Едва ли кто-то спокойно спал в эту ночь. Утром мы, зевая, сидели в стареньком пассажирском боте, приближавшемся к городу Белогорску. Толик ткнул меня локтем в бок:

— Вон, смотри…

Город был виден издалека благодаря атмосферному генератору, который не позволял вечному болотному туману накрыть его. Со стороны это выглядело как расширяющийся вверх конус чистого воздуха, в центре узкой части которого и находился город.

Бот приземлился на потрескавшейся асфальтовой площадке, мы вышли. Я сделал глубокий вдох и просто физически ощутил, как мои легкие очищаются от тумана и наполняются чистым, прохладным воздухом. Яркое солнце и сверкающее синее небо резало нам отвыкшие от дневного света глаза.

Толик опустился на колени на краю площадки.

— Ребята, смотрите, одуванчик. Нормальный одуванчик, зеленый…

Краем глаза я увидел Марину, она смотрела на синее небо и не могла оторваться. То ли от яркого света, то ли от радости по ее щекам текли слезы.

Мы поселились в маленькой дешевой гостинице, денег хватило на комнату для каждого. Каждый вечер нас навещали двое кураторов, брали с нас расписку, что день прошел без нарушений правопорядка и очень сердились, если кто-то опаздывал к ежевечерней проверке.

А как было не опаздывать! Целыми днями мы бродили по этому маленькому городу, с наркоманским вожделением вдыхая его воздух. К концу первой недели не осталось в городе ни одного парка, ни одной забегаловки, где не побывали бы наши.

Всего девять месяцев провели мы в Лагере, но как же сильно мы изменились… Мы забыли, что в городе принято здороваться с абсолютно незнакомыми людьми и вздрагивали всякий раз, как кто-нибудь кричал: «Привет! Как дела?». Сидя на скамейке или просто идя по улице, не было нужды каждую минуту поглядывать по сторонам и прислушиваться к шорохам. Здесь было абсолютно безопасно, и осознание этого приводило нас в состояние эйфории.

Но главное — небо. Белогорск был маленьким городком, и глядя вверх, человек чувствовал себя как бы на дне серого глиняного стакана: мощности атмосферного генератора хватало лишь на то, чтобы расчистить круг неба непосредственно над городом. Тем не менее, это было настоящее синее небо, от которого невозможно было оторвать взгляд.

Одним прекрасным, ярким утром я проснулся от грохота; зевая и на ходу натягивая джинсы, я подошел к двери и открыл ее. Несмотря на ранний час, Толик был уже собран и даже причесан — явно постаралась Саша, стоящая рядом. С немалым удивлением я увидел, что она сменила свой повседневный наряд — джинсы с футболкой — на весьма милое летнее платье (впрочем, похоже что купленное в секонд-хенд).

— По какому поводу?

— Забыл, какой день сегодня?

— Э-э-э… пятница.

— День города сегодня!

— Кто сказал?

Саша засмеялась:

— В окошко выгляни!

И действительно, центральная площадь, краешек которой был виден из окна, потихоньку заполнялась народом. С максимальной скоростью одевшись и забыв почистить зубы, я вылетел вслед за нашими ребятами. На площади было шумно, играла музыка и зазывали покупателей лоточники с мороженым и пивом; возле высокого здания — очевидно, администрации — поставили простую деревянную трибуну. Вскоре на ней появился седоватый представительный человек.

По всей видимости, это был мэр, так как едва он поднял руку, гомон моментально утих. Музыка играла еще несколько секунд, потом смолкла и она.

— Граждане Белогорска! В этот светлый праздничный день так отрадно мне видеть ваши лица, не омраченные тревогами за завтрашний день! Всего тридцать лет назад наш прекрасный город представлял собой руины, затянутые серым туманом. Но люди вернулись в него, и теперь наш город вновь полон жизни, и над ним вновь синее небо!

За спиной я услышал ленивый голос:

— Смотри, приехали к нам. Говорят, они там крыс едят. Сложно им в ресторане придется…

Я резко оглянулся; рядом со мной стоял молодой человек лет семнадцати с девушкой. Он смотрел на меня с ленивым любопытством.

— Имел я как-то дело с одним из этих… тупой, как пробка. Говорят, у них с мозгами не так, потому и не проходят.

Я уже не слышал восторженных речей мэра; откуда-то снизу, с самых глубин души, поднималось кипящее белое пламя.

— Я ведь могу врезать. Прямо сейчас. Ты не успеешь даже крикнуть.

Юноша снисходительно улыбнулся, как улыбаются взрослые, услышав нелепость от ребенка:

— Правильно их изолируют. У них психика повреждается.

Я только сейчас понял, что юноша, глядя прямо на меня, говорил обо мне в третьем лице, словно считая меня мебелью.

Меня кто-то ухватил за локоть и втянул за спины людей, не дав ответить. Я повернулся; передо мной стояла Марина, и я не сразу ее узнал. Ее волосы, обычно стянутые в невзрачный хвостик, были собраны в сложную прическу, платье спокойного серого цвета открывало плечи, на ее ногах были простые, но красивые туфельки на каблуках, и похоже, этим утром она впервые в жизни пользовалась косметикой. Увидев мой взгляд, она порозовела, однако сказала строго:

— Не лезь, хорошо? Все равно виноватым будешь ты.

А в голосе мэра появились сакраментальные нотки:

— Когда произошла катастрофа, весь мир впал в уныние; люди умирали, и лишь мутанты плодились и размножались на обезлюдевших землях. Но мы вернулись, и снова над нами сияет солнце! И клянусь, мы не забудем великого подвига первопроходцев. В память о них сегодня атмосферный генератор будет на полчаса отключен.

В толпе начался недоуменный ропот; рядом со мною скрюченный радикулитом пенсионер пробурчал:

— Ага, в память… небось опять профилактику провести надо, а запасной сдох.

Серые стены тумана, окружавшие город, заколыхались и начали сдвигаться; не прошло и пяти минут, как туман накрыл площадь. Он был необычно густым, словно брал реванш за все годы, что его не пускали в Белогорск. Туман мгновенно поглотил все краски, сделав яркую праздничную площадь похожей на мутную акварель на серой бумаге.

Люди испуганно озирались, дети в толпе заплакали. Болотный туман имеет странное свойство — со временем к нему привыкаешь и можешь свободно опознавать тени, скользящие в нем, но когда оказываешься в тумане первый раз, чувствуешь себя слепым. Я повернулся к Марине:

— Извини, я сейчас…

Проскользнув между людьми, я бесшумно подошел со спины к своему недавнему собеседнику. Он затравленно озирался, девушка вцепилась в его руку. Я приблизился и прошептал ему на ухо:

— Что, не нравится? А мы так живем.

Он оглянулся, но я уже растворился в тумане. Вновь зайдя сзади, я сказал вполголоса:

— А представь, что это навсегда.

Он вскрикнул и повернулся ко мне, но я удачно скрылся за широкой спиной толстяка. Меня охватило горькое веселье, и я крикнул в полный голос:

— Люди, вас обманули! Генератор не запустится! Туман будет всегда!!!

В толпе началась паника, где-то закричала женщина. Затрещали мегафоны:

— Граждане, сохраняйте спокойствие! Генератор будет запущен в ближайшее время!

И действительно, туман начал отступать, словно вытесняемый волной чистого воздуха. Люди перестали судорожно метаться по площади, но прежнего настроения уже не было. Снова закричали лоточники, зазывая покупателей, заиграла музыка и запрыгал клоун на эстраде, мэр что-то говорил в микрофон, но все это было напрасно. Праздник был безнадежно испорчен.

Вечером пришел Толик. Он толкнул незапертую дверь и некоторое время молча смотрел на меня. Я лежал на кровати одетый, бесцельно глядя в потолок, и тоже молчал. Первым заговорил Толик:

— Максим, ты что ли на площади крикнул? Смотри, узнает начальник…

— Я.

Толик вздохнул и оперся о дверной косяк:

— Ну и правильно. Нефиг было… Хочешь?

Он извлек из-за спины бутылку с густой жидкостью медового цвета.

— Как достал?

— Просто зашел в бар и купил.

— И продали?

— Ага… Будешь?

Я хмыкнул:

— Ну давай.

* * *

Извещение о том, что до отъезда оставался один день, кураторы подсунули мне под дверь. Осознание этого наполняло сердце тоскливым, тянущим чувством, и лишь Марина почему-то была по прежнему весела. Вечером накануне отъезда она пришла ко мне.

— Максим, айда погуляем? Тут ресторан такой хороший, и людей там нет почти… давай, а?

У меня не оставалось денег даже на плитку шоколада, но сказать об этом Марине я не смел. Впрочем, она поняла меня без слов:

— Да ладно, чего ты? Те деньги, я ж только билет купила, да так еще, по мелочи… так что хватит нам.

— Ладно, подожди тогда.

Последний раз я был в ресторане вечность назад, отмечая возрастание старшего брата. Тогда меня впервые в жизни заставили надеть галстук, мама уверяла, что без него меня непременно выгонят. Разумеется, галстука у меня не было; не было вообще никакой выходной одежды, но поразмыслив, я решил, что в провинциальном городе порядки не столь строгие и, выбрав наименее измятую из рубашек, почистил зубы и старательно причесался.

Ресторан оказался больше, чем я думал; в зале был полумрак, негромко играла спокойная музыка. Мы заняли скромный столик в уголке, инстинктивно выбрав место подальше от глаз. У официанта при виде нас дрогнула щека, но придираться он не стал. Бесшумно засветив свечу на столике, он протянул меню Марине — должно быть, она показалась ему более платежеспособной. Марина благодарно кивнула. Была она сегодня какая-то необычно ласковая и спокойная.

Мы поужинали в молчании, лишь перекидываясь улыбками. Потом Марина заказала недорогого сладкого вина, и мы начали лениво смаковать его, изредка обмениваясь репликами.

— Наши девчонки недавно чуть одного мужика не прибили.

— Что так?

— Да он к Таньке приставал. Не в том смысле, что приставал, он ей гадости говорил. Что мол вы все ущербные, вас бы вовсе сразу надо… того.

— Урод.

— Ага… он поворачивается, а за его спиной мы стоим. Ленка камень здоровенный взяла… ух он драпанул! а слышал, «Алые» остаются.

— Нет, откуда? Я их в городе и не видел почти.

— Они в центре поселились, не самые конечно лучшие номера взяли, но все равно дорогие… все две недели по барам и ресторанам ходили и еще у них на две недели осталось. Здорово, да? Говорят, богатый дом нашли. А нам завтра утром уезжать.

Она загрустила, допила вино и жестом попросила у официанта еще.

— Как тогда генератор отключили, мне так страшно стало. Ведь надо возвращаться… так не хочется. Снова этот туман, снова крысы… хоть бы еще пару недель.

Я пристально посмотрел на нее, она отвела глаза. Я тихо произнес, тщательно взвешивая слова:

— Марина… ты только не вздумай, поняла? Не вздумай к «Алым». Ну, как тогда ко мне… поняла? Не смей. Оно того не стоит.

Марина не обиделась и не удивилась. Покачав туфелькой, она ответила:

— Ты не понял, да? Слепой ты, Максим. Глаза есть, а ничего не видишь.

— Ты о чем?

— Я хитрая, Максим. Думаешь, я бы предложила себя любому? Думаешь, предложила бы вообще кому-либо… кроме тебя. А вот видишь, как я ловко придумала: и тебя хотела получить, и билет в город.

Медленно краснея, я спросил:

— Я что-то не понял… это ты мне сейчас в любви что ли призналась?

— Да. — просто ответила Марина. — Я бы очень хотела быть с тобой, Максим.

Я прислушался к своим чувствам, допивая вино.

— Нет. Извини…

— Ладно. Но ты ведь не откажешься принять от меня подарок на память?

— На память? Ты куда собралась?

— Никуда не собралась, так… вот, держи и не задавай глупых вопросов.

Перегнувшись через стол, Марина протянула мне маленький предмет на блестящей цепочке. Это был простой брелок для ключей, маленький пластмассовый медвежонок. Ее подарок неожиданно смутил меня, и я сказал, не глядя в глаза:

— Спасибо огромное.

Марина встала и положила на стол деньги. Потом она склонилась (я почувствовал легкий цветочный запах) и осторожно коснулась губами моей щеки. Не прощаясь, она ушла, а я сидел еще некоторое время. В голове приятно шумело от двух бокалов, незатейливая музыка навевала дрему, и мне совсем не хотелось уходить. Однако официант, явно раздосадованный невыгодным клиентом, вскоре велел «покинуть заведение» ибо «здесь не напиваются». Я хотел было поспорить (всего два бокала!) но передумал и вернулся в свой номер.

Утром в дверь номера забарабанили наши кураторы. Как не хотелось мне покидать уютный номер! Остальные тоже были не в духе. Некоторые девчонки плакали, когда их вели к посадочной площадке; но только не Марина. Как ни странно, она была спокойна и легко улыбнулась, кивнув мне.

Один за другим ребята входили в дверь пассажирского бота; но когда пришла очередь Марины, все ее спокойствие вдруг исчезло. Она с ужасом отпрыгнула от двери, словно это была пасть чудовища; ее лицо исказилось страхом, и она побежала прочь. Куратор бросился за ней, но через несколько минут вернулся, роняя капли пота и тяжело дыша. Где ему было, городскому жителю, догнать закаленную жизнью на Болоте девушку!

Наш начальник некрасиво сморщился.

— Значит так… сообщайте пограничникам, пусть ищут. Ячейке «Ртуть» — штраф восемь тысяч кредитов. И сообщите в Лагерь, чтобы готовили карцер.

Я больно ударил себя по коленке. Дура! Куда ей бежать? Теперь попадет в карцер, да и Лена с ячейкой ее за этот штраф заклюют потом… что же делать?

— Владимир Сергеевич! Можно я за ней сбегаю! Я знаю, куда она могла пойти… не надо карцер, я ее быстро приведу сейчас!

Начальнику явно не хотелось раздувать скандал. Он повернулся к куратору:

— Погоди пограничникам… — И, обращаясь ко мне: — Пулей!!! Стой. Рацию возьми.

Я рванулся вперед. Я не солгал, я действительно знал, куда могла побежать Марина: она очень любила маленький парк на окраине, и я нередко сталкивался там с ней.

Когда легкие запылали огнем, я перешел на шаг. На лавочке возле парка два парня пили пиво; я спросил у них:

— Тут девчонка не пробегала? Моя ровесница, в джинсах и куртке тоже джинсовой?

— Гы… так это она от тебя так убегала?

Медленно я вошел в парк; на стриженой лужайке у маленького озера лежала лицом вверх Марина, раскинув руки. Широко распахнутые глаза смотрели в небо, на лице застыла улыбка.

Я сел рядом и достал рацию.

— Она в парке. Можете не торопиться, она умерла.

— Что?! Какого… — Взвыл начальник, но я уже выключил рацию. Некоторое время я сидел молча, потом с силой ударил кулаком в землю, еще и еще. Мелкие камни расцарапали костяшки, и я заплакал, слизывая кровь с руки. Господи, как это вообще могло произойти? Так не должно было быть! Неправильность, вопиющая несправедливость всего происходящего жгла меня. Марина должна была ходить по этим зеленым тропинкам, смотреть в синее небо и носить то самое платье с открытыми плечами, а не драться с крысами в вечном тумане!

Если бы только знать, кого за это убить… но кого? Дядьку Петро, который всегда нас жалел? Начальника? Он сам подневольный человек. Может, президента? Но и он подчиняется закону. Во всех этих головах с пятнадцати лет четко прописано, что неинфицированные — угроза обществу.

Подошли угрюмые кураторы, с ними был доктор. Одного взгляда на Марину ему хватило, чтобы понять причину смерти:

— Сердце не выдержало… жалко, юная совсем.

Марину положили в черный мешок и понесли на носилках. Я шел рядом и молча глотал злые слезы, пока не увидел, что мы идем к боту.

— Черт вас дери! Хоть похоронить-то вы могли ее в городе?!

— Не положено. — буркнул начальник. — вот дура. Столько хлопот теперь с документами…

Пламя, что сжигало меня, вспыхнуло, застилая глаза, и, более ни о чем не думая, я врезал начальнику в челюсть. Его ответный удар размазал меня, и, уже лежа на земле, я услышал:

— А этого — сразу в карцер!

* * *

Дверь распахнулась, и в карцер кубарем влетел Толик. Я с трудом сфокусировал на нем взгляд:

— А ты… чего… тут?

Толик поднялся и поморщился от гула реактора за стеной.

— Я Мишке врезал при начальнике. С его согласия, конечно.

— Зачем?

— Чтобы в карцер попасть, дурень! Ребята же волнуются за тебя, вот я и решил, что тоже пойду…

Дверь распахнулась, и в карцер кубарем влетел еще один Толик. Я помотал головой, прогоняя видение и спросил:

— Сколько я уже здесь?

— Двенадцать часов. Плохо тебе?

— Как… Двенадцать часов? Значит… еще полтора суток сидеть… странно. Я думал, я тут уже давно… ведь мне уже… — я начал загибать пальцы — …восемь раз приносили еду…

— Тебе приносили еду всего два раза, Максим.

Я замычал от тоски и стукнулся головой о стену.

— Показалось, значит. А тут недавно Марина приходила…

— Марина не приходила. Она вчера умерла, ты забыл?

Марина в углу комнаты игриво улыбнулась. Я засомневался в правдивости слов Толика.

Толик проследил за моим взглядом и нахмурился.

— Ладно… короче, Лиза как узнала, что тебя в карцер заперли, вот, просила передать… — Толик порылся в карманах и извлек крошечную белую таблетку. — на… прими. Она сказала, это чтобы стало все равно.

Я равнодушно сунул таблетку в рот. Она имела неприятный, жгучий вкус, язык сразу онемел. Неожиданно таблетка превратилась в таракана; я в ужасе выплюнул его и растоптал.

— Плохо… огорчился Толик. — у меня всего одна была.

Примерно через месяц охранник по имени Гена, молодой и явно сочувствующий нам, принес поднос с бутербродами и бутылку минеральной воды. На то, чтобы съесть все это, у нас ушло около трех дней. Еще через месяц дверь открылась и охранник увел Толика. Однако Толик почти сразу вернулся.

Я ткнул Толика пальцем, чтобы убедиться в его реальности, и спросил:

— Тебя же выпустили?

— Я опять Мишке врезал… теперь одновременно с тобой выпустят.

Мы начали говорить друг с другом, пытаясь хоть как-то отвлечься от низкого гула реактора, сводящего нас с ума, но вскоре я поймал себя на том, что отвечаю невпопад. Я замолчал, а Толик некоторое время продолжал говорить со мной, и похоже, он продолжал слышать ответы. Наконец замолчал и Толик, и гул реактора накрыл нас полностью.

Неожиданно стало тихо. Я встал, не веря в наступившую тишину и помотал головой. Мысли начали проясняться, постепенно я понял, что нахожусь в карцере не столетие, не год и даже не месяц, а всего лишь сутки с половиной. Толик тоже встал и ошеломленно посмотрел на меня.

— Это что… реактор смолк? Почему так тихо?

— Ты тоже его не слышишь? Я думал, мне кажется…

— Может, профилактика у них, отключили?

— Так просто взяли и отключили? Нет, что-то случилось.

Толик подошел к двери и посмотрел в узкое окошко.

— Никого… может, постучать? Да не услышат ведь.

В карцере стало темнеть. Я поднял глаза: тусклый плафон светил по-прежнему, однако углы заполнила тьма.

— Что за хрень?!

Мы стояли в круге света под плафоном спиной к спине, а стены исчезли, поглощенные непроглядной, черной темнотой. В абсолютной тишине где-то далеко послышалось мяуканье. Я спиной ощутил, как Толика начала бить крупная дрожь, и она усилилась, когда из темноты вышла маленькая серая кошка. Она села и спокойно начала вылизываться.

Толик медленно опустился на колени, он в ужасе смотрел на кошку, а по его щекам текли слезы.

— Я же не хотел…

— Толик, ты чего?!

— Я не хотел…

Протянув к кошке дрожащие руки, Толик на коленях пополз к ней. Кошка, не обращая на нас внимания, продолжала умываться. Я схватил Толика за плечо, но он дернулся, освобождаясь. Тогда я кинулся на него, прижал к земле и расчетливо ударил в лицо. Толик затих, а кошка, бросив на нас презрительный взгляд, ушла в темноту.

Толик плакал, размазывая кровь по лицу. Я обхватил его за плечи:

— Тихо, тихо, не надо. Что это было?

— Ты тоже видел?

— Да… кошку видел.

— Это та самая кошка… я ее убил. Когда жил в детском доме. Она… ходила в туалет где попало… ну и… ребята сказали, надо ее убрать. И я сам вызвался… взял шприц и… а теперь она пришла за мной…

— Тшшшш… — я крепко обхватил Толика, опасаясь, что он опять попытается уйти. Но Толик не пытался, он лишь плакал, уткнув разбитое лицо в колени. Внезапно я ощутил чье-то присутствие; обернувшись, я увидел Лизу.

Она стояла в темноте, зябко обхватив себя за плечи. Ей было холодно, она дрожала.

— Лиза! Иди сюда! Мы здесь! Что произошло?

Услышав мой голос, Лиза беспокойно заоглядывалась, и, словно не видя меня, сделала неуверенный шаг в сторону.

— Лиза! Я здесь!

Но Лиза не видела меня. Покрутив головой, она медленно пошла мимо нас. Я хотел встать и коснуться ее, но Толик поймал меня и, хитрым приемом вывернув руку, прижал коленом к полу.

— Идиот! Отпусти меня! — взвыл я. — Лиза же потеряется в этой темноте!

Но Толик лишь сильнее прижал меня. Лиза сделала еще шаг и вдруг, взвизгнув, провалилась в невидимую яму.

— Лиза!!!

— Придурок, это не она! Это не она!

Толик осторожно ослабил захват, и я сел.

— А вдруг она? Вдруг там… что-то такое случилось, и она теперь бродит в этой тьме…

— Я тебя сейчас отпущу, но если кинешься туда, врежу.

— Ладно, отпусти… что вообще происходит?

Во тьме медленно проявились очертания женского лица.

— Пошла прочь!!! — крикнул Толик, выставив ладонь в защитном жесте. — тебя нет здесь! Это не ты!

Из призрачных глаз выкатилась слезинка, и лицо исчезло. Толик повернулся ко мне:

— Видишь? Нас кто-то хочет выманить. Не поддавайся!

Больше часа призраки пытали нас. Я видел множество людей — мать, отца, брата, ребят из Лагеря — всех тех, кого я когда-либо любил или ненавидел. Были там и неизвестные мне люди — без сомнения, знакомые Толика. Несколько раз появлялась Лиза. Сначала она лишь выглядела испуганной, но потом я с содроганием увидел на ее голове широкую рваную рану. Лиза плакала и неловко зажимала ее рукой. На этот раз Толику все же пришлось мне врезать.

Наконец где-то в темноте с лязгом распахнулась дверь, и я услышал шаги. Сквозь темноту уверенно шел начальник. Он недовольно огляделся.

— Что это у вас тут так темно? Ладно, на выход. Надеюсь, извлекли урок?

Я радостно вскрикнул и кинулся к выходу. Приблизившись, я увидел тьму в глазах начальника, но было поздно. Он схватил меня, и его рука обожгла сквозь рубашку. Толик вовремя ухватил меня за ногу и выдернул обратно в свет; он крикнул призраку что-то невнятное и оскорбительное, и тот исчез. Я вскочил на ноги и в истерике крикнул в темноту:

— Кто ты?! Покажись сам, если не боишься!!!

Тьма замерла, затем встрепенулась, и я увидел вдали приближающийся огонек. Холодный ужас наполнил меня, ведь я понял, кто шел к нам. Я поднял негнущуюся руку и перекрестился.

Пылающий выглядел точно так, как его описал дядька Петро, только не стонал. Напротив, его опаленные губы кривились в усмешке; Пылающий неслышно прошептал что-то. Я не разобрал ни слова, но каким-то образом понял смысл: он предлагал нам подарок, который сделает нас счастливыми.

— Пошел прочь!!! изыди!!! Вон!!! — я кричал, надрывая голос и брызжа слюной, я орал самые страшные ругательства, какие знал, а Пылающий слушал меня и улыбался страшной мертвой улыбкой. Наконец его терпение переполнилось, он раскинул руки, словно желая обнять меня, и темнота сомкнулась…

…Когда я открыл глаза, было светло. Я лежал на койке лазарета; повернув голову, я увидел Толика и Лизу, которая смывала кровь с его лица. Увидев, что я очнулся, она приложила палец к губам:

— Тихо. Не говори ничего.

Однако я разлепил пересохшие губы и спросил, превозмогая боль в сорванных голосовых связках:

— Ты в порядке?

— Я? А мне-то что сделается? Это вам, дуракам, неймется.

— Почему перестал работать реактор?

Лиза странно посмотрела на меня, затем подошла к шкафчику и вынула шприц и блестящую ампулу. Она подошла ко мне и, воткнув иглу в сгиб локтя, сказала:

— Реактор не переставал работать ни на минуту. Ты спи, не волнуйся ни о чем…

Лиза вышла, а я сполз с койки и принялся тормошить Толика.

— Мммм?

— Толик… это что, правда было? Или приглючилось мне?

Невнятным из-за начинающего действовать снотворного голосом Толик ответил:

— Правда. Я тоже был там.

— А… потом, в конце, что было?

Толик стремительно засыпал, но даже немалая доза лекарств не могла скрыть страх в его голосе:

— Пришел мальчик с собакой… и Пылающий бежал от него.

* * *

Самое противное время года на Болоте — осень. Туман становится особенно густым, чахлые болотные деревья, и летом-то не особенно красивые, сбрасывают желтую листву и становятся совершенно уродливы.

Жизнь текла своим чередом. Мы ходили в походы, время от времени дрались с крысами, ловили странных зверей для Борецкого и копили деньги на билеты. В лидеры уверенно выбилась ячейка «Алые»: практически каждый поход они приносили добычи на две-три тысячи. Артем из второй северной ячейки как-то посетовал:

— Вроде те же города грабим, а приносим всего ничего… и патронов они почти не тратят. Заговоренные они, что ли?

После нашего заточения в карцере целый месяц мы с Толиком будили ребят криками по ночам. О происшедшем мы не рассказывали, на все вопросы Толик отвечал, мрачно глядя под ноги:

— А чего там рассказывать… глюки были, от этого гудения.

Я же и вовсе молчал. Осень на Болоте вгоняла меня в тоску, и я все чаще искал уединения. Даже Лиза покинула мои мысли, и я перестал ее навещать. Стремясь хоть как-то развеять эту черную тоску и заодно подзаработать, в перерывах между походами я за умеренную плату помогал девчонкам с кухни, мыл полы и вместе с завхозом разгребал барахло на складе. Ребята видели, что со мною творится неладное, но были уверены, что я тоскую по Марине. Это было не так; я почти не знал ее, а в шестнадцать лет память милосердна и недолго держит подобные воспоминания. Иногда я доставал ее подарок, брелок в виде медвежонка, и честно пытался вызвать в себе скорбь, но увы, безуспешно.

Приближалась годовщина нашего пребывания в Лагере, и ребята решили по этому поводу устроить небольшое мероприятие. Весь Лагерь оживился, закипела работа: в «Кафе» притащили несколько длинных столов со склада, сталкеры таскали с Болота орехи и редкие плоды, а девчонки с кухни еще за два дня до «мероприятия» начали готовить «Нечто Особенное». Даже я расшевелился, и однажды вечером постучал в комнату Лизы.

— Лиза, привет…

— Надо же, кто пожаловал! Ну заходи.

Вообще-то нам, «лагерным», не полагалось бывать в комнатах взрослых, не полагалось даже заходить в этот сектор Лагеря, но у нас на это смотрели сквозь пальцы, и в комнате Лизы я был не первый раз. Сразу было видно, что комната принадлежит медику: стены и пол сияли стерильной чистотой, во всем чувствовалась лаконичность — начиная от скромной кровати, застеленной цветным покрывалом, до единственного цветка перед экраном, имитирующем окно. Сейчас «Окно» было выключено, но обычно «за ним» был сад.

— Отлично выглядишь.

Лиза и правда выглядела намного лучше, чем во время нашей последней встречи. Бесследно исчезли серые тени под глазами, губы вновь приобрели естественный цвет, и даже наметился легкий загар — словно она пару недель провела под солнцем, хоть я и знал, что она уже год не выходила из-под земли.

— А у нас тут что-то вроде праздника намечается.

— Это по какому поводу?

— Год уже как здесь. Ну, я вот подумал… не хочешь пойти? Со мной…

Лиза шевельнула бровью:

— О… неужели это официальное приглашение на свидание?

— Ага! — засмеялся я.

— Ну, тогда ты должен кое-что знать… я ведь недавно замуж вышла.

На мою голову словно вылили ведро холодной воды.

— Когда ты успела? — спросил я, пытаясь сохранить улыбку. — ты же все время была здесь!

— Ну, все таки двадцать второй век… по интернету. Там же и познакомилась… он хороший человек. Вот через месяц кончится стажировка, встретимся.

— Рад за тебя! — сказал я совершенно искренне. Я действительно был за нее рад. — но ты все равно приходи, будет весело. Девчонки что-то «Этакое» хотят приготовить.

— Ладно, приду. С тебя угощение!

Я поднялся наверх и вышел на площадку. Туман сегодня был особенно густым, казалось, можно разбежаться — и увязнуть в нем, как в вате. Даже вышка, где дежурил сердитый и вечно обиженный на жизнь охранник по имени Влад, была скрыта. Неожиданно мне пришло в голову, что я могу выйти из лагеря незамеченным. Я подошел к западным воротам, тем самым, через которые когда-то ушел, впав в депрессию, Антон, парнишка из северный ячейки «Гидра». Конечно, я не собирался повторять его судьбу; мне просто хотелось побыть одному. На площадке лениво перекидывали мяч девушки с кухни. Я дождался, пока они увлекутся игрой и забудут обо мне, бесшумно повернул задвижку и выскользнул за ограду.

— Я только чуть-чуть отойду… еще пару шагов… — уговаривал я свою совесть, а ноги несли меня все дальше. Я остановился, только когда о Лагере напоминало лишь слабое пятно прожектора в тумане. Сидя на камне, я выкурил одну за другой несколько сигарет и вдруг услышал в тумане голоса: вероятно, возвращались «Пираты». Я подумал — не скрыться ли мне от них? Но, поразмыслив, не стал: Вовка, командир «Пиратов», был нормальный парень, доносить на меня он бы не стал.

Голоса приблизились, и я с большим неудовольствием различил голос Женьки. Было совершенно непонятно, почему они возвращались так быстро (ведь ушли они лишь вчера), да еще и с западной стороны, но об этом следовало подумать позже: попасться в лапы «Алым» за территорией лагеря мне совсем не улыбалось. Я тихо встал и поспешно направился туда, где тускло светил сквозь туман прожектор, но на моем пути вырос Борька с пистолетом-пулеметом наперевес. Он весело ухмыльнулся:

— Смотри-ка… точно как он говорил! Ребята! Он здесь!

«Алые» окружили меня, я стоял не двигаясь. Я ничего не понимал.

Подошел совершенно спокойный Женька и, ничего не говоря, ударил меня рукояткой пистолета-пулемета в висок. Я вскрикнул и упал; тут же мои руки опутала тонкая капроновая веревка, меня рывком поставили на ноги и куда-то повели в обход Лагеря. Я дернулся было, но получил чувствительный удар под ребра и счел за лучшее молчать. Вскоре в тумане нарисовался столь знакомый мне затопленный дом; меня втолкнули в покосившуюся дверь, еще пару раз приложили рукоятью и привязали к торчащему из стены огрызку трубы.

— Какого хрена?! — наконец решил я подать голос. — думаешь, наши не поймут? Вас порвут на фиг!

Женька подошел ко мне; я подумал, что он вновь ударит меня и инстинктивно съежился. Но Женька не стал меня бить; его лицо выражало абсолютное умиротворение. Он сказал дружелюбно, словно обращаясь к давнему другу:

— Однажды мы остановились на ночлег и поздно ночью, когда выходят призраки, мы увидели приближающийся огонек. Это был ОН. Мы очень испугались и забаррикадировали дверь, но ОН просто прошел сквозь нее. Мы пытались бежать, но ОН догнал нас…

У меня перехватило дыхание.

— О ком ты?

Женька снисходительно улыбнулся:

— ОН, Пылающий. Он точно такой, как о нем рассказывал дядька Петро. сначала мы его боялись, но потом перестали; он приносил нам подарки… много золота… благодаря ему мы провели в городе целых четыре недели. А взамен он просил такую малость…

Женька показал мне свою левую руку; в лагере он ходил в черной водолазке с длинными рукавами, и теперь я понял, почему: рука от запястья до локтя была исчеркана тонкими порезами, как старыми, затянувшимися, так и совсем свежими.

— Ты… кровь ему давал?! — перед моими глазами вновь возникла страшная опаленная улыбка.

— Да… Но он просил все больше, и мы уже не могли столько дать… и тогда он сказал… что если мы приведем ему человека, он даст нам намного больше, чем мы получали прежде… он даст нам нечто особенное… только ему нужно набраться сил, а для этого нужна кровь… и он спросил меня… есть ли человек, которому я желаю смерти?

Женька засмеялся:

— Поверь, Максим, я даже не задумывался! Я назвал твое имя, и он сказал, где и когда тебя можно будет найти…

Я безвольно повис на веревке. Я очень четко осознал, что меня сейчас не побьют, не ограбят — нет, меня просто убьют и даже хуже — меня отдадут чудовищному созданию, которому место в аду. Мне хотелось кричать, плакать и молить о пощаде, но вместо этого я неожиданно для себя самого расхохотался Женьке в лицо:

— И ты поверил?

Улыбка стала шире:

— Да, поверил.

«Алые» ушли в соседнюю комнату, оставив меня привязанным. Я дернулся несколько раз, но, поняв тщетность своих попыток, разом ослабел. Из соседней комнаты донеслись голоса: похоже, «Алые» собирались обедать. Вскоре я услышал как всегда угрюмый голос парнишки по прозвищу «Танк»:

— Пойду проверю, как он там.

Танк вошел в комнату, нервно оглянулся и, ни слова не говоря, закинул за спину пистолет-пулемет, достал нож и полоснул по веревкам.

— Тихо! Врежь мне, чтобы я вырубился, и беги! Да быстрее ты соображай!

Не знаю, почему он решил мне помочь, но я сразу поверил ему. Размахнувшись, я ударил его в челюсть; он покачнулся, но устоял.

— Идиот! — прошипел Танк, затравленно оглядываясь. — чем-нибудь тяжелым врежь, они же убьют меня, если не поверят!

Лихорадочно осмотревшись, я увидел под ногами здоровенный кусок кафельной плитки с присохшим к ней цементом. Я поднял ее и со всей силой отчаяния ударил Танка по голове. Он рухнул без единого звука; я услышал, как смолкли голоса за стеной и кинулся к разбитому окну. Сильно порезавшись о грязный осколок стекла, я вылез наружу и побежал, что было сил; вслед мне ударила очередь из пистолета-пулемета.

— Стреляй, стреляй… — злорадно прошептал я на бегу. — фиг ты попадешь в меня в этом тума…

БАЦ! Словно чугунный кулак ударил меня в висок, в глазах вспыхнули разноцветные огни и я, нелепо кувыркнувшись, упал. Поднявшись на колени, я коснулся головы; пальцы погрузились во что-то горячее и пульсирующее. Покачиваясь, я поднялся и пошел. Правый глаз ничего не видел, я совершенно оглох, и только одна мысль билась в воспаленном сознании: бежать! Бежать прочь отсюда!

Не знаю, сколько я брел сквозь туман. Вскоре левый глаз тоже отказал, я споткнулся и упал на колени, но продолжал ползти по вязкой болотной земле. Уже теряя сознание, я ощутил, как меня схватили чьи-то крепкие руки.

— Не успел… — с отчаянием подумал я и провалился.

…Я лежал на жесткой, но удобной кровати, и судя по запаху, матрац был набит сухой травой. Рядом со мною на табуретке сидела крошечная девочка лет шести. Она спросила серьезно и строго, как это умеют только дети:

— А почему у тебя глаза в разные стороны смотрят?

— Чего? — от удивления я резко поднялся, на что голова немедленно отозвалась такой болью, что я упал и снова потерял сознание.

Очнулся я от того, что кто-то влажным полотенцем обмывал мое лицо. Передо мной была молодая женщина лет тридцати, в одном ее ухе сияла крошечная сережка с зеленым камушком. Улыбнувшись мне, она крикнула через плечо:

— Очнулся!

В комнату вошел высокий, коротко стриженый мужчина. Он был довольно молод, однако в волосах уже белела седина. Он сел рядом и сказал:

— Ну что, давай знакомиться? Меня Алексей зовут.