Ему думалось, что в такой вечер, как сегодня, жара властвует над пригородом, как невидимый великан, который топчет всё на своём пути. Его тихие шаги по мостовой оглушали. Сейчас даже древесные лягушки и кузнечики невероятно громко распевали свои песни, словно очень мощный громкоговоритель передавал странный механический звук.
Он шёл вдоль домов, стараясь не попадать под свет уличных фонарей. Примерно полчаса назад закат уступил место ночи, погрузив городские улочки в неземную тишину.
Хотя он был здесь именно из-за этой тишины, вернее, не собственно из-за неё, а из-за того, что она с собой несла.
Дойдя до конца улицы, он увидел идущего навстречу мужчину. Его сопровождала тень, нечётко нарисованная светом фонарей. В руках у него была трость, и казалось, он смотрит куда-то влево от себя, где не было ничего, кроме темноты и пустой двухполосной дороги, бегущей по жалкому городишке.
Он хорошо знал этого мужчину. Он говорил с ним несколько дней назад, пока читал ему книгу, сидя на скамейке в парке меньше чем в полумиле от того места, где он сейчас стоял. Мужчину звали Уэйн Невинс, и он был слеп с рождения все пятьдесят лет своей жизни.
Он остановился, зная, что очень скоро Уэйн узнает, что он здесь – услышит его или, может, почувствует его запах. Он знал, что, волнуясь, люди источали определённый запах, и слепые иногда могли его учуять.
«Жуть какая, – подумал он. – Они как монстры… живут в кромешной тьме, но могут так использовать другие органы чувств, как нам, обычным людям, никогда не понять».
Решив, что смог обуздать своё волнение, он двинулся дальше. Между ними было примерно пятнадцать метров, включая то пространство, где два угла улицы соединялись, образуя перекрёсток. И именно тогда, когда он начал приближаться к перекрёстку, мир вокруг стал расплываться.
Он нервно сглотнул и опёрся о стену здание слева от себя. Время от времени зрение играло с ним эту злую шутку – мир вдруг мутнел, и всё плыло перед глазами. Иногда он вовсе переставал видеть, погружаясь во тьму минут на десять. Это состояние часто сопровождалось несильной головной болью, но сейчас он ничего подобного не чувствовал.
В такие моменты он вспоминал кухню в родительском доме. Он вспоминал потрескавшийся отстающий линолеум, пахнущую плесенью раковину и огромную по размерам мать, стоящую над ним, что-то крича.
За этим обычно следовало воспоминание о боли, но обычно ему удавалось его подавить.
Если он хотел, чтобы сегодня у него всё получилось, нужно было выкинуть эти воспоминания из головы. Если он хотел, чтобы мгла отступила, ему нужно было оставить эти воспоминания позади…
И вдруг всё прошло. Исчез старый линолеум, и перед глазами была лишь тёмная улица.
Он сфокусировал взгляд на Уэйне Невинсе и его тёмной фигуре, неясно вырисовывающейся впереди. Он не мог позволить себе потерять его из вида или, что ещё хуже, спугнуть его. Он часто заморгал, будто пытаясь вернуть зрение одним усилием воли. Она наделся, что скоро всё пройдёт, как это обычно бывало. Если слепота будет длиться дольше тридцати секунд, он упустит Уэйна Невинса, а с ним и свой шанс.
Борясь с угасающим зрением, он видел привычные для этого горестного момента образы: зловеще ухмыляющееся лицо матери перед тем, как дать волю слезам; кровь в раковине; обнажённое бедро своей первой девушки и иллюзорный и почти таинственный бугорок, в который оно переходило.
Воспоминания накрыли его волной, и он тонул в их водовороте. Внутри всё сжалось в комок, словно он только что сошёл с американских горок, и ему казалось, что его вот-вот стошнит. Он задержал дыхание, пытаясь справиться с приступом. Он понимал, что от частого моргания ничего не изменится, но продолжал моргать. Так ему казалось, что он хотя бы пытается всё остановить, что он контролирует ситуацию.
Несмотря на кадры воспоминаний, мелькающие перед мысленным взором, он продолжал видеть приближающегося Уэйна Невинса. На долю секунды перекошенная фигура, темная улица, свет от фонарей и нечёткое зрение превратили Уэйна в фигуру с постера «Изгоняющего дьявола».
Это странное и неожиданное сравнение прекратило поток воспоминаний. Они больше не накрывали его волной, а растаяли за мгновение. Они исчезли, и зрение сразу вернулось.
Сердце стучало о рёбра. Во рту пересохло. Он даже забыл, зачем сюда пришёл.
Он оглядел улицу. Машин не было – их никогда здесь не было после девяти часов вечера. Этот городок не отличался от остальных забытых Богом мест, затерянных в лесах Вирджинии. После восьми часов жизнь замирала, а те, кто выходил из дома в такое время – в основном подростки, ищущие способы провести время и потратить деньги, – отправлялись в соседние городки, которые могли предложить больше в плане развлечений и рисковых приключений.
Опасливо, но уверенно он двинулся вперёд.
Уэйн Невинс замедлил шаг. Видимо, он почувствовал его присутствие… А может, даже учуял исходящие от него страх и волнение.
Не видя смысла в продолжении игры, он вышел из-под тени здания и подошёл к Уэйну. Теперь их разделяла только дорога, и они стояли на противоположных её сторонах.
«Мистер Невинс, – сказал он, – как поживаете?»
Уэйн остановился, а потом улыбнулся. «Не ожидал увидеть вас здесь в такой час», – сказал он, а потом безрадостно рассмеялся над собственной шуткой.
«Я собирался на пробежку, – соврал он. История с пробежкой могла объяснить исходящие от него запахи, вызванные паникой, которая охватила его пару минут назад, – но через десять минут передумал. Знаете, из меня плохой бегун».
«Из меня тоже», – снова рассмеявшись над собственной шуткой, ответил Уэйн.
«От меня не убежишь», – подумал он.
«Раз я всё равно гуляю, – сказал он, – хотите, я провожу вас домой?»
Уэйн задумался на мгновение, а потом пожал плечами: «Если у вас больше нет других планов, то давайте. Это было бы неплохо».
«К какому часу вам нужно вернуться?» – спросил он.
Он строил из себя простачка. Он знал, что Уэйн должен быть в приюте не позже десяти вечера. У них в запасе было полчаса. Приют находился в нескольких минутах ходьбы от них, но в темноте ночи это было довольно приличное расстояние.
Уэйн был смельчаком, это было очевидно. Он знал это, знал это с первой их встречи три месяца назад. В то время как большинство слепых людей чувствовали себя неуютно от одной только мысли, чтобы ходить по улице в одиночку, Уэйн бродил по ночам. Он утверждал, что такие прогулки помогали проветрить голову и в тишине маленького города напоминали ему о Боге.
Он торопливо перешёл дорогу и встал рядом с Уэйном. «Показывайте дорогу», – сказал он, решив, что Уэйн оценит сухой юмор его шутки.
И это сработало. Всё шло даже лучше, чем он мог надеяться. Возвращаясь в приют, они должны были пройти три квартала на север, а потом два квартала на запад. Они никогда так и не свернули на запад. У следующего перекрёстка они остановились. Это было последнее место, которое посетил Уэйн Невинс.
«Итак, – сказал Уэйн, прощупывая тротуар тростью. Она издавала мелодичный стук-стук-стук. – Что вы будете читать мне после того, как мы закончим «Бойню номер пять»?»
«Пока не решил, – ответил он. – У вас есть пожелания?»
«Хочется что-нибудь с детективным сюжетом, перестрелками и парой эротических сцен».
«Уверен, смогу найти что-нибудь подходящее», – сказал он, когда они дошли до конца квартала. Он посмотрел вперёд и увидел нужный переулок, до которого сейчас было примерно пятнадцать метров.
«Было время, я слушал «Частный детектив Магнум», когда шоу шло по телевизору, – с ностальгией в голосе сказал Уэйн. – Мой отец обожал этот сериал и всегда пытался как можно лучше объяснить, что происходило на экране во время диалогов».
Переулок был совсем близко. Уэйну Невинсу оставалось жить несколько минут, а он тратил их на разговоры о сериале из восьмидесятых. Было в этом что-то невероятно печальное.
«Вы когда-нибудь смотрели этот сериал?» – спросил Уэйн.
«Нет. Мне больше нравился «Макгайвер».
«О да, – сказал Уэйн. – Я слышал о нём. Правда, я не думаю…»
В последний раз осмотревшись, чтобы убедиться, что поблизости не было машин и прохожих, он с силой толкнул Уэйна о ближайшую стену. Не успел тот вскрикнуть, как он ударил его кулаком. Удар пришёлся Уэйну в живот, и он начал жадно глотать губами воздух. Пока Уэйн пытался прийти в себя, он уже тащил его вглубь переулка. Трость упала, стуча по асфальту. Это был единственный звук, слышимый среди нагретых солнцем тихих улочек.