Приманили пироги не меня одного, все наши ребятишки о них мечтали. А Толька-попович, рассказывая, какие в богатых домах праздничные пироги пекут, раззадоривал наш аппетит.

Оказывается, есть в селе такие богатые дома, что из одной белой муки булки выпекают. Да ещё изюму туда сыплют. Да ещё миндаля. Да ещё, бывает, и орехов.

Поповичу лучше знать — всегда вместе с отцом ходит по богатым домам, всякие булки пробовал.

На иных бывает сахарная корочка. А на других даже сахарные барашки.

Все мы, слушая его байки, облизывались. Андрон от нетерпеливой жадности даже похудел.

«Уж если ему за хриплый голос пирогов дадут, мне за мой ангельский наверняка лучшие куски достанутся», — думал я. И вкладывал на спевках такое старание, что регент меня то и дело по голове гладил.

И вот долгожданные дни наступили. Вместе с весной, с разливом, пришёл и православный праздник пасха. Досталось тут нам, хористам. День и ночь пели, спевались. Даже со школьных занятий нас Алилуй в церковь уводил. И в праздник всё пели, чуть с ног не валились. Совсем одурели. И уже не понимали, что тянем, все слова смешались.

И так пирогов нам хотелось, что вместо заученного, но непонятного «Святися, святися, Новый Иерусалиме» сбивались и пели: «Святися, святися, пирог испекися!»

Алилуй иной раз прислушается и хлопает нас по затылкам:

— Цыц, озорники! Что за чушь несёте?

Чуть живых, на заплетающихся ногах потащил он нас, малышей, по приходу. Мало того, сами едва шли, мы ещё помогали тащить кресты, хоругви, неудобные тяжёлые иконы.

Ничего, терпели. И в чистых горницах богачей пели, и в подметённых дворах, если в дом не пускали, голосили. Из последних сил тянулись. Подбадривались, поглядывая на пироги. Шла за нами покрытая чистой дерюжкой телега. В неё и складывали выпетые нами пироги. Лошадью правил кривой церковный сторож, с крючковатым носом, как у филина.

Он принимал пироги, яйца, крашеные и некрашеные. Складывал их в лыковые кошели. Подносили ему и выпить, и нос его краснел всё больше.

Когда телега наполнилась, сторож завернул поповского сытого коня и уехал. Потом вернулся, и ещё раз телега наполнилась. Мы уже в уме подсчитали, по скольку же нам достанется пирогов. Помногу. Была забота, как донести.

Окончилось наше шествие только к вечеру. Охрипшие, обалдевшие, похудевшие, поторопились мы в церковь на делёжку. Один другого обгоняя, в рысь перешли. И иконы и хоругви на себе тащили — ничего. Откуда и силы взялись! Казалось уже совсем и духу в нас не осталось.

Вбежали в пустынную церковь, а пирогами что-то и не пахнет. Сложили хоругви, расставили иконы. Посмотрели туда-сюда — нет пирогов. Даже крошек от них не видно.

Пришёл сторож посмотреть, не растеряли ли мы церковное имущество, ухмыльнулся и говорит:

— Тю-тю, уплыли!