Ярл и конунг по чести разделили нашу добычу, и я стал богаче на десять марок серебра. Еще шесть марок пришлось на мою долю за «Серебряного жеребца», которого Эстейн выкупил для себя. Паллиг намекал ему, что такой корабль больше под стать какому-нибудь ярлу, однако Эстейн неизменно отвечал, что и ему еще не поздно стать ярлом в каких-нибудь далеких землях.

Ярл был недоволен, хотя и скрывал это за натянутыми улыбками. И это было немудрено. Еще весной Эстейн был простым оружейником в доме моего отца, а теперь он стал хозяином быстрого корабля. И ничто больше не держало его в наших землях, кроме клятвы служить ярлу до изгнания свеев, что дал он вместе со всеми нами у святилища в Оденсе. Теперь, раз свеи ушли, и конунг Свейн собирался заключить с ними мир, срок этой клятвы истекал. Ярлу было обидно терять такой замечательный драккар. И еще ярл не хотел потерять людей, которые бы гурьбой кинулись за Эстейном, позови он их поход. Но по нашим законам ничего изменить ярл Паллиг не мог.

Вскоре стал я замечать, что Токе стал слишком часто бывать в шатре своего отца, хотя раньше проводил все время со своими людьми и Асбьёрном. И вот как-то раз ярл позвал Эстейна и при других хёвдингах начал расспрашивать его о том, почему он не помог Токе в той памятной битве у острова Ромсё. Эстейн ответил, что Токе напал на свеев без приказа, и за это должен бы быть изгнан из дружины, но уважение к ярлу, его отцу, и юный возраст самого Токе позволили проявить снисхождение.

Ярл обратился к Асбьёрну Серому Когтю и попросил подтвердить слова Эстейна. Асбьёрн долго мялся, но в конце концов сказал, что в том, что сказал Эстейн есть правда, но не вся. По его словам выходило, что они с Токе заранее сговорились напасть на свеев, как только те покажутся вблизи нашей стоянки. Но их ошибкой было то, что они не успели обговорить все с Эстейном. Потому вышло так, что Токе напал на драккар свеев, а Асбьёрн не смог убедить Эстейна идти к нему на помощь.

Эстейн тут же призвал в свидетели меня, Старого Бу и Перелетного Арвида. Он прямо спросил, говорил ли Асбьёрн о своем уговоре с Токе. Я сразу сказал, что ничего такого не слышал, но что Асбьёрн действительно просил нас идти Токе на помощь. Видно было, что Арвид и Бу колеблются и даже, может быть, готовы подтвердить ту сказку, что рассказал нам Асбьёрн. Однако тут Эстейн спросил их, почему они сами не вышли на помощь Токе, а ждали, когда он отдаст приказ.

Здесь Бу как-то разом сник и сказал, что если Асбьёрн и говорил что-то об их с Токе уговоре, то, видно, он прослушал. То же сказал и Арвид, так что ярлу ничего не оставалось делать, как признать, что в этом деле много неясного и что нужно еще порасспрашивать людей, чтобы понять, как все было.

Выйдя из шатра ярла, я нашел своего друга Асгрима Законника, с которым мы снова смогли часто видеться, пока все корабли стояли в одном месте. Я увел его в дюны, чтобы нас никто не слышал и рассказал о том, что произошло в шатре ярла. Затем я попросил совета. Асгрим нахмурился и спросил:

– Какой совет от меня ты хочешь: честный или полезный?

Я усмехнулся и сказал, что хочу оба. Тогда Асгрим поднялся на гребень дюны, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает. Потом он обернулся ко мне и сказал:

– Сейчас ярл посулит еще серебра Старому Бу и Перелетному Арвиду, чтобы они подтвердили слова Серого Когтя. Не знаю, как Арвид, а Бу возьмет серебро и скажет так, как хочет ярл. И тогда ярл рассудит, что Эстейн не достоин своей доли добычи за битву при Ромсё. А у Токе появится право требовать возмещения за свои потери. Потому, возможно, надо будет по-другому распределить доли за «Серебряного жеребца».

Я кивнул:

– Тогда, сразу после битвы, ты рассказал мне про козни Токе и Асбьёрна, но я не поверил, что все может так закончиться, ведь люди же знают, как все произошло на самом деле. Но, видно, жадность ярла Паллига пересилила его честность.

Асгрим покачал головой:

– Эстейн Синий Змей сделал большую ошибку, когда не отдал корабль ярлу. Этим он показал, что не хочет ему служить. А справедливость ярла Паллига хорошо известна тем, что распространяется только на своих. А с чужаками он поступает так, как ему вздумается. Да и Токе исходит ненавистью к Эстейну за то, что тот осрамил его у Ромсё, да и потом слова не давал сказать.

Я снова кивнул:

– И как должен поступить я?

– Если бы я тебя плохо знал, Сигурд, я бы сказал, что тебе следует пойти к ярлу, попросить у него серебра и подтвердить слова Асбьёрна.

Я нахмурился:

– Это твой полезный совет?

Видя мое раздражение, Асгрим улыбнулся:

– В отличие от Эстейна, у тебя есть, что терять на острове Фюн. У тебя есть твой хутор, у тебя есть на острове родня. Да и у твоих людей есть дома, жены и дети. Потому ссориться с ярлом Паллигом тебе не с руки.

– Но если ярл хочет обобрать моего друга… – начал я.

– Не забудь, у меня для тебя есть еще честный совет, – сказал Асгрим.

– Честным было бы вызвать Токе и его опекуна Асбьёрна Серого Когтя на судебный поединок! – почти крикнул я. – Уж представляю, как бы они завертелись, если бы им пришлось стоять против нас с Эстейном.

– Да, это был бы интересный поединок, но вряд ли ярл его дозволит. Тут все дело в свидетелях. Вас было пятеро на холме, когда Токе вывел корабль. Если трое скажут одно, а двое другое, то поединок не потребуется.

– Тогда скажи, что, по-твоему, надо делать?

Асгрим спустился с гребня дюны и подошел ко мне поближе:

– Иди к Эстейну. Пусть он даст тебе ту же клятву, что давал твоему отцу. Ты возьмешь его к себе в дом оружейником, как раньше. Ярл перестанет бояться, что он уведет его людей, и между ним и Эстейном снова наступит мир. Возможно, это будет стоить еще несколько марок серебра, но «Серебряный жеребец» останется у вас.

Я посмотрел на Асгрима:

– Ты, видно, забыл, что это Эстейн был вождем промеж нас двоих. Как теперь он даст мне клятву?

Лицо Асгрима стало суровым:

– Я ничего не забыл, Сигурд Харальдсон, и дал тебе тот совет, что позволит тебе с почетом разрешить этот спор. Да, Эстейну придется подчиниться, но он, в конце концов, сохранит корабль и расположение ярла.

Я видел, что Асгрим злится, и понял, что обидел его. Если и стоило на ком-то срывать свою злость, то вовсе не на моем друге. Тогда я хлопнул Асгрима по плечу и сказал:

– Я благодарен тебе за совет, Асгрим Законик. Пойду перекинусь парой слов с Синим Змеем.

Эстейна я нашел на «Серебряном жеребце», когда он обсуждал что-то со своими людьми. Увидев меня, они замолчали, что было необычно, ведь раньше у них от меня тайн не было. Я подошел и попросил Эстейна коротко поговорить со мной. Синий Змей спрыгнул с борта на берег – корабль был наполовину вытащен на песок – и мы с ним прошли несколько сот шагов вдоль дюн. Я рассказал о том, что Асгрим думает про ярла и предложил Эстейну дать клятву мне, обещая разрешить его от нее, когда он только пожелает. Синий Змей ничего не ответил, а просто развернулся и посмотрел на море. Мне ничего не оставалось делать, как встать рядом с ним и также начать рассматривать серые волны, бегущие к берегу, охотящихся на рыб чаек, почти сливающихся с низкими серыми облаками. Я тут же вспомнил солнечный день на Ромсё, когда мы так же сидели рядом и смотрели на море. Только тогда ярко светило солнце, а море было темно-синим, отражая голубое небо. И тогда казалось, что боги благосклонны к нам, и нас ждет великая удача и богатство. Сейчас я был намного богаче, чем раньше, однако этим богатством я был обязан Эстейну. А сам Эстейн мог лишиться всего, что заслужил свои мечом и своей головой.

– Я благодарен тебе за твое предложение, Сигурд Харальдсон, – сказал наконец Эстейн. – Я вижу, что оно сделано от чистого сердца.

Он не смотрел мне в лицо, а говорил, глядя в море.

– И я верю, что два наших меча обрели бы вместе великую славу, куда бы мы ни направились. Однако непросто мне принять твое предложение, потому как больше не один я – за мной люди. И сложно мне будет объяснить им, зачем я служу ярлу, который не по чести судит. Но понимаю я и то, что в этих краях за ярлом Паллигом стоит сила, которой не принято перечить. Знаю я и то, что для тебя ослушаться ярла, значит потерять все свои владения на Фюне и расстаться с родными. Потому прошу я тебя подождать до утра, а там тебе станет известно, как я решил.

Я хотел сказать, что мой жалкий хутор – это не то, что остановило бы меня. А не видеть родню долгими месяцами я давно привык. К тому же мне неуютно было бы возвратиться в нашу усадьбу, где хозяином был больше не мой отец, а мой избегающий сражений брат. Конечно, нелегко было бы надолго расстаться с матерью и сестрами, но я уже сделал это, когда отправился заложником жить в усадьбе ярла. Мне не хватало бы Рагнара, однако я не знал, оправится ли он от своей тяжелой раны. Единственная, о ком бы я действительно горевал бы, была Гунхильд. Уйдя с Эстейном, я бы больше никогда ее не увидел. Но она и так была от меня дальше, чем я от луны. Все это я хотел объяснить Эстейну, но тот повернулся и, не оглядываясь, пошел обратно к «Серебряному жеребцу». А я остался стоять, и, не знаю почему, по моим щекам текли слезы.

На следующее утро я проснулся от криков. Я выбежал из шатра, который мы устроили на берегу из запасного паруса, и увидел что «Серебряного жеребца» нет среди других кораблей. Эстейн увел корабль, а вместе с ним увел половину своей команды: тех, кому нечего было терять на Фюне. Хуже было то, что с ним ушла и едва не половина команды «Летящего». Со мной остались люди в летах, а вся молодежь и лучшие воины, вроде Толстого Карка или Хальвдана Собаки, ушли на «Жеребце». Единственным утешением было то, что Кетиль Борода остался, сказав, что достаточно разбогател за это лето, чтобы искать ненадежного счастья за морем.

Ярл Паллиг был в бешенстве. Он накинулся на меня, но я поклялся, что ничего не знал о замыслах Эстейна. Тогда ярл обратил свою злобу к морю: он кричал, что объявляет Эстейна вне закона в своих землях и всех, кто ушел с ним, также. И что будет время, когда Эстейн на коленях приползет просить прощения, но все равно не получит его. И он кричал еще много чего, однако ясно было, что посылать погоню за «Серебряным жеребцом» бесполезно, потому что ни один из наших других кораблей, даже «Красный змей» самого Паллига, не мог сравниться с ним в скорости. Наконец ярл успокоился и велел нам собираться домой, на Фюн.

Из-за побега Эстейна произошли две перемены: Токе стал постоянно следовать за отцом, чего ярл раньше не допускал, говоря, что он должен еще заработать себе славу, как простой воин. Вторым человеком, кто попал в особенную милость к ярлу, был я. На следующий день после побега Эстейна Паллиг подошел ко мне во время перехода на Фюн и предложил перебраться к нему на «Красного змея». Я колебался, подумывая, не хочет ли ярл лишить меня корабля и предложить людям выбрать хёвдингом кого-то другого, однако Паллиг улыбнулся и сказал:

– Сигурд Быстрый Меч, чего ты ждешь? Слышал я, что на вражеские корабли ты перепрыгиваешь быстрее, чем я моргаю.

Я рассмеялся, хлопнул по плечу Бьёрна Занозу, чтобы подержал для меня весло, и в два прыжка очутился на носу «Змея». Ярл указал мне место напротив себя и начал говорить о том, что понимает, как я обижен на Эстейна и свою команду. Это было правдой. Я, конечно, был зол на Эстейна за то, что тот не раскрыл мне свои мысли и увел часть людей с моего корабля. А на своих людей, потому что было совершенно ясно: каждому из них Эстейн предложил идти за собой. Однако никто из них не предупредил меня, даже Кетиль Борода, которому я доверял больше всех. Паллиг сказал:

– Истинного хёвдинга отличает не храбрость, истинного хёвдинга отличает ум. Эстейн – хороший воин, но его погубила жадность. Он слишком хотел драккар, как у ярла или конунга. И теперь из-за своей жадности он будет изгнан из наших мест. Он останется с одним кораблем против сотен врагов, и никто не придет ему на помощь. Это недальновидно – Эстейн храбр и удачлив, но он не видит дальше штевня своего корабля.

Паллиг оглядел своих людей, что сидели на скамьях и наслаждались переходом под парусом. Кто-то играл в кости или в доску, кто-то беседовал, кто-то дремал. В тот день после утреннего тумана выглянуло солнце, мы почти бесшумно скользили вдоль песчаных берегов Сьяланда и, глядя на сверкающие в солнечных лучах волны, предвкушали скорую встречу дома. Ярл снова перевел взгляд на меня и продолжил:

– Я рад, что Эстейн не позвал тебя с собой, потому что, думаю я, ты бы пошел за ним.

Я покраснел, потому что ярл сказал правду, которую мне не хотелось слышать после того, как Эстейн сбежал, не попрощавшись. Паллиг продолжал говорить спокойно, не обращая внимания на то, что я выдал себя.

– Но раз норны решили так, что твоя нить осталась в пряже рядом с моей, то я прошу тебя помочь мне.

Я удивленно смотрел на него. После того, как я услышал, что он думает, что я ушел бы с Эстейном, я ждал, что он скажет мне, кто заменит меня на «Летящем». Но Паллиг заговорил не об этом.

– Мой сын сделал ошибку. Гордыня заставила его поставить на кон людей и корабль, и он проиграл в споре с судьбой.

Я удивился еще больше. В последний раз, когда мы говорили о том бое у Ромсё, ярл обвинил Эстейна в том, что тот бросил Токе одного против троих. Теперь же я слышал, как он сам признавал, что в том была вина самого Токе. Ярл сам ответил на мой невысказанный вопрос:

– Конечно, я знаю, что случилось тогда у Ромсё. Я был бы плохим вождем, если бы не умел отличать правду от вымысла. Но я не хотел, чтобы Эстейн ушел от меня и увел корабль. Потому я и затеял этот спор. Я хотел, чтобы Эстейн принес клятву мне или тебе и остался у нас. Конечно, я не ожидал, что он сбежит вместе с «Жеребцом». Здесь Синий Змей перехитрил меня. Но в будущем это ему дорого обойдется.

Я вспомнил слова Асгрима о клятве и подумал, не заодно ли он был с ярлом. Вот такие мысли приходили мне в голову после того, как меня предал один друг. Но Паллиг уже говорил о другом:

– Токе сделал ошибку, но я не хочу, чтобы он всю жизнь за нее расплачивался. Я вижу, что все словно отвернулись от него. Хотя он сын ярла, и ему в один из дней придется вести людей с Фюна в бой. Лучше, если он сделает ошибку в юности, но станет осторожнее в зрелые годы. Потому прошу тебя помочь ему. Я всегда хотел, чтобы ты стал ему другом. Теперь я вижу, что твой меч быстр. Как бы я хотел, чтобы этот меч поддерживал моего сына, когда придет его черед стать вождем. Ты готов помочь мне? Ты готов быть рядом с моим сыном?

Я кивнул, хотя мне очень хотелось ответить отказом. Но я был на корабле ярла, и мог так же на корабле ярла вернуться домой, если бы он пожелал удержать меня. А мог вернуться хёвдингом на корабле моего отца. Потому я поклялся поддерживать Токе и, надев на руку подаренный Паллигом серебряный браслет в виде Мирового Змея Йормунгарда, кусающего себя за хвост, вернулся на «Летящий».

Невдалеке от острова Ромсё, который был местом, где кровь врагов в первый раз окрасила руны на моем мече, я махнул Паллигу, и Кетиль повернул нос «Летящего» на запад. Еще раньше от нас отделились корабли бондов с южного берега Фюна. Теперь и я был у самого дома, а ярл продолжал путь на северо-запад в Оденсе.

Нас заметили издали, и первым, кого я различил на берегу, был мой брат Рагнар. Он стоял, опираясь на длинную палку и улыбался. Я не стал дожидаться, когда с борта спустят сходни и соскочил прямо в воду. Несколько шагов – и мы с Рагнаром смогли обняться. Потом он отстранился и осмотрел меня с головы до ног:

– Ты повзрослел, и я вижу на тебе серебро. Добыча была богатой?

– Да, боги были милостивы. И на твою долю кое-что выпало.

Рагнар посмотрел на людей на корабле:

– Как будто я вижу очень мало знакомых. Была жестокая сеча?

– Нет, часть людей ушла с Эстейном, а после той битвы у Ромсё, где тебя ранили, мы потеряли всего одного человека.

– Эстейн ушел? – Рагнар был удивлен. – Вы поссорились? А кто же теперь хёвдинг на «Летящем»?

Я не смог сдержать свою гордость:

– Уже давно я – хёвдинг на нашем корабле, так что он в надежных руках.

Рагнар еще раз посмотрел мне в лицо и улыбнулся:

– Раз так, поздравляю! Отец бы гордился тобой. Пойдем, расскажешь все матери и Бьёрну.

Потом он повернулся и, опираясь на палку, заковылял к дому. Я понял, что лучше бы мне было воткнуть в его ногу нож и медленно повернуть, чем хвастать тем, что я стал хёвдингом. Рагнар не подал вида, но я понял, что он завидует мне и клянет свою несчастливую судьбу. Я оглянулся, поймал взгляд Кетиля, который сказал мне, что он позаботится о людях и добре, и я заспешил за братом.

Усадьба наша снова выглядела обжитой, над крышами домов поднимался дым, и на дворе было много людей. Рагнар по дороге рассказал, что к нам в усадьбу, укрываясь от свеев, пришли люди с севера и запада острова, так что было кому работать на полях. Но главного он мне не сказал, и как только я вошел в ворота, то чуть не остолбенел. Прямо навстречу мне вышла Гунхильд дочь Харальда, молодая жена ярла Паллига. Гунхильд, которая поцеловала меня, казалось, давным-давно. Гунхильд, о которой я столько думал и в битвах, и на берегу.

– Привет тебе, Сигурд, – сказала она спокойно, словно не замечая моего удивления. – Добро пожаловать домой.

Тут только я заметил, что вместе с Гунхильд подошли моя мать Хельга и мой брат Бьёрн. Я опомнился и, сглотнув, сказал:

– Рад видеть вас всех в добром здравии. А тебе, госпожа Гунхильд, рад сообщить, что твой муж также жив и здоров и сейчас, наверное, уже недалеко от Оденсе. Позволь узнать, каким ветром занесло тебя в наши края.

Гунхильд посмотрела на меня и серьезно сказала:

– Слыхала я от людей, что нет на море воина бесстрашнее, чем Сигурд Харальдсон, потому и приехала к вам в усадьбу, чтобы оказать ему честь и первой встретить его на родной земле.

Я покраснел и начал отвечать, что ее приезд – большая честь для меня, и мои подвиги вовсе не так велики, как о них говорят. Но тут я заметил, что все трое – и Гунхильд, и мои мать с братом – едва сдерживаются, чтобы не рассмеяться. Я оглянулся на Рагнара и увидел, что того прямо трясет от беззвучного хохота. Тут они не стали больше сдерживаться, и раскаты смеха разнеслись по всей усадьбе.

Отсмеявшись, Гунхильд сказала:

– Прости мне, Сигурд, мою шутку, но уж больно серьезно и напыщенно ты выглядел. На самом деле, когда прошел слух, что свеи близко, я рассудила, что святилище в Оденсе едва ли может быть надежным убежищем. Потому и решила поехать к вам на восток. Из вашей усадьбы свеи уже вывезли все добро, и вряд ли сунулись бы сюда еще раз.

Я стоял красный, как шелк из далекой страны Син, и не знал, что сказать. Наконец я тоже рассмеялся. А мой брат Рагнар хлопнул меня по плечу и сказал:

– Наш брат Сигурд стал знатным воином, и теперь он вождь на корабле. Так что ты за малым не угадала, госпожа. Потому он так охотно поверил твоим словам о его великой славе.

– Что же, если так, еще раз прошу тебя, Сигурд, простить мне мою шутку и принять поздравления от скромной девушки, которую ты когда-то удостаивал честью играть с ней, когда был еще не так знаменит.

Она потупила глаза, а я покраснел еще больше. Бьёрн сделал полшага вперед и сказал, стараясь выглядеть торжественно:

– Сегодня вечером у нас будет пир в честь возвращения наших воинов. Не соблаговолишь ли ты, госпожа Гунхильд, почтить нас своим присутствием?

Гунхильд посмотрела мне в лицо и ответила:

– Я с детства обожаю пиры, на которые меня брал отец, конунг Харальд, и не собираюсь пропустить тот, что ты устроишь в честь наших славных воинов и твоего отважного брата. Жаль, мы не услышим песни скальдов о его подвигах, но, возможно, он сам расскажет, как изгнал свеев из наших краев.

Я, наконец, понял, что она просто смеется надо мной, и что слова Рагнара ее просто раззадорили. Я немного помолчал, пока не погасли улыбки, и, не слишком стараясь быть учтивым, сказал:

– Если госпожа хочет скальда, будет ей скальд.

Потом я кивнул им, повернулся и пошел назад к берегу. Моя мать крикнула мне вслед, что приготовит для меня одежду, более подходящую для пира. А я нашел Хрольва Исландца и сказал:

– Сегодня в нашей усадьбе будет пир, я буду благодарен, если ты развлечешь гостей.

– Битва рогов – хольмганг для скальда, – ответил Исландец. – Негоже сбегать с хольмганга.

Я посмотрел на Кетиля, что стоял рядом. Тот объяснил:

– Битва рогов – пир, на котором сталкиваются друг с другом рога с пивом и медом. На пирах обычно скальды соревнуются в красноречии, потому пиры для них подобны хольмгангу – законному поединку.

– Жаль, что не могу оценить красоту твоих вис, Хрольв. Надеюсь, другие гости будут к ним более привычны.

– Не расстраивайся, Сигурд, – тут же ответил Исландец. – Лишь тот может называться истинным скальдом, чьи висы доступны даже для невеж. Я рад, что ты готов дать мне на тебе проверить, достоин ли я своего ремесла.

Я кивнул ему и начал разговаривать с Кетилем, когда до меня дошел смысл его слов. Он назвал меня невежей! Я повернулся, чтобы сказать Хрольву какие-то злые слова, но его уже не было, а Кетиль Борода, увидев, что написано на моем лице, расхохотался. Я посмотрел на него, и рассмеялся уже сам.

– Наш скальд недолго копается в своем кошеле, чтобы достать подходящую монету, – сквозь смех проговорил Кетиль.

– Надеюсь, его висы понравятся Гунхильд, – со вздохом согласился я.

Я посмотрел, как разгружают корабль, собрал свои пожитки и пошел в усадьбу.

Когда-то давно наша усадьба была простым длинным домом, и вся наша семья жила в одном большом помещении, посреди которого был устроен очаг. Но когда мой отец начал богатеть, он пристроил к длинному дому еще один, где устроил три отдельных покоя, как у знатных людей: для них с матерью, для меня с братьями и для наших сестер. А на скамьях вокруг очага теперь спали работники.

Я пришел в наш покой и стал складывать одежду в свой сундук. Внезапно я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я обернулся, ожидая увидеть Рагнара или Бьёрна, но в дверях стояла худая рыжеволосая девушка с синей мужской рубахой в руках. Я пригляделся и узнал ее – то была Бриана, женщина Маленького Аке, которую он привез с собой из Англии. У нас ее звали Брунхильда. Она была на пару лет старше меня, Аке захватил ее в походе, приметив белое лицо и ярко-зеленые глаза в толпе пленниц. Сам Аке пал, защищая от свеев ворота нашей усадьбы вместе с моим отцом.

– Привет тебе, Сигурд, – произнесла Бриана с ненашенским выговором и осмотрела меня с головы до ног. – Ты очень возмужал за это лето. Теперь ты выглядишь, как настоящий воин.

– Привет и тебе, Бриана. Что ты тут делаешь? – ответил я, боясь показаться неучтивым.

– Как ты знаешь, Аке погиб этой весной. Он успел дать мне свободу, но не успел жениться на мне, потому его добро поделили без меня. А я теперь служу твоей матери. И она велела мне отнести тебе рубаху твоего отца, чтобы ты красиво выглядел на пиру. Однако, как я погляжу, эта рубаха все еще великовата. Примерь ее, чтобы я видела, где надо ушить.

Я взял из ее рук рубаху, украшенную у ворота богатой белой вышивкой и начал переодеваться. Я думал, что Бриана отвернется, но ее зеленые глаза не отрывались от меня. Когда я был готов, она подошла и начала булавками скалывать ткань там, где она висела слишком свободно. Так Бриана зашла мне за спину, и внезапно я почувствовал, как ее руки скользнули мне под рубаху. Она провела ими вверх по моему животу и потом мягко коснулась сосков.

– Твоя мать велела мне позаботиться о тебе, а я знаю, какая забота нужна воину, вернувшемуся из похода, – прошептала она мне на ухо.

Я почувствовал, как горячая волна прошла через весь мой позвоночник снизу доверху, но тут же перед моими глазами предстало лицо Гунхильд. Я развернулся и мягко отстранил Бриану от себя:

– Я очень благодарен тебе, Бриана, за проявленную заботу, но лучше бы тебе заняться рубахой. Солнце клонится к западу.

Она посмотрела на меня так, будто я ее ударил.

– Я недостаточно молода и красива для тебя, Сигурд? – спросила она с вызовом.

Я вздохнул.

– Ты очень красива Бриана, но я сейчас думаю о другой. Извини.

Я снял с себя рубаху, которую она грубо вырвала из моих рук. Затем она еще раз посмотрела мне в лицо.

– Я не привыкла, чтобы мужчины отказывались от моих ласк. Ты был первым, кто это сделал. Видно, та другая необыкновенная женщина или…

Она развернулась и пошла к выходу. У самой двери она повернула голову и бросила мне:

– Я вижу, ты глядишь высоко, Сигурд. Однако помни, в морозную зимнюю ночь лучше укрыться у теплого очага дома, чем ждать тепла от прекрасной луны, висящей высоко в небе.

И она закрыла за собой дверь, а я оделся и продолжил перекладывать вещи в сундуке. Раздумывать о словах Брианы мне совсем не хотелось, хотя я понял, что она имеет в виду.

Вечером был пир, и мой брат был на почетном месте там, где раньше сидел мой отец. Справа от него сидела Гунхильд, а меня он посадил по правую руку от нее. Слева от Бьёрна сидели моя мать, Рагнар и наши сестры. Справа от меня сидел Кетиль Борода, а потом и другие воины. Напротив них сидели наши работники и те из соседей, кто решил переждать у нас войну со свеями.

Пир начал Бьёрн, по обычаю плеснув пива в очаг в жертву богам. Затем мы выпили за милость, что оказали нам боги, сохранив жизнь и позволив не остаться голодными в этот день. Затем слуги разнесли лепешки и тарелки с овсяной кашей, обильно сдобренной тушеной в пиве сельдью. Мы снова выпили, и тут пришел черед свинины. Я не знаю, сколько это стоило Бьёрну, но свинины в нашей разоренной усадьбе подавали ничуть не меньше, чем весной перед походом. На блюдах лежали, должно быть, порубленные на куски три полных туши, а это значило, что мы все, включая слуг, сможем наесться до отвала.

Я взял с блюда большой кусок с торчащими ребрами, разломил руками на две части и предложил Гунхильд. Она кивнула, и я положил кусок ей на лепешку. Я хотел проявить учтивость и спросил:

– Не хочешь ли ты, госпожа, чтобы я разрезал твое мясо на более мелкие куски, чтобы тебе было удобнее их брать руками?

– Это великодушно с твоей стороны помочь мне, Сигурд, но не только у тебя в этих палатах есть нож, которым умеют управляться, – ответила Гунхильд и достала свой нож с изящной костяной ручкой.

Я кивнул ей и занялся своим куском. Двумя ударами ножа я рассек его на три части так, чтобы из каждой торчало по ребру и можно было есть, не опасаясь, что жир будет течь по подбородку и рукам. Будь мы только своей семьей, такого бы никто не заметил, но в присутствии жены ярла я не хотел выглядеть неучтивым.

Гунхильд повернулась ко мне и спросила:

– Я вижу, ты ловок с ножом. Или ты представляешь, что перед тобой какой-нибудь свей?

Я покраснел, потому что в ее словах мне послышалась насмешка, но потом ответил:

– Госпожа, верно, шутит? Для свеев у меня есть нож побольше. Его обычно называют меч.

Гунхильд улыбнулась:

– Да, мой брат как-то мне что-то такое показывал. Но я не знала, что и ты тоже слыхал такое слово.

Я поперхнулся и хотел уже ответить какой-нибудь грубостью, но в это время мой брат Бьёрн встал со своего места. Он высоко поднял рог и сказал, что пьет за воинов, что сумели отразить набег свеев. Мы снова выпили, и тут уж пришел черед вставать мне. Мы выпили за славные схватки и за павших, а Гунхильд спросила:

– Не сможет ли кто-нибудь рассказать поподробнее об этих схватках, а то как-то на одном пиру у моего брата Сигвальди ярл долго рассказывал о своем большом походе, а потом оказалось, что это был простой набег на деревню вендов.

Я поклонился в сторону Гунхильд и ответил сквозь зубы, что на нашем пиру присутствует известный на всю Исландию скальд, и что, несомненно, он сможет рассказать о наших битвах куда лучше меня. После этого я сел на место, а между очагом и почетным столом появился Хрольв Исландец.

Скальд поклонился Гунхильд, моему брату, матери и потом мне самому. Затем он взял неизвестно где купленную ирландскую арфу и извлек из нее несколько звуков, которые показались мне чересчур резкими. Однако люди вокруг застучали ладонями по столу в знак одобрения. Хрольв сказал, что не все наши подвиги он видел лично, но расспросил многих знающих людей, и поэтому в его висах нет ничего, кроме правды.

Он начал так:

Дальше Хрольв продолжал примерно так же, описывая подвиги каждого из воинов, сидящих за столом, но неизменно возвращаясь ко мне и называя меня то «ломающим кольца исполином», то говоря обо мне «ясень битвы, чьи ветви пропитаны соком мести». Я посмотрел на Кетиля. Тот вздохнул и объяснил:

– Шип битвы – меч. Мьолнир, молот Тора, разит быстро, как молния. Сын Харальда – это ты. Надеюсь, это ты понял и без моей подсказки.

Я снова тихо спросил:

– Это-то я понял, но почему он рассказывает так, словно я был вождем всего похода и ни слова не говорит об Эстейне, о ярле Паллиге и об остальных вождях.

Кетиль еще раз вздохнул и ответил:

– Скальд поет для тех, кто здесь. И нас он славит, надеясь получить от каждого серебро. Ярла Паллига или Эстейна с нами нет, потому вся слава достается нам одним.

– Спасибо, что объяснил, серебрянобородый делатель вдов, – поблагодарил я, повторив слова Хрольва, описывающие Кетиля.

Не успел я отвернуться от Кетиля, Гунхильд задала мне вопрос:

– Надеюсь, мой муж, ярл Паллиг, не слишком мельтешил у тебя под ногами, пока ты изгонял свеев из наших мест?

Я был зол, потому ответил резко:

– Скальд, конечно, преувеличивает нашу доблесть. Это твой муж на самом деле изгнал свеев, и я даже видел своими глазами, как один раз он обнажил меч. Правда, потом оказалось, что просто мечом ему сподручнее разрезать толстую колбасу, но свеи-то этого не знали и потому бежали перед ним без оглядки.

Гунхильд закусила губу, а потом тихо сказала:

– Я передам ярлу, что ты благодарен ему за помощь.

Я кивнул, а она рассмеялась и спросила:

– Завтра я собираюсь вернуться в Оденсе. Не проводишь ли ты меня туда – в пути нам может понадобиться защита «ломающего кольца исполина»?

Я еще раз кивнул и ответил:

– Я дал обет принести в жертву Одину половину своей доли за битву у острова Ромсё, если Рагнар поправится. Думаю, боги заслужили это серебро. Так что нам по пути. Боюсь только, что в дороге нам не встретятся инеистые великаны, чтобы я мог показать тебе, как мой «шип битвы» отправляет их в Хель.

Она рассмеялась и положила свою руку на мое предплечье. Потом опомнилась, снова взяла нож и занялась едой. Скоро Гунхильд и моя мать с сестрами ушли, а мы почти до утра пировали, хотя я уже почти не пил, опасаясь нетвердо сидеть в седле по дороге в Оденсе.

Утром мы выехали: я и Гунхильд верхом, ее служанки на телеге, везущей ее добро, а пятеро воинов из ее охраны пешком. С нами же пошли те из моих воинов, кто жил в других частях нашего острова. Оденсе лежит от нашей усадьбы в половине дневного перехода, так что путь обещал быть легким. Мы двигались почти той же дорогой, что и в конце весны, когда Бьёрн принес весть о нападении свеев, и мы с Эстейном и Рагнаром выступили на помощь отцу. Но теперь я видел вокруг сжатые поля озимой ржи и удивлялся, как мой брат успел со всем этим управиться. Говорили, он нанял для уборки хлеба воинов, что охраняли Гунхильд.

Светило солнце и было тепло, так что я снял плащ и сложил его на седло.

Жена ярла ехала рядом со мной. На ней был синий бархатный чепец, украшенный мелким жемчугом и темно-красный шерстяной плащ, расшитый золотой нитью. Несмотря на жару, плащ она не снимала. Хрольв Исландец, который тоже отправился с нами, несколько раз пытался заговорить с Гунхильд, однако та высокомерно предложила ему по дороге, не отвлекаясь на разговоры, сочинить висы получше, чем она слышала вчера на пиру. Скальд хотел обратить все в шутку, однако жена ярла поглядела на него таким холодным взглядом, что он сразу отстал от нас.

Я тоже пытался заговорить с ней, но она отвечала невпопад и, казалось, все время о чем то размышляла. Я прекратил свои попытки завязать беседу и просто молча ехал чуть позади нее. Так продолжалось почти половину пути, пока справа мы не увидели берега залива Оденсе. Здесь после почти ровных полей появились первые невысокие холмы. Гунхильд оглянулась на меня и спросила озорно:

– А под силу ли Сигурду так же стремительно скакать на лошади, как он машет мечом.

Я изобразил поклон и ответил:

– Я немного учился ездить на лошади в усадьбе твоего уважаемого мужа. Возможно, я смогу не опозориться как один из его учеников.

Гунхильд рассмеялась:

– Раз так, догони меня! – и она стукнула пятками свою пегую кобылу. Та пустилась в галоп, а я на своем жеребце бросился за ними. Гунхильд скакала в сторону холмов по неровному полю, и я боялся гнать своего гнедого слишком быстро, чтобы он не угодил ногой в кротовью нору или в какую-нибудь промоину. Поэтому я не смог догнать Гунхильд до тех пор, пока мы не свернули за ближайший холм. Тут поле стало более ровным, и я погнал жеребца быстрее. Но Гунхильд внезапно остановила свою кобылу и обернулась ко мне.

Я пустил гнедого шагом и медленно подъехал к ней. Девушка слезла с лошади, и я тоже спешился, не отрывая глаз от ее лица. Мы подошли друг к другу, и она прижалась ко мне, подняв лицо и закрыв глаза. Я начал целовать ее, а она отвечала мне, и ее губы пахли лесными ягодами. Я шептал ей, что думаю только о ней, что готов для нее на все, но она не проронила ни слова. Я не знаю, сколько прошло времени, но мне показалось, что пролетело всего несколько мгновений. Затем Гунхильд отстранилась, ее лицо из нежного стало твердым, и она сказала:

– Ты мне нравишься, Сигурд. Но нам пора.

Одним прыжком она вскочила на свою кобылу и поскакала назад к дороге. Я сначала не мог тронуться с места, не веря собственному счастью, однако потом все же пришел в себя, залез на коня и бросился за ней. Мы вернулись к ее людям, и там она стала смеяться над тем, что я не смог догнать ее. Я молча сносил насмешки, вспоминая о том, что случилось между нами за холмом, и мечтая о том мгновении, когда смогу снова прижать ее к себе.

Мы приехали в Оденсе вскоре после полудня, и я отправился в святилище Высокого. Там я отдал жрецу, отцу Асгрима, серебро, он взял за ноги связанного ягненка и исчез за дверью храма. Потом он вышел с измазанными кровью руками и пустил меня внутрь святилища, чтобы я сам мог поблагодарить бога. Я постоял немного в середине деревянного храма, глядя на грубо вырубленного истукана с золоченым лицом и покрытыми тонким листовым серебром руками. Губы Одина были вымазаны свежей жертвенной кровью. Тушка ягненка лежала у его ног. Я попросил у Высокого судьбы воина и вышел наружу.

Священники Белого Христа в нынешние времена часто смеются над тем, как выглядят старые боги в наших святилищах и говорят, что даже ребенок вырезал бы истукана лучше. Им, с их расписанными золотом церквями, не понять, что не золото, а только живая жертвенная кровь заставляет бога прислушиваться к нам. И как ни украшай истукана, боги глухи к молитвам, если за ними не стоит чья-то жизнь. Так говорил нам Асгейр, отец Асгрима.

Во время нашествия свеев в святилище прятались женщины и дети из усадьбы ярла и с соседних хуторов. Они принесли жертву и попросили у Высокого защиты. Убить человека, находящегося под защитой бога, – оскорбление всем богам, и мало кто из воинов решится на такое. Однако я слышал, что иногда воины, распаленные боем, врывались в святилища и силой выводили наружу тех, кто там укрывался. Этого, видно, и боялась Гунхильд, когда выбрала нашу усадьбу своим убежищем. Ведь что ни говори, жена ярла и сестра конунга дорогого стоит, даже если просто попросить за не выкуп. А такую красивую девушку, как Гунхильд, могло ждать и кое-что похуже. Сейчас святилище было пусто, потому что враги были далеко, однако вся трава внутри ограды была вытоптана: видно, укрываться нашим людям тут пришлось не один день.

В тот же вечер ярл Паллиг давал пир в честь своих воинов. Он радовался, что нашел свою жену и добро невредимыми, а наша с Эстейном удача позволила ему еще и получить неплохую прибыль серебром. Теперь пришло время раздачи подарков воинам, которые не любят скупых вождей. Мы сидели за большими столами в просторных палатах ярла. Паллиг не пожалел ни пива, ни свинины, ни рыбы, а повара ярла сумели приготовить горы колбас и испечь сотни лепешек. Видно, ярл смог хорошо припрятать свое добро, так что в снеди недостатка не было.

Я сидел во главе стола со своими людьми, хотя половина из них на самом деле принадлежала Паллигу, и он дал их нам с Эстейном только на время, когда нужно было пополнить команды двух наших кораблей. Другая половина состояла из людей моего отца во главе с Кетилем Бородой, однако мало среди них было таких, кому не исполнилось бы уже тридцати зим. Всех молодых увел с собой Эстейн, пообещав, как видно, славу и богатство. Мы вяло переговаривались с Кетилем и глядели на то, как ярл награждает своих людей, даря кому кольцо, кому браслет. Нас Паллиг подарками обошел, решив, как сказал Кетиль, что мы свое уже получили.

– Те из команды твоего отца, кто остался, и так никуда не уйдут. А богатство себе они уже добыли. Так что нечего разжигать еще пущую зависть среди остальных, – объяснил мне Кетиль. – Однако в любом случае правильно будет наградить нас с тобой хотя бы ломаным колечком, чтобы соблюсти приличия.

И ярл действительно подарил нам с Кетилем по ножу с рукоятками, украшенными костью и серебром, однако цена такому подарку была невелика, потому как узоры выглядели довольно грубо, а сталь – хрупкой. Больше же всех серебра от него получил Хрольв Исландец за свою драпу, хвалебную песнь, о подвигах ярла. Я едва сдерживался, чтобы не расхохотаться, когда слушал, как «равный Тору по силе битвы вершитель в пляске валькирий не дал пощады» свеям и гнал их до «самой земли великанов». Кетиль пил пиво, не останавливаясь и все кричал, чтобы ему подливали, но я за весь вечер выпил, может, рога два. А пил я мало, потому что другой радости ждал я от этого пира.

Я глядел, как с каждым кубком хмелел ярл, и гадал, когда же он прикажет женщинам идти в свои покои. В доме у ярла, как и в доме моего отца, палата для пиршества и покои для жилья разделялись стеной. Потому, пока шел пир, на жилой половине никого не было. И вот я увидел, как Гунхильд кликнула свою служанку, и вышла из-за стола. Я подождал немного и увидел, что служанка вернулась, прошла через палату и вышла на улицу. Я встал и сказал Кетилю, что иду на двор справить нужду. Качаясь, я обошел стол, но вместо того, чтобы идти к дверям на улицу, я, пошатываясь, вышел в дверь, что вела в жилую половину дома. Там я сел, привалившись к стене и подождал, не заметил ли кто мою ошибку и не придет ли увести меня обратно. Но все были поглощены рассказом Старого Бу о том, как он ходил на свеев вместе со Стирбьёрном за десять лет до того.

Тогда я встал и начал, качаясь, открывать все двери по очереди. Мне повезло, потому что в первом покое было темно, и не раздавалось звуков дыхания, зато во втором горела свеча и с какой-то вышивкой в руках на постели сидела Гунхильд. Я быстро вошел и плотно закрыл дверь за спиной. Она подняла на меня лицо и тут же вскочила на ноги. Я подбежал к ней и хотел обнять, но она отстранилась и ледяным тоном прошептала:

– Что ты тут делаешь, Сигурд сын Харальда?

Я улыбнулся и прошептал в ответ, пытаясь прижать ее к себе:

– Не бойся, Гунхильд, меня никто не видел. Пир в самом разгаре, и твой муж не скоро вернется.

Однако Гунхильд снова вывернулась и зло прошептала в ответ:

– Ты, видно, забыл, что я дочь конунга и сестра конунга, и пришел ко мне, как к простой рабыне…

Я опустил руки в недоумении:

– Еще утром ты по-другому вела себя, Гунхильд дочь Харальда. Не ты ли говорила, что я тебе нравлюсь?

– И что, ты настолько глуп, что подумал, я забуду о своей чести?

Я хотел сказать ей что-то злое в ответ, но только промолвил, пожав плечами:

– Да, я люблю тебя, и потому, видно, я был настолько глуп, что поверил тебе сегодня.

Она немного смягчилась, но сказала только:

– Ты мне правда нравишься, но сегодня утром я просто поддалась слабости. Это недостойно дочери конунга.

Я снова попытался обнять ее.

– Гунхильд, я сделаю для тебя все, что пожелаешь… Я…

На какое-то мгновение мне показалось, что она больше не сопротивляется, а наоборот, прижимается ко мне, я потянулся своими губами к ее губам, но тут же прозвучала пощечина. Она отскочила в дальний угол комнаты и из вороха одежд в изголовье выхватила маленький нож, которым резала мясо на пиру у нас в усадьбе.

– Убирайся отсюда, Сигурд, иначе я позову на помощь! – Теперь она говорила почти в полный голос.

– Гунхильд, опомнись, ведь тебе самой хочется того же, что и мне… – я все еще пытался убедить ее.

– Уходи, Сигурд, – сказала она уже спокойнее. – Не тебе знать, чего хочу я. А даже если бы я и хотела, того же, что и ты, моя честь мне дороже.

Я сделал движение в ее сторону, и она тут же взмахнула ножом. Я остановился, и она указала мне на дверь. Я развернулся и быстро вышел, даже не посмотрев, есть ли кто-то в проходе. Снова пошатываясь, я дошел до входа в пиршественную палату и, едва не свалившись на пол, вышел к ярлу и воинам. Было шумно, воины о чем-то спорили, стараясь перекричать друг друга, и никто, казалось, не обратил на меня никакого внимания. Держась за стену, я дошел до дверей на улицу, вышел, справил нужду и вернулся на свое место. Я начал садиться и тут увидел, что на месте Кетиля сидит Токе.

– В незнакомом доме нетрудно заплутать, – сказал он, – особенно после доброго пива. В следующий раз попроси меня проводить тебя, ведь друзья должны помогать друг другу в таком деле.

Я ответил заплетающимся языком:

– Я хорошо знаю этот дом, я здесь жил, так что знаю, куда идти. Только вот немного не угадал с направлением.

Токе тихо сказал:

– Со мной ты можешь не притворяться, Сигурд. Я знаю, к кому ты ходил. И я рад, что ты так рано вернулся, потому что это говорит о том, что нашей чести ничего не угрожает. И в этот раз, так и быть, я не расскажу об этой твоей «ошибке» никому.

Он так произнес слово «ошибка», что стало ясно, что его-то мне обмануть не удалось. Я сел на скамью рядом с ним, а он хлопнул меня по плечу и сказал:

– Она дочь и сестра конунгов и жена ярла. И, вижу я, моя мачеха тебе это хорошо объяснила. Так что забудь о своих странных мечтаниях. Следующей весной мы пойдем в поход, и там ты возьмешь себе столько женщин, сколько захочешь. Так что давай лучше выпьем за нашу дружбу. А друг – это тот, кто никогда не выдаст тайну друга.

Токе поднял рог, выпил из него и отдал мне. Я тоже выпил и мы обнялись. Теперь мы были почти что побратимы, и я не знал, радоваться мне этому или огорчаться. Затем к нам присоединился Асгрим, и в тот вечер мы выпили еще много пива, так что я заснул прямо за столом.

На следующее утро я попрощался с Кетилем Бородой и остальными людьми, кто расходился по домам, и отправился к нам в усадьбу. Из всей команды «Летящего» со мной осталось только четыре человека – мой брат Бьёрн сказал, что больше воинов, не занятых в простой работе нам кормить ни к чему. И я вспоминал, как еще прошлой зимой у нас в усадьбе жило семеро лучших воинов во главе с Маленьким Аке и Эстейном Синим Змеем. Тогда зимние дни проходили незаметно, потому что мы непрерывно упражнялись и в бое на мечах, и с копьем, и со стрелами. Но из той четверки, что осталась, не было никого, кто мог бы меня чему-то научить – это были рядовые воины, не попросившие слишком многого за честь служить Бьёрну.

В усадьбе первым делом я пошел к старшему брату и сказал, что намереваюсь отправиться жить на свой хутор. Бьёрн удивился и даже стал уговаривать меня остаться с ними, но я был тверд:

– От моего хутора до вашей усадьбы – полдня пути. Конечно, я буду часто бывать у вас, но сейчас я чувствую, что пришел мне срок самому стать хозяином в собственном доме.

Бьёрн сдался и предложил мне взять из усадьбы еды на первое время. Однако я отказался и попросил позволения взять несколько мечей и копий из запасов нашего отца, что перенесли в усадьбу с «Летящего». Сам корабль было решено с наступлением холодов затащить в лодочный сарай, и я поклялся к этому времени вернуться, чтобы самому за всем проследить, а не перекладывать заботы на Рагнара, хотя это и было бы справедливо, ведь он получил свою долю серебра, не закончив поход.

Затем я нашел Рагнара, и мы с ним долго говорили. Мы обсудили все дела, что касались корабля, а потом долго вспоминали прошлые годы и вслух мечтали о том, как его нога заживет, и мы следующей весной вместе пойдем в поход на «Летящем». Потом я позвал его в любое время приезжать ко мне на хутор. Мы обнялись, и я пошел к матери.

Хельга, моя мать, уже знала, что я собрался поселиться отдельно. Видно Бьёрн уже успел ей об этом рассказать. Мать обняла меня и поцеловала в лоб. Потом она указала на кипу теплых вещей, которые мне надо было взять с собой. Наконец она спросила, что еще я хочу взять с собой в дорогу. Я посмотрел ей прямо в глаза и ответил, что на хуторе живут старик со старухой, что присматривают за домом, но мне все равно нужен кто-то, кто бы взялся за всю домашнюю работу. Мать смотрела на меня и ничего не говорила, так что я продолжал:

– У тебя есть служанка, Бриана из земли саксов. Не согласишься ли ты отдать ее мне? В следующем году нам предстоит поход в те земли, и я хочу, чтобы она выучила меня их языку и обычаям.

Мать грустно улыбнулась:

– По части домашней работы я бы не стала тебе советовать Бриану, но догадываюсь, что у нее есть другие способности, из-за которых у нас тут несколько раз доходило до драки между работниками. Потому я с радостью уступлю ее тебе, чтобы на уединенном хуторе она учила тебя языку саксов, раз ты так решил.

Потом она посмотрела мне прямо в глаза и добавила:

– Но я надеюсь, что мой сын окажется умнее великана Аке и не захочет жениться на этой кельтской ведьме. Потому что знай, на твоем свадебном пиру с Брианой меня не будет.

Я смутился оттого, что мои мысли можно было так легко прочитать, но пообещал, что до свадебного пира дело не дойдет. Мать взяла зеркало – отполированную до блеска серебряную пластинку на костяной ручке – и поднесла ее к моему лицу.

– Посмотри, кого видишь ты там, – сказала она.

Я, не понимая, к чему она клонит, всмотрелся в зеркало.

– Я вижу свое лицо, такое же, как всегда.

Мать вздохнула:

– Ты похож на своего отца и братьев – те же волосы цвета созревшего льна, то же прямое и мужественное лицо. Но вот глаза… Глазами ты пошел в бабку – мою мать. Они ярко зеленые, а не голубые, как у братьев. Это потому, что в жилах моей матери была и ирландская кровь. Такие глаза могут сводить с ума женщин, но только с этим даром надо быть осторожным. Иначе накличешь беду.

После этого мать велела мне пойти и спросить саму Бриану, пойдет ли та служить мне.

Девушку я нашел на поварне, где она большим черпаком мешала кашу в котле. Услыхав мои шаги, она обернулась.

– Привет тебе, Сигурд Быстрый Меч! Кого ищешь ты на поварне? Своих сестер?

– Привет и тебе, Бриана, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал серьезно. – Нет, ищу я здесь не своих сестер, я пришел к тебе.

– Ко мне?! – Бриана изобразила удивление. – Какое же дело может быть у такого знатного воина, как ты, к простой вольноотпущеннице?

Немного сбиваясь, я рассказал ей о своем намерении отправиться на свой хутор и о том, что мне нужна женщина, что заботилась бы о доме. Я сказал, что моя мать не возражает, если она перейдет на службу ко мне.

Бриана рассмеялась мне в лицо и сказала:

– Вижу я, что лунный свет совсем не согрел тебя, Сигурд, и ты решил вернуться к теплому очагу. Да только два раза место у очага я не предлагаю.

Я был готов к такому ответу, потому сказал:

– Не знаю, о какой луне ты говоришь, Бриана, но, есть у меня к тебе дело, которое не под силу никому в наших краях.

Бриана нахмурилась, не понимая, к чему я клоню.

– Я хочу выучить язык, на котором говорят в стране саксов, хочу узнать их обычаи, хочу запомнить, чем славятся их вожди. Никто, кроме тебя, мне в этом не поможет. И за науку я готов платить серебром.

Бриана усмехнулась:

– Хватит ли тебе серебра, Сигурд, чтобы заплатить за мои наставления? Захоти я сейчас найти мужа, соберется не одна дюжина желающих. А ты предлагаешь мне оставаться служанкой на маленьком хуторе. Мало кто на моем месте назвал бы твое предложение щедрым…

Я достал из пояса кошель и показал Бриане то серебро, что дал мне Бьёрн, и то, что я взял в бою:

– Я не беден и могу заплатить столько, сколько полагается, за то, что мне нужно.

Бриана отвернулась и какое-то время молча мешала кашу. Потом она положила черпак, уперла руки в бока и сказала:

– Мне не надо твоего серебра, Сигурд. Я пойду с тобой и буду учить тебя. Но за это в ответ ты будешь учить меня биться на мечах. А весной, когда вы отправитесь в поход в Англию, ты возьмешь меня с собой и дашь мне уйти, когда я того пожелаю. Я хочу вернуться домой из этих холодных и неприветливых земель с неотесанными мужчинами, каждый из которых после трех кружек пива сулит несметные богатства, а потом норовит залезть мне под юбку.

Я было рассмеялся, но потом посмотрел ей в глаза, сдержался и сказал серьезно:

– Я даю клятву со всем старанием учить тебя биться. И коли есть у тебя наклонности к этому, то ты научишься всему, что умею я. И еще я даю клятву взять тебя с собой в следующий поход в Англию и не чинить препятствий, коли ты захочешь уйти от нас к своему народу.

Бриана долго смотрела мне в глаза, потом кивнула и сказала:

– Я верю тебе, Сигурд. Когда мы отправляемся?