — удивлялся Мосей, — ровно из нутра каленым прутом зудит…

— Как это было? — спросил я.

— А по прошлой весне в жены поял себе девицу некую, — Агнией звали, правнучкой Слепцу доводилась и тоже слепая.

— Как, совсем слепая?

— А ничто! У нас много незрячего люда. Вот поживете — присмотритесь. От родоначальника нашего все, от Слепца от этого самого. Листар ему тоже внучатым племянником доводится. И опять-те хитрая механика! Родоначальник — слепой от чрева матери, а дети евоные — все как есть глазастые. Средь внуков, хоть и от зрячих родителей, слеповодные попадаются, — и мальцы и девицы. А в правнуках незрячие — почитай токо среди женска пола. Вот и Агнюшка тоже… А промежду прочим — красоты незабываемой была женщина. По осьмнадцатому году ее за Листара выдали. А ей в роде как-бы не манилось, — не люб, значит, пришелся парень-то. Ты не гляди — слепые! Они во как разбираются! Вот поди-ж ты! Самим и не вдомек, что за штука есть зрячесть, а насчет красоты человеческой породы в роде как-бы нюхом чувствуют. Тожь и Агния…

Мосей покосился на меня и с некоторой опаской продолжал:

— Скотий лекарь тут прислан был Молодой, шагастый такой. Много он смятения внес в женскую породу. С Агнией любил шибко разговоры о жизни вести. А голосок этакий трелькающий, струнячий, ну, девица и возымела желание. И он как без соображения в роде от нее сделался. Она это к Слепцу, так и так мол, дедушка Абрам, (Аврамом Слепца звать-то). Жить без скотьего лекаря не манится. А Слепец кратко, по патриарши: «Быть тебе, дева, женою Листарха! Иди и будь чревоверной!» Не любит старик когда отростки его с чужаками роднятся. Ну, на Красной Горке осоюзили Листарха с Агнией, — у нас без попов, по своему, — а на утро тело новобрачной всплыло вот об это самое место.

Старик опять начал ладить цыгарку. Я смотрел на озеро, где разыгралась трагедия слепой девушки. Ни единая морщинка не тревожила застывшей глади, щедро залитой сейчас солнечными лучами. Да и вообще казалось невероятным, чтобы это манящее зеркало могло таить какую-либо опасность.

Меня, как нового человека в этих местах, сильно заинтересовал своеобразный быт лесных дебрей с его слепыми обитателями. Будила любопытство и романтическая история Агнии, и полусказочная фигура патриарха Слепцовского рода. Я стал просить деда Мосея свести меня как нибудь со Слепцом. Мосей с видимой неохотой оговаривался.

— Далече… На мельнице он обретается. Версты три за Слепцами — селом. Неудобь статья это…

Однако я настаивал. Старик стоял на своем.

— Суров он, не со всеми в беседу вступает. А прознает, что и вы из дохтурского сословия, так и вовсе не пожелает показаться.

— Так ведь я не по скотской части, — пошутил я.

— Разве что…

После целого ряда уговоров старик сдался. На другой день мы условились встретиться, чтобы совершить паломничество к прародителю Слепцовского рода.

Жил я в сельце Слепянах, куда попал в качестве врача прямо с университетской скамьи, всего две недели назад. Работы не было никакой. До прибытия на место я не мог себе представить такого рая, где не имелось бы больных. А в Слепянах их не было. Да и в окрестностях никто о них не слышал. Я подумал: зачем меня прислали в этот благодатный край? Вспоминаю. За это время я не раз сталкивался со слепыми, но так как они шли смело и уверенно, я заключил о их неполной слепоте. Мне и в голову не приходило, что это слепорожденные. Бросающуюся издали в глаза ненормальность зрительных органов я поспешно отнес к последствиям какой-либо болезни на почве нечистоплотности. Впоследствии пришлось убедиться, что чистоплотность здесь возведена в какой-то своеобразный культ.

3.

На другой день мы с Мосеем подходили к мельнице, где обитал Слепец. Тропинка шла вдоль небольшой прозрачной реченки. Был уже слышен шум колес невидимой еще мельницы. Из за поворота, навстречу нам, показалась женская фигура. Женщина шла ходко, уверенно и держалась как-то по особенному прямо. Одета — как одеваются в этих краях: складчатая юбка синей холстинки, белая рубашечка грубого полотна. Голова не покрыта, ноги босы. В нескольких шагах от меня женщина сошла с тропинки, уступая дорогу и остановилась. Мосей, закуривая, немного поотстал. Я взглянул на женщину и тоже остановился, остановился просто потому, что ноги сами этого пожелали. Стоявшая в двух шагах девушка поразила меня никогда невиданным типом. Она была белокура, по детски круглолица, и по неживому прекрасна. Такие игрушечные безделушки встречаются среди старинного фарфора. Все в ней было тщательно, артистически выточено, лишено жизненного выражения, но гармонически цельно. Вздернутая верхняя губка, чересчур бледная, придавала лицу слегка капризное выражение. Глаза чуть-чуть выпуклые, — выражения не разобрать, — полуприкрыты синеватыми веками с длинными золотистыми ресницами. Я, поджидая Мосея, довольно долго всматривался в эти глаза и с ужасом убедился, что они меня не видят. Они не видят ничего, они — неживые! Природа не закончила свое дивное строение — веки девушки неподвижны и едва ли не приросли к хрусталикам глаз.

Пока я смотрел на эту слепую лесную фею, подошел и Мосей. Легкая тень досады мелькнула на лице девушки.

— Проходите, пожалуйста, я даю вам дорогу, — сказала она.

— Здорово, внучка, — радостно закричал дед, — здорово солнышко!

Девушка улыбнулась одними губами:

— Здравствуй, дедушка Мосей. Кто этот чужой с тобой?

— А лекарь, внучка. Лекарь, звездычка…

Я никогда не забуду целого ряда изменений лица слепой девушки при этих словах. Сначала на нем, как искра, мелькнул ужас, она побледнела до цвета своей рубашечки, губы задрожали мелкой дрожью. Затем, нежный, как заря, румянец залил фарфоровое личико. Румянец так же внезапно сбежал, как и появился. Бледно-восковое лицо приняло сухое, жесткое выражение, между бровей легла сердитая складка и девушка вопросительно повернула голову в сторону деда.

Я был в сильном недоумении: передо мною стояла живая Агния, как ее нарисовало мое воображение. Ответ Мосея разъяснил все:

— Не тот, не скотский… Людской лекарь, Фектинька, лечить нас прислан.

Старик весело рассмеялся:

— Лечить прислали, а хворых-то у нас и нетути! Вот потеха!

Я заметил, как смутилась девушка, выяснив свою ошибку.

— Это — Фектинька, внучка моя дальняя, сестричка Агнюшки, — пояснил Мосей. Погодочками они были. Эта невестится еще…

Старик нежно поцеловал девушку в голову. Фекта неловко перебирала руками фартук, застенчиво улыбаясь. Незрячие глаза смотрели куда-то вдаль, между мною и Мосем.

— Сам-от дома? — спросил старик.

— Куда ему деться? Бродит круг мельницы старый, — не особенно доброжелательно ответила слепая.

— Ну, беги себе с миром, солнышко. Будь ласкова и рости большая, — он похлопал внучку по плечу.

— Ой, дедушка! И то с березку вытянулась! — звонко ответила Фектя и быстро, как зрячая, побежала по тропинке.

Я долго смотрел вслед удаляющемуся молодому созданию.

— Это моя любименькая, — улыбался Мосей. — Умница — страсть!

Из-за деревьев вынырнула мельница. Вдогонку нам неслась тягучая песенка:

— Это она, Фектиста, — обрадовался дед. — Ах, забодай ее комар, — вот певунья…

— Куда пошла девушка? — спросил я.

— В Слепцы — село. Тамотка она живет у бабки.

— И не боится заблудиться?

— Кто, Фектиста-то? Вона! У нас с тобой по два глаза, а у нее в роде как тысяча. О, ты их не знаешь, слепцов-то здешних! Они кажинный камушек чуют, кажинный кустик угадывают. Дар у них на это…

4.

У игрушечной мельнички, хорошенькой, как театральный макет, стоял крепкий, бодрый старик, на вид лет под семьдесят. Я принял было его за Слепца, но старик повернулся к нам лицом и из-под сурово насупленных бровей сверкнули живые, молодые глаза.

— Здорово, Кондратушка, здорово родной, снял шапку Мосей. — Сам-от не отдыхает-ли?

— Какой ему отдых. Сейчас у кельи своей сидел.

Кондратий перегнулся через перильца и закричал туда, где шумели колеса:

— Папаша! Мосей до тебя!

— А чего для тревожить? Сами найдем, — заторопился Мосей. — Чай, помоложе.

По шатким мосткам мы перешли через плотину. В нескольких шагах от крутящейся пены водопада стояла крошечная избушка, крытая тесом, аккуратная, как пряничный домик. На завалинке сидел величавый ветхий старик в широченной белой рубахе и таких же портах, босой. Желтые, похожие на восковые, руки покоились на коленях, — виднелись только кисти, все остальное затопляла бело-желтая, слегка волнистая борода. Под легким дыханием тетерка, веющего от плотины, она, казалось, струилась обильным потоком по груди старика, достигая почти до колен. Борода начиналась где-то за ушами, топорщилась на висках, мешалась с мягкими, длинными волосами головы в одно целое. Все это было цвета хорошей слоновой кости. Лоб огромный, крутой, без морщин, как-бы туго обтянутый тонкой, прозрачной пленкой. Нос узкий, прямой, с нервно вздрагивающими ноздрями, заросшими пухом. Там, где у других помещаются глаза, у старика зияло две впадины, окрашенные на дне нежно-розовым. Даже густые нахохленные брови не могли скрыть этой красноты, казавшейся обнаженными кусочками мяса. Я заметил, как невольно согнулся Мосей, когда старик заметно насторожился при нашем приближении.

— Здорово, батюшко, — сказал Мосей низко кланяясь.

— Тебе здорово, Мосей, — ответил старик, не поворачивая головы.

За густою растительностью не видно было, как открывается рот старика. Казалось, слова идут откуда-то со стороны. Монотонный шум падающей с плотины воды еще более усиливал это впечатление.

— Чужака зачем привел? — спросил старик.

— Чужака зачем привел? — спросил слепой патриарх .　

Мосей заволновался.

— Тебя повидать пожелал, батюшко… Приезжий лекарь, назначенный. Дохтуром прозывается, как значит, по людской части… Ученый…

— Не хворают у нас. Зря пригнали.

— Не хворают, это правильно… Что поделаешь? — как бы извиняясь повернулся ко мне Мосей и даже руками развел. — Ну, не хотят хворать, да и шабаш!..

Было заметно, что Мосей чувствует себя крайне неловко, как человек, нарушивший какой-то древний, чтимый ритуал.

— Вы должны извинить нас за беспокойство, — сказал я. — Это всецело моя вина. Мне так хотелось познакомиться с вами. Если бы дед Мосей не согласился проводить, я лично отыскал бы вас.

— Так велика надобность ко мне? — насмешливо отозвался старик.

— Надобность, разумеется, не так велика. Но вы знаете, быть в Риме и не видеть папы… А ведь вы-папа здешних мест. Я о вас так много слышал.

— Не к чему это, — перебил старик. — Разве слышать и видеть не одно и то же?

— Для меня это две различные вещи.

Старик помолчал. Из-под сросшихся бровей, как червячок, выползла глубокая вертикальная складка. Потом сказал:

— Не запомню, с каких пор слышу я от вас, от зрячих: видеть… А что это? Не вразумительно. Слышать — это и есть видеть. Вот я вижу тебя впервой, и уж знаю каков ты: молодой и высокий, баловной и беспокойный, опять же — шатун и спорщик. А что ты — дохтур, это к тебе не касаемо, как и ко мне. Это — сбоку прилепа, этим человека не покроешь. Вот Мосей, бродяга вселенский, кем не бывал, а все Мосейкой остался. И помирать к родной закуте приполз. Ежели человек с нутром и чует жизнь, он к смерти всегда домой оборотится.

Мосей сильно вздохнул и покрутил головой. Старик продолжал:

— Беда со зрячими. Всю землю замусорили. Тычутся во все щели и нигде места не находят. Ему и земли то всего ничего надо, а он за моря-океаны шагает. Взирает за край земли, а под носом у себя мокроты не чует. Счастья, кричит, ищу, счастье ловлю, а счастье давно позади осталось и за ним бежит, догоняет. Какого тебе счастья надо? Или дышать — не счастье? А легче всего там дышится, где на свет вышел и мыслью пробудился. Дыши и мысли — вот и все. А зрячие — ветрогоны. Дышат через силу, а мыслят, когда бьют их. Нет, слепые дальше видят, слепые — настоящие люди. Слепые жизнь чуют и не расточают ее. Слепые глубже врываются. В самую правду проникают. Все души человеческие для них открыты, ничего не утаено.

Эта слепая философия страшно волновала меня. Я хотел уже опровергнуть ее, но во время сообразил свое бессилие. Как доказать человеку, глаза которого никогда не открывались, как доказать ему ласкающую красоту зорь, дать почувствовать золото солнечных нитей и окраску цветов? Поэтому я только скромно заметил:

— Вы говорите так, потому что не в состоянии понять, что значит видеть. Вот, я вижу все предметы, окружающие меня, а вы их не видите…

Старик перебил меня:

— Что ты видишь сейчас?

— Как что? Вижу вас и ваш домик, мельницу и пруд… Зеленый лес на том берегу речки, зеленый лес здесь…

— А видишь ты Слепцы — село и дальше?

— Я не могу видеть села, оно скрыто лесом, который его заслоняет. Это так естественно..

Старик усмехнулся.

— Не много ты видишь. Коротко же твое зрение, зрячий, если оно и до Слепцов — села не достает. А я, слепой, вижу весь окрест и вижу сразу. Ничто от меня мира не заслоняет. Ну, и будя об этом…

Старик оборвал свою речь и насторожился в ту сторону, где на тропинке, по которой пришли мы, показалась мужская фигура. Кто-то медленно двигался к мельнице.

— А я Листара видел, — вздохнул Мосей. — Все бродит круг озера.

— Какого озера?

— Того озера… Омутом прозывается… Где правнучка ваша… Агнюшка.

Стагик быстро поднялся на ноги. Пятна на дне глазищ стали кроваво-красными. Суровая морщина расколола почти весь лоб. Он закричал на Мосея, и я впертые заметил бескровную линию его губ.

— Что мелешь, непутевый!.. Какая Агнюшка?.. Что за Агнюшка?.. Не было такой!.. Одна у меня правнучка, и имя ей Феоктиста.

Затем резко бросил в мою сторону:

— Иди себе с миром, прохожий человек. Этот час я искони отдаю размышлению одиноко.

Он сделал несколько шагов, держа руки за поясом, уверенно пригнулся и нырнул в низенькую дверь келейки.

— И!.. Рассердился!.. — шепнул Мосей и на цыпочках пошел прочь, делая мне знаки следовать за собой.

Когда мы возвращались по знакомой тропинке домой, почти наткнулись на Листара. Он си тел на берегу речки и уныло следил ее прозрачное течение. На нас он даже не оглянулся.

5.

Расставшись с Мосеем, я до вечера бродил по окрестностям, размышляя об этом новом для меня мире. Ночью долго не мог заснуть. В тот неуловимый прекрасный момент, когда засыпает сознание, передо мной, как живая, выплыла из золотого марева Феоктиста. Это до осязания было похоже на действительность, и я вскочил на постели. В избе царил полумрак, незаметно подкрадывался рассвет. Где-то голосисто надрывался петух.

Проснулся я поздно и по обыкновению отправился бродить. Незаметно для себя очутился на вчерашней тропинке, вблизи мельницы. Долго, вероятно несколько часов, сидел на том пригорке, где вчера грустил несчастный Листар. Когда шел обратно, лицом к лицу столкнулся с Феоктистой. Она, как и вчера, уступила дорогу и при этом улыбнулась.

— Здравствуйте, шатун.

— Здравствуйте, Фектя. Скажите, как вы угадали, что встретились именно со мной!

Девушка слегка покраснела и снова улыбнулась.

— Тут мудреного мало. По шагам мы узнаем людей. И еще… Ну, это же просто, только я не умею как сказать…

Мы разговорились, пошли рядом. Незаметно свернули на боковую тропинку, углубились в лес. Я вызывал девушку на разговор. Она отвечала охотно. Потом спросила из каких краев я приехал, как это далеко, какие там люди и как живут. Я долго рассказывал о жизни в больших городах, о местах, которые мне доводилось посещать. Фектя слушала с большим вниманием, часто вставляя одну и ту же фразу:

— У вас все не так…

— Лучше или хуже? — наконец спросил я ее.

— Лучше… Только скучнее, — ответила она с грустной улыбкой.

Мы долго бродили по лесу, переходя с тропинки на тропинку. Я потерял способность ориентироваться и высказал вслух свои опасения.

Мы долго бродили со слепой Фектей по лесу…　

— Кажется, мы заблудились. Я не знаю, куда вас завел.

— О, я не заблужусь! Я знаю, где мы. Вот тут сейчас и мельница.

Я предложил присесть, отдохнуть.

— Дедушка ждет… — нерешительно сказала девушка, однако села на траву.

Я опустился возле. Разговаривая, не спускал глаз с Фекти, стараясь разгадать внутренний мир этого не совсем обычного существа. Она рассказала о своей жизни просто и легко, только часто краснела. Наконец, она совсем смутилась, зарделась, как пион, и по-детски закрылась рукавом рубашечки:

— Не глядите на меня так пристально… у меня слова пропадают…

— Как вы можете знать, будто я пристально смотрю на вас?

— Да чувствую же я!..

Потом мы долго сидели молча. Фектя ловко плела веночек из травы, которую срывала вокруг себя. Я изредка взглядывал на нее и думал о своем.

— Надо бежать. А то дед невесть что подумает. Идемте, я выведу вас на дорожку. А веночек — носите. Это для вас. — Она встала, протянула мне веночек и, слегка вытянув руки перед собой, пошла вперед. Я шел сзади, любуясь грацией своего слепого поводыря.

Расставаясь, мы ни о чем не уславливались. Я только спросил девушку, как часто она навещает своего старого деда. Она ответила:

— Почитай, каждый день.

После этого, гуляя по тропинке, я стал встречать Фектю тоже почти каждый день.

Однажды, когда мы по обыкновению сидели на полянке, вблизи мельницы, и мирно разговаривали, мимо прошел Кондратий. Он обжог меня своими воровскими глазами и что-то хрюкнул себе в бороду. Девушка поднялась, выждала, пока затихли шаги и тихо сказала:

— Дедушка Кондратий… Теперь наябедничает самому… Он и то про вас два раза спрашивал.

— Что спрашивал?

— Ну… встречаемся ли…

— А вы что ответили?

Девушка густо покраснела и промолчала. Я понял, каков был ее ответ старику. Через некоторое время, когда краска сбежала с ее лица, и она овладела собой, сказала, как бы извиняясь:

— Он хитрый, его не обманешь.

— И не нужно обманывать, Фектинька.

— Да, не нужно… Когда бы вы все знали…

— Что это — все?

— А ничего… Здесь меня больше не поджидайте. Я другой дорогой буду ходить. А то… и вовсе не надо…

— Встречаться не надо? Разве мы делаем что-нибудь дурное?

— Ах, вы не знаете….

Фектя совершенно неожиданно для меня заплакала. То есть, сделала кислую гримасу и из немигавших глаз закапали крупные, как горох, слезы.

— Вот это совсем не годится, — стараясь перейти на шутливый тон, заговорил я. — Так делают только совсем маленькие девочки. Никогда этого не следует…

— Я такая несчастная…

— Почему несчастная? Расскажите мне.

Фектя покачала головой и пошла вперед.

Я ее догнал.

— Слушайте, Фектинька… Мы не можем так расстаться. Мы должны еще встретиться. Хотите, будем встречаться у Омута? Там никого не бывает.

Девушка побледнела. На лице отразился ужас.

— Ой, только не там… только не там…

Я поздно сообразил о своей ошибке, но сказанного уже нельзя было вернуть. Фектя опять заплакала. И прижалась к дереву, потом опустилась на траву. Мне до слез было жаль это слабое, беспомощное существо. Как мог, я старался ее утешить. Вынул платок, стал вытирать ей слезы. Она доверчиво склонилась мне на плечо. Долго мы сидели молча, прижавшись друг к другу. Я понял, что судьба этой слепой девушки для меня не безразлична. Когда Фектя несколько успокоилась, она сказала:

— Там… в этом Омуте… утонула моя сестричка Агничка…

— Я знаю об этом, Мосей рассказывал. Только я не сообразил…

Девушка вздохнула. Через минуту заговорила снова. Ее, видимо, мучила потребность высказаться.

— Когда мы сидим рядом, мне кажется: я — Агния, а вы — тот… Михаил Иванович… Они ведь очень любили друг друга…

Опять помолчала.

— Я часто ходила с ними. Они сидят, разговаривают, а я слушаю, не идет ли кто. Мне он не нравился, — громкий очень и все с насмешкой. А Агния говорила что без него жить не станет. Шибко любила. И он ее, я это знаю. Только мне не нравился…

— Как случилось это с вашей сестрой? — осторожно спросил я.

— Я не знаю. И никто не знает. Дедушка приказал сестре выйти за Листара. А дедушка — это все. Против него нельзя… Ну, они и порешили убежать. Накануне свадьбы, ночью, Михаил Иванович лошадей достал, у большой дороги в лесу поставил. Я должна была Агнюшку к дороге привести Никто больше не знал об этом. Ну, мы и пошли. Когда подходим, в лесу какие-то свистки слышали. Мы затаились. А свист такой тихий, то справа, то слева. Мы и сидим под кустиком. Немного погодя, шаги слышим. Михаил Иванович осторожно кличет. Мы отозвались. А он говорит: «Что-ж вы долго? Ждал, ждал, пошел навстречу. Скорей идемте, лошади беспокоятся чего-то. Привязал я их». Мы говорим: «Люди близко»… А он: «Ничего, говорит, не слышу»… Пождали, пождали пошли к дороге. А лошадей-то и нет. Ушли сами или угнал кто. Агничка чуть не умерла от горя. Рыдает на голос. Я ее утешаю, а Михаил Иванович по лесу рыщет, лошадей разыскивает. Да где там найти! Подстроено все было. До солнышка мы у дороги сидели. А как солнышко взошло, нас пьяные гости разыскали, и дед Кондратий с ними. «Ах, говорит, гулены вы этакие. Мы их ищем, а они натко! Солнышком любуются!» Да так с шутками нас домой и привели. Я целый день над Агничкой сидела, она вроде как не в себе сделалась. А вечером — свадьба. А Михаила Ивановича — нет. Только к вечеру весточку дал через мальца одного. Побежала я уговориться с ним. А он тоже как не в себе. Лошадей только за 30 верст в Большовке достал. Уговорились: лошади будут дожидаться у Омута, где близко другая дорога проходит. «Пусть, говорит, невеста больной прикинется, добейтесь, чтобы свадьбу хоть на день отложили. А в одиннадцатом часу проберитесь обе к Омуту». Так и сделали. Жених согласился свадьбу отложить. Остались мы в избе одни. Агничка повеселела. Сидим мы с ней и думаем, как бы незаметно выбраться. Спать будто собираемся ложиться. Только, — солнце уже зашло, — являются старики с дедом Абрамом. И начетчики с ними. Дед и говорит: «Давайте окрутим и конец. А что невесте не можется, это ничего, жених не зверь». Ну и окрутили. По нашему. Невеста не то что по нарочному, а и в сам-деле разнедужилась, на ногах не стоит. Оставили меня с ней в летней горнице, а сами пировать все пошли. И двери кто-то припер. Тут, немного погодя, мы в окно вылезли, да к Омуту. Там Михаил Иванович ждет, ничего не знает о венчании. Простились мы. Усадил он сестричку с собой и ускакали. Как не слышно стало брички, я домой вернулась. Опять через окно. А за стеной, слышу, пир горой, песни горланят. И плачу я, что распрощалась на век с сестричкой любимой, и радостно чего-то. Так под песни их и заснула. Утром проснулась от шума. Дверь настежь и в дверях народ гомонит. Ну, думаю, хватились. Вдруг все замолкли, только топочут как-то сильно. Почуяла я недоброе, страшное что-то. Бросилась вперед и на мокрое что-то наткнулась. Это ее, мертвенькую, на руках вносили. Сказали, из Омута вытащили…

Фектя замолчала, утирая слезы.

— А как же Михаил Иванович? — спросил я.

— Никто его не встречал. Слух пустили, будто в какой-то дальний город уехал. Ни слуху, ни духу…

— Но ведь это пахнет преступлением, — волновался я. — Власти знали об этом? Дознание вели?

— Приезжал кто-то, слышно… Только что-ж? У нас, ведь, все больше он, дедушка…

В этот момент я дал себе слово выяснить темную историю.

6.

Некоторое время мои встречи с Фектей были сильно затруднены. Девушка как будто избегала меня. Два раза по дороге на мельницу, ожидая встретить Фектю, я натыкался на Кондратия. В последний раз с ним был незнакомый мне молодой парень, кривой, без шапки. Голова парня светилась большими чешуйчатыми проплешинами, — волосы вылезли от какой-то болезни. Как его звали, я так и не узнал. В округе он был известен под кличкой Мохор. Это был отпетый негодяй, вор и пьяница. Это все я выяснил позднее.

Заметив меня, Мохор сделал вид, будто рассказывает Кондратию что-то весьма забавное, он хохотал и озорно размахивал руками, и когда проходил мимо меня, скосил в мою сторону единственный глаз, круто выругался и заключил:

— Я им, стрекулистам, ходули во как ломаю! В два счета!.

— Ой-ли? — притворно удивился Кондратий.

— Ей пра! Как подсолнухи… Лопни глаза!

Оба захохотали и взглянули на меня.

Когда на другой день я рассказал об этой встрече Фекте, она задумалась.

— Нехороший он человек, Мохор этот. И как это дедушка Кондратий водится с ним?

Я заметил, что быть может они встретились случайно.

Девушка покачала головой.

— Я уж их слышала вместе. Затевают они чего-то… Вы до поры сюда не ходите. И встречаться нам не надо.

На все мои протесты девушка отвечала:

— Так надо… так лучше…

Через несколько дней, рано утром, я, по обыкновению, пошел к Омуту с удочками. Только что хотел расположиться на всегдашнем месте, как под ногами что-то хрустнуло. Оказался хорошо замаскированный большой капкан. Не попал я в него только случайно. Сомнений не было, за мною кто-то охотился. Это заставило меня быть осторожнее и вместе с тем подталкивало к решительным действиям. Прежде всего при первой же встрече с Листаром я усадил его возле себя и начал без околичностей:

— Вот что, друг, я вижу как вам тяжело.

Сухое лицо парня передернулось:

— Ты про что это?

— О вашем состоянии. Будьте откровенны, и я постараюсь вам помочь И как человек, и как врач. Скажите, на вас так сильно подействовала гибель жены? Вы ее любили?

— Знамо дело… не без того… — Листар помялся. — А тяжко мне не потому, что умерла… Умерла и умерла, все умрем… Сумлеваюсь я шибко… От этого и мучаюсь…

— В чем сомневаетесь?

— А ежели она — не сама?.. Коли утопили ее?…

— Как вы думаете, кто мог это сделать?

— Кто… знамо, злые люди…

— Да, кто они, эти злые люди?

— А мне ведомо? Кабы знать… да я… У-у!..

Листар заскрежетал зубами и жалко заплакал.

— Вот что, голубчик. Доверьтесь мне и давайте спокойно обсудим. Кое-что по этому делу мне известно. Вот как это было…

Я рассказал, что знал о гибели Агнии, умолчав об участии Фекти в этом деле.

— Это — убийство, — заключил я. — Если вы согласитесь помогать мне, мы выясним виновников гибели вашей жены.

Листар буйно обрадовался;

— Да я… Да Господи!.. Да все, что требуется… хоть жизнь мою!.. Токо-бы…

Я спросил, не следует-ли привлечь к этому делу также и деда Мосея. Листар сказал:

— Ой, надо-ли?

— Почему?

— Балаболка он… Не нагадил бы… по дурости… Хота… тебе, чай, виднее… Токо-бы… Ах, токо-бы!..

Я видел, как искренно загорелся этот погрязший в тоске парень. Он точно переродился, волновался, задавал множество вопросов, делал предположения одно другого фантастичнее. Его ввалившиеся глаза светились новым, осмысленным блеском, на щеках появились лихорадочные пятна. Он подгонял меня действовать немедленно, сейчас же. Я и сам не склонен был к промедлению, однако сознавал, что для того, чтобы выйти победителем из этой борьбы со слепой силой, необходимо хорошенько проработать план, заручиться содействием надежных помощников, усыпить бдительность тех, кого это касается, и ждать благоприятного момента.

7.

События, однако, вынуждали действовать немедленно. В тот же день, к вечеру, я встретил Фектю. Она дожидалась меня недалеко от Слепян. Бедная девушка осунулась и побледнела еще более.

— Что с вами? Вы нездоровы? — удивился я.

Фектя разразилась беспомощными рыданиями.

— Дедушка сказал… скоро свадьба… Чтобы быть готовой…

— Что за ерунда? Чья свадьба? С кем?

— Моя свадьба… с этим… что Мохром зовут…

Это было так неожиданно, так нелепо и так походило на издевательство, что я в первый момент растерялся и не мог найти ни одного слова утешения для бедной слепой. Когда момент растерянности прошел, я сказал девушке:

— Вот что, Фектя. Успокойтесь и идите домой. Пока я жив, этого не будет. Клянусь вам! И уж конечно не повторится прошлогодняя история с вашей сестрой. Мы выведем на чистую воду этих выживших из ума безобразников!

Я проводил девушку к ее бабке, посоветовал без необходимости не выходить из дома, а сам вернулся в Слепяны кратчайшей дорогой, прямо через лес.

Однообразие приемов слепого старика резко бросилось в глаза. Это не говорило в его пользу. Я продирался через лес и соображал: «Если начало совпадает с историей несчастной Агнии, то и конец может быть приблизительно одинаков. Слепец этого не может не учитывать и, вероятно, готов на все. Но я постараюсь внести в эту новую историю иной вариант… Какой? этого не отгадает не только Слепец, но и трижды зрячий»…

8

Когда я добрался домой, мой план вчерне был готов. Волсовет находился в Большом Слепцове, там же имелась молодежная ячейка. Эту молодежь я и решил использовать в качестве своих помощников. На долю болтливого Мосея я отвел совершенно своеобразную роль: придать огласку делу, которое должно было вестись в тайне. Я был уверен, что тайна, вверенная Мосею, перестанет быть тайной. И я не ошибся.

Стояла жаркая рабочая пора. Все крестьянские лошади были заняты с утра до поздней ночи. Дня за три я поручил Мосею достать мне к среде, к вечеру, пару хороших лошадей, якобы для экстренной поездки в город по делам службы. Разумеется, я ни о ним словом не обмолвился о своем плане. Просто, за фунт хорошего табаку он должен был подторговать лошадей за какую угодно плату, но в строжайшем секрете. Я не ошибся в полной неспособности старика к конспиративным действиям. На другой день все кругом знали, что лекарь ищет на несколько дней пару лошадей. Старик, разумеется, действовал вполне честно, искренно стараясь услужить мне, но своеобразная болтливость и сугубо заговорщицкий вид, с которым он исполнял свою задачу, портили все. А мне только это и нужно было.

Инсценировка похищения Фекти подготовлялась по плану неудачного похищения ее сестры Агнии;за год до этого. Вечером в понедельник ко мне явился Мосей. Издали уже чувствовалось, что старик весь насыщен тайной. Он подозрительно оглядывался, крякал и сам себе зажимал рот рукою. На ею голове красовался картуз какого-то необычайно архаического фасона. Когда я спросил о назначении последнего, старик загадочно подмигнул мне и сказал: «Ты молчи… Дед Мосей знает, что знает»… Затем заглянул, не подслушивает ли кто за дверью и злодейским шопотом добавил: «Это чтобы меня не узнали… Уж помалкивай! А на счет лошадей, слуш-ка. Дает мой кум Савелий, за рупь-целковый… И ни одна живая душа ни-ни-ни!.. Молчок!.. Мышь — и та не пронюхает».

Старик был так забавно-комичен, что я еле удержался от хохота. Я велел Мосею привести лошадей в среду, как стемнеет, на дорогу возле Омута. Он испуганно снял свой опереточный картуз, долго чесал лысину и неодобрительно крутил головой, однако перечить мне не решился. Побормотал что-то такое еще о мыши и исчез в сумерках.

На другой день я навел справки о Савелии. Оказалось — Савелий большой приятель слепца Абрама. Это укрепило меня в предположении, что последний догадывается о моих намерениях и, конечно, примет свои меры.

Во вторник под вечер Фектя, сказав бабушке, что идет на мельницу, вышла из дома. Я и два комсомольца дождались ее в условленном заранее месте. Здесь, сговорившись относительно дальнейшего, мы расстались. Я вернулся к себе, а комсомольцы должны были отвести девушку в заброшенную избушку лесника, в глубине леса, где ей предстояло переночевать и провести весь следующий день под их охраной. Я опасался, как бы Слепец не предпринял чего-либо раньше среды вечера, что могло бы внести осложнения в наш план.

В среду утром одно обстоятельство едва не привело к совершенно непредвиденной развязке. Когда я осматривал район предстоящих вечерних операций, из чащи леса громыхнул оглушительный выстрел, и заряд крупной дроби изрешетил ствол сосны, возне которой я стоял. По счастливой случайности в меня попали только две дробины, — в руку, — не причинившие мне большого беспокойства. Я бросился за негодяем, который стрелял, но его и след простыл.

Заряд предназначался, разумеется, мне и никому другому. Значит — война объявлена и война — не на шутку!

Что же, поборемся. Авось вечер, вопреки пословице, окажется мудренее утра.

_____

УСЛОВИЯ ЛИТЕРАТУРНОГО КОНКУРСА

1) Читателям предлагается прислать на русском языке недостающую, последнюю, заключительную главу к рассказу. Лучшее из присланных окончаний будет напечатано с подписью приславшего и награждено премией в 100 рублей.

2) В систематическом Литературном Конкурсе могут участвовать все граждане Союза Советских Социалистических Республик, состоящие подписчиками «Мира Приключений».

3) Никаких личных ограничений для конкурирующих авторов не ставится, и возможны случаи, когда один и тот же автор получит втечение года несколько премий.

4) Рукописи должны быть напечатаны на машинке или написаны чернилами (не карандашом!), четко, разборчиво, набело, подписаны именем, отчеством и фамилией автора, и снабжены его точным адресом.

5) На первой странице рукописи должен быть приклеен печатный адрес подписчика с бандероли, под которой доставляется почтой журнал «Мир Приключений».

Примечание. Авторами, состязующимися на премию, могут быть и все члены семьи подписчика, а также участники коллективной подписки на журнал, по тогда на ярлыке почтовой бандероли должно значиться не личное имя, а название учреждения или организации, выписывающей «Мир Приключений»?.

6) Последний срок доставки рукописей — 25 октября 1928 г. Поступившие после этого числа не будут участвовать в Конкурсе.

7) Во избежание недоразумений рекомендуется посылать рукописи заказным порядком и адресовать: Ленинград 25, Стремянная, 8. В Редакцию журнала «Мир Приключений», на Литературный Конкурс.

8) Не получившие премии рукописи будут сожжены и имена их авторов сохранятся втайне. В журнале будет опубликовано только общее число поступивших рукописей — решений литературной задачи.

Следующий рассказ на премию в 100 рублей будет напечатан в сентябрьской книжке «Мира Приключений».

_____

ОКОНЧАНИЕ КОНКУРСА № 6.

Решение рассказа-задачи «НАСЛЕДСТВО»

Последние номера «Мира Приключений», как всегда своевременно приготовленные к печати, выходили однако в свет с большим запозданием по причинам обще-технического характера, ни от редакции, ни от издательства совершенно независящим и, без сомнения, известным большинству читателей газет. Таким образом, сроки для решения рассказов-задач, предусмотренные при сдаче номеров в типографию, фактически оказывались чересчур краткими. Не виноваты в запоздании редакция и издательство, не виноваты в равной мере и читатели, присылавшие решения после назначенных сроков. В виду этого, все до одного поступившие решения приняты на Конкурс, когда бы они ни были получены. Сообщаем об этом в ответ на многочисленные запросы. Читатели должны быть уверены, что и интересы справедливости руководят Редакцией, и что нам желательно не уменьшение, а расширение круга лиц, принимающих участие в литературной работе.

Всего поступило 47 решений рассказа-задачи «Наследство». 9 заключительных глав прислано подписчицами.

Преобладающий тон решений — ярко оптимистический, отчасти, быть может, потому, что наследство Елеси, — с известной долей вероятия, — все эти авторы считают никчемным: что сделать на неимеющие хождения «николаевские деньги»?! Таким образом, у молодого Опенкина, в сущности, нет даже выбора, отсутствует коллизия интересов: нового — стремления к просвещению — и старых интересов, врожденных — опенкинских. Нет денег по-прежнему, ничто в сущности не переменилось, нет места борьбе, и психология юноши проста и неглубока. Заметим здесь, что и автор всего рассказа, однако оставлявший участникам конкурса простор в разборке наследства, лично также смотрел на завершение повествования: Опенкин сжег никуда негодное добро и уехал в Москву.

I. Большинство участников Конкурса, предпочитавших этот исход, также заставили Елесю сжигать деньги. Один только почему-то надоумил юношу предварительно рубить их топором. Мнения о сумме наследства сильно варьируются: от десятков тысяч до нескольких миллионов. Последнее прямо невероятно и наивно, если подумать хорошенько, что такое захолустный Чертогонск и какова могла быть торговля Опенкина. Без розмаха и без организации миллионы не делаются. — Один из читателей тонко замечает, что среди пачек попадались и ассигнации 1825 г. Это хороший штрих, указывающий, что накопление богатства было родовым признаком Опенкиных. Другой автор, желая объяснить, как получилась такая громадная сумма «николаевских денег», догадывается, что Опенкин, пользуясь дешевизной кредиток после революции, скупал их на золото в расчете на будущее. Несколько человек пошли дальше чисто механического накопления и нашли в пачках всевозможные займы императорской России, на ряду с думскими деньгами, керенками, областными дензнаками, войсковыми, даже лагерей военнопленных, хронологически вплоть до советских дензнаков. У одного автора есть такая подробность: в подполье нашлось и письмо Опенкину сыну. Старик пишет, что оставляет ему все: «они сгинут — будешь богат, а что сгинут — у меня есть приметы, да и знамение мне во сне было». Это письмо — в духе обычных размышлений Опенкина. У М. К. (Москва) хорошо развиты две главные мысли Елеси во время разбора наследства. Добывал старик деньги, обманывал ради наживы и умер, не сумев использовать их ради удовольствия. Чтобы не узнали люди и не смеялись над памятью отца — нужно просто сжечь деньги.

Есть и варианты в этой группе. Так, бесполезные деньги забирают себе Фекла и Кузьма и даже ссорятся из-за них. Елизавета А. Б. (Бобров) дает яркую картину этой ссоры и дележа старых денег между старыми людьми.

А. Сам Елеся не пал духом. По одной версии, он упрекал отца, по другой — и вовсе не унывал, а продал комод, кровать и прочее барахло и на Чалом снова уехал с приятелями на станцию. — Или: (Д. Бор, Ниж. г.) созвал чертогонцев, роздал им «николаевские» (расхватали!) и уехал. — Или: Влас предложил николаевские взять в Москву. Там коллекционеры (?) купят, а Маша рекомендовала завернуть в скатерть: «сидеть будет хорошо» (не лучше ли сенца было подбросить?). И вот, лошадь и таратайку компания продала за 250 р. (отказавшись от железной дороги и сделав весь громадный путь до Москвы в телеге??), а все николаевские — за 50 р. «плюгавенькому человечку». — У одного читателя есть красивый и оригинальный штрих. Елеся все подарил Кузьме, а старик отдал ему свои заветные 3 советские пятерки. Чалого продали за 100 р., и Елеся уехал. — Или вот решение романтическое с оттенком мистики: видит Елеся вещий сон. Старик — его дед — явился и согнул пятак с блюдечко величиной. Силач был. И самый пятак уже наяву Елеся нашел при помощи Кузьмы. Прошло некоторое время и Елеся пробует разогнуть пятак. Начал поддаваться. Тут образ автору совсем не удался: нет правильной аналогии, и нельзя проводить параллель между физической, мышечной силой, и силой разума и духа. Увы, чаще всего в жизни бывает наоборот, и никому в голову не приходит требовать от ученых или вождей человечества, чтобы они гнули подковы. — В противовес этой романтике старого типа можно поставить героическую романтику новую, но одинаково фальшивую и не жизненную, и притом еще более надуманную и крикливую. Автор дает сначала очень хорошую картину векового накопления богатства у Опенкиных, затем преувеличивает наследство до 2.300.000 руб. и повествует, что Елеся, сев на лошадь, чтобы ехать на станцию, с громким возгласом: «Прощай, Чертогонск, здравствуй, Москва»! эффектно поджигает (?) свой дом (весь город может спалить, да и стариков пожалел бы. им бы дом оставил!). В общежитии рабфака, спустя некоторое время, ему показывают газету. На пожарище дома Опенкиных нашли сеиду чек, наполненный золотом: 3 п. 24 ф. оказалось. «Не мешай, я занят уроками, — отвечает Елеся, — и этот случай меня не касается. Я теперь не Опенкин, а Октябрев».

Б. Вторая, весьма маленькая группа решений этой категории, видит в Елесе более заурядного человека. — С. Н. А. (Архангельск) пишет, что Елеся заплакал. Он теперь понял, какие большие надежды возлагал он на деньги отца, как был уверен, что старик поможет и что ему легко будет жить в Москве и учиться. «И страшно стало ему ехать в далекую, неизвестную Москву». Влас успокоил товарища. Такому исходу нельзя отказать в продуманности и зрелости. — Или есть такое решение: через 2 месяца в Москве Елеся получил письмо от Кузьмы. Фекла умирая сообщила, что есть кубышка с червонцами. Такая главка не достигает цели, ибо автор дает новый материал для суждения, но сам не разрешает задачи. — Особняком стоит глава, в которой Елеся, собрав все деньги, мечтает устроить общежитие для студентов в Москве, но даже не дает себе труда предварительно взглянуть, что это за деньги. И когда он с приятелями приезжает на станцию и хочет купить билет, все деньги, конечно, оказываются негодными. Он разбрасывает их на платформе и платит 3 рубля штрафа «за сор». Уж очень легкомысленен… Елеся!

II. Природная пытливость ума натолкнула другую, меньшую группу участников Конкурса, на вопрос: а что, если в наследстве оказались и пригодные для жизни деньги? Как тогда поступит наследник? Крепки ли его юношеские взгляды, твердо ли его решение бросить затхлую поневоле жизнь и ехать учиться в Москву?

Мы приветствуем тех, кто именно так посмотрел на рассказ! Первый исход примитивен и требовал только приличного оформления почти шаблонного окончания: — описания уничтожения денег. Здесь — уже более глубокая и осложненная психологическая задача, над которой надо очень и очень подумать. Разрешают эту задачу различно, со множеством вариантов, в зависимости от литературного чутья и способностей.

Все заключительные главы этой категории можно разбить на следующие группы:

А. Елеся остался верен своим взглядам. Так, он нашел с сотню советских рублей, николаевские уничтожил, дом оставил старикам, и снова поехал в Москву на рабфак. — Или, по рассказу Феклы, юноша нашел в мешке 5 тысяч рублей золотом; николаевские и керенские уничтожил, хозяйство сдал в «Совет» и уехал. «Как бы сердился отец, кабы узнал», — заканчивала старушка. — Или: среди хлама оказалось и 8 советских червонцев. Кажется набралось в общем 100 руб. Николаевские отдал старикам (хоть стены оклеивать) и уехал. — Еще по одной версии, Елеся нашел 20 «червяков» и рублей на 50 советского серебра. Торжественно свез николаевские в Уисполком и там, после торжественной речи председателя, торжественно сожгли деньги. Автор помещает Елесю и Власа в институт Карла Маркса, а верную их спутницу Машу почему то обижает и дает ей только место на фабрике Москвашвей. Елеся стал усердным эсперантистом и выиграл в лотерею Авиохима кругосветный полет. Вот он уже над Москвой и летит в чужие края. Автор внушает Елесе заключительную радостную мысль, что он познакомится теперь со многими своими корреспондентами-эсперантистами. У автора, обладающего бойким пером, натянуто Звучит не только это место. Вот еще: когда Елеся получил наследство, конечно, людской молвой сильно преувеличенное, «В Загс повалили толпы мамаш с дочками переомолаживать (?) имена невест в Евпраксии, Ен (в?) фросинии и т. д.» Это конечно, шарж, как шарж и нелепая речь председателя Уисполкома, как и реплика матери Маши: «Марька! Твои москвяки пришли». «Потаскуха, намосквячат они тебе дитятку. Куда денешься?!.» Или есть такое решение: среди всяких займов досталась Елесе и облигация займа индустриализации в 25 р. На станции ж. д., он узнает, что на нее пал выигрыш в 10 000 руб. и счастливый едет дальше…

Б. Наследство победило и оказалось сильнее вычитанного в книгах и еще не претворенного в жизнь. Здесь также разнообразны решения. Мы помещаем типичные в нисходящем порядке.

И. К. картинно и продуманно описывает, как Елеся прятал деньги. Все наследство оказалось настоящим. (Здесь большая бытовая ошибка, обесценивающая и все дальнейшие построения.) «Полезное людям можно делать и тут, никуда не уезжая» — разсуждал Елеся. Женился на Маше, дал денег Власу.

В. Н. Б. (Коломна) дает не плохую главу с описанием, как на Елесю повлияла находка двух пачек с советскими деньгами. Он стал подозрительно относиться к Кузьме, решил все таки уехать, а пока что — все наследство спрятал снова в тайник и задвинул комод. Целее будет! Товарищи звали в Москву, но Елеся уже боялся: вдруг кто нибудь найдет без него все, что пока негодно. И откладывал, откладывал отъезд, а потом незаметно, по примеру отца, стал прислушиваться к говору кумовьев: «сидят?»…

Внизу лестницы стоит совсем уж нелепое решение. Его бытовые несообразности так велики, что читатели сами легко отметят все несоответствия и нашей действительности, и возрасту, и развитию героя. Мы приводим содержание этой главы скорее, как курьез. Все наследство оказалось пригодным для использования. Из письма Елеси мы узнаем, что он провел «2 феерические года», транжирил деньги, тратил на кутежи с цыганками, за границей с шикарными женщинами, проигрался… Теперь у него осталась одна тысяча. Он счастлив. У него за плечами котомка и он готовится в политехникум. Из этого же письма видно, что он подарил Чертогонску трактор, и обыватели ссорятся из за очереди пахать участки. Семье Маши он дал денег… — Увы, и этими двумя похвальными поступками автор не сделал своего героя живым человеком.

Но всетаки в этом решение есть какая то логика при неверных жизненных положениях. А вот глава, стоящая особняком. Здесь нет даже простого здравого смысла. В самом деле: Елеся нашел золото. Ему стало противно. Он бросил золото. Но молодые люди и не поехали, потому что Елеся уговорил их остаться и сначала поискать работу, накопить (?), а потом уехать. Что сталось с деньгами — неизвестно.

* * *

Таковы главнейшие типы решений, приведенные в систему по основным признакам их. Что касается литературной стороны, манеры изложения, на этот раз замечается недостаточная продуманность действующих лиц многими авторами. В почтовом ящике мы постоянно указываем на серьезный недочет большинства присылаемых в Редакцию рукописей: на книжный язык, которым авторы награждают своих героев. У каждого человека свой язык, — это прежде всего должны помнить выступающие на литературное поприще. И думает каждый по-своему, в зависимости не только от своих индивидуальных свойств, но и от степени развития, в пределах накопленных жизненным опытом форм и образов.

Иногда авторы положительно забывают, что действующие лица рассказа вовсе не они, авторы, а живут самостоятельной, своей жизнью, и не могут даже знать всего того, что известно их творцам-авторам. Вот у одного, — как показали предыдущие конкурсы, вдумчивого и литературного автора, — Елеся размышляет: «что это за перемежающаяся лихорадка?»

Так Елеся не мог размышлять, потому что он и понятия не имеет об этом техническом термине. Иди далее: Елеся ломал мебель и «в представлении Власа возник образ жадной разверстой пасти какого то чудовища». Книжно и неверно. — У другого автора вопрос, что делать с деньгами — «закачался перед Елесей, как дерзкий, размалеванный клоун в балагане». Это У Елеси то, мальчика из Чертогонска! — Вот еще у некоего» автора: молодые люди шутят, и Маша, не имеющая понятия о железных дорогах, никуда не выходившая из Чертогонска, замечает: «а может быть начальник станции дает бесплатные плацкарты в спальном вагоне»? Плацкарты, конечно, знает автор, а не Маша. Это — не мелкий промах. В этом как-будто маленьком примере — яркий образчик плохого плана работы автора, быть может неуменья взяться за дело.

Далее. Язык литературный должен быть прост и ясен, сохраняя свою картинность и образность. Ну как разобраться в таком сочетании слов, едва ли понятном для самого автора, и совсем непонятном для читателя: «Косматые признаки (призраки?) тупого разочарования на мелькающие виды будущего»…

Говорит человек ладно, складно, а берется за перо — и начинает мудрить. Вот один автор написал: «Елеся вышел из забытья и обратился к связкам, с целью узнать их содержание». Совсем протокол милицейского квартального из юмористического журнала. Сделайте опыт, попробуйте эту нелепую фразу изложить просто. Она плоха не только конструктивно, но и по смыслу.

Эти случайно из многих отмеченные ошибки и недочеты работ мы не позволяем себе ставить авторам в вину и приводим их лишь с целью на живых примерах показать, как не нужно думать и не нужно писать. Но есть ошибки иного рода, свидетельствующие о плохом усвоении заданий, о невнимательности в работе. Тут уж никто и ничто не поможет автору, кроме его самого. В некоторых заключительных главах перевраны имена действующих лиц, а в одной — автор ухитрился даже забыть место, где происходит рассказ — город Чертогонск, и пишет: найдя наследство, Елеся обрадовался, потом ожаднел и стал мечтать: «Вернусь в село, на деревню приеду, богачем стану». Готовый трафарет в голове — и без размышления перенесен на бумагу.

Отметим, однако, и стремление многих обработать свою мысль, дать ей возможно завершенную художественную форму. Некоторые авторы особенно потрудились над описанием картины разбросанных Елесей денег при разборке наследства. Место не позволяет привести все удачные места и литературные обороты. Вот, например: «керенки гармоникой растянулись, опустившись к полу. Тянулись аршинами и стлались, топорщась»…

Мы радуемся каждому проблеску литературных способностей, от нашего пристального и доброжелательного взгляда не ускользает ни одиа мелочь в работе, указывающая, что автор идет вперед. И мы призываем читателей с возможным тщанием и добросовестностью относиться к конкурсным работам. В них самих, в творческом процессе, а не в премиях, действительно любящий литературу читатель должен видеть главный смысл своего интересного труда.

_____

Премию в 100 рублей на конкурсе № 6 Систематического литературного конкурса «Мира Приключений» 1928 г., по присуждению Редакции, получает

ТИНА БЕРНАРДОВНА КОЛОКОЛЬЦОВА,

подписчица в г. Ростове на Дону, приславшая следующую, наиболее литературную по форме, интересную по композиции и сюжетно разработанную заключительную главу к рассказу —

НАСЛЕДСТВО

«Вростанье в землю», отвращение ко всему, желанье убежать — и в то же время подавленность воли, — все это были предвестники болезни. Елеся заболел нервной горячкой. Лечила его ветхозаветная бабка Андрониха, пользовавшая всех чертогонцев. Среди медикаментов выделялись куриный помет, которым Андрониха мазала своего пациента «супротив сердца», и пилюли из бумажек с таинственными письменами, которые Елеся должен был проглатывать «от лихого глазу и гнетучки».

В бреду Елеся просил вытащить его из трясины, кричал о червонцах, унесенных отцом в могилу, порывался бежать на кладбище, чтобы вырыть их. Его едва могли удержать Кузьма с Худенкиным.

Молодость вывезла. Несмотря на леченье Андронихи, Елеся стал поправляться. Худой, как скелет, с молодой порослью усов и бороды, с провалившимися глазами, взгляд которых жутко напоминал старика Опенкина, Елеся уже бродил по дому. Иногда он останавливался над неубранной кучей «библиотеки», бормоча: «наследство папаша оставил»… Безучастный ко всему, он по вечерам сидел на крылечке в старом отцовском халатике. Приходили чертогонцы поохать над Елесей, да выпытать что нибудь насчет наследства. Елеся был неразговорчив. Скоро отстали. Влас с тоской смотрел на него.

— Что же, Елеся? Неужто раздумал учиться? Видно, одному мне итти… Вон, и Маша остается. Мать не пускает.

— Больной я… Иди один… я потом…

Елеся прятал глаза.

И Влас ушел.

Кузьма приставал тоже:

— Чего не ищешь? Что дальше то делать будешь? Говорю: ищи!

— Ведь нашел уж… вон они, миллионы-то.

— Должны быть большие капиталы… настоящие, которые завсегда стоющие. Фекла к гадалке ходила. Сказала: «есть». — Искать надо. Куда им деться? Я сам их видал. Скупщики не все бумажками платили. Было и золото, и серебро. Помногу. Считали — эдакими, во, столбушечками ставили…

Елеся оживился. Даже руки у него затряслись от возбуждения…

— Я в огороде ночами ищу, — а ты в дому ищи. Не бойся, найду, все тебе отдам. Вот те крест, святая пятница Кузьма сдернул заячью шапку и закрестился на колокольню единственной чертогонской церкви.

Запущенный опенкинский домишко, где с самой революции и полы были не мыты— уже не нуждался в их мытье. Половицы стояли торчком, земля под ними была изрыта ямами. Елеся, грязный, лохматый, рылся, как крот, по ночам, а днем отсыпался. Попадались пустяковые находки: — под выпавшими кирпичами лежанки в горенке оказалась жестянка из под монпансье, полная серебряной мелочи. Даже три империала оказались. Верно мать насобирала тайком от отца. Елеся всю ночь перебирал монеты, силясь поймать птицами разлетающиеся мысли. Точно дверка какая-то приоткрылась в его сознании, точно на миг вспыхнул там яркий свет… Но только на миг. Дверка захлопнулась.

От Кузьмы находку Елеся скрыл. За то каждое утро, впиваясь в старика буравчиками отцовских глаз, шипел:

— Нашел?

— Нетути, хозяин. Ты в дому ищи.

— Ты, Кузьма, Бога помни. Побожился ты…

Кузьме стало невмоготу. Собрав в мешок свое барахлишко, он простился с Елесей.

Елеся бегал по горенке, бормоча сквозь зубы:

— Нашел, нашел, подлец. Нашел деньги — потому и уходит… В милицию заявить… А что милиция? Кузьма, чай, не малолеток — хитрей теленка: он клад то перепрятал, ушел будто ни с чем, а потом придет и унесет… придет и унесет..

Елеся всхлипывал, размазывая по грязному лицу слезы…

Холодно в полуразрушенном домишке Опенкина… Елеся, скорчившись в углу родительской кровати, кутается в лохмотья ватного одеяла. Он не мигая смотрит в огонек лампадки перед массивным, из старого кедра, киотом… Смотрят на Елесю темные лики святых…

Елеся тихонько сполз с кровати… Хитро подмигивая святым, он крадется к киоту, как кот к мыши… В потемках больного мозга вспыхнула картина: он, маленький, проснулся на широченной родительской кровати — и только что собрался зареветь, как увидел в предрассветных сумерках отца и мать. Они вынимают из киота иконы, кладут их на стол… потом запихивают в киот мешочки и свертки… Много, много…

Лампадка с треском погасла. Елеся в темноте борется с дверцами киота. С тихим звоном сыплются осколки стекол… В окно вползает тоскливый зимний рассвет. Елеся, воровски оглядываясь, таскает из тайника сзади вынутых образов глухо позвякивающие мешочки и прячет их под перину. Их много… много…

О чем думает бедная голова Елеси? Может быть, распахнется давно захлопнувшаяся дверка и восторгом всколыхнется все существо? Ведь, вот же они, желанные деньги. Ученье… Москва…

Нет. Захлопнувшиеся дверки не открываются…