В то время как Бет ломала голову над тем, как могла женщина застрелить двух человек, Сюзанна Феллоуз лежала на койке в тюремной камере, пытаясь ни о чем не думать. Именно так ей раньше удавалось переносить трудные периоды в своей жизни. Ей казалось, что сейчас все должно получиться у нее намного легче, потому что тут не на что было отвлекаться. Обезличенные, выкрашенные блестящей зеленой краской стены, на которых было на удивление мало надписей, ночной горшок и раковина — все, смотреть больше не на что.

Однако зеленые стены напомнили ей глаза Бет Пауэлл.

Ей хотелось убедить себя в том, что это всего лишь совпадение, что ее адвоката звали так же, как и подругу далекого детства, — в конце концов, Бет ведь не узнала ее. Кроме того, неужели судьба может оказаться настолько жестокой, чтобы вернуть ей любимую подругу в такое страшное время?

С другой стороны, даже в десятилетнем возрасте Бет была очень высокой, и зеленые глаза, черные волосы и бледная кожа выделяли ее из толпы. Сюзанна почему-то была уверена, что если бы она осмелилась вынуть заколку из волос этой женщины, то увидела бы, как те самые кудри, которым она когда-то так завидовала, волной упадут ей на плечи.

Она знала, что это была ее Бет, но почему же та не узнала ее? И почему она оказалась здесь, в Бристоле?

Все еще не оправившись от потрясения, вызванного их встречей, Сюзанна мысленно перенеслась на тридцать пять лет назад, в тот день, когда они с Бет встретились в первый раз. Это был жаркий августовский день 1961 года, Сюзанне исполнилось десять лет. В тот день ее отец приехал домой на ленч и предложил подбросить дочь до Стрэтфорда-на-Эйвоне, чтобы после обеда она могла заглянуть в библиотеку и пройтись по магазинам, а потом, после того как он закроет контору, они вместе вернулись бы домой.

Сюзанне вскоре надоело глазеть на витрины магазинов в такую жару, она спустилась к реке и принялась разглядывать людей, приехавших отдохнуть. Их было много, они сидели на траве, обедали, дремали на солнце — одинокие старики, целые семьи и группы иностранных туристов. В то время она мало что знала об Уильяме Шекспире, и ей всегда казалось непонятным, как это люди со всех концов земли приезжали сюда только для того, чтобы посмотреть на город, где родился этот человек. Как-то она спросила у отца, не был ли Шекспир кем-то вроде Иисуса, и отец долго не мог прийти в себя от смеха.

Она сидела так уже некоторое время, как вдруг заметила другую девочку, которая стояла под деревом и смотрела на нее. Сюзанна была очень застенчивой, и первой ее мыслью было: наверное, с ней что-то не в порядке, раз кто-то так разглядывает ее. Еще она подумала, что та девочка намного старше ее, потому что была очень высокой, и она позавидовала ее черным кудрям, белым шортам и розовой блузке. Сюзанна всегда носила платья — ее мать сама шила их, и некоторые девочки в школе смеялись над ней, потому что платья выглядели совсем детскими со всеми этими сборками и буфами на рукавах.

— Ты знаешь, куда плывут лодки? — внезапно спросила девочка.

— Никуда особенно, просто вверх и вниз по реке, — ответила Сюзанна.

— А ты плавала на такой? — Девочка подошла ближе.

Сюзанна покачала головой.

— Они для туристов и тех, кто на каникулах.

— Ну, я тоже на каникулах, но еще не плавала на лодке, — с раздражением заявила темноволосая девочка. — Могу я присесть рядом с тобой? Мне надоело быть одной.

Сюзанна слишком хорошо знала, что это такое — быть одной. У нее не было настоящих друзей или подруг, потому что она не могла пригласить их к себе домой поиграть, так как ее бабушка была больна. Она пришла в восторг оттого, что эта девочка, кажется, хотела с ней подружиться.

— Меня зовут Бет Пауэлл, — сказала девочка. — Мне десять лет, и я приехала вместе с мамой из Сассекса, чтобы погостить у моей тетки Розы. Мы приехали в субботу после обеда.

— А меня зовут Сюзи Райт, — откликнулась Сюзанна, потому что тогда ее все называли «Сюзи», даже в школе. — Мне тоже десять. И мы живем в Луддингтоне, это деревня выше по реке. Я жду, когда папа закончит работу, чтобы вернуться домой вместе с ним.

Сюзанна не могла в точности вспомнить, о чем они говорили в тот день, ей только запомнилось, как быстро летело время. Должно быть, она рассказала Бет о том, что ее отец занимался страховым делом, что бабушка, которая жила с ними, была больна, а брат Мартин учился в университете, но ничего этого она не помнила. Зато ей врезалось в память, как они, скинув сандалии и сняв носки, сидели на берегу реки и болтали ногами в холодной зеленой воде, смеясь без причины над всем и всеми.

В какой-то момент Сюзанна заметила, что Бет, с ее черными волосами и бледной кожей, похожа на Белоснежку. Бет захихикала, но выглядела при этом страшно довольной; в ответ она сказала, что все говорят ей, будто она слишком высокая и худощавая, и что ей хотелось бы быть такого же невысокого роста, как Сюзи, и позавидовала ее чудесным розовым щечкам.

Сюзанна не знала тогда, что Бет скрасит ее девичество и что их дружба приобретет для нее столь большое значение. В тот день имело значение только то, что Бет, как и Сюзанне, нравились книги Энид Блайтон «Знаменитая пятерка» и книжка «Что сделала Кэти», а еще, что они обе любили кататься на велосипеде и что Бет, похоже, хотела провести с ней целый август.

Тот август, а потом еще четыре, она провела в компании Бет. Так много длинных, солнечных дней они были вместе, исследуя окрестности на велосипедах, устраивая запруды на маленьких ручейках в лесу, сидя в кинотеатрах дождливыми вечерами и слушая «Топ тен» («Первую десятку») в «Вулворте». Каждое воспоминание было бесценным.

Было просто ужасно, когда август подошел к концу и Бет пришла пора возвращаться домой в Сассекс. Обе плакали, не выпускали друг друга из объятий, клялись писать письма и оставаться лучшими подругами до самой смерти.

В общей сложности они провели вместе пять благословенных летних сезонов, обменявшись в промежутке между ними сотнями писем, делясь своими мечтами и надеждами. Они верили, что знали друг о друге все. Став взрослой и оглядываясь назад, Сюзанна поняла, что это было самообманом, иллюзией. Она скрыла много чего важного от Бет, и почти наверняка та поступила так же.

Последние совместные каникулы они провели в 1966 году, когда обеим исполнилось по пятнадцать лет. Вероятно, это было самое памятное время, потому что тогда их мысли стали занимать макияж, мальчики и танцы.

— Дама без кавалера, — пробормотала Сюзанна, вспоминая их первые танцы в Стрэтфорде, когда над головами у них качались воздушные шарики. В тот день она, не спрашивая разрешения у матери, купила облегающее красное платье, оставив его в доме Розы, тетки Бет. В магазине оно выглядело таким взрослым и откровенным. Но, когда они пришли на танцы, обнаружилось, что другие девочки вырядились в ультрасовременные наряды: длинные плиссированные юбки, блузки с высокими воротниками под горло и «бабушкины» туфли, — и платье показалось ей чересчур тесным, чересчур откровенным, и она подумала, что все пялятся на нее.

Когда они уходили на танцы, тетка Роза сказала им, что лучшим способом не остаться «дамой без кавалера» было смотреть мальчикам прямо в глаза и улыбаться. Кроме того, они должны не сидеть у стенки, если их никто не пригласит, а танцевать вдвоем. Тогда они будут выглядеть так, словно пришли сюда только для того, чтобы потанцевать, а мальчики не имеют для них особого значения.

Они вели себя именно так, как советовала тетка Роза, и были поражены тем, как много мальчиков приглашали их на танцы. Сюзанна задумалась, помнит ли Бет тех двоих мальчишек, которые ангажировали их на последний танец, а потом отправились провожать домой. Мальчики были братьями, худые и веснушчатые, но, как выразилась тогда Бет, с ними было приятно попрактиковаться.

— Она позабыла о тебе давным-давно, — с надеждой прошептала самой себе Сюзанна. — Она всегда была красивее, умнее, дружелюбнее и общительнее. Наверное, ее жизнь слишком полна событиями, чтобы оглядываться назад.

Сюзанне тоже не хотелось оглядываться назад. Она уже поняла, что гораздо лучше жить сегодняшним днем, потому что мысли о прошлом приносят с собой только боль. Но и настоящее было не настолько хорошим, чтобы думать о нем. Ведь Бет может внезапно узнать ее, и тогда Сюзанне придется объяснять, как она дошла до такого. Она снова попыталась ни о чем не думать.

Самым лучшим и проверенным методом добиться этого было думать о море. Пустой галечный пляж, на который накатываются гигантские зеленые волны. Она представила, как босая стоит на мокрой гальке, отбегая назад каждый раз, когда на берег с шипением накатывается волна. Иногда волна успевала лизнуть ее ноги, и тогда у нее возникало ощущение, будто море пытается утянуть ее за собой вместе с отступающей волной.

Но в этот раз, вместо того чтобы увидеть только воду и ничего, кроме воды да белых пенных барашков на гребнях волн и шороха потревоженной гальки, она вдруг увидела себя. Не такой, какой стала сейчас, измученной жизнью сорокачетырехлетней женщиной, с дряблой кожей и тусклыми волосами, а такой, какой она была в начале лета 1967 года. Оставалась ровно неделя до ее шестнадцатилетия, но уже тогда она была пухленькой, с блестящими каштановыми волосами, чистой кожей и сверкающими глазами.

Она была на каникулах со своими родителями в Лайм-Реджисе, в Дорсете. Для них это были первые настоящие каникулы за много лет, и еще они праздновали, хотя никто не признался бы в этом открыто, смерть бабушки.

У Сюзанны не сохранилось воспоминаний о том времени, когда их жизнь еще не была сосредоточена вокруг старой леди, потому что та поселилась с родителями Сюзанны, Маргарет и Чарльзом, в их доме в Луддингтоне, когда Сюзанна была еще совсем маленькой. В своих первых воспоминаниях она всегда видела бабушку сидящей на кухне в кресле с высокой спинкой, закутанной в шаль и все время причитающей и жалующейся. Холод, жара, еда, ее лекарства, больные ноги или проблемы с желудком — все это могло стать причиной длительного, монотонного ворчания. Сюзанна не могла припомнить, чтобы бабушка когда-нибудь смеялась.

Ее брат Мартин называл бабушку демоном и утверждал, что цель ее жизни состоит в том, чтобы причинять другим страдания. Он любил стоять за ее креслом, там, где она не могла его видеть, и передразнивать ее, изображая, как та неодобрительно поджимает губы и делает указующий жест пальцем. Но Мартину повезло, он был далеко, в Ноттингемском университете, когда бабушку поразило старческое слабоумие.

Сюзанне же было девять лет, когда все стало по-настоящему плохо. Ей приходилось дежурить по очереди с родителями, чтобы бабушка не обожглась, не забыла выключить воду в ванной, не пошла к реке в нижней части сада и не свалилась в нее.

У нее было такое ощущение, словно на их дом надвинулась темная туча и накрыла с головой всех его обитателей. Прекратились семейные праздники и выезды в гости и на природу, мать все сильнее нервничала и становилась похожей на загнанную лошадь, отец почти полностью отдалился от них, предпочитая проводить время в своей конторе или в кабинете, и очень часто Сюзанна чувствовала себя одинокой и всеми покинутой. О том, чтобы пригласить других детей поиграть с ней, не могло быть и речи, поскольку родители боялись, чтобы кто-нибудь не узнал о том, что бабушка медленно сходит с ума.

Если бы не отец, который брал ее с собой на выходные пострелять, то у Сюзанны в жизни не осталось бы ничего, кроме школы и работы по дому. Ее отнюдь не привлекала стрельба, ей казалось жестоким убивать птиц и кроликов, но она оказалась на удивление хорошим стрелком, и ей нравилось слушать, как отец похваляется ее меткостью перед знакомыми.

Вот почему дружба Бет обрела такую важность для нее в последующие несколько лет. Письма к ней и мысли о ней заполняли пустоту, образовавшуюся после того, как у ее матери больше не стало времени гулять с ней, играть или учить ее шить и стряпать. Когда другие девочки в школе перестали дружить с ней из-за того, что она никогда никого не приглашала к себе в дом, она говорила себе, что они просто завидуют ей черной завистью, ведь у нее была такая подружка, как Бет.

Но слабоумие бабушки прогрессировало слишком быстро, и вскоре она вообще была не в состоянии запомнить что-либо. Она стала бродить по ночам вокруг дома, швырять еду на пол и нести всякую ерунду. Затем у нее в довершение всех несчастий развилось недержание мочи. Отец все дольше и дольше задерживался в конторе. Он совсем перестал брать Сюзанну с собой на охоту, поскольку, по его словам, мать нуждалась в помощи Сюзанны по дому. К тому времени, когда ей исполнилось тринадцать, она сама занималась покупками, уборкой и глажкой. Она ненавидела бабушку за то, что та превратила их жизнь в ад.

Теперь-то Сюзанна понимала, что ее бабушка страдала болезнью Альцгеймера. Но тогда, в шестидесятые годы, никто не произносил этого названия, даже если и знал его, никто не понимал всех проблем, которые несла с собой эта болезнь, и даже не считал ее болезнью. Человека, страдающего подобным заболеванием, либо помещали в сумасшедший дом, либо старались спрятать от глаз окружающих в семье, стыдясь висевшего на нем клейма.

Поскольку никто не дал себе труда что-либо ей объяснить, Сюзанна, совсем еще молоденькая девушка, не испытывала ничего, кроме презрения и раздражения, к старой леди, которая одна умудрилась устроить в их доме такой кавардак. Она помнила, как ее начинало тошнить от запаха, стоило ей переступить порог дома после возвращения из школы, как ее охватывало отвращение, когда бабушка выплевывала на пол пищу, которую мать ложечкой совала ей в рот, и никак не могла взять в толк, почему ее мать не соглашается поместить бабушку в сумасшедший дом, как на том настаивал отец.

Мартин приезжал домой все реже и реже, он говорил, что у него есть занятие получше, чем проводить выходные в приюте для умалишенных. Он всегда вел себя мерзко по отношению к Сюзанне, все ее детство было омрачено издевательствами и побоями брата, но она помнила, как была оглушена и растеряна, впервые услышав эти ужасные слова, которые он сказал матери. В конце концов, мама ведь не виновата в том, что случилось с бабушкой. Но в то же время Сюзанна не могла не согласиться с Мартином: она отдала бы все на свете за возможность уехать в школу-интернат и больше не возвращаться домой.

Начиная с четырнадцати лет у Сюзанны не оставалось времени сходить в библиотеку, на прогулку или покататься на велосипеде; как только она возвращалась из школы, для нее сразу же находились неотложные дела, а по выходным дням их бывало еще больше. Иногда ее даже не пускали в школу, когда мама чувствовала, что не в силах одна справиться с бабушкой.

Она помнила, как однажды сидела с бабушкой, пока мама пошла принять ванну. Старая леди раскачивалась взад-вперед в своем кресле, издавая ужасные звуки, а Сюзанна раздумывала, удастся ли ей отлучиться этим летом, чтобы встретиться с Бет. Ей так хотелось хотя бы в письмах признаться подруге в том, что происходит у них дома, но родители были непреклонны: не могло быть и речи, чтобы об этом стало известно.

Тем не менее ее мать, кажется, понимала, как важна для Сюзанны дружба с Бет, и в последние два года ей удавалось уговорить отца нанять сиделку на несколько часов в день, чтобы Сюзанна могла уходить из дому. Это было настоящим подвигом, потому что отец тяжело расставался с деньгами, но мать упорно стояла на своем, утверждая, что Сюзанне нужно отдохнуть, что ей надо со свежими силами приступить к учебе в школе с первого сентября.

Но вот в феврале 1967 года бабушка умерла, и почти за одну ночь мрак, тревога и мерзкие запахи рассеялись и улетучились, как дым. Сюзанна вспомнила, как помогала отцу вынести в сад бабушкины два кресла и матрас, чтобы сжечь. Тем холодным, ветреным днем они стояли вокруг костра и безудержно смеялись, а мама охапками носила одежду и бросала ее в огонь.

— Нам не следует радоваться, — с упреком произнесла было мать, хотя и сама улыбалась, говоря эти слова. — Она не виновата в том, что с ней стало.

Сюзанна могла представить себе тот день так ясно, словно смотрела на фотографию. Маргарет, ее мать, была невысокой и полненькой, с седыми волосами. Лицо ее еще не избороздили морщины, но кожа уже обвисла и собиралась в складки, как у яблока, которое хранили слишком долго. На ней были слаксы цвета морской волны и свитер ручной вязки, а вокруг шеи повязан белый шарф в крапинку. В то утро Сюзанна вслух заметила, как чудесно выглядит ее мать без рабочего халата, который она носила все это время. Маргарет засмеялась и сказала, что больше никто и никогда не заставит ее надеть его снова и что теперь она, может быть, даже сделает завивку и укладку, раз уж у нее появилось время для себя.

Чарльз, отец Сюзанны, выглядел очень представительно: высокий, элегантный и стройный мужчина с умными темными глазами и кустистыми черными бровями. Волосы его все еще были густыми и без седины, несмотря на то что ему исполнилось уже пятьдесят восемь лет. В тот день он был совсем как мальчишка — яростно ворошил угли в костре, смачивая старую одежду керосином, прежде чем бросить ее в огонь.

Родственники часто говорили, что Сюзанна просто копия своей матери, когда та была в ее возрасте. Сюзанна и сама это видела, когда смотрела на стоявшую на буфете фотографию девушки в свадебном платье. Тогда у нее были длинные темные волосы, детские ямочки на щеках и пухлые губки. Но, поскольку Маргарет исполнилось уже сорок, когда родилась дочь, и волосы ее поседели, а сама она располнела, то Сюзанне было трудно представить себе, что эта красивая девушка на самом деле ее мать.

Ее родители поженились сразу же после начала войны в 1939 году, и Чарльз выглядел просто потрясающе в своей капитанской форме. Мартин родился в начале 1941 года. Сюзанну всегда интересовало, почему между рождением брата и ее собственным прошло целых десять лет, но она никогда не осмеливалась спросить об этом.

Этой весной и летом 1967 года все шло просто замечательно. Она помнила, что написала Бет и пригласила ее остановиться у них в доме, а не у своей тетки, и то, как здорово было смело расхаживать по дому, а не передвигаться на цыпочках, боясь разбудить бабушку, и теперь они снова могли ходить в кино и на прогулки всей семьей.

Но она так никогда и не рассказала Бет о перемене, которая произошла в их жизни. О том, как мать включала по воскресеньям на всю громкость радио, чтобы послушать музыкальную передачу, и как от стен дома эхом отражался громкий смех отца. Или о том, как иногда мама принималась щекотать его, и они играли в догонялки, бегая по саду, как дети. Она думала, что Бет не сможет этого понять, поскольку не знает, как мрачно и тускло текла их жизнь до этого.

Какое-то время все у них было перевернуто вверх дном, поскольку мама захотела сделать весеннюю генеральную уборку и освежить дом косметическим ремонтом. Всю мебель вынесли на лестницу, и дом насквозь пропитался запахами дезинфицирующего средства, полировки и краски. Отец покупал на ужин рыбу с жареной картошкой, и они часто ели, сидя перед телевизором, чего никогда не могли позволить себе раньше.

Как раз в эти месяцы Сюзанна начала замечать, насколько красив их дом, возможно, потому, что мама не уставала шутливо повторять, что намеревается вернуть ему «его былую элегантность». Естественно, Сюзанна давно знала, что это очень старый дом, наверняка построенный для какого-то знатного семейства, судя по резной дубовой лестнице и деревянным панелям в коридоре. Но ей всегда хотелось жить в миленьком коттедже эпохи Тюдоров с черепичной крышей, каких было так много в деревне, или в одном из современных бунгало и домов, стоявших вдоль дороги на Луддингтон, потому что люди говорили, что при виде «Гнездовья» — их дома — у них мурашки бегут по коже, так таинственно он прячется среди деревьев.

Внезапно она поняла, что смотрит на их дом другими глазами, восхищаясь его кладкой из красного кирпича, окнами с решетками, высокими дымовыми трубами. Как прекрасно было пробежать по саду, спуститься к реке и смотреть на лодки, проходившие шлюз, или наблюдать, как над плотиной поднимается легкий туман. Она не могла дождаться, когда приедет Бет, потому что была уверена, что та назовет все это волшебством.

Пока бабушка была жива, дом никогда не казался таким большим, потому что четыре большие спальни были заняты, а две комнаты на чердаке забиты хламом. Но сейчас, когда они избавились от кресла-каталки, старых сундуков и прочей рухляди, которую привезла с собой бабушка, дом сразу стал просторным и светлым.

— Мне никогда не нравился весь этот хлам, — сказала как-то мать, сваливая два уродливых стула в кучу мебели в садике перед домом, которую должны были забрать для распродажи. — Но она настаивала, хотя все эти вещи были абсолютно бесполезными. Господи Боже, как хорошо, что все закончилось.

Внизу располагались три гостиные и кухня. В главном зале были большие, доходящие до пола, двустворчатые окна, выходившие в сад, который спускался к реке Эйвон и шлюзу. Сюзанна всегда любила сад, с его многочисленными плодовыми деревьями, цветущими кустарниками, извилистыми тропинками, на которых она играла в классики, и маленьким прудом, где жили лягушки.

Зал ясно предстал перед ее мысленным взором таким, каким он бывал в солнечные дни: диваны и кресла, обитые ситцем в цветочек, ковер с розовыми и зелеными полосами, образующими сложный узор, и кремовой бахромой, которую следовало чистить щеткой. В застекленном шкафу стояла коллекция фигурок из уорчестерского фарфора, а перед камином летом устанавливали расписной экран.

Столовой они пользовались редко, и здесь стояла мебель, доставшаяся отцу от его родителей. Сюзанна очень любила гладить поверхность чудесного стола из палисандрового дерева, трогать пальцами его многослойные края, восхищалась стеклянной горкой и воздушными стульями, с замиранием сердца представляя, сколько же они стоят, поскольку отец говорил, что они старинные и очень редкие.

В третьей комнате размещался кабинет отца. Вдоль стен выстроились высокие шкафы до потолка, заставленные книгами, а под окном стоял большой дубовый стол. До тех пор, пока в 1964 году они не провели в дом центральное отопление, Сюзанна делала здесь уроки. Перед ее приходом из школы мать обычно разводила огонь в большом камине, выложенном из грубых камней, и всегда говорила, что это замечательно уютное, тихое и спокойное место, где Сюзанна могла сосредоточиться. Мама так никогда и не узнала о том, что Сюзанна большей частью просто сидела в отцовском кожаном кресле и смотрела на огонь, радуясь уединению и возможности не видеть бабушку.

Сюзанна обнаружила, что улыбается. Все это было давным-давно, и так много всякого случилось с тех пор, но эти воспоминания были приятными. Как и все, что произошло за четыре месяца после смерти бабушки.

Теперь, когда она оглядывалась назад, ей казалось, что тогда она словно вырвалась из заколдованного круга, сбросила путы, сковывавшие ее так долго, огляделась по сторонам и увидела, сколько всего у нее есть. Она не только жила в красивом доме в чудесной деревне, но и родители ее были добры к ней и жили дружно. Перед ней вдруг открылся целый мир. Прошлым летом они с Бет много говорили о том, что им хотелось бы снять квартиру в Лондоне и жить там вместе. Теперь это представлялось вполне осуществимым. Сюзанна собиралась поступать в колледж, готовящий секретарей, научиться танцевать, обзавестись приятелем. Она преодолеет свою застенчивость и станет личностью, добьется успеха в этой жизни.

Годом раньше, когда дома царил сущий кошмар (еще была жива бабушка), Сюзанна подслушала разговор двух учительниц и, к своему ужасу, поняла, что речь шла о ней: девочка, которую они называли «простушкой, толстухой и скучной, как вода в канаве», была она. Но потом, после смерти бабушки, радость и чувство освобождения вселили в нее надежду. Ее родители частенько говорили о мрачной, темной туче, которая окутывала их прежде, и о том, как нужны им всем радикальные перемены, и Сюзанна решила, что больше не позволит, чтобы ее называли «скучной, как вода в канаве».

Потом в июне они поехали на каникулы. Сюзанна только-только сдала экзамены на аттестат зрелости, и родители разрешили ей отдохнуть недельку от школы. К счастью, Мартин не смог поехать с ними — ему к тому времени сравнялось двадцать шесть, у него была работа и квартира в Лондоне. Даже отъезд из дома не заставил его лучше относиться к Сюзанне. Но, разумеется, тогда она считала, что все братья ведут себя так со своими сестрами.

В Лайм-реджисе они остановились в гостинице на берегу моря, и из окон их номера открывался отличный вид. Погода была холодной и ветреной, срывался дождь, но он не испортил праздника: в гостинице было тепло и уютно, они надевали дождевики и долго гуляли, несмотря на погоду.

Но как-то раз мать все-таки пожаловалась на дождь, а отец только рассмеялся в ответ.

— Все могло быть гораздо хуже, — сказал он, ласково обняв ее. — С нами могла быть бабушка.

В последний день выглянуло солнце, и они провели весь день на пляже. Отец искал среди утесов какие-то окаменелости, мать прилегла на расстеленные полотенца и заснула, а Сюзанна просто плескалась в воде.

Даже сейчас она ощущала теплое сияние того дня — руки и ноги у нее потемнели от загара, кожу покалывало от ледяной воды, и босыми ногами она чувствовала острые камни. Тогда ей казалось, что она и вся их семья прошли через внезапно открывшуюся дверь в новый мир, туда, где они могли смеяться, радоваться жизни, идти туда, куда им хотелось и когда им хотелось. Они навсегда освободились от пут, которыми были скованы.

Сюзанна резко выпрямилась. Она не хотела вспоминать о том, что случилось потом. Это было жестоко и несправедливо, потому что все пошло не так, как она ожидала.

В тот же самый вечер, когда они вернулись домой после каникул, за два дня до шестнадцатилетия Сюзанны, у матери случился инсульт.

Когда они вошли в дом, мама сказала, что чувствует себя как-то странно и непривычно. Сюзанна пошла приготовить ей чашку чая, а когда вернулась, мать бессильно обмякла на диване, а отец вызывал «скорую».

Те месяцы, которые мать провела в больнице, подернулись дымкой в воспоминаниях Сюзанны. Перед ней смутной чередой проплывали изжелта-бледные лица старух на больничных кроватях, сверкающие полы и цветы, и запах — неприятный запах, напоминавший ей бабушку. Она вспомнила, как страшно ей не хотелось идти туда, но она все равно шла, почти каждый день ездила в больницу на автобусе, молясь про себя, чтобы матери стало лучше.

В конце концов ей пришлось написать Бет и сказать, что та не сможет остановиться у них. Но Бет все равно не приехала в Стрэтфорд, она ответила ей, что получила работу на лето в обувном магазине в Гастингсе. В глубине души Сюзанна подозревала, что Бет нашла себе новых, лучших друзей и с радостью воспользовалась предлогом не приезжать на каникулы.

Матери не стало лучше, она так и лежала — с лицом, искривленным судорогой, неспособная говорить или двигаться. Отец без конца повторял, что она все слышит и сохранила ту же ясность ума, что и раньше. Он говорил, что она непременно поправится, просто они должны проявить терпение.

Он приезжал к ней каждый вечер после работы и замечал даже самые слабые признаки улучшения. Он, кажется, понимал, что означают ее стоны, и мог заставить ее отвечать на вопросы, закрывая или открывая глаза. Его вера вселяла в Сюзанну надежду.

Отец объяснил Сюзанне, в чем, по его мнению, причина инсульта.

— Это все из-за того, что после смерти бабушки постоянное напряжение внезапно спало, — сказал он. — Все эти годы она заботилась о ней, ухаживала за ней, обстирывала и кормила ее. Все это просто не могло пройти бесследно и накапливалось, как пар в скороварке. Крышку должно было сорвать.

В то время Сюзанна не до конца поняла, что он имеет в виду. Бабушка умерла уже четыре месяца назад, дома снова было красиво и спокойно, все печали и горести матери остались позади. Но теперь, после всех этих лет, она наконец поняла. Ее собственную крышку тоже сорвало. Она убила двух людей, чтобы сбросить накопившееся в ней самой невыносимое напряжение.

Вспоминая 1967 год, она видела, как легко было избежать того пути, на который уже начала сворачивать ее жизнь, если бы только она не оказалась столь усердной и старательной. Мартин, например, не позволил, чтобы инсульт матери помешал его карьере. Даже отец не собирался расставаться со своей работой, домом и развлечениями — стрельбой и гольфом.

Будь Сюзанна хотя бы на пару лет старше, у нее уже была бы работа; если бы она была на два года младше, то ей пришлось бы ходить в школу. Но в этот момент она как раз находилась на распутье, сдав выпускные экзамены, и все ее планы на будущее не простирались дальше возможного поступления в колледж в Стрэтфорде-на-Эйвоне в сентябре. У нее не было уважительной причины отказаться от обязанностей по дому.

Можно сказать, что она сама сделала первый шаг. Разумеется, трудно было требовать от шестнадцатилетней девушки, чтобы она предвидела или хотя бы догадывалась, к чему это приведет; и когда первый шаг был сделан, обратного пути уже не было. Она любила своих родителей, болезнь матери приводила ее в отчаяние, и она всеми силами стремилась сделать так, чтобы всем было хорошо. Ну и, конечно, в то время у нее не было никаких настоящих стремлений, кроме как выйти замуж и обзавестись собственными детьми.

Из того лета Сюзанне больше всего запомнилось чувство одиночества. Стоило ей подумать о том, как весело им было с Бет в прошлом, и она начинала плакать. Иногда она выходила в сад, чтобы посмотреть на прогулочные лодки в шлюзе, и от звуков чужого смеха и болтовни ей становилось еще тоскливее.

В августе она получила результаты своих выпускных экзаменов на аттестат зрелости. К ее стыду, она провалила все, кроме домоводства и географии, и от этого пришла в еще большее отчаяние. Каникулы закончились, и теперь, когда ей больше не надо было ходить в школу, дни стали казаться бесконечными. Единственными редкими гостями в доме стали соседи, время от времени заглядывавшие к ним, чтобы передать матери фрукты или цветы. Иногда, возвращаясь из больницы на автобусе, она видела девочек из своего бывшего класса, но, как бы ей ни хотелось, она не осмеливалась подойти и поболтать с ними, объяснить, что с ней произошло, и пригласить к себе в гости.

Чтобы избавиться от чувства одиночества, Сюзанна старалась заполнить дни бесконечной работой — уборкой, стиркой и глажкой, стрижкой травы, — и она старалась выполнить все так, как сделала бы ее мать. По той же самой причине она принялась консервировать — сливы, черную смородину и яблоки. Многие годы она помогала матери делать это; плодовые деревья в саду всегда давали хороший урожай, и в этом состоял ежегодный ритуал, который так нравился им обеим, подобно тому, как каждую весну отец выкапывал канавки для усиков земляники и клубники. В тот год она решила тем более необходимым не отступать от заведенного порядка, чтобы показать, что она уже взрослая.

Сюзанна вспомнила, как каждое утро выходила в сад, чтобы собрать упавшие фрукты и ягоды, пока до них не добрались осы и другие насекомые. Она трясла деревья, чтобы созревшие плоды упали на землю, и начинала консервировать их, как только отец уезжал на работу. Урожай был невиданным, слив уродилось особенно много, и она испытывала огромное удовлетворение, ставя банку за банкой на полки в кладовой.

К тому времени матери стало немного лучше. Она уже могла шевелить правой рукой, хотя и с трудом, и пальцы у нее достаточно окрепли, чтобы держать карандаш и написать несколько слов. Еще никогда Сюзанна не испытывала прилива такой гордости, когда приходила к матери в палату и объявляла, что заготовила еще двадцать банок слив и десять банок черной смородины и яблок.

«Моя славная девочка», — написала однажды мать, и Сюзанна воспарила в небеса, позабыв о своем одиночестве.

Но она сама определила свою судьбу. Если бы у нее все валилось из рук, если бы сливы превращались в кашу, если бы она обожглась, если бы банки начали взрываться, может быть, отец воспринял бы ситуацию иначе. Но достижения дочери показали ему, на что она способна.

Когда отец спросил Сюзанну, сможет ли она ухаживать за матерью, если он перевезет ее домой из больницы, она даже представить себе не могла, чем это для нее обернется. Она любила свою мать, и больше всего на свете ей хотелось, чтобы она вернулась домой. И уж точно она не желала, чтобы в их дом вошла незнакомка.

Кроме того, предложение отца выглядело достаточно привлекательно. Он сказал, что будет платить ей пособие и каждый день на час к ним будет заходить сиделка, чтобы помочь искупать мать и выполнить физиотерапевтические процедуры. Он также пообещал, что по субботам у Сюзанны будет выходной, и на эти дни она сможет уезжать из дома.

— Не вини их, — произнесла Сюзанна вслух. — Тебя никто не заставлял силой.

И все-таки она не могла отделаться от чувства, что они должны были более трезво взглянуть на ее будущее. Ведь они наверняка знали, что она позволила увлечь себя на эту стезю только потому, что боялась окружающего мира.

Через пару лет Мартин со свойственным ему сарказмом заметил, что она собиралась стать еще одной Флоренс Найтингейл и что, дескать, так ей и надо. Он также сказал, что денег у отца более чем достаточно, чтобы оплатить услуги квалифицированного медицинского персонала, и что у матери не случилось бы инсульта, если бы он вообще не привозил бабушку домой.

Что касается первых двух вещей, то Мартин, без сомнения, был прав. Сюзанна теперь понимала это, хотя и не рассчитывала, что брат встанет на ее сторону, ведь он всегда презирал ее. Но как она могла знать в шестнадцать-то лет, что означает ухаживать за инвалидом? Или что мать ее никогда не поправится окончательно? Ведь отец всегда говорил, что она непременно выздоровеет.