29 ноября 2006 года.

В октябре 2005 года был учрежден новый национальный праздник — 4 ноября. По замыслу кремлёвских политтехнологов псевдоисторический антипольский контекст этой даты должен был превратить его в сплачивающий нацию день ненависти к Западу.

Замысел верхов с энтузиазмом, даже напугавшим власти, был подхвачен фашиствующими низами, уже второй год подряд превращающими День народного единства в День Нациста.

Польша неслучайно была избрана Москвой в качестве одного из ключевых объектов своей новой assertiveness. Здесь и глубокие исторические традиции, и удачное сочетание в образе Польши черт «ненавистного Запада» и «вероломного союзника», и, наконец, роль, которую польский президент сыграл в победе «оранжевой революции», два года назад так смертельно напугавшей Москву. Кремлевские инсайдеры не раз повторяли мне тогда одну и ту же фразу — «Владимир Владимирович никогда не простит того унижения, которое ему пришлось пережить на украинских выборах». Словом, Польше, видимо, предстоит долго ещё удерживать почетное место в кремлевском шорт-листе врагов России.

Как же реагировать Польше на поток оскорблений кремлевских пропагандистов, ветеринарное эмбарго, газовую удавку внуков Молотова-Риббентропа? Позволю себе дать несколько скромных рекомендаций.

1. Не задавайте себе бессмысленного вопроса — а что же Россия хочет от Польши? Когда российского министра иностранных дел Сергея Лаврова спросили, а чего, собственно, Россия хочет от Грузии, он секунд тридцать озадаченно молчал, а затем мрачно выдавил замечательную фразу: «Грузия сама знает, чего мы от нее хотим». Когда тот же вопрос задали Владимиру Путину, он ответил: «Грузия должна прекратить антироссийскую деятельность».

Проблема в том, что Москва сама не знает, чего она хочет от Грузии, от Польши, от Украины, от США. Ее поведение на международной арене — это не реализация сознательно продуманной долгосрочной стратегии, а невротические реакции пациента страстно жаждущего «величия», «уважения» к себе и унижения воображаемых обидчиков.

Худшей возможной реакцией со стороны Польши было бы уподобиться «русскому пациенту» и ответить ему собственной невротической реакцией — втянуться еще раз в бесконечный цикл выяснения исторических обид и претензий. Надеюсь, что, реализовав наконец свой цивилизационный выбор и став частью европейского пространства не только мировозренчески, но и институционально, Польша навсегда избавилась от своего «русского комплекса».

Все сегодняшние и будущие ветеринарно-газовые проблемы в польско-российских отношениях нужно рассматривать не как продолжение вечного «спора славян между собою», а как чисто технические проблемы в экономической сфере между Российской Федерацией и Европейским Союзом. Эти проблемы должны решаться не аппеляциями к поэзии Пушкина и Мицкевича или прозе Достоевского, а скучными бюрократическими процедурами, осуществляемыми чиновниками Еврокомиссии. Польша ни в коем случае не должна пытаться вовлекать Евросоюз в некую идеологическую или политическую конфронтацию с Россией, но в то же время ей следует жестко настаивать на выполнении европейской бюрократией юридически зафиксированных обязательств по защите экономических интересов всех равноправных членов ЕС.

Конечно, сегодня Польше, которая сама является частью Запада, не угрожает тотальное предательство Запада, как это было в 1939 или 1945 годах. Но маленькие предательства ради далеко не бескорыстных отношений с «другом Владимиром» вполне возможны. Достаточно вспомнить одного бывшего немецкого канцлера, который прилежно служит сегодня менеджером среднего звена в одном из региональных подразделений путинской газовой монополии. Есть страны, которые понимают ваши проблемы в отношениях с Россией гораздо лучше и симпатизируют вам больше, чем все ваши европейские и атлантические союзники. Это бывшие обитатели советских бараков в нашем общем с вами социалистическом лагере — Украина, Белоруссия, Молдавия, Грузия, Армения и далее по списку. Каждая из этих стран по-своему сталкивается с неодолимым психологическим зудом «русского пациента» по воссозданию «либеральной империи», «евразийского союза», «доминирования на постсоветском пространстве» и прочих глюков, приятно ласкающих эрогенные зоны коллективного постимперского подсознания российской «элиты». Особенно показательна ситуация с Белоруссией. Это тот единственный случай, когда Москва знает, чего она хочет от своего соседа. Она хочет объединения с Белоруссией, то есть поглощения ее в качестве одного или нескольких субъектов Российской Федерации. Эта цель сегодня абсолютно недостижима. Она была вполне реальной лет десять тому назад.

Исторический парадокс заключается в том, что «последний диктатор Европы», этот homo sovieticus par excellence, во всех будущих учебниках белорусской истории будет заслуженно назван отцом белорусской независимости. Он десять лет водил за нос жаждущую его объятий Москву обещаниями на ней жениться. На самом деле он ни на секунду не собирался променять свое положение диктатора европейского государства средних размеров на пост секретаря минского обкома.

Он выигрывал время, необходимое для постепенного созревания белорусского национального и государственного самосознания, которого в начале 90-х просто не существовало.

А чем же все-таки закончится эта клинически неизбежная стадия российского маниакально-депрессивного синдрома? Лучше всех ответил на этот вопрос все тот же Лукашенко — «Россия потеряет своих последних друзей и сделает себя посмешищем всего мира».