За окном спальни слышался громкий шелест листьев на кустах рододендрона. С минуту Кэри лежала, прислушиваясь к этому звуку. Бриз! Наконец-то! Слава Богу! Может, теперь жара хоть немного спадет. Все цветы у нее в саду повяли и высохли от этой жары. А какие там были тюльпаны! Что это было за необыкновенное зрелище, что за чудесная картина! Все цвета сплелись на ней в причудливый узор, от бледно-желтого до ярко-розового и вишневого. Такого Кэри еще никогда в жизни не видела. Она жила этим садом. И огородик свой любила не меньше. И вот теперь эта проклятая жара все сгубила.

Кэри откинула тонкую простыню и теперь лежала совершенно голая, наслаждаясь ветерком, обвевающим ее тело. Это было как дар, посланный с небес. Она приподнялась на локте, чтобы захватить побольше этого чудесного прохладного воздуха, она пила его. Ветерок даже чуть взлохматил ее волосы. Вот если бы еще дождь, а еще лучше ливень! Тогда, может, настанет конец этой иссушающей, изматывающей жаре. И все опять будет хорошо.

Или почти все.

Она снова откинулась на спину, купаясь в струях прохладного воздуха. Потом дотянулась до телефона, набрала номер сестры. Та ответила очень громко, по-видимому, пытаясь перекричать галдеж, — в это время они уже все сидели за завтраком.

— Это я, — сказала Кэри.

Детские голоса чуть стихли, наверное, сестра понесла телефон в кабинет. Кэри живо представила себе всю картину: красные кожаные кресла, диван, по всем стенам книги, расставленные в алфавитном порядке. Муж у сестры педант — из тех, что любят расставлять книги строго по алфавиту; еще он держит картотеку адресов и дней рождения всех родственников и знакомых и еще не забывает помечать, когда они с женой в последний раз совокуплялись.

— Что-то ты сегодня поздно звонишь, — заметила сестра.

— У меня сегодня ленивое настроение. Надо бы встать и идти, да что-то я никак не соберусь с силами.

— Вот видишь! Видишь! Как раз то, что я тебе говорила.

Кэри каждый раз спрашивала себя, с какой стати ей каждое утро подвергать себя этому испытанию. Она знала наизусть, о чем будет говорить сестра.

— Я повторяю: если у тебя в жизни появятся другие интересы, тебе захочется вскакивать по утрам, и как можно раньше. Тебе это ничего не будет стоить. Ты и одеваться будешь по-другому, все будешь делать по-другому.

— Ему же всего восемнадцать лет! Ты считаешь, это справедливо по отношению к Эрику?

— Во-первых, ему двадцать один. А во-вторых, при чем тут Эрик? Я считаю, что это справедливо по отношению ко мне самой. Понимаешь, ко мне! Я снова живу. И потом я люблю Эрика и детей люблю.

— А его ты любишь? Этого твоего… ну как его там?

— Люблю ли я его? Нет, это не любовь. Просто… я им увлечена, да еще как! Сердце готово выпрыгнуть ему навстречу, как только он прикоснется ко мне. При одном звуке его голоса меня как будто пронзает электрическим током.

— Это в тебе говорит чувство вины.

— Вот уж нет.

— Почему? Очень может быть.

— Ничего похожего. Это физическое влечение. И это так естественно. Да Господи Боже мой, до сих пор я и не знала, что такое настоящий оргазм. Вот скажи, когда у тебя последний раз было с Кэмом?

— Пожалуйста, не примешивай сюда Кэма.

— Ага, даже вспомнить не можешь. Я же чувствую это по твоему голосу. Ты утратила очарование жизни.

И еще я тебе скажу: для наших отношений с Эриком нет ничего лучше, чем это разнообразие. Это заставляет ценить то, что имеешь, и, кроме того, позволяет понять, чего тебе еще не хватает.

— Тебя послушать, так это у тебя не любовная связь, а терапия какая-то.

— В самую точку! Так оно и есть.

— Но ведь это же означает, что ты его просто используешь, этого… как его там.

— Прекрати. Ты прекрасно знаешь, как его зовут. Ты просто ревнуешь, я по голосу слышу. Я, может, и моложе тебя, но опыта в таких вещах у меня побольше. Так что тебе стоит прислушаться к моим словам. Кэм с тобой отвратительно обращается. Ты знаешь это так же, как и я. Сама все время на это жалуешься. Если бы не сын, ты бы давно уже его бросила.

— Это неправда.

— Не перебивай! Лучше признай честно: у тебя любовь с сыном, а не с отцом. И знаешь, почему? Потому что по природе ты мать больше, чем кто-либо другой. Может быть, тебе стоило бы забрать Эрика с детьми, а я бы лучше осталась одна. Я хочу быть свободна. Хочу, чтобы вокруг замечали, в чем я хожу и как от меня пахнет. Ну разве я в этом виновата?

Кэри открыла было рот, но что возразишь против правды?

Снова заговорила Энн:

— Послушай, даже если кто-то просто тобой заинтересуется, ты не представляешь, насколько лучше ты себя почувствуешь. Это правда, поверь мне, я знаю, о чем говорю. И потом, ты могла бы использовать это в своих отношениях с Кэмом. Ну знаешь… обронить какой-нибудь намек, проговориться как бы случайно. И посмотреть, как он будет себя вести. Если у него к тебе настоящее сильное чувство, он изменится, обязательно изменится, вот увидишь. Если же нет — ну, значит, нет, ничего не поделаешь. Разве я не права?

— Не хочу даже слушать всю эту дребедень. Терпеть не могу.

— Тогда почему мы каждое утро этим занимаемся?

— Наверное, потому что мне это нравится.

— Так я и думала!

— Ах, черт! И ведь завтра утром я наверняка опять позвоню.

— Нет, завтра моя очередь.

— Мне казалось, Эрик расстраивается по поводу телефонных счетов.

— Ну да, но он по любому поводу расстраивается. А вот я сейчас счастлива. А когда я счастлива, мне на все наплевать. А когда мне на все наплевать, у Эрика тоже улучшается настроение. И тогда уж он не обращает внимания ни на телефонные счета, ни на прокисшее молоко, ни на проделки детей. Вот я и говорю тебе, детка: возьми и стань счастливой. Ты знаешь, это здорово передается всем остальным.

— Ладно. Значит, завтра ты мне звонишь.

— Ага. И потом, мне не терпится услышать, как идут дела с твоим шикарным платьем.

— С платьем? О Господи, я совсем забыла про этот прием!

— Ну, Кэри, как ты могла забыть! Всю неделю занималась этим платьем.

— А ты что, теперь решила стать моей совестью?

— Пытаюсь. Миллион бы долларов не пожалела, чтобы увидеть тебя в этом платье. И посмотреть на него в тот момент, когда он тебя увидит. Уж я бы на твоем месте сыграла до конца. И не вздумай отказаться от высоких каблуков, это половина успеха. И не останавливайся на достигнутом, помни о законе сохранения энергии. Ничто не появляется ниоткуда, и ничто не исчезает. Попробуй проявить немного дальновидности, подумай о продолжении вечера. Кстати, у тебя есть пояс с подвязками? Это беспроигрышный вариант. Действует безотказно.

— Энн, а ты счастлива? — прервала она сестру. — То есть я хочу спросить, ты уверена, что на самом деле счастлива, или это просто защитная реакция?

— А ты не критикуй то, чего еще даже не попробовала.

— Теперь ты заговорила, как мама.

— А кстати, тебе никогда не приходило в голову, что этот ее бридж каждую неделю по четвергам по меньшей мере подозрителен? Ты, может, думаешь, она чиста, как белая лилия?

— Это просто ужасно, то, что ты говоришь! Не верю ни одному слову.

На другом конце провода громко рассмеялись. Так умела смеяться только Энн. И что бы Кэри делала без этих ежедневных разговоров?

— Смотри не влипни, — сказала она в трубку, — не забеременей. — Смех на другом конце провода стал еще громче. — Я тебя люблю, — сказала Кэри и медленно положила трубку.

Некоторое время она наблюдала за тем, как солнечные лучи играют на ее обнаженном теле, как искрится пушок на коже. Как же давно Кэм не делал ей никаких комплиментов! Как давно она не была по-настоящему счастлива!.. Глаза внезапно налились слезами. Она чувствовала полнейшее смятение. Вот у Энн все просто и понятно.

Она уткнулась лицом в подушку и разрыдалась. У нее не было ответа ни на один из многочисленных вопросов.

На письменном столе Дэггета ждала целая пачка розовых листочков с сообщениями. На самом верху лежал листок с именем Линн Грин и ее вашингтонским номером. На остальные он даже не взглянул. Все это время он надеялся, что она позвонит. Сколько раз собирался позвонить сам. Но на то, что она вдруг окажется в Вашингтоне, как-то даже не рассчитывал. Разговор с ней не сулил ему ничего, кроме дополнительных неприятностей, и тем не менее он тут же набрал номер, чувствуя сладкое волнение в груди.

— Линн, это я, — сказал он, как только услышал ее голос.

— Нам надо поговорить, — перебила она. — Лучше наедине. Ты можешь приехать?

В ее голосе звучала настойчивость, и это его заинтриговало.

— Когда и куда? — спросил он.

— Знаешь кафетерий рядом с Национальной галереей?

— Но ты, кажется, хотела поговорить наедине.

— Встретимся там примерно через час.

— Хорошо.

Дэггет сидел в обеденном зале кафетерия и, как завороженный, смотрел в окно на фонтан. Серебристые струи воды падали в небольшой цементный бассейн, разбиваясь на мелкие брызги. Слушая шум падающей воды, Дэггет вдруг осознал, что его слух значительно улучшился: он теперь слышал даже звук падающих капель. Сколько же времени прошло? Он вынул из кармана ежедневник и с удивлением обнаружил, что прошло уже четыре недели с момента гибели Бэкмана и Бернарда. Быстро захлопнул ежедневник. Послезавтра истекает последний срок, данный ему Палмэном и Мамфордом для добычи решающих улик. Если не удастся, это расследование от него уйдет.

Он отпил немного охлажденного чая, наблюдая за бесконечными потоками туристов. Вон какие все, в новеньких с иголочки кроссовках, с путеводителями под мышками. Линн была права: то место, где он сидел, было достаточно уединенным. Прекрасный выбор, как и все, что исходит от нее.

В этот момент он увидел ее. Длиннющие ноги, короткая льняная юбка, потрясающая белая блузка из хлопка. Она заметила его и помахала рукой. Он встретил ее стоя, она жестом попросила его не привлекать внимания. Он хотел поцеловать ее, но она быстро пододвинула стул и села напротив.

— Ты чем-нибудь расстроен?

— Скорее удивлен.

— Тем, что я в Вашингтоне? — Да, такова уж она была, Линн Грин: знала, о чем он думает, не дожидаясь, пока он расскажет.

— Ты потрясающе выглядишь.

— Давай лучше будем придерживаться основной темы разговора.

— Давай. А какая у нас основная тема?

— «Эм-Эйр-Экспресс», рейс 64.

— А что ты делаешь в Вашингтоне?

— Это не тема нашего разговора.

— Для меня это самая интересная тема.

— Ты, наверное, думаешь, что я тебя преследую.

— Только если в самых безумных мечтах.

— Официально я выполняю роль мальчика на посылках. Вернее, девочки. Фактически же меня сюда выслали, наверное, еще и потому, что кому-то из начальства не доставило удовольствия лицезреть мою физиономию во всю обложку журнала. Ты ее видел, ту статью? Так вот, я думаю, начальники хотели бы видеть свои физиономии вместо моей. У нас с ними уже состоялся небольшой разговор по поводу гласности и нашей политики в этом отношении.

— Так. И что же дальше?

— А я ухватилась за это, чтобы приехать сюда. Дело в том, что мы кое-что обнаружили, просеивая сито.

— Просеивая сито?

— Ну это я так фигурально выражаюсь. Я имею в виду пепел из Голливуд-парка.

Он никак не мог сосредоточиться на ее словах. Ее лицо притягивало и завораживало. Эти ясные открытые глаза пробуждали в нем сладкие воспоминания. Пепел из Голливуд-парка! Не мог он сейчас об этом думать.

Сколько жизненной силы в этой женщине! Сколько в ней энергии! Она вся пропитана энергией — физической, интеллектуальной, сексуальной. Невозможно даже отделить одно от другого. Интересно, что ею движет сейчас: страсть к работе, к своему делу или нечто не видимое ему? То, что она, возможно, старается упрятать подальше. Когда-то и он испытывал такую же страсть к своей работе. У него это давно прошло. Теперь для него важнее всего результат. Ему нужно схватить того, по чьей вине погибли родители, а сын стал калекой. Корт? Значит, надо добраться до Корта. Правда, истина, если таковые и в самом деле существовали, стали для него лишь средством на пути к цели.

— Пепел, — эхом повторил Дэггет.

— Наши специалисты просмотрели пепел крупинка за крупинкой, с каждого квадратного метра, с каждого квадратного сантиметра, с каждого квадратного миллиметра. Из-за этого-то у нас и уходит обычно так много времени. По счастливой случайности они начали с того места, куда свалилась передняя часть самолета. Ты знаешь, сколько квадратных метров им понадобилось перелопатить? Сколько это квадратных сантиметров? Знаешь? А знаешь, сколько на это уходит времени? — Он молчал. — Так вот, они начали работать как раз под кабиной пилота. И в этом твое счастье. Вчера они увидели на экране крошечный кусочек стекла. Непрофессионалу это, конечно, ни о чем не говорит.

— А профессионалу? — спросил он, не отрывая глаз от ее лица. Он ведь тоже был профессионалом. И как профессионал он не видел на этом лице никаких изъянов. Время и заботы пощадили ее лицо. И даже мелкие морщинки, которые в отдельные моменты появлялись в уголках глаз, говорили лишь о том, что перед вами искренне чувствующий и мыслящий человек. Подобно умело положенным теням на картине талантливого художника, эти морщинки лишь подчеркивали глубину ее натуры, ее силу.

— Смотря какому, — ответила она. — Я бы, например, сказала, что это может быть осколком ртутного переключателя. — Нет, не мог он так легко принять это на веру. Он продолжал изучать ее лицо. — Ртутный переключатель, какие обычно применяются при диверсиях. — Она опять остановилась, но он все молчал. — Услышав об этом, я предложила немедленно сообщить тебе, сообщить ФБР. Они сопротивлялись. Мол, рановато, надо сначала дождаться полного отчета из лаборатории. Но я не могла ждать так долго.

Он тоже не мог больше ждать. Они и так уже чуть было не упустили свой шанс, там, на побережье, несколько лет назад. Он уже тогда чувствовал, что между ними происходит. И упустил чудесную возможность. Несправедливо.

Она продолжала говорить тем же деловым тоном.

А он хотел лишь одного: чтобы эта деловая дама исчезла, а на ее месте появилась настоящая Линн. Он жаждал ту женщину, в темных очках и просторном балахоне, надетом прямо на голое тело.

— На сегодняшний день, — продолжала Линн, — у нас нет прямых доказательств диверсии, ни одного. Поэтому расследование останется под контролем НСБТ и наших людей. Они будут держать его в своих руках столько, сколько возможно. Ты же знаешь, чем больше включается различных организаций, тем больше бумажной волокиты, всевозможных заседаний и обсуждений. Естественно, все стараются этого избежать. Но с тех самых пор, как ты рассказал мне об этом человеке, который был убит в «Данинге»…

— И не только это, — ответил Дэггет. Он уже вернулся с небес на землю. — Дело обстоит намного хуже. Теперь мы знаем, что были изготовлены два детонатора. Все указывает на то, что следующей целью будет вашингтонский аэропорт.

— Ты знаешь, как ты меня связываешь? Тем, что ты сейчас сказал?

— К этому и стремлюсь. Я ведь, как тебе известно, стараюсь победить время. — Он взглянул на часы. — Ровно в это время через два дня меня должны снять с этого расследования. Если не добуду чего-нибудь такого, чтобы продлили срок. Расскажи мне об этом ртутном переключателе. Насколько ты сама уверена в этой версии?

— Я или мое начальство? Все дело в этом. Не настолько, чтобы передать расследование в ваши руки. Эта самая улика была как раз на пути в лабораторию. Я пыталась всех убедить, что это первоочередное. Вот, послушай, просто, чтобы получить некоторое представление о нашей работе. У нас в лаборатории сейчас сто двадцать три образца ждут очереди на проверку. Поэтому наши отчеты и затягиваются так надолго. Так вот, я обратилась с просьбой пустить этот образец в первую очередь. Мне отказали. Они до сих пор не могут мне простить ту злосчастную фотографию в журнале. Уязвленное самолюбие, не хотят ничего слышать.

— Ты говоришь, улика была на пути в лабораторию. Что значит «была»?

— Мы еще до этого дойдем. — Она украдкой оглянулась вокруг.

— Расскажи мне про ртутные переключатели. Может, я чего-то не знаю.

— Вряд ли. Наклоняешь лампу, ртуть начинает двигаться, и таким образом происходит мгновенное электронное соединение. Очень мощное взрывное устройство. Как в случае с «Эм-Эйр-Экспресс»-64. Возможно.

— Подожди-подожди, — прервал Дэггет. И показал рукой: — Самолет взлетает. Нос поднимается вверх. Бам!

— Совершенно верно.

— Но ты же сама только что сказала, что нет никаких признаков взрыва. Я правильно понял?

— Никаких.

— Есть что-нибудь еще?

— Возможно. Но сначала мне нужно убедиться, что это и есть ртутный переключатель.

— Если да, то что?

— Тогда, значит… Знаешь, есть ведь и другие способы сбросить самолет на землю. Не только взрыв.

— Например?

— Например, газ. Я об этом уже думала.

— Зия? — спросил он.

— Да.

— О Господи!

Семнадцатого августа 1988 года разбился самолет «Геркулес С-130», в котором летели президент Пакистана Мухаммед Зия Ульхаг, руководитель его администрации, заместитель верховного главнокомандующего, американский посол Арнольд Л. Рафел и генерал Герберт М. Уэссом, командующий войсками американской военной помощи Пакистану. Это был личный самолет президента Пакистана. Дэггет вспоминал об этой катастрофе, как о настоящем кошмаре. ФБР и его отдел борьбы с международным терроризмом были отстранены от расследования. Между тем недостатка в мотивах для убийства, конечно, не было, если принять во внимание, какие важные персоны летели в том самолете.

По законам ислама, захоронение должно происходить не позже чем через двадцать четыре часа после смерти. Это исключало всякую возможность вскрытия, а без результатов вскрытия причину смерти так и не удалось установить. Вернее, без этих результатов невозможно было ничего доказать. После восемнадцати месяцев расследования, основанного на самых различных косвенных уликах, было найдено возможное объяснение причин катастрофы: отравляющий газ, который каким-то образом был запущен в систему подачи воздуха и привел к гибели пассажиров и команды. Потеряв управление, самолет упал и взорвался. В дальнейшем эта катастрофа квалифицировалась как «возможная диверсия».

— Но мы бы обязательно обнаружили газ при вскрытии, — сказал Дэггет.

— Это точно? — спросила Линн. — В этом я не специалист.

— Должны были бы обнаружить. Я видел протоколы вскрытия: никакого упоминания о следах газа в легких или в крови. Теперь же ты заставила меня усомниться. Кто может сказать, насколько достоверны результаты вскрытия при том, что осталось от людей после взрыва?

— Ну, в этом я совсем не специалист. Надеюсь, кое-что прояснится после того, как мы прослушаем записи голосов.

— Записи голосов? Они уже здесь?

— А что, же, по-твоему, я здесь делаю? Я это и имела в виду, когда говорила про девочку на посылках. Они уже здесь, в нашей лаборатории. Прослушивать будем сегодня вечером или завтра, в зависимости от того, кто когда свободен, у кого какой график.

— А как насчет моего графика работы?

— Тебя тоже пригласят. Ты когда-нибудь уже присутствовал на прослушивании?

— Нет, — неохотно признался он.

— Это очень тяжелая процедура. Эмоционально, я имею в виду.

— Могу себе представить.

— Нет, представить это невозможно. — Она произнесла эти слова очень тихо, даже мягко, однако он почувствовал за этим глубокую боль. Такую же, наверное, какую чувствовал он, сообщая другим о том, что его сын — калека.

— Наверное, ты права, — начал он. И вдруг вспомнил, что сегодня вечером должен быть у Мамфорда. — Ох, боюсь, что сегодня вечером не смогу. Если прослушивание сегодня вечером, надо, чтобы кто-нибудь меня вытащил. Физически вытащил, понимаешь?

— Ах да, этот прием! Я там тоже буду. С пейджером.

— Если что-нибудь услышишь…

— Ага. Приду и вытащу тебя.

Он медленно кивнул, все еще не сводя с нее глаз. Будем надеяться, что ей это удастся. Ей, конечно, удастся его вытащить. Только ей одной. Ему захотелось сказать ей об этом. Но тут он увидел, как изменилось выражение ее лица, и понял, что он уже все сказал.

Она нервно оглянулась по сторонам и вдруг забеспокоилась. Начала копаться в сумочке.

— Не вставай, — произнесла она сквозь зубы. И быстро поднялась с места.

Подошла к нему, наклонилась, поцеловала в щеку и незаметно вложила в руку какой-то предмет, вроде пластмассовой коробочки. Что это? Может, пленка? Посмотреть он не решался.

— Ваши ребята обработают это быстрее, — сказала она. — Вернешь мне потом. Ну, до вечера.

Она исчезла. Дэггет разжал ладонь под столом. Это была пластмассовая коробочка с надписью «Улики ФАУ». Внутри лежала разбитая стеклянная лампа.