Они вернулись в бар «Бент Крик», и в 21:30 им уже принесли выпивку. Макензи устала и надеялась, что пара стаканов пива помогут ей крепко заснуть. Она знала, что если у неё будут хоть какие-то силы, когда она вернётся в номер, она закапается в документах по делу отца, а это гарантирует плохой сон и кошмары.

Они говорили на удивление мало, а то, о чём они говорили, было несерьёзной болтовнёй и

не имело отношения к работе, хотя Макензи думала, что Эллингтон будет говорить только о ней. Из-за этого она чувствовала себя безответственной, но понимала, что и ей нужен был отдых. Последняя настоящая подруга работала не в Бюро, а ушла из Академии сразу после выпуска. Макензи уже очень давно не имела возможности поболтать с кем-нибудь о всякой всячине.

«Итак, – сказал Эллингтон, – говоря о старых футболках, которые ты собираешься переделать в что-то намного более сексуальное… о каких именно группах мы говорим?»

«Ох, давай не будем об этом».

«Давай будем. Что ты узнала обо мне за эту неделю? Для начала, я люблю Роллингов и ненавижу Skynyrd. Это самая важная информация обо мне сейчас, которую ты должна знать. Теперь твоя очередь».

«Возможно, но не обязательно, у меня до сих пор хранится футболка с Nine Inch Nails».

«Серьёзно? Я и не думал, что раньше ты была готом».

«Я не была. Мне просто нравилась подобная музыка».

«Можно вздохнуть с облегчением, – сказал Эллингтон. – Я-то думал, что ты сходила с ума по бойбендам».

«Иными словами, ты очень плохо обо мне думал».

«Это совершенная ложь, – сказал он. – За последние несколько дней ты меня немало удивляла. Я знал, что ты хороша в этом деле – я знал это с нашей первой встречи в Небраске, – но ты не просто хороша, ты исключительно хороший агент. МакГрат тоже так считает».

«На данный момент мне так не кажется», – ответила Макензи.

«Я думаю, мы сможем продвинуться благодаря информации по маршрутам поездов и картам», – добавил он.

Макензи заметила, что допила своё пиво, но вместо того, чтобы заказать ещё, она поднялась с места. Она положила на барную стойку десять долларов, чтобы расплатиться за выпивку. «Я пойду спать, – сказала она. – Я жутко устала и уже не помню, когда в последний раз спала больше шести часов».

«Больше шести часов? – спросил Эллингтон. – А такое вообще возможно?»

Он допил пиво и тоже встал: «Я не хочу пить в одиночестве. На сегодня хватит».

Они вместе вышли из бара «Бент Крик» и направились через парковку к Мотелю 6. Эллингтон дошёл с Макензи до её номера. Она достала ключ от двери из кармана и вставила его в замочную скважину, думая, не ждёт ли он приглашения зайти.

«Сегодня ты была молодцом, Уайт. Я даже готов сделать смелое предположение: мы поймаем этого парня в следующие сорок восемь часов».

«Это очень смелое заявление», – ответила она.

«Оптимистичное предположение, – сказал он и улыбнулся. – Спокойной ночи, Макензи».

Он дошёл до соседнего номера и махнул ей рукой. Макензи открыла дверь и вошла в комнату. Она не выпустила ключ из рук, потому что у неё возникла одна мысль. Это была не сколько мысль, сколько желание.

«Смелое заявление», – подумала она.

Положив ключ обратно в карман, она вышла на улицу и подошла к двери номера Эллингтона. Она дважды постучала, ожидая ответа. Она слышала его шаги, когда он подходил к двери. Когда он её открыл, то выглядел немного удивлённым.

«Всё в порядке?» – спросил он.

«Да, – ответила Макензи. – Я подумала ещё об одном смелом заявлении».

Прежде чем он успел спросить, о чём она говорит, Макензи переступила порог и поцеловала его.

У Эллингтона ушла секунда на то, чтобы понять, что происходит, а потом он ответил на поцелуй. Поцелуй был быстрым и настойчивым, и после пяти секунд оба одновременно его прервали. Они не сводили глаз и стояли в полуметре друг от друга.

«Сейчас он скажет что-нибудь вроде: «Ты мне нравишься, но в другом смысле», – подумала Макензи. – Боже, как я могла так ошибиться».

Эллингтон сделал шаг вперёд. Одну руку он положил ей на бедро, а второй обхватил за шею. После секундного промедления они снова целовались. Этот поцелуй был медленнее, но такой же настойчивый. Макензи не ожидала, что они оба в нём растворятся: второй поцелуй был полностью лишён неловкости, он был естественный, в нём был огонь, и, если быть до конца откровенной, он был чертовски сексуален.

Это был почти идеальный поцелуй: Эллингтон, очевидно, имел в поцелуях большой опыт; их языки сплелись, губы не отпускали друг друга, и он нежно сжимал её бедро. Поцелуй был настолько идеален, что Макензи даже не заметила, что Эллингтон нежно прижал её к стене, пока не упёрлась в неё плечами.

Макензи позволила губам и рукам делать так, как им хочется. Она прервала поцелуй только для того, чтобы начать целовать его подбородок, а потом шею. Тем временем, пальцы нащупали пуговицы на его рубашке и начали их расстёгивать. В ответ он начал расстёгивать её блузку. Закончив с пуговицами, его руки проскользнули под блузку, и Макензи почувствовала себя взволнованной школьницей, когда от прикосновения по всему телу пошла дрожь.

Когда обе рубашки были расстёгнуты, они прижались друг к другу телами. Она прижала его ближе к себе. Теперь в их поцелуе был не только огонь, но и неожиданная искра, нарастающее напряжение, которое существовало между ними с первой встречи в Небраске почти год назад.

Макензи провела руками по его телу, дотронулась до груди и опустила руку к молнии на брюках.

Эллингтон сделал шаг назад, вырвавшись из объятий. Поцелуй был настолько страстным, что он задыхался. Он смотрел на Макензи со смешанным чувством. В его взгляде она видела желание и дикую страсть, но в нём было и что-то ещё.

«Макензи, – сказал он, – не верю, что говорю это, но… я не могу».

«В чём дело?» – спросила она. Она не собиралась умолять его о близости, но её уже давно так ни к кому не тянуло. Она до сих пор находилась под впечатлением от поцелуя, ей даже казалось, что пол немного шатался.

«Поверь мне, – продолжил Эллингтон, – мне этого хочется. Я уже давно этого хочу, но… я не могу пойти против своих принципов. Я развёлся всего несколько недель назад. Если мы сделаем это сейчас…»

«Я понимаю», – искренне ответила Макензи. Тем не менее, она не могла не чувствовать разочарования. Она начала медленно застёгивать блузку, стараясь не выглядеть обиженной.

«Не стоило доводить до такого, – сказал Эллингтон, – но, боже мой, Макензи… я так давно хочу тебя поцеловать, что это даже неприлично».

«Мне знакомо это чувство», – ответила она. Макензи решила, что на этом всё. Больше она никогда не заикнётся об этом случае. Она решила, что завтра утром она проснётся и будет жить, как жила раньше, словно ничего не произошло.

«Прости», – сказал Эллингтон.

«Не надо извиняться. Я сама это начала. Всё в порядке, Эллингтон, – она специально обратилась к нему по фамилии, чтобы дать понять, что с этой секунды между ними будут только деловые отношения. – Пожалуй, я вернусь к себе в номер и лягу спать. У нас ещё шесть часов сна, ты помнишь?»

Он кивнул. Она впервые посмотрела ему в глаза с той секунды, как он её отверг. Ей было немного легче, видя, как он борется с собой. По крайней мере, не одна она переживала из-за случившегося.

«Спокойной ночи», – сказала она, открывая дверь и выходя.

Эллингтон ответил «спокойной ночи», но дверь захлопнулась до того, как он закончил фразу.

***

Макензи снова чувствовала себя школьницей, собираясь ложиться спать. Она была сексуально не удовлетворена, и образ Эллингтона без рубашки никак не выходил у неё из головы. Она едва не встала с постели, чтобы засесть за дело по убийству отца, но смогла сдержать порыв. Она уснула почти в полночь, когда дневная усталость наконец дала о себе знать.

Во сне она узнала признаки приближающегося кошмара. За последние восемнадцать лет они так часто ей снились, что даже во сне она понимала, когда они начинаются. В тишине номера раздался тихий стон страха.

В кошмаре она стояла посреди большого поля. Перед ней стоял дом, в котором она выросла и провела большую часть детства, но за ним она видела густые леса Айовы, окружающие шоссе № 14. Она смотрела на дом, когда услышала приближающиеся шаги за спиной.

Она обернулась и увидела отца – живого и невредимого. Он улыбнулся и обнял её.

«Выглядишь потерянной», – сказал он.

«Я чувствую себя потерянной», – признала она.

«Это место, – сказал он, – всегда будет твоим домом. Где ты только ни была после того, как меня не стало, но ты всегда сюда возвращаешься, я прав?»

Макензи посмотрела на дом и поняла, что ненавидела его с той же яростью, с какой люди ненавидят друг друга.

«Я возвращаюсь из-за тебя», – сказала она.

«Я знаю», – ответил Бенджамин Уайт. Он засунул руку в карман брюк и достал оттуда визитную карточку. Когда он отдал её Макензи, она совсем не удивилась, увидев, что это была визитка антикварного магазина Баркера.

«Я не понимаю, что это значит», – сказала она.

«Поймёшь. Просто не бросай меня, малышка».

Потом он завёл руку за спину и достал что-то из-за пояса. Он показал ей, то, что держал в руке, и Макензи отшатнулась в сторону. Он держал Кольт 44 калибра – именно тот револьвер, из которого, предположительно, его убили. Он медленно поднёс пистолет к голове.

«Я буду здесь, пока ты во всём не разберёшься, – сказал он, вдавливая дуло Кольта в висок. – При этом мне кажется, что ты возвращаешься сюда только из-за меня… возвращаешься и забываешь о людях, вроде неё».

При слове «неё» он кивнул в сторону крыльца. Там Макензи увидела Долорес Мэннинг, распластанную на ступенях. Она была мертва, и вокруг было много крови.

«Папа, я что-то упускаю».

«Просто ищи», – ответил он.

Она открыла рот, чтобы поспорить, но мир сотряс выстрел. Окутанный красным туманом, отец упал на колени, а потом свалился в траву лицом вниз.

Макензи вскрикнула и тоже опустилась на колени. Её крик пронёсся через весь кошмар, как сильный порыв ветра, но он был не таким громким, как оглушающее эхо выстрела, убившего отца.