— Какого черта они там делают? — спрашиваю я.

За последние несколько дней заметно похолодало, поэтому, чтобы выйти на улицу, я оделся потеплее. И все равно каждый раз, когда ковыряюсь в земле, из носа течет. Не помню, чтобы хоть когда-то было так холодно. Ужасно хочется вернуться в дом и завалиться спать до ужина. Мне удалось найти трех дождевых червей, которых я завернул в кусок туалетной бумаги и положил в карман куртки, чтобы потом отнести к Джорджи. Надеюсь, не успею их раздавить.

— Проводят обряд крещения, — отвечает Луис.

— Они теперь постоянно в церкви торчат. Обсуждают библейские сказания и все такое. — Уилл подпрыгивает, чтобы не замерзнуть. — Ты в последнее время ничего не замечаешь.

Ответить мне нечем. Уилл прав. Я и раньше не особенно обращал внимание на окружающих, но теперь все иначе. Даже когда не сплю, я думаю о Кларе, птице и о том, что принесет следующая ночь. Все остальное кажется ненастоящим. И мне это нравится. Я словно отделился от дома. Взять хотя бы текущий момент — прямо сейчас я думаю о птице.

— Сомневаюсь, что от поливания башки водой на таком холоде Джо полегчает.

— Суть крещения не в том, чтобы ему полегчало, — возражает Луис. — В процессе обряда его представляют богу. Ну или что-то в этом роде.

— Как-то их многовато стало.

У качелей стоят Эшли, Джо, Гарриет и пара мальчишек из другой спальни — лица помню, но точно ни разу с ними не разговаривал.

— Очнись уже, Тоби, — говорит Уилл. — У Эшли теперь своя банда.

— Да какая там банда? Кучка жалких уродов.

Джо сидит на качелях. Остальные, опустив головы, слушают тихое бормотание Эшли. Слов не разобрать, но лицо у него серьезное, глаза закрыты. От температуры Джо весь в красных пятнах. Солнца нет, но жирные волосы блестят от пота.

Эшли начинает говорить громче и поливает запрокинутую голову Джо из бутылки:

— Крещу тебя во имя Отца, и Сына, и Святого духа.

На Джо трижды льется вода. Собравшиеся обмениваются улыбками, как будто только что произошло какое-то долбаное чудо, от которого пропадет болячка. Джо встает, его место занимает Гарриет. Не думал, что можно скукожиться еще больше, но Джо, который всегда был тощим, теперь совсем как швабра, на которой мешком висят шмотки.

— И почему его до сих пор не забрали в лазарет? — ворчу я.

Кажется, Джо уже сто лет болеет. А я не хочу замечать реальность. Не хочу видеть дом. Не хочу думать о будущем. После поцелуя мне все это не нужно.

— Так ведь сразу ясно, — говорит Том, появление которого я не заметил. — Чем бы он ни болел, это не оно.

Мы втроем как один поворачиваемся к нему. Даже Луис, у которого необъятный мозг, об этом не подумал.

Том пожимает плечами:

— По-моему, это нормально. Джо скорбит по брату, вот и заболел. Когда умерла мама, я подхватил дичайший грипп. Две недели из постели не вылезал. — Его передергивает. Том отворачивается. — Я возвращаюсь в дом. Элби учит Джейка играть на гитаре. Обещал научить меня стучать по барабанам.

— Ты же в курсе, что ударнику телочки не светят? — не успев подумать, ляпаю я.

Не знаю, слышал он меня или нет, но на слова никак реагирует.

— Ты знал, что у Тома умер брат? — спрашивает Луис.

— Маму его жуть как жалко, — грустно добавляет Уилл.

— Да кому какое дело? — Слова звучат резче, чем мне бы хотелось.

Зачем Тому нам об этом рассказывать? Я не хочу знать ничего такого. Не хочу его жалеть. Не хочу жалеть Джо. Вообще не хочу о них думать.

Отнести червей наверх не получается. После безумного спектакля Эшли в саду мы с онемевшими пальцами на ногах и руках возвращаемся в дом. Но, как только оказываемся внутри, звенит звонок, и нам всем приходится возвращаться в спальни, где уже ждут медсестры. Причем ждут и преподобного Эшли с его богом, которого он везде за собой таскает, как какой-то щит, способный уберечь его от всех проблем.

— Сегодня мы берем кровь на анализ, — говорит медсестра, щелкая по запястьям резиновыми перчатками, и готовит первый шприц, пока мы в ужасе рассаживаемся по кроватям.

Зачем опять проверять нашу кровь? Здесь все дефективные, и все об этом знают. Или мы для них как лабораторные крысы? Может быть, они изучают нас, чтобы разобраться в болезни?

Смотрю на медсестру, и сердце бешено колотится. Она моложе тех, что я видел раньше. Наверное, ей под тридцать. Из-под форменного чепчика выбиваются густые рыжие пряди.

— Нам нужно знать, как у вас дела, — говорит она, словно прочитав мои мысли, и втыкает иглу в Эшли.

Уилл бледнеет и жмурится. Рядом сидит Луис, держит его за руку. Никак не могу вспомнить, есть ли у них братья или сестры, но здесь и сейчас они точно братья.

— Дел у нас маловато будет, — говорю я, надеясь хоть чуть-чуть разрядить обстановку. Не хочу, чтобы Уиллу было страшно. И сам бояться не хочу. — А нам поставят зачет, если наши гены окажутся дерьмовее, чем у других? — Я улыбаюсь, когда медсестра подходит ко мне. Широко улыбаюсь, до ушей, но она даже не смотрит. — Или дадут медальку на грудь? Ну хоть «пятерку» по дефективности нарисуют? — Подмигиваю Луису и Уиллу.

Оба выжимают подобие улыбки. Ну что ж, на двоих одна как раз получится.

— Постарайся не дергаться, — только и говорит медсестра, завязывая у меня на руке жгут. В вену входит игла.

Я смотрю, как тонкая трубка наполняется густой и красной кровью. Абсолютно нормальной на вид. Такую я видел во время всех предыдущих анализов и когда возвращался домой с царапинами и ссадинами. Даже не помню, чтобы хоть когда-нибудь так пристально ее разглядывал. Сдавая кровь на анализ в последний раз, я думал только о том, что мне выпал шанс целый вечер провести с Джули Маккендрик. Может быть, если бы моя фамилия начиналась на другую букву, я бы успел сходить на эту вечеринку. Успел бы нормально прожить еще несколько дней.

— Ненавижу иголки, — шепчет Уилл. — Думал, мне больше не придется их терпеть.

— Я пойду следующим, — говорит Том, — ты за мной, а потом Луис, идет?

Уилл кивает. У меня побаливает сердце. Когда медсестра заканчивает с Томом, у Уилла учащается дыхание. Том берет книгу, которую оставила Элеонора, и открывает там, где загнут уголок страницы.

— Хочешь, я тебе почитаю? — спрашивает он Уилла.

— Да ну! — отмахивается тот. — Тебе это все глупостями покажется. Книжка же детская.

— А я бы послушал, — вмешивается Луис.

— И я, — поддакивает Эшли,

На мгновение я проникаюсь к нему симпатией и вдруг слышу собственный голос:

— Почитай немного, Том.

Сколько бы я ни притворялся, что это не так, мы теперь семья. Мы — четвертая спальня. И стоим друг за друга горой.

— Ну лады. Поехали. — Том делает глубокий вдох и начинает читать: — «”Ну и огромный шкафище! — подумала Люси, раздвигая пушистые шубы и пробираясь все дальше и дальше. Тут под ногой у нее что-то хрустнуло. — Интересно, что это такое? — подумала она. — Еще один нафталиновый шарик?” Люси нагнулась и принялась шарить рукой. Но вместо гладкого-гладкого деревянного пола рука ее коснулась чего-то мягкого, рассыпающегося и очень-очень холодного. — Как странно, — сказала она и сделала еще два шага вперед». А кто такая Люси? — спрашивает Том, глядя на Уилла.

Медсестра уже приготовилась колоть и ждет, когда Уилл отвлечется и посмотрит на Тома.

— Девочка. Ее с сестрой и братьями послали в большой дом в деревне из-за войны. — Он вздрагивает, и я вижу, как Луис крепче сжимает его ладонь.

— Прямо как нас, — говорю я.

Уилл кивает. Нижняя губа дрожит, но медсестра справляется быстро — за считанные секунды вынимает иглу, подписывает колбу и ставит на подставку вместе с остальными.

— Люси из них самая младшая, — говорит Уилл, шмыгая носом.

Том отдает ему книгу, и Уилл смотрит на обложку, пока у Луиса берут кровь, но сам все еще дрожит. А я думаю о том, как легко мне в школе давались анализы каждые полгода. Совсем не так, как Уиллу. Пять месяцев свободы, и всего месяц на выращивание страха.

Медсестра собирает свои инструменты и идет к двери, но там оборачивается и тихо говорит:

— Интересная книга. Когда я была маленькой, мне читала ее прабабушка.

Она выходит, а мы все смотрим ей вслед с отвисшими челюстями. Медсестры с нами не разговаривают. Никогда.

— Кажется, ему лучше, — говорит Клара.

Джорджи доедает последнего слегка раздавленного червя из тех, что я нашел сегодня днем. Этой ночью через стену мы не полезли. Остров в коконе густого холодного тумана. Наверное, было бы весело побродить в этой пелене, но мы решили посидеть с птицей. Коробка стоит на одной ноге Клары и на одной моей. Сами мы укутаны в одеяла, которые притащили из спален, чтобы не замерзнуть.

— Боюсь, больше у нас нет, — говорит Клара и смотрит на меня, когда маленький клюв открывается, и птица тихонько щебечет. — Черви ему точно нравятся больше, чем хлеб.

Я глажу пальцем теплую птичью макушку. Перья мягкие и пушистые. Джорджи уже не дергается и не дрожит, как тогда, когда мы посадили его в коробку. Он по-прежнему сидит в моей толстовке, но уже ни капельки нас не боится. Темные глаза мечутся от меня к Кларе и обратно. Наконец Джорджи понимает, что еды больше нет, и закапывается поглубже в теплое «гнездо». Мы еще раз промыли ему крыло подогретой водой с мылом, потому что из раны сочилось что-то похожее на гной. Наверное, Джорджи становится ручным. По крайней мере с нами. Вид у него довольный, плюс он не отказывается от еды, так что скорее всего Клара права. Может быть, он действительно идет на поправку. От этой мысли на душе теплеет, а в толстой защитной стене, которую я тщательно выстраивал со дня приезда в дом, появляется еще одна трещина. Я снова становлюсь самим собой. А это плохо. С этим нужно бороться. Но здесь и сейчас, в ночной темноте рядом с Кларой, у меня нет на это сил.

— Жаль, что мы не можем попросить у медсестер какую-нибудь мазь для раны, — вздыхает Клара.

Мы обшарили весь в дом в поисках аптечки, но ничего не нашли. Только несколько синих пластырей в кухне.

— Сама знаешь, нельзя. — Я снова глажу пушистую макушку.

— У тебя когда-нибудь были домашние животные? — спрашивает Клара.

— Нет.

Под спины мы положили подушки, чтобы было удобнее сидеть, но я все равно ощущаю исходящий от стены холод. Подтягиваю одеяла повыше, и Клара льнет ко мне в поисках тепла.

— У мамы была аллергия на шерсть, — добавляю я. — А у тебя?

— Боже упаси! Животное? Беспорядки? Прямо в доме? — Ее голос звучит пискляво и истерично. Видимо, Клара подражает матери. — Нет, это совершенно невозможно. Следы от грязных лап, шерсть повсюду… — Вдруг она начинает смеяться. — Я бы еще могла понять, если бы мама сама прибиралась в доме.

Я слушаю, и мне очень хочется иметь хоть одну причину ненавидеть маму. Так было бы намного легче. Каждый день, проведенный в доме, я снова и снова думаю о том, что не успел ей сказать. И уже не успею.

— Зато теперь у нас есть питомец, — говорю я, и Джорджи, словно соглашаясь, чуть-чуть расправляет здоровое крыло.

— Я не хочу, чтобы он был питомцем. Хочу, чтобы он выздоровел и улетел. Надо лучше о нем заботиться. Мы сумеем его вылечить.

Слова Клары заставляют меня снова вспомнить о медсестре.

— Я все думаю, почему медсестра с нами заговорила.

До сегодняшнего дня все они были просто медсестрами. А теперь одна из них стала живым, настоящим человеком. После того как она ушла, Уилл читал, пока не выключили свет. Время от времени Луис с любопытством заглядывал ему через плечо. Наверное, гений успевал прочитать страницы за считанные секунды. Со стороны казалось, что проходит целая вечность, пока Уилл, переворачивая очередную страницу, снова не зашуршит бумагой. Книга вовсе не большая, но подозреваю, что столько Уилл вообще никогда не читал. И сейчас он читает не только потому, что книга понравилась Элеоноре, но и из-за слов медсестры. Книга превратилась в связующую ниточку с тем моментом, когда она с нами заговорила. Кто бы мог подумать, что несколько слов от взрослого человека могут так много изменить?

— Думаю, ей нас жалко, — тихо говорит Клара. Кажется, она впервые за все время серьезно относится к тому, что происходит. — Наверное, для них тоже все это странно. Интересно, как их отбирают?

— Мне всегда казалось, что все они тренированные психопатки. Ну типа без намека на чувства.

Клара хихикает:

— Может быть, Хозяйка и правда такая. Ну и еще те, что в лазарете. Как думаешь, они когда-нибудь собираются вместе? В смысле медсестры и учителя. Если и да, то вечеринки, наверное, смахивают на ролевые игры, — снова смеется она. — На тему «Ты оденешься, как я, а я — как ты». Дальше они меняются одеждой, и начинается оргия.

Мне вдруг становится жарко и неуютно. Клара девочка. А девочки не должны о таком говорить. То есть о том, что можно увидеть в интернете. От одной только мысли, как Клара сморит порнуху, меня передергивает.

— Ты мне ее покажешь?

— Кого?

— Медсестру, дурачок.

— А-а, ну да. Покажу. — И как я это сделаю? Днем мы с Кларой даже не здороваемся. — Если увижу. Ты же целыми днями торчишь с Джейком. — Ну кто меня за язык тянул? Хотя неудивительно. В мыслях все еще стоит картинка, как Клара смотрит порно, и у меня буквально плавятся мозги. Девочки не думают о сексе. По крайней мере не так, как мальчики.

— А ты постоянно спишь. Нет, правда, тебе надо меньше спать. Наверняка нам что-то подсыпают в еду и напитки, чтобы поддерживать спокойную обстановку, но это же не повод целый день дрыхнуть. Ты хуже любого торчка.

Понятия не имею, как она после бессонных ночей не спит днем. У нее ведь на сон остается часа три в сутки.

— В любом случае, — продолжает Клара, — так даже лучше.

— Почему?

— Не хочу, чтобы кто-нибудь что-нибудь заметил. Если мы будем много общаться на людях, то рано или поздно проболтаемся. А меньше всего на свете мне хочется, чтобы меня силой заставляли пить «витаминки».

Она права. Если кто-то почует неладное, будет плохо. Но если неладное почуют медсестры, будет еще хуже. С нами заговорила только одна, но слушают они все. Между прочим, та, которая с нами заговорила, кажется мне самой подозрительной. Зачем ей быть с нами приветливой и милой? Чего она пытается добиться? Как бы то ни было, я решаю подумать об этом позже и выкидываю медсестру из головы.

— Тоже верно. Но Джейк натуральный козел.

— Ничего подобного.

— Ну, может быть, с тобой он ведет себя по-другому, но только потому, что пытается тебя охмурить. — Последние слова я произношу настолько противным гнусавым голосом, что самому тошно. И почему я не могу вовремя заткнуться? — Перед твоим приездом он был тем еще гадом с замашками короля.

— Да нормальный он, — настаивает Клара. — Просто жизнь у него, похоже, была дерьмовая. Даже до всего этого.

Я вспоминаю о ее бесчувственных родителях.

— У тебя тоже.

— Я о другом дерьме. О том, что пострашнее.

— Может быть.

Сильно ли отличается этот дом от исправительной колонии? Когда Джейк туда попал, ему скорее всего было столько же, сколько сейчас Луису. Вряд ли он был там самым крутым. Зато оттуда он все-таки вышел. В животе растет темный сгусток.

— Все равно он козел, — бурчу я.

— Ты как будто ревнуешь. — Клара удивленно смотрит на меня. — Минуточку, ты ревнуешь к Джейку?

Разговор явно свернул не туда. Внутри все переворачивается, но я умудряюсь всего лишь пожать плечами:

— С чего мне ревновать? Просто, по-моему, он тот еще мудак, вот и все.

— Может, ты и прав, — говорит она. — Но зачем тратить время на то, чтобы негативно относиться к людям? С тем же успехом можно попробовать подружиться.

Что на это ответить, ума не приложу. Честно говоря, не вижу смысла привыкать к людям, тем более здесь. В голове главным мотивом играет мысль, что Клара никак не отреагировала на мои слова об ухаживаниях Джейка. Может быть, она уже сама обо всем догадалась. Или даже испытывает к нему взаимную симпатию. А может быть, мне просто надо перестать думать о том дурацком поцелуе. Настоящим он все равно не был. Так могут целоваться друзья хоть каждый день. И почему я вообще так зациклился?

Вдруг из коробки слышится щебет. Джорджи прыгает мне на колени, пару секунд смотрит то на Клару, то на меня, а потом начинает по-птичьи кивать. Я смеюсь, не могу удержаться.

— Вот видишь? — улыбается Клара. — Она со мной согласна.

— Или он согласен со мной, что Джейк козел.

Птица крутит головой и еще дважды чирикает. На этот раз мы с Кларой смеемся вместе. Джорджи быстро становится скучно, и он начинает клевать одеяло.

— Я знала, что если кого и встречу в ту первую ночь, то это будешь ты. — Клара с улыбкой смотрит на птицу. — Я видела тебя на ужине. Ты единственный смотрел на меня, как на идиотку, а не пялился, как на очередного новичка. Потом не пришел в комнату отдыха смотреть фильм. А ведь пришли все, даже бедный Эллори. Всем было любопытно поглазеть на нас с Томом.

Говорит она тихо, но ее слова током бьют по нервам. Мне и в голову не приходило, что она заметила меня до встречи в кухне.

— Я обрадовалась, что это был ты, — продолжает Клара, а я сижу и слушаю, боясь, что сердце вот-вот выскочит наружу. Оно бьется так же быстро, как и у Джорджи. Кожа опять начинает гореть. — Даже несмотря на то, что ты ужасно психовал. С кем-то другим все было бы иначе.

— Ничего я не психовал, — выдавливаю я. — Всего лишь…

— Еще как психовал! Ты же собирался меня возненавидеть. — Клара улыбается мне, и внутри все переворачивается. — Но я знала, что сумею тебя победить.

— Рано еще цыплят считать, — пытаюсь отшутиться я, но в горле пересохло, и образовался такой здоровый ком, что еще чуть-чуть, и я точно задохнусь.

— Джорджи не цыпленок. И вообще никаких цыплят у меня нет.

Несколько минут мы молча сидим и смотрим, как неуклюже в темноте прыгает Джорджи. Он такой легкий, что я почти не чувствую его через одеяло.

— Ты когда-нибудь встречался с девушкой по-настоящему? — спрашивает Клара.

Я чуть было не ляпнул что-то вроде «А то как же! Менял как перчатки!», но вовремя вспоминаю, как сильно ненавижу всю ту ложь, что уже нагородил. К тому же не понимаю, зачем вообще сейчас врать.

— Ну, вроде как встречался с парочкой, но ничего серьезного.

— Значит, тебе никто не разбивал сердце?

Говорить об этом странно. Мы с Джонси никогда толком девчонок не обсуждали. А если и заходила о них речь, то из оперы «А что вы делали?» или «А чем бы ты хотел с ней заняться?».

— И никого особенного в прошлом не осталось?

Я думаю о Джули Маккендрик. Она — девушка-мечта. Призрак.

— Нет. Ну а ты? Встречалась с кем-нибудь по-настоящему?

Понятия не имею, что Клара имеет в виду под этим «по-настоящему». Что это значит? Секс?

— С моим-то папой? И в школе для девочек? — Она качает головой. — Наверное, в этом мы с тобой похожи. Один или два пытались. Только мне совсем не нравились мальчики, которых одобряли родители.

— Зато теперь у тебя есть Джейк, — говорю я.

Сама мысль о том, что Клара и Джейк вместе, бесит меня до белого каления. И чувство это сильнее, чем все чувства, которые я испытывал со дня приезда в дом, вместе взятые. Уж точно это меня бесит сильнее, чем мысли о Джули Маккендрик с Билли. Джули уже даже настоящей мне не кажется.

— Наверное, — отвечает Клара.

В животе все сжимается так сильно, что я чувствую спазм в желудке и жалею, что мы не пошли гулять в тумане. Жалею, что завели этот разговор, и что Клара вообще здесь появилась. Хочется уйти в спальню и обо всем забыть.

Внезапно Клара начинает весело смеяться:

— Боже мой! Иногда до тебя так туго доходит! — Она разворачивается и садится ко мне лицом. — Джейк мне нравится, но на его ухаживания я отвечать не собираюсь. И не его я, между прочим, расспрашиваю о девушках.

Я молча смотрю на Клару. Мозги отказали. В голове только безумное гудение, потому что кровь мчится по телу во всех направлениях и несет за собой целый клубок эмоций. Не успеваю я хоть что-то сказать (хотя сказать мне откровенно нечего), как Клара подается вперед, хватает меня за пижаму и тянет к себе. Моя физиономия не знает, куда деваться, и я бьюсь носом о нос Клары. Но секунду спустя она наклоняет голову в сторону и целует меня.

Этот поцелуй совсем не похож на тот, о котором я столько думал. Дико страшно, что Кларе не понравится, но, несмотря ни на что, я чувствую, что вот-вот взорвусь, и дрожу с головы до ног. Щека под моей ладонью теплая и мягкая. Второй рукой я нервно обнимаю Клару за талию, сминая ткань ночной сорочки. Клара пахнет свежевыстиранным хлопком, и в этом запахе кроется что-то живое и очень земное. Горячий язык трется о мой, и я чувствую привкус мятной зубной пасты. Мы целуемся минуту и целую вечность в придачу, а когда наконец отрываемся друг от друга, я едва дышу. Все тело горит и пульсирует.

— Офигеть! — хрипло выдыхаю я.

Клара хихикает:

— Хорошо целуешься.

— Ты тоже ничего.

Я пытаюсь взять себя в руки. Магию момента разрушает еле слышный писк.

— Бедняжка Джорджи!

Когда Клара села лицом ко мне, складки одеяла накрыли птицу. Теперь нам виден только клюв, торчащий между нашими коленями. Очень осторожно Клара берет Джорджи в руки и садит в коробку. Он словно качает головой, чистит перышки, которые может почистить без боли, и щебечет, как будто отчитывает нас за то, что мы о нем забыли. Мы с Кларой смеемся. Мне очень хорошо. Нет, потрясающе. Потому что я чувствую себя живым.

— Пора по спальням, — говорит она.

Я киваю:

— Бери вещи и иди, а я верну коробку с Джорджи в шкаф.

Меня охватывает легкая паника. Ни за какие коврижки я не встану сейчас на ноги перед Кларой. Тем более в тонкой пижаме. Случись все в пещере, на мне хоть были бы джинсы.

— Точно? — спрашивает Клара и снова меня целует. Быстро и сладко. В ответ внутри меня все отзывается болью. — Кстати, чтобы ты знал. Ты симпатичнее Джейка. И забавнее.

— Ты тоже.

Она снова смеется. Мне нравится ее смех. Нравятся необузданные локоны вокруг ее лица. Нравится, что она всегда полна энергии и сил. Но больше всего мне нравится, что ей нравлюсь я.

Клара складывает одеяло, берет подушку и идет к двери. Я смотрю, как она уходит, и от вида голых ног болезненная пульсация только нарастает. На пороге Клара останавливается и говорит:

— Странно, да? Ты будешь моим первым настоящим парнем. Первым и последним. — На несколько секунд она задумчиво замолкает. — Странно, но чудесно. Как будто так и суждено.

Клара исчезает в коридоре. А я остаюсь один на один с ночью и неясным мне самому трепетом. Она назвала меня своим парнем.