Бэлль была в замешательстве. Она уже четыре дня жила в доме во Франции. Ее заперли, как пленницу, в комнате на верхнем этаже здания, однако две женщины, которые регулярно приходили и приносили еду и воду для умывания, подкладывали уголь в камин и выносили ночной горшок, относились к ней хорошо.

Они не говорили по-английски, но по их взглядам, по тому, как они расчесывали ей волосы и неодобрительно качали головой, когда она ничего не ела из принесенной еды, было заметно, что они беспокоятся о ней. Бэлль недоумевала: неужели они шлюхи? Эти женщины были совершенно не похожи на проституток, поскольку носили простые темно-синие платья, чепцы и фартуки. В борделе у Энни девушки бóльшую часть дня бродили полураздетыми.

Бэлль пыталась жестами и мимикой расспросить женщин о том, что ее ждет, объяснить им, что она хочет написать матери письмо, но они только качали головами, как будто абсолютно не понимали, о чем она говорит.

Поэтому Бэлль терзали предчувствия, что ее, как детишек в сказке о Гензеле и Гретель, откармливают, прежде чем отдать на съедение мужчинам. Или наоборот — это было бы лучше всего! — ничего не происходит, потому что Бэлль не понравилась мадам Сондхайм, либо мадам сочла, что она ей не подходит, и собирается отправить ее назад в Англию, как только все уладит.

Помещение, где держали Бэлль, находилось на чердаке, и у окна потолок резко спускался к полу. Комната была маленькой, довольно темной и просто обставленной: узкая железная кровать, умывальник, маленький столик и стул у окна. Но здесь было тепло и уютно. Еда, которую приносили Бэлль, казалась ей несколько странной. В комнате было много пазлов, которые помогали девочке скоротать время.

Сбежать было совершенно невозможно. В первое же утро Бэлль выглянула из окна, чтобы проверить, сможет ли она таким образом выбраться на улицу, но уже сидя на подоконнике, увидела, что с тыльной стороны дома — отвесная стена. Девочка подняла глаза на крышу. Было бы слишком страшно взбираться по этой старой скользкой черепице, чтобы проверить, нет ли пути вниз в передней части здания. Кроме того, Бэлль сомневалась, что, если бы этот путь был, мадам Сондхайм оставила бы окна без решеток.

У двери ничего не удалось подслушать. Бэлль время от времени слышала шаги и голоса, но говорили всегда по-французски. По вечерам снизу доносились звуки музыки и взрывы смеха — то же самое она слышала и дома, в Лондоне. Но там к Бэлль пару раз за вечер спускалась Мог, последний раз обычно чтобы подоткнуть одеяло и поцеловать ее на ночь. А здесь никто не приходил к ней после ужина, и два раза случилось так, что в лампе закончился керосин и Бэлль пришлось оставить пазл и лечь спать.

Обычно ужин ей приносили довольно поздно — однажды, когда Бэлль ела, она услышала, как часы на церкви пробили восемь. Поэтому на пятый день, когда ужин принесли задолго до наступления темноты, Бэлль почувствовала: что-то наконец должно произойти.

Суп был овощной, очень вкусный, с сухариками, на второе — пирог с рыбой и вареный картофель. И уже привычный бокал красного ликера, но сегодня он имел немного необычный вкус. Бэлль решила, что в ликер, должно быть, добавили вина. Как бы там ни было, девочка выпила бокал до дна.

Когда дверь снова открылась, Бэлль решила, что пришла одна из служанок, чтобы забрать поднос. В сопровождении Дельфины, экономки, которая привела сюда девочку в первую ночь, пришла еще одна служанка, ростом пониже. Дельфина заговорила по-французски, но поскольку Бэлль удивленно таращилась на нее, жестом велела следовать за ней.

Бэлль обрадовалась возможности выйти из комнаты, но побаивалась неизвестности. Следом за Дельфиной она миновала два лестничных пролета и оказалась в ванной.

Ванна была уже наполнена, и женщины принялись раздевать Бэлль.

— Я сама могу раздеться! — воскликнула она, с раздражением отталкивая их. — Оставьте меня!

Ее собственное темно-синее платье из саржи забрали в первый же вечер и дали ей более красивое, легкое зеленое платье с оборками по подолу, с шелковыми, зелеными в горошек, воротником и поясом. Несмотря на постоянный страх, Бэлль обрадовалась платью, потому что оно было красивым и давало надежду на то, что с ней не случится ничего плохого, раз о ее внешнем виде так заботятся. Сейчас на стуле в ванной она увидела чистую, отороченную кружевом рубашку и панталоны — вероятно, ее собирались куда-то вести.

Бэлль не понравилось то, что женщины не уходили, даже когда она осталась совершенно обнаженной — они явно намеревались искупать ее, как маленького ребенка. Но ей пришлось покориться, даже не понимая смысла происходящего.

Они терли ее, как будто она была грязной бродяжкой с улицы. Затем вытащили пробку из ванны и ополоснули ее волосы несколькими кувшинами теплой воды. И лишь когда тело Бэлль принялись старательно вытирать полотенцем, девочка поняла, что ее опоили. Не тем снотворным, которым потчевал ее Кент — спать совсем не хотелось. Но она чувствовала некоторое оцепенение и легкость, так что даже начала беспомощно хихикать, когда женщины стали помогать ей надевать чистое белье.

Волосы сушили целую вечность. Их терли сухим полотенцем, потом укладывали в локоны, пока они не стали походить на длинные темные спирали, лежащие вдоль лица. За дверью что-то прокричали, и Дельфина крикнула в ответ.

Женщинам явно велели поторопиться, потому что неожиданно они обеспокоенно засуетились из-за того, что волосы Бэлль все еще влажные. Они забыли надеть на нее платье. Служанки распахнули дверь ванной и, поддерживая девочку под руки, босую, в одном белье, потянули вверх по лестнице.

Четыре дня назад, когда Бэлль приехала сюда, она мало что успела разглядеть в доме, только потертый ковер. Но тогда она была напугана, а большинство газовых ламп не горело. Сейчас все лампы были зажжены, и дом оказался гораздо больше, чем ей показалось сначала. На лестничный пролет выходило пять-шесть дверей, а обои были такими старыми и грязными, что невозможно было разглядеть узор.

Женщины открыли дверь на третьем этаже. За ней был короткий коридор, который вел в отдельное крыло дома. В конце коридора была еще одна дверь.

Дельфина открыла ее. За ней оказалась мадам Сондхайм. Дельфина что-то пробормотала, по-видимому, извинялась, затем немного подтолкнула Бэлль вперед и влево и закрыла дверь у нее за спиной.

Это была очередная бедно обставленная комната. Расстеленная железная кровать, на которой лежала только простыня и пара подушек, ставни на окнах, умывальник — и больше ничего. Но если комната на чердаке казалась довольно уютной, потому что была маленькой и со скошенным потолком, эта комната была большой и пустой.

На краю кровати сидел здоровяк с толстым румяным лицом. На нем был серый костюм и жилет в серо-черную полоску. Мужчина улыбался ей.

Мадам, по-видимому, представляла Бэлль — девочка расслышала свое имя. Она затрепетала. Бэлль попыталась выскочить через черный ход, но мадам оказалась проворнее и помахала ключом, чтобы показать, что дверь заперта.

Без лишней суеты мадам Сондхайм повернулась к Бэлль и стянула через голову ее новую рубашку. Вторым неуловимым движением она спустила панталоны, и Бэлль оказалась совершенно голой.

Девочка расплакалась и стала закрывать руками обнаженное тело, но мадам ударила ее по рукам, потом провела ладонью по телу Бэлль, не переставая стрекотать — Бэлль подумала, что так ведут себя торговцы лошадьми, когда пытаются продать животное.

Но больше всего ее пугало выражение лица мужчины. Он смотрел на Бэлль так, как будто не ел несколько недель, а она была сочным куском мяса. Его глаза блестели, на лбу выступила испарина, он облизывал губы. Мадам перестала расхваливать Бэлль и подтолкнула ее к мужчине, а потом к кровати.

С последними словами, которые, как чувствовала Бэлль, означали: «Теперь она вся ваша», мадам ушла и заперла за собой дверь.

— Ma chèrie[6], — произнес мужчина, и Бэлль поняла, что это ласковое обращение, поскольку его использовали обе женщины.

Он склонился над ней, лежащей на кровати, и поцеловал в губы. Бэлль отвернулась, потому что у него изо рта невыносимо воняло, а на лице росла борода. Но ее отвращение ничуть не отпугнуло мужчину. Он засунул руку ей в промежность и стал раздвигать половые губы, не сводя с девочки глаз.

И тут мужчина как одержимый стал срывать с себя одежду, пока не остался в одной шерстяной нижней рубашке. У него были короткие толстые ноги, белые и волосатые, но больше всего Бэлль испугал его пенис с блестящей пурпурной головкой, который показался ей просто огромным.

Девочка попыталась соскользнуть с другой стороны кровати, когда мужчина навалился на нее, но он схватил ее за руку и рывком уложил на прежнее место. Затем он раздвинул ей ноги, присел между ними на колени и воткнул ей в промежность пальцы свободной руки, продолжая удерживать другой рукой. Бэлль плакала, но ему было наплевать на ее слезы. Он что-то бормотал, касаясь ее интимных мест, и казалось, находился в трансе. Но при этом здоровяк не забывал играть со своим членом, поглаживал его, касался головкой ее тела. Бэлль затошнило от омерзения.

Неожиданно мужчина воткнул член ей в промежность, схватил ее за ноги и задрал их вверх, продолжая входить в нее все глубже.

Еще никогда за всю свою короткую жизнь Бэлль не испытывала такой боли. Ей казалось, будто ее разрывают пополам. Она кричала и плакала, но мужчина ее не слышал. И только когда она стала отчаянно вырываться, он обратил внимание на ее крики и больно ударил по ягодице, еще крепче прижимая к себе. Он все время говорил, повторяя одни и те же слова. Бэлль догадалась, что это грязные ругательства.

Мужчина стал двигаться все быстрее, пружины кровати протестующе скрипели, заглушая крики Бэлль. Боль стала невыносимой, и девочке показалось, будто она сейчас умрет. Она была не в силах даже кричать, во рту и в горле у нее пересохло. Бэлль плакала, думая о маме и о Мог, и молилась, чтобы Господь скорее прекратил ее мучения.

Наконец пытка закончилась и мужчина опустился на кровать, потный, как боров. Бэлль слезла с кровати и забилась в дальний угол. По ногам у нее текла кровь и какая-то липкая вонючая жидкость. Ее всю трясло, к горлу подкатывала тошнота.

Ее мучитель почти моментально заснул. Бэлль слышала его храп, но не могла пошевелиться и продолжала сидеть, съежившись, в углу. Потом открылась дверь и вошла мадам. Она посмотрела на мужчину на кровати, потом на Бэлль. Мадам что-то сказала, но Бэлль не поняла ее слов, поэтому той пришлось взять девочку за руку и поднять с пола.

Она осмотрела Бэлль с головы до ног, но ее суровое лицо ничуть не смягчилось. Она просто повернулась к двери, где на гвозде висел плед, сняла его и протянула Бэлль, чтобы та накинула его на себя. Затем мадам собрала с пола белье, опять взяла Бэлль за руку и дала ей понять, что ведет ее назад в комнату. Ни одного доброго слова.

Когда они вновь оказались наверху, мадам указала на умывальник и жестами приказала Бэлль умыться. Потом развернулась и ушла, не забыв запереть за собой дверь.

Позже, уже помывшись и лежа в постели в ночной сорочке, которую ей принесли, Бэлль была настолько раздавлена, все ее тело так сильно болело, что она даже плакать не могла. Невыносимая боль лишала ее способности о чем-либо думать. Увидеть, как этим занимается Милли, уже было потрясением, но Бэлль в некотором смысле смирилась с этим, ведь Милли сама выбрала для себя профессию проститутки, как и остальные девушки, работавшие у мамы в борделе. Для них это была всего лишь работа, ничем не хуже работы прислуги, только лучше оплачиваемая, и работать им приходилось меньше, чем в других местах.

Но, наверное, в первый раз все проститутки чувствовали то же, что и Бэлль. Как же они могли жить после этого? Как могли надевать свои лучшие наряды, делать прически и улыбаться тем мужчинам, которые снова хотели совершить над ними надругательство?

Весь следующий день Бэлль провела в постели, рыдая в подушку. Приходили служанки с едой, и та, что помоложе, произнесла несколько слов, которыми, Бэлль была уверена, пыталась ее утешить, но девочке от них лучше не стало. Потом, после ужина, к которому она так и не притронулась, ее отвели вниз и затолкали в ванну. На этот раз голову мыть не стали, надели то же белье, что и вчера, и отвели в ту же комнату.

Там ее ждал уже другой мужчина, постарше и более худой. Пенис у него был намного меньше. После того как мадам Сондхайм вышла из комнаты, он попытался засунуть свой член Бэлль в рот, но она чуть не задохнулась, накричала на него, и он перешел к главному действу. Было уже не так больно, как вчера, но так же мерзко. Девочка жалела о том, что у нее нет ножа, который она могла бы воткнуть ему между выпирающих ребер.

Последующие три дня происходило одно и то же, только каждый раз был другой мужчина. Очередной мучитель принудил ее взять его член в рот, еще один вошел в нее сзади, как будто она была собачкой, а последний заставил оставаться в белье и сесть к нему на колени, как будто она его дочь или племянница. Но чувства он при этом испытывал явно не отеческие. Его руки шарили у нее в панталонах, и Бэлль подумала, что он играет в какую-то грязную игру. Наконец он взял ее сзади и так долго мучил, что ей казалось, боль и страдания никогда не закончатся.

После пятого насильника Бэлль стало тошнить. К вечеру рвать было уже нечем, но позывы остались. Девочка настолько ослабела, что экономка попыталась накормить ее из ложки, но Бэлль все вырвала.

Девочка лежала в постели, не испытывая желания поправиться. Она чувствовала себя мертвой. Словно в тумане она видела, как приходит ночь, а потом вновь наступает день. Бэлль понятия не имела, сколько прошло времени, но заметила, что служанки встревожились, когда она без посторонней помощи не смогла воспользоваться ночным горшком. Вероятно, они поставили в известность об этом мадам Сондхайм, потому что к Бэлль пришел врач.

Он немного говорил по-английски, и уже от одной его попытки побеседовать с ней Бэлль расплакалась.

— Как добрался Франция? — спросил он, прослушивая ее легкие, измеряя давление и ощупывая живот.

— В сундуке. Меня привезли плохие люди, — рыдала она, хватая его за руки и заставляя выслушать. — Моя мама в Англии, наверное, думает, что я умерла. Помогите мне!

Врач вопросительно взглянул на мадам Сондхайм, но та только пожала плечами.

— Она плохая женщина! Она позволила пятерым мужчинам сделать это со мной. — Бэлль сбросила одеяло и показала на свою промежность, потому что не знала, как еще объяснить.

— Я посмотреть, что мочь сделать, — осторожно ответил врач и бережно погладил ее по щеке, как будто заверяя в серьезности своих намерений.

После визита доктора Бэлль почувствовала себя немного лучше, не только из-за лекарства, которое он оставил, но и благодаря надежде на то, что помощь не за горами. Она заснула, представляя, что вернулась домой, к себе в кухню, к Мог и маме.

Бэлль проснулась оттого, что в ее комнату вошли. Видя, что к ее кровати приближается мужчина, она закричала что есть мочи. Но с незнакомцем была Дельфина. Она рванулась вперед и закрыла Бэлль рот рукой, приказывая молчать. Потом что-то залопотала на французском. По тому, как она замахала руками на мужчину, а затем усадила Бэлль на кровать и завернула ее в одеяло, было понятно, что этот мужчина будет куда-то ее нести. Девочка надеялась, что в больницу, потому что при одном взгляде на мужчину ее начинало тошнить еще сильнее.

Она думала, что поездка в экипаже ей приснилась, однако скрип колес и цокот копыт казались вполне реальными.

Бэлль проснулась и тут же испугалась тишины — ее на самом деле перевезли в другое место. В доме мадам Сондхайм постоянно раздавались какие-то звуки: людские голоса, цокот лошадиных копыт на улице, музыка, а днем — отдаленное жужжание пилы и грохот (вероятно, от завода или мастерской). Звуки были не обязательно громкими, но непрерывными, как жужжание насекомых летом.

Здесь же было тихо, как на кладбище, как будто на много километров вокруг не было ни единой живой души. Бэлль повернулась к источнику бледно-золотистого света и увидела большое окно с обвисшими тонкими занавесками персикового цвета, колышущимися на легком ветерке.

Постель была теплой и уютной, но несвежий запах, идущий из-под одеяла, свидетельствовал о том, что она пролежала здесь, возможно, несколько дней. Бэлль попыталась сесть, но почувствовала, что еще слишком слаба, и снова упала на подушку. Комната была голой, почти как монашеская келья. Узкая железная кровать, простой деревянный стул, возле кровати — обитый войлоком карточный столик, на нем кувшин с водой и стакан. Стены были побелены, а над кроватью висело распятье. Ни зеркала, ни картин, ни умывальника. Где она?

Бэлль вспомнила, что заболела и к ней приходил врач. Сейчас она чувствовала себя хорошо. Немного поерзав в кровати, она поняла, что интимные места у нее больше не болят. Ей удалось дотянуться и налить себе стакан воды: горло пересохло, и так приятно было почувствовать вкус влаги.

Ее напугал звук открывающейся двери. Она невольно съежилась под одеялом и закрыла глаза.

Вошедшая говорила по-французски, и ее мягкий голос был таким же убаюкивающим, как и царящая здесь тишина.

— Тебе уже лучше, ма шерри? — наконец спросила она по-английски.

Бэлль тут же распахнула глаза и увидела очень красивую женщину лет тридцати. У нее были светло-каштановые волосы, собранные в пучок на затылке, и большие серые глаза. Женщина была одета в серое шерстяное платье с высоким воротником, украшенным жемчужной брошью.

— Вы говорите по-английски? — изумилась Бэлль. Голос у нее срывался.

— Немного. Меня зовут Лизетт. Я ухаживаю за тобой с тех пор, как ты сюда поступила.

— А что это за место? — испуганно спросила Бэлль.

Лизетт улыбнулась. У нее были красивые пухлые губы и улыбка, способная растопить любое сердце.

— Это хорошее место, — успокоила она. — Тебе нечего бояться.

— Больше никаких мужчин? — тихим голосом уточнила Бэлль.

Лизетт обхватила ее ладошку руками.

— Больше никаких мужчин. Я знаю, что они с тобой сделали. Этого не повторится. Ты скоро поправишься, наберешься сил.

— И тогда я смогу вернуться домой, в Англию?

Одного взгляда на лицо Лизетт было достаточно, чтобы понять — это невозможно.

— Нет, в Англию нет. Мадам Сондхайм продала тебя, поэтому больше ты к ней не вернешься.

Пока Бэлль была рада и этому. Она почувствовала, что хочет есть, ей необходимо помыться, и если она сможет спокойно поспать в этом тихом месте, где ей ничего не будет угрожать — спасибо и на том.