Врачу она звонила утром, как только по соседству открылся бар с телефоном; потом напоминала еще — в двенадцать, в три, в семь вечера.

Приехал он только в десять. И рухнул без сил на стул возле широкой двуспальной кровати — не сняв пальто, не обратив внимания, что на спинке висит комбинация. Шляпу положил прямо на пол.

Аделе Колли: — Я уверена, что у нее воспаление легких. В тяжелой форме. Кому знать, как не матери… Моя Марианна крепче иного мужчины. Вся в меня. Да, любезнейший, чтобы сделать заключение, надо знать, что перед вами за человек. Мою Марианну могло скрутить только воспаление легких. И все по вине одной интриганки, которая не посмела переступить порог моего дома… вас даже не интересует, когда это было? Может, я и ошибаюсь, но, по-моему, вас ничто не интересует. Так вот, это было вчера, в воскресенье. Я ей говорила: был бы молодой — ладно, а то ведь старик. Значит, время подошло. Я ей даже предложила: сходи лучше с Карлиной в кино, у нас тут недавно открылось совсем рядом — в пяти минутах ходьбы, так что и тридцати лир на трамвай тратить не надо… Чуяло мое сердце… Недаром говорят, сердце матери… Только вы мне не поддакивайте. А то подумаю, что вы просто так, чтобы сделать мне приятное.

Врач (про себя): «Если она мне не предложит чашку кофе…»

— Когда она вернулась с похорон, я с первого взгляда поняла. У тебя, говорю, воспаление легких. А она молчит, ни слова. Нечего, говорю, притворяться. Не прекрасно ты себя чувствуешь, а очень, очень плохо. Вы видели, какое у нее лицо? Со вчерашнего вечера такое. Слова из нее не вытянешь. Хоть бы подала знак рукой… Много ли надо матери с дочерью, чтобы понять друг друга… Сами посудите: молчит и ничего не ест. Чего я ей только не предлагала: и теплого лимонного сока, и бульончика, и гоголь-моголь, и кофейку. Ни в какую!

Врач: «Самому просить неудобно… Только что вошел… Первый раз в доме… Кажется, я даже не представился… Разве что назваться, снять пальто…»

— Что я пережила за последние сутки! Врагам своим не пожелаю. Не говоря обо всем прочем. В семь утра я уже была в соседнем баре — звонила вам. Четыре раза спускалась. Сто лир извела. Ну да ладно, не обеднею… Главное, приходилось бросать бедняжку одну в таком состоянии. Если бы вы потрудились на нее взглянуть, вы бы меня поняли. Мы же не богачи, у нас телефона под рукой нет, прислуги тоже…

О том, как накануне вечером она листала в отчаянии телефонную книгу — искала врача посолиднее, — Аделе Колли умолчала. Сейчас, поразмыслив, она соображает, что мог бы прийти доктор Агостони, ведь она дала свою фамилию и адрес его медсестре, то бишь секретарше, да еще наказала, чтобы та непременно передала, что случай тяжелый — двустороннее воспаление легких. А у этого на физиономии написано, что он из соцстраха. Не нагрянул бы теперь и Агостони… То не было ни одного, а то окажется два врача сразу!

Аделе Колли (разнылась): — Ведь у богатых как заведено: если врача нет на месте, вызывают другого. Уже не говоря о том, что для них врач всегда на месте… Я тоже, знаете, подумала, зачем мне ждать соцстраховского. Послушаю-ка я кассиршу. Она меня, правда, до этого в глаза не видела, просто сжалилась над моим горем, посоветовала. «Почему бы, — говорит, — вам не вызвать кого-нибудь другого? Хотите, я сама позвоню? Я знаю одного, очень приличный врач и просить себя не заставит…» Я говорю: «Легко сказать, а больничный лист кто выпишет?» На завод-то ведь больничный лист надо представить! Моя дочь не из тех, что сидят дома, с утра до вечера перед зеркалом вертятся. У нее, чай, постоянное место есть на заводе «Ломбардэ»!

Доктор свесил руку, смотрит, как она болтается. Хорошо бы явился тот, другой. Тогда он в эту пору уже ложился бы спать, подрагивая, — не от холода, от удовольствия!

Доктора зовут Кризафулли, он молод — ему лет двадцать семь, двадцать восемь. На изможденном лице след долгих лет трудного учения; зубы выдаются вперед, бородка торчит в обе стороны, так что подбородок голый. Глядя на него, Аделе Колли удивляется, как могли двое любящих людей произвести на свет такое некрасивое существо.

А тот усталым голосом, кивнув на свои руки, словно они не его собственные:

— Где можно помыть руки?

И лишь после того, как на колени ему было положено полотенце (не совсем свежее) и трижды было объяснено, где умывальник («Там, там, за занавеской»), он нашел в себе силы встать и снять пальто. Аделе Колли возмущается: «Вы только взгляните на его шляпу. Кого они нам посылают! Даже мы по сравнению с ним милорды».

— Где я могу погреть руки?

Он вышел из-за занавески, вытянув вперед костлявые, изуродованные никотином руки с потрескавшейся кожей.

— Вон там. Я только что топила плиту, чтобы приготовить кофе. Как я вам уже говорила — напрасно. А кофе первосортный, бразильский, только что куплен в баре, где работает кассирша, про которую я вам рассказала.

Кофе еще стоит на плите. Судя по запаху, он не бразильский и не такой уж свежий, а вернее всего неоднократно был подогрет, и к нему добавлена была кофейная гуща от нескольких предыдущих заварок, но как хотелось доктору Кризафулли его выпить, просто сил нет, как хотелось! Он держит руки над кофейником, но тронуть его не отваживается. Время от времени лишь наклоняется, чтобы коснуться крышки. Вздыхает и вдыхает. Как нарочно, угли в плите пошевелились, вспыхнул огонь, и из носика кофейника стали пробиваться струйки ароматного пара, уходившие кверху, под козырек. Тогда доктор схватил эту штуку обеими руками, приподнял и быстро снял с огня. Черт подери, обжегся! Опять придется просить разрешения вымыть руки. А вымыв ледяной водой, снова просить разрешения погреть? Уф, мочи нет!

За несколько минут до одиннадцати доктор Кризафулли возвращается в комнату, направляется прямо к умывальнику, снова моет руки в ледяной воде, вытирает влажным полотенцем, подходит к кровати, стараясь встать спиной к мамаше и принимается рассматривать неподвижное лицо девушки (однако думая при этом о чем-то другом). Он приподнимает ее веки. Как только убирает руку, глаза закрываются. Пощупал пульс — рука безжизненно упала. И лишь когда откинул одеяло, решительно и не без задней мысли обнажив весь живот, больная вздрогнула, вцепилась в край пододеяльника, натянула на себя, до самого подбородка. Врач стоял, видимо, в раздумье. Внезапно он снова повторил то же движенье. И так еще дважды, с разными интервалами и всякий раз неожиданно. А девушка, машинально ухватив край пододеяльника, тянула его к подбородку.

— Больная дружна с вами? Бывают у вас минуты откровенности?

— Она же мне дочь! Живем душа в душу.

— А отец?

— Говорю вам: вдвоем мы с ней…

— Не заметили вы в ней за последнее время каких-нибудь перемен? Тревоги или апатии? Не была ли она раздражительна, сверх меры непослушна?

— Она прекрасно себя чувствовала. Любо-дорого смотреть. Я, дорогой мой, о своем ребенке забочусь. Ни в чем ей не отказываю. Ни в еде, ни в чем другом.

Врач (довольно резко): — О чем «другом» вы говорите? — Затем, прежним сонным голосом: — Что она делает на «Ломбардэ»?

— Поначалу работала на большой машине. Как называется, не скажу, не спрашивайте. Я ничего в этом не смыслю. Знаю только, что никто с этой работой не справлялся, поэтому и поставили мою дочь. Она у меня способная, может потягаться с самыми квалифицированными.

— Можете вы объяснить мне, почему она перестала работать на большой машине?

— Конечно могу! Я настояла! Где это видано, чтобы девушка выполняла мужскую работу? Я им все это высказала, и они перевели ее в кладовщицы. А скоро, наверно, переведут в контору.

Она врала напропалую, но без всякого умысла. Не все ли равно, кем человек работает, если схватил воспаление легких во время похорон?

— Нет, таких, как моя Марианна, немного. И по работе, и во всем прочем.

Доктор (прежним тоном): — В чем «в прочем»?

Он снова склонился над кроватью, отодвинул одеяло, но на этот раз медленно-медленно… Взял руки больной в свои, сжал их. В первую минуту Марианна напряглась, но рук не отняла, а постепенно вовсе перестала реагировать, покорилась силе, потом приподняла веки, посмотрела на незнакомца сначала невидящими глазами, потом с недоверием, беспокойством, дико, чуть не панически и, вдруг сникнув, умоляюще.

Пальцы доктора вновь ощупывают тело девушки — лениво, неловко. Марианна выполняет все, что он требует, хотя голос его звучит по-прежнему сонно, неясно. Дышит ртом, носом, не дышит, кашляет. Но сказать «тридцать три» не может.

Мать: — Да скажи же! Доставь ему удовольствие!

Доктор: — Помолчите. — Потом, собирая инструменты и складывая их в сумку: — Вы меня извините, пожалуйста.

— Я же вам говорила: тяжелое воспаление легких. Так оно и есть, да?

— Погасите свет и выйдите туда. Нет, в коридоре пусть горит. И ночью тоже.

На кухне, грея руки над плитой, но подальше от кофейника, чтобы ей не пришло в голову угощать его кофе:

— Если ночью батареи будут холодные, перетащите кровать сюда. Не жалейте угля, хотя этот расход так же, как и сто лир, которые у вас ушли на телефонные жетоны, касса взаимопомощи вам не возместит. Поплотнее зашторьте окно. И не забудьте зажечь свет в коридоре. Когда будете зажигать свет на кухне или в комнате, если больная останется на ночь там, набросьте на лампу кусок материи или тряпку. Только проследите, чтобы она не касалась электрической лампочки. И предоставьте больную самой себе. Не заставляйте ее есть или пить, пока она сама не попросит. Можете ходить по комнате; даже лучше, если вы будете ходить, но в домашних туфлях. Постарайтесь не греметь кастрюлями и сковородками. Не задавайте ей вопросов. Разговаривайте с ней, только если она сама к вам обратится. Отвечайте: «Да, дорогая», «нет, дорогая» или еще что-нибудь в этом роде… Строго придерживайтесь моих указаний. По поводу больничного листа я зайду завтра.

— А рецепт? А лекарства?

Доктор Кризафулли (нараспев): — Лекарства? Рецепт? Дорогая моя, у вашей дочери здоровье, которому можно позавидовать!

— Откуда же у нее головокружения, обмороки? Вас же при этом не было…

— Но вы-то были, почему же вы мне ничего не сказали?

— Как не сказала? Говорила! Вы меня не слушали.

Возможно, что и так. Если бы он получил глоток кофе, этого бы не произошло. Он ее успокаивает:

— Это не имеет значения.

Они вместе спускаются с лестницы, потому что после десяти ворота заперты. Надо выходить через калитку, ключ от которой имеют только обитатели дома.

— Да я и сама знаю.

На прощание ни доктор Кризафулли, ни провожавшая его мать пациентки не пожелали друг другу спокойной ночи.

Когда она вернулась к себе, Марианна полулежала, приподнявшись на локте, глаза ее, обведенные синими кругами, были широко раскрыты, взгляд все еще затуманен.

Она тихо спросила, вернее, прошептала:

— Ты хоть угостила его чашкой кофе?

— Хочешь тоже выпить кофейку? Или лучше гоголь-моголь? А то могу дать бульон с гренками. Тебе надо поесть, моя девочка, иначе ослабнешь, звездочка ты моя бедная. Как ты себя чувствуешь? Легче тебе дышать? Доктор тоже сказал: главное— питание. Дай я зажгу тебе свет. Ты должна встряхнуться. Не надо падать духом.

Марианна: — Если он так считает…