Глава 9.
АРНЕМСКИЙ ПРЕДАТЕЛЬ
I
Случай, о котором я хочу рассказать, является самым интересным в, моей практике и, пожалуй, самым выдающимся во всей истории шпионажа. Это, конечно, очень смелое заявление, но я постараюсь доказать его правильность. Я сделал такое заявление не потому, что принимал участие в разоблачении человека, который причинил союзникам колоссальный вред. Давайте рассмотрим факты. Если бы смелая попытка фельдмаршала Монтгомери нанести удар в районе Маас — Недер — Рейн имела успех и если бы наши главные силы соединились с доблестными парашютистами у Арнема, танковый клин союзников врезался бы в самое сердце Германии. Успешное развитие этого удара, по всей вероятности, привело бы к окончанию войны в Европе до рождества 1944 года, то есть на шесть месяцев раньше. По-видимому, найдется немного стратегов, которые станут отрицать это.
Сколько человеческих жизней удалось бы спасти за шесть месяцев! Можно было бы избежать разрушений стоимостью в несколько сот миллионов фунтов стерлингов. Только английское правительство в последние месяцы войны ежедневно расходовало на военные нужды 16 миллионов фунтов стерлингов. Если бы войну в Европе удалось сократить на шесть месяцев, была бы спасена колоссальная сумма — около двух миллиардов девятисот миллионов фунтов стерлингов. А какие астрономические суммы расходовали на продолжение войны другие государства! Какую пользу народам этих стран принесли бы эти деньги, если бы они были использованы в мирных целях! Но гораздо важнее то, что, если бы западные союзники проникли тогда в глубь Германии и оккупировали весь Берлин и всю Западную Германию, прежде чем русские пришли с востока, нынешняя печальная картина союзнических отношений выглядела бы иначе и политика «с позиции силы», применяемая западными союзниками, оказалась бы более эффективной.
Однако существуют границы, в пределах которых разумно строить предположения.
Но все же имеются довольно веские основания заявлять, что выброска парашютистов в районе Арнема, столь смело запланированная и дерзко проведенная, могла бы явиться поворотным пунктом в европейской войне, если бы она имела успех. Но эта воздушнодесантная операция, как известно всему миру, провалилась, но не из-за недостатка военного опыта или храбрости. И тем не менее Арнем — красноречивое свидетельство способности англичан вести борьбу с превосходящими силами противника до конца. В провале Арнемской операции виновен только один человек. Его имя Христиан Линдеманс. Он голландец. Именно он продолжил на шесть месяцев войну в Европе со всеми ее трагедиями. Наши доблестные воздушнодесантные войска по его вине попали в ловушку, где находились в течение десяти дней. В результате этого погибло семь тысяч человек. Немногие шпионы, оказавшиеся предателями, могут похвалиться такими успехами.
II
Как уже упоминалось в предыдущей главе, я как начальник голландской контрразведывательной миссии при штабе верховного главнокомандующего экспедиционными силами союзников нес ответственность за обеспечение безопасности в отведенном мне районе в тылу армий, наступавших через Фландрию в Голландию. Эта группа армий состояла из английской 2-й армии, американских 1-й и 3-й армий и канадской 1-й армии. Танки, самоходные орудия и пехота неудержимо катились вперед, оставляя следы разрушений. Местные жители, дома которых оказались на пути продвигавшихся армий, нередко лишались крова в результате артиллерийского обстрела и бомбардировок с воздуха, особенно в районах, где отступающие немецкие войска вели упорные арьергардные бои. Органы местного самоуправления бездействовали, так как многие полицейские чиновники, которые во время оккупации сотрудничали с немцами, либо дискредитировали себя, либо попрятались. Грабежи, голод и беспорядки были постоянными спутниками войны. Немцы воспользовались всеми этими обстоятельствами и оставили в тылу союзных войск шпионов и саботажников. Всюду царил беспорядок. Многие граждане максимально использовали предоставившуюся им возможность удовлетворить свои прихоти, не боясь полиции.
Необходимо было немедленно восстановить порядок. Немцы делали все возможное, чтобы союзники снимали свои части с передовых позиций для восстановления порядка в тылу. Поэтому методы, которые мы применяли, были грубыми, но эффективными. На открытой местности возникали лагеря, огороженные колючей проволокой. Вокруг них устанавливались пулеметы, которые могли вести огонь во всех направлениях, и расхаживали патрули, а у ворот днем и ночью стояли часовые. Бездомные, беженцы, подозреваемые коллаборационисты и шпионы помещались в эти лагеря и проходили сортировку. Постепенно, благодаря такому просеиванию, в лагерях оставались только подонки общества. Их допрашивали, судили и наказывали по заслугам. Этот метод нередко приводил к тому, что невиновные лишались свободы на несколько дней. Но в войне, к несчастью, честным людям часто приходится страдать ради торжества великого дела. Однако мы не могли допускать таких ошибок — они серьезно сказывались на наступлении союзных армий.
После освобождения Антверпена я добился разрешения создать такие лагеря безопасности в его окрестностях. В одном из лагерей произошел интересный случай. Однажды, проходя мимо главного входа, я услышал дикие крики. То, что я увидел, поразило меня. Рядом с часовым стоял человек гигантского роста — около ста девяноста сантиметров. Он был непропорционально толст. Массивные плечи этого великана, казалось, вот-вот разорвут его рубаху цвета хаки. А бицепсы, которым были тесны рукава куртки, напоминали бедра хорошего спортсмена. Он весил, видимо, около ста пятнадцати килограммов, но был плотным и мускулистым. Настоящая бронзовая статуя! На этом гиганте висело столько оружия, словно он был ходячим арсеналом. К поясу были привязаны два длинных ножа из темной стали, а на правом боку болтался длинноствольный пистолет системы Люгера, стрелявший на тысячу метров. На его богатырской груди висел пистолет-пулемет системы Шмайсера, который выглядел почти таким же безобидным, как водяной пистолет. Карманы великана сильно оттопыривались: в них, очевидно, были гранаты.
На руках гиганта висели две хохочущие девушки. Эту живописную группу окружала толпа восхищенных голландских юношей. В их глазах великан был каким-то мифическим героем. Озабоченный часовой не проявлял должной решимости и никак не мог протиснуться сквозь толпу. Из ее глубины слышался рокочущий голос гиганта:
— Эти девушки — голландские патриотки. Скажите своему полковнику, что великий Кинг Конг ручается за них. Я требую, чтобы их немедленно освободили! Тогда мы здорово повеселимся!
Я, конечно, слышал о Кинг Конге — смелом командире голландского Движения сопротивления, которому дали такую кличку по вполне понятным причинам. В оккупированной Европе восхищались его грубой силой и бесстрашием.
Но какое право имел он врываться в мой лагерь и поднимать такой шум! Пусть он остается героем где-нибудь в другом месте, но здесь он вмешивался в чужие дела.
— Эй вы, идите сюда! — крикнул я ему.
Он повернулся и, вытаращив глаза, одним движением сбросил с себя девушек. Затем он дотронулся до своей могучей груди указательным пальцем, который был с мой кулак.
— Вы говорите со мной?
— Да, с вами. Идите сюда!
На какое-то мгновение Кинг Конг заколебался, но затем с важным видом подошел ко мне. «Ну и рост, — подумал я. — Экая каланча!» Дотронувшись до трех золотых звезд на его рукаве, я спросил:
— По какому праву вы их носите? Разве вы капитан? И если да, то какой армии?
— Посмотрите на него! По какому праву ношу я звезды?! Это право дало мне командование голландских внутренних сил… подпольных… поняли? — зарычал он.
— Неужели? Кто же вы такой? — ехидно спросил я его.
— Я? — такой вопрос страшно удивил его.
Он повернулся к своим почитателям и пожал плечами, словно хотел сказать, что здесь они видят восьмое чудо мира — человека, который не узнал великого Кинг Конга.
— Кто я? Удивляюсь, полковник, каждый знает, кто я, — зарычал он. — Я живу в Виттукском замке, в штабе голландского Движения сопротивления.
Он глубоко вздохнул. При этом его широкая грудь поднялась так высоко, что пуговицы, казалось, должны были вот-вот слететь с его рубахи.
— Я… Я — Кинг Конг!
— Я знал только одного Кинг Конга, — мягко ответил я. — Это была большая матерчатая обезьяна. Ее, как вы знаете, показывали в кино.
В толпе захихикали. Кинг Конг стиснул зубы и сжал кулаки. В этот момент он действительно был очень похож на своего тезку. Моя рука машинально потянулась к вальтеру, который я всегда носил с собой в кобуре. Если бы этот человек схватил меня своими ручищами, он разорвал бы меня напополам с такой же легкостью, с какой он мог переломить палку. Но он лишь недовольно посмотрел на меня.
Я продолжал наступать.
— Вы не капитан голландской армии и не имеете права носить эти знаки различия, — сказал я.
Приблизившись к Кинг Конгу, я сорвал с его рукава матерчатую повязку с тремя золотыми звездами.
Его неандертальская челюсть опустилась вниз, а лицо заметно побледнело. Теперь моя рука лежала на рукоятке пистолета: в приступе бешенства Кинг Конг мог броситься на меня. Но он отступил назад. И какую-то минуту великий Кинг Конг выглядел провинившимся школьником. Но вдруг, словно очнувшись, он закричал:
— Вы не имеете права так обращаться со мной! Я буду жаловаться! Я напишу в Виттукский замок!
Он ушел, оставив девиц и толпу обожателей, пораженных его внезапным уходом.
III
Такой была моя первая встреча с Кинг Конгом. В обычной обстановке я был бы рад приветствовать его как одного из легендарных руководителей голландского Движения сопротивления. Этот человек вырвал из рук гестапо десятки беженцев и союзных летчиков, сбитых над оккупированной Голландией, тайно переправив их в Англию. Он причинил большой ущерб нацистским охранным отрядам, отличавшимся своей жестокостью, и не раз обводил вокруг пальца немцев, пытавшихся заманить его в ловушку. Если бы Кинг Конг вежливо попросил меня пропустить его в лагерь, я с удовольствием принял бы его и даже распил бы с ним бутылочку старого доброго вина. Но, будучи начальником лагеря, я не хотел давать заключенным и охране плохой пример. Я не мог позволить гражданским лицам, как бы знамениты они ни были, нарушать воинские инструкции и уставы.
Позже мне показалось, что я был слишком груб с Кинг Конгом. Такое публичное унижение известного всем человека могло навлечь на меня разные неприятности. Может быть, Кинг Конг просто не знал принятых в армии порядков? Не вел ли я себя еще хуже, чем он?
Вдруг интересная мысль пришла мне в голову. Почему он так быстро стушевался? Прославленный герой, окруженный толпой почитателей, даже если он чувствовал свою неправоту, должен был защищаться. Кинг Конг же, которого публично осмеяли, не смог сказать ничего вразумительного. Он лишь угрожал пожаловаться при первой же возможности. Его поведение было по меньшей мере странным для человека с такой репутацией. Может быть, этим человеком следовало заняться?
Возвратившись в штаб, я послал, за помощником. Это был замечательный парень. Он служил во французском иностранном легионе и как шпион был заслан в Танжер. Он обладал удивительной памятью: не забывал мельчайших подробностей, касающихся Движения сопротивления во всех странах Европы и шпионов, которые работали по обе стороны линии фронта.
— Вильгельм, — обратился я к нему, — ты что-нибудь знаешь о Кинг Конге — одном из руководителей Движения сопротивления?
Его лицо стало сосредоточенным. Через минуту он рассказал мне следующее.
— Его настоящее имя Христиан Линдеманс. Он родился в Роттердаме. Сын владельца гаража, бывший боксер и борец. Ходили слухи, что он убил несколько человек. У него десятки любовниц. — Он хитро улыбнулся. — Хотите, я назову их имена?
Я покачал головой.
— Что-нибудь еще?
— Да, сэр. Он старший из четырех братьев, и все они участники Движения сопротивления.
— И все они живы? — спросил я.
Но здесь память изменила Вильгельму. Он пошел в комнату, где хранились архивные материалы, просмотрел несколько дел и наконец нашел нужное. Вернувшись, он сообщил:
— Все они живы. Самый младший вместе с танцовщицей кабаре Вероникой, которая здесь числится как любовница Линдеманса, попал в руки гестапо. Они работали на одном маршруте побега.
Он пробежал глазами одну из страниц дела.
— Затем и он и она были освобождены.
— Что?
Он пожал плечами.
— Здесь написано, что они были освобождены. Конечно, довольно странно, что немецкая разведка выпустила их на свободу, не так ли?
— А что еще там написано? — спросил я.
Мое нетерпение возрастало. Я стал подозревать что-то недоброе.
— Сам Линдеманс был арестован немцами во время облавы несколько недель спустя… Ему прострелили легкое. Но позже товарищи освободили его из тюремного госпиталя во время ночного налета.
— И много было убитых?
— Один эсэсовец был убит и двое ранено. Этот отряд понес очень большие потери. Линдеманс и двое его друзей бежали. Остальные сорок семь человек были убиты. Немцы напали на них, когда Линдеманс со своими бойцами покидал госпиталь.
— У меня создается впечатление, что немцы знали о готовящемся налете, — сказал я, медленно произнося слова.
Вильгельм внимательно посмотрел на меня. Глаза его сузились. Он догадался, на что я намекал. Он молча кивнул.
— Я возьму у тебя это дело на два-три дня, — сказал я, беря в руки лежавшую на столе папку. — И если мне повезет, я добавлю к нему пару страниц. Утром я уеду в Брюссель…
IV
В Брюсселе я без особого труда разыскал мужчин и женщин, хорошо знавших Линдеманса. Мне даже пришлось отделываться от десятков людей, которые, как они заявляли, были с ним близко знакомы. Национальный герой Голландии, Линдеманс был широко известен в Бельгии, и многие тщеславные люди называли себя его друзьями. Но меня не интересовали люди, которые всего один-два раза встречались с Кинг Конгом, но считали себя его друзьями. Я хотел встретить людей, которые хорошо знали Линдеманса по работе.
После долгих поисков я напал на след такого человека. Мы встретились с ним в кафе «Ведетт». После непродолжительного, но приятного разговора я понял, что он действительно хорошо знал Линдеманса и сталкивался с ним по работе.
— Вы один из тех счастливчиков, которые остались в живых после налета на госпиталь? — спросил я его.
— Нет, к сожалению, я не был в том отряде… А этот сувенир получил месяц спустя.
Он снял свой довольно грязный черный берет и не без гордости показал мне шрам на голове.
— Вам повезло, — заметил я.
— Да, сэр, была бы мне крышка, если бы пуля прошла на два-три сантиметра ниже, — сказал он, ухмыльнувшись.
— Как все это произошло?
— Мы готовили мост к взрыву. Только было я наклонился, чтобы вставить взрыватель в заряд под опорой моста, как вдруг, — он быстро защелкал пальцами, — пули засвистели вокруг. Фашисты каким-то образом узнали о нашем плане и устроили нам засаду. Внезапный резкий толчок сбил меня с ног, и я полетел в реку. Некоторое время я плыл под водой, пока течение — а в этом месте оно было очень быстрым — не отнесло меня далеко от этого проклятого места. Кинг Конг молодец! Он был все время у них на виду, а потом вдруг исчез… Но другие… — Он пожал плечами.
— Из чего они стреляли? — спросил я. — Из пулеметов?
— Как ни странно, но не из пулеметов. Казалось бы, для такого дела они должны были взять пулеметы, но ничего подобного, немцы стреляли из снайперских винтовок. Они подстреливали нас, как куропаток. Всех восьмерых, кроме Кинг Конга. Они никак не могли попасть в него. Этот человек, видно, родился под счастливой звездой!
— Странно, — прошептал я. — Самая большая цель, и они не могли попасть в него.
— Да, конечно, самая большая цель. Но он очень ловок, наш великий Кинг Конг.
Картина стала проясняться. С одной стороны, Кинг Конг прославленный руководитель Движения сопротивления, человек, чья гигантская сила и подвиги вызывали всеобщее восхищение. Он причинил нацистам колоссальный вред, много раз рисковал жизнью во имя своей родины. С другой… четыре довольно странных факта, которые пока ни о чем не говорили. Уже при первой нашей встрече поведение Кинг Конга показалось мне странным… Немцы освободили его брата вместе с любовницей. Было непонятно, почему они не воспользовались возможностью отомстить, хотя бы косвенно, одному из своих самых ненавистных противников. Дважды кто-то предавал партизан, заблаговременно предупреждая немцев о готовившихся операциях, что давало им возможность устраивать засады. И дважды Кинг Конг оказывался единственным человеком, который оставался невредимым. Это было мало похоже на простое совпадение.
Я налил стакан красного вина и предложил его своему собеседнику — маленькому щуплому человечку.
— Говорят, Кинг Конг имеет успех у женщин, — небрежно заметил я.
— О да, сэр, это правда! Кинг Конг весьма галантный кавалер. Одна богатая наследница, которая живет в замке на горе за Ласкеном, отказалась от всех своих бриллиантов в пользу Движения сопротивления. — Он лукаво улыбнулся. — Говорят еще, что он ухаживал за другими девушками здесь, в Брюсселе… Ведь о великих людях всегда рассказывают всякие небылицы.
Вскоре разговор закончился. Я тотчас же отправился в замок неподалеку от Ласкена. Хозяйка оказалась дома. Обменявшись любезностями, мы стали говорить о Линдемансе. Графиня действительно отдала ему фамильные драгоценности, но она сделала это только из патриотических соображений. Он, конечно, был великий человек, но и он имел свои слабости. Она подозревала, что Кинг Конг присвоил себе эти бриллианты и вовсе не использовал их для Движения сопротивления.
— Почему вы так думаете, графиня? — спросил я.
— Мне не хотелось бы говорить об этом. Он такой смелый человек и столько сделал для Бельгии… Но однажды в городе на одной девушке я увидела мой бриллиантовый кулон. Вы, конечно, понимаете, что это была за девушка? Кулон принадлежал моей матери, и мне было неприятно, что его носила такая женщина. Я думала, что, может быть, люди из Движения сопротивления продали кулон для своих нужд, поэтому спросила ее, не продаст ли она мне его. Но она ответила, что кулон подарил ей Кинг Конг и что он грозился задушить ее, если она продаст его.
— Вы знаете ее фамилию?
Графиня вздохнула.
— К сожалению, их было две: Мия Зейст и… подождите… да, вспомнила, Маргарита Дельден. Обе они пользуются дурной славой.
К счастью, графиня не смотрела на меня, когда говорила, иначе она заметила бы мой странный взгляд. В моей картотеке Мия Зейст и Маргарита Дельден значились как платные и очень ценные агенты немецкой разведки.
Кончив этот разговор, я на бешеной скорости помчался в Брюссель и оттуда позвонил в Антверпен, в штаб разведки. Через несколько минут к телефону подошел Вильгельм. Я спросил его, знает ли он адреса Мии Зейст и Маргариты Дельден? Он знал адреса этих девушек и через минуту дал мне их. Я взял с собой двух человек из голландской разведки в Брюсселе, и мы отправились по первому адресу.
Но мы опоздали… Квартира была пуста. Мия Зейст, как мы узнали позже, бежала в Вену.
Мы помчались к Маргарите Дельден. Дверь была заперта. Мы не захватили с собой ордер на обыск, но нам некогда было соблюдать тонкости этикета. Мы взломали дверь и ворвались в комнату. Маргарита Дельден лежала на кровати. Она, видимо, была красивой женщиной, но яд сделал свое дело. Лицо Маргариты было покрыто пятнами, мертвенно бледные губы были сложены в грустную улыбку. В тот же вечер она умерла в госпитале, не проронив ни единого слова.
Итак, мы потеряли двух важных свидетелей. Одна вовремя сбежала. Другая покончила жизнь самоубийством, причем она до конца была верна Линдемансу. Мы нашли бриллиантовый кулон графини, но это было для нас плохим утешением.
Весь следующий день и всю ночь я провел в Брюсселе, ходя по узким грязным переулкам, жалким кафе и прокуренным барам, чтобы собрать побольше сведений о Кинг Конге.
«Дело Линдеманса», как я теперь про себя называл его, стало проясняться. Несколько лиц, не знавших друг друга, сообщили мне, что Линдеманс был в большом долгу, когда его младший брат попал в абвер. Несмотря на его известность, торговцы и граждане, которым он был должен значительные суммы, требовали, чтобы он немедленно вернул деньги, и даже угрожали ему. Я также узнал, что танцовщица кабаре, Вероника, была давнишней любовницей Кинг Конга. Нацисты наверняка знали об этом, и все же они освободили ее и младшего брата Линдеманса, не причинив им никакого вреда. Такое милосердие было не в духе нацистов.
Как мне стало известно, после освобождения Вероники и брата Линдеманс внезапно разбогател. Он расплатился с долгами, пустился в разгульную жизнь и стал швырять деньгами направо и налево. Во время боев партизан с нацистами он стал вести себя еще безрассуднее. Налеты партизан становились все более дерзкими, и вовремя каждого из них партизаны неизменно несли большие потери. Прославленный командир еле спасался. Он грозился отомстить иудам, которые предавали участников налета, но, как ни странно, предателей так и не обнаружили. Вся трагедия была в том, что Кинг Конг никогда не испытывал недостатка в добровольцах, готовых идти вместе с ним на выполнение любого задания. Считалось даже почетным рисковать жизнью, находясь рядом с грозным Кинг Конгом.
Мне казалось странным, что Кинг Конг никогда не навлекал на себя подозрений со стороны товарищей по оружию. Все оставшиеся в живых, с кем мне пришлось разговаривать, хвалили его за смелость и изобретательность. Но ведь рано или поздно кто-нибудь должен был заметить, что Кинг Конгу всегда удавалось спастись? Очевидно, слава этого человека была надежным щитом для прикрытия его предательской деятельности. Маленьким, неизвестным людям Кинг Конг с его храбростью и расточительностью казался истинным героем, сверхчеловеком, бессмертным существом. Они преклонялись перед ним и ради его улыбки шли на смерть. Сам он был ранен в легкое и однажды попал в руки гестаповцев.
Этот факт заставил меня задуматься. Может быть, Кинг Конг, несмотря на все улики, был честным человеком? Вряд ли толстый герр Штраух из немецкой разведки в Голландии стал бы рисковать жизнью такого ценного агента ради того, чтобы он приобрел еще большую популярность.
Я курил сигарету за сигаретой несколько часов и все время думал о Кинг Конге. Один-единственный факт сбивал меня с толку. Он фактически отрицал его виновность. Все же остальные говорили, что Линдеманс — предатель. И вдруг я нашел объяснение этому факту. Мысленно исследуя все звенья в цепи улик, я дошел до места, где графиня рассказывала о Мии Зейст и Маргарите Дельден. Чтобы узнать их адреса, мне пришлось звонить в Антверпен, хотя сам я находился в Брюсселе — городе, где жили эти девушки. Их адресов не знала ни местная полиция, ни штаб голландской контрразведки. Только разведка союзников смогла дать мне их адреса. Все мы были на одной стороне, воевали за общее дело, но разведывательными сведениями не делились. Это объяснялось завистью, соперничеством и желанием удержать наиболее ценные сведения в своем штабе, что, конечно, отрицательно сказывалось на работе в целом.
Но люди везде одинаковы, и можно предположить, что такое же соперничество существовало и между тремя различными органами немецкой разведки — гестапо (государственная тайная полиция), абвером (военная разведка и контрразведка) и СД (зихерхейтсдинст — служба безопасности). Я подозревал, что Линдеманс состоял на службе в абвере, ведь обе его приятельницы были агентами именно этой службы, но гестапо и СД могли не знать об этом. Кинг Конг был ранен совершенно случайно. И лишь через некоторое время после этого гестаповцы узнали, что выдающийся руководитель Движения сопротивления работал на них.
И благодаря такой счастливой случайности этот человек еще увереннее шел по проторенной дорожке, предавая товарищей, и никто не знал, сколько английских и бельгийских агентов выдал он нацистам.
Косвенных улик против Линдеманса было более чем достаточно, и я, пожалуй, имел все основания устроить ему перекрестный допрос. Я послал письмо в штаб голландской разведки, который располагался в замке Виттук, куда Линдеманс обещал пожаловаться на мое бесцеремонное поведение. Но он, конечно, не выполнил своей угрозы. В письме я упомянул, что хотел бы встретиться с Линдемансом. Но среди друзей этого прославленного руководителя Движения сопротивления было много высокопоставленных лиц, поэтому я скрыл, какую цель преследовал, желая встретиться с ним. Я просил его в одиннадцать часов следующего утра приехать в Брюссель в отель «Палас», где размещались офицеры штаба верховного главнокомандующего, в том числе и я. В это чудесное теплое утро воздух был напоен свежестью и ароматом, и под теплыми лучами солнца, казалось, может царить только мир и спокойствие. Но война была всего в нескольких километрах, и везде, даже в гостиных этого роскошного отеля, она оставила свои следы. В отеле теперь жили военные. Походные складные столы и грубые деревянные стулья заменили красивые и удобные кресла, сидя в которых высокопоставленные лица высшего общества Брюсселя когда-то сплетничали за чашкой кофе.
Часы мягко пробили одиннадцать часов, но Линдеманса еще не было. Я, однако, не волновался. Очевидно, он считал ниже своего достоинства прийти точно в назначенное время.
Я обдумывал вопросы, которые собирался задать Линдемансу. Непроизвольно моя правая рука потянулась к рукоятке вальтера, который находился в отстегнутой кобуре. Курок взведен. Легкое нажатие — и раздастся выстрел. Линдеманс, конечно, еще не знал, что для него эта встреча — вопрос жизни или смерти. По сравнению с этим гигантом я казался карликом и в невооруженной борьбе не продержался бы и минуты, если бы Линдеманс схватил меня своими волосатыми ручищами. Но не случайно нью-йоркский писака Дамон Раньон назвал автоматический пистолет испытанным «уравнителем силы». Вальтер уравнивал наши силы. К тому же природные способности и долгие часы тренировки сделали меня блестящим стрелком. И если Кинг Конг станет слишком бурно возражать мне, я вряд ли промахнусь, стреляя в такую огромную цель.
Минуты шли, но Кинг Конга все еще не было. Я ждал, что прославленный герой опоздает минут на десять — пятнадцать, даже на полчаса, если уж он так хотел отомстить мне за унижение, которое он вынес в Антверпене. Но пробило двенадцать, а Линдеманса все еще не было. В голову стали лезть всякие мысли. Может быть, я недооценил его самолюбие. А вдруг Линдеманс, пользуясь своим положением и дружбой с людьми, имеющими политический вес, решил умышленно не подчиниться мне?
Так я ждал почти два часа. Вдруг в вестибюль отеля, весело болтая, вошли два молоденьких голландских капитана. Они были одеты с иголочки, а их яркие нарукавные повязки говорили о том, что они из голландского генерального штаба. Они подошли ко мне и отдали честь.
— Сэр, вы ждете Линдеманса? — спросил меня один из них.
— Да, вот уже почти два часа.
— Мы очень сожалеем, сэр, что вы зря теряете время… Дело в том, что Линдеманс не мог явиться к вам. Он получил боевое задание.
— Боевое задание? Чье же? — Я старался скрыть волнение.
Лощеные молодые люди вытянулись, а в голос говорившего вкрался тон благоговения.
— Линдеманс отправился на выполнение задания сегодня утром.
У меня перехватило дыхание, я не мог говорить. Я надеялся, что наша встреча положит конец предательской деятельности Линдеманса, даже если мне сразу не удастся доказать его виновность. Но на этот раз он ускользнул от меня, и вполне вероятно, что в этот самый момент Линдеманс вел смелых людей Движения сопротивления в хитро устроенную ловушку.
— Он ушел с партизанами? — спросил я.
Оба капитана сначала замялись, а затем приняли важный вид, какой бывает почти у всех людей, когда они знают большой секрет, о котором их собеседник не имеет ни малейшего представления.
— Нет, сэр. Он был направлен в распоряжение канадцев для выполнения специального разведывательного задания, но мы не имеем права рассказывать, сэр, что это за задание.
(Позже я узнал, что случилось. Канадцам действительно понадобился человек, на которого можно было положиться и который мог бы тайно проникнуть в Эйндховен, все еще находившийся в руках немцев, и установить связь с руководителем Движения сопротивления данного района. В его задачу входило информировать этого руководителя о том, что крупные воздушнодесантные силы высаживаются к северу от Эйндховена в следующее воскресенье, семнадцатого сентября, утром, и руководство Движением сопротивления должно было подготовиться к этому, чтобы оказать помощь парашютистам и воспользоваться паникой, которая неизбежно поднимется среди немцев в самом начале выброски десанта. Канадцы обратились в голландский генеральный штаб, где сразу же вспомнили о Линдемансе, как о человеке, который как нельзя лучше подходил для выполнения такого задания, но в штабе не знали, что Линдеманс был предателем и что я уже занимался им. Я до сих пор не могу понять, как могло случиться, что они не подозревали его в измене. Ведь многочисленные факты — безрассудная расточительность Кинг Конга и то, что он неизменно оставался жив при налетах, хотя все его товарищи погибали, — о которых знали в штабе, говорили сами за себя, и мне понадобилось всего несколько дней, чтобы собрать их воедино. Послать Линдеманса с таким заданием было все равно, что объявить по Би-би-си в сводке новостей о предстоящей воздушнодесантной операции.)
Но тогда я ничего не знал об этой операции, и только надеялся, что задание, данное Линдемансу, не обойдется нам слишком дорого. Все, что я мог сделать при тех обстоятельствах, так это написать официальный рапорт и послать его в штаб верховного главнокомандующего.
V
Что произошло тремя днями позже, хорошо известно всему миру, поэтому я расскажу об этом лишь в нескольких словах. Ранним утром семнадцатого сентября был выброшен самый крупный в истории воздушный десант. Десять тысяч парашютистов 1-й английской воздушнодесантной дивизии выбросились у Арнема, а двадцать тысяч американских парашютистов и три тысячи польских — у Граве и Неймегена. Их задача состояла в том, чтобы захватить и удерживать плацдармы на Маасском канале, на реках Ваал и Реп, в то время как бронетанковые соединения главных сил ринутся вперед, чтобы соединиться с воздушным десантом и форсировать водные рубежи с ходу. Это был смелый план. Все зависело от того, насколько внезапной окажется для немцев выброска парашютистов за линией их фронта. Подсчитано, что если бы немцы были застигнуты врасплох, им потребовалось бы несколько дней, прежде чем они смогли бы перегруппировать свои силы, чтобы предпринять какие-либо серьезные действия против воздушнодесантных войск, захвативших намеченные плацдармы. За это время главные силы продвинулись бы на значительное расстояние, и если бы парашютисты, которым с воздуха сбросили бы продовольствие и боеприпасы, продержались, была бы достигнута блестящая победа.
Вначале все, казалось, шло согласно намеченному плану. Воздушная разведка, проведенная утром шестнадцатого сентября, показала, что в районе Арнема немцы вели себя как обычно. Но с наступлением темноты немецкие танковые части заняли отведенные им позиции вокруг основного района выброски, замаскировав танки за канавами, рвами и изгородями. На заре парашютисты выбросились с самолетов, но они не заметили каких-либо признаков замешательства и паники у противника. Было ясно, что все обернулось не так, как планировалось. Но в то время несведущие думали, что немцы по счастливой случайности сосредоточили свои танки и пехоту как раз в том месте, где должен был выброситься воздушный десант.
Затем последовали девять дней ожесточенных боев с противником, который окружил доблестных парашютистов плотным кольцом. Продовольствие и боеприпасы были у них на исходе, когда район обороны уменьшился настолько, что сбрасываемые с воздуха предметы снабжения чаще падали в расположение немцев, чем к парашютистам. Две тысячи четыреста «красных дьяволов Арнема» с кровопролитными боями пробились через кольцо окружения, оставив позади себя семь тысяч убитых и раненых. Смелая операция провалилась. Это было единственное крупное поражение Монтгомери в этой войне. В результате война затянулась еще на шесть месяцев, принося новые жертвы и новые разрушения. В эту «черную зиму» в связи с разрушением дамб и затоплением посевов почти двести тысяч голландских женщин и мужчин погибли от наводнения или умерли от голода. Но никто, кроме меня, не знал действительной причины, приведшей операцию к провалу. Говорили разное, что поражение «на войне обычная вещь», что «немцам повезло, а нам нет» и тому подобное. Мне же было ясно одно: Линдеманс предатель.
VI
У меня была масса других дел, но я не отложил в сторону дело Линдеманса. Рапорт, который я написал в штаб верховного главнокомандующего, без сомнения, подшили к делу. Этот вопрос был одним из многих, которые должен был решить разведывательный отдел штаба. Многие старшие офицеры, которые должны были строить свои доклады на материалах рапортов, могли тем не менее признать мои подозрения фантастическими и сумасбродными. Обвинить прославленного руководителя Движения сопротивления одной из союзных нам стран в предательстве — это факт не только абсурдный, но и рискованный. Такое обвинение могло легко привести к серьезным политическим и дипломатическим осложнениям. Вряд ли найдется человек, который захочет впутывать себя в политику или дипломатию в разгар величайшей войны, которую когда-либо вело человечество. Наоборот, он всеми силами постарается избавиться от такого опасного дела. Поэтому вопрос о Линдемансе оставался нерешенным. И всякий раз, когда я встречал своего коллегу из английской контрразведки, приданной штабу верховного главнокомандующего, этого умнейшего человека, который впоследствии занимал ряд исключительно важных должностей, работая по политической линии, я забрасывал его вопросами о Линдемансе. Он всегда был любезен со мной, но я замечал, что мои умозаключения не производили на него должного впечатления. И если такой умный человек, с большим опытом работы в контрразведке не верил в мои доказательства, то уж тем более было маловероятно, что «кабинетные» офицеры штаба верховного главнокомандующего, занимающиеся вопросами, которые требовали немедленного разрешения, станут прислушиваться к моим предположениям.
Прошло шесть недель, но Линдеманс, несмотря на все мои усилия, арестован не был. По-прежнему не было прямых улик, свидетельствующих о виновности Линдеманса. Но однажды вечером я нашел такую улику… Наступление союзников продолжалось. Со времени трагического провала воздушнодесантной операции у Арнема наши армии вели упорные бои за каждую пядь земли. Я был в Эйндховене, который теперь находился в наших руках. Как известно, к этому времени у меня забрали и моих помощников и легковую машину. Я работал один и выполнял обязанности следователя, судьи и тюремщика.
…Допрос, который продолжался вот уже три часа, близился к концу. Передо мной сидел молодой голландец — Корнелис Верлуп. Мне стоило больших трудов заставить его признаться, что он шпион. Верлуп был. сильно напуган. Я встал и, потягиваясь, стал стряхивать с брюк пепел от сигареты. Верлуп внимательно следил за мной.
— Меня расстреляют? — прошептал он. От волнения у него пересохло в горле, и ему трудно было говорить.
Я пожал плечами, ничего не сказав в ответ. Верлупа, конечно, должны были расстрелять. Ведь он шпион.
— У меня молодая жена в Амстердаме, хорошая голландская девушка. Клянусь, она ни в чем не виновата.
— Но мы и не собираемся расстреливать твою жену. Мы не похожи на твоих немецких хозяев.
Верлуп быстро переключил разговор на другую тему.
— Я сообщу вам ценные сведения, сэр, — в обмен на мою жизнь.
— Дурак ты, — сказал я. — До того как тебя расстреляют, мы выжмем из тебя все, что ты знаешь. Это не так уж трудно.
На бледном лице Верлупа появилась лукавая улыбка.
— Все это так, но вы даже не подозреваете, что́ я знаю.
— Что же ты знаешь, мой юный философ? Мне кажется, что зря ты тянешь время, — с презрением сказал я.
Верлуп резко наклонился вперед и, сжимая кулаки, словно силясь вспомнить что-то, назвал имена всех моих коллег и описал их. Далеко не все офицеры нашего штаба знали личные качества офицеров, фамилии которых выпалил Верлуп.
— Кроме того, ваш резидент в Брюсселе Лювен, человек по фамилии Дампрени в Амстердаме и…
Сидя передо мной, он бойко перечислял фамилии агентов нашей контрразведывательной сети в Бельгии и Голландии.
Я забеспокоился о судьбе агентов, все еще находившихся по ту сторону линии фронта. Если этот предатель знал так много, то его хозяева наверняка знали еще больше. Стараясь скрыть волнение, безразличным тоном, каким только мог, я спросил его:
— Кто тебе сказал все это?
Верлуп насторожился. Надежда засветилась в его глазах.
— Полковник Кизеветтер из абвера… в штабе абвера в Дрибергене. Но кто сказал полковнику Кизеветтеру — это мой секрет. Давайте заключим сделку, сэр!
Я смертельно устал и чувствовал тошноту. Трудно было поверить, что человек мог так низко пасть. Я видел, как многие мужчины и женщины боролись за жизнь, словно загнанные в угол крысы. Ради спасения своей шкуры они готовы были продать родину, друзей, но мне подобные сделки с совестью были отвратительны. Не имея помощников и машины, я должен был лично препроводить Верлупа в военную тюрьму, которая находилась в противоположном конце города. Ночь была темная, хоть глаз выколи, и я боялся, как бы Верлуп не сбежал. Поэтому, вынув пистолет и устремив на него испытующий взгляд, я сказал:
— Пойдем, Верлуп. Я сыт по горло твоей болтовней. Мне ясно, что ты предатель, и торговлей со мной ты ничего не добьешься. На подобные сделки обычно идут нацисты — твои друзья. Я же никогда… Ну, так кто же рассказал обо всем этом полковнику Кизеветтеру?
Искра надежды погасла в его глазах.
— В обмен на мою жизнь, сэр…
Он сделал жест отчаяния.
Я резко толкнул его в спину пистолетом.
— Пойдем, — почти закричал я, решив, что за ночь он, наверно, одумается.
Но Верлуп, этот хитрый шпион, по-своему истолковал мой жест. Он решил, что я хочу его застрелить.
— Подождите, — задыхаясь произнес он, — я все расскажу. Не стреляйте. Это был Линдеманс — Кинг Конг. Он рассказал обо всем этом полковнику Кизеветтеру.
VII
Так неожиданно нашел я последнее звено в цепи) улик против Линдеманса. Наклонившись, я толкнул Верлупа дулом пистолета. Покачиваясь, бледный как смерть, он направился к выходу.
— Кинг Конг сообщил нацистам о выброске парашютистов у Арнема? — спросил я.
Верлуп остановился и молча кивнул… Он не мог говорить — губы его пересохли. Но он облизал их — и слова полетели одно за другим.
— Да, он сообщил об этом полковнику Кизеветтеру пятнадцатого сентября, когда был в штабе абвера. Он сказал, что будут выброшены английские и американские парашютисты.
— И он указал, где именно?
— Да, он заявил, что английская воздушнодесантная дивизия должна быть выброшена утром в воскресенье в районе Эйндховена.
Я опустил пистолет и испытующе посмотрел на Верлупа. Этот жалкий трус, сам того не подозревая, ответил на мучивший меня вопрос. Он по-своему понял эту паузу в разговоре и, упав на колени, прошептал:
— Вы не станете стрелять в меня сейчас… а? Я сказал все, что знал.
— Лично я стрелять в тебя не собираюсь, но я ничего не могу сказать за армию. Твою судьбу решит военный трибунал. Теперь вставай и пойдем.
Большой опыт работы в контрразведке научил меня не давать отдушины личным чувствам — это непозволительная роскошь. Но на сей раз я не владел собой. Доведенный до белого каления, я в течение какого-то момента не мог вымолвить ни единого слова. Несмотря на мои неоднократные предупреждения, Кинг Конгу разрешили отправиться на выполнение секретного задания по ту сторону линии фронта, где он мог причинить огромный вред делу союзников. Если раньше я только догадывался об этом, то теперь благодаря низкому предательству Верлупа знал все. Надо было как можно скорее положить конец предательской деятельности Линдеманса.
Препроводив Верлупа в тюрьму, я бросился в штаб голландской разведки. Вид моих соотечественников, которые развалясь сидели в мягких креслах офицерской столовой с бокалами вина в руках и слушали легкую музыку, лившуюся из радиоприемников, привел меня в бешенство. В приступе ярости я не мог говорить.
Один из моих знакомых оглянулся и спросил меня:
— Что с тобой, Пинто? Ты так бледен.
Спокойный тон его голоса окончательно вывел меня из себя.
— Выключи это проклятое радио! — закричал я и ударил кулаком по столу. Когда радио замолчало, все с удивлением посмотрели на меня. В эту минуту я ненавидел этих людей с открытыми ртами и круглыми, как луна, лицами.
— Черт бы вас побрал! — кричал я. — Пора вам понять — когда я говорю, что человек находится на подозрении, я имею на то основания. А что делаете вы? Вы посылаете его к немцам с важнейшим донесением!
— Что ты имеешь в виду? — спросил кто-то.
— Линдеманс — Кинг Конг. Двое из вас немедленно отправятся на машине в Виттукский замок и арестуют его.
— Арестовать Линдеманса! Да ты с ума сошел!
— Он расправится с нами как с цыплятами. К тому же он всегда вооружен до зубов. Это же самое настоящее самоубийство!
Один из старших офицеров спросил меня:
— Пинто, какие основания вы имеете для ареста Линдеманса? Вы понимаете, какой может получиться скандал?
Я вкратце рассказал ему о случившемся. Что-то в моем поведении заставило всех поверить мне. Теперь надо было решить, как арестовать Линдеманса, не рискуя людьми. Но ответ, как это часто бывает, когда человек сильно взволнован, пришел молниеносно.
— Я знаю, как это сделать, — закричал я. — Два человека — вы… и вы — пойдете в Виттукский замок и проинтервьюируете Линдеманса. Скажите ему, что он будет награжден за доблестную службу. Это польстит его самолюбию. Уговорите его снять оружие. Пусть он наденет чистую рубаху и причешется. Затем отведите его в другую комнату. Тем временем я свяжусь по телетайпу со штабом верховного главнокомандующего и попрошу прислать в замок десяток солдат военной полиции. Когда Линдеманс войдет в комнату, они накинутся на него и арестуют. Поняли?
Офицеры, которых я выбрал, улыбнувшись поднялись с кресел.
— Прекрасная идея, — сказал один из них, пристегивая ремень с пистолетом. — Я думаю, десятерых будет достаточно. Попросите коменданта штаба выбрать самых крепких солдат.
План оказался как нельзя более удачным. Как я и подозревал, Кинг Конг оказался непомерно тщеславным. Услышав, что его будут «награждать», он, как теленок, позволил содрать с себя все оружие. Затем Кинг Конга, причесанного и побритого, препроводили в комнату, специально подготовленную для этого случая.
Важной походкой прошествовал Кинг Конг в сопровождении «почетного караула» в злополучную комнату, чтобы получить награду. Она была преподнесена ему в виде десяти дюжих солдат военной полиции, которые, едва он открыл дверь, набросились на него, повалили на пол и после нескольких минут борьбы связали. Во всей Голландии не нашлось подходящих наручников для огромных запястий Кинг Конга, поэтому его руки пришлось связать стальной веревкой. Когда его привезли на аэродром в Антверпене, я приказал связать и его ноги, боясь, что своими ножищами он пробьет дыру в полу самолета и бросится вниз навстречу своей смерти, что явилось бы последним эффектным жестом тщеславного Кинг Конга.
Когда самолет приземлился в Англии, Линдеманса тотчас же отправили в один из уединенных домов в окрестностях Лондона. Этот дом находился в ведении английской контрразведки. В течение двух недель Линдеманс подвергался перекрестному допросу. Затем его на самолете отправили в Голландию, но на этот раз специально для него в Скотланд Ярде сделали зубчатые наручники. Там его поместили в тюрьму в Бреда. Я сопровождал Кинг Конга до самой камеры, внимательно наблюдая за ним. Глаза его были опущены и куда только девались его чванливость и напыщенность. Следователи добились от него полного признания, которое заняло двадцать четыре машинописные страницы.
Этот документ был интереснее любого самого захватывающего романа. Я испытывал большое наслаждение, находя подтверждение своим многочисленным догадкам. Линдеманс начал предательскую деятельность в 1943 году, когда он как руководитель голландского Движения сопротивления находился на высоте своей славы. Израсходовав все деньги на дорогие подарки для своих многочисленных любовниц, Кинг Конг, отличавшийся необыкновенной расточительностью, изобрел остроумный способ добывания денег. Он убеждал богатых женщин, а некоторых принуждал силой, распроститься со своими бриллиантами в пользу фонда для финансирования подпольных побегов из Бельгии и Голландии в оккупированную Францию и оттуда — в Португалию. Многие из этих женщин, чьи близкие и друзья томились в нацистских концентрационных лагерях и чьи роскошные дома занимали теперь немецкие офицеры, горели желанием помочь романтическому герою Движения сопротивления.
Линдеманс продавал собранные таким путем бриллианты, но эти торговые операции не пополнили казны Движения сопротивления. Он растрачивал деньги в барах и ночных клубах. Бриллианты, которые Линдеманс не продавал, он дарил своим любовницам, выдавая их за трофеи, захваченные у нацистов.
Пока что Линдеманс опустился только до растрачивания награбленных денег, но что касалось верности родине, то он оставался честным человеком. И все же, сам того не сознавая, Линдеманс катился по наклонной плоскости. Рано или поздно он должен был ответить за растрату денег, полученных от продажи бриллиантов, если, конечно, к этому времени он не нашел бы другого способа пополнить казну Движения сопротивления. У одного или двух руководителей Движения сопротивления стало расти подозрение в отношении расточительства Кинг Конга. В оккупированной Европе было нелегко честным путем быстро достать крупную сумму денег, и Линдеманс, не желая расставаться с веселой жизнью, стал подумывать о новых путях добывания денег.
В феврале 1944 года произошел случай, которому суждено было приблизить наступление кризиса. Младший брат Линдеманса и французская танцовщица кабаре — Вероника — попали в руки гестаповцев во время их налета на дом, который являлся конспиративной квартирой на секретном маршруте побега.
Самое неприятное для человека — знать, что его близкие и друзья находятся в лапах таких извергов, как нацисты, и еще неприятнее, если он ничего не может сделать для их спасения. Но такие известия товарищи Кинг Конга по оружию получали каждый день. Эти честные хладнокровные люди набирались терпения и ждали возможности отомстить. Они были неспособны предпринять шаги, которые могли бы поставить перед лицом опасности их товарищей.
Но Линдеманс оказался слабее своих менее известных коллег. Переживая за Веронику, которую он безумно любил, и брата и чувствуя косые взгляды своих коллег, беспокоящихся о бриллиантах и доверенных ему деньгах, Линдеманс решил заключить с противником сделку. Он был знаком с двумя голландцами, проживавшими в Брюсселе, которые являлись платными агентами нацистов. Один из них — Антоний Дамен, а другой — Корнелис Верлуп, мой «знакомый» по Эйндховену. Линдеманс тайно встретился с ними в кафе гостиницы «Гран Бульвар» на площади Рожье в Брюсселе и там за чашкой кофе предложил нацистам свои услуги при двух условиях: первое — немедленное освобождение Вероники и брата и второе — крупное денежное вознаграждение. Верлуп немедленно отправился к полковнику Гискесу, возглавлявшему в то время немецкий абвер в Бельгии, и рассказал ему о предложении Линдеманса. Гискес, видимо, понял, что ему представился счастливый случай обменять двух мелких рыбешек на кита. Через два дня он тайно встретился с Кинг Конгом в одном доме в окрестностях Брюсселя, где они беседовали в течение продолжительного времени.
Сделка была заключена, и на следующий же день немцы выполнили первое условие Кинг Конга. Вероника и брат Линдеманса покинули темное и сырое подземелье. Их заставили подписать документ, в котором говорилось, что с ними хорошо обращались, и выпустили на свободу наслаждаться весенним солнцем, заливавшим улицы Роттердама. Их радость неожиданного освобождения не была омрачена сознанием того, что это был первый шаг в цепи событий, которые через несколько месяцев завершились гибелью от болезней и голода двадцати пяти тысяч граждан Роттердама во время ужасной голландской «черной зимы».
Встав на путь предательства, Кинг Конг наслаждался первыми удачами. На радостях он снова ударился в разгульную жизнь.
Абвер, как я и подозревал, то ли из чувства соперничества, то ли из желания не распространять такую важную новость, не оповестил другие органы разведки — гестапо и службу безопасности — о том, что Линдеманс является теперь их агентом. Однажды гестаповцы совершили налет на штаб роттердамского Движения сопротивления. Они ворвались в подвал с пистолетами в руках. Линдеманс был среди бойцов Движения сопротивления. Для него это был решающий момент. Он должен был либо предать своих товарищей, либо погибнуть от руки какого-нибудь гестаповца. В течение секунды Кинг Конг колебался, но затем сделал выбор труса. Он поднял руку и сделал условный жест, чтобы полицейские поняли, что он их человек. Но не успел командир отряда полицейских дать команду опустить винтовки, как один из гестаповцев, неправильно истолковавший жест Кинг Конга, выстрелил в него. Ему показалось, что этот великан хотел схватить свой револьвер. Пуля попала Линдемансу в грудь, пробив одно легкое.
Линдеманса немедленно отправили в гестаповский госпиталь, так как командир понял, что это был не обычный боец Движения сопротивления. Для большинства людей такая рана оказалась бы смертельной, но Кинг Конг с его могучим здоровьем выздоровел через три недели. Когда Линдеманс лежал в госпитале, его посетил полковник абвера. Он хотел, чтобы Линдеманс оставался агентом абвера, а для этого надо было разработать план правдоподобного побега. Но Линдеманс сам предложил такой остроумный и вместе с тем чудовищный план, который изумил даже жестокого полковника. Товарищи Линдеманса по оружию помогут ему совершить «побег», им, устроят засаду, и все они погибнут. Сам же он беспрепятственно «убежит» из госпиталя. К сожалению, план удался и сорок семь доблестных солдат отдали свою жизнь, чтобы спасти вероломного командира.
В первые же месяцы Линдеманс оплатил немцам денежные подачки, предав несколько групп агентов. Одна такая группа, состоявшая из нескольких англичан — женщин и мужчин, работала на территории оккупированной Бельгии. Все агенты были арестованы и заключены в Схевенингенскую тюрьму. Там они подвергались зверским пыткам, пока смерть не сжалилась над ними. В Схевенингенской тюрьме, находившейся неподалеку от Гааги, для пыток имелись инструменты новейших конструкций, по сравнению с которыми средневековые орудия пыток, стискивавшие большой палец, и дыба казались детскими игрушками. Там были, например, стальные шлемы, которые надевались на голову по самые глаза. Через них пропускали электрический ток таким образом, чтобы он парализовал нервные центры головы. Тюрьма эвакуировалась так поспешно, что немцы не успели даже захватить с собой эти красноречивые доказательства своей безумной изобретательности. Когда я впервые увидел эти инструменты, кровь застыла в моих жилах. А Линдеманс, не задумываясь, предавал за деньги целые группы агентов. Многих из этих людей я знал, некоторые были моими друзьями, и я поклялся, что не успокоюсь, пока Линдеманс не получит по заслугам.
Арнемская трагедия была наивысшей точкой предательства Кинг Конга. Задание предупредить отряды Движения сопротивления в районе Эйндховена о готовящейся высадке десанта, чтобы они могли оказать помощь парашютистам, Линдеманс воспринял как счастливую возможность совершить новое предательство. Он выполнил свое задание, но не без труда: действия Кинг Конга показались местному руководителю Движения сопротивления подозрительными, и он арестовал его. Но странная случайность — канадцы послали в район Эйндховена офицера разведки, который должен был выручить Кинг Конга и убедить бойцов Сопротивления в том, что его действительно послало к ним союзное командование со специальным заданием. Пятнадцатого сентября, за два дня до выброски воздушного десанта, Кинг Конг в Дрибергене встретился с полковником Кизеветтером из абвера и сообщил ему все секретные сведения, которые доверило ему командование союзников. Правда, Линдеманс не упомянул слова «Арнем». В дальнейшем известная часть голландской прессы пыталась сыграть на этом, заявляя, что Линдеманс не мог предать воздушнодесантные войска у Арнема, так как он якобы не знал точного района их выброски.
Но этот довод — пустая болтовня. Линдеманс мог не упомянуть слова «Арнем», но он сказал полковнику Кизеветтеру, что выброска десанта произойдет севернее Эйндховена. Об этом он рассказал мне на допросе. В настоящее время каждая крупная воздушнодесантная операция, как известно, проводится с целью захватить определенный район и удерживать его в течение определенного периода времени. Парашютные войска — цвет армии — слишком дороги, чтобы попусту разбрасывать их небольшими группами. Немецкому командованию было достаточно один раз взглянуть на карту, чтобы понять, где именно «севернее Эйндховена» будут выброшены воздушнодесантные войска. Нетрудно догадаться, что никаких ценных объектов в открытом поле быть не может! Самыми подходящими объектами для воздушнодесантных войск были мосты в Граве, Неймегене и Арнеме. Если бы парашютисты захватили эти мосты и удержали их до подхода главных сил, то союзники овладели бы важным плацдармом, с которого можно было бы нанести решающий удар в самое сердце Германии.
Поэтому предательству Линдеманса нет оправданий. Он раскрыл полковнику Кизеветтеру совершенно секретный план выброски воздушнодесантных войск «севернее Эйндховена» за два дня до ее начала и тем самым обрек Арнемекую операцию на полный провал.
VIII
Одно дело — поклясться привлечь Линдеманса к ответственности, а другое — осуществить это. Как я уже упоминал в предыдущей главе, у меня было много других дел, и мне приходилось работать одному, не имея даже необходимых транспортных средств. Многие высокопоставленные лица голландского Движения сопротивления высказывались против публичного суда над Линдемансом. Некоторые из них, кто был дружески расположен к нему и оказывал ему всяческую помощь, не хотели, чтобы народу стало известно об отсутствии у контрразведки союзников элементарной проницательности. Другие искренне считали, что если такого популярного человека показать как предателя, то престиж голландцев в глазах союзников сильно пострадает. Создалась сложная политическая и дипломатическая обстановка. Бюрократия, которая так часто впутывается в колеса правосудия, может иногда остановить даже медленный ход непопулярного судебного дела. Так оно и случилось. Мне, правда, повезло: штаб верховного главнокомандующего поздравил меня с поимкой крупной «дичи». Но это не помогло мне посадить Линдеманса на скамью подсудимых.
В рождество 1944 года, как упоминалось в 7-й главе, я заболел. Получив трехмесячный отпуск по болезни, я возвратился в Лондон. К этому времени английские газеты пронюхали о «секретном» заключенном. Линдеманс все время находился в том крыле тюрьмы в Бреда, которым занимался я, но каким-то образом стало известно об его отправке в Англию Ходили слухи, что какой-то голландский офицер тайно содержался в лондонском Тауэре. Жадная до новостей пресса живо откликнулась на эти слухи. Газеты запестрели сенсационными заголовками. По моему предложению представители голландского правительства в Лондоне обратились в английскую цензуру с просьбой не разрешать опубликования каких-либо материалов о причинах ареста Линдеманса, поскольку дело этого человека находилось в стадии расследования. Главный цензор согласился с ними. С этого времени газеты со свойственным им благоразумием перестали печатать подобные материалы.
Даже дело Линдеманса не смогло прервать моего отпуска. Он в целости и сохранности находился в моем личном крыле тюрьмы в Бреда. Было маловероятно, что в мое отсутствие кто-нибудь подумает о том, чтобы судить его, и хотя я нервничал при мысли, что предателю удастся уйти от заслуженной кары, мне было приятно сознавать, что он не сможет больше вредить союзникам. К тому же для этого неуклюжего, но энергичного гиганта, лишенного восторгов и преклонения со стороны обожателей и в течение нескольких недель размышлявшего над своей судьбой, полное бездействие было, пожалуй, самым жестоким наказанием, которое только можно было придумать. В июне 1945 года я вернулся к делу Линдеманса, и первое, что я сделал, так это приказал перевести его из тюрьмы в Бреда в мрачное подземелье, прозванное «Апельсиновой гостиницей», которое составляло часть Схевенингенской тюрьмы. Там, в камере, в которой, может быть, раньше находились его товарищи, которых он так подло предал, Линдеманс будет знать, что он на один шаг приблизился к своему роковому концу.
Одиночество и отсутствие обожателей, питавших непомерное тщеславие Линдеманса, лишили его аппетита. Он страшно исхудал. Его огромные мышцы без физических упражнений стали дряблыми. Одежда висела на нем как на вешалке. Волосы Линдеманса поседели, а глаза стали тусклыми. Всякий раз, когда я приходил к нему, он в припадке, с пеной на губах, ползал по полу камеры, прося пощады. Но какой пощады может ждать человек, который предал своих товарищей по оружию, погубил семь тысяч человеческих жизней в Арнеме. К этому человеку я не чувствовал ничего, кроме отвращения, и делал все возможное, чтобы он предстал перед судом.
С такими мыслями шел я в свой кабинет, находившийся теперь в здании, которое занимала голландская контрразведка. Мне надо было взять некоторые документы из дела Линдеманса, чтобы приложить их к рапорту о привлечении его к суду. Архивные комнаты в штабе разведки охранялись как нельзя лучше. В них разрешалось входить только старшим офицерам, причем в исключительных случаях. За взятые документы приходилось расписываться. Во избежание обмана и подделок росписи на реестрах и удостоверениях личности сверялись. Здание охранял усиленный караул. В прошлом мне неоднократно приходилось видеть, какие меры предосторожности принимались нашими органами безопасности, и я с полной ответственностью могу заявить, что лучшую охрану секретности, чем в этом штабе, трудно представить.
Но когда я пошел в архив, чтобы взять дело Линдеманса, я не нашел его на месте. Я искал его на соседних полках, в других комнатах, надеясь, что его случайно положили в другое место. Но все было бесполезно. Я проверил систему учета документов, чтобы убедиться, что она не изменилась за время моего отсутствия. В книге входящих документов не значилось, что здесь хранились какие-либо документы по делу Линдеманса. Более того, в книге учета документов сама фамилия «Линдеманс» была зачеркнута!
Начались розыски пропавшего дела. Случайно я узнал, что один старший офицер взял его несколько дней назад. Когда я набросился на него, он сказал, что некоторое время держал его у себя, а затем передал другому старшему офицеру. Я обратился ко второму офицеру. Оказалось, он никогда не видел дела Линдеманса. Первый офицер страшно удивился. Он заявил, что может под присягой сказать, что второй старший офицер взял дело такого-то числа. На этом все кончилось. С того дня я так и не видел дела Линдеманса. Все мои попытки найти его оказались тщетными.
IX
Я, как видно, страшно надоел старшим начальникам со своими требованиями привлечь Линдеманса к суду, и в октябре 1945 года меня неожиданно повысили в должности и перевели на работу в Германию. Предчувствуя такое перемещение, я давно шутил с товарищами по этому Поводу. Старинная голландская поговорка гласит: «Тот, кто хочет ударить собаку, всегда найдет палку». Я давно понимал, что после ареста Кинг Конга такую палку найдут и для меня.
Но я не жалел о том, что сделал. Я только чувствовал угрызения совести, что не достиг большего. Я всегда страстно любил Голландию — свою родину — и считал, что народ должен знать правду, даже если она горькая. Однако лишь незначительная часть голландского народа знает причины арнемской катастрофы. Людям вдалбливали, что в поражении повинна погода или безрассудство фельдмаршала Монтгомери, который якобы не имел в своем распоряжении достаточных сил и средств, или же объясняли его просто игрой случая. Казалось, никто не знал, что Линдеманс предал союзников еще до выброски воздушного десанта и что до тех пор, пока его будут тайно держать в тюрьме, — а это могло длиться долго, — народ не узнает действительной причины арнемской катастрофы.
Шли месяцы. Дело Линдеманса немного прояснилось. В мае 1946 года, когда я уже был в отставке, произошло удивительное событие. Война в Европе кончилась год назад, и на английскую прессу теперь не распространялись цензурные ограничения военного времени. Печать, которая часто выступала в защиту отдельных лиц, боролась с бюрократизмом и оказывала давление на различные организации, стремясь положить конец несправедливости, теперь требовала сообщить, что случилось с «тайным заключенным лондонского Тауэра».
Эта кампания длилась несколько дней. Газеты Англии и европейского континента, придерживавшиеся различных политических взглядов, горели одним желанием — знать факты. «Голландский офицер» был арестован более чем восемнадцать месяцев назад. Если бы его судили, каковы были бы результаты судебного процесса? По каким причинам он еще не предстал перед судом? Такие вопросы задавали все. Перед лицом таких требований голландское правительство могло принять только одно решение. Было объявлено, что в июне 1946 года будет заседать специальный трибунал, на котором будет слушаться дело Христиана Линдеманса, обвиняемого в предательстве.
(Здесь я хочу заметить, что все мои сведения о дальнейшей судьбе Линдеманса, поскольку я уже не имел к нему никакого отношения, основаны на слухах и сообщениях официальных голландских органов. Уехав из Голландии, я, естественно, потерял доступ к соответствующим материалам. Правда может содержать элементы неизвестности, но ни в коем случае не выдумки, и если это так, то мы не в праве не верить официальной версии. К тому же теперь неоткуда было получить данные, подтверждающие или отвергающие официальное сообщение, и ничего не оставалось, как считать его единственно правильным. Но дело Линдеманса, как всякое нашумевшее дело, имело целый ряд пробелов, и понятно, что многие хотели получить исчерпывающие и убедительные объяснения.)
Схевенингенская тюрьма, — пожалуй, самая большая в Голландии. В ней нацисты содержали политических заключенных и сгноили многих выдающихся голландских патриотов. После изгнания фашистов из Голландии в главном здании тюрьмы создали специальный госпиталь для лечения оставшихся в живых заключенных, которые настолько ослабли, что не могли двигаться. Постепенно тюрьма превратилась в настоящий госпиталь. Только одно крыло использовалось не по назначению. В нем содержались коллаборационисты, шпионы и важные уголовные преступники, среди них находился и Христиан Линдеманс. Он слабел с каждым днем и так исхудал, что кожа, казалось, висела складками на его гигантском скелете. Кроме всего прочего, он был парализован. Тюремные врачи, зная, что у Линдеманса было пробито одно легкое, стали подозревать у него туберкулез и поэтому из сырой каменной камеры перевели его в тюремный госпиталь для исследований и лечения.
В голландских тюремных госпиталях обычно не встретишь женщин-сестер, но поскольку Схевенингенская тюрьма стала скорее госпиталем, чем тюрьмой, этого правила больше не придерживались. Линдеманс уже не был атлетом, который мог вскружить голову любой девушке, но тем не менее одна из сестер влюбилась в него, если только верить официальной версии.
Может быть, они знали друг друга раньше, когда Линдеманс мог одной рукой подбросить в воздух взрослого человека и выпить вина больше, чем трое мужчин. Вполне вероятно, что ее привлекла слава Линдеманса и что она не считала его виновным. Что бы там ни было, но мы никогда не узнаем, что заставило эту сестру помочь Линдемансу избежать последствий надвигавшегося суда.
Линдеманс находился один в палате тюремного госпиталя. Снаружи дверь закрывалась на засов. Единственное оконце было заделано железной решеткой. Палата находилась на четвертом этаже. Обстановка явно не способствовала побегу. К тому же следует учитывать тот факт, что Линдеманс был частично парализован и вообще очень слаб. Однако, согласно официальной версии, смелый план побега почти удался. Сестре удалось пронести стальную пилу в палату Линдеманса. Этой пилой она собиралась перепилить толстые железные прутья решетки, причем так, чтобы внешне они казались целыми, но их можно было бы снять одним усилием. Эта сестра имела помощника по прозвищу Поющая Крыса, который отбывал короткий срок заключения. По ее просьбе ему позволили ухаживать за больными.
Человек, который пытался перепилить прутья железной решетки стальной пилой, знает, какая это нелегкая работа, особенно если нельзя создавать шума. Сестры госпиталей обычно перегружены работой и не имеют ни минуты свободного времени. К тому же они всегда работают под наблюдением врачей. Однако в данном случае сестра имела столько свободного времени, что часами пилила решетку в палате Линдеманса, не вызывая подозрений со стороны врачей. Конечно, сестра могла меняться с Поющей Крысой, но и тогда она должна была стоять около палаты на случай, если кто-нибудь войдет в палату неожиданно. Столько работы, и никто ничего не заметил! Для тюремного госпиталя это было более чем странно.
Вторую часть плана осуществить было значительно труднее. Заговорщики должны были решить, как Линдеманс, после того как он пролезет через окно, спустится на землю. Ведь его палата, как я уже говорил, находилась на четвертом этаже.
В этой части стены не было ни водосточной трубы, по которой Линдеманс мог бы спуститься вниз, ни выступов. Поэтому договорились так: в ночь побега Поющая Крыса из окна кладовки, которое находилось рядом с окном палаты Линдеманса, выбросит резиновый шланг. По нему-то Линдеманс и спустится вниз.
Раньше для Линдеманса это не составило бы большого труда. Его сила позволила бы ему спуститься по шлангу с любой высоты, лишь бы шланг выдержал его огромную тяжесть. Теперь Линдеманс был крайне слаб и к тому же парализован. Правда, вес его намного уменьшился, что было значительным облегчением для рук, но это не решало дела. Когда я видел Линдеманса в последний раз несколько месяцев назад, он едва ли смог бы сделать на веревке узел. Теперь же, еще больше ослабев, — Линдеманс долго болел и потерял аппетит — он должен был решиться на подвиг, совершить который смог бы далеко не каждый опытный и бесстрашный вор-взломщик.
Однако, как ни странно, согласно официальной версии, Линдемансу удалось спуститься по резиновому шлангу. Но он наделал слишком много шума, и часовые, почувствовав что-то неладное, схватили его. Через несколько минут Линдеманс снова очутился за решеткой.
Казалось, теперь власти должны были приложить все силы к тому, чтобы арестовать помощников Линдеманса, благодаря которым он чуть было не совершил побег за несколько дней до суда. Не надо было долго думать, чтобы заподозрить сестру, которая столько часов посвятила заключенному. Если сразу трудно было доказать ее соучастие в преступлении, следовало хотя бы заменить ее другой сестрой. Но по совершенно необъяснимым причинам ее не арестовали и даже не сняли с работы.
День суда приближался. Вскоре весь мир должен был узнать о предательстве Линдеманса. Наконец-то фальшивый кумир окажется низвергнутым! Но судьба сыграла еще одну злую шутку… Линдеманс лежал в кровати, когда за два дня до суда во время обычного утреннего обхода врачи вошли в его палату. Он был мертв. Рядом с ним неподвижно лежала сестра. Она еще дышала. Ее тотчас же отправили в госпиталь, где ей дали сильное рвотное средство и сделали все возможное, чтобы привести ее в чувство. Через некоторое время она пришла в себя и призналась, что дала Линдемансу восемьдесят таблеток аспирина и столько же проглотила сама. Она рассказала, что они договорились покончить жизнь самоубийством.
Так предатель обманул правосудие. Теперь он находился вне досягаемости закона, но какова дальнейшая судьба сестры, которая помогла Линдемансу избежать суда? Ее, несомненно, должны были привлечь к ответственности: во-первых, она принимала участие в устройстве побега заключенного и, во-вторых, и это самое важное, совершила убийство. Однако сестра, которая была бы рада отделаться многолетним тюремным заключением, так и не предстала перед судом. Впоследствии она занимала ответственные должности в голландских государственных учреждениях. Все это кажется мне очень странным.
Корнелис Верлуп, к моему удивлению, также избежал суда. Я слышал из различных источников, что впоследствии, находясь на службе в одном голландском учреждении, он занимал официальный пост в Германии. Весьма любопытное вознаграждение для человека, предавшего родину. Даже не хочется этому верить.
Специальный трибунал, который должен был судить Линдеманса, распустили, и он не провел ни одного заседания. В голландских газетах появились заметки о смерти Линдеманса. Дело было официально прекращено.
Итак, Линдемансу, этому распутному, тщеславному, жестокому и трусливому человеку, повезло с женщинами и в конце его жизни.
Ведь если бы Линдеманс не появился тогда в антверпенском концентрационном лагере, чтобы освободить двух девушек, я никогда не заподозрил бы его в предательстве.
Линдеманс был самым опасным шпионом из тех, с которыми мне приходилось сталкиваться на своем веку: я имею в виду не только его методы, но и вред, причиненный им союзникам. Некоторые могут не согласиться с заявлением, что именно преступные действия Линдеманса продлили войну на шесть месяцев. Но семь тысяч убитых и раненых доблестных «красных дьяволов Арнема», гибель многих людей — участников Движения сопротивления и преданных Линдемансом секретных агентов, замученных в застенках гестапо, — дело его рук, и этого нельзя отрицать. Смерть Линдеманса, последовавшая за несколько дней до суда, помешала людям узнать всю правду. Этим не замедлили воспользоваться. Отдельные лица стали предпринимать попытки обелить Линдеманса. Английская пресса собиралась рассказать читателям о его деятельности и смерти. В связи с этим представитель голландского правительства в Лондоне предложил мне опровергнуть тот факт, что Кинг Конг — виновник провала Арнемской операции. Но для меня Линдеманс был не мальчиком, который по неопытности наделал много глупостей, а подлым предателем, за деньги продававшим врагу важнейшие секретные сведения.
