Осенью этого года железнодорожная ветка подошла к Чардуэллу, пересекая долину «Великой Западной линией». Чудесным октябрьским днем Мартин и Нэн шли к вершине Ратленд-Хилл, чтобы посмотреть, как пройдет трехчасовой поезд по мосту через реку Каллен. Для Нэн открытие ветки было огромным событием, ее возбуждение просто не знало границ. Даже когда поезд пропал из виду, она все еще продолжала смотреть ему вслед, а потом всю дорогу домой говорила лишь об этом.

– Только подумать, что люди путешествуют через нашу долину, некоторые из них, без сомнения, очень важные, едут по серьезным делам. Ах, как бы мне хотелось прокатиться на этом поезде и увидеть разные города на пути! А тебе?

– Тебе лучше спросить об этом отца.

– Ты думаешь, он нам позволит?

– Нет, но нет ничего плохого в том, чтобы спросить, – сказал Мартин.

Ответ отца, когда его об этом попросили, был именно таким, каким он и должен был быть.

– Кататься на поезде? Просто ради удовольствия? Спуститесь с небес на землю! – сказал он.

– Но другие люди ездят. Есть специальные экскурсионные билеты всего за восемнадцать пенсов, в честь открытия дороги.

– Я могу лишь сказать, что у некоторых людей больше денег, чем ума. Но я не из них, так что выбросьте это из головы.

Но хотя Руфус и не одобрял идею прокатиться по железной дороге просто ради удовольствия, он приветствовал появление самой дороги и ожидал от этого больших прибылей. С одной стороны, теперь в район было проще и дешевле доставлять уголь, что означало снижение стоимости электроэнергии для сукновальных фабрик в Каллен-Вэлли. С другой стороны, железнодорожная ветка означала оживление торговли, поскольку теперь продукция фабрик могла быстро развозиться по всей Англии, а также отправляться морем за границу.

– Процветание! Вот что это значит! Это коснется и нас! – предрекал Руфус.

– Да? – спросил однажды Мартин с ноткой цинизма в голосе. – А как мы узнаем о том, что процветаем? Будет ли у нас приличный дом и нормальная еда? Будут ли мне платить недельную зарплату и обращаться со мной, как со взрослым человеком?

– О, будут перемены, и очень скоро! Я всегда обещал их вам, и вы должны мне верить. У вас впереди вся жизнь, и она будет сильно отличаться от моей. Ты станешь кем-то в эти дни. Я клянусь тебе в этом. На Библии. И это будет очень скоро, насколько я могу судить по сегодняшним событиям. Скоро будут доставлены новые станки – в этом нет никаких сомнений, – а когда это случится, то нужен будет камень для новых фабрик. О да! Помяните мои слова.

– А как же мы сможем поставить так много камня, ведь нас всего двое, у нас одна-единственная лошадь, да и та на последнем издыхании?

– О, когда придет время, мы наймем рабочих. Тогда все будет по-другому. Для начала нам нужно будет новое оборудование. Дополнительные лошади, дополнительные телеги. Это означает, конечно, что нужно будет вкладывать деньги, но с этим ничего нельзя поделать. О да, ты можешь не смотреть на меня так, мой сын! Но я уже все продумал и я точно знаю, что мы будем делать, когда придет время.

А пока что, работая в каменоломне, они пользовались все теми же инструментами и приспособлениями, что и всегда, часть которых была самодельная, а другая – совсем старая, как, например, подъемная лебедка.

– Мне кажется, что было бы разумнее часть денег истратить сейчас, – сказал Мартин, – и купить новое оборудование, начиная с лебедки, вместо той рухляди, которая у нас сейчас.

– Зачем, с ней что-нибудь случилось?

– Все, – заметил Мартин. – Она не всегда удерживает груз, это произошло вчера, и не первый раз, как ты знаешь. Этим утром опять вылетел крюк. Это уже в третий раз, по крайней мере.

– Мне казалось, что ты все починил.

– Да, если можно назвать починкой то, что я забил крюк на место. Но он теперь слабо держится, хотя внешне все в порядке. Здесь все держится кое-как, все это следовало бы выбросить много лет назад. То же самое касается и нашей старой телеги, которая разваливается под нами. Да и старый, бедный Биффин. Он уже пережил свои лучшие годы давным-давно.

– Все в свое время, мальчик. Все в свое время. Здесь все переменится, будь уверен. Когда настанет подходящий момент.

– О, когда! – сказал Мартин. – Надеюсь, что доживу до этого момента, вот и все.

Этой зимой они работали в Роуэлле, возводя маленькую методистскую часовню, которая должна была служить дюжине деревушек, затерянных среди холмов. Горная местность была открыта всем ветрам, и часто им приходилось работать под порывами холодного северовосточного ветра, который приносил с собой дожди. Поскольку погода была плохой, и Руфус часто промокал до нитки, он сильно простудился. Мартин и Нэн пытались убедить его побыть дома, но он и слышать об этом не хотел.

– Наш рабочий день и так слишком короток в это время года, а я обещал мистеру Уилкинсону, что мы закончим работу к Пасхе.

Вскоре он разболелся очень серьезно. Мартин, который спал вместе с отцом, однажды ночью был разбужен его ужасным кашлем, и обнаружил, что отца бьет дрожь и он весь в жару. Он едва дышал и жаловался на ужасную боль в боку.

– Думаю, что у меня воспаление легких, – сказал он, и когда Мартин через несколько часов привел доктора, тот подтвердил его диагноз.

Доктор Уайтсайд, молодой и энергичный человек, новый в этом районе, был поражен обстановкой внутри хижины и после того, как осмотрел пациента, сказал об этом. Мрачно смотрел он на мокрую заднюю стену, на сырой пол под ногами.

– Я бывал в бедняцких поселениях, но никогда не видел ничего подобного. – Он обращался к Мартину и Нэн. – Почему вы живете в таком месте? Ваш отец считается хорошим каменщиком и у него есть права на эту каменоломню. Он, конечно, не настолько беден, чтобы ему приходилось жить в таких ужасных условиях.

Брат и сестра переглянулись. Они вышли вслед за доктором на улицу, и здесь Мартин ответил на его вопрос:

– Мой отец не любит тратить деньги.

– Тогда он некоторым образом сам виноват, что заболел.

– Он выздоровеет? – спросила Нэн.

– Да, я думаю, что он выкарабкается. Но его выздоровление зависит от некоторых условий. Во-первых, он все время должен быть в тепле, но я не представляю, как этого можно добиться в такой норе. За ним нужно ухаживать, а когда он начнет поправляться, ему следует избегать любого напряжения, иначе он надорвет себе сердце. – Доктор достал записную книжку из кармана и записал несколько слов. – Приходите в половине девятого, я приготовлю ему лекарство. Ему нужно лекарство от кашля и сердечное. Завтра я опять приду. А сейчас давайте ему побольше пить, а есть следует только что-нибудь очень легкое, ячмень и молоко.

Он молча посмотрел на них: его взгляд выражал сильное сомнение.

– Теперь, что касается вашего собственного здоровья. Живя в таком месте рядом с больным отцом, вы тоже можете заболеть. К несчастью, тут ничего не поделать. Но следует как можно чаще проветривать помещение. И еще – это особенно важно – вы должны как следует питаться. Сейчас, глядя на вас, я могу сказать, что до этого далеко. – Взгляд доктора задержался на Мартине. – Вы должны убедить своего отца, что вам нужна хорошая пища. Горячая пища с мясом и овощами. Сыр, масло и яйца. Свежие фрукты, если вы можете их достать, и портер. И, ради Бога, вы оба должны избегать сырости и холода.

В следующее мгновение, когда Нэн вошла в дом, он сказал несколько слов наедине Мартину:

– Основная тяжесть ухода за отцом ляжет на вашу сестру. Но пока отец болен, вы являетесь главой семьи, и на вас лежит ответственность за нее.

– Да, я знаю. Я прослежу.

Руфус лежал в постели, его голову поддерживали подушки, он был укрыт одеялами. Его шея и лицо покраснели, дыхание было болезненно затруднено. Он посмотрел на Мартина горящими от жара глазами.

– Похоже, что мне придется полежать, я неважно себя чувствую. – Он говорил хриплым, почти неслышным голосом. – Этот молодой доктор так прямо и сказал.

– Да, мы будем ухаживать за тобой. И за собой тоже. Доктор беспокоится обо мне и Нэн, как бы мы тоже не заболели воспалением легких. Он говорит, что мы должны лучше питаться, так что мне нужны деньги, чтобы все купить.

– Как много?

– Ну, я не знаю.

– Под матрацем… вон там…

Мартин нашел под тюфяком маленький холщовый мешочек. Его отец протянул было к нему руку, но Мартин отступил от кровати и положил мешочек к себе в карман.

– Эй! Мальчик! – задохнулся Руфус. – Ты…

– Тебе не стоит беспокоиться, отец. Я буду расходовать их с умом, обещаю тебе. Лежи спокойно, а то тебя опять будет мучить кашель.

Мартин прошел в кухню, где стирала Нэн. Он достал мешочек из кармана, высыпал содержимое на скамейку, и его сердце подпрыгнуло при виде этих монет. Золотых, серебряных и медных монет было приблизительно на двадцать фунтов. Нэн в изумлении уставилась на него, пока он считал деньги, складывая их столбиками.

– Отец дал тебе все эти деньги?

– Не совсем. Я взял их у него. А сейчас я пойду в город, чтобы купить еду и лекарство отцу. Я позавтракаю, когда вернусь.

На этот раз, вместо того чтобы идти пешком, он взял лошадь и телегу, а когда вернулся, Нэн поняла, почему он это сделал. Он привез уголь. И еды, такой, какой никогда раньше не видели в этом доме. Тут было три фунта вареной говядины, толстый ломоть сала, мешок муки. Тут были морковь, пастернак, лук, брюква, картофель. Было также много апельсинов, яблок, бобов, яйца, масло, бекон и сыр; какао, кофе и чай; сахар и целый бумажный пакет печенья. Была также бутылка бренди. При виде всей этой роскоши Нэн почти потеряла сознание.

– Ах, Мартин! Сколько же ты истратил? Что скажет отец, когда узнает?

– Не беспокойся об отце. Я за все отвечаю, пока он болен.

– Ты внезапно стал очень смелым.

– Жаль, что не раньше.

– Ты привез лекарство?

– Оно там, в свертке. Доктор написал, как нужно принимать.

Мартин вышел из дома, чтобы разгрузить уголь. Он принес часть его в дом, остальное, прикрыв, оставил в куче на земле. Затем он почистил телегу, чтобы в ней опять можно было возить камень для часовни. Утро было сухим, но как только он вошел в дом, начался дождь.

Прежде чем сесть завтракать, он зашел поговорить с отцом, который, поев немного, сидел, опираясь на подушки. Цвет его лица стал немного лучше, но дыхание было все таким же трудным, и Мартин содрогнулся, услышав, как хрипят легкие его отца.

– Отец. Мне очень жаль, что ты так болен.

– Да? – хрипло спросил Руфус. Он скептически посмотрел на сына. – А… может быть… ты… доволен? – Ужасное хрипение в горле. – Где… мои… деньги? – спросил он.

– Они пока останутся у меня, вдруг мне нужно будет купить еще что-нибудь? И кроме того, доктор сказал, что пока ты так себя чувствуешь, то я глава семьи.

– Тебя это устраивает, правда?

– До тех пор, пока ты не выздоровеешь.

– Часовня, – шепотом сказал Руфус. – Тебе… придется… работать… одному… Ты сможешь?

– Да, я справлюсь. Старайся не волноваться. Думай только о том, чтобы выздороветь.

– Ты хороший мальчик. Я полагаюсь на тебя.

Руфус закрыл глаза и уснул.

Хотя болезнь и была очень серьезной, он поправился без особых осложнений, во-первых, потому что от природы был крепок, частью же оттого, что за ним заботливо ухаживала Нэн. К счастью, ни она, ни Мартин не заразились. Они только очень уставали, потому что приходилось часто вставать ночью к отцу. Мартин был уверен, что все кончилось благополучно благодаря советам доктора, которым они неуклонно следовали.

В хижине теперь было постоянно тепло, потому что они все время топили. Занавеска, которая разделяла комнату, была убрана, чтобы мог свободно циркулировать воздух, а маленькое окошко было постоянно открыто. Доктор Уайтсайд одобрил все это. Он навещал их каждый день, и уже к четвертому или пятому посещению нашел Руфуса значительно окрепшим, температура у него была почти нормальной.

– Думаю, что через день или два вы уже сможете вставать и сидеть у окна. Но вам не следует выходить на улицу и переутомляться. Сердце у вас еще не в полном порядке, вам нужен покой в последующие три или четыре недели, по крайней мере.

– А что такое с моим сердцем?

– Болезнь дала осложнение на него.

– Но это пройдет?

– Это зависит от вас, мистер Кокс, если вы хотите услышать мой совет. Но я знаю наверняка: еще одна зима в этом доме – и у вас может случиться еще одна пневмония, которая может закончиться для вас печально.

– Вы говорите откровенно, молодой человек?

– Но вы ведь это предпочитаете?

– Я люблю, когда говорят прямо. Если вы считаете, что мне стоит поберечься, что ж, так тому и быть.

– Вы разумный человек, мистер Кокс, и вы должны быть счастливы, что у вас такие сын и дочь, которые так ухаживают за вами.

– Да, они хорошие дети, оба. Я счастливый человек, как вы уже сказали.

К удивлению своих детей Руфус в последующие недели выказал покорность, принимая помощь, когда она ему требовалась, но все-таки стараясь избавить их от хлопот. В течение дня, оставаясь с Нэн, он сидел у огня, читая старые альманахи. Позже, почувствовав себя лучше, он делал кое-какую несложную работу: колол щепки для огня, чинил кожаные перчатки, которыми он иногда пользовался, работая в каменоломне. Иногда он разговаривал с Нэн, когда та занималась домашней работой, но ему нечего было особенно сказать ей, он ждал, когда с работы вернется Мартин.

– Ну, как твои дела? Ты не забыл про известь? А как с водой? Мне кажется, что настало время открыть другой бочонок.

– Все хорошо. Этим утром приходил мистер Уилкинсон. Похоже, он всем доволен. Он говорил, что тебе не стоит беспокоиться о том, чтобы все закончить к Пасхе. Он сказал, что тебе нужно выздоравливать. Но я полагаю, что все будет готово в срок. Завтра я буду делать дверную перемычку и надеюсь, что скоро подведу все под крышу.

– О, твои дела идут хорошо, – сказал Руфус. – Это огромное облегчение для меня – знать, что, пока я болею, работа не стоит на месте. Но тебе, наверно, трудно, сынок, делать все одному.

– Это неважно, – сказал Мартин. – Меня это не беспокоит.

По сути, ему нравилось работать одному на строительстве часовни в Роуэлл-Кросс. Ему нравилась независимость. Он много работал, ему хотелось все закончить к Пасхе. Он знал, что отец будет очень доволен. Да и заказчик тоже. Но главное – он сам будет доволен собой.

Тем утром он был в каменоломне с первыми лучами солнца, собираясь грузить на телегу перемычку двери часовни. Перемычка была большой и тяжелой: десять футов длиной, один фут толщиной и два с половиной фута шириной. Она весила, по крайней мере, тонну с четвертью. Чтобы поднять камень, в лебедку нужно было впрячь Биффина.

Мартин начал с того, что передвинул камень на подъемные цепи, затем, собрав концы их вместе, продел крюк в кольца, другие концы он привязал к хомуту Биффина, который стоял спокойно, ожидая команды Мартина.

– Хорошо, Биффин. Стоять! Теперь, осторожно… Вот так.

Старая лошадь двинулась с места, потянув за собой цепи. Он взял лошадь за хомут, начиная понукать ее.

– Осторожно! – говорил Мартин. – Вот так. – Мартин старался избежать резкого рывка, чтобы не вырвался крюк, когда натянутся цепи. – Тихо, осторожно! Ну! Вот так.

Лошадь, давно привыкшая к этой работе, тянула медленно и непрерывно, перемычка поднялась в воздух. Мартин опытным глазом прикинул вес, опять крикнул лошади:

– Теперь стой, Биффин! Стой, мой мальчик! Лошадь остановилась, Мартин опять посмотрел на железный крюк. Держит хорошо, подумал он и отошел за телегой, подвел ее и установил под раскачивающейся перемычкой.

Камень был на восемнадцать дюймов длиннее, чем телега, его следовало уложить так, чтобы эти восемнадцать дюймов были сзади, где с телеги была снята задняя стенка. Мартин был уже готов укладывать камень, но вдруг увидел, что старый крюк начал открываться. Одновременно он услышал тихое скрежетание цепей.

Придерживая камень обеими руками, он тихонько окликнул лошадь – обычным голосом, чтобы не испугать ее.

– Теперь назад, Биффин. Осторожно назад. Вот так. Биффин послушно подал назад, камень начал медленно опускаться.

– Тихо, Биффин. Тихо, мальчик.

Направляя камень, он взглянул наверх и увидел, что крюк открывается дальше, медленно, но неуклонно, как будто у него была своя собственная воля. Потом, совершенно внезапно, камень накренился в его сторону, затем приостановился, но лишь на мгновение. Инстинктивно он налег на него, стараясь оттолкнуть его от себя. И тут открылся крюк, цепи распались и перемычка рухнула на телегу, поломав боковые стенки и вдребезги разбив ось. Мартин стоял рядом с телегой и, не успев отступить назад, упал на спину. Его нога попала под проломленную ось и ее придавило между лодыжкой и голенью. Он почувствовал, как все его тело пронзила острая боль. Сознание затуманилось; он чувствовал, что проваливается в темноту; но потом он услышал голоса и смутно увидел, что над ним склонились отец и сестра.

– Не могу двинуть ногой, – едва произнес он сквозь плотно сжатые губы. – Ее крепко придавило.

– Я знаю, я только что посмотрел, – сказал отец. – На ней лежит ось – на лодыжке.

– О, Мартин, – Нэн была в слезах. – Что же нам теперь делать?

– Ты поспешишь за помощью на ферму.

– Но это же займет много времени!

– Мальчик прав! – сказал Руфус. – Беги на ферму и скажи им, что случилось. Скажи, что требуются двое сильных мужчин, и попроси их кого-нибудь послать за доктором. А я останусь здесь с Мартином.

– Да, да. Хорошо, я уже бегу.

Нэн побежала так быстро, как только могла. Руфус достал старый мешок, свернул его и подложил Мартину под голову.

– Отказал крюк?

– Да, – ответил Мартин.

– Я виноват. Я знаю это. Ты говорил, что когда-нибудь это случится. – Руфус говорил хриплым голосом. Его лицо посерело от горя. – Тебе очень больно, мой мальчик?

– Да, больно.

– Я принесу тебе бренди, который ты купил, когда ездил за продуктами. Возможно, это немного поможет.

Руфус отошел на несколько шагов, но в это мгновение за его спиной раздался треск ломающегося дерева. Он поспешил обратно. Под тяжестью камня телега продолжала оседать. Давление на ногу Мартина усилилось, и он закричал от боли. Его лицо было искажено, глаза закрыты, он, выпрямившись, лежал на спине. Когда через некоторое время он открыл глаза, то увидел, что его отец стоит около телеги. Он опять закричал, на этот раз от страха.

– Нет, она слишком тяжелая! Это убьет тебя!

– Не будь глупым! – ответил отец. – Проклятая телега продолжает оседать, и если ты оттуда не выберешься, то можешь потерять ногу.

Он тщательно выбрал место, слева от придавленной ноги Мартина, и взялся за тот конец камня, который высовывался с телеги.

– Ну! Готов? Хорошо! Начали!

Согнув ноги в коленях и напрягая плечи, Руфус изо всех сил старался распрямиться и приподнять камень. Ему удалось это сделать: камень приподнялся немного, но при этом он начал двигаться, и Руфус с коротким рычанием положил его на место.

– Отец, не надо! – закричал Мартин. – Ради Бога, оставь все как есть!

Руфус не отвечал. Он тяжело дышал, его лицо налилось кровью. На лбу и шее надулись вены, глаза ничего не видели. Он был полон решимости поднять камень, и это придавало ему сил. Он переменил положение, взялся за камень, и опять изо всех сил попытался приподнять его так, чтобы он скользил не на него, а к краю телеги. Он держал камень секунды три, до тех пор пока Мартин не выбрался из-под телеги.

– Все в порядке, отец! Я выбрался! Я свободен!

Лежа на спине, он видел, что отец положил камень, потом услышал треск ломающегося дерева и увидел, как сломался другой конец оси. Камень одним концом рухнул на землю, подняв при этом облако пыли.

Какое-то мгновение Руфус оставался в том же положении, в каком был, когда положил камень: его ноги были согнуты, спина тоже, голова утонула между плечами. У него уже не было сил, чтобы разогнуться, и он упал на колени. Мартин пополз к нему, и он медленно, медленно падал, пока не опустился на землю. Так случилось, что он сел на землю рядом с одним из столбов лебедки, и прислонился к нему. Он пытался восстановить дыхание, его больные легкие и надорванное сердце не давали ему сделать это.

Мартин, наконец, дополз до отца и сел рядом с ним. Он смотрел на отца с ужасом, видя, как наливается кровью его лицо, как пульсируют вены на висках и шее, как он пытается дышать, несмотря на ужасную боль.

– Отец! – закричал мальчик. – Зачем ты сделал это сам? Я же говорил тебе, чтобы ты все оставил как есть! – Он протянул руку и дотронулся до руки отца. – Потерпи, отец, если можешь. Скоро придет доктор. Скоро придет.

Руфус слышал. Он повернул голову. Он пытался что-то сказать, но боль пронзила его сердце. Его правая рука вырвалась из руки Мартина и схватилась за грудь, левая рука дергалась, хватая воздух. Его лицо посинело, глаза выкатились, рот превратился в черную дыру, из которой вырвался последний беззвучный крик.

Мартин смотрел на отца, не в силах помочь ему. Всхлипывая, он чувствовал, что не может смотреть на это, но не мог и отвернуться, потому что это было бы предательством. Глаза отца остановились на нем, моля о чем-то, он не мог ответить на эту мольбу, мог лишь разделить его агонию. Раздался последний хриплый звук, и мучение было окончено. Голова отца упала на грудь, руки замерли, тело, казавшееся теперь очень маленьким, медленно обмякло и сползло на один бок, прямо в протянутые руки Мартина.

Когда, через некоторое время, прибежала Нэн, приведя помощь с фермы, она застала такую картину: ее отец был мертв – это она поняла сразу, – а брат прижимал его тело к себе, и, раскачиваясь из стороны в сторону, горько-горько плакал.

Люди перенесли тело на скамью и накрыли полотняной простыней. Мартина перенесли в хижину и уложили на кровать. Потом они пошли к лошади, которая все еще была впряжена в телегу; кроме того, нужно было снять камень для большей безопасности. К этому времени подоспел доктор, и все покинули хижину, сказав на прощание несколько слов соболезнования Нэн.

– Если мы понадобимся, ты только позови. Мы зайдем проведать вас попозже.

Доктор, услышав, что Руфус мертв, не стал осматривать тело – это может подождать, заметил он, – но сразу же прошел в хижину, чтобы осмотреть поврежденную ногу Мартина и услышать рассказ о том, как все произошло.

Пока Мартин рассказывал, доктор ножницами разрезал брюки и ботинок, чтобы осмотреть ногу. У Нэн, которая стояла рядом, вырвался крик. Носок тоже пришлось разрезать, и открылось страшное зрелище: нога была багрово-черной от колена до щиколотки. Хотя повреждения были ужасными, но сухожилия не были задеты, и доктор заметил что все могло закончиться значительно хуже.

– По крайней мере, нет переломов. Уже за это можно благодарить Бога! По сути, вы очень удачливый молодой человек. Если бы телега упала прямо на вас с камнем весом в тонну… Мне не нужно говорить вам, что ваш отец, без сомнения, спас вашу ногу.

– Да, но убил себя.

– Он знал, какая опасность угрожала его сердцу. Я предупредил его достаточно ясно. Из этого следует, что он сделал свой выбор.

Доктор объяснил, как лечить раненую ногу Мартина: холодные компрессы через определенные промежутки времени, и покой; ногу следовало положить на подушки.

– Возможно, пройдет две или три недели, прежде чем вы сможете ходить; но я пришлю кого-нибудь с парой костылей для вас. Еще я пришлю лекарство, которое поможет снять опухоль. Вам, молодые люди, в следующие дни придется заниматься многими делами: организацией похорон и так далее. Вам придется нанять транспорт.

Затем доктор вышел, чтобы осмотреть тело их отца. Через несколько минут он вернулся и, сев за стол, написал свидетельство о смерти.

– Тело не должно оставаться на улице. Но и сюда вы его не можете занести. С вашего разрешения я могу попросить владельца похоронного бюро Джессопа заняться всем этим. Он может перевезти тело вашего отца в подходящее место до похорон.

– Но нам нужно встретиться с мистером Джессопом, чтобы обсудить организацию похорон?

– Да, но сначала вам нужно поговорить со священником. Нужно также зарегистрировать смерть. Я запишу все это вам. Я думаю, эти люди помогут вам, но если возникнут какие-то трудности, то вы можете обратиться ко мне.

– Спасибо, доктор. Это очень любезно с вашей стороны.

Проводив доктора, Нэн приготовила миску с водой, чистые тряпки и вернулась к Мартину. Она намочила ткань и приложила к ноге Мартина. Он вскрикнул от боли.

– О, Мартин, прости! – Она посмотрела на него страдающими глазами.

– Это не твоя вина. Этому не поможешь. И мне сейчас уже лучше. Компресс смягчает боль.

– Правда?

– Да. Клянусь.

Он протянул к ней руку, чтобы она успокоилась. Ее лицо было таким же бледным, как и его, потому что она, как и он, была почти в шоке. Какое-то время они оба молчали. Они были одни в этом мире, случившееся сблизило их еще больше. Наконец Нэн заговорила, она сумела взять себя в руки, хотя ее голос все еще дрожал:

– Бедный папа, он лежит там один. Я не могу поверить в то, что он умер. Бедный Мартин, тебе пришлось смотреть, как он умирал. Сначала это утро казалось таким обычным… таким чудесным… отец чувствовал себя намного лучше… Он стоял у окна и наблюдал, как ты возишься с этим камнем. Он сказал, что каждый день молится о том, чтобы поскорее вернуться к работе… А теперь – о, Мартин! – теперь он умер. Что мы будем делать?

– Сначала ты приготовь чай, – сказал Мартин. – Это нужно и мне, и тебе. Мы будем чувствовать себя лучше, тогда обо всем и подумаем.

Раньше им никогда не приходилось принимать решения. Теперь придется делать это. Они обсудили все вместе, и Нэн записала все те вопросы, которые остались нерешёнными.

– Нам не нужно беспокоиться о деньгах, – сказал Мартин, – у меня еще осталось больше восемнадцати фунтов в мешочке отца. Мы сможем заплатить за похороны… И сделать все, как говорил доктор… Я уверен, что у отца были отложены еще деньги, по сколько их, я не имею представления.

Это навело их на мысль, что им следует заглянуть в сундучок отца, – маленький деревянный сундучок, обитый железом, который всегда был заперт и ревниво охранялся отцом. Он стоял под кроватью, на которой теперь лежал Мартин. Нэн достала его и поставила на стул. Она нашла ключ во внутреннем кармане пиджака отца, который висел на крючке за дверью. Дрожащими руками, как будто делала что-то недозволенное, она отперла сундучок и откинула крышку.

Но внутри не было денег; там были лишь какие-то записи отца и конверт, на котором было написано: «Здесь моя Воля и Завещание. Завещание хранится у Мистера Сэмсона Годвина, Сейдж-стрит, Чардуэлл. Я, Руфус Фредерик Кокс, оставляю все, чем владею, моему дорогому сыну Мартину, который должен будет заботиться о своей сестре».

Мартин, когда Нэн прочитала эти слова, саркастически улыбнулся:

– Нам придется немного подождать, пока мы узнаем, насколько мы богаты. Но я должен заботиться о тебе– то есть делать больше, чем делал сам отец.

– Мартин, ты не должен говорить такие вещи.

– Я лишь говорю правду. А правда не меняется только оттого, что кто-то умер.

– Это вопрос уважения.

Чтение записей отца было для него внове. Пока Нэн занималась домашней работой, он лежал и читал записки о «Выполненной работе» и о «Поставках камня». Читая их, он, казалось, слышал ворчание отца. Потом, изучая в подробностях «Оплату счетов» и «Получение платы», он впервые в жизни узнал кое-что о расценках на работу, хотя способ расчетов отца был таким, что Мартину пришлось долго изучать записи, прежде чем он в них что-то понял. Там были записи, которых он не понимал вообще: «Получено от мистера Кинга 2.6.8 фунта; получено от мистера Беннета 1.15.0 фунта». Он точно знал, что люди с такими именами никогда не заказывали камень из каменоломни и для них не выполнялось никакой строительной работы.

Он был занят разгадыванием этих записей, когда от доктора привезли обещанные костыли. Он осторожно поднялся с кровати и стал учиться ходить с их помощью, сначала по хижине, потом по каменоломне под наблюдением Нэн. Пока он занимался этим, приехали люди из похоронного бюро, привезли в крытой повозке гроб. Нэн опять расплакалась, когда увидела, как отца кладут в гроб и увозят.

– Бедный папа, – повторила она опять.

Она стояла не двигаясь, и слезы струились по ее лицу.

Мартин, опираясь на костыли, тоже наблюдал за повозкой, пока та не скрылась из виду. Нога опять сильно болела. В лодыжке боль была такая, как будто нога все еще была придавлена телегой. Да и вся нога горела так, будто и кости и плоть плавились от боли. Он не сумел сдержать стона, и Нэн тут же оказалась рядом с ним. Она довела его до дома и уложила на кровать; после того как боль слегка затихла, он крепко заснул.

Следующим утром Нэн сходила в Чардуэлл и вернулась с пони и маленьким экипажем, который она выбрала потому, что он был низким, и Мартину было легко забраться в него. Сначала они поехали к мистеру Хиксону, викарию церкви Святого Луки, потом к мистеру Джессопу, в похоронное бюро. Когда все было улажено с похоронами, они отправились на Сейдж-стрит, где, после небольшого ожидания, их провели к мистеру Сэмсону Годвину, юристу. Он поднялся им навстречу из-за своего письменного стола. Это был седовласый человек, лет за пятьдесят, очень учтивый и обходительный. Он усадил их обоих в кресла, сел сам и с интересом поглядывал на них, пока Мартин рассказывал ему о причине их визита.

– Ваш отец был старым и уважаемым моим клиентом, – сказал он. – Я знал его около тридцати лет. Его смерть так неожиданна. Он был таким крепким человеком. – Он посочувствовал молодым людям и заговорил об их отце, вспоминая его двадцатилетним человеком, только что арендовавшим каменоломню Скарр. – Я оформлял эту сделку для него, да и все другие документы, касающиеся его деятельности, и, конечно, его последнюю волю и завещание.

Мистер Годвин повернулся к высокому буфету, достал оттуда черную металлическую коробочку, одну из многих, которые стояли на полках, и поставил ее на письменный стол. На крышке было имя: «Р. Кокс». Мартин и Нэн с удивлением переглянулись. Они молча смотрели, как мистер Годвин открыл ее и достал оттуда пачку документов.

– Последняя воля вашего отца вам известна. Вы, Мартин, являетесь наследником. Что касается до сути, я давно понял, что ваш отец держал все свои дела в строжайшей тайне.

– Да, мы ничего не знаем, – согласился Мартин.

– Ну, давайте посмотрим. – Мистер Годвин достал один из документов. – У вашего отца есть депозитный вклад в банке на сумму в пятьсот фунтов. – Он передал бумагу Мартину. – Это приносит около двух процентов прибыли.

Мартин, нахмурившись, смотрел на бумагу. При упоминании суммы в пятьсот фунтов его сердце сильно забилось. Он с трудом мог поверить в это. Но вот оно, написано черным по белому.

– Да, хорошо, – хрипло сказал он. – Мы думали, что просто где-то оставлена маленькая сумма.

Мистер Годвин мягко улыбнулся и достал еще два документа.

– В настоящее время еще семьсот фунтов выдано в долг двум джентльменам вашего города, мистеру Кингу с Юнити-Милл и мистеру Беннету с пивоваренного завода. Мистер Кинг занял четыреста фунтов на два года, мистер Беннет триста фунтов до декабря. В настоящее время они выплачивают лишь семь процентов. Это что касается закладных.

Он передал им документы. Каждый был перевязан зеленой ленточкой. Теперь Мартину стали понятны записи отца, и это было для него как гром среди ясного неба.

– Мой отец одалживал деньги, он был значительно богаче, чем мы думали. – Он передал документы Нэн, которая смотрела на него недоверчивыми глазами. – Он оставил тысячу двести фунтов в общей сложности.

– Нет, мистер Кокс, это не все. – Он передал еще два документа. – Одна тысяча фунтов вложена в железнодорожную компанию и пятьсот фунтов – в дорожный трест. Капитал вашего отца, таким образом, составляет более двух тысяч семисот фунтов, но железнодорожные акции сейчас стоят значительно больше, чем восемь лет назад.

– Насколько больше?

– Возможно, что процентов на сорок.

– Итак, у моего отца было более трех тысяч фунтов.

– Да. Но следует учитывать расходы на официальное утверждение завещания, что составляет два с половиной процента от всей суммы. И полтора процента за мои услуги. Но и после этого остается значительная сумма, с чем, я думаю, вы согласитесь. – Мистер Годвин улыбнулся. – Благодаря тому, что ваш отец так много работал, вы теперь очень счастливый молодой человек.

Мартин сидел молча, глядя на документы в своих руках. Да, он был счастливым молодым человеком, но в данный момент не испытывал радости. Сначала он испытал возбуждение, услышав о сумме в пятьсот фунтов, потом недоверие, которое затем переросло в отвращение, теперь же он ощущал лишь горькую ярость. Он тяжело дышал, его ноздри раздувались, губы были крепко сжаты. Нэн наблюдала за ним. Она все понимала. А мистер Годвин, добрый человек, который кое-что знал о жизни брата и сестры в каменоломне Скарр, желал бы как-то иначе принести свои поздравления. После короткого молчания он заговорил вновь:

– Боюсь, что размеры вашего наследства потрясли вас. Учитывая, что вы плохо себя чувствуете, это и понятно. Может быть, вы хотите отложить дальнейшее обсуждение?

Мартин поднял глаза. Он был очень бледен. У него ужасно ныла нога, и он старался скрыть это.

– Нет, я хочу обсудить все сейчас. У меня есть несколько вопросов. Во-первых, сколько должно пройти времени, прежде чем я смогу тратить эти деньги?

– Ну, строго говоря, тогда, когда будет оформлено вступление в наследство, что займет несколько недель. Но на практике закон разрешает те расходы, которые должны быть оплачены немедленно. Но мне необходимо сообщить вам еще кое-что, отвечая на этот вопрос. Я хочу объяснить ситуацию, вытекающую из того, что вы несовершеннолетний. Это означает, что сейчас вы не можете сами распоряжаться наследством, пока не достигнете возраста двадцати одного года.

– Вы хотите сказать, что я не могу тратить эти деньги еще четыре года или даже больше? Но если так…

– Пожалуйста, – мягко перебил его мистер Годвин, – послушайте меня, и я объясню вам все подробно.

– Когда ваш отец писал завещание, мы обсуждали с ним возможность, что он может умереть, когда вам еще не будет двадцати одного года, и на этот случай он назначил меня исполнителем его воли, опекуном его состояния. Другими словами, теперь я ваш опекун, что означает, что я контролирую ваше состояние, пока вы не достигнете совершеннолетия. Но вам не следует расстраиваться. Это просто означает, что я буду защищать ваши интересы, пока вы не можете делать этого сами. Моя обязанность как опекуна помогать вам всеми способами, и если ваши траты будут разумными, с моей точки зрения, то между нами не возникнет никаких проблем. Но если вы решите приобрести недвижимость, строения или землю, то сделка должна заключаться от моего имени. Не вините меня за это, мистер Кокс. Вините закон. Хотя должен сказать, что это очень разумный закон.

– Я хочу купить приличный дом. Могу ли я сделать это?

– Конечно. Но от моего имени.

– А что с каменоломней? – спросил Мартин. – Я могу взять аренду отца?

– Если арендодатель согласен, то да. Но сделка тоже должна быть от моего имени.

– А если я захочу что-нибудь изменить там? Купить новое оборудование? Нанять людей?

– Если эти изменения будут разумны, я не помешаю вам. Мы, конечно, должны будем встретиться с агентом и рассказать ему о том что вы хотите, но я не думаю, что возникнут какие-либо трудности. Чем больше камня вы добудете, чем больше его продадите, тем больше заплатите по договору аренды, и никто не будет возражать против этого.

Наступило молчание. Мистер Годвин улыбался.

– Есть ли у вас еще вопросы?

– Да. Мне еще долго ждать совершеннолетия. Я думаю, что вы будете выполнять обязанности опекуна за плату.

– Моя обычная плата за такого рода услуги – пять гиней в год, хотя могут быть и дополнительные расходы, если возникнут какие-то сложности.

– Пять гиней, – произнес Мартин. – Это кажется разумным.

– Думаю, могу обещать вам, мистер Кокс, что вы найдете меня вообще разумным человеком. Ваш отец доверял мне. Я надеюсь, что вы тоже будете доверять мне. Осталось еще несколько вопросов, которые нам следует обсудить, и я полагаю, лучше всего начать с покупки дома.

Покинув контору мистера Годвина, брат и сестра почти не разговаривали. Во-первых, на улице было много народа. Во-вторых, Мартину нужно было благополучно добраться до экипажа. Они молчали до тех пор, пока не выехали из города на дорогу, которая вела к Фордоверу. Тут, наконец, Мартин дал волю своим чувствам.

– Эти деньги! Счастье! – сказал он, сжимая кулаки. – Три тысячи фунтов! Только подумай! А отец все эти годы говорил, что едва сводит концы с концами!

– Да, я знаю, – отвечала Нэн. – Я до сих пор с трудом верю всему этому.

– И эта нищета на протяжении многих лет! Ничего не иметь! Заставлять работать тебя в каменоломне до трещин на руках, от которых ты плакала. Заставлять нас – и нашу маму тоже – жить так, как живут крысы в норе. Мама болела шесть месяцев, а отец лишь обещал ей: «Когда-нибудь, Энни. Когда-нибудь». Мама умерла от его обещаний. И все это время у него были эти деньги, лежали год за годом, ничего не делали, их становилось все больше! – Мартина захлестнула волна горечи. Его молодой голос дрожал. – О, Нэн, я ненавижу его за это! Я никогда не прощу ему этого. Никогда! – сказал он.

– Замолчи, не надо говорить этого. Ты так не думаешь на самом деле, я знаю.

– Но я думаю так! Все это – правда!

– Отец думал о тебе. Все, что он делал, он делал ради тебя. Даже умер оттого, что поднял камень, чтобы спасти твою ногу.

– Я знаю это! Но я не просил его убивать себя. А если бы он не был таким жадным, если бы не дрожал над каждым пенни, то мы могли бы починить лебедку, и ничего не случилось бы. Он бы не умер, а я не испытывал бы эту проклятую боль в ноге!

Нэн ничего не сказала, она просто отвезла его домой. Она уложила его на кровать, подложив подушки под больную ногу. Затем она поехала в Меер и объяснила, почему остановлены работы по строительству новой часовни в Роуэлл-Кросс. Когда она вернулась, Мартин спал. Он проспал еще несколько часов, а когда проснулся, ярость его поутихла, но чувство горечи осталось.

– Ты понимаешь, что если бы эти три тысячи фунтов были вложены, мы могли бы прилично жить на проценты с них, вообще не работая?

– Ты именно это и собираешься сделать? – спросила в изумлении Нэн.

– Нет. Я просто хочу показать тебе, как с нами обращались все эти годы, потому что ты, похоже, не понимаешь, какую огромную сумму денег нам оставил отец.

– Понимаю. Я не дура.

– Тогда почему же ты не злишься? – спросил ее Мартин.

– Потому, – мягко ответила она, – что ты злишься за нас обоих. – Затем, помолчав, она добавила: – Ты будешь по-прежнему работать каменщиком, когда заживет нога?

– Скорее всего, да. А если мне разрешат взять в аренду Скарр, то я буду работать здесь. Но теперь тут будет все не так, как было раньше. Да, я обещаю тебе это! Отец всегда верил, что наш камень лучший в округе. Он всегда говорил, что настанет день, когда вырастет потребность в нем; всегда повторял, что нужно быть готовыми к этому. Но я хочу подготовиться к этому дню так, как отец и не мечтал. Я хочу вложить часть денег в саму каменоломню, потому что я тоже верю в наш камень. В десять раз больше, чем отец.

Нэн молчала. Он посмотрел на нее.

– Но не только в каменоломне должны произойти изменения. Вся наша жизнь должна перемениться. Прежде всего нам надо найти приличный дом. Не снять, заметь, а купить наш собственный дом, прямо сейчас же. Мы купим нормальную мебель – дубовую или красного дерева – ты сама выберешь. У тебя будет плита, на которой ты будешь готовить, с духовкой, сияющая медью. Конечно, ты купишь себе новую одежду, самые модные шляпки!

Нэн улыбнулась. Она была тронута его словами, но в ее улыбке была тоска, и Мартин заметил это.

– Что случилось? Тебе не нравится думать о том, что скоро у нас будут все те вещи, о которых ты мечтала долгие годы?

– Нет, конечно, я довольна. Просто мне хотелось бы, чтобы ты помнил о том, что за все это нам следует благодарить нашего отца.

– О, я хорошо об этом помню! Но я также хорошо помню, на что была похожа наша жизнь до сих пор. Мы жили, не имея самого необходимого, а у него были деньги. И ты хочешь сказать, что не видишь в этом ничего плохого?

– Все, что я хочу сказать, это то, что отец думал, что он делает как лучше.

– Ну, мои идеи отличны от его и отныне я один буду решать, что лучше. И завтра, когда мы опять поедем в город, мы посмотрим, какие дома там продаются.

– Я думаю, нам стоит немного подождать. Неприлично заниматься этим, когда со смерти нашего отца прошло всего тридцать шесть часов.

– А когда это будет прилично? – спросил Мартин.

– Я думаю, что мы, по крайней мере, должны заняться этим после похорон, – сказала Нэн.

* * *

Двумя днями позже они стояли на церковном кладбище и наблюдали, как опускают гроб их отца в могилу, рядом с гробом матери. Когда ушли люди из похоронной конторы, викарий мистер Хиксон проводил их до ворот кладбища и помог Мартину, который был все еще на костылях, сесть в экипаж.

Это был чудесный, солнечный день, в воздухе чувствовалась весна, птицы трудились над постройкой и починкой своих гнезд в ветвях деревьев. Они ехали мимо домов с садиками перед ними, огороженными низкими каменными стенами. Это были дома, которыми так восхищалась Нэн, когда приходила к церкви проведать могилу матери. И теперь, проезжая по улице, она вдруг увидела на воротах одного из домов белую табличку, на которой было написано «Продается с аукциона». Внизу было приписано имя аукциониста. Это был коттедж в самом конце улицы – за ним начинались поля и пастбища – и Нэн, не веря своим глазам, указала на дом Мартину:

– Мартин, посмотри.

– Господи, благослови!

– Ты думаешь?..

– Это то, что нужно.

Коттедж был пуст, они это видели, окна были без занавесей. Торги должны были состояться в марте, десятого числа, а разрешение на осмотр можно было получить у мистеров Томсона и Харгривза. После короткого обсуждения Мартин сошел у коттеджа, а Нэн поехала за ключом.

Неловко, оттого что был на костылях, он открыл ворота и вошел во дворик. Слева, недалеко от тропинки, была невысокая каменная стена, отгораживающая садик от соседей. Поскольку была ранняя весна, сад был почти голым, но кое-где были видны вечнозеленые растения, а на вишневых деревьях и смородиновых кустах уже набухли почки.

Поскольку коттедж был крайним, его сад был шире остальных. За домом росли фруктовые деревья – яблони и сливы, по другую сторону был огород с кустами малины и грядками брокколи. Когда Мартин вплотную подошел к ограде, он увидел поля и пастбища, по которым протекал ручей. В двух или трех сотнях ярдов от дома ручей впадал в Лим, а еще через сотню ярдов от этого места стояла фабрика «Шервез». Мартин не видел фабрики из-за деревьев, которые росли на берегу реки, но он слышал шум водяных колес и монотонный стук работающих станков.

Он повернулся и пошел обратно по направлению к дому. Вскоре приехала Нэн с ключами.

– Мистер Томсон предложил сопровождать меня, но я подумала, что будет лучше посмотреть все самим.

Да, это было действительно лучше, потому что никто их не стеснял. А Нэн, которая за всю свою жизнь не входила в приличный дом, могла вволю восхищаться, потому что дома в этом районе были действительно хорошие. В передней гостиной, например, была не только каминная чугунная решетка, но и дубовая полка над камином, покрытая резьбой в виде виноградных листьев и плодов. А в кухне была именно такая сверкающая плита, о которой говорил Мартин. За кухней было помещение с паровым котлом и керамической раковиной.

Нэн не могла насмотреться на все это. Она переходила из одной комнаты в другую, поднималась в спальни и снова спускалась вниз. Но больше всего ее притягивали две гостиные и кухня, потому что она уже воображала, как разгорается хороший уголь в плите, представляла стоящую там мебель – похожую на ту, что она видела на ферме Хей-Хо. И конечно же, ей нравилась маленькая гостиная с голубыми полосатыми обоями на стенах и белым потолком. И везде было так чисто и сухо! Потолок, стены, каменный пол – все было таким сухим, что суше не бывает, и это, после Скарр, казалось ей просто чудом. Правда, Мартин нашел влажное пятно на стене кухни, под одним из окон, но что означало одно маленькое пятно, размером с ладонь, когда все остальное было абсолютно сухим!

– Да, это не страшно, – согласился Мартин. – Это хорошо построенный дом, тут нет никаких сомнений.

– Это не просто дом – это дворец, – сказала Нэн.

– Значит, тебе он нравится?

– О, Мартин, а тебе разве нет?

– Да, – ответил он, улыбаясь. – Я думаю, он нам подойдет.

– Я не могу в это поверить. Только подумать, мы с тобой будем жить в таком доме! – Но тут ее лицо затуманилось. Она посмотрела на него со слезами на глазах. – О, дорогой! Это плохо с нашей стороны, смеяться и говорить так, когда нашего отца только что предали земле.

– Я не вижу в этом плохого. Отец умер, но мы живы. Живые должны заниматься делами. – Он повернулся и направился к двери. – Пойдем посмотрим сад, – сказал он.

В Чардуэлле продавались и другие дома, среди них было несколько просто чудесных, и на протяжении следующих трех недель, по совету мистера Годвина, Мартин и Нэн осмотрели их все. Но никакой так их не очаровал, как дом под номером шесть рядом с церковью, и они с нетерпением ожидали начала торгов.

Нога Мартина медленно поправлялась. Опухоль уже почти опала, боль утихла. В конце второй недели он уже пытался потихоньку ходить без костылей, а еще через неделю вообще мог обходиться без них. Скоро он вернулся к строительству часовни в Роуэлл-Кросс, наняв двух человек в помощь по объявлению в «Чардуэлл газетт». Он купил новую крепкую телегу и новую лебедку.

Эти два человека, которых он нанял, были не только опытными каменщиками, но и каменотесами. Раньше они работали в Стеннетс, известной каменоломне в шестнадцати милях от Скарр, но она была выработана, и они потеряли работу. Старший из двух, Томми Ник, был мастером в Стеннетс. Ему было за сорок, он был невысокого роста, но очень крепок и удивительно силен. Другому, Бобу Селлмэну, было около двадцати. Мартин хорошо ладил с ними обоими, они были умны, трудолюбивы, на них можно было положиться; работа на строительстве часовни продвигалась вполне удовлетворительно. Мартин сообщил им, что если они хотят, он может предложить им постоянную работу, и рассказал им о своих планах насчет Скарр. Они были заинтересованы в работе и назвали Мартину имена еще трех человек, своих приятелей, которых это тоже могло заинтересовать.

– А что сделали с оборудованием, когда Стеннетс закрылась? – спросил Мартин. – Оно было продано?

– Да, его купил Рэдли Браун. Но если вы хотите оснастить все как следует, вам надо обратиться к «Уэттл и Сын», владельцам литейного цеха. Там можно купить самое лучшее оборудование.

– Хорошо. А вы могли бы пойти со мной, чтобы дать совет.

Вечером десятого марта Мартин и Нэн отправились на торги. Мистер Годвин присоединился к ним, поскольку, как опекун Мартина, он должен был подписать сделку. Дом обошелся в сто девяносто пять фунтов. Мартин и Нэн торжествовали, а мистер Годвин пригласил их на обед, чтобы отпраздновать это событие. Он поднял бокал вина, пожелав им уюта и долгих лет жизни в новом доме и всяческих успехов Мартину в деле расширения Скарр.

Обещание мистера Годвина, что Мартин найдет в его лице разумного человека, полностью оправдывалось, его опекунство никогда не было назойливым. Он внимательно наблюдал за Мартином, его советы всегда были дельными, но в то же время он давал молодому человеку свободу действий, позволяя все делать самому. Он был очень вежливым и деликатным, и через короткое время Мартин и Нэн считали его своим хорошим другом. Однажды, когда Мартин высказал удивление по поводу того, что ему предоставляется так много свободы, мистер Годвин улыбнулся и сказал:

– Я знаю о вас больше, чем вы думаете. Не только от вашего отца, но и от моих хороших друзей из Ньютон-Рейлз. Кэтрин Тэррэнт очень высокого мнения о вас – о вашем уме и вашей честности, – а это хорошая рекомендация. Ну, вот. Я смутил вас. Но это лишь дань должному.

Нэн с трудом сдерживалась те три недели, которые предшествовали покупке дома. Но теперь наконец она могла заходить в дом, когда ей было угодно, наводить в нем чистоту, ухаживать за садом и – что было огромной радостью для нее – могла познакомиться с соседями. Они с Мартином купили мебель, которая им понравилась, не говоря уже о ковре, занавесях, посуде и о новой кухонной утвари.

– О Боже, сколько же нам нужно вещей теперь, чтобы жить в этом коттедже! И сколько ты тратишь денег! Что скажет мистер Годвин, когда получит все счета?

– Мы истратили чуть больше трехсот фунтов, включая стоимость самого дома. Нам только кажется, что мы купили много, потому что до этого у нас всего было слишком мало.

– Но какие у тебя планы по расширению каменоломни? – спросила она. – Как много придется потратить денег на это?

– Я пока что точно не знаю. Я думаю над этим. Но, конечно же, я не буду рисковать. Мы никогда не будем больше бедными, если тебя это пугает. Если мои планы осуществятся, все будет как раз наоборот. Пройдет время – и кто знает? – мы станем богатыми.

Нэн, улыбаясь, смотрела на него некоторое время. Взгляд был довольный и счастливый, но было в нем что-то еще, как будто она хотела что-то выяснить.

– Есть какие-то причины, почему ты хочешь стать богатым? – спросила она. – Что-то связанное с определенным человеком?

– Это не имеет никакого отношения к Джинни Тэррэнт, если ты на это намекаешь.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Я думала, что тебе хочется этого – быть с ней на равных.

– Я не влюблен в Джинни Тэррэнт. Я уже говорил тебе это.

– Ты говорил, что не позволишь себе этого.

– Да? Хорошо. Это то же самое.

– Если это не имеет никакого отношения к Тэррэнтам… почему ты хочешь быть богатым?

– Потому что, – сказал Мартин с оттенком нетерпеливости, – это намного лучше, чем быть бедным.

– Мартин, – сказала Нэн.

– Что?

– Прошло уже шесть недель с тех пор, как похоронили отца. Не думаешь ли ты, что настало время взять инструменты и выбить его имя на камне рядом с маминым.

– Я был очень занят. Ты же знаешь. И я сомневаюсь, что его самого это волновало бы. Когда он поставил камень на могилу матери, прошло больше года со дня ее смерти.

– Это потому, что он ждал, когда осядет земля на ее могиле.

– Тогда мне тоже лучше подождать год, чтобы земля успела осесть.

Однажды, когда Мартин вернулся домой из Роуэлла, Нэн протянула ему письмо. Его принес слуга из Ньютон-Рейлз. Оно было от Кэтрин Тэррэнт с выражениями соболезнования по поводу смерти его отца.

«Прошу прощения, что не написала раньше, но мы с отцом были в отъезде, навещали друзей в Шроншире и Уэльсе, и услышали о несчастном случае в каменоломне лишь вчера, когда вернулись. Мой отец присоединяется ко мне в выражении соболезнования Вам и Вашей сестре в связи с Вашей потерей, и мы также надеемся, что Ваша нога благополучно зажила.

Джинни пока осталась в Лаголлене, а Хью путешествует по Шотландии с другом, но они вернутся через две или три недели, и я надеюсь, что Вы сдержите свое обещание и навестите нас всех.

Искренне Ваш друг, Кэтрин Тэррэнт».

Мартин протянул письмо Нэн, и она прочитала его вслух.

– Как мило с ее стороны написать нам. Ты навестишь их?

– Не знаю. Я подумаю.

– Но ты ответишь на письмо?

– Да, конечно.

Работа над часовней в Роуэлл-Кросс была закончена незадолго перед Пасхой. К тому времени была оформлена покупка коттеджа, и Мартин с Нэн переселились туда.

Апрельским вечером они впервые обедали за новым столом красного дерева, сидя на высоких стульях тоже красного дерева, обитых зелено-золотистой парчой; они ели с бело-зеленого фарфора и оглядывали всю эту роскошь.

Погода была теплой и солнечной; одно из окон было широко распахнуто, и в комнату врывался воздух, напоенный благоуханием цветущих растений.

– Ты можешь поверить в то, что это мы?

– Нет. Это, должно быть, кто-то другой.

– Как меняется вкус чая, если его пить из фарфоровых чашечек…

– Он становится еще лучше, – заметил Мартин, – если его помешать серебряной ложечкой.

– Так чудесно, что здесь рядом с нами живут соседи.

– Они кажутся дружелюбными.

– Да. Миссис Бич так помогла мне… Так же и миссис Колн, которая живет через дом от нас… Они говорят, что надеются, что мы будем здесь счастливы.

– Ты думаешь, что так и будет?

– Что за вопрос!

– У тебя действительно будет большая компания. Возможно, она тебе покажется даже слишком большой.

– О нет! – воскликнула Нэн. – Ты никогда не услышишь от меня жалобы на это!

Они ничего не взяли с собой из Скарр, кроме недавно купленной одежды да нескольких драгоценных книг Мартина. Ничто остальное не стоило того, чтобы перевозить, как сказал Мартин. И однажды, когда он был в каменоломне один, он вытащил из хижины всю самодельную мебель, свалил ее на старую сломанную телегу и поджег все это. Затем взял самый тяжелый молот и ударил им несколько раз по хижине. Понадобилось лишь несколько ударов, чтобы стены и крыша хижины рухнули, подняв облако пыли. Он стоял и смотрел, как все рушится, дождался, когда крыша завалилась, затем обошел все вокруг и методично закончил работу разрушения.

Через двадцать минут от хижины осталась лишь гора камней и бревен, которые торчали теперь, как поломанные ребра. Он вытащил бревна и бросил их в костер. Груда камней выглядела уродливо и жалко, и он долго свозил их на тачке к склону холма. Сюда сбрасывались все отходы каменоломни, здесь их трудно было отличить от остального мусора.

Вскоре от хижины остался лишь след на скале. Он испытал огромное удовлетворение – даже подъем – и опять занялся костром, который постепенно затухал. Лопатой с длинным черенком он подтолкнул в середину костра недогоревшие бревна. Огонь вспыхнул с новой силой, искры уносились высоко в небо.

Он положил лопату на землю и обошел молчаливую каменоломню. Она больше не была его домом, и он благодарил за это Бога, но она оставалась местом его работы, центром его планов и надежд. Он поднял глаза на скалу, которая нависала над ним, и внезапно его охватило возбуждение. Эта каменоломня была королевством его отца. Теперь она принадлежит ему. Но он намеревался править ею по-другому и уже испытывал нетерпение.

Он быстро отвернулся и сложил инструменты в сарай. По пути его взгляд остановился на лебедке, которая стояла в стороне, и внезапно ему вспомнилась смерть отца, – как он сидел, прислонившись к столбу и как его тело изгибалось от боли, когда уже переставало биться его сердце. Потом он вспомнил себя, – как он держал отца в своих объятиях, а его лицо было мокрым от слез.

Он действительно плакал в тот день? Возможно, что так. Потому что тогда он еще ничего не знал о сбережениях отца. Когда ему стало все известно, им овладела злость, и эта злость вытеснила другие чувства. Но теперь все эти чувства вернулись как волна, принеся с собой и чувство вины; вины, потому что отец пожертвовал собой ради него; вины, потому что смерть отца означала свободу и независимость для него, и он радовался им; вины, потому что когда им владела злость, он не ощущал потери. Теперь, внезапно, все эти чувства вернулись: неожиданная боль в сердце; он опять оглядел каменоломню, как маленький мальчик, который остался один. Впервые с момента смерти отца, он осознал конец всего прошлого и даже на какое-то мгновение пожалел, что разрушил старую хижину.

Конечно, это были глупые сожаления. Он нетерпеливо передернул плечами. Но когда через несколько минут он, покинув каменоломню, ехал в маленькой повозке, то рядом с ним лежала сумка с инструментами. То, что говорила Нэн, было справедливо: настало время сходить на могилу родителей и выбить имя отца на камне.