Глава 1

С незапамятных времен все деловые встречи в любой точке мира проходят по одному сценарию. Всегда имеются главный и тот, кто в действительности является таковым, а также тот, кто хочет им стать. Кроме того, есть еще их ставленники, враги и те, кто просто плывет по течению в надежде, что такая политика позволит им избежать неприятностей.

Любая деловая встреча всегда предполагает предмет обсуждения и неизменно проявляет скрытое противостояние, вынуждает участников спора принять чью-то сторону. Иногда предмет спора является по-настоящему значимым и даже оправдывает затраченную на него энергию. Но лишь иногда.

Одна из подобных встреч состоялась в сентябрьский полдень в Риме. Она проходила в большом, незатейливо обставленном помещении ветхого, покосившегося здания, характерного для района, известного в народе как Авентино.

На собрании присутствовало двадцать человек в возрасте от тридцати пяти до семидесяти пяти лет, только мужчины. В повестке дня значилось четырнадцать вопросов, но только один из них был по-настоящему важным. Собравшиеся негласно разделились на две команды, каждая из которых была готова дать решительный бой по этому вопросу и наголову разгромить противника. При этом одни считали необходимым поставить заслон несерьезным и весьма опасным, на их взгляд, нововведениям, а другие боролись с косностью традиционалистов, не способных соответствовать запросам современного общества.

«Встреча затянется до вечера», – подумал председательствующий, набрав в грудь побольше воздуха. Он от всей души надеялся, что их совместная двухчасовая молитва, предшествовавшая собранию, будет услышана и неминуемые разногласия не выльются в безобразную склоку.

Однако он сомневался в возможности столь благополучного исхода. Сознавая, что подобные мысли граничат с ересью, он иногда жалел, что Господь не послал ему более скромных желаний – тогда, возможно, его не мучил бы страх, что он, отец Ксавье Мюнстер, тридцать девятый глава ордена пиетистов им. святого Иоанна, окажется последним. Он узрел воинственный блеск в глазах оппонентов, и сердце упало у него в груди.

Возглавлял оппозицию отец Жан; он перемещал перед собой бумаги, словно танковые дивизионы, и ждал лишь сигнала, чтобы ринуться в бой. «Жан настроен на решительную битву, а ведь он не знает истинного положения дел, – с грустью отметил отец Ксавье. – Хотя, в сущности, какая разница?»

– Ну что? – твердым голосом начал он, обращаясь к членам римского отделения ордена. – Быть может, начнем?

Прошло пять часов. Истомленные долгими спорами братья потянулись к выходу. На террасе их, как обычно, ждал стол с аперитивами, но сегодня к нему подошли только несколько человек, не принимавших активного участия в непристойно жаркой перепалке. Остальные разбрелись по кельям (они больше напоминали комнаты в студенческом общежитии, но по старинке продолжали именоваться кельями): одни хотели помолиться в уединении, другие – выплеснуть негодование, распиравшее грудь.

– Я очень рад, что вопрос наконец закрыт, – пробормотал один из младших братьев – высокий, красивый камерунец отец Поль. Он произнес это без малейшей обиды, что с его стороны было большим великодушием – вопрос о его возвращении в Африку стоял в самом конце повестки и на него в который уж раз не хватило времени.

Молодой человек произнес эти слова в пространство, ни к кому в особенности не обращаясь. Услышал его только седой отец Жан, пристроившийся рядом с бутылкой перно. Он закинул голову вверх – отец Поль был выше его на добрых восемнадцать дюймов – и кивнул. Сегодняшняя дискуссия отняла у старика все силы; иногда он сам удивлялся и даже страшился той ненависти, которую будила в его незлобивом сердце реформистская деятельность отца Ксавье. Сегодня отец Жан пришел на террасу не для того, чтобы пообщаться с братьями; как ни странно, сегодня он пришел сюда выпить.

«Раньше я не позволял себе подобной горячности», – сокрушался отец Жан, так и не сумевший до конца сжиться с новой для него ролью лидера оппозиции.

Страсти, разгоревшиеся вокруг противостояния между ним и отцом Ксавье, сильно огорчали отца Жана; даже недовольство Ватикана не вызывало у него столь тяжелого чувства, как повисшее сегодня в воздухе недоброжелательство, но воспрепятствовать этому он не мог и не хотел. О примирении не могло быть и речи, ибо на кону, по глубокому убеждению отца Жана, стояло спасение человеческой души.

Отец Жан по-прежнему считал себя верным членом ордена. Он не мыслил себя без него: ему едва исполнилось двенадцать лет, когда местный священник разглядел в нем нужные качества и забрал из сельской школы в монастырь.

А Ксавье… без сомнения, светлый человек, но – дерзновенный. Конечно, в давние времена святые тоже не всегда были милосердными и кроткими проповедниками. Им тоже приходилось отстаивать свои взгляды в жесткой борьбе. Взять хотя бы святого Бернара или святого Игнасия: о них никто не скажет, что они были лояльны к чужому мнению. Но сейчас не средние века и даже не семнадцатый век. Старые методы остались в прошлом, теперь оружие святых отцов – терпение, такт, способность убеждать; и ни одно из этих качеств нельзя назвать сильной стороной Ксавье.

Отец Жан печально кивал в такт своим мыслям.

– Закрыт? – переспросил он. – Надолго ли? Боюсь, это была не последняя наша схватка.

Отец Поль изогнул бровь.

– Что можно добавить к сказанному? Все решено, разве нет? Вы добились своего и должны радоваться.

Отец Поль мог говорить об этом спокойно, потому что он, едва ли не единственный из братьев, так и не принял ничьей стороны. Возможно, оттого что плохо понимал предмет спора. То есть он, конечно, знал, о чем речь, но не понимал истинного значения разногласий. Ему казалось, что братья могли бы потратить силы на решение более важных проблем.

– Я победил с перевесом в один голос, – ответил отец Жан. – Всего в один голос. В прошлом году – что же Ксавье предлагал в тот раз? – его идею отклонили с перевесом в пять голосов. Так что для него этот проигрыш не поражение, а скорее победа. Время работает на него.

Отец Поль налил себе апельсинового сока и медленно потягивал его через соломинку.

– О Господи, как же мне хотелось бы вернуться домой! То, чем я занимаюсь здесь, не имеет никакого отношения к вере.

– Я знаю, – кивнул отец Жан, раздумывая, позволительно ли ему выпить еще одну рюмочку перно. – Наши раздоры, должно быть, шокировали вас, да это и неудивительно. Жаль, что мы опять не успели рассмотреть ваш вопрос. Надеюсь, в следующий раз, когда страсти улягутся, мы все же дойдем до него. Во всяком случае, я поспособствую этому.

В то же самое время в нескольких километрах от Авентино, в самом центре города, протекала жизнь совсем другой, более многочисленной организации. Парадная дверь, недавно оборудованная новой дорогущей электроникой (как обычно, без всякой необходимости), открывалась и закрывалась, впуская и выпуская озабоченных полицейских. В тесных кабинетах с искусственным освещением секретари и делопроизводители сосредоточенно корпели над бумагами в надежде продвинуться по служебной лестнице. Этажом выше царила полная гармония: следователи дружно писали, читали, звонили – словом, делали все от них зависящее, чтобы вернуть народу утраченные ценности итальянского художественного наследия. А на самом верху, в кабинете, который корреспонденты уважаемых газет окрестили мозговым центром управления по борьбе с кражами произведений искусства, висела тишина, нарушаемая лишь надоедливым жужжанием большой синей мухи.

Отлаженный механизм работал на автопилоте, мозговой центр отдыхал. День выдался жарким, и генерал Таддео Боттандо крепко спал.

Только не торопитесь делать выводы. Боттандо перевалило за шестьдесят, и он уже сам признавал, что молодой задор перестал быть доминантной чертой его характера, однако громадный опыт следовательской работы с лихвой возмещал эту потерю. Ну и что, если временами он экономит силы? Его цепкая хватка, стратегическое мышление и блестящие организаторские способности ничуть не ослабли с течением лет. Каждый сотрудник управления отвечал за свой участок работы, и генерал не видел необходимости денно и нощно следить за подчиненными. Когда случалось нечто экстраординарное, а Боттандо, фигурально выражаясь, не было под рукой, любой член команды – например, Флавия ди Стефано – мог взять управление на себя.

Все это он объяснил сегодня утром двум государственным мужам, тоже весьма почтенного возраста, пригласившим его на ленч в дорогой ресторан. Даже слишком дорогой. По непонятным ему причинам Боттандо вдруг стал очень популярной фигурой. Единственное объяснение, которое он этому находил, – грандиозная операция, которую он успешно провернул несколько месяцев назад. Его вдруг необычайно полюбили в министерстве; оказалось, что у него там всегда было много доброжелателей, которые ему тайно покровительствовали и всячески пресекали козни его врагов. Странно, почему он раньше не замечал этой поддержки – все предыдущие годы он только и делал, что с кровью выбивал из министерства деньги на более или менее сносное существование отдела.

Убаюканный похвалами, Боттандо разнежился и чуть ли не мурлыкал от удовольствия, почти единолично прикончив вторую, а затем и третью бутылку кьянти.

И все же такой стреляный воробей, как он, должен был догадаться, что его пригласили сюда неспроста. Все эти знаки дружбы и восхищения должны были насторожить его, однако вино и жара сыграли с ним злую шутку – он напрочь утратил бдительность. К тому же в глубине души Боттандо был очень доверчив, несмотря на многолетнюю службу в полиции и обширный опыт общения с мошенниками всех мастей и даже более того – с высоким начальством.

Он совершил сразу две ошибки: во-первых, убедил себя, что все они – коллеги, а значит, играют на одной стороне. А во-вторых, поверил, что они и в самом деле восхищаются им и ценят его заслуги.

Боттандо купался в самодовольстве и благодушии до тех самых пор, пока старший из сотрапезников – в прошлой жизни, когда Боттандо возглавлял полицейский отдел в Милане, он отослал этого типа подальше с глаз долой – не наклонился к нему и с вкрадчивой улыбкой сказал:

– Скажи, Таддео, как ты себе представляешь будущее управления? Я имею в виду отдаленное будущее, на годы вперед.

Боттандо начал разглагольствовать о международном сотрудничестве и связях с регионами, о новых компьютерах, об оборудовании и о новых законах, которые облегчат процедуру конфискации незаконно вывезенных ценностей.

– А ты сам? Какую роль ты отводишь себе?

Если до этих пор он еще не почуял подвоха, то здесь уж точно должен был догадаться. Но нет, он и тут не заметил, что дверца огромной ловушки гостеприимно распахнута и готова принять его в свои объятия. Он заговорил о командном духе, о лидерстве, о наблюдательных функциях, об изучении иностранного языка; сам он владел французским – если не в совершенстве, то вполне свободно.

– Хорошо, хорошо. Я так рад, что мы мыслим в одном направлении. Это значительно облегчает нашу задачу.

И только сейчас, несмотря на одурманивающее действие жары, еды и питья, Боттандо вдруг ощутил предупреждающий укол где-то в основании массивного затылка. Он мысленно подобрался, приготовившись к отпору, и ждал, что последует дальше.

– Ты, наверное, знаешь: грядет большая реорганизация. Создается новая структура.

– Какая именно? Я снова что-то упустил?

Нервное покашливание.

– О Боже, нет. Проект еще не опубликован. Ты фактически первый, кто слышит о нем. Мы решили, что так будет лучше, поскольку он напрямую коснется тебя.

Боттандо продолжал молчать, вопросительно выгнув бровь и насторожившись еще больше.

– Честно говоря, я сам не в восторге от этих перестановок.

Боттандо не сомневался в фальшивости подобного заявления. «Небось сам и затеял», – подумал он.

– У нас столько людей не имеют ни малейшей перспективы карьерного роста. Продолжительность жизни увеличивается, старики активно работают, а куда девать молодежь? Из правительства уходят лучшие кадры, молодые люди не видят перспективы роста.

К счастью, мы теперь живем в общеевропейском пространстве. Мы вступаем в новую эру, Таддео, и должны быть готовы к запросам этого времени. Нужно готовить себе место заранее – потом будет поздно. В связи с этим мы приняли решение – не подумай, что это только моя идея, ознакомить тебя с грядущими переменами.

– Э-э… с какими переменами?

– Первое: есть идея учредить межправительственную контактную группу, сотрудники которой будут заниматься согласованием общеевропейских проектов. Для начала предполагается попробовать ее силы в какой-нибудь одной сфере.

Боттандо кивнул. Он уже слышал об этом. Каждые полгода какой-нибудь умник из министерства пытался продвинуться за счет очередного международного проекта. Правда, пока из этого ни разу не вышло ничего путного.

– И второе, в конечном счете связанное с первым. Суть его заключается во взаимодействии твоего управления с новой международной структурой, призванной заниматься охраной культурного наследия.

– Что-что?

– Это общеевропейская организация, финансируемая Брюсселем, но нашему министру удалось убедить всех, что возглавить ее должен итальянец. Конкретно – ты.

– Ну да: сидеть и сочинять меморандумы, которые никто никогда не станет читать.

– А вот это уже зависит от тебя. Вероятно, ты столкнешься с сопротивлением. Да ты и сам всегда сопротивляешься любым нововведениям. В общем, твоя задача сделать эту структуру полезной и нужной.

– Там будет много иностранцев? – с подозрением спросил Боттандо.

Они пожали плечами.

– Тебе решать, кто там будет работать. Нужно еще обдумать бюджет, зарплаты. Естественно, штатное расписание должно быть сбалансированным.

– Значит, будут иностранцы.

– Да.

– И где же будет находиться штаб новой еврочепухи?

– Это пока под вопросом. Конечно, разумнее всего было бы расположить его в Брюсселе, но…

– В Брюссель я не поеду, – заявил Боттандо. – Там дождь и…

– …но исходя из других соображений предпочтительнее было бы здесь.

– Из каких же?

– Ну, например, из таких, что деньги, потраченные в Брюсселе, идут в бюджет Бельгии, а деньги, потраченные в Италии, идут в наш карман. Не говоря о том, что Италия – культурный центр Европы. Количество памятников на каждый квадратный километр у нас самое высокое в мире. По кражам у нас тоже первое место. Так что мы будем изо всех сил лоббировать в пользу Италии.

– А как же мое управление?

– Номинально остается за тобой, но, само собой разумеется, львиную долю работы тебе придется переложить на плечи кого-нибудь, кому ты можешь доверять.

Боттандо откинулся на спинку стула, и по мере того, как сказанное доходило до него во всей своей полноте, его хорошее настроение медленно испарялось.

– У меня есть выбор?

– Никакого. Дело слишком важное, чтобы учитывать личные пожелания. Это вопрос национальной чести. Если ты откажешься, твое место займет другой. Через неделю ты должен приехать в Брюссель с готовым планом работы новой организации. В ближайшие дни тебе придется как следует потрудиться.

Не зная, радоваться ему или сердиться, Боттандо вернулся в офис, чтобы обмозговать все плюсы и минусы неожиданного предложения, и, по своему обыкновению, вскоре заснул.

Таким образом, время для анонимного звонка о готовящемся ограблении было выбрано не совсем удачно.

В половине седьмого вечера Джонатан Аргайл шагал по римским улицам, отчасти даже наслаждаясь вечерней сутолокой – горожане спешили к ужину домой. Он устал. День выдался длинный и утомительный: с утра – лекции, которые превратились в рутину с тех пор, как он понял, что его знаний более чем достаточно, чтобы удовлетворить невысокие запросы слабых студентов, и перестал их бояться; потом два часа в душном чулане, служившем ему кабинетом, где к нему постоянно врывались студенты: «Нельзя ли мне сдать эту работу попозже?» или «Не могли бы вы снять ксерокопию с этой книги, чтобы мне не торчать из-за нее в библиотеке?» Он отсылал всех прочь и просил впредь не отвлекать его по пустякам. На все их просьбы он отвечал: «Нет».

Нет и еще раз нет. К огромному его удовольствию, случайная перемена рода деятельности (девять месяцев назад он оставил карьеру торговца картинами и согласился на предложение университета прочитать цикл лекций по искусству барокко) выявила в нем доселе неведомую ему самому авторитарность. Несчастные, имевшие неосторожность выбрать его курс по романскому искусству и архитектуре с 1600 по 1750 год, дрожали от страха, отправляясь к нему на экзамен, а он ворчал, что студенты невероятно поглупели в сравнении с тем временем, когда он сам учился в университете.

Барокко. Контрреформация. Бернини и Борромини, Мадерна и Поццо. Классные ребята. Рим – единственный город мира, где не нужны никакие слайды и репродукции: просто бери своих балбесов и води их по улицам. По понедельникам студенты отправлялись в пешие походы по городу одни, по средам он выводил их на экскурсии самолично. Mens sana in corpore sano. Здоровье и знания в одном флаконе. Не так уж мало, учитывая не особо сумасшедшую плату, которую вносили ослепленные любовью родители за то, чтобы покрыть своих отпрысков тонким слоем культурного налета.

Еще более удивлял Аргайла открывшийся в нем педагогический талант. Непостижимым образом ему удалось передать свою безудержную страсть к исследованию «белых пятен» эпохи барокко своим студентам. Не всем, конечно, а лишь одной пятой от общего количества, однако коллеги говорили, что это очень большой процент, учитывая, с каким сырым материалом им приходится работать.

Он даже не готовился к лекциям: единственной проблемой для него было решить, какие страницы истории оставить за рамками учебного курса. Каждый раз этот выбор давался ему с трудом, потому что рассказать хотелось решительно обо всем.

– Средневековые монахи наказывали себя березовыми розгами, а мы истязаем себя, задавая студентам эссе, – однажды философски заметил декан факультета Возрождения. – Это практически одно и то же. Также больно и унизительно и так же входит в профессию. Правда, одновременно прозреваешь и начинаешь понимать тщету своих усилий.

Тем не менее была одна загвоздка. Переход на новую работу неожиданно пробудил в Аргайле ранее дремавшее, а может быть, сознательно подавляемое тщеславие. Поначалу он согласился преподавать в университете только из-за безнадежной ситуации на рынке произведений искусства, однако вскоре обнаружил, что эта работа доставляет ему удовольствие, невзирая на бездарность и лень студентов. Он начал возвращаться к старым привычкам и удовольствиям и даже вытащил на свет давно заброшенную докторскую диссертацию. В нем снова вспыхнуло желание увидеть свое имя напечатанным. Ему будет достаточно даже скромной статьи, но только непременно со сносками и ссылками – чтобы все как положено, Заодно будет оправдание для посещения архивов. Все его коллеги что-нибудь писали, и ему частенько бывало неловко, когда за обедом в университетской столовой его вдруг спрашивали, над чем он сейчас работает. Это был неизбежный вопрос, от которого Джонатан каждый раз вздрагивал. И как же будет приятно ответить наконец что-то конкретное.

Вот только о чем писать? Два месяца он не мог найти подходящей темы. Одни были слишком большими, другие – слишком незначительными или уже разработанными: общая проблема всей современной профессуры.

В последнее время Аргайл постоянно обдумывал этот вопрос, за исключением тех дней, когда выставлял оценки. Сегодня, пока он шел домой, мысль о проверке студенческих работ постоянно маячила где-то в глубинах его сознания и даже помешала насладиться видом островка Тибуртина в дымке вечернего угарного газа, когда он проходил по мосту Гарибальди. Пятнадцать сочинений на тему иезуитских построек. Могло быть и хуже – например, если бы все его студенты взяли себя в руки и отнеслись к заданию серьезно. К счастью, некоторые тетрадки были довольно тоненькими. Нет, в принципе Аргайл уважал добросовестных студентов, но когда он проверял их работы, в нем невольно просыпалось отвращение к маленьким зубрилам, исписавшим целый ворох бумаги. Однако ничего не поделаешь: как минимум два часа вечернего времени придется посвятить чтению их писанины, стараясь сохранять спокойствие, когда кто-нибудь из них сообщит ему, что Рафаэль был папой, а Бернини научил ваянию Микеланджело.

А ему так хотелось провести тихий вечер с Флавией. Сегодня утром она поклялась прийти пораньше и даже обещала приготовить ужин, что случалось от силы раз в несколько недель. Теперь (когда они решили в качестве эксперимента официально зарегистрировать свои отношения и жить вместе уже на законных основаниях; когда Аргайл обосновался на новой работе и перестал переживать из-за отсутствия денег) жизнь стала чудесной – насколько она может быть таковой, когда связываешь свою судьбу с женщиной, которая никогда не знает, во сколько она будет дома.

Конечно, это не ее вина – так работают все полицейские, но иногда Аргайл злился: все-таки неприятно, когда тебя отодвигают на второй план из-за пропажи серебряного кубка, даже если это шедевр тосканской работы шестнадцатого века. И ладно бы один раз, но ведь эти кубки воровали постоянно! Казалось, воры не знают отдыха. Неужели им никогда не хочется провести вечер дома, задрав ноги повыше, как всем нормальным людям?

Но сегодня Флавия точно придет: полчаса назад она позвонила ему, чтобы порадовать этим сообщением. В предвкушении встречи Аргайл решил исполнить свой долг и накупил всякой еды – поедят, как цивилизованные люди. Ему так не терпелось увидеться с Флавией, что, свернув на Виколоди-Седро, откуда до дома было уже рукой подать, он почти побежал.

И тут же увидел, как навстречу ему торопливо шагает Флавия. Она быстро поцеловала его и виновато заглянула в лицо.

– Ты что, возвращаешься в офис? – тоном прокурора спросил он. – Я знаю этот твой взгляд.

– Совсем ненадолго. Я не задержусь.

– Флавия, ты же обещала…

– Не волнуйся, я быстро.

– Знаю я твое «быстро».

– Джонатан, ну что я могу поделать? Есть проблема, совсем небольшая – это действительно ненадолго.

Он нахмурился; его хорошее настроение мгновенно испарилось.

– Ладно, пойду проверять сочинения.

– Хорошая мысль. К тому времени как ты закончишь, я уже вернусь. И весь оставшийся вечер мы проведем вместе.

Сетуя вполголоса на необходимость проверять сочинения, Аргайл вошел в подъезд и поздоровался с пожилой синьорой с первого этажа. На втором он вежливо, но довольно прохладно кивнул Бруно – этот молодой парень наполнял ночную тишину очень громкой и очень плохой музыкой – и на третьем достал ключи от своей квартиры. Странно, подумал он, такое впечатление, что существует неразрывная связь между громкостью музыки и ее качеством: если громкая, то обязательно плохая. Почему-то в юности он этого не замечал.

Через два часа он закончил проверку сочинений, а Флавии все не было. Через три часа он поужинал и все еще ждал. Через четыре часа Джонатан отправился спать.

 

Глава 2

– Когда поступил звонок? – недоверчиво спросила Флавия, когда ей вручили листок с расшифровкой анонимного звонка.

Джулия, молодая практикантка со свежим личиком, которая, судя по всему, до сих пор продолжала отчитываться перед мамой, покраснела от волнения. Она ни в чем не провинилась: звонок поступил, когда все уже разошлись и, кроме нее, принять его было некому.

– Около пяти. Вас уже не было, и я поднялась в кабинет к генералу.

– И что он сказал?

– Ничего, – нехотя ответила девушка. – Он спал.

– И ты не стала его будить, потому что ты новенькая и еще не знаешь, что при определенных обстоятельствах это вполне позволительно. Хорошо. Не расстраивайся. Ты ни в чем не виновата.

Флавия вздохнула. Иногда очень трудно быть справедливой. Ей было бы легче, если бы она могла наорать на практикантку.

– Ладно, забудем. Значит, ты сама ответила на звонок?

Дитя кивнуло, чувствуя, что гроза миновала.

– Да, но ничего конкретного не сказали.

– Никаких кодовых слов? Как ты думаешь: он не из тех, кто обычно звонит нам?

– Нет. Он просто сказал, что в ближайшие дни произойдет серьезное ограбление. И назвал место – монастырь Сан-Джованни.

– Ты пробила по компьютеру что у них есть?

Джулия снова кивнула, радуясь, что догадалась просмотреть данные, занесенные в компьютер.

– Монастырь уже грабили пару лет назад, после чего они провели полную инвентаризацию имущества. – Она взяла распечатку и продолжила: – Вообще-то у них нет ничего особенно ценного. Золотые и серебряные украшения они хранят по рекомендации генерала Боттандо в банковском сейфе. Единственная стоящая вещь – картина Караваджо. Это – значительное произведение, однако, по отзывам специалистов, не самое лучшее из его работ. К тому же авторство под сомнением.

– Картина застрахована?

– На этот счет информации нет.

Флавия посмотрела на часы. Проклятие! Джонатан обидится, и будет прав.

– Ты звонила в монастырь?

– Там никто не берет трубку.

– Где это находится?

– В Авентино.

– Пожалуй, я загляну туда по дороге домой, – вздохнула Флавия. – Скажу им, чтобы как следует запирали замки. У нас есть свободные люди, чтобы взять монастырь под наблюдение?

Джулия покачала головой:

– Только я.

– Ты оставайся в офисе. Ладно, я подумаю. Свяжись с патрульными машинами и попроси, чтобы они включили в план объезда улицу, где находится монастырь. А сама, пока будешь сидеть здесь и пить всю ночь напролет кофе, посмотри, нет ли в списках пассажиров, прибывающих и убывающих из страны, лиц, состоящих у нас на учете. Поинтересуйся мероприятиями, которые должны проводиться в городе. Узнай, что происходило в последние дни. Короче, следи за новостями. Хорошо?

Отец Ксавье все еще сидел за рабочим столом и обдумывал итоги собрания. Он без церемоний принял Флавию в своем кабинете и бесстрастно выслушал ее сообщение.

– Вам, наверное, часто приходится иметь дело с подобными звонками? – заметил он.

Флавия пожала плечами:

– Довольно часто, но конкретное место называют редко. Мы не могли проигнорировать столь явное предупреждение. Я решила поставить вас в известность, чтобы вы приняли меры безопасности. Возможно, звонок был ложный, но лучше все-таки спрятать картину понадежнее. Хотя бы на время…

Отец Ксавье снисходительно улыбнулся:

– Думаю, в этом нет необходимости. Как только вор увидит картину собственными глазами, у него пропадет желание ее похищать.

– Отчего же так? – заинтересовалась Флавия.

– Картину сейчас реставрируют. Этот труд взял на себя американский специалист Дэниел Менцис. Должен сказать, у него основательный подход к делу. Он заранее предупредил меня, что люди, не знакомые с технологией восстановления картин, зачастую приходят в ужас, когда видят работу в начальной стадии. Я нисколько не сомневаюсь в его компетентности, но пока на картину просто страшно смотреть. Он удалил грязь и снял старый холст с красочным слоем девятнадцатого века, и сейчас там, по-моему, вообще нечего красть.

– Может быть, у вас есть другие ценности, помимо Караваджо?

Священник замешкался с ответом лишь на секунду.

– Все, что мы имеем, представляет ценность только для нас. Для остальных людей эти вещи не стоят ничего. Кстати, вы знаете, нас уже пытались ограбить?

Флавия кивнула.

– Горький урок, – сказал отец Ксавье. – Мы всегда считали, что наша церковь должна быть открыта для всех желающих. Местные жители регулярно посещали ее. Но после ограбления мы решили закрыть вход с улицы. Я позаботился об этом, как только возглавил монастырь. Так что теперь в церковь можно попасть только со двора, но вход на территорию также закрыт для посторонних.

– У вас стоит сигнализация?

– Нет. Подобную меру сочли излишней. Я возражал, но высокий совет имеет решающее слово в таких вопросах.

Флавия встала.

– Возможно, это очередная шутка, но я сочла необходимым…

Он кивнул и тоже поднялся и пожал ей на прощание руку.

– Очень мило с вашей стороны, синьорина. В самом деле, тем более учитывая поздний час. Я приму все меры предосторожности.

На обратном пути Флавия снова заглянула в офис проведать Джулию и узнать, как она справляется с поручением. Она понимала, что делать этого не следует: нет ничего хуже, когда начальник постоянно вмешивается в работу и стоит над душой. Такое поведение только нервирует подчиненных и порождает в них неуверенность. Она помнила это по себе. И все же сердце у нее было не на месте, и она решила зайти.

– Ну как?

– Пока никак. Я просматриваю аэропорты, гостиницы, отчеты аукционеров и галерейщиков. Пока ничего важного не нашла.

– А не важного?

– Да тоже не много. Вот разве что это: вчера вечером в Италию прилетела женщина, которая в прошлом году проходила свидетелем по нашему отделу. Она была просто свидетельницей, не замешана ни в каком криминале. Скорее наоборот – оказала посильную помощь.

– И кто же это?

– Некто Верней. Мэри Верней.

У Флавии возникло ощущение, которое она испытывала всякий раз, когда чувствовала, что если ей и удастся избежать грандиозного провала, то это случится только благодаря редкостному везению, а не ее интеллектуальным способностям.

– Видимо, один из ваших отчетов случайно попал в списки иммиграционной службы. Вот они и прислали сообщение.

– Где она остановилась?

– Не знаю. Но я попытаюсь выяснить, если вы считаете это важным.

– Да, считаю. Будет тебе развлечение на всю ночь. Если понадобится, обзвони все гостиницы. И чем быстрее найдешь ее, тем лучше.

– А кто она?

– Старый друг. И очень умная женщина. Тебе она понравится.

– Ах да. Мэри Верней, – сказал Боттандо на следующее утро. – Женщина из английской глубинки. Почему она тебя заинтересовала? Она всего лишь дала показания против Форстера. Во всяком случае, так я понял с твоих слов.

– Благодаря ей мы смогли вернуть восемнадцать картин, – ответила Флавия, чувствуя, что придется сказать правду. – Естественно, я была счастлива и прекратила расследование. В конце концов, главная наша задача – возвращать утраченные ценности. Но когда все закончилось, у меня появилась абсолютная уверенность в том, что именно Мэри Верней похищала картины.

– И ты молчала? – сказал Боттандо, слегка изогнув левую бровь. Он удивился, но не сильно. Флавия немного смутилась.

– У меня не было против нее доказательств, и если бы я начала копать под нее, мы никогда не вернули бы картины. В тех обстоятельствах это была выгодная сделка.

Боттандо кивнул. Он и сам поступил бы на ее месте точно так же.

– И что? Она взялась за старое? Не очень благоразумно с ее стороны, не находишь?

– Скорее неожиданно. Она уже не так молода, и я была уверена, что она прекратила свои эскапады. Деньги на жизнь у нее есть.

Боттандо кивнул, но Флавия заметила, что он слушает ее вполуха.

– Значит, она здесь, – резюмировал он. – Ты хочешь арестовать ее?

Флавия покачала головой:

– Нет. Мы можем поставить себя в неловкое положение. А если она совершенно чиста и приехала просто как туристка? Я не хочу предпринимать никаких официальных действий до тех пор, пока мы не сможем объяснить свой интерес к ее персоне. Но мне очень не нравится ее визит в Рим. По крайней мере я дам ей понять, что мы знаем о ее приезде. Пожалуй, я приглашу ее на коктейль. Она остановилась в «Боргоньони». С вашего разрешения я позвоню ей прямо сейчас и приставлю к ней нашего человека.

Боттандо мгновенно вышел из прострации и нахмурился.

– А где ты его возьмешь? У нас и так не хватает людей. Уж лучше направить кого-нибудь в монастырь. Хотя И там, по-моему, можно обойтись без подобных мер.

– Ну, я бы так не…

– Все. Если хочешь, возьми Джулию, и мы спишем расход на министерство. Пусть попрактикуется в настоящем деле. Но больше никого не трогай! Поставь Джулию напротив входа в монастырь Сан-Джованни и…

– Она уже там.

Боттандо вперил в нее долгий взгляд.

– О-о, – сказал он, – хорошо. Потом, для разнообразия, можешь прикрепить ее к этой женщине, Верней. Через пару дней девушка начнет понимать, что такое полицейская работа. Но отвлекать других сотрудников я не разрешаю.

Флавия знала, что он прав: использовать сразу двух человек – слишком большая роскошь. Даже отправив на дежурство Джулию, ей придется исписать уйму бумаги. Но присутствие в Риме Мэри Верней действовало Флавии на нервы, и с этим нужно было что-то делать.

Она кивнула, и Боттандо проворчал:

– Хорошо. Что-нибудь еще? Спасибо.

Секретарша положила ему на стол увесистую папку.

Он немедленно сбросил ее в ящик стола и с грохотом задвинул его, получив от этого явное удовольствие.

– Если все, то я, пожалуй, выпью кофе.

Флавия присмотрелась к нему внимательнее.

– У вас неприятности? – спросила она. – Мне кажется, вы чем-то расстроены. Это последствия вчерашнего похода в ресторан? Вам подсыпали яд?

Он состроил гримасу, сомневаясь, стоит ли ей все рассказывать, и не смог удержаться.

– Садись. Мне нужно поделиться с тобой, – сказал он со вздохом.

– Это внушает мне опасения, – заметила Флавия, усаживаясь в кресло напротив.

– Как знать, как знать. Я сам еще не разобрался. Мне предложили повышение. Кажется.

Флавия заморгала и молча смотрела на него, не зная, как реагировать.

– Почему «кажется»? Обычно такие вещи не вызывают сомнений. Я что-то не пойму: мне следует поздравить вас или принести соболезнования?

– Не знаю. Мне предложили повышение. Я должен буду возглавить совершенно бесполезную структуру, созданную только для того, чтобы выкачивать деньги из европейских налогоплательщиков. Если я откажусь занять эту должность, меня просто уволят. Со всеми подобающими выплатами и оформлением пенсии. Я тут сделал несколько звонков, и, похоже, у меня нет выбора.

Флавия откинулась на спинку кресла и начала покусывать ноготь, обдумывая новость.

– А если вы примете их предложение, вас не уволят?

– Нет, но я буду возглавлять отдел лишь на бумаге. Поэтому я и подумал о тебе.

– Почему? – осторожно поинтересовалась она.

– У меня есть к тебе два предложения. Первое: ты остаешься здесь и берешь на себя руководство. При этом тебе придется большую часть времени посвящать административной работе. Второе: ты будешь помогать мне в этой новой еврочепухе. Но там тебе придется подчиняться какому-нибудь англичанину или датчанину и посвящать административной работе практически все свое время. Понятно, что второе предложение предполагает очень хорошую зарплату – ты о такой и не мечтала. К тому же не облагаемую налогом. И нормированный рабочий день.

– А что вы посоветуете?

Он пожал плечами:

– Что я? Ты останешься моей помощницей при любом раскладе. Выбирай, что тебе самой больше нравится.

– Когда я должна дать ответ?

Он сделал такой широкий жест, словно впереди у нее была целая вечность.

– До конца недели. Мне очень не хочется тебя торопить, но я тоже должен определиться. У тебя будет возможность испытать себя в роли начальника, потому что я всю неделю буду занят – мне нужно представить им план работы. Имей в виду: за нами сейчас будут пристально следить из министерства. Я буду всем вам крайне признателен, если за это время не случится налета на президентскую художественную коллекцию или национальную галерею. И тем более ограбления монастыря, о чем нас предупредили заранее.

– Неужели все так плохо?

– Не идеально. Не идеально.

 

Глава 3

Дэн Менцис работал методично, тщательно и кропотливо, что совершенно не вязалось с его репутацией и габаритами. Несмотря на любовь к красивым жестам и частое употребление патетических фраз, особенно когда речь заходила об уничтожении того или иного культурного объекта, он, если принимался за дело, работал медленно и скрупулезно. Коллеги Менциса называли своих помощников командой, Менцис держал на подхвате целую армию – он вообще любил армейский жаргон. Получив заказ на крупный проект с богатым финансированием, Менцис превращался в театральную копию генерала Патона – перебегал из одного места в другое, криками подбадривая своих солдат и так же громогласно отдавая им распоряжения и приказы.

Но в этой церкви он работал один. Как ни странно, он отдыхал. Ему казалось, что он восстанавливает здесь не только картины. Уже много лет он не работал один. Здесь он весь день, не разгибаясь, проводил наедине с картинами, пытаясь проникнуть в замысел автора и не замечая, как бежит время, как ломит спину и плечи, и чувствовал себя счастливым. Нужно почаще устраивать себе такие передышки, решил он как-то под вечер, когда сгущающиеся сумерки заставили его прекратить работу. Хотя бы раз в году нужно работать самостоятельно, думал он, разминая затекшие мышцы и смывая с рук краску. Или хотя бы раз в два года.

Любой из его коллег, увидев его в этом тихом, самоуглубленном состоянии, был бы в шоке, настолько оно не вязалось с его обычным поведением и репутацией. Все знали Менциса как громогласного шоумена и любителя привлечь к себе внимание. В его адрес звучало одинаковое количество похвал и критики за театрализированный подход к столь серьезному делу, как возвращение к жизни художественных полотен. Он знал о таком к себе отношении и не принимал его близко к сердцу, считая неотъемлемой частью конкурентной борьбы. Он работал на совесть, а если и превращал свою работу в спектакль, так это только ради того, чтобы порадовать публику. Да, он хотел нравиться, полагая, что у него есть для этого все основания, и не понимал, почему критики и конкуренты так несправедливы к нему. Эти профаны ничего не смыслят в его методе. Его поддерживают многие, очень многие люди. Когда кто-нибудь заводил речь о том, что Менцис своими методами уничтожает полотна, он, как правило, не мог сдержаться и вступал в яростную перепалку. Мог пустить в ход и кулаки. А что прикажете делать? С дураками по-другому нельзя.

В этой церкви он оказался не случайно. Удача не приходит сама – ее нужно заработать, заслужить. Впереди маячил крупный проект, и, чтобы получить его, Менцис был готов на все. Если ради этого придется полгода проторчать в Риме, значит, такова цена. Он занялся этим сомнительным Караваджо, чтобы не сидеть сложа руки. Своего рода благотворительность – потом можно будет к месту упомянуть об этом факте. Не говоря уж о том, что это великолепный повод бывать в нужных местах и общаться с людьми, которые принимают решения. Этот проект станет вершиной его карьеры, и он никому не позволит встать у себя на пути.

Внезапно Менцис почувствовал чей-то взгляд. «Черт бы побрал этих туристов», – подумал он и продолжил работу, пытаясь стряхнуть неприятное ощущение, мешавшее сосредоточиться. Некоторое время ему это удавалось, но игнорировать присутствие постороннего человека становилось все труднее, и в конце концов он перепутал флаконы с раствором. На этом его терпению пришел конец.

– Убирайтесь отсюда! – прогремел он, оборачиваясь. Глаза его презрительно сузились при виде жалкой фигуры с идиотским выражением лица. Господи Иисусе, это же надо иметь такое тупое лицо.

– Мне очень жаль…

– Меня не волнует, жаль вам или не жаль. Уходите. И кстати, как вы сюда, черт возьми, пробрались?

– Э-э…я…

– Вы не имеете права здесь находиться. Монастырь не туристический объект. Вам мало достопримечательностей в городе, что вы лезете сюда?

– Я не…

– Давайте-давайте. Уходите.

Человечек не двигался с места, и Менцис окончательно вышел из себя. Он поднялся с колен и, схватив нахала за руку, протащил к выходу на улицу, по пути сняв с гвоздя большой старинный ключ. Он отпер дверь и, приоткрыв ее примерно на фут, вытолкал мужчину в проем.

– Был очень рад познакомиться, – саркастически сказал он, глядя, как несчастный хлопает глазами, привыкая к яркому свету. – Заходите еще. Лет эдак через сто. Всего хорошего.

На прощание он помахал непрошеному посетителю рукой, и Джулия, весь день просидевшая на ступеньках церкви, успела щелкнуть фотоаппаратом. На снимке Менцис приветливо махал рукой. Она сама не знала, зачем это сделала, – может быть, от нестерпимой скуки. Вот уже несколько часов она размышляла, правильно ли она поступила, избрав профессию полицейского; появление в дверях Менциса немного отвлекло ее от мрачных мыслей. Джулия подробно, ничего не упустив, описала произошедшую сцену в своем блокноте.

Второй вечер подряд Аргайл возвращался домой, предвкушая приятный вечер с Флавией. Уже несколько недель им не удавалось нормально поговорить, и он начинал опасаться, что, если так пойдет и дальше, они могут полностью утратить контакт. Сегодня он и сам задержался, поэтому надеялся, что Флавия уже дома. Но нет, ее опять не было. Зато его ждал другой человек.

– О Господи! – в изнеможении вымолвил он. – Что вы здесь делаете?

На диване сидела маленькая элегантная женщина лет пятидесяти с небольшим и смотрела в окно. У нее было приятное улыбчивое лицо. Раньше оно казалось ему добрым. Она обладала редким талантом красиво стареть. Несмотря на сдержанность манер, миссис Верней была веселым и занимательным собеседником.

Честное лицо. Таким людям сразу хочется доверять. Что лишний раз доказывало, насколько обманчиво первое впечатление и физиогномика в целом. Надо обратить на это внимание студентов; физиогномика являлась важной составляющей теории искусства семнадцатого века. Аргайл, исходя из своего опыта, считал ее абсолютно неверной. И Мэри Верней, эта преступница с лицом доброй тетушки, полностью доказывала его правоту.

– Джонатан! – Миссис Верней встала и, улыбаясь, пошла ему навстречу. Она протянула руку. – Как я рада видеть тебя.

Аргайл тихо зарычал.

– Боюсь, не могу ответить вам тем же, – натянуто произнес он. – Как вы осмелились…

– Ох, дорогой, – отмела она его протесты, – разумеется, я не рассчитывала на теплый прием, но, по-моему, ты устраиваешь бурю в стакане воды.

– Вовсе нет.

– Ох, Джонатан, не драматизируй.

– Миссис Верней, вы лгунья, воровка и убийца. Вы подстроили все таким образом, что я не могу вывести вас на чистую воду. Но не могли же вы ожидать, что я обрадуюсь вашему приезду?

– Ну… – протянула она, – если ты так на это смотришь…

– Да, именно так. Нелепо предполагать иное.

– Как я понимаю, Флавии ты ничего не рассказывал?

– Рассказывал, но не все.

– Интересно, почему ей так захотелось увидеться со мной? – слегка нахмурившись, сказала миссис Верней. – Ведь для нее я маленькая безобидная тетушка.

Аргайл фыркнул.

– Нет, ну действительно, так и есть. Я сейчас вся в делах – у меня же фабрика, и потом – я ремонтирую дом.

– На неправедно нажитые деньги.

– Неправедно нажитые? Нет, Джонатан, временами ты изъясняешься как герой викторианского романа.

– Что ж, если тебе нравится называть это так, пожалуйста, – я ремонтирую дом на неправедно нажитые деньги.

Аргайл снова фыркнул.

– И зачем вы сюда приехали?

– Джин, пожалуйста. И тоник, если найдется.

– Что?

– Мне казалось, меня пригласили на коктейль.

– Нет.

Она нежно улыбнулась ему. «Я знаю, что тебе неприятно, дорогой», – говорила ее улыбка. Каким бы чудовищем она ни была, Аргайлу она всегда нравилась, и он решил проявить хотя бы элементарную вежливость.

– Со льдом?

– Да, пожалуйста.

Аргайл смешал джин с тоником и подал ей бокал.

– Я хотела бы внести ясность, – сказала миссис Верней, – Я нахожусь здесь не по собственной воле. У меня и в мыслях не было искать с вами встречи, когда я ехала в Рим. Я прекрасно понимала, какой меня здесь ожидал прием. – Она подняла руку, видя, что он хочет возразить. – Я нисколько не упрекаю тебя. Просто мне позвонила Флавия и пригласила на коктейль. Учитывая обстоятельства, я не смогла отказаться.

– Какие обстоятельства?

– Она знает о моем приезде. Это значит, что я у них на заметке. Но я приехала сюда просто как туристка, они напрасно потратят на меня время. Пусть Флавия не волнуется и ловит настоящих воров.

– Вы тоже настоящая воровка.

– Была ею, дорогой. Была. Это большая разница. Говорю же тебе: я отошла от дел.

– Мне с трудом в это верится…

– Послушай, – терпеливо сказала она. – Я приехала отдыхать и, клянусь, ничего не замышляю. Надеюсь, мне удастся убедить тебя в этом, и тогда ты, может быть, прекратишь строить из себя святошу и снова станешь нормальным человеком.

– Я? Святоша? И это говорите мне вы?

– Я понимаю, ты в шоке…

– В самом деле? От чего же? – весело спросила Флавия, появляясь в дверях с пачкой макарон и двумя бутылками вина.

– От радости снова видеть меня, – быстро ответила миссис Верней.

– Правда, здорово? – сказала Флавия. – Как только я узнала, что миссис Верней в Риме, я подумала, как было бы чудесно…

Миссис Верней улыбнулась:

– И вот я здесь. Я тоже очень рада снова встретить вас обоих. Мне не терпится услышать все ваши новости. Как поживаете? Еще не поженились?

– Свадьба осенью, – ответила Флавия. – Во всяком случае, мы так планируем.

– О, мои поздравления, дорогие. Мои поздравления. Я пришлю вам свадебный подарок. Надеюсь, вы будете счастливы.

– Спасибо. Я не знала, сможете ли вы поужинать с нами. Если вы заняты…

– Отчего же, с удовольствием. Только я сама хотела пригласить вас. Если вы знаете поблизости приличный ресторан…

– Как это мило. Почему бы и нет?

Они обменялись фальшивыми улыбками, и Аргайл скривился, глядя на них.

– Боюсь, я не смогу, – сказал он, изображая такое же фальшивое сожаление, и похлопал по стопке тетрадей на столе. – Дела, знаете ли, дела.

Минут пять его уговаривали, но он проявил упорство. Услышав в свой адрес множество нелицеприятных замечаний, он был наконец вознагражден тем, что наблюдал из окна, как парочка лицемерок прошагала в ресторан за углом – они с Флавией ходили туда обедать, когда им надоедало готовить самим.

Сварив себе на ужин макароны, Аргайл приступил к проверке сочинений. Не идеальный вечер – совсем не такой, какой он надеялся провести. Но в сравнении с предложенной ему альтернативой он изумителен.

Еда была сносной, бесспорно. Небольшая симпатичная траттория с простыми и вкусными блюдами. Приветливые официанты умели создать обстановку неформального общения, возможную лишь в итальянских ресторанах.

Женщины с удовольствием болтали и сплетничали, словно давно не видевшиеся подруги. Флавия мысленно аплодировала себе. Чего нельзя было сказать о Мэри Верней.

Положение становилось серьезным. Конечно, она не надеялась, что итальянская полиция оставит ее визит совсем без внимания, но, учитывая их неповоротливую бюрократическую систему и вечную нехватку кадров, она должна была успеть провернуть свои дела к тому времени, когда карабинеры и управление по борьбе с кражами произведений искусства договорятся, кому из них следует взять иностранную гостью под свое наблюдение.

Мэри Верней предприняла все меры, чтобы ее приезд в Италию остался незамеченным: купила билет на поезд, зная, какой тщательной бывает проверка в аэропортах, и повсюду расплачивалась только наличными. И тем не менее ее засекли. Вероятно, по регистрации в гостинице. Странно: она полагала, что подобной проверкой давно уже никто не занимается. И как видно, ошиблась. А может, им поступила информация на компьютер. Все это говорит лишь о том, как сильно она постарела и отстала от жизни.

Мэри полагала, что итальянская полиция обратит на нее свое внимание не раньше, чем через неделю, однако они вычислили ее в первый же день и сразу поставили об этом в известность управление по борьбе с кражами произведений искусства. Флавия, конечно, не могла знать цели ее приезда, но наверняка постарается это выяснить. «Только бы Флавия не вздумала приставить ко мне „хвост“, – подумала Мэри. – Если она сделает это, то свяжет меня по рукам и ногам».

Вернувшись в номер гостиницы, Мэри налила себе виски и начала прокручивать ситуацию. В 1973 году она уже останавливалась в «Боргоньони». Гостиница и тогда была роскошной, но сейчас стала еще лучше благодаря новой отделке и великолепно вышколенному персоналу. Кроме того, у нее имелось еще одно неоценимое достоинство: гостиница находилась всего в нескольких минутах ходьбы от галереи «Барберини». Учитывая тот факт, что в 1973 году Мэри приезжала для того, чтобы похитить из галереи «Барберини» небольшую, но очень симпатичную картину Мартини (у нее даже был соблазн оставить ее себе), «Боргоньони» была идеальным местом для проживания. Но главным, что и тогда, и сейчас склонило Мэри в пользу выбора именно этой гостиницы, было наличие нескольких выходов – для постояльцев, персонала и приема грузов. Мэри всегда учитывала количество выходов в здании на тот случай, если вдруг понадобится незаметно скрыться. Как, например, сейчас. Она позвонила по телефону и назначила встречу. Потом допила свое виски, переоделась и вышла на улицу, воспользовавшись выходом для персонала. Шагая в сторону гостиницы «Хасслер», она снова прокляла свое невезение. Она не обманывала Аргайла, когда сказала, что ведет теперь честный образ жизни. Да, она действительно больше двадцати пяти лет занималась кражей картин под заказ, и все эти годы фортуна была на ее стороне. На протяжении всей ее «карьеры» у нее был один-единственный прокол, но и тогда все обошлось благополучно. Однако в тот момент Мэри поняла, что пора ставить точку. Еще будучи юной девушкой, она сформулировала для себя правило, от которого старалась не отступать: никогда, ни при каких обстоятельствах не идти на риск. Поэтому после первой же неудачи Мэри продала компрометирующие ее картины, подсчитала барыши и пришла к выводу, что обеспечила себе безбедную старость.

И все шло хорошо, когда вдруг, три недели назад, ей позвонила невестка, в состоянии еще более истеричном, чем всегда. Мэри старалась пореже встречаться с этой неумной женщиной. Почему ее сын – вполне нормальный, разумный человек – женился на неврастеничке, находилось за рамками ее понимания. Голова этой женщины была абсолютно пуста, и только в одном Мэри Верней ее бесспорно одобряла: невестка оказалась необыкновенно преданной матерью. Львиную долю времени Мэри уделяла своей драгоценной внучке – восьмилетней Луизе. В глазах малышки плясали лукавые огоньки, заставлявшие таять рассудочное сердце Мэри. Бабушка обожала маленькую упрямицу.

Каким образом Костас Харанис прознал о ее безумной любви к внучке, осталось для Мэри тайной. Очень давно, тридцать лет назад, она выполнила для него заказ. Это был единственный раз в ее жизни, когда она смешала профессиональную деятельность и личные чувства. Костас заплатил аванс, и спустя некоторое время она привезла ему картину. И не расставалась с ним целый год – сначала они жили в Греции, потом путешествовали по всей Европе. Мэри знала, что Костас может быть очень опасен: когда он чего-то хотел, для него не существовало преград. Но тогда она не придавала этому значения – потому что в тот год он хотел только ее.

Пять месяцев назад на ее горизонте вдруг появился Микис – сын Костаса и предложил ей работу. Мэри встретила его приветливо, но выполнить заказ отказалась:

«Спасибо, нет. Угасший костер не разжечь. Я не беру заказов из сентиментальных чувств и окончательно отошла от дел». Мэри объяснила Микису, что занималась кражами только ради денег, а не для того, чтобы пощекотать себе нервы. Денег она накопила достаточно и не видела причин идти на риск.

Микис Харанис чрезвычайно не понравился Мэри, и она была рада, что нашелся формальный повод ему отказать. Он не унаследовал ни силы, ни характера, ни ума, ни красоты своего отца. Избалованный молодой человек с непомерными амбициями. Мэри вспомнила эпизод, когда они с Костасом встретились для прощального объяснения. Микису тогда было шесть лет. Он стоял поодаль с приятелем. Потом мальчишки из-за чего-то повздорили, и завязалась драка. Микис одержал верх, после чего хладнокровно переломал приятелю все пальцы на руке. Отцу он сказал, что хотел преподать обидчику урок.

Мэри этот эпизод не забыла, и даже если бы она очень нуждалась в деньгах, все равно отклонила бы его предложение, какие бы нежные воспоминания ни сохранились у нее о его отце.

Она была уверена, что Микис обратится к кому-нибудь другому, однако спустя несколько недель он пришел к ней снова и на этот раз был гораздо настойчивее. Она вновь отказала ему. «Передай отцу, что я уже состарилась, – сказала она. – Найдите кого-нибудь порезвее».

И тогда Микис похитил ее внучку. Как-то утром невестка отвезла ее в школу и высадила у ворот. Через два часа позвонила учительница и поинтересовалась, почему Луиза не пришла на урок. Сразу после нее позвонил Микис и посоветовал не обращаться в полицию. Мэри вспомнила, с каким выражением лица он ломал пальцы на руке у мальчишки, и похолодела.

«С девочкой все в порядке, о ней хорошо заботятся, – успокоил их Микис. – На этот счет можете не волноваться. Луизе сказали, что родители решили устроить ей сюрприз и отправили немного отдохнуть. Она поверила. Теперь все зависит от Мэри. Дело нетрудное».

В первые секунды страх и бешенство буквально парализовали несчастную женщину, но через несколько минут она осознала, что выбора у нее нет. Она позвонила Костасу в Афины, надеясь уговорить его отпустить ребенка, но он не брал трубку. Тогда она оставила ему сообщение на автоответчик – он не откликнулся. Наконец она поняла, что он действительно хочет заполучить эту картину, и по-настоящему испугалась. Она знала: когда Костас чего-то хочет, для него не существует преград.

В тот же день она дала согласие Микису, сказав, что немедленно отправится в Рим и постарается выкрасть картину, которая так нужна его отцу. Микис обещал вернуть девочку в семью, как только заказ будет выполнен.

Мэри так и не поняла, чем им приглянулась эта картина; на всякий случай она поинтересовалась ею еще после первой встречи с Микисом, но картина не числилась ни в одном справочнике. Сам Микис не посчитал нужным ввести Мэри в курс дела.

Дав свое согласие, Мэри попыталась навести справки о монастыре Сан-Джованни, где находилась картина, но информация была очень скудной.

Главная проблема заключалась в спешке. Обычно подготовка к такому делу занимала у нее не меньше полугода, а сейчас Харанис требовал уложиться в две недели. К тому же Микис не пожелал, чтобы она привлекала к делу посторонних людей.

Мэри попыталась урезонить его:

– Послушайте, дайте мне полгода, и не будет проблем. Если же она нужна вам срочно, лучше действовать напролом. Можно подъехать на грузовике, снести ворота, схватить картину и скрыться. Я не люблю действовать подобными методами, но вам-то какая разница? Я знаю людей…

Микис покачал головой:

– Абсолютно исключено. Мне не нужны лишние свидетели. Именно поэтому я остановился на вашей кандидатуре: вы всегда работаете в одиночку. Если бы мне понадобилась банда налетчиков, я сумел бы найти их без вашей помощи.

В этом она не сомневалась. Кипя от злости, Мэри уступила и предложила наименее опасный план, который можно было осуществить за столь короткое время.

Через пять дней в Рим должна приехать группа паломников из Миннесоты по приглашению монастыря Сан-Джованни. Мэри удалось записаться в их группу через одного знакомого в Америке. Ей нужно всего несколько дней, чтобы перепроверить план и учесть возможные проблемы. В принципе при небольшом везении все должно пройти гладко.

И вот, не прошло и суток, как ее обнаружила Флавия. Итальянка была очень вежлива и не делала никаких угрожающих намеков, однако дала понять, что не спустит с нее глаз. Подойдя к окну своего гостиничного номера, Мэри имела возможность в этом убедиться: за столиком кафе, расположенного прямо напротив входа в гостиницу, сидела та же девушка, которая шла за ней всю дорогу. Грубая работа, хотя, возможно, так и задумано.

Итак, Мэри переоделась и вышла на улицу с другой стороны; она сомневалась, что итальянцы смогут приставить к ней больше одного человека. Петляя, она направилась к гостинице «Хасслер». Пешком поднялась на третий этаж и остановилась возле номера 327. Она всегда старалась приходить вовремя. Мэри чувствовала себя совершенно раздавленной, но будь она проклята, если даст ему это понять.

– Добрый вечер, Микис, – сухо поздоровалась она, когда дверь отворилась.

Мужчина протянул ей руку. Ему было лишь немного за тридцать, но брюшко уже намечалось. Она заметила, что перед ее приходом он пил. «Должно быть, тоже психует», – с презрительным злорадством подумала она.

– Боюсь, у меня плохие новости, – с ходу начала Мэри.

Микис нахмурился.

– Очень плохие. Сегодня у меня была встреча с полицией. Узнав о моем приезде, они всполошились, словно потревоженное осиное гнездо. И в этом я виню вас.

Он сдвинул брови еще сильнее.

– И почему вы так думаете?

– Потому что вы неуклюжий дилетант, вот почему. Может, вы обсуждали это дело с кем-то еще, подыскивая запасной вариант? Или хвастались перед друзьями? Если да, то вот вам результат.

– Нет, – коротко ответил он, уставившись на нее.

– Вы уверены? Абсолютно? Но кто-то же проболтался. Другого объяснения я не нахожу. И это точно была не я.

– Абсолютно уверен, – твердо ответил грек, мотнув головой.

– Теперь ничего не получится, – сказала Мэри. – Придется вам отказаться от своей затеи.

И снова он покачал головой:

– Мне жаль, но боюсь, что нет.

– Вам легко говорить. Подстрекать из-за угла. Ведь это я отправлюсь за решетку. Но учтите: тогда и вы не получите свою картину. – Он не удостоил ее ответом, и она продолжила, надеясь все же достучаться до его разума: – Послушайте, я говорила вам, как я работаю. В сложившейся ситуации очень трудно что-то предпринять. Риск слишком велик. Никому не говорите ни слова, а еще лучше – уезжайте отсюда.

– Этого я вам обещать не могу, – ровным голосом сказал он.

– Операцию нужно отменить или хотя бы отложить на какое-то время.

Микис покачал головой, потом раскрыл бумажник и показал ей небольшую фотографию.

– Мне прислали ее сегодня утром. По-моему, она очень похожа на вас.

Несколько секунд Мэри мрачно разглядывала снимок своей улыбающейся внучки. Как стало принято у современных похитителей, девочка была сфотографирована на фоне первой страницы свежей газеты. Чтобы не возникало сомнений. Попытка отговорить Микиса от безумной затеи не увенчалась успехом.

– Что я должна на это сказать? – спросила она, глядя на фотографию.

– Ничего. Я хочу, чтобы вы поняли: дело не терпит отлагательства.

– Почему ваш отец не хочет купить картину? Вряд ли она дорого стоит. Во всяком случае, ему она наверняка по карману.

Грек расплылся в широкой улыбке:

– В правильных руках она может стоить огромных денег. Купить ее невозможно – картина не продается. Поэтому у нас нет другого пути.

– Что вам с этой картины? Она не представляет собой ничего особенного. Хотите, я куплю вам другую, и вдвое дороже, только откажитесь от своей затеи.

– Зачем она мне нужна – не ваша забота. Просто достаньте мне картину. Я верю в вашу удачу. И хватит тратить время на разговоры. Приступайте к заданию, и как можно быстрее.

Через пять минут она покинула гостиницу, снедаемая бессильным гневом. Раньше она не позволяла себе так раскисать – еще один признак приближения старости. Мэри вдруг остро ощутила свое одиночество – у нее не было ни одного близкого человека, на кого она могла бы полностью положиться, а ее собственных сил уже недоставало.

Мэри не привыкла к стрессовым ситуациям и чувствовала необходимость какой-то разрядки. Будь она мужчиной, она могла бы пойти и напиться, а потом подраться с кем-нибудь. Мэри вспомнила о девушке, которую приставили за ней следить, и решила отыграться хотя бы на ней. Войдя в свою гостиницу с заднего входа, она пересекла холл, вышла на улицу через главный вход и прямиком направилась к кафе напротив.

– Простите, – обратилась она к юной особе, которая терпеливо сидела на своем месте и читала книгу. Не без удовлетворения Мэри заметила, как девушка потрясение приподнялась, осознав, что происходит.

– Да?

– Вы, должно быть, коллега Флавии.

– Что?

– Весь вечер вы следите за мной. Мне кажется, вам ужасно наскучило сидеть здесь с этой книгой. Я подумала: может, вы захотите подняться ко мне в номер и выпить чего-нибудь? Там вы будете следить за мной с большим комфортом.

– Ах…

– Не стесняйтесь. Поскольку мы какое-то время будем привязаны друг к другу, я решила подойти к вам и представиться. Тогда завтра утром мы сможем поздороваться, не притворяясь, будто не знакомы.

– Я не думаю…

– Я сообщу вам свое расписание на завтра, чтобы вы знали, где меня найти. А то вдруг потеряете? Смешно пытаться ходить за мной незаметно, когда я вас отлично вижу.

– Послушайте…

– Что, моя милая? Кстати, как вас зовут?

– Джулия Контестанти.

– Красивое имя.

– Благодарю вас. Я не могу принять приглашение.

– Почему?

– Потому что не могу.

– Ах, мне не следовало показывать, что я вас заметила, верно? Не беспокойтесь, – заговорщически прошептала Мэри, склонившись к девушке, – я никому не скажу. Обещаю. Должна ли я понимать это так, что вы отказываетесь со мной выпить?

– Да, отказываюсь.

– Жаль. Ну что ж, пойду спать. Я встану завтра в семь и уйду из гостиницы, когда откроются магазины. До полудня вы сможете найти меня в каком-нибудь из магазинов на виа Кондотти. Мне нужны новые туфли. Я не стану махать рукой, когда увижу вас. Это будет нашим маленьким секретом, правда? Спокойной ночи, моя дорогая.

Покинув пунцовую от смущения девушку, Мэри Верней отправилась спать.

 

Глава 4

На следующее утро Аргайл пребывал в мрачном настроении и уныло жевал тост, когда Флавия, приняв душ, пришла к нему на кухню. Она вгляделась в лицо приятеля, пытаясь уловить его настроение, потом налила себе кофе и села.

Последовало долгое молчание.

– Что с тобой? – спросила она наконец.

– Ничего.

– Но я же вижу.

Он пожевал тост, потом кивнул:

– Ты права. Зачем ты пригласила к нам эту женщину?

– Мэри Верней? Я думала, она тебе нравится.

– Нет.

– Так нужно для дела.

– Какого?

– Это был предупредительный выстрел. Она должна знать, что мы держим ее под прицелом. Джонатан, я хочу тебя спросить.

Аргайл насторожился.

– По делу о Джотто она проходила лишь свидетелем. Но судя по твоему поведению, она не так уж невинна, как я представила ее в своем рапорте?

Аргайл неуверенно кивнул.

– Раз уж ты спросила, я, пожалуй, расскажу тебе, как было на самом деле…

Она жестом остановила его:

– Лучше не надо. Мы вернули картины и, ко всеобщему удовольствию, закрыли дело. Если ты расскажешь мне сейчас, как все обстояло в действительности, я буду вынуждена доложить открывшиеся факты начальству. И снова начнется свистопляска. Понимаешь?

Он кивнул.

– Но если я выскажу предположение, что она – очень ловкая воровка, ты не посчитаешь себя обязанным вступиться за ее честь?

Он покачал головой.

– Так я и думала. Впрочем, я и тогда не очень ей верила.

– Вот как? Ты ничего мне об этом не говорила.

– Но я же понимала, что доказательств против нее у меня нет. Она помогла нам вернуть картины, и на тот момент это было главным. А сейчас я подозреваю, что она приехала сюда не просто отдохнуть.

– Не знаю, – пожал плечами Аргайл. – Насколько мне известно, у нее сейчас достаточно денег. И к тому же она и правда уже немолода. Как ты собираешься с ней поступить?

– Да никак. Буду следить за каждым ее шагом, поставлю жучка в телефон и буду вскрывать ее почту.

– Она сразу заметит слежку.

– В этом как раз и заключается идея… Она уверяла, что приехала сюда отдыхать. Возможно. Но я должна подстраховаться.

– Это из-за нее ты вчера так поздно пришла?

Флавия вздохнула. Так вот почему он расстроен. Абстрагируясь от ситуации, она его понимала. Но на практике ей хотелось, чтобы он сочувствовал ей и входил в ее положение. Как, по его мнению, она должна себя вести? Сидеть дома и ждать, когда все галереи разграбят?

– Нет, – терпеливо ответила она. – Это не связано с миссис Верней. Мы получили анонимный звонок о готовящемся ограблении монастыря. Я пыталась им дозвониться, но они не отвечали на телефонные звонки. Пришлось идти к ним самой. Мне тоже это не нравится, но нам катастрофически не хватает людей с тех пор, как…

– Знаю. Вам урезали бюджет.

– Да. Я не ради собственного удовольствия бегаю ночью по темным переулкам.

– Это уже радует. Ну ладно. Я, кажется, начинаю привыкать к твоему графику.

– Только не изображай из себя страдальца.

– А если я и в самом деле страдалец?

– Перестань. Это моя работа. Мне самой уже все надоело.

– О-о? Что за настроения?

– Боттандо уходит.

– Куда?

– Уходит. Просто уходит. На повышение. Вопреки его желанию. В действительности это гораздо больше напоминает увольнение.

Аргайл отложил тост.

– Боже милостивый! Почему так вдруг? Что-то случилось?

– Государственный переворот. Он пробудет с нами еще два месяца, а потом возглавит какую-то бесполезную евроинициативу, благодаря которой в следующем году кражи у нас вырастут вдвое.

– Ты говоришь так, словно все уже решено. Он что, даже не сопротивляется?

– Нет. Говорит, что это бессмысленно.

– Хм. И кто теперь будет за него?

– Номинально наше управление остается за ним. Но реальное руководство он предложил мне. Если, конечно, я не захочу уйти вместе с ним.

– Тебе хочется руководить?

– Не знаю. Конечно, мне не хочется взваливать на себя ответственность, но… я не хочу работать под началом Паоло или кого-нибудь вроде него со стороны. Нет, этого я тоже не хочу.

– Значит, ты предпочитаешь, чтобы все оставалось как есть.

Она кивнула.

– Но это нереально. Что же ты выбрала?

– Я еще не думала об этом, – сказала она, пожимая плечами.

– А чем ты будешь заниматься, если уйдешь вместе с ним в эту евроструктуру?

– Буду сидеть в офисе и с девяти до пяти перебирать бумажки. Буду приходить домой в шесть. Никакой беготни по ночам. Уйма денег, не облагаемых налогом.

Он кивнул:

– Мечта любого нормального человека.

– Да.

Он снова кивнул.

– И ты хочешь этого?

– Я смогу больше времени проводить с тобой.

– Я не просил об этом.

– Ох, Джонатан, не знаю. Мне казалось, тебе хочется, чтобы я вела спокойную жизнь.

– Я этого не говорил. Но разумеется, я буду рад видеть тебя чаще.

– Надеюсь.

– Если хочешь услышать мое мнение, то я считаю, что ты сойдешь с ума от скуки в этой евроструктуре и никакие деньги тебя от этого не спасут. Когда ты должна дать ответ?

– Боттандо дал мне неделю.

– Значит, всю неделю ты должна думать. Я тоже подумаю. А теперь давай поговорим о другом. Этот монастырь… Тебе удалось защитить его от бандитов? Кстати, что за монастырь?

– Сан-Джованни. В Авентино.

Он кивнул:

– Я знаю его.

– Правда?

Флавия не уставала поражаться тому, как много Джонатан знал о ее городе. Сама она услышала о монастыре впервые.

– У них есть картина Караваджо, – добавил Джонатан. – Правда, авторство под сомнением.

– Полотно сейчас на реставрации.

– Понятно. И кто реставратор?

– Некто Дэн Менцис. Слыхал о таком?

Аргайл улыбнулся и закивал:

– Он настоящий ротвейлер.

– По-твоему, эта картина может дорого стоить?

– Если это действительно Караваджо и если Менцис не превратил ее в Моне, то да, тогда она может стоить очень дорого. Но сюжет ее слишком суров, чтобы привлечь скупщиков краденых полотен. Частным коллекционерам подавай что-нибудь более жизнерадостное: подсолнухи, импрессионистов и тому подобное. Никто не станет вешать в столовой религиозную картину в стиле барокко – люди просто не смогут есть. И потом, полотно слишком громоздкое. По моим представлениям, его нужно вывозить на грузовике.

– А что там изображено?

– Колесование святой Екатерины. Повесить подобное у себя в доме может только человек с психическими отклонениями. По-моему, уже одно это говорит о том, что автор картины не Караваджо. Он вообще не любил изображать женщин.

– А почему ты назвал Менциса ротвейлером?

– Он очень шумный, рычит так, что его слышно на много миль вокруг. Хотя, может быть, он из тех собак, что лают, да не кусают? Лично я с ним не знаком. Ты думаешь, он вступил с кем-то в сговор? Предупредил грабителей, что холст сняли с рамы и его можно с легкостью вывезти?

Флавия пожала плечами:

– Но если кто-то хочет ее выкрасть, ему нужно сделать это прежде, чем картину опять вставят в раму. И предоставить такую информацию может только Менцис.

– Приставь к нему «хвост». Поставь прослушку и тому подобное… не мне тебя учить.

– Говорю же тебе: у нас нет людей.

Придя в офис, Флавия застала Джулию в расстроенных чувствах. Девушка не могла себе простить, что Мэри Верней так легко обнаружила ее слежку. От огорчения Джулия даже забыла, что решила уйти из полиции.

– Не устраивай трагедию из-за ерунды, – сердито сказала Флавия, когда Джулия передала ей разговор с Мэри Верней и разразилась слезами. – Такое случается, и я сама виновата, что не предупредила тебя: эта женщина не так простодушна, как кажется на первый взгляд. Все, хватит лить слезы.

Флавия прикусила язык, почувствовав, что разговаривает с девушкой почти как Боттандо. Но он бы по-отечески пожурил ее, а она высокомерно отчитала. Конечно, Джулии было от чего расстроиться: первый раз за все время практики ее отправили на задание, и она его провалила.

– Сейчас ты пойдешь и напишешь рапорт, а потом я, возможно, дам тебе еще задание. Не переживай, еще наберешься опыта. Кто сейчас с ней?

– Никого.

– О Господи!

Флавия встала и потянулась к своей сумке.

– Где она? В гостинице?

Джулия посмотрела на часы.

– Она сказала, что с утра пойдет по магазинам и мы сможем найти ее на виа Кондотти.

Ворча про себя, что такая работа никуда не годится, Флавия отправилась затыкать образовавшуюся дыру. «Передай Боттандо, – сказала она Джулии, уходя, – чтобы после ленча прислал мне кого-нибудь на замену. Я позвоню и скажу, куда приходить».

Она отыскала Мэри Верней в обувном магазине – та примеряла пару весьма недешевых туфель. Легкая гримаска на ее лице говорила о том, что туфли не впору. Мэри заметила Флавию и помахала ей рукой.

– Вы решили заменить Джулию? – спросила она.

– Пришлось.

– Чудесно. Надеюсь, вы не станете притворяться, будто мы не знакомы.

– Зря вы так обошлись с ней, – холодно заметила Флавия. – У бедняжки все утро глаза не просыхают от слез. Вы же видели: она совсем молоденькая.

– Извините, – сказала Мэри Верней, всем своим видом показывая, что ей действительно жаль. – У меня было очень плохое настроение и хотелось на ком-нибудь отыграться. Она попала под горячую руку. Позже я извинюсь перед ней. Но вы тоже поступили со мной не лучшим образом: приставили ко мне «хвост». Мне казалось, я заслуживаю лучшего обращения.

– Если бы мы вас арестовали, это было бы действительно плохим обращением. А наблюдение – всего лишь предупредительная мера.

– Ладно, по крайней мере нам не придется все утро играть в прятки. Раз уж вы пришли, помогите. Я заметила, у вас хороший вкус. Мне нужно пальто. Что-нибудь не слишком дорогое и не очень вызывающее. Я хочу, чтобы оно соответствовало моему возрасту и не вызвало пересудов в нашей сельской глуши в Норфолке. Мне не хочется выделяться из толпы. Что вы посоветуете?

Флавия порекомендовала магазин, в который наведывалась ее мать, когда приезжала в Рим. Она была немного старше и полнее миссис Верней, но продолжала тщательно следить за своей внешностью. Для начала можно сходить туда. Мэри Верней примерила еще несколько пар туфель и в конце концов потеряла надежду найти удобные и одновременно элегантные. Такие вещи всегда трудно найти.

– Какой дорогой город, – пожаловалась она, выйдя на улицу. – Не представляю, как вы здесь живете, Флавия. Ведь вам не так уж много платят.

– Как-то выкручиваюсь.

– Я ужасно обрадовалась, узнав, что вы с Джонатаном по-прежнему вместе. Когда, вы сказали, собираетесь пожениться?

– Осенью. По крайней мере так планируем.

– Замечательно. Но на приглашение я, очевидно, рассчитывать не могу?

– Пожалуй.

Мэри печально вздохнула:

– Так я и думала. Вы ужасно сердитесь на меня?

– Нет, но только потому, что сама не захотела узнать о вас всей правды. В противном случае я, наверное, рассердилась бы.

– Но вы больше не доверяете мне.

Флавия усмехнулась. Она не могла устоять перед обаянием Мэри Верней.

– Ни на йоту. Я не знаю, зачем вы приехали сюда. Вы сказали, что хотите просто отдохнуть. Возможно, это правда: ворам тоже нужно когда-то отдыхать. Но меня терзают сомнения.

– Конечно, у вас есть основания не доверять мне, но в этот раз я приехала в Рим как абсолютно благонадежная туристка. Это я могу гарантировать.

Они ходили по магазинам все утро. В конце концов Мэри Верней купила пальто, которое, по ее словам, ей понравилось, и пару туфель, которые были не нужны, но оказались такими удобными, что она не смогла устоять, а также кожаную сумочку – безумно дорогую, но ужасно симпатичную. Потом они направилась в ресторан, где просидели очень долго, но – Флавия должна была это признать – с удовольствием. Потом Мэри заказала бренди, а Флавия пошла звонить в офис, чтобы ее заменили. Конечно, она предпочла бы тайное наблюдение за английской гостьей, но теперь уж ничего не поделаешь. Чтобы не отрывать от работы других сотрудников, она позвонила Джулии.

– О, об этом не беспокойся, – устало сказала она, когда девушка поинтересовалась, в какой точке ей нужно перехватить наблюдение. – Мы сидим в «Аль Моро». Подходи прямо к столику.

Когда она вернулась, Мэри встретила ее лукавым взглядом. Как выяснилось, она уже расплатилась за обеих.

– Вы хотите, чтобы меня обвинили в коррупции? За нами повсюду следят шпионы из своих. Я же говорила вам.

– Это всего лишь счет. Правда, довольно большой. Не волнуйтесь. Ваше имя нигде не всплывет. Я угощаю.

– Мне не нужно угощений.

– Вы его заслужили. В конце концов, вы целых три часа таскались со мной по магазинам…

– Я получала от этого удовольствие.

– Ну что, мы можем идти?

– Нет. Нужно подождать Джулию. Она пробудет с вами до вечера.

– Как мило! Вот как надо путешествовать. Жаль, что я не догадывалась об этом раньше.

– Мы не всегда так работаем. А вот и Джулия.

Девушка с опаской приблизилась к их столу и серьезно нахмурила бровки.

– Пожалуй, мне следует принести вам свои извинения, Джулия. Флавия очень рассердилась за мой вчерашний поступок. Признаю: я поступила необдуманно.

– О, ничего, все в порядке, – ответила удивленная практикантка, которая была слишком хорошо воспитана.

– Чудесно. Теперь Флавия может вернуться к работе. А мы с Джулией проведем замечательный день. Я собиралась навестить старых друзей по торговле картинами. Но некоторые из них немного… вы согласитесь побыть моей племянницей на сегодняшний вечер? Мы же не хотим никого напугать, верно?

Флавии удалось спрятать улыбку при виде растерянного лица Джулии.

– Ладно, развлекайтесь, – сказала она на прощание.

– Мы постараемся, – ответила Мэри Верней. Джулия с сомнением посмотрела на нее.

После завтрака Аргайл отправился в монастырь Сан-Джованни – взглянуть на Менциса и Караваджо. В глубине души у него теплилась слабая надежда, что ему удастся разгадать тайну происхождения этой картины. Тогда он мог бы опубликовать о ней статью, и не важно, кто окажется автором – Караваджо или другой художник.

Заодно Джонатан надеялся узнать что-нибудь полезное для Флавии. Он понимал, что надежды эти очень призрачны, но по крайней мере экскурсия в монастырь внесет какое-то разнообразие в его жизнь. Преподавание – не самое скучное на свете дело, но он покривил бы душой, если бы сказал, что от предвкушения встречи со студентами кровь в его жилах начинает бежать быстрее. Такое случалось, только когда он перед самым началом занятий обнаруживал, что забыл дома свои конспекты. Хотя едва ли студенты могли это заметить.

День выдался великолепный – вовсю светило солнце. Маршрут автобуса, следующего в Авентино, был настолько извилистым и долгим, что не было никакого смысла ждать его на грязной остановке. Мысль о пешей прогулке привела Джонатана в отличное настроение. Он перешел по мосту на другую сторону реки и прогулялся по самым красивым местам Авентино, потом поднялся на холм и, попетляв по тесным улочкам и аллеям, остановился у входа в монастырь Сан-Джованни.

Ворота обители удивили его своей скромностью. Стиль барокко в самой своей основе противоречит духовному смирению, однако архитектору каким-то чудом удалось совместить несовместимое. На воротах с облупившейся терракотовой краской имелись все необходимые завитушки, но рисунок их был столь незатейлив, словно изначально они были призваны украсить обычный частный дом. Зато двери отлично справлялись со своей задачей: защищать обитателей монастыря от вторжения порочного мира. Выцветшие от солнечных лучей дубовые панели для большей прочности обили еще и металлом, а маленькое окошко забрали массивной чугунной решеткой. Единственным современным элементом ворот являлся звонок. «Орден святого Иоанна» – гласила надпись на табличке, прибитой над звонком. Аргайл нажал кнопку.

Он ждал, что сейчас послышится шарканье ног, после чего в окошке за дверью появится согбенная фигура старика в сутане, с выбритой на голове тонзурой. Однако ему не довелось увидеть столь живописное зрелище: с тихим жужжанием двери медленно разъехались в стороны. И здесь цивилизация, подумал Аргайл, шагнув на территорию монастыря. Никакой романтики.

Чем хорош Рим, так это тем, что в нем никто – даже тот, кто, казалось бы, изучил его вдоль и поперек, – не застрахован от сюрпризов. Любая улица города, какой бы убогой она ни казалась на первый взгляд, может таить в себе бриллиант, мимо которого ты будешь ходить неделями, не замечая, пока в один прекрасный день не застынешь перед ним в изумлении. Иногда это может быть игрушечных размеров часовня времен Возрождения, вокруг которой строитель из века двадцатого нагромоздил современный многоэтажный дом или которую он воткнул в центр транспортной развязки. Иногда – руины романского дворца между стоянкой для грузовиков и железнодорожными путями. Или собор, превращенный в обычное жилое здание, но с колоннами по периметру мощенного булыжником двора и с фонтаном, украшенным скульптурными изображениями нимф и богинь, приветствующих по вечерам усталых жильцов тихим звоном прозрачных струй.

Обитель джованнистов (Аргайл нашел это название в путеводителе) была одним из таких мест. Монастырь располагался на тихой, ничем не примечательной улочке. На одной ее стороне стояла пара многоэтажных зданий, а рядом зияла пустотой огромная площадка, раскатанная бульдозером. Перед закладкой фундамента здесь обязательно поработают археологи. В общем, самая обычная улица. Если не считать очаровательной архитектурной группы, красивее которой Аргайлу не приходилось видеть. Это была точная копия монастыря в миниатюре: с настоящей часовней – более древней, чем остальные здания; с башней, которая, по идее, должна была упираться в небо, но не выполняла этой задачи из-за скромных размеров; с жилыми помещениями – двухэтажные домики с крышами, покрытыми зеленой и оранжевой черепицей, напоминали сельские коттеджи. Чуть поодаль виднелось административное здание, в котором, судя по всему, находились библиотека, зал собраний и подсобные помещения.

Должно быть, архитектора вдохновил ландшафт – во всяком случае, он использовал его особенности при создании ансамбля, благодаря чему вся композиция казалась необыкновенно гармоничной. Приятное впечатление дополняли классические статуи, очевидно, найденные во время закладки сада, и ухоженная клумба с яркими однолетниками. Аргайл глубоко вдохнул и улыбнулся, восхищенный увиденным.

– Доброе утро. Я отец Поль. Чем могу быть полезен?

Аргайл вздрогнул. Вместо шаркающего старого монаха в шлепанцах, с ногами как спички, перед ним выросла фигура высокого, необычайно красивого негра. Рост мужчины составлял не меньше семи футов; он был прекрасно сложен, имел четкие, правильные черты лица и обладал великолепной кожей, излучающей здоровье. Белая одежда – льняная рубашка, льняные брюки и даже льняные туфли – еще больше подчеркивала его темную кожу. Маленький золотой крестик, висевший у него на шее, был единственным намеком на то, что мужчина имеет отношение к монастырю. Рядом с этим черным великаном Аргайл почувствовал себя тщедушным и бледным, тем более что таким он, собственно, и был.

– А… – сказал Джонатан, оправившись от потрясения. – Да, доброе утро. Меня зовут Аргайл.

Отец Поль вежливо кивнул, но продолжал смотреть на него, давая понять, что одной фамилии недостаточно. Однако озвучивать эту мысль он не стал.

– Я пришел повидаться с мистером Менцисом.

Аргайлу показалось, что по лицу негра скользнула мимолетная тень, из чего он сделал вывод, что тот не испытывает к мистеру Менцису особой приязни. И тут же усомнился в своем впечатлении: когда отец Поль заговорил, голос его звучал ровно и глубоко.

– Боюсь, он еще не пришел. Может быть, вы подождете его и выпьете чашечку кофе?

– Спасибо, вы очень любезны. Я уже позавтракал. Можно мне зайти в часовню и взглянуть на его работу?

– Пожалуйста, только там пока не на что смотреть. Мистер Менцис отгородил большую часть нефа для своих нужд и забаррикадировал вход. Но вы можете осмотреть остальную часть церкви. Мне говорили, она очень красива.

– А вы так не думаете?

– Возможно, вы заметили, что я вырос в стране с другими традициями, сэр. Для меня такие вещи не очень много значат.

Аргайл понимающе кивнул.

– Я думаю, дверь церкви сейчас откроют. В последнее время нам приходится запирать ее на ночь, – продолжил отец Поль.

– Да? А почему?

«Потому что боитесь, что у вас украдут ваше маленькое, но очень ценное сокровище?» – мысленно продолжил он.

– Год назад нас ограбили, и полиция порекомендовала нам запирать двери, если мы не хотим лишиться всего, что у нас осталось. По моим понятиям, у нас нечего красть, но, если верить полицейским, воры берут все, что можно унести. Короче говоря, нам посоветовали навесить замок. Не могу сказать, что мы восприняли это нововведение с восторгом. Вступая в орден, все мы даем клятву отказаться от материальных благ, поэтому некоторые братья считают, что запирать церковь от бедных и страждущих ради сохранения своих богатств неправильно. Это противоречит нашим убеждениям. Тем более что, повторюсь, у нас нет ничего ценного.

Аргайл кивнул:

– Вашим убеждениям противоречит почти вся история церкви.

Отец Поль кивнул:

– Я уже начал об этом догадываться.

– А где вы сейчас проводите службу? Ведь Менцис, насколько я понимаю, оккупировал вашу часовню?

– О, мы перебрались в трапезную. Иногда проводим службу в библиотеке. Надо сказать, там гораздо удобнее: в часовне сыровато, особенно зимой. Поскольку многие братья уже не первой молодости…

– Понятно. Для них это – истязание плоти.

– Простите?

– Нет, ничего.

– Пожалуйста, можете ждать его в часовне. Потом расскажете мне, чем он там занимается. Хорошо? Нам он не позволяет смотреть на свою работу раньше времени.

Аргайл остался один и, чтобы убить время, пошел осматривать церковь. Она оказалась очень красивой – по крайней мере когда-то была красивой. По самым грубым прикидкам она была возведена не позднее пятнадцатого века. Дэн Менцис оставил в ней достаточно свободного места, чтобы Аргайл смог оценить простоту и изящество старинной церкви – несмотря на скромные размеры, в ней присутствовали и величие, и гармоничная красота.

В семнадцатом веке строение, судя по всему, подверглось модернизации, но и здесь чувство меры не изменило архитектору. Его херувимы и ангелы на потолке, позолоченный лиственный орнамент и завитушки не нарушили оригинального стиля. Аргайл вздохнул с облегчением. В принципе он являлся ярым приверженцем барокко, но иногда в результате стараний отдельных представителей этого направления прелестные здания превращались в безвкусные постройки нуворишей.

Изучив архитектуру церкви, Аргайл перешел к живописи. В первую очередь его интересовал Караваджо. К разочарованию Аргайла, на стене висела пустая рама, но даже по размерам ее он мог с уверенностью сказать, что это не Караваджо. Тот не писал таких больших картин. В гигантском соборе Сан-Андреа-делле-Валле или в Сан-Агнезе это полотно казалось бы совсем небольшим, но здесь оно выглядело огромным. Глядя на него, можно было подумать, что стены церкви возвели только для того, чтобы художник смог водрузить на них свое мрачное нравоучительное произведение. Картина была здесь столь же неуместна, как завывания плакальщиц на свадебном пиру. И конечно, размеры – восемь на двенадцать футов. Такую не очень-то и украдешь. Хотя, на взгляд Аргайла, церковь от такой утраты только выиграла бы. Единственное полотно, которое здесь действительно на своем месте, подумал он, так это маленькая «Мадонна» в боковом приделе.

Небольшая картина, вернее, даже икона, сильно потемнела от времени, он с трудом разглядел образ женщины с младенцем, вольготно раскинувшимся у нее на руках. Тяжелый золотой оклад шел по контуру изображения, от головы к плечам и ниже. Как ни странно, перед иконой не было ни одной зажженной свечи. Аргайл не переносил, когда кто-нибудь страдал в одиночестве, всеми заброшенный и забытый. Бросив в ящик для пожертвований монетку, он зажег и поставил перед «Мадонной» свечу. «Вот так, любовь моя», – подумал он.

– Спасибо, синьор, – произнес тихий женский голос – такой нежный и мелодичный, что подверженный суевериям Аргайл аж подпрыгнул.

– Простите, я испугала вас.

Аргайл обернулся и увидел перед собой женщину средних лет. В руках у нее были щетка и пластиковое ведро.

– Нет-нет, ничего, – быстро сказал он. – Я не слышал, как вы подошли. Кто вы?

– Я убираюсь в церкви, – сказала она. – Мы всегда следили здесь за порядком.

– «Мы»?

– Моя семья.

– О-о…

Повисла непродолжительная пауза, в течение которой они с любопытством разглядывали друг друга. Женщина была плотная, приземистая, с чем-то неуловимым в осанке, что выдавало в ней истинную римлянку – всех жительниц Вечного города отличают гордая посадка головы и уверенная поступь. У женщины было доброе лицо и загрубевшие от постоянного контакта с холодной водой руки. Поверх поношенного домашнего платья в цветочек она набросила дешевенькое пальто – должно быть, чтобы уберечь платье от грязи. На ногах у нее красовались чудные розовые шлепанцы с помпонами – вероятно, благодаря этим шлепанцам она и сумела подкрасться так неслышно.

– Моя госпожа, – сказала она, указывая на икону и приседая в легком поклоне.

Странно, подумал Аргайл. Обычно говорят «Наша госпожа». Или у римлян так принято? Раньше он не обращал на это внимания.

– Она обладает огромной силой.

– Что вы говорите? – с вежливой отстраненностью откликнулся Аргайл.

– Она охраняет тех, кто к ней добр, и наказывает плохих людей. Во время войны войска оккупантов подошли совсем близко к нашему кварталу, и тогда народ собрался в церкви и стал просить у нее помощи. В этой части города не упало ни одной бомбы.

– Вам повезло.

– Везение здесь ни при чем.

– Конечно, – быстро поправился Аргайл. – Только мне кажется, икона висит здесь какая-то… заброшенная.

Женщина прищелкнула языком, выказывая свое огорчение и осуждение в связи с этим фактом.

– Мы живем в проклятое время. Что уж говорить про других, когда даже священники от нее отвернулись?

Разговор начал утомлять Джонатана. Подобные речи всегда вызывали у него нечто вроде приступа клаустрофобии. Он вдруг страстно захотел мгновенно перенестись в какое-нибудь другое место. Опасаясь подтолкнуть женщину к дальнейшим излияниям и в то же время не желая показаться грубым, он равнодушно произнес:

– Да, в самом деле.

– Они перестали пускать сюда людей; это так грустно и так неправильно. Церковь должна быть открыта, чтобы все желающие могли прийти к ней и попросить ее заступничества. Или поблагодарить.

– Э-э…

– Сейчас сюда могу входить только я. Я ухаживаю за ней…

– Доброе утро!

Голос прогремел как пушечный выстрел, отразившись эхом по каменным стенам. Одновременно с ним сумрак церкви пронзил яркий сноп света. В двери вошел Дэн Менцис.

– Чао, синьора, – бодро приветствовал он уборщицу. – Как себя чувствуете сегодняшним утром?

– Доброе утро, синьор, – вежливо ответила уборщица и, подхватив свое ведро, принялась за работу.

Менцис состроил Аргайлу гримасу и пожал плечами. С некоторыми людьми очень трудно общаться, казалось, говорил он.

– А вы кто будете?

Аргайл начал объяснять. Менцис тем временем достал из кармана связку ключей и махнул ею в сторону перегородки, отделявшей его временную мастерскую.

– А я вас уже встречал – в университете, точно? Проходите, проходите. Поглядите мою мазню, если вам так надо. Хотите доказать, что это настоящий Караваджо?

– Или наоборот.

– Вот это ближе к истине, на мой взгляд.

– Почему вы так думаете?

Менцис покачал головой:

– Стиль в принципе соответствует. Но по мастерству не дотягивает. Впрочем, с чем сравнивать? Оригиналов почти не осталось, все переписано в девятнадцатом веке. Кстати, почему бы вам не написать на эту тему диссертацию? О том, как девятнадцатый век практически уничтожил все итальянское искусство? Они столько напортачили, сколько не смогли все современные реставраторы. Чтобы о нас ни говорили, мы очень бережно относимся к оригиналам по сравнению с тем, что было тогда.

– Я обдумаю ваше предложение. Пока я разрабатываю более скромную тему.

– Ваш девиз: напечататься или умереть? Ха.

– Не совсем так.

– Ну, вот она. Не пугайтесь, я еще не закончил, хотя уже близок к завершению, несмотря на все усилия отца Ксавье мне помешать.

Менцис распахнул перед Аргайлом дверь.

– А кто это – отец Ксавье?

– Он здесь за главного. Вбил себе в голову, что Караваджо могут украсть. Видать, полицейские нагнали на него страху. Они приезжали сюда. Вы можете себе представить: этот недоумок предложил мне скатывать холст каждый вечер в рулон и запирать его на ночь в шкафу. Я пытался объяснить ему, что это невозможно, но вы же знаете, какие идиоты эти люди. Откровенно говоря, мне трудно представить, чтобы кому-нибудь захотелось иметь у себя это произведение, даже если бы оно находилось в отличном состоянии. Абсолютно не в моем вкусе. Тем более сейчас. Взгляните. Я зажгу свет.

Внезапно холодный сумрак алтаря залил резкий, ослепительный свет. От неожиданности Джонатан ахнул.

– О Господи! – вымолвил он.

– Что уж так реагировать? – нахмурился Менцис. – Вы разве совсем не знакомы с реставрацией?

– Да как-то не очень.

– Ну так поинтересуйтесь. По-моему, нелепо заявлять, что ты разбираешься в искусстве, не зная азов важнейшей части живописного ремесла.

Аргайл хотел сказать, что всегда считал важнейшей частью живописного ремесла написание картин, но никак не реставрацию, однако в спор вступать не захотел.

– Я знаю только, что сейчас картина выглядит как после драки в пивной, – сказал он, защищаясь. – Все кругом заклеено пластырем…

– Господи, как же я ненавижу дилетантов! – с ожесточением воскликнул Менцис. – Дальше вы скажете, что нужно уважать первоначальный замысел автора.

– Разве это не является основой вашего ремесла?

– Конечно. В том случае, если вам известно, каков он был, этот замысел. Но по большей части вы его не знаете. Как правило, мы имеем дело с квадратным метром отслаивающейся краски. Зачастую наложенной поверх оригинала кем-то еще. Вы же не думаете всерьез, что сам Караваджо пририсовал этому мужчине в углу бакенбарды, которые начали носить в девятнадцатом веке?

– Ну, не знаю…

– А я знаю. Не мог он этого сделать. Но сто лет назад кто-то смыл лицо, написанное художником, и намалевал совершенно другую физиономию. По моим прикидкам, это произошло вскоре после того, как картина попала сюда.

– Разве она не была написана специально для этой церкви?

– О нет. Конечно же, нет. Вы только взгляните на нее. Она абсолютно не вписывается в архитектуру.

– А как же она здесь появилась?

– Не все ли равно? Меня это не волнует.

– Как вы думаете: кто-нибудь может это знать?

– Наверное. Если вам это интересно, поищите в архиве. У них тут, по-моему, хранятся тонны бумаг. Нет, но это лицо! Когда я удалил верхний слой, под ним ничего не оказалось. Теперь мне придется придумывать что-то самому, исходя из общего стиля. Ей-богу, просто «угадай-ка» какая-то! Но лицо нужно написать, никуда не денешься. Конечно, все эти разговоры о минимальном вторжении в мир художника очень хороши, но, как правило, об этом говорят люди, абсолютно не разбирающиеся в том, о чем берутся судить.

– Я больше интересуюсь историей живописи.

Менцис пожал плечами:

– В таком случае вам – в архив. Спросите отца Жана. Сейчас он заведует архивом, хотя не думаю, чтобы он успел как следует его изучить. Вот старикан, который был до него, тот был дока.

Аргайл пошел искать отца Жана. Им снова овладело нетерпеливое желание перебирать страницы старинных манускриптов и чувствовать запах вековой пыли в своих волосах.

Поручив Джулию нежным заботам Мэри Верней, Флавия осталась в ресторане и заказала еще бутылку вина. Она имела все основания считать, что работает. Налаживание контактов являлось важным элементом ее профессии и, к слову сказать, не самым неприятным: владельцы галерей, может быть, и прохвосты, но зато они всегда щедро угощали ее вином, закуской и приятной беседой. Подобные выходы в свет им были необходимы для поддержания имиджа и привлечения богатых клиентов. Аргайл всегда пренебрегал этой стороной бизнеса, что негативно сказывалось на его доходах. Он так и прозябал бы до сих пор в нищете, если бы его не пригласили преподавателем в университет. Флавия радовалась, что он принял это приглашение: во-первых, с увеличением зарплаты его характер изменился к лучшему; а во-вторых, занимаясь торговлей картинами между делом, он продал гораздо больше, чем тогда, когда посвящал этому все свое время.

Флавия любила встречаться с торговцами картинами – еще один аргумент против того, чтобы уйти вместе с Боттандо в евроструктуру: ей было далеко не все равно, с кем общаться. Конечно, когда ей приходилось отправлять на скамью подсудимых человека, который незадолго до этого угощал ее обедом в ресторане, она испытывала некоторую неловкость, но тут уж ничего не поделаешь. Вся ее работа состояла из встреч с сомнительными людьми. Разумеется, она делала им кое-какие поблажки и смотрела сквозь пальцы на мелкие нарушения вроде неуплаты налогов. Иногда могла и предупредить о возможных неприятностях, обронив в разговоре фразу вроде: «В ближайшие полгода я поостереглась бы иметь дело с тем-то и тем-то» – или: «Если вы планировали купить этого Доменичино на аукционе, который состоится в конце следующей недели, советую вам еще раз хорошенько подумать». Ну и тому подобное.

В свою очередь, она ждала, что они будут регулярно сливать ей интересующую ее информацию. В противном случае она могла сообщить в налоговую об известных ей нарушениях или провести проверку в галерее в момент совершения крупной сделки с очень перспективным клиентом.

Конечно, все эти угрозы никогда не произносились: зачем обижать людей? Флавия просто мило болтала, попивая вино или кофе с очередным подопечным, – и оба они прекрасно знали, на чьей стороне сила.

Джузеппе Бартоло, к которому ее принесли ноги после нескольких бесплодных визитов к другим дилерам, был старым мудрым филином. Вернее, старым хитрым лисом. Он знал правила игры не хуже нее, будучи вдвое старше и во сто крат проницательнее. В сущности, он сам и познакомил Флавию с этими правилами, взяв ее под свою опеку, когда она была почти такой же юной, как Джулия, и еще более неопытной. Также как и Боттандо, только под другим ракурсом, он посвятил ее в тонкости бизнеса, связанного с торговлей произведениями искусства. Приятельские отношения с синьориной ди Стефано он рассматривал как некую страховку: ему было отлично известно, что его дело уже не вмещается в папку – контрабанда, скупка краденого, уклонение от налогов, членство в аукционной мафии, подделка произведений искусства, мошенничество и многое другое висело на его совести. В общем, это был человек, приятный во всех отношениях. И кстати, очень милый собеседник, умеющий к месту рассказать анекдот или какую-нибудь забавную историю.

Флавия практически не трогала Бартоло, лишь иногда для порядка выписывала ему штраф за мелкие провинности. Как правило, жертвами его махинаций становились иностранцы, а надувательство чужеземцев являлось национальной традицией, идущей из глубины веков. Полицейские были не в силах ее побороть. Даже просто втолковать согражданам, что обманывать доверчивых иностранцев некрасиво, являлось непосильной задачей.

Гораздо важнее для Флавии было то, что Бартоло представлял собой неиссякаемый источник ценнейшей информации и никогда не обманывал ее лично, по крайней мере ей так казалось.

Сегодня она обошла полдюжины своих подопечных, задавая им один и тот же вопрос: не знают ли они о готовящемся налете на монастырь?

– Какой именно?

– Сан-Джованни, – в седьмой раз повторила она, сидя в задней комнате небольшой галереи Бартоло на виа дей Коронари. – К нам поступил анонимный звонок, но больше ничего не сказали. Вот мы и гадаем: шутка это или нет? Смущает то, что в обители имеется только одна стоящая картина, но ее невозможно вынести. Сейчас она находится на реставрации.

– А кто реставратор?

– Какой-то Менцис.

Бартоло подался немного вперед и выпрямился, затем кивнул:

– Понятно. Боюсь, не смогу вам помочь. Я не слышал о налете. Расскажите, что вам еще известно об этом.

– Да практически ничего. Вам, случайно, не знакомо имя Мэри Верней?

Бартоло нахмурился, пытаясь угадать, с какой целью был задан вопрос. Лицо Флавии оставалось непроницаемым, и он отрицательно покачал головой.

– Кто она?

– Профессиональная воровка. Очень ловкая.

– Ясно, – осторожно произнес он.

Просто поразительно: как только речь заходит о грабителях, все галерейщики мгновенно утрачивают свою обычную жизнерадостность.

– А что она сделала? – поинтересовался Бартоло. Флавия поведала ему о «подвигах» этой почтенной женщины, и Бартоло изобразил непритворное удивление.

– Господи помилуй. Вы уверены? А я-то все терялся в догадках, куда же подевался тот Вермеер.

– Теперь вы знаете. Так вы не слышали о ней?

– Имя ее мне не знакомо. Периодически до меня доходит информация, что тот или иной человек может выполнить подобный заказ, но я, как правило, пропускаю ее мимо ушей – ведь я не веду сомнительных дел. К тому же эти люди редко оправдывают свою блестящую репутацию.

– Она – исключение из этого правила. И она сейчас в Риме.

– Понятно. Вы думаете, она подбирается к этому Караваджо?

– Как знать?

– Хм. Я поспрашиваю, если хотите. Но обещать ничего не могу. Я сам впервые услышал об этом монастыре всего неделю назад.

Флавия отставила тарелку и откинулась на спинку стула, чтобы официанту было удобнее убрать ее со стола.

– Неделю назад? А что у нас было неделю назад?

– Менцис.

– Ах вот оно что. Я заметила, вы изменились в лице, когда я назвала его имя.

– Неудивительно. Это очень кстати, что вы пришли ко мне. Я рассчитываю на вашу помощь. Менциса нужно остановить.

– В каком смысле?

– Я говорю о Фарнезине.

– А что с ней такое?

Бартоло вздохнул:

– Вы, похоже, совсем не следите за новостями. Неужели вы не слышали о проекте «Фарнезина»? Обновление и восстановление фресок Рафаэля. В частности, «Галатеи».

– Все, вспомнила.

– Хорошо. «Галатея» – шедевр, и ее восстановление – крупнейший проект за последние годы. Министерство выделило на него огромные деньги. Теперь встал вопрос, кто возглавит реставрационные работы. Есть два кандидата: Дэн Менцис и мой друг Джанни Донофрио. Менцис собирает голоса в свою пользу и говорит, что проект должен возглавить человек с мировым именем – это он о себе. Он уже нашел каких-то американцев, которые готовы пожертвовать на проект большие средства. Конечно, мой бедный Джанни не в состоянии предложить такой вариант. Менцис готов использовать грязные методы, до которых Джанни никогда не опустится.

– Расскажите мне подробнее о вашем друге.

– Джанни – вольный художник, сейчас у него заказ в Боргезе. Они с Менцисом работают в разной манере и в разной традиции. Джанни никогда не изучал общую теорию реставрации и тому подобную чепуху.

– Понятно. Кустарь-одиночка против профессионала?

Бартоло кивнул:

– Понимаете, у них это семейное дело. Реставраторы Донофрио на протяжении многих поколений совершенствовали свое мастерство, они известны с начала девятнадцатого века. Все мужчины их рода осваивали это хорошее, достойное ремесло.

– Не всегда достойное, – пробормотала Флавия.

– У всего есть своя изнанка, – согласился Бартоло. – Но я говорю о том, что Джанни использует веками испытанные методы и чрезвычайно бережно относится к картинам. У них тесный ménage à trois, если вы понимаете, что я имею в виду, – художник, холст и реставратор. Связь между ними очень хрупкая, реставратору следует быть предельно скромным и деликатным; он ни в коем случае не должен подменять собой художника. Представьте, что картина – распавшаяся супружеская пара. Задача реставратора – восстановить гармонию между партнерами – художником и его произведением, а не вклиниваться между ними или пытаться занять чье-то место. Он должен быть исполнительным слугой, но никак не повелителем.

– Угу.

– Старый Джованни, отец Джанни, в этом отношении был просто совершенством. Он был идеальным реставратором. Не позволял себе ни одного лишнего мазка. Он возвращал картине первоначальный вид, а не переписывал ее. Понимаете разницу? Он и по характеру был такой: приятный мягкий человек, не выставляющий свои достижения напоказ. Он относился к полотнам как семейный доктор. Когда я давал ему картину, он уносил ее к себе в студию и несколько месяцев присматривался, пытаясь уловить ее настроение. Только после этого он приступал к работе. А работал… с таким благоговением, какого теперь не встретишь.

– Думаю, у него был нелегкий характер, – заметила Флавия.

– О нет, у Джованни имелся только один недостаток – чрезмерная щепетильность. Если бы он захотел, мог стать величайшим имитатором своего поколения. Сколько раз я делал ему намеки – показывал старую копию и говорил: «Как было бы здорово снова увидеть этого Маратти во всем блеске!» А он неизменно качал головой, извинялся и говорил, что, по его мнению, это не Маратти. Он прекрасно понимал, чего я от него хотел, но ни разу не поддался на провокацию. Был совершенно неподкупным человеком.

– А его сын? Он другой?

– Молодой Джанни? О нет. Не совсем. Теперь уже нет. В молодости, лет двадцать назад он мог немного… э-э… улучшить изображение, но не больше, чем остальные. С годами он стал настолько походить на отца, что это даже пугает. Иногда, встречая его, я начинаю моргать, забывая, какой сейчас год. У них и манера письма совершенно одинаковая. В работе Джанни полагается только на собственный опыт и мастерство. В отличие от некоторых…

– Вы имеете в виду Дэна Менциса?

– Его. В то время как Джанни пытается возродить картину к жизни, Менцис ее убивает. Он как палач отсекает замысел автора. Везде пишет себя. Что бы ни попало к нему в руки. В настоящий момент мы имеем Сикстинскую капеллу Дэна Менциса, ранее приписываемую Микеланджело. К счастью, у наших чиновников хватило здравого смысла не отдать ему весь проект целиком. Или, например, «Дева Мария и святой Иоанн» Дэна Менциса, ранее приписываемая Рафаэлю. Таков его стиль. Уж лучше нанять профессионального копииста – тот хоть не будет врать, что возвращает произведению первоначальный облик.

– Вы считаете, Менцис полностью переписывает картины?

– Переписывает? Послушайте, если в галерею ворвется какой-нибудь псих и обольет кислотой самую прекрасную картину в мире, ваш босс Боттандо будет землю рыть, пока не упечет мерзавца за решетку. А Менцис делает это постоянно и совершенно безнаказанно. Это лицензированный вандал. Несколько месяцев назад я ездил в Нью-Йорк, и мне попалась на глаза «Святая Вероника» Мартини, которую только что отреставрировал Менцис. Я чуть не заплакал, клянусь вам. Она смотрелась как девица из «Плейбоя». Куда подевались все эти тонкие переходы цвета, световые нюансы, блики – словом, все то, что отличает посредственную картину от истинного шедевра? Все, все, говорю вам, ушло – остался только Менцис со своей грубой мазней. Я просто онемел.

– У вас и сейчас дрожит голос.

– Мы должны остановить его, – повторил Бартоло. – Если он приберет к рукам Фарнезину, это будет величайшим злодеянием со времен разграбления Рима.

– «Мы» должны?

– Послушайте, Флавия, я еще ни разу не обращался к вам с просьбой.

– Правда?!

– Это были мелочи, и взамен я давал вам море информации.

Флавия неохотно кивнула.

– Помогите нам.

– Каким образом?

– О, ну не мне вас учить. У вас есть что-нибудь на этого человека? Что-нибудь такое, что помогло бы нам его скомпрометировать?

Флавия на мгновение утратила дар речи.

– Нет, насколько я знаю. В любом случае я бы вам не сказала, потому что на следующий день эта информация появилась бы в газетах.

Бартоло недовольно сдвинул брови.

– То есть вы хотите, чтобы я вам раскапывал нужные сведения… – начал он.

– Да. И взамен получаете не так уж мало. Однако сейчас вы просите слишком многого и понимаете это не хуже меня.

– Я крайне разочарован, – с искренним огорчением сказал Бартоло.

– Вы еще даже не знаете, получит ли Менцис эту работу.

– Верно, – признал он.

– Пожалуй, я могу навести справки через своих людей и узнать, какие шансы у кандидатов.

– Это будет очень мило с вашей стороны, – улыбнулся Бартоло.

– Всегда рада помочь. – Флавия выдержала паузу. – Скажите, а это не вы звонили нам насчет предполагаемого ограбления в Сан-Джованни? Признайтесь: вы просто хотели привлечь наше внимание к Менцису?

Бартоло пришел в шок от подобного предположения.

– Конечно же, это не я, – резко ответил он. – Я не удивлюсь, если окажется, что это сделал сам Менцис в рекламных целях. Этот поступок как раз в его духе. Хотя странно, что…

Флавия подняла руки.

– Нет, – сказала она.

– Что «нет»?

– Больше не хочу ничего слышать.

– Очень хорошо, – сказал он, и в глазах его появилось хитроватое выражение. – Огромное вам спасибо. Рад, что вы меня навестили.

– Почему рады? – забеспокоилась Флавия.

– Подождите и поймете сами.

 

Глава 5

На следующее утро, не успев еще выбраться из душа, Флавия действительно поняла, что он имел в виду. Звонил Боттандо.

– Ты не могла бы прямо сейчас пойти в этот монастырь и встретиться с Дэном Менцисом? – спросил он, и по его голосу Флавия поняла, что он едва сдерживается.

– Зачем?

– Он будет ждать тебя. Я выслушал сейчас от него столько брани! Он вне себя от злости и во всем обвиняет нас.

– Но в чем?

– В потоке оскорблений я расслышал, что одна из газет опубликовала о нем статью, где утверждается, будто полиция занялась изучением его скандальной деятельности.

– Что?!

– И будто бы он отнимает у полицейских время, выдумывая истории о грабителях в целях повышения собственной популярности. Тебе это о чем-то говорит?

– Ах!

– Значит, говорит. Но не могла же ты общаться с журналистами? Или могла?! – В списке человеческих грехов общение с журналистами стояло у Боттандо где-то между детоубийством и умышленным поджогом.

– Нет, но, кажется, я догадываюсь, кто приложил к этому руку. Предоставьте это мне: я схожу туда сама и все улажу.

– Только не говори ему, кто это сделал, – сказал Боттандо, – а то мы получим в придачу еще и убийство. Постарайся разобраться с ним побыстрее, ладно? Мне сейчас некогда заниматься подобной чепухой. Но жалоб мне тоже не нужно!

Не было никакого смысла идти в офис, а оттуда в Сан-Джованни, так же как не было смысла идти туда в такую рань. Вчера им с Аргайлом удалось провести вместе чудесный вечер, и сегодня утром они в полной гармонии тихо позавтракали на балконе, глядя, как солнце начинает разогревать городской булыжник. Около восьми они вышли из дома и направились в сторону Авентино. Совместный завтрак немного приглушил злость Флавии на галерейщика, использовавшего ее для атаки на Менциса.

Аргайл составил ей компанию, потому что ему больше нечем было заняться. Лекция по раннему Борромини будет во второй половине дня, а упиваться чувством вины от вынужденного безделья ему уже надоело. По римским понятиям ничегонеделание – вполне приемлемое занятие, но все же не самый лучший способ заявить о себе. Зато работа в пыльном, темном архиве в поисках подходящей для публикации темы – увы, один из таких способов. Окрыленный разрешением отца Жана использовать для своих изысканий монастырский архив, Аргайл решил выяснить историю создания «Святой Екатерины» Караваджо.

После продолжительной прогулки по тихим римским улочкам под руку с Джонатаном Флавия подошла к воротам монастыря полностью умиротворенной. Ну и что, думалось ей, если даже у них украдут картину? Что это значит в сравнении с утренним солнцем, высветившим латинское изречение, выбитое на поросшей мхом каменной ограде старого сада? Какое ей дело до грабителей, когда она может любоваться голубем, разгуливающим по плечам древней статуи? И кому есть дело до разгневанных реставраторов и их междоусобных распрей?

На звонок вышел отец Поль и открыл им ворота.

– Как здесь красиво, – сказала Флавия, с восхищением осматриваясь вокруг. Она восхитилась и впечатляющей внешностью отца Поля, но оставила это мнение при себе.

– Да, – сказал Аргайл. – Это потому, что монастырь находится под особым покровительством Девы Марии. Во всяком случае, мне так сказали.

Вместо ожидаемой улыбки отец Поль кивнул с самым серьезным видом, и Флавия вопреки своему обычному скептицизму посмотрела на него с одобрением.

– Вы, вероятно, знаете эту историю? – спросил отец Поль. – Конечно, в наши дни она многим кажется слишком наивной.

– Расскажите нам.

– Я думал, вы знаете, – сказал он и повел их к зданию, где располагались архив и рабочие кабинеты. – В городе разразилась чума, и монахи стали взывать к Господу о помощи. После этого к ним с небес спустился ангел с иконой Божьей Матери. Он сказал, что, если они будут беречь и почитать икону, Пресвятая Дева никогда не оставит их своей помощью. С этого дня чума отступила, все заболевшие выжили. Как вы сами можете видеть, она уберегла нас во время великого разграбления Рима и Второй мировой войны. Новомодные веяния также обошли нас стороной. Правда, здесь считают, что в наше время нельзя рассказывать людям такие истории.

– Здесь?

– Ах, вы меня поймали, – сказал он с легкой улыбкой. – Там, откуда я приехал, никого не волнуют подобные вещи. Здесь же братья очень рациональны, почти не верят в чудо. Я нахожу это странным, учитывая, что они посвятили свою жизнь вере в Бога, – ведь чудо лежит в самой основе нашей веры. Если ты сомневаешься в чуде, что остается?

– А вы верите?

Он кивнул:

– Конечно. В противном случае мне пришлось бы признать, что все в мире происходит по воле случая, а я нахожу такое объяснение неубедительным. Эта икона, пожалуй, единственная здесь вещь, которая мне по-настоящему дорога. Местные жители тоже относятся к ней с большой любовью и почитанием. Они обиделись, когда отец Жан распорядился закрыть церковь для верующих.

– Мистер Менцис еще не появлялся? – послышался голос отца Жана. Он с обеспокоенным видом заглянул в комнату. – Думаю, мне нужно поговорить с ним.

– Мы еще не видели его, – сказал Аргайл и представил Флавию.

– Доброе утро, синьорина. Я очень волнуюсь. Думаю, мистер Менцис будет в ярости.

В руке у него была газета, раскрытая на странице с обзором культурных событий.

Флавия пробежала статью глазами.

– Да, – заметила она, – могу вам подтвердить, что он действительно в ярости. Именно поэтому я и пришла убедить его, что мы здесь совершенно ни при чем.

Статья была короткой, но хлесткой. Раскритиковав все предыдущие проекты Менциса, автор заявлял, что американец бессовестно рекламирует себя, не гнушаясь никакими средствами. Он отвлекает полицию сообщениями о вымышленных ограблениях, и сейчас полиция занимается расследованием его ложных сигналов, собираясь призвать его к ответу. Они подозревают его в том, что он делал анонимные звонки, пытаясь привлечь внимание к своей особе. По-видимому, это часть его кампании, которую он затеял в надежде получить проект по возрождению Фарнезины. «Что ж, посмотрим, – заключал автор, – действительно ли наше правительство так низко пало и настолько коррумпировано, что отдаст в руки этого новоявленного варвара один из величайших национальных шедевров». Автор удержался от прямых обвинений, однако подозрения и намеки красной нитью проходили по всей статье, выставляя Менциса в крайне неприглядном виде.

Аргайл, читая статью, только качал головой. Отец Поль воспринял ее совершенно равнодушно, а отец Жан был явно расстроен, но не столько за Менциса, сколько оттого, что монастырь оказался втянут в публичное разбирательство по такому неприятному поводу.

– Знаете, я вообще считаю ошибкой то, что мы пустили сюда мистера Менциса, – вздохнул отец Жан.

– Едва ли в этом есть его вина, – мягко заметил отец Поль. – Может быть, нам лучше пойти к нему и поговорить прямо сейчас?

Опасаясь бурной реакции Менциса, решили идти к нему всей компанией – возможно, равномерно распределившись на всех, его гнев утихнет без роковых последствий как для него, так и для других. Одолеваемые недобрыми предчувствиями, они медленно направились к церкви. Но дойти не успели: кто-то позвонил от ворот, и отец Поль пошел открывать. Поскольку врожденная уравновешенность отца Поля могла сыграть положительную роль в усмирении разгневанного реставратора, шествие остановилось в ожидании его возвращения. Он вернулся в сопровождении человека, с которым Флавия была знакома. Отец Поль казался немного обеспокоенным его визитом.

– Привет, Альберто, – сказала удивленная Флавия. – А ты здесь зачем?

Она представила остальным своего коллегу из карабинерии – высокого худого парня, у которого всегда был такой вид, словно его напрасно оторвали от дела. Странно, подумала она, почему он всегда такой озабоченный? Вот и сейчас всем своим видом он демонстрировал, что его оторвали от важных дел ради какой-то ерунды.

– Сам не знаю, – сказал он. – В службу спасения поступил анонимный звонок…

Флавия скривилась:

– Опять? Что, в конце концов, здесь происходит?

– Понятия не имею. Позвонивший сказал, что совершено нападение на человека. У них не хватает машин «скорой помощи», к тому же их замучили звонки всяких придурков, вот они и переправили вызов нам. Ну и что: у вас здесь ничего не происходит?

Он ничуть не удивился, когда отец Жан заверил его, что, насколько ему известно, у них все в порядке. Ночь прошла без происшествий – никто не заболел, не ранен и не умер.

Флавия задумчиво слушала его. Ситуация начинала ее тревожить.

– Это уже второй звонок за неделю, – сказала она. – Нужно осмотреть здания. Что конкретно сказал позвонивший?

– Только то, что я сказал. Больше ничего. Звонок поступил около часа назад. Нам его передали только что.

Отец Жан и отец Поль переглянулись, после чего их группа уже в увеличенном составе продолжила шествие к церкви. Ничто не выдавало присутствия Менциса; дверь была заперта на замок.

Тем не менее отец Поль открыл ее, и они вошли проверить, все ли на месте. Свет был погашен, и стояла полная тишина – работу Менциса обычно сопровождало ворчание, пыхтение и насвистывание. Они подошли к приделу, который Менцис использовал в качестве временной студии, но и там было пусто. Караваджо стоял на месте – по-прежнему в ужасающем виде, но целый. Хоть одной заботой меньше.

Они встали в круг, не зная, как быть дальше.

– Наверное, нужно подождать. В конце концов, должен же он прийти.

Постояв еще немного, отец Жан и отец Поль нашли какие-то неотложные дела, требующие их немедленного присутствия, а Альберто заявил, что извращенное чувство юмора некоторых итальянцев не дает полицейским нормально работать. Все трое собирались покинуть Флавию и Аргайла, когда на противоположном конце церкви раздался душераздирающий крик. Стены каменного здания отразили его, сделав еще ужаснее. Со всех сторон на них изливались жуткие вопли, сдавленные рыдания и бесконечные горестные причитания. Вместо того чтобы затихнуть, звуки становились все громче и громче.

– Господи Иисусе, – прошептал Аргайл, после чего все разом развернулись и бросились туда, где раздавались звуки; один отец Поль, проявив больше здравого смысла, чем все они, вместе взятые, уверенно пошел в противоположную сторону, по дороге включая свет. В результате его осмысленных действий мрак рассеялся и они смогли увидеть, из-за чего поднялся такой шум.

Уборщица, с запутавшимся в ногах веником, стояла на коленях возле упавшей стойки для свечей и, отчаянно цепляясь за стену, вскрикивала и выла. Ведро с грязной водой опрокинулось, залив весь пол. Мокрый веник, должно быть, упал на стойку и повалил ее; розовые тапочки с помпонами лежали в луже густой липкой крови, которая с ужасающей скоростью вытекала из проломленной головы отца Ксавье Мюнстера – тридцать девятого главы ордена святого Иоанна.

Прошло еще минут пятнадцать, прежде чем кто-то заметил, что небольшое изображение мадонны, которой Аргайл пожертвовал свечку, исчезло. Картину вынули из рамы и унесли.

 

Глава 6

– Нельзя ли сохранить происшествие в тайне? Хотя бы до тех пор, пока мы не узнаем, что произошло? – со слабой надеждой в голосе спросил отец Жан. – Это обязательно попадет в газеты?

Все они медленно приходили в себя. На какое-то время жуткое зрелище повергло их в шок. Отец Поль, проявив изумительное самообладание и находчивость, опомнился первым. Его действия, как сказал потом отец Жан, спасли отцу Ксавье жизнь. Он остановил кровотечение, принес теплые одеяла и вызвал машину «скорой помощи». Больница находилась всего в двух милях от монастыря, благодаря чему «скорая» приехала на удивление быстро. Врачи оказали пострадавшему первую помощь, после чего погрузили его на носилки и увезли в больницу. «Шансы на выздоровление невелики, – сказал один из врачей. – Чудо, что он вообще еще жив. Должно быть, крепкий старикан, если до сих пор еще дышит».

Флавия отрицательно покачала головой в ответ на просьбу отца Жана.

– Боюсь, нет ни малейшей возможности скрыть происшедшее. Кто-нибудь все равно расскажет репортерам. И мы будем выглядеть очень некрасиво, если попытаемся утаить инцидент от общественности. Боюсь, вам не избежать огласки.

– Расследованием займетесь вы, синьорина?

– Как получится. Покушение на убийство – не наш профиль. Однако отец Ксавье мог пострадать при попытке задержать грабителей. Тогда на первый план выходит похищение картины.

– Это означает, что дело перейдет в ваши руки? Если все было так, как вы говорите?

– Мы в любом случае не останемся в стороне.

– Это хорошо.

– А для вас это имеет значение? – спросила Флавия. «Как его могут интересовать такие мелочи, когда жизнь отца Ксавье висит на волоске? – подумала она. – Даже меня это сейчас мало волнует».

– Всегда лучше иметь дело с человеком тактичным и деликатным. Разумеется, главное – поймать преступника. Но я уверен: отец Ксавье не хотел бы, чтобы несчастье, случившееся с ним, бросило тень на орден.

– Каким образом несчастье, случившееся с отцом Ксавье, может бросить на вас тень?

Отец Жан кивнул и хотел что-то сказать, но не решился.

– У вас есть какие-нибудь соображения по поводу… – спросил он.

– Того, что случилось? Никаких. Пока я ничего не могу сказать. А там… поживем – увидим. Думаю, вам известно на данный момент больше, чем мне. Если бы вы могли показать мне, где у вас телефон…

Она ушла звонить Боттандо, и Аргайл смотрел ей вслед, чувствуя себя покинутым и одиноким. Видеть ее за работой каждый раз было для него потрясением. Его поражала мгновенная перемена в любимой женщине, когда она превращалась в спокойного, уверенного, холодного и циничного полицейского. При виде крови у него подкосились колени, а Флавия лишь в первый момент слегка побледнела. Немного погодя он даже увидел, как она подавила зевок.

Сам он, несмотря на ранний час, испытывал сильнейшее желание выпить. Он вышел на улицу и завернул в ближайший бар. Стайка мужчин, судя по виду, местных жителей, зашедших сюда выпить перед работой чашку кофе с булочкой, с любопытством воззрилась на него.

– Я видел, в монастырь проехала «скорая», – сказал один из них, приглашая его к разговору.

– И полиция, – поддержал другой. – Я разглядел их номера.

– Вы не знаете, в чем там дело? – спросил третий.

– Э-э… – начал Аргайл.

– Оттуда вынесли тело. Что там случилось?

– Кажется, там произошло ограбление. Пострадал настоятель монастыря. Но он еще жив.

Мужчины сокрушенно покачали головами. Куда катится этот мир? А вы чего хотели?

– А что они украли? – спросил самый общительный.

– Насколько мне известно, не так уж много, – успокоил он их. – Всего одну картину, и не самую ценную. Они утащили маленькую «Мадонну».

Один из мужчин отставил чашку с кофе и сурово посмотрел на Аргайла.

– «Мадонну»?

– Такую маленькую икону. – Аргайл руками показал размер. – Она совсем потемнела от старости.

– Ту, что в боковом приделе?

– Да, ее.

Мужчины долго тихо переговаривались, потом Аргайл заметил, как один вытащил из кармана куртки носовой платок и тайком промокнул глаза.

– О нет! – воскликнул кто-то. – Неужели ее?!

Как всегда в таких случаях, Аргайл посмотрел на молодого бармена, спрашивая взглядом, что здесь происходит. Уж он-то не подведет – модная стрижка и безразличный вид вселяли уверенность, что его не может волновать подобная чепуха. Однако парень тоже заметно помрачнел и с неестественной тщательностью принялся протирать бокал.

– Подонки, – процедил он. – Подонки.

Гармония, царившая в баре, разрушилась. Радужная атмосфера растаяла после слов Аргайла, как мороженое на июльском солнце. Все были возмущены и, несомненно, расстроены. Почти напуганы.

– Мне очень жаль, что я принес плохую весть, – сказал Аргайл, пытаясь сгладить впечатление от того беззаботного тона, которым он сообщил им новость. – Я не думал, что это так важно для вас. Туда ведь никто не ходит, разве нет?

– Потому что там закрыто. Это все он.

– Но…

– Главное, что она была там. Вот что имело значение.

– Понятно.

С невероятным облегчением Джонатан увидел в дверях бара отца Поля.

– Не могли бы вы вернуться? Синьорина ди Стефано хочет поговорить с вами.

– Как вы думаете: отец Ксавье пробыл в церкви всю ночь? – спросил Аргайл по пути в монастырь.

Отец Поль пожал плечами:

– Не знаю, мистер Аргайл, в самом деле не знаю. Вчера я лично делал обход и проверял, все ли закрыто. Я не заметил ничего необычного.

– Когда вы делали обход?

– Сразу после одиннадцати. После вечерней службы У нас есть час свободного времени. В десять мы гасим свет. После этого дежурный делает обход.

– И вы ничего не видели?

Он мотнул головой.

У ворот монастыря Аргайл насчитал целых пять машин различных государственных служб, которые в таких случаях появляются как из-под земли. Флавия стояла во дворе и горячо спорила о чем-то с Альберто.

– Послушай, я не хочу больше спорить с тобой, – сказала она, хотя по всему было видно, что уступать она не собирается. – Мне все равно, кто будет заниматься расследованием – ты или я.

«Чистой воды блеф», – подумал Аргайл.

– Меня попросили прийти сюда в связи с предполагаемым ограблением, и я предложила выяснить, что здесь происходит. Я не собираюсь взваливать на себя больше, чем…

«Поразительно, как она умудряется так убедительно лгать», – вздохнул Аргайл.

Альберто стушевался и, похоже, был близок к капитуляции. В конце концов они договорились переложить решение на своих начальников и снова перешли на приятельский топ.

– Джонатан! – позвала Флавия. – Знаешь, тебе придется написать заявление. Отдашь его вот этому человеку.

Аргайл кивнул:

– Прекрасно. Только оно будет очень коротким и абсолютно бесполезным. Хотите, я сделаю это прямо сейчас.

Альберто покачал головой:

– Сначала пусть эксперты дадут свое заключение. После этого мы поговорим с вами в более спокойной обстановке.

– Мне придется торчать здесь целый день?

– Боюсь, что так.

– А если я подожду в другом месте? Я пришел сюда всего на час, у меня сегодня лекция.

Альберто хотел было возразить, но для чего тогда существуют друзья? Флавия поручилась за Джонатана, и Альберто отпустил его, взяв обещание вернуться сразу после лекции. Джонатан и сам не знал, рад он этому или нет.

К тому времени как он вернулся, был достигнут некоторый прогресс. Из больницы поступила информация, что отец Ксавье жив, но находится в интенсивной терапии. Врачи считают невероятным везением то, что он выжил. Орудие преступления подходящей формы и размера найти не удалось. Во всяком случае, со следами крови.

Полицейские разных подразделений объединились и дружно вели допросы и составляли протоколы.

Менцис не смог сообщить ничего полезного, даже когда его убедили отвлечься от собственных проблем и сосредоточиться на более важном предмете.

Вчера вечером он ушел домой около шести, переоделся и отправился на прием, где надеялся свести знакомство с влиятельными людьми в мире искусства. Однако этих людей он там не застал, поэтому ушел рано, поужинал в ресторане, ночь провел дома. В восемь утра он зашел в бар за углом своего дома выпить кофе. Менцис продемонстрировал счет из ресторана, с готовностью согласился, что не имеет алиби с половины одиннадцатого вечера до восьми утра, но, казалось, был несильно этим обеспокоен.

– Если вы назовете мне причину, по которой я мог совершить попытку убийства отца Ксавье, мне будет интересно ее услышать, – сказал он. – По-моему, всякому ясно, что жертвой должен был стать я.

Флавия подняла на него недоумевающий взгляд. Что позволяет ему сделать такой вывод?

– Судите сами. На меня сыплются нападки со всех сторон. Вы видели эту непристойную статейку? Позор! Они написали ее с вашей подачи. Вы ненавидите иностранцев и потому скормили эту историю газетчикам.

– Уверяю вас: я не делала ничего подобного. Может, вы еще скажете, что нападение на отца Ксавье – моя работа? – сухо спросила Флавия.

– Это сделали те, кто с вами заодно, – не унимался Менцис. – Они явились ночью в церковь, чтобы испортить картину, над которой я работаю. Отец Ксавье застал их врасплох, и они ударили его. Это же ясно как день.

– А икона?

Менцис отмахнулся:

– Любительская мазня. Они взяли ее, чтобы сбить вас со следа. Думали, вы станете искать грабителей, а они останутся в стороне. Говорю вам: это сделано для того, чтобы отнять у меня Фарнезину. Но я не допущу этого. Учтите: вы лично ответите…

– Вы хотите сказать…

– Вот я сейчас сижу здесь и отчитываюсь о своих перемещениях, а завтра этот факт будет обнародован в газетах. Я не сомневаюсь, что вы при первой же возможности начнете звонить своим друзьям-журналистам. Наверняка те грязные сплетни, которыми вы их снабжаете, очень хорошо оплачиваются.

– Полагаю, мне следует возмутиться.

– Мне безразлично, как вы отнесетесь к моим словам. Я хочу, чтобы вы официально заявили, что ни в чем меня не подозреваете и все случившееся – происки моих врагов.

– Вот как?

– А я тем временем, – продолжил он, поднимая свою тушу со стула, – пойду в посольство. Посол – мой близкий друг. Вам известно, сколько денег благотворители из моей страны жертвуют на охрану памятников Италии? Вы имеете об этом хоть какое-то представление?

Не дождавшись ответа, он вышел с весьма воинственным видом.

Флавия вздохнула.

– Чувствую, то еще будет дело, – пробормотала она.

Следующим вошел отец Поль. Молодой священник был серьезен, спокоен и в меру огорчен, однако ни в коей мере не испуган. Он не проявил ни малейших признаков того естественного волнения, которое начинает испытывать любой допрашиваемый, даже если он ни в чем не виноват.

Для начала они установили, что он из Камеруна, что ему тридцать семь лет, что он священник и приехал в Рим для получения образования в Грегорианском университете.

– Это часть программы объединения церкви, – объяснил он. – Я приехал сюда, итальянские священники поехали в Африку. Таким образом мы изучаем образ жизни друг друга и постигаем значение культурных различий на собственном опыте.

– И это действительно что-то дает? Вам, например?

Он помолчал, прежде чем ответить.

– Я бы предпочел, чтобы меня послали работать в обычную церковь, в народ. Там у меня было бы настоящее дело, а здесь я без толку просиживаю в библиотеке, – сказал он. – Хотя, разумеется, я счастлив исполнять волю ордена.

– Но при этом хотите вернуться обратно?

– Конечно. Я надеюсь вернуться очень скоро. Вернее, надеялся.

– А что изменилось?

– Это зависит от того, даст ли мне разрешение на отъезд глава ордена. К несчастью, он отклонил мою просьбу…

– А теперь…

Отец Поль улыбнулся:

– А теперь, когда он поправится, он отклонит ее снова.

– А если не поправится?

– Тогда я заберу свое прошение, чтобы не подумали, будто я хочу извлечь личную выгоду из этой трагедии. Но я не сомневаюсь, ему станет лучше.

– Вы думаете, ему поможет Бог?

– О нет, я мыслю более приземленно. Просто до того, как найти свое призвание, я занимался медициной. Он серьезно ранен, но, думаю, не смертельно.

Абсолютно непрошибаемый человек, подумала Флавия. Мог бы хоть чуть-чуть возмутиться или обидеться, когда она съязвила насчет его веры в Бога.

– Когда состоятся выборы нового главы ордена? – спросила она. – Или его место автоматически займет заместитель?

Отец Поль пожал плечами:

– Точно не знаю. Меня не посвящали в тонкости устава. Но, полагаю, отец Жан, как старший из братьев, станет временно исполняющим его обязанности. Когда орденом управлял отец Чарлз, он был его официальным заместителем.

– Хорошо. Итак, вчера вечером вы отправились на прогулку…

– Около десяти вечера и вернулся в половине одиннадцатого. Я открыл ворота своим ключом, после чего снова запер их и задвинул засов. Потом проверил боковые двери – они были заперты, потом помещение библиотеки – там никого не было, все окна были закрыты. Уходя, я запер за собой дверь. Крыло, где находятся кельи братьев, никогда не запирается на случай пожара.

– И потом вы пошли в церковь?

– Да, я включил свет, быстро проверил все помещения и, уходя, снова запер дверь.

– А сколько всего ключей от ворот?

– Много – они есть у всех обитателей монастыря. Кроме того, ключи есть у мистера Менциса, синьоры Грациани, у садовника, у монахинь, которые приходят нам готовить; наверное, еще у кого-нибудь…

– А кто имеет ключи от церкви?

– Все те же, поскольку там стоит точно такой же замок, как в воротах.

– Значит, отец Ксавье мог войти в церковь, не спрашивая ни у кого ключа.

– Разумеется.

– А других входов она не имеет?

– Есть вход с улицы, но его закрыли три года назад. Им пользовались местные жители, которые хотели помолиться. Боюсь, их было немного, и подобная практика не одобрялась.

– Почему?

– Это не нравилось местному приходскому священнику, к тому же икона не соответствовала духу времени. Наш глава ордена – очень современный человек. Три года назад нас ограбили, и он решил, что настал подходящий момент для радикальных перемен. Мы перестали пускать в церковь местных жителей и выполнили предписание полицейских по усилению мер безопасности. Отец Ксавье считал, что раз церковью пользуется так мало народа, никто и не заметит, если мы ее закроем.

– Понятно, – сказала Флавия. – А как вышло на самом деле?

– Оказалось на удивление много недовольных. Многие семьи ходили сюда из поколения в поколение, а маленькую «Мадонну» считали своей хранительницей и защитницей. Когда церковь была открыта, они не обращали на нее внимания, но стоило ее закрыть, как они ужасно расстроились. Молодые девушки приходили к «Мадонне» перед свадьбой, а парни, даже не очень религиозные, просили ее о помощи перед экзаменами.

– Ясно. А когда вы встаете?

– В половине шестого. Обычно в это время бывает утренняя служба, потом – медитация примерно на час, затем – завтрак. Так было, пока церковь была открыта. Но после того как там обосновался мистер Менцис, мы стали использовать для службы библиотеку.

– Получается, до девяти часов церковь была закрыта.

– Да, верно. Ее открывают или синьора Грациани, или мистер Менцис.

– Расскажите нам о синьоре.

Отец Поль пожал плечами:

– Я не так много знаю о ней. Лучше спросите отца Жана. По выходным она торгует на рынке и тогда приходит к нам очень рано. Но приходит она всегда, изо дня в день, и в дождь, и в солнце – это что-то вроде поклонения, как мне кажется. В наши дни редко встретишь такую набожность. Хотя… она всегда была редкостью.

Для начала отца Жана тоже попросили сообщить свои биографические данные и общие сведения. Выяснилось, что он занимает в общине должность библиотекаря, а прежде, когда орден возглавлял отец Чарлз, был его заместителем.

– Я хотел выйти на пенсию – теоретически возраст мне это позволяет, – сказал он со слабой улыбкой. – Но увы, мне не дали такого разрешения.

– А сколько вам лет?

– Семьдесят четыре.

– Сочли, что вы слишком молоды?

– Нет, просто нас осталось очень мало. Средний возраст братьев – шестьдесят лет. Молодежи почти не осталось. Когда я был молодым, братья проходили конкурсный отбор – орден предоставлял хорошую работу и помогал получить великолепное образование. Сейчас образование дает государство, а работа никому не нужна.

– Отец Поль…

– Он, как вы могли заметить, африканец. Очень хороший молодой человек. Только страны третьего мира и поставляют нам сейчас молодежь. Если мы радикально не изменим ситуацию в ближайшее время, я не удивлюсь… да, но вы, наверное, хотели спросить меня не об этом.

– Да, пожалуй. Расскажите мне об отце Ксавье. Он пользуется у членов ордена популярностью? Его любят?

Отец Жан замялся.

– Я не совсем понимаю, о чем вы спрашиваете.

– Я спрашиваю, были ли у него враги.

– Вы хотите сказать?.. – Отец Жан побледнел от ужаса, когда до него дошел смысл вопроса. – Но ведь он пострадал только потому, что хотел остановить грабителей. Нападавшие не знали, кто он.

– Мы должны рассматривать все версии. Конечно, это было ограбление. И тем не менее ответьте на мой вопрос.

– Мне неприятна его постановка.

– И все же.

Отец Жан кивнул и с тяжелым вздохом ответил:

– Ну что ж… насколько я знаю, семьи у него нет, во всяком случае, он ни с кем не общается. Фактически и друзей у него нет – ни внутри, ни за пределами ордена.

– А враги?

– Он не очень популярен у братьев; конфронтация началась с момента его избрания, хотя, думаю, любому было бы непросто занять это место после отца Чарлза.

– В чем выражалась конфронтация?

Отец Жан долго подбирал слова.

– Орден переживает нелегкие времена, – сказал он наконец. – И, вступив в должность, отец Ксавье начал искать выход из сложившегося положения. Лично я убежден, что он избрал неверный путь, но вместе с тем признаю, что он действовал из лучших побуждений. Он не стал, как некоторые, прятать голову в песок и замалчивать проблемы. Он пытался их решить, хотя я во многом с ним не согласен.

– Что конкретно вы имеете в виду?

– Мы по-разному видим будущее ордена. У нас сейчас очень остро встал вопрос самоопределения. Орден должен развиваться в ногу со временем. В наш век недостаточно просто молиться о процветании общества, а добрые дела многие люди делают куда успешнее нас. Тогда зачем мы? В нашем распоряжении есть очень хорошие люди и немного денег. Но есть ли толк от того и другого? В чем состоит наше служение Господу?

– Часть братьев хочет покинуть орден?

– О нет, так сказать нельзя. – Отец Жан позволил себе легкую ироническую улыбку. – Вопрос в том, куда мы должны направить свои усилия. Некоторых заботит вопрос пополнения казны. Для благих дел, разумеется.

– Ну конечно.

– Церковь как институт пытается найти свое место в обществе, и процесс этот длится на протяжении уже нескольких веков, и метания в последние пятьдесят лет – лишь вершина айсберга. Основная суть проблемы: идти ли нам старой проторенной дорогой или в корне изменить подход к делу? Что правильнее: стараться изменить мир или поддаться самим влиянию меняющегося мира? С этой проблемой столкнулись все традиционные религии – вы, наверное, заметили это.

Флавия кивнула:

– Только я не понимаю…

– Мы не ощущаем притока свежих сил. Как я уже сказал, в орден вступают только люди из стран третьего мира. У нас всего тридцать братьев моложе тридцати пяти лет, и практически все они приехали из Африки и Южной Америки. Руководят орденом в основном итальянцы и французы – французов даже больше, но всем им уже за шестьдесят. Штаб-квартира ордена находится в Европе, и большая часть средств расходуется также в Европе. Значительное количество братьев – за перемены, почти столько же – за то, чтобы оставить все, как есть. Вот такова вкратце проблема. Спор на эту тему разжег бурные страсти в наших рядах.

– А что предлагал отец Ксавье?

– Сейчас это не существенно.

– Это решать мне.

– Отец Ксавье и те, кто поддерживал его, хотели, чтобы орден помогал нуждающимся и занимался образовательной деятельностью. Он хотел вложить заработанные деньги в расширение ордена и миссионерские проекты в африканских странах. Деньги он собирался получить, продав кое-что из нашей собственности. Я всячески противился этому плану, но не уверен, что большинство поддержало бы мою точку зрения.

– Понятно. А какую собственность он собирался продать? Уж не Караваджо ли?

– К сожалению, именно его. И это было только начало. Несколько дней назад мы собрались, чтобы обсудить дальнейшую стратегию. К счастью, его предложение отклонили.

– И что это означает?

– Что мы не дали ему разрешения что-либо продавать.

– У вас мало денег?

– Не знаю. Мы небогаты, это точно, но два года назад, когда я по должности имел доступ к сведениям о финансовом положении ордена, мы были не так уж и бедны.

– А почему такая мысль пришла ему в голову? Кто-то предлагал купить Караваджо?

– Мне об этом ничего не известно.

Отец Жан замолчал, осознав вдруг, что и так уже рассказал слишком много.

– И кто сейчас ведет дела вместо него?

– До тех пор, пока ситуация не прояснится – в том смысле, сможет ли отец Ксавье вернуться к исполнению своих обязанностей, – мы находимся в подвешенном состоянии. На это время руководство переходит к старшему из братьев.

– То есть к вам?

Он кивнул:

– Мне не хотелось бы взваливать такую ношу на свои старые плечи. Но я посвятил ордену всю свою жизнь и потому сейчас, в момент кризиса, просто не имею права снять с себя ответственность за происходящее.

Флавия улыбнулась.

Из него получился бы прекрасный политик, подумала он. Ей показалось, что глаза его заблестели от предвкушения открывающихся возможностей.

– О'кей. С этим пока закончим. Что вы делали прошлой ночью и сегодняшним утром?

Отец Жан сказал, что распорядок ордена не оставляет выбора. До шести вечера он работал в библиотеке, потом отстоял вечернюю службу, поужинал, около часа читал, еще раз сходил в часовню и в десять отошел ко сну.

– Утром я встал, сходил в часовню, примерно час провел в молитве, позавтракал и в семь приступил к работе. Я был в библиотеке, когда отец Поль пришел ко мне сообщить об ужасной трагедии.

– Вы хорошо спите?

Он пожал плечами:

– В общем, да. Мне не требуется долгий сон; старики все такие. Обычно в три часа ночи я просыпаюсь и читаю книгу.

– Так было и прошлой ночью?

– Да.

– И что вы читали?

Отец Жан отвел взгляд в сторону.

– Приключенческие рассказы, – ответил он. Флавии удалось сохранить серьезное выражение лица. – Мне присылает их племянник. По прочтении я раздаю их другим братьям. Они так занимательны – мы их буквально проглатываем.

– И это… э-э… – Флавия понимала, что напрасно задает этот вопрос, но, представив себе монахов, жадно читающих в ночи о приключениях романтических героев, не смогла удержаться.

– Вы хотите знать: разрешается ли нам это? – с улыбкой спросил отец Жан. – А вы считаете, мы должны читать исключительно Евангелие от Иоанна и книги, рекомендованные Ватиканом? О да. Раньше это было запрещено, но теперь нам разрешили более тесный контакт с внешним миром в целях его познания. Это стало даже поощряться – в определенных границах, конечно.

– Да, хорошо. – Флавия умолкла, пытаясь вспомнить, о чем они говорили. – Ну да, – продолжила она, ухватив потерянную нить. – Где находится ваша… келья? Или теперь это называется по-другому?

– Все правильно. Она выходит во двор, мои окна находятся прямо напротив церкви. Если бы там был какой-нибудь шум или крики, я бы непременно услышал.

– Но вы ничего не слышали?

Он покачал головой:

– Нет, а у меня очень чуткий сон, я просыпаюсь от малейшего звука. Меня будит даже пение птицы в дальнем углу сада.

Флавия выждала паузу. Почему она ему не верит? Он сидел, спокойно сложив руки на коленях, так, словно отсиживал длинную церковную службу. В его поведении не было ничего подозрительного, но она абсолютно точно знала, что он утаил от нее нечто существенное.

– А скажите, отец, кто предложил Менцису отреставрировать Караваджо?

– Он сам и предложил, – ответил старик. – Мы ничего не платим ему. Собственно, поэтому мы и приняли его предложение.

– Он работает совершенно бесплатно?

– Да. По-моему, он получил грант на эту работу от какой-то американской благотворительной организации. Мы оплачиваем только кисти и краски, хотя и это составляет значительную сумму.

– Вы не находите ничего необычного в его предложении?

– Трудно сказать. Он сказал, что хочет привести картину в порядок и готов сделать это безвозмездно. Кто мы такие, чтобы сомневаться в чистоте его помыслов?

Флавия поблагодарила отца Жана за беседу и отпустила. Потом повернулась к Альберто:

– Ну?

– Ты думаешь, один из этих сумасшедших монахов проломил другому башку?

– Да ничего такого я не думаю, – лениво возразила она, раздумывая, насколько позволительно в монастыре закурить. – Просто пытаюсь разобраться. Я никогда не делаю скоропалительных выводов, даже в отношении священников. А мой скептический взгляд объясняется тем, что наша беседа была абсолютно бесполезной.

– Ладно. Ну что, пригласим теперь синьору Грациани? А потом прервемся на обед.

Они сошлись во мнении, что настоящие профессионалы всегда обедают рано.

Синьора Грациани ворвалась в комнату и в сильном волнении уселась на стул. Флавия с удовлетворением оглядела ее. Такая не станет ничего скрывать, подумала она. Ее показания представляли особую ценность по трем причинам: она питала нежные чувства к украденной «Мадонне», первой обнаружила пострадавшего и имела в распоряжении ключи от церкви.

Синьора Грациани сообщила, что только начала уборку, когда увидела лежащим в луже крови отца Ксавье. Она закричала. Больше потрясенной женщине было нечего добавить, и она надолго умолкла.

Флавия спросила, что она делала вчера вечером и сегодня утром. Синьора ответила, что все время была дома, не видела и не слышала ничего подозрительного. Вместе с ней живут ее дочка и внучка – с тех пор как этот мерзавец, ее бывший муж, бросил их на произвол судьбы, убежав с какой-то шлюхой. Господь, может, и простит его, но она, синьора Грациани, – никогда. «Клянусь вам».

– Пожалуйста, помните, синьора, что для нас любая мелочь может представлять огромную важность.

Женщина покачала головой. Утром она пришла в церковь, набрала ведро воды и двинулась по проходу между скамьями, собираясь закрыть дверь, когда увидела…

– Какую дверь вы собирались закрыть?

– Главного входа. Она была слегка приоткрыта – разве вы не заметили? Я заперла ее и тут увидела…

– Боже, – прошептала Флавия. У нее перехватило дыхание. – Спасибо, отлично, – торопливо поблагодарила она. – На сегодня, я думаю, достаточно. Большое спасибо, синьора.

– Может быть, вам известно что-то еще? – впервые за все время подал голос Альберто. – Думаю, известно. Скажите нам, синьора? Вы знаете, от чьей руки пострадал отец Ксавье?

Женщина снова кивнула.

– Да, я знаю, – сказала она.

Передние ножки стула со стуком опустились на пол, и Альберто навалился на стол.

– Ну?

– Это сделала она.

Альберто отпрянул, решив, что синьора Грациани имеет в виду Флавию.

– Простите?!

– Моя госпожа. Это сделала она.

– Ах…

– Она сурово наказывает грешников, но милостива и добра к тем, кто искупил свои грехи. Отец Ксавье был скверным человеком, он отвернулся от нее. И понес наказание.

– Ну…

– Он перестал пускать людей, которые любили ее и просили ее о помощи. И еще он хотел обидеть мою госпожу.

– Минуточку, – сказала Флавия, которая наконец поняла, о чем идет речь. – Вы имеете в виду картину?

Синьора Грациани растерянно посмотрела на нее.

– Конечно. – Она удивленно пожала плечами.

– Вы считаете, что отец Ксавье пострадал от картины?

– Моя госпожа наказала его, – строго сказала женщина. – Человек без веры не может служить Господу.

– Да, верно. Большое вам спасибо, – кивнул Альберто. – Вы нам очень помогли. Спасибо, что не пожалели времени и согласились побеседовать с нами.

– Вам нужно заявление в письменном виде? – поинтересовалась синьора Грациани.

– Не сейчас. Может быть, через день-другой, – ответил Альберто, открывая перед ней дверь.

– Вы не поверили мне, – улыбнулась синьора, склонив голову набок. – Но вы увидите, что я была права.

– Черт побери, – сказал он, закрыв за ней дверь. – Я уж подумал…

Флавия засмеялась.

– Видел бы ты свое лицо.

Он фыркнул.

– Вероятно, нам нужно сходить осмотреть эту дверь. Хотя столько времени прошло… Как ты думаешь?

Она кивнула:

– Я думаю, она уже стерла все отпечатки.

– Наверняка. Но прежде всего нам нужно выяснить, кто открыл дверь.

 

Глава 7

Лекция – до идиотизма беглое перечисление самых выдающихся произведений, созданных в семнадцатом веке по заказу церкви, – прошла довольно сносно. В начале лекции аудитория насчитывала человек сорок, в конце осталось не больше двадцати. Поначалу утечка студентов тревожила Аргайла, но декан факультета успокоил его, сказав, что это совершенно нормально для…

– Чего? – спросил Аргайл.

– …для утренней лекции, – прозвучал ответ. – Эти ребята не любят рано вставать. Поскольку они – или их родители – заплатили за обучение огромные деньги, они считают, что мы должны подстраивать расписание под них. Точно так же они думают, что ученая степень находится в прямо пропорциональной зависимости от размера платы. И еще, – продолжил этот кладезь премудрости. – Вы показываете им мало слайдов. Рискуете, коллега… Они любят смотреть картинки. Когда вы не показываете им картинки, они не знают, чем заняться. Им приходится слушать и думать. И ваша манера ведения лекций… Дорогой мой, вам не кажется, что вы избрали слишком авторитарный стиль? Вы не пробовали проводить занятие в интерактивном режиме?

– Как это?

– Отмените иерархию. Пусть они учат сами себя.

– Но они ничего не знают, – возразил Аргайл. – Как они могут себя учить, если они даже не знают, с чего начать?

– Вот тут вы попали в точку. Но эта проблема легко разрешима. Просто нужно объединить знания и творчество. Подталкивайте их к самовыражению. Вы же не даете им себя проявить, нагружая огромным количеством бесполезной информации.

– Бесполезной?! – возмутился Аргайл.

Декан вздохнул:

– Боюсь, что так. И не смотрите на меня с таким ужасом – не я это придумал.

– Но ведь я не обязан следовать вашему совету? – спросил еще более встревоженный Аргайл.

– Конечно, конечно. Возможно, я немного утрировал – забавно было увидеть вашу реакцию, – но все же примите мои слова во внимание. Может, пообедаем вместе?

Просто удивительно, как сближает порой случайная беседа. До этого момента на факультете практически не замечали существования Аргайла, но стоило ему пожаловаться на отток слушателей, как его тут же признали своим.

– Спасибо, я бы с удовольствием, но мне нужно вернуться в Сан-Джованни.

– Ха, да вы смельчак. Слышали, там сейчас работает Менцис?

– Да, слышал.

– Наш Аль Капоне от реставрации. Будьте с ним осторожны. В утренней газете о нем вышла ужасно забавная статья…

– Я видел ее.

– Ну и как? Господи, как же я хохотал. Интересно, кто автор? Вы заметили, что статья анонимная?

– Да.

– На вашем месте я постарался бы не попадаться ему на глаза. И лично я не рискнул бы рассказывать журналистам о Менцисе. Вы слышали, что он учинил на ежегодной гулянке реставраторов в Торонто? Четыре года назад?

– По-моему, нет, – неуверенно ответил Аргайл.

– Буркхардт взял на себя смелость усомниться в эффективности раствора, которым Менцис пользуется для смывания старой краски. Он высказал свое мнение предельно корректно, просто в порядке обсуждения. Так дело дошло до драки – Менцис швырнул в него бокал.

– Прямо на конференции?

– Не в самом зале заседаний, нет, хотя это было бы забавно. Позже, в баре. Говорят, его выходка украсила вечер. Зрелище было великолепным; я страшно жалею, что пропустил представление. Но до чего свирепы эти реставраторы – горло перережут! На днях они снова схватились, но, увы, обошлось без драки.

– О-о?

– Буркхардт начал опять критиковать его методы, и Менцис просто вышвырнул его вон. Занятно, верно? Он сам рассказал мне об этом за ужином.

– Кто рассказал? – не понял Аргайл.

– Буркхардт.

– А кто это?

– Буркхардт? Ну что вы… Буркхардт.

Аргайл покачал головой.

– А мне говорили, вы раньше торговали картинами. Питер Буркхардт. Неужели не слышали о галерее Буркхардта?

– Ах, этот Буркхардт, – пробормотал Аргайл.

Он рассказал об этом Флавии за тарелкой супа минестроне, когда они отправились вместе пообедать.

– Кто?

Аргайл с упреком посмотрел на нее.

– Я думал, ты держишь руку на пульсе. Питер Буркхардт. Крупнейший специалист по иконам. Законодатель цен в этом секторе. Какую цену он назовет, столько икона и будет стоить на рынке.

– Ты с ним знаком?

– Только заочно. И слава Богу. Он зол, как овчарка. Француз.

– И где он живет?

– В Париже. Держит галерею на Фобур-Сен-Оноре уже несколько десятилетий.

– А сейчас он находится в Риме?

– Видимо, да. У него была стычка с Менцисом. Однажды у них вышел спор – кажется, из-за жидкости для смывания краски, – и они до сих пор не могут помириться.

Флавия съела несколько ложек супа, обдумывая услышанное.

– Значит, у нас есть специалист по иконам, который день назад точно был в Риме. Орден принимает решение не продавать икону, и ее тут же похищают. Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Пора переключить внимание с Караваджо на православные иконы. И спросить Менциса, почему он ничего не сказал о Буркхардте. Проверь багаж Буркхардта. Только учти: у него отличная репутация, которой он не станет рисковать. Я допускаю, что он мог посмотреть сквозь пальцы на сомнительное происхождение иконы; в принципе все иконы попадают в руки дельцов не совсем честным путем. Но чтобы он сам пошел на кражу…

Флавия задумчиво кивнула.

– Интересно, он знает Мэри Верней?

– Ты думаешь, он хотел купить икону и, выяснив, что она не продается, воспользовался услугами миссис Верней?

– Ну, как вариант.

– Но ты, кажется, сказала, что им не поступало предложений продать «Мадонну»?

– Да, к сожалению. И все-таки я попытаюсь разыскать этого человека. Ты дал мне наводку. Спасибо.

– Рад был помочь. Я не люблю, когда ты грустишь. А в монастыре есть прогресс?

Она усмехнулась:

– Да, благодаря настойчивым расспросам Альберто мы выяснили личность преступника. К несчастью, он в бегах.

– Молодец! – похвалил карабинера Аргайл. – И кто же это?

– Пресвятая Дева! У нас даже есть свидетель.

– Что?

Флавия пояснила. Аргайл серьезно покачал головой:

– Нет, синьора Грациани не права. Достаточно взглянуть на лицо на иконе. Разве по нему не видно, что она в принципе не способна причинить кому-нибудь зло? Нет. Наверное, кому-то очень удобно свалить всю вину на нее, – решительно заявил он.

– Ты полагаешь?

– Да. А вы выяснили, зачем отец Ксавье отправился в церковь в такую рань?

– Разве священник должен оправдывать свое пребывание в церкви? Вероятно, он хотел помолиться. Я узнала: у них тут недавно случился раскол. А может быть, это я напугала его предупреждением о налете, и он решил лично сторожить церковь.

– А Мэри Верней по-прежнему у тебя на подозрении?

– Естественно, как же иначе? Но удар по голове был нанесен с большой силой – вряд ли это она. Однако я могу ошибаться, и мы все равно будем держать ее в поле зрения. Ты сейчас куда?

– Опять на работу.

– Может, зайдешь в магазин? У меня точно не будет ни минутки свободной.

Аргайл вздохнул:

– А ты обещаешь, что придешь ужинать?

Она кивнула:

– Обещаю.

– Ну ладно, тогда я что-нибудь приготовлю. Только не жди от меня особых изысков.

 

Глава 8

Разглядывая картины, Мэри Верней приходила в себя после беспокойно проведенного утра. Теперь, когда полотна старых мастеров перестали волновать ее как объект кражи, она даже начала получать удовольствие от их созерцания, хотя, конечно, привычки давали о себе знать. Увидев прелестный маленький холст Фра Анжелико, она с трудом удержалась, чтобы не проверить надежность сигнализации и наличие решетки на окнах. Разумеется, сейчас это был совершенно абстрактный интерес, поскольку вот уже три – нет, даже четыре – года, как она забросила опасный бизнес. Ей нравилась спокойная жизнь без риска, и она не испытывала ни малейшего желания начинать все сначала. Мэри терпеть не могла людей – не только воров, но и футболистов, боксеров, политиков, – которые считали себя незаменимыми и неподвластными ходу времени. Нет хуже дурака, чем старый дурак, считала Мэри Верней, а дурой она никогда не была.

Но, возможно, ей еще предоставится такая возможность, и совсем скоро.

Утро выдалось очень бурным. В шесть часов Мэри вышла из гостиницы через задний вход, собираясь изучить окрестности монастыря. Она выбрала столь ранний час, справедливо полагая, что Джулия не сможет караулить ее всю ночь, а других людей у Флавии, похоже, нет. К тому же в это время улицы Рима пустынны, и ей будет легче заметить слежку.

Мэри отправилась в путь пешком: автобусы ранним утром ходили редко, а брать такси она опасалась. Чудесная прогулка; при иных обстоятельствах она получила бы от нее огромное удовольствие, но не сегодня – древний форум и Палатинский холм, резко выделявшийся на светлеющем небе, оставили ее равнодушной. Еще один замечательный день, но ей-то какое до этого дело? У нее сейчас другие задачи: нужно изучить улицу, боковые аллеи, замки на дверях и все, все, все. Пока она собиралась ограничиться лишь беглым обзором – настоящая работа начнется на следующей неделе.

Так же как и Аргайл с Флавией, Мэри неспешно поднялась вверх по улице к монастырю, запоминая расстояния между переулками и отмечая, какие из них заканчиваются тупиком, а какие – выходят на главную дорогу. Обратила внимание на мусороуборочные машины в конце улицы и поставила себе на заметку проверить, всегда ли они появляются здесь в это время. Потом дошла очередь до монастыря: высокая ограда, крепко запертая дверь. Она пошла вдоль ограды и увидела за ней длинное мрачное строение с решетками на маленьких окнах. Похоже, с грабежами в Риме познакомились не сегодня. Может, у них в шестнадцатом веке и не было прожекторов и сигнализации, однако они и тогда умели себя защитить. И надо сказать, весьма эффективно. Как бы там ни было, Мэри поняла, что с помощью своих атлетических данных она здесь ничего не добьется. Ну и ладно, тем более что это не ее стиль. Значит, первоначальный план остается в силе.

Но в силе он пробыл совсем недолго. Когда Мэри снова вернулась на главную улицу и в последний раз пошла вдоль ограды монастыря, план канул в небытие. Мэри повезло, что мужчина шагал по противоположной стороне улицы, иначе он мог бы ее заметить. Она прижалась к дверям подъезда многоквартирного дома и стала наблюдать.

Мужчина шел торопливой походкой. Одежда на нем была неброской, на правом плече висела коричневая холщовая сумка, которую он крепко прижимал к боку. С возрастающим беспокойством Мэри Верней увидела, как мужчина поднялся по ступенькам церкви, толкнул дверь и вошел. Мэри Верней запомнила его приметы: средний рост, хрупкое сложение, темные вьющиеся волосы, спортивная куртка, очки.

Не нужно было быть провидцем, чтобы догадаться: мужчина зашел в церковь не случайно. Он явно знал, что дверь будет не заперта. И это тоже не случайно: в наше время никто не оставит на ночь дверь незапертой. Мэри в отчаянии заломила руки. Она нутром чувствовала: все пошло наперекосяк. Это означало крушение всех ее планов. Микис выполнит свою угрозу относительно Луизы – в этом она не сомневалась. Тревога за внучку все время сидела в ней занозой, но сейчас ее охватила настоящая паника. Мэри быстро пошла вперед, пересекла улицу и начала подниматься по ступенькам церкви. Она не знала, зачем делает это, но чувствовала, что не может оставаться в стороне.

Если бы она шла чуть быстрее, то столкнулась бы с ним у двери – мужчина выскочил на улицу. Он был взволнован и бледен и казался сильно напуганным. Почти бегом он спустился по лестнице, внизу споткнулся и выронил сумку. Та упала на каменную мостовую с мягким шлепком, мужчина тут же подхватил се и буквально побежал вверх по улице.

Мэри мгновенно оценила ситуацию и приняла решение. Что-то здесь не так. Она быстро вошла в церковь и осмотрелась по сторонам. Через несколько секунд ее глаза привыкли к темноте, и она увидела распростертую на полу фигуру. Это был пожилой священник; он получил сильный удар в голову, кровь медленно сочилась из раны.

Мужчина был в сознании, но Мэри видела, что он может потерять его в любую секунду. Она опустилась на колени и склонилась к нему.

– Что здесь произошло?

Он тихо застонал и попытался поднять голову. С неожиданной для себя нежностью она обхватила его голову ладонями и мягко переспросила:

– Что случилось?

– Картина… он…

– Кто? Кто он?

– Буркхардт. Он…

И потерял сознание. Она еще раз внимательно всмотрелась в его лицо, потом поднялась, стараясь не запачкаться кровью.

– Не шевелитесь, – тихо сказала она. – Все будет хорошо. Я позабочусь об этом.

Она приложила край его одеяния к ране, пытаясь остановить кровь. Больше она ничего не могла для него сейчас сделать. Мэри подняла взгляд и увидела пустую раму там, где должна была висеть икона. Забыв о раненом, она выбежала на улицу.

Только бы он не успел уйти далеко. Через несколько минут она догнала его; мужчина остановился посреди улицы и разглядывал карту города.

Мэри мысленно возблагодарила небо за бессистемное расположение римских улиц и замедлила шаг, стараясь держаться ярдов за сто от незнакомца.

«Кажется, мы занервничали, – подумала она. – Ну же, давай! Куда ты сейчас собираешься, малыш?»

Мужчина свернул на виа Альбина, потом прошел через парк, еще раз сверился с картой, пересек площадь и вошел в здание железнодорожного вокзала. Мэри держалась на почтительном расстоянии. Она наконец вспомнила, кто он такой, хотя должна была вспомнить сразу, как только услышала его имя. Это же как яичница и бекон – иконы и Буркхардт. Ну конечно.

Мужчина отчего-то передумал и снова вышел на улицу. Обойдя здание вокруг, он направился к вокзалу Остиенсе. На этот раз Буркхардт проявил больше решительности. Войдя в здание вокзала, он прямиком пошел к камере хранения. Достав из кармана несколько монеток, забросил сумку в ячейку, закрыл ее и убрал ключ в карман.

На улице он поймал такси, и Мэри отказалась от дальнейшего преследования – теперь оно уже не имело смысла. Она зашла в бар на другой стороне улицы. На всякий случай нужно выждать с полчаса. Но сначала – акт гуманизма. Она набрала номер «Скорой помощи».

Стараясь говорить, насколько это было возможно, с римским акцентом, она сообщила о несчастном случае в церкви монастыря Сан-Джованни и повесила трубку, прежде чем ей успели задать дополнительные вопросы. Без двадцати восемь. Теперь совесть ее чиста. Можно выпить чашку капуччино с большой шапкой пены и съесть пирожное, заняв столик где-нибудь в углу. Она не сомневалась, что через несколько минут все ее проблемы чудесным образом разрешатся. Может быть, уже сегодня вечером она сядет на самолет и полетит домой.

В десять минут девятого она зашла в здание вокзала и уверенно направилась к стойке администратора.

– Бон джорно, – произнесла она с ужасающим акцентом, приклеив на лицо бессмысленную улыбку. – Есть один проблем. Трудность. Понимаете?

Дежурный администратор, привыкший к тому, что туристы проявляют полный идиотизм, тяжело вздохнул и любезно улыбнулся. У него сегодня было хорошее настроение. Последняя смена перед отпуском. Целый год он планировал, как провести его, и теперь уже считал часы до его начала. Ему не терпелось бросить вызов повседневной рутине.

– Да?

– Багаж? Остался багаж. Urn, consigno? Потеряла ключи. – Жестикуляцией она попыталась показать, будто открывает ключом замок. – Большая проблема. – И снова широко улыбнулась.

Мужчина нахмурился и шаг за шагом начал выяснить, что ей от него нужно. При этом он пытался найти смысл в той чепухе, которую она изрекала, а она старалась не сбиться на итальянский, которым владела преотлично.

– Ах! Вы потеряли ключи от своей ячейки. Верно?

Она радостно закивала, потом взяла лист бумаги, нацарапала на нем С37 и дала ему прочитать.

– Что там лежит? Вы должны мне сказать. Иначе как я узнаю, что вещи принадлежат вам?

Она помедлила с ответом, сделав вид, что не понимает, потом помахала рукой, показывая, что ужасно торопится на самолет. В конце концов она снизошла до понимания и, очень натурально изобразив возмущение от того, что кто-то может сомневаться в ее порядочности, снова замахала руками.

– Сумка, – сказала она. – Кейс. Sacco, si. Красивая. Светло-коричневая. Ремень на плечо. Молния.

Она начала сумбурно перечислять содержимое сумки, стараясь говорить так быстро, чтобы он не смог разобрать ни единого слова. В конце концов, сдаваясь, он поднял руки.

– О'кей, – сказал он. – О'кей.

Администратор выдвинул ящик стола, достал ключ и пошел с ней в багажное отделение. Мэри показала ему ячейку, и он открыл ее своим ключом.

– Ну вот она, – с удовлетворением сказала Мэри, завладевая сумкой. – О, спасибо, синьор, вы так любезны. – Она сжала его ладонь обеими руками, изображая горячую благодарность.

– Не стоит, – сказал он. – В следующий раз будьте внимательнее.

Он поленился сделать запись в книге, как того требовали правила, но взял себе на заметку сообщить кому следует, чтобы заказали еще один ключ. Но не сейчас. Сегодня слишком много работы. Можно оставить это на потом.

Мэри Верней пошла в туалет, закрылась в кабинке и поставила сумку на колено. Ну, вот и конец пути. Слава тебе, Господи. С бьющимся сердцем она расстегнула молнию на сумке и…

Иконы в сумке не было. Там лежали деньги, очень много денег. Только зачем они ей?

«Проклятие! Иконы здесь нет. Тогда где же она, черт побери?»

Мэри пересчитала пачки, прикидывая, сколько же там денег. Немецкие марки. Около двухсот тысяч крупными и мелкими купюрами. И больше ничего.

Она застегнула сумку и задумалась.

«Ничего не понимаю. Ладно, сначала нужно избавиться от сумки».

Она вышла из туалета, поднялась на платформу и за несколько секунд до отправления электрички успела втиснуться в переполненный вагон. Она прекрасно знала, что никому в здравом уме не придет в голову поинтересоваться, есть ли у нее билет, тем более что через пять минут она сойдет. Вцепившись в сумку и выказывая не меньше волнения, чем Буркхардт, Мэри едва дождалась, пока поезд не причалил к главному терминалу и не исторг ее из себя вместе с еще несколькими сотнями пассажиров.

Оставив сумку в камере хранения, она позвонила Микису. По его голосу было ясно, что она его разбудила.

– У нас новая проблема, – объявила она, как только он пришел в себя. – Иконы нет. Кто-то уже побывал в монастыре, совершил нападение на священника и унес икону. Я не знаю, кто это сделал, – продолжила она, – но сразу после ограбления туда заходил человек по фамилии Буркхардт. Тебе она знакома?

Как ни странно, Микис, похоже, слышал, кто такой Буркхардт.

– Да, – снова заговорила она, – это он, французский специалист по иконам. Он сейчас в Риме, и насколько я понимаю, тоже охотится за иконой. Не думаю, чтобы нападение на священника было делом его рук, но он вышел из церкви, после чего отправился на вокзал и оставил в камере хранения сумку. Вокзал Остиенсе. Ячейка С37… Естественно, нет, – сказала Мэри после паузы. – Можешь позвонить к нему в галерею и поинтересоваться, где он сейчас находится. Это даже тебе под силу. Но я не могу украсть картину, если ее уже украли. Нам придется встретиться позже. Я не понимаю, чего еще ты от меня ждешь.

«Должно сработать, – подумала она. – Не может же он ждать от меня чуда».

Переговорив с Микисом, она вернулась в свою гостиницу. Войдя со двора, она уже через десять минут появилась в гостиничном ресторане.

– Спала прекрасно, – сказала она официанту, который принес ей завтрак. – Вероятно, так влияет замечательный римский воздух. Я планирую сходить сегодня в художественную галерею. Какую вы посоветуете?

 

Глава 9

После обеда Альберто умчался к себе в карабинерию. «Я бы с удовольствием помог тебе, но уже конец месяца – у меня столько бумажной работы! Ты не сможешь обойтись без меня до завтра?» – сказал он, глядя на Флавию умоляющим взглядом.

Она великодушно отпустила его и отправилась опрашивать жителей домов, расположенных вблизи монастыря. Предварительно она позвонила в офис и попросила передать Джулии, чтобы та присоединялась к ней, когда вернется с обеда.

Утомительное это занятие – ходить по домам и стучаться во все двери, задавать одни и те же вопросы и получать одни и те же ответы – но дело есть дело. Подоспевшей Джулии Флавия поручила обойти дома на другом конце улицы. Так они методично обходили квартиру за квартирой, этаж за этажом, опрашивая жильцов, до тех пор, пока не встретились на середине улицы.

– Вы видели или слышали что-нибудь сегодня около пяти утра? – раз за разом спрашивала Флавия.

– Конечно же, нет. Я спал.

– Нет, у меня спальня выходит на другую сторону.

– Простите. Говорите громче. Я немного глуховата.

– Я слышал только, как грохотали мусороуборочные машины. Они делают это нарочно, специально шумят, мешая спать добропорядочным людям. Вы знаете…

– Я не страдаю любопытством.

– Уходите, мне некогда – у меня ребенок свалился на пол.

И так далее, и тому подобное. Целая улица людей, но необходимого сочетания бессонницы, любопытства, хорошего слуха и спальни с окнами на монастырь Флавия так и не нашла.

– Черт, столько времени потратили впустую. У меня уже ноги отваливаются, – сказала Флавия, ввалившись вечером в квартиру. Несмотря на усталость, она гордилась, что пришла вовремя и сможет посвятить Джонатану целый вечер. Она сняла туфли и пошевелила пальцами, демонстрируя приятелю свои измученные ноги. Ему они показались прекрасными.

– В таком случае тебе нужна работа за письменным столом.

– Нет, мне нужен стаканчик джина. Тебе что-нибудь известно об иконах?

Аргайл помедлил с ответом, откупоривая бутылку.

– Ничего.

– Ну хоть что-то ты должен знать.

– Нет. Ничего. Ноль. Зеро. Это совершенно отдельное направление в живописи. К своему стыду должен признаться, что для меня все они одинаковы, я даже не смогу отличить современную икону от старой.

– Ты никогда их не продавал?

– Нет. По-моему, не очень хорошо делать деньги на том, в чем не разбираешься. К тому же в последние годы на них было трудно заработать. Сейчас, правда, ситуация исправляется. Бывший Советский Союз обчистили до нитки, и цены снова поползли вверх.

– Объясни подробнее.

– В последние годы сбыть икону стало практически невозможно. Когда упал «железный занавес», в считанные месяцы из России вывезли все мало-мальски ценные иконы – все до единой. Рынок оказался перенасыщен, дилеров завалили иконами по колено. При том что многие иконы были удивительно хороши – десять лет назад за ними гонялись бы музеи.

– Так за сколько сейчас можно продать икону?

– Смотря какую.

– Ты назови мне максимум, самую высокую цену, за которую в принципе можно продать икону.

– Самое большее из того, что я слышал, – четверть миллиона долларов.

– Понятно. А «Мадонну» из монастыря можно отнести к категории таких икон?

– Не знаю. Сомневаюсь. Она слишком печальная.

– Печальная?

– Ну… заброшенная, нелюбимая. Коллекционеры за такими не охотятся. Я, кстати, поставил ей свечку.

Флавия широко зевнула. У Джонатана был весьма своеобразный взгляд на вещи. Тем не менее она очень ценила его мнение, когда дело касалось картин. Здесь интуиция его никогда не подводила. Если бы она еще помогала ему разбираться в людях…

– Свечку, – сонным голосом сказала она. – Зачем?

– Мне показалось, что так будет правильно. Она поблагодарила меня.

– В каком смысле?

– Ну, не картина, конечно, а уборщица. Но я думаю, что это Мадонна вложила благодарность в ее уста.

– Понятно. А почему она показалась тебе заброшенной?

– Она расположена на видном месте – наверное, предполагалось, что к ней будет приходить много народу. Перед ней стоял столик на несколько сотен свечей, и в нем не горело ни одной свечки. Возле нее не было ни одного человека.

– Ты не мог бы оказать мне услугу: выяснить об этой иконе что-нибудь конкретное?

– А ты слышала связанную с ней легенду?

– Про ангела, который принес ее?

– Да.

– Слышала. Ты, конечно, можешь считать меня жестокосердной, но я отношусь к подобным историям довольно скептически. И потом: когда эти ангелы принесли ее?

– Это был один ангел, – поправил Джонатан. – Только один.

– Мои извинения.

– Хорошо, если хочешь, я могу сходить туда и попытаться разузнать о ней. А если ничего не найду, поговорю с нашим преподавателем православной и исламистской живописи.

– Он разбирается в иконах?

– У него написано много работ на эту тему. Как у тебя прошел день?

Флавия безнадежно махнула рукой и снова зевнула.

– Не спрашивай. Сплошное разочарование. Я добыла адрес гостиницы, в которой остановился Буркхардт, но там его нет. О, проклятие!

– В чем дело?

– Только сейчас пришло в голову. Мне сказали, что утром грохотали мусороуборочные машины.

– И что из того?

– Водители могли что-то видеть. Завтра утром я попытаюсь найти водителей, которые обслуживали вчера эту улицу. Думаю, они начинают очень рано.

– Тогда тебе тоже надо лечь пораньше.

Флавия не ответила. Она уже была на пути в спальню и так сладко зевала, что не услышала его слов. Их беседа продлилась ровно десять минут. Не так много для целого вечера.

 

Глава 10

База представляла собой огромную унылую стоянку для грузовиков на окраине Рима. Каждое утро с рассветом там собирались несколько сотен мужчин. Их старания сделать город относительно чистым были заранее обречены на провал, но они все равно каждый день отбывали со стоянки в клубах выхлопных газов и возвращались пыльные, пропитанные запахом гниющих овощей, стеная от тяжести использованных упаковок, пластиковых пакетов, картофельных очисток и старых газет. Сбросив свой «ароматный» груз, они несколько часов восстанавливали силы, а потом ехали за новой партией мусора. Эту работу они выполняли еще до правления Августа и будут выполнять до второго пришествия. А может, еще дольше.

Стоянка тускло освещалась прожекторами. Присмотревшись, Флавия увидела сотни грузовиков; они напоминали танки, готовые ринуться в бой. Так же как солдаты, водители грузовиков болтали, курили и потягивали пиво, морально готовясь к битве с хаосом. Она вытащила из толпы человека, который показался ей начальником, и задала ему свой вопрос.

Мужчина попался неразговорчивый. Заглянув в ее удостоверение, он махнул на замызганный бар на другой стороне улицы. Заведение, вероятно, существовало за счет этой базы, поскольку других посетителей здесь не могло быть в принципе. В этом баре водители подкреплялись, собираясь на выезд, и выпивали по возвращении на базу.

Флавия зашла в бар, оглядела толпу водителей в синих комбинезонах и обратилась к первому попавшемуся:

– Третья улица Авентино.

Кивком головы ей указали на нужного человека. Какие тут все неразговорчивые. Хотя кому охота разговаривать в такую рань?

В конце концов она подошла к невысокому худому человеку, который, судя по виду, мог надорваться от обычного пакета с продуктами, а не то что от огромных контейнеров для мусора.

– Третья улица Авентино, – снова сказала она. Он не сказал «нет», и она продолжила:

– Это вы вчера забирали мусор на виа Сан-Джованни?

Он подозрительно посмотрел на нее: уж не поступило ли на него жалобы за то, что забирает не весь мусор или слишком шумит по утрам?

– Может, и я, – сказал он.

Флавия снова вытащила удостоверение.

– Там вчера произошло ограбление с причинением тяжких телесных повреждений. Приблизительно в семь часов утра, – сказала она.

– О, вот как?

– В монастыре. Настоятеля сильно ударили по голове.

– Ого!

– И еще украли картину. Вы ничего не видели?

Он нахмурил брови, пытаясь вспомнить. Внезапно лицо его озарилось проблеском мысли.

– Нет, – сказал он.

Флавия разочарованно вздохнула.

– Вы уверены? Вы не видели, чтобы кто-нибудь выходил из церкви Сан-Джованни? Или входил? Может, слышали что-нибудь?

Он покачал головой и вышел из бара. Флавия тихо выругалась. Она могла бы еще поспать. Ранний подъем, единственная чашка кофе на завтрак и слабый запах гнилья, исходивший от одежды водителей, наконец сделали свое дело – ей стало нехорошо. Совсем нехорошо.

– Он видел.

Она подавила подступающую тошноту и обнаружила, что маленький человечек вернулся и привел с собой настоящего великана, который в сравнении с ним казался еще огромнее.

– Что?

– На том конце улицы работал Джакомо. Вчера.

Флавия обратилась в слух и выдавила слабую улыбку. Джакомо ответил глупой нерешительной улыбкой, продемонстрировав почерневшие зубы. Запах перегара и сигарет смешался с запахом гнили, и Флавия с отчаянием подумала, что не в силах более находиться в этом месте.

– Вы что-то видели? В шесть? Или около того?

– Ничего особенного, – сказал он, медленно растягивая слова.

– И не слышали?

– Нет.

Всякий раз когда она задавала вопрос, Джакомо поднимал взгляд к потолку и долго думал. «Ну поторопись же, – внушала она, глядя в его тупое лицо. – Я ведь не прошу тебя заняться устным счетом». Он медленно покачал головой, словно это покачивание добавляло веса его словам.

– В монастыре никого не видели?

– Нет.

– Ничего?

– Да.

Она умолкла. Снова в пролете.

– Я видел, как из церкви вышел человек. Она встрепенулась:

– Когда?

– Не знаю. В половине седьмого? Где-то так. Нет, вру. Это было раньше, а потом у нас был перерыв. Перерыв у нас в половине седьмого.

– Замечательно, – выдохнула Флавия. – Что конкретно вы видели?

– Я уже сказал: как из церкви вышел человек.

– И?..

– И все. Я обратил внимание, потому что церковь всегда заперта. Я раньше не видел, чтобы ее открывали. Вот я и подумал: привет, церковь-то открыли.

– Хорошо, – терпеливо сказала она. – Этот человек имел при себе какие-то вещи? Сверток?

Водитель покачал головой, очень медленно, из стороны в сторону, потом немного подумал.

– Нет.

– Вы уверены?

– Хотя да, у него была сумка.

– Сумка?

– Точно.

Руками он показал размеры сумки.

– Я заметил, потому что он уронил ее.

– Упала бесшумно или был какой-то звук? Он испугался, уронив ее?

Водитель снова покачал головой:

– Он просто повесил ее на плечо и поспешил прочь.

– Поспешил?

– О да. Я потому и обратил внимание. Это тоже меня удивило, как и открытая дверь. Он сбежал по ступенькам очень быстро, уронил сумку и потом очень быстро пошел по улице.

– Понятно. А теперь скажите мне, – взмолилась она отчасти потому, что ей действительно хотелось знать, но больше потому, что боялась не справиться с тошнотой, – как он выглядел?

Водитель дал вполне сносное описание невысокого приятного мужчины. Флавия показала ему фотографии, сделанные Джулией в тот день, когда ей поручили сторожить монастырь. На фотографиях Менцис стоял в дверях, провожая доброго знакомого, и ласково хлопал его по плечу. Во всяком случае, так казалось при виде этих фотографий.

Джакомо внимательно изучил фотографии и облизал губы.

– Да, – сказал он. – Это он.

– Вы уверены? Человек справа – тот, кого вы видели выходящим из церкви?

Водитель кивнул.

Флавия поблагодарила его и сказала, чтобы он зашел в участок сделать официальное заявление. На лице его отразилось разочарование.

– Мне очень жаль, но это совершенно необходимо, – терпеливо, насколько могла, сказала она, чувствуя, что сейчас упадет в обморок от голода и невыносимой вони.

– Да это пожалуйста. Я просто думал, вам будет интересно узнать и про женщину.

– Какую женщину?

– Ну, ту, что вошла в церковь после мужчины. Я и ее тоже видел.

– О, – вздохнула Флавия. – Да, наверное, мне будет интересно узнать и про нее.

В итоге все сходится, с каким-то удовлетворением и почему-то разочарованием подумала Флавия. Когда она попросила мусорщика описать женщину, он дал совершенно внятное описание, которое позволяло с большой долей уверенности идентифицировать Мэри Верней.

Однако этот факт требовал объяснения. И чем больше она размышляла над ним, тем труднее ей было найти это объяснение. Некто вышел из церкви, и в руках у него была сумка, в которой вполне могла поместиться икона. Мэри Верней ушла с пустыми руками. Свидетель настаивал на этом пункте. Мэри пробыла в церкви не больше двух минут – этого времени недостаточно, чтобы совершить нападение на священника, вытащить из рамы икону и спрятать ее. Нужно будет на всякий случай еще раз осмотреть церковь. Картину, по-видимому, взял Буркхардт, и, видимо, он же ударил по голове отца Ксавье.

Мотив есть. Икону украл специалист по иконам. Едва ли это может быть совпадением.

Но зачем ему красть ее? Очевидно, он считал ее ценной. Но чтобы такой известный человек с безупречной репутацией?.. Сам?! Неслыханно. Так не бывает. Даже самый плохонький делец нанял бы профессионала. Вроде Мэри Верней. Тогда что он мог там делать до ее прихода? И не могла же Мэри Верней взять с собой на дело заказчика?

Флавия чувствовала, что зашла в тупик, и наказала себя еще одной сигаретой и чашкой кофе. Закурив, она уставилась в потолок в надежде, что на нее снизойдет озарение.

Не снизошло. И только она решила потратить драгоценные свободные полчаса на завтрак, мыслью о котором утешала себя с пяти часов утра, как ей позвонил Альберто.

– Есть новости, – сказал он. – В Тибре найдено тело. Не хочешь приехать взглянуть? Тебе это может быть интересно.

– Почему? – спросила она. «Тоже мне новость».

– Ах, видишь ли, его зовут Буркхардт. При нем было удостоверение, и в нем написано, что он владеет галереей. В Париже. Вот я и подумал…

– Еду. – Она подхватила куртку и выбежала на улицу.

 

Глава 11

Кто бы ни сбросил тело Буркхардта в канал, это не было попыткой спрятать концы в воду, потому что рано или поздно тело все равно прибило бы к берегу. Но его нашли на удивление быстро: донный ковш устричного судна, прочесывая ил, подцепил тело и свалил его в трюм.

Тело могли бы и не заметить, но один из членов команды был новичком и, набираясь опыта, пристально следил за работой черпалки. К словам новичка вряд ли кто стал бы прислушиваться, но он оказался сыном капитана. Если бы не он, тело было бы погребено под тоннами песка, потом выброшено вместе с песком в море и унесено за несколько километров.

Таким образом, вероятность того, что тело Буркхардта будет обнаружено так скоро, была минимальной, и если бы не удачное стечение обстоятельств, полиция потратила бы уйму времени, пытаясь разыскать его, – времени, которое они могли бы посвятить более актуальной задаче, а именно – выяснению личности человека, который выстрелил ему в голову и сбросил в реку.

Кроме того, предстояло выяснить, почему он был убит. Среди вещей Буркхардта не удалось обнаружить ничего, что могло бы подсказать причину убийства. При нем была только записная книжка с несколькими сотнями телефонных номеров. Обзванивать знакомых Буркхардта поручили несчастной Джулии. Беготней с пистолетом в таком деле ничего не добьешься.

Труп, к сожалению, был несловоохотлив и не захотел сообщить им, кто, когда и почему обошелся с ним так жестоко. Патологоанатом угрюмо заявил, чтобы на пулю Флавия не рассчитывала – она прошила тело навылет.

– Значит, стреляли с близкого расстояния? Верно?

– Возможно. Зависит от оружия, из которого был сделан выстрел. Если вам интересно мое мнение…

– Естественно.

– …я думаю, что стреляли из пистолета небольшого размера с близкого расстояния. Не больше метра. Это все, что я могу сказать. Во всяком случае, пока.

Отлично. Ничего другого она и не ждала.

– Мы нашли одну вещицу, – сказал вдруг Альберто, когда она уже собралась уходить.

– Какую?

– Это было в кармане. – В руке он держал небольшой предмет, завернутый в бумагу.

– Ну и…

– Ключ от ячейки в камере хранения.

– Я могу взять его на время?

– Если дашь расписку, что потом вернешь его.

– Какой же ты формалист, Альберто.

– В наши дни никому нельзя доверять, ты же знаешь. У тебя есть какие-нибудь идеи?

Она покачала головой:

– Ничего путного. А ты что скажешь?

– Мы думаем пригласить для беседы реставратора. Менциса.

Флавия подняла недоумевающий взгляд.

– Они были врагами, – напомнил Альберто. – Так сказал твой приятель. И даже когда-то подрались. А пару дней назад они снова сцепились. Памятуя твои слова относительно зверского нрава реставраторов…

– Ну не настолько зверского. Если бы кому-то открутили голову, тогда я могла бы предположить, что это Менцис. Но застрелить?.. – Она покачала головой. – Нет, думаю, он не наш клиент.

Альберто пожал плечами:

– В любом случае мы не можем сидеть сложа руки. У тебя есть предложение получше?

Предложения получше у нее не было, поэтому она молча написала расписку, положила ключ в карман и медленно пошла прочь.

Существуют надежные, проверенные способы выяснения принадлежности ключей, но они слишком утомительны и занимают много времени, даже когда известно, что это ключ от камеры хранения на железнодорожном вокзале. Тем не менее Флавия запустила машину в действие, а сама засела в офисе, раздумывая, как бы ускорить дело. «Давайте предположим, – размышляла она, – что это важно. Давайте предположим, что это куда-то нас приведет».

Она достала старую, потрепанную от постоянного использования карту Рима и разложила ее на столе. Сдвоенные вокзалы Остиа-Лидо и Остиенсе казались ей наиболее вероятным местом, хотя поблизости, рядом с Колизеем, находился еще метровокзал. Но есть ли там камера хранения?

Ключи, думала она, нахально усевшись в такси в обход длинной очереди. Римляне восприняли это как должное, туристы испепелили ее возмущенными взглядами. Ключи, думала она, когда машина начала по миллиметру продвигаться вперед в плотном потоке движения. Множество ключей. От камеры хранения и от дверей церкви. Как это все надоело. Но кто знает – может быть, конец пути уже близок. Если им повезет.

Но не сегодня. И не с этим ключом. В Колизее – прокол, в Остиа-Лидо – прокол, Остиенсе – под вопросом.

На вокзале имелась камера хранения, и беглый осмотр привел Флавию к ячейке С37. Дверца была заперта. Дрожащей рукой Флавия вставила ключ и с облегчением улыбнулась, когда он с готовностью провернулся в замке.

Внутри находился здоровенный баул с наклейками американской авиалинии.

Флавия вытащила его, все еще питая надежду, но уже с большой долей сомнения. Поставив его на пол, она расстегнула молнию.

Носки. Трусы. Футболки. Наклейка на внутренней стороне крышки с данными владельца – Уолтера Мэтьюза, проживающего по адресу: США, 07143, Индиана-полис, Уиллоу-стрит, 2238.

Полное разочарование. Скрестив ноги, Флавия уселась прямо на полу перед разбросанным барахлом, хмуро рассматривая его и совершенно не обращая внимания на мелькающие вокруг нее ноги пассажиров. Она никак не могла уловить связи этих вещей с убийством Буркхардта. Флавия начала складывать одежду обратно, когда за спиной у нее кто-то остановился. Она проигнорировала этот факт, но в следующую секунду ей все же пришлось обратить на него внимание. Издав громкий ликующий крик, мужчина схватил ее за горло своей крепкой загорелой мускулистой американской рукой.

– Попалась! – завопил Уолтер Мэтыоз из Индианаполиса.

– О-о, ради Бога…

– Воровка! Полиция!

Вокруг них сразу сгрудилась небольшая группа пассажиров, желающих посмотреть бесплатное представление, и несколько минут Флавия лежала, пригвожденная к полу разъяренным туристом. Наконец появился администратор вокзала в сопровождении двух карабинеров. Они хотели немедленно арестовать мошенницу, администратор пытался уладить дело миром.

– Послушайте, парни… – начала Флавия.

– Заткнись. Ты арестована.

– Ничего я не арестована.

– Это ты так думаешь.

Она потянулась за удостоверением, но в то же мгновение оказалась снова распластанной на полу.

– Господи Иисусе Христе! Говорю же вам: я из полиции. Отпустите меня, тупые идиоты.

Страстность, прозвучавшая в ее голосе, заставила их на секунду ослабить хватку. Этого оказалось достаточно, чтобы она вытащила удостоверение и предъявила его на обозрение. Коллеги растерянно заморгали и тут же отпустили Флавию, вызвав этим новый всплеск негодования Уолтера Мэтьюза.

– Спокойно! – рявкнула Флавия, сознавая, что своим поведением не способствует улучшению имиджа Рима в глазах иностранцев, но сейчас ей было все равно. – Забирайте свой паршивый баул и скажите спасибо, что мы не конфисковали его.

Это было сказано по-итальянски, и он, конечно же, не понял ни слова. Немного успокоившись, Флавия перешла на английский и снизошла до объяснений в более мягком тоне: преступление, убийство, ключ от ячейки камеры хранения, полицейское расследование. «Мы высоко ценим ваше согласие сотрудничать. Спасибо». И далее в том же духе.

К сожалению, администратор вокзала не владел иностранными языками. Если бы он понимал по-английски, то, возможно, тоже проявил бы желание сотрудничать. А так он был возмущен бесцеремонным отношением к вверенному ему объекту и отвечал на вопросы Флавии крайне холодно и неохотно.

Он не может дать ей точных ответов, потому что всего лишь замещает администратора на время его отпуска, с ходу заявил он.

– А где он проводит отпуск?

– В Вене. Он гастролирует вместе с Государственным железнодорожным хором. У них тур по всей Австрии. Между прочим, исполняют «Реквием» Верди. И кое-что из «Палестрины». Синьор Ландини у них тенором.

– Рада за него. Как могло получиться, что ключи от ячейки выдали двум пассажирам? Один у меня, второй у этого американца?

Он пожал плечами. Наверное, было заявление об утере, и сделали еще один ключ.

– Когда?

Опять пожимание плечами. Обычно такие вещи отмечают в журнале.

– Покажите журнал.

Скрепя сердце он предъявил ей журнал. Флавия внимательно просмотрела записи последних дней. Ничего.

– Вы, наверное, время от времени заказываете новые ключи. Это как-то регистрируется?

– У нас всегда есть дубликаты. Люди постоянно теряют ключи.

– Значит, вы не знаете, когда был введен в обращение второй ключ? И когда был утерян оригинал?

– Нет.

– А вы можете отличить оригинал от дубликата?

Она показала ему ключ из кармана Буркхардта. Администратор осмотрел его и кивнул. Это оригинал. Они отличаются по номерам. Флавия забрала ключ с таким расстроенным лицом, что администратор наконец сжалился над ней и снял телефонную трубку.

– Металлоремонт? Синьор Ландини не заказывал у вас в последние дни новый ключ? – Последовала пауза. – Вчера? От какой ячейки? Хорошо. Нет, все в порядке. Он забыл сделать запись в журнале, только и всего. Чемоданное настроение, он же ушел в отпуск… Он не говорил, кто потерял ключ? Я так и думал. – Он положил трубку. – Вчера. Ключ потерялся вчера.

– Я слышала. А вы не можете уточнить время?

– Нет. Синьор Ландини сделал заявку перед самым уходом в отпуск.

Процедура получения ордера на обыск гостиничного номера Буркхардта заняла, как обычно, несколько часов. Поскольку родственников он не имел и спрашивать разрешения было не у кого, пришлось искать законные лазейки. Если бы Флавия действовала в одиночку, она воспользовалась бы отмычкой, но в дело вмешались карабинеры, которые в последнее время стали ужасными формалистами. Они отнюдь не всегда придерживались закона, но в том, что касалось допросов, оценки имущества и тому подобных вещей, они были ужасно щепетильны и тщательно соблюдали все правила. Отчасти чтобы избежать неприятностей, отчасти чтобы продемонстрировать высокому начальству, как много времени и средств эти правила отнимают.

Пока они, следуя правилам, получали в магистратуре разрешение на обыск, патологоанатом занимался телом Буркхардта, Паоло вел наблюдение за Мэри Верней, Флавия осталась не у дел. Она решила сходить в Сан-Джованни – справиться, не встречался ли еще Альберто с Менцисом. Первым, кого она встретила в монастыре, был отец Жан.

– Кому предназначены эти цветы? На ступеньках церкви?

Старик нахмурился:

– Их принесли местные жители. Так они пытаются уговорить свою госпожу вернуться и простить их.

– За что?

– За то, что забыли о ней.

Вспомнив школьные дни, Флавия взъерошила затылок.

– Как это согласуется с теорией богословия?

Он улыбнулся и медленно покачал головой:

– Никак не согласуется. Но что с ними поделаешь? Они думают, что она рассердилась на них и лишила своего покровительства. Откровенно говоря, такое отношение сильно смахивает на язычество. И разумеется, они обвиняют нас. Если бы мы не спрятали ее от них, закрыв двери… Вы знаете, вчера в табачной лавке они ужасно кричали на отца Люка. Говорили, что мы навлекли на их квартал несчастье. Вы можете поверить, чтобы подобное творилось в наш век?

– С трудом.

– Уму непостижимо. Это была идея отца Ксавье. Закрыть церковь. Но мы и представить себе не могли, что маленькая «Мадонна» пользуется такой популярностью. Все эти цветы и корзины с фруктами они принесли в надежде умолить ее вернуться. Если так пойдет дальше, к нам могут явиться с визитом.

– Кто?

– Приходский попечитель и помощник кардинала. Это грозит нам большими неприятностями. Нас станут критиковать за то, что мы закрыли церковь и способствуем распространению суеверий. Знаете, синьорина, я уже слишком стар для таких вещей.

Флавия взглянула на его усталое морщинистое лицо, на поникшие плечи и не смогла не согласиться. К счастью, подобные вопросы находились вне ее компетенции, хотя Боттандо на ее месте, вероятно, дал бы ему какой-нибудь простой житейский совет. Но в свои шестьдесят он мог себе это позволить. А ей бы со своей работой справиться, не то что учить других.

– Я хотела спросить насчет ключей, – сказала она, переводя разговор в более понятную ей плоскость. Она выдержала паузу, и отец Жан терпеливо подождал. – Свидетели видели, как в шесть тридцать какой-то человек зашел в церковь и спустя несколько минут вышел оттуда. Это означает, что кто-то из ваших открыл ему дверь. Сколько у вас здесь ключей? И кто имеет к ним доступ?

– От большой двери? Той, что выходит на улицу?

Она кивнула.

– От нее есть только один ключ, – сказал отец Жан.

– Могу я взглянуть на него?

– Конечно. Он висит на гвозде рядом с дверью.

– Мне бы хотелось проверить это лично.

Он улыбнулся:

– В этом нет никакой нужды, но если вы хотите, пожалуйста. Я сам видел его сегодня утром. Кстати, вы уже арестовали этого человека? Может, я скажу сейчас не по-христиански, но мне трудно простить человека, который покушался на отца Ксавье.

Флавия состроила гримаску. Очевидно, ему еще не сообщили.

– Видите ли, дело значительно осложнилось, – сказала она. – Тело мистера Буркхардта выловили сегодня утром из Тибра. Его застрелили.

– О Боже! Бедная душа.

– Да уж.

– Только я не очень понимаю, что это значит.

Она печально посмотрела на него:

– Вы не единственный, отче, поверьте мне. Из банальной кражи незначительной картины дело перерастает в нечто более серьезное. Это какой-то кошмар. Надеюсь, отец Ксавье сумеет прояснить ситуацию, если врач разрешит нам поговорить с ним.

– А как вы думаете: ему больше не угрожает опасность?

Она пожала плечами:

– Я и раньше считала, что она никому здесь не угрожает, и, как видите, ошиблась. Мы приставили к нему охранника.

– Почему-то меня это не слишком успокаивает.

– Меня тоже, – без обиняков призналась она.

– Я бы предпочел приставить к нему одного из наших братьев – кого-нибудь покрепче.

– Отличная мысль. Вы хотите сказать что-то еще?

Отец Жан мялся, не решаясь заговорить, – видимо, тема была очень деликатной.

– Говорите, вряд ли вы меня смутите. Сегодня меня уже ничем не удивишь.

– Я просто подумал, когда же мы увидим генерала? Вы только не подумайте: я нисколько не сомневаюсь в вашей компетентности. Но в прошлый раз мы имели дело с генералом Боттандо… и мне казалось, у нас с ним установились теплые отношения, и… я был бы очень рад снова увидеться с ним.

– Боюсь, ваше желание невыполнимо, – ответила уязвленная Флавия. – Расследование поручено мне. А генерал Боттандо в настоящий момент очень… занят.

Она попыталась скрыть обиду, и ей это почти удалось. Придется привыкнуть к тому, что ее все время будут сравнивать с Боттандо.

– Простите. Вы только не подумайте, я ни на секунду не усомнился…

– Понятно. Примите это как данность: если вам есть что сообщить, придется говорить это мне.

– О Господи! Вы все-таки обиделись. Дело не в вас, а в том, что с генералом мне было бы проще – ведь с ним мы уже имели дело, а вас я совсем не знаю.

Флавия наградила его испепеляющим взглядом. Скажет он в конце концов, в чем дело?

– На днях мне стал известен факт, весьма меня огорчивший.

– И вы не хотите, чтобы о нем узнал кто-нибудь еще?

Он печально кивнул.

– Обещаю забыть о том, что вы скажете, если это не повлияет на расследование, – успокоила его Флавия. – Я должна найти вора и убийцу; чужое грязное белье меня не интересует.

Он откашлялся, сделал глубокий вдох и начал. Но начал издалека.

– Вы, возможно, уже заметили, что мы с отцом Ксавье расходимся во взглядах по некоторым вопросам?

Она кивнула:

– В общем, да.

– Не так давно я был вторым по старшинству после отца Чарлза, возглавлявшего наш орден до отца Ксавье. Думаю, он сделал для ордена больше, чем кто-либо из его предшественников. Не подумайте, что я пристрастен: он помог нам пережить нелегкие времена, наступившие после второго Ватиканского собора. Он обладал редким даром гасить страсти силой своего убеждения. Я знал его на протяжении всей своей жизни. Он был всего на несколько лет старше меня, и я любил его как родного брата.

Флавия кивнула.

– А потом он заболел и уже не мог исполнять свои обязанности. Тогда мы избрали отца Ксавье. Вы можете посчитать мое мнение несправедливым, но я считаю его слабым человеком: душевную стойкость он подменяет уверенным видом, но это не одно и то же, если вы понимаете, что я имею в виду.

Он посмотрел на нее, и Флавия снова кивнула. Как это все далеко от сути.

– Принимая очередное решение, он не чувствует за собой правоты, как это было с отцом Чарлзом. Убеждая других, он убеждает себя и потому делает это с большим пылом и догматизмом, чем если бы в действительности был в этом убежден. Выдвинув какую-нибудь идею, он намертво вцепляется в нее, опасаясь обнаружить собственную слабость. Он разжигает страсти и вступает в конфронтацию, вместо того чтобы убеждать и примирять.

Сейчас он задумал полностью реорганизовать орден. Возможно, отчасти он прав: перемены назрели. Но, знаете, я его ненавижу. Это очень плохо, но я ничего не могу с собой поделать. Такой человек, как он, не может нравиться. Все его действия – скрытая критика действий отца Чарлза. Отец Ксавье заменил человека незаменимого – в нем напрочь отсутствуют доброта, мудрость и, если хотите, даже святость, отличавшие отца Чарлза.

Так и вышло, что всякий раз, когда отец Ксавье выдвигал очередную идею, я оказывался в оппозиции. Он хотел заработать денег и изменить систему обучения в странах третьего мира – я голосовал против. Кто он такой, чтобы переделывать то, что создал отец Чарлз? Когда он предложил распродать нашу собственность, я снова возглавил оппозицию и не допустил распродажи. Вы понимаете, о чем я говорю?

Флавия кивнула.

– Вы, наверное, считаете это забавой глупых стариков, но это обманчивое впечатление.

– Ясно. Только я не понимаю…

– После того как отец Ксавье попал в больницу, управление орденом перешло ко мне. Я получил доступ к некоторым документам и пришел в ужас. Я пребываю в совершенном расстройстве. Минутку.

Он встал, подошел к письменному столу и, отыскав в связке нужный ключ, открыл один из ящиков.

– Вот, – сказал он, вручая Флавии большой конверт из коричневой бумаги. – Первое письмо доставили вчера утром.

Флавия развернула листок и прочитала письмо. Оно было отправлено с Миланской биржи. Она нахмурилась, не улавливая смысла.

– Я, разумеется, позвонил им и поинтересовался, что это все означает.

– Почему вы сразу не сказали мне?

– Ксавье очень кичился своими современными взглядами и любил использовать всякие технические новинки – говорил, они полезны в нашей работе. Боюсь, он оказался слишком наивным; он убедил себя, что заработать деньги очень легко. Отец Ксавье связался с этими людьми, никому ничего не сказав, и, похоже, использовал наши деньги для игры на бирже. Хотя он, вероятно, назвал бы это инвестицией.

– Так, и дальше…

– Он проиграл огромные деньги. Я плохо представляю себе процесс, но зато ясно осознаю результат. Мы не то что ничего не приобрели – мы, как выясняется, еще и остались должны этим людям четверть миллиона долларов.

– Теперь понятно, почему он решил распродать часть имущества ордена.

– Полагаю, именно это нам и придется сейчас сделать, если только не произойдет чуда. Он втянул нас в долги. Его долги – это наши долги. Для меня это страшное потрясение.

– Охотно верю. И давно он наладил отношения с биржевыми маклерами?

Он пожал плечами:

– По моим прикидкам, почти сразу после вступления в должность. Но точно я сказать не могу. Лучше бы я по-прежнему ничего не знал.

– Почему?

– Потому что подтвердились мои худшие опасения насчет Ксавье. К моему глубокому прискорбию, я получил немалое удовлетворение, убедившись в своей правоте. По идее сейчас я должен начать процесс по отлучению его от должности, однако я не знаю, как это сделать. Ведь в случившемся есть и моя вина. Если бы я не противодействовал Ксавье с таким безоглядным упорством, ему, возможно, не пришлось бы прибегать к подобным мерам. Я создал оппозицию. Зачем? Разве я и в самом деле считал улучшение образования и медицинского обслуживания в странах третьего мира плохой идеей? Вовсе нет, я сам горячий поклонник отца Поля, его образ мыслей восхищает меня, и я не понимаю, почему он прозябает здесь, в Риме, когда в своей стране мог бы принести куда больше пользы. Но нет, я противился продвижению ордена в страны третьего мира только потому, что эту идею выдвинул Ксавье. Вы понимаете, о чем я? Это из-за моей глупости орден оказался на грани краха. Я благодарю Господа, что Ксавье остался жив, и скорблю о гибели синьора Буркхардта.

Флавия кивнула:

– Понятно. Что вы намерены предпринять?

Он покачал головой:

– Пока не знаю. Как можно быстро добыть деньги? У меня нет опыта в этой области.

Флавия поднялась и со слабой улыбкой сказала:

– У меня тоже.

Он кивнул и открыл перед ней дверь.

 

Глава 12

– Хороший был день?

Вопрос свидетельствовал о том, каким чутким может быть Джонатан, когда захочет.

– Не сказала бы.

Флавия сидела в крошечном кабинете Аргайла. Она достала шоколадное печенье, которое он специально привозил из Англии и прятал за стопками справочной литературы, но есть не стала – у нее вдруг пропал аппетит.

– Может, расскажешь, что произошло? У тебя такой вид, словно ты вернулась с похорон.

– Тяжелый был день.

– Ну же. Рассказывай.

– Потом, – резко ответила она, задетая его жизнерадостным тоном.

– Ну как хочешь. Тогда зачем ты пришла, если не переложить на меня часть своих забот?

– Я что, не могу прийти просто так?

– Как правило, ты просто так не приходишь.

Он был прав. Действительно, зачем она пришла? С трудом взяв себя в руки, она прокрутила в голове детали дела и наконец вспомнила, о чем хотела его спросить.

– Ты говорил, что можешь навести справки о пропавшей иконе. Ты сделал это?

– Пока нет. Я был занят.

– Послушай, Джонатан, у меня нет времени ждать, когда ты освободишься. Это важно.

Он нахмурился:

– Это дело полиции, а не мое. Я здесь не прохлаждался, а работал. Тем более ты не говорила, что это так срочно.

– Извини.

– Да что с тобой? Зачем ты пришла? Чтобы надавать мне по шапке?

– Я уже извинилась. Я знаю, что ты занят, но мне необходима информация об этой картине. Я на ногах с пяти утра, Буркхардта убили…

– Что?!

– Застрелили. Так что, как видишь, с этой картиной все не так просто. Мне нужно понять, в чем дело. И по ряду причин это не терпит отлагательства.

Аргайл несколько секунд смотрел на нее, потом встряхнулся, встал и вышел из комнаты. Вскоре он вернулся в сопровождении бородатого мужчины за сорок.

– Марио ди Анджело, – представил он своего спутника. – Декан факультета. Расскажи ему о Буркхардте.

Она рассказала. Ди Анджело сначала застыл, потом все же преодолел шок и печально покачал головой:

– Кто бы мог подумать? Всего несколько дней назад мы с ним сидели в ресторане… Бедняга. Как же ему не повезло. Такой приятный, компанейским парень. И такой знающий. Нам будет очень его не хватать.

Флавия кивнула.

– Он не говорил, что приехал в Рим за иконой?

– Нет. Но я догадывался, что он здесь по делу. Просто мы беседовали на научные темы, не о бизнесе.

– Совсем?

– Совсем. Он говорил, что ему в голову пришла замечательная идея, он начал ее разрабатывать и уже близок к завершению исследования. По его словам, тема очень интересная – теологические аспекты восприятия икон, их меняющаяся роль в литургии во времена раннего христианства. Он считал использование икон и скульптурных изображений святых пережитком язычества.

– Э-э…

– Вы, наверное, слышали, что древнегреческие города находились под покровительством различных богов – Афинам покровительствовала Афина, ну и так далее. Когда в Грецию пришло христианство, каждому городу и селению также был приписан в покровители кто-нибудь из христианских святых. Буркхардт задался вопросом: действительно ли греки произвели переоценку ценностей и приняли новую религию или их язычество всего лишь приняло новые формы? Действительно увлекательная тема. В прошлом году он опубликовал небольшую заметку по данному вопросу в журнале «Византийское учение» и прислал ее мне на отзыв. Я с удовольствием покажу ее вам, если это как-то поможет.

Флавия почувствовала, что он начинает отвлекаться на второстепенные вещи и может сильно уклониться от темы, если его вовремя не остановить. Конечно, все это очень интересно, но…

– Спасибо. Джонатан? Взгляни на эту заметку. Может быть, она прояснит, зачем приезжал сюда Буркхардт.

Аргайл щелкнул каблуками и приставил ладонь к виску.

– Пожалуйста, – исправилась она.

– С удовольствием.

На шесть вечера Флавия назначила встречу с миссис Верней и предчувствовала, что разговор будет нелегким. До шести оставалось еще два часа, делать было нечего, и она вдруг ощутила себя страшно усталой. Вернувшись в офис, она начала разбирать бумаги, но диван призывал ее к себе все настойчивее и настойчивее. В конце концов она прилегла на несколько секунд, свернулась калачиком и мгновенно уснула.

Это было тяжелое забытье того рода, когда ты осознаешь, что спишь и что спать никак нельзя, но не в силах заставить организм проснуться. После такого сна просыпаешься разбитой и долго приходишь в себя, особенно если пробуждение было резким и неожиданным. Если тебя, например, схватили за плечи и громко заорали в самое ухо.

– Уйдите, – пробормотала она, желая только одного: чтобы ее оставили в покое и дали поспать.

– Не уйду, – услышала она разъяренный голос. – Я хочу получить ответ на свои вопросы и не намерен ждать, черт бы вас всех побрал! И если здесь нет нормального полицейского, отвечать будете вы.

Флавия с трудом приоткрыла глаза, попыталась сфокусировать взгляд, и несколько мгновений спустя ее мозг включился в работу: она не только узнала Дэна Менциса, но даже кое-что вспомнила о нем.

Колоссальным усилием воли она заставила себя встряхнуться и сесть.

– А теперь послушайте, – начал Менцис, тыча в нее пальцем.

Не обращая внимания на его агрессивную позу, она вяло отмахнулась и вышла в коридор, где стояла кофеварка. Одним глотком осушив чашку кофе, она заглянула к Паоло и стащила у него из пачки крепкую сигарету. После первой затяжки у нее перехватило горло, после чего она наконец почувствовала себя человеком.

– А теперь слушаю вас, мистер Менцис, – сказала она, возвращаясь в кабинет. – Чем могу быть полезна?

Как ни странно, ее небрежное обращение охладило его пыл. Перед тем как войти к ней в кабинет, он привел себя в состояние яростного негодования, однако ее невозмутимость развеяла его боевой настрой. В других обстоятельствах Флавия, возможно, проявила бы к нему больше сочувствия. Судя по всему, его уже вызывал на допрос Паоло. Конечно, неприятно, когда ты тихо-мирно себе реставрируешь картину, а тебя вдруг тащат на допрос по делу об убийстве. Тут любой вспылит, не то что Менцис.

Он потряс у нее перед носом экземпляром утренней газеты. Она осторожно взяла газету и стала читать. Это была очередная атака на Менциса. В заметке излагались подробности ограбления монастыря Сан-Джованни и делались прозрачные намеки вроде того, что если вы пускаете к себе американских реставраторов, не удивляйтесь потом, что у вас пропадают драгоценности из шкатулки. Опять работа Бартоло. Не откладывая дело в долгий ящик, Флавия позвонила ему, но он категорически отрицал свою причастность к статье. Врет и не краснеет. Что ж, нужно будет стряхнуть пыль с его дела и вытащить на свет парочку старых грешков, дабы поставить его на место. Но сейчас на это нет времени, нужно разгрести более насущные дела.

Как же ей не хватает Боттандо. Он целый день висел на телефоне и перемещался из посольства в посольство, выясняя, поддерживает ли кто-нибудь в действительности идею создания структуры, которую ему предложили возглавить. Кто-кто, а он умел разбираться с такими типами, как Менцис. Это была как раз та часть его работы, которая ей совсем не нравилась. Может, и правда уйти вместе с ним? Иногда все-таки лучше быть подчиненной.

– Хм, – сказала она. А что еще она могла сказать?

– И что они напишут завтра? Вы об этом не думали? После вашего звонка? Они обвинят меня в убийстве. Как пить дать.

– Ну…

Конечно, так прямо никто не напишет. Они просто соберут кусочки мозаики воедино. У Менциса репутация человека агрессивного. Менцис встречался с Буркхардтом за два дня до убийства. Буркхардт убит. Других подозреваемых нет. Пусть читатель решает сам. Бартоло позаботится о том, чтобы нужные люди увидели эту статью.

– Целых три часа я отвечал на дурацкие вопросы. Не я ли застрелил Питера Буркхардта? Боже милостивый, это же неприлично. Вы собираетесь что-нибудь предпринять?

Флавия моргнула пару раз и зевнула.

– А что я должна предпринять?

– Вы должны как-то прекратить эту травлю. Говорю вам: если вы ничего не…

– У нас свободная пресса, мистер Менцис, – усталым голосом сказала она. – Я не могу заткнуть им рты. Знали бы вы, что они пишут порой про нас…

– Вы снабжаете их информацией.

– Ох, только не начинайте снова…

– Послушайте, – сказал он, тыча пальцем в статью. – «Полицейские источники сообщают…» – ведь это о вас, так? Кто еще мог рассказать им все подробности? Это могли сделать только вы.

– Мне очень жаль, но…

– Я не мог ничего рассказать; отец Жан тоже клянется, что никто из братьев не общался с прессой, остаетесь только вы. И я говорю вам: прекратите это.

– Я тоже могу поклясться. Ни журналистам, ни кому другому я не говорила ни слова. И вряд ли это стал бы делать кто-то из наших. Во всяком случае, я бы сильно удивилась, узнав об этом.

– То есть вы хотите сказать, что все эти подробности – плод их воображения? – заорал, снова вскипая от злости, Менцис. Лицо его опять приобрело бордовый оттенок. – Я этого так не оставлю. Не считайте меня идиотом. Я буду жаловаться…

– Своему старому другу в министерстве. Я в курсе. Дело ваше, помешать вам я не могу. Только это ничего не изменит. Мы никогда не посвящаем прессу в подробности дела. И этот раз – не исключение.

– Тогда кто это сделал?

– Понятия не имею, и, честно говоря, меня это сейчас меньше всего волнует. Я бы могла предположить, что проболтался кто-нибудь из карабинеров, они вообще-то болтливые ребята, но…

– Ах вот оно что…

– Но, – продолжила она, – если мне не изменяет память, первая статья появилась до того, как в дело вмешались карабинеры. Значит, и они ни при чем.

– В таком случае что вы собираетесь предпринять?

– Ничего. Боюсь, это только ваша проблема.

– Большое вам спасибо.

– А чего вы ждали? Единственное, что я могу сделать, – это выяснить, что происходит. И попутно задать вам кое-какие вопросы, раз уж вы здесь. Садитесь.

– Даже и не подумаю…

– Сядьте! – рявкнула она, потеряв терпение.

Менцис от неожиданности послушался.

– Спасибо, – поблагодарила Флавия и вызвала из соседнего кабинета Джулию.

– Зачем вы ее позвали?

– Записывать. Теперь давайте все вспомним, шаг за шагом, хорошо? Почему вы не упомянули о визите Буркхардта на вчерашнем допросе?

Он поморщился:

– А почему я должен был о нем говорить?

– Вы не считаете это важным? Что за день до того, как икона была украдена, в церковь приходил торговец иконами?

– В тот момент я об этом не подумал.

– Почему?

– Потому что я не знал, кто он такой.

Флавия выразительно посмотрела на него:

– В Торонто вы избили Буркхардта.

– Никого я не бил. Просто плеснул на него водой.

– А вода была в стакане.

– Я не хотел. Так получилось.

– Так я и думала. Без сомнения, пресса сделает такие же выводы.

– Я видел его всего пять минут. Я не запомнил его лица.

– Конечно.

– Честное слово. Я совершенно не разбираюсь в иконах и не знаком с теми, кто их продает. Я не знал, кто такой Буркхардт. Там, в Торонто, какой-то коротышка осмелился критиковать мою работу, будучи полным невеждой в этих вопросах. Позже он возобновил свои нападки. Наверное, я выпил в тот день немного лишнего, но по большому счету ничего серьезного не произошло, и вскоре я забыл инцидент. Тогда, в церкви, его лицо показалось мне смутно знакомым, но окончательно я его вспомнил, только когда карабинеры показали мне его фотографию и назвали имя.

Флавия приняла его версию. Едва ли возможно так натурально сыграть возмущение, обиду и растерянность. Конечно, полностью верить ему не обязательно, но пока большего от него не добиться.

– Когда Буркхардт появился в церкви, он прямиком направился к вам?

– Не знаю. Я был занят картиной. Я заметил его, только когда услышал шаги за спиной.

– Он что-нибудь рассматривал?

Менцис покачал головой:

– Я не обратил внимания. Мне показалось, он пришел из дальнего конца церкви, от центральной двери, но я могу ошибаться.

– Как вам показалось: он был в хорошем настроении?

Менцис подумал.

– Трудно сказать, когда плохо знаешь человека. Но в общем – да, он выглядел довольным.

– Вы в тот момент рассматривали картину? Икону? Вы собирались почистить ее.

– Да, я производил осмотр.

– И к каким выводам пришли?

– К таким, что на ее восстановление придется потратить гораздо больше времени, чем она того заслуживает. Икона очень старая и, по всей видимости, содержалась в плохих условиях – состояние ее ужасно. Когда-то в ней завелись жучки-древоточцы, и чтобы предотвратить разрушение иконы, ее покрыли толстым слоем коричневого лака. Это было давно. Слой настолько толстый, что за ним с трудом просматривается изображение. Снять этот состав, не разрушив оригинального слоя краски, практически невозможно. Какая-то часть изображения все равно пострадает. Мне дорога моя репутация, и я не берусь реставрировать вещи, когда этого не требует необходимость или когда не уверен в результате. В данном случае я собирался почистить поверхность иконы, укрепить красочный слой и покрыть его защитным составом. Но даже просто вытащить ее из рамы было достаточно рискованно.

– Однако кто-то это уже сделал.

– Э-э?.. Нет. Я имел в виду внутреннюю раму. Их было две. Внутренняя рама поддерживала оклад, сделанный из золота и серебра. Грабители оставили только внешнюю раму.

– Вас это удивляет?

– Нисколько. Внешняя рама снимается легко, а внутренняя укреплена более тщательно. Ее трудно снять, поэтому грабитель предпочел не делать этого.

– Понятно. Но как же Буркхардт все-таки вошел? Главная дверь была открыта?

– Нет, она всегда на замке. Вероятно, он вошел через дверь, которой пользуются обитатели монастыря.

– Тогда получается, что он позвонил от ворот и кто-то впустил его?

– Получается так. А может, он вошел вместе с кем-то, кто имел ключ.

– Все, кого мы опросили, утверждают, что от ворот никто не звонил и они никого не впускали.

Менцис пожал плечами:

– Значит, он перелез через стену.

– Благодарю вас, мистер Менцис.

Флавия встала и проводила реставратора до двери, не дожидаясь, пока он вновь заведет разговор о статье и журналистах.

– Весьма вероятно, что в ближайшее время мне понадобится еще раз встретиться с вами, – предупредила она. – Тогда я загляну к вам в монастырь.

Менцис покорно, без слов, покинул кабинет. Флавия тяжело вздохнула, покачала головой и посмотрела на часы. Сердце ее упало. Менцис отвлек ее от настоящего дела. Часы показывали без десяти шесть. Сейчас явится миссис Верней. Флавия с удовольствием избежала бы этой встречи.

Она дала Паоло указания забрать Мэри Верней из гостиницы, препроводить к ним в офис и выдержать пару часов в небольшой комнатке на первом этаже, чтобы у той было время раскаяться в своих грехах. Флавия не считала, что картину похитила миссис Верней. Она не знала, в чем та провинилась перед законом на этот раз, однако была стопроцентно уверена, что вина за ней есть. Возможно, посидев в сумрачной душной комнате, она пожелает объясниться. Хотя надежды на это было мало.

Несмотря на то что в душе Мэри Верней была близка к панике, внешне она оставалась абсолютно спокойной. Ей совершенно не улыбалось попасть в тюрьму; она безумно переживала из-за того, что по милости других людей оказалась в таком положении, но больше всего ее пугала мысль, что, если она не выполнит задание, может пострадать ее внучка. И в настоящий момент она не видела никакой возможности спасти ее. Картину украли, и единственное, что она могла предъявить взамен, – увесистая пачка денег в камере хранения. Флавия пригласила миссис Верней, рассчитывая, что беседа с ней прольет свет на происходящее, и та, как ни странно, питала точно такие же надежды.

Мэри с покорностью заключенного молчала, ожидая, когда Флавия начнет допрос.

– Должна вам сказать, вы нажили себе серьезные неприятности.

– В самом деле? Каким образом?

– Давайте посмотрим. Вчера утром в Авентино из монастыря Сан-Джованни украли картину. Вы знаете этот монастырь?

Слишком простая ловушка, чтобы в нее попасться. Легкая улыбка на лице Мэри говорила о том, что подобное предположение кажется ей почти оскорбительным.

– Конечно, знаю. И какую же картину там украли? Караваджо или маленькую икону в углу? Первый раз я увидела их двадцать лет назад. Я жила некоторое время в Риме и прилежно изучала достопримечательности.

– Икону.

– Боже, – сказала Мэри и замолчала.

– Вы что-нибудь знаете о ней?

– Откуда?

– Вопросы задаю я.

– Разумеется.

– Давно вы полюбили прогулки по утрам?

Губы Мэри чуть дрогнули в улыбке. Она наконец услышала ключевые слова. Теперь она знала, что именно им известно о ней.

– Я выхожу прогуляться, когда мне не спится. Вставать в шесть часов утра – привилегия моего возраста. Особенно в Риме. И, предвосхищая ваш следующий вопрос, отвечу: да, я гуляла в Авентино. Хотите услышать более подробный рассказ?

– А вы как думаете?

– Как я уже сказала, я пошла прогуляться. И совершенно случайно оказалась возле монастыря.

– Совершенно случайно, – сказала Флавия. – Вы полагаете, я в это поверю?

– Но это правда. – Мэри притворилась обиженной. – Потом я увидела, как по ступенькам церкви спускается мужчина. Дверь церкви была открыта, и я зашла, надеясь попасть на утреннюю службу.

– Откуда вдруг такая набожность?

– Скорее ностальгия. Я же говорю: когда-то я побывала в этом месте, это было много лет назад, я была молода и беспечна. Совершенно естественно, что мне захотелось зайти туда. Разве нет?

– Конечно.

– Я вошла и увидела на полу человека. Из головы его струилась кровь. Оказав несчастному посильную помощь, я поспешила на улицу, собираясь звонить в полицию. Как он, кстати, сейчас?

– Поправляется.

– Вот видите. И вместо благодарности меня допрашивают как подозреваемую. Должна вам сказать, меня это совсем не радует.

– Ах! Я полагаю, вы в состоянии объяснить, почему решили скромно умолчать о своем благородном поступке?

– Неужели я должна это объяснять? Что же такого вам наговорил про меня Джонатан? Естественно, я подумала, что вы сразу заподозрите меня, узнав, что я была там в столь ранний час. Вот я и решила не осложнять своего положения.

– Понятно. И во сколько все это случилось?

Мэри неопределенно покачала головой:

– Точно не скажу. Где-то между шестью и семью, кажется.

– У нас есть свидетели, которые называют время шесть сорок пять.

– Значит, так оно и было.

– А звонок от вас поступил в семь сорок. Не слишком ли долго вы искали телефон?

Мэри Верней покачала головой:

– Ничего удивительного. В это время бары еще закрыты, а общественных телефонов на улицах Рима не так уж много. Я торопилась, как могла.

– Понятно. А вы узнали человека, который выходил из церкви?

– Нет. А как я могла его узнать? Кто он?

– Этого человека звали Питер Буркхардт. Он торговал иконами.

– «Торговал»?

– Он мертв. Его застрелили.

В первый раз маска безразличия слетела с лица Мэри. Этого факта она не знала, поняла Флавия, и он ей очень не понравился. Как интересно! Что же она замышляет?

– О Боже!

– Да уж. Таким образом, мы объединили в одно дело убийство, покушение и грабеж. И в центре расследования оказались вы.

– Вы считаете, я имею к этому отношение? Когда убили этого человека?

– По-видимому, вчера. Около полудня плюс-минус час. Вы можете вспомнить, где находились в это время?

– С легкостью. Я зашла в «Барберини», потом пообедала в ресторане в своей гостинице, оттуда пошла по магазинам. Могу показать вам все чеки и счета – на них теперь проставляют время.

– Мы проверим.

Проверка скорее всего ничего не даст. Чеки подтвердят ее алиби.

– Я могу идти?

– Нет.

– Что еще вам от меня нужно?

– Ответы на мои вопросы.

– Я уже ответила на все ваши вопросы.

– У меня есть проблема.

– С удовольствием выслушаю вас.

– Видите ли, миссис Верней, я знаю, что вы воровка. Мало того. Я знаю вас как величайшего профессионала в этом деле. Тридцать с лишним краж – и ни одной улики.

– Заметьте: не я это сказала.

– Это говорю я. И вот вы неожиданно появляетесь в Риме. К нам поступает телефонный звонок с предупреждением о возможном ограблении монастыря. В связи с этим меня беспокоит ваш приезд в Рим. По вашим прошлым делам я знаю, что вы всегда очень тщательно планируете преступление. Вы ни разу не допустили промаха. Если бы кража иконы была делом ваших рук, то скорее всего икона просто пропала бы – без всякого предупреждения и без малейшего шума. Насилие тоже не ваш стиль. Но даже если бы ваши планы почему-либо нарушились, вы сразу вернулись бы в Англию. Но… нас предупредили заранее, кровь льется рекой, и вы все еще здесь.

– По-моему, из всего вышеперечисленного следует только один вывод: я здесь совершенно ни при чем.

Флавия фыркнула.

– Я так не думаю.

– Но у вас нет улик.

– Пока.

– Значит, пока вам придется меня отпустить.

– О, да мы и не думали задерживать вас. Это была всего лишь дружеская беседа. Первая, но, полагаю, далеко не последняя.

Мэри Верней встала. Облегчение волной захлестнуло ее, вызвав внезапную слабость в ногах. Она взмокла от пота, сердце ее бешено колотилось. «Я ужасная актриса, – подумала она, – слишком много сказала этой женщине из полиции. Она едва не заставила меня проболтаться. Возможно, она права: это полный провал – от начала и до конца».

Флавия сама открыла ей дверь, мысленно аплодируя ее спокойствию и невозмутимости. Мэри не поколебалась ни на секунду, тьма не рассеялась – Флавия вернулась к тому же, с чего начала.

Прогресс, однако, наметился в ходе обычного опроса свидетелей: кто-то видел, как утром, в день своей смерти, Питер Буркхардт вышел из гостиницы в сопровождении некоего мужчины за тридцать и вместе с ним сел в машину. Сердце Флавии екнуло, когда она услышала об этом, потому что Буркхардт, хвала Господу, остановился в гостинице на виа Каэтани. Обычная улица с довольно интенсивным транспортным движением, но все же не такая забитая, как другие улицы вокруг. Парковка на ней была запрещена, однако не было никаких причин следить за выполнением этого правила тщательнее, чем в любом другом квартале города.

За исключением одного исторического обстоятельства. Флавия всей душой надеялась, что убийца Буркхардта о нем не знал. Дело в том, что прямо за углом располагалась виа делле Боттеге Оскью, где в свое время находилась резиденция Христианско-демократической партии Италии. В 1978 году рядом с этим зданием террористы выбросили из машины тело премьер-министра Альдо Моро. С тех пор минуло много лет, Христианско-демократическая партия пришла в упадок, и о бывшем премьер-министре лишь изредка напоминали цветы, разбросанные там, где было обнаружено тело.

Однако полиция продолжала пристально наблюдать за этим местом во избежание возвращения черных дней. Правда, теперь они скорее опасались, как бы разгневанные избиратели не взялись мстить политиканам, столько лет дурачившим их лживыми обещаниями. А может быть, просто забыли отменить приказ, отданный сразу после убийства Альдо Моро. По всей Европе есть множество мест, которые полицейские охраняют только потому, что они охранялись их предшественниками и предшественниками предшественников. Говорят, в Париже, на улице Нюильи-сюр-Сен, по-прежнему охраняется здание бывшего посольства, хотя оно давным-давно переехало в другое место и теперь там находится публичный дом.

После инцидента с Альдо Моро на углу виа Каэтани и виа делле Боттеге Оскью установили видеокамеру. Необходимость в ней давно отпала, но демонтировать ее было слишком дорого, и потому она продолжала функционировать. Кроме того, улицу регулярно патрулировали полицейские. Об этом чудесном обстоятельстве Флавии сообщил Альберто. Он же попросил ее немедленно явиться для просмотра видеозаписи.

Она добралась за пятнадцать минут и была вознаграждена весьма обнадеживающим зрелищем. Съемка велась с большого расстояния, и качество изображения было неважным – в суде такое точно не примут, – однако оно позволяло рассмотреть марку машины и три буквы регистрационного номера.

– Давай прокрутим еще раз, – сказала Флавия.

Они сели и снова просмотрели, как Питер Буркхардт и другой мужчина, повыше его, спустились от гостиницы вниз по улице и сели в «ланчию».

– На похищение не похоже. Никто не наставлял на него пистолет. Он шел совершенно свободно.

– Да, точно.

– Выяснили, что за машина?

– Выясняем. Информация должна поступить с минуты на минуту. А как продвигается у тебя?

– Никак. Есть человек, который может рассказать много интересного, но я не могу подобрать к ней ключик.

– К ней?

– Да, она англичанка. Очень интересуется искусством. Проблема в том, что она почти наверняка не участвовала в краже этой картины.

– Мы же установили, что это сделал Буркхардт.

– Разве? Лично я не уверена. В конце концов, он же не взламывал дверь в церковь – кто-то впустил его туда. И я, кстати, сомневаюсь, что это он ударил по голове отца Ксавье.

Флавии не хотелось посвящать Альберто в детали. К счастью, в этот момент ему принесли компьютерную распечатку.

– Ну вот, – сказал Альберто, – наконец-то нам повезло.

– Что там?

– Машина была взята в аренду в аэропорту в прошлую пятницу неким М. К. Харанисом. Греческий паспорт, остановился в «Хасслере».

– Тогда нам лучше поскорее увидеться с ним. Ты можешь взять с собой кого-нибудь из своих людей?

В десять Флавия вернулась домой. Она невероятно устала и безумно хотела есть. Голова раскалывалась от боли так, что темнело в глазах. Аргайл только взглянул на нее и сразу отправился набирать ванну, подавив желание упрекнуть за позднее возвращение. Включив воду, он пошел за едой. От изнеможения она едва могла есть, но после того, как он окружил ее нежной заботой, начала постепенно оттаивать, и ощущение, что мышцы шеи затянуты в узлы, потихоньку отпустило ее. Ванна тоже оказала свое благотворное влияние.

Сегодняшний день ее измотал. При попытке арестовать Хараниса карабинеры проявили свои самые худшие качества. Проблема была в том, что их тренировали, ориентируясь на освобождение заложников от террористов. Флавия с Альберто и еще парочкой его ребят собирались тихонько пройти в гостиницу и постучаться в дверь номера, но кто-то – Флавия подозревала, что это был непосредственный начальник Альберто, склонный к излишнему мелодраматизму, – решил, что пришла пора задействовать отряд быстрого реагирования, созданный по образцу лос-анджелесской полиции.

Результатом явился полный хаос – мало того, что они взбесили администрацию одного из самых дорогих отелей в стране и произвели крайне неблагоприятное впечатление на зарубежных гостей, так они еще и предупредили о своем интересе Хараниса, поскольку все происходящее снималось телевизионщиками – их позвали, чтобы продемонстрировать гражданам, как блестяще работают итальянские правоохранительные органы. Флавия на всякий случай попросила Альберто скормить телевизионщикам какую-нибудь историю о торговцах наркотиками, но сомневалась, что это сработает.

Она с ужасом наблюдала, как к гостинице стягиваются грузовики с вооруженными до зубов идиотами. Попрыгав из машин, они начали перебегать с места на место, выбирая позиции, удобные для того, чтобы нейтрализовать или заставить сдаться совершенно безобидного человека, который, кстати сказать, еще вчера отбыл из гостиницы в неизвестном направлении. Все это сопровождалось размахиванием автоматами и переговорами по рации.

В результате Флавии и Альберто снова пришлось расспрашивать персонал. Господи, защити нас от этих имбецилов!

– Жаль, – сказал Аргайл, когда она закончила рассказ, и протянул ей полотенце.

– Можешь сказать это еще раз.

– Этот Харанис собирает картины?

Она покачала головой:

– Насколько я знаю, нет. Никогда не слышала о нем раньше. Мы послали запрос в греческую полицию – может быть, им что-нибудь известно. Но сколько времени на это уйдет? Последний раз, когда мы посылали им запрос об интересовавшем нас человеке, они прислали ответ уже после его смерти.

– Похоже, это дело как раз для международного бюро Боттандо.

– Это дело из тех, где нужно бесконечно опрашивать свидетелей. Я не считаю необходимым создание дорогостоящих организаций.

– Что ты сейчас будешь делать?

– Пойду спать.

– Я имел в виду икону.

– Буду сидеть и ждать. Карабинеры займутся поисками Хараниса. Мэри Верней… мне нечего ей предъявить. Завтра попробую поговорить с отцом Ксавье, но сомневаюсь, чтобы этот разговор как-то изменил ситуацию.

Джонатан помог ей вытереться, и Флавия с облегчением вздохнула.

– Кажется, я снова почувствовала себя человеком, – сказала она. – А тебе не удалось выяснить ничего интересного?

– Это как посмотреть.

– В каком смысле?

– В зависимости от того, что ты считаешь интересным. Идем.

Он вышел из ванной, запустив туда прохладный ночной воздух, и спустя минуту вернулся с ксерокопией в руках.

– Взгляни.

Джонатан перевернул листок – на обороте он был исписан мелким почерком.

– «Антропологические характеристики: характер и значение магических подношений», – сказал он. – Это статья Буркхардта, опубликованная три года назад.

– Ну и?..

– Эту иконы принесли ангелы, помнишь?

– Помню.

– В статье говорится, что это довольно распространенная история. В средние века ангелы только и делали, что таскали туда-сюда детей, не говоря уже о статуях и картинах. Они перемещали их в самые невероятные места, а в случае с Лоретто переместили целый дом. Причем доказательством чудес зачастую служит не только народная память, но и некоторые материальные подтверждения.

– Как, например?

– В качестве примера он приводит чудотворную статую, которая находится в испанской церкви у подножия Пиренеев. Согласно легенде, статую тоже принес ангел. Буркхардт полагает, что статую для церкви приобрел благотворитель, который в честь этого события пожертвовал деньги для бедных. Впоследствии факт появления в церкви статуи стал ассоциироваться с получением денег, потом люди начали думать, что это статуя принесла им деньги, и, естественно, назвали это чудом. А человек, купивший статую, превратился в сознании людей в ангела.

– Икону в Сан-Джованни связывают с избавлением от чумы.

Аргайл кивнул:

– Благотворитель пожертвовал деньги на еду, а хорошее питание повышает устойчивость организма к болезням.

– Так говорится в легенде?

– Нет, это мое предположение. В статье Буркхардта есть одна ссылка на монастырь Сан-Джованни – ничего существенного, но из нее ясно, что он поработал в архиве монастыря. А это уже интересно, правда?

Флавия пожала плечами:

– Но мало что дает.

– Я сделал все, что мог. Знаешь, сколько мне всего пришлось перелопатить?

– Спасибо, милый. Кроме тебя, этого никто не сумел бы сделать. Может, поищешь еще? Вдруг удастся найти что-нибудь более конкретное?

Он вздохнул:

– Хорошо, согласен. И знаешь почему?

– Почему?

Он засмеялся:

– Потому что мне самому интересно.

 

Глава 13

На следующее утро, не успела Флавия войти в здание офиса, как ей передали срочное сообщение от Альберто: «Нас вызывают в министерство иностранных дел. Прямо сейчас. Явка обязательна».

Обычно на такие встречи ходил Боттандо. Но поскольку сейчас он отсутствовал, пришлось идти Флавии.

Флавия еще ни разу не была в министерстве. Сотрудник, ожидавший их у себя в кабинете, судя по всему, тоже не привык общаться с полицейскими и считал, что эти люди имеют потные руки и редко посещают ванную. Он восседал за своим столом с таким видом, словно его заставили общаться с варварами, и вел с ними вежливую снисходительную беседу до тех пор, пока не вошел изысканный господин.

Выяснилось, что инициатором встречи являлся именно он – торговый представитель из греческого посольства. Он сразу начал плести словесные кружева, пытаясь объяснить им, что не имеет к торговле никакого отношения, хотя и является торговым представителем.

– Могу я узнать, почему вопреки моему указанию сюда не явился руководитель управления? – Итальянец строго посмотрел на полицейских.

Флавия внутренне ощетинилась и поймала недоумевающий взгляд Альберто.

– Руководителем являюсь я, – ответила она и отметила, как легко эти слова слетели у нее с языка. – И вы ничего не приказывали. Вы попросили меня прийти, и я согласилась. А теперь ответьте мне вы, – обратилась она к греку, полностью игнорируя итальянца. – Что за дурацкие игры вы здесь затеяли?

– Как точно вы выразились, – с энтузиазмом подхватил грек, – именно дурацкие игры. – Он одобрительно закивал и даже слегка подмигнул ей.

– Хорошо, синьора ди Стефано, давайте ближе к делу, – сказал итальянский дипломат. – Я не могу посвятить вашим делам весь день, да и синьор Фостиропулос тоже весьма занятой человек.

– Какая жалость, – сказала Флавия. – А мы просто не знаем, куда девать время. В конце концов, что для нас такое – парочка убийств?

– Кажется, по этому поводу мы здесь и собрались, не так ли? – заметил Фостиропулос.

– Я не знаю, для чего мы здесь собрались, – развела руками Флавия.

– Вы послали запрос о синьоре Харанисе.

– Да, послали.

– Я пришел сюда, чтобы сообщить вам: вы сильно ошибаетесь, если подозреваете синьора Хараниса. Он не может быть замешан ни в каких темных делах. Подобное предположение просто нелепо.

– Мы пока не знаем, кто он такой.

– Это очень богатый человек. У него обширные интересы, но полностью в рамках закона. Он очень уважаемый человек.

– И должно быть, весьма влиятельный, если вы сразу бросились его защищать.

– Вы ведете себя невежливо, синьорина, – вмешался итальянский дипломат. – Я бы даже сказал – грубо.

Фостиропулос остановил его, подняв руку.

– Все в порядке. Харанис – действительно очень влиятельный человек. Но я пришел сюда только для того, чтобы сэкономить вам время. Уверяю вас, не стоить тратить его на разработку совершенно бесперспективной версии.

– Он не занимается коллекционированием картин?

– Занимается, и очень активно. Но это не преступление.

– Вы не сказали, почему эта версия является бесперспективной.

– Во-первых, потому, что синьор Харанис всю последнюю неделю находится в Афинах. Во-вторых, вы ищете человека средних лет, а синьору Харанису – семьдесят два. Ну и в-третьих, это просто абсурд: подозревать, что такой человек, как синьор Харанис, может ввязаться в подобную историю. Он мог купить эту картину на свои карманные деньги, а заодно и весь монастырь.

– Понятно. Тем не менее жертва уехала на автомобиле, который был арендован на имя Хараниса.

– Преступники часто пользуются чужим именем.

– Вы видели его фотографию?

Флавия показала ему крупнозернистое фото, распечатанное с видеокамеры. Фостиропулос взял его в руки и, как заметила Флавия, мгновенно узнал изображенного на нем человека, хотя на лице его не дрогнул ни один мускул. Отличить, когда он говорит правду, а когда – лжет, было практически невозможно – должно быть, сказывались годы тренировки. Флавия уловила перемену скорее инстинктивно – просто у нее сразу возникло ощущение, что сейчас он скажет неправду.

– Я не знаю его, но это точно не синьор Харанис. Я уже говорил: ему за семьдесят.

– Ясно.

Грек встал:

– Ну что ж, миссию свою я выполнил, а теперь мне надо идти. Очень надеюсь, что вы поймаете убийцу, кем бы он ни был, и оцените мой вклад в расследование преступления. Извините, что так быстро откланиваюсь, но, по-моему, мы уже все обсудили. Был рад познакомиться, синьорина.

Он кивнул Альберто, которому так и не удалось вставить ни слова, затем повернулся к итальянскому дипломату, и тот церемонно проводил его к выходу.

– Ну, слава Богу, – с облегчением выдохнул дипломат, закрыв за ним дверь. – Пронесло.

– О чем вы?

– Мы едва избежали крупного инцидента. Вы вообще соображаете, на кого замахнулись? Слава Богу, моя оперативность позволила замять дело.

– Какой инцидент? Какая оперативность? Я что-то не заметила никаких действий с вашей стороны.

– Я надеюсь, вы испытываете хоть какую-то благодарность за то, что он согласился прийти сюда?

– Мы тоже пришли сюда. Нас кто-нибудь поблагодарил? – отрезала она. – Мы вам не подчиняемся, к вашему сведению. Кроме того, он не сообщил ничего полезного.

Дипломатический работник холодно посмотрел на нее. Флавия ответила ему таким же ледяным взором. Она сама не знала, почему ведет себя столь вызывающим образом, но была не в силах отказать себе в этом удовольствии. Интересно, Боттандо тоже любит демонстрировать характер? Такие моменты будоражат кровь – возможно, он любит свою работу, в том числе и за это.

– А что он должен был сказать? Вы совершили промах и, чтобы оправдаться, начали громоздить обвинения на кристально честного человека. И он еще должен вам помогать? Человек пониже рангом просто накатал бы на вас жалобу и на этом успокоился.

– Я чувствую, вы все тут полные идиоты.

– Простите?!

– А вы еще больший идиот, чем все остальные. Мы делаем самый обычный запрос в греческую полицию, ответ на который обычно занимает несколько недель. Не проходит и суток, как нас приглашает на встречу чиновник высочайшего ранга из греческого разведывательного управления и пытается направить наше расследование в другое русло. Вы не находите это странным?

– Нет.

– Я готова признать, что человек, арендовавший машину, и семидесятидвухлетний миллионер – разные люди. Но в таком случае сегодняшняя встреча не имела смысла. В чем заключалась помощь этого вашего грека? Ну?! – грозно спросила Флавия.

В ответ дипломат только пожал плечами и распрощался. Флавия и Альберто вышли в пустынный коридор.

– Кретин, – сказала Флавия, захлопнув дверь кабинета. – Только время зря потратили.

– Ты ему поверила? – спросил Альберто. – Я имею в виду Фостиропулоса?

– Я поверила тому, что он сказал. Но меня больше волнует то, что он не решился сказать. Боюсь, от греков нам помощи не дождаться. Придется работать самим.

Они спустились по лестнице и отстояли очередь в бюро пропусков, чтобы подписать их на выход.

– Это оставили для вас, синьорина, – сказал дежурный, забирая у Флавии пропуск и протягивая ей конверт.

Она открыла его и вытащила записку:

Уважаемая синьорина ди Стефано!

Надеюсь, вы окажете мне честь, встретившись со мной в «Кастелло» в шесть часов вечера.

Фостиропулос.

– О-о, – застонала Флавия, – только этого не хватало. Мало того что потратила на него все утро, так я еще должна угробить на него и весь вечер!

– Не ходи, – предложил Альберто.

– Нет, уж лучше пойду. Кто знает, зачем он меня позвал. Если опять не скажет ничего путного, я им все-таки устрою инцидент. Вообще, ненавижу все эти встречи в верхах. Тем более как сегодня – когда это просто пустая перебранка.

– В полиции в принципе нелегко. Во всяком случае, теперь ты понимаешь, почему они так много платили Боттандо.

– Ты уже слышал?

– О да, слухами земля полнится. Надеюсь, это не приведет к слишком большим переменам? Как поступят с тобой?

– Мне предложили занять место Боттандо.

– Я впечатлен, мадам. – Он галантно склонил голову.

Флавия засмеялась.

– Как ты думаешь, я справлюсь?

Он задумался.

– Ну же, говори, – подтолкнула она.

– Конечно, справишься. Только если ты будешь всем грубить так же, как этому дипломату, народ взмолится, чтобы вернули Боттандо.

– Ты считаешь, я вела себя очень грубо?

– Недипломатично.

– Ох. Я немного волновалась.

– Когда в следующий раз захочешь сообщить кому-нибудь, что он кретин и имеет мозги размером с горошину, постарайся хотя бы кокетливо улыбаться.

– Думаешь, это поможет?

– Немного.

Флавия кивнула:

– Может, ты и прав. Я попробую.

– Это должно войти в привычку.

– А теперь скажи мне: чем ты намерен сегодня заняться?

Альберто застонал:

– Можно подумать, ты не знаешь. Сейчас приду, и начнется вся эта тягомотина: проверка гостиниц, аэропортов и кредитных карт, бесконечные допросы… Я уж не говорю о том, что мне придется писать объяснительную, почему мы задействовали шесть спецмашин и тридцать пять человек в полной боевой амуниции для того, чтобы арестовать одного-единственного человека в гостиничном номере. Нас уже обвинили в том, что мы чуть не развязали гражданскую войну. И все это мне придется рассказывать огромному количеству людей, профессия которых заключается в том чтобы учить других, как нужно делать то-то и то-то, при том что сами они ничего этого делать не умеют. Своей бурной деятельностью они пытаются убедить общественность, будто стоят на страже ее интересов.

Флавия кивнула:

– Так и есть.

– Ну а ты чем займешься?

– Трудно сказать. Сначала съезжу в больницу – узнаю, не пришел ли в себя отец Ксавье и можно ли с ним поговорить. Если окажется, что можно, – послушаю, что он скажет. Если нет, боюсь, придется весь день просидеть за рабочим столом, ломая руки в томительном ожидании новых сведений.

Джонатан Аргайл был далек от сомнений и колебаний Флавии. Напротив, в это утро он имел все основания надеяться, что сумеет добиться четкого результата. Преступление как таковое никогда не интересовало его в том смысле, в каком оно волновало Флавию. В его обязанности не входило сажать людей за решетку. Как всех нормальных людей, Джонатана гораздо больше интересовали причины преступления. Он полагал, что следствие может превратиться в весьма увлекательное занятие, если вести его, отталкиваясь от причины. Конечно, такой подход нечасто приводит к аресту преступника, но Джонатана это не волновало. В конце концов, как украли икону, более-менее ясно. Ее просто взяли и унесли. Легко. Вопрос, кто украл картину, был более интересен, однако и он предполагал только два варианта ответа, судя по тому, что ему рассказывала Флавия. А вот выяснить, зачем ее украли, – это уже задача для настоящих интеллектуалов, для людей с нестандартным складом ума.

На протяжении нескольких веков эта икона, якобы принесенная ангелами, не привлекала к себе никакого интереса. Сегодня утром Аргайл проснулся с твердым намерением выяснить, почему ситуация вдруг изменилась, И был готов потратить на это весь день. Даже неделю, если понадобится: он задал студентам эссе, над сочинением которого им придется покорпеть не один день.

Флавии Джонатан ничего не сказал – он любил преподносить сюрпризы в законченном виде. У него появилась одна идея: попытаться узнать, почему Буркхардт вдруг заинтересовался маленькой «Мадонной».

Явившись в монастырь, он объяснил цель своего визита отцу Жану.

– Пожалуйста, вы можете посмотреть архив, если считаете, что в этом есть смысл, – с готовностью откликнулся отец Жан.

– А у вас нигде не отмечено, какие именно документы он смотрел?

– Кто – он?

– Буркхардт. Убитый, которого нашли в реке. В своей статье он ссылался на ваш архив – значит, он воспользовался его материалами. Это очень важно – узнать, что именно он смотрел.

На этот раз удача отвернулась от Аргайла. Отец Жан отрицательно покачал головой:

– Сожалею.

– Вы не ведете такие записи?

– Нет. В тех редких случаях, когда к нам обращаются с просьбой воспользоваться архивом, мы просто отдаем ключ от помещения, и все.

– У вас есть каталог имеющихся документов?

Отец Жан улыбнулся:

– В некотором роде, но вряд ли он вас удовлетворит. Он никуда не годится.

– Он даст мне хоть какое-то представление.

– Боюсь, что нет.

– Отчего так?

– Архивом заведовал отец Чарлз, он знал его вдоль и поперек.

– Но отец Чарлз, как я понял, умер.

– О нет, он полон жизни, но ему уже за восемьдесят, и голова у него уже не та, что раньше.

– Он сошел с ума?

– Боюсь, что так. У него бывают просветления, но все реже и реже.

– И он не составил каталог?

– Нет. Мы планировали заняться им, но когда отец Чарлз перенес удар, пришлось отказаться от этой идеи. Без его подсказки нам пришлось бы начинать с нуля. В настоящий момент мы заняты более насущными делами.

– Да, это сильно осложняет мою задачу. А нельзя ли мне с ним повидаться?

– В принципе можно. Только я сейчас не смогу вас к нему проводить. У нас возникли большие проблемы.

– Какого рода?

Отец Жан сокрушенно покачал головой:

– Мы столкнулись с подъемом религиозных чувств у местного населения.

– Вас это не радует?

– Говоря откровенно, я пока не знаю, как к этому отнестись. Наш орден уделяет столько внимания больницам и школам, что братья забыли, что такое истинное религиозное чувство, и не знают, как им быть в такой ситуации. Тем более что вера местных жителей основана, на мой взгляд, на суеверном страхе.

– Не согласен с вами.

– Вы, наверное, слышали – эта икона считалась покровительницей квартала. Она защищала квартал от эпидемий, а во время войны на него не упало ни одной бомбы. Конечно, все давно об этом забыли. Помнят лишь старики вроде синьоры Грациани. Во всяком случае, я так полагал до последнего времени. По неизвестной мне причине кража иконы всколыхнула новый всплеск любви к «Мадонне». Ох уж эти римляне. С виду типичные прагматики и материалисты, а копни поглубже…

– Так в чем проблема?

– Они устраивают ночные бдения, во время которых умоляют ее вернуться. Такое впечатление, будто они и впрямь боятся, что с кварталом может что-то случиться в ее отсутствие. Они исповедуются в грехах перед закрытой дверью в надежде, что Божья Матерь смягчится, увидев их искреннее раскаяние, и вернется.

– Но ведь икону украли.

Отец Жан улыбнулся:

– Они так не думают. Большинство из них уверено, что она лишила их своей благосклонности к исчезла по собственной воле. И не вернется до тех пор, пока они не исправятся. Я читал о подобном феномене в летописях, но никогда не думал, что сам стану свидетелем такого поклонения. Проблема в том, что они во всем обвиняют орден.

– Чем же вы перед ними провинились?

– Тем, что спрятали ее от людей. Закрыли церковь. Вообще-то это вина генерала Боттандо: он посоветовал нам запереть все двери.

– Такова его работа.

– Да. Но я только сейчас начинаю понимать, что наша работа – игнорировать подобные советы. Теперь нам придется обсудить с братьями, как разрядить обстановку.

– Конечно. Может быть, вы просто подскажете мне, как найти отца Чарлза? Если существует хоть один шанс получить от него полезную информацию…

– Нет ничего проще – он живет здесь. Мы присматриваем за ним.

Отец Жан вытащил из кармана старинные часы на цепочке, посмотрел на них и сказал:

– Хорошо, я отведу вас к нему. Только быстро. Если он в форме, я оставлю вас у него. Дальше вам придется позаботиться о себе самому.

Очень быстрым шагом он повел Аргайла вдоль по коридору, потом вверх по лестнице, взбираясь все выше и выше, пока не дошел до этажа, где современная отделка уступила место старой облупившейся краске. Окна здесь были совсем крошечные, а узкие двери висели на болтающихся петлях.

– Здесь у нас не богато, – заметил отец Жан. – Но он отказывается переезжать.

– Ему нравится здесь жить?

– Он живет здесь шестьдесят лет и жил даже тогда, когда возглавлял орден. Когда он заболел, мы хотели выделить ему более светлую комнату на первом этаже: оттуда ему было бы легче выходить на прогулки, да и доктора советовали сменить обстановку на более жизнерадостную. Говорят, она способствует ясности ума. Но он отказался трогаться с места. Он никогда не одобрял перемены.

Отец Жан постучался, выждал секунду и толкнул дверь внутрь.

– Чарлз? – тихо позвал он во мраке. – Ты не спишь?

– Нет, – ответил старческий голос. – Не сплю.

– Я привел к тебе посетителя. Его интересует архив, и он надеется на твою помощь.

После долгой паузы скрипнул стул в дальнем конце темной комнаты. Судя по всему, помещение редко проветривалось – воздух был густым и тяжелым.

– Ну, показывай своего посетителя.

– Ты можешь с ним поговорить?

– А что я сейчас делаю?

– Вам повезло, – шепнул Аргайлу отец Жан. – Возможно, через некоторое время он отключится, но до тех пор вы успеете что-нибудь выяснить.

– Не надо там шептаться, Жан, – послышался сердитый голос. – Заводи своего посетителя, и пусть он поднимет жалюзи, чтобы я видел, с кем имею дело. А сам оставь меня в покое.

Повеселевший отец Жан улыбнулся и тихонько вышел из комнаты. Аргайл на ощупь пересек комнату, открыл окна и поднял жалюзи. Утренний свет больно ударил по глазам.

Взору его открылась аскетичная комната, весь интерьер которой составляли кровать, два стула, письменный стол и полка с книгами. На стене висело распятие, на потолке была вкручена обычная лампочка. Отец Чарлз сидел на стуле и смотрел на Аргайла спокойно и терпеливо, как умеют смотреть только старики. Аргайл не решился сесть без приглашения и молча ждал, когда отец Чарлз составит о нем свое суждение.

Сам он предполагал увидеть маленького сморщенного старика, трогательного и печального. Ему не удалось скрыть своего удивления, поскольку человек, которого он увидел, разительно отличался от образа, нарисованного его воображением. Перед ним сидел очень крупный мужчина – вероятно, в молодости он был настоящим гигантом. Грудь колесом, мощный разворот плеч – даже сейчас, будучи старым и больным, он казался слишком большим для стула, на котором сидел, да и, пожалуй, для всей комнаты. Его умные проницательные глаза с живым интересом изучали лицо Аргайла. Старик не торопился – он понимал, что инициатива на его стороне.

Выдержав достаточную паузу для того, чтобы визитер понял, кто есть кто, отец Чарлз кивнул:

– Как вас зовут, молодой человек?

Аргайл представился, выговаривая слова громко и ясно.

– Садитесь, синьор Аргайл. И говорите как обычно: я не идиот и прекрасно слышу.

Джонатан смутился.

– Не тушуйтесь. Я уже не тот, что раньше – отец Жан, без сомнения, уже сообщил вам об этом, – но большую часть времени пребываю в здравом уме. Если я начну засыпать, нам придется прервать беседу. Я слишком горд и не позволяю смотреть на себя в состоянии прострации. И вам не позволю.

– Ну разумеется, – согласился Аргайл.

– Итак, молодой человек, скажите мне, чего вы хотите.

Аргайл начал объяснять.

– Да, наша госпожа пришла с Востока. Будьте добры, расскажите, почему вас это интересует.

Аргайл сообщил ему о краже. Отец Чарлз внимательно слушал, покачивая головой.

– Нет, – сказал он, – не может быть.

– Боюсь, что может.

– Значит, вы ошибаетесь. Она не могла покинуть монастырь. Это невозможно, если только… – он улыбнулся посетившей его мысли, – если только политическая обстановка в мире не изменилась самым кардинальным образом с тех пор, как я в последний раз читал газеты. А это было всего лишь вчера.

«Похоже, старик и впрямь в здравом уме. Даже более чем».

– Насчет маленькой «Мадонны» не беспокойтесь: она обнаружит себя, когда сочтет нужным.

Спорить с этим не имело смысла. Аргайл попытался подъехать к нему с другой стороны:

– Однако члены ордена весьма обеспокоены, им нужна помощь. И ради них, даже если в этом нет большой необходимости…

Лицо отца Чарлза дрогнуло в слабой улыбке.

– Я не сумасшедший, молодой человек, и отвечаю за свои слова.

– Не сомневаюсь, – искренне согласился Аргайл.

– И не надо говорить со мной отеческим тоном, вы для этого слишком молоды.

– Извините.

Отец Чарлз наклонился вперед и всмотрелся в лицо Аргайла.

– Да, я вас помню. Боюсь, у нас мало времени, поэтому переходите сразу к делу.

Аргайл рассказал о Буркхардте и высказал свое предположение, что Буркхардт начал охотиться за иконой после того, как почерпнул какие-то сведения о ней в монастырском архиве.

– Конечно, это только мои догадки. Но мне необходимо понять, почему он вдруг заинтересовался «Мадонной», – сказал он.

Отец Чарлз задумчиво кивал, и Аргайл испугался, что разум его начал затуманиваться. Но тот, словно угадав его мысли, с легкой улыбкой обратил на него ясный взгляд.

– Мистер Буркхардт, да. Я его помню. Он был здесь в прошлом году. Боюсь, я встретил его не очень приветливо.

– Почему?

– Он обычный ремесленник. Улавливаете мысль?

Аргайл помотал головой.

– Его интересовал только стиль, он всему искал объяснение. Он не придавал никакого значения духовному влиянию, которое оказывают святые образы на людей. Обращение к «Мадонне» с молитвой он считал религиозным предрассудком. Изучая связанные с ней легенды, он искал в них рациональное зерно, напрочь отметая версию чуда. Ему были чужды религиозные чувства. Он интересовался ими только для того, чтобы зарабатывать деньги. Поэтому я был с ним не так открыт, как мог бы. Ему пришлось разбираться во всем самостоятельно. Естественно, он многое упустил.

– О-о…

– Но вам я, пожалуй, скажу то, что не сказал ему. Знаете почему?

– Потому, что картина исчезла и я могу помочь ее отыскать?

Отец Чарлз покачал головой:

– О нет. Я уже сказал вам: она не нуждается в нашей помощи. «Мадонна» вернется, когда захочет этого сама.

Аргайл улыбнулся.

– Вы добрый молодой человек, но не демонстрируете этого. В моменты просветлений я часто хожу в церковь молиться. Я ходил туда больше полувека – люблю тишину. Несколько дней назад я видел, как вы стояли возле «Мадонны» и зажгли для нее свечу. Вы смутились, когда синьора Грациани поблагодарила вас. Ваш поступок доставил ей большое удовольствие.

– Это мое протестантское воспитание, – сказал Аргайл.

– Это ваша доброта. И синьора Грациани почувствовала ваше отношение к «Мадонне».

Аргайла уже очень давно не обвиняли в доброте, и он растерялся, не зная, как реагировать. Наконец решил сказать просто «спасибо».

– Это не комплимент – я просто констатировал факт. И благодаря этому факту я готов доверить вам те документы, которые не захотел показать Буркхардту.

– Буду вам очень признателен.

– Дайте мне ручку и бумагу – я напишу, что нужно искать. Я бы пошел вместе с вами, но чувствую, голова опять начинает мне изменять. Сейчас вам придется меня покинуть.

Аргайл повиновался, отец Чарлз быстро написал несколько строчек и протянул ему листок.

– Четвертый шкаф, третий ящик снизу. В глубине. А теперь оставьте меня, пожалуйста.

– Очень любезно с вашей стороны…

Отец Чарлз нетерпеливо отмахнулся:

– Оставьте. Пожалуйста, уходите быстрее.

Аргайл просидел в архиве восемь часов, медленно пробираясь сквозь дебри латинских рукописей. К сожалению, латынь он знал из рук вон плохо. Несмотря на это, Аргайл чувствовал себя не вправе просить у кого-то помощи. Вооружившись словарем, он мужественно боролся с причастиями и герундиями – и так, постепенно, слово за словом, предложение за предложением, ему открывался смысл старинных документов.

Проблема была в том, что он не видел никакой системы в подборке бумаг – во всяком случае, пока. Листок, содержащий сведения о назначении главы монастыря, страничка из монастырской летописи, копии папских приказов, счета за погрузку и разгрузку кораблей начиная с 1453 года. Адрес от папы. Запись о земельных владениях некоего знатного вельможи. Упоминания о религиозных праздниках, по большей части связанных с культом Пресвятой Девы.

У Джонатана голова шла кругом от всей этой разнородной информации; он не представлял, как все это можно совместить. И в то же время было совершенно очевидно, что отец Чарлз считал каждый документ нужным и важным – на этот счет он выразился совершенно определенно. Но пока Аргайл не видел никакой связи.

Специалист по истории средневековья в течение нескольких минут прочитал бы все эти бумаги и объяснил ему их смысл, но после беседы с отцом Чарлзом Аргайл почему-то чувствовал, что тот расценил бы это как предательство. Он доверил тайну ему и только ему, и Аргайл был готов просидеть в архиве всю неделю, если в этом возникнет необходимость.

После нескольких часов напряженной работы он решил сделать перекур и вышел во двор. Сидя на нагретом солнцем камне, он продолжал сопоставлять факты, отыскивая сокрытый в них смысл. Ладно, может, удастся найти ключ к разгадке в следующей стопке бумаг.

Он увидел, как на территории монастыря появился Менцис и направился к церкви. Аргайл помахал ему, но вставать не стал – не было настроения разговаривать. Потом появился отец Жан и куда-то поехал на своем крошечном «фиате». Где-то за монастырской стеной послышалась песня.

Пребывая в некотором оцепенении, Аргайл не сразу осознал странность этого пения и лишь спустя несколько минут решил поинтересоваться, что оно означает. Он вышел за ворота и спустился вниз по улице к церкви. У входа стояла группа женщин, в основном немолодых. Медленно раскачиваясь, они распевали псалмы. В руках у них были распятия и четки. Вокруг них собралась толпа зевак, кто-то щелкал фотоаппаратом. Аргайл пригляделся и признал знакомого репортера. Приблизившись к нему, он поинтересовался, что происходит.

– Они обращаются к своей госпоже, – ответил репортер с кривой ухмылкой. Сцена его забавляла.

– Ну и ну.

– Они собираются оставаться здесь до тех пор, пока картина не вернется.

– Боюсь, им придется ждать долго.

Репортер кивнул и окинул толпу прищуренным взглядом, обдумывая, под каким соусом преподнести событие. Сделать из него трогательную благочестивую историю? Или написать хлесткую статейку о суеверных предрассудках цивилизованных людей?

Аргайл оставил его наедине с этой дилеммой и спешно вернулся в монастырь, опасаясь, как бы репортер не смекнул, что он имеет к делу какое-то отношение, и не начал приставать с расспросами.

Флавия пришла в «Кастелло» заранее, горя нетерпением услышать, что хочет сказать ей Фостиропулос, и встреча оправдала ее ожидания.

Она закурила уже третью сигарету и прикончила вторую чашку орехов, когда Фостиропулос ворвался в бар, сияя радостной улыбкой. Он дважды горячо расцеловал ее в обе щеки, словно самую близкую подругу, и заказал шампанское.

– Что вы думаете о нашем друге ди Антонио? – спросил он, разливая вино по бокалам.

– Кто это?

– Человек, который организовал нашу встречу в министерстве.

– Ах он. Хм. Ничего.

– По-моему, он пустышка. К сожалению, такие работники есть в дипломатической службе любой страны. На папках с их делом стоит пометка «Невыездной». Жаль, но ничего не поделаешь. Такое уж у вас правительство. Вы постоянно умудряетесь выбирать туда очень странных людей. Все они надутые дилетанты и к тому же законченные злодеи. Вы так не считаете? Страна пребывает в полном развале, а вы даже не думаете от них избавляться.

– Вы так хорошо знаете нашу политическую ситуацию?

Он улыбнулся:

– Поверьте мне. Лично я вообще считаю, что каждые двадцать пять лет нужно устраивать революцию и начинать все с чистого листа. Мао был прав, хотя сейчас немодно его поддерживать.

– Насколько я знаю, у вас в правительстве тоже все время одни и те же люди, – заметила Флавия, смутно осознавая, что в словах Фостиропулоса может скрываться некий подтекст. – Как бы вы ни пытались от них избавиться.

– Верно. Но там не все такие. И их сразу видно. Стиль управления остается одинаковым. Взять хотя бы дело, которым занимаюсь я.

– Шпионаж.

– Торговлю, Флавия, торговлю. Вы не возражаете, если я буду называть вас по имени?

– Нисколько.

– Георгос. В старые добрые времена мы все так боялись шпионов, коммунистов… Мы знали, что мы делаем и для чего – стоим на страже границ Европы. А потом – пуф! – и все изменилось. Начали происходить очень странные вещи.

– Например?

– Люди перестали ориентироваться в обстановке. Старые представления оказались негодны, и они начали исповедовать еще более старые. Традиционный враг исчез, и им пришлось сосредоточиться на враге, еще более традиционном. Вы понимаете меня?

– Абсолютно.

– В самом деле? Вы меня удивляете.

– Продолжайте.

– Старый Харанис. Странный человек. Что вам известно о нем?

– Немногое. Я слышала, что он коллекционирует произведения искусства и держит несколько галерей, хотя я предполагала, что он давно избавился от них. Мне как-то жаловался на это один из знакомых аукционистов. Это ведь он заявлял, будто у него столько картин, что он уже не знает, куда их девать?

Фостиропулос улыбнулся:

– Да, это он. Почувствовав приближение старости, Харанис вдруг стал необыкновенно набожным. Он перестал собирать полотна старых мастеров и, наоборот, начал жертвовать отдельные работы храмам. Так, он отдал несколько икон, но потом бросил и это занятие.

– В таком случае даже вы должны признать, что его имя всплыло не случайно.

– Возможно. Он особенный человек. Самое странное в нем то, что он ярый демократ.

– А почему вас это удивляет?

– Потому, что в шестидесятые он был против «черных полковников» – единственный из сотни богатых людей, на которых держится Греция. Отчасти, наверное, потому, что приход «черных полковников» отрицательно сказался на его бизнесе, но в основном потому, что в душе он безнадежный романтик. Греция – колыбель демократии. Харанис был яростным противником коммунизма, но также не поддерживал и этих головорезов-националистов.

– Словом, он чист, как первый снег.

– Говорят, он долго увлекался коллекционированием и собрал потрясающую коллекцию. Сейчас национальный музей пытается уговорить его завещать ее государству. Но дело это непростое: бизнесмен всегда остается бизнесменом. Взамен Харанис требует освободить его от налогов, отдать выгодные контракты и концессии. Боюсь, в конце концов правительство откажется от этой идеи – слишком накладно. К тому же, как я слышал, директор музея сомневается в некоторых его приобретениях.

– О-о, вот как?

– Он считает сомнительным их происхождение. Никто не знает, где он их купил и откуда они вообще появились. Хотя в принципе это не так уж важно.

– Вы уверены?

– Он уже лет пять ничего не покупает и отказывается даже слышать об этом.

– Какая жалость.

– Он полюбил уединение. Но естественно, как человек, страдающий манией величия, он купил целый монастырь и оборудовал свою келью спутниковой связью. Теперь говорит, что его сердце на месте, если оно вообще у него есть.

– И где он уединяется?

– Монастырь расположен у подножия горы Атос. Он живет там почти все время. Даже одеваться стал в средневековом стиле. Народ болтает, будто он замаливает старые грехи. Ну, если так, ему предстоит большая работа.

– Значит, мы можем его простить? Вы это пытаетесь мне втолковать? Я не услышала от вас ничего нового. Тогда зачем эта встреча?

– Ради эгоистического удовольствия видеть вас, прекрасная синьорина. А также для того, чтобы посоветовать вам, выражаясь современным компьютерным языком, детализировать поиск.

– Наверное, я очень бестолкова…

– Нет-нет, ничего подобного. Вы искали человека по фамилии Харанис.

– О, поняла. Отец, сын, дочь, кузина?

– С детьми у него были проблемы, хотя мне трудно представить его в качестве любящего отца. Он осыпал бы своих отпрысков материальными благами, но при этом поставил бы им такую планку требований, которой они вряд ли смогли бы соответствовать. Он ужасно самолюбив и не переносит поражений. Однажды он играл с четырехлетним сыном в настольный теннис и разгромил его с огромным удовольствием, словно профессионального партнера. Правда, молва добавляет – у него были на то личные причины.

– Что еще говорит людская молва?

– Она говорит, что за девять месяцев до рождения Микиса его мать изменила мужу. В тот момент у Хараниса был страстный роман с другой женщиной, и жена решила отплатить ему той же монетой. Харанис встал перед дилеммой: признать, что жена ему неверна, – позор для мужчины. Подавить свою гордость и принять в гнездо кукушонка – альтернатива не лучше.

– Но он все же выбрал второе?

– Да, хотя довольно скоро развелся с женой. Но и после развода он продолжал выделять деньги на воспитание сына. Микис вырос крайне испорченным человеком. Будучи совершенно аморальным типом, он решил заняться политической деятельностью.

– Подался на политическую арену? – спросила Флавия. – Это не самое плохое поприще для безнравственного человека.

Георгос скривился:

– К несчастью, вы ошибаетесь. Он связался с самым радикальным крылом правых националистов – в сравнении с ними ревнители бывшей военной хунты кажутся беззубыми либералами. Он обещает навести в стране порядок, установить жесткую дисциплину и выдворить иностранцев. А по-моему, он просто хочет доказать свое превосходство отцу.

– У нас националисты тоже набирают силу. А какие лозунги они выдвигают в Греции?

– Да все то же самое. Долой славян, долой арабов, долой иммигрантов. Призывают установить в стране жесткую дисциплину и вернуть людям понятие истинного патриотизма и порядка. В общем, обычный компот, но Микис пытается увязать его с нашим великим историческим прошлым.

– С периодом расцвета Афин?

– Боюсь, что нет, – сказал Фостиропулос, отсыпав в ладонь орехов из чашки и закидывая их в рот.

– Подождите, не говорите. Александр Великий. Он хочет завоевать Персию.

– Слишком амбициозно даже для такого экстремала, как молодой Харанис, – засмеялся грек. Одним глотком он допил шампанское и снова наполнил бокал. – Нет, он обращается к временам христианской империи – к Византии. Он бредит переименованием Стамбула. Если Ленинграду вернули название «Санкт-Петербург», то почему бы и Стамбулу не стать вновь Константинополем?

Фостиропулос собрался отсыпать еще орехов, потом передумал и опрокинул в огромную ладонь всю чашку. Переправив орехи в рот, он принялся шумно жевать, с улыбкой глядя на Флавию.

– У него далеко идущие планы, – сказала итальянка, отводя взгляд.

– Как я уже сказал вам, сейчас в мире на первый план снова выходят старые ценности. И вы напрасно не придаете этому значения – история, религия и мечты о славе по-прежнему занимают умы многих людей.

– Вы пытались каким-то образом нейтрализовать молодого Хараниса?

– Официально нет. Тем более что он по-прежнему находится под защитой своего отца, задевать которого весьма нежелательно. А неофициально я скажу вам вот что: несколько месяцев назад в Фессалониках сожгли пятерых мусульман, и мы уверены в причастности к этому преступлению команды Микиса Хараниса. Его партия немногочисленна, они пока не имеют власти, но с каждым годом их полку прибывает. И это сильно нас беспокоит.

– Вам известно местонахождение Микиса Хараниса?

Фостиропулос покачал головой:

– Знаю точно, что в Греции его сейчас нет. Три недели назад он слетал на три дня в Лондон, потом вернулся в Афины и исчез из поля зрения.

– Опять отправился в Лондон?

Фостиропулос кивнул.

– Вас это интересует? Почему?

– Мне пришла в голову одна мысль. Вы не могли бы оказать мне услугу?

– Конечно.

– Не могли бы вы выяснить, какие именно картины из коллекции Хараниса вызвали подозрение у директора национального музея?

– С удовольствием, – улыбнулся грек и посмотрел на часы. – Что-нибудь еще?

– Мне бы пригодилась фотография молодого Хараниса – только хорошего качества. Не такая расплывчатая, как у нас.

Георгос улыбнулся и достал из кармана конверт.

– Нет ничего проще.

Флавия открыла конверт.

– Если встретите его, дайте нам знать, – попросил грек. – Нас он тоже в некотором роде интересует.

– Обязательно.

– Ну, мне пора. Счастлив был встретиться с вами еще раз, синьорина.

Он ушел. Флавия посмотрела на недопитую бутылку шампанского и, подумав: «Какого черта!» – вылила остатки в свой бокал.

 

Глава 14

На следующее утро ободренный похвалами и изъявлениями благодарности, которыми осыпала его за завтраком Флавия (она решила набраться опыта в управлении людьми, потренировавшись на самом легком объекте), Аргайл приступил к разбору бумаг, имея более ясное представление о том, в каком направлении ему нужно двигаться.

До этого он знал об иконе только то, что она очень старая и что ее привезли с Востока. Теперь, после разговора Флавии с Фостиропулосом, он понял, что ему следует обратить внимание на византийские иконы. В старинных манускриптах ему периодически встречались упоминания о странствующих ученых и изгнанниках, и Аргайл решил сосредоточиться на них, уделив особое внимание середине пятнадцатого века. Этот период он выбрал потому, что в это время в Европе разразилась эпидемия чумы, от которой, по преданию, защитила город чудотворная икона.

Константинополь пал под натиском Оттоманской империи, и многие пытались спастись от захватчиков бегством. Люди забирали с собой только самое ценное. Некоторым беглецам папа назначил пособие; других взяли под свое покровительство западные монархи – они чувствовали за собой вину, поскольку не оказали Византии своевременной помощи. Кое-кто из бежавших лелеял надежду организовать поход на неверных. Большинство, однако, понимало, что крестовый поход не имеет смысла – турки буквально смели с лица земли Римскую империю, просуществовавшую до них две тысячи лет. Смирившись с неизбежным, беглецы пытались пристроиться учителями или прибивались к монастырям. Единственное, что утешало их в изгнании, – это то, что они оказали туркам отчаянное сопротивление и их император, Константин, жил и умер как истинный император Великого Рима: он лично возглавил войско и был изрублен неприятелем в куски. Его тело даже не смогли опознать.

Это были горькие, но захватывающие страницы истории. Аргайлу до дрожи хотелось выяснить все до мельчайших подробностей. Несколько изгнанников пришли в монастырь Сан-Джованни. Аргайл готов был побиться об заклад, что один из них принес с собой икону. Но что из того? Убегая от захватчиков, люди прихватили с собой немало добра – некоторые до неприличия много, вместо того чтобы взять на борт корабля соотечественников. Что значила эта икона среди сотен других картин? И как она связана с падением Второго Рима и с теми, кто жаждал возрождения Третьего?

За ночь толпа перед церковью увеличилась. На ступеньках церкви появились свежие букеты цветов; вся дверь, насколько хватало человеческого роста, была увешана листочками с просьбами верующих. Спальные мешки свидетельствовали о серьезности намерений собравшихся. Аргайла удивило количество молодых людей: вчера у церкви собрались в основном пожилые женщины. Он полагал, что их привели сюда сентиментальные воспоминания о прошлом, икона была частичкой того города, в котором они родились и выросли. Но сегодня среди них появилось человек десять – пятнадцать совсем молодых людей. Аргайл пригляделся к ним внимательнее: несколько человек показались ему студентами, изучающими богословие; еще несколько ребят и девушек, похоже, разъезжали по Европе в поисках приключений и, заинтересовавшись происходящим, решили сделать привал.

У Джонатана сложилось впечатление, что почти все собравшиеся просто проходили мимо и сами толком не понимали, почему решили здесь задержаться. Они были спокойны и беспечны, но Джонатан чувствовал себя в их обществе не в своей тарелке. Он заметил одиноко сидевшую синьору Грациани и подошел поздороваться. Она тепло улыбнулась ему, и он поспешил обнадежить ее сообщением, что полиция продолжает поиски «Мадонны». Синьора Грациани сказала, что не видит смысла в этих поисках, но из вежливости поблагодарила.

Не зная, как реагировать на происходящее, Аргайл пошел в монастырь. Там было не лучше. Братья разделились на два лагеря: одни считали, что этот приступ благочестия нужно просто пережить и дождаться, пока он не пройдет сам собой, другие стыдились столь абсурдного проявления сентиментальности и склонялись к тому, чтобы разогнать толпу. Один только отец Поль казался совершенно спокойным.

– Вот настоящая вера, – тихо сказал он, наблюдая за происходящим от ворот монастыря. – Так начинались все великие дела – с чистой веры простых людей. Вы знаете, мне кажется, я здесь единственный, кто верит в то, что все это происходит по воле Божьей. Вы не находите это странным?

– Наверное. Мне трудно судить – я никогда не интересовался никакой религией.

Отец Поль улыбнулся, приняв его слова за шутку, закрыл ворота и проводил Аргайла в архив.

– Я предлагал открыть двери в церковь, чтобы люди могли укрыться там в случае дождя, – сказал он. – Братья отвергли мое предложение – боятся потревожить мистера Менциса. – Отец Поль покачал головой и оставил Аргайла работать.

Следующая стопка документов оказалась такой же толстой и почти такой же трудной для расшифровки. Аргайл работал с таким напряжением, которое неминуемо приводит к жуткой головной боли. В полной тишине он читал, переводил, обдумывал, делал записи и в конце концов достиг определенных успехов.

Он выяснил, что в 1454 году монастырь принял двух новых братьев. Недоброе предчувствие Аргайла оправдалось – их сразу окрестили братом Феликсом и братом Ангелусом, настоящие имена вновь прибывших нигде не упоминались. Брату Феликсу и брату Ангелусу назначили срок послушания, из чего Аргайл сделал вывод, что они прибыли в город на корабле в числе бежавших из Константинополя. Об одном из братьев было сказано, что он вдовец, о другом – лишь то, что он был средних лет.

Итак, двое новых братьев. Новые члены ордена должны были пожертвовать ордену какие-нибудь ценности. Это общее правило. Интересно, сохранились ли где-нибудь сведения об этом факте? Аргайл откинулся на спинку стула и постучал по зубам кончиком карандаша. Потом улыбнулся: словно кроссворд решаешь. Ответ напрашивался сам собой. Он наклонился и вычеркнул имя брата Феликса. Какой смысл о нем думать, если вместе с ним пришел сам ангел в лице брата Ангелуса, а картину, как известно, принес ангел? Аргайлу показалось, что он слышит шум крыльев у себя за спиной.

«Значит, брат Ангелус. Где же ты достал эту изумительную икону? Может быть, ты бежал от врагов по узким улочкам в сторону порта и, увидев горящую церковь, решил вынести оттуда икону? Или она перешла к тебе по наследству и ты переправил ее в Рим заранее, предвидя падение Константинополя? Или просто украл у одного из таких же, как ты, изгнанников, чтобы купить себе место в монастыре, когда путешествие подойдет к концу? Кем ты был, брат Ангелус, – священником, вельможей, простолюдином?»

Хорошие вопросы, но документы, лежавшие перед ним на столе, не давали ответа ни на один из них. Аргайл даже не знал, кто составлял подборку бумаг. Официальные документы, записки, счета, страницы из дневников; самые ранние датировались пятнадцатым веком, самые поздние – веком восемнадцатым. Вся эта коллекция бумаг казалась настолько разнородной, что Аргайл никак не мог понять, по какому признаку их собрали вместе. Однако не так давно кто-то сделал это и, очевидно, вполне осознанно. Возможно, это был отец Чарлз. Почему он спрятал бумаги от посторонних глаз и ничего не рассказал остальным братьям? Аргайл не видел в этом смысла: бумаги не содержали никаких страшных тайн, да что тайн – в них вообще не было ничего интересного.

Джонатан с опаской взглянул наследующую подшивку листков из коричневой бумаги: может, отгадка таится в ней? Эта тетрадка пугала его: семьдесят пять листов на латыни неразборчивым почерком. Даже если упорно сидеть над ней каждый день, все равно на расшифровку уйдет несколько недель. Как же он жалел теперь, что в университете не уделял должного внимания латыни! Но кто мог знать, что она когда-нибудь ему пригодится? Он бегло пролистал страницы, надеясь на чудо: вдруг там найдутся кусочки на итальянском, однако, к ужасу своему, обнаружил целых десять страниц на греческом. Аргайл тихо застонал. Господи, как несправедлива временами жизнь!

Бесполезно. На такие подвиги он не способен. Аргайл еще раз тяжелым взглядом посмотрел на тетрадь и покачал головой. Оставалось только надеяться, что отец Чарлз встретил сегодняшнее утро в просветленном состоянии ума. И захочет ему помочь.

Больница «Джемелли», в которой лечили лучших религиозных деятелей, располагалась в очень старом здании, однако была оборудована самым современным медицинским оборудованием. Тот факт, что сестрами милосердия здесь работали монахини, не означал, что они были менее жестокосердными, чем их коллеги в светских учреждениях. Все они полагают, что пациенты мешают персоналу спокойно работать, а посетители, являясь низшей формой жизни, уже одним своим существованием оскорбляют сотрудников больницы, озабоченных охраной здоровья пациентов.

Добиться встречи с отцом Ксавье оказалось значительно сложнее, чем это представляла себе Флавия: к тому моменту как она преодолела три этажа различных препон, она чувствовала себя так, словно получила сотрясение мозга. Хорошо хоть отец Ксавье пришел в сознание. Миновать последний заслон оказалось проще, но не потому, что сестры милосердия здесь были любезнее, а потому, что на выручку ей поспешил священник, которого отец Жан послал ухаживать за отцом Ксавье. К счастью, он обладал здесь властью куда большей, чем любой полицейский. Монахиня буквально зашипела и чуть ли не выпустила когти, но все же ретировалась.

– Спасибо, – поблагодарила ошеломленная Флавия.

– Они стараются оберегать его от потрясений, – мягко сказал священник. – Вы за сегодняшний день уже третья. Они боятся, как бы визиты не истощили его силы.

– А кто еще приходил?

– Отец Поль – интересовался, как он поправляется. Потом ваш коллега из полиции. Наверное, сестры рассердились из-за того, что вы не согласовали свои действия…

– Из полиции… кто же это мог быть?

– Не знаю. Довольно симпатичный мужчина, он разговаривал с отцом Ксавье очень мягко, стараясь не растревожить.

Раздражение Флавии достигло апогея. Это кто-нибудь из подчиненных Альберто – наверное, его правая рука Франческо; и это после того, как они договорились, что допрашивать отца Ксавье она будет лично! Зачем тогда было говорить, что он не собирается никого посылать в больницу? Конечно, он вправе передумать, но можно же было хотя бы предупредить! Ведь есть профессиональная этика, в конце концов.

– Как он выглядел? Чуть старше сорока, полный, лысеющий, с потными руками? – спросила она, нарисовав весьма узнаваемый портрет Франческо.

– О нет, совсем другой человек. Я бы дал ему лет тридцать с небольшим. Очень хорошо одет, но почему-то небритый. Уверенный в себе, только слишком уж шикарный для полицейского, на мой взгляд. Я, конечно, сам не итальянец, но мне казалось…

Флавия достала фотографию Микиса Хараниса.

– Да, это он и есть.

Флавия в изнеможении закрыла глаза.

– Когда он здесь был?

– Он ушел минут пятнадцать назад. А пробыл всего минут десять.

– Вы с тех пор заглядывали к отцу Ксавье?

– Нет, я сидел за дверью…

Флавия метнулась к двери, оттолкнула преградившую вход монахиню и вошла в комнату, мысленно взмолившись, чтобы ее худшие опасения не подтвердились.

Отец Ксавье лежал в кровати живой и невредимый – насколько это было возможно, учитывая причину, по которой он сюда попал. С первого взгляда было ясно, что пулю в лоб он не получил. Уже за это Флавия была безмерно благодарна Харанису. Но это не отменяло того факта, что Харанис имел полную возможность застрелить его и не сделал этого только потому, что не захотел. Черт бы побрал Альберто: почему он не поставил у палаты охранника?

– Доброе утро, синьорина, – сказал отец Ксавье, с интересом оглядев вошедшую женщину.

Флавия тяжело опустилась на стул и несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь восстановить дыхание. Совсем не обязательно демонстрировать свою растерянность и излишнее волнение посторонним людям.

– Насколько я понимаю, вас только что навестил мой коллега, – проговорила она, силясь улыбнуться. – Я расследую преступления, связанные с похищением произведений искусства, и сейчас занимаюсь пропажей вашей иконы. Просто перескажите все то, что вы уже сказали моему коллеге, и я постараюсь больше не беспокоить вас.

– Конечно. Но он просто хотел знать, что произошло и где сейчас находится икона. Этого, увы, я не смог ему сообщить.

Флавия нахмурилась:

– Он спрашивал, где икона?

– Да. – Отец Ксавье улыбнулся. – Я вижу, вы считаете, что он вмешался в вашу работу. Но это не важно. Мне нечего сказать. Я был в церкви, молился, и больше я ничего не помню.

– Вы не видели нападавшего?

Он покачал головой:

– Должно быть, он подошел сзади.

– В тот момент икона еще висела на месте? Вы не заметили?

Отец Ксавье снова покачал головой:

– Я не смотрел. Боюсь, от меня вам будет мало толку.

– Значит, вы пришли в церковь помолиться.

– Да.

– В этом не было ничего необычного? То есть, я хочу сказать: вы часто ходите в церковь в столь ранний час?

– Я священник, синьорина. Конечно.

– В шесть утра?

– Когда я был молодым, синьорина, мы вставали на молитву в три часа ночи, а потом в пять. И я продолжаю эту традицию, хотя не считаю себя вправе навязывать ее другим.

– Понятно. Во время молитвы вы ничего не слышали? Или видели? Говорили с кем-нибудь?

– Нет.

– То есть не было ничего необычного?

– Нет.

Флавия кивнула:

– Отец Ксавье, мне больно говорить вам это, но вы лжете, и очень неумело.

– Ваш коллега не позволял себе таких бесцеремонных заявлений.

– Рада это слышать. Но мне ничего другого не остается. Вы пришли в церковь на встречу с Буркхардтом. Несмотря на то что орден проголосовал против продажи имеющихся ценностей, вы все же решились пойти на это. Вы потеряли крупную сумму, играя на бирже, и не видели другого способа возместить потерю. Вы позвонили ему и предложили встретиться в церкви в шесть утра. Вы пришли в церковь, взяли ключ и открыли вход с улицы. После этого вы стали ждать, когда он появится. Это совершенно ясно, вы даже можете ничего не говорить. Другого объяснения просто не существует.

Она умолкла и посмотрела на отца Ксавье. Он не мог вымолвить ни слова, из чего она сделала вывод, что не ошиблась в своих предположениях. Впрочем, все действительно было слишком очевидно. Она дата ему время осознать услышанное, после чего высказала мысль, пришедшую ей в голову прямо сейчас.

– А для того чтобы избежать неприятного объяснения с братьями, вы попытались инсценировать ограбление. Для этого вы позвонили в полицию и предупредили о готовящемся налете. Значит, так, – продолжила она, не дав ему возразить, – ваши взаимоотношения с братьями, слава Богу, не моя забота. Я не знаю, имели вы право так поступать или нет. И чтобы не создавать себе лишних проблем, даже готова забыть о ложном предупреждении. Разумеется, я могла бы состряпать из этого дело, но у меня сейчас есть более важные занятия. Взамен я хочу вашей помощи.

– Или?..

– Или будет так, как я сказала. И заметьте, пока я исхожу из предположения, что всю эту аферу вы провернули из благих побуждений, собираясь потратить заработанные деньги не на себя, а на нужды ордена.

– Конечно, не на себя, – почти возмущенно сказал отец Ксавье. – Я провел в ордене всю свою сознательную жизнь. Я не способен на поступки, которые могли бы повредить ему. Неужели выдумаете, что мне нужны деньги? Для себя? У меня никогда их не было, и даже если бы они появились, я не знал бы, куда их потратить. Но ордену они нужны. У нас обширная программа, и для ее осуществления нужны деньги, и немалые. Мои предложения раз за разом отвергались этими идиотами, которые уперлись и ни в какую не хотели сдаваться.

– Отлично. Если вы так печетесь о благе ордена, то должны рассказать мне все. В противном случае я постараюсь так оскандалить в прессе ваш орден, что вы пожалеете о том дне, когда переступили порог монастыря.

Она смотрела, как он воспринял ее заявление. По щеке у него сбежала крупная слеза, и Флавии стало немного стыдно.

– Ну же, – мягче сказала она. – Расскажите мне все. Вам станет легче.

Она встала и подала ему салфетки, затем сделала вид, что смотрит в окно, дав ему время успокоиться, а он притворился, будто ничего не произошло.

– Наверное, действительно нужно рассказать, – произнес он наконец. – Только Господь знает, как горько я себя упрекаю. Я оказался старым дураком. Около двух лет назад, вскоре после того как меня назначили главой ордена, я получил письмо от одной миланской компании с очень заманчивым предложением. Они предлагали перевести им четверть миллиона долларов и обещали удвоить эту сумму в течение пяти лет.

Флавия, которая до этого рассеянно кивала, замерла и уставилась на него.

– Надеюсь, вы не отдали им эту сумму? – с ужасом спросила она.

Отец Ксавье кивнул:

– Мне показалось, что это отличная возможность. Я решил, что тогда мы сможем, не отказываясь от других проектов, снарядить экспедицию в Африку. Такой план не стал бы оспаривать даже отец Жан.

– А вам не приходило в голову, что такие заманчивые условия обычно предлагают мошенники? Вы не понимали, чем вы рискуете?

Отец Ксавье печально покачал головой:

– Они давали абсолютные гарантии. И сказали, что такое выгодное предложение получили лишь несколько избранных инвесторов.

Флавия грустно вздохнула. Верно говорят: дураки рождаются каждую минуту.

– А месяц назад я получил письмо, где говорилось, что в связи с непредвиденными обстоятельствами доход по моим инвестициям оказался меньше, чем предполагалось. Я, конечно, сделал запрос и обнаружил, что по условиям контракта не могу вернуть даже те деньги, которые еще не вложены.

– Кто еще об этом знал?

– Никто.

– И вы ни с кем не посоветовались, не получили на свои действия разрешения высшего совета ордена, не пригласили независимых консультантов?

На все вопросы отец Ксавье качал головой:

– Нет. И не трудитесь что-либо говорить: сам знаю, что поступил глупо.

– Хорошо, не буду. Значит, вы отдали этим людям четверть миллиона долларов. И сколько из этой суммы на настоящий момент безвозвратно потеряно?

Он тяжело вздохнул.

– Практически все. Они не хотят обсуждать это со мной.

– Надо думать.

– А потом я получил письмо от синьора Буркхардта с предложением продать ему икону. Он предложил сумму, которая почти полностью возместила бы потерю.

– Боже милостивый! Но это же до смешного много. Зачем ему было платить за нее столько денег?

– Он надеялся, что от такой суммы я не смогу отказаться. И еще сказал, что у него нет времени на переговоры. Естественно, он не ожидал, что в дело вмешается отец Жан.

Флавия прикинула: кто станет предлагать четверть миллиона, когда есть все шансы купить картину в несколько раз дешевле? Очевидно, тот, кто работает за комиссионные. Пять процентов от двухсот пятидесяти тысяч больше, чем пять процентов от пятидесяти. Должно быть, Буркхардт выполнял чей-то заказ.

– Продолжайте.

– Я собрал братьев и обратился к ним с предложением продать что-нибудь из наших ценностей. Отец Жан постарался задушить идею на корню.

Он посмотрел, встретило ли это сообщение сочувствие у Флавии.

– Я был в отчаянии, понимаете? Мне нужны были деньги, и срочно.

– И вы решили продать икону без разрешения братьев.

– Да. Я считал себя вправе принять это решение как глава ордена. Мы договорились встретиться в церкви рано утром. Он должен был принести деньги, взять икону и уйти. После чего я собирался объявить об ограблении.

– Секундочку. Вы что, хотите сказать: он собирался принести деньги наличными?

– Я сказал ему, что мне нужны наличные. Из меня уже довольно делали дурака.

Флавия едва верила своим ушам. Ей приходилось быть свидетельницей многих глупостей, совершаемых людьми, но сейчас ей открывались иные горизонты.

– Ну и?.. – спросила она. – В какой момент все пошло не так, как было задумано?

– Не знаю. Я пришел в церковь в шесть, открыл дверь, снял со стены «Мадонну» и стал ждать. Потом кто-то ударил меня. Больше я ничего не помню.

– Тот, кто ударил вас, унес «Мадонну» с собой?

– Нет, – уверенно ответил отец Ксавье.

– Откуда вы знаете?

– Потому что она осталась. Я знаю.

– Вы были без сознания.

– Она говорила со мной.

– В каком смысле?

– Я умирал. Я это знаю. И она спасла меня своей благодатью. Она подошла ко мне и сказала: «Не шевелись. Все будет хорошо. Я позабочусь об этом». У нее был тихий и нежный голос, он был исполнен любви и сострадания. После ее слов меня словно накрыло теплой волной благодатного покоя.

Секундная борьба доброй католички и закоренелого циника, сидевших во Флавии, закончилась вничью. Конечно, то, что отец Ксавье согласился рассказать правду, уже чудо. Однако она была не готова признать, что человек, ударивший его, не стал забирать картину.

– Это было какое-то чудо, – продолжил отец Ксавье. – У меня и сейчас мурашки бегут по спине, когда я вспоминаю об этом. Я совершил плохой поступок и не заслуживал ее милости, а она простила меня и благословила. Скажите, что вы со мной сделаете?

Флавия покачала головой:

– Понятия не имею. К счастью, это буду решать не я, а совсем другие люди. Мое дело выяснить, что произошло. Но можете мне поверить: вы нажили себе большие неприятности.

Из больницы «Джемелли» Флавия направилась в офис. Она выбрала не самый близкий путь: прогулялась по центру, перешла по мосту через реку, прошлась по средневековым улицам. С какой стороны ни посмотри, это было непростительной тратой времени. Задержаться на двадцать минут в баре на тихой улочке с чашкой кофе и стаканом воды – еще непростительнее. Но Флавии было необходимо обдумать все в одиночестве.

Кроме того, она могла себя поздравить. Конечно, не с каким-то определенным достижением. Просто она была очень близка к тому, чтобы получить в довесок еще одно убийство, и счастливо избежала этой случайности. Харанис приходил в больницу, разговаривал с отцом Ксавье и не стал его убивать.

Значит, Харанис в Риме. Но иконы у него нет. Возможно, он полагал, что она у Буркхардта, и убил его, когда тот отказался сообщить ему (или не смог, потому что сам не знал), где спрятана «Мадонна». Однако он не оставил идею заполучить ее.

Ну и конечно, встает сакраментальный вопрос: если она не у него, то у кого, черт возьми? Главным подозреваемым оставалась Мэри Верней, но смущало то, что она не торопилась покинуть Рим.

Флавия потягивала кофе и смотрела, как случайные туристы проходят мимо нее по улице, потом останавливаются, долго разглядывают карту, затем разворачиваются и идут в прямо противоположном направлении, чем двигались до этого. «Прекрасно вас понимаю», – подумала она, расплачиваясь по счету.

На рабочем столе ее ожидала последняя деталь, окончательно дополнившая картину. Восхитительно короткая записка от Фостиропулоса. Директор национального музея, который вел переговоры насчет коллекции Хараниса, высказал сомнение насчет полотна Тинторетто. Естественно, директор музея никогда не объявлял о своих сомнениях во всеуслышание, опасаясь несправедливо обвинить потенциального благотворителя, но ему было бы крайне интересно узнать, где он приобрел своего Тинторетто.

Флавии понадобилось всего двадцать минут, чтобы удовлетворить его интерес. Картина исчезла из австрийского замка двадцать шесть лет назад. Почерк преступления указывал на Мэри Верней – ни следов, ни улик. В прошлом году им удалось выйти на след большинства похищенных Мэри картин, но Тинторетто среди них не было. Зато теперь они знают, где его искать.

Полчаса спустя Мэри Верней арестовали. На этот раз с ней не стали миндальничать. Три здоровенных карабинера затолкали ее в машину и отвезли в тюрьму. Флавия велела им посадить ее в камеру на первом этаже. «Ничего ей не говорите, ни слова. Ничего не объясняйте. Будьте посуровее, постарайтесь ее запугать. Чем сильнее, тем лучше».

Ребята постарались на совесть. На протяжении всей своей преступной жизни Мэри Верней никогда не имела проблем с полицией, поэтому общение с итальянскими полицейскими в худшем их проявлении произвело на нее неизгладимое впечатление. Она впервые по-настоящему испугалась. То, что ей пришлось томиться в камере целых три часа, прежде чем Флавия соизволила побеседовать с ней, напугало ее еще больше.

Флавия вошла с деловым, усталым видом. «Ну вот, еще один несчастный, которого надо отправить за решетку», – было написано у нее на лице.

Несколько минут она сидела молча, просматривая бумаги, которые принесла с собой. Видя, что арестованная в достаточной мере прочувствовала свое положение, она наконец заговорила.

– Ну что ж, – сказала она, – я думаю, у нас довольно материала, чтобы осудить вас сразу по нескольким статьям. Во-первых, вы оставили место преступления. Во-вторых, вступили в сговор с целью ограбления. И в-третьих, вступили в сговор с целью совершения убийства. Последнее обвинение кажется мне наиболее тяжким.

– Убийства? – потрясение спросила Мэри Верней, вскидывая голову. – Какого убийства?

– Питера Буркхардта.

– Я так не думаю.

– Мы постараемся доказать, и у нас есть свидетели, что утром, в тот день, когда произошли ограбление и покушение на отца Ксавье, вы проинформировали Микиса Хараниса о том, что Питер Буркхардт находится в церкви монастыря Сан-Джованни.

– Я впервые слышу об этом вашем Харанисе.

– Мы докажем, что двадцать шесть лет назад вы украли Тинторетто по заказу отца Микиса.

– Чушь.

– В полном противоречии с вашим заявлением, что вы отошли от дел, вы приехали в Рим, собираясь похитить икону, – уж не знаю, для сына или для отца. Да это и не важно. Лично я считаю: зря вы взялись за старое. Вы утратили хватку. А все ваша жадность, миссис Верней. Вы меня удивили: я считала вас здравомыслящей женщиной, которая сумеет вовремя остановиться. Теперь вы потеряли все.

«Как же она права, – думала Мэри Верней в течение наступившей паузы. – Я с самого начала чувствовала, что это дело закончится полным провалом…» То, что сейчас Мэри сидела на допросе и могла угодить за решетку на очень приличный срок, не явилось для нее неожиданностью. А все из-за этого человека. Она любила его и доверяла ему, а у него даже не хватило смелости встретиться с ней лицом к лицу. Подослал своего сыночка.

Есть ли у нее выход? Если она будет молчать, ее, несомненно, упекут за решетку. И тогда Харанис выполнит свою угрозу. А если она заговорит? Результат будет таким же.

– Сколько времени вам нужно на размышление? – спросила Флавия.

– Я думала, согласитесь ли вы заключить со мной сделку.

– У меня нет в этом необходимости. Рассказывайте.

– Вопрос в том, сумеете ли вы мне помочь.

– Вопрос в том, захочу ли я это сделать.

Создалась патовая ситуация, но у Флавии не было настроения играть в эти игры. На сегодня с нее уже было довольно.

– Значит, вы хотите заключить сделку. Вы помогаете мне, я помогаю вам. Такая сделка меня не интересует. Вы говорите мне всю правду, от начала и до конца. Потом я проверяю факты. И я не собираюсь давать никаких предварительных обещаний. Никаких сделок и гарантий. Решайте сами: согласны вы на такие условия или нет.

Еще одна долга пауза, и Мэри покачала головой:

– Я ничего не знаю ни об убийстве, ни об иконе. В то утро я оказалась в районе Авентино чисто случайно. Я ничего не украла и никого не убивала. Вот все, что я могу сказать.

Мэри скрестила ноги, обхватила колени руками и безмятежно посмотрела на женщину, сидевшую напротив. Под внешним спокойствием в ее душе разыгрывалась буря.

Флавия ответила Мэри сердитым взглядом.

– Я не верю ни одному вашему слову. Вы увязли в этом деле по уши.

Мэри покачала головой:

– Сколько раз я должна повторять? У меня нет этой иконы.

Терпение Флавии истощилось.

– Это я знаю. Икона у Менциса. Он забрал ее домой, чтобы хорошенько отчистить, и вернет нам не раньше завтрашнего дня. Жаль, конечно, что он не поставил нас об этом в известность, но в принципе это не меняет дела. Я твердо знаю одно: вы приехали сюда за иконой, но что-то у вас не заладилось. Один человек убит, другой в больнице. Объясните наконец: что произошло?

Мэри снова безразлично покачала головой, но в глазах ее вспыхнула искорка: она поняла, что выиграла этот раунд. Ей удалось сдержаться, а Флавия проболталась.

– Мне абсолютно нечего сказать. Отдавайте меня под суд или отпустите.

Флавия захлопнула папку с бумагами и вышла из камеры. В коридоре она прислонилась лбом к прохладной стене.

– Ну, – спросил дежурный. – Что мне с ней делать?

– Подержите еще несколько часов, потом отпустите.

Широким шагом Флавия направилась к себе в офис обдумать дальнейшие действия. Потом поймала такси и поехала в монастырь к Дэну Менцису.

Аргайл поднимался вверх по лестнице в унылые покои отца Чарлза, рассчитывая, что тот поможет ему перевести рукопись с греческого языка, и встретил спускавшегося вниз отца Поля. Тот, как всегда, был спокоен и тих.

– Боюсь, это не очень удачная мысль, – заметил он, когда Аргайл высказал ему свое намерение. – Отец Чарлз сейчас не в форме.

– Я не задержу его надолго. Зато он сэкономит мне уйму времени. Он задал мне загадку и, насколько я понимаю, давно знает на нее ответ.

Отец Поль снова попытался отговорить его:

– Вы, конечно, можете попробовать, но, боюсь, у него сейчас обострение болезни. Он едва ли скажет вам что-то осмысленное, и в любом случае я бы не стал полагаться на сведения, которые он сообщит вам в таком состоянии.

– И как долго продлится обострение?

– Трудно сказать. Иногда оно длится пару часов, иногда затягивается на несколько дней.

– Ждать несколько дней я не могу.

Отец Поль развел руками:

– Боюсь, ничем не смогу вам помочь. Если это так необходимо – попробуйте, сходите к нему. Вероятно, он не поймет вас, но хотя бы получит удовольствие от общения. Я стараюсь навещать его при малейшей возможности – ведь это он привел меня в орден. Я очень многим обязан ему, и мне это приятно. Но сейчас вы вряд ли чего-нибудь от него добьетесь.

– Я все же попытаюсь. Он не проявляет агрессивности в такие моменты?

– О нет. По крайней мере в физическом отношении.

– А в другом? Может накричать? Я просто хочу понять к чему мне ГОТОВИТЬСЯ.

– Иногда он бывает очень грозен и говорит ужасные вещи. А еще…

– Что?

– Бывает, что он говорит на других языках.

Отца Поля почему-то сильно смущал этот признак сумасшествия, но Аргайла это как раз взволновало меньше всего. Он снова повторил, что все же попытается достучаться до разума отца Чарлза, и продолжил путь наверх. «Лишь бы он дал мне перевод, – думал он дорогой, – а там может хоть пантомиму устраивать».

Тем не менее перспектива общения с безумным стариком не слишком его прельщала: насмотревшись готических ужастиков, он ждал худшего и с замирающим сердцем постучал в дверь. Ответа не последовало. Несколько минут Аргайл стоял в коридоре, приложив ухо к двери, потом тихонько открыл ее и заглянул внутрь.

В комнате снова было темно, но на этот раз Аргайл знал, куда смотреть, и в тонких лучах света, пробивавшихся в щели опущенных жалюзи, увидел отца Чарлза. Он стоял на коленях рядом со стулом и молился. Аргайл не осмелился прервать его молитву и хотел уйти, но отец Чарлз вдруг поднял голову и, не оборачиваясь, заговорил. На греческом. Слишком быстро, чтобы Аргайл мог понять смысл.

Джонатан стоял в дверях, не зная, как поступить, когда отец Чарлз повернулся к нему и жестом пригласил войти. Аргайл вздохнул с облегчением: старик узнал его, и лицо его имело вполне осмысленное выражение. Оно было спокойным и ясным, это лицо; глаза закрыты, жесты медленные и вялые. Он открыл глаза, посмотрел на Аргайла и протянул к нему руку.

Видя, что от него чего-то ждут, Джонатан подошел и взял руку, однако нахмуренные брови отца Чарлза подсказали ему, что от него ждут чего-то еще. Не помощи и не пожатия, а…

Пронзенный внезапной догадкой, Аргайл несмело наклонился и поцеловал предложенную руку. Отец Чарлз кивнул и поднялся с колен. Опустившись на стул, он жестом велел Аргайлу сесть на пол. Джонатан повиновался и ждал следующего сигнала.

Отец Чарлз снова заговорил на греческом; Аргайл кивнул, делая вид, что понимает. Потом ему показалось, что старик перешел на латынь, потом на какой-то совсем недоступный язык. Что же это? Санскрит? Ассирийский? Иврит? Это мог быть любой из них. Отец Чарлз заметил растерянность Аргайла и перешел на немецкий, потом вроде бы на болгарский, и затем прозвучала быстрая фраза на французском. Вот это уже лучше. Аргайл яростно закивал и ответил.

– Ваш долг и привилегия – хранить молчание. Пусть я покинут и забыт, но вы будете оказывать мне почести, соответствующие моему положению. Так мне было обещано, – сказал отец Чарлз, и в голосе его прозвучало сожаление оттого, что приходится напоминать такие простые вещи.

– Простите, сир.

– И вы будете обращаться ко мне подобающим образом.

– Простите, – сокрушенно сказал Аргайл. – Как мне следует к вам обращаться?

– Ваше высокопреосвященство.

– Вы монах. Разве не правильнее обращаться к вам просто «отец»?

Отец Чарлз помолчал, пристально глядя на Аргайла.

– Я вижу, мой маскарад сработал. Кто вы, юноша? Мне знакомо ваше лицо, я видел его раньше. Вы действительно не знаете, кто я?

Что ответить на это? Аргайл покачал головой.

– Да, все считают меня монахом. Я вынужден носить это платье и притворяться. Вас прислал его святейшество Каллист?

Аргайл улыбнулся. Он был не большой знаток истории церкви, однако знал, что Каллист не был папой.

– Он никому не сказал. Даже вам, – продолжил отец Чарлз удивленно. – Как это похоже на него. Если вы будете моим агентом, вам следует знать. Иначе вы можете наделать ошибок и провалить все дело. Поклянитесь, что все сказанное в этой комнате останется между нами. Вы даете клятву, что не выдадите моей тайны ни при каких обстоятельствах?

Что за чертовщина! Он совершенно не в своем уме, но все происходящее почему-то казалось Аргайлу чрезвычайно трогательным. В своем сумасшествии отец Чарлз умудрялся вести себя величественно и достойно.

Аргайл поклялся. Отец Чарлз кивнул.

– Теперь я могу открыться. Я – Константин XI Палеолог, византийский император, наместник Бога на грешной земле, наследник Августа и Константина.

Вот это да! Аргайл в изумлении раскрыл рот. «Император Константин» снисходительно улыбнулся:

– Я знаю. Вы думали, я умер, но вот он я, сижу перед вами. Но поскольку сейчас я, человек, который владел половиной мира, вынужден прятаться, скрывая свое истинное лицо, и тайно молиться в дальней комнате, никто не должен знать о моем чудесном избавлении. Эту тайну знают всего три человека, и теперь вы – один из них. Храните ее, иначе все рухнет. Император умер у стен Константинополя, сраженный неверными. Так думает весь мир, и пусть он пребывает в этом заблуждении до тех пор, пока мы не подготовимся. И вот тогда император воскреснет. Под ее покровительством он одержит великую победу и возродит нашу веру. И главное условие этой победы – внезапность. Вполне оправданный обман в предлагаемых обстоятельствах, вы согласны?

Аргайл снова кивнул.

– Конечно, нам потребуется время, – задумчиво сказал старик; в глазах его полыхнул огонь воображаемой битвы. – Наше положение не так безнадежно, как кажется. Нам помогут венецианцы и генуэзцы – потому что затронуты их торговые интересы. Георгий Сербский тоже присоединится к нашему войску; он знает, что в случае нашего поражения следующим будет он. На мальтийских рыцарей тоже можно положиться. Ну и, само собой, нас поддержит морейский деспотат. Но, – продолжил он, склоняясь к сидевшему напротив него Аргайлу, – все должно быть сделано правильно, в свое время. Наши силы немногочисленны, и мы не имеем права на ошибку. Как только я верну себе трон, все должны четко представлять свои задачи.

Я планирую атаку в три хода. Рыцари высадятся в Анатолии и начнут наступление оттуда. Георгий выйдет через Балканы к Гибралтарскому проливу, где его встретит флотилия венецианцев и генуэзцев.

– А вы сами, ваше величество? – спросил Аргайл, почти забыв, что выслушивает бред сумасшедшего. Он ярко представил себе корабли под полными парусами. – Вы должны возглавить флотилию.

Отец Чарлз улыбнулся, лелея свой секрет.

– Конечно, конечно. Но сейчас я открою вам тайну. Величайшую тайну. Вы поймете Божий промысел. Только через тяжкое испытание, через этот горький урок мы сможем достичь благоденствия. Византия должна была пасть – так Господь наказал нас за междоусобицы. Восток и Запад воюют между собой чаще, чем с неверными. – Он умолк и склонил голову набок. – Проверьте, не стоит ли кто-нибудь за дверью. Я боюсь, как бы нас не подслушали.

Аргайл поднялся, хрустнув коленями, и выглянул за дверь.

– Никого нет, – тихо сказал он. – Нас никто не подслушивает.

Он вернулся на свое место. Отец Чарлз наклонился и взволнованно зашептал ему в ухо:

– В течение последних шести месяцев я веду переговоры о воссоединении христиан. Восток и Запад должны объединиться и действовать сообща. Это будет чудо: христиане получат власть, какой еще никогда не имели.

В тот день, когда рухнули городские стены, я видел знамение в церкви Благовещения. В тот момент было уже слишком поздно раскаиваться, но я понял свою задачу и сейчас близок к тому, чтобы осуществить ее. Мы с Каллистом заключили договор, в полную силу он войдет после нашей победы. Неверные узнают о том, что я жив, только в тот момент, когда я вновь появлюсь у стен Константинополя во главе армии немецких, французских и, возможно, английских рыцарей. Мы разгромим их наголову.

– И до тех пор, пока все не будет готово, вы будете скрываться здесь под именем брата Ангелуса? Верно?

Отец Чарлз лукаво улыбнулся:

– Хорошо придумано, правда? Кому придет в голову, что я могу жить в такой бедности? Правду знает только мой личный слуга Грациан. Пусть они считают себя в безопасности. Тем временем мои тайные эмиссары и люди его святейшества будут плести вокруг них сеть до тех пор, пока не опутают их так крепко, что им уже будет не выбраться. Теперь вы понимаете, почему необходимо соблюдать строжайшую секретность?

– Конечно, но вы не сможете долго держать все в тайне.

– Этого и не потребуется. Ждать осталось совсем недолго. Его святейшество полностью поддерживает мой план, но он стар и немощен. В его окружении есть люди, которые с удовольствием воспользуются моей слабостью, – это, кстати, еще одна причина столь большой секретности. Мы должны действовать решительно.

Аргайл кивнул. Отец Чарлз рассуждал вполне здраво.

– А вы не замечаете одной маленькой проблемы? – спросил Аргайл.

– Какой?

– Вы умерли, то есть я хочу сказать, – все считают, что вас убили у стен города. Если вы внезапно воскреснете, вас могут объявить самозванцем. Рыцари откажутся идти за вами в бой. Одно дело пойти за императором, и совсем другое – за самозванцем.

Отец Чарлз поднял палец:

– Очень умно, молодой человек. Но и я не глупее. Поверьте мне, когда я говорю, что все спланировано очень тщательно. Они поверят мне, но даже если бы не поверили, это все равно не имеет значения.

– Почему?

– Потому что они пойдут за ней.

– За кем?

– За «Одигитрией».

Аргайл посмотрел на него. Отец Чарлз кашлянул и стал вдруг очень серьезен.

– Вы потеряли дар речи. Я так и думал. Да, молодой человек. Да. Возрадуйтесь – она уцелела. Величайшая святыня империи – прижизненное изображение Божьей Матери с единорожденным Сыном, написанное святым Лукой, рукой которого водил сам Господь Бог. Она цела и находится здесь. – Голос отца Чарлза стал хриплым от волнения. – Здесь, в этом самом доме. Каждый истинно верующий христианин будет счастлив пойти за ней. И тому, кто получил ее благословение, предназначено править христианской империей. Так должно быть, и так будет. Я рассказал вам все, молодой человек. Храните мой секрет до тех пор, пока мы не начнем действовать.

Выйдя на солнечный свет, Аргайл почувствовал себя так, словно перенесся во двор монастыря Сан-Джованни на машине времени. Возвращение в реальность было слишком внезапным и оттого болезненным. Но это не имело никакого значения. Важно было только одно: он узнал, почему икона представляла для грабителей такую ценность. Аргайл решил немедленно взять такси и рассказать обо всем Флавии.

Но не пришлось. Беседа с отцом Чарлзом настолько захватила его, что он совсем забыл о другом аспекте дела, теперь казавшегося ему слишком мелким и тривиальным.

У него даже не возникло сомнений, или почти не возникло. Он направился в университетскую библиотеку только с одной целью: найти документальное подтверждение словам отца Чарлза. Сам он знал, что все так и было – во всяком случае, считал, что отец Чарлз изложил достаточно правдоподобную интерпретацию событий. Старик, конечно, совершенно не в своем уме, но при этом интеллект его нисколько не пострадал. Возможно, после пережитого шока, которым явилось для него похищение иконы, у него несколько исказилось ощущение времени, и он начал идентифицировать себя и свое окружение с историческими персонажами, изучением которых занимался в прошлом. Но то, что его трактовка событий отличалась от традиционной, вовсе не означало, что в его словах не было смысла. Аргайл почему-то сразу поверил ему.

Для начала нужно было хотя бы проверить, не противоречил ли рассказ отца Чарлза общеизвестным фактам. Джонатан набрал целую кучу книг и, забившись в угол читального зала, воздвиг из них вокруг себя целую крепость. Книги об иконах Успенского, «Падение Константинополя» Рансимена, «История папства» Пастора, «Падение Римской империи глазами очевидцев» Дукаса и множество словарей, энциклопедий и справочников. Для начала достаточно.

Он читал и листал, листал и читал; затем сходил за новой порцией книг и снова читал с невероятной скоростью, достигнув редкой для него степени концентрации внимания. Прошел час, затем другой, а он так и не смог найти ничего, что могло бы поставить под сомнение рассказ отца Чарлза. В справочниках говорилось, что император погиб у стен Константинополя в последний день осады, но найти и опознать его тело не удалось. Турецкий султан Мехмет Второй насадил его голову на кол, а потом забальзамировал ее и послал по дворам Среднего Востока в подтверждение своей победы, но не было ни малейших доказательств, что это была действительно голова императора Константина. Император исчез, и больше его никогда не видели – ни живым, ни мертвым. Это, конечно, не значило, что грек, называвшийся братом Ангелусом, в действительности являлся императором Константином, но это также и не опровергало такой вероятности.

Так, теперь разберемся с иконой. Аргайл без труда установил, что «Одигитрия» являлась наиболее почитаемым христианским изображением Богоматери на Востоке. Правой рукой она держала сына, левая ее рука была протянута вперед. В 1087 году жители обошли городские стены с чудотворной иконой, и враг отступил. После этого события икону всегда выносили из церкви во время войн и великих потрясений. Принято считать, что икона является прижизненным портретом Девы Марии, созданным святым Лукой. Она являлась символом, объединявшим империю и императора, город и весь христианский мир. По слухам, икону уничтожили турки, когда взяли город. Но опять же – никаких свидетелей и доказательств. Никто не видел, как они уничтожили ее. По непонятной причине в тот вечер, который предшествовал падению Константинополя, икону вопреки обычаю не вынесли из церкви и не обошли с ней стены города, хотя именно в этот день помощь свыше была нужна им, как никогда. Один этот факт мог полностью деморализовать войско. Но почему икону не вынесли? Причина могла быть только одна – иконы уже не было в городе. Должно быть, ее погрузили на венецианскую галеру, ускользнувшую через пролив от турок. Возможно, император осознал, что даже Пресвятая Дева не сможет исправить его ошибок, и заготовил план отступления. Он отправил икону из города и продумал свое собственное исчезновение, уже тогда думая о реванше. Ему удалось осуществить свой план, и теперь он затаился в Риме, готовясь к контрнаступлению.

Но реванша так и не случилось. Константин не смог собрать войско и вновь объединить христианский мир. Никто и пальцем не захотел пошевелить, и Константинополь стал Стамбулом.

Аргайл занялся историей папства. Действительно, был такой папа Каллист (или Калликст) III, занявший этот пост в 1455 году. Он запомнился тем, что хотел вернуть в лоно христианства Восток. Однако ничего из его затеи не вышло. Единственная попытка объединения христианского мира была предпринята несколькими годами ранее Флорентийским советом. Попытка эта провалилась и вызвала взаимную неприязнь обеих сторон. Каллист умер в 1458 году, и его место занял папа, которого гораздо более интересовали живопись и архитектура. Из этого можно было сделать вывод, что надежда императора Константина взять реванш умерла вместе с Каллистом.

И еще вопрос. Отец Чарлз упоминал последнюю ночь в Святой Софии, церкви Благовещения, перед решительной битвой. У Дукаса Аргайл нашел описание этих событий. В панике оставшаяся часть населения устремилась к Софийскому собору. Там сошлись священники всех конфессий; католики исповедовались православным священникам, православные – католическим, и никто не обращал на эти различия внимания – возможно, в первый и последний раз. Был там и император, пока не протрубили трубы, призвавшие его к стенам города. Должно быть, он пошел туда, вдохновленный молитвой. Всего через несколько часов силы неприятеля сломили сопротивление и ворвались в город. Многие члены конгрегации погибли, другие попали в рабство. На следующий день древнейший христианский собор стал мечетью.

Аргайл зевнул, посмотрел на часы и вскочил. Половина седьмого. Он просидел в библиотеке почти четыре часа и не заметил, как пролетело время. Распрямившись, Аргайл только сейчас почувствовал, как сильно болят спина и плечи, затекшие от неудобной позы.

Аргайл быстро расставил книги по местам и позвонил Флавии. Через несколько минут он уже сидел в такси.

Разыскав Флавию, Аргайл вдруг заколебался. Пусть отец Чарлз и был сумасшедшим, но он все же дал ему слово хранить его тайну. Но на икону секретность вроде бы не распространялась… К тому же совсем не обязательно ссылаться на отца Чарлза – можно просто сообщить Флавии информацию. Она может отнестись к ней с недоверием, если он скажет, что получил ее от византийского императора, скончавшегося четыреста лет назад. Он только сейчас понял, как неправдоподобно все это выглядит со стороны.

В конце концов он решил сымпровизировать.

– Я тут просматривал документы; надо сказать, проделал изрядную работу. От напряжения у меня даже голова пошла кругом. Но я, кажется, вычислил, что это за картина. Я считаю, вернее, так, по-видимому, считает грабитель, что это «Одигитрия». Тебе это о чем-нибудь говорит?

Флавия неуверенно покачала головой:

– По-моему, так называется икона.

– Тип изображения. Мария с младенцем. Отличительной ее особенностью является то, что лики Богоматери и младенца не соприкасаются. С нее существует множество списков, это одно из самых распространенных изображений Богоматери.

– Ну и?.. Чем отличается именно эта икона из монастыря Сан-Джованни?

– Считается, что оригинал этой иконы был написан при жизни Девы Марии святым Лукой. «Одигитрия» означает «Путеводительница». Она была главной иконой Византийской империи – ее хранительницей и символом. И до тех пор, пока она находилась в Софийском соборе, городу ничто не угрожало и христианский мир простирался вплоть до восточных границ Средиземноморья.

– Что ж она их не спасла? – сухо заметила Флавия.

Аргайлу стало обидно за икону.

– Считается, что турки, взяв Константинополь, уничтожили «Одигитрию». Но, насколько я понимаю, – строго сказал он, чувствуя себя обязанным защитить священный символ империи, – она уцелела. Ее успели вывезти из города до вторжения турок, поэтому она и не смогла проявить свою чудесную силу. Я, конечно, убежден, что то, что должно было случиться, все равно случилось бы, но факт остается фактом. Икону привез в Рим грек, путешествовавший под именем брата Ангелуса. Он передал ее в монастырь Сан-Джованни, где она и пробыла до наших дней. Во всяком случае, два дня назад она еще была здесь. Вот за чем охотится твой Харанис.

– А разве не существует других икон, которые считаются настоящей «Одигитрией»?

– Разумеется, они существуют. Святому Луке приписывают столько работ, сколько не приписывают Вермеру. В одном только Риме их целых три. Но я выяснил, что происхождение их весьма сомнительное. В любом случае это не имеет значения. Только икона из монастыря Сан-Джованни может быть настоящей «Одигитрией».

– А Буркхардт знал об этом?

– Похоже, да. Он тоже побывал в архиве и, хотя не видел всех документов, сумел понять главное.

– Неужели это правда, Джонатан?!

Он пожал плечами:

– Ты хочешь спросить, правда ли то, что она была написана святым Лукой? Нет, впервые она упоминается в восьмом веке. Но несмотря на это, она была святыней Византийской империи. Я не знаю, та ли это икона, которая была вывезена из Константинополя, но есть большая вероятность того, что это действительно она. Ты уже нашла ее? Как ты считаешь, Харанис имеет отношение к ее похищению?

Флавия покачала головой:

– Он все еще здесь и по-прежнему охотится за иконой. Это дает нам шанс поймать его. С помощью Мэри Верней.

– Она хочет тебе помочь?

Флавия нервно усмехнулась:

– Надеюсь. Правда, она еще не знает об этом.

– А зачем ей понадобилась «Одигитрия»?

– Черт меня побери, если я знаю. Но дело тут не в деньгах, это точно. Харанис каким-то образом давит на нее. И видимо, очень сильно, раз она решилась пойти на такой большой риск. Ты не хочешь поработать на меня сегодня вечером?

– Я уже целый день работаю на тебя.

– В таком случае лишние несколько часов ничего не изменят.

– А чего ты хочешь?

– Сходи, пожалуйста, вместо меня к Дэну Менцису – побудь с ним. А я подъеду где-нибудь через час.

 

Глава 15

Мэри Верней продержали в полицейском участке восемь часов. Как ни странно, вышла она оттуда почти с легким сердцем. У нее хватило сил выдержать натиск Флавии, хотя был момент, когда она была близка к тому, чтобы согласиться сотрудничать с ней: слишком уж слабой была ее позиция, а от Микиса Хараниса можно было ожидать чего угодно.

Но потом Флавия проговорилась. Как только Мэри поняла, что реальных улик против нее у полиции нет, она сразу воспрянула духом. Зная местонахождение иконы, она могла при удачном стечении обстоятельств выкрасть ее. А удача должна ей улыбнуться, она заслужила ее.

Все было очень просто: Харанис удерживал ее внучку, требуя добыть ему икону. Она хотела вырвать из его лап свою внучку, но иконы у нее не было. Икона находилась у Менциса – возможно, однако Мэри была не настолько глупа, чтобы сразу и безоговорочно поверить Флавии; значит, нужно попытаться забрать ее у Менциса.

Вот так – легко и просто. Тем более что она уже побеспокоилась выяснить его адрес, когда ей стало известно, что он работает в церкви. И к счастью, он никогда раньше ее не видел.

А какова была альтернатива? Заманить Хараниса в ловушку полицейских? Отлично, только его отец задействует все свои связи, чтобы освободить его. Но даже если он отправится в тюрьму, на воле останутся его подельники; как только они поймут, что Микиса выдала Мэри Верней, они жестоко отомстят ей и ее внучке. Мэри не хотела, чтобы пострадала Луиза, и не хотела всю оставшуюся жизнь ждать удара из-за угла.

Она была не из тех людей, кто смиряется со своей судьбой и покорно ждет ее приговора; для Мэри жизнь всегда была борьбой. Собственно, поэтому она и начала когда-то воровать. Она привыкла подминать мир под себя, заставляя его служить ее интересам.

Оказавшись в центре внимания бандитов и полицейских, Мэри физически чувствовала себя больной. В иных обстоятельствах она согласилась бы помочь Флавии, поскольку в принципе считала себя законопослушной гражданкой. Она воровала только тогда, когда ей требовались деньги. В остальное время она ужасалась, читая в газетах криминальную хронику, и ратовала за более жесткие наказания для преступников. Мэри всегда винила родителей в том, что человек встал на преступную дорогу. В своем собственном падении она также винила родителей и не считала себя настоящей преступницей. Себя она относила к другой категории. За исключением одного-единственного случая, когда ее начали шантажировать, она ни разу не нанесла никому физического вреда и не разрушила ничьей жизни. Она просто занималась перераспределением ценностей. Мэри не испытывала особых угрызений совести за то, как прожила свою жизнь; как правило, люди, которых она грабила, могли позволить себе эти потери. В то же время она не питала на свой счет никаких иллюзий и обладала своеобразным чувством справедливости. Харанис оскорбил в ней это чувство, но пока она не могла ничем ему отплатить.

Мэри решила выпить, когда в номере у нее зазвонил телефон. Звонил портье. «К вам хочет зайти посетитель». Он передал ему трубку. У Мэри на мгновение замерло сердце. Некоторое время она молча слушала, потом начала медленно приходить в себя.

– Какой сюрприз, – холодно сказала она, выслушав собеседника до конца. – Пожалуй, вам лучше подняться, мистер Харанис.

Они не виделись бог знает сколько лет – фактически с тех самых пор, когда она привезла ему заказанную картину, да так и осталась у него в доме на целый месяц. Это был самый чудесный, хотя и болезненно короткий, период в ее жизни, и самый обворожительный мужчина из всех, кого она знала. Как он мог после всего, что было, так низко обойтись с ней! Мэри не сомневалась, что за всей этой историей стоит именно он. В молодости он был совсем другим – правда, тогда она не стояла у него на пути.

И все же даже сейчас, когда ей было уже за пятьдесят, а ему и того больше, сердце ее забилось быстрее в ожидании этой встречи. Она испугалась – но не того, что он мог сделать с ней, а того, что его постаревший вид подтвердит ее собственный возраст и развеет воспоминания о прошлом, словно ничего и не было.

Разумеется, он постарел и немного сгорбился, но стоило ей увидеть его кривую усмешку и озорной взгляд, как все ее существо устремилось к нему, и лишь огромным усилием воли Мэри смогла подавить этот безумный порыв.

– Сколько лет, сколько зим, – прохладно заметила она.

– Не то слово, – ответил он по-английски с сильным акцентом. – Как хорошо снова видеть тебя, Мэри.

Наступила долгая пауза, в течение которой они смотрели друг на друга, после чего он добавил:

– Ну, как ты?

– Странно, что именно ты задаешь мне этот вопрос, – ответила она. – Учитывая то, что ты сделал с моей внучкой.

Он кивнул:

– Я сразу понял, что тебя ввели в заблуждение. Я ничего ни с кем не делал.

– Ты похитил мою внучку, а меня поставил в такое положение, что я вот-вот окажусь за решеткой. Это не называется «ничего не делал».

– Ты говоришь о внучке? Неужели мы так постарели?

Мэри налила себе еще и с гордостью заметила, что руки ее совсем не дрожат. «Хорошо, – подумала она, – хоть что-то я еще контролирую».

– Расскажи, что случилось.

Что-то было в его спокойном голосе, что заставило ее сдержать возмущенное фырканье, и она начала рассказывать. Обо всем: о внучке, об иконе, о полицейском расследовании и убийстве Буркхардта. Грек с каждой минутой мрачнел и опускал голову все ниже.

Она закончила, и он долго сидел в молчании.

– Ну так что? – спросила Мэри. – Ты хочешь сказать, что не имеешь ко всему этому никакого отношения? Или ты мне не веришь?

Он поднял голову и посмотрел на нее:

– Беда в том, что я верю каждому твоему слову. Но я не имею к этому отношения. Никакого. Ты же понимаешь: я не могу так поступить ни с тобой, ни с другими людьми.

– Сначала я тоже так подумала. Но я звонила тебе, и ты меня отфутболил.

– Я отгородился от мира и дал строжайшее указание не беспокоить меня.

– Мне трудно поверить, что ты не в состоянии контролировать собственного сына.

– Он мне не сын.

– А кто же он тогда?

Харанис пожал плечами:

– Он родился после нашего с тобой романа. Узнав о тебе, жена решила отплатить мне той же монетой. Сознавая свою вину, я закрыл на это глаза, но, по правде говоря, так и не стал ему хорошим отцом. Я оказывал ему должную финансовую поддержку, но несколько лет назад мое терпение лопнуло.

– Почему?

– Он занялся торговлей наркотиками. Не понимаю зачем: у него были деньги, но даже если бы их и не было, это не повод заниматься подобными вещами. Как всякий отец, я использовал свое влияние, чтобы замять дело, о чем теперь сожалею. Но общаться с ним с тех пор перестал. Возможно, я старомоден, но есть вещи, на которые я не могу закрыть глаза. Микис долго этого не понимал. Сейчас у него достаточно денег, и он использует их для достижения своих низких целей. Микис встал на путь зла и с каждым годом продвигается по нему все дальше. Поверь мне, это не просто громкие слова. Он использует деньги, мои деньги – деньги, которые я заработал и имел глупость ему давать, – для того чтобы разжигать в людях ненависть. Он видит себя в дальнейшем заметной политической фигурой. Он готов пасть сколь угодно низко, лишь бы получить хоть каплю власти. Поначалу я думал, что он перебесится и политика наскучит ему так же, как наскучили все остальные занятия. Но потом до меня дошли слухи, чем он в действительности занимается. Он несет в мир зло, Мэри. Он убивает людей. По-видимому, это его способ самоутверждения. Для него нет понятий добра и зла: есть только он со своими желаниями и потребностями. Я считаю себя ответственным за его поведение. Если кто и мог изменить его, так это я.

– Но ты не сделал этого и даже если бы попытался, я сомневаюсь, что ты добился бы успеха. Он опасен и разгуливает на свободе. Почему он так поступил со мной – ты можешь мне объяснить?

– Примерно с год назад я получил от Буркхардта письмо. Мы были знакомы, и я доверял ему. В свое время я купил у него немало картин. Он человек честный и надежный. Узнав, что у меня есть коллекция икон, он предложил мне купить у него очень интересную вещь. Я отказался, сказав, что у меня уже набралось их штук пятьсот и я не успею их каталогизировать до самой смерти. Он на это сказал, что его икона станет жемчужиной моей коллекции. Он даже специально приехал, чтобы поговорить со мной о ней.

– И?..

– Он сказал, что нашел «Одигитрию». Ты слышала о ней?

Мэри отрицательно покачала головой.

– Чудотворная икона, византийская святыня. Буркхардт имел доказательства ее подлинности. Он показал мне бумаги, из которых можно было сделать вывод, что икона действительно та самая «Одигитрия». После падения Константинополя ее вывез в Рим греческий монах. Я, естественно, загорелся и поручил Буркхардту купить ее за любые деньги.

– Прекрасно. Но как это согласуется с тем, что сейчас происходит?

– Напоминаю: сначала я отклонил предложение Буркхардта. Он начал предлагать картину другим людям. В том числе Микису. Он не знал, что я прекратил с ним общение, и надеялся с его помощью убедить меня приобрести картину. Но Микис решил, что она пригодится ему самому. Он решил использовать этот символ для достижения своей безумной идеи возрождения Византии. Вот что, на мой взгляд, произошло.

– Так, значит, Буркхардт действовал от твоего имени? Как же я не догадалась!

– А могла бы. Я выдал ему чек на миллион долларов и сказал, что, если этого будет мало, дам еще. Вскоре он связался со мной и сказал, что договорился купить ее за четверть суммы. Потом друзья передали мне, что итальянская полиция прислала насчет меня запрос в связи с убийством Буркхардта. Вот я и приехал разобраться, что здесь происходит.

– А откуда ты узнал про меня?

– У меня есть свои источники, – ответил он с кривой ухмылкой. – В данном случае это был работник посольства – некто Фостиропулос.

– А каким образом Микис вышел на меня? Почему он не воспользовался услугами обычных грабителей? Они без труда провернули бы ему это дело.

Харанис несколько секунд рассматривал потолок, потом ответил:

– Полагаю, такова его месть. В нем до сих пор пылает обида.

– За что? Что я ему сделала? Последний раз я видела его шестилетним ребенком. Он даже не мог запомнить меня.

– По-моему, он запомнил тебя очень хорошо. Видишь ли, он считает, что я развелся с его матерью из-за тебя. В сознании Микиса факты трансформировались таким образом, что теперь ему кажется, будто до твоего появления мы жили как в раю. Конечно, это неправда. Его мать и раньше была невыносимой. Как бы там ни было, он знал, что ты жила в моем доме, и ни для кого в семье не было секретом, что ты поставляла мне картины. Когда национальный музей усомнился в законности приобретения Тинторетто, Микис быстро смекнул, в чем дело. Я полагаю, он решил убить сразу двух зайцев: добыть икону и причинить твоей семье зло, сравнимое с тем, что ты причинила его семье. А теперь ответь мне: «Одигитрия» у тебя? Если да, то лучше отдай ее мне, и я все улажу.

– Спасибо, – поблагодарила Мэри, – но у меня ее нет. К моему глубокому сожалению. Но я надеюсь заполучить ее в самом скором времени.

– Она не должна попасть в руки Микиса. Это будет святотатством. Я не допущу этого.

– Я вижу все несколько иначе. Если я смогу добыть картину, я немедленно отдам ее Микису, даже если меня за это посадят. Мне нужно вызволить из его лап Луизу, и, честно говоря, гори огнем все Балканы, лишь бы моя девочка была невредима.

Харанис покачал головой.

– Как ты думаешь: он может что-нибудь сделать с Луизой? – спросила она, страшась услышать ответ.

– Луиза – твоя внучка? Он не сделает с ней ничего до тех пор, пока не получит икону. А после этого – не знаю. Все возможно. Жестокость, к сожалению, является его доминантной чертой.

Сердце Мэри забилось тяжелыми толчками. Это был настоящий кошмар. Одно дело договариваться с человеком слова, какими бы тяжелыми ни были его условия, и совсем другое – иметь дело с психопатом. Она вдруг поняла, что надежды на благополучный исход просто нет. Если она откажется украсть икону для Микиса, Луиза умрет. Если она достанет ему икону, Луиза все равно будет убита.

Мэри поведала Харанису свой план. Он немного подумал, потом по-старчески горько вздохнул:

– Полагаю, выбора у тебя нет. Я всегда знал, что рано или поздно этим кончится.

Поздним вечером Флавия вызвала на совещание всех свободных сотрудников. Слишком много всего предстояло сделать, и она не могла допустить ни малейшего сбоя. К тому же у них было мало времени. Если они упустят Мэри Верней и Хараниса, всем им очень сильно не поздоровится. Она поймала себя на мысли, что рассуждает так, словно уже возглавила управление. А ей и в самом деле уже не хотелось отдавать эту должность кому-нибудь со стороны.

Она очень долго размышляла и в результате приняла решение задействовать план, возникший у нее первоначально. Жаль, что нет Боттандо: его совет сейчас был бы как нельзя кстати. Он бороздил коридоры власти, а других надежных советчиков у нее не имелось.

– Значит, так, – начала она, когда народ собрался, – задача предстоит трудная. Самое главное для всех нас – не потерять Мэри Верней. Ей позарез нужна эта икона, и я подкинула ей информацию, что Менцис забрал ее к себе домой. Я почти уверена, что миссис Верней попытается выкрасть у него икону. Ни в коем случае не пытайтесь ей помешать. Повторяю еще раз: она должна взять эту икону. И пожалуйста – пожалуйста, – постарайтесь, чтобы она вас не видела.

После того как икона окажется у нее в руках, немедленно свяжитесь со мной и продолжайте наблюдение. Не отпускайте ее ни на шаг. Если вы не справитесь с этой задачей, если вы упустите ее, мы провалим все дело. Я хочу знать, что она взяла икону; я хочу знать, что она передала ее Харанису, и я хочу знать, что он принял ее.

– А вы думаете, она передаст ему икону из рук в руки? – спросил один из подчиненных.

– Сомневаюсь. Если она зайдет в какое-то здание, один из вас должен остаться и ждать ее появления, а другой должен идти вслед за ней и выяснить, что она там будет делать. Возможно, она решит оставить икону где-нибудь в безопасном месте, откуда Харанис сможет забрать ее. Она догадывается, что за ней установлена слежка, поэтому будьте предельно осторожны. Я хочу, чтобы она выманила Хараниса, после чего мы его арестуем. Это уже дело техники, но учтите: он очень опасен. Карабинеры пришлют человек восемь своих головорезов, они будут ждать нашего сигнала в своем маленьком голубом грузовике. Харанис нужен им еще больше, чем нам, поэтому арест – их дело. Наша работа – найти его. Все ясно?

Подчиненные закивали.

– Хорошо. Сейчас Мэри Верней находится у себя в гостинице. Ты, Джулия, будешь сидеть в фойе гостиницы, Паоло прикроет тебя на выходе. Возьмите с собой мобильные телефоны и молитесь – молитесь, чтобы все прошло гладко. Вы двое, – обратилась она к оставшимся сотрудникам, – будете стоять на другой стороне виа Барберини. Если она выйдет с той стороны, один из вас должен пойти за ней. Пожалуйста.

Все закивали с разной степенью энтузиазма. Джулия была еще достаточно молода и горела желанием поучаствовать в настоящем деле, остальные видели впереди лишь долгий, унылый вечер.

Из офиса Флавия направилась домой к Менцису на виа Монторо. Американец целиком погрузился в работу; Аргайл наблюдал за ним, развалившись на полу. Он решил, что там удобнее, чем на диване.

«Одигитрия» стояла на мольберте, повернутая к свету. Икона и впрямь была небольшая, как говорил Аргайл, и такая темная, что Флавия долго вглядывалась, прежде чем различила слегка надменное лицо на старой, изъеденной жуком-древоточцем доске. Даже зная, что это подделка, она испытала странное стеснение в груди. Должно быть, в полумраке церкви, в золотом окладе, украшенном драгоценными камнями, в мягком мерцании зажженных свечей оригинал производил еще более сильное впечатление.

Возможно, дело также в размере, подумала она. Небольшая скромная картина быстрее находит отклик в душе, чем огромное напыщенное полотно.

В то же время представленная всего лишь копией, вырванная из тишины и покоя монастырских стен, лишенная аромата благовоний и роскошного золотого облачения, она, казалось, не стоила того шума, который поднялся из-за ее исчезновения. Даже если бы она была уже полностью дописана и свежая краска не блестела бы в лучах вечернего солнца.

– О Боже! – вздохнула Флавия. – Вы не успеете.

Менцис, раздосадованный ее словами, скривился:

– Позвольте вам заметить, что я работаю над ней всего четыре часа. Я вкалываю как проклятый, и она будет готова вовремя. Так что займитесь своим делом, а я займусь своим. Смотрите.

Он осторожно развернул мольберт.

– Старый дуб толщиной в одну восьмую дюйма. Сколько времени я потратил, пока нашел на территории монастыря подходящий материал! Мне пришлось собственноручно вырезать эту грязную доску из церковной лавки в Сан-Джовании. Я думаю, она сойдет за пятнадцатый век. Мне пришлось затемнить ее и замазать грязью края, чтобы замаскировать свежие срезы. И потом, не забывайте: я пишу икону по памяти. Базовый слой оригинала представляет собой нечто вроде смолы, он пузырится и проступает сквозь краску, создавая эффект…

– Хорошо, хорошо, – остановила его Флавия. – Я просто проявила естественное беспокойство. Так вы говорите – успеете?

– Сколько времени у меня в запасе?

– Крайний срок – восемь утра.

Состроив гримасу, он что-то вычислил в уме, потом сказал:

– Успею. Возможно, это будет моя лучшая работа. И уж точно – самая быстрая.

– Жаль, никто об этом не узнает.

– Многие великие художники работали анонимно. Например, мы не знаем, кто написал оригинал этой иконы. Ладно, если вы посидите тихо…

Он снова начал работать, а Флавия взволнованно мерила шагами комнату, с тревогой посматривая на мольберт. Наконец Менцис не выдержал:

– Слушайте, уходите отсюда. Вы не даете мне сосредоточиться. Погуляйте, попейте кофе, купите газету, в общем – займите себя чем-нибудь. И захватите с собой своего приятеля. Его храп меня отвлекает.

– Какой нервный, – сказал Аргайл, когда они с Флавией расположились в кафе напротив дома Менциса. – Я, между прочим, помогал ему в монастыре – держал пилу и стирал пыль с органных труб. Потом я растирал и смешивал краски. А еще лазил в трубу за сажей для обратной стороны доски и растворял ее в этаноле. Да я практически не знал ни минуты отдыха с этим Менцисом.

Он выпил кофе одним глотком и заказал еще.

– Но, честно говоря, я получал удовольствие, помогая ему. Это так увлекательно – подделывать картины. И очень прибыльно. Как тебе удалось уговорить его сотрудничать с вами? Ты уверена, что твоя задумка удастся?

Флавия пожала плечами. Подделать картину за двенадцать часов не так уж трудно, тем более что Харанис имел смутное представление о том, как она выглядит. Дополнительным плюсом было то, что икона сильно потемнела от времени. Конечно, надеяться на то, что она сможет обмануть специалиста, не приходилось, да и Харанис при более внимательном рассмотрении тоже разберется, что к чему. Но такой возможности они ему не дадут. Картина пробудет у него в руках всего несколько минут. Ради Хараниса Менцис не стал бы особенно стараться, пытаясь выдержать стиль и достичь божественной ясности взгляда, свойственной оригиналу. Обмануть Хараниса было легко. Обмануть Мэри Верней – гораздо труднее.

К сожалению, полиция не смогла привлечь к работе профессионалов, пришлось довольствоваться услугами Менциса. Бруно Масколино, к примеру, был бы счастлив помочь им, пообещай они ему скостить пару месяцев срока, и справился бы с работой гораздо успешнее. Но он не видел оригинала; только Менцис успел изучить его достаточно хорошо, когда выбирал способ обновления картины. Таким образом, он был единственным человеком, к кому они могли обратиться. Но он выдвинул массу условий.

– Я пообещала ему сделать официальное заявление относительно его непричастности к какому бы то ни было криминалу, выступить с критикой в адрес недоброжелательно настроенной прессы и использовать все влияние Боттандо, чтобы ему достался контракт на реставрацию Фарнезины.

– Неплохая сделка. А ему можно доверить Фарнезину?

– Ты знаешь, сейчас мне все равно, даже если этот потолок превратится в мультяшку от Уолта Диснея. Я даже не знаю, можно ли ему доверить подделку «Одигитрии». Других людей у нас просто нет. Ну, что ты скажешь?

Аргайл поскреб подбородок и осторожно заметил:

– Может, что и получится. Он же сам сказал: главный его козырь – темное изображение, а также то, что никто из преступников не видел картину без оклада. В худшем случае Мэри Верней решит, что ее реставрировал абсолютный дилетант. Мне вообще уже кажется, что он не такой уж вспыльчивый и невыносимый. Он даже может быть деликатным. Он не слишком любезен, но грубияном я бы его тоже не назвал. Честно говоря, мне он понравился. Мы очень мило поболтали, пока пилили доску и готовили краски.

– Хорошо, – саркастически сказала Флавия. – Я рада, что вы поладили. Но как по-твоему, он уложится в срок? Сейчас это единственное, что меня волнует.

Аргайл подумал, затем кивнул:

– Думаю, да. Для него это дело чести. Возможно, будут какие-то изъяны, но он закончит работу в срок. Надеюсь, – все же добавил он.

 

Глава 16

Микис позвонил на следующее утро, и Мэри повела разговор в соответствии с инструкциями его отца. Сегодня не было обычного звонка от Луизы, и от беспокойства она не находила себе места. Однако Мэри не хотела выдавать своего волнения Микису. Она положила трубку, вышла из номера и направилась к ближайшему телефону-автомату.

– Как насчет моей внучки?

– Всему свое время.

– Время уже пришло.

– Она в полной безопасности. Мы перевезли ее поближе к дому. Она позвонит вам сразу после того, как вы выполните задание. Вы достали икону?

Она сделала глубокий вдох.

– Да, – сказала она, – икона будет у меня через час.

– Где она сейчас?

– Это не ваше дело. Коммерческая тайна.

– Не пытайтесь играть со мной в эти игры, миссис Верней. Я хочу знать, где она находится.

– А я говорю вам, что это не ваше дело. Она будет у меня через час, и ближе к вечеру я смогу передать ее вам. Этой информации для вас достаточно. Я не хочу, чтобы вы еще кого-нибудь убили. Кстати, зачем вы убили Буркхардта? Это было глупо и совершенно бессмысленно. Тем самым вы только всполошили полицейских.

Микис на другом конце провода фыркнул.

– Он сказал, что картины у него нет, и я решил, что он обманывает меня. Мне хотелось преподать ему урок.

– Со мной будет то же самое?

Харанис кашлянул.

– О Боже, конечно, нет. Мы же с вами партнеры, разве вы забыли? С партнерами я так не поступаю. Кроме того, кто знает, когда вы мне еще пригодитесь. Вы женщина, кто станет вас подозревать?

– Римская полиция, например.

– Ах да. А в чем дело?

– Они отвезли меня в участок. Все это было таким кошмаром, что я была готова умолять их арестовать меня. К счастью, у них нет никаких доказательств. Но я хочу провернуть дело раньше, чем у них что-то появится. Так что поторопитесь. Если вы хотите получить икону, выполните условие сделки – отпустите Луизу.

– Сначала я должен увидеть икону.

– В этом нет необходимости.

– Есть. Вы должны показать мне икону, хотя бы на расстоянии.

Мэри быстро прокрутила в голове варианты.

– Очень хорошо. Через полтора часа приходите на Понте Умберто и стойте на автобусной остановке со стороны Лунготевере Марцио. Я приду туда и покажу вам икону. После этого вы отпустите Луизу. Пусть ее мать позвонит мне и скажет, что девочка дома, живая и невредимая. Только тогда я скажу вам, где взять икону.

На другом конце провода повисла долгая пауза.

– Через час, – сказал Микис.

Мэри Верней с бьющимся сердцем положила трубку. Пришла пора действовать.

– Ну вот. Что скажете? Конечно, она немного грубовата.

Волнуясь, Дэн Менцис отступил, и Флавия взяла икону в руки.

– Лицо получилось, – нервно заметил он, явно напрашиваясь на комплимент.

Флавия внимательно изучила лицо.

– Правда, некоторые царапины и потертости не идеальны, – добавил он.

Флавия немедленно переключила внимание на указанные недостатки.

– Зато фоном я очень доволен. Очень. Конечно, если бы мне дали побольше времени…

Флавия отложила картину и кивнула.

– По-моему, работа великолепная, – сказала она наконец. – Намного лучше, чем я ожидала.

– Правда? Вы правда так думаете? – благодарно воскликнул Менцис. – Но она действительно хороша. Немногие справились бы с ней, тем более за такой короткий срок. Какой-нибудь Донофрио все еще выбирал бы доску.

– Мы сделали правильный выбор, – заверила его Флавия. – Я довольна. Меня смущает только одно – запах свежей краски. С этим можно что-нибудь сделать? Конечно, это не столь важно: Мэри Верней знает, что вы работали с картиной. И все же запах слишком сильный. Вдруг у нее появятся подозрения и она начнет рассматривать ее более внимательно?

– Сколько у нас еще времени?

Флавия посмотрела на часы:

– Максимум пятнадцать минут.

Менцис секунду подумал.

– Микроволновка, – сказал он.

– Простите?

– Она закрепит краску.

– Я не совсем понимаю.

– Мне нужен плотно закрывающийся контейнер.

Менцис начал носиться по комнате, собирая нужные ингредиенты, потом смешал их в металлической чашке и, установив ее на подставку, зажег под ней свечу.

– Что это?

– Ладан. Он забивает большинство запахов и окутывает вещь загадочным флером. После этого мы добавим еще два ингредиента, которые при сгорании окончательно уничтожат запах краски.

– Что же это за ингредиенты?

Менцис усмехнулся;

– Грязные шерстяные носки. Этому меня научил старый друг. Десяти минут будет достаточно, чтобы нейтрализовать запах краски. Не навсегда, конечно, но на сегодняшний день хватит. Важно, чтобы носки тлели, но не загорелись. Иначе все пойдет насмарку.

Через пятнадцать минут они открыли микроволновую печь. Оттуда хлынул такой дух, что сразу стало ясно: для приготовления пищи она больше непригодна. Флавия махнула на это рукой: если дело выгорит, расходы окупятся; если же нет – компенсация за микроволновку окажется сущей безделицей по сравнению с тем, что ее ожидает. В настоящий момент цель была достигнута: запах свежей краски исчез.

– Хорошо, – сказала Флавия. – Теперь мне надо уходить. Вскоре к вам придет женщина лет пятидесяти. Она скажет, что работает в полиции и пришла забрать икону. Вы согласны подыграть нам?

– Ну конечно, – без колебаний согласился реставратор. После того как Флавия похвалила его работу, он проникся к ней теплым чувством. – Нет проблем.

Флавия ушла. Через несколько минут ей позвонил Паоло. «Миссис Верней вышла из гостиницы», – доложил он. «Ну, началось», – подумала Флавия.

Отец Жан и отец Ксавье сидели друг против друга в больничной палате и не знали, что сказать. Отец Ксавье казался углубленным в свои мысли, отец Жан пребывал в состоянии сильного душевного волнения. Ему требовалось время, чтобы осознать невообразимое: глава ордена совершил… да, аморальный поступок, иначе не скажешь. Отец Ксавье пренебрег решением совета ордена. Немыслимо. Неслыханно. Особенно неприятно было то, что отец Ксавье рассказал всю правду именно ему – человеку, который был просто обязан предпринять в связи с этим какие-то меры.

В принципе он должен был обрадоваться возможности прекратить реформистскую деятельность отца Ксавье. Но радости он не испытывал. И дело, разумеется, было не в тайне исповеди; в последние дни он много думал, в корне пересмотрел свои взгляды и беспощадно осудил себя. Если бы отец Ксавье признался ему несколько дней назад, все было бы по-другому. Теперь же отец Жан чувствовал, что сам должен принести извинения, а не наоборот. Вместо того чтобы признать авторитет отца Ксавье, он всячески пытался подорвать его. Он сам поставил его в безвыходное положение и несет точно такую же ответственность.

– Можешь не сомневаться: я сложу с себя обязанности главы ордена, – сказал отец Ксавье, нарушив молчание. – Уверен, тебя выберут на этот пост абсолютным большинством. Возможно, это и к лучшему.

– Ты, может быть, удивишься, но я умоляю тебя подумать, – тихо ответил отец Жан. – Конечно, вся эта история очень неприятна, но я не думаю, что тебе следует покидать пост. Я виноват не меньше тебя – я должен был оказать тебе поддержку и не сделал этого. И я готов во всеуслышание сказать об этом на совете.

Отец Ксавье удивленно поднял голову: он не ожидал таких слов от своего ярого противника.

– Ты очень добр, Жан. Но не стоит. Моя ошибка слишком велика, и рано или поздно она станет известна за пределами монастыря. Я не хочу бросать тень на весь орден, оставаясь на посту. К тому же мои раны еще не скоро заживут.

– Доктора говорят, ты полностью восстановишься.

– Когда-нибудь, вероятно. Надеюсь. Но на это уйдет несколько месяцев, и все это время я буду не в состоянии исполнять свои обязанности. Будет лучше, если я уйду. Мое место должен занять ты, Жан.

Отец Жан покачал головой.

– Раньше я ухватился бы за эту возможность обеими руками, – с легкой улыбкой ответил он. – Но после долгих размышлений я пришел к заключению, что не гожусь на роль лидера. Я слишком стар и консервативен. Если мы изберем на пост правильного человека, это станет поворотным моментом в развитии нашего ордена. Мы придем к великим свершениям.

– Мы? – спросил отец Ксавье. – Мы? У меня такое ощущение, что ты не имеешь в виду совет ордена, когда говоришь «мы».

– Я говорю о нас с тобой. Если мы вдвоем придем к согласию и выдвинем общую кандидатуру на совете, братья проголосуют за нее единогласно. Ты понимаешь это не хуже меня.

– Если мы придем к согласию. Кого ты предлагаешь?

Отец Жан покачал головой и придвинул свой стул ближе к кровати.

– Как насчет отца Бертрана? – спросил он. – Он хороший администратор и не имеет политических пристрастий.

– Он так прикипел к своей больнице в Болгарии, что его оттуда не вытащить никакими силами. Он, конечно, хороший человек, но для нас не подходит. Я думаю, может, отец Люк?

Отец Жан рассмеялся:

– О нет! Святой человек, с этим не поспоришь, но, на мой взгляд, слишком уж радикальный. Он заставит нас истязать себя розгами по ночам. Нет, избави нас Боже от отца Люка.

– Марк?

– Слишком стар.

– Он моложе меня.

– Все равно слишком старый.

– Франсуа?

– Он никудышный администратор. С ним мы разоримся уже через год. А учитывая наше теперешнее положение…

Повисла пауза.

– Не так-то это легко, верно? – сказал отец Ксавье.

– Нам нужен кто-то совершенно новый, человек, не связанный ни с какими фракциями и способный привнести свежие идеи. Все, кого мы обсуждали, не годятся. Мы знаем, чего от них ожидать. Нужен кто-то со стороны, кто-то вроде отца Поля.

Это имя вырвалось у него непроизвольно, но, прозвучав, оно крепко засело у него в голове и уже не отпускало.

– Ему всего тридцать лет, – возразил отец Ксавье. – У него нет административного опыта, он не успел нажить сторонников в ордене, не стремится к высоким постам и к тому же африканец.

– Все так, – подтвердил отец Жан, но идея выбрать отца Поля уже завладела им, и он был не в силах от нее отказаться. – Он не реформатор и в то же время не традиционалист. Приверженцы реформ проголосуют за него, потому что он поддерживает идею миссионерства. А традиционалистам должна импонировать его искренняя и глубокая вера; я бы даже сказал, что отец Поль – единственный истинно верующий в нашем ордене в самом высоком смысле этого слова. Во всяком случае, когда он находится здесь, а не у себя в Африке. Бог его знает, каков он там. И я считаю его хорошим человеком, Ксавье. А это немало.

– Я знаю. Ведь это отец Чарлз разыскал его и привел к нам? Я тогда сомневался, что из него может выйти что-нибудь путное, но постепенно привязался к нему и даже полюбил.

– Меня смущает только одно: что скажут люди? – задумался отец Жан. – Африканец? Самый молодой за всю историю ордена?

– Может быть, настало время забыть о предрассудках? И кроме того, Жан, друг мой, мне не хочется показаться тебе слишком прагматичным, но подумай, как о нас повсюду заговорят! Сколько молодежи захочет вступить в наш орден!

– Но в принципе как ты считаешь: он годится для этой должности? Лично я в него верю. По-моему, он подходит как никто другой. У него есть важнейшие качества: цельность и верность. И здравый смысл.

Ксавье удовлетворенно сложил руки на животе.

– Он прекрасно подходит на эту должность, – с окончательной убежденностью заключил он. – Тем более если мы выразим ему свою поддержку.

– Так ты поддержишь его кандидатуру? – спросил отец Жан, понимая, что в эту минуту его безумная идея начинает обретать реальные черты. – Ты дашь ему рекомендацию?

Отец Ксавье задержался с ответом лишь на долю секунды.

– От всего сердца, – сказал он.

– Ну тогда и я тоже.

Отец Ксавье радостно засмеялся, впервые за много дней.

– Итак, у нас появился новый лидер. Нам нужно составить меморандум для совета ордена. Я бы предпочел сделать это как можно быстрее. Прямо сегодня. Мое собственное заявление об уходе с поста и наше общее пожелание избрать отца Поля. После твоего ухода я сделаю еще несколько телефонных звонков, но вести собрание придется тебе. Главное, чтобы отец Поль не отказался от предложенной ему чести.

Жан покачал головой:

– Я считаю, лучше не говорить ему заранее. Иначе он точно откажется. А если предложение прозвучит неожиданно на собрании и все быстро проголосуют, тогда… тогда у него просто не останется выбора.

Ксавье откинулся на подушки.

– Бог мой, Жан, Бог мой. Это будет такой щелчок по носу иезуитам!

Отец Жан встал с таким ощущением, словно гора свалилась с плеч. Слегка прослезившись, он похлопал отца Ксавье по руке, потом с чувством потряс ее.

– Я так рад, – сказал он. – И знаешь, мне кажется, нами руководил кто-то свыше.

 

Глава 17

Менцис сидел на диване, любуясь делом своих рук. Он был эгоистом во всем, кроме того, что касалось его работы; тут он был чрезвычайно самокритичен – но, разумеется, лишь наедине с собой.

Менцис встал, взял икону в руки, повертел ее и так и этак, провел по ней пальцем, еще раз критически всмотрелся и вновь остался доволен. Можно ли назвать ее совершенством? – думал он, аккуратно заворачивая ее в чистую тряпочку. Нет. Есть ли у нее недостатки? – снова спросил он себя, обернув ее газетой и стянув резинкой. Конечно, хотя он и сам заметил их не сразу. Заметят ли их другие? Он задумался. Нет, не заметят, решительно постановил он. Работа очень приличная, а учитывая обстоятельства, можно сказать – блестящая.

Он все еще поздравлял себя с удачей, когда в дверь позвонила Мэри Верней. Она сказала, что работает в полиции и пришла забрать икону, принадлежащую монастырю Сан-Джованни. «Интересно, заметит она подмену?» – волнуясь, подумал он.

– Я думаю, вам лучше взглянуть на нее, – озабоченно сказал он, вручая ей старательно упакованную икону. – Я не хочу, чтобы вы повредили ее и потом сказали, что так и было.

– Я уверена, ничего подобного не случится.

– Я настаиваю, – заявил Менцис. – И хочу получить расписку.

– Хорошо.

Мэри тяжело вздохнула и начала разворачивать газеты.

– Отлично, – сказала она, бросив на картину беглый взгляд.

– Нет, вы рассмотрите ее как следует, – потребовал Менцис.

Она еще раз оглядела картину.

– По-моему, все нормально. Вы уже работали над ней?

– Да, немного. Я только начал.

– У вас еще будет возможность закончить работу.

– Вы подтверждаете, что я отдал вам икону целой и невредимой?

– О да, конечно. А теперь мне нужно идти. Я опаздываю.

– А моя расписка?..

С трудом скрывая раздражение, Мэри отложила икону в сторону и торопливо написала расписку. «Получила от синьора Д. Менциса одну икону с изображением Мадонны – собственность монастыря Сан-Джованни». Менцис забрал расписку и, улыбаясь, прочитал. Сертификат качества, подумал он. Будет забавно продемонстрировать ее друзьям.

– Ну все, я ухожу.

– Чудесно. Берегите ее. От нее и так уже столько хлопот.

– Можно подумать, я не знаю.

С иконой под мышкой Мэри вышла из здания и, пройдя несколько шагов до угла, повернула налево.

Мужчина, сидевший в кафе на той же улице, заметил, как она выходила, и схватился за телефон.

– Можешь добавить к списку ее преступлений, что она выдавала себя за сотрудника полиции, – тихо сказал он. – Она вышла и направляется к Кампо-дей-Фьори. Я иду за ней.

Мэри Верней взяла такси на стоянке возле церкви Святого Андрея. На рынке было еще полно народу, но пик наплыва уже прошел, и ей не пришлось стоять на виду у всех с краденой вещью под мышкой слишком долго. Когда подошла ее очередь, она села в машину и первым делом дала водителю сто тысяч лир.

– Слушай меня внимательно, – сказала она. – Поездка будет необычной. Я хочу, чтобы ты в точности выполнил мои указания. Если ничего не перепутаешь, получишь еще столько же. Ну что, едем?

Шофер – молодой парень с недобрым прищуром и сатанинской улыбкой – жутко осклабился.

– В том случае, если вы не собираетесь никого пристрелить.

– А ты что – против?

– Это будет стоить вдвое дороже.

– Кажется, я села туда, куда надо. Значит, так: я хочу, чтобы ровно в три часа ты двигался на юг по Лунготевере Марцио к перекрестку на площади Умберто. В пятидесяти метрах от нее находится автобусная остановка. Там должен стоять мужчина. Запоминаешь?

Водитель кивнул.

– Там ты перестроишься в крайний правый ряд и притормозишь. Как только я скажу остановиться, ты остановишься; как только я скажу ехать, ты должен моментально тронуться с места. Дальше разберемся по ситуации. Ну как, все ясно?

– Один вопрос, – ответил парень, и Мэри вдруг уловила сильный сицилийский акцент.

– Да?

– Это Ланготвере… или как вы назвали…

– О Боже! – пробормотала она. – У тебя есть карта?

Через пять минут они тронулись в путь. В одной руке Мэри сжимала карту, в другой – сумку с иконой. Она благодарила Господа за то, что ехать им было недалеко, иначе в таком плотном потоке машин они ни за что не успели бы вовремя. Таксист проехал по виа делла Скрофа, потом обогнул Порто-Рипетта и снова вырулил на юг. Сердце Мэри начало гулко стучать. Она вытащила икону из сумки и положила на колени.

– Перестраивайся ближе к тротуару, – скомандовала она, заметив, что транспортный поток замедлился еще больше. – Так, теперь притормаживай.

Микис стоял у автобусной остановки.

– Стоп.

Таксист затормозил, и Мэри поднесла икону к окну. Микис смотрел на икону, Мэри смотрела на Микиса. Это длилось примерно десять секунд, затем он кивнул и сделал шаг вперед. Потом опустил руку в карман.

– Едем! Быстро! – вскричала Мэри. – Выбираемся отсюда.

Шофер, радуясь приключению, вдавил педаль акселератора, и машина рванулась вперед. Выбраться было не так-то просто: со всех сторон их окружали машины, в двадцати метрах от них горел красный светофор и, мало того, – дорогу перегородили два здоровенных грузовика.

– Едем, едем! – кричала Мэри. – Делай что хочешь – только не останавливайся!

Таксист не нуждался в понуканиях. Он въехал на бордюр, нажал на гудок и погнал машину по тротуару, вынуждая пешеходов прижиматься к краям. Доехав до пешеходного перехода, он выехал на противоположную сторону дороги, чуть не сбив туриста, и с такой скоростью пересек перекресток, что лишь по чистой случайности ни с кем не столкнулся. С этого места он помчался, набирая скорость, к пьяцца Навона и оттуда свернул на старинную, мощенную булыжником улочку.

– Вы так кого-нибудь убьете! – прокричала Мэри, когда он снова чуть не наехал на пожилую туристку с мороженым.

Ответа не последовало. Сицилиец продолжал гнать машину как профессиональный гонщик. Потом вдруг резко снизил скорость и въехал в гараж, расположенный на первом этаже старинного здания.

Двигатель умолк, и несколько секунд они сидели в полной тишине. Мэри дрожала от ужаса.

– Где мы?

– В гараже моего шурина.

Он вышел из машины и закрыл большие старинные ворота, внезапно отрезав доступ солнечному свету. Маленькая лампочка, которую он включил, не справлялась со своей задачей. Мэри несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь прийти в себя, потом порылась в сумке и вытащила сигарету. Дрожащими руками она прикурила и затянулась.

– Спасибо, – поблагодарила она водителя. – Это была изумительная работа.

Парень усмехнулся:

– В Палермо все так ездят.

– Вот. – Она вручила ему пачку банкнот. – Еще сто тысяч, как я обещала. И еще двести за то, что ты никогда меня не видел. В случае чего – ты меня не знаешь.

Он спрятал деньги в карман.

– Спасибо. Если захотите еще куда-нибудь прокатиться…

– Да.

– …ко мне больше не обращайтесь.

Мэри кивнула, затушила недокуренную сигарету и выбралась из машины. Завернув икону в газету, она снова убрала ее в сумку и спросила:

– Далеко отсюда до виа дей Коронари?

Парень взял с шаткого столика бутылку и налил себе воды.

– Вам туда, – махнул он рукой.

Мэри вышла из гаража и вновь очутилась под лучами яркого римского солнца.

На параллельной улице в пятистах метрах от нее, затертый грузовиками и легковушками, Паоло рыдал от бессилия и унижения. Такси, в котором сидела Мэри, умчалось, нарушив все мыслимые правила. Следовать за ним было сущим безумием – Паоло не был самоубийцей. Он замолотил кулаками по приборной доске, потом взял телефонную трубку и вяло сказал в нее:

– Упустил.

– О Боже! – с упавшим сердцем простонала Флавия. – Паоло, ты не мог… Скажи, что ты меня разыгрываешь.

– Извини. Какие будут указания?

– Ты не думал о самоубийстве?

– Послушай, я не играю в такие игры, – разъяренно сказала Мэри. Она уже успела выпить, успокоиться и сейчас звонила Микису из бара. – Мы заключили сделку. Ты ничего не добьешься, если будешь размахивать «пушкой».

– Я не размахивал «пушкой», – ответил Харанис на другом конце провода.

– Ну конечно.

– Я не размахивал «пушкой», – повторил он. – Какой смысл мне тебя убивать? Ты же сама это сказала. Так что не устраивай истерик. Я хочу получить картину и убраться отсюда.

– Ты видел икону?

– Да.

– Тебя все устраивает?

– Пока да. Мне нужно рассмотреть ее как следует. Через пятнадцать минут тебе позвонят. Я перезвоню тебе через полчаса, и ты скажешь мне, где взять икону. Берегись, если попытаешься меня обмануть.

Сейчас он ее не запугивал, он говорил серьезно. Мэри Верней взглянула на часы: она чувствовала, что в эти пятнадцать минут должно решиться очень многое. О Боже, почему у нее нет никаких запасных вариантов?! Если что-нибудь пойдет не так…

Мэри снова посмотрела на часы. Тринадцать минут. Она закурила – в ее возрасте это уже не имело значения – и начала прикидывать, где может произойти сбой.

Зазвонил телефон. Она схватила трубку, чуть не потеряв равновесие.

– Она на свободе. – Раздался щелчок, затем послышались короткие гудки.

Мэри набрала номер своей невестки, запуталась, набрала снова, снова ошиблась и лишь на третий раз дозвонилась.

– Привет, бабуль, – послышался звонкий детский голос, и из глаз Мэри брызнули слезы. Услышав этот голос, она поняла, что победила. Она сделала все, что наметила. Пробормотав в ответ приветствие, она сказала, что сейчас у нее нет времени с ней поболтать.

– А мама дома?

Трубку взяла невестка. Мэри не дала ей заговорить: та всегда болтала слишком много, и если уж раскрывала рот, остановить ее было нелегко.

– Как Луиза?

– Нормально. Я не знаю, что произошло…

– Я расскажу тебе позже. Бери Луизу, сажай ее в машину и увози.

– Куда?

– Куда угодно. Нет. В полицию. Поезжайте в ближайший полицейский участок. Задержитесь там как можно дольше – скажи, что у тебя пропала собака или что-нибудь в этом роде. Я сообщу тебе, когда все закончится.

– А что должно закончиться?

– Просто сделай, как я говорю, дорогая. Это всего час, не более.

Мэри отключилась и посмотрела на сверток с иконой. Теперь ей нужно отвезти ее на место. Тяжело вздохнув, она приступила к выполнению последней стадии своего задания.

Выслушав отчаянное объяснение Паоло, как он потерял в потоке движения Мэри Верней, Флавия швырнула трубку через всю комнату. Конечно, риск, что что-нибудь пойдет не так, есть всегда. Но совершить такой грубый промах в самом начале? Паоло, коренной житель, изучивший улицы Рима вдоль и поперек, славился своей сумасшедшей ездой и пренебрежением к правилам. Флавия была уверена: кто-кто, а уж Паоло не упустит иностранку, едва знакомую с городом.

И вот пожалуйста. Теперь им ничего не остается, кроме как сидеть и ждать, когда кто-нибудь из преступной компании соберется выехать из страны. Какое разочарование! Какой стыд! Какое унижение! Какая глупость!

Флавия мерила шагами комнату, не потому что так легче думалось – думалось лучше в горизонтальном положении, а потому что ходьба давала слабую иллюзию хоть какого-то действия.

Стоп. Где-то должна состояться передача картины. Они хотят сделать это без свидетелей, иначе Мэри отдала бы ее на остановке. Вместо этого она медленно проехала мимо Хараниса, а потом так резко укатила, что даже Паоло ее потерял. Значит, Мэри не доверяет греку. Он убедился, что икона у нее, и теперь, видимо, должен предпринять какие-то действия, после чего Мэри отдаст ему ее.

Только где это будет происходить?

Флавия зашла в соседнюю комнату, где сидела Джулия в ожидании дальнейших инструкций.

– Дай мне свои записи, – попросила Флавия. – Рапорты за те дни, когда ты сопровождала миссис Верней.

Девушка открыла ящик стола и вытащила стопку бумаги.

– Куда она ходила? Я не имею в виду магазины, музеи и тому подобное. Куда еще она ходила?

Джулия пожала плечами:

– К торговцам картинами. Мы обошли чуть ли не все галереи на виа дей Коронари. Потом она потащила меня гулять. Сказала, что всегда проходит не меньше четырех-пяти километров в день.

– И где вы гуляли?

– Мы прошли вниз по виа Корсо, потом пересекли Кампо-дей-Фьори и мост Систо. Зашли попить кофе в заведение, расположенное напротив Санта-Марии в Трастевере. Потом пошли посмотреть часовню Браманте в соборе Святого Петра, затем дошли до Джаниколо и оттуда любовались заходом солнца. Там миссис Верней взяла такси, и мы вернулись в гостиницу. Я была без сил, но ее это абсолютно не волновало.

– Она не делала чего-нибудь необычного? Тебе не показалось, что в какой-то момент она насторожилась? Может быть, что-то проверяла? Или сказала?

– Да мы все время болтали. Она очень интересная особа. Но она не говорила ничего такого, что могло бы мне запомниться.

– Постарайся вспомнить. Она должна передать икону Харанису. Нам нужно вычислить, где это произойдет. Подумай: тихое место, где нет посторонних, куда она может зайти, оставить там икону и сразу уйти? Она не доверяет Харанису, и неудивительно. Он до смерти запугал ее. Думай, Джулия: где у нас тихое место с хорошей транспортной развязкой?

– В Риме? – спросила девушка. – Нигде. А почему бы ей не передать икону через посредника, если она боится приближаться к этому человеку?

– Предложи кандидатуру посредника.

– Ну, например, кто-нибудь из галерейщиков.

Флавия остановила на ней застывший взгляд. Возможно, у девушки все-таки есть будущее в полиции.

– К кому, ты говоришь, она заходила?

Джулия передала ей список. Флавия быстро просмотрела его.

– Она представляла меня им как свою племянницу, – добавила Джулия.

– Она была с ними знакома?

– О да. Все они приветствовали ее очень тепло. Некоторые вели себя осторожно, но тем не менее проявляли гостеприимство.

– И этот тоже? – Флавия ткнула пальцем в середину списка.

– Да, и он тоже.

От радости Флавия чуть не расцеловала ее.

– Да, – возбужденно воскликнула она, – да, да! Это он. Это должен быть он.

– Почему?

– Потому что ты говоришь, что они прекрасно знакомы, а он уверял меня, что впервые слышит ее имя. Ну, старина Джузеппе Бартоло, теперь я сцапаю вас обоих. Собирайся. Быстро. У нас нет времени.

Флавия позвонила Паоло и велела всем мчаться в галерею Бартоло, но к тому моменту, когда они с Джулией пересекли пьяцца Навона и спустились вниз по виа дей Коронари, она поняла, что раньше их туда вряд ли кто-нибудь доберется. Начинался час пик, а все ее коллеги находились слишком далеко от места, чтобы добраться пешком или даже бегом. Джулия – единственная ее подмога. Флавия с трудом представляла себе свои дальнейшие действия. Что делать? Оставаться на улице и ждать? А если окажется, что она не ошиблась в своих предположениях? Флавия ужасно не любила применять оружие и была никудышным стрелком. Джулия, наверное, тоже проходила курс по стрельбе, но практикантам оружие не полагается. И правда, что делать, если Харанис откажется ей подчиниться и следовать в участок?

На бегу трудно сосредоточиться на проблеме. Пока главной ее задачей было успеть к началу событий. Это единственный шанс поймать Хараниса с поличным, и она его не упустит. Только бы ее догадка оказалась верна. А что, если в этот самый момент Мэри Верней передает икону где-нибудь совсем в другом месте, а не в галерее Бартоло? Ну что ж, тогда ничего не поделаешь. А вот уже и галерея.

Флавия замедлила шаг, подождала Джулию и нерешительно остановилась, переводя дыхание.

– Что мы теперь будем делать?

– Ждать. И надеяться.

Флавия огляделась.

– Наверное, лучше сесть, чтобы не вызывать подозрений.

Неподалеку находилось уличное кафе. Они выбрали столик, откуда хорошо просматривались галерея и улица.

– А если она войдет в здание с другой стороны? – спросила Джулия.

– С другой стороны входа нет, это я знаю точно.

Девушки заказали по бутылке воды. Потом Флавия открыла сумку и с опаской притронулась к пистолету. Порывшись, нашла мешочек, в котором хранила пули. Она принципиально не носила заряженный пистолет, хотя инструкция обязывала ее к этому. И никогда не говорила, что может выстрелить в любой момент.

Джулия с тревогой наблюдала, как ее начальница неловко заряжает пистолет.

– Нормально, – мрачно сказала Флавия. – В прошлый раз, когда мне пришлось стрелять, я чуть не убила Джонатана.

Практикантка жалко улыбнулась.

– А как мы узнаем, что он еще не приходил? – спросила она.

Хороший вопрос. Флавия подняла голову, размышляя, потом нахмурилась и сказала:

– Узнаем, потому что я вижу, как он спускается по улице к галерее.

Она кивнула в направлении пьяцца Навона, и Джулия обернулась, чтобы взглянуть на человека, которого до сих пор видела лишь на размытой большим увеличением фотографии. Это был высокий и довольно красивый, несмотря на намечающееся брюшко, мужчина. Вид у него был очень деловой. Джулия с первого взгляда поняла, что он не из тех, кого можно взять на простой испуг.

– Я думаю, нам нужно наброситься на него сзади, когда он будет выходить из галереи, – сказала Флавия. – Тогда у него будет только одна свободная рука – в другой он будет держать икону. Надеюсь, вдвоем нам удастся повалить его на землю. К тому же, заполучив икону, он должен немного расслабиться.

Джулия напряженно кивнула.

– Волнуешься?

Девушка снова кивнула.

– Не ты одна. Пошли, – скомандовала Флавия, выкладывая на столик банкноту. Микис вошел в галерею. – Расстановка следующая: ты встаешь с одной стороны двери, я – с другой.

Они поспешили к галерее, изо всех сил стараясь походить на покупательниц, озабоченных покупкой подарка к дню рождения любимой тетушки.

Флавия взмокла от волнения и заметила, что Джулия дрожит. Только бы она не сплоховала в самый ответственный момент. Если они навалятся на Хараниса одновременно, у них есть шанс справиться с ним. Но если Джулия промедлит, могут возникнуть большие проблемы.

Они заняли свои места, и Флавия посмотрела на часы, изображая девушку, поджидающую возлюбленного. Джулия сконцентрировала внимание на машине с красным верхом, где сидели два молодых парня и слушали музыку, включив ее на полную громкость. Парни посматривали по сторонам, явно пытаясь привлечь к себе внимание и вызвать враждебность окружающих. «Только не вздумайте подходить к ним и просить убавить громкость, – мысленно взмолилась Флавия. – Пожалуйста».

Улица была полна народу; туристы гуляли, обнявшись или под ручку, наслаждались теплом и солнцем. Нормальные мирные люди, ведущие нормальный мирный образ жизни. Но куда же подевались ее работнички? Ни Паоло, никого…

И в ту же секунду она поняла, что ждать подмогу уже поздно. Дверь распахнулась, и вышел Харанис со свертком под мышкой. Он огляделся по сторонам. Флавия проверила в кармане оружие. Юнцы в машине врубили музыку еще громче, затрясли головами и забарабанили по дверцам машины, отбивая такт. Джулия, решительно сжав губы, посмотрела на Флавию, ожидая сигнала.

Та кивнула, кинулась вперед, схватила Хараниса за руку и с облегчением увидела, что Джулия сделала то же самое.

– Вы арестованы!

Она почувствовала, как Харанис напряг мышцы. Неожиданное движение и крик у дверей галереи привлекли внимание парней, сидевших в машине, и проходящих мимо туристов. Один из парней вышел из машины посмотреть, что происходит. Харанис выронил икону и начал выкручиваться.

В тот момент, когда он напряг все силы и ему оставалось сделать последнее движение, чтобы освободиться, парень подошел совсем близко.

– Помогите! – крикнула ему Флавия.

Он посмотрел ей прямо в глаза, потом как-то странно улыбнулся.

Шума почти не было – его заглушила какофония звуков, несущихся от машины, но Харанис рванулся из рук Джулии с удвоенной силой и упал на мостовую. Молодой человек спокойно подобрал сверток, вернулся к машине, сел, и машина с визгом умчалась прочь. На все ушло не более семи секунд. Не было криков и разбегающихся в ужасе пешеходов. Все произошло так быстро, чисто и гладко, что никто ничего не заметил. До тех пор, пока вокруг тела Хараниса не образовалась большая лужа крови.

Флавия пришла в себя первой. Джулия рассматривала свое платье, на котором расползалось красное пятно.

– Вызови полицию, – велела Флавия подчиненной, видя, что та не ранена. – Быстро.

Сама она наклонилась к Харанису прощупать пульс. Бесполезно. Вокруг них начала собираться толпа, и ей следовало попросить их держаться подальше. Но она не могла. Она села рядом с телом и тупо уставилась в пространство. Она не понимала, что произошло.

Совсем рядом находился человек, который мог бы многое объяснить ей. Позади толпы стоял невысокий седой мужчина с грозно нахмуренными бровями и с каменным лицом наблюдал за происходящим. С того момента как он встретился с Мэри, ему пришлось немало потрудиться. В первую очередь он позаботился о безопасности Мэри – каждый ее шаг был под контролем. Когда она назвала ему место, где оставит для Микиса икону, он отдал соответствующие распоряжения своим людям. Он считал личным долгом прийти на казнь. На протяжении долгой и бурной жизни он часто бывал безжалостным и жестоким, но он никогда не был трусом и не уходил от ответственности за содеянное. Он всегда исправлял свои ошибки и сейчас исправил самую большую из них. Убедившись, что дело сделано, старик развернулся и зашагал по каменной мостовой к своему лимузину.

– В аэропорт, – сказал он шоферу.

 

Глава 18

Аргайл в это время находился в монастыре. Здесь сегодня никого не убивали, но обстановка тоже была далека от спокойной. Он еще не знал о намечающемся взлете отца Поля, как не знал этого и сам отец Поль, который ушел на собрание, полный надежд, что его вопрос о возвращении в Африку будет наконец-то рассмотрен и решен положительно. Ему так хотелось домой.

Беспокойство Аргайла было связано со старыми рукописными документами, которые он пытался перевести на итальянский. Процесс был долгим и мучительным, за каждым словом приходилось лезть в огромный словарь древнегреческого языка, заимствованный им в библиотеке. Если все сказанное отцом Чарлзом в тот день было правдой, а не фантазией ослабевшего ума, то в этой подшивке явно не хватало некоторых бумаг. Теперь, когда общая картина стала ему ясна, это уже не имело решающего значения, однако было бы неплохо найти прямые доказательства того, что под именем брата Ангелуса скрывался византийский император.

Занятие было настолько утомительным, что Аргайл то и дело устраивал перекуры; они становились все более частыми и продолжительными. Он подходил к окну и, не прекращая размышлений, смотрел во двор. От усталости мысли его стали путаться и через некоторое время приняли совсем иное направление. Особенно его занимала одна мысль.

Он заметил странную деталь, на которую другие, насколько он знал, почему-то до сих пор не обратили внимания. Они словно напрочь забыли о ней. Кто ударил по голове отца Ксавье, если все прежние подозреваемые отпали? Если водители грузовиков не видели, чтобы из церкви выходил кто-то, кроме миссис Верней и Буркхардта, значит, икона осталась в монастыре.

Немного поразмыслив над этим, он вдруг вспомнил, что в тот день делал покупки. Интересно, в какой связи он об этом вспомнил? Может быть, потому, что сегодня снова его очередь идти в магазин? Ах да – у Буркхардта была сумка, но слишком маленькая, чтобы унести в ней икону. Должно быть, там были деньги.

Если отец Ксавье пришел в церковь раньше Буркхардта, он мог открыть дверь заранее. После этого кто-то ударил его по голове. Потом явился Буркхардт и ушел несолоно хлебавши. Значит, икона исчезла до того, как дверь заперли снова, и не могла… Есть в этом резон? Есть, подумал он. Есть.

Джонатан встал. Человек не в силах одолеть столько греческих слов за один день; во всяком случае, для него две строчки были пределом. Лучше еще раз сходить к отцу Чарлзу. Будем надеяться, что сегодня болезнь отступила. А если нет, что он расскажет на этот раз? Про затонувшую Атлантиду? Или про сокровища тамплиеров? Как бы там ни было, он пока единственный, кто может ему помочь. Монахи еще утром с серьезнейшими лицами собрались в библиотеке и до сих пор не выходили.

Отец Чарлз встретил гостя в отличной форме и даже выразил удовольствие в связи с его приходом. С легкой улыбкой он взял протянутую ему рукопись.

– Разве в английских школах больше не изучают греческий? – удивленно спросил он.

– Только самые азы, – объяснил Аргайл.

– Понятно. И как далеко вы продвинулись?

Это уже напоминало экзамен. Поскольку старик явно не помнил того, что наговорил ему в прошлый раз, Аргайл вкратце изложил ему суть их предыдущей беседы.

– На первый взгляд это кажется невероятным, но я предположил, что брат Ангелус занимал высокое положение в Византийской империи. Видимо, это он привез с собой икону.

Глаза отца Чарлза блеснули.

– Очень хорошо, сэр. Очень хорошо. Я впечатлен. Брат Ангелус действительно занимал высокое положение, но личность его неизвестна.

– Разве?

Старик кивнул:

– Его имя всегда хранилось в строгом секрете.

– Это был император.

Отец Чарлз изогнул бровь:

– Что заставляет вас так думать? Доказательств подобной версии не существует.

– Доказательства есть. Вы на них сидите. Вы забрали их из папки и спрятали у себя.

– Бог мой, до чего ж вы догадливы, – сказал старик в замешательстве. – Не представляю, как вы до этого додумались.

Аргайл предпочел не говорить ему правды.

– Ну что ж, вы правы. Это был император.

– Зачем вы это скрываете?

– Чтобы уберечь память о нем от таких, как вы. От тех, кто всюду сует свой нос. Правда разрушит легенду, понимаете? Исчезнет образ императора, который встретил свою смерть под стенами Константинополя. Это один из величайших моментов нашей истории. Я всегда так думал. И как печально было бы заменить его рассказом о том, как он бежал из города на корабле, бросив своих соотечественников на растерзание неверным, и спрятался в монастыре.

– Но ведь он бежал не просто так. Он планировал контрнаступление.

– Да, я верю в то, что он хотел этого, но он не сумел осуществить своей мечты. Его главный сторонник, папа Каллист, вскоре умер, а новый папа слишком увлекался искусством, чтобы думать о восстановлении границ христианского мира. Император Константин, между прочим, умер примерно через год после Каллиста. Внезапно.

– Отчего?

– Вечером, после ужина, у него начались сильные боли в животе. Лично я думаю, его отравили. В этом нет ничего удивительного. В папстве было много людей, которые не хотели, чтобы денежки из казны тратились на Крестовые походы. К тому же многие успели наладить связи с турками. Война не входила в интересы ни папства, ни Генуи, ни Венеции. Константин со своей мечтой о Крестовом походе мешал им. Они умертвили его, но память о героизме великого императора продолжает жить.

– А вы поддерживаете эту легенду.

Отец Чарлз кивнул:

– Не подумайте, что я уничтожил доказательства, – я не вандал. Я просто разъединил их и спрятал в надежных местах. Тому, кто вздумает собрать все кусочки воедино, придется потратить на это несколько месяцев, даже если он точно будет знать, где и что искать. Вы, кстати, знаете, о какой иконе идет речь?

– Да, это сама «Одигитрия».

Отец Чарлз одобрительно хмыкнул. «Как странно, – подумал Аргайл. – Я словно разговариваю с другим человеком».

– Должен сказать, полет вашей фантазии меня поражает. Да, вы вновь угадали. Это действительно она. Ее писал сам святой Лука. Император оставил ее в монастыре на попечение своего слуги Грациана и членов его семейства. Он велел следить, чтобы она никогда не покидала стен монастыря до тех пор, пока Константинополь снова не станет христианским. И будь проклят тот, кто нарушит завет императора. Константин поклялся лично наказать того, кто посмеет к ней прикоснуться, и заставил Грациана дать такую же клятву.

И в эту секунду Аргайл словно прозрел. Теперь он в точности знал, как все произошло. Это было настолько ясно и очевидно, что он удивился, как не понял этого раньше.

– Вы ведь, кажется, тоже были в тот день в церкви? – спросил он отца Чарлза. – Когда отца Ксавье ударили по голове?

Старик кивнул:

– Я всегда хожу туда по утрам, когда хорошо себя чувствую. Я прихожу в церковь до того, как встают братья, чтобы побыть там одному. В то утро я чувствовал себя прекрасно.

– Тогда вы должны были видеть, что произошло.

Отец Чарлз улыбнулся и покачал головой:

– Я ничего не видел.

– Неправда.

– Да, – легко согласился он, – неправда.

– Это вы взяли икону?

– Конечно, нет. Я не могу как следует о ней позаботиться.

Аргайл пристально посмотрел на него, и отец Чарлз обвел рукой свою комнату.

– Можете обыскать меня, если хотите.

– Нет, – ответил Джонатан, – этого я делать не буду.

– Она находится в безопасном месте. Там ей никто не причинит вреда. Полиция может прекратить поиски.

Он посмотрел на Аргайла, уверенный, что тот его понял.

Аргайл кивнул:

– Да. Благодарю вас.

В задумчивости Джонатан вышел от отца Чарлза и направился в архив, чтобы привести в порядок бумаги, которые ему больше не понадобятся. Караваджо придется подождать до следующей недели. Спустившись вниз, он встретил отца Поля. Тот стоял в дверях и с несчастным лицом смотрел в одну точку. Аргайлу показалось, что за последние дни отец Поль постарел лет на тридцать.

Он тихонько кашлянул; отец Поль обернулся и посторонился, пропуская его на улицу.

– Не грустите, – сказал Джонатан, огорченный его подавленным видом. – Не может быть, чтобы все было так уж плохо.

– Может, мистер Аргайл, – медленно ответил отец Поль. – Еще как может.

– Они не отпустили вас домой? Жаль, если так.

– Они оставили меня здесь. Навсегда.

– Но в следующем году уж наверняка…

– У нас только что закончилось собрание. Отец Ксавье прислал письменный отказ от поста.

– Разумно с его стороны. Он еще не скоро окончательно встанет на ноги.

– Да. И они выбрали нового главу ордена.

– Ах вот как. И кто же счастливчик? Честно говоря, я ему не завидую.

– Это я.

– О-о!

Аргайл с искренней тревогой заглянул в лицо молодого человека и понял, что его горестный вид не имеет ничего общего с кокетством или желанием скрыть горделивую радость.

– О Господи, представляю, как вы потрясены.

Отец Поль перевел на него печальный взгляд.

– А вы не могли отказаться? Сказали бы, что вы еще слишком молоды.

– Я говорил.

– Неопытны?

– Говорил.

– Сказали бы, что вы женаты, у вас трое детей и вообще вы пьяница.

Отец Поль слабо улыбнулся, но для начала и это было неплохо.

– Такая мысль не приходила мне в голову, хотя любые возражения были бы бесполезны. Видите ли, мы даем обет послушания, и если совет принимает решение, я не могу отказаться.

– На какой срок вас избрали?

– Пожизненно. До тех пор, пока будут силы.

– Тогда вам не повезло. Вы производите впечатление ужасно здорового человека.

Отец Поль печально кивнул.

– Вам так не нравится эта работа?

– Вы даже представить себе не можете, до какой степени, мистер Аргайл. – В глазах его заблестели слезы. – Я хочу домой. Я столько всего хотел сделать. Там меня ждут, а здесь мне не место, каждый новый день в Риме для меня – мука.

– Кто же это сказал, что власть нужно давать только тем людям, которым она не нужна? – Аргайл подумал. – Нет, не вспомню. Знаете, я считаю, что из вас получится очень хороший глава ордена. Возможно, по отношению к вам это было жестоко, но лучшей кандидатуры они найти не могли. Блестящий выбор.

Отец Поль горько усмехнулся:

– Боюсь, вы ошибаетесь.

– Послушайте, – мягко сказал Аргайл, – вы знаете Флавию?

Священник кивнул.

– Недавно ей предложили возглавить управление по борьбе с кражами произведений искусства. Она была в ужасе: ведь я постоянно жалуюсь на ее занятость, а в новой должности она будет еще реже появляться дома. Это огромная ответственность. В случае ошибки ей грозят большие неприятности, не говоря уж о том, что ее всегда будут сравнивать с ее предшественником. Но я уверен: несмотря ни на что, она прекрасно справится.

– Вы думаете, ей следует принять предложение?

– Конечно, иначе она будет несчастна. Она и сама понимает, что справится. И вы тоже знаете про себя, что справитесь. Вам обоим не хватает практики, только и всего. Боттандо знал, что делает, когда предлагал ее кандидатуру. Так же, как знали те, кто предлагал вас.

Отец Поль слабо улыбнулся:

– Вы добрый человек. Но мне придется стать политиком и бухгалтером, а я не хочу.

– Вы можете их нанять. Кстати, зачем вам бухгалтер?

– Как я понял, отец Ксавье вложил деньги в какое-то сомнительное предприятие и все потерял.

– Понятно. И большую сумму?

– Значительную.

– Продайте что-нибудь. Например, Караваджо. Ему в любом случае здесь не место, даже Менцис с этим согласен.

– Учитывая последние события…

– Тут совсем другое дело. Вы свяжетесь с солидной конторой или воспользуетесь услугами надежного посредника. Главное, чтобы у него нашлось просторное помещение для этого произведения. Вы сможете получить за него очень приличные деньги.

– Сколько?

– Это зависит от того, удастся ли доказать авторство Караваджо. Если удастся, вы сможете выручить за него несколько миллионов долларов. Если же нет, он принесет вам как минимум тысяч двести с учетом расходов на выяснение происхождения.

Ему удалось заинтересовать отца Поля, в этом не было никаких сомнений. Однако почти тут же плечи священники снова поникли.

– Деньги нужны нам срочно, мистер Аргайл. В течение ближайшей недели. Мы не успеем продать картину за такой короткий срок.

Аргайл кивнул:

– Боюсь, тут я бессилен. Но если хотите, я могу провести предварительные переговоры с потенциальными покупателями.

– Вы?

– Ах да, я не говорил. Раньше я торговал картинами.

Отец Поль тщательно взвесил все «за» и «против».

– Пожалуй, это можно сделать. Правда, теперь, после кражи иконы, совет будет настроен скептически.

– Да, если бы удалось найти икону…

Отец Поль засмеялся.

– Это было бы чудом.

– «О, маловеры!» – хочется мне воскликнуть всякий раз, когда я вижу священника, – сказал Аргайл. – Нужно верить в чудеса, они иногда происходят.

– Да, только не тогда, когда их ждешь.

– У меня так бывает с такси. Они постоянно попадаются мне на глаза, когда не нужны, и пропадают, как только в них возникает необходимость. Однако это не повод, чтобы отрицать их существование.

– Боюсь, мы не заслужили такой милости.

– А разве чудо нужно заслужить?

– Вы хотите преподать мне урок богословия, мистер Аргайл? – спросил священник, и на губах его заиграла улыбка.

– О нет, я просто хотел напомнить, что никогда не следует отчаиваться. Вы в самом начале пути. А как вы поступите, если икона найдется? Снова попытаетесь ее продать?

Отец Поль энергично замотал головой:

– Нет, она займет свое законное место. И двери в церковь будут открыты для всех желающих.

– Это решение нового главы ордена?

Отец Поль подумал и улыбнулся:

– Да. Почему бы и нет? Это мое первое распоряжение.

– Хорошо. В таком случае не уделите ли вы мне полчаса своего драгоценного времени сегодня вечером? Часов в девять?

Через полчаса Аргайл был уже дома и застал Флавию забившейся в кресло с бутылкой виски. Вид у нее был усталый и мрачный.

– Как дела?

– Хуже не бывает.

– Вам не удалось его сцапать? Сочувствую.

– Мы поймали его.

– Тогда в чем проблема?

– Он мертв. Кто-то застрелил его. Это было ужасно. Киллер сделал это абсолютно хладнокровно, глядя мне прямо в глаза.

– Кто?

Она покачала головой и отхлебнула виски.

– Черт возьми, если бы я знала! Профессиональный убийца. Он действовал спокойно, четко и эффективно. Не спеша подошел и так же не спеша удалился. Даже задержался, чтобы подобрать сверток с иконой. Я чувствовала себя полной идиоткой. Нет, эта работа не для меня. Так завтра и скажу Боттандо. Пусть берут кого-нибудь со стороны. А я не гожусь.

– Ерунда.

– Нет, не ерунда.

– Нет, ерунда. При чем здесь ты? Мало ли почему он его пристрелил? К тебе это не имеет никакого отношения.

– Да, ты еще не знаешь: Мэри Верней тоже смылась.

– Ну и что здесь удивительного? Если бы тебя так же преследовала полиция, ты бы тоже уехала из страны. Это еще не указывает на нее как на воровку, если не брать в расчет фальшивку, которую ты ей подсунула. Попытайся рассуждать как Боттандо. Как бы он поступил на твоем месте?

Она отхлебнула еще и подумала.

– Он постарался бы минимизировать наши просчеты и представить их как достижения. Нападение на отца Ксавье он свалил бы на Хараниса, а убийство самого Хараниса связал бы с наркотиками. Что-нибудь в этом роде. Ну и признал бы, что было бы неплохо все же найти икону.

– Так и сделай, – посоветовал Аргайл, радуясь, что она немного воспрянула духом. – А найти икону я, пожалуй, тебе помогу. Кстати, прежде чем Боттандо выступит с официальным заявлением насчет того, что отец Ксавье пострадал от руки Хараниса, тебе было бы неплохо узнать, как все было на самом деле.

– А ты знаешь?

– Догадался сегодня днем. Ничто так не стимулирует мыслительный процесс, как работа в архиве.

– Ну же, рассказывай.

– Нет.

– Джонатан…

– С одним условием. Вернее, с двумя.

Она вздохнула.

– С какими?

– Во-первых, ты перестанешь молоть чепуху насчет того, что не годишься для этой должности. Ты подходишь для нее, как никто другой.

– Ты же сам говорил, что здравомыслящий человек выбрал бы деньги.

– Заметь – здравомыслящий человек. К тебе это не относится. Я же тебя знаю. И потом: я предпочитаю видеть тебя пусть реже, но счастливой и довольной, чем чаще, но озлобленной и несчастной. Ты превратишься в фурию, если будешь заниматься бессмысленной, на твой взгляд, работой. Ты ненавидишь писанину. Даже заполнение налоговой декларации вызывает у тебя приступ депрессии. Так что оставайся лучше там, где ты есть.

Флавия с нежностью посмотрела на него, потом притянула к себе его голову и поцеловала в макушку.

– Джонатан, какая ты прелесть.

– У меня есть и другие достоинства. Я, например, даю хорошие советы.

– Не уверена, что ты прав.

– Я всегда прав.

– А второе условие?

– Если я когда-нибудь начну жаловаться на свою одинокую жизнь, ты должна отнестись к этому с пониманием и постараться свернуть горы, чтобы побыть со мной вдвоем. Начни прямо сейчас.

– Сейчас?

– Да, я хотел бы уехать с тобой на уик-энд.

– Я не могу… – Она запнулась.

– Подумай хорошенько.

– Хорошо. Мы уедем с тобой на уик-энд.

– Чудесно.

– А теперь говори, где икона. Когда ты об этом догадался?

– Тоже сегодня днем. Это произошло благодаря великолепному сочетанию моих знаний, интеллекта и походов по магазинам. И еще наводке из верного источника.

– Кто же это? – удивилась Флавия.

Аргайл засмеялся.

– Это был Константин XI Палеолог, византийский император, достойнейший из достойных, наместник Бога на грешной земле, преемник Августа и Константина.

Флавия вскинула голову и осуждающе посмотрела на него.

– Джонатан, сейчас не время… Я понимаю, что тебе хочется меня развеселить…

– Я не шучу. У меня состоялась долгая, необычайно увлекательная беседа с греческим императором, который умер полтысячелетия назад. Хочешь услышать всю историю целиком?

Он, конечно, обещал отцу Чарлзу сохранить все в тайне, но маленькое исключение все же можно сделать. Ему хотелось поднять Флавии настроение, к тому же они собирались пожениться, а муж и жена, как известно… и да прилепится жена к мужу своему, и т. д. и т. п. В общем, он не удержался и рассказал Флавии о периодических перевоплощениях отца Чарлза.

– Видимо, он пропустил через себя все, что ему было известно об истории монастыря, и это выразилось в подобном перевоплощении. Я проверял: все сказанное им подтверждается. Я не мог, конечно, проверить абсолютно все факты, поскольку часть документов он спрятал и никому не дает.

– Почему же никто не сказал нам об этом? Я хочу сказать: если он выдает себя за императора, кто-нибудь из братьев должен был предупредить тебя?

– Я думаю, раньше с ним такого не случалось. Видимо, это явилось следствием шока, который он пережил в тот день в церкви. Он священник старой закалки: ходит молиться по ночам и рано утром. В то утро, когда отец Ксавье должен был встретиться с Буркхардтом, отец Чарлз тоже был в церкви. Он сначала отрицал это, а потом сам признался, что сказал неправду.

– Так это он ударил отца Ксавье?

– Нет, он просто видел, как отец Ксавье пришел в церковь, открыл дверь на улицу и вынул икону из оклада.

– Так кто же его ударил?

– Константин поручил икону заботам своего слуги Грациана и велел следить за тем, чтобы она оставалась в монастыре до тех пор, пока Константинополь снова не станет христианским. Нам остается только спросить слугу. Все встанет на свои места, если ты вспомнишь, по каким дням работает местный рынок.

Флавия фыркнула.

– Ты, похоже, сам подвинулся рассудком. При чем здесь рынок?

– Местный рынок работает по средам и пятницам. Икона исчезла в пятницу.

– И что?

Аргайл улыбнулся и бросил ей куртку.

– Догадайся сама. Пойдем прогуляемся – сегодня чудесный вечер.

И в этом она не могла с ним не согласиться. Это был один из тех мягких теплых римских вечеров, когда дневная жара уже спала, а ночной холод еще не успел опуститься на улицы и все вокруг кажется совершенным; когда воздух пронизан золотым сиянием и уже не важно, сколько выхлопов он содержит, и когда даже низкий гул движущегося транспорта и гудок автомобильной сирены вызывают чувство умиротворения и покоя. В ресторанах не хватало свободных мест, и официанты выносили столики на улицу; туристы были довольны, а рестораторы так просто счастливы. Из раскрытых окон доносились разговоры, звон посуды и болтовня телевизора. Мимо проносились подростки на мотороллерах с таким важным видом, словно под ними рычал «харлей-дэвидсон». Люди стояли у стен домов, двигались вверх и вниз по улице, взявшись под ручку и о чем-то переговариваясь. Время от времени слышались громкие приветствия, возвещающие о встрече знакомых.

Несмотря на тяжелый день и на то, что они шли с определенной целью, Флавия тоже подхватила Аргайла под руку и замедлила шаг, отдавшись во власть волшебного римского вечера. В такие вечера все проблемы куда-то уходят и начинают казаться незначительными и шумный загазованный город превращается в самое прекрасное место на земле. Аргайл с Флавией тихо шли по улицам и думали о том, что ни за что на свете не покинут этот город.

Достигнув монастыря, они увидели, что количество народу у церкви несколько возросло, некоторых из них Аргайл уже знал в лицо. Помимо истинно верующих, здесь были влюбленные пары, которым захотелось присоединиться к толпе, а также странствующие студенты, которые решили, что безопаснее всего ночевать в людном месте, и разложили свои спальные мешки. Кто-то – Аргайл подозревал, что владелец кафе напротив – расставил на ступеньках круглые черные масляные лампы, очень похожие на те, которыми освещают места дорожных работ. Дрожащие огоньки ламп отбрасывали мягкие тени, придавая всей сцене загадочность и живописность.

– Напоминает средневековье, вы не находите? – сказал отец Поль. Флавия с Аргайлом разыскали его и вместе с ним вышли на улицу. – С каждым днем их становится все больше. Они приносят записки с молитвами и продукты.

– Продукты?

– Старый обычай, как мне сказали. Он принят у южных народов, но, видимо, сохранился и здесь. Когда вы обращаетесь к святому с просьбой, нужно принести ему что-нибудь взамен. Еду, деньги, иногда даже одежду.

– И что вы делаете с этими продуктами? – спросила Флавия, когда они двинулись дальше.

– Раздаем бедным. А что еще с ними делать? Некоторых братьев шокирует этот обычай, но я не собираюсь его запрещать. Куда мы идем?

– Мы уже пришли. Это здесь, кажется, – ответил Аргайл.

Они отошли от монастыря всего на несколько сотен шагов и теперь остановились у входа в старое обветшалое здание безобразной архитектуры. Домофон не работал, дверь в парадное была открыта и подперта кирпичом. Аргайл прочитал фамилии на табличке домофона.

– Третий этаж, – сказал он.

Лифт тоже давно отслужил свое, и они пошли наверх пешком. Поднявшись на третий этаж, они свернули в длинный узкий коридор и, дойдя до нужной двери, позвонили. На всякий случай Аргайл еще постучал.

В комнате убавили звук телевизора, потом послышался детский плач. Дверь отворилась.

– Здравствуйте, – мягко сказал Аргайл. – Мы пришли за госпожой. Теперь она будет в полной безопасности.

Синьора Грациани кивнула и открыла дверь шире.

– Я так рада. Входите.

Флавия бросила на приятеля недоумевающий взгляд и вошла в комнату. Замыкал шествие бесстрастный отец Поль.

В небольшой гостиной было очень тесно – там с трудом помещались телевизор, белье и дети. Старая потертая мебель, на стенах – распятия и картины на религиозные сюжеты.

На Флавию обстановка произвела удручающее впечатление, но поскольку Аргайл взял инициативу на себя, она с удовольствием отошла в тень. Кроме того, она боялась сказать что-нибудь некстати и испортить все дело.

– А вы уверены, что ей ничто не угрожает? – снова вдруг забеспокоилась синьора Грациани.

– Абсолютно уверен, – ответил Аргайл. – Икона вернется на свое законное место и больше не покинет его. Отец Поль намерен оказывать ей соответствующие ее положению почести. Правда, отец Поль?

Священник кивнул.

– Я так рада, – повторила женщина. – Когда я услышала, что он собирается сделать, я сказала себе: «Нет, это неправильно. Он плохой человек, если решил продать ее».

– Вы подслушали разговор, когда пришли убираться? Правильно?

– Конечно. По средам я всегда прихожу рано, потому что к восьми мне надо быть уже на рынке. Я помолилась и уже взялась за ведро, когда услышала голос отца Чарлза – бедная добрая душа. Он чуть не плакал, умоляя приора не продавать икону. Он сказал, что орден должен охранять ее. Глупо, конечно: все знают, что это она охраняет орден, а не наоборот. Но отец Ксавье сказал: «Слишком поздно». Он так жестоко это сказал и еще назвал отца Чарлза сентиментальным суеверным стариком.

Я стала умолять мою госпожу, чтобы она защитила себя и предложила ей свою помощь. Наша семья на протяжении многих поколений ухаживает за ней. Она повелела мне остановить этого человека. Это она так сказала, понимаете? У меня не было выбора.

Я ударила его щеткой. У меня и мысли не было ранить его, но он вдруг упал и ударился головой о каменные ступеньки. Это не я, понимаете? Сама я ни за что бы его не ударила. Это она. Ее наказание может быть очень суровым. Я вдруг поняла – так ясно, словно кто-то мне это сказал, – что ее нужно спрятать до тех пор, пока опасность не исчезнет.

– И вы забрали ее домой? – спросила Флавия. Синьора Грациани пришла в ужас от такого предположения.

– О нет, она не должна покидать стен монастыря. Я завернула ее в полиэтиленовый пакет и унесла в дворницкую, где хранится инвентарь для уборки. Я спрятала ее в коробке из-под стирального порошка.

– И вы бросили отца Ксавье в таком состоянии?

– Да, и очень жалею об этом. В тот момент я не поняла, насколько тяжело он ранен. Я ушла совсем ненадолго – только сбегала на рынок сказать, что не приду, и сразу прибежала обратно. Я хотела убедиться, что с ним все в порядке…

– Спасибо, – сказал Аргайл. – Вы выполнили свой долг.

– Да, – с удовлетворением согласилась она. – Полагаю, что так. Мы всегда служили ей верой и правдой. А что еще мне оставалось делать?

– Ничего, – сказал отец Поль. – Вы все сделали правильно. Вы остались верны своему слову, в отличие от нас. Я сам повешу ее на место, – продолжил он. – А завтра мы устроим праздничную мессу. Надеюсь, вы придете, синьора?

Синьора Грациани смахнула слезу со щеки и с благодарностью тряхнула головой.

– Большое спасибо, отец Поль.

– Черт побери, – сердито сказала Флавия, когда они вышли из квартиры синьоры Грациани. – Получается, всю эту кашу заварила суеверная старая женщина?

– Это твой взгляд на вещи. Лично я ей верю.

– В чем?

– Ее дальнему предку поручили следить за картиной. Сколько с тех пор прошло? Двадцать поколений? В масштабах вечности это ничто. Квартал очень старый, вполне возможно, что семья Грациани проживает в том же здании, что и пятьсот лет назад.

– Джонатан…

– В Риме есть семья Толомеи – ты, наверное, слышала о них. Говорят, они ведут свой род от Птолемея – названого брата Александра Македонского. А это, между прочим, почти семьдесят поколений. Нет ничего удивительного, что другая итальянская семья на протяжении нескольких сотен лет живет в одном и том же квартале. Если они пережили разграбление Рима в 20-е годы пятнадцатого века, то потом ничего особенно страшного с городом не происходило. По-видимому, в семье придавали большое значение возложенной на них миссии, а имя «Грациан» со временем превратилось в фамилию «Грациани». Тебе не нравится такое объяснение? Для тебя оно недостаточно рациональное?

– Недостаточно.

– Я так и думал. И все же оно помогло мне найти икону.

– Не могу этого отрицать.

– Конечно, не можешь. Кстати, вы уже решили, как объясните братьям возвращение иконы? – поинтересовался Аргайл у нового главы ордена.

Отец Поль пожал плечами:

– Я не могу сказать им, где она находилась все это время, потому что тогда придется объяснить, как она туда попала, а мне бы этого не хотелось. Поэтому лучше всего будет просто повесить ее на место, ничего никому не говоря.

– Мне придется написать рапорт, – сказала Флавия.

– О-о, – огорчился отец Поль. – Это обязательно?

– Конечно. Мы не можем сделать вид, что икона появилась сама собой.

– Почему? – сказал Аргайл.

– В самом деле, почему нет? – поддержал его отец Поль.

– Послушай, в рапорте тебе придется указать, что икону украла синьора Грациани, и что отец Ксавье собирался тайно ее продать, и что орден по уши увяз в долгах. Зачем ордену такая скандальная слава? Бедный отец Поль только что принял бразды правления, ему и так нелегко. И потом: человек, застреливший Хараниса, может вернуться за оригиналом, прочитав об этом в газетах. А если мы тихонько повесим ее на место и завтра утром вместе со всеми удивимся ее чудесному появлению, все будет шито-крыто и ты сможешь забыть о деле. Только нужно будет распустить слух, что это копия оригинала, или свалить все на рассеянность кого-нибудь из братьев. И все будут счастливы, и мы с тобой сможем уехать на несколько дней отдохнуть.

Несколько минут они шли молча, пока Флавия обдумывала его предложение.

– Как у тебя все просто.

– Если бы это было действительно важное дело, которое могло бы принести славу твоему управлению, у меня и мысли бы не возникло предлагать тебе скрыть его успешное завершение. Но это всего лишь старая невыразительная икона, потерявшаяся на несколько дней по чистому недоразумению. Ничего особенного. И ты можешь сказать, что дело Хараниса вообще не имеет никакого отношения к вашему управлению.

– Ну…

– Завтра утром возвращается Боттандо. Посоветуйся с ним. Пусть он решает.

Она еще раз подумала.

– Очень хорошо. Полагаю, так будет лучше всего.

 

Глава 19

– И она действительно была там? – спросил Боттандо, выслушав отчет Флавии о событиях минувшего вечера.

– В коробке из-под стирального порошка. Без биологических ферментов, так что она нисколько не пострадала. И что будем делать?

– Мне нравится предложение твоего Джонатана свести наше участие в деле к минимуму, – сказал Боттандо, крутанувшись в кресле. – Ты скоро поймешь, что сейчас нам нужно как можно шире рекламировать свою деятельность, а самим держаться в тени. И давай обойдемся без театральности, хорошо?

– Без театральности? – спросила потрясенная Флавия. – Я только что говорила с отцом Полем по телефону. Неожиданное появление иконы вызвало настоящую бурю. Народ валом повалил в церковь. Сначала всплеск религиозных чувств возник в связи с исчезновением иконы, а когда она снова объявилась, все словно посходили с ума. Отец Поль приказал открыть доступ в церковь и отслужил праздничную мессу. Вы знаете, сколько народу пришло? Двести человек! Им пришлось стоять, иначе всем не хватило бы места. Последний раз там собиралось столько народу в девятнадцатом веке, во время эпидемии холеры.

– Дорогая, к нам это не имеет никакого отношения, – добродушно сказал Боттандо. – Я всегда придерживался мнения, что чудо посылается тем, кто заслуживает его. – По-моему, все идет так, как должно идти. Теперь они будут лучше за ней смотреть. Кстати, Джонатан не ошибся? Это в самом деле «Одигитрия»?

Флавия кивнула:

– По всей видимости, да. Джонатан, конечно, натура увлекающаяся, и я не видела доказательств своими глазами, но, думаю, он прав.

– В таком случае мы не станем обнародовать этот факт. Пусть лучше творит чудеса у нас в Риме, чем где-нибудь в районе Черного моря. Так и порешим. Как карабинеры? Довольны? Не затеют склоку?

– Убийца мертв, и они счастливы закрыть дело.

– Ну и славно. Я рад. А теперь к более важным делам: какое решение ты приняла?

Флавия набрала в грудь побольше воздуха и кивнула.

– Ну?..

– Я остаюсь здесь и буду руководить.

Боттандо расцвел.

– Рад, очень рад это слышать. Мне бы ужасно не хотелось отдавать управление в чужие руки. Ты чудесно справишься. Лучше тебя никого не найти.

– Я в этом не уверена.

– Поверь мне. Тебе просто нужно понять кое-какие тонкости общей политики – как врать, изворачиваться, ловчить… Я, конечно, всегда буду под рукой – ты можешь обращаться ко мне за советом в любое время дня и ночи. Не говоря уж о том, что формально я остаюсь твоим начальником. – Он тепло улыбнулся ей. – Спасибо тебе, дорогая.

Флавия засмеялась.

– Это вам спасибо. Скажите, а это будет очень неправильно, если я начну с того, что уеду в отпуск?

– Ты вольна делать все, что захочешь.

– Это совет?

– Я думаю, это будет отличное начало. Поезжай в отпуск, освежись. Отдохни хорошенько.

Она пожала ему руку, поцеловала в щеку и ушла. Она была готова поклясться, что в глазах Боттандо блеснула слеза, когда она уходила.

Торопясь на встречу с Боттандо, Флавия убежала из дома так рано, что не успела просмотреть утреннюю почту. И упустила последнюю сцену спектакля.

Зато Аргаил насладился ею вполне – большей частью благодаря привычке начинать день в строго определенной последовательности действий: пробуждение, кофе, душ, снова кофе, газета, кофе, тост. После второй чашки кофе он выходил за газетой и заодно вынимал из ящика почту. Сегодня это были два счета, циркуляр из университета и толстый белый конверт, надписанный незнакомым почерком. Джонатан предпочитал узнавать плохие новости сразу, поэтому начал с конверта. Внутри находился ключ и письмо с адресом римского аэропорта.

Дорогой Джонатан!

Надеюсь, ты простишь меня, что я пишу тебе в такой спешке, но мне необходимо срочно уехать из Рима. Я хочу погостить немного в Греции; надеюсь, ты поймешь меня.

Икона сейчас находится в руках законного владельца, которому отец Ксавье намеревался продать ее изначально. И чтобы подвести окончательную черту под этим делом и избежать дальнейших преследований, он считает необходимым заплатить ордену оговоренную цену – 240 тысяч долларов.

Посредник должен был передать эти деньги отцу Ксавье в тот день, когда на него было совершено покушение. Питер Буркхардт оставил деньги в багажном отделении центрального терминала на вокзале Остиенсе. Тебе не обязательно знать, каким образом ключ от ячейки оказался у меня, но я буду благодарна, если ты возьмешь на себя труд доставить сумку с деньгами в монастырь. Я обращаюсь с этой просьбой от своего имени, потому что покупатель хочет сохранить анонимность.

Не сомневаюсь, что еще ниже упала в твоем мнении за ту неделю, что прошла со дня моего приезда в Рим, о чем весьма сожалею. Сейчас не время объяснять, каким образом я оказалась впутана в это дело, но, надеюсь, когда-нибудь мне представится возможность объясниться. Я только хочу, чтобы ты понял: у меня не было никакого корыстного интереса. И я рада сообщить тебе, что результат оправдал мои надежды. Теперь я могу окончательно отойти от дел – надеюсь, навсегда.

Пожалуйста, передай мои лучшие пожелания Флавии и извинись от меня за причиненное ей беспокойство. Я не отказалась бы с ней сотрудничать, будь это в моей власти.

С любовью и приветом,

Мэри Верней.

P.S. Срок хранения истекает в среду, в одиннадцать часов утра. Постарайся забрать сумку до истечения этого срока, иначе сотрудники вокзала вскроют ячейку и могут украсть деньги. Ты же знаешь, какими нечестными бывают люди.

Джонатан дважды перечитал письмо и широко улыбнулся. У него было сильное подозрение, что миссис Верней собиралась оставить деньги себе, но поспешный отъезд из Рима лишил ее этой возможности. В свойственной ей манере она сумела обернуть ситуацию в свою пользу и сделала благородный жест. Очень тонко.

Он посмотрел на часы – без двадцати пяти одиннадцать. Если повезет, еще можно успеть. И Джонатан отправился на вокзал, представляя, как получит деньги и предъявит отцу Полю убедительное доказательство того, что чудеса действительно существуют.