Курская дуга…

Тянулась она на много километров от Белгорода, огибая Курск, до Орла.

Много дней шли бои, стонала русская земля. Горело все, что могло гореть, а бойцы наши стояли насмерть, своей дерзкой стойкостью изматывали силы врага.

Но всему бывает предел. Бои под Прохоровкой стихли. На нейтральной полосе все замерло. Жизнь продолжалась только в окопах.

Над степью иногда взлетают ракеты; Они льют злой мертвенный свет. Кажется, что все изуродованное боем движется на меня в струях горячего июльского воздуха.

Перед поиском разведчику полагается спать, но только какой же тут сон? В такую ночь хочется думать и вспоминать. Но выдать себя, показать, что делается у меня на душе, нельзя: неловко перед товарищами.

Я сижу у входа в блиндаж и вспоминаю. Вчера я получил письмо из далекого Казахстана. Сквозь написанные материнской рукой строчки я вижу залитые солнцем хлопковые поля, зеленые сады и седые вершины гор, сверкающие реки, людей – моих друзей, близких и – просто людей.

Мне не удалось ответить на письмо матери. Случилось так, что нас сразу с марша бросили в бой, а сейчас уже ночь. Ночь перед первым поиском.

Степь как будто затаилась, и небо опускается. Отсветы ракет ложатся на кромки туч, и сердце почему-то замирает. Падают первые тяжелые капли дождя.

Мысленно я все еще пишу ответное письмо матери, но в то же время думаю о другом: первый поиск и – дождь. Разве это возможно?

Кто-то останавливается рядом и кладет руку на мое плечо. Это старший нашей поисковой группы, сержант Юсупов, крепкий, красивый парень, молодой, но уже бывалый разведчик. Мы молчим и слушаем, как еще далеко в степи гудит дождь. Гул приближается, нарастает; нас хлещут струи воды, а Юсупов спокойно говорит:

– Время. Поехали.

Наша полуторка ушла в темноту. Фар, конечно, не зажигали. «Российский вездеход» несколько раз сползал со скользкой, разъезженной дороги в кювет. Хлюпая в грязи, мы подкладывали под колеса снопы необмолоченной пшеницы, а потом, надрываясь, выталкивали машину на дорогу, чтобы через сотню метров повторить все сначала.

Когда мы наконец добуксовали до штаба, дождь перестал. И нас сразу, не спрашивая документов, провели в штаб дивизии: здесь хорошо знали и Владимира Юсупова, и напористого, с мягкими серыми глазами и тихим голосом Николая Шолохова, и порывистого, атлетического сложения весельчака Ивана Федотова.

Меня в штабе не знали, но и я вошел вместе со всеми, все еще не веря, что вот так, сразу, попаду к самому большому в моем представлении начальнику. До этого я единственный раз в жизни встречался с командиром полка гвардии майором Билаоновым.

Случилось это так. Наш взвод автоматчиков бросили на левый фланг полка с задачей: на случай фланговой контратаки немцев встретить их внезапным огнем.

Окапываясь на первом в моей жизни поле боя, я, как учили меня в пехотном училище, не только ковырял сухую, прогорклую землю, но и все время наблюдал за окружающим.

Впереди стояли разбитые танки, пушки, чернели обгоревшие воронки среди уже скошенных хлебов. И вдруг мне показалось, что прямо на нас движется несколько снопов хлеба. Я не поверил себе и, смахнув нот, стал протирать глаза. Но снопы все-таки двигались.

Я доложил командиру отделения, тот – взводному. Офицер решил:

– Спокойно, не подавать вида, что заметили. Подпустим поближе – и залпом. Так и сделали.

– Залпом, пли!

Автоматы сработали без задержки. Немцы бросились врассыпную. Командир взвода приказал:

– Взвод, вперед! Взять пленного!

Пробегая мимо убитых и раненых, я заметил, что один из немцев не успел сбросить с себя сноп и ползет к чадящему, подожженному термитным снарядом танку. Я-бросился на немца, но все-таки подумал: ну вот, сейчас конец. Я маленького роста, а он – здоровенного. Но немец перепугался больше меня. Он сразу обмяк и даже не пытался сопротивляться. Даже помощь подоспевших товарищей не потребовалась.

После этого случая меня вызвал командир полка. Он, погладил щеточку черных усов и сказал:

– Хвалю за наблюдательность. Знаешь, кого взял?

– Никак нет!

– Вы напоролись на немецкую разведку, и ты взял доброго «языка». – Он немного помолчал и добавил: – Быть тебе разведчиком.

И вот я стою в штабе дивизии. Полковник Василевский командир дивизии, только что вернулся из корпуса. Накинув на плечи шинель, он прохаживался по комнате и курил. Начальник штаба и другие офицеры склонились. над картой, адъютант командира чистил плащ-накидку, телефонист сидел на снарядном ящике в углу и непрерывно продувал трубку.

Полковник взял стул от стола и подсел к нам. Это был плотный человек с седыми висками, добрыми запавшими глазами, к которым, густо сбегались морщинки. Василевский внимательно выслушал план предстоящего поиска, сделал несколько уточнений и, зная цену времени разведчика, суховато спросил:

– Значит, готовы действовать?

– Так точно! – за всех ответил сержант. Теперь, кажется, можно было бы и идти… Полковник поднялся. Вскочили и мы. Василевский стал поочередно, молча, пожимать всем руки. Когда остановился около меня, отрывисто спросил:

– Раньше в поиск ходили?

Я опять растерялся, замялся и, краснея, протянул:

– Нет.

Но тут же испугался, что меня могут отставить от поиска, а то и выгнать из разведки, и потому твердо, четко добавил:

– Но приказ готов выполнить.

Полковник Василевский усмехнулся, но больше ничего не сказал.

Наша поисковая группа выдвинулась на исходный рубеж-в боевое охранение полка. На переднем крае то слева, то справа погромыхивало. Противник по-прежнему «вешал» ракеты над нейтральной полосой, прошивал ночную темноту трассирующими пулеметными очередями.

Сержант Юсупов еще раз, но уже на местности, словно разбивая ее на маленькие участки, уточнил задачи разведчиков, проверил, как они знают и, главное, понимают свой маневр. Ответы удовлетворили старшего, и он, проверив снаряжение разведчиков, махнул рукой:

– Тронулись.

Перевалив бруствер полукольцевой траншеи, мы цепочкой двинулись к немецкой стороне.

Теперь для нас началась новая, скрытая жизнь. Нам нельзя было идти ни в рост, ни согнувшись, можно было только ползти. Ползти тихо, легко, не издавая ни малейшего шума.

Внезапно справа, совсем близко, раздался резкий металлический щелчок, а потом простучал пулемет. Тоненько подвывая, пули прошли в стороне.

«Это смена пулеметчиков, – подумал я. – Проверили замок оружия. Точно соблюдают время смены».

Сержант вытянул руку вперед и вправо, шепотом сказал:

– Туда.

Перекатываясь, разведчики сползли в неглубокую лощину, пересекающую нейтральную полосу наискосок. Долго лежали, присматриваясь и прислушиваясь, восстанавливая сбитое дыхание.

Вокруг – развороченная земля. Впереди – вырванные колья с остатками колючей проволоки. Это следы вчерашнего боя. Левая и правая группы прикрытия расползаются по сторонам и немедленно занимают выгодную оборону в воронках. Группа захвата начинает движение и проползает в брешь проволочного заграждения.

Я ползу впереди сержанта. Через меня он подает команды условными знаками. Не успел я перевалить минную воронку и подтянуть ногу, как услыхал резкий стук в подошву сапога. Это сигнал «Стой!»

Прижимаясь к земле и тихо раздвигая руками стерню, я осторожно чуть подтянул тело вперед и замер. Замерла и вся цепочка. Ко мне подполз сержант. Дышал он спокойно и размеренно – вот что значит тренировка, привычка. Пока он осматривался, я старался наладить дыхание.

– Блиндаж! – тихо произнес Юсупов, показывая на холмик земли.

И тут полоснула частая очередь, а в воздухе повисла ракета. От нее по земле ползли резкие тени. Ракета стремительно приближалась, ослепляя и вызывая желание поглубже втиснуться в землю. Она сделала полукруг над нами, а потом, шипя, коснулась земли прямо у ног Шолохова, вспыхнула последний раз и погасла. Навалился мрак.

Юсупов, как и я, рукавом маскхалата вытер пот со лба, улыбнулся и шепнул мне на ухо:

– Все в порядке. Не заметили. А потом подтолкнул:

– Вперед!

Наконец все четверо, вся группа захвата, у цели. Принимаем боевой порядок. Шолохов и я – на флангах, Юсупов и Федотов – в центре.

Затаив дыхание, лежим у бруствера вражеской траншеи, прямо под носом у немцев.

Впереди нас, за изгибом траншеи, виднеется холмий| блиндажа. Он аккуратно обложен дерном. От него в разные стороны тянутся два узких, глубоких хода сообщения.

Правее холмика, недалеко от входа в блиндаж, стоит пулемет с вытянутым прямо на нас хоботом. Это он минуту назад стлал над нами очереди трассирующих пуль. А сейчас он молчит, видимо, его хозяин ушел в блиндаж:

Подползаем чуть ближе. Сквозь узкую щель двери в траншею сочится полоска света, доносятся голоса и даже смех.

Похоже, нас и в самом деле не заметили.

Сержант пристально посмотрел на нас и тихо подал команду:

– Шолохов! На блиндаже закрыть дымоход и взять под наблюдение ход сообщения. Пипчук, наблюдать за траншеей, идущей от блиндажа. Федотов – за мной! Мы выскочили из-за бруствера и бросились вперед. Юсупов рванул дверь и вместе с Федотовым ворвался в блиндаж. Я залег над траншеей и не видел, что произошло в блиндаже. Но, как потом выяснилось, ребятам пришлось трудновато.

… Свет фонаря «летучая мышь» на мгновение ослепил разведчиков, Юсупов отскочил влево. Немцев оказалось четверо, а разведчиков – только двое. И это неравенство на какую-то долю секунды ввергло сержанта в оцепенение. «Их четверо, а нас двое. А стрелять нельзя – провал операции».

Под пристальным взглядом холодных, решительных глаз Юсупова, под черным отверстием пистолетного дула, немцы, ошеломленные внезапностью, начали поднимать вверх руки. Тут бы их и взять, но что делать с четырьмя? Нужен один «язык».

И это колебание наших разведчиков, наверно, уловили немцы. Они начали понимать, что с ними произошло: их застали врасплох в собственном блиндаже, на собственном переднем крае обороны, и всего лишь – двое русских.

Худощавый, выше других немец покосился на открытую дверь. В блиндаж больше никто не входил. Двое уже вошедших не стреляют, тогда немец истошно завопил:

– Pyccl Фойер!

За столом никто не пошевелился. И только один немец, щупленький, небольшого роста, сидевший спиной к Юсупову, как мышь, юркнул под стол, к той стене, на которой висело оружие. И вдруг сержанта охватило жуткое чувство: «Где Федотов?» Ему потему-то показалось, что Федотов не успел заскочить в блиндаж вместе с ним.

А Федотов, пятясь вправо от стола, уже заслонил оружие. Хитрость щуплого немца не удалась. Прикладом автомата Федотов прикончил его. Юсупов так же рассчитался со вторым.

Осталось двое – худощавый, высокий, и сутулый, в очках. Они теперь догадались, что русские стрелять не собираются. Высокий сделал рывок, раздался треск. Разбитое стекло «летучей мыши» и звон. Блиндаж окутала темнота. В воздухе поплыл запах керосина. Немцы бро-. сились на разведчиков. Завязалась борьба…

Темнота в блиндаже встревожила меня. Сердце сжалось так, что хотелось вскочить и броситься на помощь ребятам. Ведь они были так близко. Я слышал шум борьбы. Помочь? Но ведь у меня своя задача, и от точного выполнения ее зависит успех операции, жизнь всех нас.

… В этот момент, как я узнал потом, Юсупов рывком сбросил с себя повиснувшего на нем сутулого немца и вогнал ему в грудь нож. Худощавый получил удар автоматом, упал на нары и застонал. Юсупов вынул из-за пазухи маскхалата карманный фонарик и его лучом разыскал в темноте лицо последнего фашиста.

– Ваня, взять живым!

Но тут немец круто развернулся и упал с нар, а потом юркнул в сторону. Он напряг все свои силы, но рывка к висевшему на стене оружию не получилось. Теперь оружие прикрыл Юсупов. Немец понял бесполезность сопротивления. Он сразу ослабел и стал жалок. Разведчики быстро связали ему руки и с кляпом во рту вытолкнули из блиндажа.

Можно было отходить, но тут случилось то, чего в эту секунду мы не ожидали. По траншее к блиндажу кто-то шел. Уверенные, твердые шаги приближались.

Мы притаились, прижались к стенкам траншеи. Мысль работала быстро. Не дождавшись решения командира, я, теперь уж и не помню как, очутился у немецкого пулемета, нажал на спусковой крючок и дал длинную очередь вдоль «нейтралки». Но все-таки успел подумать, что стрелять нужно так, чтобы не задеть разведчиков из группы прикрытия.

– Гут, – донеслось до меня сквозь треск пулемета, и я увидел, как темная фигура повернулась и скрылась за изгибом траншеи. Проверяющий оборону, видимо, был удовлетворен: пулеметчики не спят. Дел у него было много, и он пошел проверять другой участок.

Когда шаги немца затихли, у нас на душе повеселело.

Покинув траншею, разведчики с «языком» устремились к своим. Зашуршала стерня. Тихонько звякнула колючая проволока на кольях. Потом все стихло.

Я по-прежнему оставался на месте, у немецкого пулемета. Теперь я, восемнадцатилетний парнишка, в одиночку стал группой прикрытия. Передвинув автомат, выполз на бруствер и лег на живот – так лучше наблюдать за траншеей.

Все было тихо. Но тишина могла насторожить противника, и я дал еще одну короткую очередь. Где-то справа мне ответил треск автоматов, а потом и ручных пулеметов. Может быть, проверяющий поставил в пример своим солдатам мою «бдительность».

Прошло пять, семь минут относительной тишины на передовой. «Немцы угомонились», – подумал я и, сняв затвор с пулемета, пополз, а потом, согнувшись, побежал догонять разведчиков. Очень не терпелось соединиться со своими.

И тут надо мной, словно на парашюте, повисла одна, вторая, а потом и третья ракета. Стало светло, как днем, и до чертиков страшно. Я упал на землю.

Напрягая глаза, разыскиваю своих. Впереди замечаю воронку. Рывок – и там! Но тут же, освещенный молочно-белыми ракетами, я, вероятно, был замечен противником. Над головой пронеслась первая очередь, потом вторая. Только и слышу свист пуль. Изо всех сил прижимаюсь к земле и начинаю гадать – заметили нас или не заметили? И если заметили, то кто в этом виноват? Может быть, я? Может быть, не следовало бежать? Хоть и согнувшись, но ведь я все-таки бежал. Может быть, лучше было бы ползти?

Впереди меня мелькнула темная фигура, скрылась. «Федотов!» – догадался я. Метрах в десяти от меня он свалил с плеч немца и своим телом прикрыл его, и я сразу понял Федотова – сейчас «язык» дороже всего на свете. Разведчик готов отдать за него свою жизнь. В нем сейчас весь смысл нелегкой нашей работы.

Но тут в воздухе расцвела красная ракета. Это сигнал пулеметчикам, артиллеристам, пехоте, минометчикам прикрыть наш отход. Сразу же впереди застрочили автоматы, залпом ударила батарея. Воздух над головой стал плотным и звенящим.

Мы, использовав мгновенную заминку немцев, стремительным броском преодолели уже расширенную брешь в проволочном заграждении и ввалились в свои траншеи.

Пока сержант докладывал начальнику разведки о выполнении задания, солдаты рассматривали немца. Худощавый, высокий, он стоял неподвижно и безмолвно, потом хрипло, по-русски, произнес:

– Гитлер не карош. Гитлер капут.

– Все вы теперь поете одну песенку, – буркнул Федотов, развязал пленному руки и принялся обыскивать. Немец был покорный и жалкий.

– Э-э! – заинтересованно протянул разведчик, рассматривая документы. – Птичка попалась приличная. Что надо! – И обратился к немцу: – Значит, обер-лейтенант?

– Я, – кивнул тот.

Переступая через ящики из-под патронов, в траншее показались начальник разведки Боровиков и Юсупов. Федотов повернулся и быстро пошел им навстречу.

– Товарищ майор, вот его документы. – Разведчик протянул бумажник и радостно выпалил:

– Обер-лейтенант!

Майор долго и придирчиво, как будто Федотов пытался сбыть ему залежалый товар, рассматривал документы и фотографии, потом тоже радостно улыбнулся и почти крикнул:

– Молодцы!

Но тут же опять обрел свою собранность и сказал:

Разведчики почувствовали прилив новой, веселой энергии. Словно рукой сняло усталость. Возбужденные успехом поиска, мы привычной цепочкой двинулись к своей видавшей виды полуторке.

Рассветало. В расстилающейся синеватой дымке чадила «нейтралка». Откуда-то издалека донеслась глухая пулеметная дробь, прерываемая уханьем мин.