Она

Обычная дачная история: Эра Григорьевна Невядомская, хозяйка двадцатипятисоточного участка в поселке «Красный воин», рассорилась со своими арендаторами, молодой семьей, уже второй год снимающей у нее гостевой домик. Прошлое лето прожили мирно, расстались как родные. Целовали воздух возле щек, махали руками на прощанье. Зимой наступило охлаждение. Вернее, проявилось. Молодая семья — двадцатипятилетний Олег, тридцатилетняя Маша, Даша одиннадцати годков и трехлетний Филиппок — вознамерилась встретить за городом Новый год. Позвонили Эре Григорьевне, попросили позволения — за отдельную, конечно, плату. А Эра Григорьевна не разрешила: «Простите, не могу! Без присмотра никак нельзя, уж вы извините».

Поселок «Красный воин» — стародачное место. Риэлтеры любят это определение, оно как-то сразу обозначает статус недвижимости — не самый высокий, но очень и очень приличный. Это поселки незнатные, никак не легендарные, расположенные на прекрасных обочинах самых, подчас, непрестижных направлений (восток, юг), но с историей, с настроением. Тут и участки в половину или в четверть гектара, и старые городские телефоны в темно-зеленых дощатых домах с балконами-убийцами, и сосны, и грибные места между качелями и мангалом. В конце тридцатых годов стародачные места росли именно что как грибы — то есть тихо, под деревьями и далеко не везде. Поселки военных академий, наркоматов (будущих министерств), Госплана, Госснаба. Офицерские и чиновничьи, разночинные дачи. Не самые барские, но и не шесть соток — те, впрочем, появились позже.

На долю всякого дачника выпадают лирические минуты (и сумерки, и звезда, и шум далекого поезда), но все же подмосковные дачи давно уже распределись по жанрам. Именитые, барские поселки отвечают за государственную драму, шестисоточные — за житейскую прозу, чиновничьи — за поэзию.

Набор поэтических средств заезжен, но куда ж от него денешься: вот и у Эры Григорьевны за окнами сирень (отчего в комнатах первого этажа всегда темно и запахи самые волнующие), крыльцо засыпано прошлогодней хвоей, геральдический буфет, веранда. Даже гостевой дом постройки восьмидесятых годов (крыша набекрень, цветные камешки, вмазанные в цементный фундамент; задуман, как говорят в поселке, «в стиле альпийского шато») успел основательно зарасти.

Поэзия не должна быть удобной или, не дай Бог, полезной; оттого конфликт с арендаторами. По крайней мере, наглядная его сторона.

Молодая семья, обиженная зимним происшествием, перешла к отношениям деньги-товар. Подходы к ручке и совместные чаепития закончились, были поставлены некоторые ультиматумы. Арендаторы захотели срубить кустик под окном детской комнаты, расчистить площадку для надувного бассейна. Привезли газонокосилку, купили тент промышленных размеров (под такими устраивают летние распивочные вдоль дорог), сказали, что хотели бы «окультурить свою часть участка».

Эра Григорьевна была неприятно удивлена. С одной стороны, деньги за пять летних месяцев ею уже получены, и деньги эти очень нужны; с другой — да какую же это часть они могут считать своей?

Ведь платили за время, а владеть хотят пространством.

И, главное, оскорбителен подход. Хотят окультурить саму культуру, разрушить образ. Бесконечная уверенность в собственной правоте, тонкие улыбки, учтивая, но жесткая речь — все неприятно! Хуже всего, Эра Григорьевна чувствует, что великая сила здравого смысла не на ее стороне. Пришло время молодой семьи, и они заплатили за него. Казалось бы, «хозяин» бесспорно главнее, значительнее «арендатора», но даже в интонациях, в тайном значении самых обычных слов, описывающих деловой процесс «сдачи», чувствуется некий подвох. Хозяин сдал дачу. Отдал в аренду.

В словах «сдал», «отдал» сквозит печаль, поражение, проигрыш.

А «взял», «нанял», «снял» (как красавицу в парке) — энергичные, сильные, победительные глаголы.

У Эры Григорьевны есть лазутчик в стане врага. Компаньонка и помощница по хозяйству ее, Маргарита Михайловна, подружилась с няней Дарьи и Филиппка. Няня, стремясь помирить Молодую Семью с Эрой Григорьевной, часто заходит, осторожно передает хозяйские слова: «Говорят, Филиппок полюбил уже вашу дачу!»

Вот уж чего не следовало бы ни говорить, ни пересказывать!

У Эры Григорьевны сложная история взаимоотношений с загородной недвижимостью. Попробую, насколько возможно, рассказать бегло, набросать, так сказать, пунктиром.

Меня заинтересовало — что вообще значит дача для Эры Григорьевны? Г-жа Невядомская сказала примерно следующее: как место значит очень мало, а как место проведения времени — очень много. Да, она не работает на даче, скорее та работает на нее. Причина этому глубже чванства. Участки в 6–8 соток всегда давали в поле; а куски земли покрупнее нарезали в лесу. Лес и поле имеют разную эманацию. Поле — какое? Голое и чистое. Человек в поле — всегда на виду и всегда среди людей: один в поле не воин. Вот и философия шестисоточных дач. А лес странника кормит, и в нем спокон веку прятались, хоронились, уходили от людей. Это философия разночинных участков. Дача как убежище.

Но, с другой стороны, дача для Эры Григорьевны — это то, что «дают», и то, что всегда могут отнять. Она не верит, что в стране что бы то ни было изменилось и что дачи покупаются. Нет, в России их всегда будут «давать». Отнимается же дача тогда, когда ее начинаешь любить: никогда не говори, что твой дом — твоя крепость, потому что не было еще крепости, которая не пала бы. «Мой сын живет в Америке, — говорит она, — а я здесь, в «Красном воине». Я любила лишь одну дачу, на станции Трудовая, и ее отняли у меня. А сын любил эту, и она отнялась у него».

Вы уже, наверное, поняли, что Эра Григорьевна — блестящий собеседник. Но мистик. Прекрасное образование (переводчик-германист, она окончила романо-германское отделение филфака МГУ) не мешает ей, так сказать, в быту проявлять ощутимый обывательский норов.

И в городе, и на даче она живет вместе со своей компаньонкой — обеим так удобнее. Это, кстати, типичный, частый сейчас случай. Дамы не так давно перешагнули пенсионный рубеж, обе добавляют к своим пенсиям ренту. Г-жа Невядомская сдает гостевой дом за тысячу пятьсот долларов в месяц, Маргарита Михайловна — свою квартиру в Перово за четыреста. Она помогает Эре Григорьевне вести хозяйство на взаимовыгодных условиях: ей не платят за работу, она не платит за жилье.

Они

Избыточно ярким майским днем Эра Григорьевна и Маргарита Михайловна встречают меня на крыльце и смотрят, как Филиппок гоняет няню вокруг бассейна.

— Знаешь, как Марго подружилась с этой няней? — рассказывает мне Эра Григорьевна. — Нашла ее спящей в лесу. Няня раз в две недели берет выходной и всем говорит, что едет в Москву. А сама на станции покупает бутылку постного масла и бутылку водки. Выпивает двести граммов масла, потом водку, а потом еще двести граммов масла. И спит до вечера. Возвращается трезвая, от нее не пахнет.

— Она чудесная женщина, совершенно не алкоголичка, — торопливо добавляет Маргарита Михайловна. — Но очень же тяжело все время на людях и все время с детьми. Девочка, Дарья, только второй год с мамой живет — она ведь у Маши от первого брака и росла в Челябинске, у бабушки с дедушкой. Она скучает по ним, плачет.

— Дочка растет в провинции, а мама профессионально растет в Москве, — самым безмятежным тоном продолжает Эра Григорьевна. — При этом наша Маша полная невежда! Я в самом начале знакомства ей говорю: «У вас в домике камин, а у меня большая хорошая голландка». А она мне: «И эта голландка все лето будет с вами жить?» А девчонку жалко, еще один дачный мученик. У нее же тоже любимая дача отнята. Она же выросла на участке под Челябинском. Все время рассказывает, как там и что. Раньше я думала, говорит, что есть помидоры зеленого цвета, а есть красного. Будто бы два разных сорта, как болгарский перец. Потому что в сентябре ее бабушка снимала урожай — зеленые помидоры — и солила.

Тут, конечно, разговор зашел о дачном мученичестве самой хозяйки. Невядомские жили в знаменитом генеральском поселке на станции Трудовая-Северная. Там были дачи Рокоссовского, Соколовского, Катукова, Чуйкова.

Эра Григорьевна пытается рассказать историю любви к этой отнятой даче, начинает с анекдотов, той прелестной дачной мифологии, которая так уютно и складно делает атмосферу передачи «Дачники», и сбивается на вопль: выгнали!

— Помнится, любимая жаба генерала Катукова, про нее рассказывали, что она жила в дупле огромного дуба, а Михаил Ефремович ей оставлял на ночь хлеб и молоко; помню рассказы о том, как жена Катукова (во время войны она была старшиной медицинской службы, романтическая история) решила показать хозяйственность и завести птицу. Купила пятнадцать куриц и пятнадцать петухов: была уверена, что куры живут в моногамном браке. А когда она через несколько дней после смерти мужа вызвала машину и что-то не тем тоном сказала диспетчеру, он ей знаете что ответил? «Ваше барство кончилось, можете и пешком ходить». А она будто бы сказала: «А ваше лакейство никогда не кончится». Но это, конечно, придумано позже, ничего она не сказала. Я знаю, что испытываешь в такие минуты. Когда папа поменял работу (так уж получилось, он был военным переводчиком и в 63-м году перешел на штатскую должность), нас в двадцать четыре часа с дачи погнали.

Что ж, не одна Эра Григорьевна обладает хорошей памятью. Я знаю, по крайней мере, еще одну девочку, которая тоже ничего не забыла. Вот скажите, было ли в свое время под Москвой более знаменитое дачное местечко, чем Переделкино? Пожалуй, что и не было. А вслушайтесь в само название? И ведь делили эти дачи, передавали из рук в руки, переделывали хозяев. Бывало, ослабнет литератор-чиновник, потеряет начальственное место — и тотчас: до свиданья, дорогой коллега, стило не позабудьте. Про вдов и разговора не было. Вот, например, у семьи толерантнейшего советского писателя Аркадия Васильева (автора романа о генерале Власове «В час дня, ваше превосходительство») дачу отобрали. А дочка писателя так обиделась, что, когда выросла, тоже стала писательницей — Дарьей Донцовой. Вернулась в любимые места победительницей — купила равноценный участок. Главное же, богатый поселок, в котором живут герои ее книг, она назвала Ложкино. Какой покой в этом названии! Ложку у человека трудно отобрать.

— Эра Григорьевна, а почему вы считаете, что дачи не покупаются? Еще как покупаются и продаются, и не лучше ли так? Не спокойнее ли?

— Нет, — отвечает Эра Григорьевна, — дачи до сих пор только даются. Вот поглядите на моих съемщиков — очень возможно, что они захотят мой участок купить. И, возможно, деньги у них будут. Но это не они покупают. Это им дают ее купить. Им платят сумасшедшие деньги за бессмысленную работу только потому, что они полезны. Полезны государству. А государство будет им благодарно. Знаешь чего они делают? Они рекламщики, майонезу, пиву и телефонам креатив придумывают.

И рассказала прекрасную историю. Прошлым летом Маша и Олег ее предупредили: вы уж извините, дорогая хозяйка, но нам всю ночь не спать. У нас мозговая атака. Приехали коллеги на удивительных машинах, вынесены были под сиреневые кусты все столы из двух домов. Ноутбуки светились в ночи зелеными огнями, пылали холодным синим пламенем. Труженики спорили до утра, азартно, как молодые физики из романов молодых Стругацких, как будто уже наступили времена, когда «работать стало интереснее, чем отдыхать». Новые люди, всю ночь пили морковный сок.

А наутро, размаянные, бледные, сказали Эре Григорьевне: «Мы нашли! Мы придумали слоган!» Я, конечно, его забыла. Ну, что-то вроде «А еще он с крышечкой!» или «Они уже делают бум-бум. А вы?»

Мне между тем интересно, а что молодым и новым нужно от «стародачного» места? Какую, действительно, философию дачной жизни они хотели бы эксплуатировать? Веранда, поэзия, покой? Ох, вряд ли.

Что нужно нашей Молодой Семье — дорожающая дачная земля, время, проведенное за городом, атмосфера, витающая над участком?

— Я за чужую ностальгию платить не собираюсь, — говорит красавец Олег. — Мне нужно только, чтобы было чисто, светло и ребенок рос за городом. Здесь нас почти все устраивает. Только вот направление немодное.

— Олег, — спросила я, — а почему вам так важно направление? Ну, восточное, не Рублевка, конечно. Магазины так себе, зато цены божеские. Но ведь дача — личное пространство. Закроешь калитку, вокруг чисто, светло, все устраивает. Так не все ли равно, какое там, за соснами, направление?

— Нет, не все равно, — ответил Олег. — Не могу пока даже себе толком объяснить — почему. Это на уровне ощущений. Закрываю калитку и чувствую себя в западне. Дверь закрыта, и ничего нового уже не случится. Так же бывает, когда зайдешь поужинать в немодное кафе. Точно знаешь, что за свои деньги получишь только еду, которую заказал, и того собеседника, с которым пришел. Не откроется дверь, не зайдут на огонек «свои», не расскажут чего-нибудь новенького, не случится интересный скандал. На нужных направлениях и в модных местах информация в воздухе носится. Кстати, насчет цен в местных магазинах. Здесь они как раз человеческие, это на Рублевке божеские. Креатив?

Как не креатив. Он, родименький. Кстати, феномен престижного направления мучает не только Олега. Популярный урбанист Козицкий смотрит на ту же тему с географической точки зрения. «Многие считают, что элитные направления образуются спонтанно, — пишет он. — Несколько знаменитых поселков, стоящих близко друг от друга, группа известных людей, поселившихся в одном месте, притяжение богатства и известности, новые богачи, стремящиеся пристроиться поближе, — и вот уже готова дорога счастья. Нет, дело не в этом. И не в том, что на востоке во многих городах концентрируются рабочие районы, а на западе — элегантные, и поэтому элегантное направление как бы начинает свое течение от западной части города».

Самые лучшие дачи, по Козицкому, строятся вдоль дороги мечты, дороги — «коммуникационной трубы». В провинциальных городах в подавляющем большинстве случаев местные рублевки располагаются вдоль трассы, идущей от Москвы и к Москве. Ну, а в столице — вдоль пути в Европу. Древнее отношение к дороге как источнику информации. «Я, например, — пишет Козицкий, — физически не могу жить возле «глухой» дороги, как физически не могу работать за компьютером, который не подключен к интернету. Компьютер кажется мне мертвым, страшным. Он не привязан к информационному потоку! Так же и дорога. Селиться возле уходящей в дебри страны дороги — не значит ли лишать себя волнения, ожидания новых людей и новых идей?»

Значит, не только Олегу тесно и страшно в непрестижном месте. Значит, и эти идеи носятся в воздухе.

— Олег, Маша, — спрашиваю я, — а имеется у вас идеал дачной жизни? Я уже поняла, где вы хотели бы иметь дачу. А как хотели бы на ней жить?

— Гостей принимать, — отвечает мне Маша (высокая, бледная, уверенная в себе Маша; исключительный, по слухам, работник), — как можно больше гостей.

— И чтобы гости близко жили, — не унимается Олег, — ведь с чего начинались дачи? С возможности летом продолжать зимнюю светскую жизнь. А в словаре какое значение имеет это слово?

— В словаре, — радуюсь я возможности показать осведомленность такой элегантной паре, — вот какое значение: «земельный надел, приписанный к предприятию, заводу; прилагаемый к иному крупному владению».

— Ну, правильно, — радуется Олег. — Вот у нас в городе есть крупное владение: работа, друзья, жизнь. И дача должна прилагаться к этому владению, продолжать его. А у нас получается: зимой одна жизнь, летом — другая. Мне говорят: стародачное место, вокруг новые дорогие дома, интеллигенты, иди с кем-нибудь познакомься. А я не хочу с кем-нибудь. Я хочу своих интеллигентов, а это чужие. Они другого поколения, не в мейнстриме работают, читают или любят не совсем то, что мы! Я хочу общаться с людьми своего круга, а это будет насильственный ближний круг. Нет, пожалуй, на даче действительно нужно вырасти, чтобы любить в ней все. Или уж тогда покупать дачу своей мечты — в нужном месте, с друзьями вместе.

Тут Маша и Олег переглядываются. Они смотрят друг другу в глаза без улыбок, очень серьезно. Наблюдателю неловко — ведь понятно, что происходит. «Ну что, выдюжишь? — беззвучно спрашивают супруги друг у друга. — Получится у тебя? Тот ли ты все-таки человек, чтобы с тобой замахиваться на самое святое, на дачу мечты? Учти, трудно будет!» И наконец улыбаются — все будет хорошо, у нас получится!

Улыбаются, и летний день, застывший было во взволнованном ожидании, вновь начинает крутиться. Няня вынимает из бассейна Филиппка в бриллиантовых брызгах, Даша выводит из дома блистающий велосипед, Маргарита Михайловна встает с крыльца, Эра Григорьевна машет мне рукой на дорожку. Пора и честь знать!

Щелкает калитка — и нет больше дороги на прекрасную, сиреневую, никем почти не любимую дачу. А когда полюбит ее Филиппок, она у него отнимется.