Пока Аргайл развлекался подобным образом в Лондоне, Флавия занималась делом, которое, по ее мнению, не имело ни малейшего отношения к торжеству правосудия. Впрочем, в Италии оно вообще торжествует редко.

Большую часть дня после отъезда Аргайла Флавия провела за бумажной работой. За несколько дней у нее накопилась целая гора корреспонденции. Каждый день огромное количество бумажек оседало на столе, осваивалось там и приносило потомство. Вот она, обратная сторона излишнего усердия. Иногда Флавия не могла понять, с какой стати вообще должна заниматься административными вопросами, которые не входят в ее обязанности, но все равно занималась. Ее заваливали отчетами о кражах, арестах и тоннами всякой чепухи. Архивы просили прислать новые фотокопии. От бывшего мужа пришло приглашение на свадьбу, которая «состоится в следующий четверг в Сюзаннин день». Странное предложение, но почему бы и нет – нужно мыслить широко.

Так, что там еще? Счет из дорогущего отеля в Мантуе с приглашением приехать к ним снова. «Да, я обязательно забронирую у вас роскошный номер, когда вновь соберусь в рядовую командировку».

И так далее и тому подобное. А что, если все порвать и смести в мусорную корзину? – подумала она равнодушно. Нет, пожалуй, не стоит. Можно спокойно потерять целую галерею – никто и не заметит, но стоит пропасть несчастной копии инвойса, как на тебя ополчится весь свет и будет терзать до тех пор, пока бумажка не водворится на свое место. Однако сегодня Флавия решительно не желала разгребать эту бумажную гору. Немного подумав, она крупно написала свои инициалы в верхнем углу каждого документа и переложила их в стопку исходящей почты. Пока они там разберутся, что произошло недоразумение, она получит передышку.

Проделав этот трюк, Флавия взялась за работу, которая действительно требовала ее внимания, и первым делом просмотрела рапорты об арестах и возвращенных ценностях. Последних было два. Первый пришел с железнодорожного вокзала в Неаполе – сотрудники вокзала обнаружили в камере хранения керамические изделия семнадцатого века и интересовались, не были ли они украдены, и если да, то откуда? Второй прислал ее коллега Паоло. Он восторженно сообщал, что дело «Леонардо» наконец доведено до логического конца. Флавия взяла рапорт и поднялась к Боттандо. Эту новость он должен услышать первым. Редчайший случай в их практике – преступник пойман и признал свою вину, потерпевшие готовы выступить в суде. Пусть Боттандо порадуется.

– О-о, как хорошо, – сказал Боттандо, когда Флавия сообщила ему приятное известие и вручила рапорт. – Слава тебе, Всевышний! И кем же он оказался?

Она засмеялась:

– Студент, изучающий искусство. Решил немного подзаработать. Единственная проблема – что с ним теперь делать.

Действительно, проблема. Новоявленный «Леонардо» привлек к себе пристальное внимание прессы, которая радостно вцепилась в излюбленную тему итальянской преступности. Некий юноша продавал свои рисунки, выдавая их за ранние работы Леонардо, преимущественно имбецильной иностранной публике. По меньшей мере шестеро человек стали обладателями работ, созданных неподражаемым гением Возрождения.

Сами по себе рисунки были неплохи, но новая бумага и шариковая ручка не смогли бы обмануть даже ребенка. Флавия чуть не умерла со смеху, когда к ней явился разгневанный коллекционер, ставший первой жертвой мошенника. «Неужели вы и впрямь могли поверить, что в пятнадцатом веке уже был пылесос и что выглядел он именно так? А как насчет этого кухонного комбайна эпохи Возрождения?» Флавия не понимала, с какой стати итальянские налогоплательщики должны оплачивать глупость людей, которые не в состоянии распознать столь очевидную шутку. Но история стала известна газетчикам, и Коррадо Арган начал давить на Боттандо, требуя от него решительных действий. Прошедшей ночью мошенника схватили. Он оказался неплохим парнем, просто устал влачить нищенское существование, на которое обречены почти все итальянские студенты. Заработанных денег ему хватало, чтобы только-только прожить. Кроме того, он сказал, что его уговорил заняться этим один человек, сам бы он никогда не решился на столь дерзкий поступок.

– Я полагаю, нам следует допросить его, припугнуть для острастки, а затем отпустить с предупреждением или дав ему условный срок.

– Пожалуй, – согласился Боттандо, но тут же передумал. – Хотя, с другой стороны, еще немного – и нас порвали бы из-за него на куски. Знаешь что, позвони-ка судье во Флоренцию и попроси подержать этого красавца недельку в тюрьме. Кто там у нас?

– Судья? Бранкони, кажется.

– А, ну тогда все в порядке. Да. Разыщи того, кто стоял за этим «Леонардо», и засади его тоже. А когда интерес к ним поутихнет, мы их отпустим. Пусть прочувствуют, что такое тюрьма, им не повредит. Можно устроить им парочку строгих допросов. В общем, нужно так запугать их, чтоб впредь было неповадно.

– Я отправлю туда Паоло. Думаю, за отгул он согласится.

– Я не соглашусь. Он и так уже едет в Палермо за два отгула. Может, съездишь сама?

Флавия кивнула:

– Конечно. Если хотите, поеду хоть завтра. Но тогда я проверю заодно информацию Марии Фанселли, идет? Уж если я все равно там буду?

Боттандо улыбнулся ее настойчивости:

– Ладно. Но помни…

– Это пустая трата времени. Я знаю. Да, кстати… – Она порылась у себя в сумке и вытащила конверт.

– Что это?

– Я скопировала жесткий диск с компьютера Аргана – вчера, когда он ушел обедать. Мне показалось, вам это пригодится. Для повышения эффективности межведомственной координации.

– Флавия, ты – чудо.

– Я знаю.

На следующий день она отправилась в путь. Чтобы как-то вознаградить себя за служебное рвение, она решила накупить там разных приятных мелочей, найти которые можно только во Флоренции. Она надеялась, что у нее останется хоть немного времени на себя. Боттандо поручил ей уйму дел, опасаясь, как бы финансовый отдел не упрекнул их в неэффективном расходовании средств. Большую часть вопросов можно было решить по телефону, но раз уж она поехала в командировку, то обязательно должна со всеми встретиться лично и обсудить все накопившиеся проблемы. Кроме того, ей предстояло собрать все отчеты о кражах, проинспектировать несколько мест ограблений, переговорить с местной полицией, допросить «Леонардо», проинструктировать судью в отношении этого юноши и встретиться с соискателем, которого Боттандо подумывал взять на работу.

Первую остановку Флавия сделала возле дома синьоры делла Куэрция, чье существование подтверждало такое мощное орудие полицейской системы, как телефонный справочник. До деловой встречи у Флавии оставалось полчаса, и навестить синьору делла Куэрция было дешевле, чем пересидеть это время в кафе. На первый взгляд здание казалось старинной родовой резиденцией. Оно расположилось на тихой респектабельной улице неподалеку от площади Республики, где проживали самые богатые семейства Флоренции. Однако, походив вокруг дома, Флавия выяснила, что старое здание подлатала и выкупила под свои нужды крупная торговая компания. Поколебавшись, Флавия вошла в холл и приблизилась к стойке администратора.

– В этом доме когда-то жила синьора делла Куэрция. Вы не знаете, куда она переехала?

Девушка оказалась разговорчивой и выдала Флавии массу информации – даже больше, чем та хотела знать. Синьора продала этот дом двенадцать лет назад, но все деньги достались ее сыну – он просто бессовестно украл их. Сейчас он живет себе припеваючи в Милане, а синьора осталась без гроша. Новые владельцы – отчасти из милосердия, а отчасти для того, чтобы сократить налоги и избежать общественного порицания за бессердечное отношение к несчастной старушке, – не стали выбрасывать ее на улицу и позволили поселиться в аттике, где когда-то находились комнаты для прислуги. Они полагали, что бывшая владелица задержится там недолго, однако время шло, а старушка оказалась крепкой и не подавала никаких признаков приближающегося конца. Возможно, ее силы укрепила ежедневная физическая нагрузка – синьоре делла Куэрция приходилось по нескольку раз в день преодолевать шесть лестничных пролетов. Ей уже стукнуло девяносто, рассказывала девушка, и она почти ничего не соображает. Кроме нее, в доме не осталось никого из прежних жильцов, палаццо Страга принадлежит теперь фирме, импортирующей компьютеры. Если Флавия хочет повидать ее – пожалуйста, но вряд ли в этом есть смысл.

Флавия прошла к черному ходу, где находилась лестница для прислуги, и остановилась. Шесть лестничных пролетов? Стоит ли так утруждать себя?

На лестнице было темно хоть глаз выколи и холодно. Несколько раз Флавия останавливалась, чтобы отдышаться и оставить силы хотя бы на слово «здравствуйте». С трудом одолев последний пролет, Флавия оказалась перед хлипкой деревянной дверью и громко постучала.

Она постояла, прислушиваясь, не подаст ли кто-нибудь признака жизни за дверью, и через некоторое время услышала скрип половиц и приближающиеся шаги. Крошечная женщина, согнувшаяся под тяжестью прожитых лет, открыла ей дверь и вонзила в нее вопросительный взгляд. Флавия представилась.

– А-а? – сказала старушка, приставив ладонь к уху.

Флавия громко повторила, что она из полиции и желает поговорить с ней.

Женщина не поверила и затрясла клюкой, угрожая поколотить незваную посетительницу, если та осмелится сделать хотя бы шаг. Флавию восхитила ее решительность, но не здравомыслие – она одолела бы старушку одной левой.

– Могу я войти? – прокричала девушка.

– Ладно, входите, – разрешила синьора делла Куэрция таким тоном, словно это была ее собственная идея.

Небольшая комната – три на четыре – была настолько загромождена мебелью и вещами, что походила скорее на склад, чем на жилое помещение. На двенадцати квадратных метрах уместились кровать, ванна, диван, кресло, два стула, три стола, деревянный книжный шкаф, полдюжины ковров, цветочные горшки, небольшая плита и три светильника, один из которых тускло горел. Стенное пространство, оставшееся свободным от мебели, было сплошь увешано фотографиями, распятиями, письмами в рамках и другими напоминаниями о долгой жизни хозяйки. Здесь нельзя было шагу ступить, чтобы не задеть какой-нибудь предмет, поэтому Флавия, не дожидаясь приглашения, пробралась к дивану и осторожно опустилась на него.

Синьора делла Куэрция прошуршала сзади и уселась на стуле напротив посетительницы.

– Меня интересует одна девушка, которая когда-то работала у вас! – прокричала Флавия.

– Знаете, я ведь из рода Медичи, – сказала старушка.

– Когда-то у вас была школа для девушек из иностранных семей. Верно?

– Да, у меня была школа. Для девушек из иностранных семей. Одна из лучших, между прочим. Ко мне привозили самых лучших девушек, весь цвет Европы. Такие очаровательные создания.

– Меня интересует Мария Фанселли! – с надеждой выкрикнула Флавия.

– Они были очень благодарны мне. Некоторые даже называли меня второй матерью. Я, конечно, не поощряла такой близости. Все-таки девушки должны чувствовать дистанцию, вы согласны со мной?

– Насколько я понимаю, вы уволили ее. Правильно? – надрывалась Флавия. У нее создалось впечатление, что в комнате одновременно происходят два разных диалога.

– Англичане, – продолжала щебетать делла Куэрция, игнорируя вопрос. – Ох уж эти англичане, все такие самолюбивые. Всегда холодные, надменные – большинство из них. Я нахожу их восхитительными. Сейчас они уже не те, измельчал народ.

– Фанселли? – снова забросила удочку Флавия.

– С большим уважением относятся к итальянской культуре. Не то, что французы. Именно для таких девушек я создавала свою школу. Лучшие, цвет Европы. И женихи соответствующие.

– А служанки?

– Никакой вульгарности, которая так портит современных женщин. Это был благородный век. Но потом у моих девушек стали появляться идеи. Они отказались от компаньонок, и некоторые даже начали выпивать на светских приемах и танцевать с молодыми людьми, которые не были им представлены. Можете вообразить себе такое?

Флавия печально покачала головой.

– Я так рада, что вы согласны. Столь резкое падение нравов навело меня на мысль о пенсии. Вы только посмотрите, о чем сейчас пишут газеты. Можете вы вообразить такое? Хорошо воспитанные женщины, из приличных семей, и выступать с такими идеями! – Она презрительно фыркнула. – Я говорила им: если бы Бог хотел, чтоб вы трудились, вы бы родились в семье рабочих. Если женщине предназначено воспитывать собственных детей, она родится в семье буржуа. Девушки всегда слушались меня. И уважали. Знаете, я ведь из рода Медичи.

– Форстер? – крикнула Флавия в надежде, что имя явится тем спусковым крючком, который разбудит память пожилой синьоры. Поскольку женщина мыслила ассоциативно, Флавия не видела смысла задавать конкретные вопросы.

– К счастью, в моей школе никогда не было скандальных происшествий, – продолжала ворковать делла Куэрция. – Наверное, мне повезло. Некоторые молодые люди кружили вокруг моих девушек, словно мухи вокруг горшка с медом. Животные. Я принимала только невинных девушек, и всегда возвращала их родителям в целости и сохранности. Можете вы себе вообразить, как я боялась, чтобы кто-нибудь из них связался с мужчиной?

Флавия вздохнула и незаметно бросила взгляд на часы. Время шло, а она по-прежнему не услышала ничего нового.

– Такие вещи случаются только с прислугой, – говорила синьора делла Куэрция. – А чего еще от них ждать? Кавалеров этих девиц едва ли можно назвать джентльменами. Да, я помню. А почему я вдруг заговорила об этом? Да, это случилось в тот год, когда в мою школу поступила мисс Бомонт. Одна из служанок – Мария, так ее звали – не сумела сохранить свою девичью честь и была уволена. Я всегда говорила, что она плохо кончит.

Надежда Флавии, что ассоциативный ряд в конце концов приведет пожилую женщину к интересующей ее теме, оправдалась. Женщина вспомнила о служанке по имени Мария. Но Флавии хотелось знать подробности.

– Форстер! – на всякий случай снова крикнула она.

– Парень, с которым она связалась, оказался ужасным негодяем. Сначала он увивался за мисс Бомонт, таскался за ней повсюду, как пес, но эта благовоспитанная девушка моментально раскусила его и с презрением отвергла его ухаживания. Тогда он обратил свои взоры на других девушек – это так типично для подобных молодых людей. А мисс Бомонт впоследствии очень удачно вышла замуж, как и большинство моих девушек. Да, а как же его звали? Форстер? Да, Форстер. А почему я про него вспомнила?

– Понятия не имею, – пожала плечами Флавия. – А как звали девушку? – еще громче, чем раньше, крикнула она.

– Конечно, тогда моя школа процветала, у меня учились две дочки герцогов, дочь американского миллионера. У меня, конечно, были насчет нее некоторые сомнения, несмотря на отличные рекомендации. И, как оказалось, я была права. Она слишком много времени проводила со слугами. Это характеризует ее не лучшим образом. Ни одна по-настоящему воспитанная девушка не опустится до болтовни со слугами. Даже американка. Воспитание проявляется во всем, его не скроешь.

– А как ее звали?

– Кажется, Эмили. Эмили Морган. Она приехала из Виргинии, по-моему, это где-то в Америке. Я никогда не интересовалась этой страной.

– Не ее. Как звали служанку? – Флавия склонилась над пожилой синьорой, страстно желая, чтобы сознание вернулось к ней хотя бы на несколько секунд. – Мне нужно знать фамилию вашей служанки Марии.

Женщина откинулась на спинку стула, ошарашенная напором гостьи.

– Фанселли, – выговорила она. – Мария Фанселли.

– Ах, – выдохнула с облегчением Флавия и в изнеможении опустилась на диван.

– Естественно, я постаралась как можно скорее избавиться от нее. К счастью для меня, в избранном кругу, где я в то время вращалась, никто ничего не узнал. Сейчас, конечно, круг общения уже не тот.

– Да-да, – небрежно бросила Флавия, утратив к разговору интерес.

– Синьорина Бомонт очень расстроилась из-за этой служанки, но я утешила ее, сказав, что девушки низкого сословия не умеют себя блюсти, даже когда имеют перед глазами образцовый пример. Думаю, она все-таки пыталась ей помочь, она считала, что Мария пострадала по неопытности. Но точно сказать не могу.

«Какой ужасающий снобизм», – подумала Флавия и попыталась изобразить приятную улыбку.

– Ах, как давно все это было, – продолжала вещать синьора делла Куэрция. – Когда-то у меня собирался весь цвет Европы, и люди почитали за честь отдать свою дочь в мою школу. А что сейчас? Девушки напяливают на себя рюкзаки, живут в палатках, слушают ужасную музыку и не признают никаких социальных различий. Я всегда говорила: аристократия в Европе сохранится только в том случае, если их дети перестанут общаться с чернью. Вы знаете, синьорина, мне страшно за наше будущее. Действительно страшно.

– В самом деле, – согласилась Флавия.

Потерпев фиаско в борьбе с рассеянным сознанием синьоры делла Куэрция, Флавия взяла своего рода реванш, устроив допрос с пристрастием Джакомо Сандано. Бедняга, надо сказать, ничем не заслужил такого обращения, тем более что общество уже наказало его за незначительный инцидент с картиной Фра Анджелико. Эта встреча вообще не имела никакого смысла, но Флавия, памятуя наставления Боттандо, решила продемонстрировать свою исполнительность. Кроме того, ей просто хотелось услышать вразумительные ответы на свои вопросы.

Она отловила Сандано в одном из баров на окраине города – вопреки распоряжению Боттандо парень разгуливал на свободе.

Сандано был неисправимым оптимистом и каждый раз надеялся, что уж теперь-то его план сработает. В полиции его нежно любили: как только он сворачивал на кривую дорожку, они могли надеяться на скорый арест и вынесение приговора.

Его натура не позволяла ему жить честно, и даже судья однажды не выдержал и прямо сказал ему об этом. Парень представлял опасность не столько для общества, сколько для самого себя, и воровал всегда такую ерунду и так неумело, что никто не мог понять, ради чего он этим занимался.

Взять хотя бы последний случай, когда он украл из церкви подсвечники. Его тут же поймали и посадили за решетку. Как сказал прокурор, занимавшийся этим делом, идея спрятаться в алтаре и дождаться ночи, когда все разойдутся, была блестящей. Но почему он выбрал для осуществления этой идеи канун Рождества – единственную ночь в году, когда в церкви полно народу?

В шесть часов вечера Сандано втиснулся в ящик, где хранилась разная церковная утварь, и промучился в нем до двух часов ночи. Потом тело его свело судорогой от долгого стояния без движения, и он огласил здание церкви страшными криками. Паства и священник поначалу опешили, решив, что из алтаря доносится глас небесный, но быстро разобрались, в чем дело, вытащили Сандано из ящика, отпоили его бренди и вызвали полицию, которая с готовностью препроводила его в тюрьму.

Он сидел, согнувшись над своим стаканом с выпивкой, – немного за тридцать, худой, нездоровый, распространяя слабый, но вполне отчетливый запах дешевых сигарет.

– Попался! – жизнерадостно воскликнула Флавия, хлопнув его по плечу. Сандано подпрыгнул чуть не до потолка. – Признавайся, Джакомо, признавайся, – сказала она, понижая голос.

– В чем? – в ужасе затрясся Сандано. – В чем?

– Я просто проверяла тебя. Шутка. Решила угостить тебя выпивкой. Проходила мимо и думаю: «Что-то давно я не видела старого друга Джакомо. Подойду поздороваюсь». Ну как ты?

Он покачивая головой, все еще не оправившись от шока.

– Прекрасно, – осторожно ответил он. – А что?

Флавия печально вздохнула:

– У нас упали показатели. Вот мы с Боттандо и подумали: а не арестовать ли нам старину Джакомо? Наверняка за ним числится какой-нибудь грех.

Сандано передернуло от ее слов.

– Я сейчас живу честно, – сказал он. – Все осталось в прошлом. Вы же знаете.

– Чепуха, – возразила Флавия. – Я уверена, ты и сам это поймешь, когда проведешь ночку в камере.

– Слушайте, чего вы хотите? – жалобно спросил Сандано. – Почему вы не оставите меня в покое?

– Потому что не хотим. Мы хотим засадить кого-нибудь за решетку. И твоя кандидатура ничуть не хуже любой другой. Даже лучше. Сколько времени ты пробыл на свободе, пока не украл подсвечники? Ну, честно.

– Неделю, – скучным голосом отозвался Сандано. – Но у меня закончились деньги.

– А за что ты сидел до этого? Ну, за что? За картину, правильно? Фра Анджелико, если не ошибаюсь. Мы были очень удивлены. Как-то не в твоем стиле. Тебя даже не сразу поймали. Когда это было? Полгода назад?

– Девять месяцев прошло.

– Расскажи подробнее. Тебя ведь схватили на границе, верно? Счастье было так возможно… А как тебе удалось украсть картину и не засветиться?

Сандано допил свой стакан и закурил. Потом с неохотой ответил:

– Это сделал не я.

– Что именно?

– Картину украл не я.

Флавия приподняла бровь.

– Так… Но ты признался в краже. И тебя поймали с картиной на границе.

– Но украл ее не я.

– Тогда зачем взял вину на себя?

– Мне предложили сделку. Местные карабинеры попросили меня взять эту кражу на себя – им надоело, что вы все время давите на них из Рима. Взамен они обещали закрыть глаза на некоторые мои провинности.

– Например, кражу мейсенского фарфора?

Речь шла об очень дорогом столовом сервизе восемнадцатого века. Сандано забрался в квартиру и выбросил сервиз из окна третьего этажа в руки сообщника. Сервиз разбился, Сандано опять попался.

– Да, – грустно согласился Сандано. – Какого же я свалял дурака. До сих пор не пойму, почему мой братец ждал меня с другой стороны дома. Такую хорошую идею провалил. Соседи проснулись, когда сервиз грохнулся на землю, и вызвали полицию.

– Да, не повезло тебе, парень. Так, значит, ты признался в преступлении, которого не совершал? Как-то странно, не находишь?

– Карабинеры сказали, что, сколько бы я ни утверждал, будто был всего лишь курьером, они мне все равно не поверят. Сказали, им точно известно, что кража – моих рук дело. Потом посоветовали признаться, а за это пообещали мне скостить срок и простить мейсенский фарфор.

– Они сдержали слово?

– О да, тут я на них не в обиде. Но факт остается фактом: я этого не делал.

– Бедняга, – посочувствовала Флавия. – Конечно, ты нашел картину в мусорном ящике и решил подарить своей мамочке. Поэтому ты положил ее на заднее сиденье своей машины и поехал в магазин красиво упаковать. Но вручить подарок не довелось – эти ужасные подозрительные полицейские набросились на тебя и отняли картину.

– Примерно так все и было.

Флавия бросила на него выразительный взгляд.

– Послушайте, я говорю вам правду, – взорвался Сандано. – Мне позвонили и предложили заработать. Пять миллионов лир за один день. Дело плевое – перевезти кое-что через границу. Два с половиной миллиона – аванс. Я спросил, что я должен перевезти, и он сказал – посылку…

– Кто – он?

– Приятель приятеля приятеля, – насмешливо ответил Сандано. – Человек, который иногда подбрасывает мне работу. Не моего ума дело, кто за ним стоит. Я должен был забрать коробку в камере хранения на вокзале и оставить ее в камере хранения в Цюрихе, а ключи переправить в Берн на номер абонентского ящика. После этого я должен был получить оставшуюся сумму. Сразу говорю: тогда я не знал, кто поручил мне это дело. Возможно, поэтому мой рассказ не убедил карабинеров.

– Тогда не знал, – повторила Флавия. – Что это значит?

– А с какой стати я должен вам выкладывать?

– Потому что я, если захочу, могу сильно осложнить тебе жизнь. И потому что я могу проявить к тебе снисходительность, когда ты попадешься в следующий раз. Это ведь только вопрос времени. Можешь рассматривать это как полицейскую страховку. Кто украл картину?

Сандано сцепил пальцы и отвел глаза. На лице его появилось выражение хитрости, коварства и замкнутости. Пренеприятная смесь.

– Вы не станете упоминать мое имя?

– Упаси Бог.

– И вы не забудете человека, который оказал вам услугу?

– Джакомо, разве я похожа на человека, который забывает друзей? Или своих врагов? Говори мне все, что ты знаешь.

Сандано сделал паузу и глубоко вздохнул.

– Хорошо. Но помните: я вам верю.

– Договорились.

– Тогда я не знал, кто это был. Как я уже сказал, он всегда звонил по телефону. Мы никогда не виделись. Я получал свои комиссионные и не хотел ничего знать. Но дело сорвалось, и я получил срок. А три месяца назад меня посетил один человек и спрашивал насчет Фра Анджелико. Его интересовало, как много я рассказал полиции. Я сказал, что ничего никому не рассказывал, иначе не попал бы за решетку. Он остался доволен. Сказал, что мое молчание заслуживает награды, и дал денег.

– И?..

– Это все.

– Сколько он дал тебе?

– Три миллиона лир.

– А теперь – главное. Ты знаешь, кто он?

– Да.

– Кто?

– Англичанин.

– Фамилия?

– Форстер.