Поток машин на федеральной трассе, ведущей в Мирабель, был плотным, но двигался быстро. Сидя за рулём, Райли билась над решением.
«Что я скажу Линзам?» – снова и снова спрашивала она себя.
Одно дело обхитрить высшее руководство – иногда она утаивала что-то даже от Брента Мередита. Её боссы и коллеги знали, что она часто поступала нестереотипно и по своим собственным правилам. И ей было известно о профессиональных последствиях её своеволия – выговоры и даже отстранения не были для неё редкостью. Это было частью того, как она работала, и её авантюрные методы окупались высоким уровнем успешно раскрытых дел.
Но может ли она солгать скорбящей паре?
Она не помнила, чтобы когда-то переступала эту линию.
И всё же, чем больше она об этом думала, тем лучше понимала, что другого выбора у неё нет. Если она признается, что самовольничает, Линзы будут озадачены, а может быть, и испугаются.
Если у неё получится добыть от них достаточно информации, возможно, ей наконец удастся убедить Мередита открыть дело.
Райли надеялась, что в итоге её средства окажутся оправданными.
Когда Райли въехала в Мирабель, она увидела, что это район с совершенно новыми домами, тщательно подстриженным газоном во дворах и вовсю цветущими садами. Несмотря на лежащий кое-где снег, место казалось как будто игрушечным. Дом Линзов, как и многие другие, был выстроен из кирпича в колониальном стиле с широким, гостеприимным передним крыльцом.
«Я и не знала, что такие до сих пор строят», – подумала Райли.
Оливия Линз встретила Райли у дверей. То была высокая, безупречно одетая женщина с короткими, тщательно уложенными волосами. У неё был румяный, здоровый цвет лица, и Райли с удивлением увидела на её лице яркую улыбку.
– О, входите, входите, – заторопила она Райли, прежде чем та успела представиться или показать свой значок.
Она ввела Райли в гостиную с высоким потолком, где в камине пылал огонь. Муж Оливии Конрад также был высоким и со вкусом одетым мужчиной с сияющим выражением на лице, он встал и стал трясти руку Райли. Как и его жена, он приятно улыбался.
– Пожалуйста, садитесь! – сказал он.
– Не хотите чего-нибудь выпить? – спросила Оливия. – Я заварила травяной чай – он с лимоном, шиповником и мятой.
Райли была слегка поражена. Линзы обращались с ней так, будто она заглянула в гости к старым друзьям. Она не привыкла к такой гостеприимности в семьях погибших, но отказаться было непросто.
– Да, я бы с удовольствием выпила чашечку, благодарю вас, – сказала она.
Оливия ушла на кухню. Райли увидела пару детских роялей, стоящих один рядом с другим в дальнем конце комнаты. Конрад заметил интерес Райли.
– Оливия – учитель музыки, – объяснил он как ни в чём не бывало. – Она иногда даёт авторские концерты и на самом деле хорошо играет. К сожалению, я не наделён талантом к музыке. В детстве я неплохо играл на саксофоне, но дальше это не пошло. Да и артистизма мне не достаёт, не то что Оливии. Так что я стал бухгалтером. Цифры скучны, и, боюсь, то же можно сказать и обо мне.
Он издал самокритичный смешок.
Райли с каждой минутой удивлялась всё больше.
«Светская беседа? – гадала она. – С человеком, который приехал расспросить о смерти дочери?»
Райли даже засомневалась, что попала по адресу. Может быть, это просто невероятное и досадное недоразумение?
Тем не менее, она заставила себя улыбнуться.
Оливия вернулась с серебряным подносом, на котором стоял чайник и три чашечки из китайского фарфора. Она села, поставив поднос так, чтобы все могли до него дотянуться. Райли налила себе немного чая и сделала глоток. Чай был вкуснейшим, но она бы предпочла нечто более бодрящее.
– Но расскажите, – горячо начала Оливия, – почему ФБР заинтересовались в том, что случилось с бедной Кори?
– Да, мы очень удивились, – поддержал её муж. – Полиция была глуха ко всему, а мы думали, что ФБР берётся за дело только тогда, когда их просит об этом местная полиция.
Оба родителя казались возбуждёнными и жизнерадостными.
Вся ситуация начала казаться Райли нереальной. Она вспомнила, что по телефону пара показалась ей отчаявшейся. Куда же делись теперь эти эмоции?
– Да, обычно это так и есть, – неуверенно начала Райли, – Но ситуация такова, что…
Её голос оборвался.
Ясные, сообразительные глаза – голубые Оливии и зелёные Конрада – застали её врасплох.
Райли неожиданно кое-что поняла.
Какой бы странной ни казалась ей эмоциональная реакция Линзов…
«Они совершенно искренни. Совершенно честны».
Она просто не могла им солгать.
– Мистер и миссис Линз…
– Конрад, если можно, – сказал муж.
– И Оливия, – добавила жена.
Райли на мгновение замолчала, собираясь с мыслями и ища лучший вариант, как сказать им правду. Она достала значок и показала им.
– Думаю, мне нужно вам кое-что объяснить, – сказала она. – Во-первых, я прошу вас поверить, что я действительно агент ФБР и работаю в ОПА в Квантико. Но дело в том, что по поводу смерти вашей дочери ФБР не было открыто официальное дело. По крайней мере, пока. А я – я приехала неофициально. На самом деле…
Райли тяжело сглотнула. Почему-то ей казалось, что она должна быть совершенно с ними честна.
– На самом деле, мне не следует вообще расследовать смерть вашей дочери.
Оливия и Конрад удивлённо наклонили головы. Но никто из них не казался обеспокоенным или огорчённым.
– Не уверена, что я вас поняла, – сказала Оливия.
– Как и я, – признался её муж.
Райли тщательно обдумывала свои дальнейшие слова.
– Что ж, наверное, можно сказать, что я приехала исключительно по личным причинам. Я узнала от своей дочери, что девочка – не ваша дочь – повесилась в прошлые выходные. Она также была студенткой Колледжа Бярс. Я попыталась разузнать об этом и выяснила, что целых пять студентов Бярса, включая вашу дочь, совершили предполагаемый суицид за этот школьный год.
Оливия и Конрад изумлённо переглянулись.
– Не похоже на совпадение, – заметила Оливия.
– И я так не думаю, – согласилась Райли. – Но я ничего не могу доказать, по крайней мере пока.
– Как мы можем вам помочь? – спросил Конрад.
Райли начала немного расслабляться. Её порадовало то, что Линзы на её стороне.
– Что ж, пока у меня нет доступа к официальным протоколам касательно смертей, я не в курсе подробностей. Не могли бы вы для начала рассказать мне о смерти своей дочери?
Облако печали заслонило лица пары – пока это был первый из замеченных Райли следов скорби.
– Это был какой-то кошмар, – начала Оливия. – Нам позвонили из школы. Звонил декан, Уиллис Отри. Он сказал, что Кори повесилась в раздевалке спортзала.
Райли заинтересовалась.
Ещё одно повешение – как и в случае с Лоис Пеннингтон и Констанцией Йо!
Оливия продолжала:
– Декан Отри, казалось, думал, что её высмеивали или что-то в этом роде, и она больше не могла это терпеть. Но это просто не…
Она проглотила рыдание и не смогла закончить предложение. Её муж передал ей платок.
Он сказал:
– Кори говорила нам, что не может влиться в школьную среду. Она отличалась от одногруппников, а дети могут быть жестокими. Но так было всю её жизнь. И её никогда это особенно не заботило. Она была самой собой. Иногда она грустила – кто не грустит? Однако она никогда не страдала от депрессии. Она всегда была довольна.
Оливии удалось немного прийти в себя.
– Декан также сказал, что она приняла большую дозу какого-то обезболивающего, – сказала она.
– Алпразолам? – предположила Райли, памятуя сказанное ей о смерти Лоис Пеннингтон патологоанатомом.
– Ну да, – подтвердила Оливия. – Но это невозможно. Она не принимала никаких лекарств. Даже аспирин.
Конрад сжал руку жены и добавил:
– Знаете, она была Учёным. В нашей семье мы все Учёные.
Райли была озадачена.
«Учёный?»
Разве Конрад не сказал только что, что он бухгалтер, а Оливия – учитель музыки?
Но спустя мгновение, она поняла.
– Вы говорите о христианской науке, – сказала она.
– Верно, – сказала Оливия.
Поведение семейной пары сразу стало казаться Райли куда менее странным.
Райли не знала лично практикующих христианскую науку, но она слышала, что они обычно крайне позитивны и оптимистичны, причём иногда настолько, что кажутся не от мира сего. В конце концов, они верили, что материальный мир иллюзорен, а смерть нереальна.
Горевать просто не в их стиле.
И всё же, эти люди чувствуют боль.
Они чувствуют, что с их дочерью произошла чудовищная несправедливость.
Райли невольно стала им сочувствовать, но всё-таки она не могла отбросить вероятность того, что пара заблуждается по поводу своей дочери Кори.
– Оливия, Конрад, простите меня за такие предположения, но… что ж, я сама воспитываю двух дочерей-подростков и иногда с ними приходится нелегко. Вы абсолютно уверены, что ваша дочь не могла, скажем, отказаться от своей веры? Я про то, что алпразолам иногда используют в развлекательных целях. А дети могут быть непослушны.
Оливия медленно покачала головой.
– О, нет, – сказала она с оттенком защиты в голосе. – Это совершенно невозможно.
– Позвольте мне кое-что вам показать, – сказал её отец.
Конрад подвёл Райли к стене, на которой висели фотографии Кори разных возрастов, на которых она выглядела сияющей и жизнерадостной, как и её родители. Вокруг каждой фотографии была рамка из написанных от руки писем, которые Кори писала своим родителям: от неуклюжих печатных букв, когда она только училась писать, до красивого почерка последнего времени.
Райли чуть не охнула от удивления.
Неужели некоторые дети до сих пор пишут письма родителям, да вообще хоть кому-то?
Сколько писем Эприл написала Райли от руки за всю жизнь?
Едва ли хоть одно. Да Райли и не ожидала этого: не в эру информации, когда всё общение происходит посредством телефонов и компьютеров.
Но Райли также поразило то, что родители Кори повесили эти письма в рамочках и фотографии, сделав своего рода алтарь своей дочери.
Знавала ли Райли когда-нибудь такую дружную семью?
Едва ли.
Конрад молча привлёк внимание Райли к последним фотографиям и письмам, которые относились к тому времени, когда Кори уже училась в колледже. Кори посылала свои селфи из разных мест кампуса, и фотографии всегда были улыбчивыми и радостными. Райли вскользь просмотрела некоторые из писем – все они были воодушевлёнными, в них писалось об уроках и оценках, и вообще обо всём, что происходило в её жизни. Тут и там Кори отмечала, что не очень вписывается в окружение из других студентов, но относилась к этому с юмором.
Райли не считала удивительным, что такая светлая и неземная девочка не могла поладить со своими одногруппниками. Вероятно, так было всегда. Но Кори как-то удавалось не печалиться из-за этого. Она была настолько эмоционально защищена, как только может быть девочка-подросток.
Как Конрад сказал несколько минут назад: «Она была самой собой».
Райли села обратно к Конраду и Оливии.
Оливия сказала:
– Вы сказали, что пять студентов предположительно совершили самоубийства. Вы разговаривали с другими семьями?
Райли засомневалась. Что она может рассказать Линзам из того, что ей известно на настоящий момент?
Посмотрев на их открытые, дружелюбные лица, она решила, что будет лучше рассказать им всё, как есть.
– Что ж, как я и сказала, впервые я узнала об этом от собственной дочери. Сестра её подруги была найдена повешенной в гараже своей семьи. Я разговаривала с родителями девочки, но они полностью верят в историю с самоубийством. Однако подруга моей дочери в это не верит. Как и моя дочь. Поэтому я и решила проверить это.
Райли задумалась на мгновение, а затем спросила:
– Вы ничего не слышали о смерти Дианны Уэббер прошлой осенью? Она дочь конгрессвумен Уэббер.
– О, да, – сказала Оливия. – Это произошло незадолго до… до того, что случилось с Кори. Кори писала нам об этом. Она немного знала Дианну. Её это очень расстроило.
– Я разговаривала об этом с конгрессвумен, – сказала Райли, тщательно подбирая слова. – Она пыталась убедить меня, что смерть Дианны и в самом деле суицид. Она сказала, что Дианна намерено приняла слишком много лекарства и умерла спящей в собственной постели.
Оливия и Конрад переглянулись.
Оливия сказала:
– Не уверена, что нам стоит так говорить, но…
– Пожалуйста, расскажите мне всё, что вам известно, – попросила Райли.
Оливия помедлила.
– Не думаю, что конгрессвумен сказала вам правду.