Этой встрече я обязан Энди Престону, который проникся моим замыслом написать о героях Фолк-Возрождения. Вероятно, ему нравилось и то, что подобную книгу задумал русский.
В свою очередь, с самим Энди меня познакомил хозяин кипрского ресторанчика на Сент Джилс Хай стрит — Алексис, тридцатипятилетний, подвижный и деятельный человек.
Вся его жизнь связана с этим небольшим рестораном, который достался в наследство от отца. Теперь ответственность за бизнес лежит на Алексисе и его жене Келли. Чтобы не прогореть ресторану, находящемуся в самом центре Лондона, работать приходится днем и ночью, притом что в семье два года назад родилась дочь. С Алексисом я познакомился за игрой в дартс в соседнем баре, куда я зашел в первый же вечер своего первого посещения Лондона. Узнав, что я пишу о музыкантах шестидесятых, Алексис поведал, что на той самой улице, где мы находимся, прошло детство Кэта Стивенса (Cat Stevens), киприота по происхождению, в прошлом приятеля его отца. Я признался, что «ранний» Кэт Стивенс мне нравится и у меня даже есть его пластинки, но сейчас меня интересуют другие музыканты, и назвал несколько имен, о которых Алексис ничего не слышал. Но он оказался гордым и любознательным: попросил написать неведомые ему имена, чтобы выяснить, о ком идет речь. Я составил список, состоящий примерно из двадцати имен. Возглавляли его Дэйви Грэм, Берт Дженш, Джон Ренборн, Мартин Карти…
Алексис, даже не взглянув, сложил лист и сказал, что покажет список своему приятелю, который знает все, что касается музыки. «Он — король этой улицы!» — серьезно сказал Алексис, и я вспомнил украинский городок, в котором прошло мое детство: там тоже был свой «король»… Заметив мое недоумение, Алексис пояснил, что его приятель уже тридцать лет владеет несколькими магазинами по продаже гитар. «Ты, вообще, знаешь, что такое Дэнмарк Стрит?» — спросил он. Конечно, я этого не знал. Тогда Алекс, несмотря на поздний час, вывел меня из бара и, пройдя метров пятьдесят, подвел к витринам магазинов, расположенных на соседней небольшой улочке. Это была Дэнмарк Стрит. В витринах я увидел десятки или даже сотни самых разнообразных, разноцветных и обворожительно сияющих гитар — электронных, акустических, полуакустических, классических, старинных… Тогда я впервые услышал имя Энди Престона.
На следующий день я зашел в ресторанчик. Хозяин был возбужден особенно. Поздоровавшись, он скрылся и вскоре возвратился вместе с «королем» Дэнмарк Стрит. Еще с утра Алексис показал ему список, и тот был немало удивлен тем, что в России знают героев Фолк-Возрождения. Энди выразил желание посмотреть на меня, и Алексису не составило особенного труда затащить его в свой ресторанчик. Мы познакомились, и я рассказал, какой вижу будущую книгу. Энди сказал, что готов помогать.
Я ничего не знал об Энди Престоне, кроме того, что он владелец магазинов по продаже гитар, а еще сутки назад не знал и этого. Мне было неведомо, что он — авторитетный специалист-гитаровед, что у него покупают и чинят инструменты именитые музыканты со всего света, не говоря уже об Англии. А в середине шестидесятых Энди и сам играл в одной из бирмингемских команд, разделяя площадки с the Spencer Davis Group…
Вечером того же дня в своем крохотном кабинете на четвертом этаже «Guitar Centre And Workshop» Энди Престон отвечал на мои вопросы. Он рассказывал о временах своей молодости, о музыкантах, с которыми свела его судьба и с которыми он дружен, а потом попросил, чтобы ему принесли дорогущий Martin, и уже дальше сопровождал рассказ игрой на гитаре. Это было захватывающее повествование непосредственного участника знаменательных событий…
«Когда-то, в пятидесятых, были только скиффл и Лонни Донеган, и мы все вышли из него. Затем, к началу шестидесятых, обозначились три ярко выраженных направления: фолк, блюз и поп. Это было удивительное время! Все три направления, подобно трем поездам, двигались в одном направлении, и музыканты в то время нередко пересаживались из одного поезда в другой, затем возвращались, экспериментируя и учась друг у друга. Во главе Фолк-Возрождения возвышался Дэйви Грэм, а затем появились продолжатели — Берт Дженш, Джон Ренборн, Робин Вильямсон, Ральф МакТелл, Джон Мартин, Рой Харпер… Главными в блюзовом направлении были Алексис Корнер, Сирил Дэвис и Грэм Бонд. Они играли блюз еще в пятидесятых. Первыми, кто стал играть блюз-рок в шестидесятые — были Spenser Davis Group из Бирмингема… Ну а в поп-музыке сначала господствовали музыканты типа Клифа Ричарда, а уже затем появились Beatles, Rolling Stones…»
Слушать Энди можно было бесконечно, тем более, что он всякий раз играл какую-нибудь цитату. Так он спел кусок из знаменитой песни Ральфа МакТелла «Streets of London»… Мне и без того нравилась эта песня, но теперь, когда ее сыграл в своем кабинете Энди Престон, я понял, что это несомненный гимн Лондона… Самое ценное было в том, что он объяснял, каким образом шла трансформация той или иной мелодии и как одна и та же тема преобразовывалась из фолка в блюз или даже в рок, в зависимости от того, кто ее исполнял. Величайшим мастером таких трансформаций, считает Престон, был Боб Дилан.
«Его нужно понять. Нужно открыть для себя хотя бы одну из его песен, и тогда откроется весь Дилан. Это великий музыкант», — и Энди тут же демонстрировал, как Дилан преобразовывал баллады Вуди Гатри или Ледбелли, а потом показал, как группа The Byrds, в свою очередь, трансформировала знаменитый дилановский хит «Mr. Tamburin». Но вот Энди надел плектры и продемонстрировал что значит стиль fingerpicking.
«Этот стиль был заимствован у черных блюзменов в конце пятидесятых. Дэйви Грэм и Виз Джонс были первыми. Они, а потом Дженш, Ренборн, Мартин Карти превзошли черных музыкантов в технике и, главное, синтезировали музыку самых разных народов и разных времен, а потом, в семидесятых, появились такие технари, что уже за ними не угнаться. Гордон Джилтрап (Gordon Giltrap), например. Он математик, интеллектуал, и вся его техника — словно счетно-вычислительная машина…»
С этими словами Энди отложил гитару, очевидно понимая, что здесь он уже не в силах что-либо продемонстрировать…
И тогда я спросил, не сможет ли Энди организовать встречу с кем-нибудь из музыкантов шестидесятых. Пусть им будет не великий, пусть будет средний, лишь бы это был гитарист Той эпохи. Ответ Энди поразил! Он сказал, что вчера у него был Дэйви Грэм, и они долго сидели вот здесь, в его кабинете, причем Дэйви сидел на том стуле, на котором сейчас сижу я…
…Мы живем в удивительной стране! Россия, быть может, последняя мировая держава с незаконченной историей, и я думаю, что история здесь так и не закончится, в чем не только наша беда, но и величайшее счастье… В советский период на тесных отечественных кухнях много говорилось об отчуждении советского человека от средств производства, результатов труда и конечного продукта и гораздо меньше о нашем отчуждении от остального мира. Это отчуждение, вероятно, более существенное, чем все остальные, так как оставляет нас дикими и агрессивными по отношению ко всему непознанному. Вместе с тем, это отчуждение сохранило нас первозданными, а значит — еще способными чему-то удивляться и во что-то верить. Поистине, нет худа без добра… Всего тридцать лет назад, в центре промышленно-студенческого Свердловска, рекрутируемая комсомольскими б.., отборная рабочая молодежь с красными повязками на рукавах, разгоняла и избивала своих сверстников — любителей рок-музыки, собиравшихся в одном из скверов, чтобы обмениваться пластинками. Помню, за две или три таких пластинки меня месяц таскали по разного рода инстанциям, в то время как комсомольское начальство с восторгом слушало реквизированные диски на своих закрытых вечеринках… Во время службы в элитных войсках ВДВ в 1975–1977 годах, мордастый офицер-контрик по кличке «молчи-молчи», с помощью осведомителей выявлял солдат, которые ночью слушают рок по радиоприемнику, вносил их имена в «черный» список, потом отправлял этот список куда-то «наверх», и с этого «верха» приходили директивы, предписывающие изымать транзисторные приемники, а офицеров, под началом которых служили владельцы приемников, предлагалось не принимать в партию, что было гибельным для их служебного роста… Двадцать лет назад, чтобы провести дискотеку, посвященную группе Jethro Tull в Доме культуры в Набережных Челнах, требовалось разрешение отдела культуры райкома партии! И такое разрешение было получено только после того, как ответработников убедили в том, что тексты песен Яна Андерсона (Ian Anderson) были высоко оценены великим пролетарским писателем Максимом Горьким… Все эти перлы идиотизма можно продолжать бесконечно, а люди с большим стажем жизни в СССР могут предоставить примеры и вовсе страшные, но я хочу спросить: что об этом известно всем этим великим и недоступным музыкантам, обитавшим на другой планете? Что они могут знать и, главное, что способны понять о самих себе и об эпохе, в которой им выпало счастье жить и творить? И могут ли они понять мои чувства, когда в центре Лондона, на Дэнмарк Стрит, я узнаю от Энди Престона, играющего для меня дилановскую «Mr. Tamburin», что уже час сижу на стуле, на котором еще вчера сидел Дэйви Грэм, — музыкант, которого обожествляли и у ног которого сидели те, кого я сам считал полубогами?
…Я спросил Энди, не смог бы он организовать встречу с Дэйви Грэмом, и Энди буднично ответил: «Нет проблем». И что же? Он тут же снял трубку и позвонил великому музыканту. Я замер… Но Грэма не оказалось дома. На автоответчике был даже слышен голос автора «Angi». Видя мое разочарование, Энди сказал, чтобы я позвонил через пару дней, он договорится о встрече, а если Грэма вновь не окажется дома, то он свяжется с Дженшем.
«Берт тебя устроит?» — спросил Энди.
Однако, за время моего первого пребывания в Лондоне ни с Грэмом, ни с Дженшем встретиться так и не удалось…
Спустя три месяца я вновь приехал в Англию и вновь побеспокоил Энди Престона. Дэйви Грэм в это время был болен, и Энди, понимая, что за ним «должок» и что я от него не отстану, дал телефон Дженша и сказал, что тот ждет звонка.
…Конечно, встреча с каждым из героев Фолк-Возрождения была бы подарком судьбы и свидетельством благосклонности ко мне Провидения, но тайно, в подсознании, я более всего желал встречи именно с Бертом Дженшем. Обаянию, которым он обволакивает каждый раз, когда слышишь его голос и гитару, невозможно противостоять. Берта потому и полюбили сразу, что признали в нем своего, в отличие от недоступного Дэйви Грэма…
Мы договорились о встрече на Дэнмарк Стрит 27, у входа в магазин Энди Престона. Здесь же расположены клуб и кафе «12 Bar». Уже отмечалось, что в шестидесятых на этой улице располагались небольшие студии звукозаписи, в одной из которых Берт записал треки для своего второго альбома, а там, где сейчас находится книжный магазин Helter Skelter, в 1964году в бывшей Regent Sound Studios «роллинги» записали хит «Not Fade Away»… А еще раньше, несколько веков назад, на первом этаже магазина Энди были конюшни и при них простенький бар, куда приговоренных к смертной казни приводили на последнюю рюмку виски. И судили несчастных тоже где-то рядом, у собора Св. Джилса. Так что места здесь еще те…
Мы с моей помощницей Светланой с нетерпением, тревогой и волнением ожидали Берта и, глядя по сторонам, гадали, откуда он появится, как он будет одет, как узнает нас. Я пытался представить, как выглядит Дженш. Все мои представления о нем сформированы фотоснимками, сделанными еще в шестидесятых… Через десять минут у меня уже болела шея, и едва ли не в каждом прохожем я находил черты, сходные с Бертом Дженшем…
«Это случайно не он?» — спросила Светлана, указывая на какого-то сутулого прохожего в обыкновенной серой куртке.
«Да ты что! — возмутился я. — Какой же это Дженш! Ты его узнаешь сразу, потому что он не такой как все», — пояснил я, испытывая все больший страх: а вдруг он окажется таким как все?..
Я заметил его за полсотню метров, в толпе. На Берте были теплая черная расстегнутая куртка, под нею — традиционный для него темно-синий джемпер, из-под которого выглядывал ворот рубашки, на нем были джинсы и белые кроссовки. Дженш шел со стороны Чаринг Кросс Роуд… Шел не спеша, немного сутулясь, легкой пружинистой походкой, отчего создавалось впечатление, будто он крадется. Руки он держал в карманах куртки и постоянно оглядывался по сторонам, но не на уровень своего роста, а немного вверх, как если бы он осматривал окна второго этажа. На прохожих он не обращал внимания, и они не смотрели на него. Дженш их спокойно и изящно «обтекал», сторонясь тех, кто шел прямо на него… Мне припомнилось его высказывание: «Когда я захожу в паб, то не хочу, чтобы окружающие знали, что я — Берт Дженш»…
Мне показалось, он наслаждается всеобщим неведением относительно него, Берта Дженша, который однажды приехал и покорил Лондон, и только вот эти дома, расположенные на небольшой улице в районе Сохо, помнят, как он извлекал здесь звуки, доселе неслыханные, а великие и раздутые рок-звезды сидели у его ног раскрыв рты, тщетно пытаясь воспроизвести услышанное. Стены домов помнят эти времена и молча приветствуют своего героя, а он, глядя поверх голов прохожих, приветствует эти здания… Да, я наблюдал за тем, как Дженш здоровался с домами на Дэнмарк Стрит, и видел, как они приветствовали его… Наконец, метров за пятнадцать, Берт увидел меня. Он скользнул по мне взглядом, понял, что это я (видимо, по описаниям Энди), и тотчас отвел взгляд, продолжая путь по направлению ко мне. Мы поздоровались, и я увидел знакомые глаза, которые, несмотря на прошедшие десятилетия, выдают в нем озорного оборванца из Эдинбурга, неистовой игрой и невероятным обаянием отвлекшего внимание молодой лондонской публики от Дэйви Грэма…
Мы зашли в кафе «12 Bar», присели за столик и заказали чай, я достал блокнот и ручку… после чего понял, что у меня к Берту нет никаких вопросов. Все стало ясно, лишь только я увидел его глаза. Те вопросы, что родились в процессе написания главы о нем, выглядели бы не только несущественными, но и нелепыми. Мы какое-то время сидели молча друг против друга, и признаюсь, в его глазах читалось любопытство…
Я показал ему книги о Торжке и Пушкинских Горах, и Берт, надев очки, с интересом рассматривал фотографии с изображением неведомой ему страны. Наконец, я стал рассказывать о будущей книге, назвал имена…
У Берта тотчас пропал интерес, и он приготовился отвечать на вопросы, на которые отвечал уже тысячи раз. Первым делом я спросил о его странной фамилии и о том, как все-таки правильно ее произносить? Берт ответил, что его сыновья зовут себя «Янш», так как в Шотландии все говорят именно так. Но мама и сестра Берта всегда произносили свою фамилию — Дженш. Так что Берт предпочитает это произношение… Голос Берта был едва слышным. Он говорил не то чтобы тихо, но осторожно, под стать своей походке, так что приходилось прислушиваться к его словам, но мне было трудно сосредоточиться на том, что именно говорил Берт, поскольку отвлекал его голос, который был знаком, близок и любим… Он что-то говорил, а я только слышал — «When sadness fils you heart/ You sorrow hides the longing to be free…»
Дженш сказал, что когда-то его предки приехали из Германии. Отец был сиротой, и его усыновила женщина по имени Роза Дженш, так что фамилией он обязан ей… Я спросил, правда ли, что он работал садовником в Эдинбурге, на что Берт ответил утвердительно, добавив, что это была его первая работа после школы и что в садоводческий центр его устроил старший брат. Он также сказал, что учился в Университете несколько лет, чего я не знал…
Я обратил внимание Берта на то, что в Эдинбурге работали садовниками еще два шотландца: создатель Incredible String Band, его друг Робин Вильямсон и великий поэт Роберт Бёрнс, после чего рассказал Берту о влиянии ножниц на его мировосприятие, которое изложил в главе о нем. Словом, я поведал Берту, как повлиял скользящий звук скрещивающихся лезвий ножниц на стиль fin-gerpicking и как огромные садовые ножницы развили кисти его рук, благодаря чему звучание гитары Дженша было невероятно резким, сильным, экспрессивным и даже агрессивным, в отличие от Грэма или Ренборна… Дженш, как мне показалось, с любопытством услышал плод воображения, родившийся за тысячи километров к востоку от Эдинбурга, в одной из Подмосковных деревень: «Кто знает, может, так и было», — тихо произнес он…
«Но откуда столько протеста и столько жесткости в музыке раннего периода? — спрашивал я. — Может, повлияли тяжелое детство, бедность, безотцовщина?..»
Оказалось, ничего подобного. Детство его было счастливым и беззаботным. Они не были богатыми, но не были и бедными. Мама и старшая сестра баловали Берта, как только могли. Был еще дядя, но тот, в силу личных семейных обстоятельств, находился на расстоянии от семьи Берта, а брат многие годы служил в авиации…
Тогда я рассказал об оформлении обложки его первого альбома, на которой он изображен в стойке боксера, если убрать из-под его рук гитару… Берт ответил, что ничего подобного не замышлял и впервые слышит о таком восприятии. Он, наоборот, стеснялся и противился, чтобы его фотографию выносили на обложку, но этого требовали жанр и издатели. Берт был настолько стеснителен, что одно время пытался завладеть всеми фотоснимками и прочими носителями информации о себе, чтобы никто ничего о нем не знал. Стойка боксера вышла случайно, и он, как только вернется домой, обязательно приглядится к этой фотографии…
Далее я высказал впечатления о Лондоне, сказал, что был разочарован тем, что от эпохи шестидесятых не осталось и следа, рассказал, как тщетно пытался разыскать клуб Marquee, как не обнаружил никаких следов Клуба Кузенов на Греческой улице 49, пожаловался на то, что те, кто работают в этих помещениях, ничего не знают о былой славе этих зданий, а на меня смотрят как на сумасшедшего… Берт рассказал, что в доме номер 49 на Греческой улице в свое время жила греческая семья Мефью, которая держала ресторан, и отец отдал сыну в распоряжение подвал, где тот оборудовал клуб, в котором затем выступали многие музыканты, в том числе и Берт. Парня звали Энди, и он до сих пор проживает где-то здесь, за углом, на Brick street. Энди долгое время держал какую-то рыбную лавку, но родители умерли, и он потерял к бизнесу интерес… Что касается Marquee, то клуб этот переезжал с места на место уже четыре раза, пока не закрылся окончательно…
Я спросил о великой эпохе шестидесятых, которую сравнил с Ренессансом… «Да, я тоже так считаю, — ответил Берт. — Но начало эпохи следует относить к пятидесятым годам». Фолк-Возрождение, по его словам, началось в конце пятидесятых. Поколение перед Дженшем, — такие музыканты, как Дэйви Грэм и Виз Джонс, — были тесно связаны с ранним европейским джазом и вынесли многое оттуда, а также от черных блюзменов Америки. Виз Джонс, по словам Берта, первым из лондонских гитаристов начал играть фолк. Он встречался с Биг Биллом Брунзи в то время, когда Берт лишь только слышал его имя… «Первый диск, который я купил еще в детстве, в Шотландии, была пластинка Брунзи, так что все началось в пятидесятых», — сказал Берт, а я вспомнил Howff-Club в Эдинбурге и тот самый концерт Брауни МакГи, на котором Дженш сидел в первом ряду, наблюдая за техникой черного блюзмена… Дженш улыбнулся… Я выразил опасение, не уничтожил ли недавний пожар этот клуб?.. Берт сказал, что здание сохранилось, но клуба там нет уже давно. Он также подтвердил, что начинал играть именно там и одно время, когда ушел из дома, даже жил в этом клубе…
Я спросил о Доноване Литче, который, по моим сведениям, оказался в Лондоне раньше Берта и пел его песни, пропагандируя автора… Берт ответил, что Донован не был в Лондоне раньше него. Просто он очень скоро добился известности, в то время, как Берт всегда предпочитал оставаться в тени…
Я решил проверить, где Берт жил, когда впервые оказался в Лондоне, имея в виду, что он назовет Дэнмарк Стрит и тот самый адрес, где мы сейчас сидим, о чем я прочел в одной из книг, но Берт, смеясь, сказал: «Я был законченный путешественник и никогда не имел постоянного места жительства»…
Затем я стал выяснять насчет «Angi», точнее, о версии, которую Дженш включил в свой первый альбом, и о том, что Дэйви Грэм, насколько мне известно, был недоволен этим исполнением, так как, по его мнению, Берт играл эту пьесу неправильно. «Может, ему было обидно, что какой-то там парень из Эдинбурга играет не хуже, чем он?» — предположил я… На лице Берта отобразилось недоумение… Я уточнил, что прочел об этом в одной из публикаций… «Людям просто хочется, чтобы так было, — ответил Берт. — Конечно, я не могу играть так, как кто-то другой. Это попросту невозможно. Мы все в то время играли «Angi»: Ральф МакТелл, Джон Ренборн… И все играли её по-разному, никаких проблем не было…». …Я сказал, что люди придумывают истории, и затем они становятся правдой, и привел в пример нашего Пушкина, который «отравил» Моцарта с помощью Сальери, и теперь каждый русский убежден, что так было на самом деле, а когда кто-то упрекнул поэта, что мол Сальери не травил Моцарта, тот ответил: «Кто освистал Дон Гуана, мог отравить его создателя»… Дженш рассмеялся, произнеся имя Пушкина с ударением на второй слог, из чего я понял, что ему известно это имя… «Но мог ли я убить Дэйви Грэма!?» — отшутился Дженш и уже серьезно признался, что Грэм всегда был его героем…
Тогда я спросил еще об одном герое, о котором тоже пишу в книге, — о Джексоне Франке. Я знаю, что Дженш встречался с Франком в те времена, когда они оба играли в клубах Сохо, что Берт видел его вместе с Сэнди Денни. Что же он думает о Франке, о его страшной и трагической судьбе? «Когда я с ним впервые встретился, — сказал Дженш, — то сразу понял, что Франк не очень счастливый человек, хотя внешне он казался вполне благополучным. Он ведь получил страшные ожоги, когда был еще мальчишкой, и когда рос, то кожа на его теле и на лице не росла (Берт показал на левую часть лица — В.П.), отчего ему становилось все хуже и хуже, была постоянная боль, он всегда принимал лекарства и большую часть жизни провел в госпитале. Я впервые встретил Джексона, когда они шли с Сэнди. Они тогда часто играли в Banjies, здесь неподалеку, потом у них испортились отношения, они расстались, Франк уехал в Америку… А Сэнди продолжала выступать с Fairport Convention, потом собрала собственную группу. Вместе они не пели, но часто оказывались на одной сцене в один вечер…»
Берт на некоторое время замолчал, и мне показалось, он в это время думал о Джексоне Франке. Дженш участвовал в переиздании его альбома на CD и написал предисловие, в котором отдал дань этому музыканту…
Не зная, о чем спросить, я задал вопрос о собаке, с которой Берт запечатлен на обложке «Birtday Blues»…
Оказалось, щенок был рожден последним из выводка, был слабым и болезненным. Берт за ним ухаживал, что впрочем его не спасло, и щенок вскоре умер… Вот как бывает, слабый и обреченный щенок был пригрет выдающимся музыкантом, запечатлен с ним на обложках сразу двух альбомов и тем увековечен… Еще я уточнил, как называется игра, в которую они играют с Ренборном на обложке их совместного альбома… Берт подтвердил, что это игра го… Я также поинтересовался, жив ли Билл Лидер… Берт коротко ответил, что жив…
Чтобы закончить тему оформления его ранних пластинок, я решил узнать, что скрывается за названием «It Don’t Bother Me» (Это меня не волнует), и связано ли название с фотографией на лицевой стороне конверта: на переднем плане унылый Берт сидит на стуле, равнодушно отвернувшись от двух девиц. Я сказал, что подобная фотография и название придают всему двусмысленность…
Дженш ответил, что девушка там всего одна — будущая жена Джона Мартина, а кроме нее там есть мальчишка, который, к несчастью, умер через месяц после этой съемки. Берт даже не помнит его имени. Парень был поклонником Дженша, приходил и просто слушал, как Берт играл, быть может, сам учился игре на гитаре…
Так я узнал еще одну грустную историю и еще раз убедился, сколь наши представления об очевидном, могут быть в действительности от него далекими… Быть может, поэтому я признался Берту, что опасался встречи с ним, так как встреча с героем повествования, к тому же не литературного, может закончиться печально. Наши представления о героях обычно близки к идеальному. Мы сами создаем эти образы и совершенствуем их по мере собственного роста, и нередко эти образы превосходят самих кумиров. В этом случае всякие контакты противопоказаны, так как могут разрушить идеальное представление о герое или изменить его. С героями лучше не встречаться, так как есть риск остаться на руинах идеального. Оттого удобнее «производить в герои» посмертно. Только в этом случае кумир будет послушен (и равнодушен!) ко всяким суждениям о нем. Отошедший под власть тьмы — он стерпит все…
Я рассказал Берту, как полгода назад решал, кому написать — ему или Ренборну. Полагая, что Дженш менее доступный и не отреагирует на послание, я отправил электронное письмо Ренборну, как мне казалось, более доступному. Вскоре я получил ответ, в котором музыкант выразил готовность ответить на «некоторые вопросы». Обрадованный таким поворотом, я послал Ренборну несколько вопросов относительно его детства, послевоенной жизни, словом, я задал ему вопросы, относящиеся к периоду его становления. И что же? Ренборн не ответил. Хотя мне известно, что письмо он получил. Так вот, его «неответ» привел к тому, что теперь я не могу писать о Ренборне в прежнем ключе… Как натура чувствительная, впечатлительная и легко ранимая, я опасался и встречи с Бертом. Разочарование привело бы к тому, что я навсегда отказался бы от всяких встреч со своими героями… Обо всем этом я рассказал Берту и спросил, был ли он в России…
Дженш никогда не был в России, но очень хотел бы побывать. Он ответил, что отдыхать обычно не ездит никуда, но поехал бы с удовольствием туда, где люди хотели бы, что бы он играл. «Вот если бы там организовать концерт…» — тихо произнес Берт.
…Но как и где его организовать, к кому подойти с подобной идеей и, если даже кто-нибудь организует такое выступление, кто на него придет? Много ли у нас найдется любителей, которые хотя бы раз слышали его имя? Мне известны лишь несколько искушенных коллекционеров, которые считают Дженша полубогом, но это единицы. Все эти вопросы тотчас заполнили мою голову. Я сказал, что повезу его в Пушкинские Горы и Торжок, в Суздаль и Владимир, покажу Новгород Великий и Псков и, конечно, Санкт-Петербург, то есть открою ему Россию и ее людей, архитектуру Древней Руси и наши святые иконы, и где-нибудь в этих блаженных местах обязательно состоится его выступление, и он, один из величайших музыкантов шестидесятых, выступит перед людьми, которые знают цену фольклору, неважно, какой страны это фольклор… «Вы увидите людей, которые никогда не слышали имени Берт Дженш, но которые будут самыми благодарными слушателями и лучше всех в мире поймут Вас, даже не зная английского языка. Россия — бедная страна, но люди здесь самые чувствительные…» — говорил я Дженшу, а он в это время рассматривал фотографии тверских детей на троицких гуляниях и осенние виды Пушкиногорья, приговаривая: «Очень красиво!»…
…Незаметно прошли полтора часа. Я не успел или точнее не смог задать даже малую часть приготовленных вопросов, и в этом смысле моя встреча оказалась провальной. Будь я журналистом какого-нибудь издания, меня бы просто выгнали с работы… Странно, но мне и не хотелось задавать вопросы. Большую часть времени мы сидели молча. Я, глядя на Берта, больше думал о священном явлении, называемом человеческой жизнью, которое часто заменяется упрощенным словом — «биография».
Вот напротив меня — человек, о котором известно, что еще в самом начале шестидесятых он, совсем молодым, без денег, с одним только желанием играть и петь, приехал в Лондон и стал одним из наиболее ярких музыкантов эпохи. У него учились, у него заимствовали, им восхищались и ему подражали все те, кого столь поспешно возвели в ранг суперзвезд. Кто знает, кем бы стал тот мальчишка с фотографии на альбоме, не постигни его столь печальная участь? В то же время сам Дженш не стремился попасть в чарты или занять высокие рейтинги, ни с кем не соперничал и ни за кем не гнался. В 1968 году вместе с Ренборном и другими музыкантами он создал одну из наиболее высококлассных и совершенных групп, которая оставила нам несколько высочайших образцов искусства… А в это время гремели иные имена и названия, и музыка гремела иная. И что же! Прошло всего три десятка лет(!) — и все становится на свои места. На места, уготованные не нами, смертными, а Творцом, и вот упертый и невежественный мир нехотя, но верно выправляется, выравнивается и выстраивает ценности в единственно верном порядке, и из небытия всплывают действительные, а не мнимые герои, и вот уже Промысел берет первого попавшегося Ему под руку и отправляет в Лондон, чтобы тот разыскал этих героев и успел рассказать о них… И обнаруживается, что пластинки музыкантов Фолк-Возрождения — самые недоступные, что за ними идет охота, что на их поиски приезжают в Англию со всего мира… И об этих музыкантах пишут книги, к ним приковывается все большее внимание, их разыскивают, чтобы взять интервью, а фирмы грамзаписи переиздают альбомы на компакт-дисках, и те быстро раскупаются… Но уже нет среди нас Джексона Франка, Сэнди Булла, Джона Фэхея, и многие другие уже тоже ушли, и теперь с ними не встретишься, не посмотришь в глаза, не услышишь голос… А еще десять лет пройдет…
…Я сфотографировал Берта Дженша и попросил, чтобы он показал мне свои кисти. Он послушно подал мне руки. Я их разглядывал и ощупывал…
Где та мощь, которую я отразил в главе о Дженше? Где мускулы и где сила его железных пальцев, которые плотно прижимают струны к грифу и выщипывают жесткие и хлесткие звуки? Ничего этого не оказалось! Пальцы у Берта нежные, кисти ровные и спокойные, в них нет напряжения, нет тревоги и смятения, нет дрожи и нет вызова… И что же? Он сказал, что сейчас его пальцы ослабели, так как несколько месяцев назад в Лондоне прошел ливень, который длился всего час, но успел затопить его дом и студию, так что он, вместе с женой Лорен, занимался все это время ремонтом — побелкой, покраской, шпаклевкой, — и мало играл…
Мы вышли из кафе и пошли в сторону многолюдной Чаринг Кросс Роуд. Дойдя до нее, свернули налево и направились в сторону метро. Берт шел все той же пружинистой походкой, по пути показывая, где он играл, и даже показал дом, в котором когда-то жил. Мы дошли до станции «Leicester Square», несколько минут постояли у входа, затем простились, и Дженш по ступеням пошел вниз, тотчас растворившись в толпе…
Сохо, Лондон, 8 февраля 2003 г.