Величие подвига

В своих «Воспоминаниях и размышлениях», маршал Победы Георгий Константинович Жуков, посвящая мемуары рядовому солдату советской Армии, заметил с восторгом: какое прекрасное поколение людей было выращено до войны. Да, это так. И верно то, что оно было именно выращено. Людей воспитывали на прекрасных идеях любви к родине, своему народу, почитания предков, единения, труда. Помня, что идеи овладевшие массами, становятся материальной силой. И они стали ею. Перед этой могучей силой и не устоял смертоносный фашизм.

До поры до времени и мы, подрастающее поколение, дети отцов-фронтовиков, взращивались так же, как и они. А, повзрослев, пытались передать свои убеждения и память вступающим в жизнь ребятам и девушкам.

Мне попалась на глаза небольшая заметка тех лет, написанная после того, как побывал на Белгородчине, встретился с сотрудниками прохоровской районной газеты. Не могу удержаться, чтобы не привести ее.

«Была война. Кругом хозяйничала смерть, но люди думали о жизни. Солдат, чтобы оставить память о себе посадил две вербы во дворе моей матери». Так начинается новелла П. Клевогиной, которую опубликовала газета «Коммунист» – орган Прохоровского райкома КПСС и районного Совета депутатов трудящихся Белгородской области. В пятьдесят газетных строк помещается этот рассказ. Но какое-то особой силы пронизывающее чувство овладевает тобою после прочтения его.

Прохоровская земля – земля «огненной дуги». И сейчас хранит она следы величайшего в истории танкового сражения. Сверните в любой перелесок с тропинки, и вы найдете полуистлевшие пулеметные гильзы, осколки снарядов и мин. Обелиски и памятники возвышаются здесь в каждом населенном пункте. Районная газета «Коммунист» систематически рассказывает о героях войны. Воспоминания фронтовиков, материалы красных следопытов, репортажи из музеев славы не сходят с ее страниц. И публикации эти не оставляют читателей равнодушными. С большим интересом читаются статьи, зарисовки, очерки под рубриками «Подвигу жить вечно», «Поиск продолжается». Главный маршал бронетанковых войск Герой Советского Союза П. А. Ротмистров, ознакомившись с работой газеты и красных следопытов сельских школ района, прислал им поздравление и благодарность: «Большое вам солдатское спасибо от всех ветеранов 5-й Краснознаменной гвардейской танковой армии». Немало благодарностей приходит и от родственников погибших солдат, узнавших из газеты о подвиге близких им людей. Вырезки с рассказами о них пересылаются, как правило, на родину героев.

Большое воспитательное значение имеют встречи ветеранов с молодежью, организованные редакцией. После таких встреч редакционный портфель пополняется содержательными материалами, интересными снимками. Удачной можно назвать и такую форму патриотического воспитания, используемую творческим коллективом газеты, как сбор за «круглым столом» той или иной семьи, в которой во время войны кто-либо сложил голову в борьбе с фашизмом. Вот номер газеты, вышедший после речи Леонида Брежнева на совещании в Хельсинки. Целая полоса в ней посвящена рассказу о встрече с семьей многодетной матери Матрены Дмитриевны Ерохиной, муж которой погиб в 1943 году. Старая женщина говорит о мире, о счастье работать и жить на земле без войн.

Высоко к небу взметнулись солдатские вербы у дома матери Клевогиной, а еще выше поднялась память о солдате, посадившем их. Благодарную память о нем, о всех тех, кто отстоял право жить на земле спокойно, всемерно поддерживает газета «Коммунист». Тема военно-патриотического воспитания на ее страницах – одна из главных.

Целенаправленная духовно-нравственная воспитательная работа приносила добрые плоды. В своей пропаганде «высокого» в человеке, мы обращались в первую очередь к истокам развития самосознания людей, любви к родному очагу, семье, близким людям. «В них обретает сердце пищу», как гениально, повторю, заметил Александр Сергеевич Пушкин, известное стихотворение которого послужило прекрасным отправным пунктом в глубоком исследовании «самосознания» и «самостоянья» человека, формирующих, в частности, базу семейно-родовой культуры. Семья – частичка Родины, любовь к ней – наш общий талисман.

Воспитанию любви к малой родине, благотворности изучения собственного родословия – посвящали мы свои многочисленные выступления, привлекали авторов, четко осознающих, что потеря данного «по воле Бога самого» истока может оказаться решающей силой в чреде «спусковых механизмов», уничтожающих ту или иную цивилизацию. Предупреждения такого рода слышались и в откровениях людей особой организации – поэтов, на генном уровне чувствующих «веянье тонкого хлада», и не случайно получивших в народе меткое определение – неопознанные духовные объекты (НДО). Но главным образом мы опирались здесь на мнения людей, на их почту, что мешками шла в ту же «Сельскую жизнь». И по мотивам этой почты было написано следующее эссэ.

 

Кто дважды счастлив

В одной умной книге довелось мне прочитать интересное изречение, смысл которого сводится к следующему. Если мы хотим узнать, что вырастет из маленького семечка, то нам надо взглянуть на дерево, с которого оно упало, потом спуститься вниз по стволу до самых корней и посмотреть, какая почва их питала.

Не знаю, читала ли эту книгу А. В. Карпенко, что живет в станице Павловской Краснодарского края и чье письмо держу я в руках, но мысли, которыми делится с нами она, очень и очень перекликаются с мудростью автора. Да это, наверное, и должно быть так. Ведь Анна Васильевна пишет о преемственности и связи поколений. Взяв за пример знакомую ей трудовую семью супругов Натальи Ивановны и Петра Андреевича Ткаченко, в которой все семеро детей продолжили хлеборобское дело матери и отца, автор письма приходит к нехитрому, но очень важному выводу: «Только труд и добрая родительская душа могут воспитать таких сыновей и дочерей, сформировать династию истинных земледельцев».

Династии. Трудовые, рабочие. Люди потомственных профессий. Как часто, говоря о них, мы по праву называем в этом случае и родителей, и детей корневой основой, опорой того или иного трудового коллектива. И это действительно так. Выросшие в обстановке особой взыскательности, познавшие добрый пример трудолюбия – пример естественный, неназойливый, исходящий от старших, – эти люди приобретают, как правило, ту самую «привычку к труду благородную», которая так необходима человеку и так ценима в народе.

Работа наша нелегкая, если не любишь работать, а если любишь – другой разговор, – говаривал давний знакомый мой глава большой династии сельских механизаторов алтайский хлебороб Иван Михайлович Воронков. Бывалый человек, исконный труженик, на себе проверивший истину: человек любит больше то, что сделал своими руками, он и детей воспитывает в этом же духе, привлекая к работе их в мастерских или в поле с самого раннего детства. Делается это настолько обычно, что ребята – а их у Воронкова двенадцать, – помогая отцу смазать тот же трактор, искренне думают: без них он и не справился бы. С годами детское, быть может, наивное желание «помочь папке» перерастает в привязанность к машинам, к земле.

Говорят, ни в какие времена и никто не отпускал своих детей из дому раньше, чем те не испытают первую любовь. Она входит в сердце юноши или девушки в пятнадцать семнадцать лет и навсегда закрепляется на дне души. После этого, куда бы человека ни бросала судьба, он постоянно станет ощущать тяжесть разлуки с родиной, с местами, где вырос, с людьми, которых он полюбил. Как важно это понять и взять на вооружение, воспитывая детей!

Рано или поздно вызревает в нас семя, заложенное родителями. Разным бывает «родительский посев». Не потому ли с такой грустью читаю я письма от тех, кто когда-то оставил отчий дом по наущению самих же отцов и матерей. Мне думается: такие родители еще пожалеют об этом, запоздало взгрустнут от собственной одинокости (сколько горьких исповедей приходит на эту тему в редакцию!), о том, что не сумели передать свое дело прямым, непосредственным наследникам.

Я многого не разделяю в письмах и тех молодых людей, что ищут счастье свое и «романтику» где-то далеко-далеко от родной околицы. Не мною сказано: крестьянство должно быть потомственным. Мы знаем о бедах деревень и сел, оставленных молодыми людьми. Не будем говорить о причинах этого: они известны. Положение сейчас меняется. Благоустроенные квартиры, новые дома и многое другое привлекают ныне в колхоз или совхоз даже городских жителей. Отрадное явление! И все же будем откровенны: эти люди не крестьяне. Не спорю, будут они, возможно, добрыми механизаторами, толковыми слесарями и токарями в мастерских, где много теперь надо специальностей, но, как правильно было кем-то замечено, разбудит ли их шум полой воды, курлыканье журавлей, пролетающих над селом, мычание коровы, возрадуются ли они первой проталине, мягким, пушистым сережкам на вербе, яровым всходам после майского дождя, запаху спелого хлеба! Многое теперь решают машины – это так. Но любая машина заработает лучше, если будет управлять ею человек, у которого теплится в сердце крестьянское начало, зов родной земли.

– Я почему ребят всегда за собой таскаю! – говорил мне Герой Социалистического Труда донецкий механизатор Владимир Андреевич Латарцев. – Потому что хочу, чтобы, учась держать молоток в руках, дети мои жизнь понимать учились, людей труда хлеборобского. Вы вот послушайте как-нибудь приятеля моего Николая Лыфенко. Как он говорит о кукурузе своей! Словно поэму читает. Но это для того, кто любит и понимает крестьянскую работу, для другого же его разговор интересным, быть может, и не покажется. И пройдет этот другой мимо Николая Федоровича, не увидев в нем ни беззаветного труженика, ни богатейшей души человека. А я мечтаю, чтобы парни мои любили его и таких, как он, понимали их с полуслова. Будет такое – станут они хлеборобами, людьми настоящими, уважаемыми.

«Золотою нитью» назвала преемственность и связь между поколениями мудрая женщина, труженица из харьковского села Африкановка Мария Михайловна Губина. В одном из писем прислала она собственное стихотворение, написанное на могиле отца-хлебороба, ставшего в лихую годину воином:

Я читаю эти стихи, вырвавшиеся из глубины благородного сердца, и вижу Марию Михайловну, какой видел ее в одну из наших встреч – с золотой звездой Героя Социалистического Труда на груди, в окружении внуков, ребят местной школы. И думаю: добрая почва питает этих людей, глубоки у них корни. Значит, быть нам и впредь великими и могущественными. И еще я думаю о том, что поистине счастлив тот, кто нашел на земле занятие по душе, но дважды счастлив, – кто и в детях увидел продолжение дел своих.

 

Взялся за гуж

Сорок пять тысяч центнеров зерна намолотило за сезон семейное звено алтайского механизатора И. М. Воронкова. Своим самоотверженным трудом семейный коллектив убедительно продемонстрировал, что люди потомственных профессий – опора современного села.

О большой механизаторской династии Воронковых – мой рассказ.

Усталости как и не было – за поворотом показался родной поселок. Окаймленный со всех сторон березовыми рощами, он в лучах заходившего осеннего солнца был похож на живописную картину в золотом багете. На пороге родного дома стояла мать. Без платка, в легком платье – она будто и не уходила с крылечка все три недели, пока работали они в дальнем хозяйстве на уборке.

Улыбающиеся, довольные, сыновья обнимали мать, у которой для каждого было запасено и доброе слово, и нежный взгляд.

– А батька-то, батька-то какой герой! – восклицала Екатерина Федоровна, глядя на приехавшего с сыновьями мужа, – помолодел даже, с молодыми работая.

Встречать старших высыпала ватага младших братишек и сестренок. Весело, шумно заходило семейство Воронковых в дом.

Случай свел меня с Воронковыми в момент возвращения их в родное село из совхоза «Бурановский», где семейное звено помогало убирать пшеницу. Приглядываюсь к героям алтайской нивы. Какие же они? Добродушные улыбки, у всех голубые глаза. Самому старшему из сыновей, работающих в звене, еще нет и тридцати, младшему едва за двадцать. Немножко резковатый Сергей, сдержанный Виктор, любопытный Михаил, застенчивый Валерий – они стояли в комнате вокруг отца. Раздеться еще не успели, и в своих комбинезонах с черными капюшонами, опущенными на лоб, походили чем-то на былинных витязей.

Глядя на счастливых ребят и мать, я невольно припомнил слова, сказанные секретарем парторганизации совхоза Н. Т. Чичериным в адрес Ивана Михайловича: «Свою любовь к механизаторскому делу он привил и своим детям. Их у него двенадцать».

На Алтае должность хлебороба – самая почитаемая. Здешний житель, чем бы он ни занимался в настоящее время, непременно упомянет в разговоре, что он тоже причастен к труду земледельца.

О мастерстве, умении, таланте любого человека в крае нередко судят по отношению его к хлеборобскому делу. Мне довелось слышать, как отвечала на восторженные отзывы читателей о творчестве Василия Шукшина его мать – простая крестьянка Мария Сергеевна. «Хорошо писал Вася, хорошо. Да как же иначе-то. Он – крестьянин. Все знал, все умел. И зябь подымать, и хлеб убирать».

Насколько же, стало быть, велик тут престиж крестьянского звания, насколько огромно уважение к нему, если по хлеборобской профессии равняют другие человеческие занятия. А уж о любви и гордости за свою профессию тех, для кого хлебопашество становится делом всей жизни, наверное, и говорить не стоит.

Рано усвоил Иван Воронков истину, что человек любит сильнее то, во что больше вложил труда. Об этом ему говаривал первый его учитель – тракторист Григорий Пастухов. Давно это было. Еще в далекие тридцатые годы, когда крестьянство выходило на дорогу новой жизни, когда волнующее, загадочное слово «колхоз» только что появилось в лексиконе селянина. Нелегко рушились в ту пору многовековые частнособственнические устои в крестьянской психологии, и в ломке их немалую роль сыграли первые трактористы. Это они на своих «путиловцах» запахивали межи, несли на село дисциплину и организованность рабочего класса. И против них в первую очередь обрушивались вражеские силы. Помнит Иван Михайлович сожженный в их селе трактор, избитого кулацкими сынками механизатора Григория Пастухова.

Как живой, и сейчас стоит перед глазами достойного ученика первый наставник. Суровый и добрый, умеющий, где надо, потребовать строго, а где и шуткой подбодрить. И поныне помнит науку старшего товарища Иван Михайлович, рассуждая о механизаторском звании, как и он: «Работа наша нелегкая. Но это, если не любишь работать. А если любишь – другой разговор».

Воронков и детей воспитывает в таком же духе, привлекая их к работе в мастерских и в поле с самого раннего детства. Делается это настолько естественно, что ребята, помогая отцу смазать трактор, искренне полагают: без них он и не справился бы. С годами детское желание «помочь папке» перерастает в привязанность, в любовь к машинам, к земле. И уж тут Иван Михайлович сам начинает считать: без ребят ему было бы трудно.

У Воронкова дел что зимой, что летом невпроворот. К нему, специалисту первого класса, токарю, наладчику топливных насосов, беспрестанно обращаются за помощью другие механизаторы. Он не отказывает.

– Нынче даже не было времени перед уборкой комбайн свой перебрать, – признался мне Иван Михайлович, – хорошо, ребята выручили, отремонтировали машину.

– Какие ребята? – спрашиваю.

– Коля и Саша, – отвечает. – Первый в девятом классе учится, второй – в шестом.

К старшим сыновьям отец относится требовательно. «Молодежь есть молодежь, – размышляет он. – И погулять любит, и поспать потом. Понятное дело. Только ведь и работу за нас никто не сделает. Потому и толкую: взялся за гуж – не говори, что не дюж.

Нынче отец и сыновья создали на уборке семейное звено. Пять комбайнов входило в загонку. Результат работы записывался на звеньевого, а не на каждого работника в отдельности, как раньше. Упростился учет. Но главное преимущество звеньевой системы не в этом. Взаимовыручка, помощь друг другу, плюс строгая дисциплина и требовательность, исходящие от главы семьи, принесли успех. Директор совхоза «Коммунар», где работают Воронковы, Григорий Прохорович Гриценко, подводя итог работы звена, сказал как-то:

– Нам бы в хозяйстве иметь пять таких уборочных коллективов – и больше не надо. Замечу, что в «Коммунаре» только зерновых сеют двенадцать тысяч с лишним гектаров. Может, через край, как говорится, хватил руководитель, увлекся? Не похоже. Результат Воронковых сам за себя говорит. В Дубровском отделении, где они нынче за три недели убрали хлеб одни, раньше по месяцу работало восемнадцать комбайнов.

На алтайской ниве нынешней осенью трудилось 732 семейных звена. По численности звено Ивана Михайловича самое большое. И выработка на комбайн в нем самая высокая. Убрав урожай в своем хозяйстве, звено выезжало помогать соседям. И вот теперь, вернувшись и сидя уже за столом, они ведут разговор все о том же – об урожае, машинах. Потом самый младший из механизаторов Воронковых, Валерий, расскажет мне:

– В прошлом году демобилизовался из армии, поступать в СПТУ было уже поздно. Так отец и братья вот тут, дома, начали меня готовить к выпускным экзаменам. И что вы думаете? Хорошо сдал!

– Да что вы тут собрание за столом открыли, – нарочито сердится мать, – хоть поешьте как следует, поешьте. Один разговор – о машинах.

– И впрямь, – соглашается старший сын Виктор.

Затем, как бы невзначай, заходит разговор о современном земледельце. Изменился он, что и говорить. Коллективный труд, высокая культура ведения хозяйства формируют и нового хлебопашца. Иван Михайлович вспоминает: раньше случись неурожай – живешь впроголодь. Теперь не то. К тому же как стали землю обрабатывать! Все по науке делается. Грамотные крестьяне стали. Воронкову-старшему это особенно заметно. Ведь еще на его памяти рядовые механизаторы не имели права в магнето залезать: квалификация низка. А теперь трактористы или комбайнеры обязательно должны знать на уровне техника. И знают, потому что подготовка у них солидная, фундамент прочный.

Перемены в быте, условиях труда происходят, что называется, на глазах. Это замечает и молодое поколение Воронковых.

– В нынешнюю посевную, – говорит Виктор, – я работал на К-700. От зари до зари в кабине машины находился и не уставал.

Новые машины облегчили труд земледельца, сделали его высокопроизводительным. И вот семейное звено Воронковых намолотило за сезон 45 тысяч центнеров зерна! Имена механизаторов из далекого алтайского совхоза «Коммунар» становятся известными всей стране.

…Вечер струился прохладой. Догорали за окном верхушки березовой рощи, желтела в поле стерня сжатой пшеницы. Покой и тишина стояли кругом.

– Красота-то какая! – восторженно произнес Сергей Воронков. – Никуда я не поеду отсюда, буду учиться заочно.

– А я люблю шумную степь, когда и ночью светло от машинных фар, – это говорит Воронков-старший.

Неуемный, беспокойный человек. В войну он был наводчиком орудия, сражался на Курской дуге, под Обоянью. Контуженный, израненный вернулся в родное село. В сорок четвертом. Костыли бросил на станции, шагал проселком, превозмогая боль. Старался выглядеть бодрым, крепким. На другой день вышел в поле, где работали в ту пору женщины да ребятишки. Перед уборкой собрал из «разбитых», списанных машин комбайн и на общую радость односельчан выехал за околицу косить пшеницу.

Вскоре Иван женился. Взгляды на жизнь с Екатериной Федоровной совпадали. Красавица, труженица, хозяйка хорошая.

К матери в семье Воронковых отношение особо нежное и почтительное, ей самые богатые подарки в день рождения, к 8 Марта. Вырастить двенадцать ребятишек, о которых на селе никто худого слова не скажет, дело не шуточное. Для всех хватило у этой чудесной женщины материнского тепла и ласки, столь необходимых каждому человеку.

По случаю приезда корреспондента дети просят мать приколоть к кофточке орден «Матери-героини». И когда она это сделала, гордо посмотрели на меня: какова у нас мамка!

– Мама, спляши цыганочку, – просят младшие дочери Марина и Аня.

– Ой, что вы, детоньки…

– Спляши, спляши, мамка, – подбадривают другие. А отец берет уже в руки гармонь.

– Э-эх! По такому случаю! – и пошла выбивать чечетку счастливая мать.

Сыплет переборами гармошка, хлопают ладошами в такт плясунье ребята, и не верится, что Екатерине Федоровне и ее мужу давно за пятьдесят.

Много слышал я, будучи в «Коммунаре», о дружной семье Воронковых и главе ее – Иване Михайловиче. Как депутат райсовета и сельсовета много сделал он добра для людей. Но запомнился мне он за семейным столом, в родном доме. Счастливый, веселый, жизнерадостный. Годы, казалось, не властны над ним.

На прощание Иван Михайлович поделился своими задумками на будущее.

– Тысяч пятьдесят должны намолотить. Еще один сын вернется из армии. Он шофер. Будет в звене свой водитель.

Понятно, что до новых высот добраться будет нелегко; но в дружной семье дело всегда спорится.

 

У чистой воды

Замысловато петляя, речка бесшумно крадется среди зарослей кустарника и будто приманивает к себе все живое вокруг.

– И все-таки чуть было не убежала от нас река, – говорил первый секретарь Павлоградского райкома партии Владимир Матвеевич Молодан. Я взглянул на него удивленно. Он добавил: – И удержала речушку Валентина Агеева, зоотехник из «Украины».

– «Украина» – хозяйство сильное, и люди в нем приметные, – рассказывал мне по дороге райкомовский водитель и советовал: – Вы непременно послушайте их певцов, зайдите в спортивный комплекс.

– Что верно, то верно. Колхозники наши и отдыхать, и работать умеют, – согласился председатель колхоза Иван Иванович Бабенко. – Для таких и постараться не грех. Да и как иначе, если находишься под постоянным контролем – в одном здании с представителем самого главного органа власти республики нашей работать приходится.

Иван Иванович говорил об этом с улыбкой, но не шутил. Действительно, в той же конторе находится рабочий кабинет депутата Верховного Совета Украинской ССР Валентины Агеевой, той самой, ради знакомства с которой и ехал я в колхоз.

Валентина Константиновна шутку приняла спокойно, с достоинством.

– Так, значит, хотите узнать, как мы речку спасли? – обратилась ко мне. – Что ж, расскажу.

И услышал я поучительную историю. Идя на работу, встретила как-то летом Валентина Константиновна стайку ребятишек, которые явно ее поджидали. Когда она поздоровалась, один из мальчишек вдруг выпалил:

– Тетя Валя, скажите, а дети народ или нет? И если народ, то помогите нам, поскольку являетесь депутатом.

Валентина усилием воли сдержала улыбку:

– Так чего вы хотите?

– Бочаги в речке илом затянуло. Может быть, вы бы где земснаряд попросили? Углубить бы дно.

Земснаряда в колхозе не было. Да и в районе есть ли таковой. Но как откажешь, глядя в эти невинные и верящие в тебя глаза! Пообещала она ребятам «пособить их горю».

– А чем кончилось? – вздохнула Валентина Константиновна. – Пришлось нашему колхозу вскладчину с соседним хозяйством хозяйством покупать землеройную технику. А когда это сделали да углубили места для купания, задумались: технику-то приобретенную можно использовать и дальше. Стали русло расчищать.

Нет, не зря говорят: решение больших задач нередко начинается с малого. И еще: в любом деле человек заинтересованный нужен. Такой, как Валентина Агеева. Не зря на предвыборных собраниях по выдвижению кандидатов в депутаты в высший орган власти республики земляки вновь назвали ее фамилию.

Мы сидели с Валентиной Константиновной в рабочем ее кабинете. Я смотрел депутатскую папку. Рядом со справками об эффективном использовании удобрений в Днепропетровской области, о дополнительных мерах по усилению охраны природы и другими важными документами, подготовленными для рассмотрения в депутатской комиссии по сельскому хозяйству, членом которой она является, лежали и обычные заявления избирателей с просьбой помочь в разрешении того или иного житейского вопроса.

– Не удивляйтесь. Так и должно быть. Ведь в жизни большое и малое всегда рядом стоят, – сказала Валентина. – Вот видите, жалоба от рядовой работницы. Ее оскорбил бригадир. Непременно разобраться надо и призвать грубияна к порядку. Это не мелочь – защитить достоинство человека.

Много судеб людских вместила в себя депутатская папка. А я подумал: сколько же времени и души отнимают у Валентины Константиновны дела общественные. Ведь у нее, зоотехника, много работы и непосредственно в хозяйстве.

– Главное тут, – объяснила Агеева, – людей видеть, понимать их беды и радости. Был в моей практике случай такой. Казусный, однако со смыслом.

Пришел на прием к ней лучший шофер колхоза и говорит:

– Что же такое творится-то, Константиновна? Сын мой Николка на зоотехника решил учиться. Я ему свое дело нахваливаю, а он – зоотехником, и все тут…

Смотрела она на огорченного батьку и вспомнила, как 15 лет назад приехала сюда, в Булаховку. Колхоз и в ту пору в районе был не последним хозяйством, однако до нынешнего порядка было еще далеко. Тогда без сапог резиновых на ферму не ходили. И вопрос, где найти доярку, то и дело возникал и на общих собраниях колхоза, и на правлении. Колхозники подшучивали по этому поводу довольно ехидно: «Доярок нет, зато советчики есть». Это о специалистах.

Перешагнула Агеева через недоверие это. Нет, не пренебрегла им, но с упорством, свойственным натурам одержимым и цельным, добивалась она улучшения условий труда и быта, подымала продуктивность колхозного стада, повышала престиж профессии животновода. И сдвинулось дело. Девчонки вон метят на ферму прийти после школы, парень в зоотехники собрался. Плохо ли?

– За интересы ребят Константиновна горой стоит, – говорили в Булаховке. – Благодаря им она и депутатом стала.

И – опять со смыслом история. Шло собрание, на которое был приглашен председатель Павлоградского межколхозстроя Михаил Шещук. Руководимая им организация строила школу в хозяйстве, строила из рук вон плохо, но говорили все об этом осторожно. Ссориться со строителями рискованно. И тут встала Агеева.

– Не пойму я, – говорит. – Мы платим деньги, а работу с них спросить стесняемся.

– Правильно! – одобрительный возглас в зале. – Вот бы кого депутатом-то нам! Константиновна за общественный интерес постоит. – И намекнул – Кстати, скоро и выборы…

Ее избрали депутатом в районный Совет и дали наказ: сделать все, чтобы школа в селе вошла в строй в ближайшее время. Выполнила его Валентина Агеева. Правда, баталий со строителями было немало. Одна из них кончилась тем, что Шещука освободили от работы.

«Что ж, чтоб не заросла камышами, не заилилась речка, ее и почистить надо», – подумал тогда я. И еще подумал, какое великое право имеют люди у нас: избирать в органы власти таких представителей, которые стоят на страже именно их интересов. Значит, и впредь быть чистым и полноводным руслу реки нашей жизни.

 

По душе

Неужели и в самом деле было все это? Шумная свадьба, Юрий, застенчивый, ласковый, словно не верящий, что такая красавица будет его женой…

Поначалу жили они хорошо. Дети пошли. Забот прибавилось. Особенно ей. Может, потому и первые выпивки мужа сердито не оговаривала. А он в гостях ли, дома ли в праздник стал все чаще позволять себе лишнюю рюмку. И однажды запил. Не появлялся дома три дня. На четвертый вернулся, глянул на Валентину пустыми глазами и словно выстудил холодным осенним ветром.

Она и тогда ему простила. Услужливая женская доброта опять припомнила извечное бабье утешение: «У других мужья тоже выпивают». И потом много раз «скрашивала» она пьянство супруга. Думала, может, образумится, надеялась, что семья и любовь ее воскресят в нем человека. Решилась даже уехать из родных мест, от дружков его. Но все напрасно. Если человек сам не хочет, как его отвернешь от плохого?

Через несколько лет Валентина вернулась. Уже без мужа. Опустошенная, словно что-то оборвалось у нее внутри, приехала в деревню к матери. Помогала ей по хозяйству, следила за огородом, скотиной – и радовалась: детишки рядом, сыты, обуты. И тихо, спокойно все. Что ж, и так жить можно, оказывается.

Но иногда, как удушье, к ней подступала тоска. По людям, по коллективу, по тем хлопотам, которые постоянно окружают человека, живущего не на отшибе, а общими заботами.

Однажды, собираясь шить штанишки младшему, Виталику, Валентина развернула рулончик с выкройками, которые сделала ей из газет знакомая портниха. Взяла одну, машинально пробежала глазами небольшое объявление: Мценскому комплексу по откорму крупного рогатого скота требуются операторы. «Ишь, какое слово придумали красивое. – улыбнулась Валентина. – Надо будет спросить соседа – он, кажется, там работает, – чем этот оператор занимается?»

Сосед, инженер, придя с работы, немало удивился, застав у себя гостью. А выслушав ее, оживился:

– Ты же грамотная женщина, Валентина. Комплекс – это фабрика. Фабрика дешевого мяса. У нас одних инженеров – 12 человек. Электриков более двух десятков. Я уж не говорю о зоотехниках и ветврачах.

Валентина слушала соседа внимательно. И, странное дело, тот задор, та увлеченность, с которыми он говорил, начали передаваться и ей. Измученная семейными неурядицами, она вдруг отчаянно подумала: «Да что же это, в конце концов, наше женское счастье только в доме? Вот возьму и пойду на комплекс». И на другой день она уже знакомилась с предприятием.

– Знаете, что больше всего удивило меня? Думаете, механизмы, пульты управления, кормоцех? Нет. Порядок.

Шла она домой поздно вечером. Тяжелые облака чуть не задевали за крыши домов. А сердце радостно билось… Думала: народ на комплексе, чувствуется, очень дружный, зарабатывают, говорят, хорошо. Конечно, нелегко будет освоить технику, но разве ж боится этого она?

Анатолий Егорович Фомин, к которому определили ее в помощницы, оказался человеком не очень разговорчивым. Валентине в первый день только и сказал: «Приглядывайся к тому, что я делаю. Технику освоить недолго. Главное – животных научиться чувствовать. С машиной и то надо быть аккуратным, а тут – живое да бессловесное. Не скажет, не пожалуется, если мы не заметим».

Вскоре Валентина стала работать самостоятельно. Лето для животноводов, работающих на комплексе, нелегкое время. К этой поре запасы жома с сахарного завода, которым откармливают бычков, кончаются, животных переводят на зеленку. А ее на такое стадо сколько нужно!

Много было хлопот, разговоров с возчиками. Но эти повседневные заботы были теперь близкими ей. Она даже испытывала какое-то особое чувство удовлетворения, что они заполняют ее жизнь, занимают мысли. Она копалась в специальных журналах, книгах, примеряя все к своей работе.

Как-то операторы повздорили с электриками: плохой свет в цехах.

– А зачем он скоту? – горячились электрики. – Больше лежать будут ваши бычки. А это и хорошо.

– Да что ж тут хорошего? – решительно вступилась Валентина. – Бычок при полном свете ведет себя активнее. Значит, и ест хорошо, и в весе прибавляет лучше. При слабом же освещении действительно спит он много, а растет хуже.

Анатолий Фомин слушал бывшую подопечную и радовался:

– Ну вот. Мне учить ее, считай, уже нечему. Гляди, как бы самому вскорости не пришлось идти за опытом к ней.

Отличных привесов – 1.151 грамм в сутки – получил в прошлом году от каждого бычка Анатолий Фомин. Всего на 53 грамма ниже оказался этот показатель у Валентины Ивановой.

– И еще одна радость у нее, – сказал секретарь партийной организации комплекса И. Б. Богородский. – Квартиру двухкомнатную получила. И вообще, ожила у нас Валентина. Общественница, в художественной самодеятельности занимается. Депутатом райсовета избрали. Уважают ее у нас. Да и сама она себе цену знает. Работой гордится и от других уважения к ней требует.

 

Честь хлебороба

Высокий и сухощавый, он стоял около своего старенького СК-4 и смотрел в выжаренную, выбеленную солнцем степь. Туда, где друг за другом, поблескивая красными боками, шли три новенькие «Нивы», ведомые безусыми, дочерна загорелыми парнями. Обернулся ко мне, без горечи заметил:

– Про меня писать не стоит. Поздно приехал. В те годы, верно, равных мне не было здесь. А нынче… Посмотри, как обошла меня молодежь.

…Праздники первого снопа любил он всегда. Они были Евдокимову как награда за все волнения его и труд на этих полях. Вот и нынешним летом от земли ожидал он многого. Все было сделано, чтобы вырос богатый урожай. И с радостным волнением в душе ждал старый механизатор уборки.

Он знал, что и нынче наверняка приедут к ним в колхоз «Красный Донец» на праздник первого снопа гости, а ему, ветерану, поручат сделать первый прокос. Здорово будет! Только, когда приехало телевидение, Евдокимов фотографироваться не захотел. Почувствовал вдруг он перед тридцать третьей страдой своей, что нет былой силы в руках его, нет той пружинистой гибкости в теле. Кого тут винить, на кого обижаться? На природу?

Хотел было все это объяснить председателю. Но плохо, видать, объяснил. Сбежавший перед уборкой из больницы Михаил Андреевич Каширов рассердился на Евдокимова:

– Стал старее, так будь мудрее, Михалыч. Никто тебя на комбайн не гонит, но ты же председатель совета наставников. А ну-ка, становись во главе звена своего!

Пришлось становиться. Так они и попали в кадр – он, Николай Михайлович Евдокимов, брат его Александр и сыновья с дочерями: Николай и Юрий, Лена и Лида.

Дети говорили: «Ты, отец, не очень надсаживайся. Твою же школу прошли мы, с любой работой справимся. Ты на жатке работай только! На ночь же домой отдыхать езди». Эх, молодежь, молодежь! Не понимает еще, что лучшего отдыха после работы, чем на бригадном полевом стане, для хлебороба и быть не может. А нынче тут и совсем хорошо. Даже баньку построили. Евдокимов сам помогал её «ладить» бригадиру Юшкалову и его заместителю Рябчуку.

Конечно, он отдаст брату и детям свои рекорды. Сядет за жатку. А они пусть на обмолоте будут. Пора и им вкусить радость успеха. А то без него ведь может пропасть азарт, интерес к делу.

На днях у Евдокимова-старшего опять с молодежью спор был. Горячие головы требовали молотить хлеб напрямую. Дескать, без раздельной уборки мы выработку дадим более высокую. Пришлось растолковать: «Вам что, хлеб нужен или сводка?! А если дождь пойдет и придется остановить комбайны?»

Стал сам косить. Остальных заставил. Да как хорошо сделал-то! Нет, великое это дело – хлеборобская честь. Делай все по совести – никогда не прогадаешь.

Поняли ли это ребята? Наверное, поняли. Работали – сна, отдыха не знали. Были дни – по тысяче и более центнеров намолачивали.

Нелегко было на «легкой работе» и Евдокимову-старшему. Только успевай разворачиваться. Трем комбайнам подготовить фронт работ одному – дело не шуточное. Да и поломки случались, то у самого, то у подопечных. Исправить, помочь надо.

Битвой за хлеб называют нередко жатву. А битвы, они легкими не бывают. Сколько их помнит Николай Михайлович? Дождливых, холодных, засушливых. Бывало, спасая урожай, отрывали вилами от стерни прибитые к земле валки. Но спасали. А «спасать» – это уже категория из области нравственной. Спасающий всегда чем-то жертвует. И в первую очередь собою.

Но нынешняя страда была не только трудной. Она была еще и праздничной. Такой хлеб вырос! Такой урожай убирали! Не потому ли чувство особого торжества постоянно испытывал Евдокимов?! Не потому ли веселой радостью, а не усталостью светились глаза его детей, односельчан?! И всеобщий энтузиазм, как волна, увлек всех тружеников, когда прокатился по области волнующий сердце горячий призыв: «Волгоградцы! Продадим государству в третьем году пятилетки 4 миллиона тонн хлеба!»

Вчера на стан приезжал первый секретарь райкома партии А. Г. Самсонов, привозил поздравительные телеграммы передовикам, в том числе и членам звена Евдокимова. Рассказывал о делах в районе, о том, как слаженно всюду работают люди. Отрадно было слышать такое. В соседнем колхозе «Путь к коммунизму», например, все комбайнеры звена Анатолия Воронцова намолотили по 10 тысяч центнеров зерна. И вообще число «десятитысячников» в районе к сотне приблизилось.

Хлеб! Круто замешена жизнь на нем. Не зря, стало быть, символом мира и счастья называют его. В обилии хлеба – богатство и мощь страны, уверенность в завтрашнем дне и твое личное благополучие. Этого ли не знать Евдокимову, перенесшему гитлеровскую голодную оккупацию, начинавшему работать на почти ничего не родящих, обожженных войной здешних полях. Но росла урожайность в хозяйстве – и крепла экономика колхоза, увеличивался достаток в каждой семье.

Нет, хлеб, он точно – всему голова. Эту святую истину, что прочно врезалась в плоть и кровь, коммунист Евдокимов внушает и младшему поколению.

Жена, Ольга Васильевна, когда первый раз уходили в поле штурвальными дочери, наказывала: «Вы там поаккуратней!» Муж улыбнулся только: «Не шуми, мать, и не волнуйся. Ничего плохого не будет. Не на гулянку идут – хлеб убирать!»

Он твердо уверен: хлеборобская дорога сделает из детей настоящих людей. Как сделала когда-то человека и из него самого. Хлебопашец, казацкий сын, он стал Героем Социалистического Труда, членом Всероссийского совета колхозов. Но знает он по себе и другое: путь земледельца нелегок. «Немало, дружище, приходится нам пыли глотнуть, прежде чем посетит нас признание». Эти слова говаривал, бывало, комбайнер Василий Ефремович Варянык, с которым начинал Евдокимов в далеком сорок пятом работать на «Коммунаре». Василий Ефремович потом стал Героем Социалистического Труда, намолотив за 20 дней уборки 10 тысяч центнеров зерна. В ту пору на тех хлебах это был подвиг, требующий максимального напряжения сил и мастерства.

Помня пример своего старшего товарища, не остерегал от трудностей и детей своих Николай Михайлович. Со школьного возраста крутились они около машин отца, помогали ему то мотор перебрать в комбайне, то насос отрегулировать, то баллон подкачать. Ничего, что иной и шишку на лбу при этом набивал. Зато потом легче было. Проста и мудра педагогика хлебороба. Знает он: человек ценит больше то, во что больше вложил труда. Все хорошо должно быть и у детей. Только надо помочь, подучить молодых, и придут к ним зрелость, самостоятельность. Нынешняя страда – хороший экзамен на эти качества. И ему, Евдокимову, тоже экзамен. На умение смене своей опыт передать. И неплохо, кажется, выдерживают испытание обе стороны. Александр намолотил вон уже 14 тысяч центнеров, Николай не намного отстал от него. А Ленка-то, Ленка! Не отстает от ребят.

И еще порадовали дети. Высказали мысль: неплохо бы, мол, помочь в уборке звену Петра Николаевича Трушика, не все у него ладно складывается. С Трушиком Евдокимовы соревнуются. И хоть у самих еще в звене дел достаточно, но не бросать же товарища. Хорошо рассудили, хорошо. Будет ребятам за доброту их уважение от людей, легче и шире станет для них дорога хлеборобская. Легче и шире станет она, думается, и от того, что умеют дети его прислушаться к голосу старшего, перенять хорошее у соседа. Внедрил Юрий Сотниченко глубокую вспашку в своем звене, Евдокимовы нынче тоже хотят это сделать. В прошлом году сто гектаров вспахали трехъярусным плугом. Прибавка-то в урожае сразу почувствовалась.

Вот так и надо держаться. Всем друг за дружку. Теснее идти вперед. Тогда любые задачи по плечу будут.

Ветер, горячий и колкий, гнал по обочине поля мучнистую пыль. Было душно. Но ничего этого не замечали мы за разговором с Николаем Михайловичем Евдокимовым. Отвлеклись лишь тогда, когда из-за старого тополя, под которым сидели, вышел молодой комбайнер и сказал: «Отец, мы едем к соседям».

– Как, без меня? Ну уж извините, – быстро поднялся со скамейки мой собеседник. И, обернувшись ко мне, задорно добавил: – Хочешь обо мне писать? Рано приехал, брат. Уборка-то еще не закончена. И я своего слова пока не сказал.

 

Краса земная

Невысокого росточка, стройная, худенькая – девочка да и только! – она стоит в окружении гостей, рассказывает, как школьница на уроке:

– …И все-таки животное это весьма деликатное и, между прочим, чистоплотное. Так что первая заповедь – содержи свинью в чистоте. О кормежке не говорю – само собой разумеющееся дело. Секреты? Есть они, есть. Кабанчиков и свинок откармливать надо раздельно. У них физиология разная. Сильного поросеночка надо вместе с таким же держать, а то он у слабеньких корм отнимать станет. Утром всегда смотрю: все ли к корыту бегут дружно. Кто в хвосте оказался – мечу. Что-то, значит, неладно у них. Приболели, возможно. Ставлю в специальное стойло, молочко им даю. А как же?

Пожимают плечами люди, приехавшие опыт героини перенимать, вроде бы ничего особенного, все это как бы мелочи. Мелочи! Так ведь из них, можно сказать, любая крестьянская работа складывается. Помнит Нина Павловна Джус, как высматривал эти самые мелочи американский фермер Гарст, приехавший в Советский Союз вместе со своим племянником и побывавший, кстати, у них в хозяйстве. На новое оборудование, на технологию промышленную не тратил особо время именитый иностранец: это ему не в диковинку, а вот по ферме старенькой шел не спеша. Выглядел на стойлах вместо металлических крючков дубовые задвижки, вмиг повернулся к племяннику, знак сделал. Тот блокнот распахнул, что-то быстро-быстро записывать стал. Сообразил хозяин: железные-то крючки и ржавеют, и гнутся, а дубовые только прочнее становятся – стало быть, удобны, надежны. А увидел самодельный скрепер, из утиля сваренный и подвешенный на Т-25 (его свинарки «лопатой» звали), – аж в ладоши захлопал. И этот «агрегат» в блокноте у племянника оказался.

Вот тебе и миллионеры! Вот тебе и обладатели техники с высочайшим классом надежности! Поняли, что такую машину можно сделать без особых затрат самим, а служить она будет исправно. Охотился, охотился Гарст за плодами крестьянской смекалки, порожденной естественной человеческой бережью и расчетом.

После директор совхоза, обсуждая с животноводами посещение американского гостя, удивляясь хватке его, говорил:

– Умеют, черти, хозяйствовать, ничего не скажешь. Учиться, учиться нам надо еще этому…

Джус, присутствовавшая тут, встрепенулась: задели чего-то эти слова за живое:

– «Учиться», «хозяйствовать»… До чего же мы любим слова трепать. Скажите-ка лучше, сколько на ферме нашей начальников? Шесть человек? Не много ли хозяев-то? Народ вон толкует: и одного за глаза хватило бы.

Давно состоялся тот разговор. Сейчас на Мироцкой ферме, откармливающей ежегодно около двух с половиной тысяч свиней, из управленцев – один бригадир. А хозяев – хозяев больше. Ими можно назвать, пожалуй, всех работников фермы, а их с подменными свинарками, электрокарщиками, сторожем и трактористом – 16 человек.

Ладно работает коллектив. Общими усилиями навес для комбикормов соорудили, учет строжайший во всем наладили, привлекли внимание к себе руководства. Как-то заместитель директора совхоза Николай Григорьевич Лукьяненко, живущий в Мироцком и ездивший каждый день на центральное отделение мимо свинофермы, обратил внимание на открытые ворота ее. «Что такое?» – возмутился. Вышел из машины – и к Маковскому, бригадиру. А тот уже поджидает его: «Специально это сделано, Григорьич, чтобы ты заглянул сюда. Нам-то недосуг тебя разыскивать – вот и открыли ворота: не проедет же, думаем, замдиректора мимо такого безобразия». – «Значит, ловушку устроили? Ну, говорите, чего вам надо?» – «Весы, Николай Григорьевич. А то привозят возчики комбикорма, говорят, что столько-то, документы показывают. Но бумага, она и есть бумага. Комбикорм же продукт деликатный, мало ли что в дороге может произойти».

«Эх, брат, весы. Где же их взять?» – «В поле, Григорьич, в поле. Они у агронома Кравченко без дела пропадают, ржавеют, дождями омываются. А мы их почистим, смажем, под крышу поставим».

Появились весы на ферме, а с ними – еще больший порядок. Но ворота все же открыты бывают частенько. Шумит Лукьяненко: «Что мне теперь кабинет свой, что ли, сюда переносить?» Его утешают: «Не надо! А то до комплекса, откуда ферма получает поросят на доращивание, трудно дотянуться будет. А пошевелить там надо кое-кого: придерживать что-то поголовье начали. Свой план по откорму стремятся за счет других выполнять». – «Ну, это вы со своей колокольни смотрите, – возражает руководитель. – План у нас один – совхозный». – «Да, но только на нашей ферме – дешевле привес. По совхозу-то на килограмм его тратится без малого шесть кормовых единиц, а у нас чуть больше пяти». – «Но у вас же и места-то больше нет», – уже отбивается замдиректора. Но его оппоненты куда как толковы: «С местом придумаем. Можно площадки летние между дворами соорудить».

…Директор совхоза «Киевский» В. С. Остапа, коренастый, подвижный, улыбчивый, сегодня в ударе:

– И кто это все говорит, что губит русского человека, мол, безалаберность его да неумение распорядиться богатством своим? Чепуха! Не где-нибудь – у нас родилась поговорка: «Копейка рубль бережет». Возьмите тех же свинарок с Мироцкой фермы. Ух, как денежку считают! Был случай с электричеством…

– Вспомнил, значит, Василий Степанович, историю эту, – усмехнулась Нина Павловна, когда повел я с ней разговор. – Было дело, подняли мы скандал из-за четырех копеек. Однако на каждом центнере привеса. И из-за чего? Из-за этакой филантропии. Подключили электрики четыре фонаря на соседнем железнодорожном складе плюс переезд осветили. Счетчик же наш работает. Каково? Железнодорожники, видите ли, беднее нас. А попробуй-ка не выгрузить у них вагон вовремя – такой штраф с тебя заломят, ого-го! А наши начальники думают, что теперь за электричество это они нам скидку в случае чего сделают. Как бы не так! Да хоть бы и так. Почему мы, хозрасчетная бригада, должны страдать. Нет, не пойдет!

Замолчала. Глянула мне в глаза:

– А про мою поездку в Германию ничего не рассказывал директор? Нет? Смущается, выходит. Уж больно я тогда резко доложила. А началось с чего? Опять эти самые разговоры об экономии да бережливости меня заели. Вот, дескать, в кооперативе «Троссин», что в ГДР, с которым мы дружим, порядок, а у нас… Странное дело, заспорила я, наши рабочие, будучи у них по обмену, говорят, чудеса творили. Организация! А немцы, к нам приезжая, расхолаживаются. Вон в прошлый раз месяц у нас работали, так потолстели даже. После этого меня и решили в ГДР с рабочей делегацией послать. Съездила. Директор по возвращении спрашивает: что видела? А то, говорю, что председатель кооператива там на мопеде ездит. Нет у него ни шофера, ни машины государственной. Экономно, а? Засопел, вижу, Степаныч… Конечно, много и по работе своей интересного присмотрела я. Учиться, что ж, надо. Я зазорной учебу для себя никогда не считала. Десятилетку окончила заочно. Правда, от ребятишек своих тетради прятала, а то приноровились списывать, – смеется. И опять посерьезнела:

– Одно скажу: мало людей научить по-хозяйски мыслить и хорошо работать, надо еще и приучить их к этому.

Как-то Нину Павловну спросили подруги с соседней фермы: «Нина, приезжаешь к вам и душой отдыхаешь. Люди друг друга с полуслова понимают. Тишь и гладь у вас. Неужели и в самом деле не ругаетесь меж собой?» Подумала Павловна и ответила: «Ругаемся, девчата, ругаемся. Но только из-за дела. И стараемся с перепалками не очень на народ выходить. Сами решаем. Коллективом». И засмеялась: вспомнила, как молоденькая трактористка, выпускница СПТУ Лена Оборская трактор принимала у парня. Ох, огонь-девка! Волос – рыжий, характер – кремень. Увидела грязь в кабине. «Прибери», – говорит хлопцу. А тот заартачился: «Что тебе трактор – игрушка в детсаде? Тут непорядок естественный». – «Ах, естественный? Ну так и я естественно!» – Да как вцепится в чуб молодцу.

Вот как порой бывает. Но не рассказывать же об этом гостям. А те выпытывают. «Значит, сор из избы не выносите?» – «Деликатное это дело, подружки, – поддерживать добрые отношения». Это все равно, что друг друга воспитывать. А в воспитании вселенским шумом и гамом вряд ли чего добьешься. Мама моя частенько вон мне напоминает, что говаривали в старину: «Учи жену без детей, а детей без людей». Правда, это к семье относится, да только и люди, с которыми работать приходится, тоже тебе не чужие. С ними большую часть времени вместе проводишь».

…В «Киевском» ждут гостей из «Троссина». Будто бы приедет и Герта, бригадир с молочного кооперативного комплекса. С ней подружилась Нина, будучи в командировке у них. Много общего с Гертой у Джус. У той тоже четверо сыновей растет… Бежит время. Тяжелеет костюм от наград, но тяжелеет и ноша жизни. Хотя… Как там написал Анатолий Стадник, экономист совхозный, в песне «Краса земная», посвященной ей, Герою Социалистического Труда Нине Павловне Джус?

Да будет так! Пусть сияют ласково зори над твоей головой, человек, дарующий миру и хлеб насущный, и жизненную красоту.

 

«Теперь Валька наша»

Дмитрий Кондратьевич Карпов, или просто Кондратьич, шестидесятилетний мужчина, ещё и ещё раз перечитывал письмо, озадаченно чесал затылок.

– Э, вон как разошлась… «Многоуважаемый папаня. Позвольте уведомить вас, что Валентина, моя кровная дочь, несмотря на все ваши пропагандистские усилия, вернется ко мне…» Ну и ну, слова-то какие.

Кондратьич зло плюнул и хотел было отбросить конверт с письмом в сторону, но против своей воли опять стал читать: «Ей здесь уже подыскана хорошая работа на меховой фабрике, а не на какой-то свиноферме».

Вечерело. В эти часы, когда яркие краски шумного летнего дня начинали медленно растворяться в набегающих теплых сумерках, Дмитрий Кондратьевич любил отдохнуть на бревне около старого своего дома, который срубил еще в первые годы Советской власти его отец. Попыхивая козьей ножкой и любовно поглядывая на посеревшую от ветров и дождей избу, Кондратьич обычно думал об одном и том же: «А что, дом мой еще хоть куда. Лес-то, лес-то какой! Вот Валька скоро заневестится, чем не приданное хата такая».

Валька, в приданное которой предназначался дом, приходилась Кондратьичу внучкой. Она обладала черными, веселыми глазами к живым беспокойным нравом. В такие часы она обычно возилась на кухне, готовила ужин. С бабкой Таней, старейшей дояркой колхоза, разговоры у Вальки были очень важные и деловые. Вот уже несколько дней как девушка закончила школу-восьмилетку и ходит теперь с бабкой на ферму, доит коров. По тому, как она довольно квалифицированно характеризует буренок, видно: наука животновода Вальке дается.

Из лощины, что за околицей, на деревню ползет белый клочковатый туман. Медленно приближается к деду человек. По голосу слышно. Иван Артемыч Карпухин, здешний председатель колхоза.

– Сидишь, Кондратьич, а лошади небось не кормлены. Шучу, конечно. Ты скорее сам без обеда останешься, а кони сыты будут.

Они любят поговорить вот так, вроде бы ни о чем. А тяготеют друг к другу потому, что сам Кондратьич был когда-то председателем. Правда, давно, до войны ещё, когда в колхозе была всего одна деревня. А сегодня разговор заходит о другом.

– Артемыч, а Вальке нашей ты когда группу выделишь?

– Да ведь мала еще.

– Мала, да удала.

– Ладно, подумаю.

– Думай поскорее, а то мать-то грозится увезти ее в Москву. И увезет, если мы ничем не заинтересуем девчонку.

Александра Дмитриевна – Валькина мамаша, родная дочь Кондратьича, когда-то в молодости, оставив отцовскую землю, поехала искать счастья вдали от родного дома – в Москве. Единственное, что ее связывало с селом, – это желание провести очередной отпуск у отца с матерью. К ним на летние месяцы привозила она и своих дочерей: Валю и Тоню. Однако любовь к земле, к деревне, неизвестно по каким причинам утраченная Александрой Дмитриевной, вдруг с невероятной силой проявилась у старшей дочери – Вали.

Однажды Валя осталась в деревне на зиму. В школу ходила вместе с новыми своими подружками Марусей Полоховой, Таней Страховой и Катей Тенановой за три километра. Ей нравилось поздно вечером (в школе занимались во вторую смену) брести по запорошенной снегом дороге к поселку, где бабушка с дедом ждали внучку к ужину. Светят огоньки деревенских изб, белым ужом вьется по дороге поземка, а ты бежишь и бежишь в предчувствии отдыха, уюта и дедовых рассказов, до которых он, как человек много повидавший на своем веку, был большой охотник.

Ей нравилось, жмурясь от яркого солнца, бежать распахнув пальто по весенней дороге, когда кругом от растаявшего снега искрятся болота, озера, а наст дороги, укатанный, крепкий, как мост, пролегает через них.

Ей нравилось вместе с бабкой Татьяной, вооружившись хворостиной, выгонять на первую траву глупых пугливых телят.

На следующее лето, когда в деревню приехала Валина младшая сестренка Тоня и взахлёб делилась московскими новостями, Валька вдруг почувствовала, что никакой зависти к этому не испытывает. И на сестренку, щеголявшую в новеньких блестящих туфельках, посмотрела с сожаленьем. Этим летом и высказала Валя свое намерение остаться в деревне насовсем.

Александра Дмитриевна, узнав о думах старшей дочери, поначалу не придала им значения. А тем временем дело приняло серьезный оборот, Валя осталась в деревне еще на год. Закончила восьмилетку, а желание остаться здесь навсегда ее не покинуло. Ей исполнилось шестнадцать.

С этого момента события в Валиной жизни замелькали, как придорожные постройки за окном экспресса. Дважды из Москвы приезжала мать. Разговаривала с дедом, и с бабкой, и с Валей. Особенно винила Александра Дмитриевна деда: «Ты, старый, наговорил, насулил девчонке сорок коробов, а она и уши развесила. Ну что значит твой дом для нее? Ей в городе квартиру дадут с ванной!»

Кондратьевич по обыкновению в таких случаях чесал затылок и, как бы оправдываясъ, говорил;

– А я разве держу Вальку? Пусть едет. Но коль у нее есть радение к земле, к деревне, то уж лучше пусть остается здесь.

Кондратьич по доброте своей и впрямь не полагал, что вот эти-то простые слова больше всего и влияли на девушку. Кому, кому, а деду она верила. В своих бесхитростных рассказах он волей-неволей передавал свою тоску по родному краю, которая овладевала им, когда он странствовал вдали от отцовских мест.

Атаки матери Валентина выдерживала спокойно. Она получила группу коров, работа ладилась. Ее ставили в пример, Валя начала учиться в вечерней школе – десятилетке. Была перспектива. Были девчонки-подружки. В колхозе строился комбинат бытового обслуживания, прокладывался водопровод, проводился газ. Вступили в строй несколько новых домов, медпункт, детские ясли. Но прошло три года. Девочки одноклассницы разъехались. Ушли в армию знакомые ребята, стихли веселые огоньки в сельском клубе.

Потом они вспыхнут вновь. Будут еще ярче, живее, но это потом, когда возвратятся из городов уехавшие когда-то туда за большим заработком Виктор Николаев, Владимир Савин, Евгений Винидиктов и другие. А пока Валентина осталась, можно сказать, одна.

Как-то стояла она на автобусной остановке в воскресенье вечером. В это время в автобус, идущий до города, не пробиться. Юноши, девушки, приезжавшие на выходные дни к родителям на село, забивают его до отказа. Видит Валентина, соседский парень Васька Панфилов провожает своего двоюродного брата Витьку, помогает нести тяжелую сумку с продуктами. Глаза у Виктора какие-то виноватые, на душе не спокойно. Целую неделю он работал в городе, а воскресенье провел дома. Бегал с Васькой на танцы, смотрел кино, радовался, веселился, как будто в райцентре не видел никаких развлечений.

Витька немного задается перед Васькой как-никак городской, рабочий класс. А Васька помнит как он сам вслед за другом и братом хотел после окончания школы податься в город и как вмешался в дело его отец.

Григорий Михайлович пришел с войны с двумя рядами медалей на выцветшей гимнастерке и с сильно подорванным здоровьем. Посмотрел на обожженную войной землю и сел за трактор. Но сил на такую работу ему хватило ненадолго. Вскоре ушел он на пенсию как инвалид Отечественной войны второй группы. Как мог Григорий Михайлович еще помогал колхозу и все надеялся: сын подрастет, заменит.

И когда Васька заговорил об уходе в город, одел Григорий Панфилов все ордена и медали, созвал семейный совет, заявил твердо:

– Ты, Василий, крестьянский сын и искать тебе доли иной не следует. Так что, дружок, держись-ка поближе к земле. Она меня вскормила, маму твою тоже и тебя не обидит.

Крепко запали в душу отцовские слова. И сейчас хочется Ваське сказать брату: «Слушай, а в колхозе-то было б и тебе сподручней. Нашли б работу по технике». Но он молчит пока. Вот закончит Василий техникум, куда его направляет колхоз, станет работать бухгалтером, и Виктор увидит сам: зря ушел из села, вон Васька какую специальность там получил, и дом родной рядом.

Молчит Васька, а Витька, дабы отогнать мысли нехорошие, начинает хорохориться:

– Больше ста рублей зарабатываю… Отработал часики и вольный казак…

Молчит Васька и не поймет Валя: то ли завидует он брату, то ли осуждает его.

Дома ждет девушку новое письмо от матери. Опять рассказы о вольготной городской жизни. А на деревенской улице темь, глухо. Скучно. «Может, действительно, стоит уехать отсюда».

Наутро Валентина стала готовиться в дорогу.

…В ванной комнате каплями падала вода. Этот звук чем-то напоминал стук молотка о косу – литовку. Валентине вспомнились тихие летние вечера в деревне. Дед Дмитрий сидит у дома, отбивает принесенные колхозниками косы. Мелодичный перестук молотка разносится по всей деревне. Бродят по заросшей травой улице спутанные кони. А Сергей, с которым Валька познакомилась перед отъездом в Москву, крутится около деда и не знает, как завести разговор о ней. Тоска, страшная тоска по селу вдруг хлынула в Валину душу.

В это утро она особенно остро почувствовала, что совершила ошибку, уехав из деревни. Она раз и навсегда поняла, что ее стихия – село. Почему? Она, наверное, не смогла бы ответить точно. Любовь к родному краю беззаветна и не требует объяснений.

Валентине вспомнилось, как две недели назад она пришла в отдал кадров меховой фабрики и начальник долго рассматривая ее документы. Потом спросил:

– Пуговицы пришивать умеешь?

Валентина едва не заплакала: совсем не нужна она на фабрике.

«А вот там, в деревне – думала девушка, – я нужна позарез. Председатель и дед правду говорили: зря едешь».

…С Валентиной Михайловной Степановой – знатной свинаркой района и области, получающей от свиноматки в год по 21 поросенку, я увиделся в доме ее деда Дмитрия Кондратьевича. Она забежала домой на минутку, покормила дочурку Любку и умчалась на ферму.

– Вот семейка, – вздыхала бабка Татьяна, качая правнучку, – муж Валькин – Серёга – с утра до ночи на машине в поле, она – на ферме. А ведь в отпуске числится.

– Не ворчи, – вмешался в разговор Кондратьич, – на ферме сейчас горячая пора, опорос идет.

И, обращаясь ко мне, дед добавил:

– Теперь Валька-то наша уж коль в зрелом возрасте решила сменять Москву на деревню, то, значит, навсегда.

 

И зацветёт синий лён

Льноводы Житомирской области – инициаторы Всесоюзного социалистического соревнования за получение тонны льноволокна с гектара. О мастерах высоких урожаев, о том, как борются они за выполнение своих обязательств, рассказывается в публикуемой корреспонденции.

Куда подевалась усталость! На взгорье показалось родное село. Подпоясанное зеленым кушаком березовых и дубовых рощ, оно встречало возвращающихся с поля сеяльщиков веселым гомоном ребятишек, ярким салютом цветущих садов.

– Так, значит, завтра у меня собираемся, чайку попьем, побеседуем, ну и песни споем! – звеньевая Пелагея Кнышевич весело осмотрела свою пропыленную гвардию.

– Будь спокойна, Максимовна, явимся аккуратно. Дважды приглашать нас не надо!

Эти короткие дни передышки после окончания сева Пелагея Кнышевич, звеньевая льноводов колхоза «Здобуток Жовтня», любила, наверное, не меньше, чем праздники урожая. Они приходили к ней, словно награда за нелегкий труд, за пот лица своего, за тень тревожных раздумий, не оставляющих в посевную даже ночами. Обычно после весенних работ она «делала стол» для звена своего. Припасы, хлопоты не ахти какие, но сколько радости для людей, сколько веселья общего, спокойного дельного разговора!

Посчастливилось нынче и мне побывать за столом Пелагеи Максимовны. Слушал я разговоры собравшихся, следил, как умело, толково направляла его в нужное русло хозяйка, и видел, что не зря о ней говорят в колхозе: «Умеет ладить с людьми».

В любом коллективе, пусть и не очень большом, не все иногда идет гладко. Этого ли не знать Пелагее Максимовне! Ведь звено по выращиванию льна возглавляет она вот уже двадцать лет. Разные люди бывали у ней за долгие эти годы. Случалось, скажет иному на подъеме тресты: снопик, мол, вяжи потоньше, а в ответ услышит: в других звеньях и не такие проходят.

Как поступить звеньевой тут? Можно, конечно, и отчитать «торопыг», но даст ли это добрый эффект? Нет, наверное, лучше всего собраться как-нибудь вместе да потолковать спокойно и мирно о жизни.

Помнит Пелагея Максимовна одну из таких встреч. Собрались подруги ее, разговорились, вспомнили, как до войны их матери возделывали лен вручную – и сеяли, и пололи, и теребили, и снопы околачивали. Вспомнили, как в послевоенные годы ходили они, босоногие девчонки, вместе со взрослыми на льняные загонки. Не знали ни комбайнов, ни механизированных пунктов. И сам по себе повернулся разговор на нужную для Максимовны тему: о сноровке, старании, чести рабочей, о требовательности к себе, о качестве продукции. Зашла речь и о новой технологии выращивания льна-долгунца, о том, что надо бы поговорить в правлении о севе его на мелиорированных землях.

– На них, сказывают, Христина Зуй в колхозе имени Димитрова по 17 центнеров льноволокна получает, – молвила слово Анна Гаевская.

Поддакнула ей Пелагея, да и предложила:

– А не съездить ли нам, девчата, к Христине? Ведь интересно посмотреть.

«Загорелись» девчата. И съездили, и поучились.

– Так вот и двигали дело вперед сообща, – сказала Пелагея Максимовна, когда мы шагали с ней вместе по полю, где только что начали проклевываться изумрудные строчки льна. – По крупицам опыт копили, науку льноводческую осваивали. Конечно, и помогали нам здорово: машинами, удобрениями. Иначе бы разве поднять нам урожайностъ? Когда я звено приняла, мы получали с гектара всего лишь по полтора центнера льноволокна, а теперь к полутора тоннам приближаемся.

И так «шагнули» не только льноводы этого колхоза. С давних-предавних времен выращивают здесь лен. Велики традиции, но, оказывается, простор для разгона еще есть.

С первым секретарем райкома партии Ф. В. Миленьким едем в колхоз «Коммунист» к Петру Илларионовичу Греню, звеньевому-льноводу. Едем к нему неспроста. В какой-то мере Петр Илларионович – олицетворение тех изменений, которые происходят, так сказать, в кадровом составе льноводов за последнее время.

– Раньше, – говорит секретарь райкома, – лен считался у нас в основном культурой женской, а теперь – культурой механизаторов.

Петр Илларионович – крепкий, коренастый, средних лет мужчина. О работе, профессии своей говорит с гордостью. Приехала как-то в гости к нему дальняя родственница – тоже звеньевая-льноводка и тоже, как он, получавшая по тонне льноволокна с гектара. Правда, работала она звеньевой давно, до войны еще. Обошла Петровы поля, спросила, сколько же здесь гектаров на человека приходится.

– Без малого тридцать, – ответил Грень.

Удивилась женщина.

– В моем звене в наши годы приходилось на человека не более гектара.

– Сейчас-то всех удивляет и восхищает наша работа, – смущенно улыбается Петр Илларионович в разговоре с нами, – а одно время к механизированному возделыванию льна относились не очень доверчиво.

Петру Илларионовичу довелось убеждать людей в преимуществах новой технологии. Не словом – делом. Помнится, в первый год треста с его участка шла номером 1,46, а льноволокна получилось по восемь центнеров на круг. Но главный выигрыш был в другом. Немногим более семи человеко-часов составили затраты труда на производство центнера продукции – чуть ли не в три с лишним раза меньше, чем по колхозу в целом. Значительно снизилась и себестоимость льноволокна.

О новой технологии заговорили. И на следующий год за нее агитировать уже не приходилось. Теперь в хозяйстве весь лен выращивают с помощью машин, убирают комбайнами, получая с гектара по тонне льноволокна.

Свыше двухсот льноводческих звеньев Житомирской области достигли в прошлом году такого же результата. А нынче за тонну льноволокна борются шестьсот коллективов.

– Лен – наше золото, – Анна Павловна Старовойт, звеньевая колхоза имени Тельмана, раскрыла свой небольшой блокнотик, но потом, зардевшись, быстро сунула его в боковой карманчик кофточки: – Чего там, я это и на память знаю. По тысяче рублей чистого дохода дает у нас каждый гектар льна. Вы побывайте у нас в сентябре, когда со стлища тресту подымаем. Сколько задора, какое настроение у всех чудесное! Ни соломинки не пропадает. А тресту сдаем не ниже как номером два с половиной.

…Поле, льняное поле. Сколько забот отдают люди тебе! Герой Социалистического Труда Пелагея Кнышевич, Петр Грень, Анна Старовойт и сотни других льноводов. И ты, поле, не остаешься в долгу перед тружениками, одаривая их ежегодно не только голубой улыбкой, но и полновесным урожаем ценнейшей продукции.

 

Дом сыну

И опять стучат топоры рядом с усадьбой Григория Чабана. Сын Иван «отделяется», строит дом для семьи молодой. Батька улыбается довольно: пятый дом по порядку растет, и все Чабанов.

В воскресенье здесь – муравейник. Старшие братья Ивана – один глину месит, другой кирпич кладет, отец оконные рамы вяжет, дед Кондрат вроде консультанта, тоже топчется тут. Ну, а Ленька – младший из сыновей Григория – у всех на подхвате. Чего с него взять, городской он теперь. Но отец надеется: поездит вот так, поработает с братьями, вернется, вернется в село.

– И чего ты, Григорий Кондратьевич, снова затеял стройку хозспособом? Кому-кому, а тебе-то пошло бы навстречу правление, выделило жилье готовое, – спрашивают, вернее, подначивают соседи. Что им сказать-ответить? Одним словом не отмахнешься, а речь держать – не собрание.

Но мысли на этот счет у него есть. Как-нибудь он поделится ими, объяснит популярно: собственный дом для сына иль дочки – наилучший учитель в жизни. Он молодых от иждивенчества лечит – от той самой болезни души, которая весьма опасна для человека.

Вообще-то Григорий Чабан слывет молчуном, что при его должности – управляющий большим многолюдным хозяйством – как-то даже и представить трудновато.

– А чего много говорить? – улыбается управляющий. – С этими людьми я работаю уже не первый десяток лет. Я понимаю их, они меня. Чем словами кидаться зря, лучше думать побольше.

Думать побольше. Этим принципом руководствовался он, Григорий Чабан, когда завозил сюда новые высокоурожайные сорта фруктовых деревьев, когда добивался расширения площадей, в то время как другие старались уменьшить их. Он думал о том, как сделать рентабельным сад, наладить хранение и переработку фруктов на месте, механизировать труд работников. Сад-комплекс, которым он руководит, дал в прошлом году хозяйству 1.200 тысяч рублей прибыли.

Мы идем по саду с Григорием Кондратьевичем. Здесь только что провели междурядную обработку почвы. Убраны сорняки, земля аккуратно вспахана, взрыхлена у корней деревьев. Неужели сделано это машинами, а не вручную? И как же смогла подойти так близко к стволам этих яблонь техника, не сломав, не поцарапав их?

– Во-первых, – объясняет Чабан, – тракторы были тут небольшие – ДТ-25 и со специальными приспособлениями, а во-вторых, и это, пожалуй, главное, работали-то на них женщины – люди аккуратные, терпеливые. Ювелиры, словом. Женщин-механизаторов у нас целая бригада. Лида Паулюкас, Валя Климанова, Полина Осишная, Оля Гундаренкова, Валя Лупенко – веселые, боевые девчата.

Эта бригада – предмет особой гордости управляющего. В свое время, когда он ставил вопрос о создании тракторного отряда специально для сада, его не поддержали. Кто же из механизаторов согласится все время работать там? Несерьезно. Тогда Григорий и предложил организовать курсы для девушек и женщин. А чего? Садовая техника – тракторы «Владимирцы», электрокар, автопогрузчики – как раз по ним.

Впрочем, хороши в отделении и парни. Вот они, глядят с Доски почета – серьезные, подтянутые, в белых рубашках с галстуками. И я невольно припоминаю услышанное в конторе: «Кого не направляли к Чабану! Со всеми ладил».

– Да, было такое, – согласился Григорий Кондратьевич. – Не верил кое-кто сначала, что сад – это наше богатство. И потому посылали сюда на работу людей, от которых мало толку в хозяйстве.

Как он работал с ними? Как увлек своим интересом к делу? Ответил не сразу. А когда повел разговор, был он вроде бы не о том:

– Мы долго ломали голову над системой премий и поощрений работников наших. И вот придумали. По итогам года – солидное вознаграждение. Но если за это время ты совершил проступок – прогул, опоздал или выпил в рабочее время, – лишаешься премии. Правда, при этом мы оставляем человеку возможность одуматься: работай, веди себя хорошо и получишь премию и за этот год, и за прошедший.

Вот это да!

– Мы понимаем, конечно, – продолжил Григорий Кондратьевич, – сам по себе рубль – воспитатель не очень надежный. Но когда он подкреплен постоянной работой с людьми, требовательностью и порядком – иной разговор. К тому же много значит еще, на что человек эти деньги тратит. Одно дело – на пустяки всякие, другое – допустим, на строительство дома. Вот на это денег жалеть не надо. Собственный дом учит человека вести себя скромно, жить экономно, работать лучше.

– Дело тут в чем? – размышляет Григорий Кондратьевич. – Поставив дом, человек старается в хате уют создать, что-то доделывать в ней начнет. Для этого деньги нужны. Где их взять, как не заработать в колхозе! Значит, трудиться этот человек будет лучше. Между прочим, раньше каждый, начиная самостоятельно жить, прежде всего о чем думал? О крыше над головой. А нынче что получается: машину легковую чуть ли не всякий может и хочет купить, а на дом потратиться не желает.

Сейчас ему, Чабану, односельчане завидуют: три сына рядом работают. Хорошо-то как! И колхозу, и Григорию Кондратьевичу. На старости лет не придется им с женой дни в тоске коротать: дети рядом. Чем он их привязал? Домом. С насиженного места не уезжают люди. И еще тем, что в строгости ребят держал, в работе.

И вообще, толкует Григорий Кондратьевич, не слишком ли мы увлеклись обереганием детей своих? Посмотришь – мальчишка к отцу-механизатору прибежал, а его прогоняют с машины. Это нельзя, то запрещается. Так вот и гасят огонек интереса у ребенка. Потом, правда, вроде ни сил, ни средств не жалеют, чтобы зажечь вновь, да не всегда удается.

И материальные стимулы на этом этапе нередко обратную роль играют. Вон Валерка Дейчман. Сейчас-то он на Доске почета. А ранее, до работы у Чабана? Избаловался парень. Всегда при деньгах, а интересы – кафе да танцы, дружки-приятели. Когда его брал к себе Григорий Кондратьевич, условия поставил правлению: «Будет Валерка строить дом свой, помогите материалами». И, верно, строится. И работник теперь отличный!

О самом управляющем люди говорили охотно. «Работает много. Зимой рыли котлован под холодильник. Кондратьевич с лопатой впереди всех. Холод, а ему жарко. Парень, слушавший разговор, добавил: «А помните, в День Победы ветеранов поздравляли? С дядей Григорием его отец стоял – дед Кондрат. Вся грудь – в орденах. Мы потом у Ивана, сына Кондратьевича, – работает у нас в мастерской, – все про отца и деда расспрашивали.

Кстати, про отца и деда и я Ивана спросил. «Настоящие люди», – ответил он, вкладывая в это краткое определение всю любовь и привязанность к ним. И я невольно позавидовал: счастливы, должно быть, отцы, заслужившие такое искреннее почтение от детей и внуков своих.

 

Испытано полем

Говорят, человек приходит на землю для добра и хороших дел. Эти молодые люди в прямом смысле выбрали для себя дело на земле. Их более двухсот, и все они выпускники одной, Николо-Шангской, средней школы, правда, разных лет. Такое совпадение желаний привело тут в итоге к результату, о котором кое-где, наверное, могут только мечтать: в близлежащих от школы селах и деревнях полностью решена проблема кадров, и теперь, чтобы стать, например, дояркой в местном хозяйстве, надо выдержать чуть ли не специальный конкурс.

Что и говорить, явление редкое пока, потому и требует к себе особого внимания и изучения. С этой целью я и приехал в Николо-Шангскую школу, к ее директору Александру Александровичу Ковалеву, недавно удостоенному высокого звания «Народный учитель СССР», чьи заслуги в воспитании у подрастающего поколения любви к родному краю, чувства ответственности за судьбу его поистине трудно переоценить.

От души поздравляя его, я, возможно, не очень осторожно сказал ему об этом, Александр Александрович пристально посмотрел на меня и раздумчиво, словно приглашая к разговору, ответил:

– Любовь к родному краю. Чувство ответственности за него… Не слишком ли легко мы говорим порой об этом? Я к тому, что слова рождают чаще всего только слова. А все истинно прочное, осязаемое, в том числе и настоящее чувство долга, и гражданская зрелость, рождаются в длительном и упорном труде. И чем раньше познаешь труд этот самый, тем лучше для тебя и для общества. Возьмем за образец жизнь людей старшего поколения. С малых лет одни из них вставали к станку, другие – шли в поле. Не посмотреть, как работают, а наравне со взрослыми пахать, сеять, жать. Испортило это кого-либо из них? Нет и нет. Я знаю немало односельчан преклонного возраста, уезжающих на зиму к детям своим в города и весной возвращающихся обратно в село, к земле. Надо видеть их радость в этот момент, чтобы понять: вот у кого любовь-то к родному краю! Без слов, не напоказ.

– Александр Александрович, но этот пример наталкивает и на размышления: дети же этих родителей уехали в города? Как случилось, что отцы и матери, столь преданные родной земле, не удержали на ней да и около себя дочерей и сыновей?

– Нелегкий вопрос. Но попытаюсь ответить. По моему разумению, нет таких родителей, которые не желали бы, чтоб дети оставались при них. Но долгое время деревня была основным поставщиком рабочей силы для города. Эта общественная потребность в известной степени заставляла и нас строить воспитательную работу соответствующим образом. А нелегкие условия труда и несовершенство его оплаты, неустройство деревни «помогли» нам. И с годами кое-где, особенно в Нечерноземье, отток молодежи из села стал чрезмерным. Ныне положение меняется…

– А молодежь все равно уходит.

– Уходит, где не сумели ее научить работать на земле с малых лет. Поймите меня правильно. Пробелы, ошибки нашего воспитания, к сожалению, и заключаются в том, что мы или только призываем к труду, или все внимание сосредоточиваем на физической работе, которая в нынешних условиях широкой механизации труда превращается в не очень привлекательное дело. Понимаете, раньше у молодого человека воспитателем была нужда, заставляющая и его, и родителей серьезно думать о жизни с ранних лет. Теперь, когда, так сказать, статус крестьянской семьи изменился, пришел достаток и, более того, кое-где стало наблюдаться свертывание личного хозяйства, детский труд используется все меньше и меньше. Правда, многое от нас, педагогов, да и родителей не зависит еще… Возьмите законы о труде. Мы даем выпускнику документ, что он освоил профессию механизатора. Но по законодательству, пока ему не исполнится 18 лет, он не имеет права работать на тракторе. Даже у отца-комбайнера сын – школьник средних классов не может работать помощником. Ну и получается: тянутся ребята к технике, а мы им говорим: «Ждите совершеннолетия». Говорим и не думаем о том, что огонек-то их влечения к тому времени может и погаснуть.

Лет двадцать назад обучили мы старшеклассников трактор водить. Приняла у них комиссия экзамен, а права не выдает. «Знания отличные, но не положено». Моисеев, бывший в ту пору председателем здешнего колхоза, из себя выходил. Но так ничего и не добился. Единственное, на что мы с ним пошли, посадили сыновей за рычаги: он – своих, я – своих. Случится что, мы, как родители, а не как руководители, «расплачиваться» будем. Кстати, не для похвальбы скажу: что его ребята, что мои стали сельскими специалистами. Ну и то отмечу, что за двадцать лет работы нашей ученической производственной бригады не было в ней ни одного случая травматизма или чего-то подобного.

Говорят, к машинам учеников допускать опасно. А разве к лошади раньше детей безопасно было подпускать? Она ведь и лягнуть, и укусить могла. Тем не менее в 9–10 лет каждый умел и запрягать ее, и работать – на пашне, в лесу. По себе знаю.

– Александр Александрович, а правда, что Вы на любой сельскохозяйственной машине работать умеете?

– Ну так чего же тут особенного? Что бы вы сказали об Игоре Моисееве, если бы узнали, что он танцевать не умеет? Личный пример – он всегда и во всем основную роль играл и играет. Но мы отвлеклись от главного. Нет для нас сейчас задачи более благородной, чем не отпугнуть школьника от машины, не поранить его душу недоверием, не исказить представление о самостоятельности. Будет это – уверен: придет на село молодая рабочая смена, закаленная, добрая, познавшая вкус сладкого хлеба и соленого пота. Именно такие люди и нужны нам. Богатыри, а не белоручки.

Директором школы в Николо-Шанге стал я двадцать семь лет назад. Она размещалась тогда в четырех деревянных зданиях, мало приспособленных не только для трудового обучения, но и для учебы. Хотя относительно трудового обучения в ту пору не было ни указаний, ни рекомендаций, даже разговоров на эту тему не заводилось. Сейчас в гараже школы, заново отстроенной, стоят два комбайна, две автомашины, гусеничные, колесные и трелевочный тракторы, мотоциклы, картофелесажалки и другая сельскохозяйственная техника. На всех этих машинах под присмотром инструкторов успешно работают старшеклассники, члены ученической производственной бригады, за которой закреплено 140 гектаров земли. Ученицы овладевают профессией оператора машинного доения, проходят практику на животноводческом комплексе, шефствуют над несколькими фермами, а парни вместе с аттестатом зрелости получают права механизатора третьего класса. Именно так надо везде готовить настоящих тружеников земли.

– Нашей ученической бригаде исполнится ныне двадцать лет, – продолжил директор. – Она действует, как уже говорилось, круглый год, а не только в «школьное межсезонье» – летние каникулы. Все работы, начиная от завоза удобрений на поля и кончая реализацией продукции, выполняются учениками. Еще раз скажу: если всерьез готовить кадры для жизни, для села, то следует дать подросткам не игру-забаву, а настоящее дело. И не надо забывать: любой труд не интересен, когда не видишь конечного результата. То ли дело: сам вспахал, сам посеял и сам убрал. А урожай у нас хорош, в иные годы до 30 центнеров зерновых с гектара берем. Более двухсот опытов провели ребята на полях под руководством ученых Костромского сельскохозяйственного института. На таком деле можно получить и квалификацию хлеборобскую, и объективное представление о характере крестьянского труда.

– Александр Александрович, я знакомился с организацией труда в бригаде, с условиями работы ребят. Все образцово. Добрые наставники-инструкторы, опытные педагоги. Но вот оканчивают дети школу, приходят в настоящую бригаду, на настоящий комплекс, и тут, мягко говоря, несколько иное дело…

– Очень серьезный момент. Мы, взрослые, нередко преподносим нашим детям труд на земле или как подвиг, или как безоблачную идиллию, хотя сами так думаем не всегда. И правильно думаем. А коль так, то и ребят не надо обманывать. Мы должны внушить им, что, выбирая профессию механизатора или животновода, став ими, они столкнутся и с трудностями. Но преодоление их – не героизм, за который следует ожидать награды, а обычная жизнь. Не могу не вспомнить слова, сказанные Леонидом Ильичом Брежневым на комсомольском съезде: «Молодость – это утро жизни. Это пора, когда человек формируется как личность, как гражданин. Вот почему молодежь должна постоянно учиться. И не только овладевать знаниями. Учиться честному труду, умению видеть жизнь со всеми ее сложностями и трудностями». А почет и уважение придут с делом. Многие наши выпускники стали и орденоносцами, и депутатами, и делегатами. Василий Герасимов и Нина Шарова, Игорь Ершов и Ольга Янина, Александр Белов и Валентина Лепешкина – да разве всех перечислишь, кто стал известен не только в районе, но и за пределами его. А сколько из наших выпускников вышло талантливых организаторов производства, руководителей, специалистов! И все они, оставшись в селе, считают, что нашли призвание. Именно призвание, а не увлечение, которое возникает, как правило, от ослепления внешним, показным. Еще раз подчеркну: вряд ли найдется другое дело, кроме хлеборобского, где раскрывалась бы в такой же мере вся красота человеческая, стойкость и терпение, доброта и отзывчивость, смекалка и талант. Конечно, это уже слова громкие. Но, я думаю, бояться их нам не надо. И мы обязательно говорим это на выпускном вечере, например, на встречах бывших выпускников с сегодняшними школьниками. К слову, такие встречи проходят у нас довольно часто. И как нельзя лучше делают доброе дело. Общаясь почти со своими ровесниками, ученики в непринужденной обстановке узнают о будущей своей работе все, что им нужно. Вообще вопрос связи школы с хозяйством, с тружениками его отлажен у нас. Мы храним материалы о судьбе каждого, кто окончил школу, ведем специальную книгу тех, кто пошел работать на село. Мы стараемся дать юношам и девушкам, вступающим в самостоятельную жизнь, такой потенциальный заряд порядочности, внутренней культуры и трудолюбия, чтобы, придя в хозяйства, они стали образцом для других, а не попали под чье-то дурное влияние.

* * *

…Я был в Николо-Шангской средней школе после того, как там уже прошло своеобразное распределение пожелавших работать в сельском хозяйстве по здешним колхозам и совхозам. Узнал, что четыре девочки идут доярками на комплекс в колхоз «Путь Ленина», где председателем – бывший выпускник школы А. П. Колбин. Еще две претендуют на эту же должность в родном Шарьинском совхозе-технииуме. Восемь парней остаются тут трактористами, трое намерены поступить в сельхозинститут.

Директор совхоза-техникума Г. Н. Симаков спросил Ковалева: «Ну как, Александр Александрович, надежное пополнение идет к нам?» И тот ответил: «Не волнуйтесь, Геннадий Никифорович, испытано полем».

Прекрасная характеристика!

 

Характер

Пожилая колхозница из деревни Мурачевки о Василии Федоровиче Дрыкине говорила так:

– Очень культурный и обходительный. А уж знает все! Есть же такие люди.

Доярка из села Полом рассказывала:

– Приехал к нам… Аппаратуру привез, карты, схемы. Рассказывает и кинофильм показывает сразу. До чего же интересно! И все-то я запомнила. Не знаете, опять к нам с лекцией не собирается Василий Федорович?

– Самый активный лектор в райкомовской группе. И я бы сказал, самоотверженный: ни дождь, ни пурга, ни бездорожье не помешают Дрыкину прибыть вовремя к тем, кому, бывало, пообещает прочитать лекцию.

Это слова Владимира Яковлевича Власенкова – заведующего отделом пропаганды и агитации Жиздринского района.

Случай свел меня с Василием Федоровичем неожиданно. Как-то по дороге в Нижнюю Акимовку догнала меня бортовая машина. Поровнявшись, она остановилась. Мужчина интеллигентной внешности, в высоких валяных сапогах, сидевший рядом с шофером, открыл дверку:

– Подвезти?!

– Вот, спасибо.

И я забрался в кабину. Человеком, столь любезно поделившимся со мною местом в кабине дребезжащего от старости газика, как выяснилось при знакомстве, оказался Василий Федорович Дрыкин, заведующий Жиздринским отделом народного образования, нештатный лектор райкома партии. Василий Федорович ехал по школьным делам в колхоз имени Мичурина и заодно решил провести политинформацию по Тезисам ЦК партии «К 100-летию со дня рождения Владимира Ильича Ленина» дояркам акимовской фермы. Остаток дня я был его попутчиком.

Прежде чем отправиться к животноводам, Василий Федорович зашел в контору правления, сделал выписки из годового отчета, побеседовал с заместителем председателя. Придя на ферму, обошел скотные дворы, познакомился с доярками, поинтересовался рационом кормления животных, спросил, в каких условиях находятся телята.

– А теперь, – обратился он с улыбкой к заведующему фермой, – не попросите ли вы собраться женщин в красном уголке минут на 15, больше я их не задержу.

Доярки, познакомившиеся с Василием Федоровичем во время дойки, чувствовали себя в его обществе непринужденно, легко. Свободно чувствовал себя и гость.

– В четвертом разделе Тезисов «По ленинскому пути к коммунизму», – говорил Дрыкин, – есть слова: «Строительство коммунизма – дело всего народа, дело каждого советского человека. От его сознательности, инициативы, культуры и профессионального мастерства зависит успешное выполнение экономической программы коммунизма».

Очень приятно отметить, что вы, доярки акимовской фермы, успешно справляетесь с поставленными задачами. И я от души поздравляю передовых доярок Антонину Ивановну Романову, Варвару Васильевну Хрущеву с достижением высоких показателей и думаю, что в юбилейном году все остальные доярки успешно с ними посоревнуются.

Мягко, тепло, опираясь на местные факты, вел беседу Василий Федорович.

Потом было много вопросов, суждений, предложений. И только известие бригадира, что привезли силос, который нужно раздать коровам, прервало задушевный разговор.

Поздним вечером возвращались мы в районный центр. Дорога была плохой, усилившийся ветер подымал с полей снег и бросал его под колеса машины. Надежды пробиться через занос не было никакой. Мы долго возились с машиной. В это время я заметил, что Василию Федоровичу немало лет. И я подумал, что ему, наверно, нелегко вот так ездить по району. Легче работать где-нибудь в школе директором, заниматься воспитанием одного коллектива, а не опекать все районные школы. Василий Федорович, как бы угадывая мои мысли, сказал:

– Заведующим роно я всего несколько месяцев работаю. До этого был директором школы. Кстати, зарабатывал тогда больше, чем сейчас, хотя новая должность и хлопотней, и ответственней. Требует, что называется, юношеского задора. Может, в этом и есть ее прелесть, а?

Нас вытащил из сугроба проходивший мимо трактор. Расставаясь с Василием Федоровичем, я спросил его:

– Скажите, Василий Федорович, что руководит вами, когда, несмотря на свой возраст, несмотря на плохую погоду, вы едете с информацией в отдаленный совхоз или колхоз?

Василий Федорович пристально посмотрел на меня:

– Я бы мог, конечно, ответить, что мною движет в таких случаях чувство долга, чувство ответственности. Но это слова общие и высокие. Ими разбрасываться не следует. Скажу проще: не хочу и не могу держать знания при себе, приберегать их только для себя. Уж такой характер.

 

Материнские хлебы

Письмо из города было резким. Николай Сеник, перечитывая его, был озадачен.

– Эх, как разошелся, приятель!.. «Многоуважаемый Николай Григорьевич. Хоть и дожил ты до возраста солидного, но в жизни, видимо, так ничего и не понял. Это же кинокомедия: имеешь семь классов, а возишь к тракторам воду на лошадях. Я бы тебе на прииске такую работу подыскал – ахнешь!»

Вечерело. В эти часы Николай любит постоять у крылечка своей маленькой, посеревшей от дождей и ветров хаты. С матерью они отстроили ее еще в суровую военную зиму на пепелище разрушенного бомбой дома.

Трудными были послевоенные годы. Ушли из села Миша Самохвал, Сашко Лесач и другие хлопцы и писали «оттуда» романтические письма, соблазняли легким заработком, привольной жизнью…

С тоской глядела Александра Степановна на своего. Неужели уедет, оставит ее, старую и больную? И не увидит она просторной и светлой хаты, крытой железом, белой вишни под окошком, шалунишек-внучат. Сын ловил ее тревожный взгляд:

– Успокойтесь, маманя. Не уйду я от этой земли, от хлеба, которым вы меня вскормили.

О, какие хлебы пекла Александра Степановна! Округа давно уже покупала батоны и булки в магазине, а она все содержала в порядке и деревянную квашню, и жестяные формы. Лучше всяких пирогов и пышек казался Николаю испеченный матерью пшеничный каравай. Душистый, ноздреватый – ешь и есть хочется.

Нелегок крестьянский труд. Немного оставляет он человеку свободного времени. Мало было его и у Николая. Но это не мешало ему замечать все хорошее. Скромный до застенчивости, он нежно любил односельчан, бескорыстных тружеников, сердцем и душой прикипевших к родной земле. Он мог без конца слушать рассказы седых стариков о лихой революционной молодости, о том, как кровью платили они за право быть хозяевами на здешних лугах и полях. Мог он ранним сенокосным утром остановиться, как вкопанный, засмотреться на малиновый рассвет, заслушаться трелью жаворонка в бездонном украинском небе, с волнением вдыхать весенний аромат земли, который в состоянии заглушить даже запах бензина. О чувствах, одолевающих его в такие минуты, поведал Николай пока только одному человеку – ровеснице и односельчанке Ольге… Но в тот беспокойный день, после письма от дружка, захотелось ему излить душу и еще кому-нибудь.

…Из лощины, что за околицей, ползет на Лесные Хутора белый клочковатый туман. Бродят в густой траве спутанные кони. Медленно приближался к дому Николая Иван Трофимович Ивахно, бывший фронтовик, бригадир.

Долгим был у них разговор. Прощаясь, Трофимыч сказал:

– Вообще-то правильно пишет тебе приятель. Не дело это – с семилеткой воду возить. Но ничего! – Бригадир лукаво подмигнул Николаю. А придя домой, достал из гардероба военную гимнастерку, отгладил ее, до блеска натер зубным порошком медали, аккуратно повесил «фронтовую красу» на спинку стула.

– Пойду к председателю: пусть посылает Сеника учиться на тракториста…

Через несколько дней Николая провожали на курсы, в город. В вещмешке рядом с парой белья аккуратно лежала завернутая в белый рушник краюха душистого материнского хлеба.

Шли годы. Гремели над полями весенние грозы, дули порывистые ветры. Давным-давно сменил свой «Универсал» на гусеничный трактор новой марки тракторист колхоза имени Фрунзе Николай Сеник. Укоренилась за ним слава опытного, толкового механизатора.

Кипела белой пеной по весне перед новым, просторным домом Сеников вишня, радовалась, глядя на милых внучат и на то, как ведет хозяйство невестка Оленька, Александра Степановна.

Секретарь партийной организации Виктор Яковлевич Мигун, увидев, что Сеника на поле нет, а около трактора копошится его помощник, обрадовался: откровеннее парень будет! Мигун слышал, что напарник Николая Григорьевича, как говорится, не сахар, вывихи у него по части дисциплины, потому и трактористов, желающих работать с ним на одном агрегате, не находилось. А Сеник взял к себе на агрегат. Посевную парень вел неплохо. Вот и приехал секретарь, чтобы вникнуть в методы воспитания.

– Видишь, дело-то какое, – смущенно объяснял помощник, – ответственность я почувствовал. Да иначе и нельзя: ведь рядом такой человек, что ни дня, ни ночи покоя не знает.

Беседовал секретарь и с Николаем Григорьевичем. И, рассказывая потом о впечатлениях председателю колхоза Марии Ивановне Сычевой, выложил главную мысль:

– Я вот думаю: почему после школы молодежь все норовит в город уйти? Все вроде есть у нас: и клубы, и детские учреждения, и столовые. О заработках и не говорю! И тем не менее многие в город хотят. Будто здесь их ничто не связывает, ничто не дорого… А причина тут та, что у иных просто ответственности не хватает. Хорошо бы школьников ближе познакомить с Сеником. Пусть он им расскажет о жизни своей. Как ответственность перед матерью и памятью отца удержала его на земле.

Такой задушевной беседы с ребятами никто, кажется, давно не проводил. И старые педагоги, учившие Николая, и молодые учителя, недавно приехавшие сюда, были поражены умением механизатора овладеть вниманием такой непоседливой публики, как школьники.

В рассказе тракториста не было громких фраз, он ни к чему не призывал, а просто по-крестьянски говорил о жизни, хлеборобской доле, о том почете и внимании, которым окружен в нашей стране земледелец.

Прошлый год людям колхоза имени Фрунзе принес много радостей. Но самым изумительным было то, что на плантациях кукурузы общей площадью в 110 гектаров, обрабатываемых коллективом звена, которое возглавляет Николай Григорьевич Сеник, початков было получено по 84,4 центнера на круг. И это на сероподзолистых почвах, где не так давно урожай в 25 центнеров считалея хорошим!

Как он добился такого успеха? Николай подробно рассказывал о том на занятиях в областной школе по выращиванию кукурузы, созданной на базе его звена.

…На кухне из неплотно закрытого краника капала вода. Звук напоминал стук молотка о косу-литовку. Николай приоткрыл глаза. Но не торопился подниматься. Захотелось понежиться в постели. Вчера на полевом стане возился он дотемна со своим трактором, вернулся усталым. Сегодня выходной – можно и полежать. Но что разбудило его? О, опять этот запах свежевыпеченного пшеничного хлеба! Но откуда ему взяться? Два года, как умерла мать – Александра Степановна, а супруга его, Ольга, вроде так и не переняла от нее умения квасить тесто, соблюдать, как теперь говорят, тепловой режим при выпечке…

Он соскочил с постели, оделся, вышел на кухню. Ольга в нарядном переднике ставила на стол дымящийся каравай, пятнадцатилетняя старшая дочка, Галка, колдовала над какой-то закуской. Другая, Таня, и четырехлетний Витька, на редкость чистый и не капризный, хлопотали вокруг посуды.

– Что это все значит? Праздник, что ли, какой? – спросил удивленно Николай.

Жена, с трудом сдерживая радость, протянула ему газету:

– Читай вот тут… Тебя звания Героя удостоили!

Он быстро подошел к окну. Какое солнце на улице! Даже слезы на глазах выступили. У крылечка дома толпились друзья-трактористы. Поздравлять.

 

Полынь-трава

Беда пришла сразу: из земли поднялась на поверхность сероватая соль. Седые лишаи зловеще росли, ненасытно пожирая хлеба, виноградники, травы. Луг пожух. Поредели тучные нивы. С полей потянуло горьким духом полыни.

Кажется, давно это было! Но в сердце и до сих пор не прошла тревога.

…Ученый из Москвы рассказывал об интересных вещах – о бывшем здесь море, которое, отступив, оставило соленое, бесплодное дно, о том, как много веков понадобилось природе, чтобы закрыть его слоем плодородной земли. Но морская соль, как злой джин, рвалась наружу. Соединяясь с грунтовыми водами, она по капиллярам почвы ползла вверх. Процесс развивался тем быстрее, чем выше поднимался уровень грунтовых вод. За последние годы рос он особенно быстро, потому что хозяйства стали орошать изнывающие от жажды поля водами Терека, не позаботившись о строительстве сбросных каналов, дренажных систем.

Выходило, что приход беды ускорила человеческая любовь к земле. Любовь великая, но неумелая.

Полина Моисеевна Тихоненко боялась пропустить слово.

– С любой бедой бороться нетрудно, если известны ее причины.

Эти слова ей особенно запомнились и с тех пор часто приходят на память.

Дни проходили в трудах и заботах. Сегодня у Полины выходной: занималась домашним хозяйством. В хату вихрем залетел Витька и радостно затараторил:

– Мамка, за станицей-то что делается! Тракторов, машин разных – не сосчитать! Палатки ставят. Канавы будут рыть.

Она отложила конверт с треугольным штемпелем «Солдатское – бесплатно», подняла на сына отрешенные глаза:

– А наш Володя-то домой не приедет. Останется работать там, где служил.

Как ветром горящую спичку, задуло Витькину радость. В углу, неразутый, какой-то весь скомканный, лежал их пьяный отец. Младший братишка с сестренкой лопотали в кроватке. Мальчик уткнулся лицом в колени матери и горько заплакал:

– Это из-за батьки он не хочет возвращаться домой!

…День и ночь урчали за станицей тракторы, бульдозеры, скрежетали экскаваторы, поднимали клубы пыли скреперы, самосвалы. Сотни кубических метров земли перемещали механизаторы на каждом гектаре, чтоб соорудить там рисовые чеки.

Полина вышла поглядеть, что там за околицей творит мелиоративный отряд. Ходила долго, а когда возвратилась в хату, нашла в доме неожиданную гостью…

Валентина Семеновна Густомясова слыла в станице женщиной умной и энергичной, прямой и требовательной. Она могла найти общий язык с любым человеком, добиться его расположения. За то люди избирали ее депутатом сельского Совета, она представляла интересы станичников в Верховном Совете республики. Благодаря ее депутатской деятельности была в свое время электрифицирована станица и проведена до районного центра асфальтированная дорога, по которой курсируют теперь автобусы.

Когда перед хозяйством встала задача укрупнить рисоводческие звенья, научить молодых работников выращивать белое зерно, она призвала ветеранов поделиться с молодежью своим богатым опытом. Старая гвардия, растившая рис еще тогда, когда валики чеков делали вручную и убирали урожай серпами, создала в хозяйстве школу рисоводов.

Полина Моисеевна Тихоненко со двора увидела сидящую в комнате у окна Валентину Густомясову и перепугалась – что за беда заставила звеньевую, депутатку прийти в ее дом? Уж не натворил ли чего благоверный?

Позже Полина расскажет об этом Валентине Семеновне, и обе они от души посмеются.

Да, этот приход депутатки многое перевернул в жизни измученной семейными неурядицами женщины.

– Наше бабье счастье, Полина, – мягко говорила Валентина Семеновна, – не всегда живет в четырех стенах.

– А что делать-то, Валя? Детей вон сколько у нас! Видно, уж до конца мне нести свой крест.

– Эх, Полина, Полина! Почаще на людях надо появляться. Глядишь, и узнаешь себе цену. Самостоятельность обретешь.

Собралась уходить Валентина Семеновна поздно вечером. Тяжелые облака ползли на юг, задевая за крыши домов, а сердце у Полины Моисеевны радостно билось. В самом деле, почему бы не попробовать! Рисоводы – народ дружный. И зарабатывают хорошо. Конечно, на чеках не очень легко. Но разве ж боится Полина работы?

– Спасибо, Валя, за предложение.

– Ну вот еще! – отмахнулась та. – О младших своих не беспокойся: будешь работать – определим в интернат.

Много было хлопот по весне. Когда пустили воду в чеки, выяснилось, что мелиораторы многое не доделали. То там, то тут появлялись промоины, и вода уходила в сбросной канал. Днем и ночью дежурили рисоводы в поле, нередко стоя по колено в жидкой холодной грязи, вручную заделывая прорывы.

Мелиораторов пригласили на собрание работников совхоза и предъявили серьезные претензии. Начальник стройучастка попытался своеобразно отшутиться:

– Что вы, товарищи, придираетесь к нам? Мы бесплатно для вас сооружали чеки. А дареному коню в зубы не смотрят.

– Неправду говоришь, – поднялась с места Полина Моисеевна Тихоненко. – Не вы нам подарок сделали, а государство. Народными деньгами оплачена ваша работа!

Валентина Семеновна Густомясова слушала подругу, радовалась, шептала соседу:

– Эта за людей постоять может. Вот бы кого избрать депутатом!

– А скоро и выборы, – многозначительно отвечал тот.

Пожилая женщина стояла на пороге дома Полины Моисеевны Тихоненко – растрёпанная, испуганная, в слезах.

– Как к депутату к тебе, Поля. Скандал у нас. Раздурился спьяну старший сын. А мне невестку жалко. Примени власть.

Быстро оделась, вышла в ночную темень. «Нет, нельзя допускать, чтобы из-за водки и у нее семья распалась», – тревожно думала она.

Вода в чеках часто желтела. Это давала знать о себе соль. Воду меняли немедленно. И все боялись, как бы не остался незамеченным где-нибудь солонцовый чек. Появились всходы риса, а вместе с ними, глуша культурные растения, поползли из воды камыши. Их травили гербицидами, жали серпами, вырывали с корнем руками. Полина Моисеевна Тихоненко работала вместе со всеми и только радовалась, что поле отнимает у нее все свободное время, полностью занимает мысли.

…Секретарь партийной организации совхоза «Горьковский» Виктор Иванович Чернышов знакомил с хозяйством, рассказывал о людях, победивших нашествие солонцов. Более трех с половиной тысяч гектаров земли отведено в совхозе под рис. По 47 центнеров белого зерна с гектара получила звеньевая Валентина Семеновна Густомясова. Ее подруга Полина Моисеевна Тихоненко (теперь тоже звеньевая) собрала по 41 центнеру. Первая удостоена звания Героя Социалистического Труда, вторая награждена орденом Трудового Красного Знамени.

– И еще у Полины радость, – доверительно сообщил секретарь, – старший сын домой возвращается.

Полину Моисеевну застали мы за разговором с молоденькой девушкой:

– Рая, ты же понимаешь, механизаторов не хватает в совхозе. Сколько зерна осыпалось из-за того, что затянули уборку! Неужели не жалко? Да я и то пойду на комбайнера учиться.

– Правда?

– А что ж тут такого – мне только сорок пять.

 

Земляки

Животноводческие помещения и мехмастерские начинаются сразу же за оградой бригадного домика. И Жичкину это нравится. Все под рукой, все перед глазами. А поля? А что поля? Там же механизаторы работают. Проверять их работу не надо. Народ здесь сознательный, заинтересованный. Вот если помочь – другое дело. Но тут у него особое, «шестое» чувство срабатывает. Ведь как-никак уже десять лет в бригадирах ходит.

Десять лет в бригадирах? Да что ж получается? Если сейчас Алексею за тридцать, то тогда было только за двадцать. Представляю, как относились в бригаде к нему. Мальчишка. Он и теперь-то выглядит юно. Обращение «Алеша» к нему кажется самым естественным.

– Ничего относились, нормально. Тут все меня с детства знают. Мать мою – тоже. Помнят отца.

Я понимаю: конечно, деревня – это не город. У всех на виду. И нередко о человеке судят в селе по тому, какие у него родители. «Весь в родню свою пошел», – говорят здесь нередко, когда хотят объяснить тот или иной поступок односельчанина. И все-таки доверить самую крупную и самую лучшую бригаду в колхозе парню, которому только двадцать исполнилось, – это и для деревни не шутка.

– Э, нет, – возражает Жичкин, – самую большую бригаду – это верно, а вот лучшую – не сказал бы. Это сейчас мы получаем зерновых по 24 центнера, тогда 9 едва-едва набирали.

А почвы здесь, я знаю, дерново-подзолистые, с низким естественным плодородием.

– Ну, – говорит Жичкин, – если бы наша земля сама все родила, тогда бы нам и делать нечего было. Знай ходи вдоль села с гармошкой, – бригадир улыбается, но сразу же и сгоняет улыбку с губ: – Земля Нечерноземья – это как бы экзамен для нас, Она постоянно требует от людей напряженной работы и в меру откликается на нее. Труда требует, – повторяет он. – А труд для человека – это все.

Я смотрю в голубые глаза молодого бригадира, раскрытые широко, совсем по-детски, и думаю: нет, обращение «Алеша» к нему никак не подходит, Куда как уместнее и справедливее будет звучать – Алексей Егорович.

Он учился в сельскохозяйственном техникуме. На первом курсе еще. Однажды во время каникул встретил его на деревенской улице председатель колхоза Леонид Вениаминович Эльгудин, спросил:

– Алексей, к твоему окончанию-то квартиру готовить?

– Неплохо бы, – ответил студент. – А то я жениться собираюсь.

– Да? Так, может быть, тебе дом свой строить начать? Поможем.

– Ну, что я тебе посоветую, – сказала Алексею мать, Мария Филимоновна, когда он рассказал ей о предложении председателя. – Дом хороший надо иметь. Наш-то ветхий уже. О новом доме и отец твой мечтал. Помню, все говорил: люди без дома – все равно что без родины.

В то же лето был заложен фундамент добротного пятистенка.

– Поверите ли, когда мы с женой вошли в свою избу, – рассказывал мне Алексей Егорович, – я словно взрослее стал и мудрее. И, знаете ли, с той поры поселилось во мне окончательное какое-то особое родство с людьми моего селения, со всей округой, с землей.

Это великое чувство любви к земле и дому, границы которого уходят далеко за пределы жилища, эта причастность Алексея к заботам и делам окружавших его людей сделали из молодого парня настоящего крестьянина, уважаемого человека. Эта чувства, переросшие, в черты характера; помогли быть Жичкину требовательным и принципиальным к себе и другим, когда назначили его в двадцать с небольшим лет бригадиром комплексной бригады. Кстати, событие это действительно в колхозе никого не удивило, Правда, сам Алексей назначение воспринял взволнованно. Что ни говорите, а хозяйство в его руках оказалось огромное. Только пашни за бригадой числилось около двух тысяч гектаров – добрая половина всей пахотной земли колхоза. На скотных дворах стояло более полутора тысяч коров и телят.

Вставал он в первые дни бригадирства чуть свет, бежал на ферму, в мехмастерские, на наряд в контору колхоза. Хлопотно. Суетно. Текучка затягивала. А дело к лучшему в бригаде вроде и не шло. По-прежнему дисциплинка похрамывала. Отличались тут, как ни странно, механизаторы.

Однажды шел он с дальнего поля домой. Смотрит: стоят трактористы, разудалые, возбужденные. «Чего гуляете-то? – спросил Алексей. – «Шабашку», что ли, сшибли?» «Точно, бригадир!» – заулыбались блаженно ребята.

«Пирушка» кончилась скандалом. Подрались подвыпившие парни. Был потом суд товарищеский. Сказал на этом суде слово и Жичкин:

– Я не защищаю ухарей этих, но хочу собравшимся вопрос задать. Кто даст гарантию, что через некоторое время мы опять не будем разбирать кого-либо из механизаторов за подобный проступок? Ведь в содержании техники царит у нас бесконтрольность. Трактора около домов стоят. Соблазн использовать их очень велик. Кончать надо с этим и строить как можно скорее машинный двор.

Большие дела порой начинаются с малого. Нужно только заметить в этом малом начало большого и приложить все силы, чтобы дать ему дорогу, Жичкину это понятно. Помнит он случай.

– А что, если нам вообще закрепить ответственных за проведение всего цикла работ по выращиванию той или иной культуры? – предложил бригадир.

То был канун перехода на звеньевую систему.

Ныне в горловской бригаде созданы и успешно работают звенья по пропашным культурам и зерновым, по льну и кормодобыче, Во всех звеньях внедрен хозрасчет. А в последнее время хозрасчетные задания стали доводиться не только до звеньев, но и до каждого отдельного работника.

Четкость в определении обязанностей членов бригады, оплате труда, установление распорядка сыграли роль огромную.

– Раньше мне как бригадиру, – говорит Алексей Егорович, – то и дело приходилось заниматься жалобами. Бывало, придет шофер, отвозивший молоко от фермы, сетует: «А мне снова недоплатили, я не только молоко отвез, но еще и фляги грузил». Теперь такого не бывает: возчик или какой другой работник четко знает, что он должен делать и сколько за это ему заплатят.

Но главным в этом деле оказалось, конечно, другое. Звеньевая, хозрасчетная система всколыхнула колхозников, разбудила инициативу. Помнится, в год создания звена по выращиванию картофеля пришел к бригадиру Павел Марков и говорит:

– Егорыч, тот навоз, что мы под картошку вывозим, по моим расчетам, не обеспечит желаемой прибавки к урожаю. Вот если бы компосты нам приготовить.

– Для компостов торф нужен, – сказал бригадир, – а где его взять?

– Старики говорят, есть местечко одно за Жарынью… Проверить бы.

Проверили. И точно, оказался там торф. Да какой! Анализ показал, что в нем содержится достаточно извести, фосфора. Это же, по сути дела, компост высококачественный, изготовленный самой природой. Немедля приступили к его заготовке.

Хороший урожай картошки получили в том году в бригаде – 250 центнеров с гектара. Звеньевого и бригадира к награде представили. И вскоре у первого засверкал на груди орден Ленина, а у второго – Трудового Красного Знамени.

Стали расти в бригаде урожаи и зерновых, и льна. Алексей упор не только на органику делал, но и на туки, на семена. Заполучил картограммы у колхозного агронома, организовал агрокружок. Ведь с минеральными удобрениями работать надо умело. И опять не пропали хлопоты даром: к двадцати центнерам приблизилась урожайность зерновых, по девять центнеров стали получать с гектара льноволокна.

Пошла о бригаде Жичкина слава. Рос авторитет бригадира. В районе и области о нем говорили не только как о человеке, знающем хорошо земледелие и животноводство, толково внедряющем в производство агротехнические и зоотехнические новинки, но и как о руководителе с перспективой, умело работающем с людьми, способном создать в трудовом коллективе добрый моральный климат.

При встрече спросил я Алексея Егоровича, какое качество более всего он ценит в людях, занимающих руководящую должность. Деловитость, честность, справедливость?

– Требовательность, – ответил Алексей.

В 1979 году бригадир Алексей Жичкин был удостоен высокого звания лауреата Государственной премии СССР.

На торжественном собрании он сказал, обращаясь к своим товарищам:

– За ваш труд и мне честь оказывают. Низкий поклон вам, мои земляки.

 

Её голубое поле

В то утро Раису Владимировну одолевало какое-то беспокойство. Домашние дела на ум не шли. За окном валил сырой, липкий снег. Подумала: «Грязи прибавит теперь, а весна и так затянулась». Надела телогрейку, вышла из дому и направилась к складу, где хранились минеральные удобрения. Обошла, осмотрела со всех сторон хранилище. Как бы не подобралась сюда вешняя вода, не замочила туки! Взяла заступ, прокопала отводные канавки. Так-то будет надежнее. На обратном пути заглянула к бригадиру.

– Так, говоришь, Пименович, сеяльщики проинструктированы…

– Да успокойся ты! Сама знаешь: не новички они в этом деле. К тебе в звено опять Иван направлен. Довольна?

– Григорьич толковый мужик.

От бригадира пошла на ферму, у ворот которой урчал ДТ и механизатор Леонид Быковский выговаривал женщинам:

– Думаете, если трактор, то может увезти сколько угодно? Обрадовались, нагрузили. Дорога-то вон какая. А потом за пережог горючего с меня опять Кублицкая высчитает.

– Леня, да разве ж я с тебя высчитывала? – развела руками Раиса Владимировна, добродушно улыбаясь.

– Ну… – стушевался тракторист, – удержала бухгалтерия. А кто пережог выявил? Ревкомиссия наказания рублем требовала, а ты там председатель.

Кублицкая вздохнула. Да, обиделись на нее трактористы и шоферы. Жаль, что так получилось. Но не могла же она пройти мимо такого факта. Четырнадцать тонн бензина и солярки сверх нормы истратили. Конечно, дороги неважные в хозяйстве. Экономить топливо на них трудновато. Но одно дело «порастратиться» на производственные нужды, другое – разбазаривать горючее. Сейчас, считай, на селе чуть ли не в каждом доме мотоцикл, а то и машина. А бензин берут иные у местных шоферов. И трактористы некоторые на ДТ и МТЗ разъезжают куда захотят.

В поле она была вместе со всеми. С подружками по звену Галиной Короткой, Верой Быковской, Евгенией Видус, укладывала навоз в бурты…

К вечеру слегка подморозило. Домой возвращались с хорошим настроением. Раиса поотстала от женщин. Шла медленно, наслаждаясь ядреным скрипом плотного наста и еле слышным журчанием под ним талой воды. «Самое бы время холсты белить», – подумала она и улыбнулась своей мысли. Вспомнила, как в далеком детстве выкатывали они вместе с матерью на мартовский наст многометровые рулоны серой, грубой «новины», сотканной за долгие зимние вечера. Под весенним солнцем теряло холщовое полотно свою грубость, отбеливалось. приобретало тонкий, приятный запах талого снега.

Давно это было. Доживают свой век на чердаках запыленные ткацкие станки, трепала, льномялки. Не носят в деревне теперь холщовых рубашек и платьев. Но висят в каждом доме льняные расшитые полотенца, а в комнатах рядом с модной дорожкой нет-нет да и встретится яркий крестьянский половик. И хозяйка, увидев удивление и восторг в ваших глазах, непременно скажет: «Сторонка наша льняная. Летом, как в море синем, живем. Чаек только не хватает».

Льняное море. Как и всякое море, любит оно, чтоб работали в нем люди сильные, старательные. Этого ль не знать Раисе Кублицкой! На льняную загонку привела ее мать, когда было девчонке всего лишь двенадцать лет. Не посмотреть, как работают, привела, а помочь старшим. Лен тогда теребили вручную. И уставала ж она поначалу! Дивилась на старенькую маму свою: как же она-то не устает? Отвечала дочери пожилая крестьянка: «Лен – наше золото, с ним и старые дышат молодо».

Крепко усвоила эти первые уроки трудолюбия и уважения к делу своему Рая Кублицкая. Очень пригодились они ей, когда в зрелые годы назначили ее звеньевой по выращиванию льна Разные люди в звене работали. Бывало, сделаешь замечание – снопик, мол, потоньше вяжи, а в ответ: в других бригадах и не такие проходят.

Случалось, некоторые ворчали: «Чего это наша звеньевая мудрит, не дает подымать льнотресту? Соседи-то вяжут уже». Что сказать им? Ведь «торопыги» и сами знают, почему надо снопы вязать тоньше, а лен со стлища подымать только хорошо вылежавшимся. Повторять ежедневно прописные истины? Не стоит. Толку от этого мало. Не лучше ли поговорить с людьми о рабочей чести, мастерстве и достоинстве, не лучше ли собраться за самоваром да потолковать по душам, вспомнить, как работали матери наши на льне? И тогда непременно разгорится оживленный спор о подходе к делу, о качестве работы, качестве продукции. Посетует, конечно, кое-кто на механизаторов: мол, не всем прилежности хватает. Но и эти нарекания на пользу пойдут. Значит, надо требовательней быть и к себе, и к другим, лучше изучать и осваивать новую технологию выращивания льна.

– А все-таки, что ни говорите, – молвит рассудительная Евгения Стволова, – для уничтожения блошки на всходах льна зола – хорошее средство.

Звеньевая согласно кивнет головой: давайте организуем сбор золы.

– Раиса, скажи, – попросит затем Анна Шульцева, – правда ли то, что в колхозе имени Ленина сеяли лен не по клеверищу, а по овсянищу? И будто бы неплохой урожай собрали.

И опять поддакнет звеньевая. По многолетним травам почему лен сеют обычно? Потому что в почве после них азота прибавляется. А теперь азот можно внести в туках.

И предложит звеньевая повторить опыт соседей. Идет беседа, рождаются планы, задумки.

– А что, девчата, если попробовать нам сеять лен в два срока? На одном участке пораньше, на другом – попозже. Он и созреет не в одно время. Будет у нас на уборке посвободнее. Семена не потеряем.

– Но разрешит ли правление колхоза?

– Посоветуемся со специалистами.

Шестнадцать лет, как возглавляет Раиса звено. И шестнадцать лет держит первенство в колхозе, добивается самых высоких результатов. Многое изменилось за это время в технологии выращивания и обработки льна. Выбрали лучшие сорта, пересмотрели нормы высева, широко внедрили механизацию. В прошлом году, например, в звене Кублицкой две трети площадей, занятых «северным шелком», убрали льнокомбайном, продукцию частично, отправили на завод льносоломкой. Да, многое изменилось. Остался только неизменным факт ежегодного повышения производительности труда, урожайности и качества продукции в коллективе Раисы Владимировны. За девятую пятилетку по сравнению с восьмой тут на 120 процентов увеличилось производство льноволокна и на 110 – льносемян. В прошлом, нелегком по погоде году с каждого гектара волокна получено по 8,7 центнера, а семян – по 6 центнеров. Средний номер тресты составил 1,76.

На нынешний год звено Кублицкой наметило для себя еще более высокие рубежи. Решено довести урожай семян до 7, а выход волокна – до 9 центнеров с гектара.

…Поле, льняное поле. Заботы и труд. Но только ли так? Наверное, лучше сказать – радость забот, радость труда. Не такой ли именно труд на этом поле и принес ей, Раисе Кублицкой, почет, уважение, счастье? Вспомнилось вдруг, как однажды, еще до войны, на этом вот поле ранним мартовским утром встретила она по дороге в школу высокого, перетянутого кожаным ремнем военного.

– Из Колышек, наверное, девочка?

– Из Колышек.

– И я тоже. Значит, землячка. – И незнакомец улыбнулся приветливо. Потом, прибежав из школы, она узнала, что в деревню к своим родным и близким по пути к месту прохождения дальнейшей службы заезжал Ефим Фомин.

Это имя еще раз услышала Рая Кублицкая, когда стало известно о подвиге героев бессмертного гарнизона Брестской крепости, где комиссаром был человек, повстречавшийся ей в поле возле родной деревни.

Вспомнилось, как шестнадцатилетней девчонкой ушла она добровольцем в армию. Служила в госпитале. День Победы встречала в Германии. Какое было тогда чистое небо!

…К дому подходила Раиса одна. «Надо же, размечталась и не заметила, как подружки разошлись». Но что это? Вот они. Все толпятся у крыльца ее дома. И механизаторы с ними. И бригадир. С газетой в руках.

А что в этой газете опубликован Указ о присвоении ей звания Героя Социалистического Труда, Раиса Владимировна в тот момент и предположить не могла.

 

Доброта

Плавный разворот – и широкая лента отполированного до блеска шоссе остается в стороне. Машина начинает нервно подрагивать: под ее колесами булыжная мостовая. Дальняя, трудная дорога. Но едут по ней в Кухтичи отовсюду.

– Приезжали картофелеводы Литвы, Украины, Молдавии, агрономы, ученые, – говорит всезнающий водитель.

Лес распахнулся, и на покатом косогоре, уходящем в долину небольшой речки, показалась деревня Кухтичи. Та самая белорусская деревушка, где работает знатный картофелевод, колхозный звеньевой А. И. Астапчик, удостоенный Государственной премии СССР 1975 года.

На землях, где когда-то стоцентнеровые урожаи картофеля считались благом, сейчас собирают с гектара по триста центнеров. На полях, где раньше из-за камней и валунов трудно было провести прямую борозду на лошади, теперь спокойно ходят тракторы, а клубни убирает комбайн «Дружба». Если прежде в колхозе «Восток» уборка картофеля нередко затягивалась до «белых мух», нынче завершили ее за полмесяца.

– А мы в своем звене и вовсе за неделю управились, – улыбаясь, рассказывает Анатолий Иванович. – Корреспонденты приехали, спрашивают, как работа идет, а мы уж и технику на зимнее хранение поставили.

Пытливость мысли и любовь к технике привил ему отец – деревенский кузнец. Сколько помнит себя Анатолий, каждое утро он просыпался от звонкой и жаркой песни молота, доносящейся из черной, продымленной сараюшки-кузни, что стояла рядом с их домом.

Здесь учился он трудолюбию, а затем получил и первые уроки мужества. Косы, серпы, ножи, да и какую только крестьянскую утварь не изготовлял там Иван Ильич! Только во время войны, когда в Кухтичи пришли гитлеровцы, перестал виться над кузней сизый дымок, утихли шутки и смех в их доме.

Однажды ночью Анатолий проснулся от зарева, отражавшегося в окнах их дома. Горела соседняя деревня Островок. На другой день стало известно: фашисты за связь с партизанами выжгли селенье дотла, а жителей всех до одного расстреляли.

Следующей ночью кто-то тихо-тихо постучал в дверь дома Астапчиков. Отец бесшумно поднялся с кровати, вышел на улицу. Незамеченным юркнул вслед за ним Анатолий. Смотрит и видит: у кузни батька передает каким-то бородатым людям тяжелые мешки, что были спрятаны в угольной яме. Один развязался, и из него посыпались патроны…

Окончилась война, и снова встал у горна Иван Ильич, взял в руки молот сын его Анатолий. Опять клепали они серпы и косы, ремонтировали немудреную сельскую технику.

Из родного села ушел он на службу в армию. Не раздумывая, возвратился в деревню после демобилизации.

Он работал бригадиром тракторной бригады, когда в колхозе пошли разговоры о том, что неплохо бы создать специальное звено по возделыванию картофеля. Если у поля будет постоянный хозяин, отвечающий за урожай, польза для дела непременно станет большей. Механизаторы в Кухтичах это понимали. Но не так-то просто взять на себя персональную ответственность за землю, согласиться поставить в прямую зависимость от урожая свой личный заработок. Кто-то должен был сделать первый шаг, отозваться на новинку с душой, заинтересоваться. Таким человеком оказался Астапчик. Прежде чем принять решение, поговорил он с отцом. Старый кузнец, вытирая руки о брезентовый фартук, смотрел в глаза сыну и говорил такие слова:

– Все мы за заработком привыкли гоняться. И оправдание хорошее тому нашли. Семья, дети. Их нужно поить, кормить. Можно подумать, что у кого-то они и впрямь голодные сидят. Может быть, ты, Анатолий, из-за заработка за звено хочешь взяться?

– Ну почему так? Конечно, и заработок семье нужен. Но надо ж думать и об общей пользе.

– Так вот, главное – об этом подумай, ты ведь коммунист.

В Кухтичах помнят, как семь лет назад, став звеньевым, Анатолий Иванович с месяц возился вместе с отцом около разбитого и списанного зернового комбайна. Что-то там сваривали, отрезали, накручивали, а потом звеньевой вывел машину в поле. И на ней впервые в районе механическим способом стал разбрасывать минеральные удобрения. Экономический эффект от внедрения «тукоразбрасывателя», сделанного Астапчиками, составил около трех тысяч рублей.

Помнят в хозяйстве и то, как дни и ночи проводил механизатор на отведенной ему плантации, волокушей стаскивал булыжники на край поля. Не один гектар очистил таким вот образом. А на другой год при посадке картофеля на этих участках добился строгой прямолинейности борозд, что позволило затем провести довсходовую культивацию. Этот прием, как известно, помогает в значительной мере уничтожить сорняки в поле. Результат повышения уровня агротехники, повседневной заботы об урожае сказаться не замедлил: на восемьдесят центнеров с гектара больше, чем в среднем по колхозу, собрал Анатолий клубней на своем участке.

Успех окрылил. Долгие зимние вечера проводил Астапчик за книгой. Частым гостем его становится колхозный агроном Н. К. Козич. Вместе с ним штудируют «картофельную науку», анализируют рекомендации ученых, делают выводы для себя, применительно к условиям хозяйства. Рождается мысль: чтобы застраховать себя от случайностей, капризов погоды, следует сажать картофель нескольких сортов – ранних и поздних. Не жалели времени для поиска оптимальной густоты посевов, воспользовались советами ученых по окучиванию, рыхлению, борьбе с сорняками, болезнями клубней. Им было ясно, что внедрение рекомендаций науки в производство – основа получения высоких урожаев.

Укрупнялось звено Астапчика, расширялись посадки картофеля, росла и урожайность. И вот она достигает 290 центнеров с гектара. В хозяйстве создают еще два звена по выращиванию клубней. А на базе колхоза «Восток» организуется районная школа передового опыта. С хозяйством, со звеньевым устанавливают тесный контакт специалисты опытных хозяйств и экспериментальных баз, ученые-картофелеводы П. Альсмик, Н. Д. Гончаров, И. И. Адамов.

Анатолий Иванович понимал, что успех звена на картофельном поле будет во сто крат весомее, если его опыт найдет распространение в районе, а затем и в области. Для этого звеньевой прилагает немало усилий. В первую очередь помогает соревнующимся с колхозом «Восток» картофелеводам совхоза «Узденский». Поначалу в этом хозяйстве, как ни странно, опыту звена Астапчика не придавали значения. Анатолий Иванович, к тому времени бывший уже членом бюро районного комитета партии, встретился как-то в райцентре с руководителем совхоза «Узденский» и в шутку сказал:

– Ну, если гора не идет к Магомету – идёт Магомет к горе.

И в этот же день направился к председателю колхоза В. К. Гапонюку с просьбой отпустить его на несколько деньков вместе со звеном «помочь соседям картофель посадить». Виктор Кондратьевич не только разрешил это сделать, но и предложил соседям применить сортовые семена, выращенные в «Востоке». Помогли совхозу «Узденский» в посадке, затем в обработке, побывали у них и на уборке. Подвели по осени итог. На землях, где был посажен картофель Астапчика и возделывался по его технологии, урожай достиг 217 центнеров с гектара, а на других участках едва перевалил за 110 центнеров.

Человек труда уважаем всюду. Но если трудолюбию сопутствует доброта души, стремление помочь соседу, то такой человек уважаем вдвойне. Его слово весомо, авторитетно. Не поэтому ли тянется к Астапчику молодежь, среди которой есть у него немало прямых учеников и последователей, не поэтому ли идут к нему за советом и пожилые люди, оказывают доверие все односельчане, избирая Анатолия не первый раз депутатом местного Совета?

Будучи в деревне Кухтичи, беседуя со многими людьми: руководителями, специалистами, механизаторами, полеводами, – я увидел, как высоко ценят они трудовой подвиг на земле, гордятся тем, что этот подвиг совершил их земляк Анатолий Иванович Астапчик.

 

Младшая сестра

Вскромном синего цвета платье, застенчиво улыбаясь, тоненькая, смуглолицая девушка сошла с трибуны. И глядя на неё, немножко растерявшуюся, не верилось, что это ей минуту назад шумно рукоплескал Колонный зал Дома союзов, где она выступала перед делегатами съезда. Представители 16-миллионной армии членов профсоюза рабочих и служащих сельского хозяйства и заготовок слушали её – механика-водителя хлопкоуборочной машины. Закончила она стихами на родном азербайджанском языке, которые в переводе прозвучали так:

Сона Гамзатовна Казиева – хлопковод совхоза № 5 Ждановского района Азербайджанской ССР. С детства она мечтала стать учительницей. И, наверное, уже учила бы детишек, если б не печальный случай со… старшей сестрой Севиль, имя которой носит сейчас хозяйство.

Севиль была первой девушкой в Азербайджане, освоившей профессию механика-водителя хлопкоуборочного комбайна. Веселая, общительная, она личным примером увлекла в училище механизации своих сверстниц и подруг Делафруз Аджафулиеву, Солмаз Камбарову и других. Это ее слова: «Машины – на поля, кетманы – в музей!» – стали окрыляющим призывом, который потом требовательно смотрел с плакатов, газетных страниц.

Она трудилась на славу, она шла впереди. Роковой случай оборвал ее жизнь. Севиль погибла в поле, за рулем машины. Печальная весть поколебала уверенность в избранном пути у многих её последовательниц. Тогда-то Сона, младшая сестра Севиль, и решила стать механизатором. У нее тоже был страх перед машиной. К тому же она уже училась в Педагогическом институте. И все же подала заявление в сельское профессионально-техническое училище. Воспитанница Ленинского комсомола, она не могла поступить иначе.

И вот Сона Гамзатовна руководит комплексной механизированной бригадой в том же хозяйстве, где трудилась ее сестра. В прошлом году бригада получила по 28 центнеров хлопка-сырца с гектара вместо 20 по плану. А в этом году думает повысить урожайность до 30 центнеров.

Любят и уважают Сону в коллективе за неутомимость в работе, общительность, умение понять душу другого человека, за стремление всегда прийти на помощь товарищу. Член рабочего комитета совхоза, Сона всегда в гуще общественных дел: то добивается открытия клуба на отделении, то хлопочет о строительстве жилого дома, то ведет нелицеприятный разговор с нарушителем дисциплины…

Знают Сону и в средней школе, что находится на территории совхоза. Как никто другой, может она подобрать ключики к сердцам мальчишек и девчонок, юношей и девушек. Ведь это благодаря ее пропагандистским усилиям, искренним выступлениям перед учащимися остались в родном селе бывшие школьники Башир Агаларов, Бенуша Рустамова, Дильбар Мамедова и многие другие. Работая в совхозе, они получают от своего труда такое же удовлетворение, как и их наставница Сона Казиева.

– А я, – говорит Сона, – испытываю истинное удовольствие от работы. И не мыслю жизнь без подруг-хлопководок, без села по имени Комсомольское, без жаркой степи за околицей, что весной голубеет от синих тюльпанов, без полей, на которых колышется хлопок.

– А как же мечта – стать учительницей?

– Я не бросила педагогический институт, учусь на филологическом факультете заочно.

– Так, значит, скоро оставите поле, комбайн?

Сона помолчала, потом, как бы рассуждая вслух, проговорила:

– Знали бы вы, как разбираются девчата и ребята нашей бригады в литературе, какие интересные читательские конференции бывают у нас! Отрадно чувствовать, что трудишься вместе с такими людьми и что в какой-то мере способствуешь росту их культуры. Нет, я не думаю оставлять работу механизатора. Сначала испытывала чувство долга. А теперь… Теперь просто не могу без нее.

 

Всадник времен гражданской

Фашисты шли на них во весь рост. Шли самоуверенно, нагло. Сыпали огнем автоматы. Раскалываясь под ударами их сапог, брызгали родовой мякотью кавуны.

«Как звери», – мелькнуло у него в голове.

Потом, когда он увидит разоренные села и города, детские обожженные трупы, расстрелянных стариков и женщин, он вспомнит эту мелькнувшую в его первом бою мысль, и убеждение, что фашисты – звери, наполнит его сердце еще большей ненавистью к врагу. И даст ему, уже не рядовому бойцу, а старшему политруку (это звание Ткачу присвоят вскоре после боя на бахче, победного для них, необстрелянных ребят), и силу, и мужество в кровавой схватке с теми, кто посягнул на самое святое для него – на жизнь советских людей, на наш строй, который он, Михаил Ткач, утверждал, как мог, до войны и который утверждал его – как коммуниста, борца за наши идеалы.

….Батрацкий сын, познавший холод и голод, и панскую нагайку, Михаил Ткач был поднят на ноги и вскормлен Великим Октябрем. Сам он в слово «вскормлен» вкладывает не только образный, но и прямой смысл. С шестилетнего возраста оказавшийся в людях – у отца и матери было девять детей, он впервые поел досыта только при новой власти, когда приехал в Одессу из-под Винницы, чтобы устроиться на завод. В рабочей столовой оборванный, изнуренный парнишка получил полное блюдо борща и столько же гречневой каши.

Потом Советская власть дала подростку и хорошую работу – слесаря на заводе имени Октябрьской революции, и возможность учиться на рабфаке, и многое другое. Но блюдо разваренной в простой воде гречки на всю его жизнь останется символом изобилия. И Нина Николаевна, жена Михаила Федоровича, и поныне два раза в неделю, как минимум, ставит на стол гречневую кашу.

Эта власть, вырастив из бывшего батрака стойкого верного сына партии, в двадцать девятом году доверит ему новую жизнь на селе.

Тогда Ткачу исполнилось двадцать пять. А первых председателей из рабочих называли – кому не известно! – двадцатипятитысячниками. Товарищи его шутили по этому поводу:

«Ну, Федорыч, быть тебе счастливым: двадцать пять на двадцать пять!» И, спустя многие годы, когда белым яблоневым цветом его голову высветит седина, оглядываясь на пройденное и по сей день продолжая оставаться на посту председателя одного из лучших колхозов Украины, он скажет:

– Да, я был счастлив и счастлив сейчас…

А тогда, в двадцать девятом, гасли от нехватки кислорода лампы в хатах села Красногорово, где проходили крестьянские сходки. Кулацкие прихвостни кричали: «Невозможно создать колхоз на базе бедняцких хозяйств. Из сотни лодок корабля не построишь!»

Они не только кричали, но и стреляли из ночной тьмы, бросали под колеса трактора, запахивающего межи, детей. Но все же к весне тридцатого года стало село Красногорово Березовского района Одесской области центральной усадьбой коллективного хозяйства «Суспильна Праця». От тех времен в бывшем правлении колхоза в косяке двери торчит винтовочная пуля, метившая в председателя. И стоит в селе на пьедестале трактор, на котором вел он первую борозду на колхозном поле – торил первую тропочку к новой жизни.

Он был там недавно. Шел по селу и радовался, каменные дома под железом и черепицей, фермы, что заводские цехи, машинный двор, полный техники.

Собрался народ. Поцелуи, объятия, слезы, и самое частое в этих случаях: «Помнишь?»

– Помнишь ли, Федор, – спросил Ткач механика, сына первой колхозницы Марии Носенко – как ты за хвост свою корову держал, которую мать на двор колхозный вела? Надеюсь, теперь в хвосте не плетешься?

Засмеялись собравшиеся: «Ох, Федорыч! И надо же, что на свет белый вытащил».

– Не-ет! – закричали хором. – Теперь он у нас только впереди ходит.

И задумались вдруг: «Вот оно как жизнь-то давалась новая! Сколько же труда приложила партия, чтобы заскорузлые души крестьянские распрямить, повернуть их к свету».

«Что такое колхоз, товарищи? Это… чтобы вместе работать… чтобы один человек помогал другому». Вспомнились эти слова Михаила Федоровича с той первой их сходки в апреле двадцать девятого. Вспомнилось все, что в борьбе прошлого и будущего одерживало победу, как «наше» брало верх над привычным «мое» и как за эту новую жизнь, в которой люди впервые обрели счастье, они потом стояли насмерть.

…Михаил Федорович учился в сельскохозяйственной школе в Одессе, когда началась война. Горел под бомбами красавец-город. А они, курсанты, изучали агрономию, такую мирную и, казалось, ненужную в это огненное время науку. Их не взяли на фронт, пока они не сдали последние экзамены.

– Партия и тогда думала о сельскохозяйственных кадрах, о специалистах, – сказал однажды, вспоминая этот момент, Михаил Федорович. – Нас было в школе 420 выпускников 1941 года. Мы получили добротные знания, но вот дипломы – не успели. После войны выдавали их оставшимся в живых. Они-то и пошли на самые сложные участки работы в сельском хозяйстве. Как пригодились стране их знания!

Как пригодились эти знания агронома и ему. И как пригодился он с ними Родине, Михаил Ткач почувствовал, быть может, раньше многих своих однокашников, когда его, израненного комиссара передвижного полка, совершавшего отчаянные вылазки в тыл противника, после госпиталей, списанного из армии «по чистой», направили начальником политотдела МТС, а затем и первым секретарем райкома партии в только что освобожденный Братский район Николаевской области.

Подвиг в то время, что на фронте, что в тылу, ценился одной мерой – как же иначе? На заводах, на колхозных полях работали дети и жены солдат, работали бывшие фронтовики, ранениями возвращенные с полей сражений. И с обожженной, изуродованной земли шел в закрома Родины хлеб.

Тогда-то и получил Братский секретарь орден Отечественной войны I-й степени.

Спустя годы, когда Ткач обзаведется семьей, переедет работать в другую область (займет пост председателя райисполкома) и у него подрастет сынишка Валерий, он, этот сынишка, как все мальчишки, мечтающий о военных подвигах, спросит однажды отца, показывая на отливающий золотом орден:

– А это за что тебе дали, пап?

– За хлеб, – ответит отец, чем немало удивит и разочарует сына. Что значит растить этот хлеб, Валерка узнает потом, когда станет бригадиром в хозяйстве, где председателем будет его отец. Узнает и о ратных делах его; батька сам расскажет ему об этом, но только чуть позже, перед армейской службой Валерия, чтобы тот навсегда запомнил, что война – не романтика, что служба сурова и требует особого напряжения духовных и физических сил.

Узнает Валерий, как отец его впервые убил фашиста, под Мелитополем, на бахче, пораженный звериной натурой этого завоевателя, как потом, на подводах с установленными на них пулеметами, метельными февральскими ночами совершал с отважными хлопцами отчаянные налеты на тыловые части противника.

38-летний комиссар особого полка, он был всегда на передней тачанке, первым врывался в расположение фашистских гарнизонов, сеял панику, страх и смерть среди врага.

Да, он и тут был первым. И первым попал под обстрел фашистских пушек, когда дивизия шла на штурм станции Лозовой, дабы перерезать гитлеровцам путь на Донбасс. Отец скажет сыну:

– Это хорошо, что первым шел я. Мы нарвались тогда на засаду. Нужно было поднять людей. И мне удалось это сделать, хотя был уже ранен. Тяжко пришлось. Но взяла дивизия наша Лозовую. Пленных тьму захватила, техники много. И склады с боеприпасами фронтового значения. Ну, а рана… На войне – не без этого.

«Хорошо, что я был впереди»… И это сказал человек, получивший в бою у Лозовой, помимо ранения в руку, еще и тяжелейшую контузию, после которой пришел в сознание только в госпитале… в Баку.

…Мне иногда думалось, что люди, перенесшие величайшие испытания войной, должны бы ожесточиться, озлобиться. Но встречаясь с Михаилом Федоровичем Ткачом, встречаясь со многими другими, кто пережил те суровые испытания, я все больше и больше убеждался, что с нашим народом этого не произошло. И понял почему: он – созидатель по своей натуре. А озлобленный, ожесточившийся человек созидать не может, он по своей сути – разрушитель.

Как-то мы ехали по местам партизанских боев с Андреем Петровичем Губарем, бывшим первым секретарем Носовского райкома партии Черниговской области. В войну партизанский связной, Губарь был дважды расстрелян фашистами. У него и сейчас сидит в голове пуля, которая к непогоде ломает разрывает его болями. Но когда мы заговорили о мучавшем меня вопросе, он попросил остановить машину, вышел на обочину и направился к одному из дубов-великанов, что стояли недалеко. Нагнулся, набрал горсть желудей. Носком ботинка зацепил какой-то не совсем похожий на землю комок. Поднял, показал мне.

– Остатки гильз, – пояснил. – Они несли в себе смерть, но жизнь взяла верх, и, видишь, они истлели. Мы пришли с войны ради этой жизни. Многие, как, кстати, и Михаил Федорович Ткач, вернулись, можно сказать, с того света. Вернулись, чтобы работать на этой земле, чтобы она была красивой и щедрой.

И, видишь, она стала такой.

Какой же неисчерпаемый запас доброты у наших людей!

И прежде чем перейти к мирным делам своего героя, я расскажу еще об одном эпизоде из его военной биографии.

Санитарным поездом их везли на долечивание в Москву. Вагоны были переполнены – нечем дохнуть. И в Куйбышеве, где состав стоял почему-то особенно долго, Ткач с соседом по полке решили выйти на перрон. Опираясь друг на друга, кое-как выбрались. И видят – около их вагона стоит в слезах молодая женщина с девочкой лет трех на руках.

– Ну, куда же возьму я вас? – услышали они голос проводника. – Посмотрите, каких везу пассажиров – на ногах не стоят. – И показывает на них.

– Я понимаю. Но мы где-нибудь в уголочке, у стеночки, в тамбуре… У меня при смерти муж. В госпитале под Москвой. Товарищи его по палате письмо прислали. Нам нельзя опоздать. Может, увидит мой Васенька нас и легче станет. А уж если суждено помереть ему, так хотя бы дочка посмотрит на него, папку запомнит.

У Ткача ком к горлу подкатил от услышанного. И сосед, видит, слезы сглатывает.

– Слушай, – обратился к нему Михаил. – Давай возьмем женщину с девочкой. А мы поочередно будем лежать…

Так и ехали они до Москвы, полулежа, полустоя, в разговоре с ребенком оттаивал душей.

Будьте же вовек благословенны великодушные, сильные, способные сердцем принять боль и заботу другого! Но я знаю теперь, что принять чужую боль может лишь тот, кто многое пережил и выстрадал сам. Только то становится нашей нравственностью, что прошло через нашу душу.

– О сердце! Насмотрелся я, как мучается оно. – Михаил Фёдорович задумчиво смотрит в окно конторы, где ведём мы беседу, поясняет: – Ведь после того, как меня подлечили, знаете, кем я был одно время? В госпитале же комиссаром. Да, да, имелась такая должность. И, как комиссару, вменялось в обязанность мне присутствовать на всех операциях, которые делали раненым в грудную клетку. А сколько их было таких операций!

Говорят: чем отдаленней отстоит от нас прошлое, тем интереснее и привлекательнее оно кажется, тем чаще нам вспоминается. Нередко обращается к прошлому своему и Михаил Ткач. Но не для умиления души, а чтобы почерпнуть силы для новых дел. Память о боевых и трудовых товарищах, о тех, кто бескорыстием и самоотверженностью своей спас судьбу Родины в лихую годину, жжет совесть этого человека, заставляет работать с величайшим напряжением и нести людям добро.

Доброта, отзывчивость Михаила Фёдоровича в районе уже стала легендой. И какая-то особая она у него.

Помню свой первый приезд в колхоз имени Кирова и сыновний рассказ об отце Валерия, у которого и захотелось мне поподробней узнать о Ткаче, а потом и написать.

– В детстве я каждое утро просыпался от звонка телефона, что стоял в комнате батьки. Гремел этот телефон, что ведро подойное. Злился я, думал: «Ведь мог бы и заменить. Председатель же». А ему хоть бы что. На завтрак мать чуть ли не через день гречневую кашу варит. Папка ест да нахваливает, а я снова дуюсь: «Тоже мне деликатес!» Потом собираюсь в школу, а батька коня седлает – хоть машина есть. Спрошу отца: «Опять что ли отдал кому автомобиль-то?» А он улыбается и так это просто пояснит: «Да, надо было передовиков на слёт отвезти в область. Пусть шиканут ребята! А уж мы на лихом скакуне…»

Непонятно все это было Валерке. Требовательный к нему, к сыну, ничем особенным не балующий своих родных, отец казался порою предельно расчетливым, даже скупым. И в то же время какое-то безудержное добро по отношению к посторонним.

Помнится Валерке и рассказ матери о том, как переезжали они в начале пятидесятых годов из города в здешний колхоз. Устраиваться на новом месте надо с жильем, обстановкой. А денег нет. Оказывается, батька внес их в колхозную кассу, чтобы купить сбрую для лошадей.

Подрос сын. Но отцу удивляться не перестал. Порой это удивление переходило в раздражение. «Ну, что он из себя ставит! Это нельзя. Этого не смей. Давай на работу, сынок! И сам – без выходных и отпусков. Да так, быть может, только в войну работали, или в первые пятилетки. Сейчас даже в газетах не пишут о таких героях».

– Теперь-то я понял родителя, понял его принципы, выкованные суровым героическим временем, в которое он жил, – сказал мне тогда младший Ткач. – Без этих принципов он не мыслит жизни сегодня… Да и мне, молодому, без них не прожить.

То, что батька принадлежал к героическому племени, Валерий чувствовал и ранее. Особенно после приезда к ним в гости уже знакомого нам Федора Косенко. Здороваясь с батькой, тот спросил:

– Так ли ты крепок, как раньше, двадцатипятитысячник?

Валераа счел нужным вмешаться:

– Не двадцати, а тридцатитысячник. Двадцатипятитысячники-то когда были? В тридцатые годы, когда Семен Давыдов еще жив был. Читали «Поднятую целину» – то? А мы в колхоз вроде недавно переехали.

– Эх ты, – парировал гость, – литературу знаешь, героев ценишь, а батьку-то, наверное, и не ставишь ни во что?

А он – и тридцатитысячник, и двадцатипятитысячник. Да, да! В одно время со славным Семеном Давыдовым колхоз организовывал. У нас на Одессщине.

Смутился парень. А Косенко тогда долго ходил по хозяйству Михаила Федоровича, знакомился с людьми, с организацией дела. И восхищался увиденным. Более двадцати центнеров на круг дали зерновые в колхозе. Не шутка. Сахарной свеклы по четыреста центнеров на гектар получилось, скот упитанный, коровы удойные.

– А как комплекс быта наш? – спрашивал Ткач. Чувствовалось, что комплекс этот – предмет особой гордости председателя. Ведь тогда социальное переустройство села еще только начиналось.

За проектом Михаил Федорыч ездил в Прибалтику сам, и нашел, что хотел: в одном здании – и контора хозяйства, и столовая, и магазин на четыре продавца, и кинозал на триста мест.

Гость похвалил новинку, но и пошутил, было, над председателем:

– А под кабинет свой все-таки комнату на первом этаже занял.

– Поближе в земле.

– Да скажи, что тяжело подыматься на второй.

– Мне тяжело? А ну-ка посмотри, кто за окном стоит.

Глянул Федор – оседланный конь.

Раздался телефонный звонок.

– Не ладится? Еду! – Ткач набросил куртку, поспешил к выходу.

– Осторожней, Давыдов! – крикнул ему в догонку сын. – Дорога сыровата!

А конь уже пошел крупной рысью. И видно было, как ветер развевал волосы на голове отца, еще пышные, только седые.

Мчался конь к горизонту, к голубой кромке неба, и казалось сыну и гостю, что не председатель скакал по полю, а всадник времен гражданской войны.

…На коне ездил Ткач по хозяйству долго. Еще в 1978 году, когда ему присвоили звание Героя Социалистического Труда, в телевизионном очерке передачи «Сельский час» показали его во всей красе: верхом на скакуне, мчащегося по проселку. Но после той передачи стали донимать Михаила Федоровича в инстанциях: «Ну что ты, как мальчишка. Да и вообще, что подумают люди, видя, как председатель передового хозяйства на лошади ездит. Скажут: ничего себе, разбогатели колхозы, – для руководителя машину купить не на что».

Он, конечно, с улыбкой встретил эти доводы, но в год тот серьезно приболел и от коня волей неволей пришлось отказаться.

– Тяжелым оказался для Михаила Федоровича год 1979-й, – рассказывал нынешний секретарь райкома партии Николай Петрович Галич, кстати, сам вышедший из председателей, и особо почитаемый Ткачом за хозяйскую зоркость. – Для здоровья тяжелым. Дали знать раны. Но, помню, приехали мы вручать ему знак «50 лет пребывания в КПСС», поднимается и говорит:

– Поедемте, поле покажу.

Некоторое время назад я увидел фотографию Ткача в «Правде», а потом и в «Известиях». Он выглядел бодрым, улыбающимся, и дела в хозяйстве, сообщалось, идут, как всегда, хорошо.

Рядом с Ткачом вновь и вновь убеждаешься, что успехи предприятия во многом зависят от того, кто его возглавляет, – от эффективности работы руководителя. У Михаила Федоровича она проявляется и в глубокой потребности его в экспериментировании, и в неуемной жажде выявлять возможности человека на земле и во многом, многом другом. Он ни на минуту не забывает о так называемой, неучтенной силе – духовном потенциале людей, умеет взывать к нераскрытым возможностям их, умеет создать вокруг себя климат высокого сознания, чувство ответственности за общие интересы.

Помню, зашли мы с ним на ферму, и председатель долго и обстоятельно говорил с молодой телятницей о ее… семейных делах.

– Так говоришь выгнали из депо мужа-то? Ну ладно. Приходите завтра в контору вместе. Что-нибудь придумаем…

И, обернувшись ко мне, когда вышли, пояснил:

– Вот ведь горе какое у девки! Пьет ее благоверный. Придется брать его в колхоз…

Я пожал плечами: хорошего работничка подыскал, ничего не скажешь! От хозяйства до города рукой подать. Неустойчивого человека чем удержишь? И что спросишь с такого? Поднажмешь – он заявление на стол и на производство. Но Михаил Федорович, видимо, знал то, чего не знал я. А, может, это снова была та самая доброта, без которой нельзя человеку.

Спустя некоторое время, при встрече с Ткачом я поинтересовался судьбой того мужика.

– Удачно сложилось все, удачно, – ответил он, – Михаил Емельянович – дояр. Вместе с женой работает. Недавно премию ему дали. А жена орден второй получила… В людей верить надо. Огонь от огня загорается.

Огонь от огня… Это было его правилом всегда и во всем. Один из ветеранов хозяйства, работающий с Ткачом с того дня, когда Михаил Федорович, оставив пост председателя райисполкома, прибыл в начале пятидесятых годов в колхоз имени Кирова, рассказывал мне:

– В первый год туго пришлось. Помню, спрашивает Федорыч кассира: «Сколько там у нас на счету-то?» – «Ни копейки», – отвечает тот. «Так быть не должно, – говорит председатель и передает казначею пачку денег: – Возьми!» Все, что понемногу откладывали они для дома, все отдал. – И помолчав, добавил: «Я считаю, что мне повезло. Интересно трудиться с таким человеком, как Ткач. Посмотрите, с каким упоением делает он любое дело. Удивленно думаю иногда: «Что же дает ему силы? Чувство долга? Любовь к труду? А может, сама земля?»

Сам Михаил Федорович по этому поводу рассуждает просто и мудро:

– А что такое долг? Это любовь к тому, что приказываешь себе.

И говорит молодому человеку, приехавшему в колхоз после учебного заведения:

– Если хочешь быть специалистом сельского хозяйства, научись выполнять распоряжения.

Со стороны кажется: председатель увлекся. Где же при такой постановке место инициативе? Михаил Федорович возражает:

– Я предостерегаю молодых не от инициативы, а от самочинности, которая, как известно, граничит с анархией, расхлябанностью. Попав в плен этих свойств, человек, даже способный, пропадет. И, вообще, скажу; соблюдение элементарных правил организация обычного порядка – это уже половина успеха в любом деле.

Ткач рассказал мне, как подымали они в хозяйстве урожайность зерновых. Конечно, ни картограмм по внесению органики, ни туков у них еще не было. Не было мелиорации, новых сортов, и биологическую и химическую защиту растений применили тоже не сразу. Но вот своевременно сеять, пахать зябь стали с самого начала. И за короткое время только за счет этого подняли урожай до двадцати центнеров на круг. Конечно, и дисциплину пришлось подтянуть во всех звеньях. За качество пахоты, сева спрашивали строго не только с механизаторов, но и специалистов. Опоздание на работу рассматривалось как случай исключительный.

– Михаил Федорович, – спросил я однажды Ткача, – народ у нас неплохой в колхозе, но вот вы лично больше хвалите или ругаете людей?

И услышал в ответ:

– Ни одного человека не оскорбил, но и ни одного дурного проступка не оставил без внимания. Требовательность, она, брат, растит людей.

– И доброта, – решил я добавить, зная это чувство души его. Он улыбнувшись, поправил меня:

– Требовательная доброта.

И не случайно: многие из тех, кто работал под началом Ткача, прошел его школу, стали умелыми руководителями. Иван Воловник – председатель колхоза в том же районе. Алексей Черницкий – в соседнем. Иван Мотля – председатель районного птицеобъединения. Леонид Сухомлинов – главный агроном областного управления; – в первый год работы с Ткачом пять раз заявление на уход подавал, а когда расставались, благодарил от всей души.

Понял, как уже говорилось, отцовские принципы и Валерий. Понял и по-настоящему стал гордиться отцом. Именно в эту пору он, взрослый парень, снял украдкой отцовский костюм с наградами и сфотографировался в нем. Узнав об этом, отец засмеялся:

– Может и заботы мои примеришь?

– У меня и своих полно, – ответил сын. – А вот как при награде выглядеть буду, ждать, видно, долго, если даже, что положено, отбираешь.

Как специалисту, Валерию полагался транспорт. Отец, однако, тянул с решением этого вопроса. Пришлось написать заявление в правление колхоза. Выделили мотоцикл. Правда, старенький. На свои деньги отремонтировал его парень, привел в надлежащий вид. А тут как раз бригадир один обратился к председателю с такой же просьбой. Ткач, конечно, вспомнил о мотоцикле сына…

Валерий горячился:

– Да ты, батя, авторитет мой на корню подрываешь.

– Чудак-человек! – смеялся отец. – Разве с этого конца авторитет зарабатывают? Вот мы в следующем году посевы кукурузы расширяем, закладываем прочную кормовую базу для животноводства. Взял бы да и возглавил это дело: создал безнарядное звено, людей подготовил, работу организовал. Показал бы и впрямь, что не зря ты сельскохозяйственную академию кончил.

Всю зиму занимался Валерий с будущими кукурузоводами, использовал каждый удобный случай.

В начале весны устроил ученикам своим нечто вроде экзамена. Отец решил поприсутствовать, да еще и друга – Петра Коваленко – с областной опытной станции прихватил.

Петра, известного в здешних краях специалиста по кукурузе, сразу же окружили члены звена. Пошел разговор о туках, семенах, новой агротехнике. Спор поднялся, да такой толковый, что председатель только крякал от удовольствия.

Лето выдалось не из легких – с жарой, градобоем. Валерий почернел от солнца и постоянных забот. Уже и не рад, наверно, что поддался на подначку отца.

– Ничего! Молодой – одолеешь, – успокаивал его Михаил Федорович. И успокаивался сам: нравилось ему, что тот понимает главное – служить земле с холодным сердцем нельзя. А коль так, то все у него будет в жизни. И успехи, и победы, и само собой награды.

 

Имя её – Россия

Держу в руках только что вышедшую в издательстве «Молодая гвардия» книгу замечательной женщины, талантливого организатора, дважды Героя Социалистического Труда П. А. Малининой «Вкус жизни». Это последняя книга Прасковьи Андреевны, завещание, оставленное молодежи, всем нам. И вспомнилось…

Моя мать, исконно русская крестьянка, чьи университеты начались в раннем детстве на хлебном поле и продолжались до конца дней, узнав в свое время о моем намерении поступить «учиться на журналиста», отнеслась к такому желанию неодобрительно. Долгий и кропотливый труд на земле привил ей твердое убеждение, что нет выше и благороднее дела, чем хлеборобское.

Признание пришло вроде бы неожиданно, матери чужие люди прочитали записанные мною некоторые суждения о хлеборобской доле, высказанные Прасковьей Андреевной Малининой.

– Смотри-ка, сумел передать малининское слово…

Малининское слово. Как это уважительно было сказано! Наша землячка, Прасковья Андреевна была гордостью и олицетворением этого великого поколения тружеников. И слово ее, обращенное к кому бы то ни было, звучало всегда весомо и убедительно. Потому что ее прямота не была прямолинейностью, а твердость в суждениях не являлась формой застывших понятий. Слово было итогом большой и сложной работы души. Помню, на совещаниях, где ей предстояло выступить, только назовут фамилию Малининой, а уж волнами катится одобрительный шумок, люди глазами ищут ее, готовые слушать, а то и заранее, как артисту известному, начнут аплодировать. Не медленно, но и не суетливо выходит Малинина к трибуне и начинает костромским своим окающим говорком рассказывать о конкретной работе, о людях колхоза «12-й Октябрь». И опять же за кажущейся простотой ее видится ясный, глубокий ум, широта суждений.

Еще тогда мне думалось: «Эх, если бы Прасковья Андреевна написала книгу для молодежи». Хотя и знал, что сама Малинина считала: говорить с молодыми – занятие очень трудное: «С пустым словом к ним не придешь, они чувствовать должны: тот, кто перед ними выступает, – горит в душе».

И вот эта книга. Книга о месте человека на земле, о гордости за свою профессию. И одна из самых главных задач, что поставил автор перед собой: помочь молодежи в самом важном, самом трудном – выборе пути, обретении активной жизненной позиции.

Малинина рассказывает о судьбе деревенской девушки Нюши Костровой, оставшейся было после школы в родном селе, полюбившей профессию доярки. А потом изменила своему призванию, уехала в город. А жизнь там не сложилась. Беседы с девушкой, раздумья над ее бедой, рассказ о собственных действиях, направленных на возвращение Нюши к любимому делу, к содержательной жизни, составили содержание книги.

И «самое постыдное, самое последнее дело, – пишет Малинина, – когда человек выберет себе дорогу в жизни, а потом, как столкнется с трудностями, так и отступает, бежит с дороги-то. И, как правило, свернет уже не на другую столбовую дорогу, а на тропиночку, чтобы всю жизнь идти по этой тропиночке, никакой радости не получая от своего подвернувшегося труда, труда без препятствий и трудностей, без поисков и находок».

Прасковьи Андреевны Малининой уже нет с нами, но она осталась нашей современницей, которую в письмах к ней молодые люди нередко называли мамой, а люди зрелого возраста говорили о ней, что жизнь ее – подвиг, а имя – Россия. И эта ее книга непременно сделает доброе дело, укажет правильный ориентир стоящим на распутье, наполнит высокой гордостью за свою работу сердца истинных тружеников.

 

В селе родном судьба

Прасковья Андреевна Малинина. Имя этой замечательной женщины, талантливого организатора, ветерана колхозного строя, широко известного не только в Стране Советов, но и за рубежом. Руководимый ею колхоз «12-й Октябрь» Костромской области добился больших успехов, является примером образцового хозяйствования на земле. Беззаветная преданность делу, глубокое чувство нового, стремление не останавливаться на достигнутом – характерные черты этой поистине незаурядной советской крестьянки, отдающей все силы своему народу, Родине. И Родина высоко ценит заслуги П. А. Малининой. Она дважды Герой Социалистического Труда, кавалер шести орденов Ленина. За участие в создании костромской породы крупного рогатого скота ей присуждена Государственная премия СССР.

О Прасковье Андреевне Малининой довелось мне услышать впервые давно. Как-то приехал в гости к друзьям в Кострому, взял местную газету – вижу статью о женщине-председателе. Тогда, помнится, в Костроме лето засушливое выдалось, травы горели, дела в сельском хозяйстве неважно складывались. И вдруг эта статья, добрые производственные показатели, размах, боевитость. Потом услышал я о Малининой по областному радио, а через некоторое время просто так, от людей. Как-то на волжской переправе, заставленной возами с разной деревенской снедью, пожилой шкипер, любуясь корзинками с луком, что держала около себя одна женщина, спросил:

– И где это вы такой лучок взяли? Уж больно хорош, как репа.

– Не лук, а объедение, – ответила хозяйка, поощренная похвалой, – а везу его из Самети. От Малининой.

Гонялись в Костроме и за малининской картошкой, крупной и запашистой, и за белокочанной капустой, и за молоком. На полках в магазинах этих продуктов полно было, а люди стояли за «малининской вкуснятиной». Я еще тогда подумал: счастлива же должна быть эта самая Малинина, если ее так часто вспоминают за обеденным столом, как поильца и кормильца щедрого.

А спустя несколько лет стал я видеть и слышать Малинину уже в Москве, на различных совещаниях. Мне очень нравится, как она выступает. Еще только назовут, бывало, ее фамилию, а уж волнами катится одобрительный, заинтересованный шумок в зале, люди ищут ее взглядами, готовые слушать, а то и заранее, как артисту известному, начнут аплодировать.

Выходит Прасковья Андреевна к трибуне и, выждав несколько секунд, как бы что-то вспоминая, начинает костромским своим окающим говорком рассказывать о конкретной работе, о людях своего колхоза. Она именно рассказывает, а не читает по бумажке, и за кажущейся простотой ее чувствуется ясный глубокий ум, широта суждений, государственный подход.

Пять лет назад Малинина отметила свое семидесятилетие. Вернее, не столько она отметила эту дату, сколько народ. Ее наградили второй золотой медалью «Серп и молот». В Саметь столько гостей понаехало – не протолкнуться. Здорово на своем вечере Прасковья Андреевна барыню отплясывала, частушки пела. Смотрели на нее тогда собравшиеся, удивлялись: не берут ее годы, все та же быстрая, боевая. Ну разве самую малость изменилась. Седина вон на висках, неглубокие морщины в уголках рта. И хочется привести здесь рассказ Прасковьи Андреевны о самой себе:

– Да, пробежало, пролегло за плечами семьдесят годков. Все за это время было: и горести, и радости.

Что было? Что помню? Семья наша была что ни на есть бедняцкая. Ни коровы не имели, ни лошади. Отец и брат уезжали на заработки, а мать оставалась с нами, тремя девчонками. Было в нашем селе Саметь несколько богатых дворов, так мать и старшая сестра там батрачили. Сейчас мы своих шестилетних внуков или сыновей во двор без присмотра боимся выпустить, а в ту пору шестилетние девочки из бедных семей в няньки шли в чужие семьи. Пошла и я. Сначала только за малышами смотрела, а с десяти лет у хозяев настоящей батрачкой стала: полола, вязала снопы, косила. А когда заканчивались полевые работы – всей платы было: пирог да кусок материи на платьишко. Принесу домой, а мама и этому рада.

Удалось три зимы поучиться в школе. Из школы сразу бежала к хозяевам нянчить детей. Может быть, оттого, что мало досталось мне радости в детстве, до сих пор люблю я первые сентябрьские дни. Сколько бы с утра ни было председательских дел-забот, выхожу на нашу улицу поглядеть, как ребятня в школу идет. До чего же нарядные все да ухоженные, в новеньких костюмчиках, ботиночках! Первоклашек матери да отцы провожают, а старшим только вслед глядят. Белые рубашечки, красные галстуки…

Иногда говорят: чего, мол, сравнивать – время другое. Другое, правда, да велик ли срок прошел? Всего одна человеческая жизнь в него уложилась!

Все изменила Октябрьская революция. Когда возвратились мужчины с гражданской, образовалось у нас товарищество по совместной обработке земли, назвали его «Селекционер». Я тогда в чайной работала. Подаю чайники, а сама прислушиваюсь к спорам-разговорам, что вели мужики. Через это стала разбираться что к чему, и когда образовали колхоз, вступила в него без раздумий. С 1929 года стала я колхозницей, вышла на главный свой путь в жизни, так же как миллионы крестьян по всей стране.

Были на этом пути многие трудности. Разве же обойдешься без этого в жизни? Но неизменным было и остается то, о чем хочу сказать во весь голос: огромная забота государства о развитии сельского хозяйства, надежные руки бескорыстного друга крестьянства – рабочего класса помогли изменить весь уклад нашей жизни.

Год от года креп колхозный строй в деревне. А вместе с ним росли люди. Вот это и есть главная причина того, что я, бывшая батрачка, стала руководителем колхоза, удостоилась высоких наград Родины. И опять же не хвалюсь я этим. Ведь таких, как я, у нас сколько!..

До Малининой в Самети перебывало шестнадцать председателей. Разные это были люди, по-разному дело вели, но не один из них не смог так перевернуть хозяйство и добиться таких успехов, каких добилась Прасковья Андреевна.

Работая в колхозе, любила она за коровами ухаживать. Заметили это члены правления и назначили ее поначалу бригадиром на ферму. Вот с того дня и начался взлет Малининой. Она показала себя блестящим животноводом, стала одним из создателей костромской породы скота – одной из лучших в стране.

Еще до войны встречалась Малинина с учеными, с представителями известного совхоза «Караваево», утверждала в Москве высокопродуктивную породу коров. Предполагалось назвать породу караваевской, но Малинина выступила и рассказала, что караваевцы для опытов брали коров у них в Самети. И чтобы не было ни у кого обиды, решили назвать эту породу костромской.

Будучи заведующей фермой, а потом и председателем, Прасковья Андреевна постоянно улучшала стадо. Где она только не была, куда только не ездила, чтобы крупицу опыта перенять. И стадо росло с каждым годом, удои подскочили под четыре тысячи литров. В Москве на сельскохозяйственной выставке стала греметь Саметь. Появились в колхозе первые Герои Социалистического Труда. Среди них и Прасковья Андреевна. Зачастили на Волгу делегации, смотрели, записывали, восторгались.

Один костромской поэт сочинил про Малинину стихотворение. Начиналось оно так:

В Самети и в самом деле все высокие должности отданы женщинам, не говоря уже о должностях рядовых, бригадных. Шестнадцать Героев Социалистического Труда в колхозе, и двенадцать из них – женщины. Из трехсот человек, награжденных орденами, двести сорок – женщины.

Каждый год, пожалуй, в Самети что-то новое: то редкий сорт капусты внедряют, то телят холодным методом выращивают, то еще что-либо. Жадна Прасковья Андреевна до новинок, неугомонна. Приедет из какой-нибудь области или из-за границы, собирает актив и говорит:

– Вот мы сено в пургу и мороз из лугов возим. А в Польше я видела, как на фермах чердаки под корма оборудованы, специальный транспортер сделан. Удобно, быстро. Я вот тут даже срисовала, на бумажку, дело нехитрое, давайте попробуем наладить…

Находились, да и сейчас находятся люди, которые говорят о каких-то «особых условиях» для Самети. Это неправда. Своей энергией, неиссякаемым крестьянским талантом и хозяйственной жилкой сумела Малинина поднять и зажечь земляков своих, направить по верному руслу.

А народ в «12-м Октябре» дружный. Много есть хороших традиций, которые сплачивают коллектив не только в работе, но и в быту. Очень торжественно проходят тут свадьбы. Молодых поздравляют депутаты сельсовета, правление хозяйства, общественные организации. Вручают новой семье подарки от колхоза. Пособие выдается при рождении ребенка, устраивается торжественная регистрация новорожденного. Всем колхозом провожают здесь ребят в армию, каждому при этом дарят часы, а потом устанавливается тесная связь с воинскими частями, где служат земляки.

Есть в колхозе прекрасный двухэтажный Дом культуры на 400 мест. Имеются при нем комнаты для занятий различных кружков. Особенно гордятся в хозяйстве хором. Недавно отмечали его пятнадцатилетие. Не раз этот коллектив занимал первые места на смотрах художественной самодеятельности. А председатель колхоза в нем не только участница, но и… солистка. Вообще, культурная жизнь в Самети, что называется, кипит. Работает там и детская музыкальная школа, и художественные кружки.

Что ж, люди здесь трудолюбивые и веселые. Умеют и любят работать, умеют и отдохнуть. Колхоз очень богат. Да это и неудивительно. Ведь по 35 центнеров зерна с гектара получают тут, по 400 центнеров овощей, по 200 – картофеля и по 4.000 килограммов молока надаивают в год от каждой коровы. Большое ведется в хозяйстве строительство как жилых домов, так и производственных объектов. Как-то купил я в Костроме пакет молока. Смотрю штамп на нем: «Колхоз «12-й Октябрь». Оказывается, в хозяйстве молокозавод построили – настоящее промышленное предприятие.

– Душа радуется от всего этого, – говорит Прасковья Андреевна. – И я, конечно, счастлива очень.

Однако личного женского счастья выпало на долю этой женщины не столь уж много. Жил когда-то в Самети парень. Наверное, самой судьбой предназначенный для красавицы Прасковьи. Но… отец запретил своей дочке за «безлошадного» замуж выходить. То еще до колхозов было. Прошли годы, вышла потом она замуж. Хорошо жила с супругом, но в 34 года осталась вдовой. Дружеское участие односельчан, доброе отношение наполнило ее жизнь теплом. Дети, конечно, радость дают. Сын у нее – моряк, работает в Ленинграде, а дочь – костромская ткачиха. Три внука уже у Малининой.

В доме ее часто ночуют приехавшие в Саметь избиратели. Приедет к ней кто-либо то с вопросом каким, то с жалобой, и она, как депутат, занимается с приехавшими, ночевать у себя оставит.

Малининой много пишут. Идут в Саметь письма, открытки, телеграммы со всех концов страны. Особенно много их сейчас – в дни 75-летнего юбилея Прасковьи Андреевны. И во всех – большое уважение к ней.

А в Самети, в Самети опять все деревья в замети. Белыми снежными холстами затканы поля. И каждый день ранним утром спешит к месту работы – в правление колхоза Прасковья Андреевна Малинина. И всегда на пути остановка у ней – у памятника погибшим землякам, в прошлую войну. Памятник прост и впечатляющ: возле гранитного столба сидит солдат и прижимает к груди мальчонку. Сто двадцать человек не вернулись с войны в Саметь.

– И все как родные, свои, деревенские.

Как-то Малининой довелось выступать перед участниками большого собрания в одном французском городе – она там была в составе советской делегации. Слушали ее внимательно. Потом начали задавать вопросы. Спросили, как в стране залечены раны, нанесенные войной. Она ответила:

– Это смотря какие раны. Конечно, все города восстановлены, поднялись заводы и фабрики, расцвела вновь земля, над которой фашисты надругались. А вот сыновей и мужей многие матери и жены так и не дождались. И эти раны ничем и никогда не залечишь. И у вас тоже есть такие раны неизлечимые.

…Куда бы ни ездила эта женщина, где бы ни была, есть у нее заветная дорога – дорога в родную Саметь. Здесь судьба ее и вся ее жизнь.

 

Нелегкий был путь

Всю ночь Дмитрий Яковлевич не мог заснуть. С войны открытые раны на обеих ногах нестерпимо ныли. Он менял марлевые повязки, растирал колени – не помогало.

Истошно воет в печной трубе ветер. За окном в темной ночи плещется метель. Пляшут перед глазами Дмитрия Сахарова языки ночной вьюги, и как будто начинает клонить его ко сну. А белые языки метели почему-то становятся вдруг красными, Да нет, это и не снег вовсе бьется в окна, а горящий берег реки, Когда это было? Когда? Война… Сталинград… Горит заснеженный город, горит правый берег Волги.

– Вот черт! – вздрагивает Сахаров. – Из-за этой непогоды и кости болят…

Мерно тикает маятник часов. В соседней комнате спит младший сын Сашка. Взрослый стал, в девятый класс ходит, Вон на столе география лежит. Интересная книжка. Про разные страны: Болгарию, Югославию, Венгрию. А он географию ногами изучал. От Москвы до Берлина пешком. Потом до Мукдена. Да не так себе, а с автоматом и радиостанцией. Шесть ран на теле до сих пор не дают забыть эти походы.

Не спится. Встал Дмитрий Яковлевич. Щелкнул выключателем. Взял письмо со стола с солдатским штемпелем. От Витьки, старшего сына. Из армии. Перечитал снова: «Были мы недавно в селе Шушенском – в месте ссылки Владимира Ильича Ленина, и знаете, что я подумал, будучи там? Что дом-то наш в Жиздре – на улице Ленина стоит!» Повзрослел сынок, – улыбается Дмитрий Яковлевич. И вспоминается ему, как он, демобилизовавшись из армии после войны, приехал в Жиздру, взял ссуду у государства, строиться решил. Стояло тогда на улице дома два или три. Послевоенный пепел еще не затянуло даже бурьяном, он приставал к подметкам солдатских сапог, щипал горло.

В новый дом привел Дмитрий молодую жену, перевез из деревни старушку-мать. Пошли дети. Не счастье ли?

…Полночь. Воет вьюга, Ноют, болят ноги. Тикают часы: так-так, тик-тик. Ходят в углу тени. И кажется вдруг Дмитрию Сахарову, инженеру линейно-технического участка, что это не часы тикают в комнате, а пищит морзянка в наушниках полкового радиста – старшины Сахарова.

Вражеский тыл. Вот с разведгруппой затаился – он на крыше сарая. Немцы кругом. Их ищут. Окружили. «Ти-ти-ти», – мчится в эфир последнее донесение. Все! Летит вместе с гранатой вниз ненужная радиостанция. И – чудо! С разрывом гранаты раздается за лесом обжигающее сердце радостью родное русское «ура».

Брезжит рассвет в окне. Жена поднимается. Тоже не спала. Затапливает печку. Из динамика доносится бой Кремлевских курантов. Новый день начался.

Медленно идет ранним утром по улице Ленина в сторону радиоузла высокий человек. Придет он сейчас на работу. Увидят сослуживцы, что нездоров, начнут советы давать разные. Прибегут пионеры, будут просить: покажи ордена. Взволнуют его, растревожат.

Идет по улице человек. Все больше над крышами домов телевизионных антенн – богатеет улица. В школу бегут мальчишки, девчонки – веселеет улица. Лишь ветер шумит тяжело в обгорелых дуплах старых лип – это следы войны. Они говорят: Нелегким был путь твой, улица Ленина. Как и у людей, что здесь живут…

* * *

«Народы не выбирают себе своих жребиев, каждый приемлет свое бремя и свое задание свыше. Так получили и мы, русские, наше бремя и наше задание. И это бремя превратило всю нашу историю в живую трагедию жертвы: и вся жизнь нашего народа стала самоотверженным служением, непрерывным и часто непосильным… И как часто другие народы спасались нашими жертвами и безмолвно и безвозвратно принимали наше великое служение… с тем, чтобы потом горделиво говорить о нас, как о «некультурном народе» или «низшей расе».

И. Ильин