Библиотека ***, в его старом доме. В убранстве комнате во всем проглядывается старинный штамп и холодность церкви. Все стены забиты шкафами, составленными из книжных полок; в них проделаны два боковых прохода и вделан камин (авторский) — с правой стороны, перед проходом. В глубине сцены, посредине, имеется ниша, в которую вставлено огромное кресло ***с инкрустацией и с деревянными подлокотниками, отделанными тканью, перед которым помещается огромных размеров массивный, прямоугольной формы стол, заваленный различными книгами и бумагами, с большущей лампой с одной стороны и с такой же лампой — с другой стороны. Спереди стола стоит небольшой бюст ***, почти в натуральную величину, с головой, опирающейся на правую руку, сжатую в кулак у виска. Перед левой книжной стенкой размещается большой кожаный диван, уже немного подпорченный, и два кресла, также кожаные, между которыми размещается небольшой столик. Два кресла также размещаются перед камином, с правой стороны комнаты. По всему периметру библиотеки, на уровне соответствующем трем четвертям высоты книжных шкафов, проходят балкончики с деревянными перилами, по которым можно перемещаться. На этих балкончиках, среди книг, симметрично располагаются портреты четырех поэтов, два портрета в глубине сцены и по одному на каждой из боковых стен. Эти портреты выписаны на дверцах шкафов, которые можно открыть из четырех тайников, и, где предположительно хранятся наиболее редкие и ценные книги. Также и эти четыре тайника, (едва различимы, поскольку дверцы на балкончиках открываются не до конца, так как при открытии упираются в перила балкона) будут использованы во время действия, по причине, которая нам будут известна несколько позднее.
Из четырех портретов два располагаются на дверцах шкафов, расположенных в глубине сцены — это портрет Данте (справа) и портрет Ариосто (слева) . Портрет Фосколо располагается на дверце правой стенки и портрет Леопарди — на дверце левой стенки.
При поднятии занавеса — при ярко желтом свете, свете болезненном и действующим угнетающе на психику, совершенно неестественном и навевающим сон, хотя и несколько разбавленном теплым, насыщенным фиолетовым светом — можно видеть, как *** спит в своем кресле, облокотившись на подлокотник, и, подложив правую руку под голову, — в той же самой позе, что и исполнен бюст, находящийся перед ним с левой стороны. *** кажется вылепленным из воска. Походит на куклу, созданную воображением Вероччи, и, посаженную перед письменным столом. На балкончиках, наверху, с четырех дверец, словно живые и только что сошедшие с картин, на нас смотрят Данте, Фосколо, Ариосто и Леопарди. В абсолютной тишине, все четверо в определенный момент начинают разом жестикулировать.
Фосколо, разгоряченный, с высоко поднятой рукой, и, раскрыв всю пятерню, показывает на Данте и старается вызвать того на разговор о судьбах современной Италии, чем он очень озабочен. Но Данте, неприветливый и рассерженный, только недовольно водит плечами и энергично показывает пальцем «нет» и «нет».
Леопарди, со своей стороны, осуждающе качает головой, то туда, то сюда, и беспомощно разводит в сторону руками, словно хочет этим сказать, что все бесполезно и тщетно. В то время как Ариосто с улыбкой, полной мудрого снисхождения, подавая знаки и головой и руками, пытается уговорить несчастного прислушаться к его совету: Помилуй, будет тебе! Будь магом самому себе и успокойся!
Эта сцена продлится небольшой промежуток времени, то есть до тех пор, пока не послышится стук в дверь, находящуюся в правой стене.
*** едва вздрагивает при этом, но этого оказывается достаточно, чтобы нарушить его безмятежный сон. И, действительно, четыре поэта тут же откроют, насколько это возможно, дверцы и тут же исчезнут внутри тайников, прикрыв дверцы за собой.
Снова слышится стук в дверь, но теперь сильнее. На этот раз *** отреагирует на стук, но все еще остается некоторое время неуверенным — на самом ли деле стучали в дверь или это ему только почудилось. Пока он сомневается, потихоньку начинает исчезать неприятный желтый свет и на смену ему приходит естественный, спокойный дневной свет.
***: Войдите!
В комнату входит старый камердинер Чезаре. Он держится с достоинством, но чем-то озабочен, отчего голос у него дрожит.
Чезаре: Ваше Величество, к вам пожаловал продавец пластинок из новой Студии Записи граммофонных пластинок.
*** (Смотрит на Чезаре, некоторое время что-то обдумывает, после чего говорит раздраженно). Ладно, можешь впустить его.
В комнату входит продавец пластинок новой Студии Записи с портативным патефоном, выполненным в форме небольшого чемоданчика, в одной руке и с уже открытым альбомом из шести пластинок — в другой руке.
Продавец пластинок: Мое почтение, Маэстро. Я принес вам пластинку, выпущенную под названием «Мои четыре поэта».
***: Как, она уже выпущена?!
Продавец пластинок: А как же еще, ведь это ваша пластинка! Послушаете?! (Помещает патефон на столик, находящийся у дивана. Открывает его, загружает ручкой механизм вращения пластинки и одновременно продолжает начатый разговор). Запись получилась идеальная, четкая; красота — необыкновенная. Студия Записи посылает вам шесть пластинок (насколько мне кажется, еще остаются три). Если вы пожелаете получить и другие…
Заканчивает заводить механизм вращения пластинки и кладет на диск патефона пластинку.
***: Нет, нет! Мне будет достаточно и одной! Вы, итак, мне уже оказывается много внимания!
Продавец пластинок: Все, готово. (Заводит пластинку).
Запись на пластинке (Слышится голос ***). Данте. (Пауза). Ариосто. (Пауза). Фосколо. (Пауза). Леопарди. (Пауза). Это четыре характера, каждый из которых является порождением своего времени, во власти которого они полностью находятся, сами того не осознавая, И, если Фосколо может вызвать Данте на диспут о судьбах современной Италии, столь близких ему; и, если Данте, никогда не изменявший своим убеждениям, отказывается с возмущением…
***: Нет, хватит! Снимите, пожалуйста, пластинку! Снимите! Прошу вас!
Продавец пластинок (Снимает мигом пластинку). Она что, вам не нравится?!
***: Нет, просто, дело в моем голосе — записанном на пластинку — который читает текст просто механически… Все это здорово, я ничего не имею против, но мне он действует на нервы. Вы можете оставить пластинки и поблагодарить от моего имени Студию Записи. Кто знает, может, они мне понадобятся и на самом деле…
Продавец пластинок (Сконфуженный). Как вас понимать?
***: Я это так, не обращайте на меня внимания. Я и действительно, видимо, стал голосом этой библиотеки.
Продавец пластинок: Вы даже не представляете, Маэстро, как все они пойдут нарасхват! Мое глубочайшее почтение!
***: До свидания!
Продавец пластинок раскланивается и тут же удаляется со своим портативным патефоном — чемоданчиком. Тут же появляется Чезаре; он как всегда держится чинно и торжественно объявляет:
Чезаре: Ваше Высочество, к вам…
*** (Вспыхивает, словно ужаленный). Вот что, хватит с этим обращением: Ваше Высочество!
Чезаре: Но мне приказала так обращаться к вам ваша синьора!
***: С каких это пор тебе это приказала, синьора?!
Чезаре: С недавних пор, ваше Высочество. Кроме того, она уточнила, что я так должен обращаться к вам до получения вами очередного титула. Я этого не могу игнорировать, будучи вашим покорным слугой…
***: Ладно, ладно! Кто там еще пожаловал?
Чезаре (Прежним тоном, только несколько тише, как если бы не было предыдущего разговора). Ваше Высочество, к вам пришла группа молодых людей.
***: Молодых людей?! Ко мне? Кто они?
Чезаре: Сказали, что они журналисты.
Шельци (Просовывает свою голову в дверь как в первом действии). Это я, Маэстро, я здесь с некоторыми моими друзьями. Если позволите…
Изнутри, за дверью, слышится шум голосов, среди которых можно узнать голоса Сарколи и Дианы. Но громче других звучат голоса двух юных делагианцев.
Первый делагианец: Нет, это совершенно аморально! Аморально!
Диана: Это просто курам на смех!
Сарколи: Насмешка над целым поколением!
Второй делагианец: Кому это, интересно, захотелось так подшутить!
*** (Обращаясь к Шельци). Но, что им тут нужно?
Шельци (Закрывает своим телом проход в дверь и предупреждает своих друзей находящихся за дверью). Вы сможете войти сюда, если только прекратите весь этот базар!
Чезаре (Обращается к ***). Если вы прикажете, я их тут же вышвырну!
***: Нет, не надо. Подожди.
Шельци (Обращается к вошедшей компании, которая крайне возбуждена). Говорить буду я.
***: Прямо-таки какое-то нашествие…
Сарколи (Буквально бросается в бой). Да, чтобы вы сами видели –
Шельци (Одергивает Сарколи). Будет тебе, Сарколи!
Сарколи: Нет, нет, при всем моем уважении к нему…
*** (Обращаясь к Сарколи). Чтобы видел что?
Сарколи: Что вам никто не давал такого права подшучивать над чувствами молодых!
***: Подшучивать? Мне? Я вас что-то не понимаю. Что происходит?
Первый делагианец: Он что, и дальше собирается разыгрывать нас?!
Второй делагианец: Не позволим!
Сарколи: Хватит! Баста!
Диана: Нет, вы только посмотрите на него!
***: Оставь нас, Чезаре.
И в то время, как Чезаре удаляется, уязвленный в своих лучших чувствах к хозяину, *** обращается к молодым:
Короче, в чем дело?
Первый делагианец: Мы все тут совершенно сбиты столку –
Сарколи: — Нет, хуже: мы все здесь возмущены!
***: Как вы смеете разговаривать со мною подобным образом?!
Второй делагианец: Да, мы возмущены, как аморальностью поступка –
Первый делагианец: — называй вещи своими именами: этим типично американским мошенничеством синьора Пьетро –
***: Пьетро? А что он сделал?
Первый делагианец: Смошенничал! Смошенничал!
*** (Ничего не понимая). — Смошенничал…?!
Шельци (Повышая голос). Черт подери, давайте хоть на минуту прекратим говорить на повышенных тонах! Неужели мы совсем разучились понимать друг друга даже в нашем узком кругу!
Диана (Неожиданно взрывается смехом, как в первом действии). Делаго… Делаго…
Сарколи: Прекращай, Диана, или я тебя тотчас же выставлю отсюда!
Диана: Это так смешно… так смешно…
*** (Идет навстречу Диане, с гордым видом). Но что тут смешного?
Диана: И мы тоже смешны, Маэстро…да и я сама, что поверила в такое… Более того, я преклоняясь перед вами за эту великолепную шутку…
***: Какую еще такую шутку?! Что вы этим хотите сказать? Я абсолютно не в курсе дела!
Шельци: Как, извините! Разве вы не в курсе, что ваш племянник сегодня выпустил в свет новую книгу Делаго?!
***: Я? Нет! Пьетро? Простите, какую книгу?
Первый делагианец (Говорит с подковыркой). «НОВЫЙ ГОЛОС»…
Сарколи (Тут же протягивает *** изданную книгу). Вот, полюбуйтесь: «Новые стихи Делаго»…
*** (Сильно удивленный, непроизвольно вскрикивает). Да это же моя книга!
Все присутствующие (За исключением Шельци, хором):
— Ха-ха, мы это знаем!
— Теперь уже ничего не поделаешь!
— Хорошенькая новость!
— Мы все это прекрасно знаем!
Шельци (В то время как остальные, возмущенные, продолжают отпускать свои реплики). — Да, это всего лишь только розыгрыш! Розыгрыш!
*** (Разговаривает громко сам с собой и сжимает, что есть сил от злости и горечи свои кулаки). — Ну, и дурак же я…ну, и дурак… ну, и дурак… (Продолжает совершенно ничего не понимать). …Неужели он решился на такое и опубликовал мою книгу под именем Делаго?
Первый делагианец (Показывает другим на ***). Притворяется, что он не в курсе всего этого!
*** (Как выше). … как он осмелился поступить подобным образом…?!
Сарколи: Потому что Делаго — это вы!
Второй делагианец: Вы что, будете и дальше отпираться?
Диана: Это бесполезно! И знаете почему? Потому что это он сказал нам сам…
***: Кто это вам сказал такое?
Сарколи и присутствующие (За исключением Шельци). Он! — Он! — Пьетро! — Он сам!
*** (Снова говорит сам с собой). Ну, и дурак же я… ну, и дурак…
Шельци (Говорит громко, пытаясь перекрыть голоса своих друзей). Нет, это не так! Послушайте меня! — Дело в том, что я в начале показал эти пробные оттиски одному человеку, который ранее уже читал рукопись. К моему удивлению, он весь загорелся, вскочил на ноги и объявил триумфально, что эта книга не была книгой Делаго, а вашей, и, что вы отказались от нее!
***: Отказался? Это не правда! Просто, я ее оставил там –
Сарколи: У Пьетро? Чтобы он ее опубликовал?
***: Нет, наоборот! Запретив ему делать это!
Сарколи: Каково, а? Слышали? — Так значит, это он сам пошел на такое предательство! И решил разыграть нас всех, без исключения!
Шельци (Кричит). Это не правда! Не придумывайте, чего не было! Это я его сумел вывести на чистую воду!
***: И он вам во всем признался…
Сарколи: Что это был розыгрыш, в этом нет сомнения!
Шельци (В то время как все остальные возмущены и все время повторяют): Розыгрыш! Розыгрыш! *** про себя повторяет, сжимая, что есть сил, со злостью и горечью свои кулаки: Ну, и дурак же я… Ну, и дурак… Самый настоящий дурак….
Шельци решительно возражает и выступает против всех присутствующих.
Нет! Пьетро не устраивал никакого розыгрыша! Скорее наоборот! Он намеревался защитить и вашу книгу, и вас лично. И именно я продемонстрировал ему –
*** (Буквально набрасываясь на Шельци). И, что вы ему там продемонстрировали?
Шельци (Разгневанный, шлепает всей пятерней о стопку листов из пробных оттисков). Что в книге, эти новые страницы, звучат фальшиво –
***: — Ха-ха, интересно! Теперь еще они и звучат фальшиво!
Шельци: — Нет, в тот момент я этого еще не знал! Но даже, если я этого и не знал — розыгрыш — розыгрыш раскрывается сам по себе!
***: Ясное дело! Как же еще могло быть иначе!
Шельци: — Я могу показать вам все те пометки, которые я тут сделал! В прочем, помните и о таком факте, что я, хотя и всегда ценил Делаго, но принимал его появление с определенными оговорками!
***: Ясное дело, розыгрыш! Какие тут могут быть сомнения! (Как выше). — Короче — как я это уже сказал ему… это был розыгрыш… тому нет другого объяснения… — розыгрыш и точка! — тем более, что вы теперь знаете, что Делаго — это я.
Сарколи: Извините, но, кто еще мог быть там, кроме вас!
Первый делагианец: Он в этом признался сам!
*** (Снова переходит в атаку на Шельци). Ваши оговорки? Ваши оговорки в адрес Делаго?! Его новаторский «стиль», в том смысле, как вы его понимали? Новаторский стиль, как он вам чудился? — «Это вам не шутка!» — А, что стоит одно только ваше заявление о том, что теперь на нас можно смело поставить крест? Можно смело поставит крест на нас, на старом поколении? Чем не розыгрыш, а? — Еще какой! — Особенно сейчас, когда открылось, что Делаго — это я.
Шельци: Вот именно, сейчас, когда открылось, что Делаго — это вы! И тут, знаете, раскрывается такое! (Снова шлепает всей пятерней о стопку пробных оттисков). Что вся эта бумага — книга — есть ничто иное, как манипуляция стиля! И позвольте заметить вам, что, тон, которым вы пользуетесь, разговаривая со мной, не отвечает больше моральным принципам нашей нынешней молодежи, к которой мы себя с полным правом относим –
***: — Стало быть, не отвечает?! Так?
Шельци: — Нет! Потому что для нас поэт — да будет вам известно! — больше не является высшим божеством на литературном Олимпе –
Сарколи: — Который может шутки ради выдавать себя за молодого человека, которым он не является!
Первый делагианец: Для нас теперь достаточно того, что мы знаем, что Делаго — это Вы!
Шельци: Да, достаточно! Потому что для нас поэт — должен быть, прежде всего, человеком! Видит Бог! Не бумагой с отпечатанным текстом, а… — КРОВЬЮ — ЛИЧНОСТЬЮ
*** (Сжимая обеими руками книгу и размахивая книгой, движется гордо, с рассерженным видом по направлению к Шельци). Стало быть, здесь нет человека? Нет никакой крови? А есть «Жизнь, пульсирующая не так, как у других», «другая жизнь», как вы сами об этом говорили? Нет — больше — Я правильно понимаю? Потому что мне уже немало лет? Молодость же для вас — это всего лишь число лет, и она не является для вас прерогативой духа? В этом заключается ваша мораль и это то, чем вы так кичитесь! Стало быть, я — не могу быть — моложе вас всех и чувствовать в груди то, что в вас еще только бродит и не находит себе выхода — и настолько отчетливо! — что я могу это выразить раньше вас — И, поскольку это явление является новым, выразить его иначе, как делал я это раньше!? И это вы называете аморальным, с точки зрения вашей морали, которая оказалась в данном конкретном случае осрамленной?! — Что ж, если это так, то — я честно признаюсь — что я разыграл вас! Да, разыграл!
Неожиданно из правой двери появляется Модони, весь ликующий, и, в сопровождении двух журналистов. Одновременно из левой двери появляются Тито, Джаффреди и Валентина, они удивлены, так как не ожидали увидеть здесь столько народу. Каждый постановщик пьесы может по-своему обыгрывать эту сцену, поскольку время от времени молодые персонажи, с одной стороны, и родственники, с другой стороны, и представители той или иной группы, будут обращаться к *** и разговаривать с ним одновременно. В то время как *** все это время будет располагаться посредине сцены. Наложение голосов, в прочем, должно происходить в течение короткого периода времени и должно быть естественным и характеризоваться живым участием в этом процессе всех присутствующих. Важно, чтобы при наложении диалогов, отчетливо прозвучали основные мысли, заложенные в текст пьесы.
Модони (Подбегает и обнимает ***). Великолепно, друг мой! Продолжай разыгрывать! Разыгрывай!
Шельци: Послушайте, но он разыграл нас!
Модони: Э. нет, в таком случае он разыграл меня!
Тито (Уже вошел возбужденный). Я это сразу заметил, папа! Я говорил о плагиате, поскольку не знал обо всех тонкостях дела! (Обращается к Модони). Я этого не знал!
Модони: Но, кто мог такое заподозрить!
Шельци: Я! Я это уже давно обнаружил…
Тито: Вы, когда? Что был плагиат? Я говорил о плагиате, поскольку не знал о розыгрыше!
Джаффреди (Тем временем, подойдет к *** и пошлепает его по плечу). Испытываю неподдельное и огромное удовлетворение!
Модони: Из тех, что может испытывать только он!
Джованна: Только он! И никто иной!
Сарколи: Но самое большое удовлетворение от всего этого испытываем мы!
Валентина: У меня такое ощущение, словно я освободилась от какого-то кошмара!
Тито: Разве я тебе не говорил этого? Я говорил о плагиате, поскольку не знал ничего о этой истории!
Модони (Обращается к молодым людям, подтрунивая над ними). Как же, как же: Делаго, новый поэт!
Валентина: Тито, помнишь, как ты говорил «Дедало»? Что он тебе снился даже по ночам!
Тито: В своей Америке и с книгами нашего папы!
Джаффреди (Обращается к молодым). Ну, что, получили свое, дорогие мои синьоры!
Шельци: Мы? Э, нет, извините! Мы пришли сюда –
Первый журналист (Перебивает Шельци и не дает ему закончить выступление). Синьоры, извините, просим прощения! Ради бога, Маэстро: там, у нас в машине осталась газета –
Второй журналист: — мы ждем только вашего официального подтверждения –
Модони: Это я их привез сюда. Будет такой шум, которого еще не видел свет! Они хотят тут же сообщить новость — но хотели бы в начале услышать всё от тебя –
***: От меня? Что именно?
Сарколи: Что история с Делаго была всего лишь розыгрышем!
Присутствующие: А, как же еще иначе! Ясное дело, что это был розыгрыш! Розыгрыш!
Первый журналист (Обращаясь к ***). Вы это нам подтверждаете?
***: Я? Разве вы их не слышите? Это они заявляют в один голос!
Модони: Ну, и разыграл же он вас всех! Как только разыграл!
Молодые:
— Нет! Ничуть!
— Разыграл нас?
— Он разыграл самого себя!
Первый журналист (Обращается ко второму). Бежим! Бежим!
Второй журналист (Обращается к молодым). Другие подробности нас не интересуют!
Первый журналист: Модони, прошу вас позаботиться о фотографах! (Удаляется вместе со вторым журналистом).
Шельци (Бежит вслед за журналистами, вместе с другими молодыми людьми). Погодите! Вам следует написать, что я, был первым, кто сумел раскрыть этот трюк…
Сарколи: И, что мы явились сюда, чтобы выразить наш протест…
Остальные: Да, да! Чтобы выразить наш протест! Наш протест!
Хаотический уход со сцены молодых людей вызывает среди родственников и друзей *** дружный взрыв хохота.
Джованна: Я так счастлива! Счастлива, как никогда!
Модони (Обращаясь к ***). Лучшего, мой дорогой друг, невозможно было и придумать!
Джаффреди: Ты просто великолепен! Маньифико!
Тито: Как они все мигом разбежались!
Валентина: О. Боже, какое жалкое зрелище…
Модони: Надо будет поставить твоему племяннику памятник! Он не мог оказать нам лучшей услуги!
Джованна: Он не мог оказать лучшей услуги и ему! Эта книга, сейчас, пойдет нарасхват!
Модони: Ничуть! Кто это вам сказал!
Джаффреди: Можно будет наложить арест на ее продажу! Организовать против него процесс за злоупотребление доверием и за нарушение авторских прав!
Модони: Вы что!? Ничуть нет! Сейчас, наоборот, Ваше Высочество, пойдут нарасхват «наши» книги, «наши»! Я уже дал команду обеспечить все магазины нашими книгами!
Тито: Но, учитывая то, какой сейчас поднимется шум…
Модони: С Делаго теперь все кончено, это тебе говорю я! Все кончено! Не продадут даже четырех экземпляров. Такая же участь ждет и «Балкон с окнами»! Поверьте, я прекрасно знаю нашу публику! Как только она узнает, что был розыгрыш…
*** (Словно оторвавшись от мыслей, в которые он был погружен, обращается к Модони). Это все твоя вина.
Модони: Моя? Что ты говоришь?!
***: Твоя, и только твоя! Так как ты отказался опубликовать эту книгу!
Джаффреди (Удивленный). Но, помилуй! Разве ты не доволен таким поворотом дела?
Джованна (Выглядит совершенно ошеломленной таким поворотом разговора). Как у тебя только поворачивается язык говорить подобное!
*** (Вспыльчиво, но, тем не менее, все время старается контролировать свои эмоции). Доволен? Чем это я могу быть доволен?! Что с Делаго все кончено?! (Смотрит поочередно на всех). Да, вы имеете представление, кем он был для меня?! Кем? Чтобы я был доволен, тем, что сейчас считается розыгрышем то, что до этого было — да, было — новым голосом! «Моим» голосом, которым все упивались — к которому были направлены все взоры. — «Живым» голосом — да, «живым»— «ВСЕ ЕЩЕ ЖИВЫМ» и «моим»!
Джаффреди: Извини меня, но, если об этом никто не знал…
Джованна: — что это был твой голос! — Ведь, это просто уму непостижимо!
Джаффреди: Это знал только ты один!
Модони: К тому же, они использовали это имя против тебя же!
***: Я этого как раз и добивался!
Джаффреди: Вот как?! Чтобы он затмил тебя своим талантом?
***: Да, чтобы он затмил меня своим талантом!
Джаффреди: Чтобы он стал новым идолом и низвергнул тебя на землю?
***: Да, он! Потому что «живым» был он! Он! Он!
Джаффреди: Я тебя что-то совершенно не понимаю!
***: Зато я отлично понимаю, что вы меня просто не в состоянии понять!
Модони: По-твоему я должен был издать книгу под твоим именем?
***: Но, если она была моей!
Джаффреди: И, чтобы все, кому не лень, начали бы болтать, что ты подражаешь Делаго?
***: Именно это! Именно это! Я хотел именно этого!
Джаффреди: И, чтобы затем кануть в Лету!
***: Ничуть нет! А, чтобы вновь возродиться! Стать вновь самим собой и вновь заниматься своим делом! Делом моей жизни, а не розыгрышами! Моя кровь еще кипит в моей груди! Вот, чего я хотел!
Модони: И, каким образом? Я что-то это не понимаю!
***: Каким образом? Я знал, каким образом! Не раскрывая тайны, раньше времени, опубликовав книгу под моим именем. Чтобы, тем самым, подбросить пищу для разговоров, что это произведение было моей неудачной попыткой имитации Делаго. Всего лишь тягостным, фальшивым подражанием какого-то старца, повторяющего голос юноши. Голос новый, свежий, самобытный. Теперь вам понятно, что я собирался сделать?! — Я хотел, чтобы утвердилось еще больше имя Делаго, его юношеский задор, его оригинальность, так контрастирующая с моей копией, недостойной внимания. — Оригинальность, раскованная, уверенная в себе и смелая по замыслу. — Говорящая сама за себя! И тогда, когда уже никто бы не мог отрицать этого, тогда, да, можно было открыть этот секрет всем —
Тито: — что Делаго — это ты?
***: …и, что я, хотя и наломал дров, никому не стремился подражать, или правильнее сказать, подражал всегда самому себе, потому что Делаго — это и есть я, собственной персоной!
Модони: Послушай! Но тогда, почему ты нам ничего не сказал об этом раньше?
Джаффреди: Таким образом, ты собирался устроить розыгрыш с размахом? А?
*** Розыгрыш! Вот именно — розыгрыш! Вы видите в этом только розыгрыш! Вы даже на минуту не можете представить себе, что я могу еще чувствовать себя живым существом; сбежать из темницы, в которой я очутился! Зажатый, словно в тисках! Словно замурованный заживо! Весь задыхающийся, и, умирающий от безысходности! — Почему я вам этого не сказал раньше? Очень просто! Потому что, если бы вы сразу узнали что Делаго это я…
Джованна: А твой племянник, он знал об этом?
***: Ясное дело, что он знал об этом.
Джаффреди: И именно поэтому он опубликовал книгу под именем Делаго?
***: Наивный! Даже он не понял ничего. У меня не было времени предупредить его об этом. Но, кто бы это мог подумать, что тебя (обращается к Модони) угораздит принести мне туда мою рукопись и отказаться от ее публикации? Вот он и решил, предательски… Я знаю, я знаю, почему он это сделал! Он решил освободить меня от пут… Вернее, они все вместе решили освободить меня, и проигнорировали мое предупреждение, что, если Делаго раскроется раньше времени, то вся эта история будет восприниматься всеми как розыгрыш.
Джованна: Ты так сокрушаешься, словно, потеряв Делаго, ты потерял все! Разве ты не остаешься больше самим собой? Добавив ко всему еще этот умопомрачительный розыгрыш, устроенный над глупцами, которые в начале поверили в него, а теперь не хотят верить в него!
***: Но, теперь я знаю, что у меня теперь больше нет другого выхода! Что я должен сознаться, что это был с моей стороны только розыгрыш!
Джаффреди: И тем самым, дорогой, ты этим всех удовлетворишь! В конце концов, и эта история является демонстрацией твоего таланта и твоей живучести: создать в начале — идола, для того чтобы тут же свалить его с пьедестала! Как бы то ни было, но ты от этого только выиграешь!
Тито: Теперь-то я понимаю, что гораздо интереснее было бы, если бы все случилось так, как это задумывал он!
***: Вы даже не представляете, как меня все это огорчает…
Валентина: Ничуть не сомневаюсь! Знаешь, я их уже все знала наизусть? — Все! — Все стихотворения Делаго… Особенно мне нравилось то стихотворение, что начинается словами: «Ребенок… утро…»…
Тито: А стихотворение «Прогулка»! «Прогулка» …
***: Все это розыгрыш! Розыгрыш!
Джованна: Э, нет; послушай, что до меня, то я охотно верю розыгрышам. Но я никогда не поверю, чтобы ты, в твоем-то возрасте и с твоими принципами, стал бы устраивать их всерьез. Я с большой натяжкой могу согласиться с тем, что все это был только розыгрыш, но, даже согласившись с этим, я считаю, что это занятие недостойно твоего имени. Видеть тебя, как ты страдаешь от всего этого… Просто невероятно, взгляните на него… — Нет, вы только посмотрите на него, на его ввалившиеся глаза… На нем нет совершенно лица…
Тито: Папа, ты что, и на самом деле чувствуешь себя плохо?
*** (Взрывается). Все! Хватит! Баста!
Джованна: Тем не менее, это меня очень беспокоит… очень…
Джаффреди (Вполголоса). Перестань, перестань, Джованна… (наступает тягостная пауза).
Валентина: Как жаль, что все так случилось!
Тито: Верно, жаль!
Валентина: Еще как!!
Следует тягостная пауза.
Модони (Робко). Друзья мои, там все еще находятся (показывает на дверь справа) фотографы.
*** (Вспыхивает). Только не это, черт подери! Мне только этого не хватало! Попроси их, пожалуйста, удалиться!
Модони: Дорогой, потерпи только немного…
Джаффреди: Их привезли сюда с собой журналисты…
***: Не вижу в этом нужды! Уведите их прочь! Немедленно!
Модони: Но они ждут вас…
***: Я знаю, это ты их привел сюда, вместе с журналистами!
Тито: К тому же, уже слишком поздно…
Модони: Нет! Это нужно для вечерних выпусков! Для вечерних выпусков! Уже все статьи подготовлены к печати!
***: Чтобы обыграть историю с розыгрышем пикантными подробностями?
Модони: Поверь мне, это просто необходимо, в твоих же интересах и моих тоже, учитывая момент!
***: Все, я больше не могу! Баста! Оставьте меня в покое!
Модони: Удача сейчас идет сама в наши руки! Убедите его, пожалуйста, Ваше Высочество!
***: Меня не сможет переубедить никто! И прошу вас оставить меня в покое!
Модони: Вы можете себе представить, в каком канкане сейчас задергаются все эти молодые люди, когда узнают, что их разыграли?! Они камня на камне не оставят от ваших трудов и от вашей славы!
Джованна: Им не удастся этого сделать!
Модони: Я это знаю. Но нам надо опередить их! Нейтрализовать их действия! Высмеять их так, чтобы они больше не могли и пикнуть! Для этого нам нужно первыми перейти в атаку! Не упустить столь благоприятного случая!
Тито: Точно, надо атаковать, или это сделают они…
Джаффреди: Именно в этот момент, когда в воздухе пахнет грозой…
Джованна: Вы думаете, что это может нам навредить?
Джаффреди: По крайней мере, нам не стоит доводить дело до дискуссий…
Модони: Нет, нет, я не это имел в виду! Прошу понимать меня правильно! У меня и в мыслях не было сказать вам, что нам не нужно быть осторожными! Я только сказал, что нам не стоит упускать столь благоприятного случая! Что нам надо им воспользоваться! Чтобы выйти из создавшейся обстановки еще более окрепшими, как вы, ваше Превосходительство, это правильно заметили до этого… (Обращается к Тито). А тебя я попрошу показать мне те места в книге, где явно прослеживается плагиат.
Тито: Да, да, таких мест в книге более пяти! Я их посчитал за плагиат, так как не знал природы их происхождения.
Модони: Вот мы их все и выплеснем им в лицо! Что они были глупыми, не заметив всего этого! В то время как он вел свою игру почти в открытую! Положитесь на меня в этом деле, я знаю, как их всех поставить на свое место! Но тебя я попрошу умерить свою гордыню, хотя бы на минуту, и вручить себя, по крайней мере, сейчас, в мои руки.
***: Меня уже тошнит от всего этого! Неужели вы это не можете понять? Так меня можно и доконать!
Джованна: По идее, наоборот, все это должно тебя радовать.
Тито: Это не так, мама. Я его отлично понимаю…
Валентина: И я тоже…
Модони: Вас можно вполне понять, ведь вы еще так молоды. Ну, а теперь я попрошу вас полностью положиться на меня. Может, скажите и вы что-нибудь, Ваше Превосходительство!
Джаффреди: Я понимаю, что все это тебя может тяготить; но, в конце концов, это всего лишь только потеря на короткое время твоего собственного я — в твоей последней версии –
***: — «Живой» –
Джаффреди: Не смеши меня! «Живой» — Ты и так живешь во всех твоих произведениях!
***: Речь не идет о моих произведениях! Речь идет обо мне, о том, что «я» — являюсь «живым» существом!
Джаффреди: А что, разве твои произведения не являются живыми творениями? Ты что, собираешься все бросить насмарку, ради какого-то момента из твоей жизни?
Модони: И позволишь наброситься на них этой разъяренной сваре псов, которая попытается сбить тебя с ног, растерзать тебя в клочья и все лишь ради того, чтобы добиться отмщения?
***: Если эти произведения перестают сопротивляться, позволяют наброситься на себя и быть разорванными на клочья…
Джаффреди: Это не правда! Это нападение будет несправедливым, и, устроенным ради вендетты. Надо упредить его, защититься от него: это должно стать нашей тактикой. Воспользоваться тем обстоятельством, что это был только розыгрыш — я, не возражаю, пусть это для тебя, на самом деле, не было розыгрышем — нам важно понять одну вещь — ты сейчас допускаешь то, что это происшествие надо, прежде всего, рассматривать в подобном ракурсе? Таким образом, мы сможем оперировать этим розыгрышем, как оружием — и сразу же броситься в решительную атаку!
Модони: Это как раз то, что я имел в виду! — И к этой атаке я уже подготовил всю самую серьезную прессу, которая находится полностью на твоей стороне!
Джаффреди: Уже тридцать лет, как ты создаешь в представлении всех собственный образ, который ты с таким трудом изваял из мрамора собственными руками. Не можешь же ты теперь желать, чтобы он в один миг был бы уничтожен!
***: Уж, лучше быть уничтоженным… чем оставаться только слабой тенью своего образа…
Модони: Ты что, собираешься отрицать самого себя!
***: Мне уже на все наплевать!
Джаффреди: Как это наплевать!
Джованна: Но о какой это жизни он все время говорит, я хотела бы это знать?!
Тито (Произносит одновременно с мамой). Папа, ты — вся наша жизнь!
Валентина (Также произносит одновременно с мамой). Мы все живем только ради тебя!
*** (Сдается на милость родных и близких). Ну, ладно, так и быть, зовите сюда всех этих фотографов и журналистов…
Модони: (Весь довольный, бежит тотчас же к правой двери, чтобы позвать фотографов). Живее! Живее!
*** (Продолжает свою мысль, уже окончательно выдохнувшийся). … и розыгрыш, и тактика, и образ, изваянный из меня (Беспомощно опускает свои руки). Все — к вашим услугам! Зовите их! Но только попросите их, чтобы они все делали быстро!
Джованна (Словно разговаривает сама с собой). Меня просто так и разбирает узнать, какой такой жизни ему не хватает…
***: Не беспокойся, дорогая, больше — никакой: теперь она есть у меня одна, та, что принадлежит вам -
Джованна: — но она также и твоя! –
***: — да, я знаю; изваянная из мрамора. (Обращается к Джаффреди). Как это ты здорово сказал! — Ну, как? В этой позе я смотрюсь хорошо?
На зов Модони являются три фотографа со своими фотоаппаратами, один из которых ручной, а два других находятся на штативах, и с аппаратурой для магниевой вспышки.
Модони: В начале надо сфотографировать его одного. Прошу всех немного сдвинуться в сторону.
Первый фотограф: Так, как есть? Во весь рост? Не лучше ли было бы…
Модони: Нет; первую фотографию — во весь рост. Вторую — за письменным столом. Тебе, дорогой, надо набраться немного терпения. Газет у нас тьма тьмущая! Третью — между Его Превосходительством и мною.
Джаффреди: Нет, нет, не надо! Что до меня, то я хотел бы не мучить его!
Модони: Ваше Превосходительство, вы никак не можете отказаться от этой фотографии. Ради бога, доверьтесь мне, я знаю, что я делаю! (Обращается к ***). Я думаю, что и мне, твоему верному издателю, ты не откажешь в таком удовольствии? В такой чести? Затем, четвертую, надо будет отснять вместе с семьей.
Джованна: Э, да здесь будет полным-полно дыму, прежде чем очередь дойдет до нас!
*** находится уже под прицелами объективов. Фотографы, установив фотоаппараты, и, выставив объективы и задав дистанцию, собираются вот-вот включить магниевую вспышку.
***: В таком случае, все мы, дорогая, будем (расслабляясь и делая широкий жест рукой) находиться среди вспышек (следует магниевая вспышка) и облаков Олимпа.
Фотографы: О, боже, он сдвинулся! Надо же такому случиться! Как жаль! Двинул рукой именно в момент вспышки!
***: Вы правы, извините, это действительно так!
Модони: Мне жаль, дорогой, но тебе придется вернуться на старое место. Ты сдвинулся именно в тот момент, когда не должен был этого делать…
***: Да, ты прав. Я не должен двигаться ни в коем случае.
Джованна: Извините, но у нас ничего не получится, здесь уже собралось столько дыму!
Первый фотограф: Простите, здесь нет поблизости какой-либо розетки?
Тито: Есть, есть, она тут, рядом с дверью!
Первый Фотограф: В таком случае все в порядке! У меня там есть лампа. Ее должно вполне хватить. Самое главное больше не будет никакого дыма. А ну, давай, сходи мигом за лампой!
Второй фотограф отправляется тут же за лампой, и в то время как картина продолжается, он и два других фотографа будут заниматься подключением лампы.
***: Прошу вас, сделайте один только снимок и баста! Хватит одного! Я уже столько раз фотографировался, что можно воспользоваться и теми снимками, что были сделаны ранее!
Джаффреди: Да, да, хватит и одного! Модони, пожалуй, хватит и одного.
Джованна: Он очень устал. Пожалейте его! Хватит и одного снимка. (Говорит вполголоса Джаффреди). По идее, не надо бы делать и одного — вы только взгляните на него — он кажется трупом…
Джаффреди (Отвечает вполголоса Джованне). Я с вами полностью согласен, мне тоже уже все порядком надоело.
В этот момент появляется Чезаре.
Чезаре: Разрешите? Ваше Высочество, к вам снова пожаловал продавец пластинок из Студии Записи.
***: Ну и дела! И он тоже…
Модони (Раздраженный). Но, что ему здесь надо?
***: Разреши ему войти! Надо же! И он тоже тут как тут!
Продавец пластинок (Входит со своим портативным патефоном в руке). Извините, Маэстро, может, я появился здесь не во время…
***: Нет, нет: здесь вход свободный; проходите! Сюда могут входить все, кто пожелает!
Продавец пластинок: Меня послала к вам наша Студия… Мы хотели бы воспользоваться этим прекрасным случаем, чтобы выпустить в свет, если вы не возражаете, вашу новую пластинку…
***: Пользуйтесь, пользуйтесь, у меня нет возражений! Можете пользоваться этим случаем все, без исключения!
Продавец пластинок: Я привел с собой фотографа; но вижу, что их здесь уже находится целых три. Я бы хотел снять вас в тот момент, когда вы со своей семьей и друзьями слушаете пластинку…
***: Нет! Ни здесь! (Идет решительно к своему большому креслу, чтобы сесть в него). А вот здесь. Я сейчас сяду сюда — словно меня усадили перед письменным столом. А, где ваш патефон?
Продавец пластинок: Он здесь, я принес его…
Модони: Прости, но, что ты собираешься делать?
***: Не мешай мне! (Обращается к фотографам). Вот так, пожалуй, будет правильнее. Браво, с этой лампой, которая меня буквально слепит! Вы готовы? (Обращается к Модони). Для писателя, дорогой мой, — снимок за столом — самый ходовой и самый выигрышный. Минутку; приму свою обычную позу; готово. Нет, подождите! (Обращается к Тито, не меняя позы). Тито, возьми, пожалуйста, патефон.
Тито (Берет патефон у продавца пластинок). Вот, он у меня, папа. (Приближается к отцу). Куда мне его поставить?
***: Сзади.
Тито: Как сзади?
*** (Абсолютно спокойным голосом). А теперь проделай в моем теле сзади дыру.
Тито: Папа, что ты говоришь?!
***: Я тебе говорю проделай в моем теле дыру и вставь в мой желудок патефон. Таким образом, вы все сможете спокойно слушать мой голос, записанный на пластинку.
Модони: Ну, ты и даешь! Ну, и придумал!
Джованна: Да, он шутит…
Все пытаются рассмеяться, но смех получается вымученным.
Тито: А я все никак не мог понять, что он там хочет…
Фотографы: А теперь мы попросим вас не двигаться! Замрите! Все, готово!
*** (встает из кресла). Ну, наконец-то! А теперь — хватит!
Джованна: Да, да, хватит! Больше его не надо утомлять! Баста, Баста! Пора расходиться!
Тито (Обращается к Продавцу пластинок). Извините, но вы сами видите, что сейчас нет никакой возможности…
Продавец пластинок: Очень жаль, упускать такой случай… для нашей Студии… Но ничего не поделаешь… Будем надеяться на другой раз!
Модони (Обращаясь к фотографам). Живее, живее, мы уходим! Больше нельзя задерживаться ни на минуту, нам нужно срочно отпечатать копии и успеть передать их всем газетам.
Первый фотограф: Подождите немного, я только вытащу шнур из розетки…
Модони (Обращается к родным ***). Я вернусь немного попозже.
Удаляется с фотографами и с Продавцом пластинок.
Джаффреди: Я ухожу тоже.
Джованна: Не уходите, друг мой, подождите, я хотела еще поговорить с вами…
Чезаре (Появляется в этот момент и обращается к ***). Разрешите? Ваше Величество, к вам пожаловал ваш племянник, с синьорой и синьориной.
Джованна: О, нет! Только не это! Только их еще не хватало сейчас в нашем доме! Я тебе запрещаю принимать их здесь!
*** (Решительно, но, контролируя свои чувства). А я тебе говорю, что их приму. Вас же я попрошу выйти…
Джованна: Нет, вы только посмотрите, он гонит всех нас отсюда и все ради них!?
***: А, как я могу отвечать вам иначе, если вы их не желаете принимать? (Обращается к Чезаре). Тебя же я попрошу впустить их и тотчас же.
Джованна: Ты не должен поступать подобным образом!
Тито: Но это все же твой племянник, мама…
Валентина: Я тоже их просто не переношу!
Джаффреди: Успокойтесь, успокойтесь…
Джованна: Как он не может понять, что я это говорю ради его же блага… Учитывая то состояние, в котором он сейчас находится… Пойдемте, пойдемте отсюда, друг мой…
Все четверо удаляются через левую дверь.
*** (Обращаясь к Чезаре). Впусти их.
*** стоит перед большим столом, опираясь сзади руками о стол, словно в ожидании последнего выстрела, который должен сразить его насмерть. Этой позой он как бы стремится подчеркнуть, что жизнь в данный момент больше не принадлежит ему, и, что он может рассчитывать на нее только в перспективе. Что он понимает и знает наперед все то, что ему пришли сказать Верочча (в первую очередь) , а также Наташа и Пьетро. И, что он с этим заранее согласен. Единственное, что он может себе позволить, так это только слушать их и ничего не отвечать.
Сцена, между трагически безмолвным и совершенно разбитым ***, и остальными, разгоряченными и возбужденными, появившимися перед ним, будет протекать таким образом, как, если бы последние на самом деле говорили бы так, как он предполагает они могут говорить о нем, и двигались бы так, как он предполагает они могут двигаться.
И, в те минуты, когда Пьетро оправдывается, и тогда, когда Верочча набрасывается на него, выражая криком свое возмущение, вся в слезах и корчась от боли, и тогда, когда Наташа исключительно спокойно реагирует на разрыв, происшедший между ним и остальными — он производит впечатление человека, которому все ясно и понятно. Но создается впечатление, что ему уже нет ни до чего дела, и, все происходящее для него уже находится где-то в далеком прошлом.
Верочча (Направляется к *** с раскрытой газетой в руках). Ты что, и в самом деле заявил всем, что это был розыгрыш?
Верочча смотрит на ***. Но тот стоит, как стоял, не двигаясь с места. И, словно получив на свой вопрос, едва уловимый постороннему взгляду, отрицательный ответ, она обращается к нему с вопросом:
Нет? Ты говоришь, что нет? Но это напечатано здесь! (Показывает ему газету. После чего все повторяется, как выше). Нет? — А как тогда другие, а? Все они — эти другие — дружно кричали об этом и торжественно объявили миру, что это так — А теперь еще и опубликовали это. А ты по-прежнему утверждаешь, что нет! Ты это сказал только мне, то ли бросая упрек в наш адрес, то ли огорчаясь, что все это произошло по нашей вине, верно?! Но теперь — баста! Теперь тебе нечего добавить к сказанному. (Вне себя от отчаяния и переживаний обращается к другим). Вы только полюбуйтесь! Он только смотрит на меня и молчит! (Снова обращается к ***). Ты что, только и можешь, что только на меня глядеть?! В прочем, мне все ясно! (Обращается к другим). Он не способен на что-либо другое, так как сдался! Проглотил полностью, вынесенный ему приговор!
Пьетро: Я пришел сюда, чтобы сказать тебе…
Наташа: Но он все это знает и сам, Пьетро, не надо! Разве ты не видишь, что он все знает? Не исключено, что он может нам и возразить, что он нас еще при этом и защитил.
Верочча: Защитил? От чего?
Пьетро: Это нам благодарность за то, что мы хотели вернуть его к жизни?
Верочча: Именно это он нам ставит в вину, разве ты этого не видишь?
Наташа: Нет, это не так! Это может относиться к кому угодно, но только ни к нему!
Верочча: Именно к нему! Именно к нему, если он так легко сдался!
Наташа: Нельзя быть столь несправедливыми, Верочча! Виноваты — другие, не он. (Обращается к ***). Ты, ведь, нас защитил, разве это не так? И, хотя нас здесь, по правде говоря, никто не обвиняет, тем не менее, если верить тому, что написано в этой газете, то получается, что мы, (обращается к Пьетро), то есть, ты — своей публикацией оказал им огромную услугу.
Пьетро: Я? Им? О, нет! Только ни им! Если говорить об услуге, то я хотел ее оказать именно ему, решив, что ею, пусть, по крайней мере, воспользуется Делаго, той книгой, в печатании которой ему отказали. И, может, они по-своему правы, поскольку эта книга принадлежит Делаго! Делаго!
Верочча: Но как? Они называют это розыгрышем!
Пьетро: Нет, все это случилось, потому что он не сумел отстоять ее право на существование перед этой кучкой глупцов, которых бы я закидал камнями, как собак, надрывающихся от лая.
Наташа: Может быть, и он тоже поступил бы аналогичным образом, если бы у него была бы такая возможность, только он тебе об этом не говорит.
Верочча: Но, почему он в таком случае ничего не говорит? Почему ничего не говорит?
Наташа: Потому что ему это не просто сказать, он сильно переживает. Ему бы в таком случае пришлось бы начать упрекать нас, но он этого не хочет делать… Эта книга посвящалась тебе, Верочча; но у него была масса и других книг… своих книг, дорогая, которые надо было защищать. А тут все — и старые и малые — начали кричать о розыгрыше…
Верочча: И, тогда ты решил сказать, что все это было только розыгрышем, я правильно говорю? Значит, я была для тебя в этой игре всего лишь только ширмой, розыгрышем? Стало быть, я нужна была тебе только для этой цели? Таким образом, все, что было у нас с тобой — это был только розыгрыш? Розыгрыш? Да? То тебе недоставало молодых… То — стариков… Но, какое значение все они могли играть для тебя, если рядом с тобой была я? Если у тебя была я?! Ты это ощущал каждую минуту. Для тебя это не было секретом, что я отдалась тебе вся без остатка, но тебе недоставало смелости взять меня, взять жизнь, которую я желала отдать тебе. Ради тебя я была готова на все, видя, как ты страдаешь из-за того, что у тебя нет никого в жизни, и даже не можешь надеяться на то, что в ней у тебя кто-то может появиться. Я помогла тебе обрести новую жизнь, но, как ты мог допустить, чтобы они все это назвали розыгрышем?! Это низко, с твоей стороны… подло… подло…
После этого диалога, Верочча разряжается нервным плачем, в котором ощущается и гнев и сострадание.
Наташа: (Дает возможность Верочче немного поплакать, после чего пытается не вступать с ней в полемику, а сыграть на ее чувствах). Хватит, хватит, дорогая, постарайся больше не плакать… Я думаю, тебе вовсе не нужно в этой ситуации исполнять танец Соломеи. Я тебя очень люблю, дорогая. Настолько, что могла бы отправиться и принести тебе на подносе голову его старой жены. Но все это бесполезно. Разве ты этого не видишь? Он практически уже не подает признаков жизни.
Верочча (Топает ножкой). Вот именно! Так пусть же это будет ему нашим приговором! Пусть он себе стоит там бездыханный. Оставим его одного! Пойдем прочь отсюда! Пойдем!
После этих слов Верочча увлекает всех за собой, даже не бросив в последний раз взгляда в сторону ***.
Теперь, когда *** остался один, *** вновь обретает дар речи. Он начинает говорить с бесконечной нежностью, обращаясь к Вероччее, как если бы та еще не ушла и находилась бы с ним.
***: Видишь ли, я это все отлично понимаю… но все это оттого, что ты меня видела… вернее, хотела видеть таким же живым, как и ты… И была готова ради этого на все… Сейчас же ты меня упрекаешь во зле, которого я тебе не причинил…
Просто мне не следовало делать этого, потому что я уже не мог больше чувствовать себя таким же живым, как ты. Моему телу не достает былых физических и духовных сил. В то время как эти же самые силы имеются в избытке в твоем теле. Подчеркиваю — в твоем теле, ни моем, поскольку телом я уже стар… Ты не поняла причины моей сдержанности, в основе которой лежал стыд, от сознания того, что я уже стар, а ты меня считаешь молодым. Это ужасная штука, с которой сталкиваются люди пожилого возраста и этого тебе не понять — это зеркало, заглянув в которое, ты неожиданно обнаруживаешь свое настоящее лицо. Ты чувствуешь себя настолько подавленным, что больше не удивляешься тому, что больше не можешь узнать себя.
И тебе становится стыдно, словно от какой-то непристойности, за то, что, при этом старческом виде, у тебя все еще остается молодое и горячее сердце. Ты же — мое нежное создание — сама жизнь и молодость. И настолько еще юна, что даже при всем том, что ты сильно изменилась за последнее время, ты можешь еще измениться вновь, в любой момент. Я же — нет, мне этого больше не дано. Ты никогда не думала о том, что мне не суждено больше почувствовать себя столь же живым… Твое знакомство со мной, дорогая, пришлось на последний миг из моей жизни, когда я еще был жив. Ты только вдумайся в мои слова! Вдумайся! Разве ты могла довольствоваться только этим!? Лишь только тем, что этот миг пришелся ни на какого-нибудь обычного старичка, а на одного, кто является ЗНАМЕНИТОСТЬЮ — которому все моменты из жизни, все без исключения, а их было огромное количество, если их собрать за всю его жизнь — служили именно тому, чтобы он стал ЗНАМЕНИТОСТЬЮ — который не может больше жить, дорогая, не может жить без того, чтобы не страдать от ощущения, что он является этой знаменитостью.
Следует пауза, после которой продолжается монолог, но только в еще более мрачном и торжественном духе.
ВЕДЬ, ТО, ЧТО И ЗНАМЕНИТОСТЬ МОЖЕТ БЫТЬ ЖИВЫМ СУЩЕСТВОМ, НИКОГО ЭТО НЕ ИНТЕРЕСУЕТ.
Следует пауза.
Ты смогла заглянуть в мою душу, поскольку я для тебя не был знаменитостью, а, прежде всего, человеком, которого ты хотела бы видеть живым, свободным, и, который существовал бы отдельно от меня, только в твоем воображении. И я ВЕСЬ, КАК ЕСТЬ, то есть ЗНАМЕНИТОСТЬ, кем бы я стал для тебя? А? Муляжом, куклой, у которой ты запросто могла состричь с головы волосы. Это такая же правда, как и то, что ты меня в качестве живой ЗНАМЕНИТОСТИ так меня ни разу и не увидела; ты просто не могла такого и представить. Ты меня часто спрашивала недовольно: «Почему ты так страдаешь и принимаешь все так близко к сердцу?». Теперь ты знаешь, почему, и нет больше нужды мне повторять это. Наконец-то ты увидела, каково быть мне ЗНАМЕНИТОСТЬЮ; и с этого момента для тебя Я БОЛЬШЕ НЕ ЯВЛЯЮСЬ ЖИВЫМ.
Постепенно спускаются сумерки. Неожиданно гаснет последняя зарница и, прежде чем *** зажжет лампу, стоящую на столе, которая создаст в библиотеке световую палитру, характерную для сцен потусторонней жизни и так похожую на световую палитру начала действия этой картины пьесы, на театральной сцене вновь появятся изображения четырех поэтов. Но на этот раз в виде холодных, суровых на вид статуй. Он, между тем направляется медленно к столу, застывает там, стоя во весь рост на ногах, перед столом, словно изваяние и продолжает свой монолог в темноте:
Не может быть двух мнений: когда ты стал ЗНАМЕНИТОСТЬЮ, надо во время (зажигает лампу) объявить себе о своей собственной смерти и замкнуться в себе — вот так — и не высовываться.
Занавес