Макензи вышла на работу только три недели спустя. Имея шесть швов на голове чуть выше виска и двадцать один шов на плече, она могла рассчитывать только на работу в офисе. Она была согласна; ей нужно было время, чтобы переварить то, что случилось с ней в церкви, и окончательно выздороветь.

В первый рабочий день по возвращению она провела почти всё время за изучением документов и отчётов по делу. Ей приходилось читать медленно, она концентрировалась с трудом. Время от времени голова снова начинала болеть. Макензи чувствовала, что ещё не совсем оправилась после сотрясения, которое поставили ей врачи, потому что чтение даже нескольких страниц текста давалось ей с трудом.

Медленно и с большим усилием она смогла собрать в хронологическую последовательность те факты, которые сообщил ей Эллингтон, пока ухаживал за ней дома и помогал восстановиться последние три недели.

Убийцу звали Томас Хэмел. Он родился и вырос в сельской глубинке штата Вирджиния, где с матерью посещал баптистскую церковь, а после развода родителей – католическую. В обеих церквях он видел неподобающее поведение, которое подробно описывал в дневниках, которые полиция нашла в его квартире в Джорджтауне. В возрасте десяти лет он стал свидетелем драки в церкви, когда стало известно, что дьякон спал с женой пастора. На глазах у десятилетнего мальчика раскололась церковь, и рухнула дружба.

Когда ему было тринадцать, и он ходил в католическую церковь, по общине начали ходить слухи о сексуальных домогательствах. Доказательства никогда не были представлены, но пока шумиха не утихла, два священника ушли в отставку. Увидев в этом признание вины, Хэмел и несколько его друзей изрисовали стены церкви граффити, за что их и поймали с поличным.

После этого в его жизни было мало чего интересного. Он поступил в колледж, ходил в церковь, женился, развёлся и даже пытался открыть свою собственную церковь. Дальше идеи он не пошёл, и его не приняли ни в один из двух библейских колледжей, в которые он подал документы для поступления.

Кроме привода за вандализм в подростковом возрасте Хэмел больше никогда не привлекал внимания полиции. В дневниках, найденных в его доме, говорилось о ненависти к «лжепоследователям Христа и апологистам», а также об огромном желании прославления Иисуса Христа любыми способами. Ещё он писал о восхищении некоторыми священниками, живущими в городе; среди них были имена отца Костаса, отца Коула, пастора Вудалла и преподобного Таттла.

И вот тогда история приняла ужасающий оборот.

В своих записях Хэмел указал четырнадцать духовных лидеров и четырнадцать церквей. Он собирался убить всех четырнадцать, а потом сдаться властям – это стало бы его «распятием».

Что же касается Тима Армстронга, который чуть не стал пятой жертвой Хэмела, то ему предстояла вторая из трёх операций по восстановлению руки. Было ясно, что он никогда не сможет полностью восстановить функцию кисти, но врачи делали всё, что было в их силах.

У Хэмела не было семьи: не было детей, а бывшая жена почти никак не отреагировала на его смерть, когда ей сообщили сотрудники Бюро.

«Целая жизнь на нескольких страницах, – подумала Макензи. – И она закончена… Раз и всё. Хватило одного выстрела,… который сделала я».

Она ни о чём не сожалела. Она отлично понимала, что если бы в той ситуации она не вышла победителем, он бы её убил. Она снова прочла строки о его детстве – он изменился из-за влияния, которое оказала на него церковь.

«Ну, здравствуй», – сказал голос у двери.

Макензи подняла глаза и увидела Эллингтона.

«Привет», – ответила она.

«Хм,… что случилось?»

«Ничего».

«Тогда почему ты плачешь?»

Макензи и не знала, что по лицу текут слёзы, пока об этом не сказал Эллингтон. Она смущённо смахнула их и пожала плечами.

«Не знаю», – сказала она.

Эллингтон вошёл в кабинет и увидел документы на столе. «Не казни себя, – сказал он. – Он мёртв. Ты его остановила и спасла жизнь десяти людей. В ином случае он бы их убил, ты не согласна?»

«Да, согласна».

«Послушай… Я только что говорил с Макгратом, – сказал Эллингтон. – Он хочет как можно скорее видеть нас у себя в кабинете. Ты сейчас не занята?»

«Нет, – ответила Макензи, глядя на папки на столе. Она была даже рада на какое-то время отвлечься от их изучения. – Ты знаешь, о чём он хочет поговорить?»

«Вроде того… Пошли».

«Подозрительно, – подумала Макензи. – Знаю, что удар мне по голове немного испугал всех, но надеюсь, он не хочет просить меня немного успокоиться,… нет?»

Они вместе вошли в лифт, и Эллингтон ободряюще приобнял Макензи. Она прижалась к нему, стараясь понять, как она могла расплакаться в кабинете и даже этого не заметить. Было в этом что-то пугающее.

Они вошли в кабинет Макграта и нашли его сидящим за столом. На столе перед ним лежала одинокая папка. Когда они вошли, он поднял на них глаза, в которых как обычно читалась сосредоточенная серьёзность.

«Спасибо, что зашли, агенты, – сказал он. – Присаживайтесь».

Оба сели на стулья перед столом Макграта. Макензи слишком хорошо знала, что будет дальше. Где-то в глубине души она ощущала те эмоции, что испытывала, когда впервые оказалась в этом кабинете – она чувствовала себя школьницей, вызванной в кабинет директора.

«Уайт,… позволь мне начать с того, что… ты была абсолютно права относительно последнего дела. Тогда я был занят другим заданием и… неправильно расставил приоритеты. Ты на отлично выполнила свою работу, и я искренне извиняюсь за то, что отправил тебя одну в ту церковь. Ты не перестаёшь меня удивлять, и мне ничего не остаётся, как непрестанно просить прощения».

«Спасибо, сэр. Для меня это много значит».

«Я говорю это потому, что моя рассеянность и вспыльчивость имели под собой причину – пока ты выслеживала убийцу, моё внимание привлекло другое дело».

«Какое дело?»

Макграт колебался и от этого выглядел на десять лет старше. Он нервно выдохнул.

«То, что я скажу тебе, Уайт, уже известно агенту Эллингтону. Он владеет информацией, потому что её ему сообщил я и приказал ничего тебе не рассказывать. Ни тебе, ни кому-либо ещё, если быть точным. Сейчас, когда твоё здоровье идёт на поправку, а мне поступили последние данные, я думаю, пришло время посвятить тебя в подробности расследования».

«Что происходит?» – спросила Макензи.

Она подозрительно посмотрела на Эллингтона. Она чувствовала себя обманутой из-за того, что он что-то от неё скрывал. Она всегда старалась не вмешивать эмоции в рабочий процесс, но сейчас ей это давалось с трудом.

«После твоего возвращения из Небраски, дела там стали только хуже, – сказал Макграт. – Меня заботило то расследование, и я понимал, что должен тебе всё рассказать. Послушай,… шесть дней назад наши ребята из отделения в Омахе нашли кое-что важное – отпечаток на челюсти Габриэля Хэмбри. Они пробили отпечаток и обнаружили, что он принадлежал мужчине, который недавно покончил жизнь самоубийством. Мужчину звали Дэннис Паркс».

«Мне это имя должно быть знакомо?» – спросила Макензи.

«Скорее всего, нет. Сегодня утром мне сообщили, что Парксу было пятьдесят девять, и когда-то он работал с твоим отцом».

Макензи показалось, будто земля ушла из-под ног. Она никогда не слышала имени Дэнниса Паркса, но раз он был связан с отцом,… это оказалось для неё совершенно неожиданным.

«Это ещё не всё, – сказал Макграт. – Убитые бродяги… были не просто бродягами. Тут всё намного запутаннее. Мы получаем всё новую и новую информацию, но всё равно не можем ничего понять».

«И я не понимаю», – сказала Макензи.

Она начала нервничать, и голова снова разболелась. Макграт посмотрел на неё со скромным смирением.

«Я отправляю тебя в Небраску, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты вплотную занялась этим делом, потому что мне нужны ответы. Судя по всему, это дело запутаннее, чем мы предполагали».

«Я так и не поняла, – сказала Макензи. – Что там с бродягами? И кто такой это Дэннис Паркс?»

Макграт начал отвечать на её вопросы. Чем больше он углублялся в подробности расследования, тем легче Макензи было игнорировать головную боль. Она вслушивалась в каждое слово, и впервые после визита в Небраску несколько недель назад ей казалось, что разгадка смерти отца уже близка.

И на этот раз, ей-Богу, она доведёт дело до конца.