80. Страшный нос

Он зубами стянул перчатки, встряхнул зонтик и опустил его в слоновью ногу. Перчатки и шляпу держал в руках, поскольку прием был официальный. Отчаянным шепотом приказал себе:

— Не смотри на нос!

Говорили, что Морган живет в доме, который снаружи похож на Миланский собор, а внутри — на вавилонскую библиотеку. Весь дом смеялся серебряными тарелками. Служанки полировали их, готовясь к Рождеству. Тесла стряхнул снежинки со складок пальто. На улице шел снег, а по черному мрамору холла расхаживали павлины.

«Не касайся своего лица пальцами, — советовал себе визитер. — Моргай реже. Дыши медленнее».

В фонтане черные рыбы шевелили дымчатыми плавниками. В восьмиугольном холле мозаичная богиня поцеловала его стопы. Лакей ненавязчиво направил его в салон.

Когда двери закрылись, ботинки утонули в ковре. Одновременно он ощутил тоску и страх высоты.

«Не смотри на нос!» — заклинал он себя.

— Добрый день!

От этого голоса у Теслы окоченела шея и свело правую щеку.

Голос, произнесший эти слова, дал команду на формирование первой монополии с капитализацией в миллиард долларов.

Вы знаете, сколько нулей в миллиарде? Нули на очках, нули на черном бухгалтерском козырьке, нули в золотых зубах, нули в кепках рабочих, нули в полицейских и пинкертоновских значках послушно отзывались на голос человека с уродливым носом — Джона Пирпойнта Моргана.

Сощуренные антиквары и тонкогубые знатоки собирали картины, гобелены и бронзу для его коллекции. Неутомимые пальцы пересчитывали деньги Джей Пи Моргана. Глубокий голос Моргана цитировал Овидия: «Беден тот, кто считает, сколько у него овец».

Брови Джона Пирпойнта Моргана пугали своей мощью. Наморщив лоб, он мог согнуть подкову. Его щеки были полные, глаза маленькие и смешные. Он напоминал бы Бальзака… Если бы не страшный нос!

«Что бы мы знали о мире, не имея носа? — раздался в голове Теслы веселый голос. — Мы бы ничего не знали! Люди ощущают аромат настроений в обществе. Известен запах денег и дух нищеты».

«Осторожней!» — ужаснулся изобретатель и поспешно вычеркнул из памяти некогда сочиненный им доклад о носах.

Магараджа из Капуртхалы с усами как дым, английский аристократ с узким лицом — кто они были в сравнении со славой Джона Пирпойнта Моргана?! Что значит та старушка, которая бессонными ночами целовала гипсовую руку скончавшегося принца Альберта? Разве стриженая борода русского царя могла сравниться с силой Моргана? Что значили отвисшие щеки австрийского императора в сравнении с вулканическим, умопомрачительным носом Джона Пирпойнта Моргана?

«Дорогие коллеги, вдохновенные коллеги, следите за своим носом…»

Нет, он в самом деле старался забыть это.

На латыни эта беда Моргана называлась proboscis — хобот. Его нос был украден с портрета распадающегося Дориана Грея. Малиновый, желтый, синий, красный, цветущий, разукрашенный бородавками. Центр внимания в каждой комнате, куда он входил. Надо было обладать мужеством, чтобы с таким носом путешествовать по миру. Надо было обладать мужеством, чтобы, увидев его, сделать вид, что здесь нет ничего особенного.

— Добрый день!

Этот голос подействовал на Теслу как новокаин.

При первой встрече Морган произвел на Теслу странное впечатление — как будто кто-то надел ему мешок на голову!

Тем не менее он заглянул в пропасть, глянул на нос, словно тот ничем не отличался от обычного.

В камине, у которого они расположились, могла разместиться целая эмигрантская семья. Византийский молитвенник в окладе из резной слоновой кости лежал на столе. Стена была увешана картинами, на которых мужчины были шатенами, а женщины — блондинками. Тесле в глаза бросилась картина «Сусанна и старцы», а также изображение Иоанна Крестителя, который держал в руках собственную голову с ореолом, и одна фламандская безделушка. Тесла, оказавшись в галерее, как всегда, подумал о жареном поросенке.

Морган напоминал Посейдона, который никогда не смеется. Он никогда не смеялся, зато все вокруг него улыбались.

Карикатуристы рисовали Моргана осьминогом, который каждым своим щупальцем сдавливает ветвь индустрии. Реформаторам, которые желали заняться регулированием деятельности монополий, Морган говорил, что яичницу нельзя вернуть в скорлупу. Кроме сталелитейной промышленности, он контролировал только что возникшую электротехническую отрасль, кораблестроение, шахты, железные дороги, страховые компании и банки.

Контрасты между бледно-лиловой кожей и воротничком, черными волосами и костюмом и ужасной краснотой носа ужасали. Нос был раскален, как Этна. Нос — гремел!

«Не взорвется ли сейчас вся эта комната? — задумался гость. — Неужели — представьте себе — эта мрачная горилла с фантасмагорическим носом однажды готова была все бросить ради любви?..»

На него работала рота юных банкиров исключительной красоты, которых называли херувимами Моргана. Многие из этих преданных идеалистов скончались в результате напряженного труда.

«Его невеста была настолько хилой, что во время венчания ему приходилось поддерживать ее…»

Этот могучий антиквар обладал коллекциями античных монет, драгоценностей, гобеленов, гравюр, картин, старых книг, оригинальных рукописей, статуй. Марк Твен назвал коллекцию Моргана собранием вечного в преходящем. Тесле между тем казалось, что в этой коллекции нет никакого иного организующего начала, кроме денежной стоимости.

— Человек всегда что-то хранит, — резонировал он под картиной кисти Себастьяно дель Пьомбо. — Но самое главное — жизнь — невозможно сохранить.

«Он возил ее в Алжир для поправки здоровья. Она умерла. Он вернулся и возглавил банк своего отца Джуниуса».

Атмосфера была тяжкой, как будто ангел смерти постоянно бдел у камина.

Морган прочитал «Проблему увеличения энергетической мощности человека» Теслы в журнале «Сенчури». Он похвалил статью, после чего начал с привычной прямотой:

— Опишите мне свою систему.

Тесла мысленно воскликнул: «Не смотри на нос!»

— Мой аппарат позволяет передавать сообщения и изображения на любое расстояние, — ласково вымолвил изобретатель. — Без проводов. С полным сохранением тайны.

— А что с системой Маркони?

— Он использует аппараты, изготовленные другими, с неправильной частотой, — вежливо объяснил Тесла. — Малейшие изменения во времени искажают его сообщения.

«Не заглядывай в пропасть!» — мысленно вопил он.

Искра безумия зажглась в глазах Моргана. Его разведывательная служба была лучше аналогичных служб других государств. Да, этот человек противоречив, к тому же его критикуют в газетах.

Но все же…

Жестом он предложил ему продолжить.

— Вы должны первым поддержать усилия, которые принесут огромную пользу человечеству.

Костлявые пальцы тоски сжали горло Николы. Он опять ощутил присутствие ангела смерти в этой комнате.

С красноречием, не зависевшим от хода мыслей, Тесла разъяснил, что, кроме беспроволочной передачи сообщений, его система позволяет производить мощность в сотни тысяч лошадиных сил и управлять механизмами, работающими в любой точке земного шара, независимо от того, насколько они удалены от пульта управления.

— Продолжайте, — произнес Морган наркотическим голосом.

Никола попробовал интуитивно лизнуть душу Моргана, но его мысленный язык провалился в пустоту. Да, буддисты были правы в отношении Моргана.

Тесле показалось, что он спит. Он закусил губу, но не почувствовал укуса. От глубокого тягучего голоса у него проснулось сознание. Искра безумия горела в мелких глазах гориллы! Переговоры с Морганом начинались в просторной комнате. Теперь стены сузились. Одна из них давила Тесле на затылок. Вторая выросла перед глазами. Стоило ему замолчать, как его охватывал ужас.

— Тот, кто будет контролировать эти открытия, — предупредил он Моргана неестественным голосом, — получит позиции более сильные, чем те, кто присвоил мои открытия в области передачи электроэнергии и использования моторов на переменном токе.

Молчаливый финансист выдохнул дым.

— Сколько надо для окончания?

— Восемь месяцев.

Тишина стала еще глубже.

Наконец Морган произнес:

— Прошу вас отправить предварительные расчеты в мою канцелярию.

Когда Тесла выходил, мозаичная богиня еще раз поцеловала его стопы.

 

81. Великое безымянное

Стэнфорд Уайт навалился на свой рабочий стол. За пару недель он подготовил план Центра международной телеграфной связи с центральной башней, откуда подземную энергию будут перекачивать на весь мир.

— Это структура, напоминающая Бруклинский мост, — объяснял он. — С той только разницей, что это будет башня.

По сравнению с ней амбар-громовержец в Колорадо просто игрушка. Башня встанет посреди парка. Она будет обладать мощностью двух Ниагар. С ее помощью Тесла станет отправлять свои страстные послания в звездный хаос. Уайт поместил эскиз башни в пространство города будущего, с домами, магазинами и небоскребами, рассчитанными на проживание двух с половиной тысяч людей.

— Над улицами будут парить самолеты и дирижабли. — Тесла радовался как ребенок.

На Лонг-Айленде, графство Суффолк, в Шорехэме, в каких-то шестидесяти милях от Манхэттена, была куплена земля. Было решено, что «Америкэн бридж компани» возведут крышу, а Мак-Кин, Мид и Уайт сделают конструкцию. Это было дело, призванное ответить…

— …На все вопросы, — радовался Тесла.

К июлю земля была расчищена.

— Уорденклиф станет величайшим предприятием такого рода в мире!

Местная газета «Эхо Порт-Джефферсона» убедительно разъяснила, что строительство башни явно иллюстрирует спор между Теслой и Маркони.

Но в то же время!

Что-то произошло в так называемой реальности… В так называемой реальности финансист Гарриман купил половину компании Моргана «Нортерн пасифик».

Морган взревел — и мир сделал кувырок вперед.

— Выкупить любой ценой!

Акции, словно лифты, двинулись вверх и вниз.

Девятого мая акции «Нортерн пасифик» выросли со ста пятидесяти до тысячи долларов. Прочие акции рухнули. В первый год нового века, когда человеческие сердца стали мягче, а музыка слаще, многочисленные акционеры потеряли все, что имели.

Война корпораций бросила мрачную тень не только на биржу, но и на предприятие Теслы.

— Срочно! — кричал багровый Уайт в трубку.

Они были знакомы уже почти десять лет. Оба мыслили вне рамок человеческих норм и законов.

— В «Уолдорфе»? — спросил Тесла.

— Нет, у меня в канцелярии.

Канцелярия находилась в здании, спроектированном Уайтом. Тесла наблюдал, как рыжеволосый невротик разбирает на столе бумаги. Он напоминал ему мужскую версию «Беатриче благословенной» Россетти. Кабинет был огромен и пуст: кульманы, повернутые к окну, зеленые лампы на столах. Над ними и висел «Витрувианский человек» Леонардо. Со стены скалилась маска с островов Океании. Откуда она здесь? Когда сквозь тучи прорывалось солнце, окрестные здания отвечали ему внутренним светом. Волосы Уайта вспыхивали под каждым солнечным лучом. Он все еще жаловался, что его погубят бабы, влюбленные в своих попов. Когда Уайльд опубликовал знаменитую книгу, все стали называть Уайта Дорианом Греем. Для своих лет он выглядел неправдоподобно хорошо.

Если бы его спросили, можно ли назвать человека, пьющего столько, сколько пил он, Уайт ответил бы:

— Конечно!

— А по тебе этого не скажешь. Ты совсем другой, — успокаивал его Тесла.

Вот так вот…

Уайт плачущими глазами уставился вдаль.

— Это мой коллега Мак-Кин, — только и смог произнести он.

Мак-Кин был шотландцем с устрашающими бровями. Он слыл рыболовом, а рыболовы молчаливы. Он говорил так мало, что собственный голос удивлял его. Хмурые брови шотландца заставили Теслу впервые обратиться к цифрам.

Прежде чем поставить на бумаге свою подпись, Морган хотел получить в качестве гарантии и другие патенты Теслы. Переговоры завершились передачей контроля над двумя новыми проектами — беспроволочным телеграфом и лампами дневного света Теслы.

— Этим договором он связал вас по рукам и ногам, — объяснил Мак-Кин.

С другой стороны, у Теслы оставались не только ключевые патенты на систему, превосходящую систему Маркони, — он получал поддержку самой мощной финансовой силы Америки.

Но…

— Ваши планы базируются на предположении, что Морган вскоре выплатит вам деньги, — вдруг взволновался Мак-Кин, — и что рынок останется стабильным!

— Конечно, — признался Тесла. — Морган тянет с выплатами. А теперь ничего приобрести в кредит невозможно.

— Кризис вдвое урезал ваши сто пятьдесят тысяч, — грубо разъяснил ему Мак-Кин. — И вы понимаете, что это значит.

Тесла носился со своей мегаломанией, как Иаков с ангелом.

В одно мгновение растаяли заводы и мастерские.

Оставался вопрос: строить одну или несколько башен?

— Подожди, — посерьезнел Стэнфорд Уайт. — Строительство даже одной башни — единственной! — обойдется гораздо дороже, чем мы думали.

— Самолеты и дирижабли пусть выкручиваются сами! — прогремел Мак-Кин.

 

82. Ремень

В один дождливый вторник первого года века, в шесть часов пополудни, перед Теслой объявились два янтарных глаза, сто золотых веснушек и светлый ус…

— Я Стеван Простран, — представился мальчик.

Тесла счел, что он похож на Гекльберри Финна. Он постоянно щурился, будто смотрел на солнце. В полях его шляпы были прорези для ушей, потому что до него эту шляпу надевали на лошадь.

— Сын Стевана, — добавил он.

— Он ждал три часа, — оправдывался портье отеля «Уолдорф-Астория».

Тесла интуитивно лизнул душу мальчишки. Его душа была дерзкой. Душа была неосязаема, но все-таки она присутствовала и словно касалась его тысячами пальчиков. Вдруг что-то сверкнуло, потом стемнело, и он остался в узком пространстве. Все было возможно, и грызло его нечто… Это был страх.

Тесла машинально отпрянул.

Мальчишке было лет тринадцать.

— Сын Стевана!

Ему всегда хотелось узнать, куда пропал Стеван, который в самый тяжкий год его жизни сказал: «Пошли!» — Стеван, который по утрам приносил теплый хлеб, Стеван, который впервые в жизни увидел море и узнал его. Он искал его в Хоумстеде, где воздух был кислым от дыма.

— Расскажи мне об отце.

Тесла подошел к дивану, и мальчик почувствовал запах фиалки.

Мальчишка спрятал в рукава грязные ногти. Мальчишка говорил, пропуская слова через краешек рта, говорил очень интересно. Некоторое время Стеван Простран работал на чикагских бойнях. Потом рубил уголь в Пенсильвании.

— Как жилось? — спросил Тесла.

— Плохо, вот те крест.

Из Уилмердинга, штат Пенсильвания, Стеван переселился в Сент-Луис. В Сент-Луисе женился на вдове с детьми.

— Потом отец подрался с какими-то черногорцами, — бесстрастно сообщил Стеван, — и мы уехали в Юту, где он тоже работал на руднике.

Тесла поднял указательный палец. Перед ними неслышно нарисовался официант «Уолдорфа».

— Сэндвичи и сок, — почти беззвучно шепнул знаменитый человек.

— Ты слышал про взрыв на руднике в Скофилде, в Юте? — спросил мальчишка, для которого в сербском языке не существовало обращения на «вы».

— Слышал, — подтвердил Тесла.

— В город доставили целый состав гробов. Нашего Стевана просто выстрелило из ствола шахты. Да, было нам тогда кого хоронить. А отца зарыл на католическом кладбище один цирюльник, выучившийся на попа.

Перед глазами Теслы встало светлое лицо Стевана на пароходе «Сатурния», на котором они вместе плыли в Америку. Соленый ветер трепал его волосы. В одно ухо ему нашептывал страх, в другое — надежда. Его то вдохновляло, то ужасало американское будущее.

— Шахта совсем доконала Стевана, — продолжал ровным голосом молодой Простран. — Он сгорбился. Мы никак не могли уложить его, такого скрюченного, в гроб. Трактирщик Бачич догадался связать его тело ремнем. Отпевали в трактире. Двое наших парней у стойки едва сдерживались, чтобы не затянуть: «Ой, девчоночка ты наша». Какой-то босниец встал и поднял стакан: «Твое здоровье, Стеван!» И тут Стеван вскочил и сел в гробу. Мужики и бабы бросились врассыпную, опрокидывая столики. Собрались перед трактиром. Пахло пустыней. Трактирщик заглянул в дверь. — Молодой Стеван рассказывал историю своего отца, словно не понимая своих же слов. — «Что делает?» — спросили люди. «Сидит неподвижно!» Мачеха рыдала во весь голос: «Ой, что же вы с ним сделали?» Трактирщик перешагнул цементный круг посреди трактира, в который были вмурованы четвертаки, и приблизился к покойнику. «Осторожней, Мия!» — кричала его жена. Все слышали, как он облегченно вздохнул: «Давайте, люди, вертайтесь!»

Тесла очнулся, протер глаза и спросил рассказчика:

— Так что же случилось?

— Ремень лопнул! Ремень, который удерживал его в гробу, лопнул, и он, проведя всю жизнь сгорбленным, выпрямился в последний путь. Мертвый отец взбунтовался и выпрямился, но было уже поздно. — Мальчишка продолжил рассказ будто о постороннем человеке: — Так что отец погиб, а мачеха вышла замуж за вдовца с детьми. Он приходил с работы поздно. Мачеха рассказывала ему, что я натворил за день. Он будил меня, чтобы отлупить. Покойный Стеван хвастался, что знаком с тобой, — закончил мальчик, — что вы вместе приплыли на пароходе. Да и наши все время говорили о тебе. Так что…

Мальчик сказал, что он приехал, чтобы «поздороваться с ним», но по всему было видно, что, кроме стиснутых зубов, ничего у него на свете нет.

— Конечно! — ответил Тесла на незаданный вопрос.

Он устроил его на ночлег у Шерфа, а позже определил его помощником в лабораторию. Наутро друзья отметили, что в поездке в Уорденклиф Теслу сопровождает «сербский слуга».

 

83. Пигмалион

Тесла не оставался на ночь в Уорденклифе — поначалу было негде спать, — но приезжал туда ежедневно. Он делал пересадку под фантастически изогнутыми сводами Пенсильванского вокзала. Усаживался на поезд, следующий на Лонг-Айленд. Купе с ним делила корзина Али-Бабы, наполненная Оскаром Уолдорфским, а опустошал ее Стеван Простран-младший.

Неизвестно было, то ли хвастается маленький спутник Теслы, то ли жалуется на то, что в детстве ему пришлось тяжело работать.

— Вот, посмотри! — хвалился он. — Я могу сигарету о ладонь потушить. Хочешь, покажу?

— Хочу, чтобы ты бросил курить, — отвечал ему Пигмалион. — И хочу, чтобы ты начал читать.

Стеван Простран послушно разворачивал шуршащую газету. Репортеры начинали аллегро:

«В Буффало на Панамериканской выставке стреляли в президента! Президент ранен в грудь и желудок! Одна пуля извлечена, вторая не обнаружена! Убийца — анархист Леон Чоглош из Кливленда!»

Продолжили адажио:

«Президент спокойно отдыхает! Доктора утверждают, что дело идет к выздоровлению! Исповедь убийцы! Он три дня планировал покушение!»

Закончили они крещендо:

«Сегодня президент скончался! Состояние миссис Мак-Кинли вызывает серьезную озабоченность! Мистер Рузвельт становится президентом!»

— Теодор Рузвельт стал президентом, — повторял Тесла вслед за мальчиком, а за окнами вагона плескалась голубизна залива Лонг-Айленд. — Он говорит, что тяжкое бремя не висит на плечах того, кто скачет достаточно быстро. Вон там его дом. А вон там, смотри, семейное поместье Уайта. Вот и Порт-Джефферсон, почти приехали.

Огромного Просперо и маленького Калибана встречал водитель Стэнфорда Уайта и отвозил их на паровом локомобиле.

— Ах, какая синева! Какое солнце! — восхищался водитель, крепко ухватившись за рычаги управления огромными ручищами.

Авто качалось, путешественники подпрыгивали. Над ними кружилось синее небо с белой дырой в направлении на Шорехэм. После необъятных картофельных полей появилось нечто веселящее сердце — Уорденклиф.

— И все же, — оправдывался Тесла перед помощниками, Шерфом и Цито, — с учетом дополнительных подземных пространств башня будет пропорциональна оригинальному замыслу.

Строительство началось.

Только это и было важно.

Вперед!

Несмотря на спешку, Тесла нашел время задумчиво замереть перед объективом фотографа Элии Дикинсона.

— Смотрите веселей! — приказал ему Элия.

Тесла остался на фотографии опершимся подбородком на указательный палец, с морщинками вроде рыбьего хвоста в уголках глаз.

Элия фотографировал и Стевана Пространа. Страх перед фотографированием и радость жизни боролись на его веснушчатом лице.

Тесла велел своему фотографу запечатлеть каждую машину и каждую трубу Уорденклифа.

— Отсюда мы будем без всяких проводов передавать энергию машинам и пароходам, — объяснял он смешливому Пространу. — С помощью искусственной грозы вызовем дождь и осветим небеса, как электролампой.

Эти планы не согласовывались с договором, написанным на клочке бумаги, ну и что? В момент озарения исчезали всяческие ограничения и рамки. С золотым забралом перед глазами, купаясь в счастье открытий, ему некогда было обращать внимание на банальные вещи. Например, на то, что его проект не согласуется с договором, заключенным с вежливой гориллой, которая контролирует всего лишь десять процентов мирового капитала.

— Смотри, — верещал Джонсон, — Морган не прощает!

— Да, — веселился Тесла. — Добавим еще аппарат для универсального измерения времени и межпланетного общения. Мы уничтожим не только провода, но и газеты, ибо как смогут выжить газеты, если у каждого будет дешевое приспособление, которое может печатать новости лично для вас?

Кому ты веришь?

Соседу Де Виту Бейли всегда казалось, что башня выросла из страшных снов.

А между тем это был магический кристалл Теслы, вселенная Теслы, кабаре Теслы с участием духов. Это была Эйфелева башня со всевидящим оком. Место для исследования границ между явью и сном. Это была воронка для использования подземных энергий. Здесь Никола Тесла был между дьяволом и ангелом, как человек Пико делла Мирандолы. В этом научно-фантастическом чуде, колодцы которого заглядывали в глубины Земли, в то время как шар планеты мчался в небесах, следовало вырастить и воспитать Стевана Пространа. Стеван никогда не морщил лоб. Тесла иногда шлепал его по челу:

— Это чтобы у тебя морщины появились.

Друзья Теслы иногда называли его мальчиком, иногда — юношей, и он держался с ними соответственно. Стеван, как правило, выслушивал инструкции Пигмалиона с выражением типа «чихать я на них хотел». Иногда он серьезно всматривался в Теслу и спрашивал:

— Ты теперь что, мой отец?

Кроме того, Стеван любил засыпать его бесконечными вопросами:

— Где находится ад? Почему Бог создал плохих людей?

— Кого ты любишь? — спрашивал он. — Кому ты веришь?

— Этот вопрос сформулирован неправильно, — сосредоточенно смотрел на него Тесла.

— Если никому не веришь, значит, веришь дьяволу!

Тесла посмотрел на него совестливым взглядом. Что он мог прочитать на лице мальчишки? Растопыренные зубы. Растопыренные глаза. Сморщенный нос. Восхищенная и задиристая улыбка. Сказывался ли его возраст? Или на этом лице объявился признак некой новой мудрости или же лукавства?

— Правда, что те, кого никто не любит, никому в мире не нужны? — спрашивал его неутомимый Стеван. И еще спрашивал: — Ты теперь что, мой отец?

 

84. Целый собачий век

Стеван бегал по ближнему пляжу Саутгемптона, разгоняя важных чаек. На песке чайки напоминали банковских служащих. Взлетая, они превращались в нечто светлое.

Стеван, брызгаясь, забегал в море.

Он бежал по волнам Атлантики, которые были так холодны, что его стопы сводила судорога.

С берега на него смотрели Тесла и Роберт Андервуд Джонсон. Густые усы Джонсона плавно перетекали в бороду. Престол его пенсне надулся. Черные волосы на щеках ближе к губам становились седыми. Борода увеличилась и стала просто устрашающей. Наш прекрасный поэт постепенно стал походить на печального льва.

— На Лексингтон-авеню, номер двести семьдесят три, все по-прежнему. Служанка Нора брызжет на белье пальцами, и пар поднимается из-под утюга. Кэтрин прячет под ковер доллар, и если Нора не находит его, это значит, что она плохо убиралась, а если хорошо, но не возвращает доллар, значит, она нечестна! Теперь часы облаивает Ричард Хиггинсон Второй. Знаешь, Лука, мы с тобой знакомы целый собачий век.

Глаза Роберта часто краснели, потому что у него была аллергия на кошек. Тем не менее он их держал, потому что кошек любила Кэт.

— Самая большая новость состоит в том, что мой Оуэн женился. Теперь единственный мальчишка в нашей компании — Стивен, если не считать нас с тобой.

Тесла познакомился с Оуэном, когда тот был избалованным мальчишкой, который любил кататься в его коляске. Оуэн Джонсон стал спортсменом, жалующимся на «теннисный локоть», и философом, склонным к мучительным дефинициям. Он уже опубликовал роман «Стрелы Всевышнего». Это был красавчик с несколько неправильным носом. У бывшего мальчика прическа была волосок к волоску. Кобальтовые глаза смотрели из-под очков без оправы. Даже родная жена ни разу не видела его небритым. Тесла был вынужден признать, что все это несколько разочаровывало его. С безупречностью все было в порядке. Но разве жизнь не предлагала гораздо больше возможностей, нежели аккуратная прическа?

Ослепительный атлантический свет веером прорывался сквозь облака, ранил глаза и открывал горизонты.

Волны ударяли.

Ударяли. Ударяли. Ударяли.

Роберт был в великолепном сером костюме. Он развязал галстук и отстегнул воротничок. Ощутил ветер на шее. Потом сбросил ботинки.

Они бродили по пляжу, облизанному волнами, скрестив руки на груди.

У-у-ух! У-у-ух!

— Можно ли из Уорденклифа передать сообщение на яхту Моргана «Корсар»? — перекрикивал Джонсон гул волн и визг Стевана.

— Можно, — равнодушно ответил Тесла.

Волны откатывались. За ними отступала мокрая тень моря.

Роберт поглядел на своего старого друга глазами раненого оленя. Он спросил его голосом, исходящим из проклятой души:

— Тогда сделай это, Лука! Отложи все другие планы и передай сообщение прежде, чем это сделает Маркони. Я уже говорил тебе об этом и буду повторять опять и опять.

Большое ухо Теслы воспринимало слова, но занятость другими мыслями определяла, что именно стоит услышать. Личный демон говорил ему, как Сократу, совсем о другом. Может, это была суета или жажда ветра? Может, упрямство необходимо для того, чтобы противостоять миру, обернувшемуся против него? Но это был не выбор разума, но глубокое решение души.

Тесла смотрел на волшебно сияющие в солнечном свете острые травы, выросшие на границе пляжа.

— Дон Кихот — чудовище, — догадался Роберт. — Любая личность, поглощающая другие, — демоническая. Остатки его разума делают жизнь…

Что там еще говорил Джонсон Тесле? Что поспешность можно сочетать с самоуважением… Что эти мелкие игры не помешают голове, которая готовит величайшую спонтанную демонстрацию возможностей энергии на Земле…

Ветер гладил высокие травы.

Стеван ухватил его за руку. Нос его был наморщен.

— Ты теперь что, мой отец?

— Нет, — отрезал Тесла.

Уже несколько лет Никола каждый раз записывал, когда ему снился Данила. С облегчением он заметил, что между отдельными записями проходит по полгода. Больше не было конкурентов, ни покойных, ни реальных. Других опасностей не существовало… Времени не существовало. Он был в центре мира, на периферии которого сплетничал Маркони.

— Говоришь, я боюсь? — возмутился Никола.

Лицо Джонсона, не привыкшее к злости, сморщилось.

— Ты своими работами на каждом шагу нарушаешь договор с Морганом, которому нужна маленькая башня для передачи биржевых сводок.

Глаза за стеклами пенсне разрастались. Взгляд Роберта кричал: «Вспомни его развесистый нос! Вспомни зрачки в маленьких черных глазках! Вспомни, как он дрожал от замшелого шепота! Вспомни Моргана, Никола!»

«Берегись, — мысленно произносил Роберт. — Превосходство — вещь одномерная, оно обедняет жизнь!»

— Что?

— Берегись! — повторил Роберт вслух. — Морган не прощает.

Тра-ля-ля! Что такое договор по сравнению с…

Роберт ужаснулся. Он увидел над головой друга ореол чудачества и одиночества. Он понял, что для этого Пожирателя Лотоса люди не существуют.

— Знаешь, на скольких пароходах установлена беспроволочная система Маркони? — продолжил он сдавленным голосом. — Более чем на семидесяти! Больше всего на обеих его родинах — в Британии и Италии! Остальные на знаменитых линиях — «Кунард лайн» и северогерманском «Ллойде».

Маленький Стеван перестал визжать. Он позволил волнам навалиться на пляж. Потом он гнался за ними, возвращающимися в вечный океан. Он наслаждался их навалом и, увлеченный ими, ползал в шуршащих арабесках пены.

Теслу пьянил головокружительный атлантический свет.

Страдающим артистическим голосом Роберт продолжал:

— Передатчики Маркони установлены в английском Плимуте и ирландском Крукхейвене.

Опасно будить влюбленных лунатиков.

О, пусть читатель позаботится о нем.

Ветер бушевал. Роберт говорил очень разумно, очень монотонно. Тесла упорно молчал. Вечный океан гудел. По песку ковыляли короткошеие чайки, важные, как чиновники «Кунард лайн». Тесла с олимпийской улыбкой на лице смотрел в пучину.

Мальчик вылетал из холодных волн и, ежась, обнимал его. Чайки с неподвижными крыльями парили на разных этажах ветра. Стеван отряхивал с ног песок. Он восторгался при виде откатывающихся волн, которые меняли цвет песка. Прямо из света вынырнула чайка и украла сэндвич из корзины, стоящей на камне.

— Ха! — воскликнул Стеван весело и упер указательный палец в небо. Потом, обхватив обеими руками грудь, приблизился к Тесле и спросил: — Ты теперь что, мой отец?

 

85. Три неслышных чуда

Стеван курил и ходил на руках вокруг Уорденклифа. Потом приблизился к Тесле и сообщил ему:

— А в Растичеве девки поют: «Ах, Америка, деньгам нет конца, а я замуж выхожу, да за вдовца!»

— Ты бы хоть почитал! — укорял его Пигмалион.

Мальчик отвечал дерзким взглядом. Потом послушно, хотя и с явной досадой, разворачивал газету:

«Голландская королева поссорилась с мужем. Кирка кормила моряков своей волшебной травой. Во время расовых беспорядков в Нью-Йорке двое мужчин зарезаны бритвами. Возвращение Одиссея на Итаку спровоцировало кровопролитие. Итальянское правительство требует защитить итальянцев в Америке от суда Линча. В Луксоре Александр провозглашен сыном Амона. Турецкие войска в Албании месяцами не получают жалованья».

— Не читай ты этот бред, — нахмурился неожиданный отчим Стевана. — Читай вот это.

Стеван взялся за «Пир» Платона. Он таскался с книгой по углам лаборатории и тайком курил.

— Учителя говорят, что Сократ сказал, будто мы должны быть послушными и чистить зубы, — бормотал Стеван. — Но я думаю, что Сократ этого не говорил…

Тесле иногда казалось, что мальчику невозможно привить уважение хоть к чему-нибудь. Кроме утонченных блюд от Оскара Уолдорфского, Стеван обожал жареную картошку. Сербский Гекльберри Финн поклялся быть вечно диким, как Американский национальный парк.

Между тем шекспировская буря снесла английскую станцию Маркони, а в ноябре и ирландскую.

— Это передышка, — телеграфировал Роберт. — Надо спешить!

Стеван Простран-младший обрадовался, узнав, что Стэнфорд Уайт стал членом автоклуба, в котором состоял и президент Рузвельт. «Тяжкое бремя не висит на плечах того, кто скачет достаточно быстро». Сверкая рыжими волосами, Уайт примчался в Уорденклиф на новом двухместном электромобиле.

— Если бы еще немного поколдовать над ним, то машина стала бы идеальной, — хвастался он.

Стеван гладил автомобиль.

— Этот хлеба из печи ел до отвала! — с восхищением отзывался он об Уайте.

Туберкулезный Приап надеялся вдвое уменьшить свои долги, выставив на аукцион предметы из своей коллекции. Уайт нервозно вышагивал, курил и расспрашивал обо всем. Стемнело. Дымящейся сигаретой он рисовал в темноте красные круги. Потом внезапно простился. Шины заскрипели по гравию. Из машины на дорогу полетел окурок.

В это же время…

— Маркони решил построить не такую мощную, но надежную станцию в Англии, — сообщил ему усатый Шерф. — Приемники он установит на воздушных шарах.

Послушный Стеван читал Платона.

— Софисты желают не знаний, но власти, — бормотал он. — А поскольку они любопытны и умны, то, кроме власти, их гонит желание узнать Истину.

Чем больше Стеван читал, тем больше ему казалось, что Тесле, как и Сократу, человечество дороже людей.

Джонсоны пригласили Теслу в бар «Харбур», в штате Мэн, на День благодарения. Он отказался, подписавшись: «Далекий Никола».

В «Пире» Алкивиад говорил древними устами:

«Да будет вам известно, что ему совершенно не важно, красив человек или нет, — вы даже не представляете себе, до какой степени это безразлично ему… Все эти ценности он ни во что не ставит, считая, что и мы сами — ничто…»

Ах да, Маркони и его сотрудники воздвигли наконец приемную антенну. В пятницу, 13 декабря, когда погода утихла после града, они приняли три точки, означающие букву «S».

— Ну и что? — подбоченился Тесла.

Тогда на сцену вновь выступил усатый ассистент.

Очки в оправе из лошадиных копыт! Ботинки из армейского резерва! Руки и сердце из чистого золота: Шерф!

Карие глаза бестрепетно смотрели сквозь ужасные стекла. Его взгляд был идеален. Никаких хворей, никаких жалоб. Тесле казалось, что он носит в левом кармане две пары разобранных часов. Он не удивился бы, если бы у него из правого кармана выскочил таракан.

Шерф!

Сутулый. Раскоряченный. Квадратный.

Его честная неуклюжесть, его неэлегантное правдолюбие не могли смириться со сложившимися обстоятельствами.

Маркони принял три точки — букву «S».

— Мать его так! — глухо вздохнул Шерф.

Усатый Шерф вышагивал по двору, воздевая руки к небу. Он опускал их и вновь поднимал, совсем как еврей перед Стеной Плача. Он плюнул:

— Три неслышных сигнала! Эти три точки угробят нашу стальную башню!

— Ну и что? — упрямо повторил Тесла.

Когда Маркони обогнал его, маски затеяли отвратительную оргию. Мелодичным пением над Теслой издевались знаменитые оперные театры в Берлине, Париже, Милане.

Забытый Пигмалионом, Стеван Простран забросил «Пир» Платона и вернулся к чтению газет:

«Общество защиты животных протестует против собачьих бегов за поросенком. Ребенок умер от бешенства. Британские банкиры полны надежд. Поднял тост и упал замертво. Труп выкопали для фотографирования».

 

86. Бегемот

Ребенком он очень боялся отцовского преображения.

Он и представить не мог, что однажды начнет строительство башни, которая станет местом его собственного преображения. Это был его личный театр, в котором выступали безличные силы, принимающие различный облик. Купаясь в высоких напряжениях, Тесла сам становился безликой силой. Он превращался в водоворот света. Становился парламентом мира, готовясь послать разные голоса в эфир.

Под конец следующего года башня выросла до высоты шестидесяти метров.

Денег теперь в самом деле не было.

Дон Кихот продал окрестные земли за тридцать пять тысяч долларов.

Но даже и этого не хватило.

Тогда Джордж Шерф положил тяжелые кулаки на стол Теслы и вздохнул:

— Теперь нам придется делать осцилляторы и совершенствовать флуоресцентные лампы.

— Но…

— Придется! — оборвал его Шерф.

Пару месяцев спустя Тесла похлопал Шерфа по плечу и взволнованно сообщил:

— Мы заработали достаточно, чтобы нанять людей и закончить купол!

Голоса рабочих, оглохших от грохота клепки, опять разбудили обитателей Порт-Джефферсона.

— Придержи!

— Смотри, Джек, мне по пальцу не угоди!

Тесла с гордостью смотрел на сооружение своей «стальной короны» весом пятьдесят пять тонн. Грибовидный купол предназначался для накопления электрического заряда и отправки его сквозь воздух. Или в глубины.

В глубины!

Да, потому что колодец уходил под землю на двадцать пять этажей. Под зданием была целая система катакомб.

Гул адской энергии раздражал корни башни и приманивал бледных мертвецов. На крутых подземных ступенях Теслу с нетерпением поджидали Данте и Вергилий. На вершине находилось всевидящее око, выполненное по эскизу Одилона Редона.

Вокруг Уорденклифа ветер свистал, как безумный флейтист. Никола поднимался по ступеням минарета. Ветер гудел в стальных прутьях. Глубина призывала глубину. Глядя под ноги, Тесла поднялся в купол. Оттуда просматривалось белесое море, белые киты и электрические облака. Мысли Теслы поднимались еще выше, и воздух гудел, как орган. Эта бесконечная стальная галлюцинация открывала все новые континенты. Отсюда он наблюдал за своими мыслями в иной жизни.

Вечером он поверх океана смотрел на Нью-Хейвен и на созвездия над ним. Интуитивно ощущая сладострастную дрожь, отшельник отчаянно сожалел о том, что звезды все еще не связаны с динамо-машиной.

Дьявол поднял его высоко, показав все народы мира, и сказал:

— Все это может быть твоим. Служи мне!

Он ответил:

— Нет!

Чтобы не поддаваться искушению, он в Уорденклифе дезинфицировал себя высоковольтным током и его уносил светлый водоворот. Свет начинал подниматься от пальцев ног. Поток внутреннего света охватывал его бедра и поднимался выше. После этого в печальном умиротворении Тесла засыпал под всевидящим оком. Ему снилось, что он — святой Себастьян. Вместо ран на его теле открывались глаза. Ученый-мистик в большом глазу Уорденфилда весь превращался в око.

— Похоже, ты хочешь здесь оживить Голема! — шепнул ему однажды Уайт, когда они спускались по винтовой лестнице.

По хромированным коридорам за ними следовал принц Генрих Прусский, брат кайзера. Принц был немного похож на своего родственника, русского царя. Стальной Уорденклиф был соткан из мечты Теслы. Здесь были многочисленные катушки, что-то вроде коробок для металлических мумий, хрупкие трепещущие светильники… Комнаты и контрольные табло казались порождением извращенного сновидения. Они поднялись в купол с видом на океан. Потом спустились на первый этаж, опробовали закуски Оскара Уолдорфского и завели беседу в акустическом пространстве.

А потом принц уехал.

Официант ушел.

Уайт отбыл. В муках после окончания живого разговора Теслу поразило осознание: земли для продажи больше нет.

В ту ночь он ходил вокруг призрачной башни, мучимый бессонницей и головной болью, как некогда Милутин Тесла. Во мраке он наткнулся на Стевана Пространа, охранявшего здание. Мальчик быстро погасил сигарету и спросил его:

— Почему не спишь?

— Я никогда не сплю.

Во сне Данила не явился, но Тесла утонул в каких-то космических кошмарах. Сначала был только Хаос, плавающий в Хаосе, и Некая Вещь, дышавшая собственной силой. Бог ОБРАТИЛ ВНИМАНИЕ и увидел, что это вовсе не Хаос, но Свет.

После этого странного сна ощущение невозможности покинуло его.

У него все еще была башня.

Башня была его космическим костылем. С ее помощью наш шаман мог парить в небесной синеве или нырять в подземный огонь. Он взывал, двигая хромированные рычаги. Что-то гудело. Что-то откликалось. Что-то живое приходило с той стороны:

— Бр-р-рум-м-м!

Не было денег.

— Безнадежно. Все это мертворожденное, — стенал Тесла.

Силы неба и земли будили его чудовище. Мощный треск всколыхнул чернильную ночь.

Здание вибрировало, колыхалось.

Но мрак подавлял вибрацию. Автор мертворожденной башни почувствовал страшную опасность. Он спал в обнимку со львом. Ел с волком. Пандора выпустила из своего сундука все зло мира — и надежду. Тесла слал Моргану отчаянные письма. Он мучился так, как мучатся влюбленные.

Всего лишь… Еще одно письменное объяснение, и Морган поймет его.

Но сила не обязана понимать. Непонимание — один из способов проявления силы.

«Сожалею, но я не готов более вкладывать средства, — отвечал Морган. — Я никогда и никому не позволял так долго разочаровывать меня».

Лукреций верил, что солнце должно вспыхивать каждый день. Получив ответ Моргана, Никола Тесла понял, как тяжело зажигать его вновь и вновь. Город затих, чтобы услышать плач человека, который молил Яхве дать свет. Человек, желавший превратить великолепное солнце в своего послушного раба, в три часа ночи сидел на унитазе, облокотившись на острые колени и уткнув лицо в мокрое полотенце.

О мир, в тебе только слабость понимают, только боль слышат, только нужду видят!

Наш тощий дрожащий Космос понял, что он намного меньше мира. Впервые он убедился в том, что жизнь — отвратительная слюнявая штука, а люди — дерьмо.

Светлые стрелы вновь исчертили небо вокруг башни Теслы. Маэстро Экхарт однажды пожаловался, что никогда не слышал речей Бога, но слышал Его покашливание. Вокруг Уорденклифа не было слышно настоящего грома, но раздавалось покашливание перед громом. Небом владела Иштар, или Инанна, — богиня страстных чувств в природе и в битве. Мир расцветился молниями и наполнился картинами.

Сможет ли устремленная башня Теслы оторваться от земли и взмыть в просветленные небеса?

— Бр-р-рум-м-м! Я иду!

Если этот сон исчезнет, он больше никогда не будет спать.

Стеван завесил зеркала, чтобы гром не убил его. Да, мир притих, чтобы услышать плач человека, который захотел советовать богам. Отчаянный отчим ревел, как водопад, и колотил кулаком по контрольному табло.

Не у кого было занять.

Это был конец.

На третью ночь над Уорденклифом небо испустило яркую молнию, потом вторую и третью. Во вновь сотворенном свете все стало восхитительно ясно. Мир оказался накрахмаленным и посеребренным. Уорденклиф оброс молниями, как плющом. Совсем как в Псалмах Давидовых обнажились основы мира под дуновением ноздрей Божьих. Наконец-то отозвался многократно усилившийся грохот, и серебряный дождь заплясал по карнизам.

Бедный изобретатель тронул один рубильник — и стал громовержцем.

Включил второй — и пролил на землю дождь.

А утром, пробужденные треском обезумевших электрических змей, явились кредиторы.

 

87. Крах

К уху Моргана приникли жирные губы — это были губы биржевого чародея Бернарда Баруха. Губы чмокнули и шепнули:

— Сумасшедший тип. Он хочет каждому подарить электричество — даром! Мы не сможем устанавливать электросчетчики.

— В самом деле? — грохнул Морган.

Барух отправил своего секретаря в библиотеку, чтобы тот перелистал все интервью Теслы. Секретарь в библиотеке ползал по страницам с лупой в руках, протирал ее, откашливался. И обнаружил, что еще десять лет тому назад — Барух подчеркнул абзац ногтем на глазах у Моргана — Никола Тесла в «Санди уорлд» заявил:

«Передача электричества сквозь Землю покончит с монополиями, которые зависят от привычного метода его передачи по проводам».

До обеда Морган встречался с иерархом епископальной церкви. Потом он принял группу инженеров, прибывших для уточнения предварительной сметы строительства метрополитена.

Ужинал он в квартире восходящей звезды балета Эвелин Пенни.

Отужинав, он вернулся домой.

«Смотри ты, как быстро расходуется день», — прошептал Морган, и от его шепота отклеились обои с красными лилиями.

День был израсходован.

Оставалось только одно обязательное удовольствие.

Каждый день после полуночи мрачный человек раскладывал пасьянс.

Валет червей неожиданно открыл второй левый ряд.

— Ага! — воскликнул Морган, и от его восклицания с фикуса упал огромный лист.

Валет червей решил судьбу Теслы.

*

Тесла прятался за темными занавесками, держась за желудок, в котором сконцентрировались остатки его жизни. Он вспомнил притчу из Евангелия от Луки о человеке, который строил башню, не имея достаточной суммы, и люди смеялись над ним. Последний день мая пришелся на субботу. Кредиторы появились в Уорденклифе и унесли тяжелые машины. Все сотрудники, за исключением Шерфа, Стевана Пространа и сторожа, были уволены.

Нет. Денег не было.

Он вел переговоры с лощеным холодным Фриком, боевым псом сталелитейного магната Карнеги. Искорка интереса вспыхнула и тут же погасла в холодных глазах Фрика. Потом встретился с Гарриманом, похожим на леопарда, с мумифицированным Рокфеллером и с коллекционером бриллиантов Уильямом Форчуном Райаном.

— Все это лишь разные варианты одной и той же сказочки, — жаловался он Джонсонам. — Все начинается прекрасно. Сначала финансисты пробуждались от сна, как лунатики. Но потом исчезали их улыбки, а вслед за ними и они сами.

— Этому существует лишь одно объяснение, — сказала ему Кэтрин Джонсон, когда грустный Тесла пригласил их на ужин в «Дельмонико».

— И что же?

— Что вас тормозит лично Морган.

Морган мог остановить любые работы паузой в разговоре или поднятием черной брови. К работам, которые прекращал Морган, не прикасался никто.

Тесла умолк.

— Если это так, то что мне делать?

Кэтрин задумалась, нос ее заострился.

Тесла вздохнул:

— Крах!

 

88. Ваш опечаленный

4 января 1904 года

Уважаемый мистер Морган!

Вы желаете мне успеха. Он в ваших руках, как же вы можете желать мне его?

Я не мог работать над известиями о регате или над сигнализацией приходящим пароходам. Я не мог делать дело не спеша, в птицеводческой манере.

Мы начали проект, все было детально рассчитано, в финансовом отношении он хрупок. Вы пускаетесь в невероятные операции, вы заставляете меня платить в двойном размере, да, вы делаете так, что я вынужден десять месяцев ждать получения машин. Кроме того, ваши действия вызывают панику. Я собрал столько, сколько мог. Я пришел доложить вам, вы же меня выгоняете как канцелярскую крысу и орете так, что слышно было в шести кварталах. Ни цента: об этом узнал весь город. Вы дискредитировали меня, и враги мои смеются надо мной.

22 января 1904 года

Вы хотите засадить меня в долговую яму?

2 апреля 1904 года

Весь минувший год, мистер Морган, не было ни одной ночи, когда бы моя подушка не была залита слезами.

Вы когда-нибудь читали Книгу Иова?

Если вы представите мой ум на месте его тела, то вы поймете, насколько точно описаны в ней мои страдания.

17 октября 1904 года

Но вы вообще не христианин, вы фанатичный…

17 февраля 1905 года

Еще раз хочу сообщить вам, что я усовершенствовал величайшее открытие всех времен… Это вечно искомый философский камень. Надо завершить постройку аппарата, который я сконструировал, и человечество мгновенно шагнет на столетия вперед.

Ваш опечаленный,

В крыльях мотылька больше силы, чем в зубах тигра... Сегодня я единственный человек в мире, который обладает конкретным знанием и возможностью совершить чудо, к которому другие будут идти столетиями!

Н. Тесла

Может, вам этого и не надо, мистер Морган? Люди для вас как мухи.

 

89. Тонущие корабли

Стэнфорд Уайт обещал устроить Стевана Пространа на учебу «с помощью одной набожной бабы».

— Он знаком с набожными бабами?

Теслу это и в самом деле шокировало.

— До свидания, отец! — услышал он на прощание.

— До свидания, Стеван.

Мальчик ушел, покуривая и неслышно напевая:

— А-а-ай, я башню строю, а каменьев нету! А-а-ай, башня ты моя, на слезах стоящая…

Тесла смотрел ему в затылок. Возвращаясь в «Уолдорф-Асторию», он ожидал, что там его встретят Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин и Софар Наамитянин. Друзья Иова.

Вместо них его посетил печальный Стэнфорд Уайт. Неопалимая купина полыхала на его голове. Уайт силой воли обуздывал дрожь.

— Чем занимаетесь? — спросил его Тесла.

— Пью кубок жизни, — безутешно ответил Уайт. — И срываю цветы удовольствия.

Он питался, исходя из чистого разума, а пил в связи с его нехваткой. Потребность выпить приходила все раньше и раньше.

«Уа-а-ау-у-у!» — выл в мыслях Стэнфорд Уайт.

Лицо его было спокойным, но его глупая душа… Надоедливая душа. Слабая душа. Душа скулила все об одном и том же:

«Если бы ты это продал, то долг был бы в два раза меньше…»

— Всего за две недели до аукциона!.. — радостно восклицали нью-йоркские сплетники.

— Пожар на складе Стэнфорда Уайта!

— Сгорели гобелены, скульптуры и картины!

— Незастрахованные ценности на сумму триста тысяч долларов обратились в дым!

— Если бы я это продал, то… уменьшил бы долг вдвое, — стонал Стэнфорд Уайт.

Тесла надолго запомнил свою сгоревшую лабораторию. Несколько ночей он не мог заснуть. Хуже всего было по утрам. Он пытался утешить архитектора, но незаметно для себя самого возвращался в разговоре к больной теме Уорденклифа.

Великий проект, сотканный из крови, сердца и мечты, умирал на его глазах.

Нью-Йорк уже рос в высоту. Его жители, как впередсмотрящие, поднялись над облаками, сравнявшись с птицами и ангелами. Люди заговорили о поэзии небоскребов.

А наши приятели были совсем как два ребенка, один из которых плачет потому, что голоден, а второй плачет потому, что ему холодно.

Поникший Уайт с ангельским терпением слушал жалобы Теслы, которые были призваны утешить его. Он сидел как болванчик. Лицо его было багровым, словно обожженным на солнце. Он выпучил светлые глаза. Он никак не мог скрыть, насколько скучно и невыгодно быть правым.

— Мы все предупреждали, — пробормотал он, — что следует принять предложение Эдварда Дина Адамса. Если бы вы приняли его, то теперь у вас были бы деньги, их хватило бы для достройки Уорденклифа.

Глубокая морщина пролегла меж бровей Теслы.

— Умолкаю! — печально пообещал огненный дьявол и, щурясь, опрокинул рюмку. — Ничего у меня не получается, — заключил он, ставя рюмку на стол.

После пожара на складе Уайт жил в маленьком аду наслаждений. Его дама сердца, Эвелин Несбит, вышла замуж за миллионера из Питсбурга Гарри Toy.

В счастливые времена он говорил ей:

— Давай любить друг друга так, чтобы любой, кто через сто лет пройдет мимо этого места, почувствовал его вибрацию и вздрогнул.

Так он говорил ей. Страсть разрывала его утробу. Обманутого обманщика шокировало поведение его любовницы.

— Эвелин, — удивлялся он, — Эвелин, до сих пор ты была стильной. А теперь, перед самым концом, вдруг утратила это чувство!

— Это не важно, — ответила она ему, сложив губы сердечком. — Все кончено.

Он ответил:

— Ты ошибаешься. Сейчас важно все.

Тесла слушал его из уважения. Честно говоря, любовные страдания казались ему обычной дурью, порожденной недисциплинированностью.

— Не думайте больше о ней, — советовал Тесла.

— Ха! — горько усмехался рыжеволосый. — Я только о ней и могу думать.

Разве для нее их общее счастье ничего не значило? Она так быстро отказалась от всего, пустила на самотек, без борьбы, без попыток удержать прошлое!

В бесконечно долгие полуденные часы… Столько раз… Эвелин стояла перед ним на коленях, воздев руки как для молитвы. Ладонями, увлажненными скользкой жидкостью, она играла мужским достоинством Уайта.

Ловкими движениями карманника она расстегивала его ширинку, он — ее бюстгальтер. Их языки соприкасались. Она боролась за право дышать в водовороте его объятий.

Залезая, словно фотограф, под ее юбку, он кусал задницу, ощупывая ее руками. Он любил наказывать ее за женские проступки. Эту аппетитную попку его таз опять и опять укладывал на кровать. Он не переставал исследовать ее бездонную и мрачную мягкость своей вечно пульсирующей жилой. Ее черный треугольник превратился в Мальстрём и заставил забыть обо всем.

Как она могла?

Почему она не колебалась?

Хуже всего было то, что ревнивый Toy, ее новый мужчина, приказал людям Пинкертона днем и ночью следить за Уайтом. Уайт шептал:

— Фурии перешептываются над моей головой…

 

90. Лебедь, бык и золотой дождь

И тогда по Нью-Йорку разнеслась весть.

Гарри Toy, криво улыбаясь, вошел в ресторан на крыше «Медисон-сквер-гарден», сжимая в руке револьвер с перламутровой рукояткой. Нью-йоркская ночь, полная звуков, пахла пивом и потом.

Бездомные спали на крышах Лоуэр-Ист-Сайда. Боксеры на рингах практически голыми руками молотили друг друга по пятьдесят раундов. Гонимый помраченным умом, Toy щурился и потел лимонным потом.

Дела завертелись. Ресторан «Медисон-сквер-гарден» превратился в Мальстрём.

Крахмальные скатерти, хрусталь, серебро и люди слились в одно пятно молочного цвета. Гул стал несносным, следовало его прекратить. Toy вежливо отстранил официанта, ставшего на его пути. С Уайтом сидел приятель Теслы, поэт-символист Джордж Сильвестр Вирек. Toy проигнорировал Вирека. Он быстро подошел к Уайту и в упор выстрелил в огненные волосы.

Выстрел заглушил град.

Молния стерла человеческие лица.

Гул прекратился.

Улыбаясь губами, словно зашитыми хирургом, Toy вышел из ресторана. Уайт разбил лбом тарелку. Его рыжие волосы окрасились кровью. Оглушенный выстрелом и пулей, архитектор под крики и звон упавших приборов ухватился за накрахмаленную скатерть.

Газеты писали о духоте той ночи в ресторане на крыше, писали о перепуганных дамах и о перламутровой рукоятке револьвера Toy. Писали о скандальной жизни Уайта.

— Мой Бенвенуто Челлини, — заплакал Тесла, услышав об этом. — Потом шепнул: — Миллионеры убивают художников.

В своем мнении наш герой остался одиноким.

Разбив лбом тарелку, Стэнфорд Уайт в предсмертной судороге упал прямо на первую полосу нью-йоркской газеты. Его трагедия, как и недавнее убийство сербской королевской семьи, превратилась в бульварный фарс. Вскоре никельодеоны Эдисона начали крутить urbietorbi фильм об этом. Идиоты из публики ржали и хохотали.

Благородный Нью-Йорк закружился в карнавале лицемерия.

Общество прониклось пониманием неуравновешенности и ревности убийцы. Было совершенно не важно, что образ жизни Toy был ничуть не праведнее жизни Уайта. Нью-йоркское общество, некогда обожавшее Уайта, совершило ментальный кульбит и решило ужаснуться его жизнью, которая, положа руку на сердце, не была ни уникальной, ни не известной обществу.

— Меня погубят бабы, влюбленные в своих попов, — часто шептал больной туберкулезом Приап.

Лицемеры опять шептали, что покойник был рыжим Паном, скакавшим по жизни, руководствуясь импульсами собственного члена. «Моральную нечистоплотность» Уайта перенесли и в деловую сферу. Начали поговаривать о том, что среди остатков его ренессансной коллекции полно подделок. Мало кто из общества пожелал отметиться на его похоронах. Не появилась даже Кэтрин Джонсон.

Тесла был одним из десятка людей, стоявших у могилы под теплым дождем первого июльского дня. Бормотание священника сливалось с барабанящим по зонтам дождем.

Комья земли застучали по крышке гроба.

Тесла вспомнил, как говорил Уайт:

«Эрос есть некая энергия или тайна, с которой желает слиться мужчина».

Все новые комья летели на крышку гроба.

«Люблю, когда женщина в первый раз показывает мне святые места своего тела», — говорил Уайт.

Комья земли…

Тут были дети Уайта. Страдающие плечи его жены Бетси были расправлены. Здесь были слуги, незнакомая плачущая девушка и пара репортеров, похожих на гиен. Пропал Уорденклиф, самый знаменитый проект века, убит его архитектор, славивший жизнь.

«Если бы все мои оргазмы слились воедино, от меня ничего бы не осталось! — слушал Никола голос Стэнфорда. — Я, как Зевс, всегда хотел быть и лебедем, и быком, и золотым дождем».

Холод и тепло опять поменялись местами.

Комья земли стучали, стучали и стучали.

Той ночью Сатана во сне Теслы громко хохотал на кресте.

Тесла удерживал друга за руку, но Мальстрём унес его в холод космоса.

Это было ужасно несправедливо.

Он терял всех, кто становился дорог ему.

Не было Стевана. Он не отвечал на телеграммы Роберта и Кэтрин.

Когда они в последний раз были вместе…

Были ли они счастливы?

 

91. Кони-Айленд

— Поехали на Кони-Айленд! — воскликнул Стеван Простран.

Пурпурные флаги воспоминаний трепетали на ветру…

И они поехали.

Были: Роберт и Кэтрин, миссис Меррингтон, Уайт с супругой и сыном Лоуренсом, он и Стеван.

Что они увидели в раю для бедных?

Увидели менестрелей и чревовещателей, мальчика с собачьим лицом, самого татуированного человека в мире, краснощекого атлета, дрожащих живых скелетов и череп Христа.

Видели механизм для игры в шахматы. Карликов. Глотателей огня. Курительниц опиума. Восковых кукол. Ученых-френологов. Автоматоны. Леди Мефистофелес и Дворец иллюзий.

— Ах! Дворец иллюзий! — воскликнула Кэтрин Джонсон так, словно собиралась упасть в обморок.

Миссис Джонсон и миссис Уайт коротко переговорили с женщиной, которую родовое проклятие превратило в змею с человеческой головой.

— Чем вы питаетесь? — спросили они.

В ответ на это женщина-змея искренне затрепетала и ответила:

— Мотыльками.

Потерянный красный шар поднимался над шатрами, над Кони-Айлендом, над океаном.

— Напоминает Всемирную выставку в Чикаго, — шампанским голосом прошептала миссис Меррингтон.

Все это Тесла видел в воспоминаниях.

— Это… — предвосхитил Уайт миссис Джонсон, — это называется оргиастический побег от респектабельности.

Уайт смерил ее быстрым взглядом бабника.

— Обрати внимание на слова Кэтрин, — предупредил он Теслу. — Они всегда несколько глубже, чем слова Роберта.

Только Уайт видел ее невидимость.

А Кэтрин принципиально презирала его как блядуна.

— Он думает, — злилась она, — что дьявол защитит его, потому что Уайт выступает на его стороне.

Среди трогательных шарманок, клоунов на ходулях и детей, лижущих сахарную вату, Стэнфорд Уайт в тот день был печален.

— Страсть человеческая, — пробормотал он. — Страсть человеческая — овца, которую вечно стригут.

Все это воскресло в памяти Теслы. Он видел огненные волосы Уайта и его холеные усики.

В тот день, ровно три года тому назад…

Он подумал, что все они достаточно несчастливы.

Теперь, задним числом, они выглядели веселыми, счастливыми и даже молодыми.

Вокруг, держа надкусанные оладьи и сосиски, радостно смеялся святой народ. Народ верещал, носясь на роликах, покупал яркие вещицы и рассматривал Бруклин с колеса обозрения, похожего на колесо Ферриса. Кэтрин воскликнула:

— Как вам это нравится?

Он видел ее в воспоминаниях.

Он видел себя, засмотревшегося в глаза своей души.

В тот день репортер спросил его, почему бы ему не построить свою башню не в Уорденклифе, а на Кони-Айленд?

Здесь это, по крайней мере, было бы забавно. Фокусник переливал воду из шляпы в рукав и карман. Ребенок, уткнувшись носом в мехи гармоники, постоянно повторял только начало мелодии. Сквозь едва слышную музыку опять, как когда-то в Белграде, слышались обрывки забытых песен времен Великого переселения народов.

— Каждый волен посмотреть на часы и провозгласить завершение Божьего созидания, — заявил Тесла. — Что же касается меня, то оно все еще продолжается.

Итальянки в белых блузках, курносые русские дамы и хасиды, как и он, верили в чудеса. Все газеты и рекламы этого мира взывали к их святой наивности.

— Он красивее, а она лучше, — слышал он, как Кэтрин шепчет в кружевной воротник миссис Меррингтон.

Бетси Уайт была в великолепном голубом платье, держалась превосходно, поджимая бледные полные губы.

При каждом взгляде на мужа глаза Бетси сверкали, словно звезды. Когда принц Генрих Прусский прибыл с визитом в Нью-Йорк, кто его встретил? Стэнфорд! Как он остроумен! Вот говорят, что в сонм отцов-основателей Америки, кроме Вашингтона и Джефферсона, следовало бы включить Барнума и Бэйли.

Все это наш герой видел своими глазами.

— Обязательно скажите кухарке, чтобы она как следует прожарила гуся, — слышал он голос Кэтрин Джонсон.

— Если в рецепте сказано три часа, жарьте его пять. Не понимаю, почему нас в детстве заставляли есть жесткую гусятину. Ха-ха!

Были ли они счастливы?

Поседевшая девочка Кэтрин Джонсон украдкой поглядывала на него.

Роберта вдохновлял ее идеальный пучок на голове, с отверстием в центре. Он молча исповедовался ей: «Знаю! Знаю, что тебе не нравится, когда я не хочу угадывать слова, которые ты никогда не смогла бы произнести вслух при мне!»

Они были счастливы.

Лоуренс Уайт смотрел, как деревянные кони под музыку плывут в будущее.

Стеван смотрел на взбитое мороженое Лоуренса.

Блестящее будущее карусели заключалось в круге.

Ветер бросил в лицо Тесле газету. Он стащил ее с носа и прочитал заголовок «Убиты король и королева Сербии!».

Кэтрин заметила перемену в его настроении:

— Что случилось?

— Группа офицеров… — смог он прошептать, — членов организации «Черная рука»… закололи короля и королеву и выбросили их из окна.

— За что?

Идеально причесанный серб наморщил лоб:

— Король женился на старшей придворной даме с сомнительным прошлым. Ее популярность возросла, когда она забеременела. Из всех уголков Сербии ей присылали колыбельки. Оказалось, что беременность была ложной.

— И это стало причиной? — с отвращением спросила миссис Уайт.

Тесла вздохнул:

— Кроме того, что у него не было наследника, король Александр имел привычку после полуночи отменять конституцию. Он был непопулярен, поскольку слыл австрофилом и автократом.

— Он полюбил ее, — с чувством произнес маленький Стеван, — еще ребенком.

Были ли они счастливы?

Они?

И вообще кто-нибудь?

— Она закрывала его своим телом, — прошептал Никола.

Король был тем самым мальчиком, с которым он провел в Белграде майский полдень десять лет назад. Тесла припомнил желтый свет при входе в Старый дворец. Абрикосовая водка, которую ему поднесли при дворе, придала свой вкус этому свету.

— Несчастный человек!

Было ли это правдивое сообщение, или же газета печаталась на Кони-Айленд?

Несколько дней после убийства Тесла из любопытства покупал газеты. Наконец в передовой «Нью-Йорк таймс» от 24 июня 1903 года обнаружил разумное и полное объяснение событий в Сербии.

«Вне всякого сомнения, есть в природе славянских народов нечто, — объяснял репортер, — что заставляет их распахнуть окно и призвать врагов, чтобы те стали ангелами без летательных аппаратов».

Никола удивленно поднял брови. Автор передовицы продолжал:

«Бравый британец валит противника ударом кулака, житель юга Франции повергает врага ударом савата, итальянец пользуется ножом, а немец — подходящей кружкой. Чех же или серб выбрасывает врага в окно».

Тесла эту газету развернул в своей лаборатории, а бросил ее на стол в Кони-Айленде.

Он не мог точно описать свои чувства.

«Нью-Йорк таймс» стала реальностью, а остатки мира — Кони-Айлендом.

— Подходите ближе! — бесстыже кричали репортеры перед освещенным цирковым шатром.

Внутри офицеры, похожие на сицилийских марионеток, убивали короля Арлекина и королеву Коломбину. Им ужасались послы из посольств великанов и посольств карликов. Происходящее на сцене горькими слезами оплакивали клоуны на ходулях. Миру об этом поведали гигантские барабаны. Барабанщики рекламировали, рекламировали и рекламировали трагическое чудо жизни…

 

92. Шаман-денди

В Вустер, штат Массачусетс, в город, где производят колючую проволоку, «легкую как воздух и крепкую как виски», прибыл таинственный гость. У этого Незнакомца на полных плечах покоилась одна из самых важных голов двадцатого века.

Случилось это в славном 1909 году. Президент Соединенных Штатов Америки тогда был весьма фактурный человек с красивыми глазами, а звали его Уильям Говард Тафт.

Разве мы еще не сказали, что таинственный гость был стиснут между двумя спутниками? Под крупным носом одного из них постоянно возникала детская улыбка. Глаза другого прятались за сверкающими стеклами.

— Мы несем просвещение!.. — начал моложавый Ференци.

— Нет, чуму! — оборвал его хриплый голос Незнакомца.

Гость настаивал на том, чтобы темой лекции стали сны.

— Люди сочтут это несерьезным.

Слушать лекцию пришли значительные и приятные лица. Мудрец из Конкорда учил их тому, что действительность следует искать под поверхностью мира. Обожатели Эмерсона были готовы слушать Незнакомца.

Гость посмотрел на них горьким взглядом и несколько резким голосом начал произносить логичные фразы о «нелогичности бессознательного и сознания». Он говорил без подготовки, без бумажки. Он сказал им, что сон — это просто иная форма мышления. Культура и репрессии — это все равно что курица и яйцо. Культура зависит от репрессивных актов предыдущих поколений, и каждое новое поколение призвано поддерживать культуру подобными же репрессиями. Невротические силы возникают в сексуальной жизни. Во время психоанализа поиски травмы уходят корнями, как правило, в период созревания.

Незнакомец открыто признал, что все, что он делает, — обычный вклад в науку, но теперь он понял, что принадлежит к числу тех, кто направляет мечты всего мира. Тишина царила на его лекциях, вокруг него формировался круг пустоты. Он стал иностранцем в родной Вене. На любом ученом собрании кто-нибудь обязательно провозглашал психоанализ мертвым.

— Вести о моей смерти несколько преувеличены, — цитировал он Марка Твена.

А после лекции?

Хлынули вопросы:

— Аморален ли психоанализ?

Фрейд ответил на вопрос вопросом:

— Аморальна ли природа?

— Что происходит с сознательной частью существа?

— Эго часто играет абсурдную роль циркового клоуна, который пытается жестами показать публике, что на ринге все происходит под его руководством. Но ему верят только самые маленькие.

— Можно ли сказать, что в вашем мире нет прощения, что это злой мир без любви?

— Вы поддерживаете свободную любовь и отмену всех запретов?

— Я женатый человек, — отвечал Фрейд.

Когда все закончилось, к нему подошел состарившийся Уильям Джеймс, который основал в Гарварде кафедру психологии богов. Джеймс зарыл утиный нос в платок, высморкался и сказал, что будущее психологии, скорее всего, за исследованиями Фрейда.

Гость прослезился, когда его объявили почетным доктором.

— Это сон наяву!

*

Прищурившись, он с горечью посмотрел на молодого человека, который брал у него интервью:

— Нет, я никогда всерьез не стремился стать писателем. Спасибо, что вы так высоко цените мои литературные опусы.

Друг Теслы, Джордж Сильвестр Вирек, растянув толстые губы в улыбке, спросил:

— Почему вы говорите, что свобода мысли мизернее, чем можно предположить? И что, возможно, вообще нет никакой свободы?

Гость опустил глаза:

— Потому что ее, вероятно, нет.

— Вы когда-нибудь думали эмигрировать в Америку?

— Да, когда я был молодым нищим доктором.

Вирек записывал ответы в клетчатый блокнот сверкающим вечным пером.

— Мир — дикий танец кривой старухи, скрывшейся под маской бдительности, — переводил он слова Фрейда на язык поэзии. — Люди спят, и по жизни их несут бумажные змеи. Либидо — конь, запряженный в наши устремления. Невроз чаще всего — плод компромиссов. Симптомы перескакивают от факта к факту, уводя психоаналитическую погоню все дальше и дальше от причины. В двуличной действительности душа отказывается торговаться, придерживаясь собственной правды, и по этой причине страдает.

— Что венский волшебник увидел в Америке?

— Манхэттен, — записывал Вирек ответ. — Кони-Айленд. Центральный парк. Чайна-таун, еврейский квартал в Лоуэр-Ист-Сайд. «Графа Монте-Кристо» в кинотеатре.

— Вам что-нибудь мешало? — оскалился Вирек.

Фрейд замолчал. Он сам привык быть тем, с блокнотом.

Откашлялся и ответил:

— Из-за тяжелой американской пищи мне пришлось в течение одного дня придерживаться диеты.

И не только это…

Он забыл рассказать Виреку о том, что организовал в Вене группу своих единомышленников — и теперь они как крепость в осаде — и что распахнутые двери Америки, как двери домов, так и двери в туалет, очень удивили его.

*

Когда они уже слегка утомились, поэт неожиданно спросил волшебника, знаком ли тот с его другом, Николой Теслой.

Фрейд нахмурился, потому что у него погасла сигара.

— Австрияк, который пальцами мечет молнии, — ответил он, потянувшись за спичками. — Припоминаю, как из него делали звезду французские и английские газеты.

Он выдохнул колечко дыма и всмотрелся в Вирека. Он слышал, что этот парень с продолговатой головой и лягушачьим ртом не просто журналист, но и поэт-символист, автор романа о вампирах. Его называли и новым По, и американским Оскаром Уайльдом. Он слышал о его связях с германским императорским двором. Вирек и в самом деле был внебрачным внуком Вильгельма I и в соответствии с этим мог стать нелегитимным кайзером.

Моложавый доктор, лицо которого казалось вытянутым за счет прически, на секунду появился в дверях.

— У Ференци забавная улыбка, — заметил Вирек.

Они сидели в уютных кожаных креслах в сумрачной библиотеке университета Кларка. Кресла пахли курагой. В синем дыме атмосфера библиотеки напоминала спиритический сеанс. За окном звенел полдень.

До Фрейда Вирек взял неформальное интервью у Кэтрин Джонсон.

Она рассказала ему о детских полетах Теслы, о возможности передачи изображения на расстояние, о хрупкости и огромной жизнеспособности, преодолевшей болезнь, которая предшествовала знаменитому открытию в парке Пешта…

Фрейд пускал последние дымы доминиканской сигары.

Хм, это было похоже на превращение куколки в бабочку и на шаманский экстаз, описанный Михайловским и другими русскими учеными.

Постой-ка, что говорил ему Юнг?

По привычке он схватился за блокнот.

Полусакральное состояние нарастающей интенсивности личности, способность магнетического воздействия на людей и на изменение законов. Отказ от регулярной работы — такой человек — или король, или нищий.

Такой человек не обязательно связан с религией. Он сам религия. У бурят и на Алтае молния играет важную роль при отборе таких людей. Если душа улетит на запад, он становится черным шаманом, если на восток — белым.

Все сходилось. Пара «добро — зло» суть природа этого дара, который не выбирают. Болезненность перед инициацией или в детстве. Состояние, близкое к эпилептическому припадку, опыт травматического экстаза. Глубокие сны. Смерть и возвращение. Полеты в небе или под землей на эпическом пути за знаниями, необходимыми племени. Постоянная сверхчувствительность. Молнии.

«Шаман! — начертал Фрейд на линейках блокнота. — Викторианский шаман!»

Неофициальный биограф Теслы больше не мог сдерживаться. Он рассказал все, после чего задал вопрос, ради которого напросился на интервью.

— Я должен спросить вас: не кажется ли вам, что он самым грубым образом украл благословение у библейского Иакова? — вымолвил он наконец. — Что он убил брата?

— Это ясно! — воскликнул Фрейд.

С подергивающейся складкой в уголке рта он объяснил, что…

 

93. Из дневника

Когда мне сказали, что Маркони получил Нобелевскую премию, я долго смотрел в землю. Казалось, у меня отняли славу, как у Ахиллеса или Сатаны Мильтона. В голове у меня раздался чужой голос:

— Гнев стал песней Ахиллеса. Что станет твоей песней?

— Человек вставил в мою катушку нечто вроде разъема. Получил Нобелевскую премию… — ответил я. — Я не могу воспрепятствовать этому. — Потом я собрался с силами и вымолвил мягче: — Дух, как ветер, летит куда пожелает, а мы судим об этом только по звуку.

Через неделю после того, как Маркони получил Нобелевскую премию, со мной что-то случилось. В то время, когда хор из «Аиды» пел:

Мир стал зернистым и шуршащим. Я провел ладонью по лбу.

Театр пережил метаморфозу. Исполнитель партии Радамеса посмотрел на меня глубокими черными глазами.

— Отпусти меня! — сказал я.

Голоса отозвались в ложах и в декольте. Они пели не на сцене, это чревовещала публика. Глаза дам и господ сделались одинаковыми. Кэтрин, Роберт и Джордж Сильвестр Вирек присоединились к свите жрецов.

Я не мог более следить за внезапной сменой настроений Верди.

Я думал, что стряхнул его с себя, как конь всадника.

Поднялся я исключительно легко.

Извинился. Вышел.

Мраморные ступени сверкали, как сахар. Когда я уходил, за моей спиной что-то издевательски пели. Неужели это Радамес и Аида уже начали гимн смерти, этой вечной и идеальной любви?

Портье в ливрее проводил меня очень умным взглядом.

Шаркая и спотыкаясь, я вышел из здания театра. Кучера и разочарованная клака проводили меня таким же взглядом.

Я остановил такси. Таксист крутил руль, расположившийся у него между ног совсем как круглый столик. Я расплатился, и он посмотрел на меня.

Посмотрел.

Кошачьи глаза сверкнули на мусорном баке у входа в лабораторию. И тут же эти светлые глаза стали карими.

Кошка посмотрела на меня.

Заработавшаяся секретарша приветствовала меня и посмотрела…

Посмотрела.

Да…

Глазами, которыми на меня смотрел весь мир.

У меня перехватило горло.

Призрачными. Больными. Теплыми. Глубокими.

Глазами мертвого брата Данилы.

 

94. У меня три сына

Медак

21 марта 1910 года

Дорогой братец, вот я и собралась коротко тебе рассказать про нашу жизнь. Мой Йова стал протоиереем в Лике. У меня три сына — Петр, Урош и Никола…

Твоя сестра Ангелина

Много времени прошло, а мы с тобой даже словечком не обменялись. Когда люди узнают, что я и ты — родные брат и сестра и очень любим друг друга, то они тому дивятся. Не хочу попрекать тебя, потому как наслышана про твои обстоятельства, но знаю, и о том мне мое сестринское сердце ясно говорит, что мы и сейчас настоящие брат с сестрой, как и тогда, когда мы были вместе.

 

95. Ночной поезд в Уорденклиф

Мертвый брат ночью сел рядом с кроватью и положил ему руку на лоб.

— Никола! — звал он того, кого уже столько лет зовут «мистер Тесла». — Никола!

Слезы покатились по исхудавшему лицу Николы, попадая в уши. Он готов был закричать, но знал, что крик не позволит ему покинуть собственное тело. Днем он ждал наступления ночи, а ночью — рассвета. Моралист и сын моралиста, он не мог понимать людей. Ему ничего не надо было от них, кроме обязательных восторгов. Навсегда застрявший в эмоциональной детскости, он ссорился с вымышленным человечеством, скрытым в его собственном одиночестве.

После полуночи Тесла входил в огромный дремлющий холл «Гранд-сентрал-стэйшен». Этот вокзал когда-то был «двором» Корнелиуса Вандербильта. Массивные бронзовые люстры напоминали ему о вилле Брейкерс. Он всходил по мраморным ступеням, которые поднимались над пустой ареной для пассажиров и огромным шаром, висящим в центре. Шар пробил четыре часа. Огромные окна перечеркивало гнутое железо. В рельефах на стенах он рассмотрел крылатые колеса — символы железной дороги. Созвездия на зеленом куполе соединялись золотыми линиями. Одинокие шага отдавались эхом в пустом холле, под богами. Следуя за эхом собственных шагов и мыслей, Тесла прошел по вокзалу, который был похож на маленький город Пиранези, и спустился в туннель с перронами.

Он садился в ночной поезд в Уорденклиф.

Колеса стучали на высоте второго этажа.

Любопытный пассажир всматривался в чужие окна. Как ночная бабочка, он подглядывал из темноты в чужие освещенные комнаты.

В одной комнате волосатый мужчина с завитками на груди беззвучно кричал что-то женщине с искаженным лицом.

В другой балерина ухватилась пальцами за ключицу. Пируэт превратил ее в белое пятно.

В третьей Геракл обнимал льва.

В четвертой комнате тореадор замер в молчании. Напротив него черный бык рыл копытом паркет.

На стене в последней комнате висел окровавленный Прометей с орлом на груди.

Ряды золотых окон…

Ах, ряды золотых окон маршировали вдоль пустых улиц.

Когда окна миновали, Тесла начал скучать.

И тогда он развернул газету.

Газета называлась «Нью-Йорк сан».

Пролетая на высоте второго этажа сквозь спящий Нью-Йорк, он читал «Приключения Маленького Нимо в Стране снов».

В начале каждого выпуска этого волшебного комикса Маленький Нимо попадал в царство короля Морфея.

Это было знакомо. Это было так знакомо!

Некогда Никола был ребенком, и свет неожиданно заливал его в кровати. И тогда из золотого света в центре мира начинали появляться картины. Он летал среди взрывающихся звезд и глубоководных рыб. Слева был день, справа — ночь. Он видел страны и города. Он видел площади и людей на них, говорящих на разных языках. Он видел священных обезьян Бенареса. Он пролетал от Самарканда до Японии. Никола парил над миром, управляя полетом из точки в груди. Он хотел вернуться в свою кровать в Лике, но та кровать была в тысячах миль под ним. Не было возврата блуждающему духу.

Унесен. Унесен.

Каждый раз, когда в ночном поезде в Уорденклиф оказывались Никола Тесла, Маленький Нимо и Принцесса Страны снов, они попадали в Ледяной дом…

…В Ледяной дом Царя Мороза. Часы и тени замерзали. Они шли по гладкому бескрайнему ледяному полу, по которому скользили арлекины. Над ними возвышался огромный Царь Мороз с колючим ледяным нимбом. Царь Мороз был похож на Джей Пи Моргана. Мистер Замерзшее Лицо посмотрел на замороженные часы. Время смерзлось. Мистер сказал посетителям: «Здесь правит Царь Мороз. Его манеры холодны. Не здоровайтесь с ним за руку. Его пожатие ужасно».

— Вы увидите, что это самое прекрасное место на всей Земле, — объяснил им придворный Ледышка.

Пальмы напоминали ледяной взрыв.

Мебель была изо льда. Комнаты — изо льда. Люстры — изо льда.

Громогласным шепотом вокруг них скалился Ледяной дом. Придворный Ледышка предупреждал:

— С тех пор как лед загорелся и дом едва не сгорел, курить здесь строго запрещается.

В огромном зале тысячи снеговиков швыряли друг в друга снежками.

Унесены. Унесены.

Поезд остановился.

Маленький Нимо все еще продолжал свой полет на полу возле кровати, закутавшись в стеганое одеяло.

Тесла бросил газету.

Пересел в автомобиль.

Прибыл в Уорденклиф.

Почувствовал смирение в своем ледяном доме.

Под своей ржавеющей железной короной.

Здесь, в царстве холодного огня, он был в безопасности. Здесь он тихо раздевался догола. Острые лопатки торчали там, где когда-то были крылья. Он становился под аппарат и поворачивал выключатель.

Свет начинал подниматься от пальцев ног. Свет заливал ноги, поднимался выше коленей. Потоп внутреннего света…

«О, очиститься от грязных других…»

Циклон света теперь заменял внутренние молнии.

В мире долларов и центов он временами ощущал настоятельную потребность выкупаться в свете. Ураган света огромного напряжения пронесся сквозь его сердце. Чистая сущность света обеззараживала грязь этого мира. Не этот ли вихрь уносил из его мира близких людей?

Ледяная израненная душа Теслы смягчалась.

Искупавшись в холодном огне, он проваливался в летаргический сон.

 

96. Далекие ритмы

После краха в Уорденклифе дела всей жизни Никола Тесла оборонялся теплом, которое исходило из его желудка, из его существа, из его сердца, из его чакр, из золотого клубка, который катился перед ним, указывая путь.

— Вам, такой бесчеловечной твари, никто не нужен, — оскорбляла его Кэтрин Джонсон.

— Запомни, мы тебя предупреждали! — говорили ему люди.

«Когда тебе плохо, ты слышишь только свою внутреннюю музыку», — шептал он.

Столкнувшись с мощным поражением, создатель автоматона впервые в жизни задумался над древней проблемой свободы воли. С помощью философских спекуляций он скрывал сам от себя правду о поражении, которое не считал справедливым.

Буддисты верят, что души нет и что мир — это смена мгновенных вспышек.

В несуществующей душе философа Николы Теслы все прояснилось. Из центрального источника, который Аристотель называл энтелехией, люди черпали не только энергию, но и мысли, которые звенели в их головах, как трамвай, подъезжающий к остановке.

Его отец за запертой дверью ругался сам с собой на разные голоса.

Уайт был охвачен страстью к сакральным местам на теле женщины.

Явления Данилы в его снах регулировались отдаленными пульсациями.

Любая индивидуальность была взята напрокат, как карнавальные маски.

Люди вибрировали в вибрациях миров.

Печали!

Страсти!

Влюбленности!

Все это в головы и сердца приносили далекие-далекие ритмы осцилляторов.

Следовательно:

На улицах Нью-Йорка усмехались друг другу заводские механизмы, харизматические механизмы держали речи, мелкие механизмы таращились из окон в серебряную пелену дождя. Люди не были автоматонами в водовороте мертвых сил. Механизмы из мяса были частицей мира, насквозь пронизанного связями и в целом — живого. Люди сами замечали ритмы приливов и отливов. Вне всякого сомнения, они замечали, как меняются моды в одежде и другие моды — в их головах.

О, все они приглашены на бал!

И кружатся загипнотизированными толпами.

Скалились сочные и страшные лица суетности.

А ведь колышущиеся оркестры не играли.

Военная музыка не звучала в парке.

 

97. Новый автоматон

…И была у него новая лаборатория. В ней работал старый Шерф в ужасном свитере. Старый сгорбленный Цито с глазами как у енота. И… Да, чтобы не забыть. В жизнь Теслы вошел еще один автоматон из великой мировой пульсации.

То была новая секретарша.

 

98. И примет змею

Тара Тирнстин была уже зрелой девушкой, когда в церковь принесли змею. Пастор Хенсли страдальчески наморщил лоб и объявил, что никакое зло не может нанести ущерб тому, кто верит в имя Иисусово.

— Не сомневайтесь, дети мои, — со всепрощающей улыбкой возвысил голос пастор, — в том, что с верой сыны и дочери Адамовы преодолеют первородный грех!

Сказав это, пастор Хенсли вытащил из мешка гремучую змею. Глубокие морщины отсекали его щеки от губ, пока он читал из Евангелия от Марка: «Будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им».

Церковь благоухала тесаной древесиной. Челюсти сжимались. Ядовитая тварь скользила вдоль церковной лавки из рук в руки. Рыжеволосая девушка передала Таре гремучку. Смерть скользнула по ее рукам, и она протянула ее соседке, беременной блондинке. Она вышла из церкви с высоко поднятой головой. Дома, перед обедом, она приняла поздравления.

— Суп готов! — крикнула тетя Пем.

— Давайте я! — вскочила Тара.

В кухне раздался грохот. Девушка билась в судорогах на полу в пролитом супе.

Приступы падучей более не повторялись.

— Посмотрим, — нахмурился седой доктор Мартинсон с фиолетовым лицом.

Тара увезла холодное скольжение змеи по ладоням в Кливленд, штат Теннесси, а затем к дядюшке-доктору в Нью-Йорк. В Нью-Йорке она окончила курсы дактилографии и нашла комнату на Риверсайд-драйв, недалеко от мемориала Гранта. Этот мрачный памятник пугал ее, особенно после того, как она перестала молиться. Она каждую неделю брала книгу в библиотеке на Сорок второй стрит.

Нью-Йорк обжигал ее горячим дыханием. Она говорила слишком громко. Ей нравилось посылать громкие воздушные поцелуи. В компании нескольких подруг она ездила на Кони-Айленд, где посещала шоу менестрелей в театре «Бауэри» или кинотеатры за пенни.

Покупала светлые платья и отправлялась в них на поиски работы. В конце концов устроилась секретаршей в частную лабораторию. Писала сестре, что работает на двадцатом этаже небоскреба «Метрополитен», под знаменитыми часами.

— Мой хозяин средних лет, но выглядит молодо. Очень приличный человек, — хвасталась она сестре.

*

Этот необыкновенный хозяин приходил ровно в полдень. Он требовал, чтобы Тара ежедневно покупала три фунта семян рапса, конопли и других злаков для кормления птиц; она должна была встречать его у дверей, принимать шляпу, трость и перчатки. Шторы в кабинете должны быть опущены. Так создавалась иллюзия ночи.

— Поднимите шторы! — приказывал он только в тех случаях, когда начиналась гроза.

Тогда хататитла — что на языке апачей означает «молния» — сверкала во всех трех окнах. Тор, Перун и Зевс сотрясали полотнища голубого света. Загадочный хозяин открывал окна, и в кабинете пахло опасностью и свежестью.

Он смотрел поверх крыш, как в правильных интервалах формируются мерцающие своды. С помощью пальцев и отсчета времени он мог вычислить длину и мощность каждой молнии. Сполохи прочищали ему нервы.

Одну руку он держал на сердце, вторую — между ног. Он терял дыхание.

На своей софе он вскрикивал одновременно с ударами грома. В полный голос проповедовал в распахнутое окно. Ощущал, как шпоры медленно вонзаются в бока. Его голос сливался с голосом Бога. Он победоносно смеялся в дуэте с небесным грохотом. Он восхвалял молнии на неизвестных языках. Он пел вместе с ними.

— Я делал молнии побольше! — кричал он.

Потом шум дождя усиливался. Сверкающие ветвистые молнии опять ударяли в карнизы.

Однажды он распечатал телеграмму, заплакал и вышел из комнаты. Тара прокралась в кабинет, подняла телеграмму и прочитала: «Марк Твен ушел с кометой Галлея. Пришел с кометой и ушел с кометой. Твой Роберт».

Современная девушка Тара Тирнстин с первой получки угостила себя ужином в саду на крыше ресторана Хаммерштейна. А что еще делать незамужней девушке, постепенно переходящей в статус старой девы?

Едой она защищалась от большого города.

Тара попыталась сосчитать, сколько рук в этом городе. Миллионы рук кому-то махали, хватали украшения, хватали доллары, хватали руки женихов. Все эти руки успевали что-то ухватить в этой жизни. Ее — оставались пустыми.

На кухне под газовой лампой Тара прикрывала тарелку локтями. Мяла пальцами хлебный мякиш, превращая его в резиноподобную массу, и заталкивала ее в рот. Утроба вопила, как Сцилла: «Набей меня!» Ее руки превратились в маховик и двигались сами по себе.

Она жаждала истинного и духовного прогресса, а абстрактные идеи могут превратиться во что угодно, в том числе и в наши страстные желания.

«Боже, с тех пор как Ты вышвырнул нас из рая, мы голодаем и жаждем, мужчины вожделеют женщин, а женщины — мужчин. Зачем Ты все это делаешь? Почему Ты заставляешь нас страдать, насылая этот зуд?»

После того как Тара услышала в бюро, что хозяину не нравятся толстые женщины, она продолжала мечтать о нем. Ей так хотелось коснуться его волос, его темени, его бледных губ. «О Боже, зачем Ты так поступаешь со мной?» Ей снились змеи Долины кузнечиков в Теннесси. Она так желала, чтобы вместо нее застонала ее кровать!

Она выросла из цветных платьев.

Она полюбила допоздна задерживаться в канцелярии. Открывала газету и читала о том, что ощущали Джон Джейкоб Астор и его сын Винсент, когда тонули в океане. Нарушая запрет, она пользовалась персональным туалетом, куда мистер Тесла спешил, чтобы вымыть руки, когда кто-нибудь, здороваясь, неожиданно протягивал ему руку. Мыло скользило в ладонях. Он уклонялся от общения с грязными «другими». Говорил, что опасается бацилл, которые пожирают друг друга в своем невидимом мире. Вероятно, бациллы, о которых он говорил, были людьми.

Тара Тирнстин стала покупать особое черное белье, которое носят «те» девушки. Чулки шуршали, когда она закидывала ногу на ногу.

И что?

«Миссис», он всегда обращался к ней так: миссис. И никогда по имени.

Он рассказывал ей о турбине без лопаток, которая даст десять лошадиных сил на полкилограмма собственного веса.

Она понимала его.

Кормильца.

Улыбка разыгравшегося Эроса изменила ее лицо. Он заслужил, чтобы его любили.

Он обеспечивал ей хлеб насущный. Хлеб, который она мяла и заталкивала в рот.

«Подготовим класс для пятидесяти умственно отсталых школьников, — стучала она быстрыми пальцами по клавишам. — Электрический ток поможет повысить интеллект человечества и даже вылечить сумасшедших».

Окна башни «Метрополитен» были распахнуты. Лаяли псы лета. Благоухал июнь. Во всем здании слышался только стук ее пишущей машинки. Ее стали удивлять неожиданные приступы голода. Поэтому в сумочке она постоянно носила хлеб. Оставшись в одиночестве, Тара развалилась на лабораторном столе. Под голову положила книгу Карлейля «Герои и героическое в истории», которую читал хозяин. Принялась отламывать кусочки хлеба. Руки работали как маховик. Она мяла хлеб и заталкивала его в рот. Дальняя пульсация определяла ее индивидуальность. Он ела от страха. Она не контролировала себя.

— Миссис! — воскликнул удивленный голос.

— Мистер Тесла! — вскрикнула она.

Никола Тесла приблизился к Таре. Было видно, каких усилий стоит ему сдерживаться.

— То, что вы позволили себе… полное отсутствие контроля над собой… я категорически не одобряю!

Перед ее глазами сверкнул его ледяной галстук.

— Конечно, это ваше личное дело, однако…

Ее напряженный взгляд утонул в его глазах. У нее вырвался крик:

— Мистер Тесла!

Он стоял перед ней, высокий, с тесаным лицом, в ледяных доспехах.

— Я заплачу вам за неделю вперед, но с понедельника вам не надо выходить на службу.

Кроме него, в этом городе у Тары никого не было. Она рванулась вперед всем телом, и только голова откинулась назад. Пена выступила на губах. Мужчина смотрел в пол, но не на нее. Из какого-то далекого центра космоса прилетела вибрация и встряхнула эту женщину. Стали видны ее большие груди и красная сыпь между ними. Ее взгляд был сама беспомощность. Ее пустая рука хваталась за воздух, хваталась за то место, где застегивается платье. Пуговицы рассыпались по лаборатории.

 

99. Огни Шанхая

Через три месяца после того, как Тесла уволил ее, миссис Тара Тирнстин устроилась на работу в миссионерскую контору «Свет Шанхая», спасавшую души в Китае. Теперь это была уже не та девушка, которая посылала воздушные поцелуи и над белыми платьями которой ржали парни.

Теперь она ограничивала себя в еде. Чтобы лицо вытянулось, она пила чай без сахара. Бурчание в желудке перед сном означало, что день прошел хорошо.

Каждое утро миссис Тара Тирнстин плавала в реках непознанных. Днем с высокого балкона кирпичного здания «Свет Шанхая» она рассматривала Нью-Йорк, который принадлежал ей. Черные дымы окутывали крыши, как черные шарфы вокруг шей. Вершины небоскребов скрывались в облаках. Автомобили плыли, словно киты. Прохожие спали на ходу. Люди таращились друг на друга совсем как муравьи при встрече.

Тара Тирнстин обнаружила в газете и обвела карандашом несколько объявлений о курсах. Только на третьем часу курса «Джон Локк и Чарлз Дарвин, два тихих революционера» она заметила, что это ее не интересует.

Неожиданно она поняла, что разум создан не для нее. Поняла, что разум вообще создан ни для кого. Поняла, что здесь нет смысла задавать вопрос: «Кого ты любишь?» Поняла, что весь город — одна огромная дыра.

— Где душа? — взволнованно спрашивала она. — Куда пропала душа в городе?

Окровавленный молодой человек на ее стене удивленно развел руками. Палачи не позволили Ему обнять мир. Этот окровавленный был единственным хранителем сердца Тары.

— Зачем Ты меня искушаешь? — спрашивала она Его.

Когда она не думала о Христе, ее мысли обращались к Богоматери, идущей в пекло. Богоматерь посреди пекла пала на колени и молила Сына пощадить проклятые души.

Тара жила спокойно, никого не трогала… А мистер Тесла приходил по ночам и касался ее длинными, необыкновенно холодными пальцами, которые продолжались электрическими венами. Он неожиданно протянул ей негнущуюся змею, которая превратилась в голубую молнию. Эта Лаокоонова змея страстно обвила Тару.

А она ничего не искала. Никого не трогала.

В канцелярии, когда она пересчитывала Библии для Шанхая, что-то пробежало по ее позвоночнику и вздыбило волосы. Она знала, кто был тому виной. Он снился ей. Он перешептывался с рогатыми марсианами. Он был похож на мерзлую кошку. Две маленькие молнии, словно рожки, пробивались из идеальной прически, напоминающей шлем. Как это раньше она не поняла этого?

Она стала бояться.

И в самом деле.

В любое время дня он трогал ее за ноги холодным голубым огнем.

Она поехала в Бруклин навестить дядю и там украла из его стола револьвер. Прижала тяжелую сумку к груди.

Она еще сомневалась: «Зачем Ты меня искушаешь?»

Потом слова пастора Хенсли прозвучали в ее ушах: «Никакое зло не может нанести ущерба тому, кто верит в имя Иисусово! С верой дочери Адамовы совладают с первородным грехом и укротят Нечестивого».

Она направилась к библиотеке, перед которой он, точный как часы, каждый день кормил голубей.

Ветер трепал лошадиные гривы. Ветер бичевал лицо волосами. Тара не мерзла, несмотря на тонкий жакет. И ей все было ясно. Она повторяла про себя из Евангелия от Луки: «Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам».

Страх исчез, его заменила решимость. Она слышала музыку всех существ. Ветер сиял, как алмазная пыль. Сквозь звуки сирен и тормозов, цокот копыт и гул метро он звал ее: «Та-ра-а-а!»

В Пальмовом зале «Уолдорф-Астории» Тесла именно в этот момент прощался с Вестингаузом, которого он не видел несколько лет. Вестингауз все еще выглядел как колышущийся шкаф, затянутый в сюртук. Тесла весело смотрел в рыбьи глаза друга:

— Вчера судья Верховного суда Франции Боаньян вынес решение в мою пользу, отказав Маркони в приоритете.

— Поздравляю!

Вестингауз, про которого говорили, что он не человек, а цунами, долгое время пребывал в отливе. Усы его совсем поседели, но взгляд по-прежнему был ясным. Он извинился перед Теслой за то, что юридическое отделение его «Вестингауз компани» подало на него в суд за невыплаченные долги.

— Но они отозвали иск, — примиряюще пробормотал он. Он хотел знать, что происходит на Балканах. — Объясните мне, что это за война.

— Сербия, Греция и Болгария объединились, чтобы изгнать Турцию с Балкан, — ответил Тесла. — Знаете, мистер Вестингауз, быть «профессиональным защитником христианства» не очень приятно. В моей семье офицеры убивали и погибали в бесконечных войнах, а попы прославляли их. Только женщины знали, как это больно. Лично я не верю в суровые меры, которые предлагают многие люди, предосудительно относящиеся к туркам, — заключил Тесла. — Великую победу одержат Балканские страны, когда они докажут, что соответствуют двадцатому веку, и будут одинаково относиться ко всем — и к туркам, и к христианам…

Вестингауз смотрел на него с вежливым непониманием. Он не знал, что этот пацифист с момента рождения был записан в полк.

— Мы оба стоим на правильном пути, — улыбнулся Тесла, прощаясь со старым соратником. — Я работаю с нью-йоркскими муниципальными школами. Наше электричество обещает повысить интеллект человечества и излечить сумасшедших.

Старые соратники сердечно распрощались.

Тесла, сопровождаемый эхом собственных шагов в холле, поспешил к выходу. Он опаздывал на встречу с голубями. Как обычно, свернув с Сорок второй стрит в парк при библиотеке, он громко свистнул.

Редкие голуби слетали к нему, борясь с ветром.

Два конных полисмена проехали по дорожке.

Тесла посмотрел на стальные часы. Было 12:20.

Вдруг перед ним возникла незнакомка, черная и высокая. Как будто он наступил на грабли.

Выражение ее лица было ледяным.

Крона нервов Теслы вспыхнула, ответив на частоту вибраций созвездия. Она что-то сказала ему, и он оттолкнул женщину. Но тут что-то и его толкнуло в плечо.

Полисмен, соскочив с коня, бросился на безумную и вырвал у нее револьвер.

— Вы ранены… — сообщил он ему.

На суде мисс Тара Тирнстин появилась с высоким узлом волос на голове.

Она прекрасно знала, что у города нет души.

Они не пожалеют ее.

Она скрестила руки на груди совсем как мертвец. Свистящим шепотом она объяснила судье:

— Он бросил в меня электричеством.

Тесла заявил репортерам:

— Мне жаль несчастную.

— Я очень страдала, — повторяла Тара Тирнстин судье Фостеру.

Судья Фостер отправил ее в лечебницу, где ей прописали курс лечения электричеством.

 

100. За души!

И тогда туберкулезный сербский заговорщик выстрелил туберкулезному австрийскому эрцгерцогу в грудь. Последние слова эрцгерцога были: «Это ничего».

Охваченные энтузиазмом массы в Берлине, Москве и Париже поспешили на бойню как на свадьбу. Как и Тесла, все европейцы знали, что законы становятся справедливее…

Первые победы в войне были сербскими. На Западе месяцы и годы тянулись в окопах. Артиллерийские снаряды смешивали французскую грязь с человеческой глиной, в которую Бог по ошибке вдохнул жизнь.

Между линиями колючей проволоки пушки закапывали и откапывали трупы. С каждым куском солдаты глотали печальную кладбищенскую вонь. Солдаты верили, что законы становятся справедливее, а правители лучше…

Появились гигантские орудия. Появились огнеметы и удушающие газы. В эпоху индустриальной смерти люди травили друг друга, как крыс. Сербская армия отступала через албанские ущелья. Сербские призраки вели с собой сорок тысяч пленных австрийских призраков. Рекруты распевали:

Законы становятся справедливее, правители лучше, а музыка слаще…

Турецкие пулеметы в Галлиполи крошили новозеландцев. Австрийцы и итальянцы резали друг друга острыми лезвиями, словно опытные цирюльники бритвами. Дредноуты дымили у Ютланда. Расправленные чаячьи крылья веялись над окровавленным морем.

Законы становятся справедливее, правители лучше, музыка слаще, люди умнее и счастливее, а сердца…

Люди не могли понять: наступило освещенное или просвещенное время? Кафедральные соборы, созданные петушиными криками, разрушались мортирами. Австрийцы в Мачве вешали сербских крестьян. Немцы гоняли цивильных бельгийцев на принудительные работы. Английский флот блокировал голодающую Германию. Немецкие подлодки топили торговые пароходы.

…а сердца становились все праведнее и нежнее.

Прогресс увеличивал зло.

Кронос пожирал своих детей.

Берийон прославился утверждением, что немцы производят больше фекалий, нежели остальные представители человечества. Турки вырезали армян. Распутин в Царском Селе взглядом убивал птиц. Русские бронепоезда, проносясь по степи, вращали пушками, как жалящие насекомые. Звезды падали с неба, как перезрелые груши. Утопленники выходили из океанов в белых одеждах. Сербы, французы, немцы, англичане, русские, итальянцы — все! — презирали друг друга «здоровым футуристическим презрением». Зловещие стихи упали на удобренную почву:

Мы славим агрессию, долгий марш, опасный прыжок, пощечину и удар кулаком, суровую бессонницу! И мы будем восхвалять войну — единственное лекарство для мира.

Прежде доктор Джекил сидел в Европе, а мистера Хайда отправили в колонии. Его подвиги в сердце тьмы воспел Киплинг в «Бремени белого человека». Теперь мистер Хайд вернулся из Конго и отправился на Сомму.

Что-то нашептывало в ухо: страшно!

Что-то кричало из мрака: страшно!

Что-то верещало в сознании: страшно!

Стеван Простран, усыновленный Теслой, «сербский слуга» Теслы, стал солунским добровольцем и через Красный Крест послал ему открытку.

Английские скульпторы и немецкие художники бежали сквозь экспрессионистские дымы и пуантилическое сверкание шрапнели. Солдаты, как Кеммлер, потели кровью. Бергсон и Ницше дрожали между отравленными газами и покрытыми волдырями. В окопах насиловали и распыляли человеческий образ.

— Интересно, если бы люди могли нагадить богам, они бы сделали это? — спрашивала Кэтрин Джонсон.

В Нью-Йорке Никола Тесла наблюдал, как стаи птиц разлетаются и вновь собираются перед библиотекой. Он свистел, и голуби облепляли его руки и поля шляпы. А семена сыпались из рук, падали на камень, падали в терновник и на плодородную землю, а он, как в Христовой притче, думал о мертвых автоматонах в Сербии, Германии, Бельгии, во Франции.

— Могу ли я жалеть злых идиотов? — спрашивал он себя и отвечал: — Могу!

Ему было жаль этих грязных паразитов, этих бездушных лжецов. Ему было жаль людей. Ему было жаль стариков. И малых детишек. И все живое.

— Ради душ утопленников надо птиц кормить, — говорила его мама Джука.

— Ради душ… Надо птиц кормить, — повторял Тесла.

— Ради душ…

Чтобы оправдать человечество, наш сентиментальный позитивист писал в журналах, что люди — это машины из мяса, которыми движут невиданные силы. У людей нет души. У них были плечи, с которых свалилась моральная ответственность. Каждый человеческий автоматон был неодушевленным снарядом. Планета несла его вокруг Солнца с огромной скоростью — девятнадцать миль в секунду. Скорость тела автоматона в шестьдесят раз выше скорости снаряда, выпущенного из самой большой немецкой пушки. Если бы планета неожиданно остановилась, каждый человек вылетел бы в пространство с силой, достаточной для того, чтобы выбросить снаряд весом шестьдесят тонн на расстояние двадцать восемь миль.

Всеми нами выстрелили, но куда?

 

101. На восток от солнца, на запад от луны

Он внимательно рассматривал снимки семьи Рузвельта, а затем фотографии с фронта. «Нью-Йорк таймс» сообщала о падении Ниша в Сербии. Бедняки в форме в серый полдень маршировали…

…в никуда.

Подскочил официант в балетных тапочках. На кончиках пальцев он держал поднос.

— Поставьте сюда!

Стайка золотых рыбок проплыла сквозь его сознание.

Симпатия в глазах официанта достигла степени безумия. На ученого вылилось неприличное количество наглого обожания.

Тесла опять вошел в моду.

Люди говорили, что он всегда концентрировал то, что Эмерсон называл внутренним светом. Внутренний свет Теслы сверкал в витринах и освещал в ночных пространствах поезда чикагского железнодорожного узла. Благодаря ему метро перелистывало освещенные станции в:

Бостоне,

Нью-Йорке,

Париже.

Что случилось бы, если у людей вдруг отобрали бы этот свет, который, как забрало, падал на глаза молодому Тесле?

Ночь поглотила бы золотые окна. Блистательный индустриальный карнавал Америки превратился бы в пейзаж из рассказов Эдгара Аллана По.

Рыцарь печального образа пролистал газету с военными сводками до конца. Чем ближе к концу, тем печальнее становились тексты. Наконец он обнаружил заголовок: «Эдисон и Тесла получили Нобелевскую премию».

Хотел ли он получить Нобелевскую премию после Маркони?

Опять проплыла золотая стайка.

И вместе с Эдисоном?

Манфред прочитал про собственное заявление:

«Нет, официального подтверждения не получил. Полагает, что награды удостоено его открытие беспроволочной передачи электроэнергии. Что мистер Эдисон заслуживает дюжину премий. Нет, он ничего не знает об открытии, которое привело соответствующих людей в Швеции к решению удостоить м-ра Эдисона этой высокой чести».

Поздравления хлынули волной.

Стайка трепетала.

Тесла глухо закашлялся, взмахнул ручкой над бумагой и ответил Роберту:

«Дорогой Лука,

спасибо за поздравления. За тысячу лет наберется много лауреатов Нобелевской премии.

Но у меня есть три дюжины решений, опубликованные в научной литературе, объективные, но не отмеченные людьми, склонными ошибаться. За каждое из них я дал бы все Нобелевские премии, которые будут назначены за следующую тысячу лет.

Искренне твой…»

Мать моя! Он ведь послал куда более вежливую телеграмму, в которой уважаемых членов Нобелевского комитета — склонных ошибаться — оповестил о разнице между настоящим изобретателем, таким как он, и прочими «создателями усовершенствованных мышеловок».

Нобелевская премия по физике не была вручена.

— «Лузитания»! — вопили улицы.

Два года Тесла провел в ужасающей роскоши на волне нобелевской славы. Вернулись внутренние вспышки. Но теперь они были мягкими, а не золотыми, как некогда. Скорее платиновые или похожие на серебряную пленку. В этих вспышках изобретатель видел танец своей турбины.

Все эти два года американские офицеры танцевали все те же вальсы, которым его учил Моя Медич. Они вертелись, как серебряный шарик профессора Мартина Секулича. В этом неразличимом кружении слились animus и anima.

С церемонии вручения медали Эдисона наш герой удрал в ближайший парк. Он кормил конопляным семенем белых и сизых голубей. Они слетались, хлопая крыльями и гугукая.

Его вежливо вернули на вручение медали Эдисона.

«Я в глубине души глубоко религиозный человек и непрестанно живу в убежденности, что самые таинственные загадки нашего бытия будут раскрыты, — беззвучно благодарил он их. — Таким образом, мне удается сохранять душевный покой, противостоять бедам и достигать счастья вплоть до точки полного истощения и определенного удовлетворения, полученного даже от самых темных сторон жизни».

И тут срывающиеся голоса продавцов газет — как ликующие гонги! — оповестили всех, что немецкие подлодки опять топят американские пароходы.

И тут воодушевленные колонны котелков замаршировали под флагами по Бродвею. Проповедники вещали о кровавых солнцах и о героизме. И тут опять люди убедились в том, что личный опыт менее важен, нежели великие идеи перемен, которые лишат их этого опыта.

— Война! Война! — пели наглые весельчаки.

Законы становятся справедливее…

Посреди великой страшной войны наш герой затеял судебный процесс против Маркони. А в этой войне — странная ирония! — против английских связей Маркони на его стороне выступил «Телефункен».

Музыка слаще…

В этой войне, как мы увидим, не было понятно, кто на чьей стороне выступает.

Правители лучше…

Против Теслы выступил сербский клятвопреступник с тремя носами и двумя глазами — профессор Пупин, который заявил, что беспроводную связь изобрел лично он, а миру ее представил гениальный Маркони.

Сердца людей…

В Америке решение о приоритете изобретателей радио стало невозможным после Акта президента Вильсона.

Праведнее и нежнее…

Тесла спрашивал: «Кто ближний мой?»

Федеральный резервный акт Вильсона наложил мораторий на все тяжбы по поводу патентов до окончания войны.

Газеты нападали на немцев. Карикатуристы рисовали «гуннов» в облике горилл. И здесь всё теперь презирали «здоровым футуристическим презрением». Зловещие строки упали на плодородную почву:

Теперь американцам привиделись немецкие подлодки у берегов штата Мэн. Камеры Эдисона жужжали, снимая веселых ребятишек, швыряющих в костер немецкие книги.

— Подходите ближе! — кричали бесстыжие репортеры перед всемирным цирковым шатром.

Всюду писали, что это «война Запада и Востока».

— Чего? — морщился Тесла.

К грекам письменность, храмы, скульптура, драма и математика пришли с Востока. С Востока пришли иудаизм и христианство. Римляне гордились троянским происхождением. Средневековые боевые кони и арабские цифры пришли из Индии, готский лук — из Армении, медицинские трактаты — из Египта и Марокко, порох — из Китая, гуманисты — из Константинополя.

Стишок о схватке Великого Духа Востока со Злой Колдуньей Запада, декламируемый во имя разума, не нашел отклика в уме Теслы. Никола Тесла не верил в магическую географию и не знал, о чем пишут военные репортеры. Балканы, где он родился, были швом. Были антенной. Были кошачьими усами. Родиться в плохом месте означало родиться где надо. Человек с границы познал «пренатальную тьму» сербских церквей. Он познал исламский культ света и воды, познал латинский культ часов и колоколов. Турецкая и русская культуры были близки ему.

Какой Запад? Какой Восток?

 

102. На развеселой карусели немилосердного заката

— Похули Бога и умри! — сказала жена Иова.

Неописуемый старичок месяцами топтал мягкие ковры «Уолдорф-Астории». Его пугали медлительные лифты в железных клетках, мрамор и орхидеи. Печалили абсурдные вазы эпохи Мин в холлах.

Читатель, тебя это беспокоит?

Наш герой совсем забыл, что он задолжал мистеру Болту, владельцу «Уолдорф-Астории», девятнадцать тысяч долларов.

Ну и что? Ведь и весь мир многое ему должен.

А правда ли, что он отписал башню Уорденклиф мистеру Болту в счет долга?

Башня Теслы уже много лет стояла пустая. Сверкающая сталь покрылась ржавчиной.

Как мы уже говорили, до войны наш дорогой дезориентированный герой время от времени садился в

Ночной поезд в Уорденклиф!

Сопровождаемый тенью Эдгара Аллана По, он входил в огромный дремлющий холл «Гранд-сентрал-стэйшен». В этот поздний час там не было красных фуражек вокзальных носильщиков. За ним следовало эхо его шагов и мыслей. Он поднимался по мраморным ступеням и замирал над пустой пассажирской ареной. На центральном шаре четверо часов показывали полночь. Полночь. Полночь. Полночь. Полночь. На бронзовых цепях висели светящиеся яйца. Огромные окна были рассечены гибким железом. Купол покрывали золотые созвездия. Одинокие шаги раздавались в пустом холле под судьбой, которую определяли звезды.

Он садился в ночной поезд в Уорденклиф.

Как ночная бабочка, он бился в чужие окна.

Он утопал в «Нью-Йорк сан» по соседству с Маленьким Нимо.

Унесенный. Унесенный.

Приезжал в Уорденклиф. Дезинфицирующий ураган огромного напряжения проносился сквозь его все еще детское сердце… Сердце, которое и десять лет спустя, как и теперь, верило, что бесценные башни нельзя разрушать, несмотря ни на какие договоры.

Они были унесены, унесены.

Войной. Временем.

Его возмутило то, что Болт не защитил Уорденклиф.

Соседи с окрестных ферм, м-р Джордж Хагеман и м-р Де Вит Бейли, а также близорукая вдова Джемайма Рендалл, собрались, чтобы посмотреть на чудо невиданное. Много раз их будил свет, возникавший на этом мистическом месте.

Стальная компания Смайли готовилась разобрать башню…

…всего за десятую часть ее стоимости.

Опять собиралась гроза. Облака на западе были стального цвета. Безумное солнце пало на Уорденклиф. Башня стала похожа на зеленую муху. Башня понеслась на развеселой карусели немилосердного заката. Сверкала каждая железная балка шестидесятиметрового монстра.

Грянуло.

Наблюдатели вздрогнули при падении.

Пейзаж стал серым, будто его засыпали гипсом.

Огромное око Уорденклифа стремительно прокатилось по шафранной пыли.

— Это конец мечты, — в наступившей тишине произнес Де Вит Бейли.

 

103. Миллион кричащих окон

Тесла был в Чикаго, когда ему сообщили.

От этой новости у него пересохло во рту и язык перестал ворочаться. «Наверное, мудрец и в самом деле не лучше дурака, — подумал он, — а человек — скотина». Растерзанная башня валялась на картофельном поле. Вряд ли его внутренний мир выглядел иначе.

Уорденклиф был его подмостками, с которых он обращался к миру, его местом преображения, его высокой любовью, его космическим костылем, стальным домом для Баш-Челика, домом, которого у него никогда не было.

Гудини мог выкарабкаться из любой ситуации. Он — нет.

Однажды у него сгорела лаборатория. Тогда он оглох от ужаса. Сажа липла к его волосам.

Он отказался от любовного предложения мостовой пасть на нее с поникшей головой, обнять ее и умереть на ней. До зари он блуждал по городу с миллионом шипящих ламп на улицах и с висельником в каждой комнате.

— Похули Бога и умри, — шептала жена Иова.

 

104. Ум-па! Ум-па!

Он был в кресле парикмахера, когда раздалось это. Он отбросил газету. Клин золотого света пересек улицу. Ощутив на плечах солнце, улицу перешел и он. И только тогда обнаружил, что не стер с лица мыльную пену.

— Война окончена! — кричали румяные лица.

Его заплеснули прекрасные улыбки и счастье.

Тесла вертел головой, стараясь увидеть, как человечество воодушевленно танцует под музыку космоса. На нью-йоркских авеню смеялись заводные механизмы, налитые героическим пивом, харизматические механизмы держали речи, расчлененные механизмы целовались и отбивали чечетку.

Каждый искал, кого бы обнять.

— Конец! — кричали счастливые победители.

Конфетти, словно цветы, сыпалось на Пятую авеню.

— Ум-па! Ум-па!

Карузо патетически пел песнь победы.

Тесла в суматохе чудесным образом столкнулся с Джонсоном и героем испанской войны Гобсоном. Он стер с лица мыльную пену и выбросил платок. Только тогда они обнялись. Глаза непроизвольно слезились, и плач подкрался ниоткуда.

Зараженный братством, Тесла захлебнулся и ликовал вместе с веселым городом.

В подаче лживых газет сыны света победили сынов тьмы.

— Ах! — вздохнул Тесла. — Время все расставило по своим местам.

За исключением того, что была сломана золотая рама и нигде ничего больше никому не принадлежало.

По дороге в отель, в двух кварталах от Центрального парка, праздничные толпы поредели, и Тесла нахмурился. Опять его сознание вернулось к размерам катаклизма. Тонкая чувствительная бровь изогнулась.

— В Париже вскоре победители пройдут парадом под Триумфальной аркой, — сказал великолепный математик Джонсону. — Знаешь, сколько продлится парад? Два часа. Знаешь, сколько бы заняло шествие только французских трупов? Двадцать три часа!

Стяги полоскались на ветру.

Святые тряпочки полоскались на ветру.

Духовые оркестры расходились на перекрестках. Грузовики развозили букеты радостно машущих людей. Ноги отплясывали сами. Люди целовались с незнакомцами, смеялись сквозь слезы, качали друг друга, плясали на улицах. Люди сами замечали ритмы приливов и отливов, которые руководили ими. Все бросились на войну как на свадьбу. Теперь Нью-Йорк яростно праздновал венчание с миром. Нет больше ни артиллерии и слепоты, ни пищи, смердящей трупами. И парни вернутся. Вернутся с пустыми глазами, видевшими бездну. И папа вернется. Милый Боже, позволь ему вернуться, пусть только вернется! И мир станет свободным. И мир обновится.

Фиолетовые, красные и синие звезды отворили небеса. Барабанщики рекламировали, рекламировали и рекламировали трагическое чудо жизни…

Преобразившиеся люди всматривались слезящимися глазами друг в друга — в братьев и сестер — сквозь падающее конфетти, сквозь серебряные искры. Ах, тоска человеческая — вечная овца, которую не устают стричь! Величайшее волнение озарило лица. Трогательные глаза светились обещанием, которое никакой мир никогда не исполнит.

 

105. Губная помада

Юность Европы мертва.

— Это ужасно!

— Давай потанцуем!

*

Юбки и косы сократились на локоть. Грянула музыка расстроенных фортепиано и мажорных кларнетов. Молодежь прыгала, выбрасывая ноги в стороны. Жемчужины подскакивали на женских грудях. Люди заводили ручками граммофоны и автомобили. Мир с ума сходил по аэропланам. На экранах кинотеатров мужчины ускоренными движениями рвали друг на друге штаны и швырялись тортами. Даже белки в Сентрал-парке скакали рваными прыжками в стиле немого кино.

так пели поэты.

Миллионы после работы спешили домой, где нажимали на кнопку. И тогда загоралось зеленое пророческое око. Звучали голоса, сливающиеся в магии радиодрамы.

Лампы-медузы с висящими жемчужинами.

Девы с губами сердечком.

Лакированные ширмы ар-деко.

Лица на грани загадки, прикрытые полями шляп.

Мерцающие платья.

Хромированные радиаторы с пучеглазыми фарами и округлыми крыльями.

Глядящие в будущее фигурки на капотах.

— «Горящие поцелуи, горячие губы», — в полузабытьи повторяли певички с цветком магнолии за ухом.

Временно придавленные сурдинами трубы освободились, и звуки неожиданно достигли облаков. Трубачи дули, согнувшись, как яхтсмены. Золотые жерла рвали небо и вызывали дождь.

Искаженные города скользили по автомобильным зеркалам заднего вида.

Мир готовил джин бочками.

Навязчивая реклама повторяла:

— Трех вещей желают люди: Ниже цены! Ниже цены! Ниже цены!

— Ха-ха!

— Ха-ха-ха!

— Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха!

Мир смеялся.

Вся музыка напоминала регтайм, за исключением той, которая его не напоминала. Лица девушек были похожи на те лица, которые знал Тесла, разве что эти смеялись каким-то шрапнельным смехом. С неоновой рекламой и радио мир походил на тот метрополис, который проектировали они с Уайтом.

Он был точно таким, каким его представлял себе Тесла.

Но только он был неузнаваем.

Подул холодный ветерок, и вещи сказали:

«Теперь мы не твои».

Когда это началось?

Может, еще до Великой войны, когда Джон Джейкоб Астор исчез в студеных водах вместе с инкрустированным «Титаником». В том же году Тесла стоял на отпевании Джей Пи Моргана.

Без этого колоссального врага мир не мог оставаться прежним. Как он вообще мог существовать без маленьких злобных глазок и угрожающе огромного носа?

На следующий год скончался Вестингауз, боец, который никогда не отдыхал. Вслед за ним ушел в мир иной друг природы, хрупкий и благородный Джон Мьюр.

Возможно, эти люди еще до смерти были для Теслы призрачными.

До войны он был необыкновенной, но реальной личностью.

Во время войны государство воспрепятствовало вынесению вердикта о приоритете изобретателя радио.

Одинокий пианист играл в огромном зале. Провожаемый буддистской улыбкой метрдотеля, он покинул блистательный отель, в котором провел двадцать лет. Каждая новая фаза жизни начиналась с изгнания из рая. Быстрые пальцы пробегали по клавиатуре, когда он в последний раз толкнул вращающиеся двери «Уолдорф-Астории», бормоча под нос:

— Мы вечные новички в этой жизни!

Он смотрел на вещи так, будто не мог понять, для чего они предназначены. Заглядывал в чужие окна, в чужие жизни с беззлобной улыбкой, которую начинающая старость превратила в зазорную. Он, как ночная бабочка, питался светом. Весь мир он воспринимал как освещенную витрину, холодно рассматривая ее со стороны. Самое странное было то, что осветил эту витрину он сам.

— Ха-ха!

— Ха-ха-ха!

— Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха!

Мир смеялся.

 

106. Нос и пробор

«Нос и пробор», — подумал Тесла, когда впервые увидел его.

Хьюго Гернсбек любил носить «бабочки» в горошек. Гернсбек привел Теслу в свою электрическую лабораторию под надземкой на Фултон-стрит.

— Счастье, что у меня нет стеклодувной мастерской! — перекрикивал он бруклинский экспресс.

У Гернсбека было тесно. Едва хватало места шести мухам, исполнявшим под потолком свой многоугольный танец. В маленьком объеме стояло несколько шкафов, которые, если внимательно присмотреться к ним, превращались в радиоаппараты. Аппараты были настроены на разные станции.

— Боже, какой беспорядок! — невольно вырвалось у посетителя.

— Идеи всегда сумбурны. Безыдейность педантична, — равнодушно парировал Гернсбек.

— Боже мой, Боже, — продолжал шептать Тесла.

Только лампа с зеленым абажуром привносила мир в это хаотическое пространство.

— Представься. — Гернсбек толкнул локтем близорукого помощника.

— Энтони, мистер! — произнес помощник.

У виска торчала скрепка, которая поддерживала его очки. Энтони занимался любой работой: продавал электрооборудование, принимал статьи для журнала Гернсбека «Электрикал экспериментер», ругался с типографиями. Он был склонен к внезапным эскападам.

— Как вы думаете, кто я такой? — ни с того ни с сего бросался он на шефа.

— Вы необыкновенный человек, — успокаивал его Гернсбек.

Как мы уже выяснили, галантный герой этой правдивой истории, Никола Тесла, перешел в другое измерение. Одной ногой он ступал в легенду, другой — в забвение. Прежде он с глубочайшей скромностью претендовал на статус выше человеческого. Теперь он начал беззастенчиво хвастаться.

— Вы не могли бы объяснить, почему мой проект передачи энергии сквозь планету не может встать наряду с открытиями Архимеда и Коперника? — вежливо спрашивал он.

Когда монументальный проект Уорденклиф рухнул, нехватку практических достижений он заменил вагнерианским шумом в газетах. Он рассуждал о формах жизни на Марсе. Герои и полубоги были изгнаны с Земли в межгалактическое пространство.

Да, Гектор там.

И Ахилл.

В его обществе остались в основном вдовы и вдовцы, которые возникали в старческих автобиографиях.

В полночь Хьюго Гернсбек и Тесла прохаживались по акустическому холлу «Гранд-сентрал-стэйшен». Набриолиненные волосы Гернсбека сверкали под латунными люстрами.

— Пишите! — повторял ему Хьюго Гернсбек. — Пишите и вы!

— Знаете, как будет называться биография, которую я напишу для вас? — спросил Тесла.

— Как? — громко рассмеялся Гернсбек. — «Христос, Будда и я — скрытое различие»?

— Она будет называться «Моя жизнь», — ответил Тесла.

*

О лесные нимфы и дриады, обитающие у горных источников, и вы, разыгравшиеся сатиры, помогите мне вновь увидеть мир детства, от которого меня отделяют двадцать тысяч рассветов!

Мир детства был как античный храм, заросший травой, населенный ящерицами и сатирами.

Картины поначалу были совсем как те глубоководные рыбы, которые лопаются при извлечении на поверхность моря. Постепенно Тесла привык к их виду.

— Прошлое стоит перед моими глазами: вижу дом, церковь, сад, ручей под церковью и лес над ней — если бы я был художником, то смог бы нарисовать все это.

Он почувствовал запах земли и вымени. Он вернулся в древнюю Лику. Его мир опять населяли жабы с золотой монетой на языке и псы с горящими свечами в зубах. В гору скакали круторогие козы. Чабаны играли на больших листьях. Здесь вместе жили люди, боги и животные. Вещун и домовой ссорились на мельнице. Зачарованный народ только поплевывал.

Глаза матери стали центром памяти. Мама что-то перемешивала в котелке, мир вокруг нее превращался в водоворот. В водовороте мчались огоньки. Огоньки один за другим разворачивались перед ним в картины.

Мане вращал глазами хамелеона. Неустрашимая Джука одной левой завязывала ресничку в узелок. Кот, окруженный чистым сиянием, встряхивал лапкой. Отец за закрытой дверью ругался и молился на разные голоса:

— Иисусе, Спаситель мой, спаси меня. Иисусе Пресветлый, светлоносными ранами покрытый, преобрази мою нечистую и мрачную жизнь…

Друзья отца выглядели великими и славными, как Менелай и Агамемнон.

На иконе его ангела-хранителя святой Георгий убивал змия, не обращая никакого внимания на свои действия.

Наш герой, совсем как Сервантес, начал писать «не седыми волосами, но сердцем, которое с годами становится мягче».

В другие времена, в стране далекой…

Составляя свое жизнеописание, он часто приходил в мастерскую на Фултон-стрит. Может быть, ученые и перестали его слушать, но отец только что народившейся научной фантастики, Хьюго Гернсбек, навострил уши. Навострили уши и его друзья. Они приходили на Фултон-стрит, чтобы увидеть «величайшего изобретателя всех времен, талантливее Архимеда, Фарадея и Эдисона, ум которого является одним из семи чудес интеллектуального мира»…

Здесь, в мастерской под грохочущими поездами, собирались безумцы и лжецы. Собирались вертикально смеющиеся люди, люди с устрашающими дозами, энтузиасты, которым требовались радиолампы, прыщавые, с воспаленными глазами авторы Гернсбека.

— Знаете ли вы, что прерафаэлит Хольман Хант утверждал: кольца Сатурна можно увидеть невооруженным глазом? — говорил один.

— Ветер на Сатурне носит по воздуху камни, как перья, — отвечал второй.

— Человеческое тело обладает электрическим потенциалом в два миллиарда вольт, — поучал их Тесла.

И это соответствовало хорошему тону, принятому у колдунов. Над этими необычными словами локомотив гудел, как огромный вяхирь.

Здесь, в мастерской, которая то и дело сотрясалась, люди верили, что именно Тесла, а не Эдисон и Штейнмец заслуживает звания творца современного мира.

Чудаки слетались к источнику чудес.

Молодые писатели и изобретатели слушали его, сраженные величиной ушей Теслы.

Он спустился со звезд. Он звезда. Он Мефистофель.

Он не существует. Он — это мы.

Кротость и неестественная хитрость боролись в глазах Теслы.

— Человек — марионетка, которой с помощью невидимых нитей руководят сами звезды, — учил он. — Мы все воспринимаем мысли из одного центра. В будущем мы будем путешествовать на голубом луче энергии. Мы заставим атомы складываться в необходимые нам комбинации, поднимем океан с его лежбища, переправим его по воздуху и создадим по собственному желанию новые озера и бурные реки.

Тщательно причесанный Гернсбек представил Тесле симпатягу с кустистыми бровями:

— Это мой главный иллюстратор, Поль Бруно!

Столкнувшись с проблемой, Бруно начинал рассеянно смотреть сквозь собеседника. Затем левая бровь совершала попытку сбежать со лба. Все, что слышал, он моментально переводил на язык своих мыслей — язык рисунка. Живописные рассказы о жизни Теслы мелькали перед глазами Бруно.

Тени и эхо разрушенного Уорденклифа пробуждались, свербели, болели в его душе. Башня превратилась в зеленую муху. Опять засверкала каждая деталь высокого знания.

Бруно на ватмане воссоздавал разрушенную башню.

Наконец, сменив Теслу, он завершил сенсационный проект.

Он украшал обложку «Электрикал экспериментер» гигантскими насекомыми, летающими тарелками, кружащими вокруг планет, лазерными пушками, расстреливающими с грибовидного купола бескрылые летательные аппараты, людьми в шлемах для чтения мыслей.

— Знаете, что произошло? — спросил его однажды утром Хьюго Гернсбек.

Пока локомотив гудел над их головами и мыслями, раскачивая комнату, Гернсбек потер замерзшие руки.

— Что?

— Ваших «Изобретателей» прочитали сто тысяч человек!

— Отлично! — воспрянул Тесла.

— Хорошо! — констатировал Гернсбек.

 

107. Выбери лучшую жизнь

Президент Вильсон отправил Роберта Андервуда Джонсона в Рим. Наш добрый Роберт начал жить так, как всегда мечтал. Вращался в высшем обществе, среди поэтов и аристократов. Его румяная жена с серебряной сединой все еще привлекала внимание. Как обычно, люди в окружении Кэтрин говорили о вещах, незнакомых их сердцам. Разве Эдит Уортон не писала, что дипломатия и журналистика — две стороны одной и той же личности?

Роберт опять пригрозил, что опубликует путеводитель по тосканским ресторанам. Он дискутировал с Габриэле д'Аннунцио о том, чем питаются в раю. Они разговаривали о змееволосых танцовщицах, об античных кладбищах и театрах.

— Выбери лучшую мысль, а привычка сделает ее приятной, — учил Д'Аннунцио.

Раньше смех Кэтрин звучал как упавший серебряный поднос. Сейчас она, облитая солнцем, сидела под стеклянным колоколом. Бумажная птица плавала в чашке холодного чая. Она училась оригами.

Ее мир, как ступни китаянки, стал карликовым благодаря конвенциональным соглашениям. Она позволила им очистить свой мир от всего занимательного. А с исчезновением загадок пропадает и жизнь.

Она много читала. Утверждала, что Пруст хороший психолог, но плохой поэт. Читала Чехова и полагала, что его герои ужасно ошиблись, не поселившись в Америке. Как Вирек и Фрейд, она только после войны поняла: рациональность есть обман. Человек контролирует только то, до чего ему нет дела.

В детстве она устраивала похороны мертвых белок. Любила ходить босиком. Девушкой ее учили носить корсет и советовали: будь красивой, если можешь, остроумной, если должна, но будь пристойной, даже если это тебя убьет. А она верила во взрывы эмоций, как в весеннюю грозу. Традиционные персонажи комедии дель арте — любовники, старики и клоуны. Кэт в своем лице объединила их.

«Не понимаю, как вы можете равнодушно относиться к такой преданности», — писала она по известному адресу обитателю отеля «Герлах».

Они с Теслой ругались на расстоянии.

— Истина без любви! — хохотала она так, будто видела его усмешку. — Истина без любви! Ты, дорогой мой, чувствуешь духом и думаешь, что сердце есть только у животных. И становишься притчей, которую в Китае пересказывают драконы: слушайте легенду о человеке, который хотел выдавить любовь из жизни! А понимаешь только то, что ощущаешь, — смеялась она угрожающим смехом. — И не понимаешь ровным счетом ничего, если тебе не помогает Амур, пробуждающий сонные умы!

Когда они приехали в Югославию, Кэтрин описала Тесле вид на слияние Савы и Дуная с Калемегдана.

«Сегодня после полудня я сидела на холме и смотрела на голубые воды и солнце за ними, — писала она. — И хотела одолжить вам свои глаза, чтобы вы смогли все это увидеть, а заодно испить красоту этого дня. Наверное, у вас уши горели, поскольку мы говорили только о вас, о Риме, опять о вас, об Америке и опять о вас».

 

108. Но человек — никогда

В парикмахерских Чикаго люди восхваляли технику Джека Демпси. В бостонском Норт-Энде толпы шептались о Сакко и Ванцетти. Торопливые улицы Филадельфии содрогались над схемами великого Понци.

— Откуда вы звоните? — спросил Хьюго Гернсбек.

— Из Вустера, Массачусетс, — услышал он голос Теслы, искаженный расстоянием. — Мы тут кое-что строим.

— Он много путешествует, — объяснил Хьюго Гернсбек завсегдатаям Фултон-стрит.

— Откуда звоните? — спросил он в следующий раз.

— Из Буффало. Испытываю самолет с вертикальным взлетом.

Телефон в квартире Джорджа Сильвестра Вирека, или Хьюго Гернсбека, или Кеннета Суизи иногда звонил после полуночи.

Тесла смеялся. Тесла цитировал Наполеона: «Редчайшая отвага проявляется в три утра!»

Тесла выдавал триста слов в минуту. Тесла приходил к выводу. Тесла прекращал разговор.

— Это очень интересно, — шептал Гернсбек в умолкшую трубку.

Во времена биржевого безумия богатели все, кроме него. Бостонский «Вольтам уотч» рыскал в поисках его патента на спидометр, а «Висконсин электрик» мечтал приобрести его кинопроектор.

Не было никаких причин возвращаться в Нью-Йорк, город его банкротства.

А он регулярно возвращался.

С юношеской гибкостью он отпрыгивал от мчащихся без оглядки автомобилей. Он говорил, что готов схватиться с каким-нибудь юношей моложе двадцати пяти, что рука у него тверже, чем когда-либо, что стареют все, кроме него, и что, если бы не зеркала, он не знал бы, сколько ему лет.

Он ходил в кинотеатры.

Гас свет, и детский голос вскрикивал:

— Началось!

В загадочном сумраке безумие было заразительным. Сентиментальное пианино сопровождало течение времени. Старый и малый таращились на экран.

Доктор Каллигари в черепаховых очках походил на зловещего таракана. Он звонил в колокольчик перед шатром цирка: «Подходите! Сейчас проснется Чезаре, проспавший двадцать пять лет!» Черные пятна глотали полотно, собираясь на лицах. Ярмарочный Мефистофель и управляющий психушкой были одним лицом. Идиотка играла на несуществующем пианино. Лестницы и башни на полотне были искажены не стилизацией, а недавней войной. Сомнамбула шагала по искореженному городу, сжав в объятиях спящую девушку.

Пока Тесла сидел в кинематографе, ледяной дождь выпал на снег.

Улицы остекленели.

Здания рушились на заснеженный Бродвей.

Город стал таинственным.

Много-много лет тому назад Тесла скользил по сверкающим улицам Карловаца.

— Главное — держаться ближе к домам, — припомнил он. — Главное — идти на цыпочках.

И тогда его пятки взлетели к звездам.

«Сейчас проснется Чезаре, проспавший двадцать пять лет!» — раздалось у него в мозгу.

Ветвистая крона нервов вспыхнула. Тесла неожиданно для себя самого, поскользнувшись, сделал сальто и встал на ноги. Он почувствовал на плечах чужие скрюченные пальцы. Честные глаза незнакомца смотрели на него в упор. В уголке губ самаритянина пульсировала испуганная улыбка.

— Все в порядке?

— Спасибо, думаю, да, — тихо ответил Тесла, оправляя пальто. И тут он узнал придержавшего его прохожего. — Джованни! Ты вышел из тюрьмы? Ну конечно…

Две с половиной тысячи лет меланхолии окрасили улыбку Джованни Романелло.

— Я давно оплатил свои долги.

— А я еще нет…

Казалось, Никола сейчас чихнет. Он понял, что человек, который рассказывал ему о кровавых апельсинах и сладких лимонах Сицилии, не узнал его. Он не был уверен, что тот вообще слышит его. Похоже, другие мысли занимали ум Джованни.

— Извините, а сколько вам лет? — неожиданно тихо спросил он.

— Еще немного, и стукнет семьдесят.

— Невероятно! — прошептал гость из прошлого. — Я видел, как это делают кошки, но человек — никогда!

 

109. Только боль слышит, только нужда видит!

После возвращения Джонсонам было трудно сделать ментальное сальто, чего требовало новое время. «Слепые тигры» заменили светскую болтовню. Мир в ускоренном ритме выбирался из немого кино.

Толпы перешептывались:

— Ветер уносит наши мысли. Реклама гипнотизирует нас.

Прошла еще одна собачья жизнь. В доме теперь лаял щенок Ричард Хиггинсон Третий. Малыш на поворотах заваливался на бок, и его приходилось брать на руки, когда к нему приближалась большая собака.

Весь мир стал приглашением на бал, которое Кэтрин не могла принять.

«Не знаю, отчего я так печальна, — меланхолично записала она. — Я чувствую, как все в жизни выскользнуло из моих рук».

Над головами теток Кэтрин парили огромные шляпы. Тетки были убеждены, что лучше выглядеть пристойно в том, что тебя не интересует, чем быть знатоком того, что тебя интересует. Все интересное в жизни непосредственно угрожало лично им. Логика была Золушкой в доме, жившем в соответствии с заученными правилами. Кэтрин даже во сне не могло присниться, что она за столом хватается не за ту вилку. Она жила, как Алиса в Зазеркалье, окруженная лжесвидетелями собственной жизни. Тетки твердили, что сдержанность — мать всех добродетелей. А ей казалось, что сдержанность и мышление не дружат между собой.

— Сдержанность? — удивлялась Кэтрин. — Это не наше состояние. Человек становится сдержанным после смерти. Что есть истина? — спрашивала совсем как Понтий Пилат Кэтрин Мак-Мэн, в замужестве Джонсон.

Что бы ни было истиной, ее нельзя было измерить потребностью в психологической уверенности. И самой Кэтрин не хватало довоенной жизни, которая казалась ей тогда скучной. Ей не хватало тех самых дамских декламаций, которые так надоедали ей и которые она всю жизнь презирала…

Недопустимо критиковать пианино за то, что оно не настроено. Нельзя изображать из себя клоуна на балу и танцевать в одиночку… Знакомство на балу может стать причиной пожизненного страдания. Избежать чихания можно, прижав пальцем верхнюю губу. Легко одетые дамы во время бала заработают простуду, от которой вряд ли смогут оправиться в течение всей жизни. Хозяйки нередко простужаются и умирают, выслушивая в дверях последние фразы надоедливого гостя.

— Мама! Вон из темных комнат! — кричал ее сын, красавчик Оуэн. — Джаз излечит тебя от туберкулеза!

— Хорошо, — согласилась Кэтрин без восторга.

Со светлой улыбкой и широко распахнутыми глазами Оуэн вытащил мать и отца на вечеринку в Ист-Эгг на Лонг-Айленде.

«Студебеккер» скользил по пыльному бульвару.

Золотые львы лета рычали днем и мурлыкали ночью.

Оуэн и его родители гнали наперегонки с луной по дороге в Ист-Эгг.

Да?

В саду мужчины и девушки появлялись и исчезали, как ночные бабочки, в шепоте, шампанском и звездах.

Да?

«Роллс-ройс» продолжил подвозить гостей за полночь, когда был накрыт второй ужин. Сверкали голые икры, вслед за которыми из авто появлялись дамы в мерцающих платьях лунного цвета или в костюмах из павлиньих перьях. Большая часть привезенных даже не были знакомы с мистером Гэтсби. Во времена Кэтрин молодой господин мог коснуться талии дамы только перчаткой или платочком. Не так давно еще никто не смел обезьянничать и танцевать в одиночку. Теперь танцевали шимми и джиттербаг, выбрасывая в струящемся дыму ноги в разные стороны.

— Теперь их очередь быть молодыми, — примирительно заметил Джонсон, который все больше походил на печального льва.

Вода в бассейне была кардинально голубого цвета.

Пьяные девы пытались ходить по воде. Они колотили руками, визжали, их вытаскивали из бассейна. Музыка играла в бешеном темпе, потом стала звучать в три раза быстрее. Саксофонисты откидывались назад, как яхтсмены. Нашей Кэтрин стало дурно среди этого безумия и безумцев, которые танцевали в одиночку.

— Мы слишком стары для всего этого, — сказал Роберт, когда они вернулись домой.

— Мир не так сильно изменился со времен Платона до моей начальной школы, нежели со времени моей начальной школы до сегодняшнего дня, — горько вздохнула Кэтрин.

Бывшая красавица сбросила жакет на пол и ушла в комнату. Ее страшно нервировала жена Оуэна, Дженни. Она не могла выносить это городское лицо и тело, исполненное эротической лености. Из утонченности Дженни ела только устрицы и фрукты. Эта гусыня не могла понять, почему люди ломают головы, чтобы выдумать что-нибудь свое, вместо того чтобы повторять то, что говорят в обществе. Ее приятельницы тоже были такими, преданные водному спорту и искусству интерьеpa. Мода стала бессмысленной силой. (Как будто предыдущая мода была осмысленной!) Молодое поколение по своей приземленности было точно таким же, как и предыдущее, только Кэтрин это почему-то раздражало.

Кэтрин не принимала никаких ограничений в жизни. Ее не устраивала роль бабки. Говорят, женщины становятся настоящими бабками, когда их никто уже не желает и они стремятся получить немного нежности от существ, у которых нет выбора.

Она все еще чувствовала голод. Она чувствовала дрожь. Неудовлетворение.

Ей не было доступно купание в холодном огне. Она пила настойку опия.

И так…

Так…

Так… Шармантно… Улыбалась в пол.

— О мир! — бормотала она. — Тобой правят только мании. Только слабость понимает, только боль слышит, только нужда видит.

О мир!

 

110. Неужели мы жили одной и той же жизнью?

Боль, приходящая в старости, несравнима с болью души. Старухой с больным сердцем, с изборожденными морщинами щеками, возлежащей на трех подушках, она думала о своей жизни и не могла припомнить ничего хорошего.

В отличие от Роберта.

Когда они были молодыми, Кэт оберегала идеальную паутину, на которой роса выглядела как драгоценные камни:

— Смотри не стряхни! Смотри, как роса сверкает на солнце!

Тысячу раз он рассказывал, как на свадьбе букет, брошенный невестой, ухватил репортер.

Когда они впервые разделись, он поцеловал ее в левую грудь:

— А теперь — ее маленькую сестру, чтобы она не чувствовала себя одинокой.

Она нежно стонала.

Как некогда Сигети, ему нравилось, когда она ходила по комнате голой и в ее бедрах была видна сила, движущая звездами и планетами.

Она ласкала корень жизни меж его ног. Ее вздохи в кровати звучали в терцию с его вздохами.

Прижавшись губами к уху жены, Роберт наблюдал, как на Лексингтон-авеню зажигались фонари.

Когда она забеременела, он целовал ее в живот. Когда родилась Агнесс, Роберт вставал по ночам, подходил к колыбельке и слушал, дышит ли она.

— Ты помнишь? — спрашивал он ее.

Она больше ничего не помнила.

Роберт сравнивал ее воспоминания со своими и разводил руками:

— Неужели мы жили одной и той же жизнью?

 

111. Я не умела…

— Чем занимается Кэтрин? — спросил Тесла.

— Тешит свои настроения, — мрачно ответствовал Роберт. — Хотя и болеет.

— Что с ней?

— Что-то с грудью.

После возвращения из Рима скрывать было уже невозможно.

Раньше морщинки собирались у нее в уголках глаз. Настоящая старость пришла вместе с морщинами на щеках. Некогда прозрачные голубые глаза стали пятнами молока в чае. Да, они помутнели, и все вообще помутнело. В зеркало было больно смотреть. Но даже боль, приходящая в старости, была несравнима с…

Мне снилось, что я — слуга, а ты — служанка и что мы проводим ночь на кровати изо льда.

Осадок одной улыбки терзал ее внутренности. Она вспоминала октябрьский полдень более чем двадцатипятилетней давности, когда белки вздымали хвостики и волнистыми прыжками неслись сквозь трепещущую природу. Она и он шагали сквозь желтизну и багрянец бабьего лета. На водной глади дремали утки. Солнце купалось в уголках ее губ и глаз. Невидимое пламя Гераклита лизнуло мир.

Но дворец был изо льда. Статуи под сводами были изо льда. Изо льда была комната для новобрачных.

Ей снились водовороты и гейзеры. Ей снилось, что она целует единорога, который в Бразилии питается фруктами. Что скользит на лыжах по склону алмазной горы, что поит из наперстка кузнечиков и колибри… Ей снилась другая сторона мира, ненаселенная и ненаселимая. Ей снилось, что ее щекочут пианисты.

«Уверен, человеку должно принадлежать множество других жизней», — писал Артюр Рембо.

Но…

Вены выступили на ладонях, сложенных на груди. Кэтрин более не только не выходила в свет, но и старалась целыми днями не спускаться в гостиную.

Тот, кто всю жизнь согревал ее своим телом, теперь нервировал ее. Веки Роберта вздулись, глаза превратились в щелочки. Он теперь жевал не только губами, но и всеми морщинами лица. Стоило ему только приоткрыть рот, и она уже знала, что он намерен сказать. Он до отвращения походил на печального льва.

— Если я принесу золото, то она скажет, что оно слишком желтое, — жаловался он сыну Оуэну.

Боль являлась Кэтрин дуэтом, переходящим в хоры.

— Но ведь всякому нравится, когда ему хоть что-нибудь прощают, — мягко добавлял Роберт.

Ее пугал ужас вещей.

Звонил телефон. Она не снимала трубку. Она думала: «Меня не будет, а он будет звонить все так же».

Она старалась засыпать как можно позже: «А проснусь ли я утром?»

Балюстрады и люстры были изо льда.

«Разве только это?» — думала Кэтрин.

Французские столики и трехногие комодики были изо льда.

«Что мне сказать святому Петру?» — улыбалась Кэт призрачной улыбкой.

Ее кровать была изо льда. Ее волосы были полны ледяной пыли.

— Ах! — вздохнула она с облегчением. — Скажу, что все говорят. Я не умела жить иначе.

 

112. Дорогой Тесла

15 октября 1925 года

Миссис Джонсон в последнюю ночь своей жизни просила меня не прерывать отношений с тобой. Это не так просто сделать, однако, если это не получится, моей вины в том не будет.

Твой верный Лука.

 

113. Когда…

Он вспоминал ее, когда у пиджака отрывалась пуговица, когда у него рвался шнурок.

 

114. Письмо голубице

Мягкая! Милая! Моя!

О исполненная света и воркования! О грациозная неуловимость!! О белизна! Чистота! Сияние! Пернатая мечта без единого пятнышка. О ты, чьи крылья, дымчатые от скорости, взмахами своими очищают мир! О соучастие, в котором пульсирует кровь бытия! О печаль, выплаканная всем сердцем и прощенная! О милый уголок души моей! О душа!

Грациозная слабость, побеждающая силу!

О ты, что парила над водами прежде Создания! Ты, которую Ной после потопа выпустил из ковчега!

Я питаю тебя, питая себя и весь мир, суть которого есть ты. Когда твоя стая, словно конфетти, засеребрится над городом, я взмою с вами. Сразу узнаю тебя по красоте лета. По белизне.

Святая чистая душа, оставайся со мной.

Анима! Аминь!

Пока держу тебя на ладони, клюв твой целует уголок моего рта. Сияние исходит из твоих глаз и из центра мира. Сияние заливает мои ноги, поднимается выше коленей. Прилив внутреннего света охватывает мои бедра и поднимается все выше, достигая сердца и головы. Моих губ касается розовый клюв. Ослепленный белизной, потеряв зрение, повторяю последние Христовы слова, как о том рассказал Иоанн:

— Совершилось.

 

115. И тогда

Рулетка двадцатых остановилась на черном вторнике. Брокеры на бирже носились, подгоняемые секундомером. Брокеры объявляли о падении акций голосами утопленников. Толпа напирала на запертые двери банков. Над входом в биржу на Уолл-стрит вырезали слова Гоббса «Человек человеку волк».

Фермеры Запада жгли зерно. В Нью-Йорке люди падали в обморок от голода.

Невозможно!

Женщины, чтобы не попрошайничать, продавали «райские яблочки». На общественных кухнях ходячим раненым в шляпы наливали суп.

Невозможно!

За шесть ежедневных обедов голодающие тряслись в танцевальных марафонах.

Невозможно!

И тогда вдовец Джонсон вернулся из Парижа. Он вздохнул и пожаловался:

— Куда ни поеду — я там! — потом улыбнулся и похвастался: — Постоянные путешествия не позволяют превратиться в провинциала.

— Я так не думаю, — поправил его Тесла. — Я думаю, что провинциальность или столичность твоей души не определяется местом твоего проживания.

Чтобы удивить Теслу, Роберт привез ему текст сербского манифеста сюрреалистов «L'lmpossible».

— Невозможно! — расхохотался Тесла. — Это рефрен всей моей жизни. Это говорили о каждой моей идее, с тех пор как себя помню.

— Ты когда-нибудь видел чудо? — поинтересовался Джонсон.

— Когда-нибудь? Всегда! — огрызнулся Тесла.

В семидесятые годы в Граце женщины носили нечто вроде кружевных слюнявчиков. С течением времени и они превратились в чудо.

Джонсон рассказывал ему о том, как Андре Бретон прислушивается к «геомагнитному пульсу Земли», и о его любви к невозможному.

— Невозможно! — опять рассмеялся Тесла. — Рефрен моей жизни!.. С тех пор как себя помню.

Наутро он почесал под полуцилиндром.

— Все подорожало, — сказал он. — Стало невозможным.

— Что?

— Содержать лабораторию.

Гернсбек развел руками, выражая одновременно удивление и согласие. Он вместе с Теслой наблюдал за переездом.

Двадцать сундуков с перепиской, теоретическими трудами и макетами утонули в устрашающем складе отеля «Пенсильвания».

 

116. Виновник торжества

Словно белые голубицы, слетались в его комнату письма с поздравлениями в честь дня рождения от Эйнштейна, Ли Де Фореста, Джека Хэммонда, Милликена.

— И еще! Еще! Еще! — бросала конверты на стол горничная.

Тесла выровнял ладонями стопку конвертов и сложил их в шкатулку. Он немного стеснялся того, что ему нравилось то, что он на самом деле презирал.

Высокий и с пустыми глазами — как фигура на носу корабля, — он спустился в холл гостиницы без четверти двенадцать. В полдень нахлынули репортеры.

Семидесятипятилетний едва обратил на них внимание, но начал рассказывать…

…О том, что наступит день, когда женщины станут важнее мужчин, когда его замечательная турбина будет усовершенствована и когда его насос найдет применение в теле человека. Потом он остановился на взаимосвязи голодания и внутренней энергии.

— Как вы полагаете?.. — хотели знать шляпы с блокнотами на коленях.

Костлявый старик воздел указательный палец:

— Не может весь мир так бессовестно жрать. Я перестал есть рыбу. Я перестал есть овощи. Я перешел на хлеб, молоко и «factor actus» — смесь белой части порея, капустной и салатной кочерыжки, репы и соцветий цветной капусты. На такой пище я проживу сто сорок лет.

Костлявый старик вновь воздел указательный палец и рассказал о предках, которые обязаны своим долголетиям ракии, включая того, который прожил сто двадцать лет.

— Как его звали? Мафусаил?

— Нет, его звали Джуро.

Репортеры скрипели стульями и писали, едва сдерживая смех.

— Дон Кихот превратился в собственного Санчо Пансу, — записывали быстрые карандаши. — Он издевается над мудростью.

— Эх, и почему я не взял у него интервью в девяностые, когда он входил в четыре сотни избранных и когда менял перчатки как фокусник, а люди приходили в «Асторию», чтобы посмотреть на него! — пожаловался мистер Бенда из «Нью-Йорк сан» восторженной мисс Джонс.

Бенда указал пустым мундштуком на пожелтевший листок на своем колене. Текст был следующим:

«Вакуумное стекло светоносного тела в руках мистера Теслы выглядело как сверкающий меч в руке архангела, олицетворяющего истину».

Мисс Джонс из «Тайма», в твидовом костюме, попыталась представить кринолины девяностых. Ее мордочка была напудрена. Ее улыбка была магнетической игрой. Она заявила, что не может себе простить…

— Что не видела его в Колорадо, когда он метал громы и молнии!

Эта парочка всегда была рядом с ним, с тех пор как старик с лошадиным лицом начал праздновать свои дни рождения «в газетах».

Тесла менялся в глазах репортеров.

Мисс Джонс сначала показалось, что он явился из адского жерла, со следами мрака по всему телу.

В ее глазах человек из адского жерла исчез.

Потом она рассмотрела в нем симпатичного хрупкого старичка с двумя родниками молодости под бровями.

Но и он исчез.

Она увидела по-кошачьи грациозного господина, окруженного неземной атмосферой.

Его лицо текло: многочисленные лики сменялись в зеркале и на фотографиях. Сам Тесла никогда не знал, что он увидит, встав утром перед зеркалом.

— Интересно, заплачет кто-нибудь, когда этот анархо-футуристический призрак исчезнет? — шепнул мистер Бенда.

Мисс Джонс загляделась в светлую даль, паутину и сказки в глазах Теслы.

— Он симпатичен, — шепнула она в ответ. — Я бы обняла его. Так и хочется согреть его. Мне так его жалко!

Мистера Бенду и мисс Джонс очаровывала нарастающая худоба старика. Он стоял скрестив ноги. Их внимание привлекли узкие глубокие ботинки на шнурках.

Среди многочисленных шляп с картонками «пресса», заткнутыми за ленточку, всегда оказывались две или три журналистки.

«Прямой. Гибкий. Никаких следов старости, — строчили они. — Губы плотно сжатые, узкие. Подбородок собран в точку».

«Выпуклый лоб, — плясало перо мисс Джонс. — Лоб, который плавно переходит в нос. Лицо иссечено дорогами духа. Если рискнешь посмотреть в эти глаза — пропадешь в космосе…»

Она вынуждена была признаться себе, что улыбка этого межпланетного старика стала несколько бесстыдной. Шарм этого лунатика был архаично-манерным, но он излучал нечто неодолимое. Во время интервью он несколько раз менял тональность. Тесла умел скрывать, что люди надоели ему, что их ему жалко. Эти нынешние репортеры ничем не отличались от тех, прежних, которых он повидал на своем веку, — неопрятных, торопливых, поверхностных… с налетом гениальности и неверием в себя. (Человек чего-то стоит, если его принимают всерьез.) Завистливых и презирающих тех, кто выбрал свой путь в жизни.

Мисс Джонс знала, как изобразить на своем лице улыбку в стиле танго и как адресовать ее Тесле.

— Не хотите ли рассказать нам то, чего вы никому не рассказываете? — спросила его мисс Джонс.

Дон Кихот поведал притчу из розовых девяностых, которую можно было бы назвать так:

Землетрясение

В этом городе много лет тому назад на Южной Пятой стрит сицилианки с потрескавшимися лицами выкладывали устрицы на морские водоросли и доски. Гнилая капуста кучами лежала на улице. В бочках плавала живая рыба. Пахло дымом. В соседнем тупике дети под сохнущим бельем играли в бейсбол.

— Тонино! Если ты мне замараешь мячом простыни, я убью тебя! — кричали из окон матери.

В этот экзотический уголок Лоуэр-Ист-Сайд художники из Верхнего Манхэттена приходили с блокнотами, чтобы делать наброски уличных сценок в «Неаполе» или «Дамаске». В тот день по дороге в «Дамаск» почва под их ногами заколебалась.

Мостовая под ногами вела себя беспокойно. Стекла итальянской булочной задрожали. В пекарне стул сначала вздрогнул, после чего в два-три коротких прыжка отскочил в сторону. Посуду охватила лихорадка. Шар хрустальной люстры закачался. Необъяснимые волны прокатились сквозь то, что Генри Джеймс называл «маленькими вульгарными улицами».

— Землетрясение! — объявил из окна прозрачный голос.

И вправду, истинно вам говорю, и птиц на лету встряхнуло.

Молодая женщина взвизгнула так, как будто алмазом режут стекло. В водовороте криков ругань кучеров слилась со стенаниями прохожих. Кармине Рокка спешно собирал свой товар. Крупные баклажаны покатились по мостовой. Бочки перевернулись. Рыбы бились в пыли.

Весь Восточный Манхэттен дрожал.

Шофер с трудом остановил автомобиль.

Хриплые голоса орали:

— Землетрясение!

Двое полисменов, растерявшись, побежали сначала налево, потом направо.

— Погоди! — вспомнил один тип из Таормины. — Это не землетрясение. Землетрясение после первого удара затихает. А это крепнет. Это все тот безумный ученый.

Тесла на этом месте ощерился.

— Он убьет нас!

— Лучше мы его, чем он нас!

— Скорей наверх! — закричали они.

Полисмен нахлобучил на глаза шлем. Спотыкаясь, он взлетел по ступеням лестницы.

— Признаюсь, — мягко заметил Никола Тесла, — я в то утро укрепил малый осциллятор на несущей стене лаборатории на Южной Пятой стрит. Частота его колебаний попала в резонанс с уже существующими колебаниями и усилила их в направлении городских фундаментов. В то время как остров начало сотрясать, в моей комнате царил покой, как в глазу урагана.

— Бум! Бум! Бум!

Дьявол разошелся не на шутку.

— Бум! Бум! Бум! — колотили полисмены в мои двери.

Тесла лукаво усмехнулся:

— Я ударил осциллятор молотком.

Я закрыл глаза и вздохнул в наступившем покое этого мгновения.

В тот день весь Лоуэр-Ист-Сайд говорил о загадочном землетрясении. Говорили, что у двух женщин случился выкидыш. Что поезд сошел с рельсов. Что каменщики попадали с лесов. Что грабители убежали из банка. Что впавшая в панику женщина выбросила из окна ребенка. Мужчина случайно поднял голову и поймал его. Бородатый русский смахнул ладонью серебряные монеты с век. Поднялся с одра и спустился по лестнице.

Закинув ногу на ногу и постукивая твердым пальцем по столу, Тесла завершил, сильно повысив голос:

— Я мог бы ввергнуть земную кору в такую вибрацию, что она вздыбилась бы на сотни метров, выбрасывая реки из русла, разрушая здания и практически уничтожая цивилизацию. Я мог бы осветить земной шар «авророй бореалес» — северным сиянием. Я мог бы посылать сообщения в любую точку мира.

В его словах тихо, пианиссимо ощущалось безумие.

— Человек овладевает и подчиняет себе жестокую, разрушительную искру Прометея, титанические силы водопада, ветра и приливов! — кричал Тесла. — Он укрощает гремящие молнии Юпитера и стирает время и пространство. Он даже великолепное Солнце превращает в своего послушного раба.

— Он заглянул в пропасть Великой войны и не протрезвел от Прогресса, — констатировал мистер Бенда, склонившись к магнетизирующему уху мисс Джонс.

Виновник торжества был настолько воодушевлен Прогрессом, что даже сентиментальная мисс Джонс задумалась: «А не безумен ли Прогресс?»

В это мгновение виновника торжества ослепила вспышка.

Он вышел на фотографии совсем как призрак датской королевы Астрид, снятый в белом свете вместе с медиумом Эйнаром Нильсеном.

В голосе старца почувствовалось напряжение. Именно его, как никого другого, следовало назвать отцом века электричества.

— А почему еще не назвали? — выкрикнул кто-то.

— Я не аферист, — с гордостью пожаловался он. — Деньги для меня ничего не значат. Слава для меня ничего не значит.

Было ли понятно то, что говорил Тесла? Хм… Он мог повторить слова самопровозглашенного рыцаря Дон Кихота: «Все, что я делаю, разумно и согласуется с рыцарскими правилами». Он больше не верил в людей, но продолжал верить в Прогресс, точно так как его отец, вопреки Вольтеру, верил в Бога. Тесла не спешил проститься с репортерами.

В номере его ждал ангел:

— Иаков, давай поборемся!

— Каким человеком он был? — спросила красотка толстого и влюбленного мистера Бенду.

— Самовлюбленным и невнимательным к злобному миру, — ответил Бенда. — И всегда опережал свое время.

— А разве не лучше танцевать щека к щеке со своим временем? — задорно спросила мисс Джонс.

*

Постоялец самого роскошного отеля в мире, один из четырехсот членов высшего общества и так далее, друг Астора, Вандербильта и так далее, Твена, Дворжака и так далее, Вивекананды и так далее.

Все сведения о нем были противоречивы.

Разве этот Тесла не отказался от Нобелевской премии?

Разве он не порвал чек на миллион долларов?

Кто-то писал, что глаза у него «очень светлые», кто-то утверждал, что они черные, кто-то говорил, что он никогда никому не подавал руки, кто-то помнил крепкое пожатие его руки.

Он дирижировал галактиками электроламп.

Он боялся мух и флоксов. Он любил нищих и птиц.

Он вызвал тунгусскую катастрофу. Он желал контролировать климат Земли, превращенной в гигантскую лампочку. Он парил над человеческими существами в облаках аплодисментов. Он был из тех, кто рушит мечты человечества.

Он был как африканский бог, у которого одна половина лица была голубой, а другая белой, и люди слева от него спрашивали: «Вы не видели голубого бога?» — а те, что справа: «Вы не видели белого бога?»

Единственный герой среди трусов, он пропускал сквозь свое тело ураган. Он стоял на голубой сцене под дождем искр, олицетворяя небывалую мечту.

Он был неоплатонистом, которого вдохновляла близость к пониманию Божьего ума. Он, как Исаак Лурия, освобождал «святые искры», плененные этим миром.

Нет! Он не безумец и не аферист. Не гомосексуалист и не мифоман с Динарского нагорья. Не мономан без друзей.

Нет! Он был человеком, отмеченным каиновой печатью.

Он неизречим. Сама попытка выразить его есть оскорбление. Если мы из современного мира исключим его открытия…

— Что может согреть одиночество лучше нарциссизма? — шепнула мисс Джонс мистеру Бенде из «Нью-Йорк сан».

Годами он жил в состоянии восторга. Он был сверкающей обезличенной силой. Вызывал землетрясения. Был первым громовержцем среди людей. Уклонялся от женщин и микробов. Сатана ласкал его высоковольтными токами. Но никогда — женщина.

— Неужели никогда?

 

117. Забытые

Однажды в понедельник…

Тысяча восемьсот девяносто восьмого года…

Странного мальчика нашли на центральной площади Нюрнберга.

Ему было шестнадцать лет, в руках он держал записку: «Хочу быть всадником, как мой отец».

Он был удивительно похож на великого герцога Баденского. Он не умел говорить. Жизнь провел в подвалах. Из людей он видел только тюремщика, который кормил его. Когда его вывели из темницы, свет ударил по его голове, как камень. Он потерял сознание. Он любил полумрак. В темноте он мог читать и различать краски. Дикая кошка, нападавшая на всех подряд, успокаивалась рядом с ним.

Люди дали ему образование и испортили его.

Люди дали ему имя: Каспар Хаузер.

Во всей Европе он стал символом настоящего одиночества.

*

Как описать дождливый Нью-Йорк тридцатых?

Отвороты пальто были подняты. Шляпы толклись на улицах. Сухой закон наконец-то перестал действовать.

— Забудем о жажде! — праздновали победители.

В тихих барах мартини и коктейли сияли как лампочки. Пепельницы были полны окурками, испачканными помадой. Кто-то лукаво наигрывал на пианино. Звуки капали… Мужчины и женщины приканчивали ужин и вздыхали: «О боже!» Приторные фильмы начали идеализировать тенаменты. В полумраке квартир бывших тенаментов пальцы вращали кнопки. Загорался зеленый глаз. Вибрировал аристократический голос Рузвельта: «Единственное, чего мы должны страшиться, — это сам страх».

В своем номере поседевший лунатик читал газеты:

«Толпы заполонили Таймс-сквер, чтобы встретить 1910 год! Театры и отели переполнены! В кафе „Мартин“ в момент наступления нового года сожгли женщину! Морган нанес визит президенту Тафту! Франкольсе Мутарсоле и Эмилю Артуру Шпрингеру выдано разрешение на венчание! Ей исполнилось пятьдесят семь, а молодожену — двадцать три года! Профессор Персиваль Лоуэлл объяснил, что на Марсе поднялась пыль из-за рытья новых каналов!»

Тесла положил газету к своим пожелтевшим бумагам и вышел прогуляться.

Весь мир сиял, как Всемирная выставка в Чикаго.

Когда-то рядом с ним хрипло откашливался Гобсон, герой испано-американской войны, которого так любили целовать женщины в веселые девяностые. Иногда это был курносый и упрямый Кеннет Суизи. Время от времени с Теслой прохаживался биограф Джон О'Нил, а иногда репортеры и посетители из Югославии. Придавленные Манхэттеном, они были рады поговорить хоть с кем-нибудь из своих. Земляки украдкой посматривали на него, сравнивая с изображениями на пачках сигарет, которые они видели в детстве, с надписью под ними: «Это портрет во славу его, которая не минет никого».

По радио Руди Вэлли пел: «Братец, дай мне хотя бы мелочи».

Печальную песню времен Депрессии.

Рабочие обедали, сидя над городом на высоте пятидесяти этажей.

Нью-Йорк со всеми своими башнями спешил в небо.

Небоскреб Трампа стал высочайшим в мире.

Он обогнал «Крайслер» Ван Алена.

Но он всего лишь несколько месяцев гордился своим рекордом.

Его перерос Эмпайр-стейт-билдинг.

Тесла рассматривал их во время прогулок по городу.

— К чему это вдохновение величием? — удивлялся он. — Земля не самая большая планета и не ближайшая к Солнцу, но ведь только на ней есть жизнь!

Он придерживал Данилу за руку и осторожно, как будто смерть есть некий тип инвалидности, переводил его через улицу.

Он читал «Магнитные поля» Филиппа Супо. Ел предательский «factor actus» и расхваливал свой бессознательный план самоуничтожения.

На ходу его окутывал ангельский запах китайской прачечной. Деревянный индеец таращился на него белыми глазами. Из кубинского бара доносились звуки гитары. (Именно в таком баре был Иисус, снятый с креста, — с удовольствием заказал бы себе выпивку.) В итальянском кафе гигантская кофеварка эспрессо с орлом на верхушке шипела совсем как приземляющийся самолет.

Шаркая подметками, Дон Кихот проходил под надземкой на Второй и Третьей авеню сквозь танец теней, от которого у него кружилась голова. Лон шел мимо каменных церквей, замерших в городских каньонах. Над ними возвышались пожарные лестницы и резервуары с водой на крышах. Он не переставал удивляться деревьям, посаженным на зиккуратах. Он смотрел в небо, зажатое камнями, и у него кружилась голова. С вокзала «Пенсильвания» поезда выстреливали в мир.

Сны, фильмы и рекламы смешались с повседневной жизнью.

Тесла смотрел фильмы, поставленные Вермеером Дельфтским. Блондинки щурились сквозь дымные облака. Типы в твидовых костюмах носились по мокрым улицам за роковыми женщинами. Тени были глубокими, как пропасти. Под потолками баров вращались неспешные вентиляторы. На экранах колеса паровозов стучали в дыму. Светлый дождь лил за окном, когда герой и его невеста покидали вокзал. Потом Бела Лугоши посмотрел на Теслу с экрана безумно-болезненным взглядом.

— Мне нравится ходить в кино, — говорил наш герой. — Я смотрю на эти картинки как сквозь стекло. Отдыхаю, а потом могу размышлять.

Оглохнув от одиночества, Тесла выходил из кинотеатра.

Он щурился, прячась от городского шума. Вокруг него скрипел, ржал, гудел, вопил — опасный и чарующий — Нью-Йорк. Единственный город в мире, составленный из сел. Он вслушивался в лай подземного поезда на повороте.

Смеркалось. Огни автомобилей на улицах превращались в нечто святое. С высоты было видно, как жидкие перлы медленно плывут по улицам.

Вид на Нью-Йорк отравлял как наркотик.

Неоновые пророчества на крышах…

Пульс! Пульс!

— Часть моей лаборатории всегда была на улице, — усмехался отшельник.

Неутомимый пешеход проталкивался сквозь толпу перед театрами Бродвея. У черного входа какая-то легко одетая девушка, дрожа, обнимала саму себя за плечи.

Юный газетчик пытался воспроизвести крик Тарзана.

— Мне извиниться?! — кричал длинный тип какой-то женщине. — Я слишком худой, чтобы извиняться!

И опять, как когда-то, вокруг него стали собираться парочки. Терлись друг о друга и обжимались — парочки. Едва отлипали друг от друга в кинотеатрах намазанные медом губы, в парадных, на аллеях парка — парочки. В мотелях — парочки.

Всеобщее возбуждение. Стесненность. Обладание. Ускользание и покорность, погибель в самопожертвовании, в буйности и уступках. Парочки.

Каждая женщина была бесконечным обещанием.

Каждый юноша желал стать быком, лебедем и золотым дождем…

Огни парили, город сверкал вокруг нашего Каспара Хаузера. Публика ревела вокруг боксерского ринга в Гарлеме. Фауст и Иов бросали друг друга на землю. Кинг-Конг ревел с Эмпайр-стейт-билдинг. В карибских ресторанах поварихи молились Еманде, африканской богине моря. В баре Гринвич-Виллидж Великий инквизитор обвинял Иисуса в том, что Тот дал людям слишком много свободы.

Никола Тесла входил в холл своего отеля и кивал униформированному швейцару.

На столе его ожидали непрочитанные ежедневные газеты.

В газетах Рузвельт пожимал руку забытому человеку.

— Ты вспомнил меня, — говорил ему Забытый.

 

118. Невеста Франкенштейна

Над кинотеатром вздымалось три ряда неоновых надписей. Тесла входил во Дворец иллюзий на своих ногах, а выходил на чужих. Стоило ему войти в фойе, его охватывала свежесть.

Фойе кинотеатра было оклеено таинственными полупрофилями и страстными улыбками кинозвезд.

Киоск предлагал конфеты и сигары. По интерьеру зал был смесью мечети, кремля и китайского ресторана. Декоративные изгибы создавали иллюзию движения. На ложах даже в орнаментах были свои орнаменты.

Внутри царило восхитительное специальное пространство. Вентиляторы обдавали зрителей прохладой и запахами парфюмов. Толстячок, восемь часов надрывавшийся в конторе, и вдова погибшего на войне солдата наконец-то могли утереть пот со лба и вздохнуть:

— Вот это жизнь!

Белый луч летел сквозь зал.

Металлический голос из-за экрана рекомендовал к просмотру картинки из Америки и всего мира. Рузвельт подписывал и подписывал. В затылке Теслы раздавался голос: «Приходите! Чезаре, проспавший двадцать лет, сейчас проснется!» Гитлер ввел всеобщую воинскую повинность. Тень Муссолини вознеслась над Эфиопией. В Нью-Йорке слушали «Колыбельную Бродвея».

*

Тесла осклабился.

Фильм начинался молниями, мраком, ветром. В теплом будуаре на Женевском озере смеялись Байрон, Перси Шелли и его жена Мэри. Потом кадр ушел в затемнение, и начался — собственно, просто продолжился — рассказ о чудовище Франкенштейна. К полному изумлению публики, оказалось, что чудовище не умерло. Оно вынырнуло из полузатопленного подвала под горящей мельницей.

Скульптурная голова Теслы вздымалась над безнадежно измятой одеждой.

После убийства и изгнания чудовище Франкенштейна натыкается на хижину слепого отшельника. Слепой ни о чем не спрашивает его.

— Тебя здесь никто не обидит, — говорит ему печальный слепой скрипач.

Он дал ему хлеб, вино и табак. Учил его говорить.

Хлеб хорош.

Вино хорошее.

Друг хороший.

Но именно в этот момент доктор Преториус, сопровождаемый огромной тенью, врывается во дворец Франкенштейна:

— Давай вместе создадим жизнь из останков мертвецов, — предлагает мрачный провокатор.

— Я сыт по горло этой дьявольской работой, — опускает руки барон Франкенштейн.

— Заходи, — заманивает Франкенштейна лукавый Преториус, — после двадцати лет тайных научных трудов я тоже создал жизнь.

В этот момент Тесла вспомнил свои пражские дни, дом доктора Фауста, Голема и захихикал.

Вдова повернулась и неодобрительно посмотрела на него.

На экране барон Франкенштейн проявил непозволительную слабость характера. Любопытство одолело осторожность, и он позволил увести себя в лабораторию. Демонический Преториус с лошадиными зубами несколько напоминал президента Вильсона. Он сжал лицо, как кулак, и провозгласил:

— За новый мир богов и монстров!

Оказалось, что Преториус в своей лаборатории создал миниатюрных людей.

Он снял сукно со стеклянных сосудов. Франкенштейн увидел симпатичных гомункулусов:

короля,

королеву,

епископа,

балерину,

сирену.

Доктор Преториус, похожий на Мефистофеля, пересаживал этих маленьких людей пинцетом. Он страдал, потому что не мог увеличить их.

— Для меня это не проблема, — опять захихикал Тесла.

На экране Мефистофель всмотрелся в барона Франкенштейна и зловеще прошипел:

— Наш безумный план реализован только наполовину! Ты тоже сделал человека. Вместе мы создадим ему подругу.

— Ты хочешь… — не отваживался понять его барон.

— Да. Женщину.

Наконец-то герои фильма добрались до самого волнительного момента.

Глаза зрителей засверкали.

Были межзвездные врата, башня алхимика, скованная тишиной. Ее сердце врезалось в сердце Земли. Ее глаз вонзался в небесные сферы.

Это был Уорденклиф!

Наш герой беззвучно застонал.

Мастер спецэффектов Кеннет Стрикфадден намеренно воспроизвел волшебные катушки Теслы. Ослепительные стрелы срывались с башни и исчезали во мраке.

И вот мумия женского пола с дисками на глазницах уже лежит на столе. Ленивые искры окутывают ее фигуру. Они ускоряются, начинают жестоко оглаживать ее, переходя в бурное кипение.

О, помнишь ли ты прогулки перед домом доктора Фауста?

Помнишь ли Голема?

Помнишь ли Прагу, Никола?

— Искусственный мозг ждет вхождения в него жизни, — загробным голосом возвестил Преториус.

Помнишь, как ты творил в Колорадо молнии, подобные морским змеям?

Помнишь ли искры, скачущие у твоих ног?

С полотна раздался крик:

— Будет ужасная гроза!

Помощником был Эдисонов Игорь, который когда-то подмигивал бородатой женщине.

— Гроза идет! — верещал Игорь. — Запускай змея!

И тогда заработали машины и осветились лица. Вскипели искры. Загремели громы. Мумия поднималась к отверстию на башне Уорденклифа. В отверстии виднелись растрепанные облака. Змеи плясали в ночи. Одного из них с треском ударила молния. Стол с мумией женщины начал спускаться с крыши.

— Она ожила? — дрогнул чей-то голос.

Искра Прометея оживила мертвое мясо.

— Да будь я проклят за то, что вмешался в мистерию жизни! — возопил Франкенштейн.

Да, сказанное об Аллахе можно было сказать и об электричестве: ни облака, ни запаха, ни голоса, а когда появляется — ничто не может одолеть ему.

Рука женщины дрогнула.

— Она живая! — вскрикнул Преториус.

Перед своим создателем выпрямилась невеста Франкенштейна, со швом под подбородком и с безумным взглядом. У нее была очаровательнейшая прическа. Седые волосы, словно молнии, вырывались из ее висков.

— Смотри! Она прекрасна! — Тесла не мог оторвать глаз от чистой женственности, созданной электричеством.

— Ты сделал меня из праха мертвецов. Я люблю мертвых. Ненавижу живых, — произнес монстр.

Монстр приблизился к женщине.

— Друг? Друг? — бормотал он со стыдливой надеждой.

Женщина выглядела исключительно карикатурно. Привлекательно. Отвратительно. С прямыми волосами.

Электрическая красавица заметила неподалеку квадратную голову с электродами и зашипела, как кошка.

— Она ненавидит меня, — простонал монстр.

— Рубильник! — предупредил кто-то.

Отчаявшийся монстр ухватился за рубильник.

Визг окружающих помешал отключить его.

Уорденклиф задрожал и вновь рухнул в небытие.

Тесла смотрел фильм пять раз, захваченный своими мыслями под аккомпанемент движущихся картинок. Гермес Трисмегист шептал ему в ухо:

— То, что находится внизу, соответствует тому, что пребывает вверху; и то, что пребывает вверху, соответствует тому, что находится внизу, чтобы осуществить чудеса единой вещи.

В книге Мэри Шелли монстр был неким сверхчеловеком. В фильме он предстал одиноким зверем. Франкенштейном в обыденном общении стали называть и само чудовище, и его создателя. Так гений стал монстром. И наоборот.

 

119. Потому что нет денег

— Восемьдесят лет! Это не шутка.

Чехословацкий посол наградил Теслу орденом своей страны. Господин Фотич, югославский посол, угощал гостей:

— Отведайте немножко горькой икры и несчастного шампанского!

Господин Фотич повесил на его впалую грудь большую белую ленту ордена Белого орла.

Многие отметили, что и сам Тесла напоминает орла. Лопатки на спине поднимали фрак шатром. Нос Теслы истончился, щеки втянулись так, будто он затягивается сигаретой. Торчали большие окостеневшие уши. Пробор, разделяющий истонченные волосы, был на том же самом месте, что и пятьдесят лет назад. Брови приподняты. Взгляд горящий — настоящий динарский крестьянин, которого дети в Лике непременно приветствовали бы криком:

— Как ты, дедушка?

Принц Павел, несмотря на депрессию, выделил ему пенсию Королевства Югославии в размере шестисот долларов ежемесячно.

— Угощайтесь несчастной икрой и горьким шампанским, — повторял Фотич.

Дедушка — скелет во фраке — обещал, что в будущем будет преодолена тенденция тратить на войну больше, чем на образование, что первичная субстанция Акаса — источник бесплатной энергии — решит все проблемы человечества.

— Дед опять твердит о планах установить межпланетные контакты, — шепнул консул Тошич биографу Теслы О'Нилу.

— Люди уже давно соскоблили ауру с вещей, — нахмурился О'Нил. — Но мы должны распознавать святое, даже если оно маскируется под светское. — Он возвысил голос. — Он… просто чувствует, что мы задыхаемся. Чувствует, что здесь, внизу, становится так плохо, что если мы не установим контакт с какой-нибудь другой формой жизни, тогда на самом деле…

*

После церемонии к Тесле подошел священник. У него была большая голова, толстые щеки и почти китайские глаза.

— Вы знаете, и в Смиляне празднуют, — сладким голосом сообщил поп.

— Что празднуют?

Поп не переставал сладостно улыбаться:

— Так вас и празднуют. Все, от короля до простого крестьянина из Лики. Правительство Королевства Югославии снизило в этот день стоимость билетов на поезда. Напечатали марку с вашим ликом.

— А вы?.. — недоверчиво нахмурился Тесла.

— Я Петр Стиячич. Мой родич, протоиерей Матей Стиячич, сейчас служит в Смиляне и живет в приходском доме, в котором вы родились.

— И что?.. — недоуменно спросил Тесла.

Толстый поп просто-таки растаял в улыбке.

— Было народное гулянье. Все сады украсили шапками, что носят в Лике, словно маками. Литургию служил митрополит Загребский — Досифей.

Протоиерей ощупал пуговицу на его фраке, благожелательно принял бокал с подноса проходившего мимо официанта и продолжил:

— На вашем доме установили красивую доску: «В этом доме родился Никола Тесла, 10 июля 1856 года». — Протоиерей Стиячич нежно глянул на святого старца и добавил: — В Смиляне образовали комитет, который должен озаботиться постоянным празднованием вашего юбилея. Одни его члены предложили вырыть колодец с хорошей питьевой водой сразу под церковью, чтобы каждый путник в Лике мог напиться и вспомнить своего гения. Другие предложили на самой вершине Велебита воздвигнуть в вашу честь башню-маяк.

— И что выбрали? — наконец заинтересовался Тесла.

— Ничего не будет, — лицо попа озарилось печальной на этот раз улыбкой, — потому что нет денег.

 

120. Призрачное такси

Башни Нью-Йорка укутались в облака. Ветер бичевал лужи дождем. Мартовский ливень был быстрее дворников. Вода как масло стекала с лобового стекла автомобиля. Тесла, ослепленный дождем, возвращался в отель. Ветер вывернул наизнанку его зонт, так что он не заметил такси, которое не заметило его. Таксист не услышал визга собственных тормозов.

Немые шины скользнули по воде.

Удар отбросил старика на пять метров. Левый ботинок перелетел через улицу и упал на козырек кафе. Таксист промок, едва распахнув дверцу.

— И задница у меня насквозь промокла, — жаловался он вечером, опустив ноги в тазик с горячей водой.

Он увидел старика в луже, белого, будто сварившегося в воде, кипящей под дождем мелкими пузырьками.

— Мама миа! — запричитал он вместо молчащего Теслы.

Старика подняла хозяйка ближайшего ювелирного магазина Мария Ганц. Таксист вылил воду из ботинка и протянул его Тесле. Он объяснял свою невиновность красноречивыми жестами. Мокрые прохожие раскрыли над ними зонты.

— Вы можете? — спрашивали они.

— Оставьте, — бормотал старик. — Оставьте меня.

— Может, в госпиталь? — участливо шепнула миссис Ганц.

— Отвезите меня в отель! — упорно бормотал Тесла.

В отель его отвез тот же шофер, который сбил его. Итальянец маленьким кулачком тер свое сердце и хватался за плечо Теслы. Пострадавший морщился, когда шофер и портье вносили его в отель. Два дня он старался силой воли превозмочь боль.

— Все в порядке! — повторял он.

Не переоценивавший свои знания серьезный гостиничный врач не согласился с ним:

— Повреждена грудная клетка, — вынес он приговор. — Сломаны три ребра. Воспаление легких!

С возрастом Тесла все хуже переносил, когда ему противоречили. Разве он не чувствует свое тело? Дважды он тонул, однажды его чуть не сварили заживо, один раз он чуть не сгорел. Врачи по крайней мере трижды отказывали ему в выздоровлении.

— Noli me tangere! — приказал он.

Он начал проводить многие часы в обществе одинокого паука. Ножки у паука были такие тоненькие, что, казалось, он сам их себе выткал.

То и дело он терял сознание.

Молнии в небе соревновались с молниями неоновых реклам. Молнии ударяли его в ребра.

Грязное небо было испещрено светом. Падающие молнии стремились лизнуть его. Никола плакал и одновременно смеялся страшным смехом.

— Ты желал огня Прометея? Вот тебе его огонь! — вещал ему голос из молнии.

Он плакал навзрыд. Он был одиноким, самым одиноким человеком в мире. Он был настолько одинок, что даже обрадовался, когда узрел в небе страшный силуэт, когда зашумели крылья и когда огромный орел уселся в его паху.

— Здравствуй, единственный друг мой!

Орел вонзил когти в его печень.

Тесла вскрикнул во весь голос.

Ударила сдвоенная молния. Тесла оскалился, и она отскочила от его зубов, как от зеркала. Кавказ вздрогнул.

— Оставь меня! — шепнул он.

У орла были не птичьи, человеческие глаза. Орел поднял окровавленный клюв и беззлобно моргнул. Никола крикнул так, что все небо осветилось молниями. Да, это были человеческие глаза, знакомые глаза…

Глаза его брата Данилы.

В сверкании молний звонок телефона вытащил его из кошмара.

— Как вы? — спросил его Гернсбек.

Тесла страдальчески шептал в трубку:

— Самое страшное в болезни не то, что ты не можешь заняться делом, а то, что все дела кажутся тебе бессмысленными.

Дополнительную боль ему причиняло то, что он был свидетелем мира, в котором не было никакого смысла.

— Сгорел «Гинденбург». Ну и что? — злился старик, вспоминая «Титаник». — Открыли Плутон. Расщепили атом. Ну и что?

Поседевшая миссис Скеррит приносила ему книги, которые он не читал.

— Вот «Облик грядущего» Г. Дж. Уэллса, — подбадривала она его. — Прошу вас, почитайте.

— Спасибо, — отвечал он голосом вампира.

Миссис Скеррит уходила. Тесла так глубоко погружался в свои мысли, что не замечал горничных, прибиравшихся в номере. Минуты и часы проходили в забытьи. Кошка хвостом лизнула его лицо или это показалось ему? Воздушный шар опять уносил заспанную голову за пределы видимости.

Из дымки материализовался курьер Карриган. Карриган говорил краешком губ и щурил правый глаз. Он был так похож на Стевана Пространа, что Тесла ждал вопроса: «Ты что, теперь мой отец?»

Курьер протянул ему замаранный конверт, прилетевший из водоворота гражданской войны в Испании. Доброволец Стеван Простран прислал из Барселоны фотографию. Ужас жизни и радость фотографирования смешались в этом изображении. Подбоченившийся с серьезным видом Простран стоял в обществе улыбающегося анархиста Дурутти и какого-то пижона с бакенбардами и в бескозырке. Позади вздымался кафедральный собор, похожий на термитник.

— Это все?

Рыжий Карриган протянул ему письмо от Роберта. Почерком, которым уже никто не пишет, Роберт нацарапал на голубом листочке:

«О, если бы я хоть чем-нибудь мог помочь тебе в преодолении болезни…

Кроме Гобсонов и нас, осталось мало друзей, которые могли бы присмотреть за тобой. Пригласи Агнесс, пусть она навестит тебя, потому что я не в силах…»

Светлоокая Агнесс приходила с фруктами, которые он не ел, и с цветами, которые ставили на подоконник. Бывшей девочке шел шестьдесят четвертый год. Ее мужем был известный мистер Френч Холден, прожигатель жизни и внук генерала. Как сказал один остроумный англичанин, «время, оставшееся после упоения своей личностью, он посвящал пренебрежению своими обязанностями». После того как дети выросли, Агнесс не могла более выносить его. Она таскала этюдник и пыталась нарисовать звезды, «увиденные глазами собаки». Авангардные попытки выглядели как обычно.

— Немного непонятно, — жаловался Роберт, разглядывая наброски дочери.

— Только то, что непонятно, дает ощущение бесконечности, — отвечала ему Агнесс.

Дрожа от усердия, Агнесс садилась на постель больного и вспоминала, как кучер Теслы катал их под глубокими тенями парка.

Цок, цок!

— Какое было спокойное время! — вздыхала дочь Роберта.

Она не призналась, что тогда ее пугали его горящие глаза.

Кроме Теслы, Агнесс посещала еще одного больного.

— Мой добрый Джонсон! — шептал Тесла. — Как он?

У отца болела поясница. Он кряхтел, когда приходилось вставать или хотелось закинуть ногу на ногу. Жалуясь, он говорил, что артрит и кашель — наихудшая комбинация, потому что он, живой человек, не мог двигаться, а при малейшей попытке сухой кашель начинал разрывать легкие.

С притворным спокойствием Агнесс отвечала, что папа иногда не может припомнить некоторые слова и, как человек литературы, чувствует себя униженным старческой забывчивостью.

Пару лет назад с ним случился небольшой сердечный удар. После него ему показалось, что он стал стеклянным. Он останавливался посреди улицы, не смея шагнуть ни вперед, ни назад.

— Боюсь, что лопну как мыльный пузырь, — жаловался Роберт.

 

121. Я больше не боюсь

Ветер шевелил листья на кладбищенских тропинках. По ним шагали несколько человек из бывшего высшего общества. Они говорили все тише и медленнее, как октябрьские сверчки.

Тесла узнал острый взгляд и лягушачий рот Джорджа Сильвестра Вирека. Да, Вирек стоял здесь со скорбным выражением лица, как будто он внезапно подавился беззвучной отрыжкой в момент высокоинтеллектуального монолога. По паре слов, которыми они обменялись, Тесла понял, что безумства Гитлера ничуть не отвратили поэта от германофилии.

— Вирек опозорился, — сокрушенно вздохнул Зигмунд Фрейд.

— Я знал, что встречу вас здесь, — сказал Вирек и не глядя протянул ему первую часть «Человека без свойств» Музиля. — Посмотрите это. — Уголки рта Вирека опустились в улыбке. — Надо бы почаще встречаться.

Большинство присутствовавших были приятелями Агнесс. Тесла выразил сочувствие Оуэну. Бывший мальчик стал седым, как и его отец, когда они познакомились на Всемирной выставке в Чикаго.

— Я головой чувствую капли дождя, — признался Оуэн, элегантно намекая на поредевшие волосы.

Жена Оуэна даже по кладбищу шагала, ни на секунду не забывая о собственной красоте. Она терпеть не могла даже мертвую Кэтрин. Ее отсутствующая улыбка как бы говорила: «У них было свое время. А у нас — свое».

На дорожках клубился дым. Чем ближе к центру кладбища, тем выше становились памятники. Тесла осторожно шагал между колонн и саркофагов из розового гранита. Знаменитые имена были выбиты на малых античных храмах и псевдовизантийских часовнях.

Они шагали за гробом, покрытым печальными букетами. «Цветы — улыбка Земли», — сказал какой-то поэт. «Чему они улыбаются?» — думал Тесла. Его немного пошатывало. Ему казалось, что его касается не физический ветер этого мира, а ветерок небытия. Курносый Суизи поддерживал его под локоть. Он не любил, когда его касались чужие руки, но теперь от этого было не отказаться. Его всегда легкие шаги теперь были настолько невесомы, что он не мог устоять на земле.

«Ты не привязан к телу и однажды сможешь с умеренньм интересом заглянуть в собственный череп как в обычный предмет, расположившийся на столе».

Так ему однажды сказала мадам Блаватская.

Они проходили мимо загробной роскоши.

Квадратный мавзолей походил на библиотеку Моргана. На нем была надпись:

Роберт Андервуд Джонсон.

Тесла видел мраморный нос и тяжелый ус, сливающийся с бородой. Он вспомнил желчную фразу Луки: «Нет счастья вне общества».

И его Кэтрин…

Задыхаясь от неожиданного смеха, она хваталась за раскрасневшиеся щеки. Однажды этот смех перевернул с ног на голову Электрический павильон, и все мужчины зациклились на нем. Ее ухо могло целиком поместиться во рту Роберта. Когда она была беременна, Роберт целовал ее в сердце и живот. Она говорила, что обнявшиеся мужчина и женщина образуют крепость в холоде космоса. Она верила в бурю эмоций, как в небесную бурю.

Тут она беспечно лежала, окруженная урнами с прахом своих четырех собак.

Кэтрин была парусом, полным ветра. Роберт был якорем.

У них было то, чего у него никогда не было. Потому что…

Нет счастья вне общества!

Тесле стало ясно еще кое-что: нет его и в нем…

Агнесс стиснула его руку и сказала:

— Теперь здесь и папа и мама. Я больше не боюсь, потому что там у меня есть мои близкие.

Эти слова отозвались болью в груди. Все это было для него слишком. Внешне он выглядел холодным, как игуана. Его душа, которой, если верить буддистам, нет, болела не переставая.

Птицы слетаются на одну ветку, а разлетаются в разные стороны. Облака встречаются в небе и разлетаются. Такова судьба всех земных вещей…

Суизи подвез его к отелю «Ньюйоркер», похожему на приземистый зиккурат.

Он почти внес его в номер.

Тесла забыл закрыть двери апартамента № 3327.

Их захлопнул сквозняк.

Наутро снаружи появилась табличка с надписью: «Прошу не беспокоить постояльца этого номера».

Данила навещал его каждую ночь.

Обмороки не прекращались.

 

122. Война миров

Под стук вилок и ножей в обеденном зале отеля «Нью-йоркер» прозвучали позывные театра «Меркюри». Диктор объявил:

— Дамы и господа, слово имеет директор театра «Меркюри» и звезда наших трансляций!

— Нам стало известно, что в первые годы двадцатого века за нашим миром пристально следил разум, значительно превосходящий человеческий и тем не менее столь же смертный, — весело объяснял Орсон Уэллс. — В то время, когда люди занимались своими насущными делами, их исследовали и изучали почти столь же пристально, как человек под микроскопом изучает недолговечные творения, роящиеся и размножающиеся в капле воды.

Только Тесла заинтересовался передачей, как из динамика раздался голос диктора:

— Мы приглашаем вас в зал «Меридиан» отеля «Парк Плаза», в центре Нью-Йорка, где вас развлечет музыка Рамона Ракелло и его оркестра…

Пока Рамон Ракелло старался развлечь его, Теслу пригласили к телефону. Из Гэри, штат Индиана, ему звонили господин Дучич и тамошний югославский консул Петр Чубрич. Они сообщили: новость о том, что он станет кумом при освящении тамошней православной церкви, была встречена с огромным воодушевлением. Напрягая голос, они зачитали ему по телефону статью в «Американском сербобране»:

«Славный кум приветствует Гэри! Сегодня в „Сербобране“ получена историческая депеша из нашего славного Гэри, которая гласит: великая честь оказана нашему городу, — почти бычьим ревом орал телефон. — Наш великий гений НИКОЛА ТЕСЛА согласился быть кумом при освящении нашего храма в Гэри, который будет освящен 24 ноября».

— Спасибо. Спасибо, — глухо поблагодарил кум.

— А теперь подожди, еще вот что! — кричал в трубку Дучич. — Мы считаем, что в истории человечества нет гения выше Николы Теслы, который так много сделал для облегчения нашей жизни!

Им было все ясно. Никола был сербом, рожденным сербской матерью, сербским гением, который в сербстве черпал свое вдохновение, и великие сербские мысли приходили на ум ему — сербу!

— Спасибо.

— И еще говорят, что однажды все заводы в Америке одновременно остановились и что вы их починили в мгновение ока. И что каждую ночь вы проводите в Лике.

— Спасибо, спасибо.

— И еще вот это…

Тесла вернулся в обеденный зал. Он подвинул стул, и тут опять заговорил диктор:

— Дамы и господа, вот последнее сообщение межконтинентальных радионовостей. Торонто, Канада. Профессор Морзе заметил три вспышки на планете Марс. Это подтверждается предыдущей информацией, полученной от американских наблюдателей. А теперь специальное сообщение из Трентона, штат Нью-Джерси, где огромный пылающий объект, как полагают — метеорит, упал на ферму вблизи Гроверс-Милл. Мы отправили на место происшествия специальную команду, и наш комментатор Карл Филлипс представит вам свое видение события, как только доберется туда из Принстона. — Диктор сбросил с себя бремя серьезности и вздохнул: — А пока мы приглашаем вас в отель «Мартинэ» в Бруклине, где Бобби Миллетт и его оркестр предлагает программу танцевальной музыки.

Мажорные кларнеты наигрывали свинг всего лишь секунд двадцать.

Их оборвал восторженный тенор:

— Включаем Гроверс-Милл, штат Нью-Джерси.

В Нью-Джерси раздался запыхавшийся голос:

— Дамы и господа, у микрофона вновь Карл Филлипс. Я нахожусь на ферме Уилмута, Гроверс-Милл, Нью-Джерси.

Его голос звучал на фоне шумной толпы и завывания полицейских сирен.

— В самом деле, не знаю, с чего и начать. Я только что добрался сюда. У меня еще не было возможности осмотреться, — извинился Филлипс. — Здесь передо мной какая-то штука, наполовину погруженная в большую яму. Должно быть, она ударилась со страшной силой. Вокруг все покрыто щепками дерева, в которое она угодила. Не очень-то это похоже на метеорит, по крайней мере на те метеориты, что мне довелось видеть.

Тесла подозвал официанта:

— Несите.

Официант улыбнулся и принес ему кофе в серебряной чашке, и старик, щурясь, нюхал его, но не пил.

Карл Филлипс продолжал:

— Итак, дамы и господа, есть еще кое-что, о чем я в волнении забыл сказать, но оно все явственнее напоминает о себе. Может быть, вы уже слышали это по своим приемникам. Слушайте, прошу вас… Слышен жужжащий звук. Здешний профессор полагает, что это может быть вызвано неравномерным охлаждением поверхности. Но нет…

Голоса:

— Она движется! Эта долбаная штука отвинчивается! Она же раскалена. Они сгорят! Да оттащите же этих идиотов!

Раздался звон падающего металла.

Карл Филлипс продолжил хорошо поставленным уверенным голосом:

— Дамы и господа, в жизни не видел ничего более жуткого. Минутку. Кто-то выползает оттуда через верх. Кто-то или что-то. Может быть, это лицо. Может быть… Боже милостивый, из мрака выползает нечто извивающееся, как серая змея. А вот еще, еще и еще. Это похоже на щупальца. Сейчас я вижу тело этого создания. Оно величиной с медведя и блестит, как мокрая кожа. Но это лицо! Дамы и господа, это неописуемо. Я с трудом заставляю себя смотреть, настолько оно ужасно… Вот толпа отшатывается. Они уже насмотрелись. Ощущение в высшей степени необычное. У меня нет слов. Я веду репортаж и, отступая, тащу за собой провода микрофона. Я вынужден прервать рассказ, пока не займу новую позицию. Подождите немного, я вскоре вернусь.

Голос побледнел в звуках пианино.

Тесла, увлекшийся передачей, опомнился. Он усмехнулся и оглянулся вокруг, будто хотел спросить, что это такое творится.

Карл Филлипс вернулся в эфир:

— Из воронки появляется горбатая конструкция. Я вижу тонкий луч света, выходящий из зеркала и устремляющийся на приближающуюся массу. Он бьет прямо в них! Боже милостивый, они вспыхивают как факелы!

Из приемника донеслись крики и неземные визги.

— Теперь все поле охвачено огнем! — вопил Карл Филлипс.

Его голос прервал взрыв.

Люди в зале начали кричать. Женщина за соседним столом зажала руками рот. Усатый мужчина поспешно повел девушку к выходу. Неожиданную тишину прервал диктор:

— Дамы и господа, по независящим от нас обстоятельствам мы не в состоянии продолжить трансляцию из Гроверс-Милл.

Тесла слегка улыбнулся. Безупречная память узнала текст. Он еще раз понюхал кофе и ушел мыть руки. Он слышал, как метрдотель шепчет двум молодым официантам:

— Старайтесь сохранять хладнокровие.

Вниз по лестнице катился толстячок, оставив далеко позади себя жену и детей.

— Господа, господа! — умолял седой чернокожий портье.

У выхода образовалась невообразимая давка.

Вместо того чтобы выйти на улицу, Тесла вернулся в зал именно в тот момент, когда раздался металлический голос генерала Монтгомери Смита:

— Губернатор штата Нью-Джерси потребовал от меня ввести военное положение в округах Мерсер и Мидлсекс, от Принстона на западе до Джеймсберга на востоке.

Объявился диктор, свежий как огурчик:

— Дамы и господа, я должен сообщить ужасную новость. Как бы это ни казалось неправдоподобным, и ученые, и наши глаза подтверждают, что странные существа, которые сегодня вечером приземлились на пашне в штате Нью-Джерси, являются авангардом армии вторжения с планеты Марс.

Тесла мрачно усмехнулся.

— Бой, состоявшийся сегодня вечером у Гроверс-Милл, закончился самым шокирующим поражением, которые когда-либо терпела армия нового времени: семь тысяч человек, вооруженных винтовками и пулеметами против единственной боевой машины агрессоров с Марса. Известно, что уцелело сто двадцать человек. Остальные разбросаны по полю боя от Гроверс-Милл до Плейнсборо, затоптанные насмерть металлическими ногами чудовища или сожженные его тепловым лучом.

Услышав эти слова, отец лазерной пушки громко рассмеялся.

— Монстр сейчас контролирует среднюю часть штата Нью-Джерси. Монстр разрезал его по центру. Линии коммуникаций уничтожены от Пенсильвании до Атлантического океана. Рельсы разрушены, и сообщение между Нью-Йорком и Филадельфией прервано. Шоссе, ведущие на север, юг и запад, забиты неистовыми массами людей…

— Лэнгхемфилд, Вирджиния. Разведывательные самолеты заметили над верхушками деревьев три машины марсиан. Марсиане движутся в направлении Саммервиля, а население бежит перед ними. Они не пользуются лучами смерти. Несмотря на то что машины движутся со скоростью поезда, агрессоры тщательно выбирают путь. Кажется, они сознательно избегают разрушения городов и сел. Однако останавливаются, чтобы уничтожить линии электропередач, мосты и железнодорожные пути… Вот сообщение из Бакинг-Риджа, штат Нью-Джерси. Охотники на енотов видели второй цилиндр, поменьше первого, который врезался в большое болото к югу от Морристауна.

Над городом, постепенно затихая, зазвенели колокола.

Голос диктора подчеркивал серьезность момента:

— Я говорю с крыши Дома радио в Нью-Йорке. Колокола, которые вы слышите, своим звоном предупреждают людей о необходимости покинуть город, так как марсиане…

Кто-то в зале закричал. Но никто из загипнотизированных не поднялся с места.

— В последние два часа по примерным подсчетам три миллиона человек вышли на дороги, ведущие на север. Избегайте мостов на Лонг-Айленд… они безнадежно забиты. Все средства сообщения с побережьем Джерси замерли десять минут назад. Защиты больше нет. Наша армия уничтожена. Артиллерия, авиация — все погибло. Это, может быть, последняя радиопередача. Мы останемся здесь до конца.

Из приемника раздались голоса, распевающие гимн.

На улицах воцарился сущий ад. Радио подливало масла в огонь.

— Пять мощных марсианских машин появились над городом, — твердым голосом сообщил диктор на фоне гудков пароходов. — Сейчас я вижу порт, пароходы всех типов, забитые бегущим народом. Они покидают причалы! — воскликнул диктор. — Улицы забиты. Шум стоит как в новогоднюю ночь.

Тесла моментально убедился, что это святая правда. В момент, когда идеологи эгоистично удовлетворяли свои извращенные желания, когда Чемберлен верхом на метле и Даладье, похожий на провинциального официанта, фотографировались в Мюнхене, когда черный шаман Гитлер мечтал проецировать кинофильмы на облака, толпы пульсировали в своем собственном ритме. Эти толпы, описанные Ортегой-и-Гасетом и Гюставом Лебоном, заполонили улицы Нью-Йорка.

Тени были сломаны. Лица искажены ужасом. Все эти люди, видимо, подчинялись пульсации невидимого огня, Лица с оскалом лисиц и диких котов превратились в маски. Неоновые огни плясали, словно отсветы костров. Одни, скалясь, просто глазели на происходящее. Другие, запрокинув головы, мчались, волоча детей за руки, истошным голосом призывая кого-то, кто никак не хотел отзываться.

Было слишком поздно для того, чтобы поверить:

— Дамы и господа, это Орсон Уэллс. Я более не играю, я хочу убедить вас в том, что «Война миров» есть не что иное, как праздничный подарок накануне Хеллоуина. Никаких марсиан не было. Ночь — волшебница! Это театр «Меркюри» натянул на себя белую простыню, выскочил из-за угла и закричал: бу-у-у!

Но безумие заразно. Черные пятна растеклись по лицам. Утонувшие в функциональном мире, люди забили дороги, прятались по подвалам, заряжали ружья, обматывали головы мокрыми полотенцами, чтобы защититься от смертоносных марсианских газов. Ха! Теслу называли безумцем, когда он рассказывал о Марсе. Мир стал мрачным и легковерным… намного безумнее его.

С другой стороны, все, что случилось этим вечером, могло оказаться на страницах «Невероятных историй» Гернсбека. Наконец-то наш одинокий герой слился с людьми, охваченными иллюзиями. Его лицо осветила легкая восторженная улыбка. Он осмотрелся в неверии.

Он не спеша прошел сквозь убогие тени. Рядом с ним шагал все тот же ужасный другой. Он не знал, был ли то ветер или же полицейские сирены.

Посреди карнавала он столкнулся со своим курьером Карриганом, который улыбался улыбкой Чеширского Кота.

— Мистер Тесла! — крикнул он звонко. — Наконец-то вы встали с кровати!

 

123. Фурии

Тесла читал драму Эсхила.

Клитемнестра бросилась на заколотого Агамемнона, чтобы омыться его кровью, и тут зазвонил телефон. Суизи, запыхавшись, воскликнул:

— Германия напала на Польшу!

Высвободилась сила, старше богов, которая действует, не задумываясь над последствиями. Это были не эвмениды.

Нет!

Фурии дышали человечеству в затылок.

Между тем резкий свист, пробуждавший голубей, раздавался каждую ночь в парке за библиотекой. Когда Тесла распахивал полы пальто, становясь похожим на вампира, вокруг него мелодично шуршали крылья. Воркование раздавалось на тропинках парка. Он насыпал семена на поля полуцилиндра. На шляпу слетало несколько птиц. С висящими над висками крыльями старик походил на Меркурия.

…И поляки бросили на танки конницу…

С тех пор как такси разбило его тело, мир оказался разобранным на детали.

Он не знает, когда это началось. Ему все было известно. В каждом времени он видел отражение своей жизни.

В Будапеште он ставил кровать на резиновый коврик, чтобы избежать вибрации. Он был символистом и декадентом прежде дез Эссента и барона Монтескье. В лихорадочной двухдневной бессоннице, в блеске молний в лаборатории он был футуристом прежде Маринетти. Метро под городом и реклама на крышах были делом его рук. Орсон Уэллс пугал людей его лучами смерти.

Франция и Великобритания объявили войну Германии.

Состарившийся громовержец обещал, что его оборонный щит на границах между народами — невидимая электрическая линия Мажино — сделает войну бессмысленной, потому что ни на одну страну нельзя будет напасть безнаказанно.

Гитлер обошел линию Мажино, растоптал Францию.

«Штуки» завывали. Огненные отсветы глотали Темзу и парламент.

Наш герой повторял, что, работая в двух секретных, а может, и в воображаемых лабораториях, он усовершенствовал лучи смерти.

— Мы пошлем разрушительную энергию лучом толщиной с нитку, который пробьет любую броню. Мы уничтожим армию на расстоянии двухсот миль.

Это говорил хрупкий, легкий, как пух одуванчика, старик, которого невнимательный прохожий мог убить, чихнув рядом с ним.

Он вел переговоры с генеральными штабами Америки, Великобритании, Югославии и Чехословакии. Генералы тоскливо смотрели в окна и выкручивались, не зная, можно ли принимать его всерьез.

Тесла улыбался тонкой усмешкой мумифицированной кошки.

Стопами он ощущал гудение планеты, которое имитируют все живые существа.

Он чувствовал себя манекеном преходящего времени. Бродяга Чарли Чаплина был похож на него, когда он копал канавы. Федерсен, хозяин метрополией Фрица Ланга, тоже был им. Безумный ученый, с его катушками в фильме о Франкенштейне, тоже был им. Безупречно одетый и причесанный аристократ, которого играл Бела Лугоши со своими манерами и элегантностью, тоже был им. Разве не он еще до Бретона услышал геомагнитный пульс Земли? Даже у Гитлера были его усы.

Всё и все были похожи на него.

Фурии влюбленно дышали в затылок человечеству.

«Греция и Норвегия пали, — кричали газетные заголовки. — И Дания, и Бельгия».

— А Югославия? — спрашивали его. — Как там дела?

В Белграде массовые демонстрации свалили правительство, которое подписало пакт с Германией.

— Сегодня югославский народ обрел свою душу, — сказал Черчилль.

— Спасибочко тебе, — ядовито пробормотал Тесла.

Немецкие самолеты взвыли над горящими крышами Белграда. Двадцать тысяч людей исчезли в пламени.

Гитлер растоптал Югославию.

Полилась кровь.

Данила приходил каждую ночь, возлагая руку на его голову. Иногда Никола был в сознании. Иногда — нет.

Люди верили и не верили приходящим известиям о судьбах евреев.

И вести, пришедшие из Лики…

…Они были ужасны.

И пока сердца людей приносили в жертву богам Прогресса и Кецалькоатлю, пока Тот, писарь богов, измерял сердца и перья, пока Харон перевозил тысячи лодок по мрачному небу…

…Одна местечковая притча, которую он давно знал, стала универсальной. До недавних пор высокие нью-йоркские башни соревновались за звание самой высокой в мире. А во время Первого сербского восстания воевода Стеван Синджелич бесстрашно выстрелил в пороховой склад. При этом погибло много его людей и множество турок. Будущий великий визирь Хуршид-паша приказал ободрать головы погибших: сербов и построить из них башню, полную смертельных оскалов. Некрофильское чудо по имени Челе-кула воздвигнуто в Сербии, в окрестностях города Ниш. В непрерывном сне Теслы еврейские, сербские, цыганские, русские, китайские башни из черепов вырастали одна за другой. Бесчисленные смертельные оскалы один за другим вздымались в кипящее небо.

— Фурии, — мстительно шептал первый громовержец среди людей. — Фурии!

Тем временем первой мисс Америка стала Патриша Доннели из Мичигана. Она носила первые нейлоновые чулки. Фильм «Волшебник страны Оз» оживил детскую мечту Баума, вдохновленную Всемирной выставкой в Чикаго. Печальный Лев из этого фильма был похож на Роберта Андервуда Джонсона. Мерцающий телевизор показывал робота, помогающего по хозяйству.

А потом в Пёрл-Харборе разбомбили американский флот.

— Боже милостивый, они вспыхивают как факелы! — теперь с полным правом мог воскликнуть Орсон Уэллс.

 

124. Преемственность

— Дядя Никола!

Вечность никто его так не называл. Его племянник Сава Косанович во время военного водоворота прибыл в Нью-Йорк в составе югославской дипломатической миссии. От волнения он едва дышал в телефонную трубку:

— Мы увидимся?

— Конечно.

Появился племянник, громогласный, в очках, с широкой улыбкой на лице и с кусочком капустного листа между зубами. Тесла немедленно интуитивно лизнул его душу. Это была шебутная душа, скакавшая то туда, то сюда и в итоге возвращающаяся на исходное место. Но которая в своей глупости была вполне довольна собой.

«Обнимешь и забудешь», — решил про себя дядя.

Они молча улыбались. Тесла смотрел на него искоса:

— Вы очень похожи на покойного отца.

Крохотные попугаи щебетали в пальмах гостиничного ресторана. В холле пепельные старики, готовясь заиграть, вынимали из футляров для мумий виолончели. Никола, подзывая официанта, поднял указательный палец.

Косанович привез белградские газеты.

— Не знаю, интересно ли будет вам?

— Как война повлияла на вас? — озабоченно спросил Тесла, принимая газеты.

— Похоже, я слегка свихнулся, — широко улыбнулся Косанович.

*

Дядя и племянник после ужина вышли вместе.

Они гуляли вместе и на следующий день.

И в последовавшие месяцы.

— Люблю шум, — говорил дядя. — Это созидание.

Племянник и раньше бывал в Нью-Йорке. Но все же он не был уверен в том, что американцы привязаны к Земле силой тяготения и, вполне возможно, что они свободно парят над улицами, как птицы.

Негры освещали улицы широкими улыбками. Кривоногие моряки в барах бросали монеты в музыкальные автоматы. Рут Лоув плакала: «Я никогда не засмеюсь». Латиносы в темных очках торчали перед парикмахерскими. Музыка радио текла сама по себе, так, как падает дождь. Голубой флажок стоял на подоконнике, если в этой квартире был солдат. Золотой — если он погиб. Военный шоколад вкусом походил на мыло.

Тесла купил газету и увидел, в какое печальное состояние пришли некогда гордые виллы Ньюпорта. Архитектурные вазы упали с фасада знаменитой виллы Брейкерс, которую когда-то посещал Стэнфорд Уайт. Нынешняя владелица, вдова графа Ласло Сечени, жаловалась на ужасное состояние дел. Сад одичал. В подвале той же газетной полосы король всех русских, болгарских и сербских цыган, Стив Кослов из Бауэри, сообщил: «Я презираю войну».

Город был как Моисеева неопалимая купина. И все в мире было связано именно так, как полагали безумные люди, считавшие, что все в мире связано. Визг неона сообщал о требованиях рекламных пророчеств. По площадям плыли загипнотизированные толпы. Пешеходы стали частью великой души — пневмы. Все индивидуальности были нанятыми карнавальными масками. Небольшое искажение превратило лица в маски. Любовь придавала маскам ценность. Некий мужчина сказал жене голосом Роберта:

— Ты прекрасна, когда зеваешь.

Люди вибрировали в унисон с вибрациями мира.

— Ты дьявол! — донеслось из толпы.

Другой голос немедленно отозвался, как бы отбивая теннисный мячик:

— Ты слушал клеветников!

Под всеми звуками мира текли медленные, ра-а-стя-а-ну-ты-ые слова.

Тесла третий раз в жизни услышал обрывки забытой песни времен Переселения. Перед пуэрто-риканской овощной лавкой толстый мужчина досказывал старую притчу об Истине:

— И знаете, что сказала парню старая Истина? Когда вернешься к людям, они станут расспрашивать тебя обо мне. Скажи им, что я молодая и красивая.

Тесла припомнил, как мистер Дельмонико однажды попросил его сыграть с ним партию в бильярд.

— В Праге я выжил благодаря бильярду, — с улыбкой сообщил он Косановичу. — Тем не менее я подошел к столу так, будто впервые видел зеленое сукно. Я посмотрел на кий так, будто не знал, то ли понюхать его, то ли укусить. Потом я натер его мелом и согнулся. Прядь волос упала мне на глаза. Разбив пирамиду, я сразу понял, чем закончится партия. Безошибочно гоняя шары, я закончил партию в пять минут. Все были в восторге. Дельмонико спросил меня: «Как вы этого добились?» Я объяснил, что математический расчет помогает ученым в решении любых проблем, возникающих в повседневной жизни.

Дыхание Теслы замерло, и несколько секунд он стоял с открытым ртом.

Дядя и его племянник шли сквозь нервозные трубные звуки, ужасные сирены, испуганный свист паровозов.

Тысячекратное солнце сияет со всех сторон, перекрещиваются всевозможные краски, звезды и лучи прожекторов, грохот надземных и подземных трамваев заглушает гул необъятной толпы, и я, словно во сне, шагаю рядом с этим великим человеком. Я понимаю его тонкую, чувствительную улыбку сожаления. Я слушаю его мягкий голос. Он излучает кротость и странную энергию.

С кротостью и странной энергией Тесла пробормотал:

— Чувствую преемственность.

Какую преемственность?

А где же боксеры, которые колошматят друг друга голыми кулаками в течение пятидесяти раундов? Где публика, рукоплещущая граммофонам? Где забытые городки с бульварами и кошками в каждом окошке? Где независимая и чувственная дочь Гобсона? Где двести перьев вождя Стоящего Медведя, трепещущие на колесе обозрения Ферриса?

Где полуцилиндры, набитые паклей? Где Голубка Лиззи и Кроткая Мэгги? Где бульварные легенды, романтичные, как «Одиссея»? Где опрокинутые бутылки, отражающиеся в оловянном зеркале бара «Блошиный мешок дядюшки Трикерса» и «Зала самоубийц Мак-Гурка»? Где звездоглазый «Гудзон Дастерс»? Где менестрели и чревовещатели, курильщики опиума, восковые фигуры, ученые-френологи, автоматоны, леди Мефистофель?

— Чувствую преемственность, — повторил Тесла, глядя израненными и загадочными глазами сквозь миллионы ликов, являющихся из личинок света.

Косанович никак не мог понять, в чем именно дядя видит преемственность.

*

«Уважаемый мистер, — писал ему мистер Вайлиге, менеджер склада „Манхэттен сторидж“. — Это уже третье напоминание. Если вы не оплатите свой долг складу, мы начнем распродажу сданных на хранение вещей».

Лет десять тому назад его переписка и прототипы машин вывезли из отеля «Пенсильвания» в складские помещения «Манхэттен сторидж». Там было все. Он проигнорировал последнее предупреждение, и Вайлиге в местных газетах объявил о распродаже.

Под веками Теслы скапливался лунно-инфернальный туман.

Объявление случайно увидел биограф О'Нил и менее чем за триста долларов спас все наследие от исчезновения.

— Пусть, — обратился Тесла к человечеству, которое присутствовало в его одиночестве как призрачный хор. — Если вам нет дела, почему я должен волноваться?

 

125. Бард

Косановича немного злило, что Тесла знает все болезни лучше врачей.

— Так ведь речь идет обо мне, — объяснял дядя.

Удивленный племянник записывал дядины политические речи.

Они разговаривали обо всем.

Часто вместе ходили в кинотеатр.

В фильме «Люди-кошки» художница Ирена Дубровна вдохновенно зарисовывает в зоологическом саду черную пантеру. Ее мучит боязнь неестественного и непознанного. Ее жених Оливер в квартире Ирены заинтересовался фигурой всадника, пронзающего копьем кошку.

Когда Никола вечером ложился в постель, являлся врач Данила и клал руку на его лоб.

— Когда ты придешь ко мне, брат? — озаренно спрашивал он.

Тесла шептал ему в любовной слепоте:

— Я знаю, ты демон.

В ответ на это комната превращалась в тонущий лифт.

— Это король Йован Сербский, — объясняла в фильме Ирена. — Он в Средние века убивал колдуний, которые часто принимали облик кошек. Король Йован был добрым королем. Он изгнал из Сербии мамелюков и освободил народ.

Свет начал подниматься от кончиков пальцев на ногах. Свет охватил его ноги, поднялся выше коленей, но внезапно стал зеленым, как искры от плохих спичек. Прилив внутреннего света затопил его бедра. Неожиданно запахло серой. Под веками Теслы сверкнула молния цвета старого золота, превратившись в некий лунно-инфернальный туман.

— На самом деле это не кошка, — продолжила Ирена. — Это воплощение злых обычаев, которые воцарились в моем селе. Видишь ли, мамелюки давно ворвались в Сербию и поработили мой народ. А ведь поначалу люди были добрыми и славши Бога по христианскому обычаю.

Тесла расспрашивал о родственниках в родных краях. Он вспоминал, как его отец и католический священник Костренчич держались за руки в порте церкви в Госпиче.

— Мы в Лике прекрасно уживались с хорватскими католиками, — повторял он. — И не было никакой ненависти в народе, пока на него свысока не обрушилась политика.

Но мало-помалу народ испортился. Когда король Йован, изгнав мамелюков, приехал в наше село, то открылись страшные дела. Люди поклонялись Сатане и служили ему мессу. Король Йован изрубил некоторых из них, а иные, самые хитрые и самые опасные, сбежали в горы… Их проклятие все еще висит над селом, в котором я родилась…

Новости, принесенные Косановичем «из страшных родных краев», были ужасными.

— Там сейчас ад, — сказал Косанович.

Сотни тысяч сербов уничтожены в Хорватии. Многие его родственники из числа священников вырезаны. Усташи сожгли его родной дом.

— Это не хорватский народ. — Косанович держал Теслу за руку. — Это фашисты — предатели.

— Да, — прошептал Тесла.

— Конечно, — напрягшись, подтвердил Косанович.

— Вы знаете, где находится библейский ад, в котором вечно горят про́клятые души? — неожиданно спросил Тесла.

— Где? — удивился Косанович.

— На солнце. Отдаленность делает его источником жизни.

*

Косанович решил преподнести ему сюрприз.

В апартаменты № 3327 отеля «Ньюйоркер» он привел настоящего гомеровского барда. Лицо барда избороздили морщины. У него были кустистые брови и большой кадык. Он представился словами:

— Петр Перунович. Народный гусляр.

Никола объяснил ему, почему он живет на тринадцатом этаже:

— На высоте воздух свежее и чище, нет никаких насекомых, а летом не так жарко и душно, как на нижних этажах, шум и гам улицы не надоедают мне.

Они поговорили о войне. Народный гусляр сказал:

— Человек — баран божий на этом свете. Овца, как и всякая другая овца. И только один из них — вожак. Потому на него и колокольчик повесили.

Племянник напомнил Тесле, что профессор Милмэн Пэрри доказал, что традиции Гомера все еще живы на Балканах, и что он привез из Югославии «тонну звукозаписей».

— Он и у меня интервью взял, — встрепенулся усатый Перунович.

С тринадцатого этажа хорошо были видны зиккураты, надземки, мосты и гудящие толпы.

— Вот тебе на! — бормотал над Нью-Йорком Перунович.

Бард лукаво улыбнулся. Он выглядел совершенно естественно в стеклянно-стальном интерьере сороковых годов. Из-за отсутствия трехногого табурета он уселся на постель больного Теслы.

— О-о-о, — затянул в нос Перунович и принялся настраивать инструмент с единственной струной, гриф которого венчал вырезанный из дерева орел.

— Сербские гусли — не инструмент, а анестетик, — шепотом произнес Косанович. — Они укрепляют ослабевшее тело и заставляют душу лететь в царство былин.

— И реальность превращается в ирреальность? — спросил состарившийся Дон Кихот.

— О-о-о, — продолжил гнусавить бард, и перекричал гул Нью-Йорка дрожащим голосом с помощью монотонной струны:

Тесла улыбнулся улыбкой лукавого куроса. Он чувствовал, что его стягивают бронзовые латы. Даже голос его вдруг забронзовел. Пока бард пел, он увидел то, что давно не являлось ему.

Сосульки на крыше отцовского дома походили на ледяной водопад. Алмазный ветер нес над освещенным солнцем снег. Светились человеческие следы. Следы малых животных следовали цепочкой. Ямки на снегу говорили о том, что под снегом, где намного теплее, шустрили полевые мыши. Копыто оленя оттиснулось на белоснежном снегу, как отчетливая печать.

В конюшне висели святые инструменты, мрачные и запретные. Рыба в весеннем ручье была тебе как родная, а люди были младшими братьями богов.

Во имя этих гуслей некогда одна бронзовая строфа Гомера ударяла в другую. И теперь весь мир отзывался стальным эхом Мидуэя и Сталинграда.

Николе казалось, что играет та самая струна, что играла в начале бытия. Не прошло и трех тысячелетий со времен Гомера и восьми десятков лет с детской поры Теслы, как — об этом еще Моя Медич говорил — времени не стало.

 

126. Духи и голуби

Тесле казалось, что небо Нью-Йорка стало мрачнее Стикса и что лодки Харона перевозят по нему тысячи людей. Потом ему почудилось, что мрачный паромщик никого не перевозит, а читает обо всех этих событиях, сидя в лодке Харона между жизнью и смертью.

Ветер сносил лучи прожекторов над Таймс-сквер.

Голые любовники миловались в комнате, окрашенной пульсирующей рекламой.

Смерть равномерно стучала в часах.

Не хватало всего лишь одного удара пульса, чтобы его поцеловал тот, про которого говорят…

Издалека он ужасен. Вблизи прекрасен.

Всего один удар пульса.

Если напряжение мышц ослабнет хотя бы на мгновение, дыра в утробе перерастет границы тела и творец растворится в своем творении. Никола исчезнет в огнях Нью-Йорка.

Разве святой Григорий Палама не сказал, что тот, кто участвует в Божьей энергии, тот и сам в некоторой степени становится светом?

Все белее, все прозрачнее. Ветер, дующий в спину, превращал его в бумажного змея. Он отправился на полуночную прогулку.

Словно слепая рыба, он выплыл на Бродвей, на котором раздавались шаги.

Мир был колючкой света в неспящей витрине.

Он как луч мерцал в массе дрожащего железа, стекла и камня.

«Кто ждет меня дома? — думал он. — Кто меня ждет?»

А его ждали.

Старые друзья, в основном покойные.

Духи и голуби.

 

127. Прекращается боль, время и суть вещей

По возвращении в отель «Ньюйоркер» после полуночной прогулки двери ему открыл Данила:

— Добро пожаловать, брат!

Молодая женщина перед ним сделала книксен. Белые молнии истекали из ее висков. Она стояла перед ним, со швом на шее, прямая и безумная.

— Кэтрин! — окликнул он ее нежно.

Оглохшая в смерти, Кэтрин широко улыбалась.

Во вновь возникшем сиянии все стало восхитительно ясным. Свет казался накрахмаленным и посеребренным. Тесла различал в зеркале каждую морщинку на своем лице.

Фриц Лёвенштайн, Коломан Цито и Шерф, его ассистенты и две секретарши выступили вперед под опереточную музыку, осклабившись и высоко поднимая ноги.

Присутствующие были исключительно, почти ужасающе веселы. Небольшая комната превратилась в пылающую оперную сцену.

Сигети, с карминовым отпечатком на лице, и Стэнфорд Уайт, с дырой во лбу, вышли на середину сцены — один с левой, другой с правой стороны — и раскланялись.

— Смотрите! Смотрите! — вопили невидимые.

Тара Тирнстин, с обнаженной грудью, со змеями в руках, была похожа на критскую богиню.

— Кого ты любишь? — спросила она его обмирающим голосом.

Жало молнии затрепетало. Как в Псалме Давида, «и открышася основания вселенныя от запрещения Твоего, Господи, от дохновения духа гнева Твоего».

Легконогий Джон Мьюр и Вивекананда с русалочьими глазами поклонились ему так низко, что волосами коснулись пола.

Тесла вдыхал свежий электрический воздух. Оживший паркет заискрился.

— Что это? — взволнованно спросил он.

— Конец представления! — отозвались невидимые.

— Каждому нравится, когда ему что-нибудь прощают, — зарыдал Сигети.

Но почему?

Вспышка. В ее свете Тесла казался белым, как привидение датской королевы Астрид.

Эдисон, с собачьей пастью и мертвыми волосами, поднял руку к неуловимой звезде и продекламировал:

— Кончается боль…

Одобрительный гул невидимых был слышен в задних рядах.

Перед Николой возникли улыбающийся Тангейзер, Моя Медич и Коста Кулишич. Они поклонились, указывая друг на друга.

Оседлав сгорбленного отца, Стеван Простран проскакал вокруг цирковой арены.

Маркиз Маркони и его отец Депето победоносно улыбались.

Мерцали драгоценности четырехсот избранных, вхожих в салон леди Астор. Все, кто катался на яхтах и отдыхал на виллах Ньюпорта, были здесь, от Ники Вандербильта до Джона Джейкоба Астора с водорослями в волосах.

Оркестр слепых музыкантов заиграл мелодии Джона Филиппа Сузы, которыми начинался двадцатый век. Незаметно поток мелодий превратился в музыкальную лавину. Это был инфернальный канкан, предвещавший смерть. Девки верещали и падали в шпагат. Взвивались взбесившиеся кларнеты и злые трубы. И — совершенно необъяснимо — прорезался оперный хор:

— Душа небесная, слети на нас и воссияй!

Скелетообразное лицо Теслы воссияло. Он пел с хором из «Аиды», точно так как некогда подпевал грому.

Роберт Андервуд Джонсон и Вестингауз взялись за руки. Победоносные нимбы светились над их головами.

— Кончается время! — кричали они во весь голос.

— Место для цветущего носа Джона Пирпойнта Моргана!

— Не смотри на нос! — возопил Никола.

Нос был похож на фейерверк: одуванчики из шуршащих искр, красные и белые звезды, многократно повторенные залпы и дым.

— Он гремит. Он взорвется, — объявил веселый голос прямо из студии театра «Меркюри». — Он превращается в огонь!

— Бис! Бис! — орали привидения.

Хор воодушевленно исполнял песнь духов, собранных месье Жобером, окружным судьей из Каркассона.

У попа Милутина не было ног. Его стихарь колыхался совсем как щупальца спрута. Трогательным басом он объявил:

— Прекращается суть вещей.

И это был почти конец.

Центром этого водоворота стали глаза матери.

— Мой Нико, — шепнула она, — ради упокоения надо птиц кормить.

Среди привидений и голубей Тесла выглядел куда как более усталым и измотанным. Читатель давно уже опасается за него.

— Бис! Бис! — вопила публика из числа невидимых.

И еще:

— Сбрось маску!

— Сбросьте маски!

— Какую еще маску? — ужаснулся он.

— Как это — какую?

Как вино обволакивает нёбо, любезный голос Сигети прозвучал в его ухе:

— Каждому нравится, когда ему что-нибудь прощают.

Полуночный номер стал кристаллом Николы, его универсумом, его кабаре с привидениями. Все стало волшебным и невероятно глубоким. И стало ужасно больно.

Он растворился в стихии, которая ничего не прощает, он обвенчался с чудом, великим, как сама смерть.

И тогда Данила коснулся его плеча.

Летаргическая улыбка окрасила лицо брата. Его руки были синими. В его волосах сверкала ледяная пыль. Загадочным молодым голосом он спросил:

— Брат, ты помнишь притчу о сиамских близнецах? Их звали Чанг и Вонг, — спокойно объяснил он. — Первым умер Чанг. Вонг повсюду волочил тело брата, с которым он сросся намертво. Мертвая кровь брата смешивалась с его живой кровью. Его сердце билось на два тела. Вонг тащил мертвого Чанга, вопия на весь мир.

Братец, ты помнишь притчу о сиамских близнецах?