Высокое, высокое небо. Бескрайнее, широкое поле. Пустынная, длинная дорога, у которой нет конца. И по этой дороге плетётся моя бабушка, а за ней я, резвясь, как жеребёнок. То прыгну в придорожную канаву, то взбегу на бугор. То снова вернусь.

Тихо бредёт бабушка, хотя и на трёх ногах. За третью у неё суковатая палка — клюка из дикой яблоньки. А у меня на плече прутик. И на нём вторые лапти. Одни на мне, тоже новенькие. Обула меня бабушка в дальний путь. Сама аккуратно обернула портянки, сама зашнуровала оборки, чтобы не потёр я в дороге ног. Лапти эти для праздников. Обычно с весны до осени я бегал босиком. Сплёл мне их покойный дедушка. Плёл крепко, из отборного лыка, в четыре слоя, чтобы я его долго-долго помнил. Одни точно по ноге, другие с запасом, на рост. Вот они красуются на прутике, жёлтые, любо-дорого глядеть!

Другого имущества у меня нет. Мне легко-легко. А бабушке трудно. У неё наш общий узелок с харчами. Да ещё узелок с бельишком и полотенцами для меня.

— Давай, бабушка, понесу!

— Не торопись, внучек, твоя дорога длинней, сиротская твоя поклажа потяжелей.

От таких слов мне хочется плакать. Всегда становится очень грустно, когда бабушка меня жалеет.

Её бы жалеть нужно — она старенькая. А меня-то что? Вот увидел бабочку — и за ней. Заметил ящерку — ив погоню. И счастлив. Даже на скучной дороге мне весело.