Ничего не изменилось. Если Бену и было на что пожаловаться, так только на это. Он чувствовал, что не в силах изменить положение вещей самостоятельно, и, предоставленное взрослым, оно оставалось практически тем же самым. Школа была школой; дом — домом. Он ощущал давление со стороны Эмили, которая хотела, чтобы он дал социальным работникам доказательства, в которых они нуждались, но он не собирался сдаваться, так что в конце концов в создавшемся положении винил себя, и это причиняло ему боль.

В понедельник вечером Джек Сантори, его приемный папаша, после работы пойдет не домой, а направится прямиком в бар, чтобы посмотреть футбольный матч. Из бара он вернется очень поздно, потому что он сделает ставки на тотализаторе и, кроме того, здорово напьется, независимо от того, выигрывает он или проигрывает. Где-нибудь около полуночи Джек, спотыкаясь, ввалится в комнату внизу, погремит мебелью и рухнет на кровать — если ему повезет — или, что более вероятно, уснет на диване под шипение невыключенного телевизора. К этому времени Бен будет в безопасности, заперевшись в своей спальне, после того как проведет остаток дня и вечер в обществе Эмили.

Вероятно, было время, когда он боялся темноты, но оно давно миновало. Теперь Бен сильнее боялся других вещей. Джек, например, своими глазами и голосом мог довести Бена до такого ужаса, что у него подгибались ноги и путались мысли. Случались моменты, когда Джек, набравшись до бесчувствия, безо всякой причины поваливал Бена на пол и, прижав к его спине подушку, принимался безжалостно избивать, так что синяки оказывались глубоко в теле мальчика, а не проступали на коже, где их можно было бы заметить. После этого Бену несколько дней подряд бывало больно мочиться, а его кал был черным, как уголь. «Ты будешь делать так, как я скажу, понятно?» — спрашивал Джек, продолжая наказание. А если Бен оказывался настолько глуп, что отвечал, настолько глуп, что открывал рот, то наказание продолжалось до тех пор, пока Джек не выбивался из сил или не терял интерес. Для Бена заплакать в голос было немыслимо.

Мальчику нравился Сиэтл в сентябре. Людей было меньше, чем летом, да и машин на улицах убавлялось. Бен слышал, что этот район называли переходным: здесь жили в основном черные; белых было совсем немного. Бен знал, каких улиц следовало избегать и какие места обходить стороной. Большая часть этого знания досталась ему нелегко, хотя то, как его третировали тупоумные хулиганы, ничто в сравнении с тем, что ожидало его дома. Страх походил на воду: он выискивал свой собственный уровень. Чтобы Бен по-настоящему испугался, требовалась какая-нибудь угроза, если не считать слов Джека, обращенных к нему наверх: «Ты будешь делать так, как я говорю, или нет?» Это был страх совершенно иного рода. Когда-нибудь этот малый зайдет слишком далеко. Эмили постоянно предупреждала Бена об этом.

Неоновая табличка в окне Эмили была освещена: «Ваше прошлое, ваше будущее — наконец-то!» Это означало, что она дома и готова к работе. По вечерам у нее бывало много клиентов. Постоянных и новых.

Перед домом был припаркован автомобиль, так что Бен не стал ей мешать. Он узнал машину, она принадлежала Денизе, регулярной посетительнице Эмили. Он тихонько обошел дом и подергал дверь на кухню. Она была заперта, и он, присев, принялся ждать. В этот прохладный сентябрьский вечер в городе кипела жизнь. Где-то там была его мама. Он в тысячный раз задумался над тем, почему она ушла, не взяв его с собой. Страх. За это он должен был благодарить Джека Сантори.

Спустя несколько минут ему стало одиноко и скучно и он решил взобраться на кедр. Сверху, с наспех сооруженной платформы, ему было видно уличное движение на бульваре Мартина Лютера Кинга. Он видел мигающие огоньки самолетов, летящих по небу. Вдали, в нижней части города высились внушительные небоскребы, создавая линию городского горизонта, которую он знал на память. Бен мог показать и назвать любое здание, подобно тому, как астрономы разбираются в созвездиях.

Когда внизу под ним заурчал мотор и автомобиль отъехал от подъездной дорожки, он понял, что замечтался, и поспешил вниз, хватаясь за знакомые до боли ветки: вниз, вниз, вниз. Обезьяний детеныш, как называла его Эмили.

Она приветствовала его так, словно они не виделись несколько месяцев, хотя на самом деле с момента их последней встречи прошла всего пара дней. Эмили крепко обняла его, сказала, как рада его видеть, и немедленно настояла на том, чтобы он что-нибудь съел. Она разогревала лазанью в микроволновой печке, и тут раздался звонок в дверь.

— Ты давай садись и ешь, — сказала она. — Сегодня вечером твоя помощь мне не понадобится.

— Но я хочу, — запротестовал он, вскакивая и выдвигая ящик комода, в котором хранилось их радиооборудование.

Она не остановила его. Он проверил систему, негромко сказав несколько слов в микрофон. Она кивнула ему, давая понять, что все работает. Эмили взглянула на себя в зеркало, ущипнула себя за щеки, и пошла открывать дверь. Бен выскользнул наружу через задний ход.

Автомобиль, стоявший на короткой подъездной дорожке дома Эмили, оказался потрепанным синим грузовичком-пикапом с поцарапанной и облезлой белой обивкой внутри. На ветровом стекле змеились трещины, а боковое зеркало со стороны пассажира было разбито. Бен подошел к окошку водителя, потому что здесь его нельзя было увидеть от передней двери и можно было спрятаться, если клиент неожиданно выйдет наружу. На заднем бампере виднелась наклейка клуба «Добрые самаритяне», где был изображен какой-то по-идиотски выглядевший малый с ореолом вокруг головы. Через стекло он увидел солнцезащитные очки на приборной доске, с зеркала заднего вида свисала на нитке фигурка обнаженной женщины, вырезанная из картона. Мужчина, решил он о хозяине машины. Свет с улицы проникал в кабину, но все равно это было не днем; он не мог разглядеть ничего на полу — а там валялось много чего, скорее всего мусор. Пепельница была полна окурков.

— Он курит, — сказал Бен в микрофон. — Парковочная наклейка на ветровом стекле для базы ВВС «Чиф Джозеф». — Он напряг зрение, пытаясь рассмотреть приборную доску. — Хорошая музыкальная система, если учесть состояние грузовика. Он меломан. — Бену очень хотелось открыть дверь или хотя бы посмотреть, заперта ли она, но у Эмили были свои правила. Он не нарушал никаких законов, пока просто стоял и смотрел. Влезть в автомобиль — это будет уже совсем другая история.

Больше смотреть было особенно не на что. Бен отступил на шаг, разглядывая корпус фургона. Он сказал Эмили и о клубе «Добрые самаритяне», потому что это могло помочь ей понять, что за тип ее клиент. Он обратил внимание на то, что на крыше фургона световой люк, сейчас полуоткрытый, и Бен представил себе, как проскальзывает внутрь и обнаруживает что-нибудь, что поможет им понять этого малого. Он хотел знать об этом парне все, что можно. Он хотел дать Эмили что-нибудь заслуживающее внимания. Одна из нижних веток кедра протянулась над самой крышей фургона, и Бен подумал, не залезть ли ему на дерево и не попытаться ли разглядеть оттуда внутренности фургона, но световой люк был открыт недостаточно широко, и внутри было темно.

Он еще раз обошел автомобиль кругом и тихо пробрался в кухню, заняв свое излюбленное место у глазка, который Эмили установила в стене как раз для этой цели. Ей нравилось время от времени выходить из комнаты, чтобы тайком посмотреть, что делают клиенты в ее отсутствие; она утверждала, что так можно многое узнать о человеке. Бен прижался своим зрячим глазом к стене, несколько раз моргнул и принялся смотреть и слушать. По коже у него побежали мурашки.

Мужчина был крепкого телосложения: широкие плечи, толстые, мощные руки, жесткие черты лица и острые глазки-буравчики. Волосы пострижены так коротко, что не представлялось возможным определить их цвет (вероятно, блондин, решил Бен), а челюсть такая квадратная, точно ее обрезали пилой у подбородка. Сначала Бен посмотрел мужчине в лицо, а потом перевел взгляд на его правую руку, которая оказалась настолько уродливой, что на нее было трудно не смотреть. Три пальца срослись вместе, покрытые блестящей розовой кожей, напоминая небольшой плавник. Бен знал, что значит ощущать себя уродцем, и, вместо того чтобы поморщиться при виде подобного зрелища, почувствовал прилив симпатии к этому мужчине. С такой рукой ему наверняка нелегко жить.

— Вы уверены? — спросила Эмили посетителя.

— Да, мэм. Только второе октября. Это все. Среда, второе. Просто будет этот день для меня хорошим или нет — ну, вы понимаете, с точки зрения астрологии.

— Всего один этот день?

— Всего один. Хороший он или плохой для того, чтобы я занялся кое-каким бизнесом.

— Мне надо составить диаграмму, и тогда я смогу сделать прогноз. Прямо сейчас у меня не получится.

Он сказал:

— Я понимаю. Я знаю одну девушку, которая гадает по звездам. Сколько вам потребуется времени?

— Четыре или пять дней. Вам придется прийти еще раз.

— Ничего. Я могу выбраться в город, нет проблем.

— Я беру пятьдесят долларов за диаграмму. Но как только она будет готова, — быстро добавила она, — каждое гадание с этого момента будет стоить вам всего десять долларов, то есть, если вам понадобятся дополнительные предсказания.

— Может быть, — ответил он. — Сумма меня устраивает. Пятьдесят баксов.

Бен подумал, что мужчина нервничает, и он решил, что это как-то связано с его рукой, потому что он должен испытывать неловкость и думать, что люди всегда смотрят на нее. Бену было знакомо это чувство. В первый год после операции он носил очки, но они привлекали намного больше внимания, чем искусственный глаз. Ему стало интересно, что такого важного должно произойти второго октября. Он многое узнавал, болтаясь у Эмили, наблюдая за ее работой. Люди хотели, чтобы кто-нибудь говорил им, что делать и когда. Они с радостью раскошеливались на десять или двадцать долларов, только чтобы услышать это. Эмили как-то сказала, что ее клиенты похожи на овец, которым очень нужен пастух. Она постоянно стремилась вбить в него одну мысль: верь в себя.

— Пятьдесят за диаграмму, десять за предсказание, — внесла окончательную ясность Эмили, всегда остававшаяся деловой женщиной.

— Нормально.

— Хорошо. Мне нужны дата вашего рождения, время и место…

— Время дня? — перебил он ее.

— Это важно, да.

— Я не знаю, в какое время дня я родился. Кто это знает?

— А вы не могли бы спросить об этом свою мать?

— Нет! — резко ответил он. Кажется, он стал еще крупнее. — У меня никого нет.

Бен почувствовал, как по коже у него пробежал холодок. Слова вихрем пронеслись в голове. Так мог бы сказать он, не будь у него Эмили. Никого. У них было кое-что общее помимо физических недостатков.

— У меня есть свидетельство о рождении, — сказал мужчина. — Там есть это?

— Очень вероятно.

— Тогда я привезу его вам. Нет проблем. Мне вам позвонить или как?

— Как вам будет угодно.

Внезапно придя в раздражение, он сказал:

— Разве такой человек, как вы, не должен знать подобные вещи?

— Вы полагаете, я ничего о вас не знаю? — спросила она.

Он прищурился, с подозрением глядя на нее, совсем как Джек, когда напивался и пытался сфокусировать зрение.

— Вы — военный, — сообщила она ему. Мужчина выглядел потрясенным. Бен преисполнился гордости. — Военно-воздушные силы. Вы живете один. Вы бережно относитесь к другим, принадлежите к тому типу людей, которые всегда готовы протянуть руку помощи нуждающимся. С деньгами у вас сейчас напряженка, но все образуется. На горизонте видна сделка…

Глаза у него стали, как блюдца, хотя он и пытался скрыть свое удивление. Он резко потер руки — «плавник» не участвовал в этом движении, словно у него не сгибались костяшки пальцев. Он взглянул на Эмили и сказал:

— Отлично, я впечатлен. Ну, и что? — Он выждал еще мгновение и спросил: — Откуда вы это узнали?

— Это все мой дар, — ответила она.

Гордость переполняла Бена, согревая его. Он хорошо поработал с этим грузовичком. Эмили нуждалась в нем. Они были командой.