Сага о Хельги

Алексей Пишенин

Предисловие

Сага о том, как Хельги сын Торбранда в первый раз поехал на тинг

Сага о том, как Хельги сын Торбранда отправился в Трондхейм, чтобы стать дружинником ярла Эйрика

Сага о том, как Хельги сын Торбранда стал викингом

Сага о том, как Хельги сын Торбранда лучше узнал вендов

Сага о том, как Хельги сын Торбранда разлюбил баранину

Сага о том, как Хельги сын Торбранда стал скальдом

Сага об Одде Одноногом

Сага о том, как Бьёрн сын Торбранда добился своего

Сага о том, как Сигрид Гордая выходила замуж

Сага о том, как Хельги сын Торбранда решил исполнить свою клятву и что с того вышло

Сага об Эйрике ярле и том, как «Железный баран» отправился в свое последнее плавание

Сага о том, как Хельги сын Торбранда воротился домой

Примечания

Карта Балтики конца X века

Предисловие

Викинги!

Какой первый образ приходит в голову, когда мы слышим это слово? Бородатый воин в рогатом шлеме? Или испуганный монах, записывающий на пергаменте молитву: «От ярости норманнов избави нас, Господи!»? Или корабль с полосатым парусом, плывущий по морю в далекий Константинополь?

Мне всегда представляется ясный день, залитые солнечным светом колосья ржи, ярко голубое небо и синее море, по которому плывет кнарр – небольшой торговый корабль. Таково было мое первое впечатления от визита в Росиклле, древнюю столицу Дании, в музей кораблей викингов и на верфь, где современные мастера-корабельщики реконструируют суда разных эпох.

Темой викингов я увлекся еще во время учебы в институте после прочтения книги Франца Бенгтссона «Рыжий Орм», но только после того как побывал в Дании, я понял, что это увлечение – надолго. Крепкий запах смолы от рыбацких лодок, смешивающийся с ароматом копченой рыбы и йодистым морским ветром, – весь этот коктейль я вдыхал, словно благовоние. Короткое плавание на реплике небольшого кнарра, тяжесть весла в руках и затем – бесшумное, сопровождаемое только случайным плеском, скольжение под парусом … Суровая Балтика покорила меня навсегда.

А потом были поездки по скандинавским странам, посещение связанных с викингами мест в России, Польше, Германии, Англии и много-много книг.

И постепенно пришло понимание того, что мир викингов нельзя воспринимать как что-то обособленное. Этот мир – часть большой вселенной, которая раскинулась в конце первого тысячелетия нашей эры от Исландии до Халифата. Где люди путешествовали долгими неделями, часто селились в новых местах, женились, рожали детей. Будущий князь Владимир Красное Солнышко, который три года жил у ярла Хакона в Норвегии, или варяги, служившие в императорской гвардии в Константинополе, – для них путешествия в тысячи километров не казались чем-то необычным. Если же вспомнить, что весь южный берег Балтики от Восточной Пруссии до Шлезвига в те времена был заселен славянами, то в голове возникает образ гигантского плавильного котла, в котором разные племена кипели и смешивались, чтобы дать рождение новым народам.

А если последовать за Туром Хейердалом и поверить древнеисландскому скальду Снорри Стурлусону, что Один, верховный бог скандинавов, был реальным человеком родом с берегов Азовского моря, то тогда картина переселения народов и взаимопроникновения различных культур становится уже совсем необъятной.

Когда мысли переполняют человека, для него естественно поделиться ими с друзьями. И моя книга – стремление донести образ единой исторической общности, существовавшей в те времена, до моих читателей.

Жанр книги не совсем обычен. Она написана как сага: в ней нет описаний природы или долгих размышлений, в ней много не совсем привычных русскому уху имен и географических названий, которым в тексте нет объяснений, как часто бывает в других исторических произведениях. Сделано это, чтобы вызвать ощущение погружения в незнакомый мир, детали которого каждый может дорисовать себе сам. Для того чтобы дать почувствовать ритм, то замедляющийся, то ускоряющийся, подобно размеренным ударам весел боевого корабля-драккара, услышать удары мечей, боевые крики и глухой стук передаваемого из рук в руки серебра.

Так что, добро пожаловать в мир викингов. Приятного чтения!

Алексей Пишенин

Сага о том, как Хельги сын Торбранда в первый раз поехал на тинг

Это случилось в Норвегии в те времена, когда только несколько дряхлых стариков помнили короля Харальда Прекрасноволосого. Когда те, кто прятался в горах от Кровавой Секиры короля Эйрика[1], уже едва могли поднять меч. Когда о битве в Хьёрунгаваге[2] уже не рассказывали на каждом пиру после первой же кружки пива. Мало кто тогда уже называл Хакона[3] ярла правителем, дарящим кольца. И все больше людей называли его Хаконом Злым, вспоминая о славных временах короля Харальда. Вспоминали и сына его Хакона, прозванного Добрым, о котором, хотя он и отказался от веры в старых богов, немало людей пожалели, когда он пал в сражении с Харальдом Серым Плащом и данами.

На южном берегу Согнафьорда в земле Норвежской жил человек по имени Торбранд сын Торира. У него был двор над заливом Аурланд и достаточно мер земли, чтобы кормить семью и дюжину работников. А пять лодок, на которых он и его люди ходили в море, не давали иссякнуть запасам сушеной рыбы в его сараях.

В морские походы, о которых так часто рассказывали бывалые люди, он не ходил, говоря, что и в родной усадьбе сможет разбогатеть. Ибо отец его и два брата пали в битве при Фитьяре[4], защищая короля Хакона Доброго. А мать умерла годом позже, когда зерна уродилось так мало, что не из чего было сварить даже пива.

Жену его звали Хильда, и от нее у него было четыре сына и две дочери. Старшего сына звали Торир, и он сгинул в море, отправившись к родне в Исландию. Второго сына звали Кетиль, и он получил смертельный удар саксонским мечом в живот, сражаясь в Англии в дружине Олафа сына Трюггви. Третьего сына звали Бьёрн, был он высоким и широкоплечим, с рыжими волосами и голубыми глазами. От роду ему было уже восемнадцать лет, и был он искусен и в битве на мечах, и в ударах копьем. Но отец не отпускал его в походы, говоря, что в хозяйстве нужны рабочие руки, а ленивей рабов, оставленных без присмотра хозяина, он еще никого не видел. Четвертого сына звали Хельги, был он высок, но худ, с соломенными волосами и серыми глазами. Минуло ему уже шестнадцать зим, но выглядел он младше, и отец его всегда говорил, что, видать, не впрок он приносил жертвы Фрейру[5], раз у него родился такой сын, и что старые боги, видно, совсем оглохли и ослепли и не обращают внимания на Мидгард[6].

Ибо что ни делал Хельги в родной усадьбе, ничего ему не давалось. Не было у него ни терпения, чтобы распутывать сети или поджидать зверя на охоте, ни силы, чтобы управляться с сохой в поле, ни сноровки, чтобы плотничать в лодочных сараях. Пока Хельги не минуло еще десяти, старики говорили, что лежит ему путь в дружину какого-нибудь морского конунга, так как в работе дома от него мало толку. Но и во владении оружием Хельги не мог угнаться не только за братьями, но и за детьми работников и часто бывал бит их деревянными мечами.

Одно лишь хорошо удавалось Хельги – петь песни и слагать висы. Когда на пути из Трондхейма на юг у них дома останавливались бывалые люди, среди которых иногда бывали и скальды, то готов он был до утра подносить им пиво и лучшие куски мяса. А, проводив их до корабля, начинал повторять их рассказы и песни, а после и сам сочинял висы об их странствиях и мечтал о далеких странах, в которых однажды окажется.

За висы его любили и мать, и старшие сестры, Сигрид и Хельга. Но отец говорил, что в его времена только тот считался истинным скальдом, кто мог не только болтать языком, но и по главе клина воинов врубаться в стену длинных щитов. И что мало чести рассказывать о чужих подвигах, когда сам не можешь удержать меча.

Бьёрн научил Хельги обращаться с луком и стрелами, но говорил, что его умения хватит только на то, чтобы отгонять волков от скота на летних пастбищах в горах. Да и то, если собаки помогут.

В ту осень Торбранд решил, что Бьёрну пора жениться. Из соседских дочерей на выданье он приглядел Торгунн, дочь Асгрима с Серой горы, за которой, как он знал, в приданое, помимо надела доброй земли и серебра, отец давал двух телок, два платья из франкского бархата, дюжину рубах из тонкого фризского холста, серебряную чашу арабской работы и много утвари попроще.

Когда Бьёрн узнал о том, что задумал отец, он сказал:

– Не много радости мужу сулит такая жена, которая лицом похожа на высушенную треску, а когда ходит, то переваливается с ноги на ногу, как хромая утка. Да и лет ей уже больше двадцати. С такой женой немудрено, что муж зимует у далеких берегов, раздавая добытое в походе серебро охочим до него женщинам. Если ты, отец, хочешь, чтобы следующей весной у Олафа Трюггвасона в его дружине в земле англов появился еще один воин, то засылай сватов к Торгунн.

– Не много ума ты нажил, прожив немало лет, – ответил Торбранд, – если спешишь отказаться от такого приданого и идти в дружину безземельного конунга. В прошлом году на осенней ярмарке видел я Торгунн и не скажу, что она красивей многих, но где же еще найдешь девушку, за которой дадут столько добра?

– Сдается мне, что в Англии можно найти добра и поболее того. А если хочешь женить меня, то шли сватов на двор Одда Одноногого, к дочери его Сигрун.

– Неважную жену ты себе выбрал, – ответил Торбранд, разозлившись. – Ни богатством, ни происхождением не славен род Одда сына Торгейра. Только спеси у него столько, что только конунгу и пристало. Слыхал я, что ищет он для дочерей своих женихов уже не первый год, да только свадебного пива выпить пока не приходилось. И дочери – все в него, подавай им в мужья сына ярла, а то и конунга. А всего приданого-то обещает – пару овец да простых рубах.

– Одд по матери ведет свой род от Хальвдана Черного, хотя и по побочной ветви. А что богатств у него нет, так зато обе дочери – как на подбор. И не променяю я жену из рода конунга на двух телок и старую треску, что будет хозяйничать в моем доме.

И так бы они спорили долго, но Хильда, которая была поблизости, услышала их разговор и вмешалась. Не дело, сказала она, когда двое мужчин готовы поссориться из-за размера приданого, когда неизвестно, согласятся ли родные Сигрун на сватовство Бьёрна. Да и саму ее неплохо было бы спросить, ибо характер у их семьи действительно спесивый, а ничего нет хуже жены, выданной замуж против ее воли. И не раз бывало, что угощала такая жена мужа не овсянкой и свининой, а ударом ножа на брачном ложе. Потому не лучше ли, спросила она, дождаться осенней ярмарки, и там Бьёрн сможет переговорить с Сигрун наедине и узнать, как она относится к его намерениям. А уж если она сама согласится, то тогда и с родней ее сподручнее будет спорить по поводу приданого. А что до Торгунн, то сватовство к ней может и подождать, ибо не слышала она о дюжинах женихов, осаждающих ее двор. Однако, если Сигрун не согласится выйти замуж за Бьёрна, то, видать, лучшей жены, чем Торгунн, ему не найти.

И мужчины послушали ее, потому как считалась она женщиной редкого ума, и не раз Торбранд жалел, что нет ее с ним рядом на тинге, куда допускались только те, кто мог носить меч.

Однако и Торбранд, и Бьёрн, договорившись, думали каждый о своем.

Скоро в горах по ночам стало холодно, и Торбранд послал людей вернуть домой скот с летних пастбищ. Вместе с ними вернулся и Хельги, который каждое лето проводил пастухом в горах. Вернулся он подросшим и уже почти сравнялся с братом, но оставался худым, и видно было, что силы в нем прибавилось меньше, чем роста.

Тем вечером Хильда приказала слугам подать на стол жареную свинину и не жалеть пива. После того, как все наелись и завели разговоры, Бьёрн рассказал брату о своем уговоре с отцом. И сказал, что вначале казалось ему, что не будет труда понравиться Сигрун, а теперь услышал он, что собирается свататься к ней Гутторм сын Торвинда из Хиллестада. А семья Торвинда известна богатством и гордыней, и Гутторм не пожалеет серебряных украшений, чтобы понравиться Сигрун.

На это Хельги ответил, что, хотя многие и согласились бы с тем, что их отец сказал об Одде Одноногом, однако готов он помочь брату. Ибо никакое серебро не сравнится в деле знакомства с девушкой с хорошей висой о ее золотых косах и изумрудных глазах.

На это Бьёрн ответил, что настоящие мужчины, по его мнению, не нуждаются в висах, потому как женщинам и так люб тот, кто может похвалиться серебром и золотом, добытым в славном походе. Но что в его случае, когда отец не хочет и слышать о том, чтобы отпустить его в Англию, то и виса может помочь. А иначе он все равно отправится за море, потому как с Торгунн он жить не будет. Однако, сказал он, сложно будет ему сложить такую вису, чтобы ее повторяли потом долгие годы, и чтобы пересилить все серебро Гутторма. На это Хельги ответил, что о висе он позаботится.

Когда деревья в их краях покрывались желтой листвой, в Аурландфьорд заходили корабли купцов с юга и севера Норвегии. Тронды привозили меха, ворвань, кость морского зверя. Люди из Вестфолда и Телемарка привозили соль, железо, скобяной товар. Иногда заходили торговцы с Готланда. Тогда можно было купить и украшения редкой работы, и дивную струящуюся ткань из далекой страны Син, и узорное оружие из земли арабов, где, по слухам, люди не едят свинины и не пьют пива.

Корабли бросали якорь в заливе недалеко от усадьбы Харальда Тордсона, самого уважаемого человека в округе. Когда в заливе появлялись паруса, Харальд посылал своих сыновей пригласить всех соседей на торг. А многих звал и погостить у него в усадьбе день-два, послушать новости о ярле Хаконе, о делах в Исландии и на островах да о датчанах. А после нескольких дней торга, когда часть купцов, распродав свой товар, отправлялась назад, начинался тинг, где выборные разбирали тяжбы, скопившееся за год, объявляли о новых законах и собирали серебро, причитающееся ярлу. Этот тинг люди называли малым или осенним, поскольку большим тингом, или Гула-тингом, называлось весеннее собрание всех людей из Согна и окрестных земель.

Всего с округи съезжалось около трех сотен мужей и примерно треть того женщин. И как ни велика была усадьба Харальда Тордсона, всех она вместить не могла. И поэтому многие гости жили в палатках и под навесами, окружавшими торг. Здесь же жили и некоторые купцы, однако многие из них предпочитали ночевать на кораблях, заботясь о том, чтобы никто, польстившись на их товар и перебрав пива, не вздумал заплатить за него сталью вместо серебра. Ведь хотя они и находились под защитой закона и гостеприимства Харальда Тордсона, кое-кто мог решить, что серебряная марка – слишком высокая цена по сравнению с ударом меча. Особенно если пиво в рог лилось крепкое, осеннее.

В этот год Торбранд решил в первый раз взять на торг не только Бьёрна, но и Хельги. Хильда с дочерями осталась дома, следить за хозяйством. В первый же день Торбранд смог удачно продать молодых бычков и сушеную рыбу. Поторговавшись с полудня почти до заката, он также купил соли и железа для своей кузни. На радостях, что не продешевил, он не пожалел серебра на дорогую ткань в подарок Хильде и дочерям.

Бьёрн в это время успел обойти всех купцов и только у самого последнего нашел то, что хотел. Это была заколка для плаща, сработанная из серебра с янтарем. И даже Торбранд сказал, что с таким подарком Торгунн придется еще долго ждать жениха.

На торг съезжались люди со всей округи: здесь был и Одд Одноногий с дочерьми, и Асгрим с Торгунн и сыновьями, и Торвинд из Хиллестада, который приехал, видать, нарочно, чтобы устроить свадьбу сына и Сигрун, потому как обычно ездил на ярмарку на север, в Трондхейм, полагая, что там и купцов больше, и торг лучше. С Торвиндом приехали два сына – Гутторм и Торгиль. Гутторму тогда должно было скоро исполниться двадцать лет от роду, Торгиль был года на четыре младше.

Здесь Хельги в первый раз увидел Сигрун, которую показал ему Бьёрн, чтобы быть уверенным, что в висе голубые глаза не станут изумрудными, а золотые волосы – русыми. И Бьёрн долго хвалил ее красивое лицо, мягкую поступь, высокий рост, спокойный взгляд. Но Хельги больше смотрел на младшую сестру Сигрун – Ингрид. Ингрид была на два года младше Сигрун, а той уже минуло семнадцать зим. Но если у Сигрун красота была холодной, то лицо Ингрид каждое мгновение менялось, то расцветая улыбкой, то поднятыми бровями задавая какой-то вопрос, то поджатыми губками выражая недовольство. Ростом была она пониже сестры, но походка была такая же легкая, а волосы у нее были соломенного цвета и коса доставала до пояса.

Долго Хельги не мог глаз отвести от Ингрид, да брат сказал ему, что такая девушка вряд ли суждена тому, кто не славен ни землей, ни военным счастьем, ни серебром.

А вечером все знатные люди округи собрались на пир в доме у Харальда Тордсона. Ибо Харальд был самым знатным человеком в округе и вел свой род от Харальда Золотобородого, хотя и по женской ветви. И не будь Норвегия теперь целиком под властью Хакона ярла, мог бы Харальд стать королем Согна. Особенно после того, как секира короля Эйрика выкосила многих других наследников.

Дом у Харальда был такой большой, что мог вместить почти восемь дюжин пирующих. Построен он был, как начали строить только недавно – с отдельными клетями для хозяина и хозяйки и для незамужних женщин. Пиршественная палата была шире, чем у любого из соседей, и поэтому крышу, крытую дерном, в ней подпирали два ряда мощных столбов. А чтобы в палате было светлее, помимо очага в середине, ее освещали факелы, что слуги вешали на столбах.

В остальном все было привычно. Столы на козлах расставили посреди палаты вдоль очага, для почетных гостей приготовили отдельный стол в дальнем от дверей конце, женщины расселись на лавках вдоль стен. Зная буйный нрав некоторых из соседей, Харальд повелел снять со стен все оружие, а гостям дозволялось взять с собой на пир только один нож для того, чтобы разрезать мясо.

Торбранду досталось место за столом для почетных гостей, а Бьёрну и Хельги – с молодежью, недалеко от дверей. Рядом с ними сидели братья Торгунн, было их трое, а чуть поодаль – Гутторм и Торгиль, сыновья Торвинда из Хиллестада. Оба брата были невысокими, но плотными. Волосы у них были рыжего цвета, и даже у младшего уже пробивалась густая рыжая щетина. Были они розовощекие, с широкими лицами и короткими носами, за что их за глаза называли Поросятами, потому как отца их издавна прозвали Кабаном. Прозвище это получил он за то, что всегда носил ожерелье с зубами кабана, которого убил ножом когда–то давно в земле саксов после того, как рассвирепевший от стрел кабан распорол ему бедро.

За спинами мужчин на лавках сидели девушки, и много было шуток, пока все расселись, потому что все хотели сидеть лицом к тем, что им нравились. Задолго до начала праздника Хельги сложил драпу, посвященную красоте Сигрун, и рассказал ее Бьёрну. Тот, выслушав, сказал, что мало в честь какой девицы не из семьи конунга складывались такие висы и что теперь Гутторм может весь вечер подмигивать Сигрун, он не боится такого соперника. На это Хельги предупредил брата, чтобы тот не сильно налегал на пиво, потому как пиво Харальда Тордсона, подаваемое на осеннем празднике, славилось своей крепостью, а нет большего позора для скальда, чем забыть слова своей висы перед всеми знатными людьми округи.

Пир начался с тарелок с овсянкой, которые слуги расставили посреди стола. Затем появились жареная свинина, баранина и селедка, приготовленная пятью способами. Харальд Тордсон поднял свой рог за здоровье гостей, и пир начался. Пиво действительно было крепким и душистым, и когда все гости плеснули его в очаг, чтобы почтить богов, палата наполнилась густым запахом ржаного хлеба. Первое время слышались только чавканье, треск разгрызаемых свиных и бараньих костей и приказы слугам долить пива. Наконец, все утолили первый голод, и уместно стало перейти к долгим здравицам и неторопливым беседам.

Сначала выпили за хозяина дома и его семью, потом Харальд сам начал чествовать своих гостей, сидящих с ним за одним столом. Потом встал Одд Одноногий и предложил выпить за Хакона ярла. Тут же начались споры, а Торвинд Кабан предложил выпить и за Олафа сына Трюггви, самого славного воина Норвегии. Одд с Кабаном едва не схватились, но Харальд Тордсон позвал скальда, гостившего в его доме, и тот спел несколько песен и закончил драпой о короле Харальде Прекрасноволосом. И хотя все знали о судьбе великого конунга, однако драпа была составлена таким сложным языком, что многие только делали вид, что наслаждаются ее сравнениями и иносказаниями, чтобы не показаться невежами перед соседями.

И тогда Торбранд сказал, что нынешние скальды уже не те и что размер для них стал много важнее того, о чем они рассказывают. На это Одд Одноногий возразил, что многие бы согласились с Торбрандом, однако те, кому выпала честь пожить при дворе конунга, знают, как отличить плохую вису от хорошей. На это Торбранд ответил, что хотя и не было ему оказано такой чести, однако и дома у него есть ценители хороших вис. И тут он крикнул Хельги, чтобы тот поднялся. Однако вместо Хельги встал Бьёрн, который хотя уже и покачивался слегка от крепкого пива, но все же шепнул брату, что лучшей возможности не представится и что пиво только заставляет его язык быстрее поворачиваться во рту. Бьёрн сказал так:

– Брат мой Хельги – известный в нашей округе скальд, но когда вокруг так много прекрасных девушек, то и у меня, быть может, что-нибудь получится. Потому не разрешат ли уважаемые гости и мне сказать вису?

Тут все одобрительно закивали головами, потому как в любом случае видели, что предстоит им веселое развлечение, о котором можно будет рассказать домочадцам, не поехавшим на торг. Ведь многие знали, что Бьёрн хорош с мечом и топором, однако еще древним было известно, что клинком можно вырубить руны, но сложить их в хорошую вису может только тот, кто хлебнул меда Браги[7].

Когда все выкрики затихли, Бьёрн повернулся лицом к почетному столу и начал, глядя на отца и Харальда Тордсона:

В палатах Фрейи [8] , где пляшут феи,

Там рождена была она.

Прекрасней нет, то знает свет.

Один лишь взгляд – для сердца яд.

Забыть такой не смог герой.

В его лучах бессилен мрак.

В нем синь морей, бег Ран [9] коней

И солнца свет – ни тучки нет.

И небосклон. Сражает он.

Тут Бьёрн впервые посмотрел на Сигрун:

Фафнира [10] злато, камней красу

В твои палаты я принесу

И все отдам прекрасной деве,

Чтоб навсегда была моею.

Когда Бьёрн закончил, гости еще несколько мгновений молчали, словно ожидая продолжения, а потом все разом разразились одобрительными криками. Ибо такой размер, где в каждой висе были созвучия, все еще был непривычен в их краях, хотя после того, как Эгиль Скаллагримсон[11] рассказал свою драпу конунгу Эйрику в Йорвике, минуло уже лет сорок. Однако Эгиль тогда выкупал у конунга свою голову, и мало кто мог повторить его подвиг без того, чтобы на кону не стояла жизнь.

Также все заметили, на кого смотрел Бьёрн, когда рассказывал вторую часть драпы, потому за столом сразу начались шутки, Сигрун покраснела, однако время от времени бросала довольные взгляды на Бьёрна. Харальд Тордсон сказал Одду, что хотя такая драпа стоит не так дорого, как золото дракона Фафнира, однако она может быть равна по стоимости вено за одну из его дочерей, ибо теперь они будут славиться на всю округу и даже за пределами Согна. На это Одд ответил, что над этим, конечно, надо подумать, однако в молодости слыхал он драпы и получше, к тому же у этой недоставало одной части. И все же видно было, что он задумался.

За столом было всего четыре человека, которые не радовались удаче Бьёрна. Это были его отец, который понял, что сыновья его перехитрили, и Торвинд Кабан из Хиллестада с сыновьями.

Те долго мрачно через стол смотрели на довольного Бьёрна, хотя до того весело перемигивались с девушками. Потом Гутторм громко сказал Бьёрну:

– Не слышал я что-то о богатствах, которыми мог бы ты хвастать. Видать, люди ошибались, раз ты готов отдать так много золота за женщину.

– Мой отец не беднее многих, а я теперь его старший сын, так что и на мою долю кое-что достанется, – ответил Бьёрн. – А, кроме того, есть у меня еще и меч и сильная рука, чтобы не дожидаться наследства, а добыть достаточно серебра в морских походах. Не зря люди говорят, что храбрость – то же богатство.

– Всякий скажет, – ответил Гутторм, – что не пристало хвалиться серебром до того, как добыл его. Не пристало и хвалить невесту другого, ежели не хочешь отведать ударов его меча. Но, видать, не зря прозвали Торбранда Жадным, раз в роду у вас принято зариться на чужое.

Бьёрн побагровел, но ответил так:

– Не пристало звать своей невестой ту, что еще не просватана. А что до ударов мечом, то мы, сыновья Торбранда, больше их наносим, чем получаем в ответ. И если у кого-то нет веры моим словам, то готов я доказать это немедля.

Тут братья Торгунн, которым сын Торбранда был верным другом, решили прекратить этот спор и позвали Бьёрна выйти на двор помочиться. С ними вместе вышел и Гутторм, сказав, что легко рассуждать об ударах меча, сидя у очага за пивом, но еще поглядит он, как станет говорить Бьёрн, когда увидит блеск стали. Однако спор этот не остался незамеченным, и вместе с ними на двор вышли и некоторые мужчины, чтобы охладить пыл спорщиков.

Хельги остался сидеть, а напротив него сидел Торгиль, брат Гутторма. Были они одногодки, однако Торгиль был намного шире в плечах, да и по всему виделось, что растет он воином. И Торгиль так сказал Хельги:

– Не пройдет и месяца, как мой брат возьмет себе в жены Сигрун. А мне отец обещал, что через год и я стану мужем ее сестры Ингрид. И твой брат, если останется в живых, не раз еще вспомнит, как перепился пивом и пытался поспорить с сыном Торвинда Кабана.

Сказано это было громко, и так как их край стола опустел, то слова его услышали и за соседним столом, и среди женщин. И Хельги видел, как Сигрун и Ингрид обе смотрят на него. Тогда он сказал:

Не свинье с ее корытом

Те мечты о деве юной.

В небе сокола узрела

И к нему летит стрелою.

От такого оскорбления Торгиль вскочил, схватил нож и, перепрыгнув через стол, оказался совсем рядом с Хельги. Хельги попытался отбить его удар своим ножом, но Торгиль одним ударом рассек ему руку, и клинок упал на землю. Тогда Хельги левой рукой схватил факел, что висел на ближайшем столбе, и со всей силы ткнул им в лицо своего врага. Торгиль закричал, его волосы, которые перед пиром долго расчесывал он костяным гребнем, мгновенно вспыхнули, и он, продолжая голосить, повалился на землю. Хельги схватили сзади и оттеснили в угол палаты. Он увидел, как вскочил Харальд Тордсон и вместе с ним все остальные гости.

Раздался громкий голос Харальда, велевший всем успокоиться, иначе не избежать кровной вражды. И уже более спокойно он продолжил, сказав, что раньше молодежь умела пить и в его молодые годы, конечно, бывали свары за столом, но уважения к хозяину никто не забывал.

– Но мужам мудрым не стоит прерывать пир из-за того, что безусые юнцы решили выяснить, кто из них глупее, – продолжил он. – Потому пусть женщины позаботятся об их ранах. Однако, поскольку все произошло на пиру в присутствии всех знатных людей из округи, то можно считать, что о нарушении мира уже объявлено и права на немедленную месть уже ни у кого нет. А послезавтра на тинге мы узнаем, захочет ли кто попросить виру за оскорбления и увечья. А я обещаю, что, хотя всякий видел, кто достал оружие первым, но по обычаю свидетели с обеих сторон будут выслушаны. А сейчас время веселиться, и если у кого-то пропала охота до пива и песен, то тот может идти, но места ему в этом доме больше не будет.

В это время со двора в зал вернулись Бьёрн и Гутторм, и у Бьёрна была рассечена бровь, а у Гутторма заплыл один глаз и виднелись красные полосы на шее. Чтобы не случилось кровавой схватки, бывалые мужи убедили их, что лучше решить все в кулачном бою, не доводя дела до оружия. И в схватке победил Бьёрн, свалив противника на землю и чуть не придушив. Оба они сели тихо, стараясь не привлекать к себе взглядов.

Торбранду, как и Торвинду Кабану, пришлось остаться за столом и, чтобы не нарушать мира, делать вид, что свара за столом их мало заботит. Но мало было веселья у них на душе. Братья Торгунн следили за тем, чтобы между Бьёрном и Гуттормом не вышло новой склоки. Пир продолжался, и все говорили, как Одду повезло с дочерьми, раз из-за одной из них уже едва кого-то не убили, а ведь обе они еще молоды, и, может случиться, та схватка была не последней.

Торгиля и Хельги вывели из палаты. Торгиль тихо подвывал, его обожженное лицо укутали платком. Он ничего не видел, и его отвели на сеновал и дали крепкого пива, чтобы он лучше сносил боль.

Рука у Хельги обильно кровоточила, но он сразу забыл о боли, увидев, что перевязать его рану вызвалась сама Ингрид. Она велела ему стоять смирно, не разговаривать и вытянуть руку вперед. Потом она отрезала рукав рубахи, промыла рану водой, положила на нее сухого мха и трав. Обвязав мох отрезанным рукавом, она со всех сторон осмотрела повязку и сказала:

– Тебе повезло, Хельги сын Торбранда. Не пройдет и двух недель, как ты забудешь об этой ране. Того не скажешь о Торгиле Торвиндсоне. Не скоро еще люди привыкнут видеть его безбровым и со шрамом во все лицо. Дерешься ты хуже, чем слагаешь висы. Но и то, и другое надолго запоминается.

– Тебе понравился мой нид про Гутторма? – спросил Хельги.

– Мне понравилась и драпа, о которой все думают, что ее сложил твой брат, пораженный красотой моей сестры. Но я много слышала о Бьёрне, поэтому в благодарность за эту перевязку когда-нибудь ты подаришь мне драпу не хуже, чем Бьёрну с Сигрун.

– Ты не веришь, что драпу сочинил Бьёрн? – снова спросил Хельги.

– А ты бы поверил, если бы тебе сказали, что рыбы научились летать? Но у вас с братом Сигурд[12] не похож на великого воителя. Хотя моей сестре неважно, кто сочинил драпу. Ей важно, что все поняли, для кого ее сочинили. Так что с тобой не случится того, что случилось с Сигурдом.

Хельги решил не продолжать этот спор, ведь Ингрид оказалась куда более бойкой на язык, чем он ожидал, и он побоялся, что она заставит его подтвердить свои догадки неосторожным словом. Поэтому он постарался перевести разговор на иное:

– Торгиль говорил, что в этом году Гутторм женится на Сигрун, а в следующем – он на тебе. Если все так сговорено, то почему ты перевязываешь меня, а не его?

– Гутторм уже год добивается Сигрун, но мой отец потерял ногу при Хьёрунгаваге. Тогда он бился за ярла Хакона и первым перешел на борт корабля Бу Толстого, хотя теперь, быть может, многие бы сказали, что стоило и промедлить, раз топор Бу еще не затупился. И ему не нравятся люди, которые чрезмерно хвалят Олафа сына Трюггви. Потому не станет он принуждать Сигрун выходить за Гутторма. А самой ей он перестал нравиться с тех пор, как она узнала, что за глаза зовут его Поросенком. Теперь, после твоего нида о свинье и корыте, Сигрун за него не выйдет, сколько бы серебра он ей ни посулил. Что же до меня, то мне Гутторм и Торгиль не нравились с самого начала. Вряд ли Торгиль понравится мне больше с красным ожогом во все лицо, – объяснила она и, рассмеявшись, быстро ушла.

А Хельги пошел в лодочный сарай, где им отвели место для ночлега. И здесь он скоро заснул, потому как пиво у Харальда Тордсона было, и правда, доброе.

Наутро, когда Хельги проснулся, увидел он отца с братом, что храпели рядом. Он встал, чтобы выйти на улицу помочиться, однако Торбранд, услыхав шорох, проснулся:

– Харальд объявил, что спор твой с Торгилем будет разбираться на тинге. Так что до тинга ты под защитой мира. Но много я слышал о Торвинде из Хиллестада и его сыновьях, так что не стоит тебе отходить далеко от нашего сарая – кто знает, не прилетит ли откуда-нибудь случайная стрела.

Потому день до тинга Хельги провел в сарае, выходя только по нужде. Бьёрн с Торбрандом ушли на торг, чтобы послушать знающих людей. Когда Бьёрн вернулся, он еще раз поблагодарил брата за драпу и рассказал, что смог перемолвиться несколькими словами с Сигрун и подарить ей заколку для плаща. Что до Торгиля, Гутторма и их отца, то Одд отказался отдать Сигрун в их род, сказав, что не станет неволить дочь выйти за человека, который ей не люб. А у Торгиля обожжено все лицо, и он лежит с головой, обмотанной какой-то вымоченной в настое из горных трав тряпицей. И Торвинд Кабан страшно зол, но все люди смотрят на него косо, потому как он чужак у них в заливе Аурланд, и делать ему нечего, кроме как добиваться правды на тинге.

Вечером пришел Торбранд и сказал, что тяжбу о нарушении мира рассудят первой, потому как случилась она у всех на глазах и нет в ней недостатка свидетелей. И что днем в залив зашел корабль Гудбранда Белого, который на тинге будет говорить от имени ярла Хакона. Потом он выпил пива и заснул. А Хельги долго выспрашивал Бьёрна о том, что может ждать их на тинге. Однако Бьёрн был не настолько силен в законах и обычаях, чтобы сказать наверняка. Потом они заснули.

На тинг жители Аурландфьорда собирались каждый год. Собрание то проходило на поляне у старого ясеня, что рос в десяти полетах стрелы от усадьбы Харальда Тордсона и прозывался ясенем правосудия. Старики говорили, что на этом месте люди собирались уже не первую сотню лет, и ясень считался священным, подобно самому Иггдрасилю, древу Одина[13].

Сначала все взрослые мужчины на тинге выбрали девять судей. Затем девять выборных выбрали старшего промеж собой. Но времени это отняло немного, потому как уже много лет Харальд Тордсон избирался старшим судьей и законоговорителем. После девять судей принесли жертвы богам, чтобы те наставили их в справедливости. Затем все они сели на длинную скамью под ясенем правосудия. А остальные бонды остались стоять полукругом.

Харальд начал с того, что воздал хвалу всем присутствующим за сохранение мира в их краях, ибо, сказал он, мир между соседями ведет к тому, что край их процветает, а мужчины могут без опаски ходить в походы за море, возвращаясь со знатной добычей. И хорошо то, что за последнее время было не много убийств и краж скота, а все больше мелкие ссоры из-за недоданного приданого за невестой или неразделенного наследства.

Затем сказал он, что судьи готовы к рассмотрению тяжб, но перед тем, как главы семей смогут рассказать о нанесенных им обидах, хотел бы он разобраться со ссорой, что произошла на их пиру два дня назад. Он посмотрел на Торбранда и Торвинда Кабана и спросил:

– Не в моем обычае уделять много внимания ссорам между безусыми юнцами, но, быть может, кто-то из вас думает по-другому. Потому, если сочтете вы эту мелкую схватку достойной того, чтобы о ней услышали все собравшиеся, то скажите об этом прямо сейчас.

Из толпы тотчас вышел Торвинд Кабан и сказал, засунув большие пальцы за кушак:

– Двор мой стоит далеко от Аурландфьорда, и я чужой здесь. Но знаю я о справедливости тех, кто живет на этих берегах, и хочу, чтобы все вы поглядели на моего сына Торгиля.

Тут все обернулись на Торгиля, который стоял с лицом, закутанным в грязную тряпицу, из под которой были видны только его глаза. Несмотря на то, что все старались сохранить серьезность, не всем из молодежи это удалось, и они рассмеялись. Невозмутимый, Торвинд продолжал:

– Многие говорят, что споры юнцов не стоят того, чтобы серьезные мужи разбирали их на тинге, но Торгилю минуло уже шестнадцать лет, и в моих краях сказали бы, что он вправе просить правосудия. О Хельги сыне Торбранда я слышал, что его тоже нельзя назвать младенцем, что не может ответить за то, что натворил. И коли сидел он за одним столом с мужами, ответ ему предстоит держать как мужу. – Тут он посмотрел на Хельги, который стоял в толпе рядом с Бьёрном. – Хотя признаю я его право отказаться от этого спора и перепоручить его своему отцу. Что же до спора Торгиля с Хельги, то я не назвал бы его детской ссорой, ибо Торгиль будет носить след о нем всю отмеренную норнами[14] жизнь. И лишь по воле случая не получил он серьезного увечья и не остался слепым либо не окривел.

Бьёрн увидел, как Хельги побледнел. Видно, сильна была его надежда на то, что Торвинд Кабан, боясь обвинения в нарушении мира, захочет, чтобы эту тяжбу рассудили как простую ссору без членовредительства. Так судили бы по закону, если бы Гутторм обвинил Бьёрна в том, что тот его едва не задушил. А возможно, просто посмеялись бы над тем, кто не может дать сдачи, и прогнали бы его прочь. Бьёрн наклонился к брату и прошептал:

– Кабан хочет твоей крови или серебра, как за увечье, но ему надо доказать, что ссору затеял ты. А для этого придется ему рассказать всем о твоем ниде и тем ославить и себя, и своих сыновей.

Торбранд в это время в стороне перешептывался с Асгримом с Серой горы, отцом Торгунн.

Торвинд Кабан же продолжал:

– И раз увечье нанесено, и даже слепой может его увидеть или ощупать, – он показал на Торгиля, – то я требую виру в размере обычного возмещения за увечье свободного бонда. В этом случае я и моя семья готовы забыть об оскорблении, которое нам тут нанес Хельги сын Торбранда. Если же Хельги или Торбранд не готовы принять тот мир, что я им перед всеми предлагаю, то требую я судебного поединка между Хельги сыном Торбранда и Торгилем сыном Торвинда. И прошу судей не забыть про ранение моего сына и назначить поединок не ранее чем через три дня.

Хельги побледнел еще больше и спросил у Бьёрна, думает ли он, что их отец согласится заплатить виру Торвинду Кабану. Бьёрн ответил ему, что на это можно даже не рассчитывать, потому как отец их не станет платить виру за увечье, которого нет, ибо и руки, и ноги, и глаза у Торгиля невредимы. А ожог на лице не стоит двух марок серебра. И, видать, Кабан ведет дело к поединку. Хельги слова о поединке совсем не порадовали, ибо трудно было ему представить, что сможет он совладать с Торгилем, даже если у того будет повязка, мешающая видеть.

Торвинд Кабан, сказав свои слова, отошел от скамьи судей к своим сыновьям и спутникам, сопровождавшим его в путешествии из Хиллестада. Пришло время говорить Харальду Тордсону:

– Прежде чем придет нам время услышать, что скажет нам Торбранд сын Торира, хочу я напомнить, что рассудить нам здесь предстоит не столько обвинение в увечьях, ибо в размере их нам еще предстоит разобраться, сколько в нарушении мира. Когда бы Торвинд сын Торвинда из Хиллестада не захотел разбирать эту тяжбу как ссору между взрослыми мужами, а отнесся бы к ней, как к мелкой потасовке на дальнем конце стола, то и о нарушении мира говорить бы не следовало. Однако теперь, когда Торвинд Торвиндсон потребовал виру или судебного поединка, я как хозяин дома, в котором были обижены мои гости, требую возмещения с Торгиля сына Торвинда, что нарушил мир тем, что начал наносить Хельги сыну Торбранда удары ножом.

Бьёрн подмигнул Хельги, который, казалось, воспрял духом и стал смотреть по сторонам. И взгляд его во многих глазах встречал поддержку и одобрение.

Прежде чем Харальд Тордсон смог продолжить, Торвинд Кабан снова вышел к скамье судей и попросил слова:

– Всякий знает, что мир в доме священен, – сказал он. – И всякий знает, что нарушивший этот мир достоин самого строгой кары. И я присоединяюсь к Харальду Тордсону в его желании покарать преступившего закон. Однако хочу я напомнить, что нарушить закон можно не только ударом меча или копья. С древних времен повелось, что оскорбление словом стоит не менее, чем оскорбление мечом. И перед всеми присутствующими готов я поклясться, что оскорбление словами было нанесено сыну моему Торгилю присутствующим здесь Хельги Торбрандсоном. И если кого и обвинять в нарушении мира, то не Торгиля, а все того же Хельги, которого ранее обвинил я в нанесении увечий.

Тут, очевидно, как было договорено с Торбрандом, из толпы вышел их сосед, Асгрим с Серой горы, известный знаток законов, которого не выбрали в состав судей только потому, что знание свое привык он использовать больше во благо себе, чем другим. Он сказал так:

– Говорить меня попросил Торбранд сын Торира, потому как силен он больше в делах усадьбы, чем в законах. И от его имени хочу я сказать всем, кто здесь собрался, что оскорбление словами не может подтверждаться клятвой, как говорит древний закон. Ибо сначала судьи должны разобраться, что за слова были сказаны, а затем решить, было ли в них оскорбление. Посему хочу я, чтобы Торгиль Торвиндсон вышел сюда и рассказал нам всем о тех словах, что сказал ему Хельги Торбрандсон, и чтобы потом Хельги Торбрандсон подтвердил, что говорил такие слова. А потом могли бы мы выслушать свидетелей.

Все судьи закивали в знак одобрения слов Асгрима. Торвинд Кабан попытался что-то возразить, однако никакого подходящего толкования закона не вспомнил. Тогда он сказал, что, по его мнению, слова, сказанные Хельги, и так уже слышали многие, и что не дело позорить его семью, повторяя их еще раз. На это Асгрим ответил, что судьи должны услышать эти слова сами. От него или от Торгиля, потому как полагаться на женщин, сидевших недалеко, когда вспыхнула ссора, никак невозможно. Ибо всякий знает, что женская память короче самого короткого слова. И не зря потому женщин призывают в свидетели, только когда других свидетелей нет.

Пока Асгрим говорил, Торбранд подошел к сыновьям и тихо сказал Хельги:

– Не знаю, как ты сможешь выстоять против Торгиля с мечом в руке, а платить серебром человеку, оскорбившему моего сына – не в моих привычках. Слыхал я, что в земле англов так принято, и каждый год тамошние вожди собирают серебро, чтобы отдать его морским конунгам, пришедшим грабить и разорять их земли. Но там они веруют в Белого Христа, который велел им, как я слышал, не мстить обидчикам. Наши боги не одобряют подобную глупость, и если я один раз заплачу виру человеку, ударившему ножом моего сына, то недолго и остальное серебро останется в моих руках, ибо желающих таким образом добыть себе богатство будет немало. Посему и позвал я Асгрима и пообещал ему добрую награду. Но сейчас уже все зависит не от него, а от Кабана и его сына.

И действительно видно было, как колеблется Торвинд Кабан. Ясно было, что не имелось у него желания еще раз услышать нид про свою семью. Но и ожог на лице Торгиля требовал мщения. И долго бы он переминался с ноги на ногу и качал головой, если бы Харальд Тордсон не поторопил его:

– Так каково же было оскорбление, нанесенное сыну твоему? Или оно было такое незначительное, что ты уже и позабыл о нем?

– Память у меня хорошая, – ответил Кабан, – но слов тех я произносить не буду. Достаточно моей клятвы. И клятвы моего сына. Однако вижу я, что не хорошо относятся к чужакам в здешних местах. Что ж, я снимаю обвинение с Хельги сына Торбранда. А дальше судите, как знаете.

И суд присудил, что за нарушение мира заплатит Торгиль сын Торвинда виру в четверть марки серебра Хельги сыну Торбранда и четверть марки Харальду Тордсону, чьему дому и было нанесено оскорбление. Однако Харальд Тордсон от своей части виры отказался, сказав, что возвращает ее, чтобы лучше закрепить мир.

Кабан, проходя мимо Хельги, швырнул к его ногам кошель и тут же с сыновьями ушёл к кораблям. И еще до наступления темноты корабль Кабана отчалил.

– Дорого обойдутся тебе эти четверть марки серебра, – сказал тогда Торбранд Хельги.

Еще два дня, пока шел тинг, Торбранд с сыновьями оставались в усадьбе Харальда Тордсона. И Бьёрн каждый день разговаривал с Сигрун и брал её за руку. По всему было видно, что придется Торбранду сговариваться о свадьбе с Оддом Одноногим. Ведь хотя и прослыл он жадным, но понимал, что против такой девушки, как Сигрун, даже приданое в пять коров выглядит жалким.

А Хельги купил на серебро Кабана серьги саксонской работы и подарил их Ингрид за то, что она врачевала его рану. Ингрид, увидев подарок, рассмеялась и сказала:

– Хоть и не довелось Торгилю ко мне посвататься, а помнить его я буду долго, пока ты не подаришь мне серьги получше. Но знай, память об этой ярмарке осталась и у Поросят. Многие бы сказали, что тебе не следует теперь даже по нужде выходить без доброго ножа. И кажется мне, что еще придется тебе сразиться с Торгилем на мечах.

Хельги, однако, из всего, что она сказала, услышал только одно. Он покраснел и переспросил:

– Ослышался ли я, что будешь ты ждать меня и будешь рада моим подаркам? Вышла бы ты за меня замуж?

– Рано нам еще говорить про свадьбу. Да ведь и ты пока не стал настоящим скальдом. А отец не выдаст меня за того, у кого в поясе нет серебра, чтобы купить хорошую усадьбу. – Ингрид говорила с насмешкой, но потом стала серьезной. – В этом году рано мне замуж. И в следующем тоже будет рано, но потом я выйду за того, кто покажет себя богатым и удачливым. И я, возможно, буду рада, если этим человеком будешь ты.

– Скальды сидят в Валхалле[15] по правую руку самого Одина. Я добуду и серебра, и золота. Только жди меня.

– Не хвастай лучше сейчас, предо мной, а покажи на деле, так ли ты хочешь стать моим мужем. Какими бы хорошими ни были твои висы, бывает, что умелый удар меча стоит гораздо больше. – И с этими словами она ушла.

А Хельги пошел искать брата и, встретив того, долго добивался совета в своем деле. Но Бьёрн сказал, что не знает, что можно ему посоветовать. И обещал, что будет учить его биться на мечах, хотя и не особо верит в толк от того. Но пообещал привезти серебра и на долю Хельги, вернувшись из первого похода. Только Хельги такое обещание не сильно порадовало, и долго еще он пытался придумать, как ему показать Ингрид, что не последний он человек в их краях.

На дворе у Торвинда Кабана из Хиллестада жил человек, которого звали Туранд. Роста он был небольшого, с черными вьющимися волосами и длинным носом. Но хотя статью он не вышел, мало кто отваживался вызвать его на поединок, ибо искусен и быстр был он с мечом. Однако знали его не за ратную доблесть, а известен он был как самый хитрый и изворотливый человек во всей округе, под стать самому Локи. Когда Торвинд Кабан, обиженный судом, велел поднимать парус, Туранд остался на ярмарке, чтобы довершить торговые дела. Старался он, однако, не попадаться на глаза ни Торбранду, ни Харальду Тордсону, а тем же вечером поджидал дочерей Одда у колодца, где в то время собиралась вся молодежь с ярмарки. Когда вышла Ингрид, он попросил ее отойти с ним в сторону и сказал:

– Ты ведь знаешь меня, я человек Торвинда из Хиллестада. Но послал меня не он, а сын его, Торгиль.

– Не знаю, что надобно Торгилю от меня, но надеюсь, он оставил мысли о сватовстве? – спросила Ингрид. – Не думаю я, что сможет он теперь найти жену в нашей округе.

– Не знаю я, что заставляет тебя так относиться к бедному Торгилю, но мне он сказал, что по нраву ты ему, как и прежде. Однако понимает он, что сейчас твои мысли заняты другим. И ведомо ему, кто этот другой, – продолжал Туранд. – А ты знаешь, что в семье Торвинда не принято отказываться от своего без боя. Но, как я сказал, ты нравишься Торгилю, и ради тебя готов он на время отказаться от мести Хельги сыну Торбранда, однако при одном условии...

– Никогда не слышала о том, чтобы люди из Хиллестада отказались бы от мести без виры в две марки серебра, – не поверила Ингрид.

– Теперь не удивляюсь я, что ты понравилась Торгилю. В уме тебе не откажешь. Но Торгиль не думает отказываться от мести. Он просто может ее отложить на один год. Ведь за год ты можешь и забыть про Хельги. Или он забудет про тебя, хотя забыть такую девушку сложно, – заглядывая ей в глаза, сказал Туранд.

Ингрид отвернулась, чтобы скрыть румянец.

– И что же хочет Торгиль за то, что на год забудет о мести, несмотря на то, что каждый раз, глядя в свое отражение в воде, он будет вспоминать эту ярмарку?

– В этом-то и дело. Хочет он, чтоб у него перед глазами всегда было бы что-то, что напоминало бы о его клятве. Например, твой платок. Думаешь, платок – это большая цена за то, что на время твой Хельги останется в покое?

– Я тебе не верю, Туранд, ибо вся округа знает цену твоему змеиному языку, – с вызовом сказала Ингрид. – Я тебе не верю. Скажи мне, зачем тебе мой платок?

– Я вижу, твой ум далеко превосходит все, что я раньше о тебе слышал, – сдался Туранд. – Хорошо, я расскажу тебе о настоящей причине, а ты сама решай, как тебе поступить. Ты знаешь, какой народ живет у нас в Хиллестаде. Если Торгиль вернется с ожогом во все лицо, то его засмеют и заставят мстить немедленно. Сам он не хочет этого делать, так как не много чести ему убить мальчишку, который и постоять за себя не может. А, вернее всего, струсит и будет пытаться бежать. Но если вернется Торгиль с твоим платком, и скажет, что ты ждешь его сватов в следующем году, то тогда сможет он вернуться сюда следующей осенью без позора, вызвать на бой Хельги и убить его, приобретя почет. Поразмысли также и о себе. Если Торгиль отомстит сейчас, ни ты, ни твой отец не пожелаете его видеть. А что станется через год? Кто знает?

Туранд запахнул плащ, показывая, что собирается уходить.

– Так сделаешь ли ты так, чтобы Торгиль отложил свою месть на год, или...?

– Возьми платок, Туранд,– просто сказала Ингрид, снимая ткань с плеч.

– Ты решила правильно. Я буду молчать о нашем уговоре, сказал Туранд, оглядываясь, чтобы убедиться, что на них никто не смотрит. – Молчи и ты!

– Не хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь узнал, что я купила для Хельги год отсрочки поединка. Сейчас он точно погибнет, и ты прав, может быть, не с честью, а с позором. Пусть пройдет год. Если боги захотят, через год он победит. А пока пусть Торгиль возвращается в Хиллестад.

– Ты затмеваешь норн своим разумом, о дева. Я начинаю завидовать Торгилю. Или Хельги. Или им обоим.

И, засмеявшись, Туранд ушел в сторону берега, где его ждала лодка, нагруженная мешками с сушеной треской.

Этот вечер был последним перед отъездом, и Хельги вместе с Бьёрном собирали поклажу, чтобы отнести ее в лодку и с рассветом отплыть домой.

– Как ты думаешь, придут ли они с нами проститься? – спросил Хельги брата.

– Не надейся увидеть Ингрид этим вечером. Никакой отец не отпустит свою дочь одну прощаться с человеком, с которым она еще не обручена. Сам вспомни, что случилось с Гунхильд, дочерью Хальвдана с Теллена. Ее украли прямо с причала. И даже два брата не смогли ее защитить, так обуяла страсть Торгиля Певца. И что же случилось потом? Одному из братьев Гунхильд в сваре на пристани выбили глаз, и он не захотел брать виру и добился поединка. Торгиль зарубил его без особого труда, но Гунхильд решила отомстить за брата и как-то ночью проверила горло Торгиля на прочность булавкой в добрых пять дюймов.

– Нет, – продолжил Бьёрн, – Ингрид не жди. А вот Сигрун может прийти, ведь мы теперь обручены. И если я ее украду, то это будет позор для меня, потому как все решат, что у меня нет серебра на вено.

С мрачным лицом Хельги взвалил мешок на плечо и понес его к лодкам. Он уже был у берега, когда к нему подошел Туранд:

– Ты знаешь меня? – спросил он Хельги.

– Я видел тебя с Торвиндом из Хиллестада, – ответил Хельги. – Но что ты делаешь здесь? Ведь Торвинд уже отправился восвояси.

– У одного из сыновей Торвинда здесь осталось незавершенное дело. А это – вопрос чести. – Туранд говорил тихо так, чтобы никто их не мог подслушать. – А другой вопрос – кому свататься к Ингрид? Я говорил с ней сегодня. Ты ей нравишься, но она сомневается, что ты смог бы защитить ее, будь ты ее мужем. А Торгиль сын Торвинда ей не нравится, но она знает, что он стал бы ей хорошим защитником, а у отца его много земли и кораблей.

Хельги стоял как вкопанный, и лицо его начинало краснеть.

– И как же ты предлагаешь разрешить сомнения Ингрид? – спросил он.

– Все наши сомнения может разрешить только поединок. – Туранд перешел на шепот. – Если ты победишь Торгиля, ты докажешь всем, чего ты стоишь, и Одд отдаст за тебя Ингрид. Если нет… Торгиль все равно найдет тебя. Рано или поздно. Трусом зовут того, кто бежит от опасности. Не лучше ли решить все сейчас раз и навсегда. Так думает и Ингрид.

– Я тебе не верю, – запинаясь, сказал Хельги.

– Ты можешь мне не верить. Но вот ее платок, что дала она мне в залог того, что знает о вызове, что прислал тебе Торгиль. – С этими словами Туранд сунул платок в руку Хельги. – Сразу после захода солнца приходи к ясеню правосудия. Там и решится, кого в брачную ночь разует Ингрид. И не говори никому о поединке, иначе кто-то может назвать тебя трусом. И не забудь меч. Он тебе пригодится.

И Туранд пошел к своей лодке. И довольно скоро его лодка отчалила. А Хельги, бледный как смерть, стоял и смотрел на море.

Своего меча у Хельги не было, и он осторожно взял меч Бьёрна, пока тот разговаривал с Сигрун, пришедшей попрощаться уже на самом закате. Он спрятал меч под плащ, чтобы его не было заметно, и подошел к Бьёрну с Сигрун. Девушке он протянул платок ее сестры и сказал:

– Передай Ингрид этот платок и на словах скажи ей, что я по-другому думал, но что трусов в нашем роду никогда не было.

И сказав так, он повернулся и пошел в сторону ясеня правосудия. И когда Бьёрн окликнул его и спросил, что значат эти слова и куда он идет, то Хельги ответил, что Ингрид должна сама догадаться. А он сейчас идет прогуляться и вернется вскоре после заката.

Когда Хельги пришел к ясеню, солнце уже закатилось за горы и было совсем темно. Но рядом горел костер, невидимый с берега, так что Хельги ясно увидел Торгиля, что уже ждал его, сидя у огня. Повязка по-прежнему закрывала его лицо, и видны были только глаза. При приближении Хельги Торгиль встал и, вытащив из костра несколько головешек, разбросал их вокруг.

– Это будут границы нашего поля для поединка вместо ивовых прутьев, – сказал он. – Но ты всегда можешь попытаться сбежать в темноту, коли испугаешься. Мне будет приятно заколоть тебя в спину, как труса.

– Будь уверен, что, как бы ни повернули боги мою судьбу, моей спины ты не увидишь, – ответил Хельги и скинул плащ, взяв меч в правую руку. – И пусть Ингрид это знает тоже.

– Я расскажу ей, как ты умер, на свадебном пиру, – Торгиль также взял меч. – Когда разговаривают мечи, те, кто сильны только словами, недорого стоят.

– Это мы сейчас и проверим, – ответил Хельги.

Они встали друг напротив друга. И Хельги напал первым. Но Торгиль легко отразил его удары и сам пошел вперед. Хельги защищался, как мог, однако видно было, что из них двоих не он лучше владеет мечом. После первых десяти отраженных ударов Хельги почувствовал, что дышать становится труднее, а правая рука наливается тяжестью. Торгиль теснил его к краю освещенной костром и головнями площадки. По нему было видать, что остается он совсем свежим и полным сил.

– На мечах ты слабее, чем на словах, – сказал Торгиль. – Ты еще можешь попытаться убежать.

Хельги ничего не ответил. Он снова напал на Торгиля, тот отбил его меч и сам сделал выпад. Хельги увернулся, но отступил еще на шаг. Торгиля такое сопротивление только раззадорило. Он остановился и сказал:

– Ты можешь молить меня сохранить тебе жизнь. Если ты встанешь на колени, то так и быть – ты будешь жить. Но я отрублю тебе уши... Хочешь ли ты жить?

Хельги стоял, опираясь на меч, пытаясь отдышаться, но этого оскорбления он не выдержал:

– Не свинье с ее корытом… – начал он повторять свой нид.

Торгиль не дал ему произнести и вторую строку. С резким криком он так стремительно кинулся на Хельги, что тот понял, что не успеет отбить занесенный над его головой меч. Он попятился назад, все еще пытаясь поднять свой клинок, тут его левая нога зацепилась за головню, и он упал на спину. Торгиль, видя, что Хельги летит на землю, замахнулся сильнее и сделал еще один шаг вперед, чтобы добить врага, но споткнулся о его ноги. Он повалился на Хельги и, падая, наткнулся на острие меча, которым тот взмахнул, закрываясь от удара сверху. Лезвие пропороло Торгилю живот и вышло из спины. Он захрипел, и у него ртом пошла кровь, струйкой падая прямо на лицо Хельги. А потом Торгиль умер.

Хельги с трудом сдвинул с себя мертвое тело и поднялся. Затем он вытащил клинок из раны. Он оглянулся, но никого вокруг не заметил. Дрожа, он подхватил свой меч и, шатаясь, пошел в сторону берега.

Едва Хельги пропал из виду, из ближайших кустов вышел Туранд. Он оглянулся и тихо сказал сам себе:

– Видать, не было счастья Торгилю в этих краях. И достойна удивления удача этого мальчишки, Хельги. Однако почета за эту схватку ему не достанется. А Гутторм все равно удачливее многих, и недолго Торгилю оставаться неотомщенным.

С этими словами Туранд оттащил тело Торгиля к костру, забрал его меч, оставив только нож на поясе, и спрятал все следы поединка, что нашел.

Хельги, спотыкаясь и останавливаясь, не прошел и половины пути, когда на него наткнулся Бьёрн:

– Я вижу, прогулка у тебя удалась, – сказал Бьёрн, видя кровь на лице и одежде Хельги. Он обнял его за плечи, когда Хельги начал падать на колени. – Вот зачем ты взял мой меч. С кем ты дрался, неужели с Торгилем? Ты ранен? Он тебя отпустил? Почему ты мне ничего не сказал?

Хельги покачал головой:

– Туранд сказал, никому не говорить. Торгиль мертв. Я убил его в поединке. Это не моя кровь...

– То, что ты говоришь, похоже на сказку. Как ты мог убить такого бойца, как Торгиль? – не поверил ему Бьёрн.

– Не веришь, сходи к ясеню правосудия. Он лежит там. Он сам напоролся на мой меч, потому моей заслуги в том нет.

– Ты должен объявить об убийстве. Нам надо идти к усадьбе. Но почему ты согласился на поединок? Ведь без свидетелей он был вне закона! – Бьёрн поднял Хельги и повел к усадьбе.

– Ингрид захотела узнать, не трус ли я. Теперь она будет думать, что нет. Но я видеть ее больше не хочу. Если бы не случайность, Торгиль бы победил, а я бы кормил воронов.

– Будь я на твоем месте, не стал бы я оговаривать Ингрид. Ты ей по нраву. В том, что сказал ты, не слишком много разумного, – снова не поверил ему Бьёрн.

Хельги вырвался из его рук.

– Не веришь, иди к ясеню, – крикнул он и, уже не спотыкаясь, быстро пошел к усадьбе.

Однако не прошел он и ста шагов, как со стороны усадьбы показались люди с факелами. И во главе их шел сам Харальд Тордсон. Подойдя, он спросил Бьёрна:

– Что вы тут делаете? Почему он в крови? Зачем ему меч?

Бьёрн ответил:

– Мой брат Хельги только что убил Торгиля сына Торвинда из Хиллестада в честном поединке. И он хочет заявить об этом.

Харальд посмотрел на них обоих:

– Ты сам видел этот поединок?

– Нет, они дрались один на один, – ответил Бьёрн.

Харальд подозвал двоих из своих людей.

– Не спускайте с них глаз, – приказал он, показав на Бьёрна и Хельги. – К нам только что прибежал Туранд и сказал, что незадолго до заката он оставил Торгиля спящим у костра у ясеня правосудия. А, вернувшись, увидел, что тот заколот. Заколот спящим!

Хельги отшатнулся.

– Это был честный бой. Он сам вызвал меня и передал вызов через Туранда. Торгиль умер с мечом в руках, – крикнул он.

– Мы пойдем к ясеню и там во всем разберемся, – спокойно сказал Харальд. – А пока не спускайте с них глаз. И не спускайте глаз с Туранда также.

Когда все они подошли к ясеню, то Хельги побледнел. Он увидел Торгиля, который лежал у костра, и рядом с его головой вместо подушки лежала его сума. Меча рядом с ним не было, а нож был за поясом.

– Это ты называешь честным поединком!? – грозно спросил Харальд Тордсон.

– Я бился с ним на мечах, и, если бы не случай, он убил бы меня, – оправдывался Хельги.

– Это подходящий случай – найти своего врага спящим, но люди, про которых мы говорим, что у них есть честь, таким случаем не воспользуются. – Харальд смотрел на Хельги с презрением.

В это время сквозь толпу протиснулся Торбранд.

– Если все так, как ты говоришь, Харальд, то я сам выгоню своего сына из дома, сказал он. – Но там, где слышно имя Туранда, не всему, что видишь, можно верить.

– Как Торгиль оказался здесь? Ведь он уплыл с Торвиндом Кабаном, – продолжил Торбранд.

– Туранд сказал, что ждал он здесь тайной встречи. Пусть приведут Туранда, – приказал Харальд.

Подвели Туранда, и тот рассказал, что Торгиль здесь был тайно от отца, ибо в деле была замешана женщина. И он не знает, что теперь скажет Кабану, раз его любимый сын лежит мертвый. Но сейчас, когда он увидел убийцу, он понял, как все вышло. И что теперь винит он себя в смерти Торгиля, которого он любил, как сына. Ведь он нес Торгилю платок от любящей его девушки. Но платок этот потерял он по пути. И, видать, Хельги сын Торбранд, подобрал его. И потому как, по всему видно, Хельги также та девушка по нраву, то ревность заставила его выследить Туранда, найти, кому был подарен платок, дождаться, когда Торгиль заснет, и зарубить его.

Хельги бросился на Туранда, но его удержали двое дюжих работников из усадьбы.

– А что скажешь ты, Бьёрн? – спросил Торбранд. – Что ты делал все это время? Не пытайся защитить брата. В нашем роду мужчины не лгут, особенно, когда заходит речь о нашей чести.

Бьёрн рассказал, что видел он, как Хельги пошел в сторону леса перед самым заходом солнца, но что все время до этого с братом они не разлучались и тот никого не выслеживал. Он рассказал, что, попрощавшись с Сигрун, вернулся он к лодке, но не нашел своего меча. И потому отправился на розыски Хельги. И встретил его уже после захода солнца с окровавленным мечом.

– А почему подумал ты на Хельги, что это он взял меч? – спросил Харальд.

Бьёрн посмотрел сначала на Хельги, потом на отца.

– А на кого еще мне думать? Не отец же взял его…

Хельги посмотрел в глаза Бьёрну и сказал уже твердым голосом:

– Спасибо Бьёрн, но мне нечего скрывать. Туранд встретил меня у пристани незадолго до захода солнца. Он дал мне платок как залог того, что девушка сама хочет нашего с Торгилем поединка. Мы, сыновья Торбранда, не бежим от боя. Потому, не спросясь, взял я у брата меч и пошел к ясеню правосудия. Платок я дал Бьёрну, чтобы отдал он его обратно девушке, какая бы судьба меня ни ждала. А не сказал я никому ничего, потому как Туранд просил хранить все в тайне.

Тут опять в разговор вступил Туранд:

– Если кто слышит тут слова о поединке, то пусть знает он, что все это наглая ложь. Хватит не слишком пристального взгляда, чтобы понять, что приемный сын мой был убит во сне.

Харальд Тордсон покачал головой:

– Сдается мне, без женщин тут не обойтись. Пусть приведут дочерей Одда Одноногого, так как думаю я, это из-за них мы уже который день не можем прожить спокойно, – велел он.

Тут из толпы вышли Ингрид и Сигрун. Их отец стоял за их спиной. И Ингрид рассказала, что и правда дала платок Туранду для Торгиля. При этих ее словах Хельги опять стал белым как полотно.

– Но этот платок был нужен только как залог того, что Торгиль уедет к себе. Ни о каком поединке мы и не говорили вовсе, – продолжила она.

– Теперь, я думаю, все могут увидеть, что произошло на самом деле, – уверенно произнес Туранд, и все посмотрели на Хельги.

– Но, как говорят в наших краях, – продолжила Ингрид, – волка узнаешь по волчьим ушам. Не верю я словам Туранда Змеиного Языка. Не мог Хельги убить Торгиля во сне. Пусть сам расскажет он, как проходил поединок. И если позволишь ты, Харальд Тордсон, то пусть все люди отойдут на десять шагов, чтобы не затоптать те следы, что еще остаются.

Все с удивлением посмотрели на Ингрид. И многие тогда сказали своим соседям в толпе, что Одду повезло с дочерями так, как не везет и иному конунгу. И редко где встретишь такое сочетание красы и мудрости. И, видать, их настоящим отцом был сам Один, во время своих прогулок по Мидгарду посещавший Асу, жену Одда, когда тот отлучался из дома.

Тогда Харальд приказал всем отойти на десять шагов, и вперед вышел Гуннар Следопыт, охотник, известный на всю округу. Двое слуг светили ему факелами. И Харальд приказал Хельги рассказывать, как было дело.

– Торгиль огородил поле для поединка горящими головешками. Ивовые прутья, как заведено у нас, мы бы могли не увидеть в такой тьме, – начал Хельги. – Головешки лежали там, там и вон там.

Гуннар обошел те места, которые ему указал Хельги.

– Там действительно лежали головешки, но не могу я сказать, была ли между ними схватка, ведь трава могла быть примята, когда мы все здесь стояли, – подтвердил Гуннар.

– Мы бились, и он наступал, а я отходил. Потом наступил на вон ту головешку на южной стороне поля и упал, – продолжил Хельги. – И Торгиль налетел на меня, споткнулся и сам напоролся на мой меч.

– Трава примята больше, чем в других местах. – Гуннар начал рассказывать о том, что видел. – Если ты упал, а он на тебя, как он держал меч? – спросил он у Хельги.

– Его клинок был занесен над его головой. Потому, падая, он не успел отбить мой меч.

– Значит, лезвие его меча должно было где-то удариться о землю, – сказал Гуннар, встал на место, куда показывал Хельги, и поднял руки, как бы замахиваясь. – Удар должен был прийтись вон туда, – и он показал на место в полутора шагах от примятой травы.

– И вот вижу я небольшой разрез в дерне и еще небольшую выбоину там, где должна была удариться о землю рукоять. – Гуннар говорил так, чтобы слышали все. Бонды не спускали с него глаз.

– И здесь вижу я капли крови, что, видно, пошла у него ртом. Когда ты скинул его с себя, ты сдвинул его влево? – снова спросил Гуннар Хельги.

И сам же ответил:

– Да, ты скинул влево, но здесь следы крови затерты, хотя и не до конца. Кажется, что Торгиля кто-то волок к костру? Это делал ты? – Хельги, отрицая, помахал головой.

– Тогда посмотрим на Торгиля. – Гуннар подошел к телу Торгиля, перевернул его на бок и, присев на корточки, начал говорить. – Лезвие прошло его насквозь, я вижу рану на спине. На земле под ним много крови, но нигде не вижу я следа от лезвия меча, которое должно было бы глубоко войти в землю.

Гуннар Следопыт встал и подошел к Харальду Тордсону:

– Следы говорят, что Торгиль был убит у южного края поля для поединка, потом его перетащили к костру. Когда его убили, у него в руках был меч.

Харальд посмотрел на Хельги, затем на Туранда, затем на всех собравшихся людей.

– Пусть тот, кто верит словам Туранда, что стоит здесь, поднимет руку, – сказал Харальд.

Ни одна рука не поднялась.

– Пусть тот, кто верит словам Хельги сына Торбранда, который также стоит здесь, поднимет руку.

Все свободные мужчины на поляне, кроме Туранда и Хельги, подняли вверх правую руку.

– Ночь – не время для суда. Суд будет утром. Я обвиняю Хельги сына Торбранда в нарушении мира и поединке без свидетелей, – громким голосом прокричал Харальд. – Я объявляю Туранда, чьего отца я не знаю, в клевете. И если завтра перед судом он не расскажет нам всю правду, то он же будет обвинен и в лжесвидетельстве. Потому отведите Туранда в усадьбу и заприте его в дровяном сарае! – приказал он слугам.

– Хельги сын Торбранда сохранит свобод. Однако должен он поклясться не отходить от усадьбы более чем на двести шагов до суда, который состоится завтра в полдень.

И все поддержали дружными криками то, как рассудил Харальд Тордсон. И говорили, что великая удача им иметь законоговорителя, который не перебирает по полдня старые законы, выискивая тот, что подойдет, а сам творит суд по справедливости.

– Наш тинг начался с суда над Хельги и закончится судом над ним же. Не припомню еще такого в нашей округе, – сказал затем Харальд Тордсон. – Лучше бы ты еще один год оставался дома, Хельги сын Торбранда. И все мы могли бы спокойно пить пиво и спать по ночам.

И Торбранд с Бьёрном увели за собой Хельги, все время оглядывающегося на Ингрид, которую уже уводил с собой отец. Однако Хельги успел заметить ее взгляд и понял, что завтра суждено им снова увидеться.

И когда они уже были у самой усадьбы, Хельги увидел, что на него смотрит Туранд, стоящий в окружении слуг Харальда. Тот подмигнул ему и крикнул:

– Она перехитрила даже меня! Здорово у нее получается выбирать себе женихов. Ты очень удачлив, но платок-то она дала Торгилю.

– Ты все расскажешь в полдень на тинге, – крикнул в ответ Бьёрн, а Торбранд толкнул Хельги, чтобы тот не останавливался.

Утром поднялась суматоха, когда слуги Харальда Тордсона увидели, что ночью Туранд через прохудившуюся крышу выбрался из дровяного сарая, где его держали, и сбежал. Кто-то видел лодку, что на рассвете проплывала мимо. Потому в полдень на тинге Туранда объявили вне закона, а за Хельги не нашли вины, ведь двенадцать свободных мужчин поручились, что верят его словам о том, что на поединок он был вызван обманом. И уронил бы свою честь, когда бы от него отказался.

После тинга к Торбранду подошел Гудбранд Белый, человек ярла Хакона:

– Я вижу, люди в вашей округе немало делают, чтобы хранить мир. Это хорошо, когда все мы богатеем и обнажаем мечи только за морем. И ярлу от этого только прибыток.

– Лучше нет, чем жить с соседями в мире и решать все дела по справедливости. А те, кому по душе звон мечей, всегда могут отправиться в землю англов или фризов, – ответил ему Торбранд.

– Однако есть люди, которым не по душе такой порядок, те, кто хочет, чтобы снова на нашей земле лилась кровь и горели усадьбы. И сдается мне, что один из таких людей был здесь совсем недавно.

– Мое дело растить хлеб и ловить рыбу, а в дела ярлов и конунгов мне вникать не с руки, – ответил Торбранд. – Однако ведомо мне, о ком говоришь ты.

– Боюсь, Торбранд сын Торира, с этих дней поселилась в ваших краях кровная вражда с человеком Олафа Трюггвасона. И Туранд сбежал до суда, так что неведомо мне, какой конец будет у этого рассказа, когда дойдет он до Торвинда Кабана из Хиллестада.

– Правда то, что говоришь ты, и печалит это меня. Но какой же совет в таком деле может дать человек ярла Хакона?

– Ярл Хакон знает, кто на его стороне, и не бросает таких в беде. Как ты думаешь, будет ли грозить твоей усадьбе беда этой зимой, если твой сын Хельги отправится со мной в Хладир, где о его судьбе позаботится ярл Эйрик сын Хакона?

– Скажу я, что это будет великий почет и для Хельги, и для всей нашей семьи, если один из моих сыновей поступит в дружину Эйрика Хаконарсона. Но почему ты выбрал Хельги, а не Бьёрна? Уж если кто из них двоих и может стать славным воином, так это не Хельги.

– Может, Хельги и не станет великим воином, – ответил Гудбранд, – но в удаче ему не откажешь. А удача – это то, что в скором времени может понадобиться ярлу Хакону и его сыну Эйрику. Не так много осталось у ярла сыновей, чтобы снова обрушить град на своих врагов, как при Хьёрунгаваге[16]. Здесь и небольшая удача пригодится.

– Я слышал, не последним ты был при Хьёрунгаваге? – спросил Торбранд.

– Да, я был на кораблях Эйрика, сына Хакона. И я видел, как Бу Толстый сначала бился, как берсерк, а потом нырнул в море вместе со своим золотом. Эйрик покрыл себя в том бою славой. И с тех пор – я с ним и с его отцом.

– Слышал я, что Хакон ярл с годами становится все меньше охочим до битв и все больше – до женщин? – задал еще один вопрос Торбранд.

Гудбранд поморщился:

– Не мне судить ярла, но я тоже слышал что-то подобное. Однако в дружине Эйрика обычаи строгие, как у йомсвикингов. Не беспокойся, твой сын будет упражняться с мечом, а не с тем, что висит у него между ног.

Тут оба залились хохотом, так как шутка вышла достойная того, чтобы повторить ее на пиру промеж мужами. И, пожав руки, скрепили свой уговор.

Торбранд вернулся к Бьёрну и Хельги и рассказал, о чем сговорились они с Гудбрандом Белым. Хельги не поверил своим ушам, а Бьёрн очень огорчился.

– Отец, но Хельги не воин. Как он будет служить ярлу Эйрику в его дружине? – спросил он.

– Долго тебе еще предстоит ездить на тинг и слушать речи умных людей, – ответил ему Торбранд, – пока ты разучишься верить тому, что слышишь, и начнешь понимать смысл, что скрыт промеж словами.

– Хельги надобно покинуть наши края, чтобы не навлечь гнев Торвинда Кабана на весь наш род, – продолжил он. – Ярлу Хакону сейчас нужна верность бондов. Хельги станет заложником того, что род наш останется ему верен. А с нами и вся округа, потому как люди поддержат нас, а не Кабана, что стоит за Олафа сына Трюггви. Потому, – тут он обернулся к Хельги, – собирайся на корабль Гудбранда Белого из Опланда. Он отплывает через час, чтобы успеть до заката выйти из Аурландфьорда.

Затем Торбранд отдал Хельги свой меч и сказал:

– Этот меч мне принесли много лет назад с вестью, что отец мой и два брата пали, защищая короля Хакона Доброго. И с тех пор он ни разу не был в битве. Хотел бы я, чтобы и тебе биться им не привелось. Но мой отец говорил, что ежели этот меч выпьет крови, то тот, кто его держит, покроет себя славой. И люди, что принесли мне его, сказали, что отец перед смертью сразил пять или шесть данов, пока ему не проткнули живот копьем.

Хельги взял меч, но помыслы его были заняты другим. И едва отец отпустил его, он пошел на торг посмотреть, не появится ли там Ингрид. И он увидел ее за разговором с сестрой, остановился, чтобы принять равнодушный вид, и только потом подошел. Сигрун сразу же ушла, сказав, что вспомнила о каком-то деле.

– Хочу поблагодарить тебя, Ингрид, за помощь этой ночью, – произнес Хельги холодно. – Сегодня я отправляюсь с Гудбрандом Белым и буду служить в дружине ярла Эйрика, сына Хакона. И было бы невежливо не сказать тебе спасибо перед отплытием.

– Приятно, когда тебя благодарят, – в тон ему ответила Ингрид. Но еще приятней, когда это делают от чистого сердца.

Хельги покраснел, но продолжил:

– Стоит ли говорить о чистом сердце тому, кто хитрее самого Локи? Кто для того, чтобы прославиться, устраивает поединки среди ухажеров?

В этот раз покраснела Ингрид.

– Хельги, если бы я была такой, как ты говоришь, я бы развернулась и ушла. А ты все равно помнил бы меня и хотел бы взять в жены. Но гордость бы тебе мешала, – взяв его за руку, сказала она. – Но я – не такая. Я отдала платок Туранду, чтобы он уговорил Торгиля уехать. Но Туранд обвел вокруг пальца всех: и меня, и тебя. Верь мне! Я же поклялась, что буду ждать только тебя?

– Но ты еще сказала, что надобно мне доказать, что умею я обращаться с мечом…

– И не отказываюсь от своих слов. Моим мужем может стать только человек, что защитит свою семью и добро. Но, Хельги, я не хотела этого поединка. Я верю в тебя, я верю, что станешь ты воином и заслужишь славу. Но ведомо мне, что не одна зима пройдет, пока это случится. Я буду ждать. Возвращайся! – и с этими словами она поцеловала его в щеку и пошла прочь.

А Хельги, ошеломленный, только крикнул ей вслед:

– Я вернусь. Обещаю! И я клянусь, что найду Туранда и убью его. И не будет мне без этого покоя.

Ингрид не обернулась.

Сага о том, как Хельги сын Торбранда отправился в Трондхейм, чтобы стать дружинником ярла Эйрика

Жил в Опланде, в середине земли норвежской, человек, которого звали Гудбранд Белый. Был он не последним среди людей в своей округе, имел большую усадьбу, много земли и работников. Женат он был трижды и от первой жены имел сына Гудмунда и дочь Гудрун, от второй – сына Кетиля, а от третьей – дочь Хельгу и сына Гутторма.

С юных лет Гудбранд воевал на стороне ярла Хакона: и в битвах с Рагнфрёдом[17], и потом, когда ярл Хакон пришел на помощь Харальду Синезубому Датскому в войне с конунгом саксов.

Но еще с тех пор, когда впервые увидел он, как на корабле Торлейфа Мудрого к Хакону прибыл его сын, молодой Эйрик, понял он, что Эйрик Хаконарсон затмит славу своего отца. И не промедлил Гудбранд стать ближним человеком молодого ярла и не один раз в битве закрывал его от стрел своим щитом.

Каждую осень по обычаю, заведенному ярлом Хаконом, по всей земле норвежской отправлялись дружинники для сбора подати серебром, мехами и снедью, причитающейся ярлу. И хотя для бондов кое-где было внове платить подать кому бы то ни было, однако железная рука, которой Хакон правил уже более двадцати пяти лет, примирила их с новым обычаем, и согласились они делиться с ярлом своим добром.

В тот год Гудбранд собирал подать для ярла в Согне, и залив Аурланд был предпоследним местом на его пути перед возвращением в Трондхейм к Хакону и Эйрику. Ходил он на кнарре с девятью парами весел и командой в три дюжины человек. Корабль был ходкий и с высокими бортами, чтобы выдержать шторм в открытом море, но также и с большим трюмом. Чтобы вместить много снеди, был он намного шире, чем боевые драккары, и уступал им в скорости.

Как только Хельги сын Торбранда поднялся на борт, ему показали весло, которым ближайшие несколько недель ему предстояло грести, раз в три дня меняясь с кем-нибудь из воинов. Всем на корабле заправлял кормщик, которого звали Рагнар Лысый. Был он высокого роста, широк в плечах и с большим брюхом. И была у него окладистая черная борода, а кроме нее волос на голове у него не было. Рагнар решал, когда и кого заменить на веслах, и Хельги сразу дали понять, что самому просить о подмене не принято, если не хочешь, чтобы тебя считали слабаком.

Отчалили они сразу, как только на борт были подняты последние бочонки с соленой рыбой и просмоленные мешки с зерном, потому как Рагнар хотел как можно скорее выйти из Согна – им предстоял еще путь до Трондхейма, а вода делалась все холоднее. В глубине фьорда под утро она уже покрывалась тонкой коркой льда. К тому же, оказавшись в море и повернув на север, они могли бы наконец поставить парус – ветер уже несколько дней подряд дул с запада.

Хельги сидел на предпоследней от носа скамье по левому борту. Его соседом сзади был человек лет двадцати пяти, которого звали Аслак. Был он худым, и волосы его были цвета пакли, а глаза белесые, как у рыбы. И скоро стало ясно, что Аслаку Хельги не понравился, потому как не раз и не два, когда Хельги мешкал со своим веслом, ему в спину больно ударяла рукоять весла Аслака. На слова Хельги о том, что он не нуждается в таком поучении, Аслак ответил, что когда у них в руках не будет весел, то он еще не так его поучит. И что он не любит юнцов, которые не умеют грести, но уже ходят с длинными мечами, как у настоящих мужчин. И это бы закончилось дракой, если бы Кетиль, сидевший перед Хельги по правому борту, не вступил в спор:

– Что-то ты больно грозен сегодня, Аслак, – сказал он, – сдается мне, что ты не бережешь дыхание. Слышал я, что таким худым людям, как ты, в холодную погоду следует меньше разговаривать, а то можно застудить грудь.

Аслак ничего не ответил, а все на корабле, кто слышал совет Кетиля, рассмеялись. Кетиль подмигнул Хельги и сказал:

– Вижу я, что не ходил ты на больших кораблях и не пробовал обращаться с таким длинным веслом. Но если ты не хочешь, чтобы твоя спина посинела от ударов рукояти сзади, то постарайся смотреть на меня и двигать веслом в одно время со мной.

Хельги поблагодарил его за науку, но сказал, что он не так глуп, чтобы не сообразить, как надо грести. Просто ему не хватает веса, чтобы, вынув весло из воды, быстро отвести его назад. На это Кетиль дал ему несколько советов, как передвинуть весло в уключине так, чтобы уравновесить вес лопасти и как посноровистей взяться за рукоятку и валек. После этого гребля у Хельги пошла лучше, и он даже начал гордиться собой. Но потом час проходил за часом, а никто не собирался его подменять. Тогда он стиснул зубы и сказал себе, что лучше он прямо на весле и умрет, но сам не попросит себе замену.

И так он греб еще час, и только когда один или два раза весло вырвалось у него из рук, Рагнар кивнул какому-то парню лет восемнадцати, и тот, пробравшись к Хельги с носа, заменил его. Аслак, видя это, пробормотал, что от Хельги не много на корабле пользы, но ему никто не ответил. А Кетиль снова подмигнул Хельги, сказав, что на первый раз это было совсем неплохо.

На закате они причалили к берегу, и Рагнар велел Хельги развести на берегу костер и набрать воды в котел. Только потом Хельги смог перемолвиться несколькими словами с Кетилем, который из всей команды показался ему наиболее дружелюбным. На вид Кетиль был моложе многих на корабле, но Хельги чувствовал, что его здесь уважают, несмотря на то, что он работает как простой гребец, хотя и на самом почетном загребном весле. Был он высокого роста, широк в плечах, и у него были коротко остриженные светлые волосы и голубые глаза. Борода его была короче, чем у многих, по иноземному обычаю, и видно было, что немалых трудов стоит ему сохранять ее в таком виде. Когда они уселись вокруг костра, Кетиль познакомил его с остальными людьми на корабле, и о каждом он говорил несколько слов:

– Вот Гуннар Молчун, – показал он на невысокого крепкого воина, глаз которого было не видно из-под кустистых черных бровей. – Я готов поспорить с тобой на вечернюю кружку пива, что ты не сможешь вытянуть из него больше пяти слов зараз.

Гуннар кивнул и ничего не сказал.

– Вот Харальд Заяц, – Кетиль указал на длинноногого худого воина, на вид лет тридцати пяти, который сидел на весле на одной скамье с Аслаком, – попробуй догони его, особенно когда он бежит за выпивкой.

– Это – Асгрим Сакс, – показал Кетиль на крепко сбитого седого воина с длинными усами. – Он жил среди них три года, отрастил усы и даже говорит на их языке. Асгрим, как попросить у сакса его деньги?

Асгрим молча достал меч и приставил острие к горлу Кетиля. Левой рукой он указал на кошель, который висел у того на поясе.

– Тут уж никто не сможет сказать, что не понял, правда? – спросил Кетиль Хельги, отводя рукой лезвие. – Скоро и ты так выучишься. Аслака ты знаешь, – продолжил он. – Мы зовем его Финн, но тебе лучше звать его просто Аслаком, если не хочешь, чтобы он тебя ударил. Иногда он варит себе отвар из мухоморов, как финский колдун. Но не становится от этого берсерком, а просто засыпает на много часов и потом рассказывает, где он бродил во сне. Тогда его лучше не тревожить.

– Меня вообще лучше не тревожить, парень, если не хочешь, чтобы тебе посчитали ребра, – проронил Аслак и сплюнул в сторону.

И так Кетиль назвал имена всех, кроме Гудбранда и Рагнара. И не раз все сидевшие за костром смеялись над тем, что он говорил, рассказывая о ком-то. И когда он закончил, Гудбранд указал на него самого и сказал:

– А вот это Кетиль Болтливый, мой сын. И каждый раз, когда я его слышу, я молю Одина, чтобы он превратил болтовню моего сына в ветер, который бы наполнял наши паруса. И тогда у меня был бы самый быстроходный корабль в наших краях. И я смог бы добраться до Исландии за один день, а до…

– А за два дня с такой скоростью ты проплыл бы весь океан и свалился бы уже с ветвей Мирового дерева, Иггдрасиля, и попал бы в Хель, мир мертвых, – продолжил Кетиль, и все опять рассмеялись.

– А теперь твой черед рассказать о себе, – спросил Заяц. – Кто ты, из какого рода и как попал к нам? Мы недолго были на берегу в твоих краях и не знаем всех подробностей. Слышали лишь о тайном поединке. Однако ты не выглядишь, как бывалый поединщик.

На это Хельги ответил висой:

Торбранда сын на север стремится,

К Эйрику ярлу в дружину боец,

Кровь на мече не дает возвратиться,

За сына до смерти мстить будет отец.

И Заяц сказал, что он не уверен насчет бойца – это покажет только битва, а еще одним скальдом в палатах Эйрика будет больше. И все с ним согласились в том, что виса недурна, хотя, конечно, уступает тому, что можно услышать при дворе ярла Хакона от одного из его шести скальдов.

Потом Хельги коротко рассказал, что с ним случилось, не упомянув о том, что только по случаю остался в живых. А Гудбранд, который, верно, знал всю правду, промолчал.

Тут в разговор вступил Рагнар Лысый:

– Если то, что ты нам сказал, – правда, то завтра тебе лучше не сходить на берег, потому что последнюю остановку в Согне мы сделаем в Хиллестаде.

К полудню следующего дня корабль Гудбранда Белого уже подходил к Хиллестаду – усадьбе на полуострове, что отделял фьорд от открытого моря. И Хельги просил Гудбранда узнать, есть ли в усадьбе Туранд, но тот ответил, что, пока Хельги вместе со всеми в походе за данью, о личной вражде ему стоит забыть. Однако скоро случилось так, что и Гудбранду, и всем остальным на корабле пришлось забыть о самой дани.

Едва подошли они к берегу, Гудбранд, Асгрим Сакс и еще один молодой воин по имени Калле высадились на берег. И сильно удивились они, когда ворота усадьбы остались закрытыми и их никто не встретил. Тогда подошли они к самой усадьбе, но ворота по-прежнему не открывались, и навстречу никто не вышел.

Они постучали раз и другой, и Асгрим уже стал довольно громко ворчать, что в наказание за такое негостеприимство стоило бы кинуть на крышу дома пару факелов. Тогда над воротами показались голова и плечи женщины, и Гудбранд узнал жену Харальда Кабана.

– Вам бы, разбойникам ярла Хакона, только пограбить да пожечь, да снасиловать кого, – сказала она. – И странно слышать о гостеприимстве от того, кто готов сжечь твой двор.

– Где твой муж, Тора дочь Сигурда? – спокойно спросил Гудбранд. – Ярл ждет от него дани, и ждать он не любит.

– Муж мой отправился позавчера в Трондхейм и взял с собой всех своих людей. Видать, сам решил поспорить с ярлом Хаконом о дани. А никакой снеди, мехов или серебра давать тебе не велел.

– Раз твой муж знал, что мы придем, но отплыл, нас не дожидаясь, не обидится он, что мы сами возьмем все, что нам причитается, – все еще спокойно сказал Гудбранд.

– Особенно если твой муж забрал всех своих людей, – добавил Асгрим.

– Муж мой сказал, что вам, конечно, привычнее воевать с женщинами, но если вы хотите успеть увидеть, как Олаф сын Трюггви насадит вашего ярла на копье, то вам лучше притвориться настоящим воинами и поспешить в Трондхейм. Сам Олаф с кораблями отправился туда позавчера, но и вы можете поспеть к битве, если не будете жалеть сил на веслах.

– Повтори, что ты сказала, женщина, – с угрозой в голосе спросил Гудбранд.

– Если ты глухой, то я повторю: Олаф Трюггвасон с дружиной был здесь позавчера по пути в Трондхейм. С ним ушел мой муж. Если ты не хочешь пропустить последнюю битву ярла Хакона, то поспеши туда и сам.

– Сколько кораблей было у Олафа?

– Я корабли не считала, но в наших краях достаточно людей, не слишком довольных Хаконом Злым, чтобы Олаф привел в Трондхейм и двадцать, и тридцать кораблей.

– Помнится, викингам с Йомсборга и семидесяти кораблей не хватило, чтобы напугать ярла Хакона, – заметил Асгрим. Но Гудбранд сказал:

– Мы не будем поджигать твой дом, Тора дочь Сигурда. Но когда мы вернемся сюда, то и двойной дани нам покажется мало.

– Об этом договаривайтесь с моим мужем, когда он и его люди с топорами заберутся на ваш корабль, – ответила Тора и скрылась с глаз за оградой.

– Коли бы вы меня подсадили, я мог бы перебраться через ограду, – тихо предложил Асгрим. – Я бы слегка пощекотал Кабаниху кончиком меча за ее малое уважение к ярлу и к нам.

На это Гудбранд ответил, что у них нет на это времени, хотя лично он вырвал бы ей змеиный язык. И все втроем они поспешили к берегу.

На корабле Гудбранд рассказал, что Олаф сын Трюггви явился в Норвегии со своей дружиной и что плывет он в Трондхейм, чтобы бросить вызов ярлу Хакону. И теперь им придется спешить и плыть даже по ночам, чтобы нагнать Олафа и присоединиться к дружине Эйрика Хаконарсона перед битвой, которая, без сомнений, скоро случится.

И они гребли три часа до выхода из фьорда, а потом поставили парус и двинулись сначала на север, а потом на северо-восток вдоль берега. На берег они не высаживались и плыли даже ночью, пользуясь тем, что светила луна. Но на третью ночь погода испортилась, и им все-таки пришлось пристать, чтобы в темноте не сесть на мель или не налететь на скалу.

Пока разжигали костер, чтобы поесть, наконец, горячего, Кетиль попросил у отца разрешения сходить к ближайшему жилью и узнать, нет ли каких вестей. Гудбранд отпустил его, но велел быть осторожным, чтобы не наткнуться на людей Олафа.

Кетиль вернулся через несколько часов и сначала, не отвечая на вопросы остальных, подошел к отцу, и они тихо говорили несколько минут. Потом Гудбранд вышел к костру, вокруг которого сидели все остальные, и сказал:

– Битвы не будет. Ярл Хакон мертв. Но погиб он не в бою. Пал он жертвой предательства и собственной похоти. И теперь бонды провозгласили королем Олафа сына Трюггви. Ярл Эйрик с немногими людьми ушел горами к конунгу свеев в Упсалу. И пришло время нам решить, что теперь делать…

Люди начали переговариваться, и видно было, что они растеряны. И тут спросил Асгрим Сакс:

– Но что же стало с ярлом Хаконом? Неужто он помер, только услышав о кораблях Олафа Трюггвасона? Раньше он был более охочим до битвы и своего никому без платы железом или кровью не отдавал.

– Нет, не сам он помер. А просто привык он брать без спросу все, чего ни пожелает. Даже если это касалось дочерей богатых бондов. И бонды объявили его вне закона, – ответил за отца Кетиль.

– В это я могу поверить, но не пойму я все-таки, отчего он умер. Неужто девушка, которую он обесчестил, заколола его? – снова спросил Асгрим.

– Нет, Асгрим, все гораздо печальнее, чем то, что ты сейчас представил. И возможно, ярлу такая смерть понравилась бы больше, – ответил Гудбранд. – Но правда в том, что скрылся он вместе со свои рабом, когда бонды провозгласили Олафа королем. И Олаф объявил, что даст десять марок серебра тому, кто укажет ему, где прячется Хакон. И подлый раб убил ярла, когда тот спал. А голову принес Олафу.

– И неужто Олаф дал ему серебро? – в третий раз спросил Асгрим.

– Нет, – снова ответил Гудбранд, – серебра он ему не дал, ведь просил он не голову. Он просил указать ему, где прячется Хакон. Так что раб отправился вслед за хозяином и теперь снова будет служить ему в Хель, куда оба они, без сомнения, попадут.

Тут все снова стали переговариваться, обсуждая позорную и нелепую смерть того, кто в своем железном кулаке двадцать пять лет держал всю страну.

– Не скажу я, что сильно жалею я о Хаконе ярле, – сказал Аслак Финн, – но скажи, Гудбранд, как теперь честь велит поступить нам.

Гудбранд обвел долгим взглядом всех воинов:

– У нас есть три пути. Первый – это вернуться по домам, потому как того, кому мы служили, больше нет в Норвегии. И кто-то, возможно, захочет поступить в дружину к Олафу Трюггвасону. Второй путь – это отправиться в Упсалу вслед за Эйриком, что теперь стал ярлом Норвегии. И третий путь – это присоединиться к какому-нибудь морскому конунгу в Англии или Ирландии и ждать, пока ярл Эйрик вздумает вернуться.

Тут начались споры, ибо никто не хотел надолго расставаться с семьями, которые у многих оставались в Опланде. С другой стороны, сам Гудбранд сказал, что его судьба – идти за ярлом Эйриком, какие бы беды это ни сулило. Он был связан клятвой с ним, а не с Хаконом, и, пока Эйрик был жив, клятва звала его быть с ним. Третий путь был предложен исходя из времени года. На корабле во время осенних бурь плыть к свеям было небезопасно. К тому же неясно было, какой уговор у Олафа существовал с королем данов Свейном Вилобородым, с которым вместе были они в походе в Англии. А корабли Свейна, по слухам, снова появились в Дании после того, как несколько лет назад их оттуда изгнал конунг свеев Эйрик, прозванный Победоносным за победу над Стюрбьёрном. Переход же через горы в конце осени также был испытанием, из которого многие могли не вернуться, случись ранняя метель. Потому зимовка в Англии могла показаться наиболее удобным выходом для всех.

Тут раздался голос Рагнара Лысого:

– У меня тоже в Опланде остаются жена и дети. И я тоже хочу их видеть. Однако если я вернусь сейчас домой, то у Олафа появится соблазн отобрать мою усадьбу и отдать ее кому-то из своих людей. Все знают, что я служил Хакону и что не пойду я служить другому конунгу, даже если он будет так же знаменит, как Олаф сын Трюггви. А в покое выращивать хлеб и варить пиво меня не оставят. Да и что я умею лучше, чем водить корабль? Не знаю, как вы, а слыхал я, что Олаф хорош во главе войска. Но не терпит он, когда с ним спорят. Даже наш старый ярл Хакон был более покладистым. Лучше уж отправиться к ярлу Эйрику. Он вознаградит нас за верность, а весной мы с новым войском вернемся, чтобы по-другому поговорить с сыном Трюггви. А семьи наши до весны никто не тронет, если о нас никаких вестей не будет.

И большинство согласилось с Рагнаром. Из недовольных остались только несколько человек без семей, которых ничто не держало в этих местах и которые охотно отправились бы грабить Англию. Но и им не по душе пришлось бы расстаться с Гудбрандом и с товарищами. Итак, наутро решено было плыть на юг и там ждать тумана, чтобы пройти датские проливы под носом у данов.

Однако наутро опустился туман, который не рассеялся, сколько они ни ждали. Потому плыть им пришлось медленно, то и дело бросая в воду грузило на веревке, чтобы проверить глубину. Плыли они почти в полной тишине, прислушиваясь к далекому прибою, чтобы не слишком приближаться к берегу, где они могли бы налететь на скалу.

Тут Хельги стало казаться, что он слышит эхо от ударов их весел. Потом он услышал справа от себя скрип уключин и тронул плечо Кетиля. Тот знаком показал ему, что тоже что-то слышал, и так же знаком велел молчать.

Рагнар повернул кормовое весло, и они направились в сторону берега, стараясь грести как можно тише. Но, видать, на другом корабле их услышали, потому как из тумана послышались приказы кормщика и весла на том корабле застучали чаще. Тогда Рагнар приказал сушить весла, и их кнарр погрузился в тишину.

Сначала было слышно, как неизвестный корабль прошел мимо недалеко от них. Затем он начал возвращаться к ним сквозь туман. Рагнар хотел снова приказать грести, но Гудбранд остановил его. Вместо этого он указал на шесть человек, по трое с каждого борта, которые должны были оставаться на веслах. А остальным знаками велел готовиться к бою. Хельги остался сидеть на скамье, а Кетиля подменил на весле Арни, молодой парень чуть старше Хельги. Стараясь не шуметь, воины вынули свои весла из уключин и уложили их вдоль бортов. Потом стали надевать кольчуги и снимать щиты с фальшборта.

Однако, как ни старались они, совсем не шуметь не удалось: звякали мечи, тихо звенели звенья кольчуг. В тумане звуки разносились далеко. Стало ясно, что на неизвестном корабле их слышат, когда голос кормщика велел навалиться на весла. Звуки ударов весел стали более частыми, а потом на кнарре услышали, что на том корабле тоже готовятся к бою. Гудбранд с десятью воинами прошел на нос. Кетиль был рядом с ним. Еще полдюжины воинов остались на корме, а остальные встали вдоль бортов. Только шестеро, считая и Хельги, оставались на веслах.

Наконец на расстоянии броска копья из тумана показался драккар. На его носу стояло с дюжину людей. Главный из них был одет в красный плащ и посеребренный шлем, который сиял даже в таком тумане. Он отдал приказ, и весла на его корабле начали табанить – видно, и ему хотелось сначала вызнать, с кем они имеют дело.

– Кто вы такие, – крикнули с неизвестного корабля, – и куда направляетесь?

– Мы не привыкли называть себя первому встречному, – крикнул в ответ Асгрим Сакс. – Назовитесь сами, коли хотите узнать наши имена!

– Людям конунга Норвегии дозволено спрашивать что угодно и у кого угодно, если так приказал конунг, – крикнули с неизвестного корабля.

Тут уже в ответ крикнул Гудбранд:

– Мы не слыхали о конунге Норвегии. Ты – человек Свейна Вилобородого[18]?

– Мы люди Олафа Трюггвасона, нового конунга Норвегии. А вы кто? – снова крикнули с того корабля.

– Не ваше дело, – ответил Гудбранд. – Мы не знаем такого конунга и не собираемся называть свои имена таким, как вы.

– Тогда готовьтесь к бою. Конунг Олаф не велел нам пропускать на юг ни один корабль без его позволения, – крикнул вождь в серебряном шлеме.

– Если хочешь отведать наших мечей, иди к нам! – Гудбранд погрозил своим клинком. – Мне нравится твой шлем, я бы примерил его. А если он мне не подойдет, то все равно будет служить в тумане лучше, чем солнечный камень[19].

– Чтобы найти дорогу в Хель, тебе солнечный камень не понадобится, – крикнули в ответ. – Мы позаботимся о том, чтобы ты нашел дорогу туда и нигде не заблудился.

Хельги слушал эту перебранку, но, сидя спиной, не видел, что за корабль бросает им вызов. Арни на несколько мгновений привстал и потом сообщил всем гребцам:

– Их корабль, хоть и драккар, но не намного больше нашего, да и людей там не так уж много. Вряд станут они всерьез биться с нами, ведь людей у нас вдвое больше того, сколько обычно бывает на таком кнарре, как наш. Придется пройти мимо них и кинуть несколько копий, чтобы они отстали.

Хельги облегченно вздохнул, потому как боялся, что им придется сражаться с сотней разъяренных воинов, что взойдут к ним на борт. Арни опять встал, чтобы увидеть, что происходит. Все остальные тоже смотрели на Гудбранда, чтобы не пропустить его слова или знака. В это время Хельги услышал плеск весел по своему левому борту. Из тумана показался нос еще одного драккара, который тихо подкрался к ним во время перебранки. Тут же Хельги увидел, как какой-то высокий воин готовится метнуть копье в Гудбранда.

Коротко вскрикнув, Хельги сорвал свой щит с фальшборта и поднял его, заслоняя тех, кто стоял на носу. Брошенное копье пробило щит с такой силой, что Хельги повалился на палубу. Гудбранд обернулся, прижал щит и руку Хельги к палубе ногой, вырвал копье и метнул его обратно. Все увидели, как на носу вражеского корабля высокий воин упал, не успев укрыться за щитами своих людей.

– Сдается мне, не ошибся я насчет твоей удачи, Хельги сын Торбранда, – сказал Гудбранд. – Но теперь тебе ее понадобится еще больше. Он отдал приказ, и Рагнар повернул корабль вправо, собираясь обойти встречный драккар мористее и поставить его между ними и новым противником.

Кетиль помог Хельги подняться, и, убедившись в том, что тот не ранен, указал ему на его место на весле. Хельги схватился за весло и начал грести, стараясь скрыть дрожь. Асгрим сказал ему:

– Мы думали, что не много будет с тебя проку, но мы ошиблись. Если бы ты был постарше, кое-кто сказал бы, что из тебя выйдет толк.

– Посмотрим, доведется ли мне стать постарше на службе у ярла Эйрика, – ответил Хельги, стараясь, чтобы его дрожь не была заметна.

На встречном корабле разгадали их намерение и тоже повернули. Второй корабль теперь оказался за кормой. Он пока не двигался, потому как люди там были заняты раной своего вождя.

– Рагнар, посчитай их весла, – приказал Гудбранд, показав на первый драккар, что был у них теперь впереди по левому борту.

И Рагнар переложил кормовое весло и повел их корабль ближе к драккару.

– Левый борт! Сушить весла! – велел он, когда кнарр шел уже достаточно быстро.

Хельги и остальные гребцы с его борта высоко подняли свои весла, в то время как не все их противники успели это сделать. Корабли проходили вплотную друг к другу, и под бортом их кнарра несколько вражеских весел хрустнуло. А своим веслом Хельги сшиб кого-то на том корабле. С обеих сторон полетели копья, а с драккара кинули и крючья. Кетиль отбил летящее копье прямо над головой Хельги. Несколько крючьев впились в борт кнарра, но канаты, что были к ним привязаны, сразу же обрубили ударами топоров. Так они прошли вдоль борта драккара, который замедлил ход, потеряв нескольких гребцов и пару весел.

На кнарре был только один раненый – Арни, которому брошенное копье задело ногу. На драккаре слышно было, как кричат раненые, а кто-то обещает отомстить за смерть брата.

– На весла! – велел Гудбранд.

И на скамьи уселись все восемнадцать человек. Теперь они, гребя что есть сил, пытались снова уйти в туман и подальше отойти от драккаров. И при этом не налететь на мель или скалу.

Однако люди Олафа быстро опомнились. Первый корабль сначала замешкался, пока там меняли сломанные весла, но теперь нагонял. Второй шел от него в броске копья.

– Кнарру не уйти от боевых кораблей. Теперь, видать, будут они заходить с двух бортов сразу, – крикнул Гудбранд. – Гребите что есть сил! Калле, держи свой щит рядом с Рагнаром! Нам нужен кормщик, если мы хотим дойти до Зунда[20].

– Значит, если мы дойдем туда, я тебе уже не понадоблюсь?! – крикнул Рагнар. – Тогда не забудь отдать мне причитающееся серебро, а то меня уже перестают бесплатно любить женщины.

– Твою лысую голову может бесплатно полюбить только слепая, вроде твоей жены. Хотя и она, наверное, ждет не дождется, когда ты сгинешь в море, чтобы снова выйти замуж, – был ответ Гудбранда.

– Уж не за тебя ли? – крикнул Рагнар. – То-то ты так хочешь моей смерти, что доверяешь защищать меня самому неумелому. Себ-то выбрал в телохранители самого Хельги Могучего! – И он подмигнул Хельги.

В это время оба вражеских драккара поравнялись с ними с обоих бортов и начали сближаться. Рагнар отдал приказ табанить, гребцы, привстав, уперлись в весла, и кнарр резко потерял ход. Корабли Олафа, начав быстро сходиться, едва успели отвернуть друг от друга.

На драккарах снова возникло замешательство, пока гребцы веслами отталкивали корабли друг от друга. И в это время Рагнар направил свой корабль вдоль левого борта левого драккара. Снова кнарр прошел рядом с вражеским бортом, и снова несколько весел хрустнуло у людей Олафа. Кетиль кинул копье во вражеского кормщика, и тот упал, раненый или убитый. После этого Рагнар повернул на юг.

Теперь у них не осталось копий, и им пришлось собрать копья людей Олафа, застрявшие в их щитах и в досках палубы.

Рагнар крикнул:

– Появился ветер, он скоро разгонит туман. Поднимайте парус! Посмотрим, кто быстрее теперь.

И они шли уже и на веслах, и под парусом, однако ветер дул с запада, время от времени смещаясь к югу, и кнарр с его широкими бортами в скорости прибавил не слишком много. Так что драккары, более узкие и с двумя десятками гребцов каждый, нагоняли.

Туман почти рассеялся, когда Калле крикнул:

– Еще один парус за кормой!

Оттуда к ним мог идти только еще один враг. Стало заметно, что и на драккарах тоже заметили парус. Оттуда раздались радостные крики. Теперь они снова подходили к кораблю Гудбранда с двух сторон, но один из них держался чуть позади, а второй чуть впереди, чтобы Рагнар не вздумал снова обвести их вокруг пальца. И в этот раз они не спешили, а медленно сближались, не давая вырваться из их тисков.

– Спустить парус, – приказал Гудбранд.– Пора проверить, правду ли говорят, что люди Олафа так искусны в битвах. Или они так же хорошо сражаются на земле, как управляются с кораблями.

– На веслах можно никого не оставлять, – снова раздался голос Гудбранда. – Теперь у нас каждый воин на счету.

– Если мы отобьем их первый натиск, – сказал Кетиль Хельги, – то, возможно, они больше не полезут. А, может, и полезут. Но в любом случае стоит попробовать.

– Смотри, не наложи в штаны, крошка Хельги. Сейчас мы увидим, чего ты стоишь, – прошептал ему сзади Аслак.

Так Хельги снова взял свой пробитый щит и вытащил из ножен меч. Они стояли вдоль бортов, готовясь отбиваться, с какой бы стороны на них ни напали. Но люди Олафа теперь не спешили и были настороже. В этот раз они не стали кидать крючья, потому как увидели, что на кнарре убрали весла и ему от них не уйти. Вместо этого их гребцы подняли свои весла и положили их концами на борт кнарра. Тут же, прыгая по веслам, как по мосткам, несколько воинов с криками кинулись на людей Гудбранда.

Их встретили удары мечей и топоров. Борта у все трех кораблей были примерно одинаковой высоты, у кнарра даже немного повыше, потому как строили его для открытого моря. Потому людям Олафа было не слишком легко оказаться на борту кнарра, особенно когда их встречал строй щитов.

Хельги после обидных слов Аслака набрался смелости и сквозь зубы поклялся умереть под топорами, но не отступить назад. Как во сне, он принял удар какого-то бородатого воина на щит, и, согнувшись, ударил его мечом по ногам. Тот поскользнулся и упал за борт.

Тогда с драккаров все-таки кинули крючья, и в этот раз никто не пытался их обрубить, ведь схватка на кнарре становилась все жарче. Все три корабля подтянули бортами друг к другу, и люди Олафа начали с разбега, ударяя щитами в щиты, перепрыгивать на чужой борт. Какой-то воин в шлеме, закрывающем пол-лица, прыгнул прямо на Хельги, и они вдвоем повалились на палубу. Хельги выронил меч и зажмурил глаза, но сейчас же снова открыл их и увидел, как Кетиль, почти не глядя, перехватил меч лезвием вниз и ударил воина, что навалился на Хельги, в бедро. Тот застонал, Хельги столкнул его с себя и, подобрав свой меч, вернулся в строй. Кетиль кивнул ему и сказал:

– Не теряй свой меч, я не всегда буду стоять рядом. И держи нож под рукой. Тогда тебе не придется ждать, что кто-то снимет с тебя твоего врага.

Хельги кивнул и поправил шлем.

Новых врагов на палубе кнарра становилось все больше, и строй вдоль бортов скоро рассыпался. Теперь схватка продолжалась на носу и на корме. Хельги получил скользящий удар меча по шлему и был ранен в руку, но изо всех сил защищал правый бок Кетиля, который сражался за них обоих. Хельги же только принимал удары на щит и пытался достать кого-нибудь из врагов отцовским мечом.

Люди Олафа потеряли немало воинов, и постепенно их натиск стих. Однако и со стороны Гудбранда была дюжина убитых, а почти все остальные были ранены. Сражаться могли только восемь человек во главе с самим Гудбрандом на носу и шесть человек на корме. Топор Рагнара уложил не меньше пяти врагов, но теперь и он был ранен в ногу и руку.

Воины стояли в нескольких шагах друг от друга и пытались отдышаться. Ни у Губранда, ни у Рагнара сил, чтобы напасть и очистить свой корабль от врагов, уже не было. А люди Олафа, было видно, ждали свой третий корабль, чтобы начать последний приступ. Человек в серебряном шлеме стоял на палубе своего корабля и отдавал приказания.

– Назови себя, о смелый воин, прячущийся за чужими спинами, – крикнул ему Гудбранд.

Тот обернулся к нему:

– Не думаю, что рад ты будешь услышать мое имя, но знай, что тебя победил Черный Ульф. И будь уверен, что окажись ты знатным человеком, а не простым морским разбойником, я бы бился с тобой сам.

– По-твоему, имя Гудбранда Белого недостаточно знатно!? – крикнул ему Кетиль.

– Наш конунг сам решит, что с тобой сделать, и, если он прикажет, я убью тебя. Но кем бы ты ни был, думаю, недолго тебе бороздить моря, – ответил Черный Ульф.

Хельги посмотрел на приближающийся третий драккар, и сначала даже не смог сосчитать все весла вдоль его бортов.

– Это корабль Олафа? – спросил он у Кетиля.

– Да, Олаф выбирает для себя самые длинные корабли, – ответил тот. – У этого – тридцать пар весел, и вряд ли кто-то из купцов смог бы уйти от него, встреться они в море. Видать, скоро мы увидим самого Олафа Трюггвасона, если эти трусы не решатся напасть на нас раньше.

Но было видно, что пыл нападавших иссяк. Они явно ждали подкрепления, чтобы не терять слишком много людей.

– Что ж, – сказал Гудбранд, – если мы и умрем, то с честью. Олаф не будет прятаться за спинами своих людей.

– Да, непохоже, чтобы мой первый поход оказался удачным, – грустно сказал Хельги.

– Мой тебе совет, – ответил Кетиль, – когда начнется новая схватка, ныряй за борт. До берега не так далеко. Если не замерзнешь и тебя не заметят, то сможешь выбраться.

– Да, – сказал Гудбранд. – Несправедливо будет тебе отправляться в Валхаллу вместе с нами. Ты не успел даже дать клятву ярлу Эйрику. Ты можешь уйти, в том не будет урона твоей чести.

Хельги собирался что-то ответить, но тут посмотрел на Аслака. У того кровь текла из-под шлема, и был он ранен в левое плечо.

– Да, крошка Хельги, ты можешь сбежать, – сказал он.

– Не много будет славы в том, чтобы на меня охотились, как на лосося. Лучше проверим, была ли у меня удача, – помолчав, сказал Хельги.

– Не стоит слушать Аслака, – ответил Кетиль, – не сказал бы я, что он желает тебе добра.

– Аслак не тот человек, к чьим словам стал бы я прислушиваться, даже если бы у него открылся дар провидения, – ответил Хельги. – Просто я боюсь, что слишком разгорячился, размахивая мечом, и после холодной воды могу заболеть. Было бы обидно умереть в жалкой рыбацкой хибаре на соломе, так и не увидев Олафа Трюггвасона.

В то время корабль Олафа подошел к ним. С него к ним на палубу перебрались несколько человек. Один из них был такого высокого роста, что многие другие не доставали ему даже до плеча. В груди он был широк, точно медведь, и даже Гудбранд по сравнению с ним казался тощим. И все поняли, что это и есть конунг Олаф.

Олаф прошел между воинами. К нему подошел Черный Ульф и начал что-то объяснять. Но Олаф не слушал его:

– Я конунг Олаф Трюггвасон. А вы кто такие? – крикнул он. – И почему вы напали на моих людей?

– Меня зовут Гудбранд Белый, и это твои люди напали на нас первыми, – прозвучал ответ.

– Я слышал о тебе, Гудбранд Белый. Ты верно служил ярлу Хакону и его сыну Эйрику. А кому ты служишь теперь? – снова спросил Олаф.

– Я и мои люди давали клятву Эйрику, теперь он наш ярл. И как я слышал, он еще жив.

– Да, он жив, но не скоро вернется он в родные места. Хакон Злой слишком многим стал не по нраву у нас. И Эйрик вместе с ним. И кому же ты будешь служить теперь?

– Я и мои люди давали клятву ярлу Эйрику. Как я слышал, он еще жив, – снова ответил Гудбранд.

Было видно, что слова Гудбранда не понравились Олафу. И он сказал так:

– Не прошло еще и пяти дней, как я стал конунгом, вернув то, что было мне положено по праву рождения. И не готов я щадить людей, что служат моим врагам. Но мой бог, Белый Христос, велит мне проявлять милосердие. И жалко было бы мне убить таких славных воинов, что в будущем могли бы послужить и мне. Потому предлагаю я вам выбор: либо вы все не доживете до конца этого часа, либо примете святое крещение, и я дарую вам жизнь. Но служить вы будете мне.

Предложение это не понравилось Черному Ульфу:

– Конунг, эти люди убили две дюжины твоих людей и ранили моего брата, предательски кинув копье, когда мы ничего не подозревали.

– Это правда? – спросил Олаф.

– Если это его брат стоял на носу этого корабля перед началом боя, – Гудбранд показал на левый из драккаров, – то был он ранен своим собственным копьем, – ответил Гудбранд. – Ему следовало бы быть посноровистее в обращении с оружием, а то немудрено и пораниться. По поводу остальных могу сказать, что слышал я, что в битвах люди, случаются, погибают.

Многие рассмеялись, и было заметно, что слова Гудбранда понравились и Олафу:

– Вижу я, у тебя не только острый меч, но и острый язык. Но не слышал я, что ты сказал в ответ на мое предложение, – произнес конунг.

– Вижу я, что хороший выйдет из тебя конунг, – ответил Гудбранд, – ведь великодушие твое не знает пределов. Но я и мои люди давали клятву ярлу Эйрику. Как я слышал, он еще жив.

– Что ж, вижу, ты человек чести, – ответил Олаф. – Я сам убью тебя.

– Это будет великой честью, конунг, но позволь мне сначала размяться. – Гудбранд говорил спокойно, хотя видно было, что непросто ему было отвергнуть предложение Олафа. – Один из твоих людей обвинил меня в предательском ударе. Хотел бы я показать ему, как пристойно вести себя воину. И проверить, кто из нас больше похож на труса.

Черный Ульф выкрикнул какое-то ответное оскорбление, но Олаф сказал, что он может и подождать, и если Ульф лишит его сегодня хорошей схватки, то он не расстроится – не пристало конунгу каждый день обнажать меч. Тогда Гудбранд встал впереди своих людей, а навстречу ему вышел Ульф. Оба были без щитов, но в кольчугах и шлемах

Для поединка воины расчистили место на носу, чтобы не мешали скамьи. И хотя люди Олафа не добрались до площадки на носу кнарра, вся палуба и здесь была залита кровью, что хлестала из ран убитых и раненых. Свободного места на носу было пять шагов. Ульф был совсем свежим, а у Гудбранда было уже несколько легких ран. К тому же Ульф был лет на десять моложе. Но видно было, что он не так уверен в победе, как можно было бы судить по его словам.

Гудбранд же не колебался. Одним прыжком он преодолел разделяющее их расстояние и начал наносить удары. Обоим было нелегко, потому как приходилось сохранять равновесие на скользкой от крови палубе. Все же Гудбранду удалось ударить Ульфа в лицо левой рукой. Тот отлетел на несколько шагов назад, на руки своих людей. Они подхватили его, и он удержался на ногах. Гудбранд в это время, нарочито повернувшись спиной, также отошел назад.

– Не знаю, чем ты славен, Черный Ульф, но в битве тебя не назвать ловким, – сказал он.

Ульф ничего не ответил. Он сделал два шага вперед и встал, широко расставив ноги, стараясь не поскользнуться. Меч он занес над правым плечом.

– Пора заканчивать разминку, Черный Ульф, твой конунг ждет, – сказал Гудбранд.

И с этими словами с короткого разбега кинулся на скользкую от крови палубу ногами вперед и проскользнул на спине между ногами Ульфа, так что тот не успел ударить. Меч Гудбранда вонзился Ульфу в пах, и тот согнулся. Тогда Гудбранд вскочил на ноги и одним ударом отрубил Ульфу голову. Потом он поднял упавший с головы Ульфа серебряный шлем и кинул его Кетилю:

– Я же говорил, что он будет служить нам вместо солнечного камня. – Гудбранд оперся на вонзенный в палубу меч.

В это время ближние люди стали упрашивать конунга пощадить Гудбранда и тех, кто с ним, говоря, что не много чести ему сражаться против раненого, который, тем не менее, способен на такой подвиг. Но конунг не сдавался. Тогда Гудбранд встал на одно колено и сказал, что не станет сражаться с самим Олафом Трюггвасоном и сразу признаёт себя побежденным. Тогда конунг сказал:

– Вижу, ты перехитрил меня, Гудбранд Белый. Теперь я не могу сражаться с тобой, а казнить тебя мне не позволяет честь. Но не думай, что конунгом может стать человек, который не найдет выхода их такого положения. Потому вот мое последнее слово тебе: ты и твои люди становятся христианами и после этого на пять лет отправляются в изгнание. И вы дадите мне клятву, что в эти пять лет ни один из вас не ступит на землю Норвегии. И раньше, чем минет пять лет, вы сможете вернуться только при двух условиях: или Эйрик умрет, или вы перестанете служить ему.

– А что будет через пять лет? – спросил Гудбранд.

– Если Эйрик не будет мне опасен в эти пять лет, то не будет опасен и после, – ответил Олаф. – Думаю, вы сами поймете, кому лучше служить.

– А что будет с нашими землями и семьями? – снова спросил Гудбранд.

– Ваши семьи останутся при своем добре. Никто их не тронет, пока вы храните клятву, – снова ответил Олаф.

Хельги не спускал глаз с Гудбранда.

– Что ж, конунг, ты благородный человек, и твое предложение справедливо. Мы принимаем его, – сказал Гудбранд.

Было слышно, как Хельги и еще несколько людей Гудбранда облегченно выдохнули. Всего их осталось в живых двадцать два человека

И корабли пристали к берегу. И люди конунга вытесали из стволов нескольких сосен часовню в устье маленькой речушки. Священник, который был с конунгом, потребовал, чтобы Гудбранд и его люди зашли в воду и погрузились бы с головой. Сам он в это время распевал заклинания на непонятном языке и размахивал большим деревянным крестом, окованным серебром.

Гудбранд и его люди в это время утешали друг друга тем, что ярлу Хакону тоже пришлось креститься, когда его заставил Харальд Синезубый, король данов. Однако удачи ему после этого хватило еще лет на десять.

Потом священник осмотрел их раны и наложил повязки. Затем им отдали их корабль и напомнили, что пять лет им нельзя возвращаться в земли конунга Олафа Трюггвасона.

Грести из них могла лишь половина. И они медленно двинулись на юг под парусом. Когда корабли Олафа остались за горизонтом, Кетиль сказал:

– Велика удача у тебя, Хельги. Не знаю, суждено ли было нам спастись, если бы ты не был с нами.

На что Хельги ответил:

– Если чья удача и спасла нас, так это удача Гудбранда. Что касается меня, то я не назвал бы то, что случилось со мной, удачным. Еще месяц назад я мирно пас овец недалеко от отчей усадьбы. После того нашел я девушку, на которой хочу жениться, убил своего первого врага, у меня появились кровники. Затем поступил я на службу к ярлу, которого изгнали, меня несколько раз чуть не убили, потом меня крестили и теперь я на пять лет в изгнании, потеряв всякую возможность жениться на девушке, что я выбрал. Ты бы на моем месте назвал это удачей?

На это Кетиль ответил:

– Зато теперь ты стал воином. И ярл Эйрик вознаградит тебя. А если ты сложишь песню о наших скитаниях, то он наградит тебя еще больше.

Тогда Хельги ответил висой:

Несчастья, как лебеди крови,

Преследуют Торбранда сына

Долгие годы скитаться,

Забыть о родне и любимой [21]

На это Кетиль сказал, что вместе с даром слагать висы у Хельги должно улучшиться настроение. Хотя ему бы хотелось, чтобы висы Хельги были бы более веселыми.

Тогда Хельги спросил:

– Скажи, Кетиль, – спросил он, – почему Олаф отпустил нас, если мы отказались идти к нему на службу? Неужто он и вправду так благороден, как об этом говорят скальды?

– Не думаю я, что дело в благородстве, – ответил Кетиль. – Просто он захватил власть, не пролив крови, и хочет, чтобы люди запомнили это. К тому же Гудбранд сослужил ему службу, убив Черного Ульфа.

– Если я и понимаю, почему он хочет сохранить мир, то мне не понять, какая выгода была ему от смерти Ульфа.

– Черный Ульф был слабым хёвдингом. Он потерял вдвое больше людей, чем мы. И если бы не появился Олаф, неизвестно, как бы закончилось дело. Сам же он не участвовал в схватке. Однако просто отправить его восвояси Олаф не мог – Ульф привел к нему много людей с юга. Гудбранд вовремя понял, чем недоволен Олаф, и вызвал Ульфа на поединок. Однако важно было убить его так, чтобы люди потом рассказывали об этом. И чтобы Олаф не мог просто приказать добить нас.

– Скажи, Кетиль, – снова спросил Хельги, – ты что, как Один, принес себя в жертву богам, чтобы набраться всей этой премудрости?

– Многие народы впитывают такую премудрость с молоком матери. В их крови лисица уживается со змеёй. Когда мой отец женился в третий раз, он отдал меня на воспитание своему брату Хёгни Путешественнику, когда тот отправился в Миклагард[22] к ромеям, чтобы служить в страже их конунга. И там я провел семь лет. Сначала слугой у воинов, потом воином. А потом я стал десятником. Но служить их конунгу, которого они называют базилевс, совсем непросто. Хотя я и стал богаче многих из тех, кто владеет большой усадьбой в наших краях. Ромеи в окружении базилевса постоянно враждуют между собой и спорят за награды и место около правителя. И воину с Севера там никогда не стать большим вождем. Потому я вернулся. У моего сводного брата Гудмунда уже есть свой корабль, и он сейчас в походе в земле франков. И я тоже хочу иметь свой. Но сначала мне надо прославиться дома, чтобы люди пошли ко мне в команду. А пока я – простой воин у своего отца.

Хельги задумался.

– Слышал я, что не в обычае у конунга Миклагарда держать среди стражей воинов иной с ним веры, – начал он…

– Да, мне уже доводилось креститься. Но я решил, что креститься второй раз не повредит. Тем более, когда об этом с мечом в руках просит сам Олаф Трюггвасон. От лишнего же крещения Белый Христос может только обрадоваться.

И весь путь до датских проливов Хельги расспрашивал Кетиля про Миклагард. И Кетиль рассказывал, как могуч базилевс, и как много у него золота, и какие высокие там дома и святилища Белого Христа. Еще он рассказывал про воинов разных народов, служивших у базилевса: армян, франков, печенегов, булгар, и про то, как они ведут себя в бою, и в чем их сила, а в чем – слабость.

Датские проливы они собирались пройти вечером и ночью, когда корабли данов, сторожившие проход, возвращались к берегу. Из двадцати двух человек, которых отпустил Олаф, двое умерли, а биться могли только четырнадцать. Потому встреча с кораблем конунга Свейна могла обернуться для них либо смертью, либо рабством. Но Рагнар сказал, что в этих местах он плавал больше раз, чем в его жизни было дней без ссор с женой, когда он бывал дома. И поэтому проведет их через проливы с завязанными глазами.

Гудбранд на это ответил, что вообще не знает о таких днях, потому есть у него сомнения в клятве Рагнара, но добавил, что другого выхода у них нет.

Потому приблизившись к Зунду, повернули они к берегу и весь день прятались в маленьком заливе. А когда начало смеркаться, то обмотали весла ветошью, чтобы не плескали, и отчалили.

Хельги вместе с остальными всматривался в море, пытаясь предугадать, откуда придет опасность. Но никаких кораблей видно не было. Потому лица у всех начали светлеть, а Арни даже тихо затянул песню гребцов.

Внезапно, когда проходили они мимо острова в двух милях от места их стоянки, из-за него показались два боевых корабля с двумя десятками пар весел у каждого. Корабли эти шли быстро, и по всему было видать, что Гудбранду и его людям даже не стоит пытаться уйти от них, чтобы перед битвой не утомлять людей греблей. Потому он приказал повернуть корабль носом к преследователям, а дюжине людей – надеть шлемы, взять щиты и копья и стать на носу, чтобы казалось, будто у них на корабле полно воинов. Сам он надел серебряный шлем, что взял в бою у Черного Ульфа, и стал впереди.

Хельги и еще три человека остались сидеть на веслах, чтобы корабль мог немного поворачиваться. И Хельги сказал Арни, который снова сидел рядом с ним:

– Не лучшая судьба – попасть в плен к данам, чтобы они продали тебя на юг черным людям – маврам.

– Если не хочешь в плен, то крепче держи меч, – ответил тот. – Тогда можешь надеяться попасть в чертоги Одина. А если не сможешь уже держать меч, то бросайся за борт. Так ты не попадешь к Одину, но избежишь рабства.

Хельги сглотнул.

– А ты сам какой путь выбрал бы? – немного запинаясь, спросил он Арни.

– Ну, я выбрал бы путь, по которому корабли эти оказались бы кораблями ярла Эйрика, мы бы пристали к берегу, он обнял бы нас и велел открыть бочонок пива.

– Что же, хороший путь, я бы тоже прошел по нему, – ответил Хельги, слегка улыбнувшись.

Два преследующих корабля быстро сблизились с ними. На носу того, что был чуть больше, стоял человек в синем плаще и в черном шлеме. Подойдя на полет стрелы, он крикнул:

– Я вижу сверкающий серебряный шлем, но не вижу здесь моего друга Черного Ульфа. Уж не случилось ли с ним чего?

Гудбранд ответил:

– Ты и вправду видишь шлем, который носил Ульф, но теперь по наследству он перешел мне.

Человек в синем плаще крикнул:

– Так ты родственник Черного Ульфа? Что-то я не слышал, чтобы у него в роду были люди, похожие на тебя. Меня зовут Аксель сын Гуннара. Назовись и ты!

– Меня зовут Гудбранд Белый из Опланда, я не родственник Черного Ульфа, и взял этот шлем в бою.

– Так мой друг Черный Ульф уже сидит по правую руку от Одина и пьет пиво, что подносят девы-валькирии? – спросил Аксель. – Хотел бы я знать, как он умер?

В это время датские корабли уже подошли к кнарру Гудбранда и стали борт о борт.

– Ему отрубили голову, – ответил Гудбранд. – Он слишком близко наклонился к земле.

– Уж не ты ли это сделал? – спросил Аксель.

– Именно я, хотя не хотел я той битвы, – ответил Гудбранд.

Аксель смотрел на него и молчал. Так же молча стояли воины на кораблях данов, держа в руках щиты и копья. Кто-то медленно размахивал крюком на толстой веревке. Молча стояли и люди Гудбранда, а сам он опирался на большой боевой топор.

Наконец, Аксель рассмеялся, а потом сказал:

– Что же. Я рад видеть человека, который достал эту змею, Ульфа. Он украл у меня половину добычи, когда мы вместе были в Англии. Мы доверили ему подсчет дани, что пришлась на нас, а потом сравнили то, что отдал нам, с тем, что раздал на своем корабле. Но сам он к тому времени был далеко вместе с Олафом Могучим. Хотел бы я, чтобы это мой меч срубил ему его гадючью голову – воровать у товарищей, которым дал клятву верности!

Аксель сказал так:

– Гудбранд Белый, местные рыбаки донесли нам, что в этих водах скрывается корабль викингов. Не иначе чтобы ночью пограбить окрестные деревни. Потому и отправились мы сюда, чтобы отучить пришлых воинов воровать наш скот и женщин. – Тут Аксель улыбнулся. – Но, вижу я, вы – люди добрые и с чистыми намерениями. Да и людей у вас, сколько бы воинов ты ни выставил на нос, не так много, чтобы победить даже пару дюжин рыбаков. Не согласишься ли ты перейти на мой корабль и выпить свежего пива?

Потом он крикнул своим людям, чтобы убрали копья и крючья. Гудбранд ответил:

– Рад я твоему приглашению. Но хотел бы взять с собой трех моих людей – у них жажда до пива самая нестерпимая.

Аксель ответил:

– Бери хоть всех. Нет в моих словах ловушки, а пива у нас много.

Но Гудбранд взял с собой только Кетиля, Асгрима и Харальда Зайца. Остальные спали на веслах, ожидая, не раздастся ли тревога и не придется ли грести полночи, спасаясь от преследователей в темноте. Мало кто мог сказать наверняка, чем кончится пир на борту у Акселя. Однако все обошлось: данам было не до них, потому как конунг Свейн Вилобородый Датский только-только собирался с силами после неудачной войны с Эйриком Победоносным[23]. Свейн после поражений, что претерпел он от свеев, уже было сбежал к йомсвикингам, бросив свой двор в Роскилле, а потом, как безземельный конунг, отправился с Олафом Трюггвасоном грабить в земли англов. Но тут и от самого Эйрика конунга свеев отвернулась удача.

Аксель, громко смеясь, рассказывал, как сначала всем казалось, что нет человека удачливей конунга Эйрика. Однако, выиграв битву, за которую его и прозвали Победоносным, у Стюрбьёрна и прогнав Харальда Синезубого с сыном Свейном из Дании, он настолько уверился в своих силах, что решил взять вторую жену. Чего не стоило бы делать, имея первой женой женщину, похожую на Сигрид Гордую, дочь Тосте Лесоруба из Гётланда. И вот не прошло много времени, как Сигрид покинула его, уведя с собой треть кораблей – все корабли из Гётланда, что достались ей от отца. А потом вышло так, что и здоровье Эйрика оказалось слабей, чем его голод до любовных утех. Так что всего через месяц после того он умер, оставив королевство свеев сыну своему от Сигрид –Олафу. Тут в Данию и вернулся Свейн, которому до этого, правда, пришлось жениться на дочери конунга вендов, чтобы пополнить свою казну.

В ответ Гудбранд рассказал данам о печальной судьбе Хакона ярла. А Кетиль, изрядно опустошив запасы пива, шутил, что в северных землях нет больше опасности для правителя, чем красивая женщина. Ибо в один год любовные утехи лишили свеев и норвежцев их правителей. А конунгу данов выпала судьба жениться в Йомсборге.

Затем даны рассказали, что слышали, как Сигрид теперь отправилась к своему сыну Олафу, что теперь правит свеями. И вместе они сидят в Сигтуне, городке, который построил Эйрик на берегу озера Меларен, недалеко от Упсалы. Хотя, конечно, не всякий поверит, что Сигрид Гордая даст самостоятельно править своему сыну, которому едва исполнилось шестнадцать лет. По слухам, недавно в Сигтуну явился и ярл Эйрик, перейдя через горы из Хладира с горсткой людей.

Так что Гудбранд, выслушав все эти вести, вернулся на корабль и велел, обойдя Сконе, идти на север. И все радовались, что можно, наконец, надеяться скоро оказаться среди своих.

Даны не чинили им препятствий, и наутро они прошли Зунд. Затем повернули на северо-восток вдоль берега, и здесь им повезло, и ветер был попутным.

Так они шли под парусом еще неделю, покуда не дошли до Стокзунда – широкой протоки между морем и озером Меларен. Потом они опять сели на весла и повернули на север, плутая между островами. Не прошло много времени, как встретили они два корабля свеев, которые приказали им остановиться и назвать себя. От свеев люди Гудбранда узнали, что ярл Эйрик и в самом деле находится в Сигтуне. Потом Рагнар вызнал у свеев, какие проливы между островами следует выбирать, чтобы выйти к стоянке конунга Олафа.

Кнарр после этого долго шел среди островов, но в конце концов, выйдя из еще одного пролива, увидели они дюжину кораблей, причаленных к берегу, много домов и высокие палаты, обнесенные тыном. Они пристали к берегу и, оставив Асгрима Сакса, что еще не оправился от раны в ногу, охранять корабль, отправились в палаты конунга свеев проверить, насколько велико его гостеприимство.

У ворот усадьбы стояли несколько воинов, которые, завидев их, вытащили мечи. Но Гудбранд назвал себя и велел сказать о себе Эйрику сыну Хакона, ибо они его люди. И по тому, как быстро к ним вышел ярл, ясно стало, что гости они здесь желанные. Эйрик обнял Гудбранда и Кетиля и был радушен с остальными. Потом он велел, чтобы их отвели в баню и осмотрели раны. А сам увел с собой Гудбранда и долго его расспрашивал наедине. Затем их всех позвали пировать в палаты молодого конунга свеев Олафа.

Узнав, что скоро он будет пировать за столами с ярлом и конунгом, Хельги сказал, что, хотя после всего, что случилось за последние недели, он уже начал привыкать к тому, что у норн нить его судьбы на веретене не намотана прямо, а мечется из стороны в сторону, однако его беспокоит, как он будет выглядеть среди всех этих могучих правителей. Кетиль сказал, что такую возможность нельзя упустить и Хельги должен сочинить драпу. На это Хельги отвечал, что драпа давно у него в голове, и единственное, чего он боится, это того, что в присутствии столь знатных людей его подведет собственный язык.

На это Кетиль ответил, что на пиру и вправду будут люди знатные, но что для него теперь это должно войти в привычку, так как не прошло и трех недель, как он видел конунга Олафа Трюггвасона. И если так пойдет, то вскоре он познакомится и с конунгом Свейном Вилобородым. На это Хельги ответил, что гораздо больше его смущают скальды ярла Эйрика и что Торд Колбейнсон может сочинить драпу много лучше его, так что опасается он вызвать насмешки. На это Кетиль сказал ему так:

– Это Хельги сын Торбранда был на борту корабля Гудбранда Белого, когда тот сражался против людей Олафа сына Трюггви. Это Хельги сын Торбранда принял на щит копье Гамли, брата Ульфа Черного. И никто, даже Торд Колбейнсон, не посмеет насмехаться над ним, когда он будет рассказывать о том, как это было.

И он был прав. На пиру всем, естественно, хотелось услышать о событиях, выпавших на долю Гудбранда и его людей. Но Гудбранд подмигнул Хельги и сказал, что им повезло и среди них есть скальд, который и расскажет о том, что с ними случилось.

Хельги встал и начал произносить свои висы. И все, даже ярл и конунг, сидели и молча слушали, только время от времени разражаясь одобрительными криками. И тут настало время рассказать о том, как Олаф три раза предлагал Гудбранду вступить в свою дружину. И Хельги передал ответ Гудбранда так:

Пусть нашим глазам не видать родной берег,

Мы Эйрика люди, покуда жив Эйрик!

И когда эти слова прозвучали во второй раз, послышались одобрительные крики. А когда Хельги произнес их в третий раз, то тут уже все люди ярла повторили их и начали стучать кружками по столу.

Когда Хельги закончил, сам ярл выпил за его здоровье и за здоровье Гудбранда. И даже Торд Колбейнсон сказал, что слышал сочинения и похуже этого.

А на следующий день Хельги сын Торбранда принес клятву ярлу Эйрику сыну Хакона и обещал служить ему, пока не минет пять лет.

Так исполнилась мечта Хельги, и стал он скальдом и воином в дружине ярла. Однако иной раз, когда вспоминал он об Ингрид, улыбка сходила с его лица, и грустно становилось ему среди товарищей. И тогда он шепотом повторял слова, которые сам сочинил:

Норны играют судьбою Хельги Торбранда сына.

Но тот, кто верит в удачу, сумеет вернуться к любимой.

Сага о том, как Хельги сын Торбранда стал викингом

В землях конунга Олафа они перезимовали. Конунг дал ярлу Эйрику несколько заброшенных хуторов, людей из которых он переселил в Сигтуну, чтобы ярл мог сам заботиться о своих людях.

Гудбранд со своей командой поселился на небольшом хуторе в часе пешего пути от усадьбы ярла, и там они провели зиму.

В первый же день Гудбранд сказал Хельги:

– Что же, волей случая ты стал одним из нас. Но чтобы тебя не убили в первой же схватке, а мои люди не тратили сил, прикрывая тебя щитами, ты должен научиться биться, как умеем все мы. Каждый день ты будешь упражняться вместе со всеми, и я велю им бить тебя в полную силу. Так ты станешь воином и сможешь не только защищать себя, но и сам наносить удары. Но если тебе эта наука покажется чрезмерно тяжелой, если удары тупых мечей покажутся тебе больнее, чем готов ты выдержать, скажи мне. Я отправлю тебя к ярлу Эйрику – возможно, ему будут нужны прислужники в его палатах.

На это Хельги ответил:

– Я дал клятву ярлу Эйрику биться за него. Научите меня, как это делать, и я смогу принести вам больше пользы, чем вы думаете.

С тех пор Хельги не знал покоя. Гудбранд будил его до рассвета, заставлял умываться снегом и на лыжах бежать в Сигтуну, чтобы узнать, какие есть вести для него у ярла.

Когда Хельги возвращался, то помогал работникам очищать двор от снега, а затем носил воду из проруби на реке. После этого все упражнялись с оружием, и Асгрим Сакс показывал ему, как обращаться с луком и копьем. А затем Кетиль учил его биться на мечах и обороняться щитом. Так проходил день. А вечером все собирались у очага, пили подогретое пиво и рассказывали о битвах и героях.

И часто Хельги просил Кетиля рассказать о далеком Миклагарде, о воинах разных племен, служивших у базилевса, о битвах и хитростях, которые применяли искушенные в постоянных войнах вожди ромеев против болгар, арабов, франков, мадьяр и других бесчисленных далеких народов.

Как-то во время поединка на мечах Кетиль спросил Хельги:

– Если тебе предстоит смертельный поединок, а твой соперник намного сильнее, какое оружие ты выберешь?

Хельги ответил:

– Если противник сильнее меня, то я выберу копье. Так я достану его, не приближаясь, чтобы он не мог использовать всю свою силу.

Кетиль сказал:

– Возьми копье и постарайся меня ранить.

Хельги взял копье и нанес три удара, однако Кетиль отклонился от двух первых, а когда Хельги бил в третий раз, просто подпрыгнул над копьем и плашмя ударил Хельги мечом по голове.

– Копье – хорошее оружие, – сказал он. – Но только тогда, когда твой соперник медлит приблизиться. Еще одно хорошее оружие – топор: он дробит доспехи и кости и мало кто может ему противостоять. Но он хорош только в большой битве, когда твой соперник стоит в строю и не может отойти назад или в сторону. Еще очень хорош лук, коли умеешь с ним обращаться. Нет сильнее воина, чем конный лучник у ромеев. Сотня таких могла бы захватить любое королевство на Севере. Но и лук, и доспехи, и конь стоят столько, что даже конунг Олаф вряд ли позволит себе больше десятка. Да и то если перестанет платить всей остальной дружине.

– Так что твое оружие – меч, – продолжил он, крутя меч в руке так быстро, что клинок превратился в паутину, сквозь которую нельзя было ступить. – Но меч – это не только острие, которым колешь, и лезвие, которым рубишь. Меч – это продолжение твоей руки. Встречай удар соперника плашмя, выбирай угол, под которым ваши мечи встретятся, – выбирай, куда твой соперник двинется дальше. Рукоять – не только защита руки – это оружие, которым можно вырвать меч, ударить в лицо, в живот.

Кетиль в шутку нанес эти удары Хельги, тот отступил.

– Щит – надежная защита, – Кетиль снова продолжил. – Но он требует упора. Когда переносишь ты тяжесть на ногу, чтобы встретить удар, то нога твоя становится неподвижной. По ней легко ударить, и ты не успеешь ее убрать. Ты видел много одноногих воинов? – Кетиль легко ударил Хельги мечом плашмя по ноге. – Все они слишком надеялись на свой щит.

– Поэтому твое главное оружие – это меч, – сказал он наконец. – Ты не силен – будь подвижен. Сделай меч продолжением своей руки – и ты будешь чувствовать, насколько силен твой соперник, будешь управлять его движениями, будешь решать, когда ему умереть. Забудь о щите, пока ты не в большом войске. Учись биться только мечом, и твой следующий поединок закончится лучше, чем первый.

Хельги рассмеялся и сказал:

– В один из дней я хочу сразиться с Турандом из Хиллестада. Если твоя наука поможет мне его победить, я буду учиться у тебя днем и ночью. Ты устанешь делать из меня воина.

На это Кетиль ничего не ответил, а просто указал на деревянный меч.

Только на несколько дней в праздник Йоля все они отправились пировать к ярлу Эйрику. А затем снова вернулись к себе на хутор. И так как женщин на их хуторе не было, то все с нетерпением ждали времени, когда снова надо будет смолить корабли и проверять на прочность канаты.

Наконец, потекли ручьи, и пришло время собираться в поход. Гудбранд на несколько дней уехал держать совет с ярлом, а когда вернулся, сказал, что этим летом у них не будет недостатка в рабах и светловолосых рабынях, потому как идут они в поход в земли вендов. Все воины вздохнули, ведь многие думали, что отправятся против Олафа Трюггвасона. Однако Эйрик сказал, что время для этого не пришло.

Другой вестью было, что Олаф конунг свеев идет с ними с небольшой дружиной. Как сказал об этом Кетиль, молодому конунгу пора набираться ратной премудрости, а где же, как не в земле вендов, это можно сделать.

Третьей новостью было, что ярл Эйрик дал Гудбранду новый корабль. Вместо большого кнарра, на котором они пришли из Согна, у них теперь был драккар с двадцатью парами весел. Гудбранд и Рагнар, не мешкая, отправились набирать людей к ним в команду.

Гудбранд был не последним человеком среди норвежцев, потому охотников пойти к нему было много из тех, кто перешел горы с ярлом. Так они набрали еще три с половиной дюжины людей. Однако и теперь Хельги сын Торбранда оставался из всех самым молодым.

Сам ярл тоже купил себе корабль на двадцать четыре пары весел и еще два на двадцать пар. Сборы были быстрыми, и как только корабли были снаряжены, они отплыли на юг. Всего у них было двенадцать кораблей: четыре – у ярла Эйрика и восемь – у конунга Олафа.

В этот раз весь путь пришлось проделать на веслах, потому как ветер был противным. И за все время у них была только одна долгая стоянка на побережье в Гётланде, куда Олаф проводил свою мать. И на пиру все не сводили глаз с этой женщины, печально известной своим высокомерием, но слывшей одной из самых мудрых жен на Севере. И хоть немало лет уже было ей, лицо ее было гладким, зеленые глаза – яркими, а длинные рыжие волосы – густыми.

Сигрид устроила пир в честь своего сына, который шел в свой первый поход. На пиру скальды сказывали саги о могучих воинах из их рода, чтобы, как сказала Сигрид, Олаф запомнил, как предки его добывали себе славу.

После нескольких долгих сказаний о прошлом Инглингов[24] Олаф сказал матери:

– То, о чем поют твои скальды, – дела давно минувшие. Неужели ты думаешь, что я, как мой отец, покажусь на поле битвы на повозке, запряженной быками? Все это – древние обычаи, что теперь никто не блюдет. У нас есть люди, которые бились против Олафа Трюггвасона. И они могут порассказать, как сражаются те, кто был в Миклагарде, или в земле англов и франков, или в Гардарике.

На это Сигрид ответила:

– Много поколений нашего рода ходили в походы на восток. Многие ходили и на запад. Но твой отец, который выезжал на поле битвы на быках, как ты говоришь, сумел разбить в бою самого сурового из морских конунгов. И никто не скажет, что Стюрбьёрн был воином, который не знал обычаев других стран. Но войско, которое сражается за свои обычаи, бьется лучше, чем то, что созвали воевать лишь в надежде на скорую добычу. А когда знаешь, как призвать на свою сторону богов, то и победа становится ближе.

– Те, кто верит в Белого Христа, говорят, что их бог сильнее всех наших, – ответил Олаф. – Король франков Карл, который заставил саксов верить в Белого Христа и который отравил короля данов Гудфрида[25], тоже хотел, чтобы все люди на Севере стали христианами. И, слышал я, не было никого, могущественнее чем Карл. Может, и нам стоит выбрать Белого Христа. Одно дело молиться и приносить жертвы многим богам – ты можешь забыть про кого-то из них и вызвать его гнев. Или если жертвы твои покажутся ему скромнее, чем пристало. Другое дело, когда достаточно ублажить одного бога. И он будет помогать тебе и в море, и в битве.

– Пока приносятся жертвы в священной роще в Упсале, стоит твоя земля. И бонды приносят тебе оброк, – начала злиться Сигрид, – и у твоей дружины есть серебро. Если христиане построят в нашей земле свои храмы, то и оброк люди понесут Белому Христу, а не тебе – он будет их защищать.

Тут в спор встрял ярл Эйрик:

– Госпожа, правдивы твои слова про тех, кто верит в Белого Христа. Слыхал я, что Олаф сын Трюггви хочет сделать христианами и людей моей земли. И верю я, что Один не оставит этого без ответа. Боги могут порой медлить, но когда доходит до верности обычаям предков, они не знают пощады. В числе моих людей есть и люди, сражавшиеся с Олафом сыном Трюггви прошлой осенью. Один из них также хочет прославиться как скальд. Пусть мало кто скажет, что висы его безупречны, но рассказать о битве он может.

– Так вели позвать его, ярл Эйрик, – воскликнула Сигрид. – Пришла пора слушать о битвах наших дней. Молю богов, чтобы висы его не были совсем ужасны…

Хельги сын Торбранда, что сидел в дальнем конце пиршественной палаты, был удивлен, когда ему сказали, что его зовет ярл. Но он еще не успел выпить лишку пива и потому смог предстать перед ярлом, хозяйкой пира и почетными гостями совсем быстро.

Несмотря на робость перед Сигрид, когда ярл Эйрик попросил его рассказать драпу об их битве с кораблями Олафа Трюггвасона, он совладал с языком. Едва начал он свои висы, как увидел, что разговоры притихли и гости Сигрид следят за ходом битвы. А когда Хельги сказал слова о верности ярлу Эйрику, то все в палатах начали стучать кружками по столу, так что пиво выплескивалось на пол. А потом Сигрид сказала здравицу в честь ярла, который должен быть уверен в том, что вернет себе Норвегию, раз у него есть такие верные люди.

Потом Сигрид спросила у Хельги сына Торбранда, откуда он родом и почему раньше она никогда не слышала о таком прекрасном скальде.

Хельги, который рассматривал ее красивый наряд и все еще молодое лицо, снова и снова вспоминал рассказы о том, как она недавно чуть не сожгла своих женихов.

– Зовут меня Хельги сын Торбранда. Я родился в заливе Согн, – ответил он Сигрид, – и еще полгода назад приглядывал я за скотиной в усадьбе моего отца. Однако теперь я – человек ярла Эйрика, в чем поклялся. И не скажу я, что могу назвать себя скальдом, потому как не сложил еще драп о великих битвах. Но если тебе, госпожа, мои висы понравились, то, может, понравится и та виса, что я сложил здесь для тебя:

Невесело Сигрид на проводах сына, Олафа конунга,

Губы смеются, а сердце печалится.

Придет пора жатвы, и ясень битвы, добывший славу

Дорогой китов домой возвращается [26] .

Сигрид похвалила вису, но спросила, откуда он знает, что чувствует она, провожая Олафа в поход.

– То же чувствовала бы и моя мать, провожая меня в первый поход. Но когда я уезжал, думала она, что вернусь я через пять дней. А теперь не увидеть мне ее пять лет.

И Хельги рассказал о себе.

– Что же, Хельги сын Торбранда, твоя судьба заслуживает того, чтобы ее запомнили, – ответила Сигрид. – И висы ты складываешь, что не назовут плохими. Но не в моих обычаях верить всему, что впервые видишь и слышишь. Если поход моего сына будет удачным, то ты получишь от меня награду, достойную твоей висы.

После этих слов один из людей Сигрид увел Хельги от места, где восседали вожди, и Кетиль сказал:

– Воистину говорят, что скальды пируют в Валхалле по правую руку от Одина. Не минуло еще и полугода с той поры, как сторожил ты овец на горных пастбищах. А теперь ты говоришь со знатными людьми всех северных стран. Берегись, кто-то начинает тебе сильно завидовать.

На это Хельги ответил:

– Моей судьбе нечего завидовать. За судьбу скальда я заплатил разлукой с отцом и матерью. А про любимую девушку я до сих пор не знаю, что и думать. Верить ли ей или верить Туранду? Или искать правду где-то промеж их слов? Какую бы нить ни ткали норны, но об Ингрид мне, видать, суждено забыть. Поклялась она ждать меня два года, а мы дали клятву не ступать на нашу землю пять лет.

– Не к месту сейчас грустные мысли, – ответил Кетиль. – Не думай, что можешь предсказать, какую нить прядут норны. А из пяти лет полгода уже прошли. Но все же берегись Аслака Финна. Невзлюбил он тебя с самого начала, да потом как-то стало не до того. Но теперь мы снова идем в поход, и здесь много людей, и много вождей, и видел я, как сморщилось его лицо, когда подозвал тебя ярл Эйрик.

– Не стану я беречься Аслака. Что бы он ни думал, мы теперь – одна корабельная команда. И не в обычаях людей строить козни тому, кто гребет за соседним веслом.

Кетиль опрокинул в рот рог с пивом и сказал только:

– Возможно, ты и прав, Хельги Скальд. Но за Аслаком я пригляжу.

Сигрид доставила им запас еды и десять дюжин охочих людей, так что вскоре они поплыли дальше уже с четырнадцатью кораблями. В земле данов они не грабили, надеясь пройти тем же путем назад. А Йомсборг обошли рано утром, потому как ярл Эйрик не хотел встречаться с Сигвальди ярлом. Гудбранд об этом сказал так:

– Хотя он и ярл конунга данов, но служит он только себе. А если бы было наоборот, то мы бы повстречались с ним у Хьёрунгавага. Однако не захотел он встречи с нами тогда и увел свои корабли, так что в этот раз мы и сами не будем себя навязывать.

А Кетиль добавил, что у Сигвальди, ярла йомсвикингов, жена – сестра конунга вендов Бурицлейва[27] и что немногие назовут мудрым заранее тревожить конунга, земли которого они идут грабить.

Чтобы избежать встречи с дозорами йомсвикингов, пришлось им грести ночью, обмотав весла тряпками. Впереди ярл Эйрик пустил лодку с горящей жаровней на корме, свет которой был закрыт с трех сторон и виден только тем, кто был сзади. С лодки кидали грузило, чтобы нащупать путь для кораблей в протоке между островами Волин и Узнам, как назвал эти места Рагнар Лысый. На острове Волин, на его восточном берегу, стоял и Йомсборг, потому и обходили они остров с запада.

На рассвете вошли они в устье реки, которую Рагнар назвал Одером, и гребли против течения несколько часов. Гудбранд сказал, что река эта у вендов называется Одрою и что есть у них в этой земле несколько деревень, что могут стать легкой добычей даже для неопытного воина. Деревни эти укреплены слабо, о чем говорят люди, бывавшие здесь, потому как под защитой Йомсборга они полагают себя вне опасности. Потому надо быть осторожнее, чтобы весть об их высадке не дошла до Бурицлейва или Сигвальди слишком рано.

Затем корабли вошли в протоку между большим островом и берегом Одры. По ней они шли еще несколько часов, покуда не почувствовали запах дыма, идущего от очагов. Тогда они вытащили корабли на берег.

Проводником был у них человек, которого звали Скопте. Сам он был из свеев и долго жил в тех краях. Он рассказал, что в трех-четырех милях вверх по течению есть богатый городок, который защищают невысокие стены. И венды со всей округи имеют глупость доверить этим стенам из земли и деревянного частокола все свои богатства.

С кораблями они оставили по десять человек от команды. А остальные пешком, стараясь не шуметь и скрываясь в невысоких кустах, двинулись вдоль берега протоки. Всего их было около семи сотен: две сотни человек ярла Эйрика и остальные – люди конунга Олафа и его матери.

Послушав Скопте, все решили, что поход будет легким, а добыча богатой. Так что кое-кто заранее начал думать о том, как распорядится рабами. А кто-то уже начал предлагать сыграть в кости на будущую добычу. Однако когда разведчики их смогли увидеть укрепления городка, то радость поутихла.

Олаф за бороду вытащил Скопте на вершину холма, с которого был виден городок:

– И эти стены из деревьев в два обхвата ты называл частоколом из кольев!? – кричал он. – А этот ров в две сажени шириной ты назвал канавкой!

Скопте с удивлением смотрел на стены городка и бормотал, что когда он тут был прошлой весной, все выглядело по-другому. Теперь же знающие люди говорили, что перед ними – крепость, похожая на те, что Харальд Синезубый повелел строить по всей Дании, и даже ни в чем не уступающая самому Йомсборгу.

Ярл Эйрик положил руку на плечо Олафу и сказал:

– Даже отсюда я вижу, что не вся стена закончена. Это знак того, что венды начали строить крепость не так давно. А, значит, Скопте не лжет. И теперь у нас есть два пути: отдать нашим людям Скопте, сказать, что он нас обманул, и вернуться восвояси или придумать, как нам взять эту крепость. Какой путь выберешь ты, конунг?

На это Олаф ответил, что охотно бы поохотился на Скопте с собаками, как на оленя, но в этот день ему больше хочется вендских женщин. Поэтому готов он отпустить Скопте и выслушать мудрых людей о том, как можно было бы захватить эту твердыню вендов, не потеряв слишком многих.

На это ярл Эйрик сказал, что хорошо, когда два мужа во главе войска так единодушны в том, что им следует предпринять. Потому как крепкий союз возникает из общих мыслей о войне, а не из уговора о том, как разделить добычу. И велел он всем людям встать на ночевку, не разжигая костров. И выслал разведчиков к крепости, а другим приказал убивать всех вендов, кто обнаружит их стан.

Люди Гудбранда расположились на ночлег на опушке леса. Гудбранд велел, чтобы огня не разводили и из леса никто и носа не показывал. Со всех сторон стан окружили дозорами. Кетилю и Хельги выпало стеречь дорожку, что вела через лес к крепости. Кетиль вызвался стоять на страже первым в самые тяжелые ночные часы и разбудил Хельги, когда уже светало.

– С рассветом кто-то может появиться, – сказал он, – смотри в оба. Никто, кто заметит нас, не должен подать знак в крепость.

Хельги долго ждал, но на дорожке никто не появлялся. Наконец, когда солнце было уже на востоке, раздался скрип телеги и голоса. Хельги тронул за рукав Кетиля, и тот, чуть приоткрыв глаза, тоже прислушался:

– Я слышу два голоса. Значит, лучше напасть на них из засады. Сейчас они, должно быть, сонные и не сразу поймут, что случилось.

Из-за поворота дорожки показалась телега, запряженная волами. Везла она обтесанные стволы, похожие на те, из которых были построены новые стены городка. С телегой шли два венда.

– Видать, торопятся достроить свою крепость. Оба зевают, точно пришлось им заночевать в лесу, когда стемнело, – прошептал Кетиль. – Ты руби того, что идет позади.

Хельги посмотрел на венда, что достался ему. Судя по одежде, это был простой крестьянин, но лица под шляпой с широкими полями было не видать.

– У них не видно оружия. Может, не стоит их убивать? – спросил он Кетиля.

– Может, и не стоит, но лучше сразу рубить, а потом разбираться. Если кто-то из них сбежит и подаст о нас знак в крепость, придется нам вернуться или потерять несколько дюжин людей при приступе.

Хельги кивнул и покрепче ухватил рукоять меча. Кетиль бесшумно двинулся на несколько шагов вперед по дорожке, прячась за кустами. Он предпочел обойтись ножом, а меч перевесил за спину.

Когда телега поравнялась с ними, то оба одновременно выпрыгнули из кустов. Первый венд не успел ничего заметить до того, как нож Кетиля вонзился ему в спину. Второй обернулся на шум в кустах, и Хельги ударил его мечом в горло. Перед этим Хельги успел заметить, что венду лет было меньше, чем ему самому.

– Зря мы убили безоружных, – сказал он. – Не очень достойно воинов.

– Да, Хельги Скальд, – ответил Кетиль, – лучше бы мы их захватили, а потом продали как рабов. Но сейчас не время думать об этом и том, что достойно воинов, а что – нет. Достоинство воинов в том, чтобы выполнить приказ своего вождя. И если каждый раз, когда тебе скажут «руби», ты будешь раздумывать о том, достойно ли это твоей чести, то тебе лучше обратиться к Белому Христу и уехать в Ирландию, где, я слышал, сохранились еще неразграбленные монастыри. Там ты смог бы спокойно размышлять и складывать висы. А военные походы оставить нам, простым недостойным и грязным воинам.

– Прости Кетиль, я сказал обидные слова. Но это оттого, что на душе стало как-то тяжело, когда я увидел, что этот венд еще так молод, – Хельги стал вытирать кровь с меча пучком травы.

– Я понял, о чем ты, и ты не обидел меня. Со мной тоже так было. Но будь уверен, ты еще встретишься с вендами, у которых в руках будет оружие. И это будет совсем скоро.

В это время со стороны стоянки на шум к ним подошел Гудбранд с тремя людьми, чтобы посмотреть, что произошло.

– Видать, темнота застала этих вендов в дороге – так они торопились привезти бревна в крепость. Поэтому и заночевали в лесу, – объяснил ему Кетиль. – А с рассветом тронулись в путь.

– Наши разведчики обошли всю крепость кругом, – сказал Гудбранд. – Не закончены пока башни над воротами, и венды торопятся их достроить. Но приступ от этого легче не станет – в стенах проходов нет. Потому задумали мы окружить крепость и разом начать со всех сторон. Они не смогут опомниться быстро и не поймут, куда бежать.

– От леса до крепости – добрых три полета стрелы, – оценил Кетиль. – Нам надо будет их пробежать с приставными лестницами, а потом, запыхавшись, лезть на стену. С востока крепость прикрывает река, с юга – лес, но от него до крепости еще дальше. Потом лес кончается, и с юго-запада на запад идут поля. Там укрыться негде. Может, надо было напасть на рассвете, когда дозорные уже дремлют? Если атаковать сейчас, мы потеряем человек тридцать-сорок до того, как возьмем стены. И еще неизвестно, сколько воинов там внутри.

– Ярл Эйрик тоже предлагал напасть на рассвете, но Олаф сказал, что после долгого пешего перехода ему и его людям надо выспаться, – рассказал Гудбранд. – К тому же они не взяли с собой лестниц, и теперь придется их рубить на несколько миль ниже по течению, чтобы стуком топоров не поднять тревогу. Потому ярл не стал испытывать терпение богов и нападать только своими силами. Пускай теперь Олаф сам ведет своих людей на приступ.

Кетиль посмотрел на отца, а потом на остальных:

– Конечно, людей у нас хватит, чтобы захватить эту крепость, но славы в том будет мало. Если конунг Олаф так будет учиться ремеслу викинга, то мало будет проку от такого учения, – проговорил он. – Не зря говорят: идя в поход, выбирай одного вождя. Надеюсь, мы будем атаковать с севера – так идти меньше, а я не люблю долго ходить перед тем, как лезть по хлипкой лестнице на копья.

Тут Хельги спросил Кетиля:

– Ты говоришь, эти бревна ждут в крепости?

– Ясное дело – ждут, иначе зачем этим вендам было так торопиться, – ответил Кетиль, почесав свою бородку и задумчиво посмотрев на Хельги.

– Бревна длинные, и телега с ними не даст воротам закрыться, – проговорил Хельги.

– А если сбить колесо с оси, то и откатить телегу быстро не получится, – продолжил Кетиль.

– Хитрость вы задумали неплохую, – похвалил Гудбранд, – но те, кто пойдет с телегой, могут не пережить сегодняшнего дня.

– Честь пойти с телегой мы с Хельги никому не уступим, – ответил Кетиль. – Уже все владыки Севера слышали рассказ Хельги о битве с конунгом Олафом сыном Трюггви. Скоро Хельги нечего будет рассказывать на пирах у конунгов. Так что пришло время сложить новую песню.

Гудбранд кивнул:

– Да и по росту вы похожи на этих вендов. – Он тронул носком сапога одного из убитых. Только рубахи их уже никуда не годны. А на плащах кровь можно затереть травой. – Пойду переговорю с ярлом.

И Гудбранд ушел. Харальд Заяц сказал:

– Коли у тебя сегодня нет настроя сражаться, Хельги, я могу пойти вместо тебя.

На это Хельги ответил:

Локи достойная хитрость – скальд будет драться в воротах.

Вендов врасплох мы захватим – их ждет прибавленье в сиротах.

– Как видишь, Харальд, я уже начал сочинять новую драпу. Потому с Кетилем я пойду сам. Но я благодарен тебе за предложение. Я запомню его и охотно поменяюсь с тобой, особенно если придется драться с великанами или штурмовать стены Хель[28].

Солнце уже высоко поднялось над лесом, когда все были готовы к приступу. Те лестницы, что были у них, разделили между всеми воинами на случай, если хитрость с воротами не удастся. Хельги и Кетиль надели вендские шапки и их плащи и измазали грязью лица. С десяти шагов отличить их от вендов не смог и Скопте. Мечи они положили в телегу промеж бревен.

– Если вас зарубят прежде, чем мы успеем добежать до крепости, – улыбнувшись, сказал им на прощание ярл Эйрик, – надеюсь, вы все же отвлечете их взгляды от стен.

Потом он обнял их за плечи и пообещал, что самые красивые женщины в крепости достанутся им. Конунг Олаф покивал в знак согласия.

Кетиль спросил у Скопте, как будет по-вендски «открывай», и несколько раз повторил незнакомое слово. Потом они медленно тронулись к крепости, ворота которой утром так и не открылись. Кетиль шел позади телеги и примеривался, как одним ударом снять тяжелое колесо с оси. А Хельги вел волов, и за поясом он прятал нож, чтобы обрезать им постромки.

– Если эта башня над воротами устроена так же, как в крепостях данов, то в ней, кроме наружных ворот, есть еще решетка внутри. Когда нам откроют наружные ворота, мы войдем в башню. Бревна длинные, и страже придется открыть еще и решетку, не закрывая створок. – Кетиль еще раз повторял то, о чем они говорили. – Ты обрежешь постромки, нырнешь под телегу и достанешь свой меч. Коли всякого, кто полезет за тобой. А я займусь стражей у наружных ворот.

– Да, Кетиль, я все запомнил, – ответил Хельги. – Если ты повторишь это еще дюжину раз, то я буду помнить об этом на своем смертном ложе. Но почему они не открывают ворота?

– Ты должен в мыслях проделать все движения, как если бы ты оказался внутри крепости, иначе твое смертное ложе будет вот на этой телеге. А ворота они не открыли потому, что нельзя с дюжиной кораблей идти целый день по реке и остаться незамеченными. Венды знают, что мы здесь, но не знают, куда мы идем. И нам надо скорее вернуться к кораблям, потому что эта весть, возможно, дошла уже и до Йомсборга. А что там придумает Сигвальди, я судить не берусь.

Хельги хотел спросить еще о чем-то, но Кетиль приказал ему молчать, потому как ворота были уже близко и их могли услышать стражники. Так, молча, они и подошли к воротам. Сверху из башни на них глянул один из стражников. Кетиль крикнул, чтобы тот открывал. Судя по всему, стражник выругал его за опоздание, но мост перед воротами опустился, и внешние ворота стали открываться.

Хельги, опустив голову и скрыв лицо под шапкой, ввел волов внутрь башни. Он увидел, что решетка действительно есть, но сейчас она поднята. У внешних ворот остались стоять двое вендов со щитами, копьями и мечами. Кольчуг на них не было. Внутри башни стояли еще двое. Когда упряжка волов оказалась прямо посередине башни, Кетиль свистнул, и Хельги резким движением вынул из-за пояса нож. Пока стражники в замешательстве выхватывали мечи, Хельги успел перерезать ремни, удерживавшие волов в упряжке. Потом, уклонившись от ударов, он кинулся под телегу. Сзади тоже слышался шум борьбы, а затем телега просела, так что Хельги пришлось прижаться к земле. Это Кетиль, внезапно схватив с телеги спрятанный там меч, успел свалить на землю обоих вендов у внешних ворот и сбить колесо с оси.

Стражники из крепости сначала кинулись в обход телеги, однако первый их них, зажатый между стеной и бортом, не смог уклониться от удара Кетиля. Второго стражника Хельги ударил снизу ножом в ногу, но тот, раненный, успел отпрыгнуть назад. Тогда Хельги смог дотянуться до своего меча, лежащего на телеге.

В это время сверху раздался крик, и на телегу рухнула решетка, запирающая ворота. До земли она не доставала полсажени. Крики звучали громче, и Хельги увидел, как венды сначала попытались сдвинуть телегу, ведя волов, но поняли, что те больше не привязаны, и схватились за оглобли. Однако телега с бревнами, завалившаяся на одно колесо и прижатая сверху решеткой, оказалась слишком тяжела. Тогда откуда-то из крепостного двора прозвучал приказ, и решетку подняли, а сбоку и поверх телеги к внешним воротам кинулись еще воины. Хельги ударил кого-то по ногам, а Кетиль вскочил на телегу и оглушил рукояткой меча венда, пытавшегося прорваться сверху. Тот упал на бревна, и Хельги добил его ударом меча в бок.

У Кетиля был щит, который он забрал у одного из стражников. Но когда он встал на телеге, в него выстрелили из луков через бойницы из надвратной башни. Две из трех стрел попали в щит, а одна вонзилась в правое плечо. Кетиль бросил щит и перехватил меч в левую руку.

– Не дай закрыть ворота! – крикнул он Хельги и соскочил с телеги назад.

Следом за ним на телегу впрыгнули два венда. Хельги, услышав топот ног у себя над головой, выкатился из-под телеги назад. Кетиль бился с вендами, которые нападали сверху, с мечом в левой руке. Видно было, что он не успевает отбивать все удары и медленно отходит. Хельги вскочил на ноги и принял на свой меч удар левого венда. Сверху снова выстрелили из лука. Стоящие на телеге венды не давали стрелкам прицелиться, и две стрелы прошли мимо. Однако третья впилась Кетилю в бок, и он упал. Венды прыгнули вниз с телеги, и левый с размаху ударил Хельги щитом в лицо. Хельги успел отклониться, но оказался прижатым к стене. С обеих сторон телеги к внешним воротам бросились еще воины.

Хельги присел и ударил ближнего венда мечом в пах, тот согнулся и упал. Кетиль, катаясь по земле, пытался отбить удары второго венда, но сдержать остальных он уже не мог. Хельги, не глядя на воинов, что прорывались по бокам и сверху телеги, в прыжке ударил венда, что собрался было пронзить живот Кетиля, рукоятью меча по затылку. Потом, упав, перевернулся на спину рядом с Кетилем, готовясь встретить смерть.

От меча, целящего в голову, он еще успел уклониться, потом отбил удар в живот, но следующий удар выбил меч у него из рук. Часть вендов бросилась к воротам, пытаясь их закрыть, а двое остались добить их с Кетилем. Хельги увидел над собой занесенный меч, и ему нечем его было отбить. Он зажмурил глаза, когда увидел, как меч начал опускаться, но вместо острого клинка почувствовал, как на него рухнуло тяжелое тело.

– Можешь открыть глаза, Хельги Скальд, – сказал ему Аслак Финн, ударом топора сразивший нападавшего на Хельги венда. – Иначе тебе сложно будет говорить на пирах, что ты видел битву собственными глазами.

Хельги спихнул с себя тело мертвого венда и присел:

– Ты спас мне жизнь Аслак, но сейчас тебе лучше поторопиться в крепость, пока я не нашел свой меч.

– Пока ты его не нашел, я защищу тебя от страшных вендов. А когда ты его найдешь, я всегда рад посмотреть, кто из нас двоих больше похож на воина, – ответил Аслак и убежал в ворота.

Венды пытались вновь опустить решетку и стрелять сверху, однако приступ десятков воинов им задержать не удалось. Тех, кто был в воротах, зарубили сразу, а стену копий, что венды выстроили внутри крепости, разбили щитами. Вендские воины на стенах тоже бросились к воротам, и скоро викинги уже карабкались по приставным лестницам вверх, где никто не встречал их ударами копий.

В мгновение ока были захвачены стены, и оставшиеся вендские воины бились внизу, пытаясь сдержать викингов между домов, чтобы их женщины и дети могли убежать через южные или западные ворота.

Гудбранд подбежал к Кетилю, присел и осмотрел его раны:

– Многие бы сказали, что Сигурд с такими ранами победил бы дракона. Хвала богам, что стрела у тебя в боку не смогла полностью пробить кольчугу и вошла неглубоко. А та, что в плече, – простая царапина, о которой ты забудешь через пять дней. Стоит ли валяться сейчас, когда город – наш?

– Сигурд – герой сказаний, а я – простой воин на службе у безземельного ярла, – ответил ему Кетиль. – Потому, отец, лучше я полежу тут, потому как, мне кажется, свою долю добычи я заслужил.

Гудбранд хлопнул его по плечу так, что Кетиль согнулся, и приказал Арни перевязать ему раны, а сам бросился в схватку. Кетиль посмотрел на Хельги:

– Еще пару мгновений, и кровь, которая залила всю твою одежду, оказалась бы твоей собственной, а меня бы утыкали стрелами, как ежа. Нравится тебе ремесло викинга, Хельги Скальд?

– Мне все еще непросто поверить, что мы еще живы. Видать, надо просить ярла Эйрика заставлять своих людей почаще бегать. Но ремесло викинга мне начало нравиться с тех пор, как Аслак Финн спас мне жизнь, хоть не по нраву я ему. А теперь хочу я войти в крепость и увидеть своими глазами, стоило ли ради этого переодеваться вендом, – ответил Хельги.

– Пригляди там женщин почище, – сказал ему Кетиль, а сам, опираясь на плечо Арни, побрел к их стоянке.

Хельги нашел свой меч и взял щит одного из убитых вендов. После этого он, покачиваясь, вошел в крепость. У ворот схватка прекратилась, и теперь бой шел у большого терема, окруженного тыном, через площадь от ворот. Дрались и на улицах. Кое-где поднимались языки пламени, и были слышны крики женщин. Кто-то из людей конунга Олафа тащил воду в кожаных ведрах, чтобы тушить разгорающиеся пожары, крича, что в пламени они могут потерять всю добычу.

Хельги не стал ввязываться в схватку у терема, а поднялся на стену, чтобы увидеть весь городок. Там тоже лежало несколько убитых с обеих сторон. С высоты стало видно, что восточные ворота, выходящие к реке, уже захвачены, а бой на стенах идет у южных ворот, через которые в поля выбегают жители.

Тут крики стали громче, и Хельги увидел, что и с южной стороны, со стороны полей, показались викинги, которые сразу начали охоту за бегущими из крепости женщинами. Теперь городок был окружен с трех сторон, а с востока путь для бегства преграждала река. Хельги по стене пошел к восточным воротам, где мелькал красно-синий плащ Гудбранда.

Решетка ворот была опущена, и около нее на страже стояли несколько викингов, чтобы и с этой стороны никто не смог вырваться из крепости. Гудбранда у ворот не было, не было видно и его людей. Хельги собрался спуститься со стены, но тут ему почудилось какое-то движение в башне над воротами.

Хельги открыл приотворенную дверь, вошел внутрь и едва не споткнулся о тело викинга, лежавшее на полу. Необычным было то, что у викинга были полуспущены штаны, словно он собрался по нужде. Лицо викинга было ему незнакомо, видать, тот был из людей конунга Олафа.

В это мгновение он услышал слабый шорох справа и кинулся на пол, в развороте пытаясь отбить удар. Сталь звякнула о сталь. Он откатился вбок, чтобы не дать противнику добить его на полу, и выставил вперед меч.

Из распахнутой Хельги двери в башню хлынул свет, и Хельги увидел, что с мечом в руке на него идет черноволосая девушка, а за ее спиной в углу жмутся две девочки в одних рубахах. Так же молча черноволосая сделала шаг вперед и занесла меч, но Хельги ударил ее ногой в колено, она потеряла равновесие, и он выбил оружие у нее из рук. Черноволосая упала и тут же поднялась на ноги. Из потайного кармана в золоченом кожаном поясе она выхватила нож с длинным узким лезвием и встала между Хельги и детьми.

Хельги уже был на ногах, а в руке у него был меч, который был раза в три длиннее ее ножа. Щит соскользнул с руки во время прыжка на пол, но теперь он бы только мешал. Они встали друг напротив друга, и Хельги смог ее рассмотреть. Видно было, что она не из простой семьи – на ней был золоченый пояс, расшитая у ворота серебром рубаха и серебряные браслеты на руке. У нее были темные глаза, яростно прищуренные, и красивое лицо с высокими скулами. Рот ее был приоткрыт в оскале, и видны были ровные зубы. Она тихо сказала ему по-датски с непривычным выговором:

– Живыми ты не получишь ни меня, ни сестер!

Хельги ничего не ответил, оглядывая стены и пол башни. В деревянном полу были сделаны широкие бойницы для лучников, как те, из которых стреляли по ним с Кетилем. Ширина бойниц была достаточной, чтобы в них пролез подросток или девушка. Но мужчине пролезть сквозь эти отверстия было не под силу. Сквозь бойницы были видны открытые внешние ворота башни. Посередине башни был ворот, поднимающий решетку..

– Эти бойницы в полу – это последняя дверь для вас троих наружу? – спросил Хельги. – Вы хотите уйти к реке и надеетесь, что вас никто с этой стороны не заметит? А этого воина ты убила, когда он хотел взять тебя силой?

Вместо ответа черноволосая сделала выпад ножом, от которого Хельги легко уклонился. Потом он поймал ее руку и, ударив два раза о стену, заставил пальцы, держащие нож, разжаться.

– Ты красивая, – сказал Хельги, отбросив девушку в угол, где стояли ее сестры. – За тебя дали бы десять золотых монет из Сёркланда[29]. А то и все пятнадцать. И кое-что добавили бы за сестер.

Хельги осторожно присел и поднял щит, мечом по-прежнему угрожая черноволосой.

– Но меня зовут Хельги сын Торбранда, или Хельги Скальд, и судьба моя – получать золотые монеты за свои висы, а не за продажу в рабство красивых женщин. К тому же сегодня я уже убил одного безоружного. Потому не стану я мешать вам бежать. Никому не ведомо, как в руках у норн сплетаются нити нашей судьбы, но сдается мне, что боги велят поступить именно так.

С этими словами он вышел из башни на лестницу.

Еще до полудня бой закончился, и ярл Эйрик дал приказ, не мешкая, выступать к кораблям. Люди Олафа надеялись, что им дадут время выпить пива и развлечься с захваченными женщинами, но молодой конунг рассудил, что пиво и женщин можно взять с собой, а главное теперь – вернуться к кораблям. Ведь там осталась только сотня людей, а у конунга Бурицлейва на той стороне реки – несколько сот конных воинов, которым едва ли понравится, что у них под носом был разграблен их городок. И это, если не считать йомсвикингов, про которых нельзя сказать, чью сторону они примут.

Обратный путь занял меньше времени, потому как всю добычу погрузили на телеги и шли, уже не скрываясь. Кетиля также везли на телеге, хотя он говорил, что рана его пустяковая и стрела не глубоко вошла под кольчугу. Но Гудбранд приказал ему лежать, ведь от долгой ходьбы рана могла воспалиться, и тогда в следующей битве от него было бы мало проку. Хельги шел рядом с телегой, и Кетиль расспрашивал его, приглядел ли он пригожих женщин среди пленных.

На это Хельги отвечал, что среди вендских женщин немало таких, что можно было бы назвать красивыми, но что сам он особо не приглядывался, так как в его сердце живет только одна Ингрид. На это Кетиль сказал ему, что Ингрид, верно, очень одиноко в сердце у Хельги. Ведь женщины любят поболтать, а в одиночестве этого никак не сделать.

Так они еще до заката дошли до кораблей и погрузили на них свою добычу, которая, по правде сказать, не была слишком уж богатой. Кроме сотни пленников, серебра было взято совсем немного, а золота не было вовсе. Олаф выглядел разочарованным, хотя ярл Эйрик и утешал его тем, что при штурме крепости у них было всего пятеро убитых. Однако Гудбранд передавал, что и сам ярл от этого похода ожидал большего, ведь, по словам Скопте, в крепости должно было находиться святилище одного из вендских богов с богатыми дарами. Однако то, что они нашли, было простым сараем с несколькими деревянными идолами, и лишь некоторые из них были местами позолочены.

Скопте уверял, что прошлой весной все было иначе, но ему уже никто не верил, и все на него косо поглядывали.

Как только добыча была погружена, корабли немедленно отчалили. Шли они вниз по реке, и грести не было надобности. Рагнар оставил только несколько человек на веслах, чтобы ненароком не сесть на мель.

Солнце уже было на северо-западе, когда вышли они из протоки в Одру. И в начинающихся сумерках не сразу заметили они, что их уже ждут: ниже по течению от берега до берега стояли две дюжины драккаров со спущенными парусами и без знамен и стягов.

Едва вышли они из протоки, на обоих берегах зажглись костры, и видно стало, что и с той, и с другой стороны стоят вендские воины. Хельги увидел, как на своем корабле Олаф снова схватил Скопте за бороду.

– Неплохую засаду нам здесь устроили, – сказал Асгрим Сакс. – А я-то был уверен, что весть о нас еще не успела так далеко разнестись.

– Вижу я, что и конунг Олаф удивлен, как такое могло получиться, – сказал Кетиль, показывая, как Олаф ударил Скопте кулаком в лицо и выбросил за борт. Скопте был в кольчуге и начал тонуть, а корабли викингов, не останавливаясь, шли мимо. Так они сблизились с неизвестными драккарами на два выстрела из лука.

Ярл Эйрик подал сигнал всем остановиться, а сам направил свой корабль к кораблю Олафа. Затем, после короткой беседы, корабль Олафа двинулся к преграждающим им путь драккарам.

– Кто вы и кто ваш предводитель? – спросили с корабля Олафа.

В ответ им сказали:

– Мы викинги с Йомсборга, и наш предводитель – ярл Сигвальди сын Струт Харальда. А теперь назови себя, тот, кто взял добычу в наших землях и надеялся уйти незамеченным.

– Я конунг свеев, и зовут меня Олаф сын Эйрика Победоносного. И не слыхал я о том, что викинги с Йомсборга теперь стоят на защите вендских земель. Слыхал я зато, что повелителем у них – конунг Свейн, которому с недавних пор я подарил мир.

– Привет тебе, конунг Олаф, – раздался голос с корабля посередине реки. – Я – Сигвальди ярл, и рад я тебя видеть. Но нет ли с тобой Эйрика сына Хакона Злого, того, что изгнан из своей страны?

– Ярл Эйрик сейчас сопровождает меня, – ответил Олаф. – А какое у тебя к нему дело?

– Вот уж скоро с десяток лет, как у нас, йомсвикингов, есть дело к ярлу Эйрику. Но оно не касается тебя, конунг Олаф. Оставь добычу, взятую утром, и мы пропустим тебя в твои земли, – предложил Сигвальди.

– А что будет с ярлом Эйриком? – спросил Олаф.

– Он будет нашим почетным гостем до тех пор, пока не поклянется, что не сделает вреда Олафу Трюггвасону Норвежскому. Потом и он будет волен идти на все четыре стороны. Нам очень дорого встает содержать пленников знатного рода.

– Да уж, немало у вас в том опыта, – рассмеялся Олаф. – Только конунгу Свейну, когда гостил он у вас, пришлось жениться, чтобы вновь обрести свободу. А в твои клятвы, что ярл Эйрик сможет пойти, куда вздумает, верится с трудом. Не слышал я, Сигвальди ярл, чтобы о тебе говорили, как о человеке для которого клятва дороже золота. Верно, не встречал я тех, кто знал тебя поближе. – И с этими словами Олаф приказал развернуть корабль и повел его навстречу кораблю Эйрика.

Они стали борт к борту, и ярл с конунгом говорили так, чтобы их никто не слышал. Затем велели они своим кораблям строиться клином. И первым шел корабль Олафа, потому как у него были самые высокие борта. Затем шли корабли Эйрика и Гудбранда, затем – три корабля Олафа, а затем – два корабля с людьми Эйрика и два – с людьми Олафа. В пятом ряду встали два корабля, что дала Олафу его мать, Сигрид, и два корабля Олафа.

Клином построились они так быстро, что на кораблях йомсвикингов не успели опомниться, как увидели, что враги идут прямо на них. Олаф держал ближе к левому берегу, так что острие клина пришлось бы между четвертым и пятым слева кораблями йомсвикингов.

Хельги, который сидел на веслах, спросил Кетиля:

– У них на восемь кораблей больше. Кто победит?

На это Кетиль, стоя на носу с копьем и щитом, ответил:

– Мы идем по течению, и мы построились клином. Йомсвикинги стоят в один ряд, и я вижу, что, чтобы не выгребать против течения, их корабли бросили якоря, которые они теперь быстро поднимают. Они не успеют перестроиться, и мы сможем прорваться сквозь их строй. А там, глядишь, и стемнеет. Это будет славная битва.

Рагнар Лысый с кормы добавил:

– Это будет славная битва, потому что короткая. Девять лет назад дрались мы с ними полдня. У меня пересохло в горле, но бочонок с пивом оставался на носу нашего корабля, а у мачты шла знатная драка. Помнишь, Гудбранд? – спросил он.

– Да, я помню, как ты под конец схватил кормовое весло и начал им махать, так что люди падали в воду и справа, и слева. А потом, когда мы очистили корабль от данов, ты схватил бочонок и выпил его до дна. Не оставил нам не капли, – рассказал Гудбранд.

– Да, жажда тогда была сильная… Держитесь крепче все! Поднять весла! – крикнул Рагнар.

Хельги, как и все другие гребцы, поднял свое весло над бортом и упер рукоять в дно корабля. Впереди послышался треск. Это корабль Олафа шел борт к борту с кораблем йомсвикигов. Те не успели набрать скорость, и их корабль еще плохо слушался кормила. Потому они гребли, что есть силы. Теперь корабль Олафа сломал им несколько весел по левому борту, а поднятые вверх весла сбили кого-то с носа в воду. Послышались крики, но копий никто не бросил ни с той, ни с другой стороны.

Затем корабль Гудбранда прошел по правому борту того же корабля йомсвикингов. Снова послышался треск ломаемых весел. Хельги видел, как слева от него появился борт вражеского корабля с вывешенными над ним щитами, потом почувствовал, как его весло обо что-то ударилось. Пришло время для ближнего боя, и Хельги пригнулся, ожидая, что вот-вот в них полетят копья, но кроме ругани ничего не услышал. Еще мгновение, и корабль йомсвикингов оказался у них за кормой. Рагнар крикнул им, чтобы налегли на весла. Еще три десятка гребков – и все их корабли прошли сквозь строй вражеских драккаров. Йомсвикинги не приняли боя.

– Почему они на нас не напали? – спросил Гудбранда Харальд Заяц, а у многих других людей в команде лица казались удивленными.

– Не думали они, что станем мы сражаться, – ответил Гудбранд. – Полагали они, что мы оставим им всю добычу и сторгуемся на то, чтобы уйти подобру-поздорову. Но из Сигвальди плохой вождь – хитростью не заменишь доблести. Ежели бы на его месте был хотя бы Кетиль, то мы бы уже дрались против двух кораблей сразу или безоружные шли бы по берегу пешком.

– И что бы ты сделал, Кетиль, на месте ярла Сигвальди? – спросил Асгрим Сакс.

– Мудрый вождь расставил бы свои корабли выше по течению от устья протоки, по которой мы шли. И расставил бы их строем не поперек, а вдоль берега острова. Когда показались бы наши корабли, он бы велел начинать грести. И когда мы выходили бы по одному из протоки в Одру, рядом с каждым нашим кораблем было бы уже по два корабля йомсвикингов. Так он бы выпустил из протоки половину кораблей, а остальные бы запер в устье. Неплохой задел для переговоров о мире? – ответил Кетиль.

И все закачали головами и согласились, что им повезло, что Кетиль у них в команде, а не дал обет в Йомсборге. Асгрим добавил, что только брат Сигвальди, Торкель, прозванный Высоким, мог бы до такого додуматься. И удача им, что уже который год он добывает славу в земле англов. А Гудбранд сказал:

– Удача нам, что с нами ярл Эйрик, которого йомсвикинги боятся как огня с той поры, как он захватил три их корабля у Хьёрунгавага. Да и меня многие из них могут помнить, конечно, из тех, кто остался в живых той порой. – А теперь – проворнее на веслах! – приказал он.

Начало темнеть, но с корабля Олафа время от времени стреляли вверх горящей стрелой. И тогда все корабли на несколько мгновений становились ясно видны друг другу. Так они шли еще три или четыре мили – в темноте расстояния было не разобрать. Погони за ними не было, а вскоре исчезли и огни костров на берегу. Тогда ярл Эйрик при свете еще одной горящей стрелы снова сблизил свой корабль с кораблем Олафа. Было видно, как они что-то обсуждают. Потом Олаф дал знак, и корабли стали подходить к левому берегу.

– Видать, решили, наконец, пристать, – сказал Асгрим. – В такой темноте немудрено наскочить на берег.

– Плохо ты знаешь ярла, если думаешь, что решил он здесь заночевать, испугавшись темноты, – ответил ему Рагнар. – Теперь осталось не так далеко до залива и моря, чтобы здесь останавливаться. По всему видать, Эйрик решил, что горсть серебряных монет не то богатство, чтобы ради него плавать к вендам. Посмотрим, что у него на уме.

Так и случилось. Как только их корабли ткнулись носом в берег, ярл велел собрать по двадцать человек от каждой команды. С ними он ушел по берегу обратно, вверх по течению.

Кетиль остался на корабле, потому как Гудбранд рассудил, что йомсвикинги могут и передумать, а корабли – их единственный путь домой. А Хельги он сказал, что тот недостаточно вынослив, чтобы пробежать несколько миль с тяжелой ношей. Потому брать его в ночной набег пока рановато.

На это Кетиль ответил, что давно уже хорошо не высыпался, и сейчас как раз то время, когда для сна выдался хороший случай. После лег он на скамью и захрапел. Хельги же спать не мог и вглядывался попеременно то в воды реки, ожидая появления кораблей йомсвикингов, то в сторону берега – не появится ли ярл со своими людьми.

Наконец, он увидел зарево выше по течению примерно в том месте, где они встретились с йомсвикингами. Издалека раздались крики.

Рагнар сказал, что, по всему видать, ярл напал на стан вендов, которые поджидали их тогда на берегу. Те венды походили на воинов, а значит, в стане у них могли быть серебро и золото.

– Теперь, если Сигвальди действительно считает себя большим вождем, то стоит ждать, что венды пойдут в погоню за ярлом по берегу, а йомсвикинги нападут на нас с воды, – сказал Рагнар.

Грим Исландец, который присоединился к ним в Сигтуне вместе с еще тремя дюжинами изгнанных из Норвегии воинов, показал на берег. Там конунг Олаф приказал разжечь костер, чтобы ярлу Эйрику было легче их найти. Рагнар покачал головой:

– Молод еще конунг у свеев. Говорить он умеет складно и Сигвальди спуску не дал. Однако лучше ему еще пару лет поучиться у нашего ярла, прежде чем самому водить людей в походы. Теперь нас видно и с реки, и с берега. А ярл и так знает, где мы. Сейчас посмотрим, кто быстрее: Эйрик, йомсвикинги или венды.

В темноте послышался топот ног и крики. Олаф приказал собрать по десять человек с каждого корабля и построить стену щитов на берегу. Пока они строились, из темноты появился Эйрик с десятком людей. Видно было, что они долго бежали, но лица у всех были довольные. Ярл крикнул, чтобы поспешили с отплытием, ткнул рукой в ближайших воинов и велел им помогать с погрузкой. Из темноты появлялись все новые воины с поклажей, многие тащили мешки, кое-кто вел пленников. Последним с несколькими повозками подошел Гудбранд, которого ярл отрядил прикрывать отход. Всю добычу быстро погрузили на корабли, а повозки бросили. Потом ярл приказал пересчитать людей и затем велел отплывать.

Как и раньше, с корабля Олафа пускали стрелы, и все корабли равнялись на него. Когда вышли они уже на середину реки, стало видно, что по берегу в их сторону движутся люди с факелами.

– Это венды, – сказал Гудбранд. – А с ними вровень, должно быть, идут корабли йомсвикингов.

Кетиль, который зевал, показывая, как хорошо он выспался, сказал:

– Видать, слабовато вы бьете, раз они уже опомнились.

На это Гудбранд ответил:

– Многие бы сказали, что набег, в котором мы не потеряли ни одного человека, а взяли довольно серебра и четыре дюжины пленников, можно назвать удачным. Но ты, Кетиль, видно в Миклагарде привык называть удачей что-то другое.

– Удачей будет, если мы нигде не сядем на мель и нас не захватят поутру йомсвикинги, – ответил Кетиль. – Что же до добычи, то хотелось бы, чтобы ты нам о ней не только рассказывал, а и показал что-нибудь. Не зря же мы, рискуя жизнью, стерегли твой корабль, пока ты охотился за пивом и женщинами.

Гудбранд со злобой посмотрел в глаза Кетилю, а потом рассмеялся, запрокинув голову. Затем он начал рассказывать, как ярл вел их сначала по берегу и в темноте они держались за пояса друг друга. А первым у них шел Бьёрн Белоглазый, который видит в темноте, как кошка. Вблизи стана вендов ярл приказал зайти дугой со стороны леса, и они так же пошли вслед за Бьёрном. Вожди вендов, видать, переправились на другой берег, где они сговаривались с Сигвальди о том, что делать дальше. Дозоры венды не выставили, потому как решили, что бояться больше некого. Потому, когда викинги кинулись на их стан со стороны леса, тех, кто вышел к ним навстречу с оружием, оказалось немного. Многие венды сразу бросились в реку, чтобы спастись от мечей. И многие из них там утонули, потому как Одер в этих местах был достаточно широк, чтобы переплывать его в одежде и с животом, полным крепкого меда.

В стане вендов викинги захватили много женщин, бочки с медом и пивом, солонину и казну одного из вендских вождей. Часть повозок и шатров они подожгли, чтобы светлее было идти обратно. А когда уже уходили, то слышали крики на той стороне реки, и видно было, как йомсвикинги грузятся на корабли.

– Хвала богам, что удалось вам вернуться к кораблям раньше, чем нас нашли йомсвикинги, – сказал Кетиль. – Ведь на корабле-то идти быстрее, чем в темноте по берегу с повозками.

– А как бы ты успел раньше нас, ежели бы тебе пришлось сначала вылавливать людей из реки, а потом перевозить на другую сторону вендских вождей, которые хотели узнать, что стало с их женщинами? – ответил Гудбранд.

И все согласились, что у ярла Сигвальди не было времени напасть на них и что ярл Эйрик в который раз показал, что у Хьёрунгавага выбор победителя не был случаен.

Так они слушали рассказ Гудбранда, пока не поняли, что уже вышли из устья Одера и теперь повернули вдоль берега на запад. Делать это в темноте решились бы немногие, но, видать, конунг Олаф верил своему кормщику. Наконец корабль Олафа замедлил ход, и в свете зажженного факела стала заметна земля. Корабли один за другим уткнулись в песчаную отмель. Тут Олаф сказал своим людям, чтобы потушили факелы и не разжигали огня. Все в темноте ждали рассвета и гадали, где сейчас находятся йомсвикинги.

На корабле Гудбранда все повалились спать, на страже оставил он только двоих людей. В темноте к ним причалила лодка с корабля конунга Олафа – отплыть было решено чуть станет светать, еще до восхода солнца.

Хельги крепко спал, когда его разбудил ударом в плечо Кетиль. Все рассаживались по веслам. Рагнар рассказал, что всего в море можно выйти тремя путями: – тем, которым они пришли, через Свиную протоку между островами Волин и Узнам, и через протоки между каждым из островов и берегом. Йомсвикинги могли стеречь выходы в море, но едва ли все в одно время, ведь свободных кораблей у них осталось мало.

Стало немного светлее, а ветра не было. Первым отчалил корабль Олафа. За ним корабли ярла Эйрика и Гудбранда. За ними остальные так, как они шли по Одеру. Ветра все еще не было, и Олаф на своем корабле приказал грести не жалея сил. Эйрик крикнул, что даст двойную долю кормщику того корабля, что обгонит Олафа. Все гребли что есть силы. Гудбранд смотрел по сторонам, ожидая увидеть корабли йомсвикингов и с востока, и с запада. Наконец, он облегченно вздохнул, увидев, как две дюжины драккаров выходят из устья Одры далеко позади. Однако его радость была недолгой, потому как шли йомсвикинги намного быстрее.

– У них больше гребцов, и ночью они облегчили свои корабли, – крикнул Рагнар с кормы Гудбранду, который с воинами стоял на носу. – Но теперь, когда они позади нас, мы можем идти прямой дорогой между островами и первыми выйти в открытое море, а там поставить паруса, как бы ветер ни был слаб. Тогда им нас не догнать, даже если они сильно будут этого хотеть.

– Ночью они могли послать вестника на Волин в Йомсборг. Нас может ждать засада в проливе, у выхода в море, – ответил Гудбранд.

– Что же, скоро мы увидим, насколько хитер Сигвальди и насколько проворны его люди. – Рагнар подбросил левой рукой топор. – Да только топор мой не чувствует близкой крови, нечем утолить его жажду.

Кетиль, который по обычаю сидел на правом загребном весле, несмотря на рану в плече, ворочал им так быстро, что все остальные едва поспевали за ним. У Хельги болели руки и спина, да и у остальных, видно было, перехватывало дыхание. Но никто не просил подмены, ведь день еще только начинался. Время от времени Рагнар показывал одному из стоящих на носу воинов, кого надо сменить, и тот, садясь рядом с гребцом, перехватывал его весло, чтобы не поломать размеренного хода. Хельги задыхался, но не поднимал глаз на Рагнара, опасаясь взглядом попросить замены.

К тому времени, когда достигли они Свиной протоки, солнце уже поднялось над верхушками сосен на берегу. Оставалось грести еще пять миль до выхода в море. Но и корабли йомсквикингов были уже в миле от них. У Кетиля из раны в плече пошла кровь, и Рагнар приказал заменить его. Затем заменили Хельги и еще троих гребцов, среди них и Аслака.

Проходя на нос, Аслак подмигнул Хельги:

– Видать, ты стал незаменимым воином, Хельги Скальд, если тебе дают отдохнуть перед рукопашной.

– Видать, ты стал совсем слабым гребцом, раз тебя пришлось заменить, Аслак, – ответил Хельги.

Аслак пожал плечами и пробормотал что-то про то, что еще ни в одной битве никто не жаловался на его слабость, однако спорить не стал.

Ко времени входа в протоку строй их рассыпался, и корабли вытянулись нитью один за другим. Первым шел корабль Олафа, поскольку у него было больше гребцов. Корабль Гудбранда шел четвертым, а замыкали строй корабли Сигрид. Ярл Эйрик сблизил свой корабль с кораблем Губранда и прокричал тому, чтобы тот дождался последнего корабля Сигрид и взял бы с него десять лучших воинов. Сам он поступил так же со вторым кораблем Сигрид. С борта на борт переходили по веслу, потому как ни ветра, ни сильных волн не было. Затем три самых больших корабля Олафа также взяли на борт людей с тех, что поменьше. Потом все пять кораблей с десятком лишних воинов на борту у каждого вышли вперед и развернулись в линию.

За это время йомсвикинги сократили расстояние на два полета стрелы.

И Губранд так сказал своим людям:

– У йомсвикингов прошлой осенью было две с половиной дюжины кораблей. Два десятка идут за нами. Если даже Сигвальди послал кого-то за оставшимися кораблями, то я не думаю, что все они сторожат нас у выхода из этой протоки. Ведь Сигвальди не оставит Йомсборг без защиты. Потому впереди нас могут ждать только пять кораблей. Наши корабли короче, чем у йомсвикингов, и легче ведут себя на большой волне. Потому под парусом им нас не догнать. Все, что надобно сделать – это быстро захватить те корабли, что поджидают нас впереди, пока не подошли те, что сзади. Четырнадцать против пяти – это не потребует большого труда.

Хельги Гудбранд велел лезть на верхушку мачты и высматривать корабли йомсвикингов. Людей на веслах теперь меняли каждую милю, чтобы все отдохнули. Но с новыми людьми корабли стали тяжелее и потеряли в ходе. А идущие за ними по проливу корабли йомсвикингов приближались.

Хельги с верхушки мачты пытался отыскать, где их ждет засада, однако из-за леса моря на другой стороне острова видно не было. Корабль качался, и приходилось держаться изо всех сил, чтобы не упасть. Впереди в проливе никаких судов, не считая нескольких рыбачьих лодок, не было. И только сзади драккары йомсвикингов становились все различимее. Наконец приблизились они к устью протоки, и сосны на острове стали редеть. Волин оканчивался песчаной косой, за которой блеснуло открытое море. И в море Хельги увидел корабль, идущий под парусом.

Гудбранд велел ему описать корабль, и Хельги с верхушки мачты прокричал, что это драккар с двадцатью парами весел.

Тогда Гудбранд велел ему рассмотреть знак у него на парусе, и Хельги крикнул, что знак такой же, как на кораблях йомсвикингов, идущих сзади – воин на восьминогом коне.

– Знак Одина, значит, Сигвальди предупредил Йомсборг, и они послали корабли стеречь Свиную протоку. – Эй, Хельги! – крикнул он. – Смотри, сколько там всего кораблей!

Хельги ответил, что видит только три корабля, которые идут под парусами. И Гудбранд приказал ему спускаться.

– Сигвальди, как всегда, осторожен, – крикнул с кормы Рагнар. – Большую часть кораблей он оставил стеречь Йомсборг.

– Некоторые скажут, что он, как скупец, слишком бережет нажитое добро, чтобы быть удачливым воином, – ответил Гудбранд.

Они уже почти вышли из протоки, когда из-за мыса, которым заканчивалась песчаная коса, показался первый корабль из Йомсборга. На нем спустили парус, и он на веслах медленно пошел им навстречу. За ним показался второй корабль и проделал то же самое. Потом показался и третий.

– Если бы мы не знали наверняка, сколько там кораблей, я бы подумал, что их там не меньше шести, так уверенно они идут навстречу нашим четырнадцати, – сказал Рагнар.

– Это все хитрости Сигвальди. Хитер как змея – так про него говорят, – ответил Гудбранд и приказал воинам плечом к плечу выстроиться с оружием и щитами на носу. – Но у нас тоже есть свои хитрости.

На четырех других кораблях, что Олаф и ярл Эйрик выбрали для боя, воины тоже строились впереди.

– Разве не мало воинов у нас осталось на корме, разве не следует нам защищать нашего кормщика? – спросил Хельги Кетиля, стоя с ним рядом на носу.

– Конечно, надо, и они, – он показал на йомсвикингов, – это знают. Но они не видят нашей кормы, а видят только стену щитов на носу и прикидывают, сколько у нас воинов на борту и как долго они продержатся против нас.

Драккары из Йомсборга, что поначалу уверенно шли им навстречу, замедлили ход, а потом остановились. Рагнар направил свой корабль к одному из них, и они стали быстро сближаться. А погоня йомсвикингов была уже в полумиле от них.

Кетиль смотрел вперед – поджидавший их драккар йомсвикингов был уже совсем близко. На носу у него было всего с десяток воинов, и у многих лица стали растерянными, когда видели они сплошную стену щитов на корабле Гудбранда. Потом Хельги заметил, что к тому же драккару с другой стороны приближается и один из кораблей Олафа.

Видно, кормщик драккара смог быстро сосчитать воинов на своем корабле и на двух, идущих ему навстречу, и решил, что полмили – слишком долгий путь, чтобы из его воинов многие потом смогли похвастаться этим боем. Он повернул свой корабль к берегу. Вслед за ним отвернули и два других корабля, преграждавших путь в открытое море.

И викинги вышли в открытое море. И Рагнар велел ставить парус, потому как ветер задул сильнее. Так же поступили и на остальных тринадцати кораблях. Их не преследовали.

Рагнар сказал:

– Мой топор сказал правду. Долго же он мучается жаждой.

Гудбранд ответил:

– Чтобы утолить такую жажду, надо отправиться к вендам. В Йомсборге, видать, нынче обретают славу не в битвах.

И Кетиль сказал Хельги:

– Вижу я, битва при Хьёрунгаваге не добавила доблести йомсвикингам. Будь здесь Вагн сын Аке, не знаю, кто бы победил, но многие не увидели бы следующего рассвета.

А Хельги сказал Кетилю:

Дважды из Йомсборга люди с нами не приняли боя,

Достоин ли славы вождь, что был лишь хитростью воин?

Сага о том, как Хельги сын Торбранда лучше узнал вендов

Выйдя в море, повернули они сначала на восток. Затем кормщик конунга Олафа увидел какой-то знак на берегу и дал знак повернуть на север. Ветер дул с юго-запада, потому под парусами шли они ходко. И еще не начало темнеть, когда они увидели берег Боргундархольма[30]. Там они вытащили корабли на песчаный берег, и конунг Олаф объявил, что этим вечером они с ярлом Эйриком поделят между воинами добычу.

Гудбранд велел своим людям сделать из паруса навес и отправляться в дюны собирать топливо для костра. В это время Олаф поставил свой шатер, и с каждого корабля к нему начали сносить захваченное добро и приводить пленников.

Кетиль показал Хельги на нескольких женщин в длинных рубахах, закрывающих лица широкими рукавами:

– Хотел бы я знать, помнит ли ярл свое обещание, которое дал он нам перед тем, как отправить с телегой к воротам. Сейчас я был бы не прочь им воспользоваться.

Асгрим Сакс на это ответил:

– Перед воротами вас стояло двое, а здесь нас – восемь сотен. А женщин не больше трех дюжин. Тебе придется постараться, чтобы освежить ярлу память.

А Рагнар добавил:

– Пожалуй, из всего, что мы взяли в этом походе, женщин поделить будет труднее всего, потому как вендские женщины многим по нраву. Но я бы предпочел серебро, его цена не изменится после того, как оно месяц побудет среди воинов. А цена женщины упадет раза в два или три, смотря по тому, как с ней будут обращаться.

На это ответил Аслак Финн:

– Было бы мне столько лет, сколько тебе, Рагнар, думаю, и я больше интересовался бы серебром, нежели женщинами. Однако мне женщина может пригодиться для большего, нежели гладить меня по лысой голове, поэтому я предпочту ее, а серебра я добыть успею.

Все рассмеялись, а Рагнар почесал затылок. Затем Аслак спросил Хельги:

– А ты, Хельги, что предпочел бы: женщину или серебро?

– Меня дома ждет невеста, потому я взял бы серебро, – ответил Хельги.

– Невеста хороша, когда знаешь, как ее ублажить, – ответил Аслак. – А где же еще научиться обращаться с женщинами, как не в походах. Но ты, наверное, Хельги, еще слишком молод для этого. Потерпи пару лет, и мы приведем к тебе какую-нибудь не очень уродливую толстуху, чтобы ты наловчился…

Хельги не стал дальше слушать и ушел, а все остальные рассмеялись. А особенно громко смеялся Рагнар.

Уже стемнело, когда конунг и ярл начали делить серебро. Кто-то было сказал, что серебро лучше делить днем, когда лучше видишь, что берешь, но ему ответили, что он может подождать до утра и посмотреть, что ему останется.

Сначала взвесили все серебро в утвари и в монетах. Потом стали взвешивать браслеты и другие украшения. Когда работа мастера казалась достойной, чтобы кольцо или браслет стали бы носить на Севере, вещь подносили Олафу, и тот называл ее вес в серебре и спрашивал, не готов ли кто дать больше за узор или за камень. Кое-кто из воинов, у кого в поясе было серебро, подходил и рассматривал. Потом, если вещь была стоящей, называл цену, и если охотников поспорить с ценой не находилось, то забирал вещь себе, докладывая на ее место серебро. Два раза торговались: из-за больших серег дутого серебра из страны франков и из-за тонкого узорного браслета миклагардской работы.

Затем вперед вышел Хромой Арн – один из советников Олафа – и назвал общий вес добытого у вендов серебра. Тут же вперед вышли вожди каждого корабля и назвали число своих людей. Арн прибавлял к каждому числу еще трех человек, ведь вождь на корабле заслуживал тройной доли, а кормщик двойной. Итог он чертил рунами на земле. В самом конце он прибавил еще две дюжины человек – по дюжине на ярла Эйрика и конунга Олафа.

Всего получилось семьдесят пять с половиной дюжин людей и шестьдесят с четвертью марок серебра. Арн подозвал к себе Гудбранда и Торира Упландца – мужей, известных своим умением считать серебро. Вместе они сели на песок и начали что-то чертить ножами и тихо обсуждать.

Воины стояли вокруг и молчали, чтобы не помешать подсчетам. Вокруг горели костры, на которых варилась похлебка из вендских овец. Кетиль прошептал Хельги:

– Нелегко разделить шестьдесят марок на семьдесят пять дюжин, но это легче, чем разделить дюжину женщин на десять дюжин воинов. Настоящий дележ случится после…

В это время Арн начал громко говорить:

– Для простоты мы увеличили количество воинов до восьмидесяти дюжин и оставили на время в покое четверть марки серебра. И у нас получилось, что на дюжину воинов приходится по три четверти марки серебра или одна шестнадцатая марки на воина. Четыре с половиной дюжины воинов, которых мы добавили, вместе равняются трем маркам и трем четвертям. А с оставшейся четвертью – четырем маркам.

Все слушали Арна, затаив дыхание, а кто-то пытался проверить его расчеты, перебирая бусины на шелковой нитке.

– Теперь у нас получилось четыре марки на семьдесят пять с половиной дюжин воинов или меньше одной двадцатой марки на дюжину человек, – продолжал Арн. – Ежели бы наш поход на этом закончился, я бы предложил разделить и эти четыре марки, как бы мало на человека ни вышло. Но у нас есть еще рабы, которых мы продадим, и наш поход еще не закончен. Поэтому я спрашиваю вас: есть ли кто-то, кто хочет получить все свою долю прямо сейчас?

Кетиль снова шепнул Хельги:

– Желающих не найдется. Во-первых, в походе наше число может уменьшиться, и тогда делить станет легче. Во-вторых, даже не очень хороший раб один стоит пару марок и, значит, доля каждого увеличится еще в два или три раза, так что не стоит торговаться ради одной двенадцатой одной десятой марки. Ну и главное – у нас есть женщины, которых пока не делили. И это то, чего все ждут.

– А как будут делить женщин? – спросил Хельги.

– Кто даст самую большую цену, тот и получит, – ответил Кетиль. – А ты уже кого-нибудь приглядел себе? Могу одолжить серебра, но помни, что на корабле ее можно будет держать только до той поры, пока мы не встретим каких-нибудь торговцев. Потом все равно придется продать, и готов побиться об заклад, дадут они тебе меньше, чем та цена, которую сейчас, торгуясь, назначат охочие до женщин воины.

На это Хельги ответил:

– Нет, из женщин мне нужна только Ингрид. А сам ты будешь торговаться? Я там видел нескольких, которых можно назвать чистыми.

– Я тоже не буду. Я не привык платить за женщин.

Поэтому они сели у костра и стали хлебать похлебку, которую Харальд Заяц сварил из вендской овцы.

Торг начался рядом с палаткой, которую поставили для вождей. Сначала, как сказал Торкиль, выбирали самых некрасивых женщин, чтобы самые нетерпеливые воины дали за них хорошую цену. Потом дошла очередь до более молодых и пригожих. Аслак Финн яростно торговался из-за нескольких из них и вскоре смог увести с собой в дюны какую-то девушку с разбитым лицом. Рагнар сказал, что Аслаку придется сходить в три похода, таких как этот, чтобы вернуть себе то серебро, которое он за нее отдал.

Торг уже походил к концу, когда к палатке вождей подвели женщину с лицом, закутанным в платок. Хромой Арн развернул ткань, как ни сопротивлялась женщина, и Хельги поперхнулся куском бараньего жира. Перед вождями стояла девушка из крепости. На ней не было ни золоченого пояса, ни браслетов, но все же видно было, что она из благородной семьи. Все воины уставились на нее, а Олаф и ярл Эйрик переглянулись.

Арн сказал:

– Все видят, что эта женщина молода и пригожа. – Он сжал ей щеки, чтобы она приоткрыла рот. – И у нее есть еще все зубы. Кто даст за нее пять марок серебра?

Девушка оттолкнула его руку и сказала по-датски:

– Я Эдла, дочь верховного жреца Святовита[31], и сама выбираю себе мужчин! – и посмотрела прямо в глаза конунгу Олафу.

Со всех сторон послышались крики. Олаф снова посмотрел на ярла Эйрика. Тот наклонился к нему и тихо сказал:

– Как ты думаешь, конунг, кого она выберет? Не тебя ли?

Девушка также не отрываясь смотрела на Олафа. Среди воинов прошел тихий ропот. Видно было, что многие не отказались бы, если бы она выбрала их. Да только не у многих было пять марок серебра.

Арн подмигнул Олафу. Тот встал и сказал:

– Что же, дочь жреца, мои воины бились отважно и заслужили небольшое развлечение. Я сам заплачу за тебя пять марок из своей доли, а ты выбери из нас лучшего.

Кетиль тихо сказал Хельги, который смотрел на торг во все глаза:

– По части торговли у конунга Олафа голова работает лучше, чем по части походов за добычей.

Хельги покачал головой, показав, что не понял, и Кетиль объяснил:

– Если она выберет его, то он заплатит пять марок вместо по меньшей мере десяти, которые бы за нее дали. А если нет – то он наградит кого-то из воинов, и прослывет щедрым вождем. Но вижу я, как она на него смотрит. И ему не стоит опасаться за свое серебро.

Воины вокруг одобрительно закричали, и даже те, кто сидел у костров, начали собираться к месту торга. Кто-то плеснул себе в лицо воды и пригладил волосы, кто-то снял рубаху, чтобы стали видны шрамы, полученные в боях.

Арн приказал всем выстроиться в широкий круг, чтобы каждого, кто хотел, чтобы его выбрали, было хорошо видно. И воины сходились к месту состязания ото всех кораблей. Даже Рагнар направился было туда, но потом сел на место:

– Хотя моя слава обгоняет многих, но молодым девушкам не нужны лысые, – пробормотал он под нос.

Кетиль, который не тронулся с места, ответил:

– Надень шлем, так ты будешь казаться еще грознее и могущественнее, о Рагнар любимец вендских женщин!

Рагнар сплюнул:

– А почему это вы с Хельги не идете? Не отрубили ли вам чего-нибудь лишнего у ворот вчера утром?

Хельги покраснел, а Кетиль ответил:

– Тому, кто отважен, не надо гоняться за славой, она сама найдет его. Так же и с женщинами. – И он продолжил есть похлебку.

Хельги тоже отвернулся:

– Мне надо, чтобы меня выбрала Ингрид, а не какая-то вендская колдунья. – Но видно было, что нелегко ему отвести взгляд от того, что происходило у палатки вождей.

В это время девушка начала обходить круг воинов, которые стучали себя кулаками в грудь и рассказывали ей о своих доблестях и о том, как они смогут ее ублажить. Но она, хотя и шла медленно, но ни разу не остановилась ни перед кем, пока не поравнялась с сидящим Олафом. Тот сглотнул, и видно было, что он в нетерпении ждет, как она назовет его имя.

Девушка еще раз посмотрела Олафу в глаза и сказала:

– Я Эдла, дочь верховного жреца Святовита, не вижу здесь мужчину, который среди вас вчера был лучшим воином.

Олаф поперхнулся, а Арн сказал:

– Если ты хочешь нас обмануть, то у тебя ничего не выйдет. Ты должна выбрать кого-то из воинов, которых ты видишь здесь.

– Я Эдла, и я не нарушаю своего слова. Я сказала, что не вижу среди вас того, кого хочу выбрать. – Она еще раз обвела всех взглядом. – Хельги Скальд сын Торбранда, выйди, чтобы я могла тебя увидеть!

Раздался громкий рев сотен воинов. Олаф хотел вскочить, но ярл Эйрик удержал его:

– Ты дал слово, конунг. И хотя девка хитра как змея, его придется держать. Гудбранд Белый потом расскажет нам, откуда она его знает…

Олаф справился с собой и величественно встал. Он расправил плечи и крикнул:

– Хельги сын Торбранда, выйди! Тебя выбрала Эдла, дочь жреца Свентовита!

Воины расступились перед Хельги, который как во сне вышел на середину круга.

– Слово конунга – закон, сказал Олаф, – забирай ее, она твоя. Я заплатил за нее пять марок серебра.

Все молчали, когда Эдла подошла к Хельги, взяла его за руку и повела за собой сквозь толпу ухмыляющихся и подбадривающих Хельги криками воинов.

Они вышли в дюны, и Эдла первый раз повернулась к Хельги:

– Дай мне свой плащ, не пристало мне ходить в одной рубахе.

Хельги молча снял плащ, и она закуталась в него. Потом она снова взяла его за руку и повела вдоль берега прочь от их стоянки. Хельги порывался что-то сказать, но замолкал. Тогда Эдла заметила:

– С мечом в руке ты был более разговорчивым, или ты боишься меня теперь больше, чем тогда, когда у меня был нож?

– Я боюсь только того, что ты снова попытаешься убежать, а мне обидно было бы упустить что-то, за что заплатил сам конунг свеев, – ответил Хельги.

– Мне некуда бежать на этом острове. С тобой мне спокойнее, чем если бы я бродила в темноте, опасаясь, что меня найдет кто-то из ваших воинов или из жителей здешних мест, что вряд ли многим лучше.

– Тогда почему ты не осталась с конунгом, с которым тебе было бы еще спокойнее? – спросил Хельги.

– Ваш конунг еще слишком молод, чтобы ценить то, что достается даром, – сказала она, поворачивая к морю. – Хотя вода холодная, мне надо искупаться. На мне сажа от города, который вы сожгли, и пот и грязь от воинов, которые тащили меня, как овцу. Да и тебе, я думаю, стоит почаще мыться.

Хельги сказал, что он совсем недавно ходил в баню, когда они гостили у Сигрид, но она только засмеялась и потянула его к воде. Затем она положила на землю плащ и сняла с себя рубаху. Ночь была лунная, и Хельги не мог оторвать глаз от ее тела, которое отливало серебром. Потом он поднял глаза и посмотрел ей в лицо:

– Среди вендов много таких колдуний, как ты?

– Во всем мире я одна, но тебе стоит получше узнать вендов, Хельги Скальд, чтобы перестать меня бояться. Снимай одежду! Клянусь, я не стану на тебя нападать. Я просто не хочу купаться одна. – Она расстегнула ему пояс.

Хельги ответил:

– Я тебя не боюсь. Я боюсь замерзнуть после купания. – И он стянул с себя рубаху.

– Не бойся, замерзнуть тебе не придется, – ответила Эдла и пошла в воду.

Хельги развязал онучи, снял башмаки и штаны и пошел за ней. Коснувшись воды, он поежился от холода, но увидев, что Эдла уже в нескольких саженях от берега, сделал несколько шагов, прыгнул и нырнул с головой. Она засмеялась:

– Не ударь голову, воин, тут мелко.

Затем Эдла набрала со дна мелкого песка и начала тереть себя. Хельги сделал то же. Потом она приблизилась и начала тереть песком его спину:

– Речной ил подходит для этого гораздо лучше, но песок все же лучше, чем ничего. Хотя в волосах песок сильно мешает.

– Где ты выучила наш язык? – спросил Хельги.

– Мы с отцом часто бывали в Йомсборге, да и на Рюгене, где находится главное святилище Святовита, много ваших.

– Как ты снова оказалась у нас в плену?

– Мы пробирались вниз по течению Одры и наткнулись на людей нашего князя, которые гнались за вами. Они привезли меня с собой к тому месту, где мы устроили засаду.

– А что стало с твоими сестрами? Они снова у нас? – спросил Хельги.

– Нет, хвала богам, мы оставили их в деревне по пути. Они еще малы, чтобы долго скакать верхом, – ответила Эдла и повернулась, показав, что теперь он должен потереть песком ее спину.

– Стоило ли тебе ехать вместе с воинами? – спросил Хельги, осторожно касаясь ее кожи ладонями с песком.

– Кто-то должен был рассказать князю, сколько вас, и как вы вооружены – я была первой, кого они встретили. Не многим удалось вырваться из города.

Хельги ничего не сказал, но смотрел на Эдлу, что стояла по пояс в воде спиной к нему. Затем он рассмеялся:

– Ты похожа на русалку. Чудится мне, будто у тебя уже вырос хвост, и ты утянешь меня на дно.

Она повернулась к нему:

– Что же, возможно, когда-нибудь так и случится, а сейчас нам пора на берег – становится холодно.

Они вышли на берег и вытерли воду плащом Хельги. Затем Хельги принялся одеваться, но Эдла расстелила плащ, обняла его и потянула на землю.

– Не торопись одеваться, Хельги Скальд. Я же обещала, что ты не замерзнешь.

Впоследствии, когда Хельги спрашивали о той ночи, он говорил, что колдунья, когда они отошли от стоянки, сбежала, и ему пришлось искать ее до утра. Но ей самой, когда стало светать, он сказал:

– Ты знаешь, у меня есть девушка, на которой я хочу жениться, но не знаю я, ждет ли она меня. Хочешь ли ты остаться со мной?

– Возможно, хотела бы я остаться с тобой, – ответила Эдла, серьезно посмотрев ему в глаза. – Ты молод, но ты можешь стать великим воином и самым знаменитым скальдом в ваших землях. Я вижу это. Однако я не могу ждать.

– Ты снова говоришь загадками. Я хотел бы, чтобы ты осталась со мной, но неволить тебя я не буду. Да и будет это бесполезно. Против твоей воли тебя не удержать… Но что ты сама будешь делать? Ты хочешь, чтобы я отвез тебя к твоему народу?

– Колдовство пройдет, когда взойдет солнце, Хельги Скальд, – ответила Эдла. – Ты снова вспомнишь о своей Ингрид, и вы будете счастливы, когда встретитесь – так я вижу. А я уже не вернусь к своему народу.

Хельги ничего не говорил и только смотрел в ее темные глаза, прижимая ее к себе.

Эдла продожила:

– Благодарна я тебе, за то, что ты отпустил нас в городе. Боги прогневались бы, коли не вознаградила бы я тебя за доброту, потому мы здесь. Но судьбе угодно, чтобы ты еще получил пятнадцать золотых монет из Сёркланда.

Хельги помотал головой:

– Ты снова говоришь загадками...

– Моему народу нужен другой союзник вместо ярла Сигвальди. Саксы захватили наши земли, но мой народ восстал, еще когда я сосала грудь матери. Мы выгнали саксов, но с тех пор ждем, когда они придут снова. Если я стану женой конунга Олафа, мой народ будет жить, не опасаясь набегов с моря. У нас хватает врагов и на берегу.

Хельги рассмеялся:

– Ты станешь женой конунга Олафа!? После того что случилось вчера, когда ты унизила его на глазах его людей?

– Ты еще слишком молод, Хельги Скальд, и не знаешь, что такие люди, как ваш конунг, ценят только то, что видят в руках у других. Олаф показал себя достойным вождем, он наградил своего лучшего воина. Если этот воин не смог воспользоваться подарком, то это вина воина.

Хельги снова помотал головой:

– Ты думаешь, я смогу прийти обратно и сказать, что ты мне не досталась?

Эдла выскользнула из его объятий и сказала:

– Так будет лучше для тебя, Хельги. Эту историю будут рассказывать на всех пирах, когда вы вернетесь из похода. Будешь ты рад, если об этом узнает Ингрид? К тому же конунг затаит на тебя злобу, а ссориться с еще одним правителем, помимо Олафа сына Трюггви, совсем не мудро. – Она надела рубаху и продолжила: – Так что свяжи мне руки своим поясом и приведи обратно к Олафу. Требуй платы золотом, теперь он поверит, что это боги снова привели меня к нему. Над тобой будут смеяться в лагере, но чего другого ждать от колдуньи?

Когда Хельги оделся, она подошла к нему, поцеловала и протянула руки, чтобы он их сбвязал своим поясом. Так они и вернулись к кораблям.

Потом, когда кто-то из команды начинал насмехаться над Хельги, тот просто отвечал, что за пятнадцать золотых монет он найдет кого-нибудь попокладистее, и смех умолкал. Но Кетиль один раз услышал вису, которую Хельги говорил себе под нос:

Слаще поэзии меда ласки прекрасной колдуньи…

Судьба ли Торбранда сыну забыть о том полнолунье?

Кетиль похлопал его по плечу и сказал:

– Виса хороша, но я бы забыл ее навсегда, Хельги сын Торбранда. Не стоит, чтобы о тебе говорили, что ты такой близкий родственник конунга свеев.

Два дня они пировали, потом целый день шел торг, когда торговцы с Готланда и Боргундархольма, прослышав об их стоянке, припыли выкупить у них рабов. А на четвертый день, поделив серебро, все снова погрузились на корабли и направили носы на северо-восток. Гудбранд сказал, что теперь держат они путь в земли эстов и ливов. Серебра там не сыщешь, но хороших рабов добыть можно.

Сага о том, как Хельги сын Торбранда разлюбил баранину

Шли они вдали от берегов, полагаясь на умение кормщиков, и непогоды никто не ждал в это время года. Слабый ветер дул с юга, так что работать веслами не приходилось, потому все на кораблях были в хорошем настроении и слышались песни. Так продолжалось два дня. Но, видно, на этом их удача закончилась, потому что на утро третьего дня задул северный ветер и началась буря.

Весь день и всю ночь викингам пришлось по очереди вычерпывать воду из трюма да грести без передышки, чтобы не дать кораблю развернуться бортом к волнам. А кормило держали по трое, и видно было, что даже трем сильным воинам управиться с ним не всегда под силу. Хельги весь промок, но гребля не давала ему замерзнуть. В темноте они потеряли из виду другие корабли, потому как ветер не давал зажечь огня и относил крики в море. Бывалые мореходы этому только обрадовались, ведь в такую бурю кораблям немудрено столкнуться, сколько ни налегай на весла. И еще они говорили, что удача им, что буря застала их в открытом море, а не вблизи берегов с мелями и скалами. Выброси ветер их корабль на мель – и волны разбили бы его за мгновения. Рагнар на корме заколол последнюю из овец, что взяли они в земле вендов, и отдал ее Эгиру, богу моря.

Так прошли день и ночь, и только к следующему утру ветер ослабел. К полудню волны стали ниже, и из-за облаков выглянуло солнце. Ветер переменился и теперь дул с северо-запада. Рагнар приказал поднять парус, и воины смогли отпустить весла, снять мокрую одежду и повесить ее сушиться. А самые предусмотрительные достали сухие рубахи из просмоленных мешков, в которых хранили свои пожитки.

Хельги, когда гребля прекратилась, начал мерзнуть, но, сняв мокрую одежду, подставил спину солнцу и быстро согрелся. От непрерывной работы веслом ныли у него руки и ноги. И в этом он был не одинок. Усталые воины ложились на скамьи и засыпали, не чувствуя холодных брызг, долетавших из-за борта.

Гудбранд посовещался с Рагнаром и велел держать на восток – так они быстрее достигнут земли и смогут развести огонь и дать отдых команде. К вечеру боги показали им свою милость, и на востоке показалась темная полоса, которая затем превратилась в песчаные дюны с невысокими соснами, стоящими поодаль. Рагнар сказал, что это, должно быть, земли пруссов или жмуди, так как их сильно снесло на юг. Хотя сказать наверняка невозможно, пока не увидишь какие-нибудь знакомые приметы. Все здешние земли с моря одинаковы. Гудбранд сказал, что им без разницы, где пристать, хотя лучше было бы найти какую-нибудь деревню, чтобы порадовать усталых воинов свежим мясом. А затем они поплывут на север вдоль берега и где-то там, должно быть, встретят ярла и остальные корабли.

Хельги спросил у Рагнара, каким образом Гудбранд знает, где находится ярл. На это Рагнар ответил, что ярл велел им идти в земли эстов, и какая-то буря не может ничего изменить. Потому и все корабли, куда бы их не отнесло, придут туда.

– Нас сносило к югу быстрее, чем остальных, видно, нас обделили добычей. Наши борта торчали над водой выше, чем у других, и ветер бил нас сильнее, – сказал он.

– Серебро не весит столько, сколько рабы и бочки с медом, – подтвердил Асгрим Сакс. – Когда идешь в поход, лучше иметь высокий борт, чтобы сподручнее было лезть на вражеский корабль. Груженым лучше возвращаться домой.

– Самыми низкими были борта корабля конунга Олафа, а еще недавно он возвышался над нами, как башня того городка, где мы набрали несколько потертых монет, – добавил Аслак. – Видать, у конунга на борту много обжор, что он так беспокоится о запасах.

Гудбранд прикрикнул на них, чтобы не лезли в дела конунга, но Рагнар тихо добавил:

– Грустно жить во времена, когда конунги запоминаются подвигами не в битвах, а на пирах.

Но Гудбранд уже приказывал Кетилю, Хельги, Аслаку и молодому Арни собираться на берег:

– Идите и найдите нам свежего мяса вместо того, чтобы насмехаться над молодым конунгом в его первом походе! – И он показал на тропинку, огороженную невысоким плетнем, которая выходила на берег через дюны.

Корабль приблизился к берегу, но совсем близко подойти не смог, потому как уже в двух полетах стрелы от берега было мелко. Рагнар приказал кинуть якорь, а Кетилю и остальным кивнул, чтобы лезли через борт в воду. Кетиль снял башмаки и полез первым. Воды было ему по пояс, и он крикнул, чтобы брали только мечи, а щиты и кольчуги оставили бы на корабле, потому как серьезной битвы не ожидается, а брести по воде в кольчуге и со щитом не очень удобно.

Выбравшись на берег, они сняли и выжали штаны, надели башмаки, которые принесли в руках и быстро пошли по тропинке, стараясь согреться.

– Разве нам не надо послать кого-то одного разведать, что там за дюнами? – спросил Хельги, догнав Кетиля. – Кто знает, кто там прячется?

– Если ты хочешь спасти своих товарищей от ножей кровожадных пруссов и принять первый удар, то можешь пойти и разведать, – сказал Аслак.

Хельги посмотрел на него с вызовом и ответил, что у него нет страха и если Аслак готов спрятаться за его мечом, то для него это будет честью.

Тут Кетиль прервал перебранку, сказав, что если в дюнах их ждет засада, то одинокий воин не сможет даже подать знак остальным, потому вернее идти всем вчетвером, чтобы помочь друг другу, если кого ранят.

Они поднялись на гребень и увидели, что за ним есть ложбина в сажень глубиной и в четыре сажени шириной, а потом возвышается второй ряд дюн. А сразу же за ним начинается роща высоких сосен. Пройдя рощу, они вышли на поляну, заросшую травой. В трех полетах стрелы от них виднелась землянка, над которой курился дымок, а вокруг за невысокой изгородью паслись пара дюжин овец.

– Гудбранд всегда знает, когда взять серебро, а когда запас еды, – сказал Аслак. – Сегодня у нас снова будет свежатина.

Они тихо подкрались к землянке, и Кетиль, резко распахнув дверь, с мечом в руке бросился внутрь. Послышался сдавленный крик, и Кетиль снова появился снаружи, таща за собой перепуганного пастуха. Тому на вид было лет двадцать, и он не особенно противился, когда его руки связали за спиной его собственным поясом и заткнули рот мхом. Дверь приперли снаружи поленом на случай, если пастух изловчится развязаться.

Затем Кетиль и все остальные поймали по овце. Так, с блеющими овцами на плечах, вернулись они обратно к кораблю. А там уже горел костер, и овец встретили радостными криками. Харальд Заяц сказал, что, видно, боги снова к ним благосклонны, если вместо одной овцы, что Рагнар принес в жертву Эгиру, они дарят им целых четырех.

Поев и отдохнув, Рагнар сказал, что стоило бы привести на берег и остальных овец и приготовить солонину – благо, соли у вендов они взяли немало. Однако Гудбранд ответил, что солониной наесться они всегда успеют и что лучше им взять овец живыми. Он приказал построить для них на корабле небольшой загон на носу, а затем велел Хельги, Арни и Аслаку отправляться снова к землянке пастуха. Но уже темнело, и Хельги сказал, что они переночуют в землянке, следя, чтобы жители этих мест не пришли за своей скотиной, а наутро пригонят всех овец вместе с пастухом.

До землянки дошли они споро, но когда заглянули внутрь, пастуха там не оказалось. Ремень, которым ему связали руки, был перетерт об осколки глиняной тарелки, которая, разбитая, лежала на земляном полу. Дверь, когда они пришли, оставалась припертой снаружи, но в дальнем углу землянки в крыше виден был лаз. Аслак сказал, что, видать, пастух так испугался, что превратился в птицу и выскочил через крышу.

Хельги огляделся по сторонам, стараясь понять, куда тот мог пойти. Тропинка, начинавшаяся у берега, вела к поляне и землянке, а затем снова уходила в лес с противоположной, восточной, стороны поляны. Еще одна тропка тянулась от землянки на юг через поляну и тоже уходила в лес. Хельги и Аслак переглянулись. Затем Аслак крикнул Арни, чтобы тот вернулся предупредить Гудбранда и остальных. Сам он пошел по тропинке на юг, а Хельги кивнул в сторону тропинки на восток.

Хельги прошел около четверти мили и увидел, что лес заканчивается песчаными дюнами. Поднявшись на гребень одной из дюн, он увидел перед собой море. А за ним в нескольких милях берег. Стало ясно, что были они на острове или на длинной песчаной и узкой косе. С вестью этой Хельги вернулся к землянке. Там его уже ждал Аслак. Хельги рассказал ему про свою находку, а Аслак сказал, что в полумиле он нашел небольшую деревню на три дома, но что все дома стояли пустыми с распахнутыми дверями. По всему видать, пастух предупредил своих, и они ушли в лес, забрав скотину и те пожитки, что можно унести.

Уже стемнело, и Аслак предложил скорее возвращаться на берег, ведь ночью жители деревни могли осмелеть и прийти посчитаться с теми, кто ворует их овец. Однако Хельги ответил, что вряд ли местные крестьяне, даже ежели обопьются крепкого меда, дерзнут напасть на вооруженных воинов. Зато если они уйдут, то овец жители могут и увести.

На это Аслак ответил, что вооруженный воин у них только один – это он сам, а двое других – это играющие мечами мальчишки, которых мог бы победить в равной схватке даже пастушок, что от них убежал. И что лучше им взять еще несколько овец и вернуться к остальной команде.

На это Хельги сказал, что, может быть, он еще и молод годами, но в отличие от некоторых других не боится нескольких крестьян, у которых нет даже мечей. Но если Аслак хочет вернуться к остальным, он не будет его удерживать.

Аслак, разозлившись, сквозь зубы заявил, что мало кто мог похвастаться тем, что напугал его и что, хотя то, что они делают, немногие назовут благоразумным, он останется с Хельги, чтобы снова спасти его от неминуемой гибели.

Тогда они развели огонь в очаге и условились, кто из них в какой час будет стоять на страже. Хельги заснул, а Аслак остался сторожить. Спустя некоторое время вернулся Арни. Ему досталась утренняя стража, потому он также лег на землю, прикрылся плащом и захрапел. Когда две крайних звезды Ковша показали на север, Аслак разбудил Хельги, а когда на северо-восток, – Хельги передал стражу Арни. Тот неохотно выбрался из землянки и огляделся. Скоро начало светать, и виден стал дальний конец овечьего загона. Арни обошел его по кругу, убедившись, что на овец никто не покушается. Тогда он сел у двери и стал ждать рассвета. Но, сидя, он стал засыпать, потому решил снова обойти вокруг загона. На небе появились красные сполохи, и в лесу запели птицы. Арни опять уселся у двери землянки. Все вокруг было спокойно, и он сказал себе, что никому не помешает, если он немного посидит, а не будет бродить вокруг. После этого его голова упала на грудь, и он задремал. И очнулся только от встревоженного крика птиц. Арни протер глаза и огляделся. Затем встал и решил снова обойти загон. Однако не успел он подойти к дальнему, южному, концу, как из леса прилетела стрела и ударила его в горло. Арни, хрипя, упал навзничь.

Аслака птицы тоже разбудили, и он выглянул из землянки. Первое, что он увидел, были странные создания в одежде из ветвей и листьев, что приближались к землянке из леса. Аслак крикнул Хельги, что на них напали лесные тролли, и вытащил из ножен меч.

Нападавших было около двух дюжин, и вооружены они были луками, копьями и длинными ножами. Когда они оказались ближе, Аслак разглядел, что это были люди, к одежде которых были привязаны ветки и пучки травы. Тогда он встал у входа в землянку и взял меч обеими руками. Нападавшие, не останавливаясь, кинулись на него. Подбегая, они растянулись на несколько шагов, и Аслак смог встретить их по одному.

Копье первого он отбил вправо и вверх, а потом обратным движением рубанул мечом в незащищенную спину, когда враг повернулся вслед за древком. Второй нападавший ударил, метя в низ живота, но Аслак, расставив ноги, подпрыгнул над копьем и ударил противника мечом в голову. Тут уже из землянки выбежал Хельги, перескочив через упавших, и ударил в бок третьего врага. Это заставило остальных остановиться в полудюжине шагов, не нападая, а выставив вперед копья, словно ожидая приказа.

– Сдается мне, овец в этих землях стерегут посильнее, чем Фафнир свое золото, – сказал Аслак.

Хельги присмотрелся к нападавшим. Вблизи стало видно, что под привязанными пучками листьев на них надеты кожаные доспехи, а на головах – спрятанные под ветками кожаные шлемы с железными бляхами.

– Не похожи они на крестьян из соседней деревушки на три дома, – ответил он.

– Зато они похожи на дружинников какого-нибудь местного ярла, – сквозь зубы пробормотал Аслак. – Ярла пруссов или кто они там. И не похоже, что они нас сильно боялись. А вот я бы сказал, что, будь у меня тот же выбор, что и вчера вечером, я бы предпочел прослыть трусом среди наших людей, чем быть смельчаком тут.

Прозвучал приказ на незнакомом языке, и несколько вражеских воинов бросили на землю копья и схватили луки.

– Если ты не хочешь превратиться в ежа, делай, как я, – крикнул Аслак и бросился обратно в землянку.

Хельги юркнул за ним. А следом ринулись воины с копьями. Аслак, вбежав внутрь, развернулся и встал слева от входа, держа на меч на уровне груди. Хельги едва успел увернуться от его клинка, влетев в землянку на коленях. Зато преследующий Хельги воин оказался не так ловок, и сталь вошла в его шею. Он упал прямо в дверном проеме. Следующего за ним встретили уже два меча – Хельги успел подняться. Вражеский воин был без щита, а копье – плохая защита против двух мечей, когда негде развернуться. Хельги ранил его в руку, а потом Аслак ударил в бок, но не смог пробить доспехи. Нападавшие вновь остановились. Они оттащили своих раненых и убитых от входа в землянку, не решаясь лезть внутрь.

Аслак сказал:

– Теперь, если они пошлют вперед самого могучего воина и дадут ему самый большой щит, то мы увидим Одина. Рад ты будешь такой встрече, Хельги Скальд?

– Я был бы рад отложить эту встречу на потом, Аслак Могучий, но не знаю, как это сделать. Может быть, нам стоит громко крикнуть, чтобы нас услышали на берегу?

– Ветер с моря, дюны и сосны не дают тебе прослыть самым хитрым викингом в этих краях, Хельги Скальд, – нас не услышат.

– Тогда мы можем вылезти через дыру в крыше, как это сделал пастух.

– Это сможет сделать только один из нас и то только по пояс. И как только в ту половину тебя, что будет наверху, можно будет попасть стрелой, вторая половина перестанет вылезать.

– Мне кажется, Аслак, что ты стремишься увидеть Одина гораздо больше, чем я. Иначе почему бы тебе самому не предложить что-нибудь, а не бранить все то, о чем говорю я?

– Что ж, Хельги, если ты ждешь моего предложения, то я предлагаю тебе попрыгать и побегать. – И он объяснил Хельги в чем его задумка.

Затем они тихо отошли от входа, подошли к лазу в потолке землянки. Хельги прислонил к стене меч. Аслак наклонился, вытянул вниз руки и сложил ладони в замок. Хельги наступил правой ногой на ладони Аслака, а руками взялся за края лаза, который был достаточно широк для его плечей, но узковат для широкоплечего Аслака.

Аслак сказал:

– Это хорошо, что ты такой худой, в тебя будет сложнее попасть. Помни, твоя скорость – твое спасение, потому меч ты оставляешь здесь. Будь уверен, я с ним буду обращаться бережно.

Хельги ничего не ответил, а просто кивнул. Аслак подбросил его вверх, а сам схватил меч и быстро кинулся ко входу землянки. Хельги стрелой вылетел на крышу, спрыгнул на землю и пустился бежать к берегу. За ним кинулись несколько вражеских воинов, но им было тяжелее бежать в доспехах и с оружием. Потом прозвучал какой-то приказ, и преследовавшие отстали и даже не выпустили ни одной стрелы ему вдогонку.

Хельги подивился тому, как легко он ушел от погони, но не остановился, а на одном дыхании добрался до стоянки на берегу. Там он, не мешкая, рассказал Гудбранду про нападение и про то, что они убили и ранили шестерых и что Аслак остался защищаться в землянке, а его послал предупредить своих.

Гудбранд сразу велел готовить к отплытию корабль, так как было неясно, сколько еще воинов могло показаться из леса. Зато ясно было, что в любое мгновение из-за деревьев могут начать лететь стрелы. Затем он послал нескольких человек, вооруженных луками, вперед. А за ними пошли все остальные, построившись в клин и сдвинув щиты. Хельги дали копье и поставили в середину клина. И никто не стал смеяться над ним из-за того, что он прибежал к ним безоружный. У корабля осталась дюжина людей во главе с Рагнаром.

Быстрым шагом перешли они через двойной гребень дюны и вошли в лес. Лучники впереди, подражая крику чайки, дали знать, что опасности нет. В лесу их никто не поджидал. А когда они дошли до поляны, навстречу к ним из землянки вышел Аслак с двумя мечами в руках. Он сказал, что немалым было его удивление, но, как только Хельги убежал к кораблям, все вражеские воины забрали своих убитых и раненых и отошли в лес.

– Видать, знали они, что немало нас на берегу, и неразумно ждать, пока мы зайдем к ним в тыл, – сказал Асгрим Сакс.

– В такое я мог бы поверить, ежели погнались бы они за Хельги, когда он побежал к вам, – ответил Аслак. – Но погони не было, и это то, что меня удивляет.

Осмотрев поляну, лучники нашли Арни со стрелой в горле. Гудбранд сказал:

– Они подобрались к нему совсем близко, или у них меткие лучники. Я бы больше верил в лучников, ибо случилось все уже на рассвете, и даже Арни мог бы заметить, окажись кто-то совсем близко к нему. Но тогда почему они не стреляли в Хельги?

Кетиль сказал:

– Во всем этом много странного, потому не лучше ли нам вернуться к кораблю и отплыть подобру-поздорову?

И все согласились, что это будет мудрое решение. Они поймали еще несколько овец, построились клином, пустили вперед разведчиков и пошли назад, к морю. Так без препятствий смогли они пройти только половину пути по лесу. Затем разведчики крикнули, что впереди их ждет засада. Вражеских воинов не очень много, но у них есть луки, и в лесу они хозяева.

Гудбранд велел бросить овец, нескольким воинам защищать тыл, а лучникам – встать в середину клина. Затем они подняли щиты и пошли как могли быстро. Ударили первые стрелы. Лучники из середины клина отвечали, хотя их было меньше, а прицелиться даже в редком сосновом лесу – нелегко. Появились первые раненые. Асгриму стрела попала в ногу под щитом. Хельги подставил было ему плечо, но Асгрим оттолкнул его, рукой обломал древко и сказал:

– После копья, которое ударило меня в ногу, когда мы бились с людьми Олафа, это просто царапина. Так что даже если у меня в ноге застрял кусочек прусского железа, я могу идти сам. Возьми лучше мой щит, Хельги. Только не задирай его слишком высоко, как я, эти пруссы хотят стрелами отрезать нам кое-что, чтобы мы не могли потом называться мужчинами.

Он отдал щит Хельги и уступил свое место в строю, а сам пошел, опираясь на копье. Гудбранд сказал:

– Нам осталось совсем немного до берега. Там этим пруссам придется выйти из леса. Посмотрим, останутся ли они такими же храбрыми, как сейчас.

Все ускорили шаг, так что почти бежали, стремясь скорее выбраться на открытое место. Раненые изо всех сил старались не отставать, но один из них упал, и воины в тылу клина стали поднимать его. Сразу же в спину одному из них впилась стрела, и он тоже повалился на землю, и видно было, что рана его смертельна. Кетиль выбежал из строя и вместе со вторым воином они подняли раненого и продолжили пятиться, прикрываясь щитами. Убитый воин остался лежать на тропинке.

Наконец, сквозь деревья проглянуло небо, и еще через несколько мгновений они перевалили через песчаный гребень и оказались в ложбине между двумя рядами дюн, где стрелы не могли их достать. Там они остановились и перевели дух. Их лучники еще пускали стрелы с гребня в сторону леса, но ясно было, что их больше не преследуют. Затем несколько воинов поднялись на гребень следующей дюны, и тут раздался вздох, когда увидели они, что ждало их на берегу. Гудбранд растолкал их и сам поглядел с гребня вниз.

А там их ждали сотни три вражеских воинов. Из них примерно четверть были на конях и в кольчугах и шлемах. Пешие стояли в три ряда, а конные держались за ними. Перед вражеским строем на берегу стоял воин, на доспехи которого была накинута медвежья шкура так, что голова медведя закрывала шлем. Корабль с Рагнаром у кормового весла под парусом уходил на север, а за ним гнались несколько лодок.

Кетиль сказал:

– Хотел бы я поменяться местами с Рагнаром: за ним гонятся только три дюжины людей, а нас ждут несколько сотен. Видно, зря мы сомневались в храбрости пруссов. Храбры или не храбры, но в хитрости им не откажешь.

Аслак ответил:

– Лучше бы я остался в лесу, в землянке все было не так безнадежно.

Хельги спросил:

– А кто эти воины, пруссы или жмудь? И что за вождь у них в плаще из шкуры?

Ему ответил Гудбранд:

– Этот воин в плаще, что одолжил он у медведя, – князь пруссов Жигволд. О нем сказывают, что сам он – сын медведицы и какого-то их бога, так что убить его сложно. Еще говорят, что до него у пруссов не было конунга и каждое племя жило по своим обычаям. Но Жигволд убил несколько вождей разных племен, и теперь у других нет охоты спорить с ним. И ежели раньше северные мореходы могли хорошенько повеселиться в этих краях, то теперь он расставил стражу вдоль всего берега, и если кто-то замешкает и станет слишком злоупотреблять гостеприимством, то Жигволд со своими воинами напоминает ему о себе.

– Жаль, что я этого не знал, когда отправлялся за местными овцами, – сказал Хельги. – Если мы выберемся отсюда, я по своей воле к баранине не притронусь.

– Многие скажут, что легко так говорить, когда скоро можешь оказаться в чертогах Одина, где есть только мясо вепря Сехримнира, которым кормят всех пирующих там воинов. Будь уверен, что скоро ты взмолишься о баранине, – ответил Аслак.

– Что ж, не есть баранины – достаточно щедрый обет, – сказал Гудбранд. – У меня нет сомнений, что Один тебя услышит, но я бы на его месте пожелал в жертву несколько пленников.

Викинги стояли в ложбине между двумя рядами дюн. Гудбранд глядел на берег с западного гребня, выходящего к морю. Гребень поднимался почти на три сажени над ровной полоской берега шириной в полет стрелы, где стояли пруссы, преграждая им путь. Все они были со щитами и копьями. У многих были луки. Конные, что располагались позади, были вооружены копьями и мечами. Кетиль вместе с лучниками стоял на восточном гребне, глядя на лес. На опушке тоже показались прусские воины. Их было несколько десятков, и у всех у них были луки. Гудбранд сказал:

– Много мне лет, но еще ни разу не попадал я в ловушку сродни этой. Видать, стареть начал.

Затем Гудбранд крикнул Жигволду:

– Кто вы и зачем собралось столько воинов? Уж не ради нас ли, простых мореходов?

Жигволд ответил, коверкая слова:

– Мы всегда рады гостям и пришли с дружиной оказать вам гостеприимство. Спускайтесь к нам, мы устроим славный пир. Но вы должны перед этим показать нам, что вы пришли в гости с добрыми намерениями, поэтому бросьте нам ваши мечи и копья.

Гудбранд снова крикнул:

– Мы рады, что нас встречает так много добрых людей. И пировать мы тоже готовы долго. Но сами мы – люди мирные, поэтому хотим попросить и тебя, и твоих людей положить оружие. А иначе и мы свои мечи не положим, потому что боимся обиды, которую могут причинить горстке мореходов столько вооруженных воинов.

Жигволд ударил коня пятками и выехал вперед своих воинов:

– Ты складно говоришь, северянин, но у меня больше нет охоты шутить. Поэтому, если хотите жить, сдавайтесь.

Гудбранд ответил:

– Многие бы сказали, что ты слишком торопишься, но, видать, ты еще молод. Мы, конечно, видим тебя и твоих воинов, однако мы видали и других, таких же грозных. И не один из твоих воинов умрет, коли нам придется биться. Но мы, люди искушенные в торговых делах, в таких случаях предлагаем все решить полюбовно. Мы заплатим виру за твоих овец, что мы съели. Такую виру, какую ты нам назначишь.

Жигволд посмотрел Гудбранду в глаза:

– Мы здесь не для того, чтобы брать виру. Мы не хотим видеть тебя и таких, как ты, у своих берегов. Потому никто из вас не уйдет отсюда свободным. А все серебро, которое ты можешь нам заплатить, мы и так возьмем – у твоих людей или на вашем корабле.

Гудбранд сказал:

– Я понял тебя, конунг Жигволд. Но не слишком ли ты торопишься делить серебро на нашем корабле? Не видел я, чтобы твои люди привели его обратно. Но мы готовы подумать все вместе над твоими словами, если ты дашь нам время.

Жигволд кивнул, потом выхватил у одного из своих воинов копье и воткнул его в песок так, чтобы викингам оно было хорошо видно. Потом он наклонился в седле и воткнул песок свой нож на расстоянии в два шага от копья.

– Когда тень от копья дойдет до ножа, сдавайтесь. Или готовьтесь умереть.

– Не много времени ты нам отмерил, но благодарю и за это, – сказал Гудбранд. – Еще до того, как тень коснется копья, ты узнаешь, каков наш выбор.

Жигволд проехал сквозь строй и начал что-то обсуждать с другими вождями на конях, а Гудбранд повернулся к своим людям:

– Что же, нелегкий выбор стоит перед нами, и каждый может сказать, что он думает по этому поводу.

Начал Асгрим Сакс и сказал, что, конечно, рабом у пруссов можно надеяться протянуть один-два годика, но ему милее смерть с мечом в руки и чертоги Валхаллы. И если они кинутся вперед все разом, то прорвут строй пруссов посередине. А там все пруссы, возможно, разбегутся, и им останется только дождаться возвращения Рагнара с кораблем.

Гудбранд ответил:

– Ты уже пятнадцать лет плаваешь со мной, Асгрим, но ни разу еще не дал мне дельного совета. Если даже мы рассечем их войско, то что ты станешь делать с их конницей? Распугаешь ее своими саксонскими усами? А если мы управимся и с ней, куда нам идти потом? – Гудбранд помолчал и оглянулся по сторонам. – Есть ли еще те, кому есть, что сказать?

– А что если отступить в лес? – спросил Калле Лучник. – В лесу их немного, и мы быстро с ними справимся. А остальные пусть нас ловят – мы их перебьем из луков.

– Хорош твой совет, Калле, – ответил Гудбранд, – да только у нас всего шесть лучников. А у пруссов их – только в лесу два десятка. Кто за кем будет гоняться между деревьев, я сказать не могу. Но думаю, не мы за ними.

Вперед вышел Кетиль:

– Отец, у нас нет иного выхода из этой ловушки, который бы люди назвали почетным, кроме как встать тут, между дюн, и биться до тех пор, пока мы держим мечи. Ежели мы выйдем на берег, нас раздавят конные, а коли пойдем в лес, то на каждого из нас найдется дюжина стрел. Так что надо стоять тут и ждать, не встретит ли Рагнар ярла Эйрика или его корабли и не приведет ли он их сюда до вечера.

Остальные тоже высказались за то, что негоже им сдаваться каким-то людям, которые даже не ценят ту виру, которую им предложили. И неизвестно, сохранит ли им Жигволд жизнь, коли они сдадутся, что бы он ни обещал и какими бы богами ни клялся. Тогда Гудбранд сказал:

– Если бы пруссы хотели нас просто схватить, то напали бы в лесу, а не стали ждать на берегу. Если Жигволд хочет, чтобы все произошло на берегу, на виду у всех, то это для того, чтобы покрасоваться и показать воинам свое могущество. Однако, каким бы хитрым и могучим он ни был, Жигволд забыл о важных вещах: о том, что его конные не смогут ему ничем помочь в дюнах, а также о том, что его пешие воины неохотно будут идти вперед, видя, что их конунг сидит за их спиной на горячем коне. Потому пока лучше нам оставаться в дюнах и ждать первого натиска. Потом торг пойдет легче. Так что день предстоит нам еще долгий. Хватило бы только воды, чтобы напиться.

Потом Гудбранд приказал строиться. Две дюжины людей в два ряда он поставил вдоль гребня дюны лицом к морю, велев растянуться пошире и не показывать голов над гребнем. Полдюжины, включая раненых, поставил лицом к лесу, дав им такой же наказ. Остальные встали по бокам, защищая их от нападения с севера и с юга вдоль ложбины.

Затем Гудбранд сказал:

– Как ни вытягивай наш строй, все равно наша стена щитов будет короче, чем их. Их крылья загнутся, и битва будет идти в ложбине, когда на нас будут нападать с боков. Потому стоит нам вначале остудить пыл тех, кто пойдет на нас со стороны моря.

Затем он объяснил всем, что кому следует делать. Кетиля он поставил с северной стороны, Аслака – с южной, раненого Асгрима – со стороны леса. Сам он стал в середине строя, обращенного к морю. Хельги оказался недалеко от него.

Тень от солнца еще не дошла до ножа, когда Гудбранд поднялся на гребень и крикнул:

– Конунг Жигволд, мы сделали свой выбор!

Жигволд на коне проехал сквозь строй пеших воинов и остановился у подножия дюны напротив Гудбранда.

– Что же вы выбрали, северянин, смерть или жизнь?

– Мы выбираем битву, конунг Жигволд, ежели ты не оставляешь нам выбора, который бы нам подходил. Вижу я, что воины твои не смогли догнать наш корабль, а значит, вы не получили наше серебро. Не хочешь ли ты теперь принять виру, прежде чем кровь многих твоих людей впитается в этот песок?

– Ты, видать, плохо слышишь, северянин, – громко ответил Жигволд. – Для тебя и таких как ты в этой земле есть только смерть или плен. Ты выбираешь битву, а значит, смерть для всех вас. И горе будет тому из твоих людей, кто попадет к нам живым! Его крики, когда он будет умирать, заглушат даже вой ветра в бурю.

– Что же, – ответил Гудбранд, – мои люди и сами хотят попасть в чертоги Одина, и нет им причин бросать оружие и сдаваться. Ну а если ты попадешь к нам в руки, то обещаю тебе, что твои крики, когда ты будешь умирать, будут слышны до самого Готланда. А теперь пришла пора посмотреть, кто из нас лучше держит свои обеты.

Гудбранд взмахнул рукой, и первый ряд воинов взошел на гребень дюны. Они стояли широко – между каждыми двумя из них была добрая сажень. Хельги встал между Гудбрандом и Гуннаром Молчуном и смотрел на ряды войска перед ними. Второму ряду Гудбранд велел пока не показываться. Жигволд посмотрел на появившихся наверху викингов и расхохотался:

– Если этой кучкой воинов ты хотел меня напугать, то ты выжил из ума. И потому я велю не убивать тебя, сколько бы воинов мне это ни стоило. Посмотрим, какой силы голос у тебя.

С этими словами он слез с коня, вытащил свой нож из песка, встал перед своими пешими воинами и что-то закричал им на своем языке. Воины приветствовали его громкими криками. Затем Жигволд выхватил меч, показал им на викингов и снова крикнул. Первый ряд пеших воинов бегом бросился вперед: почти сотня – на дюжину стоящих на гребне викингов.

Хельги едва не сделал шаг назад, но потом опомнился и покрепче сжал щит и копье. Пруссы уже подбегали к подножию дюны, когда Гудбранд сказал:

– Жигволд послал вперед пока только сотню людей. Время показать ему, с кем он имеет дело.

Пруссы, видя перед собой только дюжину врагов, стеснились к середине, потому как каждый стремился ударить врага первым. Они начали, отталкивая друг друга, взбираться на дюну, когда Гудбранд подал знак. Викинги из второго ряда стремительно взошли на гребень, и каждый из них метнул вниз по два копья – все, что Гудбранд велел собрать у тех, кто оставался позади.

Видно было, что пруссы не ожидали такого нападения, потому как закрыться щитами успели не все из них, а уклониться в такой толчее было непросто. Хельги затем тоже метнул копье в бок какому-то пруссу, который закрывался щитом от опасности с другой стороны. Тот с криком упал вниз среди пары дюжин других убитых и раненых. В середине строя пруссы замешкались, и только их крылья сумели подняться на дюну с боков, где их никто не встречал.

Гудбранд отдал приказ, и по полдюжины воинов слева и справа отступили и встали поперек ложбины. Кетиль крикнул им:

– Кидать копья под гору – хорошее развлечение, но не пора ли нам начать биться как мужчинам?

С этими словами он с мечом сделал несколько шагов вперед, а остальные, кто защищал ложбину с севера, встали за ним клином. С криком они кинулись в бой. То же сделал Аслак на юге.

Пруссы, взобравшиеся на гребень по бокам от строя викингов, уже бежали к ним. И не было среди них никого, кто остановил бы их и привел бы их строй в порядок. Так что каждый из них был сам за себя, когда на них бросились Кетиль и Аслак со своими людьми. Клинья викингов прошли сквозь первые ряды пруссов, и Кетиль сразил пятерых, а Аслак – троих. У остальных викингов оружие тоже было в чужой крови. За то время, что бывалому лучнику нужно, чтобы выпустить дюжину стрел, пруссы потеряли многих, а из тех, кто остался жив, многие кинулись вниз к морю, и только немногие отступили на юг и на север вдоль ложбины, сомкнули ряды и выставили вперед копья. Кетиль и Аслак со своими людьми отступили, забрав щиты и копья убитых.

В то же время Гудбранд приказал Хельги и остальным отступить на несколько шагов с гребня, чтобы не стать легкой поживой для лучников. Всех пруссов, кто доберется до гребня, велел он бить по ногам и сам нанес несколько ударов топором, после которых кровь залила весь песок вокруг него.

Хельги не успел сделать два шага назад, когда прямо над ним на гребне возник вражеский воин. Прусс ударил копьем, но Хельги принял удар на щит, поднятый над головой. Острие копья застряло в дереве, Хельги рванул щит в сторону, прусс не успел закрыться щитом, и Хельги вонзил ему меч в живот. В это мгновение он почувствовал движение справа от себя, но не успел еще вытащить меч из тела, когда увидел, что еще один враг в меховой шапке целит в него копьем. Хельги попытался закрыться щитом, но прусс, которому он пронзил живот, все еще стоял, не отпуская копье. Хельги бросил щит и сам упал на левое колено, прячась от удара за раненого. Копье ударило мимо, но прусс в меховой шапке уже был совсем рядом с ним и заносил его для нового удара. Раненый прусс, наконец, упал прямо между Хельги и его новым противником. Хельги последним усилием вытащил меч и вскочил на ноги. Новый удар копья он отбил мечом вправо к земле. Прусс оступился на песчаном склоне, и Хельги сверху ударил его в левую ногу. Тут же из-за правого плеча Хельги ударил топор, и прусс с рассеченной надвое шапкой упал вниз.

Хельги оглянулся. Гудбранд подмигнул Хельги и начал вытирать топор о штаны убитого врага. Кроме тех двоих, с которыми бился Хельги, ни одному пруссу больше не удалось перебраться через гребень невредимым. Трое из них, раненные или убитые, скатились в ложбину. Гуннар Молчун лезвием топора спихивал лежащих на гребне вражеских воинов вниз, на берег. Раненные пруссы у подножия дюны громко стонали и просили помощи. Натиск со стороны моря прекратился.

Гудбранд спросил:

– Разве мы не учили тебя взвешивать силу удара? На нем не было доспехов, – Гудбранд показал на первого прусса, раненного в живот. – Не надо бить так сильно, чтобы меч застревал в костях. Достаточно было косого удара.

Гуннар спустился с гребня в ложбину, чтобы добить раненых пруссов. Потом он по одному оттащил их за руки и тоже перекинул через гребень.

Тут к ним вернулись Кетиль и остальные. Все они были покрыты кровью и тяжело дышали. Но все они улыбались:

– Жаль, нет с нами Рагнара. Хотел бы я знать, что сказал бы ему его топор про такую славную битву, что он пропустил, – сказал Аслак. – А чем занимался ты, Асгрим, пока мы показывали пруссам, что они женщины, а не воины?

Из леса пруссы выпустили несколько десятков стрел, но сами взбираться на дюну не стали, так что никто из викингов не обнажил меч.

– Те трусы в лесу увидели, что против них стоят самые сильные воины нашей дружины, и даже не показались, – ответил Асгрим, прихрамывая, спускаясь в ложбину.

Все рассмеялись. Кетиль сказал:

– Если бы не Гудбранд, мы бы так не хохотали сейчас. Жигволд, верно, подумал, что мы встали четырехугольником, дюжина людей с каждой стороны, и будем ждать, когда они нас окружат со всех сторон.

Гудбранд сказал:

– Пришлось его хорошенько позлить, чтобы он не подумал послать людей справа и слава и выстроить там стену щитов. Теперь такой ошибки он не совершит. Теперь нам и вправду придется встать четырехугольником и просить Одина даровать нам сил биться, как берсерки. Жигволд, может, и потерял четверть своих пеших, но их у него еще остается раза в три больше, чем нас.

– Однако из тех, кто напал на нас, обратно вернулась едва половина, а у нас нет даже раненых, – возразил Кетиль. – Теперь остальные будут долго думать, прежде чем приблизиться.

– Придется сделать так, чтобы они думали подольше, – сказал Гудбранд и во весь рост стал на гребне дюны, прикрываясь щитом.

– Конунг Жигволд, – крикнул он, – разве тебе не жаль своих людей? Взгляни на своих раненых – они молят о помощи. Не пришла ли пора обсуждать виру? Как знак своих добрых намерений мы готовы отдать вам всех ваших раненых и убитых, которые остались у нас.

Жигволд знаком показал лучникам, чтобы те не стреляли, а сам снова подъехал к основанию дюны напротив Гудбранда.

– Отдай мне моих людей, и потом ты увидишь, какую виру я назначу, – сказал он, горяча коня, а потом, развернувшись, отъехал. Жигволд крикнул что-то, и пруссы стали собирать своих раненых и убитых. Викинги стояли, укрывшись за щитами, и с доставшимися от пруссов копьями в руках, ожидая, не решится ли Жигволд на какую-нибудь уловку. Но тот стоял среди вождей и отдавал приказания, после которых каждый из всадников забирал с собой отряд воинов и уходил то на север, то на юг вдоль берега.

– Теперь они будут наступать на нас с обеих сторон ложбины, – сказал Кетиль.

– Да, а конницу оставят у моря, если кто-то из нас решит сбежать. Вверх на нас они уже не полезут, – ответил Гудбранд.

– А разве мы не будем говорить о вире, как обещал Жигволд? – спросил Хельги.

– Многие бы сказали, что теперь самое время поговорить о вире, но не таков этот конунг, чтобы отпустить нас теперь. Коли пред нами был бы конунг саксов или англов, сидели бы мы уже за пиршественными столами, а ласковые женщины наливали нам пиво, – ответил Гудбранд. – Но те получили власть от своих отцов и дедов, а Жигволд – от вождей своих племен. Как ты думаешь, долго останется он верховным вождем, ежели отпустит нас теперь, даже за щедрую виру?

– Но мы же отдали им их раненых и убитых, мы предложили им мир… – начал Калле Лучник.

– По правде говоря, – ответил Аслак,– раненых мы там не оставили.

И Кетиль кивком подтвердил, что и они добили всех, кто не успел броситься вниз с дюны.

– Не думаю, что сами пруссы поступили бы иначе, – сказал он. – Даже ромеи бы отрезали у них носы, отрубили бы руки или ослепили. А уж они-то гордятся своим милосердием.

В это время пруссы забрали всех убитых, и к дюне снова подскакал Жигволд.

– Слушай, северянин, какую виру, я у вас попрошу! – крикнул он.

Гудбранд поднялся на гребень.

– Если вы хотите заплатить нам выкуп за то, что сделали на нашей земле, – крикнул Жигволд, – то вот тебе мое слово: ты и еще десять твоих людей останетесь у нас, вы отдадите нам все серебро и оружие, потом мы отпустим остальных.

– А что будет порукой в том, что ты сдержишь свое слово, конунг? Дашь ли ты нам заложников? – спросил Гудбранд.

– Порукой у вас будет мое слово, слово князя пруссов, – ответил Жигволд.

– А что будет со мной и моими людьми, что останутся у вас? – снова спросил Гудбранд.

– Они узнают, что такое наше гостеприимство, – с усмешкой ответил Жигволд. – Заплатите ли вы такую виру?

– Что же, ты сделал нам щедрое предложение, конунг Жигволд, дашь ли нам время обсудить его промеж собой, как заведено в наших краях?

– У тебя будет столько времени, сколько надо, чтобы выпустить две дюжины стрел. Потом я жду ответа.

Гудбранд повернулся к своим людям:

– Кто-нибудь верит слову конунга Жигволда? – спросил он.

Все, даже Калле и Хельги, замотали головами.

– Кто-нибудь хочет отведать гостеприимства пруссов? – снова спросил Гудбранд.

– Лучше отведать гостеприимства Одина, – ответил за всех Асгрим, – там хотя бы есть пиво и валькирии, а здесь, думаю я, повезет, если все закончится глубокой ямой с хлебом и водой до конца дней.

Гудбранд крикнул:

– Конунг Жигволд, ты очень щедр, но мог бы быть еще щедрее. Мы не можем заплатить такую виру. Не стоит ли нам продолжить торг?

– Наш торг продолжат мечи, пока я не выполню свой обет и не получу тебя живым, – развернув коня, сказал Жигволд.

– Многие бы сказали, что ты плохой торговец, – крикнул ему вслед Гудбранд. А потом он вновь повернулся к своим людям и разделил их на две половины. Одна половина выстроила стену щитов поперек ложбины на юге, другая на севере. Во главе воинов на юге стал Гудбранд. На севере велел он всем слушать Кетиля. Асгрим с ранеными остались стеречь подступы со стороны леса, а Калле остался наблюдать за берегом и пускать стрелы в тех, кто захочет обойти их по другой стороне дюны. Хельги оказался с северной стороны и встал рядом с Кетилем, сжимая в руках копье, которое вытащил из своего щита.

– В этот раз так легко не будет, – сказал Кетиль и показал на стену щитов, которую в полете стрелы от них строили пруссы. – Теперь они пойдут вперед все разом, и мы не сможем убивать их по одному. Потому главное здесь – стоять крепко и выдержать первый натиск. Потом, когда мы сойдемся и копья станут бесполезными, нам надо будет разделиться по двое.

– Хельги, – продолжил он, – ты будешь прикрывать мне левый бок, а я возьму топор – здесь будет узко и все будут стоять вплотную. Щит мне будет мешать.

– Почетно мне защищать такого великого воина, как ты, – сказал Хельги, – но смогу ли я отвести все удары?

– Все удары могут отвести только девы-валькирии, если на поле боя защищать воина их послал Всеотец[32], но надо же и тебе придумать какое-никакое занятие, чтобы ты не заскучал и не начал тут на поле боя сочинять свои висы.

На это Хельги сказал:

– Вису я уже сочинил, и я прочту ее тебе, если останусь в живых. Или Одину, если отправлюсь в его чертоги.

– Вижу я, недостаточно тебе, что уже почти все конунги Севера слышали тебя, хочешь ты предстать перед лицом Одина. На это я скажу: думаю я, что твои висы еще недостаточно хороши для него, поэтому постараюсь, чтобы ты не покрыл себя позором из-за какого-нибудь прусского копья.

Так они построились, и было их по неполных две дюжины с каждой стороны, так что в середине могли они стоять в два ряда и слегка выдвинуться вперед.

Слева от Хельги оказался Аслак. Он сказал:

– Это твой первый раз в стене щитов, Хельги Скальд? Постарайся не намочить штаны, когда пруссы приблизятся.

Хельги отвернулся, но видно было, что руки его и вправду дрожат. Внезапно раздался голос Гуннара Молчуна:

– Я помню, как у меня дрожали руки в первый раз, когда я стоял в стене щитов в битве с англами. С тех пор уже много лет, как дрожь прошла, а сегодня снова вернулась. Видать, не выйти мне живым сегодня.

На это Кетиль сказал, что руки у него могут дрожать от усталости, ведь он славно поработал топором утром, а Асгрим добавил, что у него руки не дрожали никогда, зато часто он чувствует слабость в коленях за мгновение до того, как щиты должны сомкнуться.

– Но здесь главное – это броситься вперед, и сразу все проходит. Наоборот, ноги несут тебя, как на крыльях, – добавил он.

На это Гуннар сказал, что он так и сделает и посмотрит, что из того выйдет.

– Не увлекайся только и не выходи один далеко из строя, Гуннар, иначе твое предсказание сбудется, – сказал Кетиль.

Пруссы начали приближаться с обеих сторон. Сначала они шли медленно, но каждый их новый шаг был чуть быстрее предыдущего. За десять шагов до викингов они уже почти бежали.

– Держать строй! – крикнули одновременно Гудбранд и Кетиль.

Хельги и остальные посильнее уперли ноги в землю.

– Вперед! – крикнули Гудбранд и Кетиль, когда до пруссов было пять шагов.

Стены щитов столкнулись, но пруссы не ожидали, что викинги кинутся им навстречу, и в последнее мгновение немного замедлили натиск. Стены щитов сошлись и ни одна из них не треснула. У передних рядов пруссов были только щиты и мечи, задние ряды были вооружены копьями и били ими поверх плеч тех, кто стоял впереди.

Хельги пытался ударить кого-то копьем, но все стояли так близко, что он бросил его и вытащил меч. Удары сыпались на него со всех сторон, но сам он не нападал, а старался отбивать как можно больше ударов щитом, помня о том, что его главная задача – прикрывать левый бок Кетиля.

А тот, как только стены щитов столкнулись, бросил свой щит под ноги и схватил обеими руками боевой топор на длинной рукояти. Пруссы стояли плотно, прячась за щитами, и оттуда пытались достать его мечами и копьями. Кетиль размахнулся и первым же ударом разрубил ближайшему пруссу плечо вместе со щитом, которым тот пытался отбить удар. Следующим ударом он попал справа в голову пруссу, что нападал на Хельги. Тот упал.

– Хельги, помни: ты мой щит! – крикнул Кетиль и двинулся вперед.

Хельги, переступив через упавшего противника, двинулся за ним, по-прежнему больше отражая удары, чем нанося сам. За него это делал Кетиль, чей топор разил налево и направо, разрубая щиты и доспехи. Слева от них так же бился Аслак, а дальше – Гуннар. И Гуннар кричал:

– Мои руки больше не дрожат! Мои руки рубят врага! – И его топор поднимался и опускался, как будто он молотил хлеб.

Первые ряды пруссов не устояли перед натиском викингов, но бежать они не могли, ведь на них напирали с тыла. И многие из пруссов полегли тогда. Викингов пытались остановить ударами копий, но в общем замешательстве и тесноте нелегко это было это сделать. Тогда часть пруссов вышла из ложбины и стала обходить викингов по внешней стороне дюны, обращенной к морю. Калле выпустил несколько стрел и крикнул, что их обходят. Торкель прокричал, что пора отступать, и викинги сделали десять шагов назад. Пруссы за ними не пошли.

Тут Торкель осмотрелся и увидел, что Гуннар не отступил, и вместе с прикрывавшим его слева Лейфом из Вика они уже почти окружены врагами. Торкель крикнул:

– Гуннар, отходи! Мы прикроем вас справа!

– Еще никогда Гуннар сын Гуннара не отходил перед какими-то женоподобными сыновьями шлюх! Они не умеют драться, как мужчины! – крикнул Гуннар в ответ, и видно было, что никто не отваживается приблизиться к нему на длину его руки с топором.

Кетиль крикнул:

– Вперед! Поможем Гуннару!

Но было поздно. Перед ними уже стоял строй пруссов с копьями, к которым было не подойти. Пруссы не нападали, они просто медленно приближались, заставляя Кетиля и остальных пятиться.

Первым пал Лейф из Вика. Прусс, обошедший со стороны моря, ударил его копьем в левый бок под щитом. Затем несколько пруссов напали с копьями на Гуннара. Одному из них он раскроил череп, но второй ударил его копьем в ногу, и Гуннар упал. Пруссы бросились на него, однако прозвучал приказ, Гуннара выволокли из схватки и куда-то потащили.

Хельги обернулся. За его спиной Гудбранда и его людей также теснили, а Калле пускал стрелу за стрелой и кричал, что их обходят. Асгрим и те, кто были вместе с ним, уже бились с пруссами, которые наконец напали со стороны леса.

Кетиль толкнул его в плечо:

– Хельги, Грим, Карр! Держите их со стороны моря!

И Хельги бросился наверх, к гребню дюны. За ним кинулись Грим Исландец и Тощий Карр. Они добежали как раз вовремя, чтобы встретить первых пруссов, готовых сбежать с гребня вниз и ударить им в спину. Хельги, как и раньше, прикрылся сверху щитом и бил по ногам. Двух пруссов он легко ранил, но третий, со шрамом через все лицо, подпрыгнув, увернулся от его удара и со всей силы обрушил свой меч на щит Хельги. Щит распался на части, и Хельги упал вниз. В левом предплечье у него была глубокая рана, и рука онемела. Прусс прыгнул на него, Хельги откатился, и меч вонзился в землю рядом с его животом. Хельги ударил воина со шрамом ногой в бок, так что тот упал. Хельги поднялся на ноги. Прусс уже тоже был на ногах и приближался к Хельги, прикрываясь щитом. Левая рука Хельги висела как плеть.

– Меч – это продолжение моей руки, – сказал сам себе Хельги и отбил первый удар, отскочив вправо. Прусс попытался толкнуть его щитом. Но Хельги снова уклонился. Прусс ударил сверху, и Хельги принял его удар на наклоненный к земле меч. Лезвие прусса скользнуло, и он немного повернулся вправо. Хельги замахнулся справа, и прусс выставил вперед щит, чтобы принять удар. В это мгновение Хельги присел, и его меч ударил прусса в бедро под щитом. Прусс потерял равновесие и упал, что-то крича. Хельги вонзил меч ему в грудь. Потом он оглянулся.

Кетиль воткнул в землю топор, поднял щит и теперь мечом и щитом отбивал удары копий, а сам старался ударить пруссов по ногам. Аслак также бился мечом. Асгрим и его люди еще сдерживали нападавших со стороны леса, не давая им перебраться через гребень. Гудбранд и его люди сумели сломать стену щитов, что стояла против них, и теперь там шла схватка. Харальд Заяц бился со стороны моря, но справа его уже обходили пруссы. Тощий Карр бился у гребня, а Грим Исландец сидел на земле, прижав окровавленные руки к животу. Калле выпустил все свои стрелы и теперь дрался копьем против трех пруссов сразу. Хельги кинулся наверх, чтобы встать рядом с Калле, и увидел, что за гребнем несколько дюжин воинов.

– Нам их не сдержать! – крикнул он.

– Убей, сколько сможешь, и ни о чем не думай, – крикнул ему в ответ Харальд, который как раз ударил одного врага мечом в шею.

В это время Калле попал какому-то здоровому пруссу копьем в живот, но и сам пропустил удар в правый бок. Хельги напал на ударившего Калле и вонзил меч ему в икру. Прусс упал на спину, а на Хельги с гребня прыгнул еще один враг. Они вместе упали вниз, и тут прусса ударил в спину кто-то из викингов. Хельги встал и снова оглянулся.

Со стороны Кетиля сдерживали натиск строя врагов только восемь воинов. У Асгрима осталось четверо вместе с ним самим. Со стороны Гудбранда пруссы немного отступили, чтобы снова построиться. Вместе с Гудбрандом оставались девятеро, еще троих он послал в помощь на гребень, и кто-то из них и проткнул прусса, упавшего на Хельги.

– Еще немного, и они прижмут нас спиной к спине! – крикнул Кетиль.

– Значит, будем биться спиной к спине, – ответил Гудбранд.

– Нет, я лучше проверю, крепка ли их стена щитов! – Кетиль сделал два шага назад, чтобы разбежаться и с разбегу ударить во вражеский строй.

Хельги еще не был серьезно ранен, но тут он почувствовал, что ноги его подгибаются. Встряхнув головой, он пересилил себя, попытался левой рукой поднять щит, потом бросил его и встал рядом с Кетилем:

– Если мне суждено умереть сегодня, то лучше сделать это прошибая стену щитов, а не задыхаясь в обруче копий! – сказал он.

Кетиль посмотрел на него, кивнул и сказал, что они должны ударить вместе по его знаку. Хельги глубоко вздохнул и посмотрел на пруссов. Те, казалось, понимали, к чему они готовятся, и у нескольких из них на лице появились ухмылки, когда они направили острия копий прямо в грудь Кетиля.

Тут со стороны леса послышались крики и звон оружия. Асгрим крикнул, что в лесу идет бой. Еще через мгновение из леса показались викинги, которые взбежали на гребень дюны и оказались среди людей Асгрима. Всего их было десять, а во главе их был Рагнар со своим топором.

Поглядев вправо и влево, Рагнар со своими людьми повернул направо и все вместе они врубились в строй пруссов, нападавших на Кетиля и тех, кто отбивался вместе с ним. Враги не сдержали натиска, их стена щитов сломалась, и они отступили на два десятка шагов. С юга также не нападали. Прекратился натиск и со стороны моря. Хельги глубоко вздохнул и сел на землю. Рядом с ним почти упал Калле. К ним подошел Харальд Заяц и протянул им полотно, достав его из своего шлема.

– Что же, время помочь друг другу. – И он начал перевязывать им раны.

– Гляжу я, мы вовремя подоспели, – сказал Рагнар. – Без нас вас бы тут уже освежевали, как баранов.

– Мы бараны с зубами, – ответил Кетиль и показал на убитых и раненых пруссов. – И неплохо умеем кусаться. Что же до твоей помощи, то ты, конечно, нам немного помог, но не рассчитывай, что за это получишь ты бóльшую долю в нашей добыче здесь.

Рагнар рассмеялся:

– В вашей добыче здесь? Здесь можно добыть только место попочетнее в чертогах Одина. Да и то не думаю я, что битвой с какими-то пруссами его можно заслужить.

– Зачем же ты вернулся, и где наш корабль? – спросил Гудбранд.

На это Рагнар ответил, что с утра заметил, что топор его чувствует жажду, и уже совсем не надеялся эту жажду утолить, как увидел, как к ним плывут три лодки пруссов. И он уже готов был на них напасть, когда подумал, что пока он разделается с первой дюжиной врагов, кто-то другой, спрятавшись за спины своих соплеменников, может сотворить какую-нибудь гадость с их кораблем. И только поэтому велел он ставить парус и уходить. Что же до пруссов в лодках, то стоило ему встать на корме с топором и крикнуть, чтобы они гребли быстрее, потому как устал он их ждать, как они почему-то быстро отстали. Так что жажду своего топора он утолить не смог. Тогда решил он вернуться и посмотреть, нельзя ли утолить ее там, где остался Гудбранд, ведь Гудбранд знает толк в хорошей битве. Тут они дошли до мыса, за которым коса заканчивалась, и тогда Рагнар и еще восемь человек с ним высадились и пошли по восточной стороне косы назад, а корабль и трех людей на нем отправил он на север посмотреть, не встретятся ли им корабли ярла Эйрика или конунга Олафа.

Тут Губранд сказал:

– Долго же вы к нам добирались. Видать, совсем ты отвык ходить по земле, Рагнар.

– Шли мы долго, потому как не хотелось нам наткнуться в лесу на засаду этих жадных до крови северян пруссов, и, как видишь, поспели вовремя.

– Да, не подойди вы, сейчас бы уже эти жадные до крови северян пруссы воткнули у берега колья с нашими головами. А теперь, видать, и ваши головы будут отгонять злых духов и северных мореходов от здешних берегов, – сказал Гудбранд.

– Нить нашей судьбы соткана норнами, и мы не в силах что-либо изменить, – ответил Рагнар. – И если суждено нам было двадцать лет плавать вместе, то не время расставаться, когда приходит час войти в чертоги Одина.

После этого Гудбранд обнял Рагнара, а Рагнар что-то прошептал ему на ухо. Гудбранд посмотрел на него и кивнул.

Тут Тощий Карр крикнул, что к ним снова скачет Жигволд. И сразу же со стороны моря раздался голос:

– Ты жив еще, северянин?

Гудбранд поднялся на гребень дюны:

– Да, жив и здоров, чего не могу сказать об еще трех дюжинах твоих людей, конунг Жигволд. Но если ты хочешь их забрать, то в этот раз я тебе откажу – ты плохо торгуешься, – продолжил он.

– В этот раз я хочу тебе показать, что ждет вас всех, если вы не сдадитесь! – крикнул Жигволд и показал рукой в сторону моря.

Там был разведен костер, и Гудбранд увидел, как над ним подвешивают связанного человека. Гудбранд пригляделся и тихо сказал:

– Предчувствие не обмануло Гуннара Молчуна. Посмотрим, останется ли он молчуном и сейчас.

Потом он крикнул Жигволду:

– Знал я, что пруссы люди дикие, но не слыхал я, что они едят людей. Видать, не все я знаю о ваших обычаях.

– Мы еще не успели проголодаться, так что хотим только узнать, силен ли голос у вас, северян, как я и поклялся, – ответил ему Жигволд.

– Воин, которого вы поджариваете, прослыл среди нас молчуном. И вряд ли перед смертью огонь заставит его изменить привычки. Не лучше ли отдать его нам, а мы бы позволили вам забрать ваших раненых и убитых?

– В том нет нужды, – сказал Жигволд. – Мы их и сами заберем. Вот только послушаем, громко ли кричит этот северянин. И всех из вас, кто останется жив, ждет то же. Пока он не умрет, вы можете снова обсудить это промеж собой, как принято в ваших краях.

Жигволд усмехнулся, повернул коня и ускакал. Гудбранд подозвал к себе Калле и спросил, сможет ли тот попасть стрелой в Гуннара. Калле глазами измерил расстояние и сказал, что может попытаться, но расстояние слишком большое, чтобы сказать наверняка.

– Не трать стрелы, – сказал ему Гудбранд. – Видать, судьба Гуннара в том, что он продлит нам жизнь на несколько мгновений. – После он спустился с гребня и пересчитал своих людей.

Вместе с теми, кого привел Рагнар, их осталось три с половиной дюжины. Из них было семеро раненых, которые не могли больше биться. Среди тех раненых, у кого еще были силы, был Хельги, левая рука которого не двигалась, и Калле, который мог стрелять из лука только, сидя на земле.

– В это раз они пойдут со всех сторон сразу, – сказал Кетиль.

– Да, – ответил Гудбранд. – По ложбине они пойдут медленно и будут копьями заставлять нас пятиться, пока мы не упремся друг в друга. Или пустят вперед лучников, которые утыкают нас стрелами, но почета Жигволду в том не будет. Хотя мудрый вождь поступил бы так.

– Мыслю я, ударят они и со стороны леса, чтобы заставить нас отступить на берег, туда, где Жигволд с конными сможет нас прикончить, – сказал Гудбранд и велел строиться.

В этот раз он поставил по дюжине людей на севере и юге поперек ложбины и по полдюжины людей со стороны моря и леса. Кетиль снова стал с севера, Асгрим со стороны леса, Рагнар со стороны моря, а сам встал лицом на юг.

Хельги стоял рядом с Рагнаром и смотрел, как корчится тело Гуннара над огнем. Жигволд вместе с другими вождями пруссов стояли вокруг костра, но Гуннар только, сжав зубы, мычал. Ни одного крика его не было слышно.

– Постарайся не попасть к ним в руки живым, Хельги Скальд, – сказал Рагнар. – Думаю, не все так молчаливы, как Гуннар.

– Да уж, – ответил Хельги, – мои крики бы точно разнеслись до самого Готланда.

Тело Гуннара обмякло над костром, и голова упала. Жигволд развернулся и отдал приказ. Пруссы, прикрываясь щитами и выставив вперед два ряда копий, двинулись вперед. Со стороны моря дюжины три пруссов также медленно двинулись вверх по склону дюны. Асгрим крикнул, что в этот раз нападают и с его стороны.

Хельги последний раз взглянул на костер, потом посмотрел на море и внезапно крикнул:

– Парус!

Рагнар толкнул его в бок и сказал:

– Не стоит теперь глядеть в море. Думай о тех, кто сейчас может проткнуть тебя копьем.

Хельги посмотрел вниз и увидел, что пруссы медленно поднимаются, поддерживая друг друга. Через их головы с берега полетели стрелы, и Хельги был вынужден отступить вниз. Скоро он увидел ряд наконечников копий, поднимающийся над гребнем дюны, а потом показались головы пруссов. Они не торопились, и видно было, что они выучили свой урок. Часть из них держала щиты и мечи, чтобы защищать ноги тех, кто стоял выше. Другие держали копья, чтобы бить сверху вниз.

Хельги сказал:

– Сдается мне, придется Одину слушать мои висы такими, какие они есть. Не суждено мне, видать, поучиться у Торда Колбейнссона, как сделать их достойными ушей Высокого[33].

Рагнар ответил:

– Не торопи норн обрезать нить твоей жизни бесполезными жалобами. Бейся, покуда можешь держать меч, и тогда увидишь, что за судьбу они тебе уготовили.

С этими словами Рагнар отбил удар копья и ударил топором. Лезвие проломило щит, который держал один вражеский воин, и глубоко вошло голень другому. Тот упал на стоявших ниже его. Хельги тоже бросился вперед, но его удар отбили щитом, а сверху ударило копье. Хельги уклонился, однако лезвие оставило глубокий порез у него на спине. Он ударил мечом вверх и попал пруссу в руку. Тот выронил копье, и следующим ударом Хельги хотел пронзить ему живот. Но его удар снова приняли на щит. И теперь сверху ему угрожали мечом.

Хельги отступил и оглянулся. Людей Кетиля и Гудбранда уже сильно стеснили друг к другу. Асгрим лежал на земле, но его воины еще держались. Хельги вздохнул и снова бросился вперед. В этот раз прусс отбил удар мечом и сильно ткнул его в лицо щитом. Хельги покатился вниз. Он увидел, как Рагнар ударил его противника обухом топора в спину, и тот упал на Хельги. Хельги пытался правой рукой вытащить нож, однако прусс схватил его за руку. Другой рукой он прижимал к земле левую руку Хельги, видимо, не понимая, что Хельги не может ею пошевелить. Хельги ударил врага головой, высвободил правую руку и выхватил из чулка нож, однако прусс снова схватил его за кисть и направил лезвие Хельги в горло. Хельги сопротивлялся, но дюйм за дюймом острие приближалось к его коже.

В это время со стороны леса раздались крики. Прусс поднял голову, и Хельги увидел, как ему в спину вошло лезвие меча, так что он всем телом снова навалился на Хельги. Чья-то нога столкнула с него прусса, и он увидел протянутую ему руку. Над ним стоял малознакомый викинг, которого он несколько раз видел среди людей Олафа.

– Вставай, Хельги Скальд, в следующий раз, когда будут делить женщин, вспомни про Хёгни Красного, – сказал викинг и побежал дальше.

Хельги поднялся на дрожащих ногах и увидел, что битва в дюнах закончена. Внезапно появившееся из леса люди конунга Олафа ударили сбоку и разом разбили строй врагов. Пруссы бросились под защиту конницы к морю, но их преследовали и рубили. Хельги, качаясь, поднялся на гребень дюны и увидел несколько кораблей, уткнувшихся в берег южнее места битвы. С кораблей высадились воины и отрезали пруссам путь на юг. Хельги узнал корабли ярла.

Видно было, что Жигволд заметался, затем построил свою конницу и повел ее на ярла Эйрика и его людей. Они скакали во весь опор, выставив вперед копья, однако строй викингов не рассыпался. Они сомкнули щиты, уперли древки копий в песок и поджидали врага. Из-за их спин по конным начали стрелять лучники, несколько всадников упало. Казалось, натиск Жигволда было не остановить. Раздался громкий треск, когда кони столкнулись со щитами. Кое-где пруссам удалось вклиниться в строй, но где-то строй щитов устоял, и всадники падали на землю под ударами топоров.

На берегу перед Хельги пруссы уже не сопротивлялись. Кто-то из них пытался броситься в море и уплыть. В них летели стрелы. Затем он увидел, как Гудбранд повел своих людей на подмогу ярлу против конных. Хельги упал на землю и закрыл глаза.

Очнулся он, когда Кетиль потряс его за здоровое плечо и сказал:

– Помню я, обещал ты сказать вису об этой битве. Не пришло ли время выполнить обет, Хельги Скальд?

Хельги сел и ответил:

– Помню я свой обет, но хотел бы я узнать, какой был конец у битвы. Может случиться, что от этого и виса станет получше.

И Кетиль рассказал ему, что, когда Рагнар оторвался от погони и достиг мыса на конце косы, увидел он паруса вдали. Потому отправил он их корабль с тремя людьми навстречу кораблям, а сам поспешил на выручку к Гудбранду. Ярл Эйрик и конунг Олаф разделили свои корабли и пошли вдоль косы с двух сторон. Сначала высадились люди Олафа, прошли через лес и напали на пруссов оттуда. Ярл отвел свои корабли подальше от берега и обошел пруссов с юга, так что путь на большую землю, был им отрезан. Много пруссов полегло в битве, и с ними Жигволд, так что Гудбранду не удалось вырезать ему на спине кровавого орла. Зато люди ярла захватили обоз пруссов, много серебра и даже золота и жен Жигволда, и им теперь как первым вступившим в битву достанется тройная доля. В обозе также освободили несколько пленников-северян, которых уже года два держат в колодках, и видать, такую судьбу Жигволд готовил и им.

– Стала ли твоя виса от этого лучше? – спросил затем Кетиль.

– Да, у нее появился хороший конец, – ответил Хельги. А потом сказал:

Локи достоянная хитрость – погибель любителям мяса,

Вкусна ли баранья похлебка в преддверии смертного часа?

Но Тора достойная доблесть всех хитростей Локи сильнее,

Гудбранда воинов смелых никто победить не сумеет!

– Я вижу, ты становишься настоящим скальдом, Хельги. Теперь в твоих висах ты прославляешь вождей. Это знак того, что скоро ты сделаешься богаче, – рассмеялся Кетиль.

Тут к ним подошел Гудбранд:

– Ты славно бился, Хельги Торбрандсон, но в следующий раз, когда захочешь ночевать не на корабле, пусть это будет твой собственный дом.

Хельги опустил глаза и сказал:

– Это из-за меня они все погибли: и Арни, и Гуннар, и Лейф, и остальные…

На это Гудбранд ответил:

– Все в руках норн, но, сдается мне, вины твоей в том немного. Арни стоял в дозоре и подпустил врага к себе на полет стрелы. Это я велел идти на выручку Аслаку, хотя вернее было бы просто отплыть. И наша удача, что Жигволд решил нас перехитрить, превратив вас с Аслаком в приманку. Но перехитрил он сам себя. Был бы он поумнее, не стал бы он пускать нас в дюны, а ударил бы на рассвете с конными и отрезал нас от корабля. Так что ты снова принес нам удачу, Хельги Торбрандсон. И, скажу я, не последний ты воин на моем корабле.

С этими словами Гудбранд ушел.

– Не стоит ли придумать новую вису? – спросил Кетиль.

– Я сложу драпу про эту битву. И теперь никто не сможет сказать, что Хельги Скальд слагает висы про битвы, в которых сам не бился!

Сага о том, как Хельги сын Торбранда стал скальдом

И Хельги сложил драпу. И в ней Кетилю особенно пришлись по вкусу такие слова:

Волны ударов прусских о скалы щитов разбивались,

Делатель вдов неустанен в дланях у Гудбранда сына…

Кетиль сказал, что теперь надо, чтобы эту драпу рассказали перед знатными людьми, и тогда он сможет говорить всем приглянувшимся ему девушкам, о том, что про его доблесть слышали на всем Севере.

Но рана на спине у Хельги сильно болела, и он потерял много крови, поэтому он не смеялся, а говорил, что хотел бы до того, как умрет, рассказать свою драпу ярлу и конунгу, чтобы в загробном мире с честью назвать себя скальдом. На это Кетиль ответил, что среди местных племен есть добрые знахари, и ярл уже послал за ними. А для Хельги это наука – не оставлять кольчугу, даже если идешь помочиться в ближайшие кусты. Хотя и признал, что прошлым утром он сам ему велел так сделать. И что скоро будут делить серебро, которое захватили у пруссов, а ярл уже объявил, что каждый из людей Гудбранда получит тройную долю, так как немало пруссов нашли свою смерть под их ударами. А после того как всё серебро и золото разделят, будет пир, на котором даже такой неумелый скальд, как Хельги, сможет рассказать драпу, что сложил после битвы. Если, конечно, у него на это хватит сил.

На это Хельги ответил, что серебро на погребальном костре ему без надобности, но драпу он расскажет, даже если для того, чтобы не упасть, ему придется привязать себя к столбу.

Кетиль сказал, что в таком случае мог бы забрать себе долю Хельги, но как добрый товарищ не будет пользоваться его слабостью, ибо даже среди богов серебро может пригодиться. Например, чтобы дарить подарки понравившимся валькириям.

На следующий день Хромой Арн разделил серебро, и доля Хельги составила полторы марки. А затем был пир, на котором Хельги сказал свою драпу даже вперед остальных скальдов ярла и конунга. И конунгу Олафу в ней понравились такие слова:

Тут свеев могучий правитель с дружиной на поле явился.

Пруссы не приняли боя, в волнах находили погибель…

Олаф снял с висящей на шее гривны золотое кольцо и кинул его Хельги. Тот поймал кольцо, поклонился и продолжил. Вскоре он сказал так:

Мостом облаков конунг Жигволд ведет прусских воинов сотни –

Деснице сына Хакона сызмальства промах не ведом…

Ярл Эйрик сын Хакона встал, снял с руки золотой браслет, подошел к Хельги и надел браслет ему на руку. Потом ярл сказал:

– Вижу я, недолго осталось сыну Трюггви править в наших краях, раз среди моих людей есть такие, что не побоятся встретить с четырьмя дюжинами три сотни врагов. И с сегодняшнего дня, Хельги Торбрандсон, и я буду называть тебя Хельги Скальд.

И они долго пировали, а потом Аслак сказал Хельги:

– За битву, в которой многие сложили головы, мы получили по полторы марки серебра, а за драпу об этой битве ты получил золотое кольцо и золотой браслет. Хорошо быть скальдом! Но я тебе не завидую. Драпа стоит того. Пусть слава о нас останется, если в следующий раз мы не будем так удачливы.

– Но пусть ты неплохой скальд, тебе не стать таким могучим воином, как я, – закончил он.

Хельги сказал:

– Я сложу драпу о тебе, Аслак Могучий, – это позволит тебе сберечь серебро, которое ты тратишь на женщин. Услыхав ее, они сами будут искать встречи с таким прославленным воином.

– Что ж, если ты сложишь такую драпу, возможно, я и в следующий раз помогу тебе сохранить жизнь, когда ты наделаешь новых глупостей, Хельги Скальд. – Аслак залпом выпил свое пиво и крикнул, чтобы принесли еще, да покрепче.

Спина у Хельги сильно болела, видно, копье было отравленное или прусс, который его ударил, плохо чистил лезвие, и на нем запеклась старая кровь. Но знахарь, что прислал ярл, наложил на рану мазь из меда и болотной тины и дал Хельги выпить дурно пахнущий отвар. После этого Хельги три дня метался в бреду, а знахарь только каждый день менял ему повязки. И Кетиль говорил, что если Хельги не выживет после этого зелья, то и знахарю несдобровать. Но на третий день Хельги открыл глаза и стал узнавать других людей. И жар у него прошел, а раны на руке и на спине затянулись. И хотя был он очень слаб, но видно было, что не судьба ему еще покинуть Серединный мир[34].

Такое счастье выпало не всем. Первым умер Грим Исландец, за ним еще трое раненых. Калле метался в бреду добрую неделю, прежде чем смог сам пить и есть. А Асгриму едва не отняли ногу, и с тех пор он не мог ходить не хромая. И всего из пяти дюжин людей с их корабля после битвы в дюнах осталось только тридцать девять человек. И из них только две дюжины могли сидеть на веслах. Потому, когда ярл отплыл грабить острова эстов, то Гудбранд со своими людьми отправился на запад, в Сигтуну, чтобы отдохнуть и набрать новых людей в команду. С ними же отправились и северяне, которых освободили из прусского плена после битвы.

Северяне те были худыми как скелеты, так что Гудбранд взялся доставить их до Готланда без платы. Но видно было по их осанке и по тому, как гордо смотрели они по сторонам, что были они не простыми воинами. Одного из них звали Торгейр из Сконе, а другого Ульф Готландец. Хельги разговорился с Торгейром, и тот поведал ему, что четыре года назад пошли они служить в дружину к конунгу вендов Бурицлейву, которого в тех местах называют Болеславом. И что служить ему было хорошо, и конунг был щедр к своим людям. Особенно после битв, которых было немало и на севере, и на юге. Но однажды пошли они в поход на север в земли пруссов и там попали в засаду. И Жигволд, который ненавидел все северян, велел заковать их в колодки, и когда он собирал сход вождей всех прусских племен, то показывал на них и кричал, что все пруссы должны объединиться ради того, чтобы на их земле не разбойничали люди с Севера. И хотя пришли они не со своим кораблем по морю, а по земле и с войском вендов, все одно ненавидели их так, как ненавидят в тех краях только викингов.

Гудбранд высадил Ульфа на Готланде, и тот сказал, что с этих пор они – его желанные гости, а Торгейр сказал, что передумал, и что готов остаться на корабле, если Гудбранд возьмет его в команду, ибо в родной стране никто его не ждет. Рагнар повел корабль на север, и через два дня вошли они в озеро Меларен. А к полудню следующего дня уже вытащили свой корабль на берег в Сигтуне.

Там они провели четыре недели, возвращая силы и пополняя команду. Ибо в Сигтуну в Свитьоде[35], где отставался Свейн, брат ярла Эйрика, стекались все те, кого обидел конунг Олаф, или те, кто не хотел принимать Белого Христа и отступать от старых богов. Изгнанники рассказали, что Олаф дал обет обратить в христиан всех, кто живет в земле под его рукой от Викена до Халогаланда[36], а тех, кто откажется, – убить. И начал он с Викена, земли, которая когда-то принадлежала его отцу, конунгу Трюггви. И тех, кто согласился сменить веру, он сделал своими друзьями, и много знатных людей тогда были крещены. Но тех, кто отказался принять Белого Христа, он велел убивать или изгонять из страны. Не многим из бондов было по нраву то, что творили люди Олафа. Ибо многие из них, лишь притворяясь христианами, на самом деле сводили счеты с соседями, отнимая у них земли и скот. А Олаф отказывал в защите тем, кто молился старым богам.

Хельги и остальные расспрашивали изгнанников о своей родне, и Хельги рассказали, что его брат женился на старшей дочери Одда Одноногого сына Торгейра. А отец его с матерью в начале лета были здоровы. Хельги спросил про вторую дочь Одда, но ему ответили, что ничего о ее свадьбе не слышали, хотя женихи у нее есть, несмотря на всю спесь ее и ее отца. И как ни пытался Хельги узнать больше, никто ничего добавить не мог. Тогда Хельги подговорил Кетиля и Асгрима отправиться в Бирку[37] и поискать вестей среди купцов, что плавали везде от Альдегьи[38] до Хладира. Они взяли лодку и проводника и скоро оказались в Бирке, но, сколько Хельги ни расспрашивал там, не мог найти никого, кто этим летом был бы в Согне.

Тогда Хельги спросил, кто из купцов отправится в Норвегию и будет торговать в Согне на осенней ярмарке. Вызвался один, которого звали Эйлиг. И Хельги дал ему серебра в обмен на обещание, что тот доставит вести о нем отцу с матерью и брату его, Бьёрну. Хотел он также послать золотое кольцо в подарок Ингрид, но Асгрим отговорил его, сказав, что как ни ценил бы высоко свою честь купец, перед видом золота он готов будет продать в рабство всю свою семью. И тогда Хельги купил на торгу серебряные серьги местной работы и попросил передать их Игрид дочери Одда Одноногого. Купец хитро посмотрел на него, но серьги взял и поклялся богами передать их.

И потом, когда они возвращались в Сигтуну, Хельги сказал:

– Серьги – не тот подарок, который заставит Ингрид ждать еще четыре года.

На это Асгрим ответил так:

– Кто знает, как кончится это лето? Молись богам, чтобы твои серьги вообще попали к Ингрид. Не зря умные люди говорят, что как нельзя верить жене, которая радуется тому, что муж ее отправляется в поход, так нельзя верить купцу, которому ты дал серебро. Но даже если Эйлиг привезет ей серьги, вовсе не этот дар решит, за кого она выйдет замуж.

А Кетиль сказал:

– Ярл Эйрик становится сильнее, и придет пора, когда мы сможем собрать такое войско, которое разрешит нас от нашей клятвы Олафу.

– Но мы поклялись пять лет не вступать на землю Норвегии, пока мы служим ярлу Эйрику! Что может разрешить нас от клятвы? – спросил Хельги.

– От клятвы нас может разрешить смерть того, кому мы клялись, так что молись, чтобы войско у ярла росло, – ответил Кетиль.

На это ответил Асгрим:

– У конунга Олафа сына Трюггви сейчас больше пяти десятков кораблей, а у ярла Эйрика только четыре. Долго же нам придется ждать, пока мы сможем собрать войско, которое его одолеет.

Кетиль подумал и сказал:

– Олаф создает себе немало врагов, насильно обращая людей в свою веру. И у нас не было отбою от людей, которые хотели попасть к нам в команду. Кто скажет, сколько будет людей у ярла к следующему лету? Хотя, конечно, нет на Севере воина сильнее, чем Олаф, и многие пойдут за ним, памятуя о том, как славно он бился в земле англов. Но и ярл Эйрик в Хьёрунгаваге показал всем, что достоин стать правителем нашей земли.

И так они вернулись обратно в Сигтуну.

К исходу четвертой недели Гудбранд набрал людей на свой корабль и готов был отплыть. Вместе с ними Свейн, брат ярла Эйрика, отправил еще два корабля, на которых собрались те, кого Олаф изгнал из Викена. Тогда же до них дошли вести, что ярл устроил стоянку на восточном берегу Готланда и перехватывает все корабли, что идут в Норвегию. Туда они и отправились. По пути они встретили корабли Олафа конунга свеев, который возвращался домой, и Гудбранд сказал:

– Теперь наши корабли понадобятся ярлу. Вижу я, быстро молодой Олаф устал от набега.

А Хельги показалось, что на корабле Олафа он видел женскую фигуру, закутанную в плащ. И еще ему показалось, что она ему помахала. Но Хельги ничего никому не сказал, хотя и махнул в ответ.

На Готланде ярл Эйрик устроил совет, на который позвал и Гудбранда с Рагнаром и Кетилем. И начал он так: всего у них теперь было шесть кораблей, потому как корабли из Гётланда, которые дала сыну Сигрид, также ушли домой. И шести кораблей, конечно, было мало, чтобы затевать серьезный поход. Но в землях пруссов и на островах эстов ярл Эйрик скопил достаточно серебра, чтобы купить еще четыре корабля. И с Олафом конунгом свеев он послал серебро своему брату Свейну, так что вскоре они могли иметь уже десять кораблей, а десять кораблей в этих местах – уже серьезная сила.

Но, с другой стороны, у Олафа Трюггвасона был союз с конунгом Вальдемаром[39] из Гардарики, с конунгом Бурицлейвом из земли вендов и, по слухам, с ярлом Сигвальди из Йомсборга. Хотя о Сигвалди наверняка сказать было невозможно, уж больно изворотлив он был. И если у Вальдемара и Бурицлейва были только воины, то у йомсвикингов было не меньше тридцати кораблей и ненависть к ярлу Эйрику. Потому следовало подумать, как сделать так, чтобы опасность с Йомсборга им не грозила.

И Гудбранд сказал, что хорошо, что Олаф конунг свеев принимает их, но, видать, не готов он еще поддержать их людьми и кораблями, потому нужен им другой союз. И когда ярл спросил, какой союз он предлагает, то Гудбранд ответил, что ярлу пора жениться. На это ярл сказал, что не найти ему жену, равную себе по родовитости, в изгнании. На это Гудбранд ответил, что у конунга данов Свейна Вилобородого есть дочь, которая, хотя и рождена служанкой, но весьма пригожа, и вряд ли Свейн будет сильно чиниться, прежде чем выдаст ее за такого славного воина, как ярл Эйрик. И что конунг Свейн, видно, опечалился, когда Олаф Трюггвасон провозгласил себя полновластным конунгом над всей Норвегией. И что не пора ли ярлу Эйрику обратиться к своему конунгу за помощью и поддержкой?

И все согласились, что это дельный совет, ведь ярл Хакон получил право на Норвегию от Харальда Синезубого Датского. А Свейн был его сын, и стало быть, он по наследству владел бы Норвегией. Если бы, конечно, решился оспорить ее у сына Трюггви. И тогда ярл Эйрик решил той же осенью отправиться в Еллинге, где стоял двор конунга Свейна, и посвататься к дочери его, Гюде. И ярл сказал, что ради такого союза он будет готов жениться даже на тролле. А Гудбранд на это ответил, что Гюда, как он слышал, намного прекраснее тролля, однако нельзя забывать о том, что Свейн теперь является последователем Белого Христа. И платой за женитьбу может быть крещение. На это Эйрик ответил так:

– Меня и отца моего уже крестили когда-то люди Отты, старого конунга саксов. Вреда я себе от того не помню, зато помню я, как взбеленился мой отец. Он был так зол на Харальда Синезубого, отца Свейна, за то, что тот крестил его силой, что, как только войско данов и саксов осталось позади, он велел пристать к берегу и принести жертвы старым богам. А потом по дороге домой разграбил все датские земли, что лежали у нас по пути. Не сказал бы я сейчас, что это был мудрый поступок, потому как на следующий год нам пришлось биться с йомсвикингами, которых на нас наслал Харальд. И не вижу я худого в том, чтобы каждый верил в то, к чему у него лежит сердце. А если после крещения саксы пришлют нам парочку своих ученых священников, чтобы лучше следить за моим серебром и поместьями и врачевать раны, так буду я даже рад.

И они ждали кораблей из Сигтуны. Воины Эйрика разбрелись по округе и, пока у них было серебро, покупали себе пиво и еду, а когда деньги кончились, то разграбили несколько хуторов и даже один маленький городок, который отказался выставить им пиво.

В это же время к ним в стан приехал Ульф Готландец и позвал погостить у него в доме пару дней в плату за то гостеприимство, что оказали они ему на корабле. И с Ульфом отправились Хельги, Кетиль, Асгрим и Торгейр. И два дня пировали в доме у Ульфа, а на третий день к Ульфу приехали еще гости. И вышло, что гости эти были торговцами из Висбю[40]. И когда выпили они крепкого пива, то один из них, что звался Гудродом, сказал, что лучше он думал о людях ярла Эйрика, но теперь, когда его хутор разграбили, рад он тому, что слышал от норвежских торговцев на торге. На это Кетиль, который уже выпил не одну кружку пива, сказал, что, видно, совсем он пьян, раз не понимает, как могут норвежские торговцы возместить Гудроду потерю хутора.

На это Гудрод ответил, что торговцы, конечно, не тот народ, который может возместить ему потерю хутора. Но что они рассказали о том, что конунг Олаф Трюггвасон отправил весть конунгу Вальдемару в Гардарики, и теперь оттуда к нему идут корабли с воинами, что служили вместе с ним в дружине у Вальдемара, и что среди них много бывалых воинов. И Олаф обещал им заплатить золотом, если они нападут на ярла Эйрика. Кетиль встал, и Хельги уже готовился к драке, так как не помнил он, чтобы такие слова оставались без ответа. Однако Кетиль заплетающимся языком сказал, что негоже желать зла доблестному конунгу из-за одного разграбленного хутора, а потом сел, опустил голову на стол и заснул. Однако на следующее утро он был первым, кто проснулся еще засветло, и быстро разбудил остальных. Не мешкая, попрощались они с Ульфом и отправились к своим кораблям.

Там Кетиль переговорил с Гудбрандом, а тот с ярлом. И ярл приказал всем готовиться к отплытию на следующее утро. И им была удача, так как в тот же вечер из Сигтуны к ним пришли еще два корабля от Свейна, брата Хельги. И Свейн передавал, что скоро пришлет еще четыре, потому как и среди людей Олафа конунга свеев нашлось много таких, кому показалось, что ярл Эйрик – удачливый вождь. И только серебра на покупку кораблей было мало.

Они отплыли и повернули на юг, а затем на запад. Так они прошли землю данов и достигли земель вендов. Там они растянулись неводом на много полетов стрелы и пошли на восток. И вскоре увидели они четыре драккара, что шли на веслах, потому как ветер дул прямо с запада. И ярл Эйрик подал знак, и корабли, что шли в середине их невода, стали брать рифы на парусах, замедляя ход, так что вскоре они выстроились полумесяцем. И не прошло много времени, как окружили они драккары, идущие им навстречу.

Ярл Эйрик крикнул, чтобы те назвали себя, и викинги с кораблей ответили, что они были на службе у конунга Вальдемара, а сейчас возвращаются домой. И ярл спросил их, где их дом, а с кораблей ответили, что дом у каждого из них в разных местах, но сейчас плывут они в Викен к конунгу Олафу и что он обещал им немало серебра, коли найдут они Эйрика сына Хакона и привезут Олафу его голову. Затем они спросили Эйрика, кто он такой и не желает ли он к ним присоединиться со всеми своими кораблями. На это ярл ответил, что им повезло и что они нашли того, кого искали, потому как Эйрик сын Хакона – это он и есть. И теперь могут они стать богачами.

Потом он подал знак, и они сблизились с кораблями из Гардарики и взошли к ним на борт. Схватка была яростной, но короткой, потому как викинги из Гардарики не ожидали увидеть врага с таким количеством кораблей и не думали, что кто-то осмелится бросить им вызов. Многих из них убили, а остальных покидали за борт. И ярл взял корабли и все серебро, что на них было.

Во время боя Кетиль первым перелез через борт вражьего корабля и так быстро махал топором, что вскоре у кормила не осталось вражеских воинов. И Гудбранд сказал ему:

– Видать, сын мой, пришло тебе время иметь свой корабль, раз ты так резво запрыгнул на палубу чужого.

И ярл Эйрик согласился, что такому славному воину уже пора иметь свой корабль и свою команду. И вместе с Кетилем на новый корабль перешли Хельги, Асгрим Сакс, Торгейр из Сконе, Калле Лучник и Тощий Карр. Самого Кетиля среди людей ярла Эйрика уже знали, и было немало тех, кто готов был идти в его команду. Кормщика Кетиль отбирал очень строго, и только один из многих ему подошел. Звали его Тосте, и был он из Рогаланда. Было ему уже немало лет, и волосы его были седыми. Был он худым, но жилистым и роста небольшого.

Пришла осень, и ярл Эйрик взял четыре корабля и отправился на запад в Еллинге. И в числе тех четырех кораблей был и корабль Кетиля, «Чайка», как Кетиль назвал его. Послом вперед себя ярл послал Гудбранда Белого, и тому удалось быстро столковаться обо всем с конунгом Свейном. Так что когда они подошли к пристани в Еллинге, их уже ждали. Свадебный пир длился три дня, и много свиней было съедено, а пива выпито. Ярлу очень понравилась его невеста Гюда, а та не могла наглядеться на такого прославленного воина. И видно было, что от этой свадьбы будет прок.

Ярла Эйрика перед свадьбой крестили, а с ним вместе многих его людей. И всем очень понравилось, как бритоголовые монахи при этом пели, но многие фыркали, когда на них лили воду. Гудбранду и тем его людям, кого уже крестил конунг Олаф, в этот раз креститься не пришлось, и всей заботы было только отогнать от себя священников, что пытались рассказывать им о королевстве Белого Христа и требовать, чтобы они каждый седьмой день ходили в церковь. На это Асгрим Сакс сказал, что ради ложки франкского вина он не станет долго слушать их поучения. А если Белый Христос хочет, чтобы люди приходили в его дом, то, как добрый хозяин, может выставить и пива.

В первый же день пира конунг Свейн велел созвать своих скальдов, и все долго слушали их сказания о походах и битвах. На следующий день гостей развлекали скальды ярла Эйрика. И первым был Торд Колбейнсон, а последним – Хельги Торбрандсон. И когда Хельги рассказывал о битве в дюнах, даже сам конунг погладил свою бороду, которую в бою заплетал он в две косицы, за что и получил свое прозвище, и сказал, что видел он битвы и побольше, но чтобы четыре дюжины воинов выстояли против трех сотен, о таком он в последние годы не слыхивал. И еще он добавил, что несколько лет назад дал он обет завоевать земли англов и рад будет, если в его войске будут такие воины. А его жена Гунхильд сказала, что ей понравилась драпа Хельги и она хочет послушать еще сказания этого скальда.

Хельги готов был рассказать и об их встрече с конунгом Олафом, но Свейн сказал, что женщинам уже пора спать, и Гунхильд со своими служанками ушла. А Свейн затем уединился с Эйриком, и они долго что-то обсуждали. Кетиль не терял времени и еще в первый день нашел среди женщин, живших в поместье молодую вдову, которая благосклонно на него смотрела и заливисто смеялась над его шутками. Потому он тоже скоро ушел, и раздосадованный Хельги уже собирался возвращаться спать на корабль, когда его позвал какой–то датский воин. Он сказал, что королева Гунхильд хочет еще послушать его рассказы и приглашает его в свои покои.

Пойдя за воином, Хельги пришел в другой просторный дом, где в главной палате сидела Гунхильд, а вместе с ней еще две женщины. Одна из них была Гюда, жена ярла Эйрика, другая – Тюра, сестра Свейна. Воин, который привел Хельги, сел на страже у дверей, а сам Хельги вышел в середину палаты к очагу.

– Привет тебе, скальд, – сказала Гунхильд. – Мне понравилась твоя драпа, и удивительно, что я не слышала о тебе раньше. Расскажи нам о себе.

И Хельги рассказал свою историю: и о поединке во время тинга, и о встрече с Олафом, и о походе в землю вендов. И закончил он так:

– Вот уже скоро год, как я не видел никого из своих родных, и не знаю, ждет ли меня девушка, на которой хочу жениться, или уже вышла замуж.

На это королева сказала:

– Что же, наша судьба часто распоряжается так, что мы больше не видим своих родных. Меня, как ты, может быть, знаешь, тоже выдали замуж, когда я была совсем юной, и за три года, что я жена Свейна, я ни разу не видела ни матери, ни братьев, ни сестер. Но брат мой, князь Болеслав, или Бурицлейв, как его здесь называют, вместе с ярлом Сигвальди из Йомсборга решили, что союз с конунгом данов принесет мир в наши земли. И вот я здесь. И зовут меня теперь Гунхильд, а не Солнцеслава, как звала меня мать.

Тут Хельги рассмотрел лицо Гунхильд и увидел, что она совсем молода и ей немногим больше лет, чем ему. И он сказал:

Споет скальд веселую песню про реки, поля и дубравы,

Улыбка пусть снова сияет на дивном лице Солнцеславы.

Гунхильд покраснела и попросила спеть. Хельги спел песни, какие поют по праздникам в их краях, и заметил он, что королева немного повеселела. Тогда Хельги рассказал о том, как его выбрала дочь жреца Святовита и как она потом сбежала от него, а он ловил ее всю ночь по всему берегу. Королева рассмеялась и сказала, что у жрецов, конечно, бывают глупые дочери, но не слышала она еще о таком, чтобы сначала выбрать мужчину, а потом от него сбежать. И она спросила, что стало дальше с той девушкой. Хельги ответил, что теперь она с конунгом свеев. Тогда Гунхильд сказала, что после этих слов эта сага стала ей понятной, но что теперь она становится не такой смешной, и она лукаво взглянула на Хельги. И так они разговаривали долго, и королева расспрашивала про ярла Эйрика и конунга Олафа, а сама рассказывала про племена вендов, живущих на юге моря. Она, сказала Гунхильд, видела Олафа, когда он служил в дружине ее отца и даже был женат на ее старшей сестре. А Гюде было интересно, каков ярл Эйрик в жизни, всегда ли он похож на сурового воина или хотя бы иногда улыбается. Хельги рассказывал, как ярл громко смеется, когда на пирах выступают шуты или когда кто-нибудь из воинов выпьет лишку и не может найти дорогу из палаты на улицу. И он даже показал, как пьяный воин после долгих стараний найти верный путь вместо двери попадает головой в стену. Гунхильд тогда сказала, что в доме ее отца тоже часто были пиры и шуты веселили всех, хотя женщин рано просили уйти, ведь шутки со временем становились не такими, какие пристойно слушать молодым девицам. А Тюра тогда рассказала, какими веселыми были шуты ее отца, Харальда Синезубого. И они все, как могли, старались подражать тем ужимкам, которые описывали. И они много смеялись, но затем Гунхильд сказала, что им пора спать. Хельги попрощался со всеми женщинами и пошел к дверям, где его уже поджидал стражник. Королева спросила, куда он теперь пойдет, и Хельги ответил, что идет спать на свой корабль. Тогда Гунхильд велела стражнику отвести его в каморку в этом же доме, чтобы не ходить далеко.

Хельги быстро заснул и проснулся среди ночи, когда почувствовал, что кто-то ложится к нему под плащ, которым он укрывался. Хельги хотел возмутиться и отправить восвояси воина, что спьяну перепутал место для ночлега, когда маленькая ладонь нежно закрыла ему рот. Потом он почувствовал прикосновение горячего тела и ощутил поцелуй на своих губах.

– Кто ты? – спросил он шепотом.

– Я рабыня. Меня прислала Гунхильд, чтобы тебе не было так одиноко, – ответила ему девушка. И она снова поцеловала Хельги. Хельги сказал, что у него есть любимая девушка, на что рабыня сказала, что девушка та – далеко, и негоже отвергать подарок самой королевы. И она еще раз поцеловала его и прижалась к нему всем телом. И Хельги было хорошо той ночью, но еще не рассвело, когда девушка ушла, попросив его никому ничего не говорить.

В другой вечер повторилось все то же самое. Хельги долго пел песни и рассказывал висы Гунхильд, Гюде и Тюре. А затем королева сказала, что им пора спать, и снова предложила Хельги остаться ночевать в этом доме. Она спросила:

– Уютно ли тебе было спать прошлой ночью, Хельги Скальд?

На это Хельги ответил, что дом королевы очень гостеприимен и что спалось ему хорошо. Но что когда его будили, он обратил внимание, что у королевских служанок очень нежные руки. Видать, в доме им живется легко и работой их сильно не утруждают. И он посмотрел Гунхильд прямо в глаза. Королева покраснела и сказала:

– У каждой моей служанки есть свое дело. Кого-то ценю я за искусство вышивать, кого-то за нежность рук. – И, сказав так, она вышла.

А Хельги вновь отправился спать в каморку и вновь среди ночи проснулся от того, что к нему под плащ забралась молодая девушка. И снова они провели ночь в утехах, а когда стало светать, она собралась уходить. Хельги задержал ее за руку и сказал, что хочет дать ей серебра в награду за эти две ночи. На это девушка сказала, что серебра ей не надо, потому как госпожа ей за все заплатила. Но Хельги просил не отвергать своего дара и стал в темноте нащупывать кошель, а потом вдруг чиркнул огнивом. На мгновение свет упал на лицо девушки, и Хельги узнал Гунхильд.

– Не стоило тебе делать этого, Хельги Скальд, – прошептала она грустно. – Если ты кому-нибудь об этом расскажешь, несдобровать нам обоим.

– Госпожа, я просто хотел рассмотреть лицо той, с кем провел эти две ночи, и теперь я просто не могу поверить своему счастью, – прошептал в ответ Хельги.

– Берегись, как бы это счастье не стоило тебе головы, а мне гораздо худшей казни. Муж мой, которого навязали мне брат и Сигвальди, не любит меня, и каждый день жду я, что выгонит он меня из дома и возьмет себе новую жену. И только желание сохранить союз с моим братом его останавливает. Если ты хотя бы слово расскажешь о том, что в эти две ночи происходило, Свейн будет волен делать, как он хочет. И будь уверен, мне он придумает смерть лютую.

– Не беспокойся, госпожа, не в моих привычках хвастать своими успехами среди женщин. Тем более, что в полдень мы отплываем и, возможно, больше никогда не увидимся. Но могу ли я тебе на прощание сделать подарок в знак благодарности за те ласки, что ты меня одарила?

– Ты все еще хочешь дать мне несколько серебряных монет, Хельги Скальд?

Но тут Хельги достал золотой браслет, что пожаловал ему дал ярл после битвы в дюнах. Был этот браслет толщиной в полпальца, но полый внутри, и по всей поверхности его струились узоры из драконов и диковинных птиц. В темноте его было не рассмотреть, но Хельги снова чиркнул огнивом и показал драгоценность Гунхильд.

– Это поистине подарок, достойный ночи любви с королевой, Хельги, – сказала Гунхильд. – Но только не носить мне его – если Свейн его увидит, не смогу я сказать, откуда он взялся. Дай мне лучше серебряных монет, я сделаю из них ожерелье на память о тебе. А браслет прибереги для той, что ты любишь.

И она поцеловала его в последний раз, а потом ушла.

Наутро Хельги вернулся на корабль, и все спрашивали его, чем его одарила королева за те два вечера, когда он рассказывал ей свои висы. На это Хельги ответил, что серебра у него не прибавилось, но плату он получил. И, когда его спросили, что это была за плата, он рассказал, что два дня его поили лучшим пивом и кормили до отвала. И все согласились, что жена такого властителя, как конунг данов, могла бы быть и пощедрее.

Но когда Свейн и Гунхильд пришли провожать корабли ярла Эйрика, то знакомый воин вручил Хельги серебряную заколку для плаща ромейской работы и сказал, что это – награда за его висы. Хельги посмотрел на Гунхильд, и та помахала ему рукой. Хельги поклонился, прикрепил заколку к плащу, затем поклонился еще раз, но Гунхильд уже не смотрела в его сторону. Затем они отплыли и направились сначала на восток, а потом на север. И через три дня были на Готланде.

Оттуда они много раз выходили в море, и горе было тому кораблю, который шел к Олафу сыну Трюггви. Женитьба на дочери Свейна была для ярла Эйрика щитом против йомсвикингов, ведь те считали конунга данов своим господином. Потому никто больше не мог поспорить с ярлом Эйриком на Балтике, и много серебра собрал он с кораблей норвежских купцов. Однако скоро стало совсем холодно, и ярл велел отправляться зимовать в Сигтуну. Там они провели зиму, помогая конунгу Олафу строить крепость на холме над заливом. В Сигтуне им было веселее, чем прошлой зимой на дальнем хуторе, потому как в Сигтуне были женщины, а, как сказал Кетиль, он готов провести неделю без еды, но еще одну зиму без пива и женщин он не переживет. Если только не превратится в медведя и не ляжет в спячку.

И вот снова пришла весна, а с ней время смолить корабли и собираться в дальние походы. Когда с озера сошел лед, Хельги, Кетиль и Асгрим взяли лодку и отправились на Бирку, куда снова на торг собирались купцы. За зиму до Сигтуны мало кто добирался, и теперь ярл хотел собрать самые свежие слухи со всего Севера. На Бирке они встретили Эйлига, которому прошлым летом Хельги дал серебра с наказом доставить вести о себе родне и передать серьги Ингрид. Эйлиг обрадовался им и сказал, что давно у него не было такого хорошего торга, как на осенней ярмарке в заливе Аурланд. Ибо как только люди узнали, что он видел Хельги Торбрандсона и тот теперь стал могучим воином, так многие приходили посмотреть и расспросить о том, что делается на Балтике, про Хельги и про его ярла Эйрика. И покупали не торгуясь.

Родители Хельги прошлой осенью были в добром здравии, и рады они были, что у Хельги теперь есть серебро и он прославил себя как воин, и в чести его держит сам ярл Эрик сын Хакона, но грустно им было от долгой разлуки. А брат его Бьёрн был на тинге со своим тестем Оддом, женой и ее сестрой, так что серьги Эйлиг передал Ингрид прямо в руки. И Ингрид серьги, видно, очень понравились, потому что она тут же их надела и что потом он слышал, как она громко ругалась с отцом, и речь шла, как Эйлиг улышал краем уха, о женихах. А потом Ингрид снова нашла его и просила передать Хельги, что будет ждать его хоть пять лет, хоть десять.

Хельги эти слова сильно порадовали, чего нельзя было сказать об остальных вестях, так как по всему выходило, что на север от Викена бонды пока поддерживают Олафа и называют ярла Хакона не иначе как Хаконом Злым. И ярлу Эйрику в земле норвежской этим летом искать нечего, потому как мало кто захочет рисковать своей жизнью, чтобы подняться против такого именитого вождя, как Олаф.

Хельги дал Эйлигу еще несколько монет и просил, ежели снова он будет в Аурланде, то повидать его отца и передать Ингрид, что он тоже будет ждать все эти годы и не женится ни на ком другом.

А Кетиль сказал, что ярл Эйрик будет ему благодарен, если почаще он будет торговать в норвежской земле, а потом по пути на Бирку заглядывать к нему в Сигтуну. Эйлиг ответил, что Сигтуна лежит совсем не по пути в Бирку, да и торговля в Норвегии не из лучших. На это Кетиль ответил, что неважно, как к тебе попадает серебро: от торговли или от ярла, главное, что оно оттягивает пояс. Эйлиг кивнул, и они хлопнули друг друга по плечам.

Ярл снова держал совет со своими лучшими людьми и решил и в том году снова высадиться на Готланде и оттуда следить, чтобы ни серебро, ни люди до Олафа Трюггвасона с востока не доходили. Так они и сделали, и в первые же дни на Готланде Хельги, Кетиль, Асгрим и Торгейр снова поехали навестить Ульфа. Тот был рад им, и они два дня пировали. А потом Ульф сказал им:

– За последние полгода я растолстел, и мясо снова появилось на моих костях после двух лет, когда кормили меня только хлебом и поили одной водой. И теперь собираюсь я снова отправиться к конунгу Бурицлейву, потому как слышал я, что снова собирает он воинов со всего Севера. Ты, Кетиль, ты, Асгрим и ты, Хельги, – все вы люди ярла Эйрика, но ты, Торгейр, можешь пойти со мной. Думаю, рад будет Бурицлейв вновь тебя увидеть.

На это Торгейр ответил:

– Ярл Эйрик – удачливый вождь, и мыслю я, что серебра-то с ним добудешь поболе того, что выплатит нам Бурицлейв, несмотря на всю его щедрость.

И Ульф сказал так:

– Ярлу Эйрику пока везло, но скоро его удача закончится. В прошлом году шли к Олафу Трюггвасону четыре корабля из Гардарики. А ярл захватил их и перебил всех, кто там был. Дошли слухи об этом до конунга Вальдемара, и повелел конунг собрать еще больше людей и послать их всех против Эйрика, чтобы отомстить. Так об этом говорят на торгу, а купцы с Готланда, как ты знаешь, торгуют со всем Востоком от Висбю до Миклагарда и Булгара. А коли Олаф пошлет корабли еще и с запада, то несдобровать Эйрику и тем, кто ему служит.

Тут Кетиль поблагодарил его за предупреждение, а Торгейр сказал:

– Благодарен я за то, что позвал меня с собой, но вот уж полгода, как хожу я на корабле Кетиля, и никакие викинги из Гардарики не заставят меня его покинуть. Мало чести было бы мне уйти от товарищей, услыхав, что грозит им опасность. Вот посмотрим, насколько сильны люди Вальдемара, а там – жди меня в Гнезно. Будем вместе пировать у Бурицлейва.

А потом Кетиль сказал, что будут благодарны они, ежели время от времени будет он присылать им вести из земель Бурицлейва. И что ярл Эйрик будет рад за такие вести платить добрым серебром. На это Ульф ответил, что Бурицлейв и Эйрик не враги, и не будет в том худого, если Эйрику станет известно о том, что происходит в землях вендов, тем более, что серебро самому Ульфу теперь очень надобно, так думает он со временем купить больше земли и покончить с ремеслом викинга. И на этом они попрощались с Ульфом и отправились к стоянке кораблей. Там Кетиль снова все рассказал Гудбранду, а тот – ярлу. Ярл снова собрал совет и так говорил там:

– До Олафа, ведомо мне, дошли уже вести о том, что с Готланда мы не даем ни одному кораблю пройти к нему. И уверен я, что решил он с нами покончить. Но, видать, не многие в Норвегии желают воевать со мной, и, кроме дружины, не может Олаф собрать войско. Потому и обратился он к Вальдемару. Однако, даже если пошлет Олаф против нас всего двадцать кораблей, а из Гардарики придут еще двадцать, то не скрыться нам во всем море. И будем мы между ними метаться от одного берега к другому, как между молотом и наковальней. И ясно мне, если случится так, то не выстоять нам против людей Олафа. Как мыслите, что нам предпринять этим летом?

И говорили многие вожди со всех четырнадцати кораблей, и не было среди них согласия. Одни говорили, что море большое и где Олафу их найти, если они не примут боя. Другие – что Олаф не так давно стал конунгом и у него хватает забот и в Норвегии, чтобы надолго покидать свои земли. Третьи – что неизвестно, сколько кораблей пришлет конунг Вальдемар. И тогда сказал Гудбранд:

– У нас сейчас четырнадцать кораблей и не меньше четырех дюжин людей на каждом. Олаф сын Трюггви и конунг Вальдемар могут выставить по двадцать кораблей. И ежели объединятся они, то придется нам худо. И только неразумный может думать, что четырнадцать кораблей – это иголка в стоге сена, которую невозможно сыскать. И недостойно нас прятаться от боя, когда враг сам будет искать нас.

– И что же нам делать, мудрый Гудбранд? – спросил ярл. – Мы все с тобой согласны, но и ты предложи что-нибудь, а не то мы будем тут спорить до вечера и так ничего не придумаем.

На это Гудбранд сказал:

– Вижу я, что выход у нас есть только один. Надо разбить твоих врагов, ярл, пока они не сошлись вместе. Если викинги из Гардарики доберутся до Викена, то примет Олаф этих безземельных воинов в свою дружину. И будет у него сильное войско, и не надо будет ему всякий раз созывать ополчение бондов для похода. И сможет с дружиной он смирить бондов, коли понадобится, или ходить за море, коли захочет добыть серебра. Тогда будет он сам решать, никого не спрашивая, какие законы должны быть в нашей земле, и нигде не встретит он сопротивления. И не будет он слушать ни советов лучших людей, ни тинга.

– Олаф сейчас силен, – продолжил он, – и не с четырнадцатью кораблями нам с ним биться. Но в Гардарики нападения не ожидают. Будут они держать оружие наготове, как пройдут земли эстов. А ежели встретим мы их у них дома, в Гардарики, и не станем дожидаться, когда все северяне от Альдегьюборга[41] до Киева соберутся против нас, то и разбить их сможем легче, чем здесь на море.

И все согласились, что совет дал Гудбранд хороший. А потом долго обсуждали, как же им не пустить викингов из Гардарики в Балтику. А на следующий день отплыли они и повернули на восток, а потом, достигнув берега, повернули на север. И шли так два дня, пока не обогнули острова эстов. А потом снова повернули на восток и шли так еще три дня, пока не вошли в устье реки, которую Тосте-кормщик назвал Нева. По реке на веслах они шли еще один день, а потом вышли в большое озеро, которое Тосте назвал Нево. Там они встретили два купеческих корабля с Готланда и захватили их. А потом они повернули на северо-восток и скоро пристали к какому-то острову. На острове они держали совет.

– Можем мы ждать тут, покуда викинги из Гардарики не выйдут из реки, которую здесь называют рекой Волхвов, и не пройдут мимо нас в Неву. С острова мы можем напасть на них неожиданно, покуда они не успеют построиться, надеть кольчуги и подготовиться к битве. И хотя мимо нас пройти они не смогут, но не могу я сказать, сколько дней нам потребуется ждать, – сказал Гудбранд. – Или можем мы отправить на разведку людей и узнать, где они собираются и скоро ли отправятся в наши края.

На это ярл возразил:

– Трудно нам сделать так, чтобы о наших кораблях тут никто не узнал. А как только о нас узнают в Альдегьюборге, так сразу стоит нам готовиться к жестокой сече, потому как не последние воины в дружине у конунга Вальдемара. Не лучше ли нам отправиться на восточный берег озера, а напротив устья реки Волхвов оставить лодку, чтобы она известила нас о выходе вражеских кораблей?

И все согласились, что и в самом деле совет этот дельный. Однако тут вперед выступил Кетиль, который впервые говорил слово на совете у ярла:

– Викинги со всей Гардарики собираются для похода. И будет их не одна сотня, коли все они соберутся. Сможем ли мы совладать с ними, когда они выйдут из реки в озеро, и легко им будет построиться, как следует. Не стоит ли нам сейчас отправиться к Альдегьюборгу и сжечь все корабли, что там есть? А затем пройти и дальше, и сжигать и топить все корабли, что попадутся нам навстречу?

И споры начались по-новой. Но потом ярл сказал, что знает он, как им поступить, и велел Кетилю превратить его корабль в купеческий по виду. «Чайка», сказал он, меньше остальных его кораблей и с более широкими бортами, так что и не поймешь сразу, драккар ли это или купеческий кнарр.

Утром с двух захваченных купеческих кораблей на «Чайку» перегрузили часть товаров, что обычно везли с Севера: фризские ткани, франкские украшения, которые купцы, видно, не успели распродать или приберегли для торговли с эстами и вендами. Кетиль и остальные надели платье побогаче, ведь всем известно, что купцы не жалеют серебра на нарядные одежды. Часть людей с «Чайки» перешла на корабль Гудбранда, потому как жадность купцов не дает им набирать большую команду, иначе придется делить прибыток на большее количество гребцов. И когда их осталось всего три дюжины, как раз, чтобы на каждом весле был гребец, то Кетиль дал знак отплывать.

Сначала они поплыли под парусом на север, а потом на восток и обогнули большой полуостров. Затем они вошли в устье реки Волхвов и пошли на веслах. И не наступил еще полдень, когда увидели они сначала деревеньки по берегам реки, а затем там, где в реку Волхвов втекала река поменьше, увидели они на невысоком холме каменную четырехугольную крепость с надстроенными деревянными башенками по углам и большой прямоугольной каменной башней с воротами в середине. От ворот крепости до берега было три полета стрелы. У берега, внизу, стояло несколько дюжин кораблей, больших и малых. Были среди них и шесть длинных драккаров. По реке с берега на берег сновали лодки, а сверху по течению к городу шло несколько словенских ладей. И рядом с кораблями шел торг.

– Давненько я не был в этих краях, – сказал Кетиль. – Вижу я, что торг тут по-прежнему хороший и купцов много. Надеюсь я, что еще один купеческий корабль переполоха не вызовет и на нас никто не обратит внимания.

На это ответил Тосте:

– Видать, давно ты был здесь в последний раз. Сейчас конунг Вальдемар повелел с каждого корабля, заходящего в его земли торговать, брать плату. А чтобы никто ничего не утаивал, на каждый купеческий корабль посылает местный правитель своих людей – посчитать товар. И как только подойдем мы к берегу – жди гостей, у русов здесь пошлину собирают люди Вессислава, конунга из Хольмгарда[42]. И затем пересылают дальше – самому Вальдемару в Киев.

– А какую пошлину придется нам заплатить? – спросил Кетиль.

– Когда был я тут полгода назад, то брали они по соболю с каждых сорока, так же и за другой товар, считая, сколько он стоит, в соболях, – ответил Тосте. – Но у нас товара не много, так что серебра, что в твоем поясе, должно хватить.

Вскоре пристали они к берегу и положили сходни, и немедленно к ним на борт взошел широкоплечий воин в красной рубахе из шелка, что привозят из далекой страны Син, красно-синих полосатых штанах, с длинным мечом и надетым на рубаху кожаным нагрудником. За ним вслед поднялись еще двое, одетых попроще, но в нагрудниках и с мечами. Один из них держал в руках весы.

– Кто вы такие? – спросил воин в красной рубахе на языке свеев с сильным словенским выговором. – И куда держите путь? Какой товар везете, и надолго ли к нам, в Ладогу? – Рус улыбнулся во весь рот.

Кетиль выступил вперед:

– Мы купцы из земли норвежской, где правит конунг Олаф. Везем мы немного товара, – Кетиль показал на тюки с тканью, – но больше серебра, потому как хотим купить у конунга Вальдемара рабов и отвезти их дальше на юг, в земли булгар и на Хвалынское море.

Тосте на этих словах сглотнул, а рус снова улыбнулся:

– Разве ты не знаешь, купец, что князь Владимир уж семь лет как принял веру Христову. А Христос не велит продавать людей в рабство. И уже два года как никого он купцам не продает, а кто оброк не платит или долг не отдал, отправляет жить в земли вдоль Оки реки и дальше на север в Украину.

Кетиль поспешил исправить промах:

– Давно я не был в этих краях, и, видать, с тех пор конунг стал более благочестивым христианином, чем я о том слышал. Зовут меня Кетиль, и живу я на западе нашей земли, так что долго туда доходят вести.

– А давно ли ты был здесь последний раз? Мнится мне, что видел я твой корабль здесь прошлой осенью. Сам-то я уже пять лет здесь с купцов пошлины беру. Спроси – Велимира Большого все купцы знают.

Тосте снова сглотнул, а Кетиль ответил:

– Мог ты видеть этот корабль, да только не меня на нем. Я купил его у одного человека в Викене этой весной.

– Да, теперь я вспомнил, – сказал рус, – шли на этом корабле варяги из дружины князя. Да только слышал я, что не было им счастья в том походе. Видно, тому, кто продал тебе этот корабль, повезло больше.

Кетиль с этим согласился:

– Не расспрашивал я о судьбе корабля, смотрел только, каков он на волне и под парусом. Возможно, и в бою был он взят, мне о том неведомо.

Русс посмотрел на товары и сказал:

– Что же, купец, покажи, что за товар ты везешь, а мои люди сосчитают, сколько серебра ты задолжал князю киевскому.

Кетиль показал, что русы сами могут все осмотреть и начать считать. Велимир стал разглядывать товары и спросил:

– Что же ты, купец, тоже к нам фризское сукно везешь? Были у нас тут пять дней назад купцы из Готланда, торговали сукном точь-в-точь, как у тебя. Да только плохо шла у них торговля, ничего не распродали, и обратно уплыли. Не встречал ли ты их по пути?

Кетиль ответил:

– Видел я корабли по пути, да только не спрашивал их про торг здесь, в Альдегьюборге. Оттого и понадеялся дорого продать здесь сукно.

– Что же, купец, возможно, повезет тебе больше чем им, – сказал Велимир, и русы начали считать товар. Потом один из них начал делать какие-то зарубки на палочке и что-что шептать себе под нос, затем он сказал, что с Кетиля причитается четверть марки серебра.

Кетиль развязал пояс и достал оттуда кошель. Пока он считал монеты и клал их на весы, Велимир спросил его:

– В каких краях торговал ты, купец, что даже не стал торговаться и пересчитывать свой товар вместе со мной? Видать, там, где ты обычно бываешь, люди верят друг другу на слово. Хорошая, наверное, там у вас жизнь?

Кетиль ответил:

– Верно ты подметил, что плохой из меня купец. Помер этой зимой у меня отец и оставил мне немало серебра в наследство. Вот я и решил заняться торговлей. А до этого-то я на торг только раз в году и ездил.

– Что ж, купец, сдается мне, из тебя вышел бы славный воин – вон какие у тебя плечи широкие, да только, если хочешь торговать, возьми себе помощников поопытнее, иначе утечет твое отцовское серебро, как вода сквозь пальцы, – сказал Велимир, забрал отчитанные Кетилем монеты и дал знак своим людям сходить на берег.

Кетиль переглянулся с Тосте, и тот прошептал:

– Из тебя такой же купец, как из меня жрец Одина!

– Как думаешь ты, понял ли он, что мы только рядимся в купцов? – спросил Кетиль.

– Это понял бы и ребенок, проживи он здесь полгода, – ответил Тосте. – Не знаю, что он про нас подумал, – много в здешних краях бывает купцов, которые и торгуют, и пограбить не прочь, – но поверить он тебе точно не поверил.

И тут все увидели, что, как только Велимир со своими людьми оказался на берегу, так сразу же закричал что-то по-словенски и бросился бежать к воротам. Кетиль схватил меч и бросился за ним, на ходу крикнув:

– Все к крепости! Не дайте им закрыть ворота!

Хельги пробормотал под нос, что в последний раз, когда он слышал эти слова, его чуть не утыкали стрелами, как ежа, тоже схватил меч и щит и бросился за Кетилем. За ними к воротам побежали еще несколько человек. Тосте посмотрел по сторонам и увидел, что со стоящих от них в двух полетах стрелы кораблей сходят воины и с оружием в руках направляются к ним. Тосте переглянулся с Асгримом и посмотрел на тех воинов, что еще оставались на «Чайке»:

– Сдается мне, с таким числом воинов нам не удержать корабля. – И он тоже побежал с кормы на нос, крикнув: – Укроемся в крепости!

На сходнях была толкотня, некоторые воины прыгали на берег через борт и бежали за Кетилем. Последним с корабля сошел Асгрим. Опираясь на копье, как на палку, он быстро захромал вверх по дороге к крепости.

– Шел я в поход на корабле, а тут заставляют меня бегать, – бормотал он.

Кетиль бежал и видел, как двое воинов уже почти закрыли створки и ждут только Велимира и его людей. Кетиль бросился вперед, срывая дыхание, успел упасть на спину последнему из спутников Велимира, когда тот протискивался внутрь, и на его плечах ввалился в ворота. Тут же пришлось ему уворачиваться от ударов мечей, которыми его пытались пригвоздить к земле стражники. Но он сделал кувырок вперед и смог вскочить на ноги. За ним в ворота ворвался Хельги, а за ним Торгейр и другие люди из их команды. Началась схватка, и Кетиль бился с Велимиром, а Хельги и остальные в это время напали на стражников, охранявших ворота. В воротах было темно, и Хельги только увидел, как кто-то ударил сбоку стражника, с которым он бился, и тот упал. Хельги развернулся и разглядел в полутьме, что Велимир теснит Кетиля и у Кетиля уже есть рана на боку. Он хотел броситься на помощь, однако Кетиль в это время принял удар Велимира на плоскую сторону лезвия, со скрежетом продвинул рукоять своего меча до рукояти меча Велимира и резким движением вырвал меч у того из руки. Велимир бросился бежать.

В башне была еще решетка, однако русы и не думали ее опускать, наоборот, они строили стену щитов, чтобы войти в башню и перебить Кетиля и его людей. Велимир пробежал сквозь них, русы снова сдвинули щиты и начали приближаться, ощетинившись копьями. Кетиль обернулся.

– Все здесь? – крикнул он.

– Нет, еще не все, – крикнул в ответ Тосте. – Не все умеют бегать как зайцы.

– Когда все будут в башне, закрывай на засов ворота! – приказал Кетиль, а сам выстроил ближайших к нему людей клином, взял с земли щит, принадлежавший кому-то из убитых стражников, и крикнул:

– Бегом! Вперед!

Клин с треском ударил в стену щитов, и с обеих сторон упали раненые и убитые. Кетиль пробил строй и бился среди русов, однако слева и справа от него на место упавших встали новые воины и стали теснить викингов щитами. Хельги один удар копья принял на щит, но второй едва не пронзил его бедро, так что он еле успел увернуться. Хельги перерубил древко копья у своего колена и бросил щит, в котором застряло второе копье. У русов не было времени выхватить мечи, чтобы отразить удар, когда Хельги замахнулся сверху, и они подняли щиты, чтобы закрыться. В это время Торгейр, который стоял слева и сзади от Хельги, ударил одного из них под щитом мечом в пах. Рус начал падать, и Торгейр, толкнув его, ворвался в строй врагов. Перехватив меч, боковым ударом он ранил еще одного руса, который так и не успел достать свой клинок, чтобы отбить удар Хельги. За Торгейром в разрыв в строю русов кинулись еще воины.

Из башни выбегали все новые викинги, а из крепости бежали еще русы. Но видно было, что в крепости людей было немного, не более двух-трех дюжин воинов, да еще несколько лучников на стенах и башнях. Очень скоро строй русов заколебался, а потом они начали отходить от площадки у ворот между двух длинных домов к левой от ворот, северной, башенке.

В это время Тосте вернулся к воротам, чтобы посмотреть, много ли людей из их команды всё еще не успели укрыться в крепости. Он увидел, что на берегу среди русов сначала было замешательство, но потом один из них, в позолоченном шлеме, отдал приказ, и несколько десятков человек бросилось в погоню за людьми Кетиля. И видел Тосте, что расстояние между первыми из русов и Асгримом, который хромал последним, было не больше двух выстрелов из лука. Тосте крикнул Асгриму чтобы тот поторапливался, Асгрим обернулся и заковылял быстрее. Русы приближались, но как ни спешили они, было им его не догнать.

Тут со стороны торга выехали три всадника. Пустив коней в намет, они бросились в погоню и быстро обогнали остальных русов. Очень скоро они оказались в полете стрелы от Асгрима. Тосте крикнул, Асгрим обернулся. Видно было, что доковылять до ворот вперед конных он не сможет. Тогда Асгрим громко сказал:

– Никогда не любил бегать! Не думайте, что ударите меня в спину! – и он, развернувшись, встал поперек дорожки, взяв в правую руку копье, а в левой держа щит.

Всадники поравнялись с ним. Асгрим присел, и ударил коню первого из них копьем в грудь. Раненый конь сшиб Асгрима с ног, а левый всадник, свесившись с седла, пронзил его мечом. Затем конь с копьем в груди упал, а его наездник соскочил на землю. Два других всадника промчались дальше к воротам.

Впереди Асгрима бежали Калле и Карр. Им до ворот оставалось еще полсотни шагов, но всадники настигали. Тосте оглянулся, схватил лежащее на земле копье и метнул его в левого всадника в серебристом шлеме. Тот уклонился, но принял слишком сильно вправо, столкнулся с конем другого и чуть не выпал из седла. Всадники замешкались, и последние викинги вбежали в ворота. Тосте и остальные захлопнули за ними створки и вдвинули в пазы тяжелый засов. Крепость была заперта.

Кетиль со своими людьми в это время оттеснили оставшихся русов к угловой башне. Там схватка ненадолго прекратилась. Велимир, который еще бился среди русов, крикнул:

– Из тебя плохой купец, Кетиль из Норвегии, но воин ты хороший. Это сразу видно, как ты ни рядись в купеческие одежды.

– Когда ты догадался, что мы хотим напасть на крепость? – спросил Кетиль, тяжело дыша.

– Ну, по твоим словам сразу было понятно, что в торговых делах ты не силен. Зато было видать, что ты и твои люди похожи на воинов. А потом увидел я у тебя на корабле товары купцов, что были здесь пару дней назад. Перепутать эти тюки я не мог – сам их проверял, когда они были здесь. Со своим одним кораблем едва ли ты напал бы на их два. Значит, есть кто-то, кто украдкой идет за тобой. И значит, нарядились вы купцами, чтобы обмануть нас, в Ладоге. Потому и побежал в крепость. Да не успел. Кто же ты есть на самом деле, Кетиль из Норвегии? Уж не человек ли того самого Эйрика, который прошлым летом погубил варягов из дружины князя Владимира?

– Да, мы люди Эйрика, – ответил Кетиль. – И здесь мы потому, что слышали мы, еще много северян из дружины конунга Вальдемара собираются отомстить нам за корабли, взятые в прошлом году.

– Что же ты напал на нас? На берегу стоят шесть кораблей с варягами, которых князь отпустил со своей службы сражаться за князя Улеба, или Олафа, как вы его называете. Что же ты сражался не с ними, а с нами? Мы ведь люди князя, а не вольные варяги.

– Нам нужна была крепость, и ты сам виноват, что нам пришлось бегать за тобой. Но если вы не на их стороне, то бросайте ваше оружие. Вреда мы вам не причиним. Велимир что-то сказал остальным русам, они посовещались и сказали:

– Если ты поклянешься, что нам не будет вреда, мы сдадимся. Это не наша война. Не нам лезть промеж варягов.

Кетиль дал клятву, и русы спустились со стен и башен и сложили оружие. Их отвели в один из больших домов и там заперли. И всего русов было не более двух десятков, включая и раненых.

В это время со стороны ворот донеслись крики и стук топоров. Тосте крикнул, что снаружи створки долго не выдержат, потому как в них бьют пять или шесть топоров. Кетиль бросился на башню и оттуда увидел, что около сотни воинов стоят перед воротами и ждут, когда створки поддадутся, а откуда-то со стороны торга другие воины несут лестницы и веревки с крюками. Кетиль достал из-за пазухи стяг с красным вороном на белом поле, прикрепил его к копью и поднял над башней. Потом он велел всем своим людям собраться в башне и на стенах рядом с ней:

– Нас слишком мало, чтобы удерживать все стены. Нам надо только удержать до подхода ярла ворота, чтобы враги наши не смогли укрыться в крепости. Потому следует нам опустить решетку, и всем подняться наверх. Коли сломают они ворота, тем хуже для них. У людей ярла Эйрика будет меньше препятствий, когда они здесь окажутся.

Так они и сделали и встали на стенах и на втором ярусе башни. В крепость, видно, был еще один, потайной, ход, потому как скоро русы и варяги появились внутри, а затем они взошли на стены и по стенам с двух сторон приблизились к башне. Снова началась схватка, и сначала на узких стенах людям Кетиля было легко обороняться, но потом во дворе крепости появились лучники, которые сбили викингов с боевого хода и заставили отойти внутрь. Здесь варягам пришлось остановиться, потому как от стрел теперь было мало проку, а слишком ретивых воинов, пытавшихся ворваться в башню, били мечами и копьями. Викинги закрыли тяжелые дубовые двери, что вели из башни на стены, и схватка ненадолго прекратилась. Внизу перед башней встал воин в серебристом шлеме и с головой медведя на щите. На языке свеев он крикнул:

– Меня зовут Ратибор, и я наместник Всеслава, князя Новгородского, в Ладоге. Кто вы такие?

Кетиль назвал себя и сказал, что они люди ярла Эйрика из Хладира и что пришли они, чтобы встретиться с варягами, которые отправляются из этих земель на помощь к конунгу Олафу. И что к Ратибору и конунгу Виссевальду у него дел нет, а как только они покончат с варягами, так сразу уйдут.

К Ратибору подошел еще один высокий воин в позолоченном шлеме и в красном плаще, тот, что сзывал людей на берегу. Он крикнул:

– Меня зовут Сигурд Павлин, и служил я у конунга Вальдемара в Киеве, а теперь отправляюсь служить конунгу Олафу сыну Трюггви. И веду с собой шесть кораблей. И это со мной ты пришел воевать со своей горсткой людей? – И он продолжил: – Но я готов дать пощаду тем из вас, кто сдастся, и продать вас булгарам во имя христианского милосердия. Если же вы продолжите драться, никому из вас не придется рассказывать об этом бое.

Кетиль ответил:

– Что же, Сигурд Павлин, благодарны мы тебе за твое милосердное предложение, и многие бы из нас мечтали отправиться рабами в Булгар, а то и дальше на восток. Но уж больно уютно нам в этой башне, не войдешь ли к нам и не поможешь ли нам собрать свои пожитки: мечи да топоры?

Услыхав эти слова, Сигугрд презрительно усмехнулся и сказал:

– Зачем мне входить в башню? Мы поджарим вас в ней, как хлеб в печи. – И крикнул вниз своим воинам, чтобы несли хворост и тащили бревна.

– Эй, Ратибор! – крикнул Кетиль. – Позволишь ли ты, чтобы крепость твоего конунга сожгли. Не лучше ли дать нам с Сигурдом решить дело в честном поединке?

– По мне, то нет разницы, какие варяги будут служить князю: свеи, даны или мурманы. Да только Сигурд сейчас на нашей земле и под моей защитой. И коли хотели вы биться с ним, то ждали бы его в море, и там, в честном поединке, кто-то из вас сложил бы голову. А здесь битвы не будет – сдавайтесь или сгорите. И так у меня дюжина ратников полегла за ваши раздоры.

К Ратибору подошел Велимир, которого, видать, освободили из заточения в доме. Он что-то сказал и показал Ратибору на реку. Ратибор крикнул:

– Коли ждете подмоги, то знайте: сгорите вы в башне, не успеет солнце закатиться! – и приказал своим людям что-то на словенском.

Тосте спросил Кетиля:

– Подал ли ты знак?

– Да, за нами шла лодка, оттуда должны были видеть стяг с вороном. Да только теперь лодке надо вернуться к устью и дать знак ярлу Эйрику, что ворота мы отбили. Он-то ожидает знака наутро, когда бы ночью мы сошли с корабля и тихо перебили бы стражу, как было задумано. Но теперь делать нечего. Не отдавать же крепость обратно русам. Будем ждать ярла и дразнить Сигурда, пока он не сообразил посадить своих людей на корабли и не ушел навстречу остальным варягам.

– Что же, многие скажут, что такие слова мало обнадеживают, однако подразнить Сигурда напоследок в любом случае будет славно. Да и гореть в башне – не такая уж плохая смерть, ведь мы погибнем у всех на виду. Было бы хуже замерзнуть в одиночестве, – сказал Тосте.

И тут все стали спорить, какую смерть лучше было бы выбрать, если бы норны позволили. И все сошлись, что если не смерть в бою с мечом в руке, то смерть на холоде – самая приятная. И многие вспомнили случаи, когда кто-то замерзал, а когда его находили, то лицо его было безмятежным, будто он спал.

Все это время русы и варяги складывали хворост вокруг башни. Калле пустил в них несколько стрел, но по нему тут же начали стрелять лучники снизу, так что он отпрянул от бойницы. Появился воин с факелом, и Калле снова выстрелил, однако не попал, а ему самому чуть было стрелой не выбило глаз. Он упал на деревянный пол и схватился за ухо, из которого текла кровь.

– Лучше я буду видеть обоими глазами, чем слышать обоими ушами, – сказал он, и все засмеялись. И русы под стенами удивлялись, над чем можно так смеяться перед смертью. Ратибор крикнул:

– Сдавайтесь, или мы подожжем башню!

Кетиль ответил ему:

– Ты еще не передумал? Подумай, как ты будешь оборонять свой город, когда сюда придет ярл Эйрик вместе со всеми своими кораблями.

Видно было, что Ратибор задумался и о чем-то говорит с Сигурдом. Потом Сигурд крикнул:

– Мы не будем сжигать башню целиком. Мы вас просто выкурим. Сейчас мои люди добавят сырых ветвей к костру. Посмотрим, что ты скажешь тогда…

Хельги стоял у бойницы и смотрел на реку. Кроме нескольких ладей, никого больше было не видать. Он спросил:

– Что нам делать, если они подожгут хворост и дым пойдет прямо сюда?

На это Кетиль ответил:

– Чтобы дым пошел внутрь башни, нужно, чтобы они подожгли ворота и решетку и башня бы загорелась изнутри. Когда это случится, если к тому времени ярл Эйрик еще не придет, я не знаю, что надумаешь делать ты, а я возьму щит и меч и постараюсь распороть брюхо этому павлину, прежде чем меня утыкают стрелами. Но пока костер будет гореть снаружи, ветер будет относить дым в стороны, так что у нас еще есть время, чтобы ты рассказал нам какую-нибудь сагу о великих мужах.

Хельги сказал, что его такие саги всегда воодушевляют, и если ярл вовремя не придет, то он поможет Кетилю выполнить его обет, касающийся Сигурда Павлина. А потом Хельги рассказал сагу о короле Харальде Прекрасноволосом, как тот как-то раз увидел сон и что из этого вышло. И все слушали, только изредка выглядывая из бойниц, чтобы посмотреть, как разгорается костер. Ветер, который задул с севера, и правда сносил дым, и видно было, что Сигурд злится и в чем-то убеждает Ратибора.

– Что, Ратибор? – крикнул Кетиль, когда сага закончилась, – Видать, чтобы выкурить нас, придется тебе распрощаться со своей главной башней. А там, глядишь, и ярл Эйрик со своими людьми придет и возьмет твою крепость, чтобы отомстить за нас. А что на это скажет твой конунг?

Ратибор с Сигурдом снова заспорили, и Ратибор показывал на реку, а Сигурд показывал на своих людей, которых и с внешней и с внутренней стороны ворот собралось более двух сотен. Тосте сказал, что, видно, Ратибор говорит о том, что им следует опасаться ярла Эйрика, а Сигурд отвечает, что с его людьми им нечего бояться. Тогда Кетиль крикнул:

– Эй, Сигурд! Если ты такой смелый до битвы с ярлом, не хочешь ли сразиться со мной один на один, иначе я назову тебя женщиной, которая по ошибке надела золотой шлем и взяла меч, привлеченная блеском.

Но Сигурд ничего не ответил, а оттолкнул Ратибора и крикнул, чтобы поднесли больше дров к решетке, а то она горит слишком медленно. Люди Кетиля начали по-всякому оскорблять Сигурда, и сравнивали его с женщиной, и кричали, что помогут ему подобрать себе хорошего мужа. Но Сигурд не давал волю гневу и по-прежнему следил, чтобы лучники держали все выходы из башни на прицеле, а мечники, закрывшись щитами, преграждали путь из башни на стену.

– Никто из вас не расскажет об этом бое, – крикнул Сигурд наконец. Так что можете поносить меня и дальше. Ваша судьба – задохнуться в дыму. И никакая хула на меня не сможет эту судьбу изменить.

И он крикнул своим воинам, чтобы несли еще хвороста. Люди Кетиля не уставали его поносить, но, наконец, решетка занялась, и дым пошел внутрь башни. Тогда Кетиль приказал поднять решетку, Карр с Торгейром налегли на рычаги ворота, и решетка поползла вверх. Видно было, что Сигурд о такой возможности не подумал, потому как он разразился проклятиями, а из башни ему ответили громким смехом и новыми оскорблениями. Однако Сигурд не сдавался и велел разжечь костер прямо внутри башни. Калле пустил несколько стрел, но ранил только двоих, и скоро костер горел прямо под полом второго яруса башни, где скрывались Кетиль и его люди. И все начали кашлять, когда едкий дым от сырого дерева поднялся вверх.

– Хельги, не видно ли кораблей ярла? – спросил Кетиль.

Хельги посмотрел на реку.

– Нет, не видно, – ответил он.

Тогда Кетиль сказал:

– Что же, хватит нам отдыхать и слушать саги, греясь у огня, который для нас тут развели. Пора выйти на стены и посмотреть, кого боги наградили большей смелостью. И если мы будем стоять, как один, то сможем дождаться прихода ярла.

Он велел отпереть дверь на стены с южной стороны башни, а сам поднял щит и подошел выходу. Торгейр тоже встал рядом с ним:

– Мне тоже хочется достать перо из павлиньего хвоста, не думал же ты, что он достанется тебе весь?

За ними встали остальные. И только Хельги все стоял у бойницы, обращенной к реке. И, наконец, Хельги сказал:

– Я вижу на реке корабли, и первым идет корабль с парусом, на котором виден красный ворон на белом поле.

– Это ярл Эйрик, – сказал Кетиль. – Теперь уже скоро придет черед русов и варягов просить о пощаде. Но надо, чтобы Сигурд не успел собрать своих людей.

И он крикнул:

– Эй, Сигурд Павлин, раз ты не идешь к нам, мы решили сами прийти и пощипать твой павлиний хвост. Готов ли ты нас встретить?

Сигурд ответил:

– Наши стрелы и копья ждут тебя, Кетиль сын Гудбранда. Как бы ты хотел умереть: от копья или от стрелы?

– Неважно, от копья или от стрелы, но точно не от дыма костра, который ты разжег, – сказал Кетиль. – Не люблю, когда меня коптят, точно окорок.

И с этими словами Кетиль и остальные, прикрывшись щитами стали медленно двигаться по стене, приближаясь к варягам Сигурда, которые укрывались за щитами и выставили вперед копья. Полетели стрелы, но Кетиль приказал нескольким воинам сесть на корточки и прикрывать ноги тех, кто стоит. Кого–то стрела задела, однако это были лишь легкие раны. И они продвигались по стене вперед, с каждым шагом приближались к варягам. Сигурд внизу не сводил с них глаз и готовился отдать своим людям приказ ринуться вперед. Тут Кетиль сказал:

– О, могучий Сигурд, не хочешь ли ты посмотреть на реку и увидеть, что ждет тебя и твоих воинов?

Сигурд взбежал на стену, взглянул на реку и увидел, как тринадцать кораблей приближаются к берегу. Он громко выругался и оглянулся, чтобы понять, где его люди. И тут Кетиль крикнул:

– Вперед! Ощиплем павлиньи перья!

Варяги на стене, услышав ругань Сигурда, тоже повернули головы в сторону реки и, когда Кетиль прыгнул вперед, не сразу опомнились, так что двое из них упали вниз со стены еще до того, как к Кетилю присоединился Торгейр. Два меча стали бить по щитам, а остальные викинги прикрывали их от стрел щитами.

Сигурд, наконец, сообразил, что его люди разделены крепостной стеной, а еще несколько десятков остаются у кораблей. Он сбежал со стены и велел отпереть ворота, которые так и не успели сломать, и всем спешить к кораблям. Схватка на стене продолжалась, однако подкреплений варягам не подходило, и они начали отходить. Тогда Кетиль велел снова опустить решетку, и Хельги с Карром, закрыв лица рубахами от дыма, бросились в башню и снова повернули ворот. Решетка быстро опустилась, придавив кого-то и отрезав почти половину войска Сигурда и его самого в крепости. Хельги и Карр выскочили из задымленной башни. Хельги снова взглянул на реку: с нескольких кораблей ярла уже высаживались воины и строились клиньями, каждый клин у своего корабля. Остальные корабли подошли к берегу между кораблей варягов и схватились с их командами. Часть воинов Сигурда строилась рядом с кораблями у торга, другая часть бежала к ним от ворот.

Увидев, что решетка опустилась и из крепости через ворота не выбраться, Сигурд велел всем выходить через тайный ход и спешить на берег к кораблям. Два десятка людей он отправил на стены, приказав перебить людей Кетиля и захватить башню, чтобы, если на берегу их одолеют, укрыться в крепости. Ратибор тоже спустился со стен и собирал своих людей во дворе. На его зов явилось около трех десятков человек.

Кетиль с Торгейром, которым удалось вначале потеснить варягов и сбросить семь или восемь из них со стены, начали уставать и сложнее стало им отбивать удары копий. Тогда они отошли назад, а на их место встали Косой Бьёрн и Торкель Лосось. Теперь викинги снова медленно отходили к башне. Ширина боевого хода на стене не позволяла встать больше чем двум воинам в ряд, потому все остальные стояли позади и ждали, когда до них дойдет дело. Лучники со двора бросились к берегу, и стрелы в викингов пускать прекратили. Тогда Кетиль крикнул:

– Щиты и копья – вперед! Пусть теперь подойдут…

Бьёрн и Торкель сделали два шага назад, и Хальфдан Толстый и Рагнвальд из Викена прикрыли их щитами и копьями. Варяги остановились, и никто из них не решался сделать шаг вперед. Тогда Калле залез между зубцами стены и начал пускать стрелы. Варяги стояли плотно, и не все стрелы им удалось отразить. Тут один из них крикнул, что не время сейчас смотреть друг на друга, как жених на невесту перед свадьбой, высоко поднял топор и бросился вперед. За ним бросились остальные, прикрываясь щитами. Варяг с топором разрубил Хальфдану щит вместе с плечом, и тот упал со стены. Но копье Рагнвальда ударило варяга в живот и пробило кольчугу, и тот тоже полетел вниз. Снова щиты ударили о щиты, и еще несколько человек были ранены и убиты. Кетиль опять пробился в первый ряд, ранил нескольких варягов, стоявших близко к нему, ударами меча, и те отошли на два шага.

Хельги посмотрел на берег и крикнул:

– Ярл захватил все корабли, и теперь битва идет у торга. Но у ярла намного больше людей, он окружает людей Сигурда уже с трех сторон.

Варяги, услышав эти слова, снова бросились вперед. Один из них тремя ударами топора разломал в щепы щит Кетиля и замахнулся, чтобы ударить в голову, когда Кетиль, присев, проткнул ему бедро. Лезвие топора, хотя и замедлило движение, все равно вскользь ударило Кетилю по шлему и, разрубив кольчугу, вошло в плечо. Кетиль зашатался и начал падать назад. Из-за его спины Торгейр ударил варяга мечом в лицо и шагнул вперед. Кетиля, схватив за ворот кольчуги, оттащил назад Косой Бьёрн.

Хельги снова крикнул:

– Варяги бегут к крепости! Им на помощь Сигурд ведет тех, кто был с ним здесь!

Схватка на стене снова остановилась. Торгейр сказал:

– Сигурду не устоять. Ярл Эйрик привел тринадцать кораблей. И вашим людям не успеть укрыться в крепости. Скоро ярл будет решать, кому из вас жить, а кому отправляться в Валхаллу.

Ему ответил варяг с бородой, заплетенной в три косицы:

– А пока мы отправим туда тебя вместе со всеми твоими людьми.

Размахивая мечом, он начал приближаться. Однако за его спиной другие смотрели вниз на битву под стенами крепости. И один из них, невысокий, черноволосый, сказал:

– Не торопись, Арни, уже и так слишком много воинов отправилось сегодня по мосту облаков в палаты Одина. Сдается мне, ярлу Эйрику сегодня выпало больше удачи, чем Сигурду Павлину.

Варяг с заплетенной бородой остановился. Черноволосый вышел вперед:

– Мы не будем на вас нападать, но и вы не бейте нам в спины, когда мы будем уходить.

Торгейр кивнул, и варяги медленно попятились назад к лестнице, ведущей во двор, а потом побежали к потайному выходу в южной части стены. Торгейр вздохнул и убрал меч в ножны:

– Долог был этот день. Но, видно, не сегодня норны обрежут нить нашей жизни.

И бой под стенами закончился, когда ярл Эйрик своей рукой сразил Сигурда Павлина. Варяги сдались, и ярл даровал им жизнь. Хельги и Карр подняли решетку, и ярл вошел в крепость, где его встретил Ратибор. И ярл сказал, что он не хочет войны с конунгом Вальдемаром, и не будет биться с русами, и даже оставит им оружие, если они поклянутся не нападать на его людей и не пытаться помочь тем варягам, которые скоро должны сюда прийти с юга. Ратибор дал клятву за себя и своих людей, и русов всех вместе заперли в большом доме во дворе крепости.

Варягов, которых сдалось ярлу более двух сотен, заперли в нескольких сараях и приставили к ним стражу. Потом ярл потребовал у Ратибора проводников и отправил людей на поиски тех, кто сбежал из крепости.

Люди Кетиля спустились со стены. Самого Кетиля приходилось поддерживать, потому как у него была сломана ключица, и от удара по голове все плыло перед его глазами. Гудбранд обнял его и сказал:

– Добрый выдался день, да только пришло время сказать ярлу, что и другие вожди, видно, хотят славы, а тебе хватит лезть вперед. Пришло время стоять в третьем ряду и смотреть, как бьются другие.

Кетиль ответил:

– Не так я хотел, чтобы этот день начался, но хорошо мне оттого, что он закончился.

Потом он добавил:

– Асгрим погиб. И с ним еще девятеро. Видать, плохой из меня вождь, раз едва ли не треть моей команды отправилась к Всеотцу, а я все еще здесь.

– Жалко Асгрима, – ответил Гудбранд, – был он верный товарищ. Да только сам он пошел с тобой туда, куда тебя послал ярл. И раз крепость у нас в руках, то веселится теперь Асгрим по правую руку Одина. И остальные с ним. Мы на берегу потеряли с пяток человек, да под стенами еще полдюжины. А из дружины конунга Вальдемара почти сотня полегла. Славную битву мы выиграли благодаря тебе. И конунг вознаградит тебя и твоих людей так, что недостатка в тех, кто захочет биться с тобой на одном корабле, не будет.

Гудбранд обернулся:

– Хельги Скальд, сочини нам новую драпу про эту битву.

Хельги ответил:

– Знавал я скальдов, что из года в год рассказывали одну и ту же драпу. Я же за полтора года с тех пор, как увел ты меня, Гудбранд, из отчего дома, видел столько битв, что скоро смогу рассказать их больше, чем пальцев у меня на руке. Хотелось бы мне дать и другим скальдам ярла Эйрика немного обогатиться.

Гудбранд рассмеялся:

– Не слышал я еще о скальде, который пропускал бы вперед другого. Видать, ты первый.

На это Хельги сказал, что, конечно, драпу он сочинит, но не хотелось бы ему так часто махать мечом, пока другие отдыхают. И все люди Кетиля согласились, что пора и им немного постоять в стороне и посмотреть, как другие мужи выясняют, кто из них достойнее.

На следующее утро ярл Эйрик велел убрать все следы битвы, и отвести свои корабли ниже по течению, оставив только корабли Сигурда. К полудню из лесов привели беглецов, и среди них были Арни с завязанной бородой и тот черноволосый, что остановил его. Ярл послал несколько лодок вверх по течению, чтобы они сторожили подход остальных варягов, а сам позвал Ратибора и усадил его за свой стол. Слуги вынесли им лучшего пива и захваченной в Альдегьюборге медовой браги. Ратибор поначалу отказывался пить, но ярл предложил выпить за здоровье конунга Вальдемара, и рус не смог отказаться. Затем ярл провозгласил здравицу за конунга Виссевальда, и они снова выпили. Затем уже Ратибор выпил здравицу за ярла Эйрика. А ярл Эйрик выпил за Ратибора.

И так они выпили немало пива и меда, а потом ярл расспрашивал Ратибора. И Ратибор рассказал, что Сигурд со своими людьми – то были варяги, что отпустил князь Владимир из своей дружины в Киеве и Новгороде. А здесь они ждали других, тех что шли с самого Царьграда и тоже хотели послужить князю Улебу. И всего они ждут еще двенадцать кораблей, хотя корабли эти не такие большие, как у ярла Эйрика, потому как их приходится перетаскивать по волокам. Ведет их Торольв Колдун, и людей у него не более пяти сотен. Так что ярл с ними справится. И еще он сказал, что слишком сильно их князь Владимир любит варягов. Еще с тех пор, как захватил он княжество при их помощи. И больше у него доверия к ним, чем к русам, потому и не любят русы варягов. Затем поклялись ярл Эйрик и Ратибор друг другу в любви и дружбе, и Ратибора увели спать в самые светлые палаты в его собственном тереме.

На следующее утро ярл приказал разделить свое войско и половину посадил на корабли, а вторую половину оставил на берегу. Также он велел принести ему доспехи и плащ, в которых сражался Сигурд.

Люди Кетиля в то время вернулись на свой корабль, где к ним присоединились и те, кого они высадили, когда рядились под купцов. Кроме Кетиля, на борту было еще семеро раненых, так что ясно было, что в бою от них будет не много проку. Поэтому решено было, что Кетиль с ранеными, Тосте и еще полудюжиной людей останется на корабле ниже по течению, а остальные будут биться пешими. Главным среди них Кетиль поставил Торгейра.

Еще через два дня увидели в крепости двенадцать дымов на юге, и ярл Эйрик сказал:

– Двенадцать кораблей идут сюда – это они. Удача нам, что словены и чудь, что живут в этих местах, прячутся в лесах, как только завидят корабли с Севера. Иначе бы Торольв Колдун давно знал о том, что Альдегьюборг уже не в руках русов. Торовльв, верно, думает, что дымы – это предупреждение местных племен. И важно сейчас, чтобы ни один из людей Сигурда не ушел и не предупредил их.

– Русы дали хороших проводников, и мы нашли всех, кто убежал, ответил Гудбранд. – Да и куда им бежать здесь, если русы, живущие в деревнях неподалеку, поголовно ненавидят всех северян. И если бы им и попался кто-то, то они давно уже всадили бы ему спящему нож под лопатку.

– Слышал я, раньше здесь селились и люди нашей крови, да только давно их уже не найти, – ответил ярл. – Иначе бы те, кто сбежал, получили бы кров и убежище.

– У многих русов есть северные корни, но они не хотят о том помнить, раз каждый год на службу к их конунгу приходят новые и новые люди с Севера и оттесняют тех, кто живет здесь, – сказал Гудбранд. – И они хорошо различают тех, кто готов здесь остаться, от тех, кто приходит сюда лишь за серебром.

Потом ярл Эйрик и Гудбранд попрощались, и Гудбранд отправился на корабли, а ярл в крепость. На торг ярл послал сказать, что лавка, которая будет закрыта в этот день, будет сожжена. И торговля шла, как обычно, хотя покупателей не было видно, а вместо них между лавок бродили воины ярла, под плащами скрывая мечи. Однако с реки город выглядел так спокойно, как было до прихода ярла и его людей.

Вскоре после полудня из-за излучины реки показались двенадцать кораблей. Они плавно скользили по течению на веслах, а гребцы, завидев город, стали двигать веслами еще быстрее. На носу первого корабля стоял высокий человек в синем плаще с непокрытой головой. Ветер развевал его длинные светлые волосы.

Ярл Эйрик смотрел на него из-за зубца стены на верхней площадке башни, а рядом с ним стояли Торгейр из Сконе и Ратибор. Наконец, Эйрик отвернулся и велел подать ему шлем и плащ Сигурда Павлина, затем он крикнул, чтобы им принесли пива. Торгейр спросил:

– Не рано ли праздновать победу, ярл? У Торольва еще пять сотен непобежденных воинов.

На это ярл ответил:

– В этот раз именно пиво принесет нам победу.

После этого он велел дюжине человек спрятаться за воротами, а Торгейра и Хельги послал на берег встретить Торольва и позвать его на пир в крепость.

Ярл видел, как корабль Торольва подошел к берегу. Видел, как Торгейр и Хельги что-то ему говорят, видел, что Торольв кажется недовольным. В это время ярл взял Ратибора за плечи и подвел к широкому промежутку между зубцами, где их было хорошо видно с берега. Он подозвал к себе слугу, и тот подал им обоим рога с пивом. Эрл повернулся в сторону берега, слегка покачнулся, но устоял, ухватившись за плечо Ратибора, и высоко поднял над собой рог, приветствуя Торольва. После ярл и Ратибор выпили.

Посланцы ярла что-то сказали Торольву, и ярл увидел, что тот рассмеялся и крикнул какую-то шутку своим людям. К нему подошли несколько человек с разных кораблей, и они все вместе пошли к крепости. Очень скоро они вошли в ворота, где сначала их встретили поклонами, а потом окружили, обнажив мечи. Торольв не успел достать оружие, когда увидел чужое лезвие у своего горла.

– Ярл Эйрик сын Хакона приветствует тебя, Торольв Колдун, – крикнул ему ярл с башни. – Поднимайся к нам и раздели наше пиво. Только сначала отдай моим людям свой меч, а то он будет мешать тебе подниматься по узкой лестнице.

Воины ярла забрали у Торольва меч и связали его спутников. Торольва отвели наверх, а остальных заперли в соседнем доме. На площадке башни Торольв предстал перед ярлом Эйриком. И ярл сказал:

– Посмотри, что случится с твоими людьми, Торольв Колдун. – И он велел поднять над башней свое знамя с вороном.

Как только красного ворона увидели на торгу, зазвучали приказы, и бродившие там без дела викинги бросились на людей Торольва, которые в это время сходили на берег и разводили костры, чтобы сварить обед. Схватка была быстрой, и варяги бежали на корабли, где им легче было обороняться, оставив около двух дюжин своих людей лежать на берегу. Несколько кораблей отплыли. Однако тут же они увидели приближающиеся корабли Гудбранда. На реке тоже началась схватка, но у Гудбранда было вдвое больше людей, и скоро варяги стали прыгать с кораблей в воду и плыть к противоположному берегу.

У торга бой продолжался. Люди ярла Эйрика сумели захватить три корабля, еще четыре оборонялись. Ярл повернулся к Торольву:

– Не пора ли тебе велеть своим людям сдаться? Вижу я, не сдержать им нашего натиска. Обещаю сохранить вам жизнь, если вы откажетесь служить Олафу.

Торольв ничего не сказал, а просто кивнул, и его отвели на берег. Ярл велел своим людям отойти от кораблей, схватка прекратилась, а Торольв крикнул своим, чтобы они сложили оружие.

Варяги на кораблях ему что-то возразили, но Торольв показал на корабли Гудбранда, которые, победив в бою на реке, теперь подходили к берегу. Видно было, что мало у кого при их виде осталось желание сражаться, и варяги, бросая оружие, начали сходить на берег. Так закончилась эта битва у Альдегьюборга, и ярл Эйрик снова победил. Всего варяги потеряли полторы сотни людей, а среди людей Эйрика пало меньше двадцати.

«Чайка», на которой людей оставалось намного меньше, чем весел, в бою не была и подошла к берегу, только когда варяги уже не сопротивлялись. Вскоре на нее поднялись Хельги и Торгейр и прочие из их команды.

Кетиль спросил:

– О каких подвигах сочинишь ты свою новую драпу, Хельги Скальд?

На это Хельги ответил:

– В этот раз вся слава достанется ярлу, который придумал, как заманить Торольва Колдуна в крепость. Он послал нас с Торгейром на берег, чтобы поприветствовать варягов из Миклагарда и позвать Торольва с вождями на пир. Но Колдун на то и колдун, что он что-то заподозрил и спросил, почему Сигурд сам не встречает его на берегу? Неужто он так возгордился, что не может сделать две сотни шагов? В это время ярл на башне в шлеме и плаще Сигурда, качаясь, поднял рог. Тут Торгейр сказал, что Сигурд пирует уже шесть дней кряду и что они с трудом затащили его на башню, потому как не хотел он расставаться с бочонком меда. После этого Торольв рассмеялся, кликнул своих вождей и пошел за нами в крепость, где их всех и схватили.

Торгейр добавил:

– После этого и на торгу все закончилось быстро. Наша помощь даже не понадобилась. Без вождей они метались, как стадо овец, и не знали, то ли им отплывать, то ли биться у берега. Так что теперь у нас на три сотни пленников больше, и что с ними будет делать ярл, я не могу придумать.

– Потому-то ты и не ярл,– ответил Кетиль. – Думаю я, ярл Эйрик сообразит, как сделать так, чтобы эти сотни пленных принесли нам немного серебра.

А Хельги сказал, что ему хочется спать, а когда он проснется, то сочинит драпу, и что в ней он непременно скажет что-то вроде:

На зубров копий рать звал ломателя гривен Эйрик,

Не ведомо было варягу, что слепо идет он в ловушку…

На что Кетиль ответил ему, подняв рог, наполненный пивом:

– Хельги, ты становишься настоящим скальдом, и я уже с трудом понимаю, о чем говорится в твоих висах. Еще немного, и только ты да Торд Колбейнсон смогут их слушать…

– Копье зубра – это рог, а рать рогов – это пир. Если бы ты немного поразмыслил, ты бы сам догадался, – ответил Хельги.

– Такие сравнения хороши для долгих зимних вечеров, когда конунгам нечего делать, как только сидеть на пирах и разгадывать загадки. По мне лучше, чтобы в драпе слышались удары клинков и стоны павших. А загадки лучше оставить Торду, который рассказывает о битвах, в которых сам не бился. Пью за то, чтобы Хельги Скальд был сам по себе, а не пытался подражать другим!

И Кетиль залпом выпил пиво.

Сага об Одде Одноногом

Жил в Согне человек, которого звали Одд сын Торгейра. Был его род когда-то славен, и вел он счет своих предков от Хальвдана Черного[43]. Но отец Одда продал большую часть своих земель и начал вести торговлю с англами и фризами. Как-то раз корабль его ушел из Согна на юг и больше не вернулся. И никто не знал, что стряслось – буря ли утащила его на дно, захватили ли его викинги или уплыл он так далеко, что не смог найти дорогу домой.

Одду оставшейся земли не хватило, чтобы вести хозяйство и не иметь ни в чем недостатка. Потому оставил он свою усадьбу и отправился в дружину к ярлу Хакону. И вместе с ярлом он бился и против сыновей Гунхильд[44], и против саксов, и оставался в дружине, покуда не потерял ногу в битве с йомсвикингами в Хьёрунгаваге.

Из походов привозил он много серебра, и скоро смог выкупить назад земли своего отца, а потом и женился на самой красивой девушке в округе. Жена родила ему двух дочерей и вскоре после рождения младшей умерла от горячки. Одд долго горевал и так и не женился во второй раз. Но с дочерями проводил все время, когда был не в походе. А затем, когда лишился ноги, вернулся он в свою усадьбу уже насовсем и сам следил за тем, как девочки растут, и не жалел денег на их наряды и украшения.

Не жалел он также денег на веселье с друзьями, и часто пировали они по многу дней в усадьбе Одда. Однако скоро то серебро, что скопил он, стало заканчиваться, а к ведению хозяйства у него склонности не было, так что понял он, что не сможет дать большого приданого за дочерями. Но Одд не расстроился, потому как обе дочери его росли складными и на лицо были не безобразнее, чем иная жена ярла. И женихов для дочерей отбирал он, словно готов был за каждой дать по усадьбе и по десять марок серебра на обзаведение.

Потому скоро случилось так, что среди женихов остались только те, кто сам был богат, так что мог забыть о приданом, да те, у кого за душой ничего не было и кто готов был жить в бедности, лишь бы женой его стала красавица. Бедняков Одд сам гнал со своего двора, а богачи не нравились дочерям. Виделось им, что не будет им от таких мужей в семейной жизни почета и уважения. Вот уже и прошел срок старшей из дочерей, Сигрун, выйти замуж, а на свадебном пиру так никто и не погулял.

Наконец, пошли слухи, что хочет посвататься к Сигрун Гутторм, сын Торвинда Кабана из Хиллестада. И всем бы устроил Одда этот брак, ведь у Кабана и серебро водилось, да не лежала его душа к будущему свату из-за того, что не любил тот ярла Хакона, за которого Одд бился всю жизнь. Однако выдал бы он Сигрун за Гутторма, коли бы не драка на пиру на тинге, после которой Сигрун не хотела больше ни о ком слышать, как только о Бьёрне сыне Торбранда, соседе их из залива Аурланд.

Долго Одд думал, и когда Торбранд пришел сватать Сигрун за Бьёрна, сказал так:

– Ведомо мне, что не так ты богат, как Торвинд Кабан, да не по нраву моей Сигрун его сын Гутторм. А мне не по нраву и сам Торвинд, и конунг его. Не верю я, что добром кончится его власть в земле нашей. Заставят нас отказаться от наших богов и проклясть тех, кто водил нас в бой до Олафа. И хоть благоразумнее было бы сейчас иметь в семье защитника, не могу я покупать защиту ценой любимой дочери. Потому готов я выдать Сигрун за Бьёрна, однако и у меня есть условие. Самому мне с одной ногой хозяйство вести несподручно, а жена моя уже много лет как померла. Пусть твой сын переедет жить ко мне и станет нам опорой. Тогда пускай забирает Сигрун.

Расстроился Торбранд поначалу, да потом решил, что полдня пути морем – не так далеко. Да и усадьбу между сыновьями делить не придется, коли Хельги вернется в один из дней. И дал свое согласие. И на праздник Йоль сыграли свадьбу. И были на той свадьбе все видные люди, что живут в заливе Аурланд.

Бьёрн переехал жить в усадьбу к Одду, и было ему поначалу тяжело уживаться с тестем, да только потом стал Одд ему больше доверять, и превратился Бьёрн в управляющего большим хозяйством. Самому ему не раз мечталось, что пойдет он в далекий поход, но ни отец, ни тесть таким его мечтам не радовались. А Одд показывал на свою единственную ногу и говорил, что сам-то он легко отделался, а с его корабля почитай половина воинов домой не вернулась. Говорил он, что, пока на земли их никто не нападает, доброму мужу впору жить в своей усадьбе и растить детей и хлеб.

Однако время от времени устраивали они с Бьёрном схватки на деревянных мечах, и Одд резво скакал на одной ноге с костылем. И не всегда Бьёрн выходил из этих схваток победителем. У Сигрун с Бьёрном все хорошо сложилось, и скоро она понесла. И одна забота осталась у Одда – выдать замуж вторую дочь, Ингрид.

Но в этот раз он решил, что не уступит и найдет дочери жениха побогаче. Лет ей минуло только шестнадцать, и оставалось еще время подыскать кого получше. Видел Одд, как смотрит на его дочь младший сын Харальда Тордсона Эйнар, слышал он, как расхваливал ее и Аксель Сигурдсон, знатный, недавно овдовевший бонд из Ньюре. Да только на том же пиру, когда расстроилось сватовство Гутторма к Сигрун, влюбилась Ингрид в младшего брата Бьёрна – Хельги.

Поначалу Одд надеялся, что скоро она его позабудет, потому как после ночного поединка с сыном Торвинда Хельги отправился служить в дружине ярла Хакона, а потом был изгнан на пять лет из их земли. Однако Ингрид ни на кого смотреть не хотела и говорила, что богаче жениха, чем Хельги, когда он вернется, отцу для нее не сыскать.

На это Одд отвечал, что хорошо разглядел он Хельги на пиру в доме Харальда Тордсона и непохоже, что много усилий придется приложить какому-нибудь воину из вендов или из дружины конунга Олафа, чтобы обрезать ему его острый язык. И сколько бы ни вспоминали тот нид, что сказал он на пиру, не хватит этого, чтобы какой-нибудь малоизвестный ярл или конунг подарил ему хотя бы серебряное колечко. И даже если через пять лет он вернется, то не окажется ли у него тогда жены и двоих-троих детей.

На это Ингрид отвечала, что хорошего скальда видать по одной висе, а сложить такой нид в одно мгновение не всякий хороший скальд сможет. Что же до ловкости в бою, то приходит она со временем, и в дружине ярла Эйрика есть кому его поучить обращению с мечом и копьем.

На эти слова Одд только усмехался и говорил, что ловкость в бою, конечно, придет со временем, главное, чтобы это самое время было. И сколько он ни видел битв, Хельги не выстоял бы в них даже в третьем ряду строя.

И так они спорили день за днем, пока Одд не сказал:

– Если до осенней ярмарки не придет вестей от твоего Хельги о том, что ждут его богатство и слава, будешь выбирать между Эйнаром Харальдсоном и Акселем Сигурдсоном. И готов побиться об заклад, любой из них будет лучше чем тот, кого хочешь ты.

Ингид ничего не ответила, потому как поняла, что в этот раз отец не уступит, и только каждого путника, кто останавливался у них, вперед Бьёрна расспрашивала, не слыхал ли тот об Хельги Торбрандсоне. Однако никаких вестей об Хельги не было, и по мере того как приближалась осень, Ингрид грустнела, и стало не слышно больше ее заливистого смеха, так что поначалу Сигрун подумала, уж не заболела ли она.

Наконец пришло время отправляться на ярмарку, а об Хельги так ничего не было слышно. Ингрид заупрямилась было, говоря, что никуда не поедет, но Одд пригрозил, что выгонит ее из дома, и ей пришлось подчиниться. На ярмарку поехали все вместе: Одд, Бьёрн, Сигрун, которая, хотя и была на сносях, не хотела пропустить такое редкое развлечение, и Ингрид. И в первый же день Одд встретился и с Акселем, и с Харальдом, отцом Эйнара. Вечером он позвал к себе Ингрид и сказал:

– Дал я тебе время потешиться надеждой о свадьбе с твоим Хельги, да только теперь это время вышло. Теперь выбирать тебе между Эйнаром и Акселем. И хотя Эйнар для молодой девушки может быть привлекательнее, но скажу я, что с Акселем тебе будет лучше. Эйнар – младший сын в семье, у него есть еще два старших брата, так что в будущем не видать ему усадьбы отца, а получит он надел недалеко отсюда, да так, что его еще распахивать придется. А Аксель – муж в самом расцвете сил, и только недавно ему минуло тридцать пять зим. Бывал он в далеких краях и знает, как ублажить женщину. Богатств у него много, и в залог своих намерений дал он мне эти серьги.

Одд раскрыл тряпицу и показал серьги дивной работы: были они сделаны в виде двух золотых змеек, и у каждой вместо глаза был вставлен изумруд.

– Если ты выберешь Акселя, то завтра утром на торг выходи уже в этих серьгах, чтобы все видели, каковы его богатство и удача.

Ничего не ответила Ингрид, а только села на скамью и заплакала. Но Одд не стал на это смотреть, а развернулся и ушел. Тут к Ингрид подошли Сигрун и Бьёрн и стали ее утешать. И Бьёрн сказал, что поговорит еще с Оддом, чтобы тот дал ей больше времени. И еще он сказал, что не верит, что Хельги сгинул где-то, и уже скоро должны они от него получить весточку, потому как время уже ярлу Эйрику вернуться из далеких походов, куда, по слухам, он отправился.

Но Ингрид сказала, что все это бесполезно, и что отец ее прав. Не стоит ждать новых вестей, потому что вряд ли будут эти вести хорошими. И потом она плакала всю ночь, а наутро взяла в руки серьги, которые ей передал Аксель.

Сигрун спросила:

– Так тебя прельстило золото, что вместо молодого Эйнара ты выберешь старого Акселя?

На это Ингрид ответила:

– Раз Акселю уже перевалило за тридцать, знать не много лет ему осталось. Лучше выйти за него и раньше овдоветь, потому что оба они не по нраву мне.

После этого она стала примерять серьги, а потом Сигрун тоже попросила их померить и долго рассматривала себя в медном зеркале. Затем она со вздохом вернула серьги Ингрид, и они приготовились выйти. Одд уже ждал их на торгу.

Тут в их дверь постучали, Бьёрн открыл и впустил мальчика-раба, что жил в поместье у Харальда Тордсона. Мальчик посмотрел на них и спросил:

– Ты – Бьёрн Торбрандсон?

– Да, это я, а какое у тебя ко мне дело?

– Зовут меня Хёгни, и принадлежу я Харальду Тордсону, – сказал мальчик. – И послал меня хозяин к тебе передать, что на торгу явился купец. И принес тот купец вести от твоего брата Хельги. И если ты одет, то могу я тебя к нему проводить.

Бьёрн схватил Хёгни за плечо и сказал:

– Веди меня к купцу!

А Ингрид схватила Бьёрна за руку и сказала, что пойдет с ними. Так втроем они и пришли на торг. И пока шли они, все дивились на сверкающие серьги Ингрид, и видно было, что и Одд с Акселем, которые беседовали в сторонке, тоже их заметили. Одд хлопнул Акселя по плечу и сказал:

– Раз она надела твои серьги, быть на этот Йоль вашей свадьбе.

На это Аксель ответил:

– Не молод уже я и не хочу ждать до Йоля. Давай устроим свадьбу через десять дней после конца тинга? Будет у тебя время подготовиться, да и мне хватит, чтобы в усадьбе все ждало новую хозяйку.

Подумал Одд, да и ударили они по рукам.

В это время Хёгни привел Бьёрна и Ингрид на торг в палатку купца Эйлига. Тот вышел их встретить и спросил:

– Видать, ты – Бьёрн, раз похож ты лицом на своего брата Хельги? А это кто с тобой, жена твоя?

На это Бьёрн ответил:

– Да, я – Бьёрн. Где ты видел моего брата?

А Ингрид нетерпеливо добавила:

– Я Ингрид, дочь Одда, Бьёрн –зять мне, муж моей сестры Сигрун. Что передавал Хельги?

Эйлиг усмехнулся:

– Тебе, Бьёрн, Хельги велел передать только на словах. А для тебя, раз ты – Ингрид, есть у меня и кое-что потяжелее…

Он порылся в кошеле и вынул две серебряных серьги, сделанных в форме толстых колец, покрытых узором.

– Конечно, с такими серьгами, как у тебя, им не сравниться, да все равно серьги эти хорошей готландской работы.

Тут Ингрид схватилась за уши и поняла, что вышла из амбара, где они жили в серьгах Акселя. Она торопливо вынула их из ушей и сунула в платок. А на место золотых вставила серебряные, что ей дал Эйлиг.

– Неважно, из чего они сделаны, – сказала Ингрид, – важно, кто их шлет. Говори, какие у тебя вести от Хельги.

И купец рассказал, что встретил Хельги в добром здравии на острове Бирка, что на озере Меларен. Что выглядел он, как заправский воин, и в поясе его было серебро, и слышал купец разговоры и о золоте. Сам Хельги сказал, что служит ярлу Эйрику сыну Хакона на корабле Гудбранда Белого. И прошлым летом был в набеге на землю вендов и пруссов, где взял много серебра. И передает он поклон брату своему и родителям своим, а отдельный поклон и подарок – Ингрид, дочери Одда Одноногого.

Бьёрн, когда услышал эти слова, широко улыбнулся, а Ингрид улыбнулась еще шире. Но Эйлиг продолжил:

– Еще Хельги сказал, что дали они клятву конунгу Олафу сыну Трюггви не ступать на норвежскую землю пять лет. И один год уже прошел. Так что остается еще долгих четыре года. Но что верит он в свое возвращение и что будет у него тогда достаточно серебра, чтобы купить себе усадьбу и корабль. Так что просит ждать его.

Улыбки у Бьёрна и Ингрид пропали, но Ингрид сказала:

– Передай Хельги, что буду ждать его и пять, и десять лет. И не нужна мне усадьба, лишь бы сам он скорее воротился.

И с этим словами она убежала к отцу и Акселю. А Бьёрн протянул Хёгни маленькую серебряную монету и сказал, что благодарны они ему за добрую весть и готовы отплатить добром в случае чего.

Одд и Аксель обрадовались, когда увидели, что Ингрид бежит к ним, но тут же лица у обоих вытянулись, потому как заметили они, что вместо золотых змеек в ушах у Ингрид – толстые серебряные кольца.

И когда Ингрид подошла, она протянула золотые серьги Акселю в ладони и сказала:

– Большая честь для меня, Аксель Сигурдсон, что готов ты был взять меня в жены. И готова я была выйти за тебя, но был у нас с отцом уговор о том, что если получу до конца ярмарки вести от своего суженого, то не выйду ни за кого другого. Так что прости меня, если обманула твои надежды.

И она поклонилась Акселю, но видно было, что лицо ее смеется. Одд от ярости не мог вздохнуть, но потом справился с собой и крикнул:

– Никакой он тебе не суженый, этот мальчишка! Не было у нас даже разговора с ним и его отцом о твоей свадьбе! Ты выйдешь замуж за Акселя!..

Но Аксель сплюнул и забрал свои серьги:

– Нечасто я видел, чтобы женщина отдавала золото в обмен на серебряные побрякушки. И видно, не сулит это ничего хорошего нашей свадьбе. Так что, Одд, не стоит тебе злиться на дочь. Многие бы сказали, что такова твоя судьба.

И он развернулся и пошел прочь.

Одд схватил Ингрид за плечо и потащил за собой в амбар, где они жили.

– Что тебе передал этот купец, что ты так обрадовалась? – сквозь зубы спросил он.

– Он сказал, что Хельги жив и здоров и шлет мне подарок, потому что помнит и любит меня. И что он стал воином, и в поясе у него звенит серебро, – ответила Ингрид.

– А ты уж и обрадовалась… Ты помнишь, что он на пять лет изгнан? Ты хочешь стать старой девой? А если он упадет в море, опившись пива, или его худое тело проткнут мечом, когда он будет мешаться настоящим воинам в какой-нибудь битве?.. Ради чего ты будешь ждать его все эти годы?

– Купец сказал, что Хельги выглядел, как воин. И за этот год он стал таким, что сам проткнет мечом кого угодно. А особенно мужа, за которого ты меня выдашь против моей воли.

Так они подошли к амбару, Одд затолкнул Ингрид внутрь и перебранка продолжилась. Но в конце концов Ингрид снова победила, и Одд согласился подождать еще год.

Еще несколько дней они оставались на ярмарке и на тинге. Бьёрн подружился с Хёгни и показывал ему, как правильно наносить удары мечом. Хёгни рассказал свою историю: как жил он с родителями далеко на юге и как в их деревню вошли викинги, возвращающиеся из похода. Отца его убили сразу, а мать умерла по дороге на Север. А его самого, сжалившись, купил Харальд Тордсон. И что Харальд обращается с ним хорошо и обещал со временем дать ему вольную. Потом Хёгни сказал:

– А больше всего люблю я слушать про битвы и героев, и хотел бы я послушать и твоего брата. Много скальдов слыхал я, но еще ни одного не было из здешних краев.

Бьёрн спросил:

– Разве тебя пускают на пиры, что ты слыхал так много скальдов?

При этих словах Хёгни усмехнулся и показал на большую сосну, которая росла прямо рядом с главным домом Харальда. Одна из ветвей ее свисала прямо над крышей.

– Когда к нам приезжают скальды, то я забираюсь по дереву на крышу, раздвигаю солому и слушаю их оттуда.

Бьёрн рассмеялся и сказал, что верит он: скоро наступят те времена, когда Хёгни сможет снять свой ошейник и слушать скальдов вместе с хозяевами.

На тинг приехали и люди конунга Олафа во главе с Хальвданом Умельцем, которые потребовали податей и объявили, что все должны теперь поклоняться Белому Христу. Потом они построили рядом с усадьбой Харальда Тордсона деревянную церковь и сказали, чтобы все, кто был на тинге, приняли бы крещение. Да только к тому времени все уже успели разъехаться, и никого собрать они не смогли. Тогда Хальвдан Умелец пришел к Харальду и потребовал, чтобы крестился хотя бы он и его домочадцы.

На это Харальд ответил так:

– Слышал я кое-что об учении Белого Христа, но не так много, как о наших старых богах. Лучше будет, если ты оставишь в этой церкви священника, который сможет нам передать слова Белого Христа, чтобы мы знали, чему он учил. Потом и обратимся в его веру. А сейчас лишний раз не хочется лезть в ледяную воду.

Не нашел Хальвдан, что ему возразить на эти рассудительные слова. Но оставил священника жить в церкви, взяв с Харальда обещание, что его будут кормить и не причинят ему вреда. Затем люди конунга отправились дальше по Согну.

А Одд с дочерями и Бьёрном отправились с ярмарки вместе с Торбрандом, и два дня пировали они в его усадьбе. Хильда очень обрадовалась вестям об Хельги, и ее дочери, которые как раз гостили с мужьями у матери, радовались вместе с ней.

И на пиру Одд тихо сказал Торбранду:

– Видать, такие нити сплели норны, что обе мои дочери выйдут за твоих сыновей. Но только не верю я в то, что Хельги так скоро вернется. И ждать пять лет я не хочу. Хочу я раньше увидеть внуков, чем совсем состарившись.

На это Торбранд ответил так:

– Не думал я, что будет прок от моего младшего сына. До сих пор нет у меня веры словам, что сказал купец на ярмарке. И если бы не серьги, которые, верно, не стал бы купец дарить Ингрид сам по себе, выгнал бы купца как последнего лжеца. Но ежели все так, как он сказывает, то свершилось чудо, и Хельги ждет великая удача. А значит, и твоя дочь не зря за него так держится. Времена нынче нас ждут смутные, и хотя по сердцу был конунг Олаф многим, многих может он оттолкнуть со своими священниками и Белым Христом. Чую я, будут еще битвы и на нашем веку. Так что, может, и стоит подождать еще год и посмотреть, что в наших землях к тому времени случится.

На том и порешили. И на следующий день Одд с дочерями и Бьёрн отправились дальше, в усадьбу Одда.

На Йоль они снова пировали вместе, а сразу после Йоля у Бьёрна и Сигрун родился сын, которого назвали по деду – Одд. И старый Одд был очень доволен и всем рассказывал, каким великим бойцом станет со временем маленький Одди. И долго он оставался еще очень веселым.

Но тут как-то к нему пришел Бьёрн и сказал:

– Этой зимой исполнилось мне двадцать лет. Мой брат уже стал воином, а я все сижу дома у очага. Аксель Сигурдсон собирает охочих людей, чтобы весной пойти в земли франков и фризов. Хочу я пойти с ним.

На это Одд ответил так:

– Тому, кто всю жизнь провел в походах, не к месту будет тебя отговаривать. Но не хочу я, чтобы Сигрун осталась вдовой, а маленький Одди – сиротой. Давай сразимся на мечах, и если ты меня, одноногого, победишь, то можешь посылать весть Акселю. А если выйду победителем я, то и твой поход мы отложим на год.

Так они и порешили. И бились они на деревянных мечах, и Одд на одной ноге сумел два раза ударить Бьёрна мечом в живот. Бьёрн расстроился, но Одд сказал, что будет обучать его воинскому ремеслу и что через год сумеет он выйти победителем из их сватки. Так что пришлось Бьёрну еще на один год остаться в заливе Аурланд, и не проходило и дня, чтобы они с Оддом не бились бы на мечах или не метали бы копья.

Весной пришли вести о конунге Олафе. Говорили люди о том, как вышел он с большим войском из Викена и двинулся на запад. Говорили и о том, что уже всем бондам в Агдире и Рогаланде пришлось принять крещение и что на тинге никто не решился возразить Олафу, такой грозный вид он имел. Затем пришли вести из Хордаланда о том, как тамошние бонды договорились с конунгом и как один из них, Эрлинг Скьялгсон, получил в жены сестру Олафа, Астрид, в награду за помощь в обращении их земли в христианство. А тех, кто все же упорствовал в старой вере, велел конунг сжигать в их домах и топить в море, оставляя связанными на заливаемых морем отмелях. И через то много людей сгинуло, а еще больше, бросив дома и близких, отправились в изгнание.

И тогда Одд сказал:

– Что же, скоро настанет и наш черед. Только пусть Олаф сын Трюггви не думает, что на тинге нашей земли все точно так же засунут языки себе в задницы, как то случилось с рогаландцами.

Однако весну сменило лето, а конунг Олаф все еще оставался на юге, строя церкви и устраивая свои семейные дела. А потом и лето стало заканчиваться, и начались дожди и штормы на море, а от конунга все еще вестей не было.

Как-то на море была сильная буря, так что даже в полдень солнца почти не было видно из за низких серых туч, а по фьорду ходили немалые волны. И Бьёрн вышел к морю забрать из лодочного сарая треснувшее весло, которое давно хотел починить. Тут он увидел, что по фьорду плывет лодка, то и дело ныряя в волны, а гребцом в ней какой-то невысокий человек. Бьёрн остановился посмотреть и скоро увидел, что лодка плывет к нему, а когда гребец обернулся через плечо, то Бьёрн узнал Хёгни, мальчика-раба из усадьбы Харальда Тордсона.

Лодка медленно приближалась, а когда она была уже совсем близко, Бьёрн вошел в холодную воду и вытащил лодку на берег, чтобы не билась она о камни. Хёгни в это время положил весла и пытался отдышаться.

– Не лучшее время ты выбрал для путешествия на лодке, – сказал Бьёрн. – Что привело тебя к нам в такую непогоду?

Хёгни ответил слабым голосом:

– Плохие вести.

Бьёрн обхватил Хёгни, вынул его из лодки, и отнес в дом. Там с него сняли мокрую насквозь одежду, закутали в одеяло и усадили у огня. И Хёгни рассказал:

– Все началось три дня назад, когда ночью сгорела церковь вместе со священником, который жил в ней. Никто не понял, от чего случился пожар, потому как священник не позволил сделать в своей церкви очаг, говоря, что его бог этого не позволяет, а греться приходил к нам и набирал углей в горшок. И этот горшок грел его до утра. Не знаю, почему Белый Христос хотел, чтобы его служители мерзли, но никакого огня в церкви обычно не бывало. Не было и грозы с молниями. Потому все решили, что он во сне опрокинул горшок, хотя Эйнар, младший сын Харальда, сказал, что, видать, это Локи поджег церковь, мстя за старых богов.

– А два дня назад, – продолжил Хёгни, – пришел к нам корабль Хальвдана Умельца, человека конунга Олафа. Пришел он, чтобы созвать всех видных мужей на тинг в Стаде, но как увидел сгоревшую церковь и узнал, что священник сгорел, то не стал ничего передавать, а сразу отплыл, хотя начиналась буря. И сказал, что Олаф должен скорее узнать, как в этих краях поступают со святыми людьми. Но это не мы убили священника. Он нам очень нравился, потому как знал очень много саг о далеких краях и странных людях. Скальды у нас бывают нечасто, а священник мог рассказывать новую сагу каждый вечер. И если бы еще не надоедал бы он нам со своим крещением, то его бы просто считали за члена семьи.

– Почему же Харальд Тордсон не послал никого к нам, предупредить о тинге и рассказать про церковь и священника? – спросил Одд.

– Два дня море было неспокойное, и Харальд не хотел подвергать никого из своих людей опасности. Нам он сказал, что как только буря закончится, он отправится к конунгу Олафу, чтобы тот сам судил о том, кто виновен в смерти священника. А из округи никого в это дело впутывать не будет. Стал он собираться в дорогу, но сегодня утром, несмотря на бурю, к нам пришел еще один корабль. И на нем был Торвинд Кабан из Хиллестада, а с ним много воинов.

– Торвинд сразу сказал, что его послал Олаф покарать виновных в смерти священника. На это Харальд ответил, что мы и сами искали причину его смерти, но решили, что погиб он случайно, опрокинув горшок с углями, которые брал он, чтобы согреться. А Торвинд ответил, что он хорошо знает по себе, каково в здешних краях правосудие, и потому не верит ни единому слову Харальда. Отправился он со своими людьми осмотреть пожарище, а потом сказал, что нашли они рядом с церковью два обгорелых смоляных факела.

Тут Одд сказал:

– Не верю я, что все это случайность. Церковь сгорела накануне приезда Хальвдана Умельца, а через день Торвинд нашел факелы. Помнится мне, что у Кабана был человек, который подстроил тогда все так, чтобы после поединка у дуба все подумали, что Хельги сын Торбранда убил Торгиля сына Кабана во сне. Не он ли и здесь постарался?

На это Хёгни ответил:

– Так все и было. Торвинд велел всем выйти из дома, и остались только он, Туранд, что подстроил все с Хельги, и мой хозяин Харальд. Я тогда по ветке забрался на крышу и слыхал, о чем говорили они. Харальд сказал, что его люди священника не убивали и церковь не жгли. А Торвинд на это ответил, что он и сам это знает, но что пришло время ему расквитаться за оскорбление, которое в этих местах нанесли ему и его сыновьям. И что в смерти сына более всего винит он Харальда за то, что не дал устроить честный поединок. И еще он хочет убить Бьёрна, брата Хельги, раз уж того долго не будет в Норвегии, и обесчестить дочерей Одда. Только тогда он решит, что позор с его дома смыт.

Бьёрн при этих словах вздрогнул и посмотрел на Одда. Тот покачал головой и спросил:

– Что же было дальше?

Хёгни продолжил:

– А потом он показал на Туранда и сказал, что это он убил священника и сжег церковь. Однако ответить за все придется Харальду. А для Бьёрна у Туранда в запасе есть еще хитрости.

– Так я и знал, что это все дело рук Туранда, – сказал Одд. – Не бывает, чтобы столько совпадений случилось само собой. У богов на это не хватит времени. Что же произошло дальше?

– Тут Харальд сорвал со стены меч и бросился на Торвинда. Он звал своих людей на помощь и кричал, что нарушены законы нашей земли. Но на Торвинде была кольчуга и меч его был длиннее, так что Харальду пришлось отступить. Тут Туранд незаметно обошел Харальда сзади, и я даже не успел предупредить хозяина, как он ударил его ножом в спину. Харальд упал на колени, и Кабан отрубил ему голову.

– Жаль мне Харальда Тордсона, – сказал Одд. – Был он хорошим вождем для бондов из здешних краев. Честным и справедливым, смелым воином. Вот и расплата ему за его честность на том тинге. Что же, его люди так и стояли, когда Торвинд дрался с Харальдом?

Хёгни ответил:

– Видать, у них все было договорено. Как только началась схватка в доме, воины Кабана окружили всех наших людей – и сыновей Харальда, и тех из работников, кто мог держать меч, и женщин. Они наставили на них мечи, чтобы никто не сопротивлялся. Сыновья Харальда все равно кинулись к нему на помощь, но их повалили и связали, ведь ни у кого из наших оружия-то при себе не было. А потом их всех заперли в доме, а я взял лодку и решил предупредить Бьёрна. Кто-то из людей Кабана увидел, как я отплываю, хотел погнаться за мной на корабле, но ему крикнули, что волны и так меня утопят.

Бьёрн сказал:

– Благодарны мы тебе, Хёгни? за то, что не побоялся ты бури, чтобы сообщить нам об опасности. Не забудем мы этого и, как только покончим с Кабаном, выкупим у сыновей Харальда твою свободу.

– Не ради платы сделал я это, а потому что Бьёрн был добр ко мне, – ответил Хёгни. – И еще мне хотелось отомстить Кабану за хозяина, что не утруждал меня чрезмерной работой и обещал отпустить на волю.

Сигрун погладила его по голове. Хёгни придвинулся еще ближе к огню и заснул, облокотившись на столб, подпирающий крышу.

Бьёрн сказал:

– Вот и пришло время мне показать, на что я способен после твоих уроков, Одд. Надо разослать весть всем бондам, что живут в заливе Аурланд, собраться и покончить с Кабаном и его людьми.

– Ты говоришь правильные слова. Но эти слова – не мудрого человека, – ответил Одд.

Бьёрн посмотрел на него с удивлением:

– Отомстить за соседа и друга – это уже не мудро? Почему, Одд?

– Потому что недалеко отсюда находится конунг Олаф со своим немалым войском. Туда отправился Хальвдан, и оттуда пришел Торвинд. Если мы соберемся и убьем Кабана, то что подумает Олаф? – объяснил Одд. – Решит он, что мы подняли восстание против него и опустошит всю округу и убьет всех, кто будет сопротивляться.

– Но мы можем рассказать Олафу о тех злодеяниях, что Кабан творит его именем! – возразил Бьёрн.

На это ответила Ингрид:

– Если мы убьем Кабана, то ничто не убедит Олафа в том, что мы просто защищались от произвола. Да и что мы сможем ему сказать? Кто поверит рабу? Олаф знает про церковь, которая сгорела. Если будет еще восстание, то всем здешним жителям придется расстаться со своими усадьбами, если не с жизнью.

Одд добавил:

– Правду ты говоришь, Ингрид. Не знаю, какая пакость припасена у Туранда для нас, но верю я, что и нас Торвинд сможет обвинить перед лицом конунга. А если мы соберем войско, то ему для этого даже Туранд не понадобится. Войдут в наш залив корабли Олафа, и будут его люди жечь и насиловать. Да только и времени собрать войско у нас нет. На море буря, а по берегу всех известить два дня не хватит. А Торвинд уже сегодня может быть здесь.

– Так что же нам, сидеть и молча ждать? – спросил Бьёрн Одда и Ингрид.

– Нет, сидеть и ждать мы тоже не можем, потому что Торвинд скоро будет здесь, – сказал Одд. – Нам надо уходить в горы. Конечно, пошлю я людей, чтобы предупредить соседей и рассказать, что видел Хёгни, но Олаф слишком близко, чтобы смогли мы спокойно собраться на тинге, все обсудить и вместе выступить. Потому надо нам подняться в горы и переждать до тех пор, пока Торвинд здесь.

– Может быть, стоит отправиться к Торбранду? – спросил Бьёрн. – Он нас укроет.

– Торбранду самому лучше уходить в горы. Если Торвинд не найдет нас здесь, он сразу отправится к твоему отцу, – ответил Одд. – Нам всем лучше выждать. Пусть только Олаф уйдет на юг или на север. Мы сможем отомстить Кабану.

Так они и порешили, и наутро Одд, Бьёрн, Сигрун с маленьким Одди и одной служанкой, Ингрид и Хёгни вышли из усадьбы Одда и начали подниматься в горы, окружающие Аурландфьорд. С собой они взяли двух лошадей – тех, что еще оставались в усадьбе после того, как еще двух Одд дал своим людям, которых берегом послал известить о случившемся Торбранда и других соседей. Торбранду должны были также передать совет уйти в горы на время. Одна лошадь везла припасы, копья и длинный лук, на второй попеременно ехали Сигрун и ее служанка с маленьким Одди на руках.

Не успели они подняться и на полмили, как увидели, что по морю, не глядя на высокие волны, идет корабль с четырьмя дюжинами весел. И Одд заметил, что это, верно, Торвинд спешит, чтобы исполнить то, о чем он рассказал Харальду Тордсону.

Бьёрн спросил:

– Но как же может он безнаказанно напасть на нас. Разве не защищает нас закон этой земли и конунг Олаф?

– Не знаю я, что Торвинд с Турандом придумали, да только найдут они, как очернить нас в глазах Олафа, – ответил Одд. – Иначе бы не шли в такую бурю, чтобы нас схватить.

Поднимались они до полудня и потом остановились в сторожке пастуха, который только несколько дней назад погнал овец вниз. Сторожка была небольшой, так что едва всех вмещала, но теплая, что помогало, потому как Одд разрешал разжигать огонь в очаге только по ночам, чтобы не выдать себя дымом. Со скалы рядом со сторожкой видны были усадьба и большой корабль Торвинда на берегу рядом с ней. Видно было людей, но невозможно было разобрать лица и даже не всегда – отличить мужчин от женщин. На скале по очереди менялись Одд, Бьёрн и Хёгни, чтобы всегда можно было увидеть, не поднимается ли кто по тропе.

На третью ночь на страже стоял Бьёрн. Под утро услышал он на тропе какой-то шорох. Бьёрн разбудил Одда и они вместе, обнажив мечи, стали подбираться к тому, кто шумел.

Тут раздался голос:

– Это я, Калле, хозяин. Не ударьте меня в темноте мечом.

Одд взял Бьёрна за руку:

– Это Калле, пастух, – прошептал он. Потом крикнул: – Калле, ты один?

– Да, я один, но с плохими вестями.

Одд встал так, чтобы в лунном свете его было видно с тропинки.

– Подойди, Калле, расскажи, какие вести могут быть хуже того, что мы уже и так знаем.

Бьёрн остался сторожить тропинку, а Одд с Калле пошли в сторожку. Там Калле рассказал:

– Торвинд из Хиллестада пришел на корабле с двадцатью четырьмя парами весел и пятью дюжинами людей. Торвинд собрал всех и объявил вне закона Бьёрна и тебя, Одд.

– Как же мог он сделать это, ведь суда над нами не было? – спросил Одд.

– Он сказал, что до конунга дошли слухи о том, что Бьёрн посылает вести ярлу Эйрику, а также о том, что и ярл Эйрик посылает вести через Бьёрна тебе. Также он посылает серебро, чтобы ты, Одд, поднял восстание против конунга Олафа, чтобы привести к власти Эйрика сына Хакона, которому ты служил всю жизнь. О том он расспросил людей, бывших на тинге, и кто-то ему это подтвердил.

Одд посмотрел на Ингрид:

– Видишь, чего нам стоит твой Хельги Торбрандсон? Теперь мы стали изгнанниками в родной земле из-за того, что ты всем рассказала, какой он теперь великий воин!

– Разве не должен был конунг выслушать нас, прежде чем осудить? Ведь могли бы мы сказать, что речь шла не о ярле, а об Хельги Торбрандсоне, и не о серебре на восстание, а о подарке жениха невесте.

Калле сказал:

– Видать, конунгу не до справедливого суда. Сказал Торвинд, что конунг задавал вопросы некоторым людям, которые были здесь на тинге, и те всё подтвердили. Так что послал конунг Торвинда покарать убийц священника в усадьбе Харальда Тордсона и заодно привезти ему живых или мертвых тебя, Одд, и зятя твоего Бьёрна.

– Кто же из жителей нашей округи подтвердил под клятвой, что это ярл Эйрик посылает нам серебро?

– Торвинд всех не назвал, но услышал я имя Акселя Сигурдсона.

– Будь он проклят! – крикнул Одд. – Не ожидал я от друга такого предательства. Неужто так его обидел твой отказ, Ингрид?

– Многие скажут, что Аксель гораздо сильнее в битвах, чем в умных разговорах. Туранду не сложно было бы его обмануть и заставить оговорить тебя, – ответила Ингрид.

– Да, такое возможно, хотя это и не сделало бы его от этого плохим мужем. Даже наоборот, умная жена бы говорила последнее слово в его доме. Всё зло нам от того, что ты познакомилась со своим Хельги, – снова повторил Одд.

– Отец, нет моей вины в том, что хочу я выйти замуж за того, кто мне нравится. Мог ли ты сам еще год назад сказать, что Торвинд Кабан затаил на нас такую злобу, что ни перед чем не остановится, чтобы только отомстить? Как духи из Хель идут они с Турандом по нашему следу. А всей нашей вины – то, что Сигрун предпочла Бьёрна Гутторму. А ссора Хельги с Торгилем вообще произошла до того, как мы с Хельги первый раз переговорили, – так отвечала Ингрид.

– Права ты, Ингрид, говоря о том, что твоей вины тут нет, – со вздохом согласился Одд. – Следовало бы нам всем быть умнее и не хвастать тем, что Хельги стал воином в дружине Эйрика сына Хакона.

В это время в сторожку вошел Бьёрн и сказал:

– Как только рассвело, стало видно, что из нашей усадьбы в горы отправляется отряд. С собой они ведут собак. Думаю я, не на зверей идут они охотиться.

Одд спросил Калле:

– Ты что-нибудь знаешь об этом?

Тот ответил:

– Затем я и пришел, да вы своей перебранкой не дали мне сказать… Сначала Торвинд решил просто ждать, когда вы вернетесь обратно в усадьбу, потому как мы сказали ему, что вы отправились к твоим, Одд, друзьям на границу Опланда. Да только вчера волны стихли, и Торвинд решил послать обратно лодку с вестями о себе конунгу Олафу. Стали они выбирать из твоих лодок, какая понадежнее. И тут кто-то из воинов позвал всех и показал на лодку, на которой к нам приплыл мальчишка. Он сказал, что узнал ее по желтой полосе на штевне. Тут Торвинд велел согнать всех нас и приказал связать всех мужчин. А потом приказал подвесить Эйно на воротах и стал его бить и спрашивать про лодку и мальчишку.

– И что же рассказал ему Эйно? – спросил Одд.

– Сначала Эйно молчал – не таков у тебя фогт, чтобы раскиснуть от пары оплеух, – продолжил Калле свой рассказ. – Но потом Торвинд велел привести старшего сына Эйно и сказал, что убьет его, если Эйно ничего не расскажет. Тут Эйно и рассказал, что мальчишка приплыл к нам накануне вашего отъезда. А о чем он с вами разговаривал, Эйно, мол, не знает, потому как никого из работников при том разговоре не было. Тогда Туранд подскочил к Кабану и что-то ему зашептал, и Кабан разъярился, начал бить Эйно, так что тот потерял сознание. А когда успокоился, то приказал готовиться идти в горы.

– Он понял, что мальчишка нас предупредил, – сказала Ингрид.

– Да, но Хёгни не мог бы знать, куда они направятся дальше, если бы не подслушал весь разговор Торвинда с Харальдом, – возразил Бьёрн.

– Думаю я, Туранд понял, что Хёгни подслушивал и знает все и о поджоге церкви, и о том, куда Торвинд собирался отправиться дальше, – ответил Одд.

– Где же они нас будут искать в горах? – спросил Одд у Калле.

Тот повесил голову:

– За Эйно пришла моя очередь. И меня тоже били, но я ничего не говорил. – Он задрал рубаху и показал кровоподтеки и синяки. – Но тут Туранд привел мою младшую дочь и сказал, что отдаст ее воинам. А ведь ей нет еще и тринадцати! Не выдержал я такой пытки и рассказал, где вы прячетесь. Прости меня, Одд!

– Что ж, ты искупил свою вину, когда пришел нас предупредить, – ответил Одд. – Но не боишься ли ты, что за это Туранд тебе отомстит?

– Уже не боюсь, – ответил Калле. – Как только меня отвязали от ворот, шепнул я жене, чтобы ночью, как только стемнеет, все твои люди, кто еще оставался в усадьбе, были бы готовы уходить. Напоили мы наших сторожей крепким пивом, а потом я отвел всех к пещере Фафнира. Долго там не протянуть – слишком она мала, но день-два прятаться можно.

– Пещера Фафнира – это небольшой грот у самой воды в полумиле от усадьбы, – объяснил Одд Бьёрну. – Все мы в детстве представляли, что в этой пещере дракон Фафнир стережет свое золото. Но в нем важно то, что с воды его не видно, а несколько переходов по мелководью собьют со следа собак.

Бьёрн ответил, что они там бывали с Сигрун, когда им хотелось уединиться. Одд рассмеялся и спросил, не там ли они сделали его маленького тезку. Сигрун покраснела, а Бьёрн ответил, что такое возможно, ведь с Сигрун они побывали в пещере Фафанира еще позапрошлой весной.

– А потом я пошел предупредить вас, ведь ночью сюда никто другой не дошел бы, – продолжил Калле.

Одд хлопнул его по плечу и сказал:

– Жаль мне, конечно, что знает теперь Торвинд, что мы близко, но ты поступил правильно, Калле. А что с Эйно? Жив ли он?

– Эйно жив, но у него сломано несколько ребер. Так что он долго не сможет свободно дышать. Мы еле дотащили его до пещеры.

– Принесем жертву богам, чтобы он поправился, – сказал Одд. – А теперь время собираться. Не успеет солнце подняться над горами, как будут они здесь даже без проводника. Нам надо уходить дальше в горы, а потом решить, перейти ли в Свитьод или идти в Викен и просить справедливости у конунга Олафа.

И они пошли дальше в горы, туда, где начиналась дорога в Опланд. Тропа поворачивала то влево, то вправо и очень медленно поднималась, так что, пройдя полмили, можно было подняться только на сто саженей ровно вверх. Скоро стало заметно, что Одду всё сложнее идти в гору на одной ноге. Бьёрн предложил ему сесть на лошадь, и после долгих уговоров Одд в конце концов согласился. Бьёрн и Калле разделили поклажу, которую раньше везла лошадь. Так они пошли быстрее. Бьёрн время от времени смотрел вниз, и стало ему казаться, что отрываются они от преследования. Он, обрадованный, подошел к Сигрун, чтобы подбодрить ее и сказал:

– Когда два Одда сели на коней, мы стали идти намного быстрее. Между нами и Торвиндом теперь полдня пути.

Но Сигрун не улыбнулась.

– Мне кажется, у маленького Одда начинается жар, – сказала она. Нам надо остановиться и развести костер, напоить его отваром из ягод и дать поспать день. Не знаю, как мы это сделаем теперь.

Бьёрн ответил:

– Нам надо только продержаться до того, как мы поднимемся на перевал, потом дорога станет ровней, и мы сможем отправить вас с Оддом на лошадях вперед. Даже легкой рысью вы скоро оторветесь от Торвинда на день пути. Да и не будут они нас преследовать, увидев конские следы. А им лошадей-то мы не оставили…

– Надеюсь я, что дотерпит маленький Одд до перевала, но его лобик становится всё горячее, и он уже начинает поскуливать.

– Нам осталось недолго. Мы дойдем до перевала раньше полудня. И там мы все будем спасены, – утешил Бьёрн Сигрун.

Затем он отошел и рассказал о болезни Одди его деду. Старый Одд заметно расстроился и сказал:

– В нашем роду слабаков не было. Дотерпит он как-нибудь до перевала, а там Сигрун поскачет рысью, и никакому Торвинду ее будет не догнать.

Так они прошли еще полмили, а до перевала оставалось еще мили две. Бьёрн вел лошадь с Сигрун под уздцы, тщательно выбирая дорогу среди камней, которых множество лежало на тропе. Слева у него была стена, справа – пропасть. Одд управлял своей лошадью сам. Да, видать, засмотрелся на что-то. Послышался звук осыпающихся камней, ржание и крик Одда – под передними копытами его лошади несколько камней обрушились вниз. Лошадь стала медленно съезжать с тропы в пропасть. Она упиралась как могла и громко ржала. Одд едва успел соскочить с нее, чтобы и самому не упасть вниз. Бьёрн бросился на помощь. Он поймал уздечку и стал вытягивать лошадь наверх. Калле и Одд пытались помочь ему, ухватив Бьёрна за пояс. Лошадь сделала шаг правой передней ногой и поставила ее на твердую скалу. Бьёрн потянул чуть сильнее, упрашивая лошадь сделать еще один шаг. Но тут ее задние копыта съехали со скалы, и Бьёрн едва успел отпустить уздечку, чтобы и самому не полететь в пропасть. Одд и Калле еле его удержали. Снизу раздались крики. Торвинд и его люди видели падение, но не поняли, упал ли с лошадью и всадник.

– Нет мне в этом году удачи, что бы я ни делал, – сказал Одд.

– Многие скажут, что удача приходит к тому, кто следит за тропой, – сказал Калле.

– Что же, так тоже можно сказать, однако я рад, что не отправился вслед за лошадью. Ничего, немного уже осталось, можно и пешком пройти, – ответил Одд.

И Одд заковылял за ними на своем костыле.

Так они прошли еще полмили, и заметно было, что Одд сильно отстает. Сигрун предложила ему сесть на лошадь, на которой везли маленького Одда и держать ребенка на руках. Одд ответил, что это, конечно, поможет ему добраться до перевала, но дальше с маленьким Оддом все равно придется скакать кому-то из женщин, потому как не сумеет он обращаться с больным ребенком, да и не в его правилах, загубив свою лошадь, уезжать на лошади своего внука, оставив всех остальных позади.

Сигрун сказала, что другого выхода у них нет и что Одд сможет сварить отвар и дать его ребенку. Однако Одд ответил:

– Хоть и говорят, что наши судьбы известны еще до нашего рождения, но не бывает так, чтобы не было другого выхода. Выход всегда есть, просто можно поступить по чести, а можно, как трус. Если бы я лучше смотрел за тропой, то мы бы все к вечеру ушли от опасности. А теперь я становлюсь для всех обузой, и мой единственный внук может умереть из-за меня. В древние времена маленьких детей оставляли в лесу, если они мешали спастись своим родителям. А в наше время я счел бы трусостью, если бы я спасся, а маленький Одди – нет.

– Отец, никто не говорит о трусости. Садись на лошадь, бери Одди, и мы все спасемся, – сказала Сигрун.

– Никто и не должен говорить о трусости. Достаточно того, что мне было бы стыдно рассказать это на пиру своим товарищам. И еще обидно мне, что Харальд Тордсон остается неотомщенным, а ты мне предлагаешь убегать впереди всех.

– Но отец, ты же сам говорил, что надо отсидеться в горах, – возразила Ингрид.

– Да, отсидеться, потом собрать тинг и всем вместе выступить против Торвинда Кабана, – ответил Одд. – Но теперь я вижу еще один выход – более почетный, чем убегать как заяц на лошади моего внука. Я останусь здесь, и пусть Кабан попробует пройти дальше! Получит стрелу или копье в свое толстое брюхо. Тропа узкая, и прятаться тут особо негде. С луком я смогу задержать их тут на день или на два, пока они не устанут и не уйдут. А если получится, то и всадить стрелу в того, кто убил Харальда.

– Одд, я останусь с тобой, – сказал Бьёрн.

– Нет, Бьёрн, со мной останется Калле. Ты пойдешь дальше с женщинами, ведь никто не знает, что вас ждет в Опланде. Да и Сигрун будет покойно, если ты будешь рядом.

– Ты считаешь, что ты стал бы трусом, если бы пошел дальше, а мне предлагаешь уходить? – спросил Бьёрн с угрозой в голосе. – Ты хочешь меня оскорбить?

– У тебя две ноги, и ты можешь быстро идти и защищать моих дочерей. Я этого сделать не могу. Калле не воин. Лучшее, что может он делать – это пустить одну-две стрелы, а потом убежать. В горах он уйдет от любой погони, и здесь ему ничего не угрожает. Поэтому идите в Свитьод и там ждите вестей от меня. Я еще покажу, что на что-то годен. И горе тебе, Бьёрн, если беда случится с моим внуком или хоть с одной из дочерей.

– Может, нам лучше пойти в Викен и там встретить Олафа сына Трюггви и объяснить ему, что мы не предатели, – успокоившись, спросил Бьёрн.

– Если я сейчас всажу стрелу в Торвинда, тебе будет сложно объяснить, что ты ничего против Олафа не задумывал, не правда ли? – спросил Одд. – Лучше сразу идти к ярлу Эйрику. Видно, так переплетаются нити в руках норн, что Ингрид увидится с твоим братом раньше, чем минет пять лет. Видать, к тому все складывается, и лучше не стоять на пути у удачи твоего брата или моей дочери.

– Так что идите вперед и не оглядывайтесь! – крикнул Одд, а сам забрал у Бьёрна лук, а у Калле – копья. Потом он взял один мех с пивом, сказав, что от долгого ожидания у него может пересохнуть в горле, и сел на большой камень. Калле остался стоять рядом с ним.

Бьёрн не стал больше спорить, а пожелал Одду удачи и пошел вперед, ведя под уздцы лошадь, на которой сидела Сигрун. За ними шли Хёгни, нагруженный поклажей Калле и служанка, которую звали Астрид. А последней шла Ингрид, и по ее щекам текли слезы.

Бьёрн обернулся и увидел, что Ингрид плачет. Он сказал:

– Одда рано оплакивать. Он еще нагонит нас по дороге в Свитьод.

Ингрид ответила:

– Да, я знаю, он обещал. Но слезы текут сами по себе.

Скоро они дошли до перевала, где была развилка: одна тропинка вела на юго-восток, через пустынные горы, в которых редко можно было встретить даже пастухов, стерегущих овец, через Ромерике – в Викен. Другая тропинка шла в Опланд, а оттуда – в землю свеев. Бьёрн знал, что, даже идя через Викен, можно быстрее добраться до Свитьода, но Викен был полностью под властью конунга Олафа и его семьи, так что неизвестно, как бы встретили там путников, пробирающихся на восток. Также Бьёрн подумал, что путь на северо-восток гораздо труднее и пустыннее, так что вряд ли Торвинд подумает, что они выбрали именно его. Поэтому на развилке он поворотил голову коня налево, и они пошли на северо-восток. Шли они вдоль хребта, поэтому тропинка стала ровнее и камней на ней поубавилось. Бьёрн решил, что пора Сигрун пустить лошадь легкой рысью и уехать вперед, чтобы выбрать место для ночевки и сварить отвар для маленького Одда. Он поцеловал жену и шлепнул лошадь ладонью по крупу. Та зарысила вперед. Скоро Сигрун пропала из вида за складками гор.

К вечеру Бьёрн, Ингрид, Астрид и Хёгни дошли до костра, который развела Сигрун. Маленький Одд спал, и Сигрун сказала, что ему лучше. Но все равно надо дать ему поспать до утра, а перед тем как пойти дальше, дать отвар еще раз, чтобы он поспал на лошади.

Бьёрн вздохнул с облегчением:

– Это радость, что Одди спит. Думаю, время до утра у нас есть. Мы так и не увидели погони за собой. Видать, Одд надолго задержал их и, будь на то воля богов, поворотил обратно.

Ингрид сказала:

– Я тоже молю богов об этом. Но всё равно нам надо оставить кого-то сторожить ночью. Я могу быть первой и сторожить до полуночи.

Все согласились, и Ингрид сторожила первой, затем ее сменил Хёгни, а когда он начал засыпать, то разбудил Бьёрна, которому выпала стража в самые тяжелые предрассветные часы. Бьёрн сидел у догорающего костра, который Сигрун нарочно развела в небольшой впадине в стороне от тропинки, чтобы огня ночью не было видно. И, как и в прошлую ночь, перед самым рассветом Бьёрн услышал шорох. Теперь с ним не было Одда, чтобы позвать на помощь, потому он вытащил из ножен меч и тихо пополз вперед.

– Бьёрн не бей меня, это я, Калле, – произнес знакомый голос.

– Ты один, – спросил Бьёрн.

– К моему горю – да. Я один. Мой хозяин погиб незадолго до захода солнца.

– Как это произошло? – спросила, проснувшись, Ингрид.

И Калле рассказал, что сначала Одд спрятался за скалой, и они стали ждать Торвинда и его людей. Ждали они не очень долго, так как те почти бежали. Когда они появились ниже по тропинке, Одд начал пускать стрелы. Он сразу убил или ранил двоих. Остальные остановились. Но Торвинд шел сзади, потому ему стрела не досталась. Он крикнул, что они люди конунга и тот, кто стреляет в них, идет против его воли. На это Одд ответил, что он знает, как они с Турандом предательски подожгли церковь и убили Харальда. И что если это и есть воля конунга, то он лучше пойдет служить ярлу.

Торвинд закричал, что все это ложь, придуманная мальчишкой. На это Одд ответил, что если бы Торвинд был бы честен, то не мог бы он знать, с какими вестями приплыл к ним Хёгни. На этом разговоры закончились.

Несколько раз Торвинд приказывал своим людям пойти вперед, но Одд отгонял их стрелами. Затем Торвинд решил пойти на хитрость и предложил напасть всем разом, поставив вперед воинов с самой лучшей броней. Но пока они строились, Одд метнул в них два копья, одно за другим, и ранил еще двоих. А остальные отбежали подальше. А Одд достал мех с пивом, встал на камень, за которым прятался, с луком в одной руке, а пивом в другой и сказал:

– Не знаю, запаслись ли вы чем-то получше воды, а у меня запас еще изрядный.

Тогда Торвинд крикнул, что все равно не сможет он высидеть долго и не заснуть, и что сами они будут спать по очереди и, в конце концов, возьмут его. А с его костылем ему все равно от них никуда не деться. Одд на это ничего не сказал, а посмотрел на Калле, который прятался в камнях, и подмигнул, а потом выпил. И крикнул людям Торвинда:

– Ну что, подходите те, кто не боится одноногого Одда!

Но никто не принял его вызов, а только послышалась ругань из-за камней.

И так продолжалось долго, пока один раз Одд не встал из-за камня, чтобы посмотреть на тропинку, а ему в горло не впилась стрела, которая прилетела откуда-то сверху. Калле посмотрел наверх и увидел Туранда, который стоял с луком на маленькой площадке посреди отвесной скалы. Видать, долго он туда лез, цепляясь за каждую трещину. И все-таки добрался с луком и стрелами за спиной, так что никто его не заметил. Тут Калле бросился бежать, да за ним никто и не гнался. А потом по следам он нашел Бьёрна и остальных.

Сигрун и Ингрид заплакали, а Бьёрн спросил, не видел ли Калле, куда затем пошли Торвинд и его люди. Калле ответил:

– Добрались они до перевала и сначала пошли на юго-восток – собакам-то нелегко взять след на камнях. Но потом они вернулись и пошли за вами. Да только увидели они следы скачущей лошади и поняли, что вас не догнать. Так что повернули назад. Но берегитесь, могут они вернуться, сесть на корабль и доплыть до восточного конца Согна. Там, если вы не поторопитесь, смогут они вас перехватить.

Бьёрн поблагодарил Калле за помощь и совет, а Калле обнял дочерей Одда и сказал:

– Пришло время мне идти назад. Сам не знаю, что я найду в нашей усадьбе. Но если не захватит ее какой-нибудь новый хозяин, будем мы жить там, сеять хлеб, ловить рыбу и ждать, когда вы вернетесь. Да и если новый хозяин появится, будем мы беречь усадьбу и верить, что вы в один из дней придете домой и выгоните его.

Ингрид сказала:

– Спасибо за службу, Калле. Если сможешь, последи, чтобы у отца был большой костер.

А Сигрун добавила:

– Вот немного серебра из того, что мы взяли с собой. Этого хватит, чтобы купить еды вместо той, что украдет Кабан.

Калле поклонился, взял серебро и пошел назад.

А Бьёрн дождался, когда проснется маленький Одд, поднял его над головой и сказал:

– Твой дедушка отдал за тебя жизнь, мальчик. Живи так, чтобы на пиру у Одина ему никогда не было за тебя стыдно.

А потом добавил:

– И он не подавился бы пивом, узнав, что ты трусишь или предаешь.

А потом они пошли на северо-восток.

Сага о том, как Бьёрн сын Торбранда добился своего

Три дня они шли через пустые земли в горах. К концу второго дня они оставили позади Согнафьорд и теперь шли, окруженные высокими пиками, не видя моря, а лишь реки в глубоких ущельях. На четвертый день они начали спускаться с гор, а на пятый – вышли к большому озеру и увидели первое жилье. В небольшом домике жил пастух со своей женой. Он позвал их в дом погреться, и там Бьёрн увидел маленькие, вырезанные из дерева, фигурки старых богов. После этого он без утайки рассказал о том, что с ними приключилось.

Пастух, которого звали Рагн, сказал, что помнит, как Одд не раз проезжал через эти места, отправляясь к своим друзьям в Опланд. Да только теперь из его друзей, видно, никого не осталось: кто пал в битвах, кто ушел к свеям, чтобы не служить Олафу сыну Трюггви, оскорбляющему истинных богов.

Потом Рагн вызвался проводить их до озера Мьеса, где у него жил брат, который, будет у него на то желание, отведет их дальше на восток. Только, предупредил он, лошадь придется скоро оставить, потому как на пути у них будет много озер и рек и переправить через них можно будет только тех, кто сможет ровно усидеть в лодке. Потому вместе с женой Рагна они изготовили особую сумку для маленького Одда, чтобы его можно было нести и на спине, и на груди.

И они двинулись на восток. Бьёрн быстро сбился со счета тех рек и озер, что им пришлось пересечь. Но Рагн знал на реках все броды, а на озерах у него были припрятаны челны, в которых он по очереди перевозил их с берега на берег. Путь до Мьеса занял у них пять дней. На шестой день они постучались в хижину брата Рагна, Эйнара, и тот впустил их.

Принял их Эйнар радушно, но идти с ними дальше отказывался, говоря, что у него и самого есть чем заняться. Сигрун хотела предложить ему серебра, но Ингрид остановила ее, прошептав:

– Не хочешь же ты, чтобы он нас бросил где-нибудь в болоте, польстившись на наше серебро!

Потом она сказала:

– В Сигтуне меня ждет жених, могучий воин на службе ярла Эйрика. Если ты отведешь нас к нему, он даст тебе одну, нет, две марки серебра.

– Как зовут твоего жениха? – спросил Эйнар.

– Его зовут Хельги Скальд сын Торбранда! – торжественно сказала Ингрид.

Эйнар сказал, что никогда не слышал этого имени, но, услышав о таком количестве серебра скрепя сердце согласился. Они попрощались с Рагном, который не захотел взять с них ни серебряного колечка, и пошли дальше.

Шли они тяжело, переправляясь через реки и озера и идя узкими лесными тропами. Единственной радостью их было то, что Одди поправился, и казалось, что ему нравится, когда его несут в сумке, так внимательно он глазел по сторонам. Сигрун очень боялась, что болезнь вернется, но чувствовал он себя хорошо и весело покрикивал что-то себе под нос. А когда он начинал плакать, его брал на руки Хёгни и пел ему веселые песенки, так что слезы сразу высыхали и появлялась довольная улыбка.

Так они шли еще с дюжину дней, причем с каждым днем становилось всё холоднее. И они благодарили Одда за то, что тот заставил их взять много теплой одежды. На половине пути у них стали заканчиваться припасы, что взяли они с собой у Мьеса. Тогда Эйнар стал уходить охотиться, и каждый раз Ингрид боялась, что он к ним не вернется.

Наконец в день, счет которому они уже потеряли, вышли они на берег широкого озера, где стояла небольшая деревня. Эйнар зашел в крайний дом, о чем-то поговорил с хозяином и отвел их к длинной лодке. Они вместе с Бьёрном сели на весла, рассадили остальных и поплыли на восток. К вечеру они пристали у маленькой деревни, и там, узнав кто они, их накормили и пустили ночевать в дом. Весь вечер хозяин дома ругал Белого Христа и говорил, как хорошо ему живется при истинных богах. Говорил, что не раз отправлялся он в Упсалу, чтобы смотреть, как приносят жертвы Одину и Фрейру, и как после этого ему всегда была удача. И в торговле, и в хозяйстве – везде везло, стоило только отрубить голову вороному коню.

Эйнар спросил, а была ли удача, когда приносили в жертву человека. Но хозяин сказал, что он такого ни разу не видел. Только слышал, что старый конунг Эйрик однажды принес в Упсале в жертву людей во время битвы со Стюрбьёрном Сильным. И это помогло ему удержать страну в своих руках, что, конечно, большая удача. А ведь тогда никто уже не и думал, что Эйрик победит, и если бы случайное копье не ударило Стюрбьёрну в горло над нагрудником в начале битвы, как раз после принесения жертв, только боги знают, кто бы теперь владел Свитьодом.

На следующее утро Бьёрн и остальные двинулись дальше и к полудню увидели большой город над озером. У причалов стояло две дюжины кораблей, виднелись крыши трех или четырех дюжин домов, а на холме виднелся большой замок с частоколом и башней. Эйнар причалил к берегу и первым делом спросил кого-то из местных, кто был на берегу, где ему найти Хельги Торбрандсона, прозванного Скальдом. На это ему никто не мог ответить. Тогда, расспрашивая всех встречных Эйнар, Бьёрн и Ингрид с сестрой двинулись к замку. Хёгни и Астрид остались у лодки вместе с Одди. Недалеко от замка, наконец, они встретили какого-то воина-норвежца, и тот сказал, что Хельги Скальд, самый молодой из скальдов у ярла Эйрика, сейчас в походе в Гардарики и не скоро вернется.

Эйнар зло посмотрел на Ингрид и сказал:

– Вижу я, ты обманула меня, и твой жених Хельги никакой не могучий воин, и серебра он мне здесь не даст.

Ингрид начала отвечать:

– Не беспокойся о своей награде…

Тут воин, которого они спросили об Хельги, сказал:

– Хельги Скальд, конечно, молод, но воин он – смелый и удачливый. И серебро у него водится. Если ты поручишься, – он посмотрел на Ингрид, – что Хельги твой жених, тебе из людей ярла любой одолжит, сколько надо. Конечно, не десять марок, но марки три и я бы одолжил.

Эйнар сказал:

– На твоем месте я бы не верил ей, воин. Она уже обманула меня, когда сказала, что он отдаст мне серебро здесь, в Сигтуне, если я их сюда доведу из Опланда, что в Норвегии.

Ингрид ответила:

– У нас есть серебро с собой. Просто мы не верили тебе и не сказали, что у нас у самих есть две марки. Мы боялись, что ты оставишь нас в лесу, пока мы не умрем, а потом заберешь серебро. Такой ты жадный!

Эйнар спросил:

– Значит, вы не поверили бы моему слову?

Бьёрн, Сигрун и Ингрид в один голос сказали:

– Нет!

Эйнар плюнул на землю и сказал:

– Что же, честь дороже денег. Раз вы считали, что я преступлю клятву из-за серебра, то знайте, я с вас не возьму и серебряного колечка.

Бьёрн сказал примирительно:

– Извини, Эйнар, Ингрид неправильно сказала. Она должна была сказать, что не поверила бы ни одному твоему слову в тот день, когда нас привел к тебе твой брат Рагн. Но за много дней вместе мы поняли, что на тебя можно положиться, а молчали лишь потому, что уже стыдились сказать о своем недоверии вначале. А серебро ты честно заслужил…

И Бьёрн положил Эйнару на плечо руку и увел его в сторону пристани.

А воин удивленно посмотрел на Ингрид и Сигрун и сказал:

– Диковинные вещи нынче творятся. Человек отказывается от серебра, а ему его вновь навязывают. Меня зовут Харальд Бьёрнсон, но все называют меня Харальд Заяц. А ты и вправду Ингрид, невеста Хельги?

– Да, это я. А ты знаешь его, Харальд Заяц? – спросила Ингрид.

– Знаю ли я молодого Хельги?! Да как мне его не знать, если мы год на одном корабле плавали. И с людьми Олафа сына Трюггви, сражались, и с вендами, и с пруссами. И нам он про тебя рассказывал, какая ты писаная красавица. Да только мы ему не верили, а гляжу я на тебя и вижу, прав он был, а мы ошибались.

– Что же, спасибо тебе за добрые слова. Не подскажешь ли, куда нам пойти, чтобы рассказать конунгу свеев свою историю и попросить убежища? – спросила Сигрун.

– А ты, видно, Сигрун? – спросил Харальд. – Твое лицо я еще по ярмарке в Аурланде помню, такую красу нельзя не заметить. Но не знал, что ты – та самая Сигрун, про которую Хельги говорил.

Сигрун покраснела, но опять спросила:

– Так не подскажешь ли, как нам попросить помощи у конунга свеев?

– А конунга сейчас нет в Сигтуне, он собирает дань с финнов. Но можем мы пойти к Гудбранду Белому и потом к ярлу Эйрику. Они помогут поговорить с Сигрид дочерью Тосте Лесоруба, королевой гётов и матерью конунга свеев. Когда Олафа, ее сына, нет здесь, она вершит все дела. А еще есть молодая женщина Олафа. Ее твой жених, Ингрид, хорошо знает, она от него по всему Боргундархольму бегала.

– Хельги гонялся за женой Олафа? – спросила Ингрид.

Харальд смутился, поняв, что сболтнул лишнее, но потом продолжил:

– Тогда она не была его женой, она и сейчас остается только наложницей. А тогда она была просто пленной вендской девушкой. Ей дали выбрать, с кем провести ночь, и из семи сотен бывалых воинов она выбрала Хельги. Только потом от него сбежала, и он ее только под утро нашел. На Боргундархольме это было. Ну и смеялись же мы над ним. Но Хельги продал ее Олафу, а тот узнал, что отец ее – верховный жрец у вендов. Вот он и взял ее к себе в дом, чтобы на Рюгене у него был союзник. Да и сама Эдла хороша собой и видит будущее, как вёльва.

Ингрид выслушала все молча, но до крови искусала губы.

Тогда Харальд сказал:

– Ну, что-то я много говорю, да все пустое. Пойдемте найдем вашу лодку, да я отведу вас к Гудбранду.

И они пошли на берег, попрощались с Эйнаром, который, конечно же, взял серебро, а потом вместе с Бьёрном, Астрид, Хёгни и маленьким Оддом пошли с Харальдом Зайцем на двор к Гудбранду Белому из Опланда.

По дороге Бьёрн спросил у Харальда, почему Гудбранд Белый и ярл Эйрик – в Сигтуне, а Хельги Торбрандсона здесь нет. На это Харальд ответил, что Кетиль сын Гудбранда остался на зиму в Гардарики собирать пушной налог. А и у белки, и у соболя мех лучше всего в начале зимы. Тогда и листва опадает, становится зверя лучше видно. Хельги – в корабельной команде Кетиля.

Бьёрн спросил, как получилось, что люди яра собирают пушной налог в Гардарики, и Харальд ответил, что это позволено только этой зимой, в знак большой дружбы между ярлом Эйриком и конунгом Вальдемаром.

Так они дошли до двора большого дома, где жил Гудбранд со своими людьми, и Харальд растворил перед ними ворота.

– Вести и люди из Норвегии! – крикнул он.

На высокое крыльцо вышел Гудбранд.

– Старший брат Хельги Скальда Бьёрн Торбрандсон пешком дошел к нам через горы и озерный край, а с ним его жена и невеста Хельги, – громко, на весь двор объявил Харальд.

Гудбранд позвал Бьёрна и остальных в дом, и за ними вошли несколько воинов, которым любопытно было посмотреть на родню Хельги, о ком знали они только с его слов.

Гудбранд долго расспрашивал их, но, похоже, не много нового от них узнал.

– Говоришь ты, – спросил он Бьёрна, – что Олаф собирает Гула-тинг[45], чтобы заставить креститься все западные земли?

– Так нам сказал Хёгни, вот этот мальчик, – Бьёрн показал на Хёгни.

Хёгни рассказал, о том, как был убит Харальд Тордсон.

Гудбранд спросил:

– А дал ли кто-то из сыновей Харальда разрешение, чтобы вы забрали их раба?

– Если бы мы его не забрали, его бы убили Туранд или Торвинд Кабан, так что все равно сыновьям Харальда он бы не достался, – ответила Ингрид.

– Что же, сказано справедливо, – ответил Гудбранд, – только все равно готовьтесь заплатить виру, если сыновья Харальда попросят. А ты, Ингрид, все такая же, как была тогда на тинге, два года назад. Помню я, как ты позвала Гуннара Следопыта, чтобы найти следы и оправдать своего Хельги. Так и теперь – за словом в карман не лезешь.

– Рада я, что помнишь ты меня, Гудбранд Белый, – ответила Ингрид. – Долго мы скитались по горам да лесам и теперь хотим, пусть на время, обрести дом, где Хельги сын Торбранда сможет нас найти, когда вернется из Гардарики. Поможешь ли ты нам в этом?

– Узнаю в тебе решительность твоего отца, да будет ему всегда свежее пиво в палатах Одина. Жаль мне, что не увижу я вновь Одда, не раз бились мы вместе в битвах за ярла Хакона. И ярлу Эйрику помог бы такой воин, даже на одной ноге. Что же до вашей просьбы, то мы здесь не хозяева, но скажем свое слово за вас перед Сигрид Гордой. Да и Хельги она, верно, помнит. Понравились ей тогда его висы.

Бьёрн, Сигрун и Ингрид поклонились с благодарностью. После Гудбранд пригласил их разделить стол с воинами Эйрика сына Хакона.

На следующее утро пришел человек от ярла и сказал, что в полдень их будет ждать в своих палатах Сигрид. Гудбранд посоветовал им одеться получше, потому как Сигрид не любит слабости и бедности. Бьёрн сказал, что в этом случае он вымоет волосы и наденет рубаху, которую ему одолжил Харальд Заяц, а Сигрун и Ингрид очень опечалились, потому что всё их платье было уже сильно изношено. Но Харальд сказал, что это не беда, если платье чистое, а остальное можно исправить парой ожерелий и сережек. Так они и поступили.

За малое время до того, как солнце оказалось на юге, Бьёрн, Сигрун и Ингрид встретились с Гудбрандом перед палатами Сигрид. Были те палаты велики, так что пировать в них могли сразу тридцать дюжин воинов. А окружали палаты амбары, поварни и конюшни с коровниками и свинарнями. Всего вдоволь было у королевы свеев и гётов.

Когда они прошли в высокие двери, ярл Эйрик уже ждал их. Он взял Сигрун и Ингрид за руки и подвел их к высокому креслу королевы. Бьёрн и Гудбранд шли за ними. Справа от кресла стояло еще два. Одно, с такой же высокой спинкой, как у Сигрид, пустовало. В другом, низком и почти без спинки, сидела девушка с черными как смоль волосами. Ярл сказал:

– Королева, к нам снова прибыли изгнанники из моей земли. Стали они жертвой козней со стороны людей Олафа сына Трюггви, и нет им правосудия в своей земле, потому как их объявили вне закона без суда, не выслушав оправданий.

– Как зовут вас, норвежцы? – спросила Сигрид.

– Меня зовут Бьёрн сын Торбранда. Со мной моя жена Сигрун дочь Одда и ее сестра Ингрид, а также наш с Сигрун сын, служанка и мальчик-раб. Пришли мы из Согна и перешли горы и реки, чтобы укрыться от мести Торвинда из Хиллестада, который навлек на нас гнев Олафа Трюггвасона, что ныне правит в наших краях.

Ярл добавил:

– Если ты помнишь, королева, прошлой весной гостили мы у тебя в Гётланде с твоим сыном перед его первым походом и слушали мы сказания скальдов. Одним из тех скальдов был Хельги, брат Бьёрна, того, что стоит перед тобой. Сказывал он про битву Гудбранда, что сейчас тоже здесь, с людьми Олафа сына Трюггви.

Глаза Сигрид остались неподвижными, и не появилось на лице ее улыбки, когда она ответила:

– Помню я Хельги Торбрандсона, хороши его висы, хотя не хватает им утонченности. Также и женщина моего сына помнит его. – Сигрид показала на черноволосую девушку. – И даже как-то сочла его самым великим воином из всего войска. – Тут она первый раз улыбнулась, а вслед за ней улыбнулась и Эдла. – Мы рады дать убежище брату Хельги Торбрандсона и его спутникам.

Бьёрн и обе дочери Одда поклонились, а ярл Эйрик только немного склонил голову.

– Что же ты будешь делать в нашей земле, Бьёрн? – спросила тогда Сигрид.

– Я хочу поступить в дружину к ярлу Эйрику и служить ему, пока он не вернет свои земли, – ответил Бьёрн.

– Ярл Эйрик, берешь ли ты в свой дом Бьёрна Торбрандсона? – спросила Сигрид.

– Да, королева, беру, – подтвердил ярл.

– Что же, тогда Бьёрн пусть живет с твоими воинами, а его жену и ее сестру как женщин благородных мы возьмем под свою защиту, и женщина моего сына приютит их, – решила Сигрид.

Эдла кивнула, а Сигрун и Ингрид поклонились. После этого, снова поклонившись, все они, кроме ярла, вышли из палат Сигрид.

– Да, – сказал Бьёрн на улице, – настоящую королеву ни с кем не перепутаешь. Играет она чужими судьбами, точно деревянными корабликами.

– Ты должен радоваться, что, пока у тебя не заведется серебро и ты не купишь усадьбу в здешних краях, о твоих женщинах позаботится жена Олафа конунга свеев, – ответил ему Гудбранд. – Сигрид – женщина мудрая, и она рассудила, что, став безземельным, не слишком долго ты еще пробыл воином, чтобы водилось у тебя достаточно серебра. Не знаю, почему только она решила, что твоих женщин должна приютить Эдла, видать, оттого, что по возрасту они схожи, и не все знатные жены среди свеев готовы идти прислуживать наложнице из племени вендов, да еще и, по слухам, колдунье.

– Что же, – сказала Ингрид, – нам есть о чем и о ком с ней поговорить.

Гудбранд рассмеялся:

– Только будь повежливее, когда будешь расспрашивать ее про Боргундархольм.

Так Бьёрн остался жить в доме Гудбранда, и с ним остался Хёгни, на которого сразу взвалили много черной работы как на самого младшего, да к тому же еще и раба. Но Хёгни не печалился, потому как по душе ему было быть среди воинов. И воду он носил из колодца, и палаты чистил после пиров – всё с довольной улыбкой, ведь здесь ему разрешали слушать рассказы бывалых воинов, а иногда и самому брать в руки деревянный меч.

Бьёрну же попервоначалу приходилось туго, потому как многие воины хотели померяться с ним силой. Но ученье у Одда помогало ему постоять за себя, и вскоре все признали, что Бьёрн хорошо бьется на мечах и достаточно искусен в обращении с копьем. А вот чего ему не хватает, то это умения биться в сомкнутом строю, прикрывшись щитом. Но со временем Гудбранд обещал обучить его и этому. Так что Бьёрн был счастлив – ведь сбылась его мечта, и уже весной он должен был пойти в свой первый поход.

Не так счастлива была Сигрун, которой было тяжело жить в маленькой светелке вместе со служанкой, Ингрид и маленьким Оддом, и печалилась она об отчей усадьбе, где был у нее с Бьёрном свой дом с большой кроватью со ставнями, которые закрывались на ночь. Но говорила она так:

– Пусть мы и не дома, но это лучше, чем попасть в руки Туранда и Торвинда Кабана. А дом у нас будет, как только Бьёрн вернется из первого похода. Накопит он серебра, чтобы купить здесь хоть чуточку земли, и построим мы дом еще больше, чем там, в Аурланде.

И Ингрид с ней соглашалась. Серебро у них еще было, но не хотелось им тратить свое приданое на землю в Свитьоде. Да и Бьёрн не позволил бы этого сделать. Он сказал, что это его дело – добиться того, чтобы и в дальних краях им жилось, как дома.

Самой Ингрид жить у Эдлы нравилось. В первый же вечер постучалась она к Эдле в палату и спросила, могут ли они поговорить по душам. Эдла пригласила ее войти и устроиться у жаровни с углями, что предпочитала она очагу. Ингрид села и сказала:

– Ты ведь знаешь, уже два года, как обещала я Хельги Торбрандсону выйти за него замуж. Да только за эти два года мы ни разу не виделись, а единственная весть, которую я от него получила, пришла через купца прошлой осенью вместе с этими серьгами. – Ингрид коснулась рукой одной из серег. – Ты же видела его и говорила с ним, можешь ли ты сказать откровенно, любит ли он меня, хочет ли по-прежнему на мне жениться?

Эдла обняла руками колени и сказала:

– Вижу я, что пришла ты ко мне, потому что беспокоит тебя то, что произошло между мной и Хельги на Боргундархольме.

– Да, и это тоже, – согласилась Ингрид.

– Так вот, – ответила Эдла, – если ты пообещаешь хранить тайну, то я расскажу тебе правду о том, что тогда случилось.

Ингрид прикусила губу от волнения, но поклялась, что, что бы она ни услышала, это не выйдет за двери палаты Эдлы. И наложница конунга свеев рассказала:

– Было это в городе Щецин, за который спорят князь Болеслав, которого вы называете Бурицлейвом, и поморяне. Много земель поморян Болеслав подчинил в последние годы и не раз владел Щецином, да и не единожды его наместников оттуда изгоняли. Так и в этот раз поморяне заключили ряд с лютичами, что живут дальше к закату, выгнали людей Болеслава и стали строить новую крепость. Да только не успели они до конца ее достроить, как пришли люди ярла Эйрика и конунга Олафа, моего мужа.

– А я сама, – продолжила Эдла, – как ты слышала, дочь верховного жреца Святовита в Арконе на острове Руян, который вы называете Рюген. Отец хотел, чтобы мы постигали жреческую премудрость, и после того как обучил нас многому, что знал, послал меня с младшими сестрами в святилище Сварога в Радогосте, что лежит на полдень от Руяна. Оттуда мы и возвращались через Щецин, чтобы оттуда отправиться домой по Одре и морю, когда на город напали люди ярла Эйрика и моего мужа. Часть нашей охраны убежала сражаться к воротам и не вернулась. Еще трое остались с нами, но когда на них навалились с полдюжины викингов, они смогли только дать нам с сестрами время вылезти в окно нашего терема. Потом мы кинулись на стены, чтобы найти лазейку из этого города, и там нас увидел какой-то высокий викинг. Он бросился за нами, а мы заперлись в сторожке, что над воротами.

Ингрид смотрела на Эдлу с сочувствием:

– Пришлось мне тоже бежать от сильного врага, но не думаю, что мои страхи могут сравниться с тем, что испытала ты.

Эдла ответила:

– Страха тогда я не чувствовала. Он пришел потом, а тогда мне надо было просто вырваться из города и вывести оттуда сестер. Потому, когда этот высокий викинг выбил дверь, я не сопротивлялась и позволила ему подойти, схватить меня и задрать мне юбки. Но когда он спустил штаны и отвлекся, я всадила ему вот этот нож в бок.

Эдла взялась за пряжку своего пояса и быстрым движение достала гибкое и узкое лезвие, которое было спрятано в специальных ножнах внутри пояса.

Ингрид посмотрела на Эдлу со смесью страха и уважения:

– Не многие бы могли сделать всё так хладнокровно.

– У меня не было другого выбора, – ответила Эдла. – И когда викинг упал, мы осмотрели сторожку и увидели, что там есть бойницы, что смотрят вниз, и сквозь них может протиснуться девушка или ребенок, но никак не взрослый воин. Я заглянула туда и увидела, что внешние ворота открыты, а решетка опущена. И мы собрались по одной слезть вниз, когда послышались шаги. Я схватила меч викинга, которго убила, и встала за дверью. Когда новый враг вошел, я кинулась на него, но он отбил удар, а потом выбил меч у меня из рук. Я достала нож, но он выбил и его. Тогда он посмотрел на убитого, на широкие бойницы и обо всем догадался. Но он не стал бросаться на нас, хотя и сказал, что за нас дали бы даже золота. И еще он сказал, что его зовут Хельги Торбрандсон и он скальд и будет лучше получать серебро за висы. А потом он ушел и не стал нам мешать.

Ингрид ахнула:

– Он отпустил тебя? О таком тут никто не рассказывал!

– Да, об этом здесь никто не знает, – сказала Эдла, – и лучше, чтобы и не узнали, а то над Хельги станут насмехаться из-за его доброты.

– Я поклялась ничего не говорить, – сказала Ингрид, – и сдержу свою клятву. Тем более что и мне небезразлично, что будут говорить об Хельги. Но что же было дальше? Ты не смогла сбежать? Как ты оказалась на Боргундархольме?

Эдла продолжила свой рассказ:

– Нет, мы смогли сбежать, потому как с нашей стороны побега никто не ожидал, и мы быстро вышли к реке, нашли там челнок и на нем отплыли как можно дальше от Щецина. Потом мы увидели деревню и пристали к берегу. Там нам дали коней и мы поскакали к Славко, вождю племени ратарей, и он собрал воинов и пошел с ними вниз по реке. И меня взял с собой, а сестер я оставила в деревне. Но Славко не повезло. Он отправился на другой берег, чтобы держать совет с вождями племен, пришедших с той стороны реки, и с викингами с Волина, который вы называете Йомсборг. А в это время ярл Эйрик прошел назад вдоль берега и напал на наш стан. Так я все-таки не избежала плена.

– И оказалась на Боргундархольме, где делили добычу? – спросила Ингрид.

– Да, и там меня хотели выставить на торг, чтобы получить как можно больше серебра, а я сказала, что я дочь жреца и сама выберу себе мужчину. Дальше ты знаешь. Я выбрала Хельги, потому что знала, что он добр, и не захочет взять меня силой, если я буду сопротивляться.

– Но почему ты сразу не выбрала конунга Олафа, тогда бы тебе ни о чем не пришлось бы заботиться? – спросила Ингрид.

– Ты же женщина, ты сама все можешь понять, – ответила Эдла, – если бы я досталась Олафу в ту же ночь, он бы забыл про меня утром, как и про остальную военную добычу. А так я его хорошо подразнила, и он захотел снова меня увидеть, а потом я влюбила его в себя.

– А что же Хельги? – спросила Ингрид.

– Хельги я рассказала свою историю и попросила сжалиться надо мной еще раз. А в обмен я обещала ему золото.

– То есть он не гонялся за тобой по всему Боргундархольму? – нетерпеливо спросила Ингрид.

– Да нет же, – ответила Эдла. – Правда в том, что мы сидели у костра, я рассказывала о себе, а он о себе, а потом он связал мне руки и привел к Олафу. А тот так обрадовался, что дал Хельги за меня пятнадцать золотых монет. И тогда уж Олаф не мог меня оставить хотя бы из жадности.

– Но было ли что-то между тобой и Хельги, когда вы вместе грелись у костра? – снова спросила Ингрид.

– Ха, – ответила Эдла, – не слишком скромные вопросы ты задаешь мне, Ингрид. И не пристало бы мне на них отвечать, но тебе я скажу. Всю ночь Хельги рассказывал мне о тебе, а на меня даже не глянул. Наоборот, мне показалось, что ему даже легче стало, когда всё так разрешилось. Так что, будь уверена, он любит только тебя.

– Прости меня за нескромные вопросы, Эдла, но мне очень важно было знать, любит ли меня Хельги после всего того времени, что мы провели в разлуке. И благодарна я тебе за то, что, поверив клятве, открыла мне правду. И пусть я умру, но никто об этом не узнает.

– Даже Хельги? – спросила Эдла лукаво.

– Ну, он-то всё знает и так, – ответила Ингрид.

И с тех пор девушки стали подругами. И Ингрид скоро узнала о том, что тревожит Эдлу: о том, что Олаф не хочет делать ее королевой, а хочет оставить наложницей, потому как дочь жреца для него не так высока, как дочь могучего конунга, на которой ему пристало жениться. Также и о том, что Эдла хочет стать наперсницей королевы-матери и что они с Сигрид часто гадают вместе на дощечках, как обучал Эдлу ее отец. И часто Эдла толкует сны королевы. И еще Эдла сказала, что она завидует Ингрид, потому что у нее есть жених – удачливый воин и нет всех этих королевских хитростей. И что если бы не забота об ее родном племени, она бы уже давно сбежала на юг моря. Но Олаф ее любит, и она чувствует, что скоро родит ему сына.

Так они и жили в уюте и покое, но еще до того, как озеро Меларен сковало льдом, ярл велел своим людям собираться и на четырех кораблях отправился вместе с братом к своему тестю, конунгу Свейну. И с ним отравился Бьёрн на корабле Гудбранда. Сигрун со слезами попрощалась со своим мужем и сказала:

– Что же, твое желание исполнилось, и ты идешь в поход с дружиной конунга. Пусть же исполнится и мое желание – чтобы ты вернулся с удачей.

Она поцеловала его, дала на прощанье на пару мгновений подержать маленького Одда и ушла с пристани. А Ингрид сказала:

– И я желаю тебе удачи, Бьёрн. А если ты встретишь Хельги раньше меня, передай ему, что я жду его в Сигтуне.

И она тоже ушла.

Сага о том, как Сигрид Гордая выходила замуж

Как-то раз перед Йолем Эдла позвала Ингрид и сказала:

– Не знаю, слышала ли ты, но наша королева хочет выйти замуж во второй раз.

Ингрид ответила:

– Не знала я о таком. Наоборот, думала я, что замуж она выходить совсем не хочет после того, как едва не сожгла она в доме Харальда Гренске из Вестфолда вместе с его другом Виссевальдом из Хольмгарда.

– Ну нет, тогда королева хотела показать, что какой-то ярл из маленького Вестфолда не ровня ей, наследнице большей части Гётланда и еще и матери короля свеев в придачу. Но она не старуха, ей едва за тридцать, и она может еще нарожать детей. А ты видела, какая она красавица, хотя и спесивого нрава. Она хочет замуж, но не абы за кого. Ей нужен человек королевских кровей.

– И на кого же она положила глаз? – спросила Ингрид.

– Ну а ты кого бы выбрала, если бы на немного времени забыла о своем Хельги и постаралась бы подыскать в наших краях родовитого жениха?

Ингрид задумалась, а потом спросила:

– Неужто она хочет выйти замуж за Олафа сына Трюггви?

– Да, Олаф – могучий владыка Севера, и следом за ним тянутся рассказы о женщинах, которые любили его больше жизни. И в Миклагарде, и в Гардарики, и в землях Бурицлейва, и в Ирландии. Таким мужем нельзя пренебречь, – ответила Эдла. – И завтра к нам прибудут послы от него. Может быть, ты увидишь кого-то из своих знакомых. И еще, говорят, Олаф послал Сигрид богатые дары, так что завтра нас ждет великий пир.

– А готов ли ее сын Олаф, твой муж, к такому союзу? Ведь он все это время поддерживал ярла Эйрика? – снова спросила Ингрид.

– Олаф пока ничего не знает, но, думаю, он не обрадуется отчиму, который не слышит возражений. Но у Сигрид много своих владений в Гётланде, и она вольна выходить замуж, за кого хочет.

– А уживется ли Сигрид с таким мужем? – задала еще один вопрос Ингрид.

– Не стоит нам волноваться за судьбу Сигрид, – был ответ. – Они с Олафом, если поженятся, будут под стать друг другу.

– Не хотелось бы мне, чтобы такое произошло, – сказала Ингрид.

– На все воля богов, – ответила Эдла. – Утро вечера мудренее. Завтра мы услышим, что вложил в уста послов Олаф сын Трюггви.

– Жаль, что ярла Эйрика здесь нет, – сказала Ингрид.

– Потому послы и приезжают сюда, что здесь нет Эйрика, – объяснила Эдла. – Иначе бы они встречались где-нибудь в Вестергётланде.

– Возьми меня с собой завтра на прием послов, я хочу знать, что они скажут, – попросила Ингрид.

– Потому я и рассказываю тебе всё это, что ты завтра должна пойти со мной. Не зря же королева поселила вас с твоей сестрой у меня в доме. Ваша плата за крышу над головой – советы в делах норвежских, – важно сказала Эдла.

На следующее утро Ингрид и Эдла вместе вошли в палаты Сигрид, и Эдла села в свое маленькое кресло, а Ингрид присела на ступеньку помоста у ее ног. Когда вошли послы, Ингрид ахнула:

– Здесь Торвинд Кабан и его слуга Туранд, что убил моего отца и подстроил поединок Хельги с Торгилем.

– Сиди спокойно и улыбайся, – шепотом ответила Эдла, – здесь они тебе ничего не сделают.

– Я не об этом, просто мне жаль, что в Сигтуне нет ни Бьёрна, ни Хельги, иначе бы эти двое не ушли бы живыми, – ответила Ингрид тоже шепотом.

– И Сигрид дала бы их убить? – спросила Эдла. – Они – послы под ее защитой. Смерть – тому, кто причинит им вред.

В это время главный посол, ярл Хёрнинг, сводный брат Олафа, подошел к помосту на котором стояли кресла королевы, ее сына и Эдлы и сказал, что послан великим воителем Севера и ревнителем веры в Белого Христа к самой прекраснейшей женщине во всех краях для того, чтобы передать поклон и выказать свое уважение. И в знак этого уважения посылает он Сигрид свои дары.

Хёрнинг махнул рукой, и слуги внесли подушки из ткани, на которых лежали золотые ожерелья и серьги. Одно ожерелье было франкской работы, другое – из Миклагарда, а третье – из Сёркланда. И на всех украшениях сверкали камни.

– Благодарю я брата моего, Олафа, за бесценные дары. Однако и я тоже хотела бы его одарить, – ответила Сигрид и тоже махнула рукой.

Слуги вынесли свернутые отрезы шелка, которые были вдеты в золотые браслеты арабской работы и перевиты золотыми гривнами, которые, верно, носили еще далекие предки королевы.

Тогда Хернинг сказал:

– И я от лица конунга Олафа благодарю тебя за великие дары. Но есть еще один дар, который он шлет не просто так, а шлет в знак своей любви тебе, самой красивой женщине, которая когда-то ходила по земле.

Хернинг махнул рукой, и появился слуга с серебряным блюдом, на котором лежало большое золотое кольцо. Такое большое, что королеве можно было бы просунуть сквозь него голову. А толщиной то кольцо было в три пальца. По всему кольцу ползли руны и рисунки драконов и коней.

– Это кольцо наш конунг снял с дверей языческого капища в Хладире. Всю нашу землю конунг Олаф хочет сделать христианской, потому нет места в его земле язычникам и их храмам. Но кольцо это Олаф не решился расплавить, так оно красиво. И он отправляет это кольцо тебе в знак своей любви и расположения.

Ингрид прошептала Эдле:

– Слыхала я от Бьёрна, что ярл Эйрик, перед тем как покинуть Норвегию, забрал все сокровища из храма в Хладире, сказав, что Олафу, почитателю Белого Христа, они все равно ни к чему. И жрецы на то согласились, потому как знали, что Олаф рано или поздно все заберет. На это золото ярл и содержит свое войско. И вряд ли он забыл бы такое большое кольцо из чистого золота.

Ингрид посмотрела на послов и тут увидела, что ее разглядывает Туранд. Она быстро отвернулась, но поняла, что он ее узнал.

Сигрид начала благодарить Хёрнинга, и видно было, что ценность подарка ее поразила. Но тут она заметила, что два брата-мастера золотых дел, что входили в ее окружение пересмеиваются.

– Над чем вы смеетесь? – грозно спросила Сигрид. – Уж не над подарком ли моего жениха, конунга Олафа?

– Не гневайся, королева, но совсем недавно видели мы кольцо, похожее на то, что тебе прислал конунг Олаф. И вряд ли существует два одинаковых кольца с двери храма в Хладире. То кольцо, которое мы видели – из чистого золота. Не стоит ли проверить это? – ответили братья.

– Хрофт! – позвала Сигрид вождя своей дружины. – Разруби нам это кольцо, мы узнаем, что же внутри у намерений Олафа на мне жениться.

Хрофт взял кольцо, подкинул вверх и одним ударом меча рассек его на две равных части. После этого он поднес обе половинки Сигрид.

– Медь, – сказала Сигрид. – Предвижу я, что и в других вещах не будет Олаф со мной честен.

И добавила для послов:

– Вы можете идти и передать своему конунгу, что одного медного кольца мало, чтобы дать ему в приданое весь Гётланд.

Послы развернулись и, пока они шли к двери, Туранд обернулся и еще раз посмотрел на Ингрид. Та ответила ему торжествующим взглядом. Потом двери за послами закрылись.

– Не гневайся, королева, Олаф просто не знал, что ярл Эйрик забрал это кольцо, когда покидал Норвегию. Иначе бы Олаф не подарил бы его тебе, – сказала Эдла.

– Если он хочет жениться на мне, он должен осмотрительнее подбирать подарки. Это ему первый урок. И ему придется выучить еще не один, пока мы не договоримся, – ответила Сигрид и махнула рукой, чтобы ее оставили одну.

Когда все вышли, Ингрид спросила:

– Если ты не хочешь этой свадьбы, зачем ты стала защищать Олафа?

– Потому что Сигрид его за кольцо и так не простит, а мне надо выглядеть беспристрастной, иначе Сигрид прекратит верить моим предсказаниям, – объяснила Эдла.

– Туранд узнал меня, – сказала Ингрид. – Не стоило мне ходить к Сигрид.

– Наоборот, – ответила Эдла, – ты мне помогла объяснить королеве, почему кольцо было не настоящим. А Туранд теперь пусть знает, что ты под нашей защитой.

И они пошли к себе и рассказали обо всем Сигрун.

Однако Олаф сын Трюггви не был доволен, как закончилось его первое посольство, и вскоре послал к Сигрид второе. Во главе его был Торвинд Кабан, но говорил чаще всего Туранд. Даров они не дарили, а больше рассказывали о том, чего бы Олаф с Сигрид могли достичь, коли объединились бы. И речь шла и о Дании, которую можно было бы покорить, и обо всем южном береге Балтики, где можно было подчинить себе и ободритов и вильцев. И с каждой встречей королеве все больше и больше хотелось стать владыкой всего Севера. И только неблагоприятные гадания Эдлы останавливали ее от согласия выйти замуж за Олафа.

Как-то раз Туранд пришел в дом, где жила Эдла, и попросил ее переговорить наедине. Эдла впустила его к себе в палату и сказала:

– Наслышана я о твоих делах, Туранд. Какие козни строишь ты на этот раз?

– То, что обо мне сказывают, это всё выдумки. Если бы я был настолько хитер, как мне приписывают, то давно бы уж разбогател. А так, как видишь, я всё еще бедный слуга своего богатого господина.

– Что же, и не убивал ты Одда Одноногого? – спросила Эдла.

– От этого отпираться я не буду, – ответил Туранд. – Но ведь тогда у Одда был лук, и он первый пустил в нас стрелу. Так что здесь нет никаких подлостей, а можно сравнить это с честным поединком.

– Ну а Харальд Тордсон? Не ты ли поджег церковь в его усадьбе, чтобы потом возвести на него поклеп?

– А вот это ложь! Мальчишке просто хотелось удрать от своего хозяина, вот он и придумал эту сказку. А Одд поверил и чуть не всадил в меня самого стрелу длиной в полсажени. И дочери Одда напрасно сбежали из отцовской усадьбы – там им ничего не угрожало. Да и сейчас они могут вернуться, а мы с Торвиндом взяли бы на себя их защиту ото всех посягательств. Ну а коли они не верят, то пусть обратятся самолично к Олафу и пусть наш конунг рассудит, где тут правда.

– Не верится мне что-то в вашу с Торвиндом защиту, – сказала Эдла. – Но хочу я знать, что ты скажешь по поводу поединка Торгиля сына Кабана и Хельги сына Торбранда? Не ты ли его подстроил? Не ты ли потом сделал так, чтобы Хельги обвинили в убийстве спящего?

– Пойми меня, госпожа, – ответил Туранд. – Торгиль был моим фостри, приемным сыном. Я воспитывал его с тех пор, как ему исполнилось пять лет. И был он красив, силен и смел. Когда на пиру ему в лицо ткнули факелом, не мог он оставить такое оскорбление неотомщенным. Но тогда на тинге Харальд Тордсон сделал все, чтобы избежать поединка и выставить Торгиля и его отца на посмешище. Потому я обманом заполучил платок Игнрид, дочери Одда, чтобы вытащить этого труса Хельги на поединок.

– Мне Хельги не показался трусом, – сказала Эдла.

– Да, мне рассказывали, что он теперь в почете у Эйрика сына Хакона. Но, верится мне, что скорее тому причиной его льстивые висы, а не доблесть в бою.

– Многие скажут, что ты просто его ненавидишь и оттого возводишь на него напраслину, – возразила Эдла.

– Может быть и так. Но хотел бы я с ним сразиться и увидеть, как побледнеет его лицо, когда поймет он, что одной ногой стоит уже на пути в Хель, – ответил Туранд.

– Что же, если ты останешься здесь еще ненадолго, то тебе может представиться такая возможность, – сказала Эдла с вызовом, но потом спросила: – Так что же произошло на поединке?

– На поединке все началось хорошо. Торгиль нападал, Хельги отступал на трясущихся ногах. И я уже надеялся, что скоро Торгиль снесет ему голову с плеч и смоет оскорбление, но тут произошло что-то непонятное. Хельги споткнулся, а Торгиль повалился на него и наткнулся на меч Хельги. И я был так поражен, что не сразу выбрался из кустов, за которыми прятался. Я хотел сам зарубить Хельги, но он уже убежал куда-то в темноту. Тут мне ничего не оставалось делать, как представить всё так, будто Хельги убил Торгиля во сне. Иначе мне было не оправдаться перед Торвиндом, да и не хотелось, чтобы Хельги вышел сухим из воды.

– Но Ингрид разрушила твои планы? – снова спросила Эдла. – А ты теперь говоришь, что ей будет безопасно под твоей защитой?

– Поверь, если только и есть у меня ненависть к кому, так это только к Хельги. Ингрид просто показала свой ум. К тому же обидно ей было, что я обманул ее с платком. Так что на нее я зла не держу. Наоборот, она мне очень нравится. Из нее вышла бы отличная жена для такого человека, как я.

– Тогда ты пришел не к тому человеку, чтобы рассказать о своих делах, Туранд! – громко сказала Эдла, вставая со скамейки, на которой до этого сидела. – Хельги спас мне честь и, возможно, жизнь, и я ему за это благодарна. А Ингрид – моя подруга, и я хочу, чтобы она вышла замуж за того человека, кого она любит. А не за того, кто убил ее отца. Уходи прочь, Туранд!

– Постой, госпожа, – ответил Туранд. – Не затем я пришел, чтобы ссориться с тобой. А рассказал обо всем потому, что хотел быть с тобой откровенным, когда ты спросила об Хельги и Одде. Но поговорить с тобой я хотел о другом…

– О чем же ты хочешь поговорить с другом твоего врага? – спросила Эдла, успокаиваясь.

– Хочу я поговорить о твоей свадьбе, госпожа. Ведомо мне, что мать Олафа не хочет, чтобы ее сын женился на тебе и сделал бы тебя своей королевой. Знаю я также, что Олаф колеблется и не хочет ссориться с матерью.

– Что же, тебе многое известно, – ответила Эдла. – Только что тебе с того, что Олаф считает, что может жить со мной и так, без свадебного пира?

– Думаю я, что в твоем деле можно помочь, если ты, конечно, хочешь быть королевой, – сказал Туранд.

Эдла не сказала ничего, и Туранд продолжил:

– Если ты поможешь нам сделать так, чтобы Сигрид согласилась выйти замуж за Олафа сына Трюггви, то Олаф как отчим и глава семьи сделает так, что Олаф конунг свеев женится на тебе. Подходит ли тебе такой уговор, госпожа?

– Что же, – ответила Эдла, – условия мне подходят, – но как я могу знать, что ты не обманешь меня, как когда-то Ингрид?

– Не скажу, что ты меня обидела своим недоверием, но мне не нравится, когда такие красавицы, как ты, на меня злятся. Ну а порукой моим словам будут две вещи: вот эти двадцать золотых монет из Миклагарда помогут тебе выкупить у Олафа свою свободу, если ты захочешь уйти от него. А кроме того, подумай, как Олафу Трюггвасону выгоднее женить своего пасынка? Не лучше ли это сделать так, чтобы его жена не имела слова в семейных спорах. А кто, как не ты, лучше всего подходишь для этого. – Туранд протянул руку и погладил Эдлу по плечу.

Эдла сбросила его руку, но взяла кошель с деньгами и сказала:

– Я согласна. А теперь уходи прочь.

Туранд ответил:

– Через мгновение ты меня не увидишь, но я надеюсь, что время от времени мы с тобой сможем перемолвиться словечком. А может быть, ты станешь немного более благосклонна ко мне, когда поймешь, что больше не зависишь от Олафа.

Он улыбнулся хищной улыбкой и вышел. А Эдла еще долго сидела на скамейке, держа в руках кошель с золотом и глядя в стену.

На следующий день Эдла сказала Ингрид:

– Вижу я, не изменить мне этого решения Сигрид. И не хочу я ей больше перечить, потому как только ее слово позволит мне надеяться самой в один из дней выйти замуж за ее сына Олафа. Так что прости меня, Ингрид, но больше я не стану пытаться разрушить эту свадьбу, а придется мне наоборот ей способствовать, чтобы королева видела от меня только помощь во всем.

Опечалилась Ингрид и несколько дней сидела с Сигрун и маленьким Оддом и не показывалась Эдле на глаза. А в это время Сигрид в гаданиях Эдлы увидела несколько благоприятных знамений, и скоро Сигрид и Торвинд договорились о том, что весной Сигрид станет женой Олафа сына Трюггви. И договорились они, что через месяц после равноденствия встретятся они в городке Конунгахелла, что лежит на границе их земель в Вестергётланде. И там сыграют свадьбу. В одном только не смогли они достичь согласия: надо ли будет королеве креститься? Но это они решили оставить до личной встречи Сигрид и Олафа, потому как Сигрид считала, что в преддверии свадьбы Олаф станет попокладистей. А Торвинд думал о том, что, как только королева увидит Олафа во всей его красе, она не сможет ему противиться.

И вот, когда послы уехали, Эдла сама пришла к Сигрун и нашла там Ингрид. И Эдла сказала:

– Ингрид, я не хотела бы, чтобы наша дружба расстроилась. Ведомо мне, как всем вам тяжело в изгнании, ведь и сама я не живу больше в доме отца, на высокой белой скале над плещущим морем. И зовусь я так, как звали меня северяне, а не тем именем, каким звала меня мать. И хочется, чтобы кто-то был моим преданным другом в далекой земле. Но ведомо мне, что Торвинд Кабан и Туранд Змеиный Язык – твои враги. И то, что я начала помогать им, разрушило нашу дружбу. Однако прошу я тебя простить мне мою ошибку, ведь и ты сама как-то дала себя провести Туранду. И чтобы показать тебе, как я хочу твоей дружбы, расскажу тебе все без утайки.

И Эдла рассказала про свой разговор с Турандом, и как тот дал ей золото и обещал, что Олаф Трюггвасон поможет ей стать королевой. И как она поверила его словам и немного подправила гаданья, чтобы знаки были более благоприятными. Но как потом она поняла, где Туранд ее обманул, и теперь хочет просить прощения у Ингрид, с которой она так несправедливо поступила.

Ингрид ответила, что прощает ее, так как знает, как сладки бывают слова на языке Турнада и что даже мед Браги, ради которого сам Один обращался змеей, не сравнится с ними в сладости. Поэтому она рада простить Эдлу, тем более что та дает им приют, и не пристало им обижаться на нее, живя в ее доме. А потом она спросила:

– Где же Туранд обманул тебя? Ведь как бы то ни было, золото позволит тебе стать свободной, если ты захочешь.

Эдла ответила:

– Да нет, не здесь меня обманул Туранд. Вижу я, что и сын Трюггви хотел бы, чтобы мы с Олафом поженились. Но вспоминала я слово за словом наш с Турандом разговор и словно снова увидела, как забегали его глаза в конце, когда он говорил о том, почему конунгу Норвегии есть выгода, чтобы Олаф женился на мне. И поняла, что истина совсем не в том, что сыну Трюггви не хочется, чтобы слово жены Олафа было слышно на семейном совете. А заботит его другое: если Олаф женится на мне, то, если он умрет, то всех наших с ним детей можно будет объявить детьми рабыни и обойти наследством. А Свитьод отойдет детям Олафа Трюггвасона и Сигрид, коли они появятся.

– Странно мне видеть, как ты думаешь о таком далеком будущем, когда ни у тебя, ни у Сигрид с Олафом детей еще нет, – сказала удивленная Ингрид.

– Отец учил меня, что будущее наступает слишком быстро и о нем надо заботиться уже сейчас. Олаф и Торвинд, видать, так и делают.

– Что же, рада я, что ты раскусила козни Туранда и теперь понимаешь, что не только нам будет худо от этой свадьбы. Но, боюсь, ничего уже не изменить. Остается надеяться, что твои дети родятся быстрее, чем дети Олафа с Сигрид.

– Для этого важно, чтобы мой Олаф почаще бывал дома, а не проводил зимы в Финнмарке. Но это неважно. Свадьбы, возможно, не будет, – тихо сказала Эдла.

– Как?! – Ингрид вскочила. – Но ведь уже всё договорено: через месяц после весеннего солнцестояния…

– Да, но не решено, надо ли Сигрид креститься, – ответила Эдла. – К тому же Туранд заходил ко мне перед отъездом и просил совета. Он теперь верит, что я на их стороне, а я его не разубеждала. И он спросил, как поступить Олафу сыну Трюггви с крещением Сигрид. И я ответила, что ему надо быть настойчивым, и если Сигрид будет отказываться, то нужно будет показать свою твердость и заставить ее. Такого с ней никто никогда не делал, и она еще больше станет уважать Олафа как своего мужа.

– А что произойдет на самом деле?

– А на самом деле, – ответила Эдла, – я внушу Сигрид, что только старые боги – хранители ее удачи. И что если она откажется от них, то придется ей стать обычной женой и вести хозяйство, пока муж ее будет вершить великие дела. Посмотрим, что из этого выйдет. Веришь ли ты мне теперь, что я снова с вами?

И Ингрид обняла ее и сказала, что лучшей подруги у нее в жизни не было. И добавила, что и Хельги, несомненно, обрадуется их дружбе, когда вернется из Гардарики. Эдла ответила, что, без всяких сомнений, Хельги будет рад за них обеих.

Вскоре наступил праздник Йоль, который в том году был очень веселым, потому как из Финнмарка вернулся Олаф конунг свеев. Все много пели и пили яблочное пиво, а Олаф и Эдла давали друг другу клятвы под омелой. Потом они плясали на полях вокруг костров, что разжигали бонды, чтобы почтить Фрейра, а потом объедались кабанятиной на пиру у Сигрид.

Ингрид и Сигрун веселились как могли, хотя и той и другой хотелось бы, чтобы их любимые тоже были на празднике. Не раз к ним подходили молодые воины Олафа и звали с ними под омелу, но девушки, смеясь, отвечали, что свое время под омелой они уже провели и теперь у них есть суженые, о которых знает Фрейр. После этого обычно воины убегали искать девиц попокладистей на дворах у бондов. Но один из воинов оказался более настойчивым и спросил, кто же их суженые, и Ингрид рассказала, что ждет из Гардарики жениха, которого зовут Хельги Торбрандсон, прозванный Скальдом. Воин ответил, что он его знает и что у Хельги перед ним есть даже небольшой должок, а самого его зовут Хёгни Красный. После этого он попытался поцеловать Ингрид, говоря, что Хельги не обидится, но та шутливо отбивалась, и в конце концов Хёгни тоже убежал.

Потом наступили холода, и мало кто из женщин без нужды выходил из дома, хотя время от времени Олаф брал их на санные прогулки по округе. С ним же они в первый раз съездили в Упсалу и подивились богатству тамошнего храма, посвященного Одину.

Так прошла зима, а когда наступило равноденствие, то Сигрид стала готовиться отправиться морем в Конунгахеллу на встречу с Олафом сыном Трюггви. Олаф, ее сын, поначалу был против такого отчима, но Сигрид убедила его в том, что земли его и Олафа Норвежского разделены горами и из-за этого не будет меж ними споров. Зато вместе смогут они подчинить себе данов, а там – разделить земли на те, где будут властвовать свеи, и на те, где будут платить дань Олафу Норвежскому. И выходило, что если забыть про Свейна Вилобородого Датского, то весь южный берег Балтики мог оказаться во власти Олафа. А с ним и дорога на юг, в Миклагард и в Сёркланд. А к сыну Трюггви могут отпасть часть Дании и земли дальше на запад.

Так раз за разом Сигрид убеждала сына примириться и поддержать ее замысел. Как-то раз Олаф спросил:

– Ну а что будет с моим другом ярлом Эйриком? Где будет его земля?

Сигрид ответила:

– Мне ярл Эйрик тоже по нраву, но ты и так был к нему слишком добр, позволив две зимы кормить его воинов, которых все прибавляется, на своей земле. Теперь у него есть много кораблей, и он легко может завоевать какую-нибудь землю для себя. На Западе или на Востоке. И ты ему можешь в этом помочь.

– А если Эйрик со своими людьми встанет на сторону Вилобородого? – спросил Олаф.

– Для того чтобы этого не случилось, после моей свадьбы с сыном Трюггви нам надо будем переговорить с ярлом Эйриком и помочь ему выбрать землю, где он хотел бы править, а потом дать золота и людей, чтобы он навсегда ушел из наших мест.

– А если он не согласится? – снова спросил Олаф.

– Что же, у тебя и у Олафа Норвежского достаточно кораблей, чтобы убедить его уйти. Не бойся Эйрика, мысли как правитель, не как мальчишка, когда его не пускают со двора играть с приятелями в догонялки! – прикрикнула на сына Сигрид.

И Олаф подчинился матери. Он сказал Эдле, что они будут сопровождать Сигрид в ее поездке в Конунгахеллу. И если сын Трюггви и Сигрид понравятся друг другу, то там же сразу и сыграют свадьбу, на которой он тоже должен присутствовать, хотя у него самого к Олафу душа не лежит. Эдла сказала, что и ей не хочется, чтобы Сигрид вышла за Олафа Норвежского, потому что больно жесток он, судя по вестям, которые доходят из Норвегии. И мало того, что сам не чтит он истинных богов, но и других жестоко наказывает за их почитание. Ее отец, жрец Святовита, всегда говорил, что поклонение Белому Христу – удел рабов. И негоже конунгу становиться христианином.

Олаф вздохнул и сказал, что с этим им придется примириться, потому как мать его упряма и сколько ей ни говори, она все равно будет стоять на своем. Тогда Эдла велела служанкам собираться в дорогу.

Во время сборов к ней пришла Ингрид и сказала, что они с сестрой хотели бы также отправиться в Конунгахеллу и увидеть конунга Олафа. Когда Эдла спросила, зачем им это нужно, то Ингрид ответила так:

– В тот день, когда ушли мы из родного дома, отец наш Одд сказал, что есть у нас два пути. Первый – на восток, в Свитьод, и мы выбрали его. А второй путь – к конунгу Олафу – требовать справедливого суда для него и Бьёрна. Также на суде можно было бы рассказать правду о смерти Харальда Тордсона. Но тогда мы испугались, что если пойдем в Викен, то нас могут схватить как мятежников. А если нас схватят, то тяжело нам будет добиться правды, коли нас уже так сильно оболгали.

Эдла воскликнула:

– Ты запомнила слова, которые мне сказал Туранд, и хочешь потребовать суда на земле гётов?!

– Да, я запомнила его слова, и мы хотим потребовать справедливого суда от имени дочерей Одда, которого конунг без суда объявил вне закона.

– Но ведь теперь Бьёрн служит ярлу Эйрику. И как ты теперь докажешь, что и Одд не был изменником? – спросила Эдла.

– Мы возьмем с собой Хёгни, и он расскажет конунгу, как Торвинд с Турандом убили Харальда Тордсона, – ответила Ингрид.

– Но кто поверит рабу?! – возразила Эдла.

– Мы потребуем призвать на суд Акселя Сигурдсона, который поклялся, что слышал, что мы получали серебро от ярла Эйрика. И пусть он, глядя нам в глаза, подтвердит свои слова.

– Вряд ли у конунга Олафа хватит терпения на то, чтобы отправить людей за Акселем далеко в Согн, если тот уже единожды дал клятву.

– Там в клятве был какой-то подвох. Аксель честный человек, он не стал бы клясться в том, чего сам не видел. Поэтому все равно мы хотим попытаться и рассказать Олафу сыну Трюггви что за змею пригрел он у себя на груди, – твердо сказала Ингрид.

– Если только он не сам кормит эту змею молоком, – ответила Эдла. – Туранд не стал бы предлагать вам сделать что-то, что могло бы ему навредить.

И так они спорили долго, но Эдле не удалось переубедить Ингрид. Тогда она попросила дождаться, когда вернется кто-то из мужчин: Бьёрн или Хельги, но Ингрид сказала, что к тому времени случай увидеть конунга Олафа уже пройдет. Наконец Эдла спросила, есть ли здесь, в Сигтуне, кто-то, с кем можно будет оставить весточку Бьёрну или Хельги, когда они вернутся. Ингрид подумала и сказала, что здесь остается Астрид и маленький Одд и она передаст вести через нее.

Вечером того же дня Эдла велела привести к ней Астрид, которая была удивлена тому, что ее разыскивает такая родовитая особа. Эдла спросила:

– Ты отправляешься с Сигрун или остаешься в Сигтуне?

– Я остаюсь в Сигтуне, госпожа, – ответила Астрид. – Маленькому Одди еще рано путешествовать по морю.

– Ты знаешь Хельги Торбрандсона?

– Я никогда не видала Хельги. Но я знаю, что он на корабле Кетиля Гудбрандсона, и я буду встречать все корабли, что придут в Сигтуну. Ингрид мне уже сказала, что ему передать.

– Что же ты должна сказать Хельги, когда он вернется? – спросила Эдла

– Моя госпожа Сигрун велела сказать им, что они отправляются в Конунгахеллу просить справедливости у Олафа сына Трюггви и что найти их можно будет там.

Тогда Эдла сказала:

– Я хочу, чтобы ты мне поклялась…

– Я поклянусь тебе, госпожа, если это не пойдет во вред дочерям Одда, – ответила Астрид.

– Если ты увидишь Хельги или Бьёрна, – сказала Эдла, – поклянись, что ты передашь им такие слова: «Эдла сказала: отправляйся немедленно в Конунгахеллу и возьми с собой как можно больше людей. Туранд наверняка что-то замыслил». Сможешь это запомнить?

– Уже запомнила, – ответил Астрид. – Я помню, что Туранд – это человек Торвинда Кабана, который нас преследовал.

Эдла дала ей несколько мелких серебряных монет и сказала:

– Не забудь. Сразу найди их, если сюда вернется Хельги или придет корабль Гудбранда Белого, в чьей команде теперь Бьёрн.

А наутро Сигрид, Олаф и их люди отправились на юг на десяти кораблях. С ними вместе были Ингрид, Сигрун и маленький Хёгни, который сказал, что не испугается и повторит слово в слово всё, что слышал тогда, лежа на крыше дома Харальда Тордсона.

Плыли они медленно, так как лед на озере Меларен только сошел и иногда на пути попадались большие льдины. Затем на море попали они в бурю, и пришлось им пристать к берегу и три дня пережидать непогоду. Но потом выглянуло солнце, и они быстро дошли до Зунда. Там они встретили три корабля данов, но те, быстро сосчитав, сколько их, уступили дорогу и только спросили, кто это плывет. Услышав, что плывут Олаф и Сигрид, они пожелали всем доброго пути и пошли своей дорогой.

В полдень следующего дня они причалили к берегу рядом с Конунгахелой. Там у Сигрид была большая усадьба, которая вместила их всех, и еще осталось место для людей Олафа.

Сын Трюггви прибыл на следующий день, и когда он шел от берега в отведенные ему и его ближайшим сподвижникам палаты, по дороге ему встретились две девушки: одна с золотыми волосами, другая с волосами цвета льна. Обе они поклонились ему и сказали:

– Приветствуем тебя, конунг.

– И вам желаю здравствовать, красавицы, – ответил Олаф, улыбнувшись. Он стоял, возвышаясь над всеми на полголовы, широкоплечий и приятный лицом.

– Не можем мы здравствовать, о конунг, вдали от родной земли. Просим у тебя справедливого суда и наказания за злодеяния, – ответила золотоволосая девушка.

Конунг рассмеялся:

– Кто же обидел вас, девицы, и почему никто из мужей не заступился за вас? Видать, в здешних краях принято мужам прятаться под юбки жен.

Ему ответила девушка с льняными волосами:

– Меня зовут Ингрид, а это моя сестра Сигрун. Мы дочери Одда Одноногого из Аурланда, что в Согне, в твоей земле. Без суда отца нашего обвинили в измене и объявили вне закона в твоих землях. Просим мы справедливого суда, просим мы, чтобы нас сначала выслушали. Также хотим мы обвинить Торвинда из Хиллестада и слугу его, Туранда, в убийстве.

Олаф сразу стал серьезным:

– Тяжкие обвинения слышу я. И обвинения эти против моего верного соратника и меня самого. Но Христос велит нам быть милосердными и заботиться о справедливости. Потому завтра на рассвете мы устроим суд. Но помните, коли вы обращаетесь ко мне за судом, должны вы будете подчиниться тому решению, которое я вынесу.

Ингрид и Сигрун переглянулись.

– Мы помним об этом, конунг, – сказали они в один голос.

И Олаф со своими ближними, среди которых был и Торвинд Кабан, прошел дальше. И Кабан даже не посмотрел на дочерей Одда. Зато Туранд, который шел последним, широко им улыбнулся и сказал:

– Радостно мне снова видеть вас, дочери Одда. Хотелось бы, чтобы такая удача выпадала на мою долю почаще.

Тут пришел черед Сигрун и Ингрид отворачиваться. Туранд, улыбаясь, прошел мимо.

В тот же вечер Сигрид и Олаф в первый раз увидели друг друга, и видно было, что эта встреча им обоим пришлась по душе. Олаф много пил и ел и рассказывал о своих походах и об обычаях разных далеких земель. И Сигрид он нравился все больше, а сын ее, Олаф, все больше мрачнел. Но о свадьбе в тот вечер не говорили, отложив все серьезные беседы на утро.

На прощанье Олаф сказал:

– Жди меня завтра, Сигрид, как только покончу я с судом, сразу приду к тебе, и мы сможем поговорить о главном. А теперь прости меня, но в последнее время рано я ложусь спать…

Тогда Сигрид спросила, что за суд его ждет, и Олаф рассказал, как к нему обратились Ингрид и Сигрун, дочери Одда. Королева сказала, что ей тоже хотелось бы увидеть, как Олаф вершит суд, и предложила провести его у нее в палатах. На том и порешили.

Тем же вечером во время пира Туранд, дождавшись, пока Олаф конунг свеев выйдет на улицу помочиться, подошел к Эдле и спросил:

– Милая Эдла, есть ли перемены в настроении королевы? Нравится ли ей Олаф?

Эдла тихо ответила:

– Олаф ей нравится, ты сам это видел. И в настроении ее ничего не меняется. Пусть Олаф завтра покажет свою твердость, тогда Сигрид станет уважать его еще больше, и быть свадьбе.

Туранд улыбнулся ей и отошел.

На следующее утро в палатах королевы собрались все родовитые люди обеих земель. И Олаф сын Трюггви сидел на высоком стуле в бархате и шелке, и на каждом пальце его было по перстню с драгоценным камнем, а на груди его лежала золотая гривна, украшенная тремя рубинами, больше которых никто не видел.

Перед Олафом предстали дочери Одда, одетые в простое платье и без украшений. За ними стоял Хёгни.

Сначала Олаф сказал:

– Признаете ли вы мой суд как суд самого Бога, выше которого нет? Отказываетесь ли от защиты, что дала вам королева Сигрид в своих землях?

Сигрун и Ингрид в один голос сказали:

– Да, признаем. Да, отказываемся и поручаем себя твоей справедливости.

После этого Олаф спросил дочерей Одда о тех обидах, что им чинили, и они по очереди рассказали о том, как к ним приплыл Хёгни, как они узнали о смерти Харальда Тордсона и о том, что и им самим угрожает опасность. Как ушли в горы и от верного человека узнали, что оболганы и объявлены вне закона. Как потом решили уйти в Свитьод, и как Одд погиб, защищая их отход.

Олаф, молча, выслушал их рассказ и только потом сказал:

– Торвинд из Хиллестада, что ты можешь сказать в свое оправдание?

Торвинд ответил:

– Скажу я, что в рассказе этих двух девиц ложь так перепутана с правдой, что непросто во всем разобраться. Как помнишь ты, конунг, дошли до нас слухи, что Бьёрн сын Торбранда и Одд Одноногий получали серебро от Эйрика сына Хакона. Призвали мы видного мужа, Акселя Сигурдсона, который при том был, и он под клятвой подтвердил, что дружинники Эйрика передавали Одду серебро.

– Мы получили только серебряные серьги, которые мой жених, которого ты тоже знаешь, конунг, прислал нам из Сигтуны, где вынужден жить в изгнании, – воскликнула Ингрид. – Другого серебра мы не получали. Аксель, видать, все перепутал, его надо снова выслушать.

Олаф спросил, откуда он может знать Хельги Торбрандсона, и Сигрун объяснила, что тот был на корабле Гудбранда Белого, которого Олаф сам крестил два с половиной года назад.

Тогда Торвинд спросил:

– А где же теперь твой муж Бьёрн, Сигрун. Уж не с Эйриком ли сыном Хакона в походе, покуда ты обвиняешь меня тут в злодеянии.

– Это правда? – спросил Олаф. – Твой муж и твой жених – оба в дружине у моего злейшего врага, сына Хакона Злого?

Сигрун тихим голосом сказала:

– Да, это правда. Но они вынуждены были это сделать, потому как их изгнали из родной земли.

Олаф кивнул и сказал Торвинду, чтобы тот продолжал.

– Как видишь ты, конунг, не так далеки мы были от правды, раз Бьёрн сын Торбранда все-таки оказался у Эйрика сына Хакона. И не верю я, что, спросив в другой раз у Акселя Сигурдсона одно и то же, получим мы иной ответ. Что же касается Одда Одноногого из Аурланда, то он сам напал на нас с оружием в руках, когда мы помешали ему и остальным отправиться в Свитьод к Эйрику.

– Это ложь! – воскликнула Ингрид. – Мы уходили, потому что Торвинд обещал нас обесчестить. У нас есть свидетель, который слышал, что произошло в доме Харальда Тордсона.

И она подтолкнула вперед Хёгни.

Олаф спросил:

– Кто ты, мальчик, и кто твои родители?

Хёгни рассказал про свою жизнь, сказал, как с ним хорошо обращался Харальд Тордсон и как они часто слушали священника и были готовы стать последователями Белого Христа. Но как вдруг сгорела церковь, и погиб священник, и как Торвинд обвинил во всем Харальда Тордсона. А потом рассказал, что подслушал разговор Харальда с Торвиндом, в котором Торвинд сам признался, как они с Турандом все подстроили, чтобы очернить Харальда. И что они хотят еще напасть на Одда и обесчестить его дочерей в отместку за смерть сына Торвинда.

Когда Хёгни закончил, Олаф спросил:

– Тут немало обвинений, но что скажешь ты, Торвинд?

И Торвинд сказал:

– Вот здесь уже есть только ложь и ни слова правды. Мальчишка просто хотел сбежать от Харальда к своему другу Бьёрну, а чтобы оправдаться, придумал все эти сказки. Я, правда, убил Харальда Тордсона, но это произошло тогда, когда он первый бросился на меня с мечом. А бросился он на меня с мечом, когда Туранд показал остатки факелов, которыми подожгли церковь. И в тех краях некому было это сделать, кроме самого Харальда или его сыновей. Не знаю, кто в этом виноват, но напав на меня, Харальд принял вину на себя. В остальном же всё – ложь, и в том могу я поклясться.

Олаф крикнул своим священникам, чтобы принесли они Священное Писание. И Торвинд дал клятву в том, что все сказанное им – правда.

Ингрид сказала, что Хёгни тоже может принести клятву своим богам, но Олаф ответил:

– В том нет нужды, потому как других свидетелей все равно нет, а клятва раба, да еще и язычника, не перевесит клятвы знатного мужа.

Потом Олаф посмотрел на Сигрид и сказал:

– Королева, слышала ли ты всё, что было сказано здесь?

Сигрид кивнула.

– Подтверждаешь ли ты, что эти девицы больше не под твоей защитой, потому как передали себя на мой суд?

Сигрид снова кивнула.

– Тогда слушайте мое решение…

Все тихие разговоры смолкли, и все теперь смотрели на Олафа. Тот встал со своего кресла и сказал:

– В том, что услышал я здесь и сейчас, не вижу я вины Торвинда из Хиллестада. Бьёрн Торбрандсон уже изменил мне, а Одд из Аурланда изменил бы, ежели бы его не нагнали мои люди. В том я уверен. Потому не буду я разыскивать Акселя Сигурдсона, потому как вина и Одда, и Бьёрна доказана. Также, принеся клятву, очистил себя Торвинд и от обвинений в убийстве. И всё, что я могу сказать о нем, – невиновен.

Сигрун и Ингрид опустили головы. Олаф продолжал:

– Но раз мы здесь собрались, чтобы увидеть правый суд, то должен я еще сказать, как следует поступить с теми, кто обвинил Торвинда во всех этих преступлениях…

Ингрид подняла голову и посмотрела прямо в глаза Олафу. У того ничего не изменилось в лице, и он продолжил:

– Раз речь здесь идет о клевете, то по закону можно было бы наказать дочерей Одда бичеванием или по-другому, как велит обычай. Но Христос велит нам быть милосердными, потому приказываю я доставить дочерей Одда в его усадьбу, где они будут жить теперь, пока не найдут себе новых мужей, потому как оба их мужчины теперь вне закона. А до тех пор я назначаю Торвинда из Хиллестада их опекуном, потому как его усадьба к ним близко. Это их отучит общаться с мятежниками.

Сигрун ахнула. Послышались вздохи и шепот. Ингрид ненавидящим взором смотрела в глаза Олафу. Но тот был безмятежен и продолжал:

– Что же касается Хёгни, раба Харальда, то его надлежит пороть, а потом вернуть хозяевам – сыновьям Харальда. Так сказал я, Олаф, конунг Норвегии.

По лицам Сигрун и Ингрид текли слезы, Эдла смотрела на королеву, и видно было, что она тоже готова расплакаться. Казалось, даже Сигрид считает приговор дочерям Одда слишком суровым.

Торвинд вышел вперед и сказал:

– Благодарю тебя за справедливый суд, конунг. Я велю отвести всех троих на корабль моего сына, Гутторма. Там они подождут нашего отправления домой.

Эдла сказала:

– Позволь только, Торвинд, навещать их до вашего отплытия. Жили они у меня, и негостеприимно было бы не попрощаться с ними и не подарить подарки на прощание.

Торвинд кивнул:

– Я не возражаю.

И Олаф подтвердил:

– Пусть будет так!

И его воины окружили дочерей Одда и Хёгни и увели их за собой.

Эдла наклонилась к своему мужу и прошептала со слезами на глазах:

– Я помогла Туранду заманить их в ловушку. Конунг Олаф забыл про честь. Суд его можно еще как-то счесть справедливым, хотя он не поверил ни одному слову, что они ему говорили. Но его приговор отдать дочерей Одда под опеку убийце их отца, который обещал их обесчестить, – это слишком жестоко. Сигрун повезло, что ее сын не с ней.

Олаф сказал:

– Я помню Хельги Торбрандсона, и он хороший воин и искусный скальд, хотя ему немногим больше лет, чем мне. Он славно бился в дюнах в земле пруссов, а потом сложил драпу, прославляющую ту битву... И еще это он продал мне тебя… Я долго ревновал тебя к нему, но потом поверил, что между вами ничего нет. А когда ты рассказала мне, что выбрала его за его доброту, я перестал ревновать. И я не хочу, чтобы его женщину обесчестил этот Кабан или этот Туранд, как ты его называешь, Змеиный Язык.

Эдла спросила:

– У тебя есть корабль, который ты можешь послать на юг на несколько дней?

Олаф ответил:

– У меня есть надежный человек с кораблем. Его зовут Хёгни Красный. Он тоже бился с пруссами в дюнах.

Эдла прошептала ему на ухо:

– Пошли его в Еллинге. Пусть он найдет там корабль Гудбранда, а на корабле – Бьёрна Торбрандсона. Я молю богов, чтобы ярл Эйрик был еще там. Тогда Бьёрн мог бы быть здесь уже послезавтра.

И Олаф сказал, что он поступит, как она говорит.

В это время вошли слуги и объявили, что обед готов, и все перешли в соседний дом, где их уже ждали похлебка из капусты, селедка с овсянкой, солонина и все другие лакомства, что можно было сыскать в погребах в это время года.

А потом Сигрид с сыном и Олаф Трюггвасон со своим сводным братом Хёрнингом и Торвиндом Кабаном уединились, дабы в тишине обговорить все условия брачного ряда. И долго они обсуждали, какие поместья придутся на приданое Сигрид, а какие она оставит своему сыну. Также, одну за одной, обсуждали они усадьбы, что Олаф Норвежский обязался дать Сигрид в кормление в своей земле. Затем говорили о том, когда им выступить против данов. И чаще всего Сигрид после немногих споров уступала, хотя иногда соглашаться приходилось и Олафу. Но видно было, что и он, и она хотят разрешить все споры полюбовно. Наконец Олаф сказал:

– И осталось нам с тобой, королева, обсудить одно: когда ты примешь святое крещение.

Сигрид ответила:

– Знала я, что ты этого захочешь, да гадания предсказывают мне несчастливую жизнь, если отрекусь я от старых богов. Не хотела бы я, чтобы ты принуждал меня принять Белого Христа. Сам ты можешь славить того, кого сам выбрал, но я не отступлю от веры наших отцов.

Олаф сказал:

– Это Христос принес мне удачу. И с тех пор как я крестился, не было мне несчастья ни в чем. К тому же Христос запрещает нам жениться на язычниках.

Но Сигрид ответила:

– Сам ты можешь поклоняться тому, кого выбрал, но я не отступлю от той веры, что была у меня, а до меня – у моих предков. Ибо боги мои – часть той земли, что досталась мне от отца. И не мне изгонять их и разрушать их жилища. Они приносят нам добрый урожай, они же даруют победу в бою. И не верю я, что у одного Белого Христа хватит времени, чтобы следить за всеми нами и давать нам удачу, сколько бы жертв мы ему ни приносили.

Олаф нахмурился:

– Христос – это самый милосердный бог, но с язычниками он велит быть жестокими и карать их огнем и мечом. Я не могу терпеть, чтобы в моем доме были язычники, иначе Христос отвернется от меня.

Сигрид снова повторила:

– Не принуждай меня, Олаф, и твои мечты сбудутся.

Тут Торвинд наклонился к Олафу и что-то прошептал ему на ухо.

И Олаф встал и сказал:

– Многие бы сказали, что красота твоя скоро увянет, и ради чего тогда я буду жить с язычницей. Поэтому подчинись мне, иначе познаешь ты гнев мой.

И с этими словами он встал и дважды ударил Сигрид своей перчаткой по лицу.

Сигрид вскочила и сначала ничего не могла сказать. Вскочил и ее сын Олаф, но сын Трюггви возвышался над ними обоими как скала.

Наконец Сигрид сказала:

– В один из дней это может стоить тебе жизни. – И она вышла из палаты. А за ней вышел ее сын.

Олаф посмотрел на Торвинда:

– Ты сказал мне показать ей свою твердость! Ты видишь, что с того вышло?!

Торвинд ответил:

– Нельзя было бить ее по лицу, конунг. Это уже не твердость – это смертельное оскорбление.

Но Олаф возразил:

– А для меня – это то, как муж должен вести себя с женой. Твердость в том, чтобы настоять на своем.

Торвинд скривил лицо:

– Но это не то, что я тебе говорил, конунг.

А Хёрнинг сказал:

– Видать, боги, вернее, Белый Христос, не хотят, чтобы ты на ней женился. Время нам – отправляться домой. Найдешь себе жену помоложе и покраше.

И Олаф сказал:

– А ведь и правда, зачем мне эта старая взбалмошная языческая баба?

И они кликнули своих людей и пошли к кораблям.

Вскоре Олаф конунг свеев нашел Эдлу и рассказал ей, как все случилось. Он сказал, что Сигрид в ярости металась по всему дому и ему с трудом удалось отговорить ее напасть на людей Олафа, потому как он привел с собой больше кораблей, да и сами корабли были длиннее и несли больше весел.

Эдла рассмеялась и сказала:

– Ну что же, это хорошие вести, и теперь наши дети смогут править и Свитьодом, и Гётландом вместо детей Олафа. И единственное, что меня печалит, это то, что Ингрид и Сигрун теперь на корабле Гутторма, сына Торвинда Кабана. И Бьёрн не успеет вернуться до того, как они уйдут. И помочь им некому.

На это Олаф ответил:

– Ну, теперь моя мать может изменить свое мнение и снова взять их под защиту. Хотя теперь слишком поздно. Нам надо задержать Гутторма здесь на день-другой, когда Олаф будет уходить.

Эдла кивнула:

– Я знаю, как это сделать.

В тот же вечер она пришла к кораблю Гутторма с дюжиной людей, нагруженных солониной и бочками пивом. Гутторм вышел к ней, и Эдла сказала:

– Знаю я, что завтра вы уходите домой, но попросила я Олафа, чтобы дозволено мне было сделать прощальные подарки моим подругам: Сигрун и Ингрид. Сейчас я и мои служанки ткем полотно с узором, принятым в наших краях. И полотно то будет готово завтра к вечеру. Не согласишься ли ты подождать, пока подарок мой будет готов? Ведь таково было слово конунга Олафа.

Гутторм хотел было отправиться на корабль отца и спросить, но Эдла продолжила:

– А чтобы вам легче было скоротать время, принесла я соленого мяса и доброго пива. Не откажи мне, Гутторм Торвиндсон, в моей просьбе. Дай мне еще день повидаться с подругами. – И она подошла ближе к Гутторму и положила руку ему на плечо, заглядывая ему в глаза.

Гутторм тогда сказал:

– Один день ничего не решит, мы встретим отца, когда пойдет он обратно из Викена.

Эдла махнула рукой, и слуги передали мясо и пиво на борт. Затем к Эдле вышли Сигрун и Ингрид, для которых на палубе поставили шатер. Эдла сказала:

– Не время сейчас об этом говорить, но ошибкой было надеяться на справедливость сына Трюггви.

– Наш долг был попытаться обелить имя нашего отца. Что же, если это расплата, мы готовы принять ее, – ответила Сигрун. – Мне жаль только, что я не увижу больше ни Бьёрна, ни маленького Одда.

Тогда Эдла начала ее успокаивать:

– Гутторм сказал, что готов задержаться здесь еще на день, мы можем устроить ваш побег.

Ей ответила Ингрид:

– Мы не нарушим клятвы и не станем убегать.

Эдла кивнула:

– Так я и думала. Ну что же, посмотрим, как боги отнесутся к неправедному суду конунга Олафа.

Потом Эдла ушла, сказав, что завтра придет снова. Весь вечер и всю ночь на корабле Гутторма пировали, а сам он сходил на корабль к отцу, чтобы объяснить, что остается в Конунгахелле еще на один день. Торвинд выслушал его, огорчился вслух, что думал он, что сын его будет умнее, но сказал, что теперь Гутторму придется выпутываться самому, потому как конунг Олаф в ярости, и он должен быть с ним. И сказал, что Гутторму следует отплывать как можно скорее, потому как корабль его – самый небольшой из всех кораблей, что привел Олаф. И гребцов на нем немного. А путь ему в одиночку предстоит неблизкий.

Гутторм сказал, что не видит опасности и верит, что Сигрид не уронит своей чести и не нападет. Торвинд ответил, что тоже верит Сигрид, но все равно в этих краях опасно остаться с одним кораблем. Тут Гутторм его успокоил, сказав, что он как раз нагонит его на обратном пути из Викена в Согн. Торвинд скрепя сердце согласился и тут же ушел на корабль Олафа.

Наутро все корабли Олафа, кроме одного, ушли. И Олаф даже не захотел прощаться с Сигрид. А та позвала людей и спросила, почему Олаф оставил один корабль. Ей ответили, что этот корабль – тот, что должен отвезти в Согн Сигрун и Ингрид, и он ждет, когда Эдла со своими служанками закончит ткать полотно, которое обещала отдать дочерям Одда в подарок.

Сигрид посмотрела на Эдлу и спросила, может ли она как–нибудь помочь в этом деле, не запятнав своей чести. На это та ответила, что все в руках богов, и если боги на их стороне, то Бьёрн Торбрандсон должен быть здесь завтра. И Сигрид сказала, что все должно произойти в море, потому как обещала она всем людям Олафа Трюггвасона защиту на своей земле. Эдла кивнула и сказала, что молит богов, чтобы Бьёрну успели сообщить о том, что случилось с его женой. Сигрид кивнула и спросила:

– Хотела бы я, чтобы ты осталась со мной и погадала, что теперь сулят мне боги?

На это Эдла ответила:

– Для этого не надо гадать. Боги сулят тебе счастливую жизнь с мужем. Только муж этот будет из земель на юге.

Сигрид рассмеялась:

– Что же, ради мести Олафу я готова терпеть мужа с бородой, похожей на вилы, которыми ворошат сено. Будем ждать, сбудется ли твое предсказание, ведь сейчас у Свейна есть жена.

Она похлопала Эдлу по щеке и сказала:

– Если бы мне кто-то сказал, что за пятнадцать золотых я обрету мудрость жрецов, я бы посмеялась тому человеку в лицо. Теперь вижу я, что мой сын мог отдать за тебя и пятнадцать рубинов вроде тех, что были на гривне у Олафа. И не прогадал бы.

Эдла поклонилась и пошла к себе.

Но следующий день прошел, а кораблей Хёгни и Гудбранда все не было. Не раз ночью Эдла посылала служанку на берег, чтобы поглядеть, не пришли ли корабли с юга. Но все было тщетно. Утром она пришла к кораблю Гутторма, и тот спросил ее:

– Где же твое полотно с узорами? Мы отходим в полдень.

Эдла сказала:

– Работаем мы и днем, и ночью, но не мог бы ты подождать еще день?

Гутторм ответил:

– Когда бы не договорились мы встретиться с отцом, когда пойдет он обратно из Викена, проводив конунга, ждал бы я еще и день, и два. Но теперь прости меня, Эдла, вендская краса, но в полдень мы уйдем.

– Что ж, – ответила Эдла, – к полудню мы постараемся закончить.

Солнце поднималось все выше и выше, и вскоре Гутторм увидел, как к берегу идет Эдла со слугами. Когда они подошли, Гутторм разрешил Сигрун и Ингрид выйти из шатра и попрощаться.

Эдла обняла Ингрид и прошептала:

– Я сделала все что могла, Ингрид, чтобы доставить весточку Бьёрну. Но, видать, боги хотят, чтобы ты исполнила свою клятву и отправилась в Согн.

Ингрид ответила:

– Я должна ответить за свое безумное решение искать справедливости у сына Трюггви. В этом не виновен никто, кроме меня самой. Это моя кара, и я приму ее. Жаль мне только, что Сигрун будет страдать вместе со мной. И может случиться так, что она никогда не увидит ни мужа, ни сына.

На это Сигрун ответила:

– Я – старшая сестра, и коли признали мы суд Олафа, то в том моя вина, а не твоя, Ингрид. Рада я, что боги внушили мне мысль оставить маленького Одда в Сигтуне. Бьёрн о нем позаботится. А сама я приберегла небольшой нож, и горе тому, кто посмеет обесчестить меня или сестру.

Эдла, по лицу которой текли слезы, сказала:

– Буду я молить богов, чтобы не случилось всего того, чего мы боимся. А теперь прощайте.

И три девушки поцеловали друг друга, а потом Гутторм велел Сигрун и Ингрид вернуться в их шатер на борту и не выходить оттуда без крайней нужды.

И корабль Гутторма отошел от берега и повернул свой нос на северо-запад. И Эдла стояла на берегу и громко рыдала, так что все слуги разбежались, а потом на берег пришел Олаф и увел ее. А еще через небольшое время с юга из-за островов показались три корабля. С них заметили корабль Гутторма и после этого все три корабля сошлись борт к борту. А потом два корабля поплыли за кораблем Гутторма, а один пошел в Конунгахеллу.

Когда корабль Гутторма отчалил от берега, сам он вошел в шатер к дочерям Одда и сказал:

– Ингрид, я хочу переговорить с Сигрун наедине. Постой на корме, тебя никто там не тронет без приказа.

Ингрид молча вышла, а Сигрун посмотрела прямо в глаза Гутторму и сказала:

– О чем ты хочешь говорить, сын убийцы моего отца?

– Твоего отца убил Туранд, и ты это знаешь. Это брат твоего первого мужа убил моего брата, – ответил Гутторм.

– У меня есть только один муж. Первый и единственный, – ответила Сигрун, сжав зубы.

– Ты что, не слышала, что сказал конунг? Твой муж вне закона. И теперь ты снова незамужняя дева.

– Конунг не властен разорвать брак, заключенный перед богами. И я буду ждать своего мужа до смерти, – возразила Сигрун.

– У нас теперь Белый Христос, и для него ты – не замужем. Он не признает языческих обрядов. Потому хочу я жениться на тебе по обрядам, которые благословил наш новый бог. И конунг тоже будет на нашей свадьбе. И его священники. И все будет, как у самых знатных людей.

– А мой сын – он теперь, значит, незаконнорожденный? – спросила Сигрун.

– Да, но у нас с тобой будут еще сыновья, и у них будет много людей и серебра. Теперь я – единственный наследник моего отца.

Сигрун задумалась, а потом сказала:

– Что же, я знаю, что я должна сказать на твое предложение: Не свинье с ее корытом те мечты о деве юной… – начала она, но Гутторм схватил ее за горло и прошептал ей прямо в ухо:

– Я хотел всё сделать, как благородный человек, но ты сама всё испортила. И теперь я все равно получу свое. И ты можешь кричать. Это мой корабль, и здесь тебе не будет защиты.

И он начал правой рукой задирать ей юбки, а левой прижимал ее к шкурам, постеленным на палубе. Сигрун пыталась кричать, однако рука Гутторма сдавила ей горло.

И тут раздался громкий голос кормчего:

– Гутторм, хватит миловаться с девицами. Иди посмотри, не нас ли догоняют эти два корабля.

Гутторм выпустил Сигрун и сказал:

– Приготовься. Вечером я приду снова. И мне нравится, что ты такая гордая.

Сигрун молча ощупала нож, который она спрятала под шкурами.

А Гутторм вышел из шатра, и его кормщик показал ему на два драккара, которые шли прямо по корме.

Кормщик сказал:

– Они явились из-за островов, и тогда их было три. Но один ушел в Конунгахеллу. А эти два идут за нами, и их гребцы работают, что есть сил, так что они нас нагоняют.

Гутторм ответил:

– Так вели и нашим гребцам не лениться. Завтра мы встретимся с кораблями моего отца. Для этого надо только не подпускать эти два корабля близко.

Кормщик ответил:

– Видно, что на тех драккарах полно воинов, и часто меняются они на веслах. А у нас – по человеку на весло. И как бы быстро мы ни гребли сейчас, они нас догонят до захода солнца.

– И что же нам теперь делать? – спросил Гутторм.

– Будь я хёвдингом на этом корабле, Гутторм, – ответил кормщик, – я бы спустил лодку и посадил туда наших пленниц. Мыслю я, они – причина этой погони.

– Этих пленниц нам доверил сам конунг. И мы должны доставить их в Согн. Потому прикажи людям грести побыстрее, – сказал Гутторм и замолчал.

Но не прошло и получаса, как всем стало видно, что преследовавшие их драккары приближаются. И скоро стало возможно различить красного ворона на парусе. Прошло еще немного времени, и стали видны лица людей, стоявших с копьями на носу. И еще много времени оставалось до заката, когда корабли приблизились на полет стрелы. Кормщик сказал Гутторму:

– Ведомо мне, что красный ворон – знак, которым отмечает свои корабли Эйрик сын Хакона. Это не люди Сигрид, так что пощады, если мы решимся на битву, нам ждать не приходится. Все наши люди устали, а среди людей Эйрика полно свежих. Еще есть время спустить лодку. И совсем скоро этого времени не будет. Решайся, Гутторм, сохрани жизни своих людей.

– Я не отдам их! Мы будем биться и, коли надо, умрем с честью! – крикнул Гутторм и кинулся в сторону шатра.

– Не много чести четырем десяткам пасть в битвы против десяти дюжин. Да еще подарить ярлу Эйрику новый корабль, – был ответ.

– Тогда я убью дочерей Одда и брошу их в лодку, – крикнул Гутторм.

– Это не задержит погоню, а только еще больше разозлит их, – ответил кормщик, схватив его за плечо.

Тогда Гутторм сел на палубу и сказал:

– Делай, как хочешь.

И кормщик приказал спустить на воду лодку, что лежала у них на носу и держать ее на веревке вдоль борта. Потом он сам вывел из шатра Сигрун и Ингрид и помог им перебраться в лодку, бьющуюся о борт корабля на полсажени внизу. Они просили его отпустить и Хёгни, но кормщик ответил, что ему сейчас не до рабов. Затем он отпустил веревку, удерживающую лодку у борта.

– Навались! – приказал он гребцам, и те напрягли последние силы, чтобы оторваться.

Корабли ярла Эйрика поравнялись с лодкой, и оттуда раздались торжествующие крики. По очереди драккары подходили к лодке, и девушка с льняными волосами поднялась на один корабль, а девушка с золотыми – на другой. Гребцы Гутторма не отводили глаз от того, что происходило. И никто из них не видел, как Хёгни выбрался из трюма и с криком бросился в воду. Кормщик Гутторма только усмехнулся, но сказал:

– Им придется еще вылавливать из воды мальчишку. Это задержит их еще больше. Так даже лучше.

И люди Гутторма увидели, что один из драккаров двинулся вперед, и Хёгни залез на борт по веслу. После этого корабли с вороном на парусе развернулись и пошли на юг.

Кормщик вздохнул с облегчением.

– Хвала Белому Христу, они повернули назад, – сказал он Гутторму, который сидел у борта. Тот не поднял глаза, а сказал:

– Отец мне этого не простит…

А два драккара с красным вороном на парусах вернулись в Конунгахеллу. И один из них был «Вепрь» Гудбранда, а второй – «Чайка» Кетиля. У пристани их встречали Эдла и Хёгни Красный. И Хёгни сказал, что всех их ждут в своих палатах королева Сигрид и конунг Олаф. Хельги с Бьёрном долго благодарили Хёгни Красного за ту весть, что он им доставил, а Ингрид сказала, что благодарить надо и Эдлу за то, что вложила эту весть в уста Хёгни. И Хельги повернулся к Эдле:

– Спасибо тебе, госпожа, что позаботилась о нас и задержала здесь Гутторма.

Судеб клубок сплетенный колдунье распутать под силу.

Снова скальду дана та, кого так долго любил он.

Эдла ответила:

– Не следует тебе меня благодарить. Я сделала это ради Ингрид, моей лучшей подруги.

Хельги повернулся к Ингрид и спросил:

– Госпожа Эдла – твоя подруга?

– Да, – ответила Ингрид, – мы стали подругами, после того, как она рассказала мне всю правду о том, что произошло между вами на Боргундархольме.

– Да? – спросил Хельги, и голос его дрогнул.

– Да, – подтвердила Эдла. – Я сказала всю правду о том, как ты был так добр, что, когда я тебя попросила, ты даже ко мне не притронулся. И как мы всю ночь сидели у костра и разговаривали. Думаю, теперь это уже может перестать быть тайной?

Хельги, немного запинаясь, ответил:

– Да, мыслю я, теперь мы можем перестать скрывать правду.

И Эдла с Ингрид и Сигрун обнялись, а потом все вместе с людьми Гудбранда и Кетиля пошли наверх на двор к Сигрид. И там они долго пировали, потому как Сигрид была рада, вернув назад Сигрун и Ингрид, хоть немного, но отомстить Олафу Трюггвасону. И она сказала:

– Не пройдет и года, как ты пожалеешь о том, что сделал, Олаф… И клянусь, что не буду я знать покоя, покуда правишь ты в Норвегии.

Сага о том, как Хельги сын Торбранда решил исполнить свою клятву и что с того вышло

Случилось так, что после битвы с викингами из Миклагарда у ярла Эйрика сына Хакона оказалось в плену три сотни варягов во главе с Торольвом Колдуном и вождями с его кораблей. Было у него также еще около двух сотен пленников из людей Сигурда Павлина. И ясно было, что никаких припасов, что собраны были в Альдегьюборге, не хватит, чтобы прокормить такое войско, проку с которого совсем не было.

Тогда собрал ярл Эйрик пленных варягов и спросил, кто из них готов служить ему. И таких оказалось без одной дюжины две сотни. Выбрал ярл из своих кораблей шесть и велел их командам разделиться пополам. И одну часть из каждой команды он оставил на их прежнем корабле, а другой части – дал корабль из тех, что они захватили, выбрав лучшие. Затем ярл разделил всех варягов, что хотели служить ему, между двенадцатью кораблями, так что нигде их не было больше, чем людей самого ярла. А еще несколькими пополнил команду «Чайки», что сильно поредела в битве в крепости. Так что было у него теперь двадцать кораблей и около тысячи воинов.

Затем ярл собрал всех тех, кто не пожелал служить ему, и отделил их вождей, включая и Колдуна, от всех остальных. Простых воинов он посадил на шесть кораблей и отправил вверх по течению в Хольмгард с вестью для конунга Виссевальда и отца его, конунга Вальдемара. И сказал он так:

– Ради мира с конунгом Вальдемаром оставляю я вам всем ваши жизни. Хотел я взять с вас клятву, что не повернете оружия против меня, да потом раздумал. Не мне вас бояться. Идите и передайте конунгу Вальдемару, что не хочу я ни войны с ним, ни земли его. И если не будет от него помощи Олафу сыну Трюггви, то будут его корабли плавать на запад и на восток по Балтике, как им заблагорассудится. Порукой в том пусть будет ваше возвращение без ущерба и без выкупа. Ну а коли, кроме простых воинов, захочет Вальдемар вернуть себе и вождей, то готов я отдать и их в обмен на тысячу марок серебра для моих воинов.

Кетиль, рана которого медленно заживала, спросил у Торгейра из Сконе:

– Что скажешь ты, мудро ли ярл поступил со своими пленниками?

Торгейр ответил:

– Истину ты сказал. Не быть мне ярлом. Теперь у ярла стало на две сотни воинов больше, и ему не приходится кормить лишние рты. А если конунг Вальдемар еще и заплатит выкуп за вождей, то всем нам достанется еще и серебра.

– Не зря приемным отцом у Эйрика был Торлейв Мудрый, – сказал Кетиль. – Никому из нас не сравниться в мудрости с ярлом.

Однако день проходил за днем, а ответа из Киева все не было. Тогда ярл послал десять кораблей в море. И во главе их поставил Гудбранда. И ушли они грабить земли ливов, куршей и пруссов. Еще шесть кораблей Эйрик послал вверх по реке Волхвов и велел им сжечь несколько городков невдалеке от Хольмгарда. А сам ярл все это время охотился и пировал с Ратибором.

Наконец пришли вести из Хольмгарда. Гонец от конунга Виссевальда передал, что конунг просит не разорять его земли и что сам он уже готов заключить ряд с ярлом Эйриком, однако ответа из Киева всё еще нет. Ярл тогда сказал, что если через шесть дней ответа не будет, то вновь пошлет он корабли жечь и грабить.

Не прошло и трех дней, как на низкой ладье приплыл гонец от конунга Вальдемара. И его устами Вальдемар сказал так:

– Вижу я, что силен ярл Эйрик и на море, и на суше. И не хочу я стоять промеж ним и князем Улебом. Потому готов я дать ярлу Эйрику мир, как только покинет он мои земли. Что же касается варяжских вождей, то готов я дать за них пять сотен марок серебра – больше они не стоят, иначе не оказались бы в плену.

Подумал Эйрик и согласился. И спросил, когда он получит серебро.

На это гонец ответил, что пятьсот марок серебра – это как раз та дань, которую в серебре, снеди и пушнине платит князю Ладога с округой. Так что ярл со своими людьми может эту дань собрать сам. А серебра сейчас у князя Владимира нет, потому как дорого стоит охрана рубежей от печенегов.

Погрустнел ярл при этих словах и велел позвать Ратибора. Когда услышал повеление конунга Ратибор, опечалился он еще больше ярла. И сказал, что пять сотен марок серебра с их округи собирает он не каждый год. А всё больше четыре сотни. Но раз князь сказал свое слово, то деваться некуда. Придется только до начала зимы дань собирать, потому как на пушнину едва не половина этой дани и приходится. А мех самый лучший только в конце осени.

Когда об условиях конунга Вальдемара прослышали в войске, Кетиль рассмеялся:

– А самый мудрый вождь из всех – конунг Вальдемар. Дал он нам то, что мы и сами могли бы взять, если бы решили тут остаться до зимы.

На это Гудбранд сказал:

– Лучше быть нам в худом мире с Вальдемаром, чем в доброй ссоре. Соберем мы здесь серебра, сколько сможем, а к зиме еще и пушнины наберем. К тому же лучше кормить наших людей на чужой земле, чем на своей, – больно их много, а боя всё не видно.

А Ратибор сказал Велимиру:

– Верно я служил князю киевскому. И прислал бы он серебра, как уговорено было с ярлом Эйриком, служил бы и дальше. Да только подать неподъемную наложил князь на наши земли. И лучше было бы, чтобы мои люди помогли собрать ту подать без крови, чем доверить ее собирать самим варягам, что не знают наших обычаев.

А Велимир ответил ему:

– Прав ты, воевода. Не слишком щедр наш князь оказался, чтобы народ свой защитить от разбоя. А мы через то пострадаем. Придется нам самим собирать дань для варягов, чтоб не стали жечь они городки да деревни. Да только не будет нам житья после этого на Ладоге.

Тогда Ратибор дал на каждый из кораблей ярла своих людей, и отправились они за данью, что ярл велел взять вперед. На корабль Кетиля пришел Велимир Большой и сказал:

– Видать, судьба моя теперь – быть с вами. Ибо повелел нам Ратибор всю округу обобрать, а пять сотен марок для его друга ярла Эйрика найти. А после такого в Ладоге мне оставаться не с руки: не тот, так другой хозяин, у которого мы серебро возьмем, подстережет ночью и стукнет по темечку. Так что принимайте меня в свою ватагу. Буду я теперь у вас снова простым воином.

Кетиль сказал:

– Странно мне видеть руса, что еще месяц назад хвалился, как он не любит варягов, среди нас. Готов ли ты покинуть родные края?

Велимир ответил:

– В нас, русах, и варяжская кровь есть, и словенская, и даже чуди немного добавлено. Язык у нас словенский, потому как словенской крови больше. Но родились мы в этих землях и своими их считаем. И всех пришлых не жалуем. Однако в походы мы и сами раньше ходили: и на хазар, и на Царьград, так что и в твоей малой дружине, Кетиль, будет от меня прок.

Велимир повел их обратно в озеро Нево и затем на восток. В команде у Кетиля теперь была дюжина варягов из тех, что решили перейти на службу к ярлу Эйрику. И среди них был и Арни, варяг с бородой, заплетенной в три косицы, и его черноволосый товарищ, которого звали Торкель Черный.

Велимир водил их от хутора к хутору, и везде приходилось им силой заставлять хозяев отдавать припрятанное серебро, не дожидаясь осени. Многие из хозяев были словенами, была и чудь, были и северяне, а среди них и те, что поселились в этих краях больше ста лет назад и уже лучше говорили по-словенски, чем по-шведски. Но Велимир не делал различий между ними. И каждый двор должен был ему четверть марки серебра. И не раз и не два хозяин клялся всеми богами, что у него нет ни серебра, ни зерна, ни беличьих шкурок. И всякий раз Велимир обходил двор хозяина или уходил в лес поблизости и находил то яму с зерном, то спрятанных в лесу телок, а то и горшочек с серебром, который хозяин зарыл где-нибудь в углу сарая. И отовсюду провожали Велимира проклятиями и желали ему поскорее свернуть себе шею.

Но Велимир только улыбался и говорил:

– Знать, доволен был бы мною князь Владимир, раз все остальные мне смерти желают. Что же, таково мое ремесло.

А Кетиль отвечал:

– Отец мой собирал подати для ярла Хакона много лет. Но ни разу не доводилось нам заходить в дом к какому-нибудь бонду и выискивать там его серебро. Всегда нам всё отдавали и так.

– В хорошей земле ты жил, Кетиль. Надеюсь и я на такую поглядеть. Там-то мое ремесло не понадобится. Но у нас, кроме князя, ни у кого силы нет. А князю серебра надо все больше. И в полюдье князь может отправиться, когда нужда придет, а не осенью, по обычаю. Вот и привыкли наши люди-то прятать все лишнее. И ты, Кетиль, живи ты у нас, тоже бы, небось, не зевал бы, а закопал бы серебро, что носишь в поясе.

Кетиль смеялся, а сам всё подсчитывал, сколько чего они собрали. Но и здесь приходилось ему полагаться на Велимира, который быстро пересчитывал зерно в шкурки, а шкурки в серебро. И Кетиль говорил:

– Хвала богам, что отвели они руку мою от твоей головы.

Велимир смеялся и отвечал:

– Больше был бы я им благодарен, если бы не надоумили они меня поднимать тревогу. Так, глядишь, спал бы сейчас себе на печи и горя не знал.

Наконец Велимир сказал, что с тамошней округи больше взять уже нечего, и они вернулись в Альдегьюборг, который Кетиль и его люди начинали уже называть Ладогой, вслед за Велимиром. Там же собирались и другие корабли, ходившие за податями. И получилось, что всего они собрали около трех сотен марок, причем люди Кетиля принесли около одной пятой из того. Ярл был недоволен, но не стал винить своих людей. Он приказал Кетилю и еще пяти кораблям остаться в Альдегьюборге до весны и собрать недостающее. После этого, сказав, что не может вечно ждать, когда русы соберут жалкие пятьсот марок, он отпустил последних пленников и с четырьмя кораблями ушел на запад.

Кетиля он назначил старшим над всеми шестью кораблями и просил Ратибора помочь ему, чем можно. Ратибор ответил, что ему и самому хочется собрать как можно больше дани, ведь после всей той помощи, что оказал он ярлу Эйрику, вряд ли князь Вышеслав будет и дальше рад видеть его воеводой на Ладоге. Поэтому, сказал Ратибор, он тоже хочет поспешить, прежде чем князь Владимир раздумает жить в мире с ярлом и пришлет войско, чтобы выгнать варягов из своих земель.

И как только ударили морозы и река застыла, Ратибор дал Кетилю и его людям лошадей и сани, и они вновь отправились в полюдье. В этот раз было легче, так как зверя в том году было много, и им не приходилось отбирать последнее. Но всё равно жители окрестных деревень и хуторов неласковым словом поминали викингов, Велимира, Ратибора и обоих князей с ярлом Эйриком.

Когда они вернулись, по Ладоге ползли слухи, будто бы князь Вышеслав решил, что викинги взяли дани сверх условленного, и собирает войско, чтобы выбить их из города. На это Кетиль ответил тем, что засел в крепости и не вышел оттуда до ледохода на реке Волхвов. Тогда он посадил своих людей на корабли и ушел на запад со всей своей добычей, которой и вправду было больше положенного по договору с конунгом Вальдемаром. С ними вместе отправились и Ратибор с Велимиром. И, уходя, они увидели, как окрестные жители, дождавшись, пока викинги отчалят, собрались и приступом взяли крепость. И видно, с досады, что не нашли там воеводу, чтобы утопить его в реке, сожгли ее.

Шли обратно они прямо на запад, вдоль берега финнов. И уже через двенадцать дней вошли в Меларен и прошли до Сигтуны, где надеялись найти ярла Эйрика. Однако ярл, как они узнали, всё еще не вернулся из Дании. Тогда Кетиль решил, что они могут подождать его и в Сигтуне, тем более, что все его воины устали от долгой и холодной зимы в стране русов. Но только недолгим выдался отдых, потому как не успели они ступить на берег, как прибежала туда женщина, которая стала искать Хельги Торбрандсона.

Торгейр сказал Кетилю:

– Смотри, как кудахчет, уж не родился ли тут у Хельги сын после прошлой зимы?

А Кетиль ответил:

– Давно пора Хельги жениться на какой-нибудь пухленькой вдове, а то год проходит за годом, женщины у него всё нет.

В это время Хельги сошел на берег и перемолвился с женщиной несколькими словами. Потом он подозвал к себе Кетиля, и женщина, которой была Астрид, служанка Сигрун, повторила слова, что сказала ей Эдла.

Кетиль сказал:

– Вот так норны распоряжаются нашей судьбой. Не успели мы подумать, что у Хельги тут появилась женщина, как узнаём, что его ненаглядная Ингрид и правда была здесь. Что же нам остается делать, как не помочь ему снова ее обрести, пусть даже для этого нам придется сразиться со всем войском Олафа?

И он приказал выгрузить дань, принадлежащую ярлу Эйрику, а после вернул на борт всех своих людей и отплыл на одной «Чайке» на юг.

На третий день им повстречались четыре корабля. И Кетиль узнал корабли ярла Эйрика, и «Вепрь», корабль Гудбранда, был среди них. «Чайка» подошла к его борту, и Кетиль коротко рассказал, что у них за дело. После этого ярл разрешил Гудбранду, с которым был и Бьёрн, брат Хельги, отправиться вместе с Кетилем в Конунгахеллу. Ярл сказал так:

– Хотелось бы и мне повстречаться с Олафом сыном Трюггви. Да только подумает он, что это Олаф конунг свеев послал нас туда, устроив ему ловушку. И от того пострадает честь того, кто дал нам убежище.

Гудбранд сказал:

– С двумя кораблями мы будем незаметны, и никто не обратит на нас внимание. А коли пойдет слух, что сам ярл Эйрик прошел через Зунд, то на нас набросятся все корабли Олафа. И вряд ли боги даруют нам победу. Так что лучше попытать судьбу только на «Чайке» с «Вепрем». Помню я, как два с половиной года назад началась эта сага, и хочу я увидеть ее конец.

И они пошли на юг под парусом и вдобавок на веслах, чтобы только успеть до суда конунга Олафа, потому как все решили, что вряд ли дочери Одда добьются правды. Гудбранд говорил:

– Не многие назовут справедливым человека, который сзывает людей на пир, а потом сжигает их в доме. Даже дикие пруссы и то бы так не поступили. Но, видать, те, кто верит в Белого Христа, толкуют закон и справедливость по-другому.

А Рагнар отвечал:

– Не забывай, Гудбранд, что и мы с тобой крещены, и слышал я, что и среди христиан есть славные люди. Но что до Олафа, то говорят, в Трондхейме собрал он всех лучших людей на тинг и едва не принес их в жертву своему богу. И только крестившись, они спаслись.

А Харальд Заяц добавлял:

– Не видать дочерям Одда справедливого суда, несмотря на всю их красу. Конунг Олаф слушает только христиан и не принимает клятвы тех, кто верует в старых богов.

Бьёрн перебрался на «Чайку» и сел за соседнее с Хельги весло. И им было, что рассказать друг другу.

На следующий день им встретился еще корабль. Это оказался Хёгни Красный, который, не найдя людей ярла Эйрика в Еллинге, отправился за ними в Сигтуну. Он рассказал, что суд состоялся, и Сигрун и Ингрид предстоит под опекой Торвинда Кабана вернуться домой и ждать, когда их обеих выдадут замуж.

При этих словах зубы Хельги скрипели, а руки Бьёрна едва не переломили весло. И дальше они пошли уже тремя кораблями. Когда они повернули на север, ветер, подгонявший их на юг, стал теперь дуть им прямо в лицо, так что всем пришлось сесть на весла. Но они гребли что есть сил, хотя надежды почти не оставалось, ведь с суда Олафа прошло уже два дня. И была им удача, и ночь была лунной, и к полудню следующего дня они дошли до Конунгахеллы. Там Хёгни показал им на корабль, выходящий из залива, и сказал:

– Видать, любят вас боги, ибо это корабль Гутторма, и он один. Жаль мне, что я не могу за ним гнаться, так как моя госпожа Сигрид дала клятву, что никто из свеев и гётов не причинит людям Олафа вреда. Но я хотел бы взойти к ним на борт и увидеть их лица.

Бьёрн ответил:

– Эту честь мы с Хельги никому не уступим.

А Хельги добавил:

– Давно мы ждали случая сразиться с людьми Олафа. Да только клятва не дает нам ступить на норвежскую землю. Так что у Гутторма на корабле скоро будет много гостей.

Однако и с корабля Гутторма их тоже заметили, и видно было, как гребцы там навалились на весла. Людей у Гутторма было немного, и они не могли подменять друг друга, однако они были свежими после ночи в Конунгахелле, а люди Гудбранда и Кетиля гребли всю ночь.

И Кетиль сказал своим людям:

– Если бы у меня была галера, а вы были бы рабами, я бы приказал надсмотрщикам запороть вас до смерти, но догнать Гутторма. Но раз вы свободные люди и мои боевые товарищи, то прошу я вас не жалеть сил и вернуть дочерей Одда, что бросили вызов Олафу сыну Трюггви.

Кетиль сам сел на весло, и его люди поняли его. И они гребли так, что падали на палубу от усталости, и тогда только их подменяли.

Гудбранд крикнул своим людям, чтобы не отставали и не покрыли бы его позором. Он пообещал всем три марки серебра, если они обгонят «Чайку». Но корабль Кетиля им было не догнать. И вскоре стало ясно, что они нагоняют Гутторма. Все, кто уже не мог грести, перешли на нос и дрожащими от усталости руками взяли копья и мечи. И были они уже в полете стрелы, когда с корабля Гутторма спустили лодку и посадили в нее двух женщин. Затем лодку отвязали, и она осталась колыхаться на волнах, когда корабль ушел вперед.

Два преследовавших корабля подошли к лодке почти одновременно, но «Чайка» всё же была чуть впереди. Радостные крики раздались с обеих сторон, когда все увидели, что девушки живы и здоровы. Тогда Кетиль помог забраться на борт Ингрид, а Гудбранд – Сигрун.

Тут раздался еще один крик, и все увидели, как кто-то прыгнул в воду с корабля Гутторма. Бьёрн, который стоял на носу пригляделся и сказал, что это Хёгни. И вправду, когда пловец приблизился к борту «Вепря», стало видно, что это мальчишка, а не воин. Бьёрн протянул Хёгни весло и помог забраться на борт.

Гудбранд посмотрел на своих людей и сказал Кетилю:

– После того как мы остановились, нам уже не набрать того хода.

И Кетиль сказал:

– Мы сделали то, что должны были. А с Гуттормом, я верю, мы еще повстречаемся.

Тогда они развернули свои корабли и пошли в Конунгахеллу.

На берегу было время встреч старых друзей, и Кетиль обнялся с Рагнаром Лысым, а Хельги хлопнул по плечу Аслак Финн. Торгейр из Сконе тоже увидел старого знакомого – то был Ульф Готландец. И все не могли дождаться, когда им подадут пива, чтобы послушать рассказы о том, что произошло, пока они не виделись.

И когда собрались они в палатах Сигрид, то не было нужды ни в шутах, ни в скальдах, а довольно было только рассказов воинов о том, что случилось за последние полгода в разных землях.

Начал Гудбранд и рассказал о вестях из Дании: о том, что прошлым летом королева Гунхильд родила Свейну Вилобородому сына, которого назвали Кнутом. Но сама она после родов стала болеть и уже не встает с постели. И все очень пожалели королеву, особенно Хельги, к которому она была добра. Вторая новость была, что Свейн все-таки выдал свою сестру за Бурицлейва против ее воли.

Потом пришла очередь Кетиля рассказывать о том, как они собирали подати с русов и потом всю зиму сидели в крепости, опасаясь, что по накатанному санному пути к ним подойдет войско конунга Виссевальда.

Потом Торгейр спросил Ульфа о том, как он снова оказался у Гудбранда. И тот сказал, что когда он прибыл к Бурицлейву, то конунг вендов был очень расстроен. В последнее время сдружился он с конунгом саксов Оттаром и тот прислал ему священников, чтобы обратить к Белому Христу пруссов и жмудь. Бурицлейв, конечно, старался переубедить Оттара, говоря, что по дикости своей пруссы скорее обратятся к дьяволу, чем к Христу. Но Оттар не хотел слушать и послал трех монахов к берегу моря, а Бурицлейв дал им воинов, чтобы их поход закончился не слишком быстро. И попервоначалу все было хорошо, и даже прусские жрецы не чинили им препятствий. Жрецам нужен был мир с Бурицлейвом, после того как был убит Жигволд и все прусские вожди передрались между собой.

Но во главе монахов был один, которого называли Одолбергом, и был он нетерпим к тому, что люди молятся другим богам, помимо Белого Христа, как будто его бог самый скупой и жалко ему видеть, что люди приносят жертвы кому-то еще. Как-то раз в гневе, что те, кого он окрестил водой, пошли в рощу принести жертвы своим старым богам, схватил Одолберг топор и срубил идола верховного бога пруссов. Тогда их жрец метнул копье и убил его.

Остальных священников и воинов, что были с ними, пруссы отпустили, но за возвращение тела Одолберга назначили цену в золоте. И пришлось Бурицлейву изрядно потратиться, чтобы у него в Гнезно появились мощи священника, которого они назвали мучеником за веру. Ульф ездил к пруссам, потому как многих из них он знал, и передавал им выкуп за тело. А голову Одалберга пруссы так и не отдали, сказав, что золота, что он привез, мало. Но и того, что они получили, хватило, чтобы вожди их снова передрались. А когда в их землях снова появились десять кораблей Гудбранда, то ни один не осмелился бросить ему вызов. Они все разбежались, и только Ульф вышел навстречу викингам.

Тут все заговорили наперебой и после долгих споров сошлись, что лучше бы Одолберг отправился к Олафу Трюггвасону. Там его ловкость с топором пригодилась бы. Ведь и сам Олаф не раз со своими людьми рубил идолы старых богов.

– Но на этом беды Бурицлейва не прекратились, – продолжил Ульф. – Сначала он решил жениться и припомнил, что был у них с конунгом Свейном уговор касательно сестры конунга Тюры, которую Свейн обещал отдать за Бурицлейва в обмен на его сестру Гунхильд.

Но тут его перебил Рагнар Лысый:

– А Тюра уже разменяла третий десяток и не отличалась покладистым нравом. Вместо того, чтобы помогать Свейну управляться с его многими усадьбами, она проводила всё свое время со священниками и молилась Белому Христу. Потому Свейн и рад был, что, избавив себя от вечно причитающей старой девы, получит еще и союз с Бурицлейвом.

– Однако Тюре не понравилось у Бурицлейва, – продолжил Ульф. – Не по нраву ей пришлось в Гнезно, жаловалась она на простые нравы и на то, что сам Бурицлейв опивается пивом и после этого становится груб с ней. Хотя здесь, думаю я, и сама она тому виной была. Не ждет от жены конунг, возвращаясь из похода, что она расскажет ему про Белого Христа и его священников. Потому недолго Бурицлейв искал ласк Тюры и вскоре снова стал пропадать со служанками. А Тюра, увидев, как ночью в его покои входят другие женщины, со своим слугой Озуром сбежала от мужа. И меня, не успел я еще вернуться от пруссов, Бурицлейв сразу послал к Свейну требовать, чтобы тот вернул ему жену.

Тут снова начал говорить Гудбранд:

– Да только Тюра, видать, так боится своего брата, Свейна, что не вернулась к нему в Еллинге, и теперь никто не знает, где она.

Кетиль сказал:

– Если она так часто молится Белому Христу, как о том говорят, то есть только два места на земле, где ей будет хорошо: в Риме, где многие тысячи людей, как я слышал, больше ничего не делают, а только молятся своему богу, и у конунга Олафа. И на твоем месте, Ульф, искал бы я Тюру в Норвегии.

Тут Рагнар обернулся по сторонам и спросил:

– А кто-нибудь здесь видел Хельги Скальда. Долго скучал я без его вис.

На это снова ответил Кетиль:

– Хельги, видать, соскучился по другому. Он со своей невестой не виделся два с половиной года. Надо быть Рагнаром Лысым, чтобы думать, что в это время будет он ждать, не захочет ли кто услышать его висы.

А Хельги, и правда, был с Ингрид. Сначала, пока они были еще на корабле, она сидела рядом с ним и рассказывала про гибель Одда, про их бегство в Свитьод и про суд, который держал конунг Олаф. Потом, на берегу, поблагодарив Эдлу, Ингрид взяла Хельги за руку и повела к дому, где они жили. Там она привела его в маленькую комнатку, которую они делили с Сигрун, заперла дверь и сказала:

– Мы могли бы подождать до свадьбы, но пока все на пиру, мы будем здесь вдвоем. Я не хочу упустить такой случай. Покажи же, Хельги Скальд, научился ли ты в своих странствиях обращаться с женщинами.

Хельги поцеловал ее губы и сказал:

– С нашими воинами достаточно один вечер посидеть у костра, чтобы всему научиться.

– Но ты, я вижу, предпочитаешь сидеть у костра с прекрасными пленницами, – сказала Ингрид лукаво.

– Только если они сами выбирают меня из семи сотен воинов, – ответил Хельги и развязал ее пояс.

– Ты стал могучим воином, Хельги сын Торбранда? – спросила Ингрид.

– Как и обещал своей любимой девушке, – ответил Хельги и, сняв свой пояс с мечом, бросил его на пол.

Ингрид прижалась к нему, и они снова поцеловались. Потом они оба остались в одних рубахах, Хельги поднял Ингрид на руки и отнес на широкую лавку, которая заменяла Ингрид и Сигрун кровать. Он положил ее и лег рядом. На лавке им было тесно, и Ингрид сказала:

– Будет лучше, если кто-то из нас будет сверху. И сначала это буду я, – сказала она, сняла с себя рубаху и легла Хельги на грудь. Он начал целовать ее, гладить ей груди, постепенно их страсть распалялась, и вскоре Хельги сказал:

– Теперь моя очередь быть сверху.

А Игрид ответила:

– Только будь нежен, Хельги Могучий. Я кое-что сберегла для тебя.

И они занимались любовью весь вечер, пока шел пир, а потом, когда женщинам пора было уходить, догадливая Эдла позвала Сигрун спать у нее, так как Олаф обычно до утра засиживался с дружиной.

А на следующее утро Хельги и Ингрид вышли на площадь городка и сказали всем три раза, что отныне они муж и жена перед богами и людьми. И на Ингрид был золотой браслет, который Хельги подарил ярл. И после этого они снова пировали, но в этот раз Сигрун сказала, что теперь ее с Бьёрном очередь оставаться дома, пока все пьют и гуляют. Так что брачную ночь Ингрид с Хельги провели на сеновале, куда их пустил один добрый бонд.

А потом пришла пора прощаться, и они пировали еще один день, и Сигрун с Ингрид заспорили, чья теперь очередь проводить вечер дома. Сигрун уступила, но сказала, что теперь им придется построить в Сигтуне большой дом, потому что все они молоды и хотят много детей. А закрывать створки кровати, как делали их родители, – обычай, который сейчас иначе как пережитком старины не назовешь.

И были они веселы и много смеялись.

А потом они вернулись в Сигтуну, и Хельги сторговал у Олафа конунга свеев небольшой надел земли рядом со стенами города. Торговались они долго, потому как Олаф никак не хотел уступать, говоря, что через три года стоимость надела вырастет вдвое. Но Хельги все же уговорил его сбавить цену. Кетиль сказал, что так Олаф пытается вернуть себе часть того золотого кольца, что он когда-то подарил Хельги за висы.

На купленной земле вместе со всей командой «Чайки» они за три дня выстроили высокий длинный дом с большой палатой с очагом и светелками для Ингрид и Сигрун. А рядом поставили небольшой дом для слуг, амбар и хлев, ведь Хельги не жалел серебра, говоря, что еще долго им здесь жить, так что лучше все сделать сразу по уму. К тому же запомнил он слова Олафа о том, что земля у города вырастет в цене, и говорил, что сможет продать все дороже, чем платил сейчас.

Тогда же Гудбранд велел Кетилю с Хельги съездить в Бирку и узнать, нет ли вестей из Норвегии. Они взяли большую лодку, и с ними отправились и Бьёрн, и дочери Одда, и Торгейр.

На торгу и правда удалось им найти Эйлига, и тот рассказал, что вести с запада приходят тревожные. Олаф сын Трюггви окрестил уже всю Норвегию до самого Халогаланда и теперь посылает священников в Исландию и Гренландию. И отказывается пускать в свою страну исландцев, ежели не принимают они веру в Белого Христа. Также Олаф строит в Трондхейме корабли один другого больше, и ясно становится, что теперь, когда вся его страна крещена, направит он эти корабли на восток, чтобы снова открыть себе пути и в Гардарики, и к конунгу Бурицлейву.

А еще Эйлиг рассказал, что Тюра, сестра Свейна, попросила у Олафа убежища, а он был так поражен ее набожностью и ученостью, что решил на ней жениться. Кетиль громко рассмеялся, а потом сказал:

– Что же, теперь мы можем сказать Ульфу, что пропавшая жена Бурицлейва найдена. Только вряд ли кому удастся вернуть ее мужу.

Бьёрн спросил, что же это всё будет значить для них, и Кетиль хлопнул его по плечу и сказал:

– Значит это, что уже скоро придет время нам поспорить с сыном Трюггви о том, кому пристало править Норвегией. Но теперь у Олафа на Балтике стало одним другом меньше.

Эйлиг кивнул и добавил:

– На торгу в Каупанге я слышал, как многие норвежцы говорили, что их торговля скуднеет от того, что ярл Эйрик не пропускает ни один норвежский корабль на восток. И им приходится платить втридорога нам, купцам с Готланда или из Ралсвика и других южных городов. Конечно, могут они торговать лесом с Исландией или отправлять в землю англов китовый жир, из которого благочестивый конунг Адальрод[46] делает свечи для своих церквей. Однако доход с того не такой, как с пушнины или с арабских тканей. Потому, говорят они, если Олаф хочет оставаться конунгом, то должен он открыть путь в Гардарики и дальше на юг. И ради этого они даже готовы терпеть его священников. И лучше бы ему заниматься этим, а не постройкой церквей по всему побережью.

Кетиль поблагодарил Эйлига за вести и передал ему кошель с серебром от ярла. А Хельги с Бьёрном спросили, не слыхал ли он чего про их отца Торбранда. Но Эйлиг ответил, что о Торбранде он ничего не слыхал и что это добрая весть. Потому как о людях, которых Олаф сжег или оставил связанными на скале перед приливом, он слышал много рассказов.

Затем Эйлиг продал Хельги и Бьёрну серебряные браслеты арабской работы для их женщин, уверив их, что лучшей цены они не найдут до самого Миклагара, и они отправились обратно. Там они рассказали Гудбранду то, что услышали на торгу.

На следующий день ярл собирал своих вождей, и Кетиль был среди них. Незадолго до заката Кетиль вернулся и позвал Хельги, Бьёрна, Тосте и Торгейра. Им он рассказал, что этим летом уже можно ждать сына Трюггви на Балтике. Но пока не посылал он стрелу по всем своим землям, чтобы звать бондов на войну. И у него нет войска, а только дружина, с которой непросто будет победить ярла Эйрика и его людей. Однако задумал Олаф не просто посадить воинов на корабли и довериться своей военной удаче. Видать, с тех пор как он принял крещение в земле англов, на милость богов он больше не полагается. Потому решил он построить много больших кораблей для своей дружины. И вот с ними-то справиться будет непросто, ведь борт самого малого из новых кораблей Олафа выше, чем у любого другого корабля, что есть у ярла или свеев, на полсажени. И сложно будет запрыгнуть на такой борт, особенно если оттуда будут лететь стрелы и копья. И все лучшие корабельных дел мастера со всего Севера теперь собрались у Олафа в его новом городе Нидаросе, потому как не жалеет он для них серебра, а то и золота. Так что во всей Дании и в Свитьоде едва ли найдутся умельцы, чтобы построить корабль, похожий на новые корабли Олафа.

– Потому, – сказал Кетиль, – когда Олаф появится на Балтике, самым лучшим для ярла Эйрика будет перейти горы и войти в Норвегию с востока с пешим войском. Однако неизвестно, как встретят их бонды, у которых придется забирать их припасы и кормить тысячу воинов.

Торгейр спросил:

– Могут ли свеи помочь нам с кораблями?

– У конунга свеев есть пять дюжин кораблей, – ответил Кетиль, – но он еще молод и вряд ли отважится выступить против такого славного воина, как сын Трюггви.

Тут Хельги спросил Кетиля:

– Кетиль, помню я, ты говорил, что у ромеев бой на море совсем не такой, как у нас, северян.

Кетиль задумался и ответил:

– Да, у ромеев на море всё совсем по-другому. Их корабли много больше наших – у них не одна, а две или даже три палубы. И на каждой палубе по две дюжины длинных весел, с которыми не под силу управляться одному гребцу. На каждое весло они сажают по двое. И многие из гребцов не свободные воины, а рабы. И чтобы рабы не могли перебить своих хозяев и захватить корабль, все они прикованы к своим скамьям. Если корабль идет ко дну, они идут в чертоги Ран вместе с ним. Воинов на таких кораблях не очень много, и в бою они не стараются взойти на борт вражеского корабля и перебить его команду. Но у ромеев есть секрет, который им, видно, раскрыл сам Локи. Они называют его гневом базилевса. Это жидкий огонь, который не гаснет даже на воде. На каждом корабле у них стоит особая печь с трубками из которых они плюются огненной струей, словно какие-то киты из Хель. Когда огонь попадает на вражеский корабль, тот сгорает, как сухое полено.

– А можем ли мы добыть такой огонь? – спросил Торгейр. – С одним таким кораблем мы бы устроили Олафу славный погребальный костер, на который он отправился бы вместе со всей своей дружиной.

И Хельги сказал, что о таком костре скальды пели бы до времени Последней битвы.

Но Кетиль ответил, что тайну огня ромеи хранят, как Фафнир хранил свое золото. И при каждом умельце, что готовит огненную смесь, на корабле есть воин, который должен его убить, если тому будет угрожать плен. Так что тайна умрет вместе с ним. Многие враги базилевса пытались украсть огонь, но ни у кого это не вышло.

Все замолчали. И видно было, что они расстроены. Но тут Кетиль сказал:

– Но когда у ромеев нет огня, то они воюют по-другому. У каждого их корабля штевень не переходит плавно в киль, как у наших кораблей, а, наоборот, загибается вперед. Ромеи обшивают его медью, и он становится подобен тарану.

Все переглянулись, и Тосте сказал:

– Что же, такое и мы можем сделать. Где только взять столько меди?

Но Кетиль сказал, что теперь ему есть что посоветовать ярлу, а уж ярл пусть думает, где взять медь.

На следующий день Хельги и Бьёрн созвали всех людей с «Чайки» и «Вепря», кто помогал им строить дом, на новоселье. Столы накрыли прямо во дворе, потому как дом, хотя и с большой пиршественной палатой, всех вместить не смог. И Хельги потратил немало серебра на то, чтобы купить пива и свинины на жаркое и колбасу. Но в итоге угощенье получилось на славу, и не стыдно было пригласить на пир, кроме воинов, Гудбранда и Эдлу.

За столы сели они, когда солнце было на юго-западе, и пировали они долго. А когда солнце уже садилось, спросила Эдла о том, что ярл и его люди собираются делать дальше. И Гудбранд коротко рассказал о том, что Олаф Трюггвасон строит большие корабли, и тяжело с ним будет меряться силами на море, особенно, когда нет рядом надежных союзников. Затем, даже после нескольких рогов пива, Гудбранд прикусил язык, а потом сам спросил Эдлу, что думают о теперешних делах Олаф сын Эйрика и его мать.

Эдла ответила, что Олаф занят пополнением казны, потому как видит он свою силу в богатстве и торге. А Сигрид только и думает, что о мести Олафу сыну Трюггви. Потом она снова спросила, где ярл будет искать союзников против Олафа, если тот придет на Балтику.

Гудбранд ответил, что со многими шла речь о союзе, но у Олафа слишком дурная слава, чтобы кто-то на самом деле решился выступить против него.

– Не выступят ли против Олафа даны? – спросил Тосте.

– Только сварливая жена заставит Свейна забыть о том, что когда-то они с Олафом были товарищами и бились бок о бок, – сказал Кетиль. – Ясно, что Свейну было не до Норвегии, когда воевал он с Эйриком, что был прозван Победоносным, и ярл Хакон правил как хотел. Но и когда Эйрик уже умер, утомленный любовными утехами, Свейн так и не решился потребовать обратно земли своего отца у сына Трюггви. Хотя с Олафом они вроде как одногодки, но в Англии всем заправлял Олаф, а Свейн только учился у него. И сколько бы теперь наш ярл ни уговаривал его, видать, велико его уважение к Олафу. Так что пока ярл только может довольствоваться тем, что Свейн не поддержит Олафа против своего зятя.

Тут Ингрид спросила, сколько лет конунгу данов. Гудбранд ответил, что дюжины три лет на свете он живет. Тогда Ингрид сказала:

– Эдла, выходит, Свейн ненамного старше Сигрид. Не знаешь, не думала ли она о том, чтобы выйти замуж за него?

Эдла внимательно посмотрела на Ингрид и ответила:

– Свейн, конечно, один из владык Севера, и подошел бы он Сигрид. Как-то мы шутили с ней, что готова она будет терпеть мужа с раздвоенной бородой ради мести сыну Трюггви. Да только он христианин и уже женат.

На это Гудбранд сказал, что Гунхильд, жена Свейна, была очень плоха, когда они покидали Еллинге, и может случиться так, что теперь она уже и померла. И что, если надо, пошлет он корабль за вестями из страны данов, потому как не найти Сигрид мужа лучше.

Эдла рассмеялась и сказала, что такая свадьба устроит всех, кроме Свейна:

– Сигрид получит мужа с войском, который сможет отомстить за ее унижение конунгу Олафу. Ярл Эйрик получит союзника, да и Олаф, мой муж, вряд ли останется в стороне, коли его мать и отчим будут биться, – продолжила она. – Так что посылай корабль, Гудбранд. Если Гунхильд умерла, то, сдается мне, плохо пойдут дела у сына Трюггви.

Тут все начали кричать и радоваться, и только Хельги сидел грустный. Когда Ингрид спросила, о чем он грустит, он ответил, что негоже так радоваться смерти женщины, от которой, кроме добра, ничего им не было. Но Ингрид возразила, что все радуются не ее смерти, а возможности вернуться домой. Ведь как ни хорош их дом в Сигтуне, в Аурландфьорде их дом намного лучше. И Хельги поцеловал жену за мудрые слова.

Наутро Ингрид спросила Эдлу, поможет ли она устроить свадьбу Сигрид и Свейна, если Гунхильд умерла, или попытается ее расстроить, как было то со свадьбой Олафа. Эдла ответила:

– Долго я надеялась, что моя близость к Сигрид поможет мне стать женой ее сына. Но Сигрид не замечает бед и желаний других, а думает только о себе. Потому, думаю, пришло время пожить нам вдали от свекрови Пускай отправится она в Еллинге.

Гудбранд послал на юг корабль, как и обещал, и тот вернулся намного раньше трехнедельного срока, что ему отвели, так как встретил данов рядом с Готландом. Вести были те, которых ждали: Гунхильд так и не смогла поправиться и не дожила двух недель до начала лета. Ингрид рассказала об этом Эдле, и та сказала, что не пройдет и недели, как ждать им, что Сигрид отправит посольство к конунгу Свейну.

Так и получилось: через три дня по Ситгутне поползли слухи о том, что королеве было пророчество найти нового мужа. И будто бы кости показали, что будет тот муж могучим конунгом, который завоюет много земель. Поначалу все подумали на Бурицлейва, владения которого, по слухам, быстро росли. Однако потом гадание по полету птиц подсказало, что нового мужа Сигрид следует искать на юго-западе, а не на юго-востоке. Тут же стало известно, что конунг Свейн овдовел, и не прошло еще пяти дней с возвращения корабля Гудбранда, как Хёгни Красный стал собирать свой корабль в Еллинге.

Еще через три недели он вернулся и сообщил, что предложение Сигрид Свейн принял с радостью и велел готовить свадебный пир на праздник урожая в первый день нового года.

Кетиль и его люди, правда, узнали об этом раньше, потому как ярл послал их сторожить Зунд и следить, чтобы ни один корабль из Норвегии не прошел на восток без его позволения. И Хёгни сообщил им всё на обратном пути в Сигтуну.

Вести из Норвегии приходили тревожные. Сказывали, что новый корабль Олафа, который он назвал «Журавлем», в полтора раза больше любого другого, и на нем есть места для тридцати пар гребцов и высокие надстройки на корме и на носу, с которых удобно метать копья и стрелы. Кетиль сказал:

– Нелегко нам будет драться с Олафом сыном Трюггви – ведь у него теперь несколько кораблей один другого больше. И на них он плавает со своей дружиной, пугая бондов, так что никто этим летом не думает о восстании. Однако запуганные люди совсем не то, что люди, которые готовы идти за своим конунгом.

Ему ответил Хельги:

– Хотел бы я знать, как скоро увидим мы корабли Олафа в Балтике.

– Если бы наш ярл был на месте Олафа, то в конце лета, после сбора урожая, он бы собрал ополчение бондов и в начале нового года прошел бы через Зунд. Так что я ожидаю увидеть шею «Журавля» не позже, чем через два месяца.

– Будет ли у нас чем приветствовать гостей из наших земель? – спросил Хельги.

– Видел я, как ярл говорил со многими мудрыми людьми, – ответил Кетиль. – Надеюсь, не просто так приезжали к нему и люди с севера Норвегии.

И как-то раз, когда вернулись они на Готланд, где ярл по обыкновению держал свой стан, велел он отобрать с каждого корабля по дюжине охочих людей, кто готов был бы к переходу через горы. Однако когда первыми вызвались Кетиль и Хельги, ярл сказал им:

– Для вас в этот раз есть дело, в котором не придется вам смочить кровью руны на ваших мечах. Но вы поможете нам победить. Ты, Кетиль, вернешься в Сигтуну и построишь корабль, как у ромеев. А ты, Хельги, должен сложить мне нид про Олафа сына Трюггви, так чтобы в нем были перечислены все обиды, что причинил он людям тут на Севере. Так что в этот раз пусть старшим от вашего корабля идет Торгейр. К тому же вы оба связаны клятвой не ступать на землю Норвегии пять лет.

Ничего не возразил ярлу Кетиль, но Хельги он потом сказал так:

– Торгейр для нас хороший товарищ, и воин он с опытом, однако не для того я три года ходил простым воином на корабле моего отца, чтобы теперь ярл решал, кто поведет моих людей в бой.

А когда Хельги спросил, почему же он не сказал это самому ярлу, то Кетиль ответил:

– Потому что верю я, что Торгейр будет лучшим, кто сможет вести моих людей, если меня среди них не будет.

Хельги вздохнул и сказал, что хорошо, когда их мнение с ярлом совпадает. Потому что это значит, что и их решение – мудрое.

На следующий день они отправились в Сигтуну. По дороге ярл часто звал Кетиля к себе на корабль, и они долго сидели с ним вдвоем. А в Сигтуне ярл созвал лучших корабельных плотников, что еще оставались в земле шведов после того, как Олаф переманил к себе многих. И долго спорили они с Кетилем, а потом строили игрушечные кораблики, которые запускали в большой бочке, до краев наполненной водой. Затем дули на воду из больших кузнечных мехов и смотрели, как кораблики ведут себя при порывах ветра.

И видно было, что не простая задача была им задана, потому как вырезали они из дерева все новые и новые кораблики, а после – выкидывали и резали новые. Наконец, один из корабликов оказался лучше, чем все до него. Тогда его достали из бочки и показали всем, кому предстояло по его образцу построить настоящий корабль. Все цокали языками и показывали выдающийся вперед штевень и большой киль, с которым корабль не вытащишь на берег и не зайдешь на мелководье. С таким штевнем опасно плавать поздней осенью, потому как если внезапно ударит мороз, то лед раздавит борта, а не вытолкнет корабль наверх.

В большом корабельном сарае началась работа. Рядом плотники над кострами гнули и скрепляли бревна для шпангоутов и длинного, переходящего в острый таран, киля. Затем борта обшили досками в полтора раза чаще, чем обычно, потому как Рагнульф Старый, старшина плотников, сказал, что иначе от удара может появиться много течей.

В это же время по дюжине человек с каждого корабля ушли на север, чтобы перейти горы и попасть в Халогаланд, где бонды отважились выступить против Олафа. Людей с корабля Гудбранда вел Бьёрн, которому уже случалось идти через те места. С ним вместе хотел пойти и маленький Хёгни, которого прозвали Воробьем, сказав, что ему тоже случалось переходить через горы, однако Бьёрн велел ему оставаться на корабле, где от него, как он сказал, будет больше проку. Старшим над всеми ярл поставил Торира Уппландца, и в помощь ему дал Ратибора.

Шли они, чтобы помочь Рауду Сильному и Ториру Оленю, что готовились подняться в Халогаланде через полгода после того, как на тинге тамошние бонды приняли христианство. И видно было, что все люди ярла с нетерпением ждут битвы с людьми Олафа. Хельги обнял брата и пожелал ему скорее вернуться, а Сигрун долго плакала, обняв Ингрид и маленького Одда. Сигрун в ту пору ждала второго ребенка.

Непраздной была и Ингрид, и Хельги с нетерпением ждал, когда родится его первенец, которого он уже решил назвать по отцу Торбрандом. Но Ингрид говорила ему, что живот у нее не вытянутый, а круглый, и потому подбирать имя ему нужно для девочки.

Тем временем Кетиль позвал к себе кузнецов и долго с ними спорил. Кузнецы поначалу качали головами, но, в конце концов, согласились. Пять дней работали они, и к утру шестого дня выдающийся вперед штевень был обшит листами железа толщиной в четверть пальца, так что получилось мощное острие.

Хельги сказал:

– Если наши обычные корабли подобны морским змеям, что скользят по воде, высоко подняв головы на гибких шеях, то этот корабль напоминает мне осетра, который вот-вот ударит кого-то своим длинным носом.

Кетиль ответил:

– Осетр этим носом роется в иле, а мне нос корабля напоминает таран, которым в южных странах ломают ворота городов. Там он у них называется бараном. Так что корабль я назову «Железный баран».

Тосте сказал:

– Нелегко будет приноровиться к такой тяжести на носу. И даже большой киль не поможет ему лучше слушаться руля. Не хотел бы я быть кормщиком на таком корабле.

Кетиль ответил:

– Жаль мне, что ты так говоришь, ведь думал я, увидев такое чудо, ты не уступишь такой чести и за серебро. И даже готов будешь оспаривать его в поединке. Потому, чтобы сохранить тебе жизнь, ведь многие скажут, что, когда ты не на баке, ты не очень-то ловок, я попросил ярла разрешить тебе первым вывести «Железного барана» в море. Вижу я, ошибся я в тебе, и теперь мне придется искать нового кормщика. Конечно, наш «Баран» не так велик, как корабли ромеев, у которых бывает по три палубы, на которых работают веслами три сотни рабов. И небольшой окованный железом привесок на носу может сделать его более валким в бурю. Но если бы мне предложили отправить на дно «Журавль» вместе с Олафом Могучим и всеми его лучшими воинами, я бы готов был плавать в пивной бочке!

Тосте покраснел и ответил:

– Прости Кетиль, что усомнился в том, что ты умеешь строить корабли. Просто меня мой отец всегда учил не выходить в море на корабле, у которого нос сидит в воде ниже кормы. Но ради схватки с Олафом я готов буду забыть этот урок. Когда мы спустим его на воду?

– Готовься встать у кормила завтра утром. Ярл не хочет медлить, – ответил Кетиль.

Тосте кивнул и пошел осматривать корабль со всех сторон. Хельги спросил Кетиля:

– Как ты думаешь, может так случиться, что люди из Халогаланда смогут победить Олафа?

– Не думаю я, что такое возможно, – ответил Кетиль. – Ярл отправил помощь Рауду и Ториру, только чтобы заставить Олафа уйти на север вместо Балтики. Но будущим летом такая хитрость не удастся, да и желающих поднять оружие против Олафа не найдется.

– Что же случится с нашими людьми, что ушли туда через горы? – вновь спросил Хельги.

– Думаю, не зря с ними пошел Торир Уппландец. Слышал я, что как-то раз сумел он провести три сотни людей под самым носом у саксов, когда ярл Хакон сражался еще бок о бок с Синезубым. А в лесу нет никого увертливее Ратибора, так я слышал о том. Так что ты можешь надеяться увидеть твоего брата живым. Иначе я бы не согласился, чтобы хоть кто-то пошел туда с «Чайки».

На следующий день «Железный баран» был спущен на воду, и Кетиль перешел на него со всей командой «Чайки», которую вытащили на берег. Для всех, кроме Тосте, корабль казался вполне привычным, только весел у него было две дюжины пар, а не двадцать, как на «Чайке». Однако когда все расселись по скамьям и взялись за весла, стало заметно, что корабль хуже поворачивается, и надобно было в полтора раза больше ударов весел, чтобы заставить его развернуть нос. Но Тосте сказал, что с таким кораблем гораздо быстрее поворачиваться кормой вперед, поэтому долго заставлял гребцов табанить на полном ходу сначала двумя, а потом одним бортом.

Затем Кетиль рассказал о том, что помнил о хитростях таранного боя, что применяют ромеи. И затем гребцы много раз разгоняли корабль до скорости, когда расстояние полета стрелы он проходил за двадцать ударов сердца. Ни одна из песен гребцов не подходила под такое количество ударов весел, и Кетиль дал Тосте деревянную колотушку. Теперь Тосте мог сам, стуча быстрее или медленне по фальшборту, изменять ход корабля.

На следующий день на борт к ним поднялся сам ярл Эйрик. Кетиль показал ему старый кнарр, который он купил за полмарки у купцов. В нем заделали течи и вывели на середину озера. Там кнарр поставили на якорь, а люди с него перешли на борт «Железного барана».

Затем Тосте отвел «Барана» от кнарра на десять полетов стрелы и приказал работать веслами что есть мочи. Стук молотка о фальшборт был настолько частым, что Хельги крикнул:

– Теперь мы будем звать тебя Тосте Дятел!

Но Тосте ничего не ответил. За три сажени до кнарра он крикнул: «Держись!» – и сам ухватился за борт.

Удар был таким сильным, что кое-кто из гребцов, как ни держался, упал со скамьи на сидевшего позади. Тут Торкель крикнул:

– Табань!

И гребцы снова что было сил налегли на весла. Корабль медленно стал отходить назад. Ярл и Кетиль побежали на нос, чтобы увидеть, что произошло с кнарром.

– Пробоина размером со средний щит, – крикнул Кетиль. – Еще немного, и он потонет!

– Это хорошо, что мы с первого раза его утопили, – сказал Хельги. – Еще раз я такой гонки не выдержу.

Тосте спустился под палубу и крикнул, что видит небольшие щели, сквозь которые сочится вода. Тогда ярл приказал идти к берегу и залатать борта:

– Завтра мы должны выйти в море, чтобы посмотреть, как «Баран» ведет себя на волне. После этого мы поймем, стоит ли нам строить еще такие корабли.

Но назавтра «Железный баран» разочаровал всех: он сильно рыскал даже при слабом волнении, а высокие волны не один раз захлестывали его тяжелый нос. Вернувшись в Сигтуну, ярл снова собрал всех корабельных плотников, Тосте и Кетиля. Долго они совещались, а потом Кетиль вернулся опечаленным.

– Ярл сказал, что выходить с такими кораблями в море – верная гибель команде в бурю, но что один ему все-таки пригодится, если будет морская битва, – объяснил он Хельги и остальным. – Поэтому суждено нам плавать на «Чайке», пока не заберем у Олафа корабль побольше. А «Железного барана» ярл приказал обшить по носу железными лентами, чтобы доски не расходились так быстро. Его мы поведем за собой и будем молиться богам, чтобы не было бури.

В Сигтуне в то время все готовились к свадьбе Сигрид, и в город съезжались знатные люди со всего Свитьода, чтобы отправиться вместе с ней в Еллинге. Эдла, хотя и была на сносях, сказала Ингрид, что они с Олафом тоже поедут. А Гудбранд принес весть, что ярл Эйрик отправится на свадьбу на одном корабле, пока остальные остаются нести стражу в районе Зунда.

Хельги спросил Гудбранда про тот нид, который ярл его просил сочинить, и сказал, что он готов. Гудбранд отвел его к ярлу, и там Хельги, стоя посредине палаты, рассказал висы, где Олаф сына Трюггви коварством походил на йотунов, а чернотой замыслов – на порождения Хель. Ярл, однако, не обрадовался и сказал:

– Если бы мне нужен был нид, над котором все размышляли бы несколько часов, чтобы понять его смысл, я бы обратился к Торду сыну Колбейна. От тебя, Хельги, мне нужны висы, где будут перечислены все оскорбления, что нанес Олаф могущественным людям Севера. Твой нид должен распалять ненависть и взывать к мести. Сможешь ты сочинить такой?

Хельги кивнул и спросил, нужен ли будет его нид на свадьбе. На это ярл сказал:

– Свадьба не место для злобы и ненависти. К тому же надо дать время Сигрид занять место Олафа в голове Свейна. Будь готов к Йолю, Хельги Торбрандсон.

И Хельги ушел сочинять новые висы. Через несколько дней все корабли ярла ушли из Сигтуны. «Чайка» и «Вепрь» прошли вместе с ярлом, Сигрид и Олафом конунгом свеев до Зунда и остались там нести стражу. Через две недели ярл и Олаф встретили их на обратном пути. Гудбранд потом пересказывал слова тех, кто был с ярлом, что свадьба была самой пышной из тех, что они видели, и было выпито столько крепкого пива, что кое-кто из гостей две ночи подряд спал под столом, и находили их только потому, что они забывали выйти на двор помочиться.

Затем ярл отправился на Готланд, а «Чайка» и «Вепрь» остались стеречь Зунд. С ними же было и еще пять кораблей. А с остальными кораблями ярл ушел в набег на земли эстов и ливов, сказав, что не хочет в этом году тревожить Бурицлейва, а ободритов оставляет Олафу конунгу свеев, которому пришло время самому вести своих людей в поход.

Сторожить Зунд было несложно, потому как мало кто из норвежцев отваживался бросить вызов драккарам ярла Эйрика. Потому товары из Балтики в Норвегию доставляли корабли с Готланда, Боргундархольма и из Ралсвика, которые ярл велел не трогать. И только с приходом туманов три корабля из Викена решились пройти на восток. Им почти удалось проскользнуть незамеченными, однако Харальд Заяц услышал равномерный плеск слева по борту и поднял тревогу. В тумане нельзя было ничего разглядеть, но людям из Викена пришлось остановиться, а Гудбранд приказал своим кораблям ходить взад и вперед, держась на расстоянии двух весел друг от друга. Так они прошли три раза с запада на восток и обратно, а на четвертый раз нос «Чайки» едва не врезался в чужую корму. Кетиль отдал приказ, и неизвестный корабль крючьями подтащили к борту. Люди из Викена не решились биться и крикнули, что сдаются. Рядом сдался еще один корабль, на который наткнулся «Вепрь». Третий развернулся и, несмотря на туман, пошел на полной скорости обратно на север. За ним гнались несколько миль, пока он не сел на мель.

На кораблях было мало добра, но много серебра, и Гудбранд, довольный добычей, велел не чинить людям из Викена никакого вреда, а просто высадил их на берег. Корабли же он забрал, чтобы продать их в Сигтуне.

На прощание Гудбранд сказал так:

– Не в обычае ярла Эйрика грабить своих людей. Однако с тех, кто признает над собой власть Олафа сына Трюггви, ярл берет подать на содержание своего войска. Вы заплатили сполна и за себя, и за других в Викене. Когда ярл Эйрик вернется в Норвегию, придите к нему и напомните об этом. Возможно, он решит вернуть вам то, что забрал сегодня.

Хельги спросил Кетиля:

– Неужто станет им легче от того, что Гудбранд пообещал, что ярл Эйрик когда-нибудь вернет им то, что у них сегодня отобрали?

Кетиль рассмеялся:

– Нет, просто это заставит их желать, чтобы Эйрик вернулся. Так мы подготовим к его возвращению тех, кто живет в Викене.

Когда наступили холода, они снова вернулись в Сигтуну. Там их ждала горестная весть. Едва они пристали, на берегу показался Торгейр. Видно было, что он хромает, а лоб его рассекал шрам от едва зажившей раны. Он рассказал, что из двух с половиной сотен людей, что ушли с Ториром Уплландцем, назад вернулись только полторы сотни. И из тех едва не треть были ранены. Все стали спрашивать про друзей и родных, а Торгейр рассказывал, кто вернулся, а кто остался в море у берегов Халогаланда. Хельги Торгейр сказал:

– Твой брат Бьёрн жив, но очень плох, торопись домой, если хочешь застать его живым.

Хельги побежал домой, а за ним бежал Хёгни Воробей. Бьёрна он нашел лежащим на постели в бреду. Рядом с ним сидела Сигрун и вытирала пот с его лба. Ингрид бросилась к Хельги и обняла его:

– У Бьёрна рана в груди от стрелы. Торгейр сказал, что поначалу, когда везли они его в телеге обратно в Сигтуну, Бьёрн был полон сил и казалось, что скоро поправится. Но потом по дороге в лесах ему стало хуже. И вот позавчера они, наконец, дошли до Сигтуны, но Бьёрн был уже в бреду и никого не узнавал.

Хельги послал Хёгни на корабль за своими пожитками и сказал:

– Когда меня ранили прусы, то у меня тоже начался жар, и долго был я в бреду, но один прусский знахарь вылечил меня и дал мне трав, которые лечат гноящиеся раны. Молю Фрейю, чтобы и Бьёрну они помогли.

Ингрид сказала:

– Мы тоже даем ему пить отвар и прикладываем повязки, пропитанные мазью, как посоветовал Торгейр. Однако это не сильно помогает.

– Не просили ли вы помощи у Эдлы? – спросил Хельги. – Бьюсь об заклад, знает она нужные травы и заклинания.

– Эдла уже пять дней ни с кем не говорит. Из своего похода конунг Олаф вернулся с женой, дочерью вождя ободритов. Эдла хотела отправиться к своему отцу, но Олаф не пустил ее, сказав, что за нее заплачено золотом. Эдла предложила ему выкуп, однако Олаф сказал, что она для него много дороже тех пятнадцати монет, что когда-то он за нее отдал. И что он не отпустит ее за все золото Фафнира. Это разозлило ее еще больше. Если бы не сын, которого она родила полтора месяца назад, думаю я, кинулась бы она на Олафа с ножом. Теперь она заперлась в своих палатах и пускает к себе только старуху, что приносит еду и убирает за ней и за маленьким Эдмундом.

Хельги думал недолго, а потом сказал, чтобы Ингрид шла за Эдлой и напомнила ей про старых друзей, которые ждут от нее помощи, пока она сидит взаперти и ждет, что горе само пройдет. Служанке Астрид он велел кипятить воду для отвара, а Сигрун попросил найти ему немного китового или свиного жира. Тут прибежал Хёгни с сундучком, где хранил свое добро Хельги. Хельги поискал на дне и вынул связку сушеных трав, завернутых в тряпицу. Вместе с Сигрун приготовили они отвар и мазь для повязок. Отвар, как только он немного остыл, дали они Бьёрну. Тот выпил его, и вскоре бред его стал стихать и жар немного спал. Когда солнце уже опускалось, вернулась Ингрид, а вслед за ней пришла Эдла.

Вендка посмотрела на те травы, из которых сварили отвар Хельги и Сигрун, и кивнула:

– Вижу я, и без моей помощи вы бы обошлись. Но раз уж я все равно здесь, вот еще одно снадобье, которым надобно смазывать рану утром и вечером. Травы, из которых его делают, собирают далеко на юге, так что достать его не просто. Но чего не сделаешь для друзей, которые помнят простую наложницу могущественного конунга…

С этими словами она села на лавку и из глаз ее полились слезы. Ингрид села рядом и обняла ее. Хельги поднес ей рог с пивом и сказал:

– Видел я, какими глазами смотрит на тебя Олаф, когда думает, что его никто не видит, и не думаю я, что легко ему было жениться на другой.

Эдла выпила пива, успокоилась и сказала:

– Жениться на другой было совсем просто, особенно, когда об этом просит князь бодричей, или ободритов, как вы их называете. Особенно когда у князя есть войско в триста конных и тысячу пеших. Особенно когда это войско преграждает путь к кораблям. Я это понимаю. Я только не понимаю, почему все эти ярлы, что были вокруг Олафа, не смогли уберечь его от ловушки, в которую его завлек Мечислав. Ведь даже мне, простой женщине, показалось бы странным видеть Старгород, Старигард, как вы его называете, с открытыми воротами и без воинов на стенах.

– Слыхал я про конунга Мислейба, что хитер он как змея, – сказал Хельги. – Ведь в нем течет кровь самого Харальда Синезубого. А уж Харальд, всем известно, ведет свой род от самого Одина.

– Не надо жертвовать одним глазом, чтобы устроить ловушку Олафу Жадному, – с горечью сказала Эдла. – Хватит того, что видит он рядом богатство, которое можно взять мечом, и идет за ним, как слепой, не глядя вокруг.

– А что еще отдал Олаф ободритам, чтобы они пропустили его назад, к кораблям? – спросила Сигрун.

– Мечислав был щедр. Он взял за свою дочь только небольшое вено: все золото, что было у Олафа и его людей.

– Но тогда Олаф должен не слишком любить свою новую жену? – спросил Хельги.

– Ее зовут Астрид, и она очень красива, – ответила Эдла. – У нее золотые волосы и кожа белая как молоко. Она хорошо сложена, и у нее голубые глаза. Такой я ее запомнила, когда мой отец как-то взял меня на свою встречу с Мечиславом.

– Не грусти, Эдла, – сказала Ингрид. – Ведь маленький Эдмунд родился у тебя, а не у нее, и сложно будет Олафу не признать его законным наследником. А ты его мать, и никто не посмеет сделать тебе ничего плохого. К тому же, Хельги прав, Олаф тебя любит.

Эдла кивнула и протянула рог, чтобы его снова наполнили.

Хельги оставил женщин с Бьёрном, а сам пошел в дом Гудбранда, чтобы услышать, что рассказывают о том, что случилось в Халогаланде. Торгейр говорил так:

– Мы дошли в Халогаланд за две недели и поспели перед самой битвой. Торир Уппландец и Ратибор сидели на совете, что держали бонды. Но Рауд Сильный и Торир Олень были слишком горды, чтобы кого-то слушать. Уппландец просил Рауда дать нам три корабля, чтобы могли мы ударить одним кулаком. Однако Рауд сказал, что мы должны разделиться по кораблям бондов и встать у них на носу, ведь у нас у каждого есть кольчуга, щит и шлем. Уппландец спорил, и Ратибор тоже говорил, что нельзя распылять опытных воинов среди бондов, что берут меч раз в году, когда отправляются на тинг. Эти слова Ратибора пришлись не по нраву Оленю, и он велел Ратибору убираться к себе в Гардарики.

– Ториру Уппландцу стоило увести наших людей, а не соглашаться с Раудом и Оленем, – сказал Кетиль.

– Да, мы тоже так думали, – ответил Торгейр и усмехнулся, – но тогда бы Рауд объявил нас трусами, а с нами вместе и ярла. Кто пойдет за ярлом, чьи люди не бьются за него? Так мы и разделились по дюжине людей на корабль. И мы были на соседних кораблях с Бьёрном и твоими людьми, Кетиль. Всего у нас было три дюжины кораблей, но из них только одиннадцать были с двадцатью парами весел и больше. Остальные были и с шестнадцатью, а то и вовсе с дюжиной. И только корабль самого Рауда был под стать ему самому. С тридцатью парами весел и высокими бортами. А на носу у него была позолоченная голова дракона. Такого нет ни у кого в Норвегии.

– А что за люди были у Рауда на корабле? – спросил Гудбранд.

– На свой корабль Рауд взял только людей из своей усадьбы и соседей, – ответил Торгейр. – Не все из них были бывалыми воинами, хотя многие ходили в походы с Раудом в земли англов и франков. Но были и совсем юнцы, которых Рауд взял к себе на борт, чтобы польстить их отцам. И все мы поплыли на юг. Рауд был впереди всех, а за ним был корабль Оленя – тоже не маленький – с двумя дюжинами пар весел. И когда показались корабли Олафа, то Рауд и Олень встали посредине, а все остальные корабли встали у них по бокам.

– Так они оказались зажаты в середине строя, и уже не их доблесть решала исход битвы? – спросил Кетиль.

– Да, – согласился Торгейр, – так и случилось. Когда бонды увидели корабли Олафа, и среди них восемь больших, их пыл начал угасать. Олаф разорвал наш строй, и с его высоких бортов в нас летели стрелы и копья. Тут кое-кто из бондов стал поворачивать корабли и плыть к берегу, и наши люди не могли им помешать. И с полдюжины кораблей ушли, даже не пустив по стреле. Так края нашего строя поредели, и люди Олафа окружили нас, в середине, со всех сторон.

– И вам пришлось биться с двумя воинами каждому? – спросил Хельги.

– С двумя, а то и с четырьмя. Люди Олафа убивали бондов, как жертвенных козлов, будто те и не сопротивлялись. И скоро наши палубы были пусты, словно красные волны смыли за борт всех наших воинов. Тогда бонды на оставшихся кораблях повернулись спиной к врагу и стали прорываться к берегу. Рауд на своем корабле прошел сквозь строй Олафа и ушел на север, а мы перешли с пяти кораблей на один и продолжали биться, хотя со всех сторон вокруг нас были враги. Торир Уппландец крикнул, что это его вина, что мы бьемся одни, и велел нам спасать свои жизни, чтобы дальше служить ярлу. А сам он схватил топор и кинулся в гущу схватки. Живым оттуда он уже не вышел. Мы бросились за борт, благодаря богов за то, что на нас были кольчуги, и мы быстро ушли под воду, так что копья и стрелы, которыми нас осыпали, ранили только нескольких. Под водой, кто успел, снял с себя доспехи, а кто не успел, то уже гуляет по палатам Ран. А потом мы плыли к берегу что было сил. Мы думали, что Олаф пошлет кого-то, чтобы добить нас, но, видать, ему было недосуг – он гнался за кораблем Торира Оленя.

– Кто же собрал вас? – спросил Гудбранд.

– Я собрал тех людей, кто добрался до берега вплавь, а Ратибор – тех, что оказались на кораблях бондов, когда те бежали из битвы. У меня оказалось четыре дюжины людей, а у него – девять. Твой брат, – Торгейр повернулся к Хельги, – храбро бился, пока стрела не ударила его в бок. Но рана была неглубока, и он смог плыть, а когда он устал, то мы по очереди поддерживали его над водой.

– Что же стало с Раудом и Оленем? – спросил Кетиль.

– Про Рауда я слышал, что он ушел к себе в Соленый залив, а Торир высадился на берег со своими людьми и стал строить стену щитов. Он сказал, что на море им не повезло, потому как у Олафа слишком большие корабли. Но теперь-то они смогут показать сыну Трюггви, на что годятся северяне. Однако Олаф высадился за ним, а с ним – столько могучих воинов, что стена рассыпалась от одного их вида, а Торир пустился бежать. Только далеко он не ушел. Олаф натравил на него свою собаку и крикнул ей: «Держи оленя!». Собака догнала Торира, он поднял руку, чтобы ее ударить, и тут Олаф метнул копье, которое попало Ториру в один бок, а вышло из другого. Так он умер. А все еще долго смеялись, вспоминая шутку Олафа и пересказывая ее друг другу, потому как редко слова приходятся так к месту. Так что и берег с той поры стали называть Оленьим, хотя оленей там даже дряхлые старики уже не упомнят.

Гудбранд посмотрел на остальных:

– Если бы мы не послали людей Рауду и Ториру, то это нам пришлось бы смотреть снизу вверх на корабли Олафа. Только боги знают, смогли бы мы устоять.

– Если бы на кораблях была бы вся дружина ярла Эйрика, то мы могли бы захватить несколько кораблей Олафа, хотя вряд ли боги бы даровали нам победу,– сказал Торгейр. Но с бондами, привычными к тому, чтобы сеять хлеб, а не держать в руках меч, нам не стоило рассчитывать на удачу.

– Гнался ли за вами Олаф? – спросил Кетиль.

– И что же случилось с Раудом Сильным? – задал вопрос Хельги.

– Я повел наших людей назад в Сигтуну, и мы взяли всех коней, что смогли найти, и усадили на них раненых. А Ратибор с дюжиной самых сильных воинов остался заметать наши следы. Три раза они нападали на отряды воинов Олафа, что шли нам вслед, и три раза люди Олафа бежали. Так мы перебрались через горы и вошли в леса. Здесь люди Олафа нас уже не преследовали. А последнее, что мы слышали о Рауде, это то, что Олаф со всей своей дружиной долго ждал хорошей погоды, но, наконец, отплыл в Соленый залив. А мы вернулись в Сигтуну за два дня до вас, и Ратибор отплыл на Готланд, чтобы встретить там ярла и поведать о том, что произошло.

Вскоре Бьёрн начал поправляться и рассказал Хельги, кто ранил его.

– Когда мы увидели, что у Олафа драккары один больше другого, мы связали наши корабли канатами, чтобы их нельзя было оторвать друг от друга. Нас окружили и начали осыпать копьями и стрелами. Бонды не привыкли драться в строю, защищаясь щитами, и много их полегло сразу. А мы увидели, что людей у Олафа намного больше, чем осталось нас, и перешли на тот наш корабль, что был в середине. Кто-то предложил перерубить канаты и уйти, но было поздно. Люди Олафа были уже у нас на борту. И мы упирались щитами в их щиты на палубе, скользкой от крови, стараясь сбросить их в море.

– Много ли вас было тогда? – спросил Хельги.

– Было нас столько, чтобы составить команду одного корабля, и только у нас люди Олафа получили достойный отпор, и многие из них лишились жизни от нашего оружия или утонули, когда мы все-таки сбросили их за борт. Но так мы отбили их с правого борта, а они были уже и на левом. И нам снова пришлось упереться в палубу что есть сил и давить на них нашей стеной щитов. И тут я увидел, что с правого борта к нам снова лезут враги, а во главе у них сам Торвинд Кабан. Слева от него бился его сын Гутторм. Самого Кабана я не мог достать, но с Гуттормом мы стояли лицом к лицу. Я ударил его шлемом в лицо, когда он слишком сильно навалился на меня. Он на мгновения ослеп, и я успел ударить его мечом в ногу. Поднять меч в такой давке я не мог. Гутторм начал падать, когда меня ударила стрела. Удар был не очень сильный, видно, по пути она задела за что-то, но все-же пробила кольчугу. Я сломал ее и продолжал биться, только Гутторма передо мной уже не было. Я поглядел по сторонам, чтобы увидеть лучника, и на мачте соседнего корабля увидел Туранда. Мне показалось, что он мне даже улыбнулся, когда положил на тетиву вторую стрелу. Меня давили со всех сторон, и поднять щит я не мог. Уклоняться тоже было некуда. Так что я смотрел на него и ждал, попадет ли он в меня.

Хельги, Сигрун и Ингрид слушали Бьёрна в полной тишине. Сигрун даже перестала вышивать.

– Я убью Туранда, как я поклялся, чего бы мне это ни стоило! – сквозь зубы проговорил Хельги. – Хотелось бы мне оказаться с ним на расстоянии вытянутой руки. Как же ты спасся?

– Тут раздался голос Торира Уппландца, который приказал нам прыгать за борт. Сам он бросился вперед и двумя ударами топора развалил стену щитов людей Олафа. За ним бросились мы все, и наши враги отступили на два шага. Туранд потерял меня посреди схватки. Тогда мы все бросились в море, а люди Олафа не успевали стрелять в нас. Да и копий у них оставалось мало. Остальное вы знаете.

– Значит, теперь Кабан может похвастать тем, что захватил корабль у людей ярла Эйрика? – спросил Хельги.

– Нет, он захватил корабль у бондов из Халогаланда. Если бы Рауд послушал Уппландца и нам дали хотя бы пять кораблей, думаю, много бондов из тех земель остались бы жить, а не сидели бы сейчас с рогами, полными пива, на пиру у Одина.

– Что же, думаю, такая смерть лучше, чем оказаться в загробном мире Белого Христа без женщин и пива, – сказал Хельги. – И если бы бонды подчинились Олафу, то не сидеть им среди валькирий и эйнхериев.

– Хельги, тебя же тоже крестили, – спросила Сигрун. – Значит, ты не попадешь в Валхаллу?

– Я говорил об этом с Кетилем, а уж кому как не ему в этом разбираться, ведь его первый раз крестили еще в Миклагарде. Так он сказал, что крещение, совершенное против воли, не имеет силы. Так ему говорили священники ромеев.

– То есть все то, что творит Олаф в Норвегии, не имеет силы? – спросила Ингрид.

– Олаф говорит, что достаточно того, чтобы человек не сопротивлялся и сказал слова христианского заговора. А если в это время у его горла и держат меч, то Белому Христу до этого дела нет, – ответил Бьёрн.

– Ромеи считают иначе, говорит Кетиль, потому в их землях полно людей, которые верят в иных богов. И только тот, кто хочет стать богатым на службе у базилевса, должен быть христианином, – возразил Хельги. И потом добавил:

– Но какому бы богу мы ни возносили молитвы, верю я, что неспроста мы встретились с Кабаном и его сыновьями в тот день на тинге. И теперь верю я, что судьба моя и моей семьи будет зависеть от того, сумею ли я выполнить клятву и убить Туранда.

Ингрид рассмеялась, но увидела злое лицо Хельги и замолчала, а потом сказала:

– Возможно, так и будет, Хельги сын Торбранда. Но только помни, что в этой битве ты не один.

Хельги оглядел свою семью и сказал:

– Ты сказала правду, Ингрид, я не должен забывать всех тех, кто сражается со мной рядом. И тех, кто ждет нас дома. Он подошел и обнял жену, а она прижалась к нему, и он погладил ее по округлившемуся животу.

Скоро в Сигтуну вернулся ярл Эйрик. В один из дней он позвал к себе Хельги сына Торбранда и спросил, готов ли его нид про Олафа сына Трюггви. Хельги рассказал ему то, что сочинил, и ярл остался доволен.

– Когда настанет праздник Йоля, мы отправимся в Еллинге к королю Свейну, моему зятю и отчиму конунга Олафа Шведского. Ты расскажешь свой нид на третий день праздника, когда вожди сядут обсуждать союзы и походы. И готов побиться об заклад, что после твоих вис мне не придется объяснять каждому, кто наш общий враг.

В Еллинге они добирались сначала посуху, а потом ярл нанял два корабля из тех, что еще плавали в Зунде зимой, не обращая внимания на частые шторма и то, что в некоторые дни с бортов приходилось срубать толстую корку льда, под которой корабли на две ладони глубже сидели в воде. Вместе с ярлом навестить отца и показать ему внука, маленького Хакона, отправилась и Гюда. Из воинов с ярлом были Гудбранд, Ратибор, Кетиль, Хельги и еще две дюжины человек с разных кораблей.

Хельги шутил, что если бы Олаф сын Трюггви был похитрее, то перехватил бы их по дороге. На это ярл ответил, что в последний раз на свадьбе Свейна и Сигрид он заметил, что Вилобородый стал самую малость скуповат. И, когда они пришли в Еллинге на двух кораблях, то не дал он его людям лучшего пива, и на пиру многим из них пришлось сидеть на местах, которые почетными никак не назовешь. Так что теперь он приведет на праздник немногих людей и надеется, что от происков Олафа его защитит могучий сын Торбранда. Все рассмеялись, и кто-то сказал, что Олаф, видать, на зиму залезает в постель к своей новой жене и не показывается на людях, пока снег не начнет таять. На это Гудбранд серьезно ответил, что слышал он, как у Олафа с Тюрой дочерью Харальда родился сын, который, однако, не прожил и нескольких месяцев. И теперь Олаф оплакивает его. И что странно ему видеть такое наказание от бога, которому Олаф со всеми своими священниками так яростно молится каждый день и во чью славу он уже перебил стольких людей. И все согласились, что подобная кара – знак того, что не всем богам по нраву то, чем занят сын Трюггви.

В Еллинге их встретили Свейн и Сигрид. Олаф конунг свеев также уже был там – морем он добрался на два дня быстрее. Там же был и ярл Сигвальди, и они с ярлом Эйриком старались не смотреть друг на друга. Однако Свейн заметил это и сказал:

– Много лет уже прошло с тех пор, как встретились вы в Хьёрунгаваге. И в Норвегии теперь правит не ярл Хакон, и не конунг Харальд Синезубый требует его подчинения. Знаю я, что оба вы бились храбро, и если бы Хакон не позвал на помощь богов, то неизвестно, кто бы из вас стоял сейчас передо мной. Так поклянитесь именем Одина, от которого и происходит род конунгов данов, что забудете вражду, покуда вы под моим кровом.

Оба ярла дали клятву, Свейн обнял их за плечи и отвел в дом. Хельги прошептал Кетилю:

– Как можно сравнивать ярла Эйрика с человеком, который придумал посланный богами град, чтобы отвести свои корабли с поля битвы?

Кетиль так же шепотом ответил:

– Ярл Эйрик сейчас подтвердил бы, что это Сигвальди выиграл ту битву, лишь бы только он не путался под ногами, когда через Зунд пройдет сын Трюггви.

А Гудбранд добавил:

– Я бы не побился об заклад, что и сам Свейн простил Сигвальди свою женитьбу на сестре Бурицлейва. Однако, если бы кто увидел их со стороны, то решил бы, что они давние друзья.

Услышав про Гунхильд, Хельги задумался, но ничего не сказал.

Пир удался на славу, и в первые два дня пиво лилось рекой. Для почетных гостей Свейн не пожалел даже тройного пива, что обычно подавали только замерзшим или хворым. И Гудбранд тихо сказал Кетилю, что, видать, Сигрид уже добилась своего, и теперь сам Свейн будет собирать союз против Олафа. Оттого и щедрость, о которой ранее и не слыхивали.

Утром третьего дня в большой пиршественной палате за почетный стол сели Свейн с Сигрид дочерью Тосте Лесоруба, Олаф конунг свеев с Астрид дочерью Мислейба, ярла ободритов, Сигвальди с Астрид дочерью Мислейба, конунга вендов, ярл Эйрик с Гюдой дочерью Свейна. Свейн готовился подать знак, чтобы начать пир, но ярл Эйрик сказал:

– Я прошу у тебя, конунг Свейн, позволения выступить самому молодому из скальдов, что служит в моей дружине. Есть у него висы, от которых кровь в моих жилах наполняется яростью. И хочу я узнать, не всколыхнут ли они и кровь тех, кто сидит за этим столом?

Хельги сын Торбранда встал перед помостом, на котором был установлен стол для почетных гостей, и начал рассказывать свой нид. И хотя стоял Хельги спиной к воинам, сидящим за длинными столами в палате, и не мог видеть их лиц, слышал он, как замолкли все перешептывания, и кружки больше не ударялись о столы. И были в ниде такие слова:

Жечь и калечить людей свободных сын Трюггви пустился

Нету пощады тому, кто старым богам молился.

Разбоями и грабежом сыскал он худую славу.

Хотя и конунга сын, стал конунгом он не по праву.

Конунгу дани не слал ни с Ромерике, ни с Викена –

Долго ли будет терпеть то поношенье владыка?

Когда Хельги произнес последние слова, увидел он, как покраснел Свейн и как он рукой начал искать рукоять меча. Затем Хельги сказал:

Привычный к служанкам в хлеву, рукой оскорбил королеву.

Сын не простит ему мать, не будет границ его гневу!

При этих словах Сигрид побледнела и с яростью посмотрела на мужа.

Закончил свой нид Хельги словами:

Свободных людей под ярмо задумал сын Трюггви поставить,

Но спор не закончен о том, кто будет в Норвегии править.

И когда он произнес их, то все мужчины в палате, кроме Сигвальди, вскочили на ноги и закричали. И Хельги слышал слова Свейна:

– Не пройдет и года, как я верну себе свои владения в Норвегии!

А Олаф Шведский громко сказал:

– И я помогу тебе, Свейн, и отомщу за мать. В том мое тебе слово.

И ярл Эйрик сказал:

– Свою клятву я дал давно, но знаю теперь, что пришло время ее исполнить.

И лишь Сигвальди промолчал.

Ярл Эйрик подарил Хельги золотое кольцо, а Сигрид пожаловала ему серебряный браслет с драконами тончайшей работы из Сёркланда. Пусть Хельги носит его сам или отдаст жене, как он сам решит, сказала она.

Хельги вернулся на свое место рядом с Кетилем, и вскоре пир продолжился, как и прежде, и нескоро еще Хельги заметил, что места за почетным столом пустуют. Он толкнул Кетиля и показал ему, что на месте конунгов и ярлов теперь разговаривают лишь их жены. И то без Сигрид. Но Кетиль покачал головой и тихо сказал:

– Разговоры о будущих битвах – не для шума пира. Сейчас наши правители торгуются, и каждый, кроме ярла Эйрика, норовит поменьше дать, да побольше получить. Хотел бы я знать, удастся ли им уговорить Сигвальди. Точнее, посулить ему столько, чтобы он сдержал свою клятву.

Хельги сказал:

– Готов побиться об заклад, что Сигвальди не выступит против сына Трюггви. У него не хватит духу для этого.

Однако не успело солнце еще пройти с юга на юго-запад, как Хельги и Кетиля позвал слуга ярла Эйрика. Они пошли за ним и очутились в маленькой светелке, где не было окон, а только две двери. Слуга знаком попросил их подождать, отворил дверь и сказал:

– Я привел их, господин.

Послышался голос ярла Эйрика:

– Пусть войдут.

Кетиль вошел первым, а Хельги последовал за ним. В покоях ярла было светло, и Хельги сразу увидел стол, за которым сидели Эйрик и Сигвальди. Ярл велел им подойти поближе:

– Скальда ты знаешь, Сигвальди, – сказал он. – А второй – это Кетиль сын Гудбранда Белого. Обоим я доверяю, как себе. Когда придет время, я пришлю их к тебе, и говори с ними, как со мной самим.

– Я узнаю их в любом обличье, – ответил Сигвальди.

Потом он снял с правой руки простое серебряное кольцо в виде змеи, кусающей свой хвост. Кольцо без драгоценных камней и тонких узоров.

– Возьмите это кольцо и отдайте моим людям, когда придет время найти меня.

После этого ярл сказал Кетилю и Хельги, что они могут идти, но хранить в тайне то, что видели и слышали здесь. Те поклялись и вышли.

И Хельги спросил:

– Мы поклялись хранить тайну, но о чем? О том, что Сигвальди теперь узнает нас?

Кетиль ответил:

– Тайна в том, что оба ярла теперь связаны чем-то настолько, что должны посылать друг к другу посланцев в чужом обличье. И теперь я верю, что не помогут сыну Трюггви его корабли. Хотя и молю богов, чтобы нам удалось встретиться с его людьми в честной битве.

Хельги хлопнул себя по лбу:

– Следовало бы мне быстрее это сообразить. Но снова я благодарю тебя за науку, Кетиль Гудбрандсон.

– Верю я, что и ты в своих странствиях сможешь увидеть высокие стены Миклагарда. Тогда эта наука тебе пригодится. А хитрости наших вождей слабы по сравнению с тем, чем живут ромеи.

Они отплыли обратно на следующее утро, а перед этим Хельги сходил повидать Кнута, полугодовалого сына Свейна. Он посмотрел, как сын конунга играет со своими няньками, и подарил ему свистульку, что сам вырезал из ветки березы. Кетилю он сказал, что делает это из благодарности Гунхильд, что была добра к нему в их прошлый приезд. Кетиль сказал, что небольшая вещица из дешевого серебра, по его разумению, вряд ли может называться щедрым приемом, но что ему тоже немного жаль Гунхильд, потому что она красиво пела, часто улыбалась и у нее была большая грудь.

Зиму они снова провели в Сигтуне, и Хельги и Бьёрн не переставали хвалить мудрость ярла. Гудбранд, правда, ворчал, когда они позже других приходили упражняться с оружием, но другие воины завидовали им и говорили, что и сами хотели бы, чтобы их семьи были рядом. Аслак Финн, правда, сказал, что женщин в Сигтуне ему и так хватает и что одна жена бы ему скоро наскучила. Но Харальд Заяц ответил ему, что видел он как-то жену Аслака, и не сказал бы он, что она ликом похожа на Фрейю, а, скорее, в ней есть что-то от мудрой вёльвы[47]. Рагнар Лысый спросил, за мудрость ли ее так высоко оценил Харальд, но тот ответил, что от вёльвы у нее морщинистое лицо и кривые зубы. Аслак побледнел и сказал Харальду, что если тот не замолчит, то его брюхо скоро будет пытаться переварить сталь меча Аслака. На это Харальд рассмеялся и ответил, что даже если воткнуть в него все мечи и копья, что есть на их корабле, все равно жена Аслака красивее не станет. Аслак сплюнул на землю и ушел.

Упражнения с оружием день ото дня становились все тяжелее, потому как Гудбранд требовал, чтобы они одинаково хорошо бились и в стене щитов, и один на один. Он говорил, что час битвы приближается, но неведомо ему, будет ли битва та на земле или на море. А на море, на борту вражьего корабля, нельзя укрыться за щитом товарища, и тот, кто не может сам убивать или ранить, рано или поздно отправляется за борт. Тем более что люди Олафа бились в разных землях, и их нельзя назвать неопытными воинами. Как бы то ни было, но к исходу месяца Тора[48] Хельги стал замечать, что его сноровка в битве на мечах растет. Понятно, что с Кетилем ему было не совладать, однако не раз выбивал он оружие из рук Бьёрна или Аслака. Кетиль говорил, что Хельги, наконец, нашел свои ноги, и теперь он бьется всем телом, а не только руками. А сам Хельги говорил, что чувствует, как все его силы на какое-то мгновение могут прихлынуть к острию меча. Даже сам Гудбранд как-то похвалил Хельги за умение, добавив, что в тот день в месяц жатвы, когда он впервые его увидел, думал он, что не пережить Хельги первого же боя, ежели за ним никто не будет присматривать. На это Хельги ответил, что хотел бы он, чтобы и его враги по-прежнему думали так же.

Кетиль тем временем пропадал с лучниками. Он учил их стрелять, как хазары на службе у базилевса.

– Помните, – говорил он, – даже лучший из воинов Олафа не сравнится с самым последним из лучников, что служат базилевсу. Ты не успеешь сосчитать до тридцати, как он успеет выпустить пять стрел. И все они летят в цель. Конечно, их луки другие, и я больше всего жалею, что не привез ни одного, так как думал, что здесь они мне не пригодятся, а всё будут решать хорошие удары меча. Но пришло время, когда не так просто будет нам добраться до наших врагов. И только стрелы позволят нам сдержать их натиск.

Кетиль показывал Калле и остальным, как выпускать три стрелы так быстро, что первая из них не успевала упасть, пока третья только взмывала в воздух. Он учил всех стрелять вбок, а не прямо перед собой, чтобы стрелы били в не защищенные щитом места, учил метить в цель, стоя на раскачивающейся палубе. Калле спрашивал его, не хочет ли он сам стать лучником, на что Кетиль смеялся и говорил, что в их краях лук – удел женщин, и ни один воин не пойдет за вождем, что стоит с луком в стороне, пока остальные врубаются в стену щитов.

В том же месяце у Хельги и Ингрид родилась дочь, которую они назвали Эдлой в честь той, что спасла Ингрид с сестрой из рук Гутторма сына Торвинда. А еще через неделю у Бьёрна родился второй сын, которого назвали по дедушке – Торбрандом. И Хельги потом говорил, что после нескольких лет странствий он, наконец, обрел дом, хотя и вдалеке от родной стороны.

Но вот на озере Меларен начал таять лед, и пришло время вновь смолить борта и ладить канаты и паруса. Как только последние льдины уплыли на юг, ярл велел им всем отплывать. За зиму он успел пополнить свою дружину, и на место павших в Халогаланде пришли новые воины. Недостатка в желающих биться с Олафом сыном Трюггви после его похода на север Норвегии не было. Ярл дал корабль и Ратибору, так что Велимир покинул команду Кетиля, сказав на прощание, чтобы для него сохранили одно место на весле, ведь на «Чайке» весла короче и легче, чем на «Лебеде» Ратибора. И всего у ярла было двадцать кораблей и двенадцать сотен людей. И еще «Железный баран», который так больше и не выходил в море.

Над судьбой «Барана» ярл думал долго, потому как среди советников его не было согласия в том, как он может послужить в бою. Но решающее слово сказал Ратибор:

– Я не большой знаток морского боя, но когда увидел я, как приближаются корабли Олафа сына Трюггви один другого больше, то понял, что такого врага тяжело будет одолеть. А бонды из ополчения, на чьих кораблях мы были, сразу пали духом и даже не пытались построить надежную стену из щитов. Каждый, кто не отвернул от битвы, потом почувствовал, что такое идти на приступ на высокий вал, на котором не меньше воинов, чем в твоей дружине. Ведь мы не столько разили врага, сколько прятались за щитами от стрел и копий, что летели в нас с их высоких бортов. И если не будет у нас какой-нибудь хитрости за пазухой, то не стоит нам ждать, что даны или свеи помогут нам одолеть числом. Коли в сердцах страх, то и в руках силы нет.

И тогда ярл велел Кетилю на «Чайке» вести «Железного барана» за собой до Готланда. А там оставить до тех пор, пока не станет ясно, что предпринял Олаф. Так что до Готланда шли они медленно и молили богов, как бы не было бури. Но, видно, боги были к ним благосклонны, потому что ветер им был попутный, и дошли они за два с половиной дня.

На Готланде ярл разделил свои силы и послал два корабля сторожить Зунд, а четырнадцать – на восток – обложить данью все торговые городки от земли пруссов до земли эстов. Сам он тоже ушел на восток, оставив за себя Гудбранда, но велел держать на Готланде четыре корабля, чтобы сменять те, что стояли в Зунде. И держать на них полуторную команду, чтобы грести без передышки и сразу сообщить ему, когда дойдут вести, что Олаф собирает корабли. Кетиля с его кораблем ярл оставил на Готланде и велел им каждый день выходить в море на «Железном баране», так чтобы наловчиться управляться с тараном.

На Готланде же, не успели они спуститься на берег, их нашел посланец от Ульфа Уппландца. Он сказал, что Ульф недавно приехал домой погостить из страны вендов и ждет их в гости. Кетиль, Хельги и Торгейр, как повелось, отправились к Ульфу узнать, нет ли вестей из Норвегии. Ульф встретил их встревоженный и сказал, что этим летом ярлу Эйрику точно несдобровать.

– Олаф Трюггвасон уже разослал по всем своим землям знак войны и собирает корабли, – торопливо говорил Ульф. – Хотя и говорит, что они нужны ему лишь для того, чтобы забрать у Бурицлейва приданое его новой жены Тюры. Но все эти слова – лишь для того, чтобы бонды не слишком противились идти к нему в войско. Не многим из них по душе была бы битва с Эйриком сыном Хакона.

– Коли бонды не хотят битвы, так чего ярлу Эйрику опасаться? – спросил Хельги.

– Олафу главное – собрать всех в свое войско. Потом они вместе сходят в земли конунга Бурицлейва, выиграют пару битв с вендами, возьмут добычу и потом будут готовы умереть за своего конунга, – ответил Кетиль.

– Так и будет, – подтвердил Ульф, – если боги ему позволят. Говорят, что были знамения того, что боги стали гневаться на Олафа, а Белый Христос его не защищает. Иначе с чего бы умереть его сыну, раз они с Тюрой такие праведные христиане.

– А что говорит сам Олаф? – спросил Торгейр. – Сказал ли он что-то про ярла Эйрика?

– Он сказал, что не ему бояться какого-то морского конунга, у которого сил хватает лишь на то, чтобы обирать безоружных купцов, – ответил Ульф.

Кетиль и Торгейр рассмеялись, а Хельги улыбнулся.

– Кого-кого, а безоружных купцов я здесь не видел, – сказал он. – Возможно, во времена, когда Олаф плавал здесь, все было иначе, но теперь я не отличу купца от викинга и наоборот.

– А какой день Олаф назначил для сбора? – спросил Кетиль.

– День летнего солнцеворота, – ответил Ульф, – теперь это праздник какого-то святого, которому отсекли голову за то, что он рассказывал всем о Белом Христе.

– Почему же его бог не защитил его? – спросил Хельги.

– Белый Христос не защищает тех, кто ему верно служит в Серединном мире, а оказывает им почет в своем Асгарде, – объяснил Ульф. – Немного странно для такого могучего бога, который к тому же правит один, но это не причиняет столько неудобств, как запрет есть мясо в дни Одина и Фрейи[49].

– Не хотел бы я служить такому конунгу, что воздает почет своим воинам лишь во время тризны, – пробормотал Торгейр.

– А по мне, так Белый Христос поступает умно, – сказал вдруг Хельги. – Не зря Один говорил, что пиво надо хвалить, коль выпито, а жену на погребальном костре. Видно, многие из праведников потом отступали от своей веры в Белого Христа, как это сделали мы, и теперь у него нет веры никому.

На это Ульф сказал, что в следующий раз приведет к ним из Висбю одного из священников, которые часто там гостят, потому как любят тамошнее крепкое пиво, и спор прекратился.

Кетиль с вестями хотел сразу же отправиться в свой стан на берегу, однако Ульф уговорил его остаться на два дня. Все это время Ульф подливал им пива, и они говорили о будущих битвах. Но Хельги и Кетиль пили мало, потому как не терпелось им вернуться, а Ульф с Торгейром просиживали за столом целые ночи. На прощанье Ульф обнял их всех, а Торгейру сказал:

– Помни о том, что я сказал. Подумай о том, каким ты вернешься в свой дом.

По дороге назад Кетиль спросил Торгейра, что значили эти слова, и тот неохотно рассказал, что Ульф снова звал его на службу к Бурицлейву. Но Бурицлейву он служить не будет и в том готов поклясться. Кетиль хлопнул его по плечу и ответил, что клятву он уже дал, когда его приняли в команду «Чайки», и клясться второй раз не пристало.

На берегу их уже ждал Гудбранд. Узнав о том, что Олаф собирает людей ко дню солнцестояния, Гудбранд сказал:

– Хотел бы я, чтобы мой сын стал когда-нибудь вождем, ведущим за собой большое войско. Да, видать, не того сына дала мне Фрейя. Тому сыну, что есть у меня, крепкое пиво важнее, чем победа в войне. И не торопится он донести до своего ярла те вести, что ждет ярл который день.

С этими словами Гудбранд велел Кетилю на «Чайке» отправляться в Сигтуну к Олафу конунгу свеев, а сам на «Вепре» пошел в Еллинге сообщить вести конунгу Свейну, если тот не успел их уже получить. Еще один корабль Гудбранд послал на восток с наказом найти ярла и передать ему, что пора возвращаться.

На «Чайке» Хельги спросил, что за беда в том, что они на два дня задержались у Ульфа, коли до солнцестояния еще много недель. На это Кетиль с мрачным лицом ответил, что Свейну и Олафу конунгу свеев тоже понадобится время, чтобы собрать свои драккары. И беда теперь в том, что могут они не успеть собрать корабли всех трех вождей в одном месте до тех пор, пока Олаф сын Трюггви не пройдет Зунд. А это значит, что если Олаф захочет, он сможет разбить их поодиночке. И беда ему, Кетилю, что он этого вовремя не сообразил, потому как теперь Гудбранд зол на него, и остается молить богов, чтобы Свейн и свеи поспешили.

В Сигтуну они шли на веслах, потому как ветер был северным, и путь занял у них два дня. Гребли что есть сил, и сам Кетиль не один час провел на загребном весле. И когда корабль ткнулся носом в берег, то многие, включая Хельги, повалились на палубу около своих скамей и заснули. А Кетиль одним прыжком перемахнул через борт и, не позаботившись переодеть мокрую от водяной пыли одежду или взять меч, побежал к усадьбе Олафа.

Вернулся он оттуда через несколько часов и сказал, что им надо немедля идти на восток, потому как Олаф медлит, а его вожди советуют ждать до тех пор, пока не придут вести от Свейна, и только сам ярл Эйрик сможет его переубедить. Тосте кивнул и сказал, что в этот раз они пойдут под парусом, и до Дневного[50] острова у них будет два дня пути, а дальше они пойдут на юг, и если боги будут благосклонны, то вскоре встретят ярла.

В следующие два дня Кетиль стоял на носу и не разговаривал ни с кем, а всматривался в море на востоке, пока в той стороне не появилась длинная полоска берега. Тогда Кетиль махнул Тосте, и они повернули на юг. Ветер по-прежнему дул с севера и теперь они шли быстрее. Незадолго до полудня третьего дня у берегов Ослиного[51] острова они увидели несколько кораблей, стоящих у берега, и повернули к ним. Хёгни Воробей вскарабкался на мачту и крикнул, что узнаёт корабль ярла. Только тогда Кетиль вздохнул с облегчением.

Однако и у Ослиного острова они не задержались, потому как ярл велел им идти к Готланду вместе с дюжиной кораблей, а сам с двумя пошел на северо-запад. Тосте сказал, что ярл искушает богов, ведь правильно было бы пойти на север до западной оконечности Дневного острова, а потом повернуть прямо на запад. Теперь же корабли ярла могут пройти мимо устья Меларена и оказаться где-то в земле финнов. Но Кетиль ответил, что в этом случае им не придется выгребать против ветра, идя на север, а можно сразу ставить парус.

– Ну а мы пойдем до южной оконечности Ослиного острова перед тем, как повернуть, – сказал Тосте. – И только так я могу ручаться, что мы не пройдем мимо Готланда.

– Что же, Тосте, нам спешить некуда, ведь до сбора сил Олафа сына Трюггви еще три недели. Будет у нас еще время соскучиться на берегу, ожидая ярла, – ответил Кетиль.

Однако на отдых времени им не нашлось. Как только они вернулись, Кетиля и Хельги позвал Гудбранд. Сам он недавно вернулся из Еллинге и был невесел. Конунг Свейн ждет, когда придут вести от свеев о том, где и с каким количеством кораблей Олаф будет его ждать. Если и Олаф ждет, что другой конунг выступит первым, то сыну Трюггви никто не помешает пройти через Зунд. А это значит, что им не успеть объединить свои силы, и Олаф будет гнать ярла Эйрика с запада на восток, покуда не зажмет в каком-нибудь заливе и не вынудит дать бой.

Кетиль рассказал ему, что ярл Эйрик уже должен был прийти в Сигтуну и убедить Олафа начать собирать войско. На это Гудбранд кивнул, но сказал, что время для Свейна все равно уже упущено, ведь если он соберет корабли, а никто не успеет прийти ему на помощь, то сын Трюггви разобьет его по пути через Зунд.

– Но я позвал вас не затем, чтобы думать о том, что может случиться. Я позвал вас потому, что после того, как вы опоздали с вестями об Олафе, думаю я, что не стоит вам больше быть воинами, а пришла пора постигать ремесло рыбаков.

Хельги с вызовом спросил:

– Хочешь ли ты сказать, Гудбранд, что не хочешь больше нас видеть в своей дружине и освобождаешь от клятвы из-за пары дней, когда мы пили пиво? И это после всего того, что мы…

Он не успел закончить, когда Кетиль положил ему руку на плечо:

– Где наша лодка, отец, – спросил он. – Мы готовы показать, что не хуже иных рыбаков умеем обращаться с сетями.

Хельги дернулся, но Кетиль крепко держал его за плечо. Гудбранд показал куда-то на юг вдоль берега:

– Лодку мы нашли для вас добрую. Кликни Харальда Зайца, и он покажет. Помни, вы должны быть готовы через две недели.

– Мы будем готовы через пять дней, – ответил Кетиль и подтолкнул Хельги в сторону берега.

– Ты так быстро согласился стать рыбаком, что даже не спросил меня, пойду ли я с тобой, – крикнул Хельги, едва они отошли от Гудбранда.

– Тише, Хельги Скальд, если не хочешь показать, насколько ты глуп! – крикнул ему в ответ Кетиль. – Ты не помнишь нашу встречу с Сигвальди?

– Причем тут Сигвальди, если теперь мы не будем воинами?.. – Хельги замолчал, а потом продолжил: – Ты хочешь сказать, что нам придется вырядиться рыбаками и отправиться на Йомсборг, чтобы нас никто не узнал?

– Не уверен, насчет Йомсборга, но ярлу нужны люди, которые будут сообщать ему, что делает Олаф, если мы не сможем преградить ему дорогу в Зунде. А про тебя многие бы сказали, что не пристало мужу сначала говорить, а потом думать.

Хельги хотел ответить ему что-то, но потом выдохнул и улыбнулся:

– Не всем быть такими хитроумными, как вам с Гудбрандом. Помнишь речи Высокого:

Следует мужу в меру быть умным,

Не мудрствовать много,

Ибо редка радость в душе,

Коли разум велик.

Кетиль рассмеялся, обнял Хельги за плечи, и они пошли искать Харальда Зайца и лодку.

Прошло две недели, и Кетиль и Хельги на рыбачьей лодке отправились на юго-запад. Через два дня они забросили сеть в двух милях от полуострова Фальстербо, что в Сконе[52]. Кетиль сказал, что оттуда им будут видны все корабли, выходящие из Зунда, а их самих едва ли кто заметит, если они не будут поднимать парус. Хельги говорил, что рыбалка с детства его влекла, да только его отец, Торбранд, полагал, что не стоит брать его с собой, потому как в море надо заниматься рыбой, а не вытаскивать из воды мокрого Хельги, который оступился на скользкой рыбешке.

Кетиль молчал всю дорогу и сейчас даже не рассмеялся. Хельги спросил его, в чем дело, но Кетиль не ответил. Тогда Хельги сказал:

– Тебе не нравится, что Торгейр остался главным на твоем корабле? Ты думаешь, что у него больше опыта и после похода в Халогаланд люди его больше уважают?

Кетиль сказал:

– Если выбирать, кому доверить моих людей, то лучше Торгейра не найти. Но я хотел бы, чтобы у него был свой корабль и свои люди.

Хельги ответил:

– Многие благодарны Торгейру за то, что привел их домой, однако твои люди знают, что ты бы сделал это не хуже. А кое-кто, может, думает, что если бы там был ты, то отговорил бы Торира Уппландца делить наших людей промеж кораблями бондов. Да и в Альдегьюборге ты бился, как Сигурд с драконом.

– Если бы я смог обмануть Велимира, то мы не потеряли бы стольких людей, – сказал Кетиль.

– Думаешь ты, кто-то из нас мог бы обмануть Велимира? – спросил Хельги. – Велимир узнал ладью и узнал товар. Может, если бы он решил, что мы хотим просто пограбить вдоль берега реки, то не поднял бы тревогу сразу. А пришел бы к вечеру с людьми Ратибора, надеясь, что мы заснули. Неизвестно, как получилось бы лучше.

– Да уж. Зато теперь мы так похожи на рыбаков, что я боюсь, как бы жители здешних деревень не польстились бы на наш улов, – впервые улыбнувшись, сказал Кетиль.

– Они уйдут после пары хороших ударов мечом, – Хельги махнул рукой.

– Если ты достанешь меч, да еще начнешь им размахивать, не поручусь я, что здешние рыбаки не расскажут о тебе всё Олафу сыну Трюггви, когда он будет проходить мимо.

– И что же нам делать, коли на нас нападут? – вновь спросил Хельги.

– Отбиваться руками, раз жалко отдавать наш улов, – ответил Кетиль. – Но думаю я, стоит нам с ними самим поделиться. Не хотел бы я еще пару недель жить в палатке на берегу без пива и женщин.

Так они и поступили, и за треть улова рыбаки разрешили им ловить рыбу у их берегов и сушить ее на солнце рядом со своей. Кетиль вскоре нашел молодую вдову, которая нуждалась в утешении, после того как ее муж сгинул в море. А Хельги один жил в палатке на берегу, хотя не раз ловил на себе взгляды дочерей рыбаков. Однако Кетиль предупредил его, что незамужние девицы здесь под охраной строже, чем золото у дракона Фафнира. И потому, если он не хочет еще раз жениться и провести остаток жизни, вытягивая сети, то стоит ему вести себя скромнее. На это Хельги ответил, что у него есть жена и потому дочери рыбаков, пахнущие стухшей рыбой, его не привлекают. Кетиль рассмеялся и сказал, что королев и дочерей жрецов тут, конечно, нет, так что Хельги может всласть поскучать об Ингрид. Хельги вспыхнул и спросил Кетиля, о каких королевах он говорит. На что Кетиль сказал так:

– Помню я, что не ночевал ты с другими воинами, когда мы гостили у конунга Свейна, и заметил я, как ты расстроился, когда узнал, что Гунхильд умерла. Так что не удивлюсь я, если со временем Кнут Свейнсон будет сильно похож на тебя.

Хельги вскочил и хотел уже ударить Кетиля, но потом сказал:

– Да и ты, слышал я, не возвращался ночевать на корабль в ту пору. Не пытаешься ли ты свалить на меня свою вину?

Кетиль охнул и ответил:

– Куда мне до скальдов! Моя судьба – простые служанки. Не мне быть в родстве с конунгами.

– Что же, лестно мне, что ты так думаешь, но многие бы сказали, что ловок ты придумывать разные сказки. Хотя я думаю, все это из зависти, ведь тебе не приходилось общаться со знатными женщинами.

Кетиль грустно рассмеялся, но ничего не сказал.

Как-то раз Труд, вдовушка Кетиля, принесла на берег пива, и они втроем сидели у костра. И Труд сказала:

– Много повидала я рыбаков, и много викингов проходило через здешние места. И никогда не видала я рыбаков, что были бы так похожи на воинов, как вы. Хотела я рассказать о том старосте нашей деревни, но не буду, коли поклянетесь вы, что не навлечете на нас беды.

– Что ж, – сказал Кетиль, – ты права, и рыбачим мы больше там, где блестит не рыбья чешуя, а чешуя кольчуг. И добыча наша не рыба, а серебро. Но мы готовы поделиться с тобой уловом. А в том, что не будет вам вреда, мы клянемся.

Труд успокоилась и прижалась к Кетилю:

– Не надо мне вашего серебра. Не знаю, зачем вы здесь, да и спрашивать не буду. Молю богов только, чтобы ты подольше не уходил, Кетиль.

Кетиль обнял ее и сказал, что, видно, пора им идти спать. И с тех пор стали они брать Труд с собой в море, потому как Кетиль сказал, что не стоит ей проводить много времени одной с другими женщинами. Ведь никто не может остановить мчащегося вепря, и никто не может заставить замолчать болтливую женщину.

И так прошла еще неделя, и Хельги уже начинал злиться, когда увидели они в море паруса. И этих парусов становилось все больше, пока Хельги не сбился со счета. Но по всему выходило, что через Зунд идут более пяти дюжин боевых кораблей. Хельги стал гадать, чьи это корабли, но Кетиль сказал, что видит среди них с десяток очень больших, и не иначе это корабли Олафа сына Трюггви.

А потом два корабля повернули к ним. Кетиль кивнул Хельги и начал не торопясь вытаскивать сеть. Труд сказала, что лучше им подобру-поздорову вытащить лодку на берег, а самим укрыться в дюнах, пока есть время, однако Кетиль ответил, что давно он не видел боевых кораблей и охота ему рассмотреть эти два поближе.

Однако когда корабли подошли, Кетиль выругался и велел Хельги пару раз мазнуть дегтем по лицу. Хельги спросил, что он там увидел, и Кетиль подбородком показал ему на левый корабль:

– Видишь там на носу у него вырезана кабанья голова. Как ты думаешь, чей он? Тебе повезло, что с тех пор, как ты последний раз видел Торвинда из Хиллестада, у тебя отросла бородка, волосы стали длиннее и одежда испачкана рыбой и воняет. Остается нам молить богов, чтобы он тебя не узнал. Сам-то я тогда не встречался с ним лицом к лицу, а тебе лучше не мешкать с дегтем и не раскрывать рта.

Корабль Торвинда Кабана подошел к ним левым бортом, и Хельги увидел его самого, стоящим на носу. Когда корабль приблизился к лодке на полсажени, Торвинд спросил у них, не видали ли они боевых кораблей в их краях. Кетиль ответил, что с месяц назад видели они пять кораблей, идущих на север, но чьи они были, было им не разобрать. На это Торвинд ничего не ответил, а только внимательно посмотрел на Кетиля.

– Сдается мне, я тебя уже где-то видел, – сказал он, – но не могу вспомнить где.

– Вряд ли ты мог видеть меня где-то, кроме этих мест, потому как мой дом здесь, – ответил Кетиль.

– Что же, я бывал и в здешних местах. Помню я это хорошо, хоть и было это давно. Старосту тогда здесь звали Оттар. Жив ли он еще?

Торкель не успел ответить, когда Труд откинула волосы с лица и сказала:

– Видать, давно ты был здесь, вождь, потому как память у тебя замутилась. Оттаром звали нашего кузнеца, а старостой тогда, когда ты был здесь шесть лет назад, был Карр сын Тосте. А теперь старостой у нас Тосте сын Карра, внук Тосте.

Кабан посмотрел на нее и сказал:

– А откуда ты помнишь меня, женщина?

– Кто же не помнит тебя в нашей деревне, коли ты забрал у нас всю сушеную рыбу, что припасли мы на зиму, а отдал нам за нее только горсть серебра. А я тогда жила в доме отца моего, Карра, до того как вышла замуж за Кетиля сына Скопте.

И Труд показала на Кетиля.

Торвинд рассмеялся:

– Да, теперь я вспомнил эту деревню. Мы тогда возвращались с Востока и попали в такую бурю, что покидали за борт все припасы. Вот и взяли здесь немного рыбы. Но заплатили лучшим серебром из Сёркланда! Так что нет в словах твоих правды, женщина.

Кетиль сказал:

– Давно это было, так что не желаешь ли и теперь купить у нас улов. Мы отдадим всё, что поймали за две серебряных монеты из Сёркланда.

Кабан снова посмотрел на него и ответил:

– За весь ваш улов, так и быть, дам я вам одну монету, чтобы вы помнили мою доброту.

Кетиль кивнул и крикнул Хельги, чтобы сложил рыбу в корзину и отдал бы ее через борт людям Кабана. А потом Кетиль спросил:

– А на чьей стороне сейчас ты, вождь, и чьи это корабли такие большие, что здесь таких никогда не видали, хотя много славных вождей видим мы здесь каждую весну?

Кабан даже не посмотрел в его сторону, а ответил один из воинов, ожидавших, когда им передадут рыбу:

– Это корабли могучего конунга Олафа Норвежского. Тот, что ты видишь прямо на юге, – «Журавль», там подальше корабль Эрлинга Скьяльгсона «Медведь». Дальше на запад корабль с позолоченной драконьей головой на штевне – это «Маленький змей», что наш конунг взял у Рауда Сильного. Ну а тот большой, с тридцатью четырьмя парами весел, – это «Длинный змей», корабль самого конунга.

– А куда собирается могучий конунг? Уж не грабить ли наши берега? – спросила Труд.

Воин поморщился:

– Кому нужны ваши лачуги и ваша рыба?! Конунг Олаф плывет за своим приданым к конунгу Бурицлейву, что правит у вендов. Может, на обратном пути он и завернет за добычей в землю данов, но пока ему не до вас.

Хельги отдал воину корзину с рыбой, и Кетиль спросил Кабана:

– Дашь ли ты нам серебра, вождь? Рыба уже на твоем корабле.

Кабан неохотно кинул Кетилю монету и велел кормщику поворачивать корабль обратно. Кетиль тоже кивнул Хельги, и они начали ставить парус. А Труд смотрела на отдаляющиеся корабли.

– Ты продешевил, Кетиль, – твоя рыба стоила дороже, чем одна мятая серебряная монетка.

– Благодарю тебя, Труд, что помогла нам не попасть в ловушку, что расставил Кабан, – ответил ей Кетиль. – Не думал я, что бывал он в здешних краях и знает по именам местных вождей. Только ты помогла нам избежать западни. Теперь ты получишь от нас серебро получше, чем то, что дал он.

– Говорила я тебе, Кетиль, не ради серебра я это делаю. Да теперь понимаю, зачем вы здесь. Что же, молю богов, чтобы не раз еще ты заглядывал к нам, когда будешь в здешних краях. Может, возьмешь меня с собой в странствия.

Кетиль посмотрел на нее и сказал:

– Сейчас я не могу тебя взять, потому как скоро нам предстоит битва, и я не знаю, каков будет ее исход. Но клянусь тебе, что если останусь жить, то найду тебя, и мы еще потолкуем.

Они высадили Труд на берегу, и Кетиль уговорил ее принять серебро. А потом сами они отправились вдоль берега на север и через два дня были на Готланде. Там их встретил Гудбранд и повел к ярлу Эйрику, который также был там. По дороге он рассказал, что пришлось потратить немало времени на убеждение Олафа конунга свеев и его ярлов, но тут пришла весть от Сигрид. Королева велела передать сыну, что Свейн начнет собирать воинов не позднее чем через неделю, и Олаф, наконец, согласился разослать знак войны по своим землям.

В шатре ярла Эйрика Кетиль рассказал о том, что они видели: что сын Трюггви уже прошел через Зунд и ему никто не чинил препятствий и что с ним одиннадцать больших кораблей, на одном из которых раньше ходил Рауд Сильный. А обычных кораблей с ним – около четырех дюжин. И что сейчас Олаф держит путь к Бурицлейву, но потом, видно, может напасть и на данов, и на самого Эйрика.

Ярл улыбнулся им и сказал:

– Да, не так думал я встретить Олафа в Зунде, но теперь верю я, что и Свейн, и Олаф сын Сигрид приведут свои корабли. Только слишком много времени потеряли мы, пока оба они выясняли, кто из них смелее и первым бросит вызов сыну Трюггви. Но ничего, не пройдет и двух недель и кораблей у нас будет побольше, чем у Олафа.

– Если Олаф даст нам время собрать их все в одном месте, – добавил Гудбранд.

– Гудбранд прав, – сказал ярл. – Всё, что нам нужно теперь, – это время. И есть только один человек, у которого мы это время можем купить. Это Сигвальди ярл. Потому не пришло еще время вам готовиться к бою, а придется вам отправиться в Йомсборг на вашей лодке.

Ярл спросил у Кетиля.

– Хранишь ли ты тот перстень, что дал тебе ярл Сигвальди, как знак доверия? Пришла пора тебе, Кетиль, встретиться с ярлом и сказать ему, что у него будут корабли и богатство, если Олаф сын Трюггви не выйдет из Свиного устья до пятнадцатого дня, считая с сегодняшнего. А когда выйдет, то пусть потом ищет битвы на западе.

Когда Гудбранд провожал их к «Чайке», Хельги спросил:

– Откуда ярл знает, что Олаф идет к Одеру? Разве не много других мест, которые он может пограбить, чтобы заставить Бурицлейва вернуть ему приданое его жены?

Гудбранд ответил:

– Вестник от Сигвальди передал, что не будет войны промеж Бурицлева и Олафа. Олаф служил еще отцу Бурицлейва, и тогда промеж них была дружба. Потому идет к нему Олаф, чтобы заключить мир и договориться о том, что будет его воинам в землях Бурицлейва повсюду еда и пиво, покуда будет он на Балтике. И как только мир будет заключен, развернет Олаф свои корабли, и пойдет гребенкой по морю. И не остановится, пока в сеть его не попадет ярл Эйрик вместе со всеми, кто его поддержит.

– Но почему встреча их будет в устье Одры, а не у Кольберга[53], например? – спросил Кетиль.

– Потому как есть в этом деле еще один участник – Сигвальди ярл, – ответил Гудбранд. – И он здесь – посредник. Потому он и выбрал Одер, чтобы было всем удобно, притом тот самый город, что мы брали приступом.

– А где собираются корабли Свейна и Олафа конунга свеев? – спросил Хельги.

– О том я вам сейчас сказать не могу, потому как отправляетесь вы к Сигвальди, а от него можно любых козней ждать. Но следует вам идти на «Чайке» до Боргундархольма, а там пересесть в вашу лодку и отправиться в Йомсборг. А как передадите всё, что нужно, Сигвальди, возвращайтесь назад. Я пришлю вам вести, куда идти дальше.

Кетиль и Хельги вернулись на «Чайку», и Кетиль велел всем собираться в дорогу. Многие рады были снова видеть его, однако были и те, кто тихо ворчал что-то себе под нос. Торгейр улыбался во весь рот, однако видно было, что за все эти дни, что рыбачили они у выхода из Зунда, привык он стоять у рулевого весла рядом с кормщиком.

Но Кетиль ничего не сказал, и они отплыли, ведя за собой «Железного барана», на борт которого они также втащили и рыбацкую лодку. И кое-кто из людей говорил, что приходится им работать веслами за двоих, а серебро будут делить, как обычно.

На Боргундархольме Кетиль и Хельги снова надели свою рыбацкую одежду и сразу же отплыли, а Торгейр велел вытащить корабли на берег и ставить палатки. И не стал он расспрашивать, куда Кетиль снова отправляется. Спросил только, когда их ждать назад. И Кетиль ответил, что вернутся они со второго по четвертый день. И сказал, чтобы каждую ночь жгли на берегу три костра, а каждый день поднимали на мачтах обоих кораблей красные щиты. Торгейр кивнул и пожелал им удачи в землях вендов.

Ветер дул с северо-запада, и Кетиль сказал, что до Йомсборга они доберутся за один день. Сам он снова был мрачен и всю дорогу молчал. А когда Хельги сказал что-то про Торгейра, то Кетиль ответил:

– О нас с Торгейром я буду думать после битвы с Олафом. Только норны знают, кто из нас выйдет из нее живым, а кого унесут девы, скачущие на сумрачных конях[54]. Так что не стоит заранее делить корабль и людей. Да только, вижу я, если мы оба переживем этот день, то делиться нам все же придется.

После он снова замолчал, и так, в тишине, они и плыли до вендского берега. Затем, когда среди леса уже можно было различать отдельные деревья, Кетиль поглядел по сторонам и повернул кормовое весло. Лодка пошла направо вдоль берега, и вскоре Хельги крикнул, что видит холм с деревянным трехголовым идолом на вершине. Кетиль кивнул и сказал, что это восточный берег устья.

Солнце уже было на западе, когда они вошли в Свиную протоку и пошли на юг. А еще через час они повернули на восток, обогнули мыс и к закату увидели стены Йомсборга. Хельги спросил у Кетиля:

– Скальды говорили, что стены Йомсбурга неприступны, но сейчас они мне кажутся ниже, чем в Альдегьюборге. А что это за городок прямо рядом с крепостью?

– В этом городке живут венды и купцы со всего Севера и из земель на Востоке. Йомсвикинги дают клятву не знать женщин, но сами они не ткут и не шьют одежду. Потому, когда им надо что-то, они отправляются в этот городок, Волин, как называют его венды. А еще Сигвальди берет под свою защиту всех купцов, что плавают в здешних краях. Оттого здесь – богатый торг. И серебро течет, как лосось во время нереста, в кошель Сигвальди.

– Но эти стены… Они высотой в четыре сажени, не больше. Так ли уж неприступен Йомсборг?

– Стены крепости – мужество ее защитников. До Хьёрунгавага многие бы сказали, что Йомсборг неприступен. Но теперь, когда здесь нет Вагна и Бу, а всем заправляет Сигвальди, я бы сказал, что стены зашатались. Ежели Бурицлейв подкопит еще сил, то йомсвикингам придется служить ему, а не конунгу данов.

Они пристали к длинному деревянному молу, что тянулся на четыре полета стрелы на южной стороне залива. Вокруг них стояли такие же рыбачьи лодки и несколько купеческих судов. А вдали, ближе к стенам Йомсборга, качались на воде девять боевых кораблей.

Кетиль показал на самые дальние из них и сказал:

– Думается мне, что вон те семь – это корабли йомсвикингов, а эти два – корабли Олафа. Видать, и он не доверяет Сигвальди и держит при нем своих людей.

Хельги вгляделся в корабли Олафа и сказал:

– Быть может, мои глаза обманывают меня, но чудится мне, что самый ближний к нам корабль – это корабль Гутторма. Если так, то боги дарят нам возможность посчитаться с ним за все то, что он хотел сделать с Сигрун.

Кетиль взял его за плечо:

– И я был бы рад хорошей схватке – уж больше года, как я дерусь только понарошку, да только не время сейчас для мести. Не для того мы столько времени плаваем на нашей лодчонке, выряженные рыбаками, чтобы раскрыть себя, устроив тут бой с командами двух кораблей. Подожди еще несколько дней, и ты сможешь всадить Гутторму в брюхо меч в открытом бою.

Хельги неохотно отвернулся от кораблей Олафа и сдвинул шапку на голове, закрыв лицо. Назвавшись какому-то воину рыбаками с Боргундархольма, они пошли в Йомсборг. В воротах крепости стражники изумились, что у двух рыбаков есть дело до самого ярла, но Кетиль сказал, что у них есть вести о конунге Свейне, и их пропустили. У ворот высоких палат, где жил Сигвальди, им снова преградили путь и в этот раз пускать внутрь отказались, что бы они ни говорили. Тогда Кетиль достал из-за пазухи перстень в виде змеи, что дал ему Сигвальди на празднике Йоля, и сказал:

– Вели отнести этот перстень ярлу и, если он вспомнит его, вели узнать, не захочет ли он видеть тех, кто его принес.

Стражник с презрением посмотрел на дешевый перстень, но взял его и унес. Вскоре он вернулся, отобрал у них ножи и провел в покой к Сигвальди. Ярл посмотрел на них и сказал:

– Помню я тебя, скальд, и тебя, сын Гудбранда Белого. Что повелел передать мне ваш ярл?

Кетиль выступил вперед и сказал:

– Велел он передать, что будешь ты жить в богатстве и славе, коль Олаф сын Трюггви задержится еще на десять дней в землях Бурицлейва. А когда выйдет он из Свиного устья искать битвы, то пусть повернет на запад.

– Что же, – ответил Сигвальди и погладил свою жидкую бороду, – передай своему ярлу, сын Гудбранда, что выполню я свою часть уговора. Пусть и он выполнит свою.

– Ярл Эйрик просил передать, что будут у тебя и корабли, и серебро, – ответил Кетиль.

В это мгновение дверь в покой открылась, и туда ворвалась Астрид, жена ярла.

– Что слышу я? – крикнула она. – Ты договариваешься о плате с Эйриком сыном Хакона?! Ты предаешь Олафа, самого великодушного из властителей Севера, незаконнорожденному сыну Хакона Злого?! Ты забыл, на чьей стороне он сражался при Хьёрунгаваге?

Сигвальди покраснел и схватил Астрид за руки:

– Нет тебе дела, женщина, до того, с кем воюют йомсвикинги! А мне нет дела до того, как великодушен был Олаф, когда служил твоему отцу. Это было давно, и тебе об этом пора забыть. А Эйрик сын Хакона сослужил мне неплохую службу при Хьёрунгаваге, избавив меня от этого выскочки, Вагна. Жаль только он отпустил его тогда с бревна. Иди к себе и не заставляй меня еще раз пожалеть о том, что нарушил я обет йомсвикингов и взял себе жену.

Сигвальди отпустил руки Астрид, и она выбежала прочь. Потом он отдал Кетилю перстень в виде змейки и сказал:

– Сестра моей жены, как вы, наверное, слышали, была замужем за Олафом. С тех пор временами моя жена забывает, что Олаф уже не зять ей. Но это не должно помешать нашим замыслам. Наш уговор в силе, и Олаф не выйдет отсюда раньше, чем через десять дней. Пусть Свейн, Олаф сын Эйрика и Эйрик сын Хакона хорошо его встретят.

Потом он кликнул слугу, и Кетиля с Хельги проводили до ворот Йомсборга.

Хельги спросил:

– Как думаешь ты, с кем Сигвальди на самом деле: с нами или с Бурицлейвом и Олафом сыном Трюггви?

– Мыслю я, что он и сам того до конца не знает. Но по крови ему ближе мы, чем Бурицлейв, а по морю до него ближе добираться из Еллинге, чем из Викена.

Когда они проходили мимо корабля Гутторма, Хельги сказал:

– Мы выполнили то, что повелел нам ярл Эйрик, и не думаешь ли ты, что мы можем остаться тут ненадолго и посмотреть, что будет делать Сигвальди?

Кетиль тоже посмотрел на корабли Олафа и ответил:

– Как-то один юный воин решил остаться ночевать в сторожке вместо того, чтобы вернуться к своим товарищам. И потом его пришлось спасать, и много людей погибло. Не хочешь ли ты сейчас поступить, как он?

Хельги ответил:

– Я тоже слышал про того юного воина, но сейчас все не так, как тогда. Есть ли разница, вернемся мы завтра или на день позже?

– Как видел ты, – Кетиль положил руку Хельги на плечо и посмотрел ему прямо в глаза, – из-за того, что мы задержались у Ульфа, возможно, Олаф прошел Зунд без преград. Не думаешь ли ты, что ярл Эйрик не ждет вестей о том, что велел передать ему Сигвальди?

– Хорошо, – ответил Хельги и отвел взгляд. – Но позволь мне ночью посторожить около кораблей Олафа. Ведь может случиться, Гутторм захочет проведать какую-нибудь девицу. Все равно до рассвета нам не выйти в море.

– Я рад, что ты меня понял, но на рассвете я жду тебя на лодке, – согласился Кетиль и ускорил шаги.

А Хельги привалился к какому-то плетню и постарался закутаться в плащ так, чтобы стать незаметным. Так он сидел долго, но на кораблях Олафа ничего не происходило, только время от времени менялись воины, стоящие на страже. Хельги уже начал засыпать, когда со стороны крепости послышались шаги. Кто-то, в темном плаще подошел к кораблю Гутторма и коротко переговорил со стражником. Хельги не слышал слов, но ближе подбираться не стал, потому как взошла луна, а он не хотел, чтобы его заметили.

Затем на мостки выбрался широкоплечий воин с корабля, и стал о чем-то расспрашивать пришедшего. Но тот только махал рукой в сторону крепости. Наконец, воин с чем-то согласился, свистнул, и с корабля на берег сошли еще двое, и все вчетвером они пошли к крепости. Когда они проходили мимо Хельги, луна осветила лицо невысокого тонкого воина, что шел последним. Хельги дернулся, чтобы вскочить, но совладал с собой: он узнал Туранда.

Не выходя на деревянную мостовую, а тихо ступая по траве вдоль плетней, Хельги пошел следом за Турандом. Они прошли мимо кораблей йомсвикингов и поднялись по дорожке к воротам крепости. Стражники окликнули Туранда и тех, кто был с ним, и Хельги смог расслышать ответ человека в темном плаще:

– Туранд Змеиный Язык. По зову королевны Астрид.

Хельги не стал подходить к воротам, а вновь уселся рядом с плетнем, прячась в его тени. Он посмотрел на звезды и, шевеля губами, стал считать, сколько осталось времени до рассвета. Внезапно чья-то рука опустилась ему на плечо. Он повернулся и чуть было не вскрикнул, но тут вторая рука закрыла ему рот. Рядом с ним на корточках сидел Кетиль.

– Как ты нашел меня? – шепотом спросил Хельги.

– Мне плохо спалось, так что я тоже решил понаблюдать за кораблями Олафа. Хотелось мне понять, не пошлет ли Сигвальди кого-то предупредить их. И увидел я, что так и случилось. Затем приметил я, как выбрался ты из тени и пошел за теми четверыми. Ясно было, что в крепость тебя не пустят, потому как кольцо ярла у меня. Потому я стал искать тебя перед воротами. И вот нашел. Ты видел, что это за люди?

Хельги покачал головой:

– Я узнал только одного из них. Это Туранд. Видно, после Конунгахеллы Кабан больше не полагается на Гутторма, и не оставляет его надолго без присмотра. Но позвал его вовсе не Сигвальди, а его жена.

– Что же. Это хорошая весть. Но нам двоим от этого не легче. Не хотелось бы, чтобы то, что мы обсуждали этой ночью с ярлом, стало известно сыну Трюггви, а я не знаю, как много подслушала Астрид.

– Думаю я, что слушала она с самого начала, иначе не забылась бы так, чтобы ворваться в покой Сигвальди.

– В этом я согласен с тобой. Видать, не решилась она доверить слова посланцу и попросила Туранда прийти к ней самому. Не знаю, что она ему скажет, вряд ли всю правду, однако про то, что Олафа сына Трюггви ждет засада, может, и промолвит.

– И что же делать нам? – спросил Хельги, доставая из-за пазухи нож.

– Хвали богов, что прихватил я с собой кое-что из лодки. Потому как одним ножом, – Кетиль достал из-за спины меч, – тебе не исполнить свою клятву.

Хельги улыбнулся, а потом стал без умолку задавать вопросы:

– Ты доверишь мне драться с Турандом? А что будет с другими двумя? Ты справишься с ними? Но не схватят ли нас стражники?

– Придется нам с тобой изобразить опившихся пивом йомсвикингов. Хотя прошло уже много дней с тех пор, как пил я по-настоящему. Что ж, после боя с Олафом не будет мне отказа в пиве: ни на пиру у ярла Эйрика, ни в Валхалле.

– Ты хочешь, чтобы все решили, что с Турандом затеяли пьяную драку?

– Да, убей его, а я отправлю к Одину остальных. Потом беги на берег и готовь лодку, а я предупрежу Сигвальди о вероломстве его жены. Если через час после того как мы разойдемся, я не найду тебя, отплывай и скажи Гудбранду, что Сигвальди предал нас.

Кетиль посмотрел на звезды:

– Крайние звезды Ковша смотрят на северо-запад – до рассвета осталось совсем немного. Мыслю я, скоро Туранд появится. После того что рассказывает ему сейчас Астрид, ему тоже захочется отплыть с рассветом.

Не успел Кетиль договорить последние слова, как послышался скрип петель, и ворота открылись. Из крепости вышли трое воинов. Хельги и Кетиль посмотрели друг на друга, когда узнали Туранда. Кетиль шепнул:

– Делай, как я. Туранд – твой.

Кетиль встал и сделал вид, что поправляет штаны. Хельги сделал то же самое. Потом Кетиль заорал начало своей любимой застольной песни про возвращение викинга домой и двинулся навстречу Туранду и его воинам. Хельги, пошатываясь, шел за ним, стараясь держаться ближе к Туранду. Тот заметил их, но не остановился, а просто дал знак своим воинам идти впереди него.

– Эй, друзья, не найдется ли у вас пива для доблестных братьев из Йомсборга? – крикнул им Кетиль, когда между ним и Турандом оставался полет стрелы.

– Доблестным йомсвикингам давно пора спать, а не испражняться у дороги, – ответил ему Туранд.

– Разве так пристало говорить с братьями, давшими обет? – с обидой в голосе, остановившись, сказал Кетиль. – Разве гость может оскорблять хозяина? А ты в нашем доме, чужеземец.

– Проваливай с дороги, коли обпился пивом! Или отправишься спать в свое собственное дерьмо, – крикнул Туранд и дал знак своим людям.

Два воина шагнули вперед, и один из них, со шрамом на левой щеке, собирался на ходу плечом столкнуть Кетиля с дороги, но не успел это сделать, потому что Кетиль сам отступил на шаг назад, а потом вонзил нож в его правый бок. Лезвие скользнуло по звеньям кольчуги и вошло неглубоко, но воин оступился и упал, когда Кетиль его толкнул. Второй воин повернулся и начал доставать меч, однако Кетиль был быстрее. Он выхватил меч и нанес удар в горло. Воин упал, и тут же его товарищ со шрамом вскочил на ноги.

Туранд, увидев, что на них нападают, несколько мгновений раздумывал, но потом повернулся бежать к воротам. Хельги крикнул ему:

– Туранд! Разве ты не хочешь сразиться с Хельги сыном Торбранда?!

Туранд пробежал несколько шагов, а потом развернулся.

– Что же, Хельги сын Торбранда, надолго ты меня не задержишь, а передать привет Ингрид мне хочется.

Туранд встретил бегущего Хельги ударом меча со всего маху. Он бил сверху и справа и целился в левый бок, который не был закрыт щитом. Хельги принял удар на наклоненный меч и ударил Туранда правым локтем в лицо. От удара Туранд сделал два шага назад, но сумел отразить обратный удар Хельги.

– Я вижу, ты кое-чему научился, Маленький Хельги, – сплевывая кровь, сказал Туранд. – Теперь мне придется немного повозиться, чтобы сделать Ингрид снова свободной.

Он пошел вперед и нанес несколько сильных, но осторожных ударов, стараясь не подставлять ни ноги, ни левый бок. Хельги едва не пропустил один удар и отступил на шаг.

– Но все-таки биться, как мужчина, ты еще не умеешь. Тебя учили женщины? – усмехнулся Туранд.

Хельги молча нанес несколько быстрых ударов, однако Туранд их все отбил.

– Когда красотка Ингрид станет вдовой, я женюсь на ней, – сказал он.

Хельги ударил сверху и тут Туранд, не отбивая, сумел отскочить в сторону и быстрым ответным ударом вскользь достал правый бок Хельги.

– Чему тебя научили, Маленький Хельги? Красивее умирать – это всё, на что ты способен?

Хельги вздохнул, шагнул вперед, ударил и сказал:

– Меня учили не терять головы, что бы тебе ни кричал враг. Я это немного подзабыл, но ты мне напомнил.

Туранд отбил удар.

– Еще меня учили не разговаривать в схватке, если она длится долго. Но ради тебя я об этом правиле забуду.

Хельги ударил, Туранд отбил и замахнулся.

– Еще меня учили, что мой меч – это продолжение моей руки…

Туранд ударил, и Хельги принял его меч на свой, спружинив ногами. Потом повернул лезвие и плашмя провел его вниз к рукояти меча соперника. Одновременно он ударил Туранда левой рукой в лицо, но тот своей левой рукой поймал его кулак. Это отвлекло Туранда на мгновение, и Хельги, резко крутанув свой клинок, подцепил крестовиной рукоять меча Туранда и вырвал его из рук. Туранд отскочил, Хельги ударил сбоку. Меч рассек Туранду грудь вместе с кольчугой. Туранд отступил, Хельги ударил еще раз и пронзил ему живот. Туранд упал на колени.

– Что же, Маленький Хельги, признаюсь, ты удивил меня. И я не прошу пощады, – пробормотал Туранд, сплевывая кровь. – Но хотя я и враг тебе и служил твоему врагу, позволь мне умереть достойно.

Туранд кивнул головой в сторону своего меча:

– Дай мне в руки меч, а потом убей. Я не хочу быть в раю Белого Христа, да и грехов на мне многовато, как говорят священники. Мое место в Валхалле.

Хельги поднял его меч и воткнул в землю перед Турандом. Тот, стоя на коленях, оперся на рукоять обеими руками. Хельги замахнулся и тут увидел, что левая рука Туранда скользнула к поясу. Меч Хельги уже шел вниз, когда в руке у Туранда показался нож, и он ударил, метя Хельги в пах. Хельги отпрыгнул, и его удар прошел мимо головы Туранда, но разрубил тому правое плечо. Туранд упал ничком на землю.

Хельги повернулся, чтобы осмотреться, и увидел стоящего неподалеку Кетиля. Тот кивнул:

– В общем, неплохо. Особенно эта уловка с рукоятью меча. Но ты так много говорил, что я начал опасаться, не начнешь ли ты сейчас рассказывать вису.

Он подошел к Туранду и ударил его в сердце.

– Говоришь, Хельги учили биться женщины. Молю богов, чтобы ты почувствовал эту боль, Змеиный Язык.

Хельги огляделся и увидел двух лежащих поодаль воинов Туранда.

– Они мертвы? – спросил он.

– Конечно, я же не знаю, говорила ли Астрид с Турандом наедине или при них, – ответил Кетиль, разведя руками.

В это время послышался скрип петель, и от ворот к ним побежали воины. Кетиль спросил:

– Ты сможешь сам перевязать свою рану?

– Да, – ответил Хельги, и было видно, что он только сейчас вспомнил, что ранен в правый бок.

– Тогда беги на корабль, пока не проснулись люди на кораблях Олафа. – И Кетиль повернулся к бегущим к нему воинам и поднял над головой кольцо.

– Я спас ярла Сигвальди от предательства. Вот его кольцо. Отведите меня к нему. – Кетиль стоял на месте, его окружили, но, видать, стражники в воротах узнали того, кого видели на закате, и повели его в крепость. За Хельги никто не погнался.

Кетиль пришел, когда солнце уже показалось над лесом с той стороны реки. Он кивнул Хельги, чтобы тот садился на весла, а сам отвязал лодку от пристани и сел у кормила.

– Сигвальди сказал, что он позаботится о том, чтобы Астрид больше никого не могла послать к Олафу, – сказал он. – Еще он предупредил, что нас будут искать, потому как стражники у ворот расскажут людям Олафа, когда те проснутся, про драку с двумя пьяными рыбаками у ворот.

– Не знаю, поверит ли кто, что два рыбака могли убить трех воинов, но главное, что тайна наша будет сохранена, – продолжил Кетиль. – Однако нам лучше торопиться, потому что вот-вот за нами погонятся два больших корабля.

Хельги ничего не говорил, а только морщился, потому что его бок болел при каждом гребке. Кетиль сказал:

– Раз ты можешь грести, рана неглубокая. Сейчас мы поставим парус, и я перевяжу тебя заново.

– Ты очень добр ко мне, Кетиль, – сквозь зубы пробормотал Хельги.

– Это не доброта. Это забота. Я забочусь о том, чтобы ты запомнил: если в бою ты даешь волю гневу, это будет причинять тебе боль. И еще ты назвал себя Туранду, и кое-кто мог это услышать.

– Прости, Кетиль, ты прав, – ответил Хельги. – Но согласись, что это я придумал следить за кораблями Олафа.

– Да, задумал ты хорошо. Однако, что бы ты стал делать, если бы ты был один, когда Туранд вышел из Йомсборга. Бился бы один с ними тремя? В следующий раз постарайся сначала думать, а потом бросаться в бой.

– Хорошо, Кетиль, – грустно сказал Хельги.

– А еще, когда мы придем на Боргундархольм, мы выпьем пива за то, что ты убил змею. А ты расквитаешься со мной, если сложишь об этом вису.

И Кетиль принялся ставить парус.

Ветер дул с северо-запада, поэтому шли они круто к ветру и очень медленно. Кетиль то и дело смотрел в сторону Йомсборга, опасаясь, не появятся ли из-за мыса преследующие их корабли. Но потом он заметил, как много других рыбачьих лодок показалось из окрестных деревень и хуторов, и успокоился.

К тому времени, когда солнце было на юго-востоке, они были у выхода в открытое море, и здесь лицо Кетиля снова помрачнело. Хотя солнце светило по-прежнему ярко, в море ветер стал свежее и волны выше. Кетиль кивнул Хельги, и они натянули полог из шкур на нос лодки, чтобы ее не так сильно захлестывало, потому как Боргундархольм был на северо-востоке, и идти им приходилось на север вполборта к волне, что сносила их к востоку.

Хельги предложил пристать к берегу и подождать, не стихнет ли ветер, но Кетиль ответил, что назавтра может начаться настоящая буря, которая заставит их сидеть на берегу несколько дней. К тому же их могут искать люди Олафа, а местные венды вряд ли будут к ним так же дружелюбны, как рыбаки в Зунде. И, наоборот, при свежем ветре они могут дойти быстрее, и им надо будет только почаще вычерпывать воду.

Так, меняя друг друга на кормиле, они шли весь день, и к вечеру Хельги начал волноваться, не прошли ли они мимо Боргундархольма. Однако Кетиль ответил, что Боргундархольм слишком большой, чтобы его не заметить, а поскольку шли они прямо на север, то ветром их должно было снести прямо на остров. Но Хельги все равно вглядывался и на север, и на восток, и на запад. Наконец, когда солнце уже прошло запад, на севере показалась серая полоска земли.

К берегу они подошли уже в темноте. И Хельги громко поблагодарил богов, когда увидел три горящих костра в двух милях от них. Они опустили парус, потому как идти им приходилось против ветра. Кетиль закрепил руль и сел на весла вместе с Хельги.

– Я думаю, как мне поступить лучше: сначала выпить подогретого пива, а потом лечь спать, или наоборот? – сказал он.

– Если бы на мне была сухая одежда, я бы лег спать прямо в лодке, когда мы ее вытащим на берег, – ответил Хельги. – Но хотя мы и согреемся греблей, я бы предпочел, чтобы и в брюхе у меня было что-то теплое.

– Я сделаю так: сначала выпью пива, а потом лягу спать. А когда проснусь, выпью еще пива, – решил Кетиль.

Хельги рассмеялся, и они быстрее заработали веслами. Так прошло немного времени, и их окликнули с «Чайки». Кетиль назвал себя, и подбежавшие воины помогли вытащить на берег лодку, а Торгейр велел подогреть им пива и найти сухую одежду. Потом, когда они грелись у костра, он спросил:

– Как поживают венды?

Кетиль ответил:

– Мы не со многими из них говорили. В этот раз мы больше общались с йомсвикингами и с людьми Олафа сына Трюггви.

– Неужто плавали в Йомсборг? Ведь Сигвальди – враг ярлу, – снова спросил Торгейр. – А что за дело у вас было с людьми Олафа? Не такое ли, после которого надо перевязывать раны на боку?

Торгейр показал на Хельги. Тот улыбнулся и ответил:

Вырвал Торбранда сын навеки змеиное жало,

Прошлой ночью он

Иисполнил обет, как пристало.

Торгейр удивился:

– О каком обете ты говоришь? Змеиный язык – это Туранд? Но где вы его встретили?

Тут Кетиль рассказал ему, как всё случилось в Йомсборге и Волине, и добавил:

– Не осталось на Севере вождей, что не готовились бы к решающей схватке. И даже Сигвальди, каким бы хитрецом он ни был, не сможет остаться в стороне. Так что не пройдет и десяти дней, как встретим мы сына Трюггви в бою. Притом с нашей стороны, кроме нас, людей ярла Эйрика, будет вся сила Свейна и Олафа конунга свеев. Нелегко придется Олафу, какими бы огромными его корабли ни были.

И сказав так, Кетиль завернулся в плащ и захрапел. А следом за ним заснул и Хельги. Однако проспать долго им не удалось.

Вскоре после полуночи раздалось несколько глухих ударов, а потом послышались крики. Кетиль вскочил на ноги и увидел, что к нему бежит Тосте. Кетиль остановил его взмахом руки и спросил:

– Что тут у вас происходит, что бедным рыбакам не выспаться после стольких бессонных ночей?

Тосте, задыхаясь, ответил:

– Это Торгейр! Он увел «Чайку» и уходит с полудюжиной людей. А «Барану» они пробили днище, чтобы мы не отправились вслед за ними.

Кетиль посмотрел по сторонам и увидел бегущих к ним людей и темные очертания драккара, что шел вдоль берега. Он нагнулся к Тосте и тихо сказал:

– Если у «Барана» пробито днище, то бери людей, сколько надобно, и заделай пробоину. Не ведаю, зачем Торгейр это сделал, но без корабля нам всем придется туго.

Потом он обернулся к Хельги, который тоже вскочил, и сказал еще тише:

– А ты найди мне бочонок со смолой, которой мы заделывали щели в бортах «Барана», и приведи Калле и остальных лучников. Если они не ушли с Торгейром. Затем он сложил руки у рта и крикнул в сторону моря:

– Торгейр из Сконе! Не перепутал ли ты корабль?

С «Чайки» раздался ответ:

– Нет, Кетиль сын Гудбранда, я взял тот корабль, что получше. Прости, что не попрощался с тобой как следует, но, думаю, ты не в обиде, потому как мог я убить тебя и многих твоих людей во сне, но не сделал этого.

– Не забыл ли ты клятву, что давал мне и ярлу Эйрику? И куда ты теперь повернешь нос моего корабля? – крикнул в темноту Кетиль.

– Я не забыл свою клятву, – в голосе Торгейра теперь была грусть, – но, думаю, расплатился я сполна с ярлом Эйриком, вернув его людей домой из Халогаланда. А что до клятвы, то давал я еще одну. Рассказывал я не раз, как служил в дружине у конунга Бурицлейва, но не говорил того, что и до того служил в дружине его отца, конунга Мешко. А вождем в дружине был у нас Олаф сын Трюггви. Так что давал я клятву ему раньше, чем тебе. Не думал я, что клятва та еще в силе, потому как минуло с тех пор немало лет. Да вот Ульф Готландец мне в последний раз напомнил. Ведь и ему пришлось вспомнить о такой же клятве, не то сын Трюггви обещал разорить его двор на Готланде на обратном пути из земель вендов.

– Но у тебя нет двора на Готланде. Отчего ты решил вспомнить старую клятву? Или Ульф посулил тебе серебра за то, что изменишь мне и ярлу Эйрику?

– С Ульфом мы бились плечом к плечу восемь лет, и не пойду я против друга. А что до серебра, то только бедный вождь платит за службу в дружине серебром. А Олаф сын Трюггви всегда платил золотом. Потому и в дружине у него воины все как на подбор. И у него я получу корабль, а не буду служить тому, кто сам на посылках.

Даже в свете костра было видно, что Кетиль покраснел:

– Это про меня ты говоришь, что я на посылках? Я не знаю, каков обычай у Олафа сына Трюггви, да только я от опасности не бегаю, и сам иду впереди своих людей. И если ярл Эйрик и посылает меня куда-то, то только потому, что не может он доверить того простым воинам. Проще ему доверить кому-то корабль, чем дела тайные.

– Не буду я спорить с тобой, Кетиль, – крикнул в ответ Торгейр. – Только вижу я, что не хотите вы сразиться с сыном Трюггви с честью. А готовите ему ловушку при помощи Сигвальди – предателя из предателей. Не хочу я, чтобы мой прежний вождь в эту ловушку угодил. Так что скоро ваши тайные дела станут явными для Олафа. Уж я-то ему порасскажу и про Сигвальди, и про Свейна с Олафом конунгом свеев.

В это время рядом с Кетилем появился Хельги с бочонком густой смолы, а за ним подошли Калле и еще четверо лучников.

– Что ж, Торгейр, – Кетиль снова кричал в темноту, а «Чайка» уже почти прошла мимо него, – был ты мне добрым товарищем, да только видать, что ты не из наших земель. И это не твоих родных сжигает Олаф в домах и топит в море. Да еще и купили твою верность за золото. И сколько бы ты раньше ни прикрывал меня щитом в схватках, забыл я теперь о том. И коли смогу я достать тебя мечом, ждет тебя смерть. И всех людей, что с тобой, я тоже не пощажу.

– Грустно мне, но и я скажу так же. Коли доведется нам биться, не буду я щадить тебя, Кетиль Гудбрандсон. А встретимся мы в бою уже совсем скоро. И я буду на стороне того вождя, чья удача всегда была больше, – ответил Торгейр. – А теперь прощай, Кетиль, нам пора.

Потом Торгейр приказал своим людям ставить парус. А Кетиль обернулся к лучникам и взял у одного из них лук.

– Посмотрим, как быстро вы умеете выпускать стрелы.

Он окунул наконечник стрелы в смолу и поднес его к пламени костра. Смола вспыхнула, Кетиль натянул лук и выпустил стрелу высоко вверх. Пока стрела летела ввысь, ветер не давал разгореться пламени, но на излете встречный ветер стих и огонь вспыхнул ярче. На море стали видны очертания «Чайки», на которой поднимали парус. В тот же миг Кетиль выпустил еще одну горящую стрелу прямо в «Чайку». А потом еще две, одну за одной.

– Стреляйте огненными стрелами в парус! – крикнул Кетиль Калле и другим лучникам. – Пока он еще не намок от брызг. На веслах им не уйти далеко!

Тут же в сторону «Чайки» полетели еще четыре стрелы. Две погасли, упав в воду, но две других попали: одна в борт, а другая в парус. В парус же ударила и одна из стрел, пущенных Кетилем. Капли горящей смолы разлетелись по высохшей на солнце промасленной шерсти. Ткань паруса, вадмаль, вспыхнула, и стали видны очертания людей на борту.

– Бейте их стрелами! Не давайте спустить парус! – снова крикнул Кетиль.

Он выпустил две стрелы, и видно было, как кто-то на корабле схватился за раненое плечо. Затем в корабль ударили еще несколько горящих стрел, и вспыхнули просмоленные канаты. Люди Торгейра забегали, прибивая огонь плащами, однако парус наверху разгорался все сильнее. Вот еще одна стрела попала в спину воину, который тянул за канат, опускающий рей. Воин упал за борт.

Торгейр крикнул, чтобы все сели обратно на весла и отошли от берега – огонь они погасят потом, когда огненный дождь прекратится. Когда снова заработали весла, «Чайка» начала удаляться от берега. Однако к тому времени вся верхняя часть паруса уже пылала. Выгребая что есть силы, они отошли от берега на два полета стрелы, и тогда Торгейр велел спустить парус и погасить тлевшие кое-где на палубе канаты. Слышно было, как он крикнул Кетилю:

– Ты хитрее, чем я думал! Но тебе нас не остановить. Даже с четырьмя веслами мы завтра будем у конунга Олафа!

Однако Кетиль не слушал. Он бросился к «Железному барану», нашел Тосте и спросил, удалось ли заделать пробоину. Тосте в ответ покачал головой:

– Пробиты две доски у самого киля, хорошо, что «Баран» был рядом с берегом, а то бы он давно ушел под воду, так что и мачты бы не было видно.

Тогда Кетиль крикнул Хельги, чтобы тот стащил на воду их лодку. Он посмотрел на тех воинов, что стояли вокруг «Железного барана», выкрикивая проклятия Торгейру. Видно было, что многие растеряны и не знают, что им делать.

– Есть ли среди вас те, кто отправится со мной на рыбалку? – спросил Кетиль.

– На рыбалку, где вместо удочек закидывают копья? – спросил Косой Бьёрн. – Что ж, из меня должен выйти неплохой рыбак. Я иду с тобой, Кетиль, куда бы ты ни вел. Давненько я не мстил предателям.

– Я бы тоже размял кости, – сказал Рагнвальд из Викена. – Со времен битвы на стене в Альдегьюборге я стал слишком жирным. Так, глядишь, придется выбрать щит пошире, чтобы прикрыть свое брюхо.

За Рагнвальдом вышло еще с дюжину воинов. Но Кетиль сказал, что в лодку больше семи человек не влезет, и взял с собой еще Торкеля Лосося, Калле Лучника и Карра сына Колбейна.

К тому времени лодка была уже на воде, и Хельги, уперевшись в дно веслом, удерживал ее на месте. Воины быстро расселись по скамьям. Хельги и еще трое сели на весла, Кетиль со щитом встал на носу. Рядом с ним Калле натягивал свой лук. Карр держал кормило.

Торгейр со своими людьми уже погасили огонь, но «Чайка» стала видна в свете луны. И Кетиль сказал:

– У них может быть человек шесть на веслах, но «Чайка» намного тяжелее нашей лодки, так что им от нас не уйти.

– С Торгейром ушло шесть человек – все из тех, что мы взяли в команду в Альдегьюборге. Если мои глаза меня не обманули, то один из них плавает со стрелой в спине где-то недалеко. Так что у них может быть только шесть человек на веслах, если Торгейр оставит кормовое весло, – сказал Косой Бьёрн.

– Что ж, – сказал Хельги, – значит, мы можем хорошенько разогреться греблей перед боем.

И они налегли на весла. И скоро стало ясно, что лодка догоняет «Чайку», откуда их пока не заметили. Было слышно, как Торгейр приказывает своим людям грести быстрее, чтобы к рассвету пройти хотя бы треть пути до устья Одера. С рассветом, сказал он, можно будет починить парус и тогда они смогут отдохнуть.

– Вы будете отдыхать в Хель, – прошептал Кетиль, а остальные просто сжали зубы и стали грести еще быстрее.

Когда они были в двух полетах стрелы от «Чайки», Торгейр с кормы заметил их. Он велел было своим людям навалиться на весла, чтобы оторваться, но скоро и ему стало ясно, что корабль идет медленнее лодки. Тогда он повернул корабль вправо, бортом к волне.

– Он надеется, что если мы пойдем бортом к волне, то нас будет захлестывать сильнее, чем его, – сказал Кетиль.

– Он забыл, что мы уже проделали так весь путь от устья Одера до Боргундархольма, – ответил Хельги. – Гудбранд выбрал для нас добрую лодку.

Кетиль кивнул и взял со дна лодки черпак. Прошло еще немного времени, и лодка была уже в полете стрелы от корабля.

– Держи левее, – приказал Кетиль Карру. – нам лучше быть с их подветренного борта, тогда корабль укроет нас от волн и ветра.

Карр подвинул руль, и скоро лодка прошла за кормой корабля, а затем начала сближаться с его левым бортом. Торгейр встал во весь рост и крикнул:

– Ты, как всегда, безрассуден, Кетиль. Ты привел этих людей на смерть, как тогда в Альдегьюборге. Что же, я уже слышу стук копыт коней валькирий!

– Тогда ты должен слышать, что они выкликают твое имя! – ответил Кетиль.

Торгейр приказал своим людям бросить весла, взять оружие и встать по левому борту. Кетиль тоже велел положить весла, но не приближаться к кораблю. Так они смотрели друг на друга, и между ними было меньше десяти саженей. Наконец, Торгейр не выдержал и метнул копье. Кетиль принял его на щит и поморщился, когда острие на добрых два дюйма вышло с внутренней стороны.

– Ты славно умеешь кидать копье, Торгейр, но только ты слишком медленно метишься, – сказал он. – Гляди, как надо!

Кетиль что-то шепнул Калле. Затем ухватив около острия, он вытащил копье из щита, подбросил его в воздух, перехватил поудобнее и метнул в самого правого из воинов Торгейра. Копье летело тому прямо в правый бок над самым бортом, воин, уклоняясь, повернулся и опустил щит. В то же мгновение Калле выстрелил из лука и угодил ему в шею. Воин покачнулся и упал на палубу.

– Так нас учили биться в дружине базилевса, Торгейр. Быть может, из твоих людей кто-то умеет так же? – Кетиль усмехнулся. – Хотя если бы умели, то не намочили бы штаны и не сбежали бы перед боем с сыном Трюггви.

– Отличный выстрел, Калле, – продолжил он. – Где ты так научился?

– Мы спорили на пиво, кто лучше выстрелит, качаясь на качелях, – ответил Калле. – А я не люблю пить воду за ужином.

– Люди давно говорят, что стрелы Калле летят, будто заколдованные. Будто сам он – какой-нибудь финский колдун из тех, что живут далеко на Севере, – добавил Косой Бьёрн.

– Колдовство или меткий глаз, – сказал Кетиль, – но теперь у них еще на одного человека меньше. Колдуй дальше, Калле Финн!

Торгейр крикнул своим людям, чтобы они присели и укрылись за бортом.

– Когда же вы подойдете так близко, чтобы я достал тебя мечом? – крикнул Торгейр. – Или ты по-прежнему будешь баловаться своими бабскими игрушками?

– Если бабские игрушки убивают моих врагов, я готов играть в них до рассвета. Молю богов, чтобы Тосте поторопился заделать пробоину, которую ты сделал, Торгейр. Тогда мы увидим, насколько вы искусны с оружием мужчин.

Кетиль сел на скамью.

– Мне спешить некуда, мудрый Торгейр, – снова крикнул он. – Посмотри на звезды! Две звезды ковша уже скоро будут показывать на северо-запад – полночи прошло. А утром, готов побиться об заклад, «Железный баран» выйдет в море, и тогда мы посмотрим, любят ли мои люди тех, кто изменил своей клятве.

Торгейр выругался, велел двоим из своих людей сесть на весла и направил корабль ближе к лодке. Тут же Кетиль кивнул Хельги и Торкелю Лососю, и они тоже взялись за весла. Карр повернул кормовое весло, и лодка начала удаляться от корабля.

– Куда ты бежишь, трус! – крикнул Торгейр.

– Я никуда не бегу. Ты просто говорил, что мне порой не хватает осторожности, – ответил Кетиль, и все на борту лодки рассмеялись.

Тогда Торгейр крикнул своим людям, чтобы все они садились на весла.

– Кетиль боится к нам приближаться, – сказал он. – Пусть плетется за нами, если хочет. На него стоит обращать внимания не больше, чем на назойливую муху.

Корабль повернул и снова пошел на юг. Кетиль кивнул Карру, и лодка опять пошла на сближение. Торгейр крикнул, и его люди опять бросили весла и взялись за оружие. Тогда Карр еще раз двинул кормилом, и лодка стала отдаляться от корабля. Торгейр выругался и вновь велел своим людям садиться на весла. Так повторилось два раза. Под конец Торгейр крикнул своим воинам, чтобы держали мечи под рукой и не отпускали весел:

– Он не решится взойти к нам на борт, – сказал он. – А если решится, то мой меч поможет узнать, что он ел вчера на ужин.

Кетиль хлопнул по плечу Косого Бьёрна:

– Пришло время проверить, есть ли сила в твоих руках.

– Ты хочешь, чтобы я кинул копье в Торгейра? – спросил тот.

– Нет, я хочу, чтобы ты стал моей лесенкой, – ответил Кетиль и наклонился к его уху.

В четвертый раз они стали подходить к борту корабля. Калле стоял на носу с луком, готовый выпустить стрелу в любого, кто слишком высоко высунется над бортом. Бьёрн и Рагнвальд стояли со щитами, готовые по первому же знаку запрыгнуть на борт «Чайки». Лодка подошла к ней совсем близко, и Торгейр веревкой закрепил кормило и взял в руки щит и меч.

Кетиль подал знак, Бьёрн опустился на колено, подняв над головой щит. Кетиль запрыгнул на скамью, со скамьи на борт, а с борта – на щит Бьёрна. А оттуда он одним прыжком перелетел на борт «Чайки», между Торгейром и гребцами. Те вскочили со своих скамей, Калле пустил две стрелы, и один из них упал.

Торгейр ринулся навстречу Кетилю, но тот отвел его удар и проскочил к нему за спину, на корму. Торгейр развернулся и теперь наступал на него медленно, а за его спиной, закрываясь щитами, стояли четверо его людей. Хельги и Торкель Лосось налегли на весла, и лодка прошла вперед вдоль борта «Чайки». Двое из людей Торгейра двинулись было, чтобы не дать Рагнвальду и Бьёрну перебраться на корабль, но Торгейр остановил их:

– Пусть они поднимутся к нам на борт. Так нам будет легче с ними покончить. Я никогда не любил играть в кошки-мышки.

Затем он повернулся к Кетилю и сказал:

– Что же, еще один безрассудный поступок, Кетиль. Не думаешь ли ты, что один ты справишься со всеми нами?

На это Кетиль ответил:

– Мне достаточно будет отправить к Хель тебя. А твои люди, верю я, из верности последуют за тобой. – И Кетиль засмеялся.

Торгейр сжал зубы и шагнул вперед. Воины из-за его спины попытались достать Кетиля ударами копий, и ему пришлось отступить на шаг. Торгейр нанес несколько быстрых ударов, и Кетилю отступил дальше, уклоняясь. Уперевшись спиной в борт, он пошел вперед сам, однако Торгейр отбил все его выпады, а Кетиль не смог увернуться от копья, которое пробило кольчугу и оцарапало ему бок. Тогда Кетиль снова попятился.

На нос «Чайки» в то же время выбрались Бьёрн и Рагнвальд. Навстречу им двинулись трое из людей Торгейра. Они выкрикнули привычные оскорбления, но видно было, что пыл у людей Торгейра угас, и они больше ждут, чем же закончится поединок на корме.

Кетиль отступал дальше и, наконец, борта сузились настолько, что против него мог стоять только Торгейр, а оставшийся за его спиной воин скорее мешал, чем помогал своим копьем. Здесь Кетиль снова перешел в наступление, однако Торгейр несколькими выпадами остановил его. У Кетиля было мало места уклоняться, и он принимал удары на щит, так что тот вскоре рассыпался на куски. Торгейр рассмеялся и, отбросив свой щит, шагнул вперед, замахнувшись обеими руками над головой:

– Посмотрим, чья пересилит, Кетиль Гудбрандсон. Сдается мне, силенок-то у меня побольше, – сказал он.

Кетиль ничего не ответил, а точно так же взял меч двумя руками и, присев от силы удара, встретил клинок Торгейра у себя над головой. Торгейр давил на него сверху, и его лезвие приближалось к лицу Кетиля. Торгейр улыбнулся и прошептал:

– Чуешь поступь валькирий?

Кетиль, на лбу у которого вздулись жилы, так же шепотом ответил:

– Нет. Видать, они спешат не за мной.

И с этими словами Кетиль повернул свой меч, так что лезвие Торгейра соскочило в сторону. Торгейр чуть не потерял равновесие, но удержался, отступил на шаг и замахнулся снова, чтобы в этот раз ударить еще сильнее. Тут Кетиль бросился ему в ноги и ударил головой в пах. Торгейр зарычал, а Кетиль схватил его за лодыжки и через плечо перебросил за борт. Распрямляясь, он левой рукой дернул за копье, что держал воин за спиной Торгейра, а головой ударил того в подбородок. Воин упал, а Кетиль перехватил копье и взглянул за борт.

Прошло несколько мгновений, но битва на корабле остановилась. Викинги с обеих сторон отошли на несколько шагов друг от друга и смотрели, не покажется ли над водой голова. Кетиль сделал несколько шагов вдоль борта, чтобы видеть, если Торгейр попробует пронырнуть под килем и попытаться влезть в лодку.

Однако, видно, Торгейр был настолько ошеломлен, что дыхания доплыть до лодки ему не хватило. Среди волн показалась голова, и в нее одновременно полетели копье Кетиля и стрела Калле. Торгейр снова ушел под воду. Все и в лодке, и на корабле смотрели на волны, освещаемые луной. Кетиль начал считать вслух. Дойдя до десяти дюжин, он поглядел на оставшихся людей Торгейра. Те молча положили оружие на палубу.

Кетиль посмотрел на них и сплюнул:

– Если бы мне не нужны были гребцы, чтобы вернуться на Боргундархольм, я бы велел вам отправляться через борт, вслед за вашим вождем. Но в память о том, что когда-то мы хлебали из одного котла, я не буду убивать вас. Молите богов, чтобы так же решили и жители окрестных деревень, когда мы оставим вас без оружия на берегу.

И «Чайка» на веслах вернулась к месту их стоянки. После тех, кто был с Торгейром, включая двоих раненых, лишили всего имущества и изгнали, дав им только воды и немного солонины.

И Кетиль сказал:

– Не в моих привычках отпускать предателей, однако верю я, что вина за все лежит на Торгейре. И теперь судьба этих людей – в руках богов.

На это Хельги ответил:

– Многие сказали бы, что не к лицу вождю подобная мягкость.

– Ты стал жадным до крови, Хельги Скальд? – спросил Кетиль. – Еще вчера мне казалось, что в бою, коли понадобится, Торгейр закроет меня собой. Но вышло по-иному. И то же можно сказать и про тех, кто пошел с ним. Еще вчера мы грелись с ними у одного костра. И не было труда им заколоть нас во сне. Но они не сделали этого. Так что теперь пусть боги рассудят, какую кару им понести.

Хельги отвел взгляд и сказал:

– Сейчас я хочу только одного – спать.

И он нашел свое одеяло, которое так и лежало у потухшего костра рядом с ведром со смолой, завернулся в него и сразу же заснул. Кетиль, переговорив с Тосте, поступил так же.

Сага об Эйрике ярле и том, как «Железный баран» отправился в свое последнее плавание

Через день на Боргундархольм пришли корабли ярла Эйрика и конунга свеев. На острове они провели один день. Тосте, как смог, починил парус «Чайки», однако ярл велел Кетилю посадить большую часть своих людей на «Железного барана», сказав, что для битвы с кораблями Олафа сына Трюггви «Чайка» все равно мала.

И ярл, и Гудбранд сильно огорчились, когда узнали об измене Торгейра, но ярл сказал так:

– Что ж, он сам выбрал свою судьбу, а ты снова доказал, что по праву – вождь. Однако не забудьте навестить Ульфа, когда будете на Готланде. Сдается мне, слишком уж он рьяно послужил Олафу, чтобы теперь спокойно жить в своей усадьбе.

А Гудбранд добавил:

– Если из пяти дюжин людей за Торгейром пошли только шестеро, то недорого стоит такой вождь, как он. И был бы он поумнее, вернул бы Ульфу его золото. Да видно, зависть поселилась в его сердце после похода в Халогаланд.

На это Кетиль ответил:

– Наука мне в том, что даже самых верных людей нельзя оставлять так надолго. А золото может пересилить верность, особенно ежели Торгейр уже бывал в дружине сына Трюггви. Что же до его людей, то слышал я прошлой ночью крики с той стороны, где мы проплывали рыбачью деревню. Так что, думаю, все предатели получили по заслугам. И то будет наукой не только мне, но и всем другим. Но мне жаль Торгейра, ведь воин он был славный.

– Посмотрим теперь, на что сгодится «Железный баран», – сказал ярл. – И если боги услышат мои молитвы, то Хельги Скальду будет о чем сложить новую драпу.

Гудбранд и Кетиль засмеялись, а потом пошли к своим кораблям. И все они отплыли на юго-запад. Шли они медленно, потому как было у них почти семь дюжин кораблей, и Олаф конунг свеев вместе с ярлом Эйриком не раз заставляли их перестраиваться для боя в один ряд, а потом крыльям идти вперед, окружая воображаемого врага. Только к вечеру увидели они белые скалистые берега острова, что Тосте назвал островом Ругов, а Эдла прежде называла Руяном.

Оттуда они пошли на запад, покуда не вошли в залив, укрытый от моря с севера длинным островом, поросшим лесом. На западной оконечности острова был холм, который Тосте назвал Свольдом, и сказал, что по его имени прозвали и сам остров. С вершины холма море было видать далеко-далеко, что на запад, что на восток. И у его подножия с южной стороны конунг и ярл поставили свои шатры.

Через день с холма увидели корабли, приближающиеся с запада. Конунг Олаф хотел было поднять тревогу, однако ярл Эйрик успокоил его, сказав, что не смог бы сын Трюггви пройти мимо них так далеко на запад и, видать, те корабли – драккары конунга Свейна. Так и оказалось, и немало радости было в их стане, когда корабли сосчитали и вышло, что всего у них почти дюжина дюжин больших и малых драккаров. И на каждом по четыре-пять дюжин воинов.

Но не все в их стане ликовали. Гудбранд, когда стояли они с Хельги и Кетилем и смотрели на море, говорил так:

– Хотя у сына Трюггви кораблей поменьше нашего, но из них одиннадцать так велики, что нам и не снилось. И готов я принести добрую жертву Одину, если не разбегутся перед Олафом все те, кто сейчас так радуется нашему великому числу, как только первые стрелы упадут на них с высоких бортов его драккаров.

На это Кетиль отвечал:

– У Олафа сына Трюггви всего около пяти дюжин кораблей – мы с Хельги их считали, когда притворялись рыбаками в Зунде. И из них только одиннадцать больших, а пятьдесят – корабли ополчения бондов, что не больше наших. И если мы даже пошлем по два корабля на каждый корабль ополчения, то и для Олафа у нас останется кое-что. Неужто, собери мы по двадцать кораблей от Свейна, Олафа конунга свеев и от нас, не сможем одолеть одиннадцать кораблей Олафа?

– Корабли сосчитать и я могу, сын мой. Да только меч мой налился тяжестью, и чувствую я, нелегкая битва нам предстоит. Хотя и верю я в то, что мы победим. Однако не стоит заранее пировать и делить добро, которое есть у сына Трюггви и его людей.

Прошло еще пять дней, и все это время даны и шведы пировали и хвастали, кто из них возьмет лучшую добычу. Даже сам конунг Свейн сказал, что сделает «Длинного змея» своим кораблем, когда захватит его. На это ярл Эйрик ответил, что непросто будет захватить такой большой корабль. Но Свейн уже выпил крепкого пива и потому крикнул Эйрику:

– Что-то не весел ты, ярл, перед боем. Разве так надлежит мужу храброму ждать врага.

Эйрик вскочил, но остановился и ответил:

– Не первую ночь в моей жизни жду я утреннего боя. И слыхал ты, быть может, что не последним я был при Хьёрунгаваге. Но коли хвастаешь ты, что очистишь от людей Олафа «Длинного змея», то скажу я так: даже и не такой большой корабль не захватить тебе без моих людей.

И сказав так, ярл выпил пива и сел на место. А Свейн, поняв, что хватил через край, улыбнулся и протянул ему руку.

На следующее утро, когда солнце было на юго-востоке, с холма раздался крик дозорных. Тогда все вожди поднялись на Свольд и вгляделись в море. С востока шли корабли, и было их несколько дюжин. И ясно всем стало, что идут то корабли Олафа сына Трюггви. Тогда ярл Эйрик сказал, что вернее было бы спуститься с вершины холма, чтобы их не заметили и не заподозрили бы ловушки. Тогда они сошли на несколько шагов вниз и стали наблюдать, как корабли один за другим показываются из-за северного склона. Ярл Эйрик велел Гудбранду и Кетилю отправляться готовиться к бою, а к себе подозвал Хельги сына Торбранда, отправил его на вершину холма и велел называть корабли из тех, что видел он в Зунде.

Первыми шли корабли ополчения бондов, что собрал Олаф сын Трюггви по всей Норвегии. Шли они, растянувшись на две мили, и было их почти пятьдесят. Хельги сосчитал их и крикнул ярлу. И потом все вожди смотрели, как показываются они из-за склона горы, и тянулось это дольше, чем бывалому человеку надо, чтобы наточить до зеркального блеска лезвие меча. После них на полмили на море не было кораблей, а потом появились одиннадцать кораблей с вышитым на парусе всадником на восьминогом коне, и Хельги крикнул:

– Это йомсвикинги!

И ярл сказал Олафу конунгу свеев:

– Мы с ними встречались! Коли Сигвальди в этот раз сдержит клятву, то с нами они биться не будут.

Конунг Свейн выкрикнул приказ, и от берега отошла лодка. Она обошла остров и пошла прямо к самому большому из драккаров йомсвикингов.

– Нам надо предупредить ярла Сигвальди, что мы ждем Олафа здесь, – пояснил Свейн.

Затем Хельги крикнул, что еще через милю после йомсвикингов идет сам Олаф сын Трюггви. И все вожди стали вглядываться в море, ожидая, как из-за склона покажутся большие корабли. Наконец, первый из них появился у всех на глазах.

– Это, верно, «Длинный змей»? – спросил конунг Свейн, и видно было, что он удивлен. – Высоки его борта, и нелегко будет взойти на них.

Хельги спустился с вершины и рассказал ярлу о том, в каком порядке идут корабли Олафа, и ярл ответил Свейну:

– Нет, конунг Свейн, это еще не «Длинный змей», это, верно, один из кораблей ярлов Олафа.

– Это корабль Эйндрида из Гимсара, конунг, – добавил Хельги.

Затем из-за склона показался еще один большой корабль.

– Видать, Олаф не так уверен в своих силах, раз снял с носа голову дракона, – сказал Олаф конунг свеев.

Но ярл Эйрик снова возразил:

– Это корабль Эрлинга Скьяльгсона. Того, что женился на сестре Олафа, Астрид. Будет лучше, если он будет в стороне от кораблей Олафа, так его проще будет одолеть.

Снова все стали ждать. Тут показались три корабля, и один из них был больше двух других. Когда конунг Свейн увидел его, он крикнул своим людям, чтобы выводили свои драккары в море.

Но и тут ярл Эйрик сказал:

– Это еще не «Длинный змей». Стоит нам подождать еще немного. Иначе как бы не вырвался он из нашей ловушки.

Тогда со стороны данов послышались голоса, и кто-то сказал даже, что, видать, ярл Эйрик струсил и не хочет отомстить за своего отца. Однако ярл и тогда не двинулся с места.

Наконец, показались четыре больших корабля, и два из них были намного длиннее тех, что они видели до этого. И Свейн сказал, показав на больший из двух:

– Еще до вечера я буду стоять у рулевого весла «Длинного змея».

А ярл Эйрик ответил ему:

– Не забудь, конунг, наш уговор, что «Длинный змей» достанется тому, кто очистит его палубу от людей Олафа. Что до этого корабля, то это не «Змей», а «Журавль», и нелегко будет тебе одному захватить даже его. А тот, другой – это «Короткий змей», тот, что Олаф взял у Рауда Сильного в прошлом году.

Свейн сплюнул, расправил свой алый плащ и повернулся идти к своим драккарам. Но не успел он сделать и десяти шагов, как из-за склона холма показались еще четыре корабля. И тут ярл Эйрик сказал:

– Вот «Длинный змей»!

Вожди и все, кто был с ними, повернулись, и видно было, что мало кто из них смог скрыть удивление. Не могли они отвести глаз от драккара сына Трюггви, ведь был он больше всех других, и драконы на его носу и корме сверкали золотом, а парус был украшен алыми полосами.

И, замерев, все стояли немало времени, но затем вместе заспешили к кораблям, и Хельги, когда поднялся на борт «Железного барана» пробормотал, что жадность их была сильнее страха.

Конунг Свейн первым вывел свои корабли из-за острова, так что стали они видны норвежцам. Как и было уговорено, сорок из них он отправил вслед кораблям бондов, а с двадцатью стал сближаться с драккарами сына Трюггви. И Кетиль, который увидел это, сказал, что Свейн, видать, не в меру жаден, потому как в погоне за добычей не хочет ждать остальных, хотя вряд ли сумеет он одолеть Олафа.

Зазвучал боевой рог, и сын Трюггви велел спустить паруса и выстроил свои корабли в ряд. Видно было, как их привязывают друг к другу канатами, а в середине стоит «Длинный змей», и по пять кораблей – справа и слева от него. На концах крыльев Олаф велел встать «Журавлю» и «Короткому змею». Сначала в ряду их выровняли так, чтобы ни один не выдавался вперед остальных, но потом Хельги увидел, что нос «Длинного змея» как самого длинного из кораблей выдвинулся вперед.

Кетиль показал на корабли Олафа:

– Сын Трюггви построил крепость на море. Ворота – это «Длинный змей», а «Журавль» с «Коротким змеем» – две башни по бокам. Нелегко придется данам – они-то собирались биться два на одного.

Хельги спросил:

– Но ведь их и теперь два на одного. Что изменилось?

На это ответил Торкель Лосось:

– Когда мы бились в Халогаланде, то ни с одного из наших кораблей люди не смогли забраться на высокие борта Олафа. А его люди били нас сверху, как хотели.

– А теперь, когда все корабли Олафа связаны в ряд, к тем, что в середине, вообще нельзя подойти так, чтобы взойти к ним на борт, – добавил Кетиль.

В это время к «Барану» подошел «Вепрь», и Гудбранд крикнул Кетилю, чтобы они готовы были ударить тараном второй слева корабль сына Трюггви. Кетиль кивнул, что понял и показал на корабли свеев, что разделились так же, как и даны чуть раньше. И две трети их пошли вслед за ополчением бондов, а остальные – навстречу кораблям Олафа.

– Остановят ли они бондов? – спросил Хельги.

Кетиль показал ему на один из драккаров ярла Эйрика, что отделился от остальных и тоже пошел вслед бондам:

– Всё должен решить один этот корабль. На нем – Свейн сын Хакона, брат ярла. Он должен убедить бондов не встревать в нашу битву с сыном Трюггви.

– А если не будет ему в том удачи? – вновь спросил Хельги.

– Тогда данам и свеям суждено показать свою доблесть в бою, а не у походного костра за кружкой пива. Даже пятьдесят норвежских кораблей могут оказаться им не по зубам. И тогда морские тролли получат щедрую добычу.

Кетиль посадил людей на все весла и оставил стоять на носу и на корме только по полдюжины воинов, включая Хельги. Остальные, как он сказал, должны разогнать «Барана», чтобы его таран пробил борт вражеского корабля. И это главное, чем они могут помочь ярлу в битве. И так «Баран» начал набирать скорость, опережая другие драккары ярла.

Калле, что стоял первым на носу, крикнул, что конунг Свейн вот-вот нападет на корабли Олафа. Все повернулись и увидели, как корабли данов развернулись в ряд в два раза шире, чем у Олафа. Теперь между ними и норвежцами было уже меньше полета стрелы.

– Конунг Свейн хочет окружить Олафа, но забыл он, что его корабли – не чета тем, что стоят перед ним, – сказал Кетиль. Пришло время валькириям сжать жатву.

Тут все услышали, как норвежцы на кораблях Олафа разом крикнули, и в данов полетели стрелы и копья. Драккары в середине строя данов сошлись с норвежскими вплотную, и поначалу было не разобрать, что происходит. Затем Хельги увидел, как с нескольких кораблей данов воины прыгают в воду. Потом мелькнул и алый плащ Свейна, когда конунг перебирался с корабля на корабль.

– Если Свейн хотел до вечера встать у кормового весла «Длинного змея», то сдается мне, ошибся он кораблем, на который перешел, – сказал Хельги.

– Может быть, он так выманивает людей Олафа, пока другие его корабли не обойдут сзади? – спросил Кетиль Лосось.

– Тогда бы и сам он был позади Олафа, а сейчас это Олаф – позади него, – ответил Кетиль.

Потом Калле показал на корабли свеев, что уже подходили к месту схватки. Они были настороже и не подошли вплотную, а посылали стрелы издали. Тогда Кетиль сказал:

– Конунг Олаф сын Эйрика верен себе. Но осторожностью битву с сыном Трюгггви не выиграть. Видать, судьбу Норвегии придется решать самим норвежцам.

Хельги оглянулся и увидел, что корабли ярла разделились на две части. И «Железный баран» идет первым в левом отряде. Но шли они не на «Длинного змея», а на «Журавля». Он проводил взглядом «Вепря», который уходил во главе правого отряда, и прошептал:

– Удачи тебе, брат…

А потом спросил:

– Разве не наш черед скрестить наши мечи с сыном Трюггви, раз другие на это не решаются?

Кетиль показал на корабли данов и свеев, что не отваживались теперь подходить близко к драккарам Олафа:

– Ежели пойдем мы прямо на «Змея», то ждет нас та же участь. А коли нам сейчас не сломить упорства Олафа, то норвежские бонды развернут свои корабли, свеи и даны разбегутся, и никакой Свейн сын Хакона нам не поможет.

– Но мы можем ударить своим тараном в борт «Длинного змея» и отправить его на дно? – спросил Хельги.

– Ты видишь, сколько кораблей данов осталось перед ним? – ответил Кетиль и дал знак Тосте на рулевом весле. – Мы не подойдем к нему близко. Нам надо бить в крайние корабли. Им они не смогут помочь, если мы навалимся все сразу и с нескольких сторон.

– Я вижу, ярл предвидел, что так и будет с самого начала, – пробормотал Хельги, – раз он сразу послал нас на левое крыло Олафа.

– На то он и ярл, чтобы предвидеть, как пойдет битва, – ответил ему Торкель Лосось.

«Железный баран» шел точно на третий слева корабль Олафа. Тосте крикнул, гребцы налегли на весла, и Тосте чуть повернул рулевое весло. Они быстро сближались с кораблями Олафа. Еще два удара весел – и в них полетели стрелы и копья. Хельги и остальные подняли широкие щиты, но они не могли защитить всех гребцов. Упали первые раненые. Асбьёрну из Хладира копье пронзило спину, и он упал под ноги Тосте. Но разбег корабля это не остановило.

– Держись! – крикнул Кетиль, и «Баран» ударил в левую скулу корабля второго слева корабля.

– Табань! – крикнул Тосте, чтобы скорее отвести «Барана» подальше от вражеских кораблей.

Но тут им пришлось несладко: поднявшись на ноги после столкновения, сразу с двух кораблей к ним на борт запрыгнули дружинники Олафа. Хельги отбил щитом три удара копьем, но сам не успел никого ударить. Кетиль принял на свой щит меч одного из прыгнувших к ним на корабль, но не смог увернуться от стрелы. Она пробила кольчугу и вошла ему в правый бок. Правда, не глубоко. Гребцы, что сидели ближе к носу, схватили мечи и топоры и кинулись на людей Олафа. В это время остальные налегли на весла так, что жилы вздулись. Хельги снова отбил удар и даже успел ударить в бедро какого-то высокого воина с нарисованными на лице синими драконами. Потом его самого ударили щитом в лицо, и он полетел на палубу. Кетиль ударом меча отрубил голову упавшему на колено высокому воину, которого ранил Хельги, однако теперь враги были от него с двух сторон. Он замахнулся, но тут раздался скрежет, и «Баран» начал отходить от вражеского драккара.

Все, кто стоял на носу, повалились на палубу, и в свалке люди Кетиля сумели одолеть числом почти всех дружинников Олафа, что перебрались к ним на борт. Тут же с кораблей Олафа кинули кошки, и снова стали тянуть их к себе.

Кетиль вырвал из рук какого-то раненого топор и перерубил одну из веревок, привязанных к крюкам, что тянули их вперед. В него бросили копье, и Хельги едва успел закрыть его своим щитом. Косой Бьёрн перерубил вторую веревку, но упал, раненный стрелой в ногу.

– Вижу, теперь меня будут звать Хромым Бьёрном, а не Косым, – прорычал он, когда увидел, что наконечник стрелы торчит у него из коленной чашечки.

И все-таки им удалось отойти от кораблей Олафа на половину полета стрелы. Кетиль снова оказался на носу и посмотрел на корабль, в чей борт они ударили тараном. Тот накренился на нос, и ясно было, что пробоина достаточно велика и что пойдет он ко дну раньше, чем Кетиль и его люди смогут очистить палубу от убитых. Кетиль обернулся.

С их стороны в схватке полегли пятеро, но и со стороны Олафа было четверо убитых и трое раненых. Кетиль кивнул, и всех их выбросили за борт. С удивлением он увидел, что Калле Финн, что стоял впереди всех на носу, встает с палубы, потирая лоб.

– Вижу, боги послали нам чудо, – сказал Кетиль. – Был я уверен, что после такого удара топором по шлему, как получил ты, не оживают.

– Видать, с тех пор, как прозвали меня Финном, боги хранят меня для чего-то важного, потому как досталось мне не острием, а обухом, – ответил Калле. – Но и этого хватило, чтобы помутнело у меня в глазах.

Его стошнило прямо на палубу, но он оперся на свой лук и снова пошел на нос. Хельги вытащил из щита застрявший в нем наконечник копья и встал рядом с ним. Кетиль посмотрел на врагов и увидел, что корабль, который они ударили уже на половину борта ушел под воду, и воины на соседних с ним кораблях обрубают связывающие их канаты, а воины перебираются с борта на борт.

Тут с соседнего корабля прозвучал громкий приказ:

– Во славу Эйрика, все на «Журавля»!

Хельги увидел, что это ярл велел всем своим людям напасть на крайний корабль Олафа, что теперь остался один. Тут же к его бортам подошли три драккара, и хотя воинам ярла пришлось несладко, но скоро число их пересилило мужество дружинников Олафа. Через несколько мгновений Хельги увидел, что сам ярл бьется топором уже на палубе «Журавля». Он посмотрел на корабли Олафа, однако никто из них не решился нарушить строй и прийти на помощь своим товарищам.

Тут крикнул Тосте:

– У нас в трюме полно воды, и если мы не хотим пойти на дно вместе с «Бараном», то пора нам подыскать корабль покрепче.

Хельги в это время осторожно вытащил из бока Кетиля стрелу и перевязал рану. Кетиль встал и показал Тосте на тот корабль, что был третьим слева в строю Олафа.

– Такой корабль тебе подойдет? – спросил он.

Тосте оглядел корабль, что ему предложили:

– Не слишком ли он велик для нас? У него тридцать пар весел и высокие борта. Это хорошая замена «Барану», и мне будет почетно стоять на корме и удобно видеть все вокруг. Только хватит ли у нас людей, чтобы заполучить его?

На это Кетиль ничего не сказал, а просто показал на «Журавля». Его уже очистили от дружинников Олафа, и теперь ярл Эйрик велел нескольким своим людям сесть на весла. Драккар отвели назад, а потом ярл направил его между двумя крайними драккарами Олафа. Он вошел между ними, и его нос был выше, чем их.

– Теперь «Журавль» для нас – как осадная башня. По нему мы заберемся в плавучую крепость сына Трюггви. И никто уже нас не остановит.

И Тосте направил «Барана» к борту захваченного корабля. И все люди Кетиля перебрались на него. А потом Кетиль пониже надвинул шлем, взял в руки топор и щит и встал во главе клина воинов, что выстроился позади него.

– Долго я ждал, когда же мы отплатим за свои обиды. Но теперь никто не скажет, что боги не подарили нам радости мести.

И они пошли вперед.

Сначала они прорвались на борт крайнего корабля Олафа и очистили его палубу от дружинников сына Трюггви. Потом Кетиль дал им отдышаться и повел дальше. Битва шла уже на ближнем к «Длинному змею» корабле. Ярл сражался во главе своих людей, но видно было, что многие из его верных людей пали. Кетиль не узнал человека, что держал знамя ярла, а из телохранителей Эйрика в бою оставались трое из шести.

Ярл кивнул Кетилю и сказал:

– Славный был удар «Барана». Хорошо, когда всё решает сила мечей, а не высота бортов. Тут с нами никому не сравниться.

Кетиль ответил:

– Да, славный был «Баран», но думаю я, теперь он уже пасется на полях Ран. А тебе, ярл, стоит поберечь себя. Теперь – наше дело доказывать тебе свою верность.

Ярл кивнул, и в то же мгновение в мачту рядом с его головой впилась стрела. Он посмотрел на корабль Олафа и поднял руку, чтобы указать на что-то. В то же мгновение еще одна стрела пролетела у него под мышкой и ударила в щит Кетиля. Ярл укрылся за мачтой и спросил:

– Есть среди вас лучники?

Вперед вышел Калле Финн.

– Меться в того высокого воина на носу у Олафа, – показал ему ярл.

Калле выстрелил, и все увидели, что он попал прямо в середину лука стрелка, задумавшего убить ярла. Лук с треском развалился у того в руках, но сам он не был ранен. Слышно было, как сын Трюггви спросил, что это так трещит. И как высокий воин ответил Олафу:

– Норвегия в твоих руках, конунг!

Тут ярл Эйрик сказал:

– Что же, раз со стрелами покончено, пришла нам пора решить, как мужчинам, кто же будет править в Норвегии.

И он шагнул вперед. Однако его уже со всех сторон обгоняли воины, среди которых были видны и даны со свеями.

Кетиль крикнул:

– Не дадим никому усомниться, чьим будет «Длинный змей» сегодня вечером! – И он снова бросился в схватку.

На корабле Олафа собралось много воинов, отступивших с других его кораблей. Но Хельги видел, что порядка среди них нет: кто-то пытался обрубить канаты, чтобы высвободить «Змея» и уйти в море. Кто-то хотел перебраться на уже захваченные корабли и напасть на ярла Эйрика, которого узнали. Один канат лопнул, и корабли начали расходиться. И тут же несколько дружинников Олафа решили перепрыгнуть с борта на борт и упали в воду. Люди Эйрика бросили кошки и снова притянули корабли друг к другу, а воины в воде сгинули между бортов.

Но сначала по одному, а затем по двое-трое люди Эйрика перебирались на борт «Длинного змея». И скоро около мачты людей Олафа уже не осталось. Хельги тоже перебрался на борт «Змея» вслед за Кетилем, который прокладывал им путь своим топором. Тут только стало видно, что и с левого борта «Змея» многие корабли Олафа уже захвачены. И битва идет на соседнем с ними драккаре. В середине корабля людей Олафа уже не осталось, и они жались к носу и корме. В это мгновение Хельги увидел, что людей ярла на соседнем корабле ведет Гудбранд, а бок о бок с ним бьются Харальд Заяц, Аслак Финн и его брат Бьёрн. Хельги тронул Кетиля за плечо и показал ему на его отца.

Кетиль сказал:

– Не думал я, что они так быстро дойдут до «Длинного змея» со своего конца. Видать, больше у них доблести, чем у нас, раз смогли они захватить «Короткого змея» без помощи тарана.

Хельги посмотрел на нос, где мелькал золотой шлем Олафа. Сын Трюггви сражался двумя мечами сразу, и мало кто мог устоять под его ударами. Хельги посмотрел на корму и увидел, что оставшиеся люди Олафа отступают. Кетиль ударил его по плечу:

– Не желаешь ли заполучить золотой шлем? Думаю я, если ты будешь рассказывать свои висы, стоя в золотом шлеме, что носил сын Трюггви, то даже самый скупой вождь, вроде Олафа конунга свеев, постыдится одарить тебя всего лишь серебром.

– Слышал я немало вис про сына Трюггви, но ни одной, написанной тем, кто противостоял ему в поединке. Как ты думаешь, почему? – ответил Хельги вопросом.

– Это то, что я сейчас хочу узнать, – сказал Кетиль, и пошел на нос, протискиваясь сквозь толпу воинов, каждый из которых хотел попытать воинского счастья в битве с самим Олафом Трюггвасоном, прозванным Воронья Кость. Олаф разил направо и налево, и никто не мог его даже ранить. И даны и свеи, которые решили было, что теперь он – легкая добыча, даже сделали несколько шагов назад.

Тут Бьёрн тоже заметил Хельги, окликнул его и показал на нос того корабля, на котором сражался.

– Там Кабан! – крикнул он.

Хельги посмотрел, куда показывал брат, и увидел Торвинда Кабана, что бился топором в сверкающей броне, и каждый удар его валил наземь одного из врагов. Рядом с ним бился его сын Гутторм, и видно было, что нелегко ему приходится. Затем Хельги посмотрел на золотой шлем Олафа сына Трюггви, кивнул головой и, стиснув зубы в гневной усмешке, перепрыгнул к брату.

Вместе, выставив щиты ободом вперед, они протиснулись на нос. Бьёрн кричал:

– Торвинд Кабан, не желаешь ли сразиться честно, когда за спиной соперника не прячется Туранд!?

А Хельги добавлял:

– Гутторм сын Торвинда! Не желаешь ли отомстить за брата его обидчику?

Наконец, услышав их крики, воины ярла расступились перед ними, и братья оказались лицом к лицу с теми, кого вызывали на бой.

Торвинд Кабан усмехнулся, увидев перед собой Бьёрна, но затем ему пришлось сделать шаг назад, когда Бьёрн стал наносить удар за ударом. Гутторм же, когда перед ним предстал Хельги, рассмеялся и, казалось, приободрился:

– Ты надеешься, что я тоже сам наткнусь на свой же меч, Хельги сын Торбранда? – спросил он, всё еще усмехаясь. – Берегись, сейчас я выпущу тебе кишки, и ты увидишь, каково пришлось моему брату.

Хельги на это ответил своей старой висой:

Не свинье с ее корытом…

Гутторм, у которого с лица спала усмешка, сжав зубы, нанес ему несколько ударов, но Хельги легко все их отбил. Потом он взглянул в глаза Гутторма и спросил:

– Что ты делал все эти годы, Гутторм? Насиловал женщин? Не знаю, как ты, а я учился убивать своих врагов. И последним из них был твой приемный отец Туранд. Так что, думаю я, это цвет твоих кишок мы узнаем сегодня.

И с этими словами Хельги перешел в наступление. Он бил справа, слева, сверху, колол, приседая на корточки. И Гутторм пятился перед ним, пока не уперся в борт. Щит Гутторма был изрублен, и он кинул его на палубу, взяв меч обеими руками. Видно было, что он собрал последние силы, чтобы теперь отбросить Хельги назад. Отбив вбок еще один удар Хельги, Гутторм замахнулся, чтобы ударить с двух рук сверху, но Хельги не стал ждать, когда меч пойдет вниз. Он бросился вперед и ударил Гутторма головой в подбородок. Гутторм потерял равновесие и качнулся назад. Хельги перехватил рукоять меча и ударил лезвием вскользь по лицу Гутторма, попав по носу и левому глазу. Тот завыл от боли, кровь залила ему глаза, и он начал валиться через борт. Однако Хельги не стал ждать: обратным движением меча он вогнал острие Гутторму в горло, резко вынул и стал смотреть, как тело врага падает за борт.

Это же заметил и Торвинд Кабан. Он нанес Бьёрну несколько ударов топором, и щит Бьёрна рассыпался. От следующего удара Бьёрн увернулся и ударил сам, метясь в левую ногу Кабана. Тот отскочил и успел снова занести свой тяжелый топор. Бьёрн нанес колющий удар в живот Кабану, но тот отбил его меч щитом вправо и ударил сам. В этот раз Бьёрн не успел полностью увернуться: топор, хотя Бьёрн и успел поднять ему навстречу лезвие меча, вошел ему в левое плечо. Бьёрн упал, а Торвинд оглянулся по сторонам, чтобы увидеть, как течет битва. Тут-то он и заметил, как Хельги выдергивает свой меч из горла Гутторма и тот падает за борт.

Торвинд завыл, как раненный рогатиной медведь, и бросился на Хельги. Тот попятился, потому как видел он, что от ударов топора его умение с мечом – слабая подмога. Но тут Кабан наткнулся на щит, что выставил перед ним Гудбранд.

– Довольно сражаться с юношами! – крикнул Гудбранд. – Ответь мне за убийство человека, который был мне другом!

Кабан отпрянул, но, оглядев Гудбранда с ног до головы, принял вызов:

– Давненько не видались, Гудбранд Белый, – сказал он. – Жена передавала, что ты заходил, но она велела тебя прогнать с собаками. Вижу, ты сам вернулся, приведя с собой войско молокососов, что не в силах держать меч. Что ж, убить тебя мне тоже хотелось. Я вспоминал тебя, когда умирал Харальд Тордсон. И когда ты отправишься к Хель, я покончу с твоими маленькими друзьями!

И они сошлись в битве, и скоро щиты их разлетелись, и им оставалось только принимать удар на обух или бить по топорищу. Но оба они были слишком искусными бойцами, чтобы дать себя поймать. Тогда они разошлись на два шага и оба немного отдышались.

– Твой топор затупился, Кабан, – сказал Гудбранд. – Теперь он не острее дубины.

Кабан скосил глаза на лезвие, которое было уже все покрыто зазубринами, и в это мгновение Гудбранд бросился на него, выпустив свой топор из рук. Он ударил Кабана навершием шлема в лицо, и они повалились на палубу. Кабан тоже выпустил топор из рук и вцепился Гудбранду в горло. Гудбранд в это время сам душил Кабана обеими руками. Лица у них обоих посинели, жилы вздулись.

И так они боролись дольше, чем бывалому лучнику надо времени, чтобы выпустить три стрелы. И Кабан оказался сверху на Гудбранде. А потом Аслак Финн сбоку воткнул в левый бок Кабана тонкий нож, который легко прошел сквозь звенья кольчуги.

– Чем я хуже Туранда? – спросил он сам себя. – Вставай, Гудбранд, нас ждет еще сын Трюггви.

Гудбранд сбросил со своего горла руки умирающего Кабана и попытался подняться. Ему помог Аслак. Гудбранд огляделся. На их корабле сражение уже закончилось. Несколько воинов Кабана сдались, когда их вождя повалили на палубу. Еще двое бросились в воду и теперь в них пускали стрелы. Хельги сказал Гудбранду:

– Я благодарен тебе Гудбранд, что помог нам с братом. Не выстоять было нам без тебя.

Бьёрн стоял на одном колене, а Харальд Заяц осматривал ему плечо.

Гудбран повернулся к Аслаку:

– Ты испортил хорошую вису, которую сложил бы Хельги Скальд, но, думаю я, ты спас мне жизнь.

Аслак кивнул и сказал:

– Кабан уже собрался в Валхаллу и хотел прихватить тебя с собой. Терять здесь ему было уже нечего. Потому в его руках и силы было побольше твоего. Но мы здесь не на поле, огражденном прутьями, так что ждать я не стал.

Гудбранд кивнул ему и посмотрел на нос «Длинного змея», что был лишь в трех саженях от них.

Олаф сын Трюггви еще сражался. Однако дружинников вокруг него становилось все меньше. Хельги увидел, что Кетиль бьется в первом ряду, а недалеко от него стоит сам ярл Эйрик. Олаф нанес два новых удара, но воины Эйрика приняли их на щиты и шагнули вперед. Олаф отпрянул. Еще один из его дружинников упал, когда Кетиль, присев, ударил его под обод щита. Олаф снова шагнул вперед, сразу двумя мечами ударив одного из нападавших. Тот сумел отразить только удар слева, а справа меч Олафа отрубил ему руку по локоть. Однако на место раненого тут же встал какой-то дан с бородой, заплетенной в три косицы. Олаф снова ударил и снова ранил, уклонившись от удара топором. Однако тут же снова отступил, потому что упал воин, защищавший его справа. Перед ним вперед вышел Кетиль.

Олаф посмтрел на Кетиля и обернулся. Он сразу увидел, что кроме него на носу оставался только один его дружинник. Тела остальных валялись на палубе вперемешку с теми, кого он сразил. Олаф повернулся к последнему своему человеку и сказал:

– Славная была битва, Кольбьёрн Стремянный, но не хочу я, чтобы кто-то из этих воинов, – они кивнул на Кетиля, – потом похвалялся, что сразил самого сына Трюггви! Много гостил я у разных конунгов, и везде был мне почет. Пора проверить, что ждет меня у Эгира с Ран.

И с этими словам он бросился в море, выставив вперед свой щит.

Кольбьёрн бросился за ним.

Эйрик и его люди кинулись к борту, но над водой оставался только Кольбьёрн, который, когда прыгал, держал щит навершием вниз. И щит его сразу всплыл, вместо того, чтобы проложить ему дорогу в пучину. Теперь Кольбьёрн держался за него и ждал, когда в него начнут метать копья.

Однако ярл Эйрик сказал:

– Вытащите его на борт. Теперь, когда Олаф сын Трюггви сгинул, пришла пора прощать наших врагов. – И он крикнул на другие корабли, чтобы оставшихся в живых людей Олафа пощадили.

Потом ярл велел свести к нему на корабль, на борт «Длинного змея», самых знатных из них, а затем сказал, глядя и на врагов, и на тех, кто бился с ним плечом к плечу:

– С этого дня – мы забудем все свои распри и снова станем одним народом. И клянусь я и старыми богами, и Белым Христом, что стал моим богом теперь, что никто в нашей земле больше не будет убит или изгнан, никто не лишится имущества и не будет подвергнут пыткам за свою веру!

Ярл посмотрел на норвежцев. Глаза его людей сияли, а в ликах тех людей, что служили Олафу, не было ненависти. И ярл продолжал:

– Отныне в нашу землю вернется закон, стоящий на наших обычаях, и никто не сможет вводить новые законы, ежели их не примет тинг.

Послышался одобрительный ропот. И ярл сказал еще:

– И клянусь я в том, что если тинг не захочет видеть меня своим ярлом, то не буду я с оружием в руках угрожать ему. Не буду я собирать своих воинов и преследовать с собаками лучших людей в округе, не буду я сжигать вольных бондов в их домах, не буду оставлять их связанными на отмелях во время отлива.

Люди переглядывались между собой, и кое-кто из людей Олафа повесил голову. Но Эйрик сказал еще:

– Буду править я, пока принимает меня наша земля. А нет – уйду, куда глаза глядят. И в том вам моя клятва здесь, на борту «Длинного змея», что сеял ужас у наших берегов.

Тут Кетиль крикнул:

– Да будет Эйрик нашим ярлом!

И много рук протянулось к Эйрику, и люди подняли его над собой. И долго не смолкали радостные крики.

И так завершилась битва при Свольде. И никто из норвежских бондов не выступил против данов, свеев и людей Эйрика. А когда они узнали о клятве, что принес ярл, то была среди них великая радость, и приветствовали они его как своего конунга.

Однако Эйрик не стал конунгом, потому как такова была плата за то, что Свейн Вилобородый привел свои корабли. Как и его отец, Эйрик стал ярлом и получил земли в лен у Свейна конунга данов. Часть земель отошла его брату, Свейну сыну Хакона. Еще немного, пограничные земли, – Олафу конунгу свеев.

И так на долгие годы в северных землях наступил мир, коровы и овцы тучнели, а хлеба колосились, обещая к осени доброе пиво. Воины ходили и на восток, и на запад, не боясь оставить свои земли под присмотром малого числа домочадцев, ибо никто не решался вызвать на себя гнев могущественных конунгов. И говорили люди тогда, что старые боги вернулись и даровали им изобилие в награду за верность.

И только епископы и священники, что жили в Еллинге у конунга Свейна были недовольны тем, что мало кто слушал их, не имея над головой занесенного меча. Хотя были средь них и такие, что говорили, что нельзя окрестить народ огнем и мечом. И что Белый Христос хотел, чтобы к нему приходили с миром. Однако их не особо слушали, потому как были они бедны и никого не могли одарить серебром и красивыми крестиками, привезенными из далеких стран.

Но мало кому было дело до того, что говорили поклоняющиеся Белому Христу, потому как народ на всем Севере больше доверял старым богам и у них просил защиты, когда хворала скотина, или когда надо было выйти в бурное море. В старой вере растили они и детей, которых в те годы родилось немало.

И только конунги Свейн и Олаф смотрели – один на запад, другой на восток, и не было им покоя. И не раз уходили с ними за море охочие до битв мужи и возвращались с немалой добычей.

Так и текла жизнь на Севере без битв и усобиц. И хотя кое-кто говорил, что Олаф сын Трюггви выплыл и был спасен Астрид, женой Сигвальди, но никто не хотел в то верить. И, принося жертвы, молились, чтобы времена Олафа никогда не вернулись.

Сага о том, как Хельги сын Торбранда воротился домой

После битвы при Свольде был большой пир, который конунги Свейн и Олаф устроили прямо у подножия холма, с которого они глядели на море в ожидании битвы. И на пиру Хельги сказал свою драпу, однако мало в ней было слов о доблести данов и свеев и не много было тех, кто похвалил ее. Зато все хвалили те висы, что сложили Торд Колбейнсон или Хальдор Враг Христиан. В них конунг Свейн сравнивался с Сигурдом, и под его топором вражьи воины падали, как сжатые колосья. Плащ Свейна окрасился кровью, и его алый цвет вселял ужас во врагов, которые разлетались в стороны подобно осенней листве, сорванной с деревьев черным ветром. Олаф конунг свеев же был подобен Тору, метая стрелы, точно молнии, в корабли врагов.

Кетиль смеялся над этими драпами даже больше, чем он смеялся над неудачей Хельги. Он говорил, что, конечно, из тех воинов, кто действительно был в битве и смог поднять голову над щитом и что-то разглядеть, многие сочтут то, что сказывают Торд и Хальдор, достойным смеха, однако слава переживает человека, и уже через несколько лет скальды будут воодушевлять данов на битву этими висами.

А Харальд Заяц добавил, что через несколько лет и сам Свейн будет верить тому, что о нем говорят скальды, а Олаф конунг свеев уже и сейчас, видать, поверил, что пускать стрелы издалека, прячась за щитами, означает уподобиться Тору, мечущему свой молот в инеистых великанов.

Но Хельги все же сказал, что не будет ничего менять, хотя бы и не видать ему золота конунгов, потому как слава об этой битве разнесется по всему Северу и сказывать о ней будут долгие годы. А потому нельзя, чтобы те, кто не ступил на борт вражьего корабля, превратились бы в величайших воинов, каких Один держит по правую руку от себя в Валхалле. А потом он выпил крепкого датского пива и заснул.

Ярла Эйрика на пиру не было, потому как отплыл он переговорить с норвежскими бондами, что всё еще держали свои корабли неподалеку. Отправился он, взяв с собой только Гудбранда и брата Свейна, чтобы показать, что не боится безоружным прийти к своим людям. Там он торжественно повторил слова своей клятвы, что дал на «Длинном змее». А в свой черед бонды поклялись ему в верности.

На следующий день ярл устроил пир для всех норвежцев, что были с ним: и для тех, кого привел Олаф, и для тех людей, что скитались с ним по Балтике долгие годы. И на пиру Хельги Торбрандсон, наконец, показал себя настоящим скальдом. И говорил он в своей драпе и о «Железном баране», что оборвал бег коней Ран ломающего кольца Олафа, и о сыне Хакона, что своей грозой щитов накормил стаи лебедей крови[55].

Сказал он также и о Гудбранде, который, направил корабль между «Коротким змеем» и соседним кораблем Олафа, подобно тому, как кабан бросился растоптать змею. И про Бьёрна, который, не вымокнув в ливне копий, сумел перерубить канат, связывающий воедино плавучую крепость сына Трюггви. И последние слова его были такие:

Одина птицы слетелись.

Созвал их на пир сына Хакона.

Высокий будет свидетель

Клятвы, вернувшей законы.

И не раз, пока Хельги сказывал, его прерывали крики и одобрительный стук рогов друг об друга. А после последних слов все вскочили со скамей и сказали здравицу ярлу Эйрику. Ярл подозвал к себе Хельги Торбрандсона и надел ему на шею золотую цепь с двумя рубинами, на что Кетиль потом сказал:

– Сколько ни живу я на свете, а нет у меня мудрости, что вы, скальды, впитываете с молоком матери. Двое скупцов не дали бы тебе столько, сколько дал ярл Эйрик, даже если бы ты сказал, что оба они славнее Сигурда и самого Тора.

Хельги ответил, что, видать, то награда ему за честность, однако Кетиль рассмеялся и сказал:

– Видел я, чтобы золотом платили за лесть, но еще никогда на моей памяти золотом не платили за честность. Цепь эта и рубины эти за то, что ты в своей драпе сказал одно: только норвежцам под силу победить норвежцев. И победу эту боги дали Эйрику только потому, что хотели вернуть на нашу землю исконные законы.

И потом все долго веселились, и одно было плохо, что женщин в их стане совсем не было.

На следующий день делили добычу, и Бьёрн получил долю кормщика за то, что он ударом топора сумел перерубить канат, привязывающий «Короткого змея», так что «Короткого змея» развернуло и его окружили с трех сторон. Бьёрн, правда, говорил, что всё было сделано, как велел Гудбранд: много людей закрывали щитами нос «Вепря» и с боков, и сверху, а он лишь выскочил из-за щитов на мгновение и рубанул что есть силы. Однако сам Гудбранд сказал, что мало нашлось бы смельчаков, что сделали бы такое, потому как стрелы и копья сыпались на них так, что в ином щите оставалось торчать по два копья да по дюжине стрел.

Попировав, все собрались по домам. Ярл ушел со всеми восемью десятками кораблей в Норвегию, и только Хельги с Бьёрном попросили его освободить их от службы до праздника Йоля, ибо собирались они забрать свои семьи из Сигтуны и отправиться в Норвегию по морю, пока не стало холодать.

Ярл не стал чинить им препятствий, только сказал, что на Йоль ждет их в Хладире.

На прощание Хельги обнялся с Кетилем, и оба они дали клятву, что увидятся не позднее Йоля и, что бы ни случилось, не прервут свою дружбу. И Хельги сказал:

– Простым пастухом встретил я тебя, Кетиль, четыре года назад. И ты сделал меня воином. А став воином, я смог исполнить свою мечту и стать скальдом и жениться на Ингрид. И верю я, что и твоя мечта исполнится, и поведешь ты в бой десятки кораблей. И тогда, хотел бы я верить, найдется на одном из них место и для простого скальда.

Кетиль рассмеялся и ответил:

– Сколько бы я ни тужился, не под силу мне было сделать из тебя скальда. Этот дар дали тебе Один или его сын Браги. Но воином с нами ты стал не последним, и рад я буду видеть тебя на носу своего корабля, куда бы мы ни держали путь.

Бьёрн также обнял Кетиля и поблагодарил его за всё, что тот сделал для их семьи.

– Мой дом – это твой дом, Кетиль Гудбрандсон. Ты всегда желанный гость у нас, – сказал он, прощаясь.

В Сигтуне Хельги долго торговался с конунгом Олафом, чтобы продать ему обратно их двор с землей, но они так и не сошлись в цене. И повезло ему, что в ту пору Хёгни Красный решил жениться и купил у сыновей Торбранда их дом вместе с хлевом, амбаром и конюшней.

Так Хельги и Бьёрн погуляли на свадьбе у Хёгни, который женился на Асе, племяннице Сигрид. Потом они простились с Эдлой и конунгом Олафом, который все чаще предпочитал быть со своей наложницей, а не с той, кого вручили ему ободриты, и отправились на добром корабле на юг.

В плаванье ветры были им противны, но не прошло и четырех недель, как вошли они в Согн, и Хельги первый раз за много лет расплакался, узнав родные места. Второй раз расплакался он, увидев отца и мать. Рад был Торбранд увидеть сыновей и внуков с внучкой. Долго они пировали, а потом Бьёрн с Сигрун и сыновьями отправились к себе, на хутор Одда Одноглазого, а Хельги выстроил еще один дом неподалеку от дома Торбранда и зажил там с Ингрид и дочерью. И не прошло и восьми месяцев, как смог он поднять на руки сына, которого они назвали Эйриком в честь ярла.

Так и зажил Хельги Торбрандсон: несколько месяцев в году ходил на кораблях ярла, а в остальное время растил детей и хлеба, ходил в море за рыбой да на пирах с соседями сказывал драпы, что сам сочинил.

И было так, пока не пришли вести из Англии. Но о том сказано не в этой саге.

Примечания

[1] Эйрик I Кровавая Секира (норв. Eirik Blodøks; около 885–954) — король Норвегии с 930 по 934 годы, сын Харальда Прекрасноволосого, легендарного короля Норвегии. Был свергнут в 934 году своим братом Хаконом Добрым. Отец короля Харальда II Серая Шкура и муж Гунхильд. Прозвище получил за убийство братьев в междуусобной войне после смерти отца. После изгнания правил в Нортумбрии.

[2] Битва при Хьёрунгаваге – полулегендарная морская битва, произошедшая предположительно в 986 году, между норвежцами во главе с ярлом Хаконом и датским флотом под предводительством викингов из боевого братства с острова Йомсборг.

[3] Ярл Хакон Могучий (?–995) – сын Сигурда Хаконсона, ярл Хладира. Его отец был убит Харальдом II Серая Шкура в 961 году, после чего Хакон искал поддержки у короля Дании Харальда Синезубого. Путем интриги стал ярлом Норвегии в 971 году, правя от лица Харальда Синезубого, но фактически являясь самостоятельным правителем. В 975 году совместно с Харальдом Синезубым воевал против императора Оттона II. После победы последнего Харальд был вынужден принять христианство и насильно крестил Хакона. Однако Хакон не принял новую религию, восстал и после этого правил Норвегией самостоятельно. В 986 году Хакон разбил датское войско в морской битве при Хьёрунгаваге.

[4] Битва при Фитьяре – битва, в которой в 961году Хакон Добрый победил сыновей Эйрика I Кровавая Секира, но сам погиб. В результате королем Норвегии стал Харальд II Серая Шкура, сын Эйрика.

[5] Фрейр - бог плодородия и лета у древних скандинавов.

[6] Мидгард – Серединный мир. В скандинавской мифологии - мир людей, существующий наравне с восемью другими мирами вокруг Мирового дерева – ясеня Иггдрасиля.

[7] Браги – в скандинавской мифологии бог-скальд, прославленный своими мудростью и красноречием. Муж богини Идун. Согласно легенде, отец Браги, Один, обманом похитил Мед Поэзии у великана Гуттлунга, а зетем отдал его своему сыну.

[8] Фрейя – в скандинавской мифологии богиня любви и войны, сестра-близнец Фрейра.

[9] Ран – в скандинавской мифологии великанша, божество моря, жена Эгира. По поверьям, Ран владела сетью, которую набрасывала на корабли, чтобы утащить их в пучину. Конь Ран – кенинг, иносказание, обозначающее корабль.

[10] Фафнир – в скандинавской мифологии один из братьев-карликов, принявший образ дракона, чтобы охранять золото, похищенное у их отца. Убит Сигурдом.

[11] Эгиль Скаллагримсон – герой «Саги об Эгиле», стихами выкупивший свою жизнь у короля Эйрика I Кровавая Секира в Йорке (Йорвике).

[12] Сигурд (Зигфрид) – герой «Песни о Нибелунгах» – германо-скандинавского эпоса. По легенде Сигурд, великий воин и победитель дракона Фафнира, воспользовавшись плащом-невидимкой, позволяет брату своей невесты добиться руки Брунгильды, королевы Исландии.

[13] Один (Игг, Высокий, Всеотец) – в скандинавской мифологии верховный бог, предводитель богов-асов. Бог войны и победы, покровитель племенных вождей.

[14] Норны – в скандинавской мифологии три великанши, волшебницы, наделенные чудесным даром определять судьбы мира, людей и даже богов. По легенде они прядут пряжу, каждая нить которой – судьба отдельного человека. Когда нить обрывается или обрезается, человек умирает.

[15] Валхалла – в скандинавской мифологии палаты верховного бога Одина, где тот пирует с воинами, павшими в бою (эйнхериями). В Валхаллу с поля боя их приносят валькирии (девы-воительницы, служащие Одину). Они же разносят пиво пирующим. Едят воины мясо вепря Сехримнира, которого каждый день забивают, а на вечер он воскресает. Воины бьются друг с другом, но те, кто из них был убит, снова воскресают и садятся пировать.

[16] Град при Хьёрунгаваге – по легенде, ярл Хакон во время битвы принес в жерту богам одного из своих сыновей, и боги наслали на врагов ярла град, помешавший тем биться. Впоследствии один из предводителей йомсвикингов, ярл Сигвальди, говорил, что это магический град заставил его повернуть свои корабли назад.

[17] Рагнфрёд – один из сыновей Эйрика I Кровавая Секира, претендовавший на трон Норвегии.

[18] Свейн Харальдсон Вилобородый (960-е –1014) – король Дании, Новрегии и Англии. Сын и наследник Харальда I Синезубого, короля Дании и Норвегии.

[19] Солнечный камень – согласно легендам, камень, позволяющий в условиях тумана находить стороны света.

[20] Зунд – пролив Эресунн между Скандинавским полуостровом и островом Зеландия.

[21] Лебедь крови – иносказание (кенинг), обозначающее ворона.

[22] Миклагард – скандинавское название Константинополя.

[23] Эйрик VI Победоносный (?-995) – полулегендарный король Швеции. Согласно сагам, первый муж Сигрид Гордой, отец Олафа Шётконунга. Вначале правил страной вместе со своим братом Олафом, но потом отравил его во время пира, а сына Олафа Стюрбьерна изгнал, дав ему 60 кораблей, чтобы тот мог захватить себе новое королевство. Однако через какое-то время Стюрбьерн получил поддержку датчан и йомсвикингов и вернулся в Швецию с войском. В битве на полях Фюри Стюрбьерн был разбит Эйриком, а затем тот в отместку вторгся в Данию. Умер в 995 году.

[24] Инглинги – королевский род в Швеции, по легенде, ведущий свое происхождение от бога Фрейра.

[25] Гудфрид Датский (?–810) – король данов, неоднократно воевал с вассалами Карла Великого. По одной из легенд, был отравлен на пиру по приказу императора Карла.

[26] Ясень битвы – иносказание (кенинг), обозначающее воина. Дорога китов – море.

[27] Бурицлейв – скандинавское имя Болеслава I Храброго (ок. 967–1025), польского князя (992–1025) и короля с 1025 г.

[28] Хель, Хельхейм – в скандинавской мифологии мир мёртвых, где правит великанша Хель.

[29] Сёркланд – в сагах земли, которые современные ученые отождествляют с арабским калифатом.

[30] Боргундархольм – остров Борнхольм.

[31] Святовит (Свентовит) – бог плодородия у части западных славян. Ему, по свидетельству Саксона Грамматика, было посвящено святилище в Арконе (о. Рюген).

[32] Всеотец – одно из имен Одина.

[33] Высокий – одно из имен Одина.

[34] Серединный мир – в скандинавской мифологии Мидгард – мир людей, как Асгард – мир богов-асов.

[35] Свитьод – центральная часть современной Швеции. Гётланд – южная часть современной Швеции.

[36] Викен – историческая область в районе современного Осло. Халогаланд – историческая область на севере Норвегии.

[37] Бирка – торговое поселение на озере Меларен в Швеции.

[38] Альдегья – скандинавское название озера Ладога.

[39] Конунг Вальдемар – скандинавское название Владимира I Святославича (ок. 960–1015) – новгородский князь в 970–988, затем киевский великий князь, при котором произошло крещение Руси. Гардарики – скандинавское название Руси. Гардарики – дословно страна городов.

[40] Висбю – торговый город на западном побережье Готланда.

[41] Альдегьюборг – скандинавское название города Ладога.

[42] Хольмгард – скандинавское название Новгорода. Вессислав из скандинавских саг – по-видимому, Вышеслав Новгородский (ок. 977–1010), сын Владимира Святославича.

[43] Хальвдан Черный (ок. 820–860) – король Агдира и Вестфолда – областей в Норвегии.

[44] Гунхильд – жена Эйрика I Кровавая Секира. Сыновья Гунхильд и Эйрика предпринимали неоднократные попытки вернуться в Норвегию после изгнанния их отца.

[45] Гула-тинг – тинг, на котором собирались представители всех юго-западных областей Норвегии.

[46] Адальрод – скандинавское название короля Англии Этельреда II (968–1016).

[47] Вёльва – в скандинавской мифологии прорицательница, предстающая чаще всего в виде старухи.

[48] Месяц Тора - середина апреля–середина мая.

[49] День Одина – среда, день Фрейи – пятница.

[50] Дневной остров – скандинавское название острова Хийумаа (нем. о. Даго), северного острова Моонзундского архипелага у берегов своременной Эстонии.

[51] Ослиный остров – скандинавское название острова Сааремаа (нем. о. Эзель), самого большого острова Моонзундского архипелага.

[52] Сконе – современная Скания – регион на южной оконечности Скандинавского полуострова.

[53] Кольберг – современный город Колобжег, Польша.

[54] Девы на сумрачных конях – валькирии, забирающие павших воинов и относящие их в Валхаллу к Одину.

[55] Кони Ран – иносказание (кенинг) для кораблей, гроза щитов – меч или топор, лебеди крови – вороны.

Название книги

Сага о Хельги

Пишенин Алексей

Содержание