Инженер д'Оливо примостился на вращающемся табурете, похожем на стул пианиста, только повыше, в углу той половины своего кабинета, которая похожа на конструкторское бюро, у чертежной доски. Он прикрепил миллиметровку, взял тонкое перо, напоминающее соломку для прохладительных напитков, и, макая его в маленькую бутылочку с красной тушью, изобразил какую-то машину в разрезе. По мнению Бонци, стоящего за спиной у инженера, это намоточная машина нового типа. Несмотря на позу писаря, уткнувшегося носом в бумагу, на то, что шея инженера вся ушла в острые плечи, спина выгнута дугой и весь он как-то скособочился, такая в нем целеустремленность, что даже скептик Бонци проникается к нему своеобразным пиететом. Но все пропадает, когда инженер д'Оливо выпрямляется и начинает работать на публику: откидывает назад и чуть склоняет набок голову, руку с пером поднимает до уровня уха, будто копье, которое он вот-вот метнет в мишень. Инженер д'Оливо роняет вопрос, как некогда дамы роняли веер или кружевной платочек: с расчетом на то, что его подхватят. И, не дожидаясь ответа, снова склоняется над чертежом.

— А куда вы пошли потом?

Бонци: — В фирму «Дезио», изготовляющую электрооборудование.

Тем же тоном — На какую должность?

— В отдел упаковки. Я там обнаружил дико непроизводительные расходы на рабочую силу и материал. Под тем предлогом, что так было всю жизнь, ежемесячно швыряли на ветер сотни тысяч лир.

Тем же тоном — И сколько вы проработали на упаковке?

— Пять месяцев и шесть дней. Ровно столько, сколько понадобилось для того, чтобы подготовить проект реорганизации всей работы отдела.

Тем же тоном: — Проект был осуществлен?

— Нет.

Тем же тоном: — А потом?

— А потом я пришел сюда.

Инженер (наконец, снисходя до замечания, правда, не совсем относящегося к делу): — Для руководства фирмы взять нового человека — все равно что проглотить жабу. Я имею в виду не какое-нибудь конкретное предприятие, а в принципе. Раз проглотил, то уже не выплюнешь. Даже если ты зачислил в штат человека, совершен но не отвечающего требованиям.

— Меня никто никогда не увольнял.

Поскольку инженер молчит, — по-видимому, уточнять это обстоятельство не входило в его намерения, — Бонци продолжает:

— Вы для этого меня вызвали? Признаться, мне до сих пор не приходилось… Но, наверно, рано или поздно, здесь или в другом месте, всякий должен испытать, что значит быть уволенным.

Д'Оливо не выказывает желания ответить на эту реплику, как и не обращает внимания на провокационный тон Бонци. В чертеже есть узел, который его не устраивает. Нет, не годится. Промакнув, он убирает чертеж в папку. (По-видимому, д'Оливо хранит всю продукцию своей умственной деятельности, даже если попытка не удалась.) Берет чистый лист, прикрепляет его к доске и воспроизводит неудавшуюся часть чертежа: блок и трансмиссионный вал.

Снова выпрямившись: — Ваши отношения с Рибакки?

Бонци (с готовностью): — Предельно ясные. Мы на пути к тому, чтобы научиться друг друга презирать — неистово и в то же время незаметно для других.

Д'Оливо (невозмутимо, с подчеркнутым хладнокровием): — Сколько вам лет?

— А почему вы об этом спрашиваете?

С тонкого чертежного перышка упала на миллиметровку большая красная капля. Инженер перевернул перо другим концом, окунул этот конец в кляксу, затем, макая его уже в бутылочку, стал набрасывать поверх эскиза блока контуры всей машины.

Бонци: — Работнице у такой машины придется все время стоять.

— Знаю. Но я знаю также и то, что на площадке, где сейчас с трудом помещается восемь машин, я смогу разместить от двенадцати до четырнадцати.

— Это верно.

— Но, по-вашему, если выбирать между более рациональным решением и удобствами рабочего, следует предпочесть последнее.

— Нет. По-моему, надо найти такое решение, которое отвечало бы обоим требованиям.

— А если такое решение невозможно?

— Оно должно быть найдено.

— Послушайте, мистер Дэви Крокетт! — Инженер повернул свой табурет на сто восемьдесят градусов и оказался лицом к лицу с Бонци. — Ответьте мне на следующие два вопроса: во-первых, вы что, намерены всю жизнь бродить с одного ранчо миланского промышленного пояса на другое? Во-вторых, если вы решили начать оседлую жизнь — слезть с коня и соорудить себе хижину…

Инженер помрачнел, впился своими карими глазами в кошачьи глаза Бонци и упер конец пера в подбородок. Сообразив, что на подбородке остался красный след, он раздраженно фыркнул, будто виноват был его собеседник. После некоторого колебания вынул из кармана шелковый платок с меткой и вытер, вернее, попытался стереть пятно. Затем, повернув табурет в обратном направлении, закончил фразу:

— …Тогда скажите, что вы предпочитаете: популярность среди туземных племен или… — эти слова он произносит, уже уткнувшись в чертеж, — прогресс цивилизации?

Бонци: — Я не понял вопроса. Будьте любезны, повторите.

— Я не люблю попусту терять время. Вас никто об этом не предупреждал?

Любопытное п-ризнание! Может быть, он только делает вид, будто с головой ушел в чертеж и разговор ведет попутно, между прочим…

Но Бонци хитер, он молчит.

Д'Оливо (не меняя тона): — И это дает вам основание вбивать в голову недавно поступившей на завод работнице, что машина, на которой она работает, опасна.

Бонци (обнажив два ряда острых зубов): — Вы сами пожелали узнать мое мнение в ее присутствии… И я его сформулировал, не сказав ничего лишнего. Если вас интересует причина, которая, по-моему…

— По-вашему?

— …привела к тому, что они прозвали «Авангард» зверюгой, хотя и не могут объяснить почему…

— Ну, ну?

— То это просто, как колумбово яйцо. Вы, конечно, тоже…

— Меня оставьте в покое! Договорите насчет «колумбова яйца».

— Так вот, по мере увеличения скорости вращения клеть, то есть вращающаяся масса, становится все менее различимой. Вы сами сказали: при нормальном режиме работы клеть различить нельзя.

— Совершенно верно.

— Но следует иметь в виду еще другое: невидимая клеть вращается с бешеной скоростью не вместе с катушками, а вокруг них, кажется, будто катушки чуть колышутся в своих люльках, словно машина уже остановилась. Отсюда полное впечатление, что в случае необходимости к ним можно прикоснуться рукой.

Инженер д'Оливо снимает лист, рассматривает незаконченный набросок, кладет его в ту же папку, что и предыдущий, и снова вместе с табуретом поворачивается к Бонци.

— Скольким людям вы уже изложили свою теорию?

— Это не теория. Если, конечно, вы не подразумеваете под теорией…

— Скольким и кому именно?

— Пока никому.

Д'Оливо (после небольшой паузы): — Сколько, вы сказали, вам лет? — Ему удалось сохранить прежний тон. После второй, более продолжительной паузы, так и не дождавшись ответа, точно таким же тоном — В отношении «Авангарда», пока мы не создадим другую крутильную машину, еще более революционную, можно было бы кое-что предпринять. Скажем, заключить клеть в закрытый цилиндр. Без всякой прорези. Снабдить его устройством, не позволяющим открывать клеть на ходу. Казалось бы, куда проще. Но это неосуществимо. Ясно почему?

— Конечно. Без прорези работница не сможет заметить обрыв проволоки.

— Стало быть, это повлекло бы за собой значительный расход материала, чего мы допустить не можем. Вот если бы поставить электронное устройство…

Бонци (весь просветлев): — Электронное тормозное устройство!

— Опять колумбово яйцо, да? Но даже если не учитывать, во что это обойдется, — а обойдется это недешево, — и не задаваться вопросом, стоит ли игра свеч, по моим подсчетам для того, чтобы разработать такое устройство, испытать его и внедрить, понадобится не менее двух лет. Да, года два.

— А до тех пор?

— Если девчонка — дура, замените ее.

— Девчонка-то в порядке.

— Значит, не о чем говорить. Могу ли я рассчитывать и на ваше молчание? Никто, ни один человек не должен знать, что я вам сказал. Смотрите не проговоритесь. Вы молоды и не знаете, какой у них нюх. Чем человек невежественнее, тем больше, по закону самосохранения, в нем развиваются догадливость и нюх. Они сразу раскусят, в чем дело, и уцепятся за этот вариант, чтобы заставить нас остановить «Авангард», держать его на приколе до тех пор, пока не будет готово новое устройство. Этого допускать нельзя, ни в коем случае.

— Из соображений престижа?

— А если б даже так! Разве логика производства, говоря вашими же словами, не требует того, чтобы мы заботились об авторитете инженерно-технического персонала и руководства?

Ответа д'Оливо не ждет. Вернее, даже не хочет слышать. Он соскальзывает с табурета, быстрыми шажками перебегает в другую часть кабинета и садится за письменный стол. Это его всегдашний способ давать понять, что аудиенция окончена. Если разговор начался за столом, он перебегает к чертежным доскам и наоборот. Бонци уже шагнул за порог, когда д'Оливо сухо окликает его:

— Так сколько же вам лет?

Бонци колеблется, потом все-таки отвечает:

— Двадцать три.

— Затворите дверь.

— Да, господин инженер.

— Я, со своей стороны, могу создать вам условия, при которых вы не захотите кочевать с одного ранчо на другое ни через шесть месяцев, ни через шесть лет. Как вы насчет батареи из двенадцати «Авангардов» с электронно-счетным устройством? А весь этот хлам — старые крутильные машины — на слом?

— Было бы замечательно!

— В сложившихся обстоятельствах многое будет зависеть от вас, от вашей серьезности.

— Я полагаю, вы хотели сказать: от лояльности.

— Да.