На следующее утро ободренный похвалами и изъявлениями благодарности, которыми осыпала его за завтраком Флавия (она решила набраться опыта в управлении людьми, потренировавшись на самом легком объекте), Аргайл приступил к разбору бумаг, имея более ясное представление о том, в каком направлении ему нужно двигаться.

До этого он знал об иконе только то, что она очень старая и что ее привезли с Востока. Теперь, после разговора Флавии с Фостиропулосом, он понял, что ему следует обратить внимание на византийские иконы. В старинных манускриптах ему периодически встречались упоминания о странствующих ученых и изгнанниках, и Аргайл решил сосредоточиться на них, уделив особое внимание середине пятнадцатого века. Этот период он выбрал потому, что в это время в Европе разразилась эпидемия чумы, от которой, по преданию, защитила город чудотворная икона.

Константинополь пал под натиском Оттоманской империи, и многие пытались спастись от захватчиков бегством. Люди забирали с собой только самое ценное. Некоторым беглецам папа назначил пособие; других взяли под свое покровительство западные монархи – они чувствовали за собой вину, поскольку не оказали Византии своевременной помощи. Кое-кто из бежавших лелеял надежду организовать поход на неверных. Большинство, однако, понимало, что крестовый поход не имеет смысла – турки буквально смели с лица земли Римскую империю, просуществовавшую до них две тысячи лет. Смирившись с неизбежным, беглецы пытались пристроиться учителями или прибивались к монастырям. Единственное, что утешало их в изгнании, – это то, что они оказали туркам отчаянное сопротивление и их император, Константин, жил и умер как истинный император Великого Рима: он лично возглавил войско и был изрублен неприятелем в куски. Его тело даже не смогли опознать.

Это были горькие, но захватывающие страницы истории. Аргайлу до дрожи хотелось выяснить все до мельчайших подробностей. Несколько изгнанников пришли в монастырь Сан-Джованни. Аргайл готов был побиться об заклад, что один из них принес с собой икону. Но что из того? Убегая от захватчиков, люди прихватили с собой немало добра – некоторые до неприличия много, вместо того чтобы взять на борт корабля соотечественников. Что значила эта икона среди сотен других картин? И как она связана с падением Второго Рима и с теми, кто жаждал возрождения Третьего?

За ночь толпа перед церковью увеличилась. На ступеньках церкви появились свежие букеты цветов; вся дверь, насколько хватало человеческого роста, была увешана листочками с просьбами верующих. Спальные мешки свидетельствовали о серьезности намерений собравшихся. Аргайла удивило количество молодых людей: вчера у церкви собрались в основном пожилые женщины. Он полагал, что их привели сюда сентиментальные воспоминания о прошлом, икона была частичкой того города, в котором они родились и выросли. Но сегодня среди них появилось человек десять – пятнадцать совсем молодых людей. Аргайл пригляделся к ним внимательнее: несколько человек показались ему студентами, изучающими богословие; еще несколько ребят и девушек, похоже, разъезжали по Европе в поисках приключений и, заинтересовавшись происходящим, решили сделать привал.

У Джонатана сложилось впечатление, что почти все собравшиеся просто проходили мимо и сами толком не понимали, почему решили здесь задержаться. Они были спокойны и беспечны, но Джонатан чувствовал себя в их обществе не в своей тарелке. Он заметил одиноко сидевшую синьору Грациани и подошел поздороваться. Она тепло улыбнулась ему, и он поспешил обнадежить ее сообщением, что полиция продолжает поиски «Мадонны». Синьора Грациани сказала, что не видит смысла в этих поисках, но из вежливости поблагодарила.

Не зная, как реагировать на происходящее, Аргайл пошел в монастырь. Там было не лучше. Братья разделились на два лагеря: одни считали, что этот приступ благочестия нужно просто пережить и дождаться, пока он не пройдет сам собой, другие стыдились столь абсурдного проявления сентиментальности и склонялись к тому, чтобы разогнать толпу. Один только отец Поль казался совершенно спокойным.

– Вот настоящая вера, – тихо сказал он, наблюдая за происходящим от ворот монастыря. – Так начинались все великие дела – с чистой веры простых людей. Вы знаете, мне кажется, я здесь единственный, кто верит в то, что все это происходит по воле Божьей. Вы не находите это странным?

– Наверное. Мне трудно судить – я никогда не интересовался никакой религией.

Отец Поль улыбнулся, приняв его слова за шутку, закрыл ворота и проводил Аргайла в архив.

– Я предлагал открыть двери в церковь, чтобы люди могли укрыться там в случае дождя, – сказал он. – Братья отвергли мое предложение – боятся потревожить мистера Менциса. – Отец Поль покачал головой и оставил Аргайла работать.

Следующая стопка документов оказалась такой же толстой и почти такой же трудной для расшифровки. Аргайл работал с таким напряжением, которое неминуемо приводит к жуткой головной боли. В полной тишине он читал, переводил, обдумывал, делал записи и в конце концов достиг определенных успехов.

Он выяснил, что в 1454 году монастырь принял двух новых братьев. Недоброе предчувствие Аргайла оправдалось – их сразу окрестили братом Феликсом и братом Ангелусом, настоящие имена вновь прибывших нигде не упоминались. Брату Феликсу и брату Ангелусу назначили срок послушания, из чего Аргайл сделал вывод, что они прибыли в город на корабле в числе бежавших из Константинополя. Об одном из братьев было сказано, что он вдовец, о другом – лишь то, что он был средних лет.

Итак, двое новых братьев. Новые члены ордена должны были пожертвовать ордену какие-нибудь ценности. Это общее правило. Интересно, сохранились ли где-нибудь сведения об этом факте? Аргайл откинулся на спинку стула и постучал по зубам кончиком карандаша. Потом улыбнулся: словно кроссворд решаешь. Ответ напрашивался сам собой. Он наклонился и вычеркнул имя брата Феликса. Какой смысл о нем думать, если вместе с ним пришел сам ангел в лице брата Ангелуса, а картину, как известно, принес ангел? Аргайлу показалось, что он слышит шум крыльев у себя за спиной.

«Значит, брат Ангелус. Где же ты достал эту изумительную икону? Может быть, ты бежал от врагов по узким улочкам в сторону порта и, увидев горящую церковь, решил вынести оттуда икону? Или она перешла к тебе по наследству и ты переправил ее в Рим заранее, предвидя падение Константинополя? Или просто украл у одного из таких же, как ты, изгнанников, чтобы купить себе место в монастыре, когда путешествие подойдет к концу? Кем ты был, брат Ангелус, – священником, вельможей, простолюдином?»

Хорошие вопросы, но документы, лежавшие перед ним на столе, не давали ответа ни на один из них. Аргайл даже не знал, кто составлял подборку бумаг. Официальные документы, записки, счета, страницы из дневников; самые ранние датировались пятнадцатым веком, самые поздние – веком восемнадцатым. Вся эта коллекция бумаг казалась настолько разнородной, что Аргайл никак не мог понять, по какому признаку их собрали вместе. Однако не так давно кто-то сделал это и, очевидно, вполне осознанно. Возможно, это был отец Чарлз. Почему он спрятал бумаги от посторонних глаз и ничего не рассказал остальным братьям? Аргайл не видел в этом смысла: бумаги не содержали никаких страшных тайн, да что тайн – в них вообще не было ничего интересного.

Джонатан с опаской взглянул наследующую подшивку листков из коричневой бумаги: может, отгадка таится в ней? Эта тетрадка пугала его: семьдесят пять листов на латыни неразборчивым почерком. Даже если упорно сидеть над ней каждый день, все равно на расшифровку уйдет несколько недель. Как же он жалел теперь, что в университете не уделял должного внимания латыни! Но кто мог знать, что она когда-нибудь ему пригодится? Он бегло пролистал страницы, надеясь на чудо: вдруг там найдутся кусочки на итальянском, однако, к ужасу своему, обнаружил целых десять страниц на греческом. Аргайл тихо застонал. Господи, как несправедлива временами жизнь!

Бесполезно. На такие подвиги он не способен. Аргайл еще раз тяжелым взглядом посмотрел на тетрадь и покачал головой. Оставалось только надеяться, что отец Чарлз встретил сегодняшнее утро в просветленном состоянии ума. И захочет ему помочь.

Больница «Джемелли», в которой лечили лучших религиозных деятелей, располагалась в очень старом здании, однако была оборудована самым современным медицинским оборудованием. Тот факт, что сестрами милосердия здесь работали монахини, не означал, что они были менее жестокосердными, чем их коллеги в светских учреждениях. Все они полагают, что пациенты мешают персоналу спокойно работать, а посетители, являясь низшей формой жизни, уже одним своим существованием оскорбляют сотрудников больницы, озабоченных охраной здоровья пациентов.

Добиться встречи с отцом Ксавье оказалось значительно сложнее, чем это представляла себе Флавия: к тому моменту как она преодолела три этажа различных препон, она чувствовала себя так, словно получила сотрясение мозга. Хорошо хоть отец Ксавье пришел в сознание. Миновать последний заслон оказалось проще, но не потому, что сестры милосердия здесь были любезнее, а потому, что на выручку ей поспешил священник, которого отец Жан послал ухаживать за отцом Ксавье. К счастью, он обладал здесь властью куда большей, чем любой полицейский. Монахиня буквально зашипела и чуть ли не выпустила когти, но все же ретировалась.

– Спасибо, – поблагодарила ошеломленная Флавия.

– Они стараются оберегать его от потрясений, – мягко сказал священник. – Вы за сегодняшний день уже третья. Они боятся, как бы визиты не истощили его силы.

– А кто еще приходил?

– Отец Поль – интересовался, как он поправляется. Потом ваш коллега из полиции. Наверное, сестры рассердились из-за того, что вы не согласовали свои действия…

– Из полиции… кто же это мог быть?

– Не знаю. Довольно симпатичный мужчина, он разговаривал с отцом Ксавье очень мягко, стараясь не растревожить.

Раздражение Флавии достигло апогея. Это кто-нибудь из подчиненных Альберто – наверное, его правая рука Франческо; и это после того, как они договорились, что допрашивать отца Ксавье она будет лично! Зачем тогда было говорить, что он не собирается никого посылать в больницу? Конечно, он вправе передумать, но можно же было хотя бы предупредить! Ведь есть профессиональная этика, в конце концов.

– Как он выглядел? Чуть старше сорока, полный, лысеющий, с потными руками? – спросила она, нарисовав весьма узнаваемый портрет Франческо.

– О нет, совсем другой человек. Я бы дал ему лет тридцать с небольшим. Очень хорошо одет, но почему-то небритый. Уверенный в себе, только слишком уж шикарный для полицейского, на мой взгляд. Я, конечно, сам не итальянец, но мне казалось…

Флавия достала фотографию Микиса Хараниса.

– Да, это он и есть.

Флавия в изнеможении закрыла глаза.

– Когда он здесь был?

– Он ушел минут пятнадцать назад. А пробыл всего минут десять.

– Вы с тех пор заглядывали к отцу Ксавье?

– Нет, я сидел за дверью…

Флавия метнулась к двери, оттолкнула преградившую вход монахиню и вошла в комнату, мысленно взмолившись, чтобы ее худшие опасения не подтвердились.

Отец Ксавье лежал в кровати живой и невредимый – насколько это было возможно, учитывая причину, по которой он сюда попал. С первого взгляда было ясно, что пулю в лоб он не получил. Уже за это Флавия была безмерно благодарна Харанису. Но это не отменяло того факта, что Харанис имел полную возможность застрелить его и не сделал этого только потому, что не захотел. Черт бы побрал Альберто: почему он не поставил у палаты охранника?

– Доброе утро, синьорина, – сказал отец Ксавье, с интересом оглядев вошедшую женщину.

Флавия тяжело опустилась на стул и несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь восстановить дыхание. Совсем не обязательно демонстрировать свою растерянность и излишнее волнение посторонним людям.

– Насколько я понимаю, вас только что навестил мой коллега, – проговорила она, силясь улыбнуться. – Я расследую преступления, связанные с похищением произведений искусства, и сейчас занимаюсь пропажей вашей иконы. Просто перескажите все то, что вы уже сказали моему коллеге, и я постараюсь больше не беспокоить вас.

– Конечно. Но он просто хотел знать, что произошло и где сейчас находится икона. Этого, увы, я не смог ему сообщить.

Флавия нахмурилась:

– Он спрашивал, где икона?

– Да. – Отец Ксавье улыбнулся. – Я вижу, вы считаете, что он вмешался в вашу работу. Но это не важно. Мне нечего сказать. Я был в церкви, молился, и больше я ничего не помню.

– Вы не видели нападавшего?

Он покачал головой:

– Должно быть, он подошел сзади.

– В тот момент икона еще висела на месте? Вы не заметили?

Отец Ксавье снова покачал головой:

– Я не смотрел. Боюсь, от меня вам будет мало толку.

– Значит, вы пришли в церковь помолиться.

– Да.

– В этом не было ничего необычного? То есть, я хочу сказать: вы часто ходите в церковь в столь ранний час?

– Я священник, синьорина. Конечно.

– В шесть утра?

– Когда я был молодым, синьорина, мы вставали на молитву в три часа ночи, а потом в пять. И я продолжаю эту традицию, хотя не считаю себя вправе навязывать ее другим.

– Понятно. Во время молитвы вы ничего не слышали? Или видели? Говорили с кем-нибудь?

– Нет.

– То есть не было ничего необычного?

– Нет.

Флавия кивнула:

– Отец Ксавье, мне больно говорить вам это, но вы лжете, и очень неумело.

– Ваш коллега не позволял себе таких бесцеремонных заявлений.

– Рада это слышать. Но мне ничего другого не остается. Вы пришли в церковь на встречу с Буркхардтом. Несмотря на то что орден проголосовал против продажи имеющихся ценностей, вы все же решились пойти на это. Вы потеряли крупную сумму, играя на бирже, и не видели другого способа возместить потерю. Вы позвонили ему и предложили встретиться в церкви в шесть утра. Вы пришли в церковь, взяли ключ и открыли вход с улицы. После этого вы стали ждать, когда он появится. Это совершенно ясно, вы даже можете ничего не говорить. Другого объяснения просто не существует.

Она умолкла и посмотрела на отца Ксавье. Он не мог вымолвить ни слова, из чего она сделала вывод, что не ошиблась в своих предположениях. Впрочем, все действительно было слишком очевидно. Она дата ему время осознать услышанное, после чего высказала мысль, пришедшую ей в голову прямо сейчас.

– А для того чтобы избежать неприятного объяснения с братьями, вы попытались инсценировать ограбление. Для этого вы позвонили в полицию и предупредили о готовящемся налете. Значит, так, – продолжила она, не дав ему возразить, – ваши взаимоотношения с братьями, слава Богу, не моя забота. Я не знаю, имели вы право так поступать или нет. И чтобы не создавать себе лишних проблем, даже готова забыть о ложном предупреждении. Разумеется, я могла бы состряпать из этого дело, но у меня сейчас есть более важные занятия. Взамен я хочу вашей помощи.

– Или?..

– Или будет так, как я сказала. И заметьте, пока я исхожу из предположения, что всю эту аферу вы провернули из благих побуждений, собираясь потратить заработанные деньги не на себя, а на нужды ордена.

– Конечно, не на себя, – почти возмущенно сказал отец Ксавье. – Я провел в ордене всю свою сознательную жизнь. Я не способен на поступки, которые могли бы повредить ему. Неужели выдумаете, что мне нужны деньги? Для себя? У меня никогда их не было, и даже если бы они появились, я не знал бы, куда их потратить. Но ордену они нужны. У нас обширная программа, и для ее осуществления нужны деньги, и немалые. Мои предложения раз за разом отвергались этими идиотами, которые уперлись и ни в какую не хотели сдаваться.

– Отлично. Если вы так печетесь о благе ордена, то должны рассказать мне все. В противном случае я постараюсь так оскандалить в прессе ваш орден, что вы пожалеете о том дне, когда переступили порог монастыря.

Она смотрела, как он воспринял ее заявление. По щеке у него сбежала крупная слеза, и Флавии стало немного стыдно.

– Ну же, – мягче сказала она. – Расскажите мне все. Вам станет легче.

Она встала и подала ему салфетки, затем сделала вид, что смотрит в окно, дав ему время успокоиться, а он притворился, будто ничего не произошло.

– Наверное, действительно нужно рассказать, – произнес он наконец. – Только Господь знает, как горько я себя упрекаю. Я оказался старым дураком. Около двух лет назад, вскоре после того как меня назначили главой ордена, я получил письмо от одной миланской компании с очень заманчивым предложением. Они предлагали перевести им четверть миллиона долларов и обещали удвоить эту сумму в течение пяти лет.

Флавия, которая до этого рассеянно кивала, замерла и уставилась на него.

– Надеюсь, вы не отдали им эту сумму? – с ужасом спросила она.

Отец Ксавье кивнул:

– Мне показалось, что это отличная возможность. Я решил, что тогда мы сможем, не отказываясь от других проектов, снарядить экспедицию в Африку. Такой план не стал бы оспаривать даже отец Жан.

– А вам не приходило в голову, что такие заманчивые условия обычно предлагают мошенники? Вы не понимали, чем вы рискуете?

Отец Ксавье печально покачал головой:

– Они давали абсолютные гарантии. И сказали, что такое выгодное предложение получили лишь несколько избранных инвесторов.

Флавия грустно вздохнула. Верно говорят: дураки рождаются каждую минуту.

– А месяц назад я получил письмо, где говорилось, что в связи с непредвиденными обстоятельствами доход по моим инвестициям оказался меньше, чем предполагалось. Я, конечно, сделал запрос и обнаружил, что по условиям контракта не могу вернуть даже те деньги, которые еще не вложены.

– Кто еще об этом знал?

– Никто.

– И вы ни с кем не посоветовались, не получили на свои действия разрешения высшего совета ордена, не пригласили независимых консультантов?

На все вопросы отец Ксавье качал головой:

– Нет. И не трудитесь что-либо говорить: сам знаю, что поступил глупо.

– Хорошо, не буду. Значит, вы отдали этим людям четверть миллиона долларов. И сколько из этой суммы на настоящий момент безвозвратно потеряно?

Он тяжело вздохнул.

– Практически все. Они не хотят обсуждать это со мной.

– Надо думать.

– А потом я получил письмо от синьора Буркхардта с предложением продать ему икону. Он предложил сумму, которая почти полностью возместила бы потерю.

– Боже милостивый! Но это же до смешного много. Зачем ему было платить за нее столько денег?

– Он надеялся, что от такой суммы я не смогу отказаться. И еще сказал, что у него нет времени на переговоры. Естественно, он не ожидал, что в дело вмешается отец Жан.

Флавия прикинула: кто станет предлагать четверть миллиона, когда есть все шансы купить картину в несколько раз дешевле? Очевидно, тот, кто работает за комиссионные. Пять процентов от двухсот пятидесяти тысяч больше, чем пять процентов от пятидесяти. Должно быть, Буркхардт выполнял чей-то заказ.

– Продолжайте.

– Я собрал братьев и обратился к ним с предложением продать что-нибудь из наших ценностей. Отец Жан постарался задушить идею на корню.

Он посмотрел, встретило ли это сообщение сочувствие у Флавии.

– Я был в отчаянии, понимаете? Мне нужны были деньги, и срочно.

– И вы решили продать икону без разрешения братьев.

– Да. Я считал себя вправе принять это решение как глава ордена. Мы договорились встретиться в церкви рано утром. Он должен был принести деньги, взять икону и уйти. После чего я собирался объявить об ограблении.

– Секундочку. Вы что, хотите сказать: он собирался принести деньги наличными?

– Я сказал ему, что мне нужны наличные. Из меня уже довольно делали дурака.

Флавия едва верила своим ушам. Ей приходилось быть свидетельницей многих глупостей, совершаемых людьми, но сейчас ей открывались иные горизонты.

– Ну и?.. – спросила она. – В какой момент все пошло не так, как было задумано?

– Не знаю. Я пришел в церковь в шесть, открыл дверь, снял со стены «Мадонну» и стал ждать. Потом кто-то ударил меня. Больше я ничего не помню.

– Тот, кто ударил вас, унес «Мадонну» с собой?

– Нет, – уверенно ответил отец Ксавье.

– Откуда вы знаете?

– Потому что она осталась. Я знаю.

– Вы были без сознания.

– Она говорила со мной.

– В каком смысле?

– Я умирал. Я это знаю. И она спасла меня своей благодатью. Она подошла ко мне и сказала: «Не шевелись. Все будет хорошо. Я позабочусь об этом». У нее был тихий и нежный голос, он был исполнен любви и сострадания. После ее слов меня словно накрыло теплой волной благодатного покоя.

Секундная борьба доброй католички и закоренелого циника, сидевших во Флавии, закончилась вничью. Конечно, то, что отец Ксавье согласился рассказать правду, уже чудо. Однако она была не готова признать, что человек, ударивший его, не стал забирать картину.

– Это было какое-то чудо, – продолжил отец Ксавье. – У меня и сейчас мурашки бегут по спине, когда я вспоминаю об этом. Я совершил плохой поступок и не заслуживал ее милости, а она простила меня и благословила. Скажите, что вы со мной сделаете?

Флавия покачала головой:

– Понятия не имею. К счастью, это буду решать не я, а совсем другие люди. Мое дело выяснить, что произошло. Но можете мне поверить: вы нажили себе большие неприятности.

Из больницы «Джемелли» Флавия направилась в офис. Она выбрала не самый близкий путь: прогулялась по центру, перешла по мосту через реку, прошлась по средневековым улицам. С какой стороны ни посмотри, это было непростительной тратой времени. Задержаться на двадцать минут в баре на тихой улочке с чашкой кофе и стаканом воды – еще непростительнее. Но Флавии было необходимо обдумать все в одиночестве.

Кроме того, она могла себя поздравить. Конечно, не с каким-то определенным достижением. Просто она была очень близка к тому, чтобы получить в довесок еще одно убийство, и счастливо избежала этой случайности. Харанис приходил в больницу, разговаривал с отцом Ксавье и не стал его убивать.

Значит, Харанис в Риме. Но иконы у него нет. Возможно, он полагал, что она у Буркхардта, и убил его, когда тот отказался сообщить ему (или не смог, потому что сам не знал), где спрятана «Мадонна». Однако он не оставил идею заполучить ее.

Ну и конечно, встает сакраментальный вопрос: если она не у него, то у кого, черт возьми? Главным подозреваемым оставалась Мэри Верней, но смущало то, что она не торопилась покинуть Рим.

Флавия потягивала кофе и смотрела, как случайные туристы проходят мимо нее по улице, потом останавливаются, долго разглядывают карту, затем разворачиваются и идут в прямо противоположном направлении, чем двигались до этого. «Прекрасно вас понимаю», – подумала она, расплачиваясь по счету.

На рабочем столе ее ожидала последняя деталь, окончательно дополнившая картину. Восхитительно короткая записка от Фостиропулоса. Директор национального музея, который вел переговоры насчет коллекции Хараниса, высказал сомнение насчет полотна Тинторетто. Естественно, директор музея никогда не объявлял о своих сомнениях во всеуслышание, опасаясь несправедливо обвинить потенциального благотворителя, но ему было бы крайне интересно узнать, где он приобрел своего Тинторетто.

Флавии понадобилось всего двадцать минут, чтобы удовлетворить его интерес. Картина исчезла из австрийского замка двадцать шесть лет назад. Почерк преступления указывал на Мэри Верней – ни следов, ни улик. В прошлом году им удалось выйти на след большинства похищенных Мэри картин, но Тинторетто среди них не было. Зато теперь они знают, где его искать.

Полчаса спустя Мэри Верней арестовали. На этот раз с ней не стали миндальничать. Три здоровенных карабинера затолкали ее в машину и отвезли в тюрьму. Флавия велела им посадить ее в камеру на первом этаже. «Ничего ей не говорите, ни слова. Ничего не объясняйте. Будьте посуровее, постарайтесь ее запугать. Чем сильнее, тем лучше».

Ребята постарались на совесть. На протяжении всей своей преступной жизни Мэри Верней никогда не имела проблем с полицией, поэтому общение с итальянскими полицейскими в худшем их проявлении произвело на нее неизгладимое впечатление. Она впервые по-настоящему испугалась. То, что ей пришлось томиться в камере целых три часа, прежде чем Флавия соизволила побеседовать с ней, напугало ее еще больше.

Флавия вошла с деловым, усталым видом. «Ну вот, еще один несчастный, которого надо отправить за решетку», – было написано у нее на лице.

Несколько минут она сидела молча, просматривая бумаги, которые принесла с собой. Видя, что арестованная в достаточной мере прочувствовала свое положение, она наконец заговорила.

– Ну что ж, – сказала она, – я думаю, у нас довольно материала, чтобы осудить вас сразу по нескольким статьям. Во-первых, вы оставили место преступления. Во-вторых, вступили в сговор с целью ограбления. И в-третьих, вступили в сговор с целью совершения убийства. Последнее обвинение кажется мне наиболее тяжким.

– Убийства? – потрясение спросила Мэри Верней, вскидывая голову. – Какого убийства?

– Питера Буркхардта.

– Я так не думаю.

– Мы постараемся доказать, и у нас есть свидетели, что утром, в тот день, когда произошли ограбление и покушение на отца Ксавье, вы проинформировали Микиса Хараниса о том, что Питер Буркхардт находится в церкви монастыря Сан-Джованни.

– Я впервые слышу об этом вашем Харанисе.

– Мы докажем, что двадцать шесть лет назад вы украли Тинторетто по заказу отца Микиса.

– Чушь.

– В полном противоречии с вашим заявлением, что вы отошли от дел, вы приехали в Рим, собираясь похитить икону, – уж не знаю, для сына или для отца. Да это и не важно. Лично я считаю: зря вы взялись за старое. Вы утратили хватку. А все ваша жадность, миссис Верней. Вы меня удивили: я считала вас здравомыслящей женщиной, которая сумеет вовремя остановиться. Теперь вы потеряли все.

«Как же она права, – думала Мэри Верней в течение наступившей паузы. – Я с самого начала чувствовала, что это дело закончится полным провалом…» То, что сейчас Мэри сидела на допросе и могла угодить за решетку на очень приличный срок, не явилось для нее неожиданностью. А все из-за этого человека. Она любила его и доверяла ему, а у него даже не хватило смелости встретиться с ней лицом к лицу. Подослал своего сыночка.

Есть ли у нее выход? Если она будет молчать, ее, несомненно, упекут за решетку. И тогда Харанис выполнит свою угрозу. А если она заговорит? Результат будет таким же.

– Сколько времени вам нужно на размышление? – спросила Флавия.

– Я думала, согласитесь ли вы заключить со мной сделку.

– У меня нет в этом необходимости. Рассказывайте.

– Вопрос в том, сумеете ли вы мне помочь.

– Вопрос в том, захочу ли я это сделать.

Создалась патовая ситуация, но у Флавии не было настроения играть в эти игры. На сегодня с нее уже было довольно.

– Значит, вы хотите заключить сделку. Вы помогаете мне, я помогаю вам. Такая сделка меня не интересует. Вы говорите мне всю правду, от начала и до конца. Потом я проверяю факты. И я не собираюсь давать никаких предварительных обещаний. Никаких сделок и гарантий. Решайте сами: согласны вы на такие условия или нет.

Еще одна долга пауза, и Мэри покачала головой:

– Я ничего не знаю ни об убийстве, ни об иконе. В то утро я оказалась в районе Авентино чисто случайно. Я ничего не украла и никого не убивала. Вот все, что я могу сказать.

Мэри скрестила ноги, обхватила колени руками и безмятежно посмотрела на женщину, сидевшую напротив. Под внешним спокойствием в ее душе разыгрывалась буря.

Флавия ответила Мэри сердитым взглядом.

– Я не верю ни одному вашему слову. Вы увязли в этом деле по уши.

Мэри покачала головой:

– Сколько раз я должна повторять? У меня нет этой иконы.

Терпение Флавии истощилось.

– Это я знаю. Икона у Менциса. Он забрал ее домой, чтобы хорошенько отчистить, и вернет нам не раньше завтрашнего дня. Жаль, конечно, что он не поставил нас об этом в известность, но в принципе это не меняет дела. Я твердо знаю одно: вы приехали сюда за иконой, но что-то у вас не заладилось. Один человек убит, другой в больнице. Объясните наконец: что произошло?

Мэри снова безразлично покачала головой, но в глазах ее вспыхнула искорка: она поняла, что выиграла этот раунд. Ей удалось сдержаться, а Флавия проболталась.

– Мне абсолютно нечего сказать. Отдавайте меня под суд или отпустите.

Флавия захлопнула папку с бумагами и вышла из камеры. В коридоре она прислонилась лбом к прохладной стене.

– Ну, – спросил дежурный. – Что мне с ней делать?

– Подержите еще несколько часов, потом отпустите.

Широким шагом Флавия направилась к себе в офис обдумать дальнейшие действия. Потом поймала такси и поехала в монастырь к Дэну Менцису.

Аргайл поднимался вверх по лестнице в унылые покои отца Чарлза, рассчитывая, что тот поможет ему перевести рукопись с греческого языка, и встретил спускавшегося вниз отца Поля. Тот, как всегда, был спокоен и тих.

– Боюсь, это не очень удачная мысль, – заметил он, когда Аргайл высказал ему свое намерение. – Отец Чарлз сейчас не в форме.

– Я не задержу его надолго. Зато он сэкономит мне уйму времени. Он задал мне загадку и, насколько я понимаю, давно знает на нее ответ.

Отец Поль снова попытался отговорить его:

– Вы, конечно, можете попробовать, но, боюсь, у него сейчас обострение болезни. Он едва ли скажет вам что-то осмысленное, и в любом случае я бы не стал полагаться на сведения, которые он сообщит вам в таком состоянии.

– И как долго продлится обострение?

– Трудно сказать. Иногда оно длится пару часов, иногда затягивается на несколько дней.

– Ждать несколько дней я не могу.

Отец Поль развел руками:

– Боюсь, ничем не смогу вам помочь. Если это так необходимо – попробуйте, сходите к нему. Вероятно, он не поймет вас, но хотя бы получит удовольствие от общения. Я стараюсь навещать его при малейшей возможности – ведь это он привел меня в орден. Я очень многим обязан ему, и мне это приятно. Но сейчас вы вряд ли чего-нибудь от него добьетесь.

– Я все же попытаюсь. Он не проявляет агрессивности в такие моменты?

– О нет. По крайней мере в физическом отношении.

– А в другом? Может накричать? Я просто хочу понять к чему мне ГОТОВИТЬСЯ.

– Иногда он бывает очень грозен и говорит ужасные вещи. А еще…

– Что?

– Бывает, что он говорит на других языках.

Отца Поля почему-то сильно смущал этот признак сумасшествия, но Аргайла это как раз взволновало меньше всего. Он снова повторил, что все же попытается достучаться до разума отца Чарлза, и продолжил путь наверх. «Лишь бы он дал мне перевод, – думал он дорогой, – а там может хоть пантомиму устраивать».

Тем не менее перспектива общения с безумным стариком не слишком его прельщала: насмотревшись готических ужастиков, он ждал худшего и с замирающим сердцем постучал в дверь. Ответа не последовало. Несколько минут Аргайл стоял в коридоре, приложив ухо к двери, потом тихонько открыл ее и заглянул внутрь.

В комнате снова было темно, но на этот раз Аргайл знал, куда смотреть, и в тонких лучах света, пробивавшихся в щели опущенных жалюзи, увидел отца Чарлза. Он стоял на коленях рядом со стулом и молился. Аргайл не осмелился прервать его молитву и хотел уйти, но отец Чарлз вдруг поднял голову и, не оборачиваясь, заговорил. На греческом. Слишком быстро, чтобы Аргайл мог понять смысл.

Джонатан стоял в дверях, не зная, как поступить, когда отец Чарлз повернулся к нему и жестом пригласил войти. Аргайл вздохнул с облегчением: старик узнал его, и лицо его имело вполне осмысленное выражение. Оно было спокойным и ясным, это лицо; глаза закрыты, жесты медленные и вялые. Он открыл глаза, посмотрел на Аргайла и протянул к нему руку.

Видя, что от него чего-то ждут, Джонатан подошел и взял руку, однако нахмуренные брови отца Чарлза подсказали ему, что от него ждут чего-то еще. Не помощи и не пожатия, а…

Пронзенный внезапной догадкой, Аргайл несмело наклонился и поцеловал предложенную руку. Отец Чарлз кивнул и поднялся с колен. Опустившись на стул, он жестом велел Аргайлу сесть на пол. Джонатан повиновался и ждал следующего сигнала.

Отец Чарлз снова заговорил на греческом; Аргайл кивнул, делая вид, что понимает. Потом ему показалось, что старик перешел на латынь, потом на какой-то совсем недоступный язык. Что же это? Санскрит? Ассирийский? Иврит? Это мог быть любой из них. Отец Чарлз заметил растерянность Аргайла и перешел на немецкий, потом вроде бы на болгарский, и затем прозвучала быстрая фраза на французском. Вот это уже лучше. Аргайл яростно закивал и ответил.

– Ваш долг и привилегия – хранить молчание. Пусть я покинут и забыт, но вы будете оказывать мне почести, соответствующие моему положению. Так мне было обещано, – сказал отец Чарлз, и в голосе его прозвучало сожаление оттого, что приходится напоминать такие простые вещи.

– Простите, сир.

– И вы будете обращаться ко мне подобающим образом.

– Простите, – сокрушенно сказал Аргайл. – Как мне следует к вам обращаться?

– Ваше высокопреосвященство.

– Вы монах. Разве не правильнее обращаться к вам просто «отец»?

Отец Чарлз помолчал, пристально глядя на Аргайла.

– Я вижу, мой маскарад сработал. Кто вы, юноша? Мне знакомо ваше лицо, я видел его раньше. Вы действительно не знаете, кто я?

Что ответить на это? Аргайл покачал головой.

– Да, все считают меня монахом. Я вынужден носить это платье и притворяться. Вас прислал его святейшество Каллист?

Аргайл улыбнулся. Он был не большой знаток истории церкви, однако знал, что Каллист не был папой.

– Он никому не сказал. Даже вам, – продолжил отец Чарлз удивленно. – Как это похоже на него. Если вы будете моим агентом, вам следует знать. Иначе вы можете наделать ошибок и провалить все дело. Поклянитесь, что все сказанное в этой комнате останется между нами. Вы даете клятву, что не выдадите моей тайны ни при каких обстоятельствах?

Что за чертовщина! Он совершенно не в своем уме, но все происходящее почему-то казалось Аргайлу чрезвычайно трогательным. В своем сумасшествии отец Чарлз умудрялся вести себя величественно и достойно.

Аргайл поклялся. Отец Чарлз кивнул.

– Теперь я могу открыться. Я – Константин XI Палеолог, византийский император, наместник Бога на грешной земле, наследник Августа и Константина.

Вот это да! Аргайл в изумлении раскрыл рот. «Император Константин» снисходительно улыбнулся:

– Я знаю. Вы думали, я умер, но вот он я, сижу перед вами. Но поскольку сейчас я, человек, который владел половиной мира, вынужден прятаться, скрывая свое истинное лицо, и тайно молиться в дальней комнате, никто не должен знать о моем чудесном избавлении. Эту тайну знают всего три человека, и теперь вы – один из них. Храните ее, иначе все рухнет. Император умер у стен Константинополя, сраженный неверными. Так думает весь мир, и пусть он пребывает в этом заблуждении до тех пор, пока мы не подготовимся. И вот тогда император воскреснет. Под ее покровительством он одержит великую победу и возродит нашу веру. И главное условие этой победы – внезапность. Вполне оправданный обман в предлагаемых обстоятельствах, вы согласны?

Аргайл снова кивнул.

– Конечно, нам потребуется время, – задумчиво сказал старик; в глазах его полыхнул огонь воображаемой битвы. – Наше положение не так безнадежно, как кажется. Нам помогут венецианцы и генуэзцы – потому что затронуты их торговые интересы. Георгий Сербский тоже присоединится к нашему войску; он знает, что в случае нашего поражения следующим будет он. На мальтийских рыцарей тоже можно положиться. Ну и, само собой, нас поддержит морейский деспотат. Но, – продолжил он, склоняясь к сидевшему напротив него Аргайлу, – все должно быть сделано правильно, в свое время. Наши силы немногочисленны, и мы не имеем права на ошибку. Как только я верну себе трон, все должны четко представлять свои задачи.

Я планирую атаку в три хода. Рыцари высадятся в Анатолии и начнут наступление оттуда. Георгий выйдет через Балканы к Гибралтарскому проливу, где его встретит флотилия венецианцев и генуэзцев.

– А вы сами, ваше величество? – спросил Аргайл, почти забыв, что выслушивает бред сумасшедшего. Он ярко представил себе корабли под полными парусами. – Вы должны возглавить флотилию.

Отец Чарлз улыбнулся, лелея свой секрет.

– Конечно, конечно. Но сейчас я открою вам тайну. Величайшую тайну. Вы поймете Божий промысел. Только через тяжкое испытание, через этот горький урок мы сможем достичь благоденствия. Византия должна была пасть – так Господь наказал нас за междоусобицы. Восток и Запад воюют между собой чаще, чем с неверными. – Он умолк и склонил голову набок. – Проверьте, не стоит ли кто-нибудь за дверью. Я боюсь, как бы нас не подслушали.

Аргайл поднялся, хрустнув коленями, и выглянул за дверь.

– Никого нет, – тихо сказал он. – Нас никто не подслушивает.

Он вернулся на свое место. Отец Чарлз наклонился и взволнованно зашептал ему в ухо:

– В течение последних шести месяцев я веду переговоры о воссоединении христиан. Восток и Запад должны объединиться и действовать сообща. Это будет чудо: христиане получат власть, какой еще никогда не имели.

В тот день, когда рухнули городские стены, я видел знамение в церкви Благовещения. В тот момент было уже слишком поздно раскаиваться, но я понял свою задачу и сейчас близок к тому, чтобы осуществить ее. Мы с Каллистом заключили договор, в полную силу он войдет после нашей победы. Неверные узнают о том, что я жив, только в тот момент, когда я вновь появлюсь у стен Константинополя во главе армии немецких, французских и, возможно, английских рыцарей. Мы разгромим их наголову.

– И до тех пор, пока все не будет готово, вы будете скрываться здесь под именем брата Ангелуса? Верно?

Отец Чарлз лукаво улыбнулся:

– Хорошо придумано, правда? Кому придет в голову, что я могу жить в такой бедности? Правду знает только мой личный слуга Грациан. Пусть они считают себя в безопасности. Тем временем мои тайные эмиссары и люди его святейшества будут плести вокруг них сеть до тех пор, пока не опутают их так крепко, что им уже будет не выбраться. Теперь вы понимаете, почему необходимо соблюдать строжайшую секретность?

– Конечно, но вы не сможете долго держать все в тайне.

– Этого и не потребуется. Ждать осталось совсем недолго. Его святейшество полностью поддерживает мой план, но он стар и немощен. В его окружении есть люди, которые с удовольствием воспользуются моей слабостью, – это, кстати, еще одна причина столь большой секретности. Мы должны действовать решительно.

Аргайл кивнул. Отец Чарлз рассуждал вполне здраво.

– А вы не замечаете одной маленькой проблемы? – спросил Аргайл.

– Какой?

– Вы умерли, то есть я хочу сказать, – все считают, что вас убили у стен города. Если вы внезапно воскреснете, вас могут объявить самозванцем. Рыцари откажутся идти за вами в бой. Одно дело пойти за императором, и совсем другое – за самозванцем.

Отец Чарлз поднял палец:

– Очень умно, молодой человек. Но и я не глупее. Поверьте мне, когда я говорю, что все спланировано очень тщательно. Они поверят мне, но даже если бы не поверили, это все равно не имеет значения.

– Почему?

– Потому что они пойдут за ней.

– За кем?

– За «Одигитрией».

Аргайл посмотрел на него. Отец Чарлз кашлянул и стал вдруг очень серьезен.

– Вы потеряли дар речи. Я так и думал. Да, молодой человек. Да. Возрадуйтесь – она уцелела. Величайшая святыня империи – прижизненное изображение Божьей Матери с единорожденным Сыном, написанное святым Лукой, рукой которого водил сам Господь Бог. Она цела и находится здесь. – Голос отца Чарлза стал хриплым от волнения. – Здесь, в этом самом доме. Каждый истинно верующий христианин будет счастлив пойти за ней. И тому, кто получил ее благословение, предназначено править христианской империей. Так должно быть, и так будет. Я рассказал вам все, молодой человек. Храните мой секрет до тех пор, пока мы не начнем действовать.

Выйдя на солнечный свет, Аргайл почувствовал себя так, словно перенесся во двор монастыря Сан-Джованни на машине времени. Возвращение в реальность было слишком внезапным и оттого болезненным. Но это не имело никакого значения. Важно было только одно: он узнал, почему икона представляла для грабителей такую ценность. Аргайл решил немедленно взять такси и рассказать обо всем Флавии.

Но не пришлось. Беседа с отцом Чарлзом настолько захватила его, что он совсем забыл о другом аспекте дела, теперь казавшегося ему слишком мелким и тривиальным.

У него даже не возникло сомнений, или почти не возникло. Он направился в университетскую библиотеку только с одной целью: найти документальное подтверждение словам отца Чарлза. Сам он знал, что все так и было – во всяком случае, считал, что отец Чарлз изложил достаточно правдоподобную интерпретацию событий. Старик, конечно, совершенно не в своем уме, но при этом интеллект его нисколько не пострадал. Возможно, после пережитого шока, которым явилось для него похищение иконы, у него несколько исказилось ощущение времени, и он начал идентифицировать себя и свое окружение с историческими персонажами, изучением которых занимался в прошлом. Но то, что его трактовка событий отличалась от традиционной, вовсе не означало, что в его словах не было смысла. Аргайл почему-то сразу поверил ему.

Для начала нужно было хотя бы проверить, не противоречил ли рассказ отца Чарлза общеизвестным фактам. Джонатан набрал целую кучу книг и, забившись в угол читального зала, воздвиг из них вокруг себя целую крепость. Книги об иконах Успенского, «Падение Константинополя» Рансимена, «История папства» Пастора, «Падение Римской империи глазами очевидцев» Дукаса и множество словарей, энциклопедий и справочников. Для начала достаточно.

Он читал и листал, листал и читал; затем сходил за новой порцией книг и снова читал с невероятной скоростью, достигнув редкой для него степени концентрации внимания. Прошел час, затем другой, а он так и не смог найти ничего, что могло бы поставить под сомнение рассказ отца Чарлза. В справочниках говорилось, что император погиб у стен Константинополя в последний день осады, но найти и опознать его тело не удалось. Турецкий султан Мехмет Второй насадил его голову на кол, а потом забальзамировал ее и послал по дворам Среднего Востока в подтверждение своей победы, но не было ни малейших доказательств, что это была действительно голова императора Константина. Император исчез, и больше его никогда не видели – ни живым, ни мертвым. Это, конечно, не значило, что грек, называвшийся братом Ангелусом, в действительности являлся императором Константином, но это также и не опровергало такой вероятности.

Так, теперь разберемся с иконой. Аргайл без труда установил, что «Одигитрия» являлась наиболее почитаемым христианским изображением Богоматери на Востоке. Правой рукой она держала сына, левая ее рука была протянута вперед. В 1087 году жители обошли городские стены с чудотворной иконой, и враг отступил. После этого события икону всегда выносили из церкви во время войн и великих потрясений. Принято считать, что икона является прижизненным портретом Девы Марии, созданным святым Лукой. Она являлась символом, объединявшим империю и императора, город и весь христианский мир. По слухам, икону уничтожили турки, когда взяли город. Но опять же – никаких свидетелей и доказательств. Никто не видел, как они уничтожили ее. По непонятной причине в тот вечер, который предшествовал падению Константинополя, икону вопреки обычаю не вынесли из церкви и не обошли с ней стены города, хотя именно в этот день помощь свыше была нужна им, как никогда. Один этот факт мог полностью деморализовать войско. Но почему икону не вынесли? Причина могла быть только одна – иконы уже не было в городе. Должно быть, ее погрузили на венецианскую галеру, ускользнувшую через пролив от турок. Возможно, император осознал, что даже Пресвятая Дева не сможет исправить его ошибок, и заготовил план отступления. Он отправил икону из города и продумал свое собственное исчезновение, уже тогда думая о реванше. Ему удалось осуществить свой план, и теперь он затаился в Риме, готовясь к контрнаступлению.

Но реванша так и не случилось. Константин не смог собрать войско и вновь объединить христианский мир. Никто и пальцем не захотел пошевелить, и Константинополь стал Стамбулом.

Аргайл занялся историей папства. Действительно, был такой папа Каллист (или Калликст) III, занявший этот пост в 1455 году. Он запомнился тем, что хотел вернуть в лоно христианства Восток. Однако ничего из его затеи не вышло. Единственная попытка объединения христианского мира была предпринята несколькими годами ранее Флорентийским советом. Попытка эта провалилась и вызвала взаимную неприязнь обеих сторон. Каллист умер в 1458 году, и его место занял папа, которого гораздо более интересовали живопись и архитектура. Из этого можно было сделать вывод, что надежда императора Константина взять реванш умерла вместе с Каллистом.

И еще вопрос. Отец Чарлз упоминал последнюю ночь в Святой Софии, церкви Благовещения, перед решительной битвой. У Дукаса Аргайл нашел описание этих событий. В панике оставшаяся часть населения устремилась к Софийскому собору. Там сошлись священники всех конфессий; католики исповедовались православным священникам, православные – католическим, и никто не обращал на эти различия внимания – возможно, в первый и последний раз. Был там и император, пока не протрубили трубы, призвавшие его к стенам города. Должно быть, он пошел туда, вдохновленный молитвой. Всего через несколько часов силы неприятеля сломили сопротивление и ворвались в город. Многие члены конгрегации погибли, другие попали в рабство. На следующий день древнейший христианский собор стал мечетью.

Аргайл зевнул, посмотрел на часы и вскочил. Половина седьмого. Он просидел в библиотеке почти четыре часа и не заметил, как пролетело время. Распрямившись, Аргайл только сейчас почувствовал, как сильно болят спина и плечи, затекшие от неудобной позы.

Аргайл быстро расставил книги по местам и позвонил Флавии. Через несколько минут он уже сидел в такси.

Разыскав Флавию, Аргайл вдруг заколебался. Пусть отец Чарлз и был сумасшедшим, но он все же дал ему слово хранить его тайну. Но на икону секретность вроде бы не распространялась… К тому же совсем не обязательно ссылаться на отца Чарлза – можно просто сообщить Флавии информацию. Она может отнестись к ней с недоверием, если он скажет, что получил ее от византийского императора, скончавшегося четыреста лет назад. Он только сейчас понял, как неправдоподобно все это выглядит со стороны.

В конце концов он решил сымпровизировать.

– Я тут просматривал документы; надо сказать, проделал изрядную работу. От напряжения у меня даже голова пошла кругом. Но я, кажется, вычислил, что это за картина. Я считаю, вернее, так, по-видимому, считает грабитель, что это «Одигитрия». Тебе это о чем-нибудь говорит?

Флавия неуверенно покачала головой:

– По-моему, так называется икона.

– Тип изображения. Мария с младенцем. Отличительной ее особенностью является то, что лики Богоматери и младенца не соприкасаются. С нее существует множество списков, это одно из самых распространенных изображений Богоматери.

– Ну и?.. Чем отличается именно эта икона из монастыря Сан-Джованни?

– Считается, что оригинал этой иконы был написан при жизни Девы Марии святым Лукой. «Одигитрия» означает «Путеводительница». Она была главной иконой Византийской империи – ее хранительницей и символом. И до тех пор, пока она находилась в Софийском соборе, городу ничто не угрожало и христианский мир простирался вплоть до восточных границ Средиземноморья.

– Что ж она их не спасла? – сухо заметила Флавия.

Аргайлу стало обидно за икону.

– Считается, что турки, взяв Константинополь, уничтожили «Одигитрию». Но, насколько я понимаю, – строго сказал он, чувствуя себя обязанным защитить священный символ империи, – она уцелела. Ее успели вывезти из города до вторжения турок, поэтому она и не смогла проявить свою чудесную силу. Я, конечно, убежден, что то, что должно было случиться, все равно случилось бы, но факт остается фактом. Икону привез в Рим грек, путешествовавший под именем брата Ангелуса. Он передал ее в монастырь Сан-Джованни, где она и пробыла до наших дней. Во всяком случае, два дня назад она еще была здесь. Вот за чем охотится твой Харанис.

– А разве не существует других икон, которые считаются настоящей «Одигитрией»?

– Разумеется, они существуют. Святому Луке приписывают столько работ, сколько не приписывают Вермеру. В одном только Риме их целых три. Но я выяснил, что происхождение их весьма сомнительное. В любом случае это не имеет значения. Только икона из монастыря Сан-Джованни может быть настоящей «Одигитрией».

– А Буркхардт знал об этом?

– Похоже, да. Он тоже побывал в архиве и, хотя не видел всех документов, сумел понять главное.

– Неужели это правда, Джонатан?!

Он пожал плечами:

– Ты хочешь спросить, правда ли то, что она была написана святым Лукой? Нет, впервые она упоминается в восьмом веке. Но несмотря на это, она была святыней Византийской империи. Я не знаю, та ли это икона, которая была вывезена из Константинополя, но есть большая вероятность того, что это действительно она. Ты уже нашла ее? Как ты считаешь, Харанис имеет отношение к ее похищению?

Флавия покачала головой:

– Он все еще здесь и по-прежнему охотится за иконой. Это дает нам шанс поймать его. С помощью Мэри Верней.

– Она хочет тебе помочь?

Флавия нервно усмехнулась:

– Надеюсь. Правда, она еще не знает об этом.

– А зачем ей понадобилась «Одигитрия»?

– Черт меня побери, если я знаю. Но дело тут не в деньгах, это точно. Харанис каким-то образом давит на нее. И видимо, очень сильно, раз она решилась пойти на такой большой риск. Ты не хочешь поработать на меня сегодня вечером?

– Я уже целый день работаю на тебя.

– В таком случае лишние несколько часов ничего не изменят.

– А чего ты хочешь?

– Сходи, пожалуйста, вместо меня к Дэну Менцису – побудь с ним. А я подъеду где-нибудь через час.