Следующие полторы недели пролетели незаметно: с одной стороны, я грипповал, с другой — позволял себе некоторые удовольствия; все закончилось немыслимо горьким сюрпризом, который затмил все предыдущие. Эти дни перед Рождеством пахли домашним печеньем, посыпанным сахарной пудрой. Густав и Арчи твердо поставили себе цель полностью закончить ремонт к сочельнику. То, что оба были заняты по уши и не находили времени заботиться обо мне, мне было только на руку; я погрузился в собственные заботы и переживания.

Планы, которые мы старались осуществить с Паскалем, скоро превратились в расшифровку накопившихся в течение многих лет компьютерных данных и фрагментов воспоминаний жителей нашего квартала. Как и предвидел Паскаль, было крайне сложно отделить многих погибших насильственной смертью от неожиданно исчезнувших собратьев, которые либо умерли от старости и болезней или же покинули район по неизвестным причинам. Само собой разумеется, в итоге мы не смогли собрать стопроцентные данные, сколько тел наших собратьев за все годы действительно попало к хранителю Исайе. Но как мы полагали, благодаря паре трюков из волшебного мешка статистики все же приблизились примерно к восьмидесяти процентам вероятности. При этом Синяя Борода был нашим незаменимым помощником, он выполнял черную работу. Его детальное знание района и разнообразные контакты были наконец оценены по достоинству.

Свое досье Паскаль вел лишь с 1982 года. Для начала мы сконцентрировали внимание на всех без исключения собратьях, внесенных в компьютерные данные, которые распрощались с районом с начала 1982-го. Уже на пятый день исследований мы пришли к «эластичному» числу восемьсот. Исчезнувших, в свою очередь, сменили около девятисот пятидесяти новичков; частично оттого, что наш вид вошел в моду у боящихся ответственности людей как самый неприхотливый в домашнем обиходе; частично же потому, что все исчезнувшие собратья обеспечивали местами вновь прибывших. Причины исчезновения около двухсот особей из восьмисот пропавших были более или менее известны Паскалю и Синей Бороде. Либо наши собратья переехали со своими хозяевами, либо неоднократно упоминали, что чувствуют себя некомфортно в нашем районе либо у своих хозяев и подумывают о смене места жительства. С большей вероятностью они воплотили свое желание в жизнь. Потом мы рассмотрели возраст оставшихся шестисот собратьев. Так как наша средняя продолжительность жизни по человеческому летосчислению составляет от девяти до пятнадцати лет, а исчезнувшие шестьсот представляли солидный возрастной срез, мы исходили из того, что около ста из них отдали долг природе ввиду старческой слабости, не привлекая особого внимания, так как, вероятно, незамедлительно были погребены своими хозяевами. Паскаль, конечно, вел дополнительно книгу о смертности в районе, но в таких случаях были известны все причины смерти, логическим образом они не попадали в эти сто предполагаемых нами смертных случаев. При таком большом числе пропавших нам нужно было учитывать «темные» цифры. Некая процентная ставка превращалась в ничто по не поддающимся классификации причинам. К неясному аспекту относились, например, хищение породистых животных или дорожно-транспортные происшествия, при которых жертвы тут же обретали свой последний покой в ближайшем мусорном бачке с помощью внимательных очевидцев. На подобные случаи мы щедро накинули десять процентов, что при остающихся пятистах собратьях составляло пятьдесят кандидатов в количестве пропавших.

Двести плюс сто плюс пятьдесят составляет триста пятьдесят. Теперь мы знали, что в трехстах пятидесяти случаях из списка речь идет не об убитых. Приблизительное число собратьев, принявших свой ужасный конец от укуса передними зубами, должно было составить, по Адаму Ризе, около четырехсот пятидесяти. Но мы считали дальше. Если наш палач выходил на дело с неизменной периодичностью, то он отправлял в лучший мир в год 64, 28, в месяц — 5, 35, в неделю — 1, 33 представителя кошачьих. Согласно статистике, его усилиями примерно каждые пять дней очередной бедняга из нашего круга представал перед создателем. Такой подсчет, правда, не соответствовал данным последних двух-трех недель, потому что, даже если учитывать все неточности, казалось, за последнее время он почти в два раза увеличил число и наносил удар через каждые два-три дня.

Эти арифметические выкладки были, безусловно, не чем иным, как размышлениями, статистическими обманами, игрой с цифрами, сверкающими на экране компьютера, к которому мы без промедления обращались, как только хозяин Паскаля покидал дом. Однако исключено, что мы существенно ошибались; внизу, в храме, находились многие сотни скелетов, в чем я мог убедиться собственными глазами. Вероятно, мы гораздо ближе подобрались к истине благодаря этому методу, чем думали сами. От разгадки убедительного мотива убийств мы были далеки, как и прежде.

Путь к вполне реальному результату состоял из детализации, уточнений; это была нервная работа. Без Синей Бороды, который брал интервью у некоторых жителей района, разыскивал членов семьи и друзей пропавших, расспрашивал о последних высказываниях их исчезнувших родственников и любимых, поставляя, таким образом, недостающую информацию для компьютера, — без него мы бы не смогли составить список такого объема за такое короткое время.

Но наряду с хлопотами самого расследования Паскаль шаг за шагом посвящал меня в тайны компьютера, он приоткрыл для меня потрясающую вселенную, полную игровой логики и логической игры. Одна только программа по обработке данных, которая отнимала у нас половину времени при ведении статистики, восхитила меня так, что я освоил ее принцип действия в течение одного дня, отказавшись от подсказок любезного Паскаля. Он также научил меня вносить тайные сведения, которые можно было активировать и вывести на экран только с помощью пароля. Таким образом, о существовании этой информации не было известно даже владельцу компьютера.

Но я хотел большего. Наконец-то я нашел способ, каким мог бы поддерживать в тонусе и снабжать интеллектуальным кормом мой больной размышляющий мозг, который большую часть времени был обречен на бездействие. Власть, с помощью которой можно парой ударов по клавишам сотворить имитацию действительности или проникнуть в мир абстракции и знаний, опьяняла меня и очаровала уже после первого сеанса. Поэтому во время работы я снова и снова обращался к Паскалю и молил его загружать меня новым материалом. Тот рассказывал о различных компьютерных языках с такими многообещающими названиями, как бейсик, фортран, коболь, ада и даже — забавно! — паскаль. Одному из таких языков он хотел научить меня, когда охота на убийцу закончится, тогда я смог бы создавать собственные программы.

Но каждое такое обещание, которое он давал с подбадривающей улыбкой и лукаво поблескивающими глазами, наносило мне удар кинжалом — я думал о том коротком времени, которое еще оставалось моему учителю. Сколько отчаянных интеллектуальных выходок мы бы предприняли вместе, сколько раскрыли бы темных тайн, если бы в его внутренностях не поселилась дьявольская опухоль, которая росла, и росла, и росла, пока мы тратили все время напролет в детских мечтах. Боль, которая теперь буравила мое сердце, если я подбивал Паскаля думать о том, чему он еще может меня научить, стала наконец настолько невыносимой, что я избегал любого намека на совместное будущее и тут же переводил разговор на насущные проблемы. В атмосфере неясности и самого дикого полета фантазии мы трудились многие дни перед экраном компьютера, а если Карл Лагерфельд не приходил домой, даже по ночам. Я разрывался на части между удачами, которые мы все праздновали, горланя песни у миски с кормом, и возвращающейся ко мне печалью при мысли, что предстоит моему дорогому другу в скором времени. Итак, тень смерти омрачала любое проявление радости, веселья, самый узенький краешек счастья. Она была еще совсем далеко, и ее очертания смутны. Но уже были видны ее кроваво-красные горящие глаза.

Мы теперь реже устраивали паузы, во время которых Синяя Борода обеспечивал нас новой информацией либо мы обсуждали новейшие сплетни района. В одну из таких переменок мое внимание снова привлек огромный портрет Грегора Иоганна Менделя. Так как я почти не выходил из кабинета, картина превратилась в самый привычный предмет обстановки, и я почти не замечал ее. Но тут, как и в первый раз, она бросилась мне в глаза, и я вспомнил, что этот мрачный образ возникал в одном из моих кошмаров. Итак, я спросил Паскаля, кем был этот, черт его побери, Грегор Иоганн Мендель. Он нелюбезно ответил, что речь при нем заходила о знаменитом священнослужителе прошлого столетия, которым восхищался его хозяин. Из ответа я сделал выводы о набожности хозяина и довольствовался этим.

Наконец работа была завершена. Мы постепенно готовились к собранию, на котором хотели сообщить о наших результатах всему народу. Кроме того, мы хотели предупредить об убийце и рассказать о его странных привычках. С большой долей вероятности он все еще рыскал по району. Что касалось настоящего времени, моему разочарованию не было предела. Хотя мы и нашли многих давно поселившихся в наших краях собратьев, но ни одного из них нельзя было серьезно рассматривать в качестве кандидата на роль убийцы. Это оказались либо старушки, которые посвятили себя порождению целого поколения, либо беспробудно глупые дедушки, которые вообще не поняли, что у них хотят узнать. Иные разделили печальную судьбу Синей Бороды и с самого начала не обладали физической крепостью, энергией и ловкостью — всем, что требовалось для совершения таких преступлений. К моей великой досаде, под конец нам пришлось снова схватиться за Джокера как единственного подозреваемого, что погружало все расследование в область необъяснимого и сумеречных предположений. Синяя Борода еще не раз пробирался в фарфоровую лавку, расспрашивал соседей и даже пытался следить за домом. Джокер как сквозь землю провалился, и надежда, что он когда-нибудь снова появится, день ото дня таяла. Кто знает, иногда думал я, горько усмехаясь, пока мы бьемся над разгадкой его убийственного прошлого, он, возможно, уже давно отправился «зайцем» на Ямайку и развлекается там с туземками-сестрами.

Хотя мы страшно гордились нашим трудом и к тому же убеждали себя, что благодаря научному прогрессу достигли многого, все же в наших умах притаилось сомнение. Потому что, если посмотреть объективно, чего существенного мы добились? По-моему, вообще ничего. У нас не было ни мотива убийств, ни убийцы, ни хотя бы убедительной теории. Мы, как и прежде, блуждали в потемках и, если где-то зажигалась спичка, внушали себе, что этот скудный свет — солнце. Не хватало связующего материала, который склеил бы бесчисленные осколки воедино и предъявил миру истинную форму античной вазы.

Дата собрания всех жителей района пришлась на рождественский сочельник. К этому времени люди будут заняты праздником, и нам легче удастся избавиться от их контроля. Сбор назначили на втором этаже нашего дома Франкенштейна — это место было известно каждому, потому что здесь происходили отвратительные церемонии. За день до этого Синяя Борода обошел дом за домом и сад за садом и распространял приглашение среди собратьев. Моим тайным желанием было, чтобы в кульминационный момент встречи появился Джокер, как в каждом детективе Агаты Кристи обнаруживается злодей, когда собрались все причастные к делу. И мне пришлось улыбнуться при этой мысли, потому что тут же в воображении возникла картина, как на видовой открытке: Джокер с ликованием бродит по карибскому пляжу и вылавливает из волн лакомые морские дары.

Время наконец пролетело, и я проснулся утром 24 декабря после тревожного сна, который был отравлен коктейлем из всех ужасных впечатлений последних недель. Когда я в дурном настроении и разбитом состоянии без всяких эмоций выгнул спину, то не мог предположить, что этому дню суждено стать самым важным в моей нынешней жизни. День, когда я больше узнаю о самом себе, о моем виде и о белом, черном и в итоге все же сером мире, чем в те дни, когда размышлял над серьезными философскими проблемами. Мне следовало бы выучить все невероятно быстро, потому что у меня был отличный учитель — он был убийцей.

Тем утром меня разбудил раскатистый смех из соседней комнаты и звон, который возникает, если чокаются бокалами. Я озадаченно оглянулся; прошлой ночью вернулся домой после заключительного рабочего заседания настолько вымотанный и изнуренный, что просто забыл, где прилег.

Мои глаза различили очертания спальни, но я не был уверен, в своем ли доме нахожусь. Но потом увидел на стене расписанных самураев и догадался, чего я не заметил во время занятий за компьютером. Ремонт нашего «замка с привидениями» был закончен. Место, на котором я прилег поспать, был так называемый футон, то есть нечто подобное матрацу, на котором обычно дрыхнет японец, если японец вообще когда-нибудь отдыхает от бесконечной сборки аудио- и CD-аппаратуры. По-азиатски были оформлены и другие части помещения. Вдоль стен протянулись паравенты из шелковой бумаги, на бамбуковых табуретках расположились китайские лампы в виде драконов, которые задумчиво извергали из своих пастей пламя. Что все это должно значить? Густав окончательно спятил? Нас теперь будет будить гонг? Или заунывное пение сладкоголосой гейши?

Арчибальд! Ну, конечно, этот странствующий дух времени! Этот всепоглощающий вакуум! Этот разряженный петрушка, ниточки которого дергают какие-то хвастуны-художники с невыговариваемыми именами и невыговариваемыми названиями мест жительства, те, которые подняли форму унитаза до жизненной философии. Арчи окончательно испортил Густава, уговорил его поставить в дом всевозможное барахло, которое красуется на глянцевых фото в обезьяньих журналах яппи под высокопарной рубрикой «Стиль жизни». Бедный Густав! Ему наверняка придется написать сто двенадцать тысяч «женских романов» до своего сто двенадцатого года жизни, чтобы выплатить кредит за все эту несчастную ерунду. С другой стороны, Арчи не составило труда справиться с Густавом, так как вкус моего друга невозможно сильно испортить. Иначе разве была альтернатива жуткому декору в ядовитых тонах из каталога? Так и есть! Я сокрушенно покачал головой. Мой товарищ не был большим светилом, с чем я должен окончательно смириться.

Вдыхая пары свежей краски по дереву, я проскочил в прихожую, готовый к тому, чтобы где-нибудь в гостиной наткнуться на старый американский проигрыватель. Вероятно, советы Арчи по интерьеру соответствовали безвкусному клише. Рядом с маленьким в форме боба баром, обрамляющим огромное, немного наклоненное вперед зеркало, стояла добротная старинная вещь, издавая «виртуозное» кваканье саксофона, словно Густав знал, как выглядит саксофон.

В открытую дверь я увидел обоих счастливых ремонтников; они чокались ни больше ни меньше как бокалами шампанского и гордо окидывали взором помещение, наслаждаясь его пустотой, которая ничем не уступала пустоте гостиной Карла Лагерфельда. Лишь красная, как пожарная машина, софа и столик из гранита, формы которого включали все геометрические обозначения, как потерянные притулились в темном углу. Только здесь Густав сумел провести свою личную линию. По стенам опять-таки были развешаны цветные увеличенные изображения иероглифов, гипсовые имитации крышек саркофагов и — посмотри-ка! — великолепный в художественном смысле рельеф, изображающий богиню Бастет в образе кошки.

Когда Густав и Арчи заметили мое присутствие, они улыбнулись и подняли бокалы в приветствии. Я не удостоил обоих комиков внимания и быстро отправился осматривать оставшуюся часть квартиры. В сравнении с криком моды в гостиной и спальне рабочий кабинет выглядел вполне приемлемым. Обставленный старинными английскими книжными шкафами с тяжелыми полками, доходившими до самого потолка, как того требовал классический библиотечный стиль, он был скудно освещен лишь одной старинной настольной лампой, создавая приятную атмосферу созерцания, необходимую такому мыслителю, как Густав. Третья комната и кухня тоже пали жертвой интерьерного безумия Арчи; здесь было все возможное, что выдумали когда-то сумасшедшие дизайнеры, уволенные из серьезных фирм, и, еще хуже, воплотили, и самое плохое — продали таким безобидным людям, как Густав.

Но довольно жалоб. Что случилось, то случилось. По крайней мере теперь опять мой умственно отсталый друг и я будем слушать, как в старые добрые времена, пластинки с классической музыкой, смотреть по телевизору великолепные фильмы с Фредом Астором и устраивать веселые оргии набивания желудка, избавившись от завистливых взглядов поборников здорового образа жизни, то есть Арчи. Как в старые, добрые времена? Вряд ли, разве только будут приведены в порядок определенные вещи, которые просто должны быть приведены в порядок!

После плотного завтрака из разнообразно подобранных сортов мяса и сухого корма, который приготовил Густав в честь праздника, я нанес визит в катакомбы. Исайя, которого я нашел спящим в храме и разбудил, буквально сошел с ума от радости, когда снова увидел меня. После сердечного приветствия я спросил, объявлялся ли в это время у него пророк или же одарил доброго хранителя мертвых новыми посланиями, что ввиду священной даты было не исключено. Перс отрицательно ответил на вопрос и робко добавил в своей обстоятельной манере, что жизнь в подземелье ужасно ему опостылела. В качестве первого мероприятия по реабилитации я пригласил его на полуночную конференцию. Но тут он пошел на попятный и нашел миллион причин, почему именно этой ночью не может появиться наверху. Истинная причина его робости лежала на поверхности: пророк еще не снял запрет на выход из подземного мира.

Спустя пару часов я оставил катакомбы с намерением приложить все свои силы, чтобы освободить это достойное всех сожалений существо из лживого здания, которое специально для него возвел убийца.

Потом снова вернулся домой, чтобы посмотреть, как Густав готовится к празднику. По старой традиции он проводил сочельник один, если не считать мою скромную персону. Арчи уже давно исчез, чтобы лететь на реактивном самолете к каким-то швейцарским горным лачугам, где орды приматов в нетрадиционном путешествии празднуют рождение Христа. Еще до вечера в гостиной установили изуродованную елку и даже празднично украсили шоколадными ангелами и пластмассовыми свечами. Затем в печь поставили телячью поджарку.

Хотя мой друг был хорошим парнем, я все же должен признать с болью, что в этом году никто не пригласил его на рождественский ужин. Вполне вероятно, ни один человек не отозвался бы на приглашение с его стороны. Густав, как я в который раз констатировал, был и остался прирожденным одиночкой, существование которого никто не воспринимал всерьез и смерть которого станет не более чем автоматическим снятием с учета по потреблению электроэнергии и воды. Конечно, были Арчи и пара других, кого он по своей слепоте называл друзьями. В действительности же это были безымянные знакомые, все на одно лицо, и вели себя соответствующе. Время от времени кто-нибудь удостаивал нас своим обществом и приносил с собой в подарок бутылку вина к ужину. Время от времени Густав получал приглашение от кого-нибудь из них и приносил в подарок бутылку вина. Так они обменивались бутылками вина с ежеквартальной регулярностью — только чувства, чувства Густава, потому что у него они действительно были, оставались в темнице, в которой заперт каждый одиночка со своими чувствами. Если разобраться, то Арчи был самым надежным среди всех, хотя его мы видели всего несколько раз в году, и у него были эти ужасные заскоки. Но он хотя бы помогал моему товарищу в трудные минуты и проявлял, таким образом, видимость дружбы. А я? Ну, я ведь не человек и не в состоянии заполнить человеческие пробелы чувств. И все же (в этот сентиментальный день можно рискнуть сделать сентиментальное признание), вероятно, я был единственным живым существом в мире, которое действительно любило Густава. Да, верно, я любил этого увальня, этот перезревший арбуз в образе человека, этого говорящего бегемота, это суперничтожество, этого всестороннего неудачника, этого самодовольного борова, этого пописывающего невежду, этот пустой орех, это средоточие неполноценных атомов, этот абсолютный ноль, — но всякий, кто посмеет напасть на него, познакомится с моими острыми, как скальпель, когтями!

Сразу после совместного поедания жаркого (я под столом, Густав на неудобном для его слоновьего зада и слишком маленьком кухонном стуле, дизайнерском извращении, который наверняка стоил целое состояние) я выскочил через заднюю дверь. Убедился, что задний вход открыт для участников конференции, а потом поднялся по обвалившейся деревянной лестнице на этаж выше. Как и всегда в рождественский вечер, мой одинокий друг включит магнитофон и будет прислушиваться к исполнению пасторального хора какого-то соборного воробья, потом снова углубится в исследования богини, которой тридцать пять тысяч лет.

На улице без остановки шел густой снег, пейзаж, укрытый сине-белой периной невероятно огромных размеров, создавал превосходный рождественский мотив для простодушной картины. Но ледяной ветер уже предупреждал, что эта зимняя идиллия скоро сменится суровой метелью. Через окна, чьи ставни разрушились или со временем утратили свои шарниры, в обветшалые помещения падал косой свет уличных фонарей, обеспечивая скудное освещение. Я намеренно пришел на час раньше, чтобы побыть одному со своими мыслями. Потому что интуиция подсказывала мне: этой ночью произойдет что-то решающее. Конечно, я мог ожидать задолго до этого, что собрание выявит нечто сенсационно новое. Паскаль и я хотели лишь подвести итог и, возможно, продемонстрировать нечто похожее на совместную решимость. Где бы и кто бы ни был палачом, он должен знать, что мы все охотимся на него и намереваемся пресечь кровавую тиранию. Но в воздухе уже висело особое предчувствие, обещающее развязку.

Сидя в центре помещения среди проклятых стен, где все началось, я провел оставшееся время в медитации. И чем больше хаос стирал кристальный порядок в моей голове, тем настойчивее меня охватывала созидательная энергия, с каждым толчком которой я приближался к решающему моменту этой истории. Было так, словно метафизическая тишина обнажила мои нервы, полные боли, душу, вобравшую в себя болото сплошного обмана, крови и ненависти. Я начал думать яснее и свободнее, пока время не пролетело, как в самолете…

Наконец Паскаль и Синяя Борода вошли в помещение и положили конец этой странной медитации, прежде чем она завершилась каким-либо конкретным результатом. По старику было видно, что поход сюда отнял у него слишком много сил. Небрежно поприветствовав меня, Паскаль плюхнулся на задние лапы и жадно хватал воздух, как в наркотической ломке.

— Когда начнется представление? — спросил Синяя Борода и подозрительно покосился на торчащий из разломанного паркетного пола электрический кабель, который когда-то причинил ему боль. Едва он это произнес, как пожаловали первые гости, потянулся нескончаемый караван любопытных самых разнообразных пород, окрасов и возрастов. Хотя в основном здесь были представители европейской короткошерстной породы, вкраплялись и редкие экземпляры — вислоухая китайская, гордая сиамская, бесхвостая мэнская, картзейская голубая и рекс-девон, чья морда напоминает летучую мышь. Некоторые мамаши пришли вместе с детьми, которые беспрестанно дурачились. Львы района и пара старцев театрально изображали скепсис, подчеркивая, что считают такие собрания абсолютной чепухой. Но хотя они наверняка предприняли бы все возможное, чтобы выставить и меня, и Паскаля в смешном свете, за выражением их неприятия можно было распознать некоторое напряжение и любопытство. Другие собратья, в свою очередь, выглядели как приглашенные на рождественскую вечеринку, которая дает возможность возобновить старые знакомства. Они обнюхивали и облизывали друг друга приветствуя, проявляли застаревшую вражду и шипели друг на друга или тут же устраивали потасовки. Но большинство собравшихся, казалось, серьезно отнеслись к делу — им были слишком хорошо знакомы ужасные убийства, которые создавали атмосферу постоянной угрозы.

Сумрачное помещение заполнялось все быстрее, и впервые я получил возможность увидеть, как много живущих в районе калек. Все, что я видел до сих пор, теперь, при виде этих бедных созданий, казалось цветочками. Многие раны, которые в свое время были нанесены жертвам Претериусом, не зажили бесследно. Изуродованные тела были усеяны отвратительными длинными шрамами, вокруг которых больше не росла шерсть, и которые придавали им вид военных инвалидов. В глаза бросалось огромное число собратьев, у которых отсутствовал либо хвост, либо лапа.

Под занавес на собрание явился Конг в сопровождении Германов, перед которыми с почтением расступилась толпа, освободив проход. Здоровая скотина гордо прошествовала в первый ряд, улеглась там с важной манерой паши и изобразила на своей морде наглую улыбку, как бы говоря, что не в нашей, а исключительно во власти его, короля, дать стартовый выстрел к началу турнира.

Шум и гам постепенно стихли, все присели и устремили ожидающие взгляды на Паскаля и меня.

— Дорогие друзья, мы благодарим вас, что вы последовали нашему приглашению, — открыл вечер Паскаль и с трудом поднялся со своего места. Легион собратьев выглядел в призрачном свете как особенно мягкий ковер. Синие, зеленые, желтые и цвета лесного ореха глаза светились в глубине зала как фосфорические стеклянные шарики, наполненные напряжением и нетерпением.

— Надеюсь, мы получим обещанное, кум. Иначе кто-то крепко поплатится за то, что я пропустил мой любимый рождественский фильм по телевизору! — заявил Конг в своей чванливой манере, что вызвало в публике, подбадриваемой Германом и Германом, подобострастный взрыв хохота. Но Паскаль не смутился. В отличие от меня старик не так быстро дал себя напугать и не стал отвечать на дурацкий выкрик ироничной остротой. Охваченный гневом, он набросился на насмешника и зло сверкнул глазами.

— Конг, ты идиотский павиан! — грубо крикнул он. — Если бы у тебя была хоть крупица разума, то ты по крайней мере сделал бы вид, будто оплакиваешь свою Солитер. Придержи свои глупые шутки и слушай, какие новые сведения мы хотим сообщить вам. Они могут привести к тому, что убийца твоих злодейски убитых не рожденных детей будет пойман.

Насмешливое выражение на морде Конга моментально превратилось в холодную гримасу, которая попеременно сменялась выражением презрения и беспомощности. Веки здоровяка нервно задергались, и он взял передышку, пасть открывалась и снова закрывалась, как у охотящейся рыбы, прежде чем он смог что-то сказать.

— Я сам схвачу подлеца рано или поздно. Для этого мне не нужно выслушивать ваши важные сведения.

Паскаль холодно улыбнулся и отступил на пару шагов, чтобы снова видеть всю аудиторию.

— Никого ты не поймаешь, глупец! Полагаешь, этот парень однажды постучит к тебе в дверь и попросит у тебя прощения? Ха! Какой ты наивный. Да мы имеем тут дело с самим сатаной, а не с таким дурнем, как ты!

Паша почувствовал укоризненные взгляды своих подданных, которые между тем потеряли всякую лояльность и ерзали туда-сюда. Предвидя угрозу для авторитета своего босса, Герман и Герман грубо приставали к стоящим сзади них собратьям. Сам же босс, похоже, спасовал.

— Нельзя уж, черт побери, и пошутить! — пробормотал он обиженно и положил голову на лапы.

— Слишком много шуток уже было отпущено, Конг, — печально возразил Паскаль. — Проблема в том, что у нашего приятеля-убийцы нет чувства юмора. Он не смеется, он ни разу не ухмыльнулся. Он попрощался со смехом, с тех пор как открыл для себя более волнующее удовольствие. Итак, перейдем к вещам, ради которых мы все здесь и собрались. Самое важное, что вы должны знать: убийца рыщет по нашему району отнюдь не с недавнего времени. Начало убийств с большой вероятностью приходится на восемьдесят второй год. И надо оплакивать не семерых погибших, как мы все думали, а примерно четыреста пятьдесят.

Вопль прошел по толпе, и началось истерическое перешептывание. Многие с недоверием качали головой, изумленно вздыхали. Но постепенно шепот утих, воцарилось подавленное молчание.

Хотя сообщение Паскаля должно было шокировать непосвященных и дать скептикам повод подвергнуть сомнению наши исследования, то есть отнести их к выдумкам слабоумных, оно странным образом не вызвало возражения. Потому что в глубине своих сердец, как я предположил, братья знали о происходящем. Почти каждому за эти годы должно было броситься в глаза, что друзья, знакомые, родственники, братья и сестры внезапно исчезают без видимой причины. Их больше никогда не видели, они не возвращались. То, что эти пугающие происшествия прошли незамеченными, объяснялось тем же самым механизмом, который лежит в основе любого авторитарного общества: не остановленное вовремя, зло всегда имело шанс там, где царило благожелательное равнодушие. Другими словами, процесс всегда заходит так далеко, как ему это позволяют. Удобство — вот главное зло этого мира, любые интеллигентные существа — заложники комфорта и уютного неведения, и к этому особенно предрасположены мои собратья.

Слепая ярость тем сильнее закипала во мне, чем дольше я рассматривал этих лицемеров, которые делали вид, будто упали с неба, хотя в действительности прекрасно знали, что терпели столько лет. Это была отвратительная сторона рода кошачьих или подлинная их природа? Никогда я не был настолько близок к тому, чтобы бросить всю эту затею с расследованием, как в тот момент. Пусть уж сами расхлебывают кровавую кашу, которую заварили! Пусть сами пытаются нарушить великолепную систему убийцы!

Прежде чем я в злобе ничего не натворил, Паскаль начал с доклада наших исследований, будто разгадав мои мысли. Он рассказал о призрачной армии скелетов, которая находится под землей, и о том, как мы высчитали их количество. Потом он обратил внимание собравшихся на возросшую активность убийцы и на то, что это один из нас, которому, очевидно, абсолютно доверяют. Собратья, которые вступают в брачующийся период, должны быть особенно внимательны в обращении с вызывающими доверие существами. Также он предупредил сукотых, потому что убийца специализировался, по последним данным, на обеих группах.

Пока Паскаль излагал в деловитой и доступной всем форме эти факты, собравшиеся были тише воды ниже травы и слушали с таким большим вниманием, наличие которого у них мы и не предполагали. Даже Конг, вдоволь нашептавшись с Германом и Германом, увлекся ходом анализа ужасов и в итоге — вероятно, впервые в своей жизни хама — абсолютно затих. Прежде чем дать мне слово, Паскаль настойчиво призвал собравшихся по возможности полностью отказаться от ночных прогулок и придерживаться некоторой сдержанности в вопросах секса, хотя это, как он хорошо знал, многим присутствующим здесь покажется несправедливым и неосуществимым требованием.

— Дорогие друзья, меня зовут Френсис, — начал я свою речь. — Я всего лишь пару недель переехал в ваш район. Несмотря на это, я сумел разузнать о многих важных вещах, о существовании которых вы не подозревали. Например, в этом здании в 1980 году находилась лаборатория, где проводились опыты над животными, в ходе экспериментов над нашим видом совершались чудовищные преступления. Некоторые из вас стали жертвами этих преступлений, даже не зная об этом, потому что тогда были еще детьми и не сохранили воспоминаний. Но к сожалению, это правда: все изуродованные среди вас были подвергнуты достойным проклятий деяниям человека и стали инвалидами вследствие этих опытов!

По аудитории прошел всеобщий вздох и стон. Все начали обсуждать услышанное между собой, и в течение короткого времени помещение наполнил оглушительный шум. Я бросил робкий взгляд на Синюю Бороду, который сидел в полутора метрах от меня. Он не шелохнулся, лишь ожесточенно таращился невредимым глазом вперед. Вдруг до меня дошло: подлец все время знал об опытах, не догадывался, а действительно знал. Он не был самой светлой головой под солнцем, но ему все же чрезвычайно подходила важная характеристика — так называемая крестьянская хитрость, у него было то, что называют жизненным опытом. Хитрость позволяла догадываться о вещах, которых он не мог знать. Поэтому в глубине своего внутреннего мира Синяя Борода всегда чувствовал, что страшно изуродован садистами-чудовищами, в руки которых попало его тело, словно он был некой живой массой для моделирования. Но он никогда не роптал на судьбу, а показывал миру зубы и ежедневно давал по морде. Если люди украли у него различные части тела, храброе сердце мужчины они не смогли у него отнять.

— Тихо, друзья! Пожалуйста, тише! — призывал Паскаль разгневанную массу к порядку. Но крики собравшихся, которые дали волю своему ужасу и отчаянию, уже вышли из-под контроля. Многие калеки были в шоке, они пустыми глазами смотрели перед собой или плакали. Друзья сочувственно облизывали их, говорили утешительные слова. Боссы района орали непристойности, словно я был в ответе за трагедию. Паскаль предпринял новые попытки урезонить толпу, пока не смирился с беспомощностью своих призывов.

Когда действо начало принимать ужасающие размеры, то властно поднялся Конг, потянулся, зевнул со скучающим видом и посмотрел на толпу с таким же снисхождением, с каким матери обычно смотрят на своих орущих младенцев.

— Ну, довольно же! — приказал он громовым голосом спустя какое-то время, при этом на лице у него был взгляд, не терпящий никаких возражений, ледяная маска авторитета.

Все смолкли и снова развернулись в нашу сторону.

— Будете хныкать или слушать? О Боже, да вы не в себе! А как вы думали, почему некоторые из нас плетутся по земле все в увечьях? Потому что наскочили на садового гнома? Ведь же ясно, что грызуны да люди — самые подлые твари. Итак, успокойтесь и дайте всезнайке болтать дальше. Возможно, он представит нам сразу и убийцу.

— Благодарю, Конг, — с облегчением вздохнул я и слегка поклонился в его сторону. Пользуясь моментально наступившей тишиной, я продолжил свою речь: — К сожалению, имя убийцы я пока еще не могу назвать. Многие из вас, дорогие друзья, воспевают пророка Клаудандуса. Как я выяснил в ходе расследований, этот брат действительно жил среди нас и, вероятно, был достойной всяческого уважения фигурой. Но ему ни в коем случае не было присуще нечто святое, и его судьба, увы, не была под защитой Господа. Его так же, как и многих из вас, пытали люди в этой ужасной экспериментальной лаборатории. Но так как свойства его организма представляли большую биологическую загадку для людей, ему пришлось вынести самые изощренные пытки. Наконец он умер, но в легендах и культе, который распространил Джокер по району, Клаудандус продолжает жить…

— Он не умер!

Писклявый девичий голосок раздался откуда-то из недр темного, невероятно пестрого и огромного покрывала, сотканного из шерстяных комков, в которых сияли сотни пар глаз как чудо-свечи на рок-концерте. Уголком глаза я видел, как Паскаль уставился на публику со смешанным чувством озадаченности и скрытой ярости, словно не меня, а его прервали во время речи. Собравшиеся снова впали в беспокойство и, шушукаясь, оглядывались на ту, которая осмелилась высказаться.

— Кто это сказал? — поинтересовался я.

— Я, я сказала, — пропищала неизвестная. В центре толпы опять возникло волнение. Стоящие там гости отступили, образовав круг вокруг очень молодой кошечки, и теперь сверлили ее жаждущими сенсации взглядами.

Она была драгоценным камнем, очаровательным украшением из породы арлекинов. Яркий белый цвет всей ее шкурки нарушали маленькие, треугольные черные точки на носу, на левом ухе, на груди и хвосте, они придавали ей в самом деле вид известного театрального персонажа. Когда она заметила, что на нее таращатся со всех сторон, то, казалось, пожалела о своем смелом выкрике и задергала от волнения ушами. Потом просеменила вперед и остановилась с робкой улыбкой.

— Кто ты, малышка? — улыбнулся я в ответ, стараясь не волновать ее — она и так была не в себе.

— Меня зовут Пепелина, — ответила она удивительно уверенно. Я признал, что однажды из нее выйдет особенно соблазнительный фрукт. Мысль пробудила воспоминания, а с ними я осознал, как далеко позади беззаботные дни моей юности.

— Что ты знаешь о Клаудандусе, Пепелина? И почему веришь, что он тогда не погиб?

— Прадедушка рассказывал мне, — ответила она и оглянулась на публику с детской гордостью.

— Кто твой прадедушка?

— Отец Джокер. Он навещает мою мать и меня не часто; обычно один-два раза в год приходит поругать нас, потому что мы снова пропустили пару заседаний. Однажды я была дома совсем одна и соскучилась до смерти. Вдруг появился прадедушка, и — я так обрадовалась! — он пожалел меня и поддался на уговоры поиграть со мной. Мы играли и охотились целый день вместе. И потому, что он был так мил со мной, я хотела, со своей стороны, тоже доставить ему радость, и попросила его под конец рассказать легенду о Клаудандусе. Конечно, я знала всю историю наизусть, но если прадедушку действительно хотят сделать счастливым, нужно только попросить его прочитать проповедь. Он не может нахвалиться пророком. Итак, он рассказал мне святую историю заново, но на этот раз с маленькими отступлениями. Вначале все было как обычно. Как жестоко было в стране боли и какие страдания должен претерпеть Клаудандус и его собратья от своих мучителей. Утомленный после трудного дня, прадедушка стал сонным и больше не следил за своими словами. Он сказал, что в конце Клаудандус вызвал безумное чудовище на поединок и убил во время битвы. Тут я возразила: «Но, отец Джокер, ты же всегда рассказываешь, что всемогущий убил чудовище и отправил Клаудандуса на небеса». Тогда прадедушка вдруг вспомнил, что ему нужно срочно уходить, а потом добавил: «Да, да, моя малышка, потом он отправился на небо». После он настоятельно просил меня не выдавать никому эту версию легенды, потому что это грех. Я была ребенком и не ломала из-за этого себе голову. Но теперь я знаю — прадед выдал в тот день больше, чем хотел бы сам.

Как и все собравшиеся, я был просто оглушен сенсационным поворотом истории. Но в отличие от других я осознал все значение действия этого поворота. Другим в принципе было все равно, взял ли пророк в конце концов такси на небеса или стал главным менеджером нефтяной компании. Пути святого были теперь непостижимы, и какая разница, жив или мертв теперь Клаудандус. Однако эта кажущаяся не важной деталь бросала совершенно новый свет на серийные убийства. Потому что высказывания Пепелины в точности совпадали со словами Исайи. Таинственный голос, который хранитель трупов слышал через шахту, таким образом, принадлежал пророку! Значит, Клаудандус выжил после длительных пыток Претериуса и даже убил своего мучителя.

А потом? Что с ним стало? Где он жил? Чем занимался, когда не обрабатывал чьи-нибудь загривки? И если Клаудандус, который благодаря пиаровской акции Джокера сделал блестящую карьеру как пророк, действительно стал убийцей, по какой, черт побери, извращенной причине он уничтожал своих собратьев? В результате мучений он сошел с ума? У него появилось желание еще большей крови, когда он ликвидировал своего тирана? Абсурд. Нет, это было объективно неправильное допущение. Потому что тогда ему было бы совершенно все равно, кого он укокошит. Убийца же однозначно специализировался на…

Шум и гам в толпе тем временем усилились. Теперь мне нужно было сказать пару успокоительных слов, чтобы не дать делу зайти слишком далеко. Я должен был дать слушателям такое чувство, что этот сумасшедший случай вовсе не такой сумасшедший, а совершенно «нормальный», то есть понятный, объяснимый. Да, возможно, мне придется солгать…

— Дорогие друзья, полагаю, что вы после рассказа сестры Пепелины пришли в замешательство. В принципе все очень просто. Отец Джокер тайно следил за чудовищными опытами в лаборатории. Он знал Клаудандуса, и он сумел использовать себе на пользу образ этого мученика. Он основал религию, приверженцами которой вы почти все без исключения являетесь. Как, однако, выяснилось, вся история немного иная. А именно мы узнали, что Клаудандус даже выжил. Это и для меня горячая новость. Как бы там ни было, все взрослые животные в лаборатории, за исключением его, погибли в те страшные дни и унесли тайну с собой в могилу. Единственным, кто знал подлинную истину обо всем, был Джокер. Он же единственный, кто знает в лицо Клаудандуса, кто приведет нас к нему. Джокер же…

— Исчез! — подсказал мне Паскаль. Он снова выступил из мрака и встал рядом со мной, внушая ужас и мрачно глядя на публику.

От такого категоричного выхода старца Пепелина потеряла немного уверенности, которую обрела во время рассказа. Она тихонько отошла за спины стоящих в кругу собратьев и исчезла в толпе.

Паскаль выдержал риторическую паузу, которая довела напряжение в помещении до невыносимого состояния. Затем он благосклонно улыбнулся.

— О том, что произошло тогда, дорогие сестры и братья, мы и сегодня не можем судить, слишком мало известно о деталях этой зловещей истории. Если Клаудандус действительно счастливо избежал ада, то не стоит исходить из того, что он после всего случившегося остался в этом районе. Мне так же неприятно думать, что из всех взрослых животных именно он должен был выжить после трагедии. Это просто абсурдно! И еще остается загадкой мотив убийства. Как могло живое существо, которое должно было видеть такие отвратительные преступления по отношению к своему виду, превращаться само в преступника и хладнокровно губить своих собратьев? Нет-нет, мне все это кажется лишенным смысла. По этой причине я отказываюсь верить, что мистический Клаудандус — тот, кого мы должны бояться. Я придерживаюсь того мнения, что кто-то очень ловко использует для своих целей проклятый таинственный хаос прошлого. Кто-то прикинулся пророком, чтобы легче замести свои следы в непроглядном тумане мистики и легковерия. И этот дьявольский Некто, по-моему, не кто иной, как наш достопочтенный отец Джокер! Годами он считал нас глупцами, возвел себя до главного адепта религии, которую в действительности сам изобрел. Вероятно, он был так увлечен своим делом, что ему не хватало поддержки толпы верующих болезненным ритуалам самоистязания. Его пораженный религиозным безумием разум целеустремленно работал на то, во что в конце концов выливается любой фанатизм: а именно, на кровавые эксцессы! Так как его прихожане еще не совсем были готовы к такому роду развлечений, он начал самостоятельно. Чтобы придать кровавому фарсу долю эксцентричности, он убивал исключительно находящихся в брачном периоде или сукотых. Постепенно вы должны были почувствовать, в чем соль, дать понять, что приняли правила игры и под конец дать ваше согласие отвратительному делу, даже соучаствовать. Но благодаря брату Френсису мрачные планы расстроены!

Никто не осмелился противоречить. И я не был исключением. За логичной и гладкой речью Паскаля последовала гробовая тишина, которая нарушалась лишь шумом ветра за разбитыми окнами. Все были поражены острым умом Паскаля и безропотно согласились с его словами. Так, во всяком случае, казалось.

Мало-помалу в публике опять начался шепот, но теперь все участники были едины в том, что последнее слово о ситуации сказано и заседание, таким образом, подошло к завершению.

Что-то все же было иначе, чем обычно. А именно: у меня не было никаких контраргументов, но я бы скорее принял утверждение о том, что Земля плоская, нежели неоспоримый вывод Паскаля. Вдобавок я не испытывал потребности сообщить ему мои сомнения. Уже немало было сказано, обсуждено, приведено аргументов, оспорено и слишком многое продумано логически. Мне снова нужно было обдумать все самому. В конце концов, я уже довольно далеко зашел с помощью этого примитивного метода.

Собрание постепенно расходилось. Все еще сильно взволнованные, болтая друг с другом, жители района покидали дом. Паскаль сиял, и даже Синяя Борода, казалось, испытывал облегчение. А я? Ну, да, у меня вдруг оформилось такое подозрение, и, черт меня побери, если я не выясню все еще этой ночью…

— Как тебе понравились мои выводы, друг мой? — спросил Паскаль.

— Неплохо, — ответил сдержанно я.

— Ха-ха, тебе не нужно ничего изображать, Френсис. Я вижу по кончику твоего носа, что в твоем котелке снова бурлит. Если честно, я и сам мало верю в весь этот бред, который так многозначительно тут излагал. Признаю, это было сделано, чтобы успокоить собравшихся.

— Но звучало чертовски серьезно и убедительно.

— Что ж, ты можешь видеть, что я одаренный артист. Вероятно, мне стоит участвовать в съемках рекламы сухого корма или… преимущества усыпления!

Он захохотал во все горло. Но в следующий момент вновь стал серьезным и испытующе посмотрел на меня горящими желтыми глазами.

— Ах, Френсис, я не могу видеть, как ты так упрямо ломаешь свою голову. Сегодня Рождество. Тебе стоит хотя бы сегодня позабыть об этом жалком триллере и немного отдохнуть. И кто знает, возможно, да произойдет чудо и ты благодаря озарению придешь к правильному решению. Теперь я даже уверен в этом. Желаю тебе счастливого Рождества и не прекращай верить в чудо!

Он попрощался и удалился. Синяя Борода и я остались в здании совершенно одни; мы оба смущенно смотрели на пол. Я заметил, что ему неуютно, хотя Синяя Борода должен был бы принять решение Паскаля на ура. Но еще было далеко до завершения дела, и мой друг это отлично знал.

— Счастливого и питательного праздника, Синяя Борода. Благодарю за первоклассную работу, без которой мы бы так и бродили в потемках. Храни тебя Бог, брат, — сказал я. При этом мы старались не смотреть друг другу в глаза.

— Черт, благодари себя сам, приятель! Паскаль прав. Тебе действительно не помешало бы отдохнуть в эти рождественские праздники. Выспись, или найди себе еще одну красотку, или поколоти этого чертового Конга, иначе я сделаю это сам. Во всяком случае, попытайся подумать о чем-то другом. Итак, удачи и будь осторожен, чтобы старуха в белом саване не наступила тебе сегодня ночью на хвост.

Он повернулся ко мне спиной и шустро заковылял в направлении двери.

— Эй, Синяя Борода!

На секунду он резко остановился и повернул ко мне лохматую голову. В его здоровом глазе, похоже, играла лукавая улыбка.

— Ты веришь, что Джокер и есть наш черный человек?

— Нет. — Ответ прозвучал как выстрел из пистолета.

— Как ты думаешь, кто он?

— Именно тот, кого ты найдешь, всезнайка.

Он отвернулся и исчез в дверном пройме.

Подозрение! Подозрение в моей голове! Оно росло и буквально распирало мой череп. Странный план начал медленно созревать в голове. Еще удивительнее было то, что я решил пустить в ход этот план, хотя надежда на успех была равна нулю. Но он завладел мной всецело. Суеверие, принуждение, ритуал, — как было много обозначений для подобного иррационального поведения! Мне было все равно. Вмиг я сбросил шкуру хладнокровного статистика и снова стал детективом.

— Эй, Синяя Борода!

Голова монстра показалась у изъеденного червоточинами, влагой и насекомыми дверного косяка. В темноте его выдавал глаз, сверкающий как магический драгоценный камень. Он думал, какие вопросы ему теперь я задам. Он не пытался больше скрыть свою улыбку.

— Где находится фарфоровая лавка, в которой жил Джокер?

Снова это тихое согласие, которое делает каждое объяснение излишним. Парень думал так же, как и я, и хотел, чтобы наконец это теоретизирование закончилось. Не спрашивая, зачем мне это, не упрекая и не говоря, что дом уже основательно обследован им вдоль и поперек, Синяя Борода назвал мне адрес и исчез.

Я слышал, как он в тишине с усилием спустился по ступеням, пересек прихожую и проковылял через заднюю дверь на улицу. Потом я подождал еще пару минут, пока нервы не напряглись до отказа, так что я не почувствовал, что взорвусь в любой момент.

Прежде чем окончательно потерять рассудок, я помчался вниз по ступеням огромными прыжками, выскочил из дома и понесся в самую гущу вьюги. По описанию Синей Бороды магазинчик находился в дальнем углу района, так что мне нужно было как следует побегать по садовым стенам, чтобы добраться туда. Но одержимость, которая завладела мной, закалила для любых испытаний и дала достаточно энергии, чтобы преодолевать большие расстояния. Я был подобен реактивному самолету. У меня было весьма туманное представление о том, что я хочу отыскать в фарфоровой лавке. Но интуиция говорила: по крайней мере я там найду доказательство. Я вспоминал слова Синей Бороды, после того как тот осмотрелся в здании: «Я поставил все вверх дном, пока искал его преподобие. Я проник даже на этот проклятый склад на чердаке, а это было довольно жутким делом. Полки там просто ломятся от фарфоровых статуэток, которые представляют нас в натуральную величину».

Полки… полки, которые ломились от фарфоровых статуэток, изображающих наш вид — в натуральную величину! Синяя Борода залез в дом через окно подвала и, таким образом, шел не сверху вниз, а снизу вверх, разыскивая преподобного. Следовательно, на склад он попал через открытую дверь. Потом обошел все и внимательно рассмотрел весь этот хрупкий хлам, пока хватало сил и насколько позволяли ловкость и здоровье. То есть он видел все эти фарфоровые фигурки, которые чертовски были похожи на нас, с позиции лягушки, а именно только одним глазом.

Вот именно! У него не было возможности посмотреть на полки.

Наконец я добрался до дома, который с его пятнистым, покрытым мхом фасадом был похож на мертвеца, восставшего из могилы, на фоне живописного заснеженного пейзажа. Фарфоровая лавка явно не была золотой жилой, потому что хозяин позволил старому зданию обветшать, при инспекции строительного агента этот дом удостоился бы самого крупного денежного штрафа в мировой истории. Водосточные желобы вылетели почти наполовину из полностью проржавевшего крепежа и свисали вдоль стен вкривь и вкось. А если яростный порыв ветра сорвет весь этот металлолом и обрушит на голову ничего не подозревающего прохожего? Со стенами дело обстояло не лучше. Они, похоже, держались кое-как, скрепленные дикорастущим плющом; повсюду зияли огромные щели, похожие на зевающие пасти. Окна казались слепыми глазницами, и это впечатление возникало не только потому, что они были испачканы, но и потому, что в некоторых не было стекол. Балкон на втором этаже утратил балюстраду. От всего в целом у меня возникло чувство, что здесь крайне необходимо мощное вмешательство нашей испытанной деятельной команды, состоящей из Арчи и Густава.

Что касается проникновения внутрь дома, я был не так удачлив, как Синяя Борода. Я обошел здание вокруг еще раз и обнаружил, что все без исключения подвальные окна закрыты. Но было легко предположить, что одно из чердачных окон или даже несколько выходили на склад, так что все мои помыслы были заняты вопросом, как скорее попасть наверх. Чтобы это осуществить, не оставалось другого выхода, чем тот, о котором я подумал сразу; впрочем, он был сопряжен со смертельным риском.

Снова вернувшись к заднему входу, я не долго думая вскочил на стоявшее примерно в трех метрах от здания дерево, чьи расположенные как ступени ветки отлично подходили для того, чтобы по ним лазать. Самая верхняя ветка к тому же протянулась над крышей. Если быть наделенным таким же безупречным чувством равновесия, как мы, и пройти очень ловко, то можно было без проблем добраться до цели и, что важнее, спуститься вниз. Опасность заключалась в том, что ветви становились тем тоньше, чем ближе к кроне дерева. Дело требовало как таланта, так и акробатической ловкости.

Когда я, взобравшись на дерево, наслаждался короткой передышкой на толстом суку, то заметил дополнительную опасность. Дерево наклонилось в сторону, и пришлось двигаться очень осмотрительно, чтобы не рухнуть вниз, в мои немолодые годы не хотелось учиться еще и летать.

Тщательно считая прыжки и не прекращая молиться дорогому Богу, который в день рождения своего сына мог быть особенно восприимчив для таких просьб, я наконец взял высоту и добрался до ветки на уровне крыши. Она была крепкой и достаточно длинной, чтобы выдержать меня и послужить мостом. Загвоздка была в том, что она качалась из стороны в сторону от порывов ледяного ветра. Пути назад не было: ветка была такой тонкой, что не оставляла места и для малого маневра, даже в случае паники деваться было некуда. Оставался один-единственный выход: собрать все свое мужество и балансировать на ветви до самой крыши, не глядя вниз. Не долго размышляя о последствиях этой акции камикадзе, я пополз…

Мы никогда не потеем, слава Богу. Но когда мои лапы наконец почувствовали черепицу крыши, у меня появилось чувство, что я — мутант, обладающий этим биологическим свойством. Потому что я действительно ощутил тот вонючий пот страха, выступивший из-под моей шкуры, когда, как загипнотизированный, уставившись на цель, быстрой походкой прошмыгнул по ветке, которая, конечно, могла обломиться под моими лапами.

Потом, стоя на надежной крыше у водосточного желоба, я с облегчением вздохнул и рискнул бросить взгляд вниз. При виде разверзнувшейся пропасти, как из классических триллеров Хичкока, я серьезно спросил себя, все ли у меня в порядке с головой. Почему я ставил на кон свою жизнь из-за того, чему по всем признакам суждено остаться кровавой загадкой? Что я хотел доказать этим себе и другим? Что я самое умное животное на этой земле? Как тщеславно! Как смешно! И до чего самоубийственно — как оказалось, в буквальном смысле!

Но дефект в моем мозгу, из-за которого я все время делал противоположное здравому смыслу, двигал мной к новым, заведомо отчаянным затеям. Ужас поблек в течение нескольких секунд, как только я представил себе причину моего восхождения.

Я снова обернулся к крыше, черепица, как и предполагалось, была вся повреждена и издевалась над всяким симметрическим порядком. Плитки беспорядочно разметал ветер, похоже, они только того и ждали, как бы обрушиться дождем на улицу. К моему великому облегчению, точно посреди крыши находилось вытянутое окно мансарды, запорошенное тонким слоем снега.

Я быстро побежал к нему. Многие стекла были разбиты и заменены прозрачными кусками пластика. Передними лапами я отгреб снег в сторону с целого стекла и заглянул на склад через образовавшееся отверстие. Хотя темнота препятствовала хорошей видимости, я нашел подтверждение описаниям Синей Бороды. Чердак, который в спешке и довольно небрежно переоборудовали под магазин, был заставлен многоэтажными металлическими полками и стеллажами, на которых стояли старые кубки и фигурки из фарфора и керамики. Эти декоративные статуэтки действительно в большинстве своем изображали кошачьих и были рассчитаны на покупателей с таким экстравагантным вкусом, как у Густава. Я живо представил себе, как мой неуклюжий спутник жизни, углядев такое фарфоровое животное в витрине, забегает в лавку, приобретает его за чудовищную сумму, чтобы водрузить вещицу на камин и обращать постоянно мое внимание на своем нервирующем детском лепете на то, как мы — я и статуэтка — похожи. Но как и доложил Синяя Борода, здесь обнаружились изваяния всемогущих собратьев моего семейства в натуральную величину. Таинственная галерея лакированных тигров, ягуаров, пум и леопардов не вселила в меня страх, потому что если это была серийная продукция с Дальнего Востока, то создатели приложили немало усилий, чтобы скульптуры выглядели по возможности достоверно.

Так как дырка для просмотра, которую я прорыл в снегу, существенно ограничивала обзор, я приступил к тому, чтобы ее расширить. Потом перебрался к другим окнам и поэтапно освободил их от снега. Темный чулан постепенно наполнялся скудным освещением хмурого рождественского неба и не спеша выдавал свои тайны. Это длилось бесконечно долго, пока я не изучил глазами каждую деталь в этом беспорядке. При этом мое разочарование стало невыносимым, потому что я не обнаружил ничего, что разыскивал как безумный.

Когда я уже готов был признать поражение, мне в глаза бросилось нечто шокирующее…

Он действительно был похож на живого. Зажатый двумя собратьями из фарфора, такими же белоснежными, как сам, и скрытый от любопытных глаз рядом высоких бокалов, Джокер сидел на верхней перекладине полки в самом темном углу склада. Только кончик пушистого хвоста выступал за край доски полки и мог насторожить очень внимательного наблюдателя, который стоял внизу. Седовласую голову животного украшала пара легких снежинок, пролетевших сквозь щель в пластике окна. Он сидел как сфинкс на четырех лапах, слегка вытянув голову вперед, и казался на первый взгляд дремлющим. В действительности же он уже давно превратился в ледышку, потому что в этом помещении царила примерно такая же температура, как и на улице. Вероятно, из-за холода ни его хозяин, ни Синяя Борода не почувствовали запаха разложения. Лишь когда снова вернется тепло и жмурик начнет «потеть», истина выйдет на Божий свет.

Ледяная находка едва удивила меня, потому что мой безошибочный инстинкт несколько дней назад ясно сказал мне, что отца Джокера уже долгое время нет среди нас, жующих и переваривающих. Наводило ужас обстоятельство, как легко на этот раз пришлось убийце. В отличие от других жертв загривок Джокера не был размозжен. Подобно монограмме графа Дракулы, на шкуре можно было разглядеть раны от резцов, из которых вытекла и потом замерзла крохотная струйка крови. Оставшиеся невредимыми фарфоровые фигурки и бокалы вокруг служили подтверждением того, что Джокер не оказывал сопротивления. Потому что в яростной борьбе весь этот скарб, конечно, был бы сброшен с полок. Вероятно, убийца и жертва встретились в этом укромном местечке, чтобы сохранить дело в полной тайне.

Речь шла о казни, и Джокер был совершенно согласен с приговором. Причина тому лежала на поверхности: церемониймейстер узнал, что вышли на след его соучастия с убийцей. В ходе проведения допроса возникло подозрение, он когда-нибудь сдался бы и выдал убийцу, которому наверняка отдавал отчет. На такой риск убийца, конечно же, не мог пойти, и поэтому он подтолкнул Джокера к непостижимому, но необходимому шагу. И Джокер повиновался, не сопротивляясь позволил убить себя этой бестии. Но что было так невероятно важно в этой игре? Ради чего Джокер с такой готовностью пожертвовал собой? Что за тайна, которая важнее собственной жизни?

Клаудандус!.. Он выжил, чтобы отправить других на смерть!

Решение загадки, как правило, дает обычным смертным гордость и чувство удовлетворения. Больные умы, как мой, — это я знал еще до распутывания случая Клаудандуса, — повиновались другим законам. Разгадывание загадки — удовольствие, отгадка — глупый приз. Просто красиво, если в тайне спрятана другая тайна, в этой снова новая и так далее. Отгадчики загадок — специалисты для себя, и их страстное желание заключается в том, чтобы однажды кто-то пришел и задал вопрос, на который они не смогут ответить. Но иногда отгадчик загадок должен потерпеть жестокое поражение: не потому, что оказался не в состоянии решить очередную задачу, а потому, что он решил ее превосходно, но между тем желал бы вовсе не разгадать.

Итак, этой безумной ночью речь шла о моей скромной персоне. Я узнал правду. Она оказалась трагичной, но и волнующей.

Развенчание моих иллюзий означало, собственно, что пора возвращаться к себе домой. Таким же самоубийственным образом, как при подъеме, я вспрыгнул с кровли на низко расположенный сук и вскарабкался на дерево. При этом я настолько был погружен во взаимосвязь многих частей головоломки, что действовал как лунатик и при этом ни разу не насладился благоговейным ужасом, который сопровождал опасный спуск. Снегопад тем временем превратился в извергающего белую ледяную лавину дракона, который кричал и выл. На следующее утро мир будет похож на лубочную картинку с рождественской открытки и доставит фанатам настоящий экстаз.

Все еще занятый сотнями абсурдных теорий, я бежал домой среди снежной метели, как в фильме «Доктор Живаго», и наконец проскочил в квартиру через окно туалета, щелочку в котором Густав оставил открытой для меня. Моего бедного друга я нашел в рабочем кабинете, где он спал абсолютно пьяный, лежа верхней частью туловища на письменном столе. Наверняка он предпринял пару неудачных опытов отметить с самим собой праздник праздников, пока до него не дошли бессмысленность и трагизм его деяний, и он решил посвятить свое драгоценное время работе. Рядом с книгами стояли две пустые винные бутылки и недопитый бокал, которые доказывали, что работа сама по себе не смогла заглушить боль одиночества.

Я прыгнул на письменный стол и с печалью стал рассматривать человека, который ежедневно готовит мне корм, тащит при малейшем недомогании к врачу и не жалеет денег, который играет со мной в глупые игры с пробкой или резиновой мышкой, в которые и я играю ему в угоду, который страшно переживает, если я где-то долго задерживаюсь, и который любит меня гораздо больше, чем эту дурацкую расфранченную квартиру. К сожалению, он снова варварски захрапел, и храп спугнул мое лирическое настроение. Густав положил свою арбузную голову боком на очень большой раскрытый фолиант, который освещал сумеречный свет настольной лампы.

Продолжая размышлять о бессмысленной жизни Густава, я рассеянно скользил взглядом по правой стороне книги. На странице была представлена цветная репродукция. «Около 1400 года до нашей эры, роспись в могиле из Фив» — было написано ниже. Как все загадочные древние изображения, она была созвучна мне философски, ибо я был не в состоянии представить, что столько веков назад существовали высокоразвитые культуры. Я бы немедленно направил свое внимание на голову хозяина, если бы на картине мне не бросилось в глаза нечто особенное.

Роспись в могиле изображала, очевидно, молодого фараона или бога на охоте. С завязанной вокруг бедер белой повязкой и с роскошным украшением на шее, молодой человек держал в одной руке змею, а в другой — трех птиц. Он стоял на папирусной лодке возле берега озера, который зарос камышом и болотными растениями. Птицы и утки разнообразных видов, волнующие буйством красок, окружали его. На заднем фоне красовались таинственные иероглифы, и совсем справа — маленькая богиня в золотых одеждах, которая, похоже, благословляла это действие. Картина, на которой все было передано по египетской традиции в боковом ракурсе, должна была быть документом охоты, детали сведены к самым существенным. Ужас в меня вселил собрат у ног охотника. Как в пасти, так и в лапах он держал какую-то птицу и тем самым оказывал юноше поддержку. Я знал, что древние египтяне начали использовать нас на охоте раньше, чем собак, и лишь потом как победителей вредоносных грызунов в земледельческих регионах. Те же собратья были совершенно другими, чем такие одомашненные особи, как мы. Они были прямыми потомками пракошачьих. И без сомнения, такой экземпляр был изображен на росписи. Самое таинственное было все же то, что этот предок выглядел точно как та особа, с которой я спаривался на прошлой неделе: песочного цвета шкура, переходящая на брюхе в бежевый; приземистые формы тела; сверкающие как драгоценные камни глаза…

Потом произошло чудо — я испытал облегчение! Словно в моей голове рухнула гигантская стена, и хлынул яркий свет тысячи солнц. Вдруг я понял — мы проходим путь, обратный селекции! К нашим предкам, к прежним формам кошки неолита, возможно, еще дальше в глубь веков, к гордым пракошачьим, не знавшим цепей одомашнивания, которые как наводящие ужас хищники ходили по миру свободно, вызывая к себе уважение, где бы они ни были!

Я должен был обязательно разобраться в этом деле. Как молния я покружил по библиотеке и выискал на полках объемистое собрание справочников. Наконец я нашел том с буквой «Г», который стоял на самой верхней полке. Я взял разбег с письменного стола, подпрыгнул, схватил передними лапами том, рванул вниз с полки и грохнулся с ним вместе на пол. Густав прокомментировал шум нечленораздельными, бормочущими звуками, но потом опять принялся уютно похрапывать. Как очумелый я листал страницы со скоростью машины по счету банкнот, пока наконец не нашел искомое ключевое слово: генетика.

Уже после прочтения первого предложения я дрожал всем телом от лихорадочного возбуждения. С одной стороны, я бесконечно злился сам на себя за собственную глупость, потому что не учитывал до сих пор этот важный пункт, с другой стороны — меня охватил ледяной ужас: я думал, что теперь окончательно узнал убийцу и понял, каков мотив убийств.

С опаской я снова бросил взгляд в справочник.

«Закономерность наследования свойств впервые была обнаружена монахом-августинцем Грегором Иоганном Менделем (1822–1884). Во время выведения растений естествоиспытатель-самоучка сформулировал эту проблему, которая захватила его и которой так методично не занимался никто до него: как передаются наследственные свойства? Прежним опытам по скрещиванию не хватало экспериментальной точности, планомерных исследований разных поколений и научной обоснованности. Сюрпризы преподносили все новое разнообразие форм гибридных побегов и „утраты“ у поздних поколений, которые делали гибрид более или менее схожим с отеческой или материнской формой. С 1856 года Мендель планомерно проводил свои опыты на садовом горохе и опубликовал объемистый труд на сорока семи страницах „Опыты над растительными гибридами…“».

Грегор Иоганн Мендель, священник с настенной картины, великан из моего кошмара. Теперь, так как я начал постепенно постигать взаимосвязи, в моей голове пронеслись все предательские детали истории как застывшие кадры фильма. Но они были предательскими, только если оглядываться назад, потому что при первой встрече я совершенно не был готов понять эти зашифрованные послания.

Чем больше кинокадров мелькало у меня перед глазами, тем яснее они формировались в багровую, изогнутую стрелу логики, чей раскаленный наконечник указывал прямо на убийцу…

…У Саши, первого обнаруженного мною погибшего, мне сразу бросилось в глаза, что он был убит в момент полового возбуждения. Когда я сделал те же наблюдения трупа Дип Пёпла, я подумал, что кто-то хотел помешать убитым спариваться. Почему же я не спросил себя, какую самку они хотели покрыть? Почему, ради всего на свете, с самого начала не попытался выяснить, какая из самок в районе находилась в состоянии течки на момент убийств?

…Мне следовало с самого начала внимательнее относиться к своим снам. Потому что в них моим безошибочным инстинктом были заложены магические ключи, ключи, которыми можно отомкнуть стальные двери этого мистического здания.

…Первый кошмар в новом районе, первый ключ… Человек в длинном белом кителе и без лица в этом белом ничто, который должен был символизировать однозначно лабораторию, полную подопытных мучеников, был профессором Юлиусом Претериусом. У него не было лица, потому что профессор, вероятно, больше не имел лица — уже семь лет как он умер. В конце на этом пустом лице загорелись фосфорические, желтые глаза, которые плакали. Плачущие глаза принадлежали Клаудандусу, который после ужасных переживаний сам превратился в Претериуса.

…Потом был второй кошмар, в котором Дип Пёпл снова и снова запускал лапу в открытую рану на загривке, вытягивал оттуда одного за другим котят и кидал их об стенку гаража, как мячики. Это был символ нежелательного потомства Дип Пёпла, во сне я узнал, что сделал бы убийца, если бы эти дети были зачаты. Кроме того, зомби бредил какими-то необычными методами лечения, что указывало на жестокие эксперименты в прошлом…

…И слова слышавшей все свидетельницы Феличиты: «Я не могла понять, о чем они говорили. Но одно я разобрала: этот незнакомец говорил очень настойчиво и с большим значением, словно хотел в чем-то убедить своего собеседника…»

Убийца ни в коем случае не припадочный психопат, он ловкий современник, который давал своим жертвам последний шанс. Он, собственно, всегда излагал им свои аргументы и просил не спариваться с выбранной для выведения породой. В остальном они могли спариваться с кем хотели. Это значит, что лично он ничего не имел против своих жертв. Но они не хотели слушаться его. Едва обворожительное пение самки в течке «старо-новой» породы разносилось по району, самцы не могли устоять перед ее напором и были только охвачены желанием слиться воедино с этой готовой к приему певицей. Таким образом, они покушались на старательно выстроенную программу выведения диких котов, чего убийца ни в коем случае не мог допустить…

…«Думаю, парень, которому принадлежит эта халупа, как-то связан с наукой. Математика, биология или парапсихология, черт знает…» — сообщил Синяя Борода касательно профессии хозяина Паскаля, когда впервые вел меня на виллу яппи. Верно, Синяя Борода! Парень, биолог по профессии, и велел повесить на стене кабинета портрет своего идола, революционера в биологии, первопроходца в генетике Грегора Иоганна Менделя. Как же по-настоящему зовут «Карла Лагерфельда»?

Только один-единственный раз, совсем недавно, Паскаль случайно обронил его имя. Я судорожно перебирал в памяти все многочисленные беседы с Паскалем. Бесконечные ленты диалогов прокручивались у меня в мозгу, пока я наконец не вытянул искомый отрывок из глубины подсознания:

— «Цибольд, мой хозяин, приготовил свежее сердце…»

Паскаль упомянул имя дней через десять после того знакомства, как я сообщил о своих открытиях, после чего разгорелась жаркая дискуссия.

Цибольд… Цибольд… Цибольд…

Имя было знакомо мне!

«Цибольда я „умыкнул“ из института. На первый взгляд кажется, будто он выбрал не ту профессию: его ежедневно меняющаяся модная одежда и фатоватая манерность подходят скорее модельеру, нежели ученому. Но во время работы он таинственным образом меняется, превращаясь в одержимого…»

Цибольд был правой рукой Претериуса в лаборатории и почти до самого жуткого конца имел полный доступ ко всем опытам над животными! Он знал Клаудандуса и знал все о его невыносимых страданиях. Он испытывал сострадание к бедным парням, и, вероятно, кровопролитные эксперименты стали причиной его увольнения:

«Крысы покидают тонущий корабль. Сегодня с нами попрощался Цибольд. Под благовидным предлогом он благополучно смылся. Уволился. Во время печальной прощальной беседы, которую мы вели в моем кабинете, этот человек говорил как книга загадок…»

— «Felidae», — почти с благоговением произнес Паскаль при нашей первой встрече, и его взгляд был странно отрешенным. — «Эволюция породила удивительное множество живых существ. Более миллиона видов зверей живут сейчас на земле, но ни один из них не достоин большего уважения и восхищения, чем кошачьи. Хотя они включают в себя всего около сорока подвидов, к ним относятся абсолютно восхитительные создания… Как ни тривиально звучит: это чудо природы!»

Паскаль очень обстоятельно занимался своим видом, вероятно, и другими видами зверей и их происхождением. Как он получил эти сведения?

Цибольд! Биолог и фанат Менделя наверняка обладал целой библиотекой о научных причинах эволюции и генетике.

Точно так же, как он тайно за спиной своего хозяина манипулировал его компьютером, Паскаль наверняка наткнулся на научные материалы и основательно изучил их…

…Мой третий кошмар… Я бродил по нашему району, который превратился в руины, как после атомной войны. Пустынное место поросло вдоль и поперек горохом небывалых размеров. Горох! Растение, на котором впервые были получены научные доказательства закономерности передачи наследственных признаков. После того как великан Мендель вернул к жизни армию моих мертвых собратьев и с помощью гигантской марионеточной крестовины заставил их богохульно танцевать, он якобы раскрыл свое подлинное лицо:

…«Опыты над растениями-гибридами! Опыты над растениями-гибридами! Больше опытов над растениями-гибридами! Собака зарыта в горохе! Опыты над растениями-гибридами! Опыты над растениями-гибридами!..» — так он говорил, произнося мне название своего научного труда. Я же был не способен разгадать значение сна и принимал многочисленные знаки в этих видениях за кошмары. Непростительная ошибка, Френсис!

…И дневник Претериуса заключал послания, которые профессор, сам того не подозревая, запечатлел в форме неясных ссылок:

«… Так как это превосходные ночные звери, они выходят на улицу в середине ночи. Тогда город принадлежит им. Это нужно предусматривать. Они формально берут его в свои владения. Вдруг у меня возникло абсурдное подозрение: они чувствуют себя превосходно по сравнению с нами и ждут только подходящего момента, чтобы свергнуть нас. Мне вспомнилась история о поедающем мясо растении, которое принесли в дом как сеянец, холили и лелеяли, в один прекрасный день оно выросло, и окрепло, потом проглотило всю семью целиком…»

Не только семью, профессор, не только семью…

…После обнаружения трупа сукотой балинезийки Солитер я почувствовал сенсационное противоречие; казалось доказанным, что убийца бессистемно выискивает очередную жертву. Это было ошибочное предположение, потому что противоречие, так сказать, только подтверждало правило. Сукотые должны были продолжить свою жизнь во имя чистой породы. Потому что самцы старо-новой породы не всегда оказывались на высоте и при случае увлекались женскими «стандартами». Плоды подобных союзов показались убийце недостойными, во всяком случае, не подходящим под концепцию завоевания мира, и поэтому должны были быть уничтожены. Значит, Солитер носила в своем животе не потомство Конга, а одного из самцов старо-новой породы. Бедный рогоносец Конг!

Также допустимо, что убийца погубил совершенно непричастную сукотую, потому что хотел, с одной стороны, прекратить размножение другой породы, а с другой стороны — освободить место для вновь возникшей породы. Но что в действительности кроется за этой особой породой?

…Чтобы получить доступ к необъяснимым причинам палача, Паскаль прибегнул к средствам ролевой игры (добрый Паскаль, он в действительности был талантливым артистом!).

…«Итак, теперь я убийца, — рассуждал он. — Я в определенное время выхожу ночью, чтобы загрызть до смерти моих собратьев с целью, известной только мне и Богу. Я убиваю и убиваю, и все время заметаю следы, зажав в зубах трупы, тащу их к потайным ходам, к канализационным люкам и транспортирую в катакомбы. Но не сегодня-завтра я откажусь от этого метода, — значит, мои преступления станут известны, и меня начнут преследовать. Зачем? Зачем я делаю то, что может быть опасно для меня? Ну да, у меня нет настроения. К тому же зачем тратить силы и заметать следы, если никто из этих кретинов в районе не в состоянии меня схватить?».

В один миг я все понял: убийца состарился!

Он стал слишком стар и слишком болен, чтобы подтаскивать тела убитых к тайным ходам и дать им исчезнуть в подземельях.

Я верил, что есть и еще другая причина, почему изверг оставлял последние жертвы там, где их убил. Но эту причину я хотел заставить назвать его лично.

…Толкование моего четвертого кошмара было излишним. Я хотел бы дать сам себе пощечину, потому что настойчивую символику этого видения постиг бы даже безмозглый тип.

…«Я — убийца, я — пророк, я — Юлиус Претериус, я — Грегор Иоганн Мендель, я — вечная загадка, я — человек и зверь и я — felidae. Все это я в одном лице и еще гораздо большее», — сказал убийца, который принял сияющий белый образ в силу механизма отчуждения сна.

В действительности же он был другим, не белым — ни внешне, ни внутри. И все же он говорил правду: убийца действительно был всем в одном лице…

— «Все, что было и будет, больше не имеет значения…»

Да, новая эпоха началась теперь для моего вида, и по славным планам пророка все мы должны были собраться вместе как бременские музыканты и отправиться в удивительное путешествие к праотцам.

— «В Африку! В Африку! В Африку!

— Что мы там найдем?

— Все, что потеряли…»

В саваннах Африки, в безлюдных пропастях небоскребов Нью-Йорка, на ледяных просторах Сибири, под стальными ногами Эйфелевой башни, у Китайской стены, на склонах Гималаев, в степях Австралии — они были всюду: караваны, армии, миллиарды, триллионы, великое множество кошачьих песочного окраса, представители старо-новой породы со светящимися желтыми глазами. Они шествовали по земле, которая принадлежала только им. Проклятие приручения было давно сброшено; они были дикими, свободными и опасными. Каждого, кто посмел оспорить их мировое господство, беспощадно уничтожали.

Последний человек тайно наблюдал из-за скалы таинственное шествие. Он абсолютно опустился, слезы были у него на глазах. И когда он осознал размеры этого титанического войска, у него помутился рассудок. Он бежал прочь. Они вмиг нагнали его, окружили и разорвали на части. Мясо получили дети, кровь выпили старики, а скелет выставили в бывшей клетке хищников в зоопарке как предостережение всем остальным живым существам в мире, чтобы никто больше не посмел возвыситься над королевским видом кошачьих. Потом они прошествовали дальше, возможно, в направлении ракет и космических кораблей, с помощью которых они хотели заселить галактики, космос и другие вселенные…

* * *

Это был сон безумца!

Это был сон Клаудандуса, пророка, спустившегося с небес, чтобы отомстить за то зло, которое причинили его виду. Но не только месть была его целью. Он хотел большего, он хотел всего!

Я решил еще этой ночью заставить его говорить…