Наверняка романтическим бездельникам, живущим, например, в той же Магнамаре, стоило бы услышать слова «подземные города ирчей» — и их воображение тут же нарисовало бы им нечто грандиозное. Всякие ажурные каменные своды, точеные колонны, искусные барельефы и прекрасные статуи. Древняя раса «каменных людей», обитавшая среди камня и умевшая становиться с ним единым целым, не могла не оставить после себя великое культурное наследие.

Врать не буду, возможно все вышеперечисленное и имелось где-то в огромной паутине подземного лабиринта, пронизывающего горы Вель. Но имелось оно явно вдалеке от нашего маршрута, или во всяком случае вне досягаемости скудного освещения, которое давал ючев магический зеленый шар. Коридоры не представляли собой совершенно ничего особенного — просто тоннели, пробитые в скальной породе, темно-бурой и местами пористой. Попадались нам по дороге и пещеры-залы разных размеров. Но нашей оголодавшей команде было не до того, чтобы рассматривать, нет ли на их стенах каких-нибудь украшений, оставшихся от ирчей.

С водой нам повезло. Ирчи не позаботились об убранстве коридоров, зато позаботились о том, чтобы даже века спустя после их исчезновения из Мира случайных гостей вельских подземелий не мучила жажда. То тут, то там мы натыкались на фонтанчики и маленькие водопады, бьющие из стен. Стоило утолить жажду, и шагать становилось намного легче. Главное было пинать идущего в первых рядах Юча, который едва переставлял ноги — он отвечал за освещение и не мог позволить себе замыкать шествие. А мы не могли позволить ему плестись, как на собственные похороны — этак мы поседеем, пока доберемся до Каэра, или поляжем все в этих мрачных пещерах.

Мы почти не разговаривали. Шактаяр молча вел нас по лабиринту, и прерывать его непостижимую «связь с местом рождения» не хотелось. Не хватало еще, чтобы аларинец заболтался с нами, сбился, и мы заблудились в проклятых коридорах. Я смотрела под ноги и зачем-то считала шаги, стараясь заглушить противную ноющую пустоту в желудке, которую не утоляла никакая вода из чудесных источников. На пять тысяч двести тридцать втором шаге я с ходу врезалась в широкую спину Эштерила. Непохоже было, что воин выбился из сил и решил устроить передышку.

— Что там еще такое? — я заглянула за плечо Эша, приподнимаясь на цыпочки. — Надеюсь, никто не упал в голодный обморок.

— Нет, просто тут завал, — прокомментировал парень то, что я уже видела сама. Довольно широкий — в нем могли рядом идти два не самых худых человека — коридор почти полностью перегораживала груда каменных осколков. Оставалась только небольшая щель, куда теперь героически протискивалась Натэя. Шактаяр и Юч подбадривали ее с той стороны. Да уж, еще немного, и аларинцу пришлось бы выслушивать много хорошего о его мистической связи с родиной, заведшей нас в тупик. А так — ну подумаешь, магичка испачкала оранжевый балахон, пока пробиралась на ту сторону завала. Ей же только рукой махнуть, и одежда чистая. Эш уже помогал Азаль втиснуться в узкий проход, но помощь сайг особо и не требовалась. Хрупкая девочка-кошка юркнула в щель, как проворная тень. Вот мне и Эштерилу пришлось повозиться, пока мы толкали-тянули друг друга.

— Все живы? — с убийственной иронией выдал Шактаяр.

— Вполне, — ответила я ему в тон, заново пристраивая на поясе снятую на время преодоления непредвиденного препятствия Стальную Молнию.

— Тогда идем дальше, — нетерпеливо скомандовал темный.

— Мя! — стараясь привлечь к себе внимание, вдруг выдала Азаль.

Мы обернулись к сайг и увидели, что девочка присела на корточки и рассматривает плоский осколок скалы длиной в человеческий рост, валяющийся на каменном полу в шаге от завала. Кажется, я даже наступила на него, когда выбиралась из щели в коридор.

— И что она в нем нашла, интересно, — ни к кому не обращаясь, скривилась Натэя.

Я не стала слушать бурчание магички и протиснулась к сайг. Пришлось распихивать столпившихся в узком коридоре товарищей по команде. В зеленоватом магическом свете Азаль казалась бледным тонким призраком, присевшим на край могильной плиты. Осколок скалы, так заинтересовавший сайг, и правда был похож на надгробие. То, что поначалу показалось мне трещиной на гладкой поверхности камня, оказалось идеально круглым углублением и ведущим от него причудливо изогнутым желобом. Из прочих украшений на камне имелся грубо выбитый символ, чье значение было мне неизвестно.

Не знаю, что на меня нашло, но я тоже присела на корточки рядом с необычным осколком и протянула руку к гладкой каменной поверхности. Ледяные иглы вонзились в ладонь, и прежде чем царящая в подземных коридорах тьма накрыла меня с головой, я успела увидеть, как еще пять рук — тонкие девичьи и крупные мужские — коснулись осколка.

А потом…

Я еще помню то время, когда нас было много. Плоть от плоти материка Винней, мы были первой разумной расой, населившей его. Мы всегда были единственными, кто умел слушать голос земли под нашими ногами и шепот камней в серых горах. Я не знаю, кто создавал этот мир, но он поступил не слишком мудро, позволив молодым расам придти на тот материк, где уже счастливо и привольно жили мы, раса ирч. Люди, эльфы, темные, феари, сайг, аккуры, йоны — все они были непоседливыми и крикливыми детьми по сравнению с нами. С теми, кого непочтительно называли «каменными людьми». Что знали они — даже эльфы и темные, чей век непозволительно долог — о настоящем покое и гармонии, заключенной в камне? Мы не могли позволить им по воле взбалмошного демиурга расселиться на нашей земле. Но идти войной на нелепых созданий было против наших правил. Мы не хотели их убивать — земля не простила бы нам пролития крови. Тогда те из нас, кому была ведома высшая мудрость, заключенная в сердце материка Винней, создали величайший артефакт Виннея, камень, до поры до времени таящийся в недрах земли между Браккенскими озерами. Уже много позже темные дали ему имя на том наречии, на котором привыкли давать все свои имена — Ригнальяр. Сила для одного. И этим одним должен был стать кто-то из нашей расы. Мы не хотели убивать молодые расы. Пролитая на великий артефакт чистая кровь каждой из них позволила бы нам получить власть над умами всех живущих на Виннее. Молодые расы покорились бы нашей воле, и со временем мы могли бы распространить эту власть на другие материки…

Гладкая плита из обычного серого с черными вкраплениями камня. Семь углублений-чаш по кругу — для жервенной крови, и кровостоки, ведущие в центр. Туда, где пустой глазницей смотрела в небеса самая глубокая из чаш, в которой смешается и вскипит безумная смесь крови молодых виннейских народов. Семь чаш и семь знаков, в которых только сведущий в древней письменности старшей расы мог бы распознать слова, обозначающие младшие расы.

Но вышло иначе. Нам ли не знать, что и в камне есть душа? Каменный артефакт ирчей повел себя, как живое строптивое существо, не желая становиться тупым орудием в наших руках. Он самовольно преобразился, и на его поверхности появилась восьмая чаша и восьмой символ. Раса ирч. Горькая ирония мира, насквозь пропитанного магией — обернуть наше тайное оружие против нас же самих. Теперь любой мог воспользоваться артефактом — хоть человек, хоть эльф, хоть йон. Найти восемь жертв и в заветную ночь, когда Ригнальяр появляется из-под земли не подпустить к камню других претендентов — вот и вся наука.

Так случилось, что когда Ригнальяр жестоко подшутил над ирчами, сила старшей расы стала покидать нас. Не знаю, что стало причиной, а что следствием. То ли нам не стоило тратить столько сил на создание артефакта — теперь мы сполна платили за это. То ли артефакт стал предзнаменованием конца нашей эры, и его выход из-под нашего контроля стал тенью смерти, павшей на расу ирчей. Так или иначе, мы не могли больше противостоять молодым расам, и вынуждены были уйти в скальные лабиринты подгорных пещер. Там никто из живущих на поверхности и не подумал бы нас преследовать — мы выбрали не лучшее с их точки зрения место обитания, на которое помимо нас никто и не претендовал. Мы теряли силу и не заботились больше о потомстве. Раса ирчей умирала. Мы ушли, а Ригнальяр остался там же, где был создан — под землей, между Браккенских озер. Остался, чтобы дразнить умы охотников за силой и властью всех времен и народов. Теперь и кто-то из ирчей мог лечь на алтарь во имя непреложной власти какого-нибудь могущественного инорасца.

Именно это едва не случилось со мной.

Теперь я так стар, что уже не помню, какие дороги привели меня тогда в ту заветную долину. В то время старики нашей расы один за другим обращались в камень, и я знал, что остаюсь едва ли не последним ирчем на Виннее. Я знал, что мне должно сделать, чтобы исправить ошибку тех мудрых, что были прежде меня, тех, кто сумел создать Ригнальяр. На нашем прекрасном материке не должен безраздельно властвовать какой-нибудь взбалмошный человек или наивный сайг. Меня назначили в жертву сразу несколько охочих до власти инорасцев, но я сумел перехитрить их всех и отколоть от Ригнальяра часть, отмеченную знаком ирчей. Я забрал эту неимоверную по меркам других рас и посильную ирчу ношу с собой в горы Вель и поклялся себе оставаться живым так долго, как смогу. Ведь за все время моей жизни, за все время, пока еще жива раса ирчей, но ее кровь не может пролиться на Ригнальяре, никто не сможет завладеть «силой для одного».

Однако ирчи, вопреки заблуждениям непросвещенных, не бессмертны. Я держался так долго, как не удавалось еще никому до меня — за пределами моих гор пролетело немало столетий. Но однажды настало и мое время уйти. Пришел мой час в последний раз взглянуть на осколок Ригнальяра, который все это время лежал в некогда прекрасном, а теперь частично заваленном подземном коридоре, и сделать один единственный шаг назад, сливаясь со скалой. Видели ли вы хоть раз, как умирают ирчи? Нет, мы не становимся каменными статуями, какие бы сказки не рассказывали там, на поверхности. Мы просто делаем шаг назад и растворяемся в безмолвной прохладе живого виннейского камня. Или в один миг рассыпаемся множеством гладких разноцветных камешков на берегу реки.

Последним, что я видел, прежде чем тьма и покой навсегда завладели мной, был Ригнальяр. В моем видении он снова менялся — зарастал, как живой, отколотый мною край, и камень становился ровным. Расы ирчей больше не осталось — ни живой, ни мертвой.

Не осталось и памяти о ней, даже на том могущественном артефакте, который ирчи когда-то создали собственными руками.