После бурного объяснения с тетушкой Маура подготовилась к вечеру, который им предстояло провести вместе. Она вела себя тише воды ниже травы. Дядя не удержался и выказал беспокойство по поводу ее меланхолии, к тому же на щеках ее он заметил румянец. Он опасался, не заболела ли Маура, но Жоржетта уверила, что все это отнюдь не болезнь, а просто нервы.

— Сделай хотя бы вид, что ты признательна за всю эту заботу и внимание, — прошипела ей на ухо тетушка, когда они входили в фойе театра и Уоррингтон здоровался с кем-то из знакомых джентльменов.

Предупреждение было предельно ясным: Маура должна нести себя прилично и не привлекать внимания к своей персоне, не то ее отправят назад, в Уоррингтон-холл, одну. Увы, эта угроза не возбудила того страха, который Жоржетта надеялась вызвать в своей робкой племяннице.

Погруженная в свои мысли, Маура рассеянно перебирала пальцами жемчуга и серебряные подвески ожерелья, подаренного Жоржеттой как раз накануне их поездки в Лондон. Отполированное серебро тускло мерцало на ее белой коже. Пусть она негодовала на тетушку, но этим подарком Маура дорожила. Нынешняя леди Уоррингтон не могла оценить ожерелье по достоинству, для нее оно было слишком незатейливым. Тетушка говаривала, что, если ожерелье не сверкает как солнце или не стоит целое состояние, оно недостойно украшать ее.

Когда они приехали в театр, настроение Мауры не улучшилось. Ложу дядя выбирал с таким расчетом, чтобы из нее хорошо были видны другие ложи, а то, что происходило на сцене, серьезного внимания вроде бы и не заслуживало. Оркестр Маура еще слышала, но голоса певцов заглушались шумом публики в партере и разговорами аристократов в соседних ложах.

— Роуэн, как мило, что ты решил провести вечер вместе с нами! — с преувеличенным восторгом проворковала Жоржетта, царственным жестом подавая для поцелуя руку, чтобы пасынок смог оценить новый перстень с изумрудами и бриллиантами, купленный для нее Уоррингтоном.

— Здравствуйте, миледи. — Роуэн склонился к ее руке. — Здравствуй, отец.

Маура напряглась, когда его зеленые глаза остановились на ней.

— Здравствуйте, мисс Кигли! Клянусь, вы стали еще очаровательнее в мое отсутствие, — проговорил он с поклоном.

— Тогда, умоляю вас, оставьте меня снова. — И она выдернула руку, которую он не спешил отпускать. — Может быть, при следующей нашей встрече я заслужу еще большую похвалу.

Граф весело усмехнулся остроумию племянницы. Маура с милой улыбкой обратилась к нему:

— А что вы скажете, дядюшка? К чему я должна стремиться: к тому, чтобы пленять мужчин внешностью, или же к тому, чтобы развлекать их?

— Если позволительно высказать независимое суждение, — сказал, раздвигая портьеры, Эверод, — то я бы применил к вам слово «искушать», мисс Кигли. Вам подошло бы и слово «соблазнять», но, боюсь, мой отец расценит это как неподобающую вольность.

Эверод!

При его неожиданном появлении Маура ощутила, как быстро забилось ее сердце. Виконт вмиг разрушил планы, тщательно разработанные Жоржеттой, и сам выбрал момент, когда ему явиться перед родственниками, лишившими его семейного очага.

Все трое Лидсоу окаменели, не зная, как поступить. Ведь они были на людях! Мауре вдруг захотелось рассмеяться.

Должно быть, Эверод почувствовал ее веселость и перевел на нее взгляд своих янтарно-зеленых глаз. Затем этот взгляд с интересом скользнул ниже, к мягким округлостям грудей.

Невежа!

Маура ожидала, что он сделает какое-нибудь едкое замечание, однако вместо этого виконт поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. Она была озадачена. Ей непонятен был тот гнев, который вспыхнул в его взоре, вытеснив прежнюю насмешливость пополам с высокомерием.

Но виконт быстро опомнился. Уверенно расставив ноги и сцепив руки за спиной, Эверод оглядел свое семейство.

— Что ж, отец, ты не находишь ни одного доброго слова для своего наследника? А вы, милейшая мачеха? — Он вздохнул с притворным огорчением. — А что же ты, Роуэн? Ты ведь двенадцать лет не видел старшего брата. Разве по такому случаю не следует по-братски обняться?

Лорд Уоррингтон первым пришел в себя. Тетушка Жоржетта с подобающим случаю драматизмом схватила его за руку, без слов напоминая, что за ними сейчас наблюдает добрая половина собравшейся в театре знати.

— Мы тебя сюда не звали, — проговорил граф с большим усилием, будто с кровью вырывая из себя каждое слово.

Маура слегка наклонилась в кресле и заметила, что Эверод пришел не один. За портьерой маячили фигуры двух или трех мужчин, которые молча ожидали, пока Эверод скажет семейству Лидсоу все, ради чего он явился.

И ей тоже.

Невозможно забыть, что он и ее считает своим врагом.

— Ты что, брат, оглох? — Роуэн произнес это таким ледяным тоном, на какой Маура считала младшего отпрыска семейства Лидсоу неспособным. — Ты уже принес нашей семье довольно горя. Если тебе так уж хочется, можешь прийти еще через двенадцать лет. Быть может, к тому времени мы позабудем о твоем предательстве.

Эверод сжал зубы, борясь с гневом. Он сделал шаг к брату и презрительно фыркнул, когда тот встал между ним и Жоржеттой, словно прикрывая ее.

— О предательстве? — переспросил виконт, смерив Роуэна угрожающим взглядом. К чести Роуэна следует сказать, что он не отступил. — Отец женился вот на этой, ты ее защищаешь, а я отымел ее двенадцать лет тому назад. И до сих пор никак не отмоюсь от ее поцелуев.

Роуэн двинулся грудью на Эверода, провоцируя того поднять руку на брата.

Маура встала со своего места и схватила Роуэна за руку.

— Не смей, Роуэн, — прошептала она сердито, надеясь, что ее не услышат в соседних ложах. Они и без того уже привлекли всеобщее внимание. — Только не здесь!

В ложе появились друзья Эверода. Неясно только было: собираются они драться бок о бок со своим другом или же хотят удержать его от стычки с братом?

Виконт наградил Мауру испепеляющим взглядом за ее вмешательство.

— Конечно, братец. Прежде всего, слушай, что говорит мисс Кигли. В конце концов, все мужчины Лидсоу печально известны тем, что прислушиваются к зову плоти, а не к голосу рассудка.

— Я не боюсь тебя, самовлюбленный ублюдок!

Лорд Уоррингтон схватил Роуэна сзади за руки прежде, чем тот успел замахнуться на старшего брата. Эверод, скрестив руки на груди, смеялся над ними.

— Убирайся! — зашипела Жоржетта; самообладание изменило ей, как только стало ясно, что на этот раз Эверод победил. — Вон отсюда!

Виконт удалился вместе со своими друзьями, напоследок презрительно усмехнувшись Мауре.

— На мой взгляд, все окончилось благополучно, — сказал Рэмскар, нарушая напряженное молчание. — Никого не побили, никто никого не вызвал на дуэль, даже из театра нас пока не выгнали. Если удача нам не изменит, то и жена не станет на меня сердиться за то, что я весь вечер оставляю ее в одиночестве.

Эверод запустил руки в свою шевелюру. Друзья проходили сейчас по тускло освещенному длинному коридору, который соединял ложи и кабинеты и выходил на главную лестницу. Чтобы сорвать злость хоть на чем-то, он с силой ударил кулаком по ближайшей к нему стене и удовлетворенно почувствовал, как руку до самого локтя пронзила острая боль.

— Полегчало? — осведомился Солити, не рискуя, впрочем, прикасаться к другу.

— Нет! — ответил Эверод хриплым от злости голосом. Отец не видел его двенадцать лет — с тех пор как изгнал из дому. И что же? В его сердце не нашлось для старшего сына ничего, кроме неприязни! Даже Роуэна Жоржетта сбила с пути. Эверода очень задела ненависть, которая была написана на лице младшего брата. — Мне было бы куда легче, если бы я швырнул эту лживую суку с балкона!

— Ты имеешь в виду мисс Кигли?

Эверод удостоил Кэдда презрительной усмешкой. Никто другой не посмел бы дразнить его, когда он вот-вот окончательно выйдет из себя.

— Я же предупреждал тебя: не трогай Мауру. — Солити обогнал маркиза, отодвинув его плечом. Рэмскар поглядел па герцога и пожал плечами. Эти двое вечно обменивались между собой какими-то таинственными знаками, что временами просто бесило Эверода.

Он быстрым шагом двинулся к лестнице, нимало не заботясь, идут ли друзья за ним. Если уж на то пошло, Солити и Рэм — люди семейные, они должны уделять внимание женам. Он не мог требовать, чтобы они пренебрегли своим долгом только потому, что ему самому горько и обидно.

Обидно.

Он произнес про себя это слово и замер на месте как статуя. Прислонившись к стене, Эверод стал сползать по ней, пока не сел на пол. Как унизительно было сознавать, что столько лет спустя он все еще хотел услышать от отца доброе слово! Или надеялся на прощение за то, что поддался чарам Жоржетты?

Солити присел на корточки рядом.

— Чего ты хотел добиться, когда вот так внезапно набросился на своих родственников?

…Перед началом представления Эверод стоял на одном из верхних ярусов и, взглянув вниз, вдруг заметил своего отца, Жоржетту и Мауру — они входили в фойе. Даже с такого расстояния он понял, что Маура чем-то опечалена. Жоржетта крепко держала ее за локоть, и он видел, что между родственницами произошла размолвка. Должно быть, кто-то сказал тетушке, что вокруг ее племянницы увивается Эверод. Похоже, Мауре досталось из-за него…

— Если говорить начистоту, — ответил Эверод другу, строго смотревшему на него, — я и сам не знаю. Чего я хотел добиться, того не нашел.

Но Эверод не стал объяснять друзьям, какие причины побудили его ворваться в ложу Лидсоу. Сам-то он хорошо знал, что подтолкнуло его. Роуэн. Друзья посмеялись бы над его ханжеством, но ему совсем не понравилось выражение хозяйской самоуверенности, с каким Роуэн смотрел на Мауру. У Эверода вспыхнула догадка, что брат собирается затащить ее в постель. Эта мысль так задела виконта, что он метнулся по коридорам к ложе, мечтая разорвать Роуэна на части.

Когда же он увидел, как Маура пытается успокоить и сдержать Роуэна, как уверенно и привычно берет его за руку, Эверод загорелся гневом и набросился на нее с насмешками. Ей бы лучше его успокоить! Да, это его она должна была сдерживать, а не Роуэна.

Похоже, я окончательно спятил.

Отвращение. Боль. Одиночество. Потребность в тепле.

В его душе бушевал неистовый ураган, и в центре этой бури он видел Мауру Кигли, которая с опаской смотрела на него своими глазами цвета морской волны.

Эвероду что-то было нужно от нее, только гордость не позволяла ему просить. Когда же он осознал, что именно ему нужно, то решил, что может просто взять это сам, не заботясь о том, чего это будет стоить им обоим.

В конечном счете он причинит ей зло.

И от этого не уйти.

— Это ты, Маура?

Она замерла. Неяркий свет упал на ее лицо: дядюшка, держа в руке канделябр, стоял на пороге библиотеки.

— Дядя! А я-то думала, вы с тетушкой Жоржеттой уже отдыхаете.

— Мне не спится, — устало ответил он.

— Мне тоже, — вздохнула Маура.

Она не стала упоминать о причинах, которые заставили ее покинуть спальню и бродить по дому, хотя ей так хотелось забыться сном.

Как и всем троим.

На ее туалетном столике лежали брошь, флакончик духов и серебряный нож для разрезания бумаги, которые она возвращала Эвероду. Она своими глазами видела, как он положил нее эти вещи в карман сюртука, и, однако же, вот: каким-то образом они оказались в ее спальне. Еще одно напоминание. Он напоминал, что в любой момент может проникнуть в дом Уоррингтонов, если захочет добраться до нее. И ей некуда бежать, негде спрятаться от него.

— Заходи ко мне, племянница, — мрачно сказал граф. — Я знаю, чем лечить бессонницу.

Маура вошла в темную библиотеку, освещенную лишь весело плясавшим в камине пламенем да несколькими свечами в дядином канделябре. Она смотрела, как он ставит серебряный канделябр на низкий столик перед ней и наливает ей в бокал тот напиток, который и сам пил перед ее появлением.

Взяв бокал за тонкую ножку, Уоррингтон протянул его племяннице.

— Золотистый кордиал, — сказал он, хотя напиток заметно отливал красным. — По рецепту моей бабушки. Милая старушка прекрасно разбиралась во всевозможных зельях и снадобьях. Почти как твоя тетя.

Мауре хорошо были известны тетушкины целебные снадобья. Жоржетта не хуже заправской знахарки умела готовить травяные настои и отвары, которые помогали прогнать слабость, унять головную боль, успокоить расстроившийся желудок. Всю жизнь тетушка настойчиво расширяла сад, оттачивая свое искусство. Из числа прислуги мало нашлось бы таких, кто хоть раз не отведал целебных зелий, приготовленных хозяйкой.

Маура слабо улыбнулась графу.

— Спасибо, дядюшка, — произнесла она, отхлебнув немного напитка. Он был сладким, с легким привкусом апельсина. — Очень вкусно.

Граф кивком ответил на эту похвалу. И вдруг замер: что-то в Мауре привлекло его внимание, улыбка на лице уступила место недоумению. Он вгляделся внимательнее.

— Это ожерелье… Я не видел его уже… Черт, где ты его взяла?

Графу эта вещь несомненно была хорошо знакома. Маура взволнованно погладила серебряные подвески с жемчужинами и вдруг поняла, что тетушка отдала ей фамильную драгоценность, не спросив лорда Уоррингтона.

— Мне подарила это тетушка Жоржетта. Она решила, что ей жемчуг не идет, и уверила меня, что вы не станете возражать, — объяснила Маура. Намереваясь снять ожерелье, она наклонилась вперед и поставила бокал на круглый столик рядом с креслом. — Я могу вернуть…

Граф схватил ее за руки, не позволяя снимать ожерелье.

— Не нужно. — Она подчинилась, и дядя отпустил ее руки. Он рассеянно взял в руки подвески, провел по ним пальцем.

— Видишь ли, я никак не ожидал увидеть это украшение, — признался граф. — Его уже несколько десятилетий никто не носит. Честно говоря, я уж и позабыл о нем, пока вот не увидел сейчас в отсветах пламени. А ты знаешь, что это ожерелье — часть гарнитура? Там еще должны быть, если память мне не изменяет, серьги, браслет и перстень. Их Жоржетта тоже подарила тебе?

Маура заерзала в кресле: ей было как-то не по себе от того, что граф так и не выпустил подвески из рук.

— Нет, дядя. Наверное, тетушка Жоржетта просто не знала, что есть еще целый гарнитур. Может быть, остальное потерялось?

— Да. Должно быть. — Похоже, Уоррингтон совсем не сердился, что его жена отдала старую безделушку. И все же, глядя на ожерелье, он явно опечалился.

Наконец он выпустил подвески из своих пальцев и медленными, усталыми шагами направился к дивану, где его ожидал бокал ликера. Как-то очень по-домашнему граф откинулся на подушки и вытянул длинные ноги. Обычно он не позволял себе так расслабляться.

Маура потягивала ликер и размышляла, нужно ли продолжать разговор об ожерелье. Эта тема казалась более подходящей, чем происшедшая в ложе короткая стычка с Эверодом.

— Я так и не поблагодарила вас как следует, дядюшка, за ожерелье, — сказала она, чувствуя, как ликер приятно согревает ее изнутри. — А можно поинтересоваться, кому оно принадлежало?

Уоррингтон не сразу ответил на ее вопрос. Казалось, он целиком погрузился в собственные мысли, рассматривая на свет напиток в своем бокале. Маура уже собиралась спросить снова, когда он вдруг сказал:

— Я купил этот гарнитур для своей первой супруги, матери Эверода. Она очень любила жемчуг. Видишь ли, ей нравилось, что он неброский с виду.

Маура посмотрела на подвески и погладила большую жемчужину. Ей вспомнилось выражение лица Эверода: как и отец, он сразу узнал ожерелье своей матери.

Уж не подумал ли он, что я украла ожерелье?

Неприятная мысль заставила ее нахмуриться. Сегодня вечером Эверод казался таким разгневанным. Она заметила, как он стиснул зубы, глядя на нее, но не связала это с ожерельем. А ведь Жоржетта собиралась переплавить его, если бы Маура не захотела принять подарок!

— Тетушка Жоржетта не знала историю этого ожерелья, потому и подарила мне, — промолвила Маура; на душе заскребли кошки, когда она подумала, что дала Эвероду новый повод презирать ее.

Граф усмехнулся:

— Жоржетту мало заботит история. Для нее это украшение чересчур простое, да и слишком старомодное. — Он повернул голову и посмотрел на Мауру. — А вот тебе, племянница, эта вещь идет. Матери Эверода понравилось бы, что ты носишь ее ожерелье. Только тетушке ты лучше не говори, кто была его первая владелица.

Маура придерживалась того же мнения. Тетя была собственницей, она не любила думать о том, что граф был трижды женат, прежде чем сделал предложение руки и сердца ей.

— Ей это не понравится.

— Вы правы.

Если Жоржетта проведает о том, что Уоррингтон когда-то купил это украшение для матери Эверода, она, пожалуй, захочет уничтожить ожерелье.