I

Потея под апрельским солнцем, Профейн сидел на лавке в скверике за публичной библиотекой и хлопал мух свернутыми страницами объявлений из «Таймc». Представив в уме карту, он решил, что место, где он сейчас сидит, это географический центр зоны городских агентств по найму.

Жуткое место эта зона! За последнюю неделю он перебывал в дюжине контор, где терпеливо сидел, заполнял формы, проходил собеседования и наблюдал за другими людьми, особенно за девушками. Его мечты оформились в интересную мысль: Ты — безработная, я — безработный, мы оба безработные, пойдем трахнемся. Он был перевозбужден. Небольшие деньги, скопленные за время работы в канализации, подходили к концу, и он сосредоточился на идее кого-нибудь соблазнить. Это помогало скоротать время. Пока ни одно из агентств не дало ему направление на собеседование. И он вынужден был с ними согласиться. Однажды забавы ради он просмотрел страницу «Приглашаю» под буквой «Ш». Шлемили никому не требовались. Нужны были чернорабочие, но не в городе, а Профейн хотел остаться в Манхэттэне, — он устал уже от скитаний по пригородам. Он желал найти единую точку, базу, место, где можно спокойно трахаться. Приводить девочку в ночлежку нелегко. Пару дней назад один бородатый парнишка в старых рабочих брюках попытался проделать это там, где остановился Профейн. Аудитория — алкаши и бродяги — молча понаблюдала за ними и решила исполнить серенаду. "Позволь мне называть тебя любимой", пели они, умудряясь каким-то образом попадать в тональность. Некоторые обладали прекрасными вокальными данными и ухитрялись даже петь на голоса. То же самое, как с тем барменом на верхнем Бродвее, который весьма любезно обходился с девочками и их клиентами. Находясь рядом с желающей друг друга парой, мы ведем себя определенным образом, даже если у нас в настоящий момент нет партнера и даже если в ближайшем будущем нам это не угрожает. В этом есть немного цинизма, немного жалости к себе, немного отстраненности и, в то же время, искреннее желание видеть молодых вместе. Бывает и так, что сверстники Профейна отвлекаются от собственной персоны и принимают живое участие в совершенно незнакомых людях, — пусть даже из эгоцентризма. Но позвольте предположить, что это лучше, чем ничего.

Профейн вздохнул. Глаза нью-йоркских женщин не замечают бродяг или парнишек, которым некуда податься. В разумении Профейна материальное благополучие и плотское желание идут рука об руку. Если бы Профейн был из тех, кто для собственного развлечения придумывает исторические теории, то он сказал бы, что в основе всех политических событий — войн, переворотов и восстаний — лежит жажда совокупления: история развивается в согласии с экономическими силами, а стремление разбогатеть состоит единственно в желании трахаться — регулярно и с тем, кого сам выбрал. В тот момент — на лавке за библиотекой — Профейну казалось, что люди, зарабатывающие неодушевленные деньги для покупки неодушевленных вещей, — просто идиоты. Неодушевленные деньги нужны, чтобы покупать живое тепло, мертвые острые ногти в живой ткани лопаток, постанывания в подушку, спутанные волосы, прикрытые веками глаза, сплетенные пахи…

От таких мыслей у Профейна наступила эрекция. Положив на брюки объявления из «Таймс», он ждал, пока эрекция успокоится. За ним с любопытством наблюдали несколько голубей. Время едва перевалило за полдень, и солнце пекло. Нужно продолжать поиски, — подумал он. — День еще не кончился. Куда он хочет устроиться? Все говорят, что у него нет специальности. Любой человек прекрасно ладит хоть с какой-нибудь машиной. Но для Профейна небезопасны даже кирка и лопата.

Его взгляд упал вниз. Эрекция образовала на газете поперечную складку, которая ползла от строчки к строчке вниз по мере того, как выпуклость оседала. Это был список агентств по найму. Окей, — подумал Профейн, — сейчас я к чертовой матери закрою глаза, сосчитаю до трех и посмотрю — до какого агентства дойдет складка, туда и двинусь. Это все равно, что бросать монетку: неодушевленный член, неодушевленная бумага, чистое везение.

Он открыл глаза на агентстве "Пространство и Время" — Нижний Бродвей, неподалеку от Фултон-стрит. Неудачный выбор, — подумал он. — Пятнадцать центов на метро. Но уговор дороже денег. Войдя в метро на Лексингтон-авеню, он увидел напротив себя бродягу, по диагонали лежавшего на сидении. Рядом с ним никто не садился. Он был королем метро. Возможно, этот йо-йо провел здесь всю ночь, двигаясь вместе с поездом до Бруклина и назад, а в это время над его головой кружились многотонные водовороты, и ему, быть может, снилась его собственная подводная страна, населенная русалками и другими созданиями, мирно живущими среди скал и затонувших галеонов; возможно, он проспал здесь весь час пик, пока на него глазели всевозможные владельцы костюмов и куклы на высоких каблуках: ведь он занял сразу три места, — но никто из них так и не осмелился его разбудить. Если под землей — то же самое, что и под морем, то он царствовал в обоих владениях. Профейн вспомнил, как он точно так же катался на метро в феврале. Кем он тогда казался Куку, Фине? Явно не королем, — рассудил Профейн. — Скорее, шлемилем, слугой.

Погруженный в жалось к самому себе, он едва не проехал «Фултон-стрит». Поезд хотел было утащить Профейна в Бруклин: захлопнувшиеся сзади двери зажали край его замшевой куртки. Чтобы попасть в "Пространство и Время", понадобилось пройти немного по улице и подняться на десятый этаж. В приемной оказалось полным-полно народу. Беглая проверка выявила отсутствие заслуживающих внимания девушек и вообще кого-либо, кроме, разве что, одной семейки, которая, казалось, шагнула в настоящее сквозь гобелены времени прямо из Великой Депрессии; они приехали на стареньком «Плимуте» из своего пыльного городка — муж, жена и то ли теща, то ли свекровь. Они кричали друг на дружку и, казалось, только старухе не наплевать на трудоустройство прижав руки к бедрам, она стояла посреди комнаты и объясняла, как пишутся заявления. Свисавший изо рта окурок грозил опалить помаду на губах.

Профейн написал заявление, бросил его на приемный столик и стал ждать. Вскоре он услышал в коридоре торопливый и весьма сексуальный стук каблучков. Его голова повернулась, будто на шарнире к магниту, и он увидел в дверях миниатюрную девушку, приподнятую каблучками до целых полутора метров шести сантиметров. "Ух ты, вот это да, — подумал он. — Хорошенькая штучка". Но девушка, увы, оказалась не посетительницей. Она принадлежала к другой стороне барьера. Улыбнувшись и приветливо помахав рукой всем жителям своей страны, она грациозно поцокала к столику. Он даже слышал, как ее бедра легонько соприкасаются и целуются через нейлон. "О! — подумал он. Взгляни-ка на нее. У меня опять есть шанс. Ну опускайся же, козел!"

Но упрямый член не опускался. Шея Профейна стала нагреваться и розоветь. Приемщица — стройная девушка, у которой, казалось, абсолютно все было подтянуто: белье, чулки, связки, сухожилия, рот — настоящая заводная кукла, — ловко двигалась между столами и, словно автомат для сдачи карт, раскладывала бланки. Шесть инспекторов, — сосчитал он. — Шесть к одному, что мое заявление попало к ней. Как русская рулетка. Ну почему так? Неужели она может уничтожить его? — она, такая с виду хрупкая, такая нежная, с такими породистыми ножками? Опустив голову, она изучала собранные заявления. Затем подняла голову, и он увидел ее глаза. Они оба бросили взгляд на одно и то же место.

— Профейн, — объявила она и немного нахмурилась.

О Боже, — пронеслось у него в голове. — Заряженный барабан. Везение шлемиля, который по всем правилам должен проиграть. Русская рулетка — лишь одно из названий игры, — тяжело вздохнул он про себя, — и подумать только кому повезло: мне, да еще со стоящим членом. Она снова назвала его имя. Пошатываясь, он встал со стула с «Таймс» на паху, согнулся под углом сто двадцать градусов, обошел заграждение и приблизился к столику. РЭЙЧЕЛ АУЛГЛАС, — гласила табличка.

Он быстро сел. Она закурила сигарету, воровато изучая верхнюю часть его туловища.

— Ты почти вовремя, — сказала она.

Он нервно рылся в кармане в поисках курева. Она поддела ноготком спичечный коробок, а он уже чувствовал, как этот ноготок гладит его спину, готовый бешено вонзиться в него, когда она кончит.

А кончала ли она когда-нибудь? Они уже лежат в постели; он не мог видеть больше ничего, кроме нового импровизированного сна наяву, в котором было лишь это печальное лицо с переполненными сиянием штрих-прорезями прищуренных глаз, оно медленно начинало каменеть и бледнеть под ним, под его тенью. Боже, она овладела им.

Как ни странно, но припухлость на штанах стала спадать, а кожа на шее бледнеть. Любой независимый или неисправный йо-йо должен чувствовать то же самое, когда после некоторого периода неподвижности он начинает кружиться и падать, — и вдруг другой конец его шнура-пуповины держит рука, из которой не вырваться. Рука, из которой не хочется вырываться. И теперь йо-йо знает: его простой механизм больше не будет страдать от симптомов бесполезности, одиночества, бесцельности, поскольку теперь у него есть отмеченная дорожка, неподвластная контролю. Вот каким было бы это чувство, если бы существовали такие вещи, как одушевленные йо-йо. Будучи готовым к тому, что подобное отклонение от нормы может-таки возникнуть, Профейн чувствовал себя самым подходящим для этого субъектом, и сейчас, под ее взглядом, он засомневался в собственной одушевленности.

— Как насчет работы ночным сторожем? — наконец произнесла она. "Кого сторожить? Тебя?" — чуть не спросил он.

— Где? — Она назвала адрес — где-то на Мэйдн-лейн.

— Ассоциация антроисследований. — Он в жизни не смог бы так быстро произнести это название. На обратной стороне карточки она нацарапала адрес и имя — Оле Бергомаск. — По поводу работы — к нему. — Она протянула ему карточку, слегка коснувшись его кожи кончиками ногтей. — Разузнай и возвращайся. Бергомаск сразу все скажет, он не любит терять время. Если ничего не получится, подыщем что-нибудь другое.

В дверях он обернулся. Это был зевок или воздушный поцелуй?

 

II

Винсом рано освободился на работе. В квартире он застал свою жену Мафию, сидевшую на полу вместе со Свином Бодайном. Они потягивали пиво и обсуждали ее Теорию. Мафия сидела, скрестив ноги, туго обтянутые бермудами. Плененный Свин не спускал глаз с ее промежности. "Этот малый меня раздражает", — подумал Винсом. Он взял себе пива и сел рядом. От нечего делать он принялся размышлять — давала ли Мафия Свину? Но это всегда было трудным делом — сказать, кому и что она дает.

О Свине Бодайне ходила одна любопытная история, услышанная Винсомом от самого Свина. Винсом знал, что Свин подумывает о карьере порнозвезды. На лице у того иногда появлялась порочная улыбочка, будто он просматривает, или даже, может, сам производит кино-непристойности — катушку за катушкой. Подволоки радиорубки «Эшафота», свиновского корабля, были битком набиты текстами, составлявшими платную библиотеку Свина, которая пополнялась на средиземноморских маршрутах и выдавалась членам экипажа по десять центов за книжку. Эта коллекция была достаточно непотребной, чтобы сделать Свина Бодайна притчей во языцех и заслужить ему на всю эскадру славу морального разложенца. Но никто и не подозревал, что наряду с талантом библиотекаря Свин обладает еще и творческими способностями.

Однажды ночью 60-я эскадра, состоявшая из двух авианосцев, трех-четырех других тяжелых кораблей и дюжины эсминцев сопровождения, включая «Эшафот», шла под полными парами в нескольких сотнях миль к востоку от Гибралтара. Было часа два ночи, видимость полная, звезды пышно и знойно цвели над черным, словно смоль, Средиземным морем. На радарах — никаких приближающихся целей; после дневной вахты все крепко спят; впередсмотрящие, чтобы не заснуть, сами себе рассказывают морские истории. Такая вот ночь. Вдруг все телетайпные аппараты оперативной группы стали отзванивать: динь, динь, динь, динь, динь. Пять звонков, или ВСПЫШКА, предварительный сигнал — "возможно, обнаружены вражескими силами". Дело было в 55-м году — более или менее мирное время, но всем капитанам пришлось вскакивать с постелей, подавать сигнал общей тревоги и выполнять программу рассредоточения. Никто не знал, что происходит. К тому времени, когда телетайпы вновь застрочили, формирование уже успело рассеяться по участку в пару сотен квадратных миль, а большая часть экипажей столпилась в тесных радиорубках. Аппараты застрочили.

— Послание гласит… — Телетайписты и офицеры связи в напряжении склонились над аппаратами, думая о русских торпедах — злых и барракудоподобных.

"Вспышка". — Да-да, думали они: пять звонков, «Вспышка». Ну давай же!

Пауза. Наконец аппараты вновь застучали.

"ЗЕЛЕНАЯ ДВЕРЬ. Однажды ночью Долорес, Вероника, Жюстина, Шарон, Синди, Лу, Джеральдина и Ирвинг решили устроить оргию…" Далее на четырех с половиной футах телетайпной ленты описывались от лица Ирвинга функциональные воплощения этого решения для каждого из участников.

Свина почему-то так и не застукали. Возможно потому, что в этом деле принимала участие добрая половина эшафотовской радиокоманды вместе с Нупом офицером связи, выпускником Аннаполиса, — и они заперли дверь в радиорубку, как только прозвучал сигнал общей тревоги.

Вскоре это стало даже модным. На следующую ночь сразу после объявления полной боевой готовности из телетайпов вышла ИСТОРИЯ СОБАКИ с участием сенбернара Фидо и двух женщин-офицеров. Свин в это время стоял на вахте, и его приверженец Нуп лишний раз убедился в его определенном писательском мастерстве. Затем последовал ряд других шедевров, передаваемых по тревоге: ВПЕРВЫЕ С БАБОЙ, ПОЧЕМУ НАШ СТАРПОМ ГОЛУБОЙ? СЧАСТЛИВЧИК ПЬЕР СХОДИТ С УМА. К тому времени, когда «Эшафот» достиг Неаполя — первого порта назначения, — Свин создал уже дюжину рассказов и аккуратно собрал их под литерой "ј".

Но рано или поздно за грехами следует возмездие. Черные дни для Свина наступили между Барселоной и Канном. Однажды ночью, отправив все послания, он заснул, стоя прямо у дверей каюты старпома. И корабль выбрал именно тот момент, чтобы сделать крен десять градусов на левый борт. Подобно трупу, Свин ввалился в каюту до смерти перепуганного старлея.

— Бодайн! — закричал ошеломленный старпом. — Ты что, спишь? — Но в ответ прозвучало лишь похрапывание Свина, лежавшего среди разбросанных ответов на спецзапросы. Его сослали на камбуз. В первый же день он заснул на раздаче, приведя в полную несъедобность целый бачок пюре. Поэтому в следующий раз его поставили разливать приготовленный коком Потамосом суп все равно несъедобный. Очевидно, свиновские колени развили любопытную способность не сгибаться: если бы «Эшафот» плыл на ровном киле, то Свин смог бы спать стоя. Он стал медицинским курьезом. Когда корабль вернулся в Штаты, Свина направили на обследование в портсмутский военно-морской госпиталь. По возвращении на «Эшафот» его определили в палубную команду некоего Папаши Хода, помощника боцмана. Не прошло и двух дней, как Папаша ужасно достал Свина, и конфликты между ними приняли хроническую форму.

Во время рассказа по радио звучала песня о Дейви Крокетте, выводившая Винсома из себя. Это был пик моды 56-го года на енотохвостые шляпы. Везде, куда ни кинь, шлялись миллионы детей с этими пушистыми фрейдо-гермафродитскими символами на головах. Получили широкое распространение нелепые легенды о Крокетте, впрямую противоречившие историям, услышанным Руни, когда мальчиком он жил в горах Теннесси. Этот человек — завшивевший алкаш-сквернослов, продажный судья и самый заурядный поселенец — выставлялся теперь для американской молодежи в виде величественного и стройного образца англо-саксонского превосходства. Он вырос в героя, которого могла бы создать Мафия, очнувшись от особо безумного эротического сна. Эта песня сама просилась на то, чтобы ее спародировали. Винсом положил в ее основу собственную автобиографию в рифме АААА и спел под незамысловатую прогрессию из трех (можете сами сосчитать) аккордов:

Родился он в Дерхаме в двадцать третьем году.

Его папаша смылся, оставив мать одну.

Когда он был мальчишкой, видел, как в саду

Народ линчует нигеров прямо на ходу.

[Припев]: Руни, Руни Винсом, король танца деки-данс.

Потом из него вырос настоящий ковбой.

Все знали: он понравится невесте любой.

Он шел гулять по шпалам, брал монетку с собой

Бросать на счастье в паровоз с дымящейся трубой.

Он прибыл в Винстон-Салем, чтобы всех покорить.

С местной красоткой начал шашни крутить.

Потом ее папаша что-то начал дурить

Засек у дочки брюхо и дал всем прикурить.

Но слава Богу вскоре началась война.

Он ушел на фронт, куда послала страна.

Сильный и здоровый, как бетонная стена,

За свой патриотизм получил сполна.

Подрался с офицером и был прав на все сто.

С него сорвали сержантские нашивки, но зато

В войну он отсиделся в симпатичном шато,

Пока таких, как он превращали в решето.

Кончилась война. Наш юный денди и франт

Сбросил с себя хаки и винтовку «Гаран»,

Поехал жить в Нью-Йорк, чтобы набить свой карман,

Но с этим городом у них никак не ладился роман.

Лишь восемь лет спустя его взяли в эМ-Си-Эй.

Так себе работка, зато платят раз в семь дней.

Как-то выйдя из конторы, он повстречался с ней

С куколкой, назвавшейся Мафией-ей.

Из парня выйдет толк — ему ума не занимать,

И Мафия без лишних слов — прыг к нему в кровать!

Руни-старина совсем свихнулся, видать:

Сыграли вскоре свадьбу. Стали жить-поживать.

Теперь он и сам стал крутым фирмачем

Получка плюс треть прибыли и все бы ни по чем,

Но Мафия решила стать свободной, причем

По ее Теории наш Руни обречен.

[Припев]: Руни, Руни Винсом, король танца деки-данс.

Свин Бодайн завалился спать. В соседней комнате голая Мафия разглядывала себя в зеркало. Паола, — подумал Руни, — где ты теперь? У нее появилось обыкновение исчезать, порой дня на два или на три, и никто никогда не знал — куда.

Может, Рэйчел замолвит Паоле словечко за него? Он понимал, что его понятия о должном годятся, скорее, для прошлого века. Но эта девушка сама была загадкой. Она мало говорила и все реже появлялась в "Ржавой ложке" только когда знала, что Свин сечас в другом месте. Свин домогался ее. Спрятавшись за кодексом, грязная сторона которого касалась лишь офицеров (а может, и исполнительных директоров? — спрашивал себя Винсом), Свин наверняка представлял Паолу своей партнершей, когда придумывал очередной фильм для холостяков. Это естественно, — полагал Винсом; пассивность этой девушки заставляет видеть в ней объект для садизма, который можно облачить в какие-угодно неодушевленные костюмы и фетиши и который можно мучить, подвергать причудливым непристойностям из свиновского каталога, выворачивать ее гладкие, нежные и, наверняка, с виду девственные члены в позиции, способные распалить развращенный вкус. Рэйчел права: Свин, а, может, и Паола — это продукты деки-данса. Винсом, самозванный король этого танца, жалел, что деки-данс вообще появился на свет. Как это случилось, какой вклад внесли сюда разные люди, включая его самого, — оставалось для Винсома загадкой.

Он вошел в комнату в тот момент, когда Мафия, согнувшись, снимала с себя гольфы. Наряд студентки колледжа, — подумал Винсом. Он крепко шлепнул ее по ближайшей ягодице; она выпрямилась, повернулась, и он отвесил ей пощечину.

— Чего? — сказала она.

— Кое-что новенькое, — ответил Винсом. — Для разнообразия. — Схватив Мафию одной рукой за промежность, а другой — за волосы, он приподнял ее, как жертву (хотя Мафия никогда не была жертвой) и полу-понес полу-поволок к кровати, где она теперь и лежала в нелепой позе, образуя беспорядочную массу из белой кожи, черных лобковых волос и гольфов. Он расстегнул брюки.

— Ты ничего не забыл? — застенчиво и немного испуганно произнесла она, отбрасывая волосы со лба по направлению к тумбочке.

— Нет, — сказал Винсом. — Во всяком случае, на ум ничего не приходит.

 

III

Профейн вернулся в "Пространство и время" убежденный, что уж с чем-чем, а с Рэйчел ему повезло. Бергомаск дал ему работу.

— Чудесно, — сказала она. — За услуги заплатит он, ты ничего нам не должен.

Время близилось к закрытию. Рэйчел стала прибирать на столе.

— Пойдем ко мне, — сказала она спокойно. — Подожди меня там, у лифта.

Опершись в коридоре о стенку, он подумал, что с Финой у него начиналось почти так же. Она взяла его домой, словно найденные на улице четки, и убедила себя в его волшебной силе. Фина была набожной католичкой, как его отец. А Рэйчел, он вспомнил, — еврейка, как его мать. Может, все ее желания сводятся к тому, чтобы его накормить — то есть, к роли еврейской мамы?

Они спустились на лифте — набитом людьми и, в то же время, тихом. Рэйчел безмятежно завернулась в серый плащ. В метро на турникете она опустила два жетона.

— Эй, — сказал Профейн.

— Ты без денег, — откликнулась она.

— Я чувствую себя жиголо. — Так оно и было. У нее всегда находилось центов пятнадцать и, возможно, полпалки салями в холодильнике — в общем, что-нибудь, чем его покормить.

Рэйчел решила поселить Профейна у Винсома, но кормить за свой счет. Квартира Винсома была известна в Команде как "Вестсайдская ночлежка". Ее площади хватило бы на всех членов Команды вместе взятых, а Винсому было наплевать, кто у него спит.

На следующий день поздно вечером к Рэйчел заглянул пьяный Свин Бодайн в поисках Паолы, которая опять была Бог знает где.

— Эй! — обратился Свин к Профейну.

— Старина! — откликнулся Профейн. Они открыли по пиву.

Вскоре Свин потащил их в «V-Бакс» послушать Макклинтика Сферу. Рэйчел сосредоточенно слушала музыку, а Свин и Профейн тем временем вспоминали морские истории друг о друге. В один из перерывов Рэйчел подсела за столик к Макклинтику и узнала, что тот «подцепил» контракт с Винсомом на две большие пластинки для «Диковинок».

Они немного поболтали. Перерыв закончился. Музыканты неторопливо вернулись на сцену, подстроились и начали с композиции Сферы "Твой дружок. Фуга". Рэйчел вернулась к Свину с Профейном. Они в это время обсуждали Папашу Хода и Паолу. "Боже, Боже, — сказала она про себя. — Куда я его привела? К чему я его вернула?"

На следующее утро, в воскресенье, она проснулась слегка с похмелья. В дверь колотил Винсом.

— Выходной же! — заворчала она. — Какого черта?

— Дорогой исповедник, — сказал Винсом. Судя по его виду, он не спал всю ночь. — Не сердись.

— Поговори лучше с Айгенвэлью. — Она пошлепала на кухню и поставила кофе. — Ну, какие проблемы?

Какие же еще: Мафия. Правда, сегодня он пришел совсем не за этим. Он специально надел позавчерашнюю рубашку и пренебрег прической, дабы привести Рэйчел в нужное расположение. Если хочешь, чтобы девушка посводничала между тобой и своей подругой, то ни в коем случае нельзя заявлять об этом прямо с порога. Тут нужны кое-какие хитрости. Разговор о Мафии — лишь предлог.

Рэйчел и в самом деле хотела знать — говорил ли он со своим дантистом, и Винсом ответил отрицательно. Айгенвэлью в последнее время постоянно занят со Стенсилом. К тому же Руни интересна женская точка зрения. Рэйчел налила кофе и сказала, что обеих ее подружек нет дома. Он прикрыл глаза и взялся за дело:

— Рэйчел, мне кажется, она изменяет мне со всеми подряд.

— Ну так выясни и подай на развод.

За время разговора у Рэйчел поубавилось кофе, а у Руни — тяжести на душе. В три пришла Паола и, мимоходом поприветствовав их улыбкой, скрылась в своей комнате. Он что, слегка покраснел? Его пульс участился. Совсем свихнулся, ведет себя, будто мальчишка. Он встал.

— Можно мы будем иногда беседовать на эту тему? — сказал он. — Хотя бы понемногу.

— Если тебе это поможет, — улыбнулась она, хотя сама ни минуты в это не верила. — А что там у вас с этим макклинтиковским контрактом? Только не говори мне, что «Диковинки» стали делать нормальные записи. Ты что, ударился в религию?

— Если я вообще каким-нибудь становлюсь, — ответил Руни, — то именно таким.

Он возвращался через Риверсайд Парк, размышляя о том, правильно ли он себя вел. Может, — вдруг пришло ему в голову, — Рэйчел подумала, что я хочу ее, а не соседку?

Дома он застал Профейна, беседующего с Мафией. Боже мой, — подумал он. — Единственное мое желание — это поспать. Он лег в позу эмбриона, и его, как ни странно, довольно быстро подхватили волны сна.

— Так значит, ты — полуеврей, полуитальянец, — говорила Мафия в другой комнате. — До ужаса смешная роль! Как Шейлок, non e vero, ха-ха. В "Ржавой ложке" есть один молодой актер, так он утверждает, что он армяно-ирландский еврей. Тебе нужно с ним познакомиться.

Профейн решил не спорить. Поэтому ответил:

— Это, наверное, хорошее место — "Ржавая ложка". Но не моего класса.

— К черту класс, — сказала она. — Аристократизм — в душе. Может, ты потомок королей, кто знает? — Я знаю, — подумал Профейн, — я — потомок шлемилей, а Иов — основатель моего рода. Мафия была в прозрачном вязаном платье. Она сидела, положив подбородок на колени, поэтому нижняя часть подола ничего не прикрывала. Профейн перевернулся на живот. "Да, это было бы интересно", — подумал он. Вчера, когда Рэйчел привела его сюда, они застали Мафию, Харизму и Фу, играющими на полу в гостиной в парную автралийскую борьбу без одного партнера — "минус один".

Извиваясь, Мафия сменила позу и легла ничком параллельно Профейну. Очевидно, у нее появилась странная идея коснуться своим носом профейновского. Боже мой, она наверняка находит эту идею очаровательной, подумал он. Но тут в комнату ворвался кот Фанг и, прыгнув, приземлился между ними. Повернувшись на спину, Мафия принялась ласкать и гладить кота. Профейн потопал к холодильнику за пивом. Вошли Свин Бодайн и Харизма, распевая пьяную песню:

Есть бары больные в каждом городе Штатов,

Где люди больные проводят свой день.

Любовь на полу — это для Балтимора,

Сценки из Фрейда — Нью-Орлеан,

Беккет и дзэн — для Кеокука, Айова,

В Тер-От, Индиана, — кофеварки эспрессо

И культурный вакуум, если вакуум — быль.

И хотя я свой зад уволок из Олбани, Н'Йорк,

К широкому Тихому морю,

Я вовек не забуду "Ржавую ложку".

Единственный бар для меня — "Ржавая ложка".

Они словно принесли с собой часть этого тусовочного места в мир строгих фасадов Риверсайд-драйв. Вскоре — никто даже не понял, как это произошло, началась вечеринка. Появился Фу и тут же бросился звонить разным людям. У входной двери, которую оставили открытой, словно из миража, возникли некие девушки. Кто-то включил приемник, кто-то отправился купить еще пива. Под потолком темными слоями висел табачный дым. Двое или трое из собравшихся увели Профейна в угол и принялись излагать ему доктрины в духе Команды. Не перебивая лекцию, он потягивал пиво. Вскоре, уже поздно вечером, Профейн почувствовал себя пьяным. Не забыв завести будильник, он нашел в комнате свободный угол и заснул.

 

IV

В тот вечер 15 апреля Давид Бен-Гурион произнес речь, посвященную Дню Независимости, где предупредил свою страну о планах Египта утопить Израиль в крови. Ближневосточный кризис назревал еще с зимы. 19 апреля вошло в силу соглашение о прекращении огня. В тот же день Грэйс Келли вышла замуж за принца Монако Райнера Третьего. Таким образом, весна тянулась медленно, и как огромные потоки, так и подобные им мелкие завихрения выливались в заголовки передовиц. Люди читали те новости, которые хотели читать, и каждый соответствующим образом выстраивал свой собственный бардак из скандалов и пустяков истории. В одном лишь Нью-Йорке по самым грубым оценкам насчитывалось около пяти миллионов различных бардаков. И один Бог знал, что творилось в умах кабинетных министров, президентов и госслужащих в разных столицах мира. Несомненно одно — их личные версии истории выливались в действие, как это обычно происходит, если превалирует нормальное распределение типов.

Стенсил выпадал из этой модели. Чиновник без рейтинга, архитектор-по-необходимости интриг и томных вздохов вдвоем, — ему следовало бы пойти по стопам отца и стать человеком действия. Но вместо этого он проводил дни в неком прозябании — беседовал с Айгенвэлью и ждал, когда Паола, раскрывшись, займет свое место в этом грандиозном готическом нагромождении догадок, создаваемых им с таким трудом. Конечно, у него были свои «наводки», но сейчас он следовал по ним апатично и почти незаинтересованно, будто имел дела поважнее. В чем, однако, заключалась его миссия, представлялось ему не более ясным, чем конечная форма его В.-конструкции, даже не более ясным, чем то — почему, собственно, он начал считать преследование В. первоочередной задачей. Стенсил мог лишь чувствовать ("инстинктивно", как он это называл) — какая информация может оказаться полезной, а какая — нет, и что наводку можно отбросить, если след, сделав петлю, возвращался на прежнее место. Естественно, когда находились объекты, равные по интеллекту самому Стенсилу, то ни об инстинктах не могло быть и речи: одержимость есть одержимость, но как и в каком месте она была приобретена? Если бы только Стенсил не был дитятей века и чем-то не существующим в природе, как он сам настаивал! С точки зрения завсегдатаев "Ржавой ложки", он — нормальный современный человеком, занятым поисками индивидуальности. В Команде уже твердо решили, что именно это и есть его Проблема. Но беда именно в том и заключалась, что индивидуальностей у Стенсила было хоть отбавляй, и они присутствовали в нем одновременно. Он это именно Тот Кто Ищет В. (включая любые перевоплощения, которые могут для этого потребоваться), но она являлась его индивидуальностью не в большей степени, чем дантист по душам Айгенвэлью или любой другой из членов Команды.

Однако это привело его к интересной мысли о половой неопределенности. Вот будет номер, если в конце охоты он столкнется лицом к лицу с самим собой, страдающим чем-то вроде трансвестизма души. Ну и смеху будет для всей Команды! Ведь он и в самом деле не знал ни к какому полу относится В., ни к какому виду или семейству. Мириться с предположением, что путешественница Виктория и канализационная крыса Вероника — все одна и та же В., вовсе не означало метемпсихоза, а лишь подтверждало факт, что его жертва имеет столь же непосредственное отношение к Самому Главному — то есть, к виртуозной интриге века, — как Виктория — к заговору «Вейссу» и Вероника — к церковному ордену крыс. Если она была историческим фактом, значит она должна продолжать свою деятельность и сегодня, поскольку окончательный Заговор Которому Нет Имени пока что не осуществлен, хотя, впрочем, называя В. «она», можно с тем же успехом иметь в виду яхту или страну.

В начале мая Айгенвэлью представил Стенсила Кровавому Чиклицу, президенту "Йойодины Инк." — компании, которая имела фабрики, в беспорядке разбросанные по всей стране, и правительственные контракты на объемы, превышающие возможности. В конце сороковых «Йойодина» жила себе тихо-мирно под названием "Игрушки Чиклица" и состояла из крошечной кустарной мастерской на окраине Натли, штат Нью-Джерси. В те годы у абсолютно всех американских детей развилась психопатическая наклонность к приобретению гироскопов — той их простой разновидности, которая приводится в движение шнуром, навитым на вращающийся вал, — типа волчка. Усмотрев в этом деле хороший рыночный потенциал, Чиклиц решил расширить производство. Он начал преуспевать в захвате рынка игрушечных гироскопов, когда вдруг пришедшая на экскурсию группа школьников указала ему на то, что эти игрушки работают по принципу гирокомпаса. "По принципу чего?" — переспросил Чиклиц. Они объяснили ему, что такое гирокомпас, а так же поведали о свободных гироскопах и датчиках. У Чиклица в голове всплыли смутные воспоминания об одном торговом журнале, где было написано, что эти штуковины любит покупать правительство. Их использовали на кораблях и самолетах (а в последнее время и на ракетах). "Ну что ж, — рассудил Чиклиц, — почему бы и нет?" В те времена малый бизнес имел более чем богатые возможности. И Чиклиц начал делать гироприборы для правительства. Не успел он опомниться, как производство пополнилось телеметрическими инструментами, частями испытательных комплексов и оборудованием для средств ближней связи. Он продолжал расширяться, покупать другие компании или сливаться с ними. С тех пор прошло уже десять лет, и за это время Чиклиц выстроил целое королевство из взаимосвязанных подразделений, ответственных за системное управление, самолетные корпуса, силовые установки, командные системы и оборудование для наземной поддержки. Дина, — рассказал Чиклицу один из новичков-инженеров, — это единица силы. В качестве символа скромных начинаний чиклицевой империи, который в то же время наводит на мысль о силе, инициативе, инженерном мастерстве и крепком индивидуализме, Чиклиц окрестил свою компанию «Йойодина».

Стенсил посетил один из заводов на Лонг-Айленде. Среди военных приборов, — размыслил он, — вполне можно найти след, ведущий к заговору. Стенсил оказался прав. Его повели в зону конторок, чертежных досок и папок с синьками. Там, полузатерявшись в лабиринте картотек, Стенсил обратил внимание на лысеющего, похожего на свинью джентльмена в костюме европейского покроя, который потягивал кофе из бумажного стаканчика — предмета, ставшего чуть ли не частью униформы современного инженера. Джентльмена звали Курт Мондауген; да, совершенно верно, он работал в Пюнемюнде, где участвовал в разработке Vergeltungswaffe Eins и Zwei. О волшебный инициал! Вскоре наступил вечер, и Стенсил договорился о возобновлении беседы.

Через неделю или около того в одной из уединенных боковых комнат "Ржавой ложки" Мондауген за отвратительным подобием мюнхенского пива рассказывал о том, как в юности жил в Юго-Западной Африке.

Стенсил внимал. Сам рассказ и ответы на последовавшие вопросы заняли не более тридцати минут. Но в пересказе Стенсила — в следующую среду у Айгенвэлью — эта история претерпела значительные изменения, стала «стенсилизованной», как он это называл.