Диана, Купидон и Командор

Питцорно Бьянка

Диана, ее аристократическая мать и маленькая сестра, жившие до этого в богатстве и довольстве, неожиданно лишаются всего, вплоть до крыши над головой, и вынуждены просить помощи у деда по отцу – ненавистного Командора – разбогатевшего простолюдина с невыносимым характером. На новом месте Диане придется столкнуться с проделками Купидона – хитрого ангела с луком и стрелами, нарисованного на потолке ее новой комнаты. Перед девочкой и ее подругами – Элизой, Приской и Розальбой – встают немалые трудности, связанные с вопросами любви (причем не только первой!).

 

Bianca Pitzorno

Diana, Cupido e Il Commendatore

Книга опубликована при финансовой поддержке Министерства иностранных дел Итальянской Республики

Любое использование текста и иллюстраций разрешено только с согласия издательства.

© 1994 Arnoldo Mondadori Editore S. p. A, Milano

Illustrations Copyright © 1994 by Quentin Blake

This edition is published by arrangement with AP Watt Limitted and The Van Lear Agency

ISBN 978-5-91759-379-1

© Издание на русском языке, оформление ООО «Издательский дом «Самокат», 2015

* * *

 

Все то, о чем рассказывается в этой книге, произошло в первой половине пятидесятых годов. Прошло уже два года с тех пор, как Приска Пунтони и другие героини романа «Послушай мое сердце» сражались с ужасной учительницей Гарпией Сфорца и сдавали экзамены для перехода в среднюю школу.

И вот, как раз во 2‑Б, куда попали три наши подруги, появилась новенькая, Диана – героиня этой книги. Но это вовсе не значит, что этот роман является продолжением предыдущего – его спокойно может читать и тот, кто не знаком с книгой «Послушай мое сердце».

Я просто хочу напомнить читателям о некоторых деталях, связанных с буднями наших героев (я уже говорила о них в предыдущем романе, и тот, кто его не читал, может немало удивиться некоторым особенностям, учитывая, что с момента всех тех событий прошло уже пятьдесят лет).

Для начала необходимо сказать, что телевидения тогда еще не было. И, соответственно, не было среди всего прочего и грохочущей рекламы женских гигиенических прокладок, которая на сегодняшний день не позволяет никому, даже трехлетнему ребенку, проигнорировать тот факт, что у женщин и, начиная с определенного возраста, у девочек раз в месяц бывают менструации.

О сексуальном же воспитании ни в школе, ни дома никто и не заикался, поэтому подросткам не оставалось ничего другого, как шептаться друг с другом по углам или тайком искать объяснения в некоторых запретных книгах, в число которых входили Библия, «Неистовый Роланд» и «Божественная комедия» – главное, чтоб в несокращенном варианте.

Война закончилась десять лет назад, и итальянская экономика постепенно поднималась. Но даже так называемые состоятельные семьи не имели всех тех удобств и нужных или ненужных предметов домашнего обихода, которыми набиты сегодня наши дома. С другой стороны, именно потому, что уровень безработицы был довольно высок и женщины из бедных семей не могли найти другой работы, состоятельные семьи могли позволить себе иметь множество прислуги: поварих, горничных и нянек, которые вели домашнее хозяйство и без помощи современных электроприборов.

Даже холодильник считался в те времена редкостью.

Не было ни супермаркетов, ни универмагов, ни гамбургеров, ни кока-колы, ни одноразовых детских подгузников, которые можно выбросить после употребления, ни замороженных продуктов. Не было даже бумажных носовых платков.

Зато было намного больше кинотеатров, а в небольших городах если ребята договаривались идти вдвоем или втроем, то на послеобеденный сеанс их отпускали и без сопровождения взрослых.

В кинотеатрах показывали в основном американские фильмы, и все или почти все итальянцы восхищались Америкой и старались подражать американскому стилю жизни.

Смешанные классы в школах тоже были еще редкостью. Парты – всегда на двоих, из прочного дерева – имели специальную крышку, которая поднималась и опускалась и которая (кроме того, что под ней было место для школьных книг и портфеля) прятала от посторонних глаз множество секретов, не говоря уже о том, как оглушительно она грохотала, когда кто-то опускал ее, не придерживая.

Естественно, сосед по парте, рядом с которым (во взаимной любви или в молчаливой войне) проходил весь учебный год, играл важную роль в жизни любого школьника.

С первого класса начальной школы успехи в учебе оценивались не письменными заключениями учителей, а оценками – от нуля до десяти. Шесть, например, означало «еле-еле удовлетворительно». Все, что оказывалось ниже шести, представляло собой широкую гамму позора, проходящего через различные вариации и оканчивающегося «полным нулем».

Мальчики носили короткие штаны до колена как минимум до четырнадцати лет. Некоторые, прежде чем перейти к длинным, какое-то время ходили в бриджах – широких брюках, собирающихся под коленом на манжеты. К ним надевались длинные гольфы в ромбик и зашнурованные кожаные ботинки.

Девочки и девушки носили короткие носочки, причем даже самой холодной зимой. Максимум, что они могли себе позволить, – шерстяные гольфы до колена. А длинные нейлоновые чулки, закрепленные на специальном поясе, были как особенный рубеж, означающий переход во взрослую жизнь.

В школе девочки должны были носить черный фартук до девятнадцати лет, и в некоторых случаях он оставался обязательным предметом одежды и в университете.

Обычно ребята не имели никаких финансовых средств, и редко в какой семье выдавались карманные деньги. И вообще, деньги оценивались намного выше, чем сейчас – например, детский журнал «Затейник» или комиксы стоили примерно тридцать лир.

Ни транквилизаторов, ни антидепрессантов еще не существовало, а о законе Базальи и психиатрической реформе еще никто и не подозревал: душевнобольных просто-напросто закрывали в психиатрических лечебницах – психушках, где они и оставались гнить до конца жизни. Единственная терапия, которая к ним применялась, – это принуждение несчастных к неподвижности и молчанию, если их поведение мешало спокойствию других пациентов или медперсонала.

Все события и персонажи этой книги, хоть они и очень правдоподобны и типичны для того времени, никоим образом не имеют отношения к отдельным людям или реальным событиям.

Кроме этого, автор хотел бы уточнить, что Приска Пунтони, и в этой книге, и в предыдущей, нисколько НЕ является ее автопортретом в детские годы. С Приской писательницу объединяет лишь преждевременная страсть к сочинительству. Хотя, несмотря на то что сам автор вовсе не была сиротой, ее, как и Элизу, окружало множество неженатых дядей и обожающая ее бабушка; рисовала она в детстве не хуже, чем Розальба; была застенчивой, как Диана, так же, как та, носила очки и обожала ходить в кино… (Только отец ее был жив и здоров и, кстати сказать, довольно симпатичен.)

Так что, создавая персонажи Приски, Элизы, Розальбы и Дианы, писательница не имела в виду определенных девочек, а просто собрала воедино самые интересные характеристики многих своих подруг.

Ибо книги и настоящая жизнь, как откроет для себя и Диана в конце своих приключений, часто очень похожи, но все равно это далеко не одно и то же.

 

Часть первая

 

Глава первая,

в которой мы знакомимся с Дианой и с ее кинематографическими вкусами

Когда Диана Серра еще жила в Лоссае, она могла ходить в кино один раз в неделю. Иногда даже два, если приносила хорошие оценки. Только ни в коем случае не по воскресеньям, потому что мама не хотела, чтобы она смешивалась с вульгарной толпой, которая обычно наполняет залы кинотеатров по выходным.

В кино Диану обычно сопровождала Галинуча. Теоретически она должна была заботиться не о ней, а о Дзелии, для которой ее наняли в качестве няни. Но в этих случаях малышка (девочку называли так несмотря на то, что ей уже исполнилось шесть лет и она спокойно могла играть одна, не выпадая из окна и не устраивая никаких катастроф) оставалась дома под присмотром поварихи Аурелии. Мама была в этот момент занята: второй сеанс начинался полпятого – она как раз играла в это время с подругами в бридж.

У мамы никогда не находилось времени, чтобы присматривать за Дианой и Дзелией. Дни ее были расписаны – всё дела для взрослых или места, где две девочки лишь скучали бы и мешали старшим.

Мама тоже ходила в кино среди недели, но всегда после ужина и в сопровождении мужа, который не был отцом Дианы и Дзелии, а приходился им всего лишь отчимом.

Отец двух сестер умер, когда Дзелии было всего несколько дней, и через год мама вышла замуж за красивого и элегантного мужчину Манфреди Таверна. К счастью, отчим не был таким чудовищем, какими обычно бывают отчимы или мачехи в сказках, наоборот, он хорошо относился к девочкам и всегда улыбался, хотя и оставлял вопросы воспитания детей целиком и полностью жене. И, по мнению Дианы, отличался замечательной чертой – не делал разницы между Дианой и ее младшей сестрой, тогда как на это всегда бессовестно обращали внимание и мать, и все служанки в доме.

Не то чтобы Диана завидовала младшей сестре. Нужно было быть слепым, чтобы не понять, что Дзелия особенная и что не полюбить ее с первого взгляда просто немыслимо. Даже сама Диана каждый раз, когда взгляд ее падал на сестру, чувствовала прилив восхищения и нежности. А когда Дзелия была поменьше, Диана не спускала с нее глаз на прогулках, опасаясь, что кто-то, потеряв голову от такой красоты, украдет ее из коляски.

Основная красота Дзелии заключалась в ее белокурых волосах, унаследованных от какого-то неизвестного, далекого предка с континента. Еще у нее были голубые глаза и ямочки на щеках. Диана же, когда смотрела на себя в зеркало, видела худую дылду с острыми локтями и коленками, огромным носом и бледным, словно сырая картошка, лицом. Волосы ее имели блеклый каштаново-соломенный оттенок и, словно этого всего было мало, примерно год назад окулист прописал ей постоянно носить очки, а не только тогда, когда она ходила в кино.

Девчонки в школе дразнили ее Четырехглазой, но Диана была выше их насмешек. Или, во всяком случае, старалась не опускаться до их уровня, пока какая-нибудь из этих дур не переполняла чашу ее терпения. Тогда Диана вместо того, чтобы распускать слюни или идти жаловаться учительнице, раздавала несколько затрещин направо и налево, что обычно всегда затыкало рот насмешницам.

Но не думайте, что в школе у Дианы не было подруг. Кроме этих семи-восьми кривляк с правой стороны класса (где обычно сидели одни подлизы), к ней отлично относились все одноклассницы: Диана была великодушной девочкой и всегда помогала соседям в особенно трудных заданиях по грамматике. А ещё потому, что она замечательно умела пересказывать содержание увиденных фильмов, имитируя не только голоса и мимику актеров, но и музыку, стук копыт галопом скачущих коней и даже, если речь шла о страшных фильмах, скрип двери и звук шагов убийцы, что поднимался по лестнице. После ее рассказа слушательницам казалось, что они тоже видели этот фильм.

Представьте себе, однажды даже случилось так, что Анна Дцини пошла смотреть «Огонь и стрелу» с Бертом Ланкастером в главной роли и страшно разочаровалась – ведь, когда два дня назад она услышала о нем рассказ Дианы, фильм показался ей намного более увлекательным.

Одноклассницы Дианы ценили ее рассказы еще и потому, что никому из них родители не разрешали ходить в кино так часто, как ей. Обычно на двери церкви вывешивался список, большая часть фильмов в программе обозначалась как «для взрослых», их смотреть не советовали и иногда вообще вычеркивали из списка. (Аурелия говорила, что смотреть зачеркнутый фильм приравнивается к смертному греху, и сама, чтобы не рисковать, вообще не ходила в кино.) Фильмов, которые Папа Римский считал подходящими для всех, то есть и для детей их возраста, было действительно мало.

Но мать Дианы хвасталась перед подругами, что она не ханжа, и считала достаточным, если в аннотации к фильму не стоит «детям до 16 запрещается» (запрещается государственным законом, который называется «цензура» и является мнением Президента Республики, а не Папы). Соответственно, выбор фильмов для ее дочери значительно расширялся.

Единственную проблему представляли собой вкусы Галинучи – она не особенно жаловала приключенческие фильмы про пиратов, ковбоев или средневековых рыцарей, а предпочитала смотреть одни лишь любовные истории.

Что же касается Дианы, фильмы о любви ей нисколько не нравились. Она находила их смешными. И не могла понять, как это взрослые, которые к тому же постоянно хвастаются, какие они серьезные люди, могут быть настолько наивными, глупыми и так легко поддаваться обману. Она не понимала, почему они так убиваются, если их бросает какой-то негодяй (или негодяйка, в зависимости от обстоятельств), хотя на первый же взгляд ясно, что от подобного мерзавца (или опять же мерзавки) лучше вообще держаться подальше.

Диана находила жалкими и тошнотворными и страстные объятия на фоне нежных звуков скрипки, и особенно поцелуи с их сложными скрещениями носов, которые каким-то чудесным образом всегда находились с правильной стороны – один с левой, другой с правой, тогда как, мысля логически (и геометрически), это далеко не так очевидно. И потом, почему это в фильмах яркая губная помада никогда не размазывалась, как, например, помада Нелли Даллиери, маминой подруги, которая вечно оставляла после себя алые следы? И мужские усы нисколько не кололись?

Диана была счастлива, что ей лично никого не приходилось целовать в губы, потому что, кроме проблемы с носом, ей пришлось бы считаться еще и с очками. Кинематограф пока не давал никаких указаний по этому поводу.

Может, нужно снять очки и держать их в руках? Или куда-нибудь положить? А если они упадут и разобьются? Вот мама рассердилась бы, учитывая, сколько стоят линзы! А если их не снимать, то стекла наверняка запотеют, да и вдруг за оправу зацепиться вихор влюбленного. Наверное, самое лучшее – держать очки в кармане во время всего поцелуя. Но не во всех ведь платьях есть карманы! Или, может, есть специальные фасоны для очкариков, которые собираются целоваться? Но тогда поцелуй будет не неожиданным, как это случается обычно в кино. Его нужно заранее запрограммировать, чтобы надеть перед выходом из дома подходящее платье. Однако тогда все вокруг поймут, что ты собираешься целоваться, и бог знает, что они будут о тебе думать… В общем, Диана пришла к заключению, что ей ужасно повезло, поскольку она не имела ничего общего со всеми этими глупостями.

Хотя даже в фильмах, которые ей нравились – приключенческих, экзотических и пиратских, даже в «Тарзане», – всегда находилось место любви. Что за мания!

Галинуча лишь вздыхала, вытирая красный (от непрерывных слез) нос платком, и говорила ей:

– Ты еще мала. Вот подрастешь и поймешь.

Но Диане уже было одиннадцать лет, и одно она знала точно: когда вырастет, то ни за что не будет такой глупой, чтобы влюбиться в кого попало. Может, она и влюбится, но в смелого и мужественного мужчину, например в пирата, и уж они-то не станут терять времени на всякие телячьи нежности, а будут говорить о важных и серьезных вещах. Скажем, о том, что Диане лучше переодеться в мужское платье и отправиться вместе с ним на поиски опасных приключений.

 

Глава вторая,

в которой говорится о подругах, прическах, именах, тайнах и родственниках

Мама, когда слышала эти разглагольствования, всегда ругала Диану:

– Сколько раз я говорила тебе не болтать с Галинучей? Ты не должна обращаться с ней как с подругой. Она всего лишь наша служанка.

И прислуга, это Диана хорошо знала, должна знать свое место. Только вот Диана так до сих пор и не поняла, какое именно.

– Ты ведешь себя как Дзелия! – не успокаивалась мама. Дзелия просто обожала Галинучу, ведь та практически вырастила ее. Мама в то время только и делала, что лила слезы из-за смерти мужа (первого) и не могла даже видеть малышку. – Ты ведешь себя, как Дзелия, а ведь ты уже синьорина.

Вечно они с этой синьориной! Диана не прочь была быть мальчишкой, носить короткие волосы и потрепанные штаны и гонять по городу на велосипеде или на роликах. Ей же каждый раз, когда она собиралась выйти за порог, приходилось выносить очередную проверку: как она одета, как причесана, потому что не принято выходить на улицу неряшливой и непричесанной или, боже упаси, в домашней одежде; ко всему этому добавлялся настоящий допрос, с кем именно она собирается провести время: «С кем ты идешь? Я ее знаю, эту твою подругу? А кто ее отец? И когда вы вернетесь? Смотрите, не берите конфет у незнакомцев!..» и так далее, и тому подобное, словно она сама не в состоянии была о себе позаботиться.

Чаще всего Диана ходила гулять с Терезой Казати, ее соседкой по парте с начальной школы. Но после пятого класса им пришлось разлучиться, потому что Тереза замечательно рисовала и ее записали в школу с художественным уклоном, а Диана пошла в обыкновенную среднюю школу. Несмотря на это они все равно виделись каждый день, так как жили в одном доме – номер 5 по улице Мазини, Диана на пятом, а Тереза на первом этаже. Еще в третьем классе они заключили кровный договор и поклялись, что если одна из них умрет насильственной смертью, то вторая отомстит за нее в течение одного года, одного месяца и одного дня. После чего умершая явилась бы своей подруге во сне и рассказала, что на самом деле происходит после смерти и как живется на том свете. Еще они решили, что когда вырастут, то будут жить вместе на крестьянском дворе, где откроют лечебницу для подвергнутых истязаниям животных и что ни одна из них не выйдет замуж без согласия другой.

Еще они хотели бы уже сейчас одинаково одеваться, но, к сожалению, это оказалось невозможным, так как мама Дианы очень дорожила элегантным внешним видом своей дочери и каждый сезон обновляла ее гардероб, а Тереза, выросшая в многодетной семье, всегда донашивала платья своих старших сестер. Иногда даже куртки или пальто братьев, перелицованные так, чтобы пуговицы оказывались на правильной стороне.

Зато у обеих были длинные косы, и обе во что бы то ни стало желали их остричь.

Дзелии, например, мама позволяла носить распущенные волосы длиной по плечи и, чтобы подчеркнуть ее мягкие локоны, Галинуча каждый вечер опрыскивала их водой прядь за прядью и накручивала на бумажные папильотки, которые почему-то назывались «чертятами». Судя по всему, это была настоящая пытка, и малышка каждый вечер мужественно сопротивлялась. (Диана даже думала, что именно оттуда пошло выражение «На людях – ангелок, а дома – чертенок».) Но няня пресекала все ее протесты лишь одной фразой: «Красота требует жертв!», которую она без конца повторяла и Диане, когда распускала по утрам ее длинные волосы и заново заплетала их в косы, дергая упрямые узлы так, что у девочки на глазах выступали слезы.

Из-за этих кос Диана каждое утро рисковала опоздать в школу. Она мчалась во весь дух и успевала проскользнуть в дверь как раз в то мгновение, когда привратник уже собирался ее закрыть. Честно говоря, ей ни разу еще не пришлось остаться за порогом, но влетать в класс, когда учительница уже стоит за кафедрой и, нервно постукивая пальцами по столу, посматривает на часы, тоже было не очень приятно.

Если бы у Дианы были короткие волосы, то она прекрасно могла бы причесываться сама, не ожидая, пока Галинуча найдет для нее время (а та и не особенно торопилась, так как школа Дзелии, которая на год раньше своих сверстников пошла в первый класс, находилась как раз за углом).

А вот Диана уже ходила в первый класс средней школы. Это, скажу я вам, совсем новая жизнь – иметь нескольких учителей по одному на каждый предмет вместо одной учительницы. И впервые в жизни услышать, как тебя называют не по имени, а по фамилии.

Не то чтобы Диане ее имя особенно нравилось, даже наоборот! Например, среди друзей Манфреди было несколько охотников, и как минимум трое из их охотничьих собак носили то же имя. И Диана никак не могла взять в толк, почему при всем изобилии различных имен в календаре ее родители вдруг выбрали для своей первой дочери собачье имя! Неужели так сложно было назвать ее Джованной, или Пеппиной, или Антонией, или Бастианиной, как звали, например, некоторых ее одноклассниц?

Мама же при звуке этих имен морщила нос и объясняла дочери, что они совсем не элегантны и слишком-слишком деревенские, тогда как Диана, по ее мнению, было именем аристократичным.

– Почему же им называют собак?

– Глупышка! Диана была богиней охоты, поэтому ее имя так нравится охотникам. Ты же видела ее на картине: с луком, собаками и изображением месяца на лбу? Потому что она еще и богиня луны, сестра-близнец Аполлона, бога солнца.

Тогда Диана приходила к заключению, что, как ни крути, а ей повезло родиться девочкой. Если бы ее назвали Аполлон, то мальчишки на улице не дали бы ей прохода, крича вслед: «Аполлон, выйди вон, надоел твой перезвон» или «Апполон гонял ворон и дождался похорон»… Или еще что-то в этом роде. Какая гадость!

Единственное, что привлекало ее в этой греческой Диане, это что та не имела ни жениха, ни мужа. И вообще недолюбливала мужчин. Она и так чувствовала себя хорошо наедине с собой или со своими подругами нимфами… А если какой-нибудь нахал начинал приставать с ухаживаниями, то она превращала его в оленя и того разрывали собаки, как некоего Актеона.

У отца Терезы, доктора Казати, был сборник древних мифов, составленный в виде словаря, где имелись сведения обо всех греческих и римских богах. Вместо рисунков – фотографии старинных статуй. По словам Аурелии, девочкам следовало запретить его листать, потому что статуи все были голыми, а в описаниях частенько случалось, что кто-то влюблялся и заводил детей, забывая о свадьбе. Но мифы входили в школьную программу, а следовательно, в них не могло быть ничего плохого.

Тем более что сейчас они могли спокойно читать все, что им вздумается: учителя (и Дианины, и Терезины) не уставали повторять классу: «Вы уже не маленькие. Теперь вы девушки, синьорины!»

Хотя сами они, честно говоря, не видели большой разницы по сравнению с прошлым годом, кроме, конечно, того, что вытянулись на несколько сантиметров и, в случае Дианы, стали носить очки. К счастью, ни у той, ни у другой пока еще не начала расти грудь, и та вещь, о которой все говорили исключительно шепотом и использовали тысячи разных прозвищ, например, «гости», или «красные дни», или еще «мои дела» (мои чьи?), но основное значение которой было «стать синьориной» (что это вообще такое?), была пока далеко. Гайю Антенори прислуга называла «синьорина» с тех пор, как той исполнилось три года, а английская няня так вообще говорила ей «мисс».

Диана и Тереза частенько обсуждали эту тему, высказывая сотни различных предположений и пытаясь подслушать разговоры старших девочек. Одна вдруг говорила, что у нее болит живот и что она должна пропустить физкультуру. Другая, кто знает почему, предостерегала от того, чтобы мыть ноги. Остальные загадочно намекали на пятна крови, но никому и в голову не приходило вызвать полицию или начать расследование, что было бы совершенно логично, когда подозревается кровавое преступление.

Иногда Диана думала, что старшие девочки просто важничают и задаются, поэтому и выдумывают что попало. Ведь кроме них никто никогда об этом не говорил, даже в кино или романах.

Еще одна тема привлекала внимание двоих подруг и щекотала их любопытство, то и дело всплывая в их разговорах: Диана и Дзелия были не единственными среди их знакомых сиротами (в смысле без отца), и не у них одних имелся отчим, но, насколько они знали, они были единственными, у кого не было никаких других родственников, даже дальних, в городе, где они жили.

Мамины родители давно умерли, как и родители Манфреди, которые, кроме всего прочего, до этого жили на континенте, а сейчас лежали в могилах кто знает где, в Тоскане или Умбрии.

Манфреди был единственным сыном в семье, а два маминых брата жили в другом городе и в гости никогда не приезжали. Если бы не телефонные звонки на Рождество и Пасху, то Диана и Дзелия так и не догадывались бы об их существовании.

Что касается родственников со стороны их бедного умершего отца, то семейство Серра проживало в трехстах километрах от Лоссая, в Серрате (когда Диана была маленькая, она даже думала, что это их именем назван город, как в случае героев-эпонимов из греческой мифологии). Кажется, они разругались с мамой еще в незапамятные времена, потому что не писали и не звонили даже по самым большим праздникам.

Когда Диана была совсем маленькой, а Дзелия так вообще еще не появилась на свет, их семья тоже жила в Серрате. Диана смутно помнила это время, особенно дом ее деда: вечные громкие крики, беготню, длинные лестницы с лестничными площадками, хлопающие двери, сад с апельсиновыми деревьями и пальмами, старого охотничьего пса с обвислыми ушами и коричневой шерстью (в том, что его звали не Диана, она не сомневалась). Калитку из кованого железа, на которую она забиралась вместе с другой девочкой, постарше, чтобы разглядывать улицу и прохожих. И маму, всегда в плохом настроении и всегда с кем-то ссорящуюся, только вот она не помнила с кем.

Отца она тоже немного помнила, совсем чуть-чуть, и если бы не фотография в серебряной рамке, которая стояла на комоде в их комнате и которую они должны были целовать по вечерам перед тем, как идти спать, то Диана наверняка не знала бы даже его лица. Что уж тут говорить о характере отца или каких-то смешных историях из его жизни – мама никогда о нем не упоминала. В те редкие разы, когда дочери задавали ей вопросы об отце, она всегда отвечала: «Если бы вы знали, как больно мне вспоминать то время!» таким грустным голосом (по-настоящему грустным, не тем, к которому она прибегала, чтобы заставить их почувствовать свою вину после какой-нибудь проделки, или когда говорила, что у нее болит голова, потому что не хотела куда-то идти), что девочки не отваживались больше заговаривать на эту тему.

Да и сами они не так уж много думали о бедном отце, особенно Дзелия, поскольку никогда его не видела. Они привыкли считать отцом Манфреди, и иногда Диане казалось, что период ее жизни до того, как они переехали в Лоссай, был просто сном.

 

Глава третья,

в которой говорится о деньгах и о загадочном исчезновении

Мама считала, что говорить о деньгах неэлегантно, но из болтовни прислуги и по некоторым намекам одноклассниц Диана поняла, что принадлежит к богатой семье. Не такой, конечно, богатой, как Скрудж Макдак или как король Англии (новый король, так как старый сбежал, чтобы жениться на разведенной американке. На голове у нового короля сверкала огромная корона, усыпанная драгоценными камнями, и ездил он в хрустальной карете, как Золушка, а у его двух дочерей были кукольные домики даже больше, чем они сами. А вот король Италии, ему тоже пришлось бежать, бедолаге, только не из-за любви, а из-за Республики, и теперь он жил в изгнании, и у его детей для игр был лишь шалаш на дереве в саду, зато великолепный, точь-в‑точь как у Тарзана. Все это Диана узнала из глянцевого журнала «Сегодня», который мама покупала каждую неделю).

Как бы то ни было, они, семья Серра-Таверна, считались достаточно богатыми, чтобы позволить себе иметь двоих постоянных служанок и в придачу почасовую прачку, чтобы путешествовать по континенту и менять автомобиль каждые два-три года, чтобы обучать девочек игре на фортепиано и покупать новое пальто каждый год, а не перелицовывать и удлинять прошлогоднее, как это делали все остальные. У них имелась небольшая вилла на море и красивый дом в деревне Каповенто, а в их доме в Лоссае находился даже вмурованный в стену кабинета сейф, где мама держала свои драгоценности.

И не стоит думать, как не уставала повторять Диане повариха, что многие другие семьи в городе могут позволить себе всю эту роскошь. И Диана должна каждый день благодарить Господа Бога и стараться хорошо себя вести, ибо легче пройти верблюду через игольное ушко, чем богачу попасть в рай. Диана долго раздумывала над этими словами и в конце концов пришла к заключению, что нет никакой ее вины или заслуги в том, что ее угораздило родиться в такой богатой семье.

Наоборот, коли уж об этом зашел разговор, вся эта роскошь порядком действовала Диане на нервы. Во-первых, потому что ей не нравилось отличаться от остальных девочек, а во-вторых, потому что богатство ей лично приносило лишь мучения. Ведь поездки на автомобиле или корабле неизменно вызывали у нее рвоту, чтобы выйти на минутку на улицу, ей приходилось одеваться как на бал, играть на тротуарах строго запрещалось, приходилось выносить скучнейшие уроки игры на фортепиано и вечно находиться под чьим-то пристальным наблюдением, чтобы, не дай бог, не ляпнуть или не совершить какой-нибудь глупости, как уличные дети, и не навести тем самым тень на мамино положение в обществе.

И вообще, всей этой роскошью больше всего пользовался Манфреди – он даже не работал в отличие от всех остальных отцов. В том смысле, что он не выходил по утрам в определенное время, чтобы пойти на работу, как отец Терезы, и не имел рабочего кабинета в доме, как их педиатр доктор Дориани. В паспорте в графе «Род занятий» Манфреди написал: «Состоятельный человек».

Однажды, когда Диане было восемь лет и она должна была написать сочинение о своей семье, она спросила у мамы, что ей писать о работе отчима, и услышала в ответ:

– Он управляет нашим состоянием.

Что ничуть ей не помогло.

Тогда она отправилась в кухню спросить разъяснения у служанок, и те, смеясь, ответили еще более непонятной фразой:

– Ага, управляет! Он его пожирает, кусок за куском, и синьора настолько наивна, что не замечает этого!

Позже, когда катастрофа уже случилась и весь город только и говорил об их семье, оказалось, что не только служанки, но и все остальные знали, чем занимался Манфреди Таверна. Все, кроме его жены. И, конечно, кроме его двоих падчериц, но их не критиковали из-за малолетнего возраста – что они могли понять? Тогда как она, Астрид Мартинец, должна была заметить, что происходит вокруг нее. Однако, как говорится, слепец тот, кто не желает видеть.

Мать Дианы звали Астрид – ее родители нашли это имя в одном из романов, и никто из прислуги не мог выговорить его правильно. Она была очень красива: стройная, элегантная, изысканная, прическа всегда волосок к волоску. Если у нее случайно трескался лак на ногте, то она сразу же спешила к маникюрше.

Она получила великолепное образование и всегда, при любом случае, знала, как должна себя вести и что говорить дама из высшего общества.

Но изящество и воспитание нисколько не помогли ей, когда случилась трагедия и Манфреди не стало.

«Не стало» – это обманчивое слово, которое люди используют, когда не хотят ясно сказать о ком-то, что он умер. Сколько раз Диана слышала и дома, и за его пределами: «Когда не стало твоего бедного отца…». И ей никогда и в голову не приходило, что папы просто не стало – опля! и он исчез, как по мановению волшебной палочки.

А вот Манфреди как раз не умер – он именно исчез, в буквальном смысле этого слова. В один прекрасный день он попросту не вернулся домой, и никто не знал, куда он делся.

Напрасно мама обзванивала больницы и полицейские участки. «Мы проверим, синьора», – слышалось в ответ, но не более того. Предпринятые на острове поиски оставались безрезультатными.

В кухне две служанки строили самые фантастические предположения. Повариха считала, что его похитили и синьора Астра вовсе не должна была вовлекать в это дело полицию. «Они», в смысле бандиты, не любили, когда в их дела вмешивались представители правопорядка.

Галинуча, наоборот, не верила в гипотезу похищения в основном из-за того, что никто не требовал никакого выкупа.

– По-моему, тут замешана другая женщина.

– Тихо ты! Не говори об этих вещах перед двумя невинными душами! – прикрикивала на нее повариха.

Диана думала, что нарушение супружеской верности (эту фразу она тоже выучила из журнала, означало, что женатый мужчина или замужняя женщина влюблялись вдруг в кого-то, кто не являлся их мужем или женой, как, скажем, Фаусто Коппи или Белая Дама) было менее страшным, чем похищение, убийство или серьезный несчастный случай, когда, например, остаешься парализованным. Но она не смела высказать это вслух, потому что, по мнению Аурелии, супружеская измена была намного-намного хуже и вела прямиком в ад. Даже просто думать об этом, как Диана, уже считалось грехом. Тем не менее Диана не могла контролировать свои мысли и знала – если бы из Голливуда докатилась новость, что Манфреди, целый и невредимый, прогуливается себе под ручку с Ритой Хейворт, Айдой Лупино или Глорией Свенсон, той самой, что снималась в «Бульваре Сансет», то ей, конечно же, стало бы немного жаль маму, но в общем она вздохнула бы с огромным облегчением.

 

Глава четвертая,

в которой приходит письмо из Германии

Но время шло, и ничего не менялось. Мама раздражалась из-за любого пустяка, и однажды дошло даже до того, что она влепила Дзелии пощечину – Дзелии, ее любимице! – и уволила на месте Галинучу, которая бросилась, чтобы своим телом защитить малышку. Сразу же после этого она (мама) разразилась слезами и поцеловала Дзелию точно в то место на щеке, куда ударила, и снова приняла на работу Галинучу, повысив ей оплату в знак своего раскаяния, к большому неудовольствию и ворчанию поварихи.

Она так нервничала, что даже забыла о дантисте, прием у которого был назначен Диане, и та уже сама позаботилась, чтобы никто не вздумал напомнить об этом ни единым словом, поскольку страшно боялась бормашины. Но еще до наступления вечера ей тоже досталась пощечина, просто так, практически ни за что, и Диана, не дожидаясь извинений, убежала искать сочувствия у Терезы.

Кстати, именно отец Терезы через пять дней после исчезновения Манфреди спросил у матери Дианы:

– Вы проверили, на месте ли его паспорт?

– Естественно на месте, – сухо ответила та, но и Диана, и Дзелия сразу поняли, что это неправда. И точно, как только мама осталась одна, она сразу же бросилась к сейфу (а они следом за ней), но так волновалась, что не сразу смогла вспомнить код. Когда наконец мама открыла сейф, дочери увидели, что она резко побледнела: тот оказался пуст.

Пропал из него не только паспорт Манфреди. Исчезли драгоценности, старинные золотые монеты, столовое серебро, наличные деньги, облигации государственного займа, другие ценные бумаги, чековая книжка. Исчезли документы на оба дома, на склады, на землю в Каповенто… Исчезла даже золотая цепочка, которую подарили Дзелии на крестины и которую малышка порвала, будучи увлечена чтением. Цепочку положили в сейф, чтобы потом отнести ее в ремонт, а теперь все исчезло!

Когда мама сразу же после этого позвонила в банк, ей ответили, что синьор Таверна ровно десять дней назад снял все деньги и что на счету у них теперь нет ни гроша.

Не забудьте, что все это – деньги, дома, земля и все остальное – принадлежало не Манфреди, а маме, а она, в свою очередь, унаследовала все от своего первого мужа Дарио Серра, отца Дианы и Дзелии. При первом замужестве синьора Астрид в качестве приданого имела платье, сшитое по самой последней моде, парочку старинных украшений и свое безукоризненное воспитание, и кроме этого ничего. Мамина семья тоже была когда-то богатой, но потом обеднела, и когда мама вышла замуж во второй раз, то выбрала себе мужа под стать – красивого, элегантного, аристократичного, но без гроша в кармане.

– Конечно, ведь после смерти бедного Дарио Серра она и сама разбогатела. Такое наследство получить! – ядовито заметила как-то Аурелия, кратко изложив девочкам историю семейного состояния.

Вот из-за чего, неожиданно вспомнила Диана, ее мама и дедушка постоянно ссорились! Дед Серра не одобрял маминого второго замужества и называл Манфреди «охотником за приданым». Он так противился их браку, что маме в конце концов пришлось оставить Серрату и переехать с семьей в Лоссай. В отместку она решила не позволять деду видеться с внучками и бросала телефонную трубку всякий раз, когда тот звонил, чтобы поговорить с Дианой. После множества безуспешных попыток деду все это надоело и он вообще перестал звонить.

Как бы то ни было, пустой сейф и банковский счет, опустошенный законным владельцем, говорили только об одном: Манфреди не был похищен или тем более убит. Наоборот, он ушел из дома по своему собственному желанию.

– И, наверняка, не один, – прошептала поварихе няня, стараясь, чтобы ее не услышала Диана.

Значит, это любовь вырвала отчима из родного дома и заставила украсть то, что ему не принадлежало? Диана не могла в это поверить. Неужели такое случается и в жизни, а не только на киноэкране? Безумие какое-то!

Мама тоже не могла поверить в бегство своего мужа с другой женщиной. Не могла и не желала. Она все еще цеплялась за мысль о выкупе, о таинственных преступниках, которые сначала заставили Манфреди отдать им все, что у него было, а потом похитили его и заперли неизвестно где. Но тогда зачем?

В подтверждение того, что ее надежды оказались напрасными, через два дня в дом на улицу Мазини пришло срочное письмо, обклеенное немецкими марками и с почтовым штемпелем Германии. Адрес на конверте был написан рукой Манфреди.

Увидев письмо, лежавшее на серебряном подносе в прихожей, мама побледнела и послала Диану в кухню за стаканом воды. После чего Диана и Дзелия пошли за ней в гостиную и увидели, как мама дрожащими пальцами разорвала конверт и впилась глазами в строчки, как голодный набрасывается на еду.

Она перечитала письмо два раза, второй – очень медленно, словно расшифровывала какое-то секретное послание. Потом она вдруг начала кричать тонким голосом, комкая письмо и обливая его слезами. Дзелия смотрела на нее, вытаращив глаза и не понимая, в шутку она так кричит или всерьез – Дзелия пока еще очень редко ходила в кино и никогда не видела, чтобы взрослый человек вел себя так странно.

На мамины крики немедленно прибежали обе служанки, стоявшие на карауле у двери. Хозяйка рвала на себе волосы, билась головой о стену, исцарапала ногтями ни в чем не повинную Галинучу, попытавшуюся ее удержать, перевернула ударом руки рюмку с коньяком, которую хотела поднести к ее губам Аурелия. После чего крикнула Диане:

– Глупая, да что ты стоишь как истукан?

И, точь-в‑точь как Ивонн Сансон в фильме «Ничьи дети», потеряла сознание, упав на бархатный диван.

 

Глава пятая,

в которой наши героини узнают, что теперь они бедные

Мама умерла? – испуганно прижимаясь к сестре, прошептала Дзелия.

– Да нет же, видишь, она дышит, – ответила Диана, подбирая с пола смятое письмо.

Она ожидала, что Галинуча поднесет к маминому носу ароматные соли или уксус (в книгах и в фильмах неизвестно почему, но с упавшими в обморок людьми обращаются так, словно это салат) или что она отвесит ей хорошую пощечину, как сделала однажды мама, когда к ней пристал какой-то солдат, просивший о свидании. Но вопреки ожиданиям няня уложила хозяйку на диван и позвонила доктору.

Тогда обе сестры удалились в свою комнату, чтобы без помех прочесть письмо Манфреди. В смятых строках оказалось множество слов, которых они не знали, но смысл был в том, что отчим не влюбился в другую женщину (по крайней мере об этом он не говорил), а проиграл в карты все состояние жены. Что он воспользовался своей должностью администратора, которую доверила ему жена, и продал не только земли в Каповенто, дом у моря и сданные внаем склады, но и саму квартиру на улице Мазини, где они жили, и что у них есть два месяца на переезд, после чего в квартиру вселится новый хозяин.

И что, несмотря на все это, ему все равно не удалось выплатить все долги, и он рисковал оказаться в тюрьме, чего он, конечно же, не перенес бы.

Поэтому ему не оставалось ничего другого, как исчезнуть. Уехать, сменить имя, начать новую жизнь в другом месте. Разумеется, он не смеет просить «свою обожаемую Астрид» последовать за ним. Ведь что тогда станет с ее бедными дочурками? Пусть лучше он один расплачивается за все свои ошибки.

Письмо оканчивалось такими словами: «Прости меня и, если можешь, забудь. Завтра утром я сажусь на пароход и уплываю далеко, очень далеко, на другой конец света. Я никогда не вернусь, так будет лучше для всех. Поцелуй за меня девочек. Я буду любить тебя всегда. Твой Манфреди».

Первое, что пришло в голову Диане, когда она закончила читать письмо, то, что ее учительница по литературе подчеркнула бы ярко-красным карандашом все эти «я», которые повторялись чуть ли не в каждой строчке. Потом ее охватила ярость темно-красного цвета. Этот лгун, этот предатель, этот обманщик обманул их всех, а особенно маму. Он обокрал их и, насколько понимала Диана, даже и не собирался возвращать украденное, ни через три месяца, ни через тридцать лет.

Ладно, об измене речь не шла. Но что это меняло, если он забрал у них все, даже дом, где они жили? Из богатых они внезапно превратились в нищих – без крыши над головой, без денег, чтобы купить поесть или заплатить прислуге за прошедший месяц.

Он писал «моя обожаемая Астрид», а на самом деле ему было глубоко наплевать на то, что станет теперь с ней и ее дочерьми. Вот мерзавец, он еще посылал им поцелуи и называл дочурками! Диана пребывала вне себя от ярости. Если бы Манфреди сейчас попался ей в руки, то ему бы непоздоровилось: она придушила бы его своими руками или по крайней мере надавала бы столько тумаков, что на нем не осталось бы живого места!

– А где он сейчас? – раздался голос Дзелии. Только теперь Диана заметила, что у младшей сестры дрожали губы – знак того, что она сдерживалась изо всех сил, чтобы не расплакаться. Малышка считала Манфреди своим настоящим отцом. Того, другого, она даже никогда не видела. Это Манфреди научил ее говорить, ходить, ездить на велосипеде, а позже прыгать с трамплина. «Прыгай, если упадешь, я тебя поймаю!» – говорил он, и Дзелия, закрыв глаза, прыгала, потому что доверяла ему. Как он только мог обмануть ее доверие?

– В море, на корабле, – резко ответила Диана. Она не хотела, чтобы Дзелия плакала, она предпочитала, чтобы та так же рассердилась на отчима, как она сама.

Взяв в руки глобус, Диана попыталась идентифицировать «другой конец света», но их оказалось много: Австралия? Аргентина? Канада? Южный полюс?

Диана яростно хлопнула по глобусу, и тот завертелся, как бешеный. Вот была бы она ведьмой, тогда таким же жестом она устроила бы страшный ураган и корабль подлого обманщика закрутился бы в грозных волнах. Диана горячо пожелала беглецу, чтобы он перенес плавание хуже некуда и чтобы его все время рвало. И чтобы его корабль в самом деле попал в бурю и затонул. Вот тогда бы они и забыли его навсегда!

Хотя забыть его было бы непросто, учитывая, что по его вине им теперь придется спать под мостом по ночам и просить милостыню днем (какой стыд!). Она и Дзелия на ступеньках церкви, грязные и оборванные, как бедные сиротки из романов…

Только вот Диана никак не могла представить себе маму в роли оборванки. Она, такая деликатная, такая хрупкая, такая привередливая… Даже имя у нее было неподходящим. Астрид – это имя для принцессы, думала Диана, но никак не для нищенки. Наверняка стыд убил бы маму намного раньше, чем голод и холод.

Нет, нужно непременно искать другой выход. Например, она, старшая дочь, могла бы найти себе работу и содержать семью. Но какую ей доверят работу в одиннадцать лет? Уж, пожалуйста, не служанкой и не кухаркой, как какая-то Маленькая Леди или как Сара Кру из «Маленькой принцессы». Да и много на этом не заработаешь. О том, чтобы работать секретаршей в почтовой конторе, тоже не стоило думать: во-первых, у нее был ужасный почерк, а во-вторых, адреса на письмах уже печатали на машинке.

Вот работать ковбоем ей бы понравилось. Правда, она не знала никого, кто имел бы стада скота, за которыми она могла бы присматривать, да и простора на острове маловато, тут не особенно поскачешь галопом по бескрайним лугам, гарцуя на жеребцах для родео. К тому же она вообще не умела ездить верхом. За всю свою жизнь Диана сидела в седле два или три раза, причем коня всегда кто-нибудь вел под уздцы.

Самым блестящим выходом из ситуации было бы стать актрисой, чудо-ребенком, как, например, Ширли Темпл из «Маленькой принцессы». Все журналы только и писали о том, что юные звезды кинематографа зарабатывают кучу денег. Она бы не только смогла содержать тогда свою семью, но и снова выкупить их квартиру, дом у моря и мамины драгоценности.

Только вот не так уж это и просто. Чтобы стать юными звездами кинематографа, дети должны быть красивыми, уметь петь, танцевать и играть роль даже лучше, чем взрослые. А ей было еще так далеко до красавицы! Диана знала, что она неловкая, неуклюжая, вечно все роняет… А когда она затягивала какую-то песню, обычно все затыкали уши. В школе она читала стихи с большим выражением, но идея играть роль и делать вид, что она – не она, а кто-то другой, вызывала у нее лишь смех. И потом, она носила очки. А где же это видано – чудо-ребенок и вдруг в очках? Разве что речь идет о каком-то там вундеркинде, гении математики – тогда очки лишь прибавляли бы ему достоверности. Но это был не ее случай.

Тереза говорила, что из Дзелии получилась бы звезда кинематографа – она была белокурой, голубоглазой и все такое. Диана могла бы стать ее агентом и сопровождать повсюду. Но, по мнению Дианы, Дзелия не справилась бы с такой ответственностью. Она еще слишком молода. И Диане не очень нравилось быть на втором плане. Это она старшая, значит, ей придется взять на себя ответственность за семью.

Ни той, ни другой и в голову не приходило, что мама вот уже несколько дней думала о том же.

 

Глава шестая,

в которой Тереза получает очень неожиданное письмо

Серрата, отель «Лолли»
Диана.

2 СЕНТЯБРЯ, 10 часов вечера

Дорогая Тереза,

прости, что я уехала не попрощавшись и даже не позвонила. Все это из-за мамы, которая ужасно спешила и не хотела опоздать на двенадцатичасовой поезд.

Ты спросишь, как мы оказались в Серрате, после того как годами не приезжали сюда даже в гости. Я сама не поверила своим ушам, когда мама сказала, что нам нужно съездить навестить Командора Серра, то есть моего деда. Я уже и забыла о его существовании. Теперь же оказалось, что это единственный человек на свете, который в состоянии нам помочь.

Мама говорит, что у нас нет больше денег, чтобы дать Аурелии на покупку продуктов, и что скоро нам придется покинуть наш дом, потому что он больше не наш, и что никто не хочет одолжить нам денег – ни друзья, ни банки. Поэтому если мы быстро не найдем выхода из положения, то пропадем. Не знаю, что именно она имеет в виду. Может, то, что ей придется отдать нас с Дзелией в сиротский приют и самой пойти работать служанкой в какой-нибудь грязный трактир. Только я тогда, скорее всего, сбегу и наймусь юнгой на корабль, а если меня не возьмут, то спрячусь в трюме, тогда им некуда будет деться и меня отправят на кухню чистить картошку, как это обычно происходит. Галинуча сказала, что о Дзелии она позаботится – возьмет ее с собой в деревню, где живет ее мать, так что о ней мне можно не беспокоиться. Я смогу приехать за ней позже, когда разбогатею.

Только мама обо всем этом не желает даже слышать. Она говорит, все это глупости, что о детях должны заботиться взрослые, их родители. И если родители не в состоянии это сделать, значит, очередь переходит к ближайшим родственникам, бабушке и дедушке. Вот почему она решила пойти на унижение и обратиться к Командору Серра, хотя они и рассорились много лет назад – она сама рассказала мне об этом в поезде – и он кричал ей вслед: «И когда ты окажешься в беде, не приходи ко мне плакать и просить о помощи! Я не дам тебе ни гроша!» На что она ответила: «Нужны мне ваши грязные деньги!»

Почему вдруг «грязные», об этом мама говорить не пожелала. Но я думаю, это все потому, что дед Серра – вульгарный и грубый человек, без какого-либо понятия о приличиях, который всю свою жизнь только и думает, как бы разбогатеть еще больше – помнишь, как тот старикашка в «Рождественской песне» Диккенса? Который видел призраков прошлых лет? Мама говорит, что дед примерно такой.

Во время путешествия мама рассказала мне много чего, о чем я и не подозревала. Например, что Командор – так она его называет – владеет всеми кинозалами города – ты только представляешь? – и единственным театром. Кинозалов же целых пять. И что он живет с двумя детьми – моими дядей и тетей – и их семьями в огромной вилле, которую построил в форме средневекового замка, только чуть поменьше. Мама говорит, что это ужасно безвкусно и как раз подходит для разбогатевшего торгаша без какой-либо культуры или семейных традиций за плечами.

Она еще сказала, что ее подруги из Серраты прозвали деда «вшой-выскочкой» и что в лучших салонах города его не принимают, потому что считают слишком вульгарным.

А сам он еще как гордится своим бедным происхождением. И нисколько не стыдится своих родителей (моих прадедушки и прабабушки); его отец был каменщиком, а мать – прачкой. Наоборот, он всегда хвастается, что создал себя сам. Когда я слышала эти слова еще маленькой, то думала, что дед мой еретик и не признает Бога. Ведь в учении говорится: «Кто нас создал? Нас создал Бог». Но мама говорит, что это слова человека, который не может гордиться своими предками. По ее словам, титул Командора ничего не стоит: он дается любому невеже, кто смог заработать кучу денег. И что дед так и остался невежей, жадиной и самодуром, который порой выходит из ума и требует, чтобы все подчинялись его приказам. Он терпеть не может маму, потому что она, когда еще жила в Серрате, ему не подчинялась, даже наоборот, делала все по-своему.

Мама говорит, что я должна об этом помнить, потому что до нашего переезда в Лоссай мне было пять лет и я присутствовала при их многочисленных ссорах. Но я помню лишь то, что она всегда сердилась, а про деда, только представь себе, помню, что он как-то подарил мне Пеппо. Помнишь ту облезлую плюшевую обезьяну, которую Дзелия везде таскает с собой? Раньше она была моя. Дед Серра купил ее в Германии во время своего первого путешествия после войны.

Еще мама говорит, что Командор обязан позаботиться о нашем содержании, потому что мы тоже носим фамилию Серра и являемся дочерьми его сына. И что если он не пожелает сделать это по-хорошему, то она обратиться в суд, поскольку закон на нашей стороне. То есть, если он все еще будет отказываться, его могут посадить в тюрьму.

Мама написала ему длинное письмо и сказала, что завтра я должна отнести его деду на работу. Вот почему она захотела, чтобы я поехала с ней в Серрату. Мама говорит, что мне нечего бояться, что дед – он как собака, которая лает, но не кусается, и что все карты в наших руках. Только мне все равно стыдно. Почему она сама не пойдет, тем более что она знает Командора лучше меня?

Мама говорит, что маленькой я была любимицей деда и что, увидев меня, он обязательно растрогается. Но если уж она решила его растрогать, то почему не взяла с собой Дзелию, которая совсем маленькая и в придачу белокурая и голубоглазая, как тот американский ребенок, Седрик, в фильме «Маленький лорд Фаунтлерой», помнишь? Тот тоже должен был встретиться со своим невыносимым дедом с больной ногой, который жил в старинном замке. Так это хоть был настоящий лорд в настоящем замке, а не разбогатевший и невоспитанный торгаш в псевдозамке скверного вкуса.

И вообще, не хочу я идти к нему попрошайничать. И не пойду, пусть мама хоть лупит меня своей серебряной щеткой.

Сейчас она внизу, в холле гостиницы, с какой-то своей подругой из Серраты, что зашла ее навестить. Думает, я давно сплю и вижу сны. Она полностью уверена, что я сделаю все, как она захочет. Но я ни за что не пойду туда одна.

Тереза, я скоро вернусь или же напишу тебе, что еще здесь произошло. Спокойной ночи! Твоя очень обеспокоенная лучшая подруга

 

Глава седьмая,

в которой наша героиня отправляется в медвежью берлогу

Кабинет Командора находился в театре Масканьи сразу за кассой. Конечно же, в это время (было три часа пополудни) спектаклей не было и в коридорах царила полнейшая тишина. Лишь пожилой уборщик в сером форменном халате старательно возил шваброй по мраморному полу.

Диана осмотрелась по сторонам. Сердце ее так колотилось, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. К тому же она ужасно злилась на маму. Снова, в который раз, мама выиграла – ей всегда удавалось все, что она задумывала! Лестью, угрозами, слезливыми описаниями того, как все знакомые посчитали бы ее бесчувственной и бессердечной девочкой, обрекающей младшую сестричку на голодную смерть, в конце концов мама все же убедила ее пойти к деду. Даже не убедила, а заставила.

И в придачу, не успокоившись на этом, она еще и разрядила ее в это смехотворное платье. Диана ненавидела его, это розовое платье с оборками, подходящее разве что первоклашке или Дзелии, но уж никак не ей. Да еще и бант в волосах! Во всем мире не было ничего более абсурдного!

Диана не особенно почитала моду: она, так же как и Тереза, была убеждена, что все это лишь пустые глупости, подходящие для таких сплетниц и бездельниц, как мамины подруги, которые целыми днями только и делали, что перелистывали глянцевые журналы. Но в школе все-таки царило некое правило, из которого не могло быть исключений: тот, кто носил очки, мог одеваться лишь в спортивном стиле и ни в коем случае не должен был цеплять на голову ничего легкомысленного (как, например, банты, обручи с цветочками, жеманные приколки или модные шляпки), если не хотел навлечь на себя смех одноклассниц и всей школы.

Но мама сводила все ее протесты к нулю:

– Что за глупости! Ты прекрасно выглядишь.

Однажды, когда Диана наотрез отказалась надеть модный берет с фазаньим пером типа охотничьего, мама наказала ее, не позволив ходить в кино целый месяц.

И вообще, Диана думала, что если уж она должна разжалобить деда, то лучше было бы пойти к нему в самой старой одежде, на всякий случай испачкав ее и пришив пару заплаток – ведь это куда больше подходило к образу бедной нищенки. Но мама сразу же прервала все ее возражения:

– Ты что, с ума сошла? Мы должны дать ему нравственную пощечину. Мы должны показать этому старому скупцу, что несмотря ни на какие трудности мы не потеряли своего достоинства.

И вот сейчас в этом пустынном и чужом коридоре Диане вдруг срочно захотелось в туалет. Это случалось всегда, когда она нервничала, и с малых лет ей пришлось научиться пересиливать стыд и, где бы она ни находилась, непринужденно осведомляться, где располагается уборная – несколько менее компрометирующее слово. Мама говорила в таких случаях: «Мне нужно немного припудрить нос», чтобы не заявлять во всеуслышание «пописать».

Мужчина со шваброй бросил на нее удивленный взгляд и указал тряпкой в конец коридора.

Туалет оказался маленьким, без окон, с резким запахом дезинфицирующего средства. Но все же это было укромное местечко, где можно собраться с силами прежде, чем встретиться с медведем в его собственной берлоге.

Закончив, Диана долго мыла руки, всматриваясь в свое отражение в зеркале над умывальником. Под этим дурацким розовым бантом лицо ее казалось еще бледнее. Диана резко сорвала его с волос и сунула в карман. Потом сняла очки и умылась холодной водой. Наконец она все-таки вышла в полутемный коридор и… сразу же врезалась в толстый живот человека, который закрывал коридор почти полностью.

– Эй, ты! – воскликнул незнакомец, схватив ее за руку. – Ты это куда, соплячка? Как ты очутилась в театре в это время? Кто тебя впустил? Что тебе здесь надо?

Диана настолько переволновалась, что лишь пробормотала:

– Туалет…

– И с каких это пор здесь устроили общественный сортир, а?

Это вульгарное слово шокировало Диану, но в то же время придало ей мужества.

– Я должна увидеться с Командором Серра, – сдержанным тоном ответила она и, чтобы уж совсем поставить на место этого нахала, добавила (хоть это и было неправдой): – У меня назначена с ним встреча.

– Да неужели? Наверное, романтическое свидание? – усмехнулся тот.

Диана возмущенно бросила на него испепеляющий взгляд. Романтическое свидание! Он что думает, что она пришла петь серенады для старого скупца? Или принесла ему цветы?

– Я его внучка, – произнесла Диана тем тоном, к которому мама прибегала, чтобы «поставить на место» слишком дерзких людей. – И я непременно передам ему, какой вы невоспитанный человек.

Незнакомца ее слова, казалось, еще больше развеселили. Потом он вдруг внимательно посмотрел ей в лицо.

– Внучка Командора! И как же тебя, интересно, зовут?

– Диана. Диана Серра.

– Вот это сюрприз! – воскликнул тот. – Ну кто бы мог подумать! – Однако его лицо сразу же омрачилось и он резко спросил: – Что тебе надо? Зачем ты сюда явилась?

Парализованная от испуга Диана внезапно поняла, что этот неприятный человек и есть ее дед. Как она раньше не догадалась? Кто еще, кроме него, мог разгуливать по театру и вести себя так по-хозяйски?

«Да уж, вот тебе и романтическая встреча, – подумала она. – После стольких лет и где – перед дверью туалета». В фильмах и романах все происходило совсем по-другому.

 

Глава восьмая,

в которой нашей героине предстоит крайне неприятная беседа

Диана помнила деда совсем не таким высоким и толстым. И не таким отвратительным, каким она видела его сейчас в тусклом свете коридора. Бульдожье лицо с обвислыми щеками, маленькие глазки в сети морщин, желтоватый цвет лица и грива седых и спутанных волос на голове. Он не имел совершенно ничего общего с отцом, или, во всяком случае, с его фотографиями в альбоме и у них на комоде.

– Ну что, язык проглотила?

– Вы… я… – мама советовала ей сразу же обратиться к деду на «ты» и броситься ему на шею, но Диана скорее умерла бы, чем пошла на такое явное подхалимство.

– Я Командор Серра. К вашим услугам, мадемуазель. И я ничего не знаю об этой якобы запланированной встрече. И вообще, как ты оказалась в Серрате?

– Я должна передать вам что-то, – ответила Диана, протягивая ему конверт с письмом. Мозг ее лихорадочно работал: как к нему обращаться? Наверняка, когда она была маленькой, то называла его «дедушка». Или, может, даже «дедуля». Но сейчас? У нее в животе все переворачивалось при мысли о каком бы то ни было родственном тоне, не говоря уже о ласкательных выражениях в адрес такого неприятного, грубого и совершенно чужого человека.

Она тоже решила соблюдать дистанцию, избегать обращений к нему напрямую и продолжать говорить ему «вы» и «синьор».

Старик с любопытством рассматривал конверт.

– Ладно, пошли в кабинет! – Он вошел первым, пропустил Диану и закрыл за собой дверь. – Сядь! – приказал он. – Кто тебе дал это письмо? Небось, твоя мать? Снова чего плетет?

Диана неопределенно пожала плечами. Посланец вины не несет. Она лично не хотела иметь никакого отношения к их ссорам, прошлым, настоящим и будущим. Пусть он лучше сразу зарубит себе это на носу.

Но тот не отступал.

– Ну что, давай рассказывай, что там у вас произошло?

– Все написано в письме.

– М-да, не ахти какого посла выбрала твоя мать. Неразговорчивая ты, Диана Серра, – усмехнулся Командор. – Не понимаю, почему твоя мать не послала письмо по почте. – И вдруг неожиданно поменял тон: – Предупреждаю тебя, если ты немедленно не скажешь мне, по какой причине эта ломака Астрид прислала тебя сюда, я позову охранника и он вышвырнет тебя на улицу.

– Манфреди оставил нас, он исчез, – неохотно пробормотала Диана.

– Да неужели? Мои поздравления! И ты решила лично принести мне это доброе известие?

– Он забрал с собой все. Даже поломанную цепочку Дзелии.

– Поломанную цепочку? Ничего не скажешь, настоящий джентльмен! И куда же спрятался этот примерный отчим?

– Мы не знаем. Он написал, что уезжает на другой конец света.

– И что, он забрал с собой все? Совершенно ничего вам не оставил?

– Ничего.

– Но у вас есть два дома, склады, земля… Хорошая земля. Твоя мать может это продать.

– Манфреди уже сам все это продал. У нас больше ничего нет, это правда.

– Что ж, чистая работа, профессиональная. И как вы теперь собираетесь жить?

Диана пожала плечами.

– Неужели у твоей матери нет никакого плана? Она хоть ищет себе работу?

Диана гневно посмотрела ему в лицо. При всем желании она не могла себе представить, какую работу могла бы найти мама. Старик ответил ей таким же взглядом.

– Ну а от меня ей чего надо?

Молчание.

– Ты не откроешь рта даже под пыткой, а? До чего ж ты гордая и упрямая, Диана Серра! Точь-в‑точь как твой отец.

Диана не знала, принимать это за упрек или за комплимент, поэтому на всякий случай продолжала молчать.

– Что ж, если я хочу знать, что еще вбила себе в голову Астрид и чего она от меня хочет, то волей-неволей мне придется-таки прочесть это письмо.

Фыркая от недовольства, старик водрузил на нос очки, разорвал конверт и начал читать.

Диана смущенно ждала, всем сердцем надеясь, что мама не написала ему ничего оскорбительного, ничего такого, что могло разозлить этого раздражительного старика. Мысленно она горячо молила Бога, всех святых и своего ангела-хранителя о том, чтобы ее миссия удалась. Иначе весь этот стыд и унижения останутся просто насмешкой.

Закончив читать, Командор презрительно воскликнул:

– Что за нахалка!

И на глазах у изумленной внучки разорвал письмо на тысячи клочков и бросил в мусорную корзину.

Этого Диана не ожидала. Злясь сама на себя (потому что ни за что на свете она не хотела показаться перед ним плаксой), она почувствовала, как глаза ее наполняются слезами.

– Закрой-ка кран! – резко прикрикнул на нее старик. – Меня этим не размочишь! Я видал на моей сцене актрис куда лучше тебя!

Диана с силой шмыгнула носом. Как обычно, она вышла из дома без носового платка.

– Я вообще не хотела сюда идти! – заявила она, пытаясь спасти хоть последнюю каплю собственного достоинства.

Не поднимаясь с места, старик пододвинул свой стул и оказался прямо перед ней, так близко, что колени их почти соприкасались. Диана могла четко разглядеть его тяжелые морщинистые веки, носовые поры, пучки седых волос, торчащие из ушей, натянутый до предела жилет на толстом животе, пуговицы, готовые вот-вот оторваться. Могла почувствовать его горячее дыхание, чуть горьковатое от табака.

Неизвестно почему, может, из книг и фильмов, до сих пор Диана всегда представляла себе стариков как очень слабых и очень добрых людей. Но дед Серра, наоборот, казался ей и необыкновенно сильным, и необыкновенно агрессивным стариком.

– Теперь поговорим о нас, мадемуазель Диана Серра. Ну-ка, смотри мне в глаза! И высморкайся!

Приказ был отдан таким повелительным тоном, что Диана порылась в кармане и вытащила из него розовый бант, который незадолго до этого сняла с волос. Но бант оказался таким скользким, что она, сгорая от стыда, лишь перепачкала себе все пальцы.

– Ты очень изменилась с тех пор, как я видел тебя в последний раз, – несколько более миролюбиво проговорил старик. – Ты меня помнишь?

Диана отрицательно помотала головой. Она не хотела признаться, что, когда всмотрелась ему в лицо и услышала его громовой голос, из глубины ее памяти начали вдруг всплывать различные образы: ее щека, прижавшаяся к шершавому пальто деда на похоронах папы; прогулка на лодке, когда она сидела у него на коленях и он давал ей подержать штурвал; как она упала с лестницы в большом, похожем на старинный замок, доме, и кровь, и боль от дезинфицирующего средства, и голос деда, который успокаивал ее: «Ничего, это всего лишь царапина, вот сейчас я наклею тебе пластырь, и все пройдет».

Но несмотря на это она лишь снова молча помотала головой. Ведь Командор наверняка решил бы, что она лишь подлизывается к нему, чтобы разжалобить, а этого Диана не могла допустить ни за что на свете.

От напряжения у нее ужасно заболела голова. Она устала и хотела лишь вернуться к себе в комнату, в гостиницу, хоть и предполагала, что встреча с мамой не обещает ей ничего хорошего.

Словно прочитав ее мысли, старик отодвинул стул и поднялся.

– Послушай-ка меня хорошенько, Диана Серра, – начал он, меряя кабинет широкими шагами, – а то я и так уже потерял кучу времени на эти глупости. Запомни все, что я тебе скажу, и передай до последнего слова твоей матери, раз уж она выбрала тебя в качестве посла.

 

Глава девятая,

в которой Тереза получает второе письмо

Серрата, отель «Лолли»
Диана.

3 СЕНТЯБРЯ, 7 часов вечера

Дорогая Тереза,

чтобы написать тебе, мне пришлось выбраться на балкон нашей комнаты. Хорошо, что здесь хоть есть маленький железный столик – потому что мама в номере так рыдает, что у меня звенит в голове.

Когда я передала ей ответ Командора, я знала, что она не обрадуется. Но я даже представить себе не могла, что она расстроится даже еще больше, чем когда пришло письмо от Манфреди из Германии, бросится на кровать и начнет бить кулаками в подушки, крича во весь голос: «Никогда! Он не может этого требовать! Я никогда на это не пойду!»

Еще она кричала, что Командор хуже дьявола, что все эти годы он, как паук в своей сети, лишь поджидал удобного момента, чтобы отомстить ей. И что она скорее умрет, чем примет его предложение.

И слава богу. Я бы этого не пережила, и Дзелия тоже.

Представляешь, что потребовал от нее этот старый скряга? Чтобы мы оставили Лоссай и переехали жить сюда, в Серрату, в его дом.

Мама сказала мне, что в своем письме она сделал ему очень разумное предложение. Она подсчитала наши минимальные затраты, если мы снимем другую квартиру, немного меньше и скромнее, чем та, где живем сейчас, уволим Аурелию и оставим лишь Галинучу. И предложила ему посылать нам каждый месяц деньги, или, если он захочет, давать их сразу на весь год, обещая ему, что она позаботится, чтобы нам их хватило, и что больше мы не будем его беспокоить.

Но он разорвал письмо и расхохотался, только не весело, а злобно, знаешь, как это бывает в кино, говоря при этом, что он ее предупреждал (в смысле маму), когда она выходила замуж за Манфреди. Он сказал ей, помнишь, я тебе писала в прошлом письме: «Когда ты окажешься в беде, не приходи ко мне плакать и просить о помощи! Я не дам тебе ни гроша!»

И еще он говорил о ней ужасные вещи. Что она «проклятая ханжа» (я точно не знаю, что такое «ханжа», но уверена, что это оскорбление), что она вышла замуж за папу лишь из-за денег. Аурелия тоже это говорила, но я им не верю. Иначе зачем же ей было так убиваться после его смерти, что она даже не хотела видеть маленькую Дзелию в колыбели?

Дед дошел до того, что сказал, будто мама лентяйка, потому что она и не подумала искать себе работу, и что она просто авантюристка. Тут уж я не удержалась: «Это значит, что вы никогда не ходите в кино, – сказала я ему. – Авантюристы совсем другие». Тогда он снова расхохотался и ответил, что в кино он ходит чуть ли не каждый день, ведь все кинотеатры в Серрате его. И что я тоже смогу ходить в кино, когда захочу, потому что он велит билетершам пропускать меня без билета.

Я его сначала не поняла, потому что он пока еще не говорил о том, что потребует у мамы переехать сюда, в Серрату, и подумала, не может же он отдавать приказы билетершам из другого города.

Тогда он объяснил мне свои намерения. Он сказал, что не имеет ни малейшего желания содержать нас всю жизнь в Лоссае, где мама сможет тратить его деньги как угодно, еще и потому, что уверен, что как только ей представится возможность, мама или снова пошлет деньги Манфреди, или позволит профинькать их какому-нибудь другому мошеннику. То есть не именно «профинькать все за раз», а потихоньку красть, это тоже всегда повторяла Аурелия.

Командор говорит, что единственно разумная вещь – это переехать жить к нему, поскольку дом у него большой (помнишь, та псевдосредневековая вилла дурного вкуса?). И что он будет оплачивать все наши расходы: на одежду, учебники и на все остальное, включая и мамины траты. Но что в руки ей он не даст ни копейки, и это будет ей уроком. Пусть она каждый раз унижается, когда ей что-то нужно, даже купить пару чулок, потому что до сих пор она показала себя никудышней управительницей.

А когда я ответила ему, что мама никогда на это не согласится, знаешь, что он ответил? Это ужасно, Тереза, я сама не сразу поверила… Такое мне даже в голову не могло прийти. Он сказал, что мама может поступать, как хочет, она не обязана соглашаться на его условия, она даже может отправляться к своему Манфреди, если хочет (это уж совсем подло с его стороны, я ведь объяснила, что мы не знаем, где он), но что мы обе, Дзелия и я, носим фамилию Серра, а не Мартинец, и что мы должны остаться с ним, с мамой или без нее. Ты только представляешь? Он говорит, что защитить нас от маминого безумия его долг и что он не позволит ей втянуть нас в какие-то новые авантюры. Да какие там авантюры, ведь мы всегда жили в Лоссае и жизнь у нас была скучнее некуда?

Еще он сказал, что теперь будет нашим опекуном и что если мама с этим не согласна, то он обратится в трибунал. Тут уж я совсем ничего не понимаю, ведь мама тоже говорила, что обратится в суд, чтобы заставить его дать нам денег. Так кто же из них прав?

Нет, ты только подумай, если мама вдруг и впрямь согласится оставить нас здесь? Одни, с этим грубым и невоспитанным скрягой, который наверняка будет одевать нас в обноски и держать впроголодь… Единственная положительная вещь – я смогла бы ходить бесплатно в кино. Хотя кто знает, может, это он и наврал, чтобы перетянуть меня на свою сторону.

В общем, в заключение он сказал: «Передай своей матери, что мое предложение не подразумевает споров или изменений. Я принял решение, и оно неизменно. Или она соглашается, или нет».

Я уверена, что мама не согласится. Сейчас пойду, спрошу у нее, когда же мы спустимся в ресторан на ужин, у меня уже в животе бурчит от голода.

Наверное, завтра утром мы вернемся в Лоссай. Если вдруг нам придется задержаться еще в Серрате, то я обязательно напишу тебе и расскажу, что еще произошло. А пока держи за меня кулаки и молись.

Крепко обнимаю тебя, твоя

 

Глава десятая,

в которой дела у Дианы идут еще хуже

Серрата, отель «Лолли»

6 СЕНТЯБРЯ, 10 часов ночи

Дорогая Тереза,

я в полном отчаянии. Может, мы никогда больше не увидимся. Может, тебе останется лишь ждать, пока я умру и явлюсь тебе во сне, как мы друг другу пообещали.

Произошло ужасное: мама приняла предложение. Правда, не сразу. Сначала она плакала два дня подряд и, наверное, миллион раз звонила по телефону. Но все ее подруги, и братья, и адвокат в один голос повторяли, что у нее нет другого выхода, что она, прежде всего прочего, должна думать о моем и Дзелином будущем и что для нее это тоже наилучший выход и все такое, пока полностью ее не убедили.

Командор желает, чтобы мы переехали как можно быстрее. Знаешь, что он предложил? Чтобы мама одна вернулась в Лоссай за Дзелией и за вещами, а я, коли я уже здесь, так сразу к нему и перееду. Но я не хочу оставаться с ним одна, я так ему и сказала, и он даже обиделся: «Что я, съем тебя, что ли?»

Это и впрямь злой человек. Как он может требовать, чтобы я оставила моих подруг, мой дом, дом, где всегда жила, даже не попрощавшись?

К тому же я уверена, что без меня мама повыбрасывает все мои книги и альбомы с наклейками под предлогом, что они слишком много весят. А Аурелия? Ее придется уволить, и я хочу попрощаться с ней перед тем, как она вернется к себе в деревню или найдет другое место. А вот Галинучу мы можем оставить. Ты только не думай, что Командор разжалобился и не пожелал оторвать Дзелию от ее няни. Он далеко не такой сентиментальный, говорит мама. Просто все его служанки, узнав, что в дом приедут жить еще три человека, стали возмущаться, будто работы у них прибавится и что они не привыкли обращаться с малыми детьми, и пригрозили все уволиться. Особенно самая пожилая, которая работает у них еще с тех времен, когда была жива бабушка, и я должна ее помнить, только я не помню. Знаю лишь, что ее зовут Форика.

Мама говорит, что эта Форика привыкла командовать в доме и что дед позволяет ей все делать по-своему.

Вот и на этот раз он ей уступил и послал к маме сказать, что мы может привезти с собой няню, которой будет платить он, как и за все остальное. Я очень надеюсь, что Галинуча согласится, не то для Дзелии это будет настоящая трагедия.

Бедная Дзелия! Я хоть жила здесь, когда была маленькой, а она, когда мы переехали в Лоссай, была двухлетней малышкой! Наверное, она будет страшно бояться Командора с его громовым голосом и грубыми манерами.

Я никак не могу привыкнуть к мысли, что буду здесь жить. Ты только представляешь, Тереза? Через несколько дней начнется учебный год, и мне придется идти в школу здесь, в Серрате, и я не увижу больше моих одноклассниц и учителей, кто знает, в какой класс я попаду, а они уже все друг друга знают и будут дразнить меня из-за кос и называть очкариком, я уверена.

Но самое невыносимое это то, что я не увижу больше тебя, что мы больше не сможем кататься на коньках на площади Гарибальди или болтать в нашем убежище на чердаке… и что у нас дома, на улице Мазини, будут жить чужие люди, и какая-то мерзкая девчонка будет спать в моей комнате и выглядывать из моего окна, и звать тебя играть, как это делала я…

Тереза, поклянись, что ты не станешь с ней дружить и останешься верна мне. Помни, мы связаны кровной клятвой.

7 СЕНТЯБРЯ, 11 часов утра.
Диана.

Видишь эти пятна, Тереза? Вчера я столько плакала, что заснула прямо за столом, не закончив письма, и маме пришлось отнести меня в кровать на руках. И сегодня утром лицо у меня было все опухшее и глаза красные, как помидоры, и знаешь, что случилось? В восемь, когда мы завтракали, к нам зашел Командор договориться с мамой о последних деталях насчет переезда и когда увидел меня, то воскликнул: «Мама мия, надеюсь, ты не собираешься распускать нюни у меня дома! Тогда уж лучше возвращайся в Лоссай и попрощайся с кем хочешь, чем рыдать, как испорченный фонтан. У тебя еще будет время привыкнуть к новому месту».

Так что через два часа я тоже сажусь с мамой в поезд и возвращаюсь домой! Я даже не отправлю это письмо – просто возьму его с собой в кармане и сегодня ночью суну тебе под дверь по дороге наверх. И завтра утром, еще до нашей встречи, ты уже будешь знать все, что произошло.

До наискорейшего свидания, твоя

 

Часть вторая

 

Глава первая,

в которой Диана, обливаясь слезами, прощается с прошлым

Командор дал маме пять дней и ни днем больше, чтобы собрать вещи и организовать переезд. Да и о каком переезде мог идти разговор, вся мебель оставалась здесь, кроме колыбели Дианы и, после нее, Дзелии, которая теперь служила подставкой для цветов в гостиной. Колыбель была старинной, она принадлежала семье Мартинец вот уже несколько поколений, и мама ни за что не желала с ней расставаться (несмотря на то что теперь, когда Манфреди уже не было, представлялось маловероятным, что у нее может родиться еще один ребенок), так же, как не пожелала расстаться со своим фортепьяно.

Все остальное, включая картины, ковры, столовое серебро, которым они пользовались ежедневно, продали оптом (благодаря помощи доктора Казати) какому-то антиквару. Он пообещал забрать все лишь после их отъезда: милосердный жест, который избавил бы бедную синьору и ее дочурок от грустного зрелища – как их вещи попадают в чужие руки, голых стен и опустевшей, словно после урагана, квартиры.

Аурелия тоже осталась с ними до последнего и попрощалась на лестничной клетке, будто они уезжали в обычный отпуск на континент и должны увидеться через каких-то три недели. Правда, сейчас с ними не было Манфреди, который возглавлял обычно всю компанию, и вместо его чемоданов среди багажа находились вещи Галинучи.

Фортепьяно, два велосипеда и пять сундуков с зимними вещами, постельным бельем, книгами и игрушками девочек уже отправили прошлым вечером на грузовике, высланном Командором.

Настала их очередь. Со всеми друзьями они уже попрощались, лишь Диана и Тереза никак не могли разомкнуть объятия. Последнюю ночь они спали вместе у Дианы, тесно обнявшись в старинной кровати с изогнутыми стенками, которая завтра уже будет выставлена в витрине антикварного магазина. Заснули они за полночь после того, как горько проплакали и снова и снова клялись в вечной дружбе и верности.

Диана пообещала написать подруге сразу же после их приезда в Серрату и потом писать как минимум раз в неделю, и Тереза, конечно же, дала слово отвечать на каждое ее письмо. Кроме того они поклялись, что встретятся на Рождество, скорее всего в Серрате, поскольку Терезе страсть как хотелось своими глазами увидеть знаменитую средневековую виллу и Командора. «Кто знает, позволит ли он тебе меня пригласить…»

Диана тоже сомневалась в этом. Скорее всего, с ними самими станут обращаться как с гостями. Причем незваными. Как с бедными родственниками, которых терпят лишь из приличия. Ей вспомнилась Джейн Эйр в доме у тетки Рид и Золушка. Куда там, приглашать кого-то в гости! Вероятнее всего именно Диана вернется на Рождество в Лоссай, в гости к Терезе. Родители Терезы не имели ничего против: «Когда только захочешь! У нас всегда найдется место для тебя и Дзелии. Одним больше, одним меньше, какая разница. В крайнем случае поставим в коридоре раскладушку для Флоренции» (старшей сестры Терезы, с которой она делила комнату).

Это лишний раз показывало, насколько Казати были менее элегантны, чем Серра-Таверна. Никогда в жизни, даже в случае самого страшного землетрясения, мать Дианы не согласилась бы поставить в коридоре раскладушку. «Некоторые вещи лучше оставить цирковым акробатам, – с презрением говорила она, когда слышала о подобных вещах. – Терпеть не могу биваки, это так беспорядочно».

Диане же, напротив, они ужасно нравились. Каждый раз, когда она смотрела фильм о ковбоях, она с нетерпением ожидала сцены, где устраивается бивак и все готовятся ко сну, положив под голову седло или свернутое одеяло, и кто-то наигрывает на гитаре… Ей настолько это нравилось, что к горлу каждый раз подкатывал ком и она с трудом сдерживала слезы.

Однажды она услышала, что радости рая заключаются не только в песнях и восхвалениях Всевышнего (что, по ее мнению, было более чем разумно, ибо на свете жило множество хороших людей, которым слон на ухо наступил, и из всеобщего хорового пения вышло бы не столько удовольствие, сколько мучение), но и в том, что каждый там, наверху, может наслаждаться своими радостями, лишь бы они были уместными. Так вот, если бы ей удалось избежать ада и чистилища, Диана выбрала бы для себя жизнь с цыганами, ковбоями или индейцами – без разницы, главное, чтобы каждую ночь они устраивали бивак.

Но мама этого не понимала. Диана вообще предпочла бы не думать о будущем, но все эти пять дней и Тереза, и Дзелия буквально забрасывали ее вопросами: о Командоре, о доме, в котором они будут жить, об остальных родственниках, о новой школе…

О доме, роясь в последнее время в недрах своей памяти, Диана имела какое-то смутное представление, хотя эти рассказы, к ее глубокому неудовольствию, вместо того чтобы спугнуть и оттолкнуть ее слушательниц, лишь еще больше подогревали их любопытство. Огромный и темный верхний этаж виллы, полной коридоров, лестниц и кладовок; гигантская кухня, где утюги все еще разогревались на углях и Форика беспрепятственно командовала армией прислуги. Неухоженный сад, густой, как лес, с множеством потаенных троп, и курятник с крольчатником в углу.

Глаза Дзелии блестели от возбуждения, и Диана чувствовала себя преданной.

– Наверное, я уже плохо помню, или там просто все изменилось, – хмуро говорила она. – И вообще, подожди, пока ты познакомишься с Командором! Не думай, что он позволит тебе бегать по всему дому, будто это твой собственный. Вот дыхнешь, когда не следует, и он быстренько вышвырнет тебя на улицу или отправит в приют!

Мама объяснила им, что на вилле, кроме самого Командора, жили двое его детей: дядя Туллио и тетя Лилиана, но в двух разных квартирах – он на первом этаже, она на втором. Дядя Туллио был женат и имел дочь Сильвану. Она приходилась им кузиной, ей было лет девятнадцать. А тетя Лилиана была бездетной вдовой. Сейчас она находилась на пенсии, но, когда еще был жив ее муж, преподавала химию в лицее.

Конечно же, когда Диана была маленькой, она знала всех этих родственников, но сейчас, как она ни старалась, не могла вспомнить никого из них, за исключением Сильваны, которая была настоящей врединой и не позволяла ей притрагиваться к своим игрушкам. Кто знает, изменилась ли она за это время…

Что касается школы, тут между мамой и Командором разгорелась настоящая дискуссия незадолго до их отъезда из гостиницы. Мама на этот раз настаивала на том, чтобы послать девочек в частную школу к монахиням. И не потому, что она вдруг стала необыкновенно набожной (наоборот, с исчезновением Манфреди она так обиделась на Господа Бога за его несправедливость, что решила даже не ходить больше на воскресную службу, за что Аурелия называла ее «богоотступницей» и «неверующей еретичкой»). А потому, что, как она говорила, окружение там более благородное и изысканное – лишь девочки из лучших семей.

Дело в том, что в Серрате была школа «Благоговение», в которой когда-то училась она сама и ее подруги, и мама хотела бы, чтобы ее дочери продолжили славную традицию. Но Командор и слышать об этом не хотел:

– Да чтоб я деньги на ветер выбрасывал? – возмущался он. – Бесплатные школы в этом городе ничуть не хуже, чем у вас в Лоссае! И уж учителя там наверняка получше, чем эти твои достопочтенные монахини-кривляки, которые только и учат ломаться да тянут из людей деньги!

Он именно так и сказал! Диана увидела, как мама сначала побледнела от возмущения, а потом покраснела от ярости. Но в конце концов, так как платил за все старик, ей пришлось уступить. Так же, как и в споре об уроках фортепьяно для Дианы.

– Что-то мне не кажется, что твоя дочь без ума от музыки, – сказал тогда Командор. – К тому же ты и сама отлично играешь. Если тебе так хочется научить ее игре на фортепьяно, то вот ты и давай ей уроки.

Но мама не способна была никого учить, у нее не хватало на это терпения и к тому же она уже не помнила упражнений для начинающих: сольфеджио, гаммы и все такое.

И вот, пока они собирали свои вещи в Лоссае и прощались с друзьями, дед велел тете Офелии записать Диану в среднюю школу имени Элеоноры д’Арбореа в смешанный класс, чтобы сбить с нее лишнюю спесь, а Дзелию в начальную школу «Сант-Эуфемия».

– Надеюсь, она хоть попадет в класс к великолепной синьоре Сфорце, – вздохнула мама, которая успела навести справки у своей подруги детства Джанеллы Лопес дель Рио. Увы, синьора Сфорца в этом году вела второй класс, а Дзелия должна была идти в третий. Так что даже этому маленькому и невинному желанию мамы не суждено было исполниться.

 

Глава вторая,

в которой Дзелия с первого взгляда влюбляется в виллу «Верблюд»

И вот наши героини на вокзале Серраты: мать, две дочери и няня, с двумя чемоданами, несессером для косметики и старой плюшевой обезьянкой.

Усаживаясь в такси, которое должно было доставить их в дом деда, Диана рыдала, как подрезанная виноградная лоза. Она как-то прочла, что человеческое тело на две трети состоит из воды – и слава богу, не то после всех слез, которые вылились из нее за последнюю неделю, она наверняка иссохла бы и превратилась в мумию. Она чувствовала себя как потерпевший кораблекрушение, которого волею судьбы прибило к незнакомому берегу вместе с несколькими членами семьи и без какого-либо жалкого напоминания о прошлой жизни.

Наверное, мама, думала Диана, чувствует себя так же. Ведь она, кроме всего прочего, еще и потеряла мужа – человека, которого любила больше всего на свете. Диана никогда не верила книжным фразам, где заверяли, что любая мать больше всего на свете любит своих детей. Конечно же, мама их любила, а как же иначе. Стоило только подумать, на какую жертву она шла ради них в этот момент. Но еще больше она любила Манфреди и сейчас не просто потеряла его, но и пережила предательство и обман с его стороны. Сможет ли она снова склеить осколки своей разбитой жизни?

Дзелия, не зная, что их ожидает, крепко-крепко прижимала к себе Пеппо. Галинуча крепко-крепко сжимала губы, мысленно готовясь к далеко не доброжелательному приему со стороны старой прислуги нового дома. Она не сомневалась, что они сочтут ее непрошенной гостьей и сделают все возможное, чтобы испортить ей жизнь. «Не на ту напали!» – гневно повторяла она про себя. Если бы не две малышки, особенно младшая, то и она уволилась бы со службы, как Аурелия, и вернулась бы к себе в деревню. Но как оставить две невинные души, бедняжек с этой бесчувственной матерью-эгоисткой, которая только и думала, что о нарядах да парикмахерских? Галинуча всегда была невысокого мнения о хозяйке, и последние события нисколько его не изменили.

Наконец они подъехали к улице Монастырской – аккуратной улочке, поднимавшейся в гору и обрамленной с обеих сторон деревьями и садами. Такси остановилось у железной калитки, и Дзелия распахнула глаза от удивления. Почему же мама говорила с таким пренебрежением об этом доме? Да он великолепен! Вилла деда оказалась точь-в‑точь средневековым замком в миниатюре, с зубчатыми стенами, двумя башенками, арочными окнами и увитыми плющом и глицинией балконами – настоящее чудо! Даже в своих самых сказочных снах она и не мечтала жить в таком необыкновенном месте!

Над калиткой красовалась вывеска с надписью:

Вилла «CAMELOT»

– Здесь допущена ошибка! – воскликнула Дзелия. – CAMMELLO пишется с двумя «М» и с двумя «Л». А «Т» совсем не нужно.

– Не неси чепуху! – одернула ее Диана, потянув носом. Но и ее несколько успокоил романтический вид дома. – Камелот – это название крепости короля Артура. – Диана знала это из фильма «Рыцари Круглого стола» с Авой Гарднер и Робертом Тейлором (но не родственником Элизабет) в главных ролях, замечательный фильм, который она видела вместе с Терезой. Но Диана совсем забыла, что у виллы вообще имелось название. Хотя, может, Командор дал ей имя после их отъезда. И все-таки странно, что такой грубиян и невежа вздумал вдруг назвать свой дом в честь романтической истории о рыцарях Грааля, Ланселоте, Парцифале, Джиневре…

Мама, одетая для такого случая несмотря на жару во все черное, вышла из такси с высоко поднятой головой – как благородная и мужественная героиня, направляющаяся на эшафот. Даже таксист не удержался и пробормотал вполголоса: «Вот бедняжка», заслужив тем самым презрительный взгляд пожилой Форки, которая как раз подошла, чтобы помочь с багажом. Как же быстро мужчины позволяют обмануть себя любому разрисованному личику и паре стройных ног!

Мама в сопровождении служанки свекра поднялась по лестнице до своих новых апартаментов и дала Галинуче задание устроить Диану и Дзелию в комнатах, которые показались ей самыми подходящими для девочек. Всего комнат было пять, и каждой из сестер досталась бы своя.

– А как же фотография бедного папы? – спросила Дзелия. – У кого она останется?

Ссоры было не избежать.

– Она должна быть у меня, я старшая!

– Но ведь я никогда его не видела и знаю его только по этой фотографии!

Тут у Дианы вырвалось нечто ужасное, о чем она немедленно пожалела:

– Можешь попросить у мамы фото Манфреди!

Дзелия разразилась рыданиями, и Галинуча, успокаивая ее, сказала:

– Твоя сестрица бывает иногда похуже бешеной собаки.

Помирила всех Форика:

– Здесь у нас фотографий бедного синьора Дарио сколько угодно, – после чего пошла в гостиную, взяла с полки старинную рамку с фотографией молодого хозяина в военной форме и, как главнокомандующий в доме, определила ее в комнату Дианы.

Мама выбрала для себя комнату в левой башенке, полностью изолированную от всего дома, и велела поставить там ее фортепьяно. Только вот фотография Манфреди, которая в Лоссае всегда стояла у нее на комоде, наверное, потерялась во время переезда, потому что никто никогда не видел ее на вилле «Верблюд».

 

Глава третья,

в которой Тереза получает письмо, написанное в комнате с расписными потолками

Серрата, вилла «Верблюд»

(как говорит Дзелия)

13 СЕНТЯБРЯ

Дорогая Тереза,

представляешь себе, у меня теперь есть своя комната, просторная и великолепная, с мраморным камином и (держись, а то упадешь со стула!) расписным потолком! И с двумя кроватями, так что, если Командор позволит мне когда-нибудь пригласить тебя в гости, мы будем удобно спать каждая в своей, и мама не станет злиться из-за бивака или раскладушек.

В комнате Дзелии потолок тоже расписан фресками. Ей достался пейзаж с морем, лодками и вулканом, который отражается в воде. А у меня на потолке нарисовано небо с солнцем, звездами, луной и облаками, и из-за одного облака высовывается совершенно голый ангелочек с луком в руке, и его стрела направлена прямо на мою кровать. Галинуча говорит, что она не смогла бы спать в комнате, где кто-то постоянно смотрит на тебя сверху и держит на прицеле, но, к счастью, я снимаю очки перед сном и вижу все таким размытым, что бояться уже нечего.

Наверное, Командор все-таки очень богат, потому что такие потолки я до сих пор видела лишь в церквях или музеях.

А вот маме они совсем не нравятся. Она говорит, что художник – просто неуч, не имел ни малейшего понятия о пространственной перспективе (если тебе это о чем-то говорит, я сама не имею понятия, что это такое), и что выдавать дом, которому не больше сорока лет, за старинный, это дурной вкус. Ей вообще ничего в этом доме не нравится, и она в первый же день поссорилась с Форкой, потому что та постелила ей хлопковые простыни вместо льняных.

Когда мы прибыли, в доме находилась только прислуга, потому что Командор, если по вечерам дают спектакль, сразу же после работы отправляется в театр и не возвращается раньше полуночи. Дзелия ужасно расстроилась, поскольку ей не терпелось познакомиться с дедом, а теперь придется ждать до завтра. Мама тоже осталась недовольна и сказала, что хозяин дома просто неотесанный мужик и что хотя бы сегодня он должен был вернуться домой к ужину, чтобы поприветствовать нас в своем доме.

Но когда в дверь позвонили и она поняла, что это остальные родственники, живущие здесь, пришли нас поприветствовать, то почему-то закрылась у себя в комнате и велела Галинуче передать, что она извиняется, но у нее ужасная мигрень.

Родственников было трое: тетя Лилиана, дядя Туллио и дядина жена Офелия. Они радостно восклицали, хвалили нас и осыпали комплиментами, особенно Дзелию, все повторяли, что никогда еще не видели такого красивого и белокурого ребенка, и удивлялись, как это такая редкостная красота могла вдруг проявиться именно в нашей семье. Хорошо еще, что Дзелия не задавака, не то после этого она непременно стала бы задирать нос. А вот Галинуча, которая подслушивала за дверью, прямо раздулась от гордости, словно вся эта красота исключительно ее заслуга.

Мне сказали, что я как две капли воды похожа на двоюродного дядю Филиппо Серра Альтена. Но я очень надеюсь, что это не так. Двоюродный дядя был уродливым лопоухим стариком с огромным носом, я видела его портрет в гостиной, со смехотворной ермолкой в стиле Гарибальди.

Когда тетя Лилиана прижала меня к груди, ее волосы, конечно же, запутались в моих очках. А когда меня обнял дядя Туллио, то, наоборот, мои косы застряли в пуговицах его пиджака. Если бы только мама позволила мне носить короткую стрижку!

У дяди Туллио колючие усы, торчащие щеточкой, и он растрогался, вспомнив о нашем бедном папе, который был его братом, и даже заплакал. Слезы скатывались по его щекам и капали с усов. Он сказал, что будет нам за отца, и поцеловал раз пять, не меньше. У меня после этого все очки запотели от его слез и слюны, но снять их сразу же и начать вытирать было невежливо. Но знала бы ты, как это противно! Причем я видела из-за этого все так размазано, что у меня у самой заболела голова.

Его жена, тетя Офелия, страшно худая, и на шее у нее болтается длинная нить жемчуга, чуть ли не до пупка. Когда я рассказала об этом маме, она презрительно заметила, что жемчуг наверняка фальшивый и что такие длинные бусы носят лишь на танцы.

Тетя Лилиана немного полнее и совсем не похожа на вдову. Скорее, немного на бульдога, как и Командор, особенно ее глаза, карие, как у собаки, и усы. У нее тяжелый, почти мужской голос и желтые от табака пальцы – она курит одну сигарету за другой. Она была в халате и тапочках – ведь всего два лестничных марша отделяют ее квартиру от квартиры Командора (никак не привыкну говорить «наша квартира»).

Тереза, знаешь еще что? Я сначала думала, что это лишь мама называет деда «Командором», чтобы подчеркнуть свое презрение. Но, оказывается, здесь все его так называют, не только прислуга, но и его дети и невестка, даже когда говорят между собой. Интересно, как обращается к нему Сильвана – «дедушка» или как-нибудь по-другому, – ведь и нам с Дзелией придется называть его также, как ты думаешь?

Сегодня Сильваны не было. Она вышла с подругой и со своим женихом, которого зовут… держись опять покрепче… Пьер Казимир! Ты только представь себе! Как можно назвать бедного беззащитного младенца подобным именем? С ними мы познакомимся завтра.

Поболтав с полчаса, дядя и тети передали приветы маме и вернулись к себе. Мама велела подать ужин к себе в комнату, а мы с Дзелией, по ее мнению, должны были есть одни в столовой, может, даже в вечерних нарядах, с серебряными канделябрами на столе и с мажордомом за спинкой стула, как в детективных фильмах. Шучу, шучу! Мажордомов здесь нет. К счастью, Галинуча тайком провела нас в кухню, и мы поужинали вместе с ней, Форикой и горничной по имени Мария Антония.

О прислуге я расскажу тебе в следующий раз. Представь себе, что на вилле «Верблюд» (как говорит Дзелия) вместе с нашей Галинучей семь служанок: по две на каждый этаж и три у нас.

Потом здесь есть еще мужчина, синьор Эфизио, который служит шофером, держит в порядке автомобиль Командора, ухаживает за садом, смотрит за животными и выполняет остальную работу во дворе и в гараже, но по вечерам он возвращается к себе домой.

О доме я тоже расскажу тебе в следующий раз. Он не совсем такой, каким я его помнила. Словно за все эти годы он немного съежился. Не то чтобы наша квартира была маленькой – что ты, она раза в два больше, чем на улице Мазини в Лоссае. Но я почему-то помнила этот дом огромным, в котором запросто можно было потеряться. И еще здесь есть все современные удобства, даже огромный холодильник «Фиат».

Слушай, Тереза, я строго-настрого запрещаю тебе писать мне о том, что стало с нашим холодильником, с нашими тарелками и кастрюлями. Не думаю, что антиквар купил их тоже. Но я не хочу знать, что с ними произошло. Это слишком больно.

Когда я думаю о нашей квартире на улице Мазини, у меня в желудке появляется словно ледяная дыра и становится трудно дышать. Поэтому лучше никогда мне об этом не говори. Когда я вырасту и разбогатею, то вернусь в Лоссай и выкуплю ее снова. И мебель, и все остальное, и землю в Каповенто – я просто не переношу мысли, что все это теперь принадлежит кому-то другому. И найму частного детектива, чтобы он разыскал Манфреди и отправил его в тюрьму.

Но пока об этом лучше не думать. Я так несчастна, Тереза, я хотела бы умереть. И какое мне дело до этой комнаты, и до расписанных потолков, и до поцелуев родственников… Я их всех ненавижу!

Ах, Тереза, на этих строках я так разревелась! Видишь, сколько пятен от слез. Даже чернила растеклись. И потом…
Диана.

Тереза!

Я даже не заметила, что на моем ночном комоде лежал конверт, на котором написано «Синьорине Диане Серра». И знаешь, что было внутри? Карточка, чтобы проходить бесплатно в любой кинотеатр! В городе их пять: «Одеон», «Аполлон», «Орфей», «Звезда» и «Афина». На двух персон. Без записки, без какого-либо объяснения. Но наверняка это подарок Командора. Вот странно, правда? Такой неприятный человек, и вот тебе. Когда я увидела карточку, то чуть не упала в обморок от неожиданности.

Вот это денек, аж голова кругом. Пора идти спать.

Крепко обнимаю тебя!

Твоя уставшая до смерти

 

Глава четвертая,

в которой Дзелии и Пеппо предстоит утренняя встреча

Первая встреча между Дзелией и Командором произошла на следующий день, в воскресенье за завтраком.

Не то чтобы раньше они никогда не виделись. Мама вышла замуж за Манфреди и уехала из Серраты, когда Дзелии было одиннадцать месяцев, и дед все время продолжал навещать двоих внучек-сироток в доме невестки. Но Дзелия ровно ничего не помнила об этом времени, да и он никак не мог признать в этой красивой белокурой девчушке того лысого младенца, что все время ныл на руках у Галинучи. В общем, они были друг для друга совершенно посторонними людьми.

Диана и мама, уставшие после вчерашних событий, еще спали, однако Дзелия проснулась спозаранку, возбужденная мыслями, что нового готовит ей сегодняшний день.

Чтобы не будить Галинучу, она сама стянула с волос «чертят» и босиком с Пеппо под мышкой отправилась исследовать комнаты и коридоры нового дома. Запах свежего кофе привел ее в столовую.

Командор, как и все пожилые люди, спал мало и в этот час, выбритый и одетый с иголочки, уже наслаждался своей первой за день сигарой, перелистывая газету, которую по воскресеньям приносил ему посыльный театра перед тем, как оправиться за город на прополку своего драгоценного огорода.

– Доброе утро, – застенчиво произнесла Дзелия, выглядывая из-за двери и смущенно сжимая в руках плюшевую обезьянку.

– А ну, подойди-ка! – приказал Командор, ткнув в ее сторону сигарой. – Значит, это ты самая младшая. Как тебя зовут?

– Дзелия, – ответила Дзелия, немного обидевшись, что он даже не помнит ее имени. Она была о себе превосходного мнения, и похвалы родственников вчера вечером лишний раз убедили ее в собственной правоте.

– Дзелия Серра. Не похожа ты на своего отца. Но и на мать тоже, к счастью. Почему у тебя светлые волосы? Тебе что, их красят?

– Нет, – ответила шокированная девочка. Мама всегда говорила, что красить волосы детям – это ужасная вульгарность. Лишь дешевые модистки да торговки могли так наплевательски относится к правилам хорошего тона, чтобы красить волосы своим отпрыскам.

– Сколько тебе лет? Почти семь? Мелковата ты для своего возраста. Тебя хоть хорошо кормят?

Дзелия знала, что ее тонкое и, на первый взгляд, хрупкое телосложение составляло основу ее красоты. «Настоящая миниатюра», говорили о ней мамины подруги, а в школе она сидела за первой партой, потому что была самого маленького роста среди одноклассниц (и, не будем забывать, на год их младше), хотя в беге и в рукопашной борьбе сразить ее не мог никто, даже мальчишки.

«Худышка», называл ее педиатр, и Галинуча обиженно отвечала: «Так разве ж нам ее мяснику продавать, на вес! Здоровье у нее железное!» Да и ела Дзелия вполне прилично, но лишь то, что ей нравилось. Никаких сладостей, зато, например, все соленое и пикантное – соленые огурцы и помидоры, маринованные сардины, острый сервелат, лук, грибы, вареные яйца с майонезом, макароны с острым сыром.

– Я не мелкая. Я просто еще маленькая. И имею отличные пропорции, – гордо возразила Дзелия, с вызовом глядя в глаза Командору.

Но старик уже вновь скрылся за газетой, углубившись в чтение статьи о лирической опере, которую давали в театре Масканьи прошлым вечером. Дзелия воспользовалась случаем, чтобы рассмотреть его повнимательнее. Дед оказался точь-в‑точь таким, каким описывала его Диана: похожим на бульдога. Тут в голову ей пришли их с Дианой разговоры, и она потянула старика за рукав.

– Извините, а как нам вам говорить?

– Говорить что?

– Ну как вас называть?

– Нас? – Командор оглянулся. – Кого нас? Я никого здесь не вижу. А может, ты говоришь о своей кукле?

Назвать Пеппо «куклой» – это уже слишком!

– Это обезьяна, шимпанзе. Самец. Немец.

У старика что-то просветлело в глазах:

– Немецкая обезьяна… Да, их было много в магазине игрушек в Нюрнберге…

Но Дзелии было не до ностальгических воспоминаний.

– Вас, значит… Вас! – и она ткнула пальцем в его сторону (мама сто раз говорила ей, что неприлично указывать пальцем на людей, но как еще можно было поступить в этом случае?)

– Ааа… нас это меня. Ты обращаешься ко мне на «вы». Хочешь сохранить дистанцию, не так ли? Небось, матушка посоветовала? Может, тогда и мне стоит называть себя «мы», что скажешь?

– Как должны называть вас я и моя сестра? – терпеливо повторила Дзелия. Ей даже стало немного смешно при мысли о том, что Командор будет говорить о себе так, словно их несколько, но если ему так хочется… – Ну в смысле, как вам больше нравится?

– Как мне больше нравится? У меня одно имя, и до сих пор оно вполне меня удовлетворяло. Меня зовут Джулиано Серра. Разве ты не знала этого, синьорина? Ты что, с Луны упала?

– Прошу прощения. Но я хотела бы знать, как называть вас нам. Вам подходит «синьор Джулиано Серра»? Или просто «синьор», или «дедушка», или еще как-то? – Старик удивленно смотрел на нее, вертя в пальцах сигару. – Здесь, когда упоминают о вас… то все говорят «Командор», – не сдавалась Дзелия. – Вы хотите, чтобы и мы называли вас «Командором»?

– Это еще что за глупости? Немедленно прекрати, я ваш дед, вот так меня и называйте, что бы ни говорила вам Астрид! И обращайся ко мне на «ты», как Сильвана.

Откровенно говоря, мама наказала ей обращаться к нему «дедуля» и сразу же броситься ему на шею, особенно в первую встречу или если она хотела, чтобы ей что-то купили. Но Дзелия знала, что она никогда не сможет подлизываться к этому людоеду, поэтому честно сказала:

– Это невозможно.

– Почему же, сделай милость?

– Потому что… Мы не привыкли.

– Ничего, привыкнете.

– Я должна посоветоваться с моей сестрой.

– Силы небесные, да делай что хочешь! Только больше не лезь ко мне с этими идиотскими вопросами.

– Воспитанные люди так не выражаются! – гневно воскликнула Дзелия, шлепнув его по руке. Мама этого не терпит, и Галинуча тоже.

Он стряхнул ее ладонь, словно надоедливую муху.

– Послушай-ка, соплячка, ни твоей матери, ни Галинуче нечему меня учить! А теперь сделай мне одолжение, помолчи!

Дзелия подчинилась, но не сдвинулась с места, разглядывая деда. Командор налил себе кофе в чашку. К сахару он даже не притронулся. Потом вдруг пододвинул кофе к ней.

– Желаешь?

– Мама не разрешает, я еще слишком маленькая.

– Вот заладила: «мама» и «мама»! Мама тебя сейчас не видит. Пей! – И он поднес ей чашку к губам.

Дзелия мужественно проглотила эту горькую черную гадость. Если этот старый грубиян хотел насладиться зрелищем, как она кашляет или плюется, то она не предоставит ему такого удовольствия.

– Молодец. А теперь скажи-ка, как ты находишь мою тосканскую сигару. – Он предлагал ей курить?! Ей, шестилетней девочке! Он что, совсем с ума сошел?

Дзелия сжала губы, но дед грубо впихнул ей в рот хрустящую сигару.

– Ну что? Да ладно, не кривись ты, со мной это не проходит. Я же знаю, что стоит мне оставить окурок в пепельнице, как всем вам хочется попробовать. И не выплевывай дым, глотай!

Дзелия набралась мужества и вдохнула полной грудью, как когда готовишься прыгнуть с трамплина. Дым обжег ей легкие, поднялся к носу и обжег и его. Глаза наполнились слезами, она закашлялась, стала плеваться, думала, что задыхается.

– Отлично, – спокойно произнес старик. – Теперь ты знаешь, что значит курить. Думаю, что перед тем, как зажечь твою первую сигарету, ты вспомнишь о сегодняшнем дне.

Он резко вытер ей глаза салфеткой и сунул в рот ложечку сахара.

– Но теперь и вправду дай мне почитать газету. Иди в кухню вместе со своей обезьяной и скажи Форике, чтобы она приготовила тебе завтрак. Увидимся в обед.

Когда Дзелия рассказала Диане об этой встрече, та не могла поверить своим ушам.

– Когда я ходила к нему в театр, он не заставлял меня курить!

– А меня заставил.

Вопрос о том, как к нему обращаться, остался нерешенным. Ни той, ни другой не хотелось имитировать Сильвану и называть его «дедушка». Но называть его «Командором» было тоже как-то странно. Поэтому они пока решили никак его не называть, обходить этот вопрос любыми путями и никогда не обращаться к нему напрямик.

 

Глава пятая,

в которой Диана и Дзелия понимают, что за особа их кузина

С Сильваной они тоже увиделись во время обеда. Одним из правил в доме Серра было то, что по воскресеньям Форика раздвигала с одной стороны и так довольно большой стол орехового дерева в столовой, потому что ровно полвторого тетя Лилиана, дядя Туллио, его жена, Офелия и дочь Сильвана поднимались на обед к Командору.

В этот раз обеденный стол пришлось раздвигать с обеих сторон, чтобы хватило места и вновь прибывшим, которых в доме уже окрестили «новые Серра» или «эти, из Лоссаи». Прозвищем «другие Серра» называлась семья дяди Туллио, тогда как тетя Лилиана, выйдя замуж, лишилась права на фамилию, но когда она вернулась в отцовский дом вдовой, то прислуга снова начала называть ее «синьорина Лилиана».

– На меня можешь не накрывать, Форика. У меня все еще страшная мигрень, и я останусь в постели весь день, – сказала мама, после того как Галинуча принесла ей в комнату завтрак.

Вернувшись в кухню, Форика отправила обратно в буфет лишний столовый прибор, раздраженно хлопнув дверцей.

– Хорошенькое начало! – пробурчала она, метнув испепеляющий взгляд на двух девочек, словно это они были виноваты в материнском желании бросить вызов хозяину дома и не только. Да это прямое оскорбление всем родственникам – тоже мне, мигрень!

Мамин трюк прекрасно раскусили и Диана с Дзелией. Но неужели мама не понимает, что таким образом она лишь усложняет жизнь им всем?

К счастью, к обеду Форика подобрела и позволила Дзелии помочь ей стереть пыль с двух старинных фарфоровых овечек, которые стояли в зале на каминной полке, а Диане поставить цветы в центре стола.

– Надеюсь лишь на то, – категорически заявила пожилая служанка, – что вы обе как можно меньше похожи на вашу кузину.

Так, совершенно ничего не спрашивая, сестры получили из первых рук всю информацию (и даже больше), которая им требовалась о Сильване. Для начала стоило сказать, что самая младшая представительница семьи в доме (конечно, до их приезда), не пользовалась симпатией прислуги, ее терпеть не могла даже София, которая была ее няней.

– Эта заносчивая мартышка! – пояснила им Форика. – В день, когда ей исполнилось тринадцать лет, она неожиданно потребовала, чтобы вся прислуга обращалась к ней на «вы», даже София, которая вытирала ей задницу тысячу раз, потому что синьора Офелия слишком брезглива, чтобы марать себе руки. Эта соплячка пожелала, чтобы все мы называли ее «синьориной», хоть сама носила еще короткие носки!

Диана и Дзелия обменялись взглядом: предостережение было ясно как день, на случай, если вдруг и им придет в голову подобная наглость. Диана подумала еще, уж не стала ли Сильвана в день своего тринадцатилетия «настоящей синьориной», что бы ни значило это выражение.

Форика, перемешивая грибы в сковороде, продолжала подбрасывать дров в огонь:

– И сейчас она вообще нос задрала, и лишь потому, что заимела себе в доме женишка!

Иметь в доме жениха, то есть быть официально помолвленной, что одно и то же, значило носить на пальце кольцо и ни в коем случае не выходить одной со своим Пьером Казимиром, а лишь принимать его дома (вот почему «в доме»), в гостиной в присутствии родственников или просто еще каких-то людей. И выходить с ним на прогулки всегда лишь в сопровождении Софии, которая шла за ней как тень, или какой-либо другой доверенной персоны по выбору родителей. И целоваться лишь тайком, в темных коридорах, за гардинами или в подворотне, в страхе, что кто-нибудь подойдет именно в этот момент. Диана не понимала, что в этом вообще хорошего – быть официально помолвленной.

До этого, когда она еще была свободна, Сильвана выходила одна и делала все, что ей вздумается, ни перед кем не отчитываясь. У нее тоже была карточка для кино, но после помолвки Командор предупредил всех контролеров ни в коем случае не пропускать ее в кинозал с «ним», чтобы они не целовались в темноте в последнем ряду. Так что, в этом Форика не сомневалась, эта «пройдоха» заходила в кино первой с какой-нибудь сообщницей подружкой, а Пьер Казимир после, платя за билет.

Сильвана училась в педучилище. Она должна была закончить его еще два года назад, но уже несколько раз проваливала экзамены, потому что ничего не учила и дерзила преподавателям.

– И еще потому, что она глупая, как гусыня, – вполголоса добавляла Мария Антония. Но Сильвана была красивой и элегантной, и ее мать закрывала глаза на все остальное.

Так что можно не удивляться, что после всего этого Диана и Дзелия вдвойне сгорали от желания познакомиться наконец с ней лично.

К обеду родственники поднялись к ним в квартиру. Галинуча еще в полдень изловила своих воспитанниц, увела их в комнату и привела в парадный вид. Локоны Дзелии сверкали, словно из чистого золота, и даже Пеппо был причесан, как положено, и надушен из пробного флакончика лосьона после бритья, который его хозяйка несколько месяцев назад стащила у Манфреди.

Диана чувствовала себя совершено нелепо в платье, вышитом по подолу ромбиком, словно у маленькой девочки, тем более что оно уже давно жало ей подмышками; с кружевным воротничком и двумя розовыми шелковыми бантиками в косах. И в очках. Так что ей не стоило пенять на Сильвану, когда та окинула ее в знак приветствия полусочувственным-полупрезрительным взглядом.

Сама кузина была одета по последней моде – узенькая талия, стянутая лакированным ремнем и как минимум тремя тюлевыми нижними юбками под пышной юбкой фасона солнце. Она была хорошо сложена, с пышной грудью взрослой женщины. Отяжеленные тушью ресницы и ярко-красная помада на губах вызвали яростный взгляд Командора, но не оставалось сомнений, что ей на это глубоко наплевать. Теперь единственным мужчиной, имевшим право осуждать ее внешний вид, являлся Пьер Казимир, а он с ума сходил от ее накрашенных глаз и алых губ, которые жадно целовали его в темноте подъезда каждый раз, когда она спускалась, чтобы проводить его на улицу. У Сильваны были проколоты уши (что мама Дианы находила вульгарным для девушки из приличной семьи), и она носила сережки в форме двух подвесок из коралла. И, конечно же, короткие волосы! Она едва бросила сквозь зубы небрежное «чао» Диане, словно они расстались лишь вчера вечером, и не потратила ни одного слова на восхваление красоты Дзелии. Ее внимательный и холодный взгляд напоминал насторожившуюся кошку, которая готова любыми средствами защищать от соперников собственную территорию.

Благодаря ее положению самой младшей в семье до этого дня Сильване всегда предоставлялось за столом почетное место по правую руку от хозяина дома. Сегодня же ее место занимала серебряная салфетница Дзелии, привезенной из Лоссая, и по левую сторону сидела Диана.

Последняя с удовольствием отказалась бы от этой чести. Но как объяснить кузине, что это не они выбрали себе место и что не имели ни малейшего намерения соперничать из-за сомнительной привязанности старого грубияна? Едва завидев Сильвану, Диана оставила все свои надежды на возможную дружбу. Но она надеялась, что, если уж им придется жить под одной крышей, каждая из них просто пойдет своей дорогой, не мешая друг другу.

Но столкновение произошло еще раньше, чем Диана смогла к нему подготовиться.

 

Глава шестая,

в которой Командор решает изменить завещание

Когда были поданы равиоли под особенным соусом Марии Антонии, тетя Лилиана взялась расспрашивать Диану об ее успехах в школе, и та была настолько неосторожна, что похвалилась своими отличными оценками и с удовольствием рассказала, что очень любит читать, не замечая при этом полупрезрительной улыбочки кузины. Но тетя не только заметила ее, но и прикрикнула на Сильвану:

– Хорошо бы тебе взять с нее пример, синьорина. И сдать наконец выпускные экзамены. В училище, небось, твоя физиономия всем порядком надоела.

– Подумаешь! – фыркнула в ответ Сильвана. – Нужны мне эти экзамены! В следующем году я выхожу замуж, и Пьер Казимир не желает, чтобы его жена работала.

– А если Пьер Казимир тебя оставит? – вырвалось у Дианы. (Если бы за мгновение до этого она прикусила себе язык, было бы намного лучше, но ведь именно эти слова без устали повторяла Аурелия: образование важно и для женщины, потому что быть светской дамой и ничего не делать – это, конечно, замечательно и очень приятно, но если ты вдруг останешься вдовой или старой девой, то никто о тебе не позаботится.)

Сильвана налетела на нее, как рассерженная кобра:

– Расскажи об этом своей мамочке, очкашка! Ей и тому вору, что оставил вас всех без гроша в кармане, и если бы не дедушка, вы уже давно бы просили на улице подаяние!

Ответить на это было трудно, и Диана лишь униженно склонила голову. Но Дзелия почувствовала себя обязанной защитить мать.

– Мама не виновата, если Манфреди…

– Ах неужели? А кто же еще? Кто выбрал себе этого прохвоста в мужья? Вот совпадение, как раз твоя мамочка, эта спесивая ханжа, которая была довольна лишь тогда, когда вращалась в высшем обществе! Сначала она как следует обчистила дядю Дарио и потом на наши денежки пошла на базар и выбрала себе женишка под стать – нищего джентльмена, лощеного красавчика – охотника за приданным…

– Сильвана, прекрати, – простонала вполголоса тетя Офелия.

– И не подумаю! Да что она о себе думает, эта маленькая оборванка, что благодаря ее белокурым волосам и тому, что дед сжалился над ними и взял их к нам в дом, она может отдавать мне приказания?

– Какие приказания?.. – удивленно переспросила Дзелия.

– Да заткнись ты, соплячка! И не смей больше брать за стол эту вонючую тряпку… Меня тошнит лишь от ее вида! – Она имела в виду Пеппо.

– Это не тряпка, это плюшевая обезьяна, – робко вступилась за сестру Диана.

– Этого еще не хватало! Три обезьяны из Лоссая за семейным столом! Четыре вместе с вашей мамочкой, – бросила Сильвана. Было очевидно, что она намерена поссориться.

– Мы… – начала было Диана прерывающимся от подавленных слез голосом. Но она так оскорбилась, что даже не знала, что сказать. Неожиданно на помощь ей пришел Командор.

– Довольно! – громовым голосом прорычал он, отодвигая стул и бросая на стол салфетку. – Дзелия и Диана мои внучки, такие же как ты, потаскушка, и если ты еще хоть раз посмеешь…

– Папа! Что за выражения! При детях! – возмущенно воскликнула тетя Лилиана.

– Какие дети? – прогремел Командор, начисто забыв о «новых Серра» и глядя на Сильвану, словно желая испепелить ее на месте.

– Я! Я ребенок! – весело напомнила Дзелия, которая, в отличие от старшей сестры, нисколько не испугалась, наоборот, вся эта суматоха лишь развеселила ее. К тому же она обрадовалась возможности выучить парочку «выражений», которыми потом могла бы воспользоваться в школе против особенно вредных одноклассниц. «Потаскушка», должно быть, означало нечто похожее на «индюшка» или, например, «хрюшка». И почему только тетя Лилиана так раскричалась?

И тут резким жестом, который до этого Диана видела лишь в кино и не верила, что в жизни такое тоже возможно, Командор схватил за край белую накрахмаленную скатерть и сдернул ее со стола. Все содержимое – полные тарелки, блюда, вилки, ножи – полетело на пол с оглушительным грохотом.

Галинуча, прислуживавшая за столом в белых перчатках и чепчике, едва успела подхватить Дзелию со стула и прижать к своей груди.

– Ничего, радость моя, ничего страшного. Командор просто шутит.

Но Командор и не думал шутить. Он схватил Сильвану за плечи и гневно вытолкнул за дверь. Все остальные встали, не смея посмотреть друг другу в глаза, кто-то пытался очистить салфеткой пятна томатного соуса с одежды.

– Папа, успокойся… ну что такого произошло? Ты же знаешь, как ведут себя подростки… – произнес дядя Туллио.

– Вот именно, знаю! По-свински, если никто не преподаст им урок в нужный момент. – После чего угрожающе повернулся к тете Офелии: – Если твоя дочь еще хоть раз позволит себе так выражаться об Астрид…

– Но, Командор, вы же сами постоянно плохо отзываетесь о ней и критикуете, и говорите, что…

– Я могу говорить все, что хочу. Вы – нет. Астрид живет в моем доме, и вы обязаны относиться к ней с уважением. Все, от первого до последнего, ясно? А если кому это не по душе, то он может хоть завтра собирать чемоданы, я никого не держу!

Диана подумала, что она лично, если бы с ней так говорили, ушла бы немедленно, не дожидаясь завтра. Но Форика объяснила ей, что не только они, из Лоссая, но и «другие Серра», и «синьорина Лилиана» тоже полностью зависят от старика. Конечно, они не платили ему за аренду квартиры, но и принадлежала она не им. Они ездили на отцовском автомобиле. Дядя Туллио, который выучился на бухгалтера, работал администратором кинотеатров, но ничего не делал по своему усмотрению, а лишь выполнял приказы Командора. И дочь-вдова уж никак не смогла бы позволить себе жить как «синьора» в просторной квартире и с двумя служанками и ездить каждый год на курорты на свою скромную пенсию. Как ни крути, а двое детей Командора, хотя им уже почти стукнуло по пятьдесят, все еще были «детьми» и, нравилось им это или нет, должны были выносить причуды старика.

– Да какие там чемоданы, папа? Никто не собирается никуда уходить. Вечно ты делаешь трагедию из мелочей, – примирительно произнес дядя Туллио. – Вот увидишь, у тебя еще инфаркт случится от всех этих страстей… И все из-за чего? Из-за глупой детской ссоры. Форика, где лекарства Командора?

Старик принял свои лекарства и закрылся у себя в комнате. Но перед этим громогласно объявил, что завтра же пойдет к адвокату и изменит свое завещание, ибо не намеревается оставить ни гроша этой глупой и невоспитанной грубиянке Сильване.

Тетя Лилиана велела прислуге убрать с пола и постелить чистую скатерть, после чего они снова, как ни в чем не бывало, уселись за стол, доедать жаркое с картофелем. Было очевидно, что на вилле «Верблюд» подобные сцены случались не редко. Диана не знала, успокаивает ли ее это или, наоборот, волнует. Интересно, как отреагировала бы мама?

 

Глава седьмая,

в которой выясняется, кто же этот ангел с луком

Серрата, вилла «Верблюд»

20 СЕНТЯБРЯ, первый школьный день.

Дорогая Тереза,

представляешь, оказывается голый ангел, который целится в меня с потолка, это совсем не ангел, как думали мы с Дзелией, то есть не католический ангел из тех, что порхают вокруг Богородицы, а один из античных богов и зовут его Купидон. Это объяснила мне Приска Пунтони, моя одноклассница. Она прекрасно разбирается в мифологии и знает чуть ли не наизусть все древние мифы (и о моем имени тоже). Сегодня после обеда она пришла на виллу «Верблюд», чтобы помочь мне с уроками (ну не то чтобы помочь, я тебе объясню все позже).

Этот Купидон на вид кажется ребенком лет двух-трех, но он бог любви. Странно, что греки сделали его таким малышом, ведь детям обычно до любви нет никакого дела. Причем все остальные боги – взрослые и, представь себе, должны ему подчиняться. У Купидона есть одна дурная привычка – он стреляет своими стрелами куда попало, без разбора, или даже нарочно, чтобы позлить, и тот, в кого попадает стрела, хочешь не хочешь, а вынужден влюбиться в того, в кого решит этот Купидон. И вот и начинается путаница, ревность, разные осложнения и даже войны, порой чуть ли не бесконечные. Если поищешь в словаре мифологии твоего отца, то обязательно найдешь все эти истории.

Естественно, я не хочу иметь у себя над кроватью такого хулигана. Я даже предложила Дзелии поменяться комнатами, но она уже привыкла к своему вулкану, который отражается в воде, несмотря на то что мама говорит, что это больше подходит для дешевой пиццерии. Тогда Приска помогла мне передвинуть кровать, и теперь я сплю под Большой Медведицей, которая вроде бы безопасна.

Приска – отличная девчонка, хотя иногда ей нравится покомандовать, но не беспокойся, нет никакого риска, что она станет моей лучшей подругой. Прежде всего потому, что моя лучшая подруга – это ты, и я никогда не нарушу нашей клятвы. И потом, у Приски уже есть своя лучшая подруга Маффей Элиза. Но преподавательница литературы не позволяет им сидеть за одной партой и говорит, что они слишком много болтают, и поэтому всегда рассаживает их по разным концам класса.

Сегодня утром, когда я входила в класс, меня всю трясло от волнения. Я представляла себе, что все сразу же начнут меня рассматривать, как невиданное чудовище, и шептаться. Но никто не обратил на меня никакого внимания. Я не знала, куда мне сесть: во всем классе было лишь одно свободное место – за последней партой рядом с мальчишкой, и мне пришлось волей-неволей идти туда, и со стыда я чуть не провалилась сквозь землю. Он тоже весь побагровел как помидор.

Мы с ним единственная смешанная парта на весь класс – он тоже пришел последним и в классе у нас нечетное число девочек и мальчиков: нас девятнадцать, а их пятнадцать. Так что выбора нет.

Я боялась, что буду единственной из класса, кто ходит в очках, но, к счастью, это не так: еще две девочки и три мальчика носят очки, и никто не называет их очкариками. И косы тоже не только у меня: они есть еще у двух девочек. Но я единственная, кто носит и косы, и очки.

У Приски Пунтони короткие черные волосы, она расчесывает их на косой пробор и закрепляет приколкой, которая вечно падает. Кроме Элизы у нее есть еще одна закадычная подружка Розальба Кардано, она тоже из нашего класса. У них обеих тоже короткие волосы. Если бы только мама позволила и мне остричь косы!

Школа находится недалеко от виллы «Верблюд», минут пять пешком. Утром меня провожала Мария Антония – я же не знала дорогу, но обратно я уже пришла сама. А за Дзелией всегда ходит Галинуча, потому что та еще слишком маленькая.

Дзелия в восторге от своего нового класса. Представь себе, она уже завела себе кавалера: тот сидит за первой партой. И это после того, как он дернул ее за волосы и обрызгал водой в туалете! Я в ее возрасте не была такой глупой и знала, как держать мальчишек на расстоянии.

Моего соседа по парте зовут Паломбо Лоренцо, и он родом с континента. Все лицо в веснушках, да еще и краснеет как помидор всякий раз, когда к нему обращаются преподаватели. И на год младше, потому что перескочил пятый класс [8] .

Среди девочек нашего класса многие тоже перескочили пятый: все те, что ходили в начальную школу в один класс с Пунтони и Маффей. Одна из них – дочь маминой подруги Звева – видела бы ты, что за красавица! Черные волнистые волосы, зеленые глаза и такой пышный фартук, что он похож на бальное платье. Мама наказала мне подойти к ней, познакомиться и сказать «Я дочь Астрид Мартинец». Чтобы подружиться. Но я стесняюсь. И вообще, я пока не знаю, нравится ли мне она, эта Звева. Приска Пунтони, например, терпеть ее не может. Она говорит, что их вражда началась еще с начальной школы.

На завтра нам не задали никаких уроков, потому что у некоторых еще нет всех учебников. Но Пунтони все равно предложила зайти ко мне после обеда, чтобы рассказать, что они проходили в прошлом году, и показать свою тетрадь с заданиями на летние каникулы. Видела бы ты ее тетрадь с сочинениями! Толще, чем любая книга, и исписанная до последней странички. И список книг, которые она прочла за лето, кажется бесконечным, и среди них книги для взрослых, толстенные, как например «Отверженные» Виктора Гюго. Зато я намного чаще, чем она, ходила в кино, и у меня четыре полных альбома с фотографиями актеров, тогда как она не закончила даже один.

Приска Пунтони рассказала мне о наших преподавателях: она знает их с прошлого года, и сказала мне быть настороже с учительницей литературы, потому что, если не угодишь ей с самого начала, то этого уже никак не исправить. Приску, к примеру, учительница терпеть не может и говорит, что она задирает нос и всегда желает выделиться, потому что та в первый день прошлого года пришла в школу без фартука и в брюках. Но это не ее вина, ее одела так мама, поскольку они только что вернулись из отпуска на континенте и еще не успели купить школьную форму. Всего лишь один день! И еще преподавательница не любит ее из-за того, что Приска, тоже в прошлом году, написала в сочинении, будто, когда вырастет, хочет стать писательницей. Учительница сказала, что она чересчур самонадеянна и что, когда вырастет, сможет зарабатывать себе на хлеб самое лучшее работая стенографисткой.

Еще Приска посоветовала мне никогда не писать правды в сочинениях – лишь повторять другими словами то, о чем говорится в школьных учебниках. И чтобы я не дай бог не проговорилась, что мне нравится ходить в кино, потому что учительница считает, будто кино – это не культура. Наверняка она тоже (преподавательница, не Приска) думает, что Командор – это выскочка и невежа. Будем надеяться, что она не станет придираться ко мне лишь из-за того, что я его внучка.

Приске ужасно понравилась вилла «Верблюд». Она сказала, что опишет ее в романе. И что хотела бы показать ее Элизе и Розальбе. Хоть бы Командор не рассердился, если приглашу их всех вместе!

Приска сказала, что опишет в своем романе и историю мамы и Манфреди, и она полностью согласна со мной, что нужно было нанять частного детектива и засадить его в тюрьму, до тех пор пока он не отдаст нам все украденные деньги.
Диана

Ну вот, лист уже заканчивается, а я только и делаю, что болтаю о себе! Как ты, Тереза? Все еще в старом классе? У тебя есть новые учителя? А одноклассники? На уроках рисования вам наконец позволили срисовывать голых людей или по-прежнему только бутылки, чашки и груши? А в нашем доме все еще идут работы?

Каждый раз, когда я думаю о Лоссае, у меня на глаза наворачиваются слезы. Поскорей бы Рождество! Пиши мне! Обнимаю тебя. Я навсегда останусь твоей лучшей подругой. Навсегда, навсегда, навсегда!

Верная тебе до самой смерти

 

Глава восьмая,

в которой играют в испорченный телефон

Диана надеялась, что мама после неловкости первых дней перестанет наконец быть отшельником и проявит какой-то интерес к жизни, хотя бы к жизни своих дочерей, которые сталкивались с вещами новыми и интересными. Да и к своей тоже. Не может же она провести всю свою жизнь закрывшись в комнате и играя на фортепьяно!

Иногда Диана и Дзелия слышали, как она пела, все время один и тот же романс:

Белой акации гроздья душистые Вновь аромата полны, Вновь разливается песнь соловьиная В тихом сиянии чудной луны! Помнишь ли лето, под белой акацией Слушали песнь соловья?.. Тихо шептала там чудная, светлая: «Милый, поверь мне! Навек твоя». Годы давно прошли, страсти остыли, Молодость жизни прошла, Белой акации запаха нежного, Верь, не забыть мне уже никогда.

От Галинучи они знали, будто после смерти бедного папы мама, назло свекру и всем городским сплетникам, не пожелала одеться в траур. Она говорила, что девочки еще слишком малы и черный цвет негигиеничен и что она не желает наводить на детей еще больше грусти.

Но на этот раз, хотя ничто и не намекало на то, что Манфреди больше нет в живых, мама оделась в черное с ног до головы, перестала делать химическую завивку и стала завязывать волосы в низкий шиньон на затылке (что великолепно ей шло, и она прекрасно об этом знала. В одну из своих редких прогулок она отправилась к фотографу и заказала ему свою фотографию в профиль, художественный фотопортрет на плотной матовой бумаге, тонированной под старину и с широкой белой каймой. Мама заказала четыре копии: одна стояла у нее в рамочке на фортепьяно, две она дала дочерям для их новых комнат и последнюю, наверное, потеряла или держала где-то в шкафу, потому что Диана больше нигде ее не видела).

Мама выходила из своей комнаты – конечно же, когда Командор был на работе – лишь для того, чтобы позвонить своим подругам. Их в Серрате у нее было много, но она никогда не приглашала ни одну на чашку чая, как раньше в Лоссае. На вопрос Дзелии почему, мама ответила, что стыдится принимать их в таком вульгарном доме и окружении.

Она отказывалась иметь какие-либо связи с родственниками с двух нижних этажей. Тетя Лилиана и тетя Офелия поднимались пару раз, чтобы навестить ее, но постоянно натыкались на мигрень, о которой с тысячами извинений и с предложением зайти в другой раз объявляла Галинуча или одна из девочек. Пока те не поняли, что к чему, и перестали показываться.

Не то чтобы это слишком опечалило родственников. Они пытались завязать дружеские отношения с «бедной Астрид» лишь из желания угодить Командору. Но если невестка не желает иметь с ними ничего общего и отвергает их дружбу, то ей же хуже! Конечно же, после этого они чувствовали себе в полном праве перемывать ей кости и дома, и за его пределами, и четыре служанки передавали Форике в кухне услышанные сплетни. Да и Форика тоже постоянно ворчала насчет «синьоры Астрии», которая создавала ей дополнительные хлопоты: приносить в комнату на подносе завтрак, обед и ужин.

С двумя племянницами дядя Туллио и обе тети были приветливы и ласковы, даже слишком, словно жалели их. Лишь Сильвана продолжала смотреть свысока, жаловалась на шум, когда Дзелия играла в саду с мячом или каталась на велосипеде, и не жалела колких словечек в адрес Дианы, если они ненароком встречались на лестнице. Она вечно критиковала, как они одеты, и предупредила, что если они опозорят ее своим видом перед семьей Пьера Казимира, людьми из прекрасной и очень старинной семьи, то она найдет способ, как им отомстить.

Несмотря на свои угрозы в тот воскресный обед, Командор не лишил Сильвану наследства.

– Вечно он грозится и никогда ничего не делает, старый дурак, – презрительно заметила Сильвана. – А вот на вашем месте я была бы настороже. Я самая старшая из внучек, его любимица. А вы вообще никто!

Диана хотела бы рассказать маме об этих выпадах, излить душу, попросить совета, как отвечать кузине. Но они с Дзелией ужинали всегда в столовой с Командором, а мама в своей комнате, и у них практически не было возможности поговорить. Если девочки поднимались к матери в башню, то находили ее в темноте с головной болью, и в этот момент ее не особенно интересовало, что происходит в жизни дочерей: ни их школа, ни новые друзья, ни даже зимний гардероб. Она велела Галинуче спросить у тети Офелии, в каких магазинах одежды у Командора открыт счет, и отвести туда девочек, чтобы купить им все необходимое.

Диана не питала иллюзий, поскольку это значило самой выбрать себе одежду. В вопросах моды Галинуча была еще строже, чем мама, и ни за что в жизни не купила бы ей куртку с капюшоном или пару красных вельветовых штанов, как у Приски Пунтони. Еще хуже, няня настаивала на том, чтобы одевать их одинаково, даже если и результат этого был далеко не так однозначен.

Так длилось примерно недели две. Но однажды Командор без какого-либо предупреждения запретил Форике носить наверх подносы с едой и послал Диану передать невестке, что ему глубоко наплевать на то, как она одевается и причесывается, что она может бренчать на своем фортепьяно и распускать сопли сколько ей будет угодно, однако если мадам желает есть, то пусть она соблаговолит спуститься с Олимпа и сядет за стол вместе с ними.

Диана постаралась передать его слова с большей вежливостью, выбросив из них те выражения, которые казались ей совсем уж оскорбительными. В замешательстве и почесывая носком правой туфли левую ногу она переждала, пока не прекратились мамины истерические рыдания, потом обвинения в предательстве в адрес ее и Дзелии, которые «сговорились со злейшим врагом». Она понимала, что на маму не стоит обижаться: та была вне себя от унижения, и Диана даже опасалась, что мама начнет опасную для ее жизни голодную забастовку. Но к обеду Астрид Мартинец-Серра-Таверна (дочери всегда думали о ней со всеми ее тремя фамилиями, когда она вела себя так театрально и напыщенно; и лишь с фамилией ее последнего мужа, когда она, например, отчитывала их или когда они чувствовали ее чужой, чуть ли не врагом), бледная и высокомерная появилась в столовой и заняла предназначенное ей место напротив Командора. Но во время всего обеда она тщательно избегала прямо обращаться к нему. Если ей требовалось что-то сказать, то она прибегала к помощи двух своих посредников:

– Дзелия, спроси у Командора, не передаст ли он мне сыр. Диана, я думаю, что пора замазать щели в окне моей комнаты. Спроси у Командора, не пришлет ли он мне стекольщика?

На старика эти уловки не произвели ровно никакого впечатления. Он отвечал не моргнув глазом, тоже обращаясь то к одной, то к другой внучке. Казалось, что все они играли в испорченный телефон, и если вначале Диана и оцепенела от неожиданности, то Дзелия с удовольствием подхватила эту комедию. Но на следующий день стало ясно, что мама собирается продолжать так и дальше. До каких пор? Не знал никто. Диана потела от напряжения, и ей кусок не шел в горло. Она похудела почти на два килограмма за пятнадцать дней. Дзелия же удвоила свою болтовню, чтобы хоть как-то заполнить непривычное и тяжелое молчание двух взрослых. Командор порой даже прикрикивал на нее:

– Довольно! Теперь пять минут тишины, чтобы прожевать спокойно!

Но было видно, что он нисколько не сердился на малышку. Белокурые волосы и бумажные «чертята» Галинучи, как видно, завоевали еще одну крепость.

В конце концов все привыкли к этому странному способу общения, и, когда девочки по какой-либо причине не ужинали дома, а находились в гостях у родственников или какой-нибудь подружки, то роль посредника при маме и Командоре выполняла няня или Мария Антония.

 

Часть третья

 

Глава первая,

в которой, несмотря на предупреждения Приски, Диана впадает в немилость

Серрата, вилла «Верблюд»

5 ОКТЯБРЯ, день неудач

Дорогая Тереза,

знаешь, ты была права, нелегко жить в доме, где взрослые не ладят друг с другом. Помнишь, ты еще писала: «Хорошо, что они хоть не ругаются»… Так вот, уж лучше бы они ругались, кричали во весь голос и бросались тарелками. (Хотя я и видела это только в кино, но, похоже, так людям легче сорвать злость и потом помириться.) Но мама с дедом и не собираются мириться. Они откровенно друг друга не выносят, и то, что они видятся каждый день и якобы вежливо друг к другу относятся, лишь ухудшает дело. Было бы намного, намного лучше, если бы Командор оставил нас в Лоссае и давал бы немного денег, пусть и гроши. Мы как-нибудь бы приспособились. А так мама наверняка скоро заболеет. Она уже обращается со мной и Дзелией так, словно мы два привидения, которые не имеют с ней ничего общего. К счастью, у Дзелии есть Галинуча, и вообще, все поголовно ею восхищаются и любят. По утрам, когда она приходит в школу, то учительница, едва завидев ее, уже начинает махать рукой в знак приветствия и постоянно шлет ей улыбочки…

Мне бы такую учительницу… Наша же профессорша по литературе – хуже некуда. Права была Приска! Сидишь себе, ничего плохого не делаешь, не подозреваешь даже, чего ОНА сама от тебя ожидает, и вдруг понимаешь, что ты совершила непоправимую ошибку, что впала в немилость и нет тебе ни оправдания, ни прощения. Я никогда еще не встречала человека несправедливее, чем синьора Мунафо́. Причем она еще и постоянно похваляется своим великодушием и тем, будто всегда защищает слабых и нуждающихся: только и говорит, что о равенстве и справедливости.

Но ты только послушай, что произошло. Вчера ОНА принесла в класс почтовые марки и заявила, что они нужны не для того, чтобы наклеивать на конверты, а для того чтобы собрать деньги в помощь бедным, больным туберкулезом. Кто купит марки, тот поможет этим несчастным, которые не в состоянии сами заплатить за свои лекарства. Поэтому она порекомендовала нам принести завтра, то есть уже сегодня, все деньги, какие мы сможем собрать, и купить как можно больше марок. Еще она сказала, что это не принуждение и что каждый должен действовать по своим возможностям и по собственной совести.

Так я и сделала. Денег у меня не было. (С тех пор как Манферди сбежал, мама перестала давать мне карманные деньги. У нее у самой нет ни гроша. Командор тоже ничего не дает ни мне, ни Дзелии. Он считает, что кроме одежды, тетрадок и учебников, которые мы берем в магазинах, где у него открыт счет, нам ничего не надо. А я скорее язык себе откушу, чем попрошу у него хоть десять лир. Да что я тебе все это рассказываю, ведь ты сама посылаешь мне в каждом письме почтовую марку, иначе я не смогла бы даже отправить тебе свое письмо…)

В общем, совесть моя была довольно спокойна. Но и бедных туберкулезников стало ужасно жалко. Вот я и решила одолжить сто лир у Галинучи, пообещав ей, что верну их после Рождества (если кто-нибудь подарит мне деньги) или, на худой конец, когда вырасту.

На сто лир можно купить четыре марки, и мне кажется, этого достаточно, тем более что их никуда не приклеишь. Но что ты думаешь, синьора Мунафо́ осталась довольна? Нисколечки. Она окинула меня таким взглядом, словно я воровка, и, нарочно повысив голос, чтобы ее услышал весь класс, сказала: «Постыдилась бы! Ты принадлежишь к одной из самых богатых семей в городе! Я никогда еще не встречала такую жадную эгоистку. Даже Лаура Марти, дочь рыбака, принесла пятьсот лир!» И в наказание выставила меня на полчаса перед доской на всеобщее презрение.

Но ведь Мунафо́ должна знать, что Манфреди обокрал нас и что Командор принял нас в свой дом из милости! Мама говорит, будто в городе только и говорят об этом.

Приска Пунтони подняла руку, чтобы объяснить ей наше положение, но, когда синьора Мунафо́ поняла, что Приска пытается меня защитить, она велела ей умолкнуть. И не поверила ни слову. Учительница и так вечно упрекает ее во вранье, потому что в своих сочинениях Приска описывает то, чего на самом деле быть не может.

И теперь все будут думать, что я жадина и эгоистка! В Лоссае на мою сторону встал бы весь класс, но тут меня еще не так хорошо знают. Представь себе, эта Лопес дель Рио, хоть она и дочь маминой подруги и прекрасно знает, как на самом деле обстоит дело, подошла к доске и написала мелом прямо над моей головой: ЖАДИНА. Хорошо я еще не успела унизиться и клянчить ее дружбы. Розальба рассказала мне, что она была с ней в одном классе в начальной школе и что она наглая и высокомерная, настоящая вредина, но так как Звевочка единственная дочь в богатой семье и родители ее прямо рассыпаются в любезностях перед учителями, те все спускают ей с рук и в придачу еще и ставят хорошие оценки.

Я так рассержена на Мунафо́, что и в школу ходить больше не хочу. Да и зачем? Даже если я буду зубрить все наизусть и выполнять домашние задания на отлично, эта ведьма ни за что не поставит мне хорошей оценки.

Я даже подумываю о том, чтобы сбежать из дома. Вот вернусь в Лоссай и спрячусь в нашем старом доме на чердаке. И ты будешь приносить мне каждый день еду, как в той книге «Восемь дней на чердаке», помнишь?

Правда, Розальба говорит, что долго мы так не протянем и что без денег не проживешь. Она считает, что я должна напрямик поговорить с Командором и потребовать у него денег на карманные расходы. И если я слишком горда, чтобы брать их просто так, то могу предложить ему выполнять какую-нибудь работу по дому, скажем кормить кроликов во дворе. Элиза Маффей, например, зарабатывает свои деньги тем, что моет машину своего дяди. Но у нас машину Командора моет синьор Эфизио, водитель. Он же дает корм кроликам, пшено курам и занимается всей остальной работой, которую могла бы выполнять я. Было бы несправедливо увольнять его ради меня.
Диана.

Я даже думала о том, чтобы продать мои косы, как Джо в «Маленьких женщинах» (тогда кроме денег я заработала бы и короткую стрижку!). Только сомневаюсь, что на них нашелся бы покупатель. Они вовсе не такие густые и даже не светлые.

Я могла бы продать все мои книги. Здесь есть магазинчик, в котором покупают бывшие в употреблении вещи. Но книги мне ужасно жаль… Я могла бы продавать билеты желающим полюбоваться на расписные потолки в моей комнате, как в Сикстинской капелле. Слушай, Тереза, если Командор позволит мне пригласить тебя к нам на Рождество, то ты сможешь срисовать его, мое нарисованное небо с облаками, Купидоном и всем остальным. Конечно же, бесплатно. И представить потом в классе в качестве домашнего задания на каникулы.

Я очень надеюсь, что он разрешит мне тебя пригласить. Из моих одноклассниц я могу приводить домой кого угодно, хоть по пять человек за раз, лишь бы мы не слишком шумели. Дзелия, например, уже устроила с помощью Галинучи и синьора Эфизио «охоту на сокровища» в саду, и единственная, кто на них жаловалась, это Сильвана.

Но сейчас самая главная моя проблема – это деньги. Если тебе придет вдруг в голову хоть какая-то идея, как их можно заработать, немедленно напиши мне.

Обнимаю тебя крепко-крепко!

Твоя бедная, бедная, почти нищая

 

Глава вторая,

в которой Розальбе в голову приходит гениальная идея

Телефон зазвонил в то мгновение, когда Диана уже выходила из дома, чтобы отправить письмо. Это была Розальба.

– Слушай, – без лишних предисловий выпалила она, – у тебя все еще есть карточка на проход в кинотеатр?

– Да. А что?

Диана воспользовалась карточкой всего лишь несколько раз, потому что Галинуча не располагала теперь такой же свободой, как в Лоссае. Чтобы выйти из дома, она должна была спрашивать позволения у Форики, а Форика провозгласила, будто ходить в кино – это удовольствие, а не работа, и что няня может заниматься этим лишь в свое свободное время, то есть в воскресенье после обеда. Но мама не хотела, чтобы Диана ходила в кино по воскресеньям, да и Галинуча ни за что на это не согласилась бы – в свой выходной день она красила губы, надевала туфли на каблуках и шла прогуливаться с двумя служанками тети Лилианы, которые знакомили ее со своими дружками. Опасения Галинучи, что ее плохо примут в новом доме, оказались совершенно беспочвенными. Наоборот, несмотря на самоуправство Форики она чувствовала себя намного лучше здесь, в Серрате, работая с более-менее молодыми девушками, чем в Лоссае с этой ворчливой ханжой Аурелией.

– Так причем здесь карточка? – спросила Диана.

– Притом, что мы нашли выход из всех твоих финансовых проблем! – торжествующе заявила Розальба.

– Но я никак не могу ее продать! – запротестовала Диана. – Она выписана на мое имя! Там стоит «Диана Серра и сопровождающий». Если с карточкой явится другой человек, то билетерша его просто-напросто не пропустит!

– Кто говорит о продаже? Ты будешь сдавать ее в аренду! Так даже лучше – вместо того чтобы заработать один-единственный раз, ты будешь зарабатывать постоянно, каждую неделю в течение всего года!

– Но я же тебе говорю, что проходить с карточкой могу только я…

– Ну да, только ты и твой «сопровождающий», то есть клиент! Не такая уж это тяжелая работа, проводить кого-то в кино.

– Да, но почему вдруг этот клиент, как ты говоришь, станет платить мне, вместо того чтобы купить билет в кассе?

– Потому что ты спросишь с него полцены. Или даже треть цены. И сможешь делать абонементы, которые будут еще дешевле!

– Слушай, Розальба, я так не могу… И потом, что это будут за клиенты? Где я их найду?

– Ну ты и нытик! Об этом позаботимся мы: Элиза, Приска и я. Даже нет, мы и будем твоими первыми клиентами! И потом сделаем рекламу в школе. Вот увидишь, как минимум половина, если не больше, наших одноклассников западут на это предложение. Не считая старшеклассников… А у тебя будет прекрасная возможность со всеми познакомиться!

Диане не оставалось ничего другого, как восхититься практичностью своей подруги. Розальба, как и Тереза, замечательно рисовала, и Диана всегда думала, что творческие люди витают где-то в облаках. Но Розальба была отличницей и по математике – «Это, наверное, потому, что я дочь торговцев», – говорила она. Но говорила это с гордостью. И Диане на память приходила мамина презрительная улыбочка «Кто, Кардано? Лавочники!».

И сейчас Диана спрашивала себя, хватит ли у нее мужества сыграть свою роль в плане подруги. Главным препятствием в этом была ее застенчивость. И потом, будет ли она успевать заниматься и делать уроки, если каждый день станет ходить в кино? А если об этом узнает мама? Дочь Астрид Мартинец подалась в коммерцию! А если билетерша донесет обо всем деду?

– Нет, ну ты только скажи мне, откуда им знать, с кем ты идешь в кино: с другом или с клиентом? – заметила Приска на следующее утро во время перемены.

Она, как и Элиза, была в полном восторге от плана Розальбы.

– На выходе начнем предлагать это в нашем классе, – предложила она.

– Нет, сначала составим список фильмов во всех кинотеатрах, – подсказала Элиза, – тогда можно будет сразу выбрать.

– Не бойся, Диана, поначалу мы будем с тобой, за компанию. Купив билет в кассе, ясное дело.

Так, даже не поняв, как все произошло, Диана вернулась домой к обеду, имея уже пять заказов. Первым согласился Лоренцо Паломбо, ее сосед по парте. Кто бы подумал? Он хотел посмотреть «Белого Шейха», комедию с Альберто Сорди, который становится героем фоторомана, и в него после этого влюбляются все женщины поголовно. Диана этот фильм уже видела, но что поделаешь. Остальные четверо были девочками.

В Лоссае подобное было бы просто невозможно, потому что их никогда не выпускали одних из дома и тем более в кино. Но в Серрате все друг друга знали, и уже с начальной школы дети наслаждались полной свободой перемещения. Ведь неподалеку всегда находился какой-то знакомый, который с удовольствием наябедничал бы родителям в случае их плохого поведения. Это стало еще одной причиной, по которой финансовая сторона операции «Кино» должна была оставаться совершено секретной.

 

Глава третья,

в которой синьора Мунафо́ наносит следующий удар

Очень скоро Диана так разбогатела, что в Лоссае ей это и не снилось. Разбогатела не только в смысле денег. У нее появилось много друзей или по крайней мере товарищей, которые претендовали на это звание, чтобы иметь возможность пройти в кино за пятьдесят лир вместо того, чтобы платить за билет триста.

Идея Розальбы имела неимоверный успех. Через неделю Диане пришлось ограничить свое предложение, заявив, что она в состоянии ходить в кино не каждый день, а лишь по понедельникам, средам и пятницам. К тому же сначала все клиенты выбирали один и тот же фильм, обычно тот, что шел в «Одеоне», и ей приходилось смотреть его по три раза, а иногда и по шесть, если фильм шел две недели. Тогда она сократила и выбор фильмов, вычеркивая из списка тот, который уже видела, кроме, конечно, тех случаев, когда фильм настолько нравился ей самой, что она не против была посмотреть его еще раз. Но желающих пройти в кино по «спецпредложению» все равно было огромное количество.

К счастью, Элиза, Приска и Розальба помогали ей с домашними заданиями. Особенно по математике, французскому и рисованию.

– Не стоит тратить время на то, чтобы учить на девятку литературу, латинский, историю и географию, – трезво рассудила Элиза. – Все равно «эта» (синьора Мунафо́), хоть ты и выучишь все назубок, никогда не поставит тебе больше шестерки.

Учительница литературы ставила оценки по своим собственным критериям, постичь которые девочки были не в состоянии. Словно она уже заранее решила (основываясь неизвестно на чем), как и сколько ты занимаешься и каких успехов можешь достичь. Например, в классе были ученики, которых она с самого начала назвала «застенчивые, но серьезные и прилежные». Им достаточно было пролепетать два-три слова, не допуская совсем уж диких ошибок, чтобы получить твердое семь с половиной или даже великолепную круглую восьмерку.

Другие, окрещенные «умными, но ленивыми», чтобы получить в журнал семерку, должны были как минимум продекламировать четыре страницы по памяти да еще и ответить в придачу на дюжину каверзных вопросов по пройденной еще в прошлых месяцах программе.

Что касается Приски, которая, по мнению Дианы, заслуживала своими сочинениями всей десятки, учительница решила, что это ученица «довольно талантливая, но слишком вздорная и легко отвлекающаяся на посторонние темы». Посторонние темы заключались в том, что Приска читала книги, не входящие в школьную программу и не подходящие для школьницы ее возраста, и имела неосторожность с энтузиазмом описывать их в своих сочинениях. (Например, Элизу Маффей, которая читала те же книги – две подруги обменивались книгами и, вообще, настолько дружили, что делали все одинаково, – но не упоминала о них в сочинениях, учительница не считала «легко отвлекающейся».)

Когда синьора Пунтони приходила на школьные собрания, Мунафо́ сопровождала свои слова тяжелыми вздохами:

– Ваша дочь! Ученица, которая могла бы иметь все десять баллов! Но ей не хватает прилежания, она совсем не старается.

– Неправда! – возмущалась Приска за обеденным столом. – Я стараюсь, еще как. Я стараюсь ровно на шесть. Этого достаточно, чтобы не остаться на второй год.

И, правда, ей этого вполне хватало. Она была слишком занята, чтобы посвящать все свое время зубрежке и учебникам.

Что касается Элизы, ей пришлось столкнуться с непреодолимым барьером. Как бы учительница ни хвалила ее, как бы Приска ни старалась, этот барьер оставался непреодолим, потому что Мунафо́ считала Элизу «второй ученицей» в классе, а не первой.

Барьер этот носил имя Томмазо Гая, это он признавался первым учеником в классе и сидел за первой партой в среднем ряду, прямо перед учительской кафедрой. У него были очень короткие волосы, торчащие уши и очки, и его появлению в средней школе имени Элеоноры д’Арбореа предшествовала его слава вундеркинда. Некоторые его сочинения из начальной школы даже опубликовали в городской газете.

Когда они писали сочинение в классе, неважно, на какую тему, Гай строил вокруг своей тетради баррикады из словарей, чтобы никто из соседей не смог списать ни одного слова. За свои сочинения он всегда получал девять с половиной или десять баллов, потому что, как довольно объявляла в классе синьора Мунафо́, их словно написал взрослый человек. Сочинения Элизы Маффей тоже были отличными – длинными, интересными и без ошибок, но в них часто проскальзывали исконно «детские» суждения, а учительница не выносила в литературе никакого «ребячества». (Например, она терпеть не могла Джованни Пасколи и никогда не изучала со своими учениками его стихотворений, как это делали в других классах.) Но она не сомневалась, что Элиза, приложив небольшое усилие, сможет избавиться от этого дефекта.

– Маффей, – произносила она, протягивая ей проверенное сочинение, – на этот раз у тебя почти получилось. Я поставила тебе восемь с минусом. Ты лишь слегка не дотянула до восьми, как у Гая. В следующий раз постарайся.

Но это была безнадежная гонка. Если в следующий раз Элиза получала восемь, то Гай – девять с минусом. Если она писала такое бесподобное сочинение, что Мунафо́ приходилось поставить ей девять, то можно было держать пари, что Гай написал произведение искусства на все десять с плюсом.

Самое абсурдное в этом соревновании, которое было так важно для учительницы, что она никогда не забывала обратить на него внимание, хотя Элизе не было совершенно никакого дела до того, догонит ли она Гая. Из солидарности с Приской она согласилась бы и на обыкновенную шестерку, но никак не могла понять, сколько ошибок нужно допустить, чтобы заслужить эту оценку.

А вот для Томмазо тот факт, что Элиза ни в коем случае не должна его догнать, казался делом жизни или смерти. Из-за этого все в классе только и ждали, когда же он проиграет, и всегда держали кулаки за Элизу.

У Элизы были светлые волосы (хоть и не такие светлые, как у Дзелии), и, когда весь класс после школы играл в Троянскую войну, она всегда была Ахиллом (а Приска, естественно, Патроклом). Томмазо Гай исполнял роль Гектора, командира троянцев, любимого героя синьоры Мунафо́. Но бегал он не ахти как и поэтому постоянно торчал на тротуаре, который считался троянской территорией. Или, если он оставался последним и должен был выходить в открытое поле, сразу же попадал в плен, и никто из его соратников не желал рисковать собственной свободой ради его освобождения.

 

Глава четвертая,

в которой класс распадается на греков и троянцев

Серрата, вилла «Верблюд»

15 ОКТЯБРЯ

Дорогая Тереза,

какая жалость, что, как ты пишешь, в твоей школе не изучают «Илиаду». Я уверена, что тебе эта книга ужасно понравилась бы, хоть и написана она странно – в стихах и на древнем языке. Мунафо́ каждый раз заставляет нас записывать краткое содержание и перевод той части, что мы прочитали. Перевод называется «переложением в прозу», и скучнее работы нет на земле. К счастью, Приска Пунтони охотно дает списывать.

Но историю эту ты наверняка знаешь: мы с тобой встречали почти всех ее персонажей в сборнике мифов твоего отца и еще в другой книге для детей, со странными рисунками, где вместо волос на голове были змеи, помнишь? Она называлась «История мифов мира». И еще когда тебе задают срисовывать греческие статуи или рисунки на вазах, то это опять же персонажи из «Илиады».

Но мы изучаем настоящую «Илиаду», и в ней разыгрываются такие страсти! Иногда аж мурашки по спине бегут, как, например, когда бог солнца Феб-Аполлон (брат-близнец богини Дианы) пускает отравленные стрелы из своего серебряного лука, чтобы наслать эпидемию на греческий лагерь. Элиза Маффей, у которой дядя доктор, говорит, будто это самая что ни на есть холера или даже бубонная чума.

Как бы то ни было, воины вдруг начинают умирать как мухи, и их товарищи по оружию сжигают трупы на огромных кострах. И все по вине Агамемнона, который плохо обошелся с неким Хрисом, жрецом Аполлона.

В начале «Илиады» греки вот уже девять лет как осаждают город Трою, но безуспешно, им это уже до чертиков надоело, и многие из них ждут не дождутся, когда же можно будет вернуться домой. Кстати, ты помнишь, почему они вообще туда заявились? Чтобы помочь Менелаю, королю Спарты и их другу, вернуть его жену Елену, самую красивую женщину в мире, которую обманом похитил троянский принц Парис (но она, кстати, сама согласилась с ним бежать). Этот Парис, которого, не знаю почему, в «Илиаде» называют Александром, предал гостеприимство Менелая, радушно принявшего его в своем доме, и похитил не только жену, но и все богатства.

После чего он сбежал из Спарты и вернулся в Трою к своему отцу-королю, и троянцы, вместо того чтобы изгнать его с позором за то, что он так плохо себя вел, приняли его и позволили грекам осадить свой город.

Как только можно быть такими глупцами? Идти всем, включая стариков, женщин и детей, на верную смерть ради какого-то вора и обманщика? Причем они прекрасно знали, что не выиграют эту войну, потому что сестра Париса, некая Кассандра, могла предвидеть будущее и постоянно повторяла: «Вы плохо кончите!» Но все без толку.

Я не понимаю, почему синьора Мунафо́ утверждает, будто троянцы лучше греков. Она говорит, что троянцы были у себя дома и что греки напали на них, завидуя их богатству. Да какое там богатство? И вообще, кто первым начал? Троянцы спокойно могли бы вернуть Елену и похищенные сокровища, и греки убрались бы восвояси к себе в Грецию, не нанося больше никаких серьезных повреждений городу.

Греки приплыли на множестве кораблей и вытащили их на сушу прямо перед Троей. Здесь, на пляже, они и устроили свой военный лагерь. Между греческим лагерем и троянскими стенами лежала равнина, по которой текли две реки: Скамандр и Симоэйс, служившие границей. Иногда троянцы выходили из-за своих стен и провоцировали греков, и тогда на этой равнине разгоралось сражение. Но за девять лет сражений они так ничего и не решили, и грекам все это порядком надоело. А тут еще и эпидемия чумы!

Самый сильный из греческих воинов Ахилл – высокий, красивый, с голубыми глазами и светлыми волосами – собрал военный совет и попросил у предсказателя Калханта найти способ остановить эпидемию. Тогда Калхант заставил Ахилла поклясться, что он защитит его, если вдруг его ответ не понравится кому-то из присутствующих (он прекрасно знал, кому – Агамемнону, который был военачальником всего греческого войска и старшим братом Менелая). После чего предсказатель набрался мужества и заявил: «Эпидемия – это наказание нашему генералу. Он взял в рабство пленную девушку по имени Хрисеида, отец которой, к несчастью, жрец Аполлона, и Агамемнон должен был учесть это. Но когда отец девушки пришел просить об ее освобождении (и не задаром, а предлагая большой выкуп, и мы все согласились вернуть ее отцу), наш генерал выгнал старика с позором. Тогда Хрис обратился за помощью к Аполлону, который наслал на нас чуму. Мы должны немедленно вернуть девушку отцу и послать лучших быков для жертвоприношения в храме Аполлона на острове Хриса.

Что бы ты сделала на их месте, причем зная, что Аполлон – бог гневный и очень жестокий? Но эти греки, когда речь шла о женщинах, совершенно теряли разум и скорее дали бы содрать с себя живьем кожу, чем вернули похищенную девушку.

Агамемнон ужасно разозлился. Он заявил, что это несправедливо и что только он, военачальник над всеми, останется без рабыни.

«В конце войны мы найдем тебе другую», – предложил ему Ахилл.

«Нет. Я желаю иметь рабыню немедленно. И если уж ты так настаиваешь, то возьму твою».

У Ахилла тоже была рабыня по имени Брисеида. Агамемнон и Ахилл ужасно переругались, и лишь вмешательство богини Афины (невидимой) удержало Ахилла от того, чтобы он пронзил Агамемнона мечом. В конце концов он уступил, но сказал при этом: «Ты оскорбил меня. Я не буду больше сражаться на стороне греков». А вот это уже большое несчастье, потому Ахилл был самым сильным греческим воином, и троянцы трепетали, едва лишь завидев его издали.

Но этот нахал Агамемнон ответил ему: «А мне какая разница? У меня много воинов и посильнее тебя». И послал двух глашатаев к шатру Ахилла за рабыней.

Пока мы дочитали лишь досюда. Честно говоря, я не понимаю, почему они подняли столько шума из-за какой-то девушки. Может, эти рабыни отлично готовили и хорошо убирали в шатре. Но ведь даже моя мама не так уж и рассердилась, когда Грациелла, ее подруга в Лоссае, увела у нас кухарку, которая была до Аурелии.

Звева Лопес дель Рио, вот сплетница, настаивает на том, что Агамемнон был влюблен в Хрисеиду, а Ахилл в Брисеиду, и поэтому они так не хотели с ними расставаться; она даже принесла в школу другую «Илиаду», не школьное издание, а книгу ее деда, где есть строчки, которых в наших книг нет: «…иль ложе мое разделяя», – говорит Агамемнон о Хрисеиде. Я лично не верю, что речь идет о чем-то грязном, как утверждает Звева, ведь Агамемнон говорит так с отцом девушки и он ни за что не позволил бы себе так двусмысленно отзываться о ней. Может, он имеет в виду, что она просто заправляет его постель по утрам, и потом, и Агамемнон, и Ахил уже женаты: один на Клитемнестре, другой на Деидамии, у них еще был сын, маленький Пирр. Элиза говорит, что это просто опечатка и что там наверняка было написано «ложе мое убирая».

Ты, наверное, спрашиваешь себя, зачем я тебе все это рассказываю (краткое содержание, если честно, я почти полностью списала с переложения в прозу Приски Пунтони). Дело в том, что с тех пор, как существует средняя школа, каждый год во втором классе изучается «Илиада» и каждый год классы распадаются на греков и троянцев.

Здесь, в Серрате, сложилась традиция (тетя Лилиана рассказала мне, что в ее время было то же самое) играть в Троянскую войну. На улице во время обеденного перерыва и после школы на площади Францисканцев, где нет машин.

Для этого необходимы два тротуара и дорога между ними. Дорога – это Троянская равнина, один тротуар – лагерь греков, другой – город Троя. Участники находятся каждый на своем тротуаре и обмениваются дерзкими словами и жестами, но, пока они не двигаются с тротуара, им ничего не грозит, потому что на своей территории они в безопасности. После того как противники обменяются ужасными гримасами и вызовами, дается сигнал к бою и первые смельчаки спускаются на дорогу и начинают бежать, стараясь вызвать на себя преследование противника и заманить его на свою территорию. Дорога – это нейтральная территория, где противники лишь обмениваются дерзостями и провокациями. Пока ты на дороге, ты не можешь никого брать в плен, но и попадать в плен тоже.

Игра заключается в том, чтобы запрыгнуть на вражеский тротуар, скорчить пару рож и убежать, пока никто до тебя не дотронулся. Если противник схватит тебя, когда ты находишься на его территории, пусть всего лишь дотронется кончиком пальца – ты пленник. Пленников уводят подальше от поля противника, и они не могут больше принимать участия в игре.

Вот здесь и начинается самое интересное, потому что твои друзья могут освободить тебя из плена. Они должны отвлечь противника настолько, чтобы самим заскочить на его тротуар и дотронуться до тебя. Если им это удается, то ты снова в игре, но, пока ты находишься на вражеской территории, тебя снова могут взять в плен, поэтому лучше побыстрее уносить ноги.

Хотя самое главное в этой игре не скорость, а тактика. Необходимо решить, кто остается на защите территории и будет брать в плен противников, которые посмеют на нее ступить; кто спускается на равнину отвлекать врага, делая вид, что вот-вот запрыгнет на его тротуар либо заскакивает и отводит на себя погоню, спрыгивая в последнюю секунду, в то время как кто-то действительно бежит освобождать своих.
Диана

Часто об этом невозможно договориться заранее: нужно понять на месте, по взгляду или жесту, что именно в этот момент лучше.
(то бишь Атрид Менелай, доблестный царь Спарты)

И, конечно же, есть воины, которых все всегда стремятся освободить (обычно это девочки), и те, которых охотно оставляют у стены противника в течение всей игры (как Томмазо Гай). Выигрывает та команда, у которой в конце игры осталось больше пленников.

Я вхожу в состав греческого войска. Моя роль – Менелай, брат генерала Агамемнона. А знаешь ли ты, кто играет Агамемнона? Паломбо Лоренцо, представь себе! Он не такой надменный, как сам Агамемнон, но мы выбрали его генералом за то, что он отлично бегает и организовывает спасения. А я Менелай, потому что мы сидим за одной партой, и он защищает меня в игре.

Когда я рассказала за столом, кого именно играю, мама рассердилась так, словно я получила плохую оценку.

– Конечно, – сказала она, – тебе всегда нужно выставлять себя на посмешище! Неужели ты не могла выбрать женскую роль?

– Но из женщин там только Елена, эта предательница! Никто не хочет ею быть.

– Ладно. Но почему именно Менелай? Тебе что, нравится, когда над тобой смеются? Неужели тебе не стыдно?

Почему мне вдруг должно быть стыдно, Тереза? Менелай – великий воин, сильный, светловолосый, как Ахилл, и любимый всеми друзьями. Они же пошли из-за него на войну!

– Да, но он дал увести у себя жену! – с презрением бросила мама.

Ну и что? Она тоже дала увести у себя Манфреди. Неужели она считает, что виновен тот, кого обокрали, а не вор?

– Диана, твоя мать хочет сказать, что ты не должна быть на стороне рогоносца, – хмыкнул Командор.

– У Менелая разве растут рога? – немедленно оживилась Дзелия.

И Галинуча:

– Перестаньте говорить об этих вещах при детях!

Сколько церемоний! А знаешь почему, Тереза? «Рогоносцем» называю того, кому изменила жена. Вроде как «Ты полный дурак. Твоя жена изменяет тебе с другим, а ты не видишь этого, как олень своих рогов». Мне объяснила это Элиза, а ей – ее дядя Бальдассарре. Но даже она не может взять в толк: 1) почему вдруг «олень», если у множества других животных тоже есть рога; 2) почему люди высмеивают несчастных мужей, а не их предательниц-жен и их сообщников.

Я нахожу это презрение несправедливым и нисколько не собираюсь менять свой персонаж на другой. И если кто-то называет меня «рогоносцем», то я не жалею для него кулака и в придачу говорю об этом Лоренцо Паломбо, который мой брат и должен помогать мне в борьбе: мы с ним являемся «доблестными повелителями аргивян».

Генерал наших противников тоже мальчик, но не потому, что он самый смелый или быстрый, а потому, что первый в классе – Томмазо Гай. Мунафо́ говорит, что более зрелые ребята все держат сторону троянцев, ибо они поняли истинный дух Гомера, и что лишь дети очаровываются Агамемноном и Ахиллом. Ну что ж, значит, мы и есть дети.

А вот Приска утверждает, будто это несправедливо, что главнокомандующими в обоих войсках являются мальчишки и иногда эту роль должны играть девочки. Но с тех пор как существует наша школа, такого никогда не было, если, конечно, речь не идет о женских классах.

Кроме того что я выбрала роль Менелая, маме вообще не нравится, что я играю в «Илиаду», потому что возвращаюсь домой вся вспотевшая после бега и растрепанная. Она говорит, что если бы я ходила в школу к монашкам, то не вела бы себя как уличный мальчишка. Позавчера, когда я упала и до крови расцарапала колено, она всего лишь сказала: «Вот так тебе и надо».

Но даже если бы мне не нравилась эта игра, как можно не участвовать, если играют все?

Вот видишь, Тереза, я опять настрочила на обе страницы. И мне уже пора бежать в кино. Я отправлю письмо по дороге!

Целую тебя в спешке, твоя

POST SCRIPTUM. Напиши мне, если хочешь узнать больше об «Илиаде» и Троянской войне. Мне все равно нужно будет составлять пересказ (то есть списать его у Приски Пунтони), и мне ничего не стоит списать его два раза, и для тебя тоже.

 

Глава пятая,

в которой нашей героине предстоит довольно странная встреча

В этот день Диана должна была сопровождать в кино своего одноклассника, Риццо Виктора, который, к счастью, выбрал фильм про пиратов. (Нет ничего более неловкого, чем смотреть фильм про любовь в компании мальчишки. Когда наступал момент поцелуя, Диана даже в темноте чувствовала, как у нее горят щеки, и умирала от стыда и страха, что ее спутник вдруг воодушевится примером и станет оказывать ей внимание сентиментального характера.)

Виктор Риццо был троянцем, но совсем не врединой, и в перемирие между сражениями (ну на уроках, на переменах и в другое время дня, когда класс не играл в Троянскую войну) вел себя совершенно нормально. То есть не толкал девочек из войска противника, не подслушивал их разговоры, чтобы кривляясь и гогоча повторять их потом во всеуслышание, не цеплял на волосы жевательную резинку, как делали эти два придурка Пизауро Фабрицио и Кассол Жан Карло (и потом приходилось волей-неволей отрезать весь локон, потому что освободить волосы от жевательной резинки совершенно невозможно, не помогает даже бензин).

Они договорились встретиться перед зданием почты, за два квартала до кинотеатра «Афина». Вот почему Диана не бросила письмо, как обычно, в почтовый ящик на улице Монастырской. Она подумала, что если отправит его с почты, то письмо дойдет быстрее.

– Подожди секунду, мне только марку купить, – сказала она (благодаря своим заработкам она уже не нуждалась в том, чтобы Тереза посылала ей марку в письме) и бегом взбежала по ступенькам.

На почте было мало людей, потому что в этот час принимались лишь телеграммы. В конце зала, в полутени, элегантная женщина, одетая в черное, возилась с ключами у стены, полностью закрытой металлическими дверцами… Диана не обратила бы на нее никакого внимания, если бы очертания ее шляпки с пером не показались ей такими знакомыми.

Она подняла взгляд и немедленно отскочила в сторону, прячась за колонну. Ее мать! Но что она делает на почте? Ведь всего лишь полчаса назад она заявила, что идет в салон красоты «У Данила» к парикмахеру! Невозможно, чтобы она уже освободилась.

Изумленная Диана увидела, как мать открыла ключом одну из металлических дверок, засунула туда руку и вытащила письмо, которое сверкнуло своей белизной на фоне черного пальто и немедленно скрылось в его кармане.

Тут Диану озарило: это же абонентский почтовый ящик! Она часто читала эти слова в газетных объявлениях, но никогда не задумывалась, что же это значит на самом деле. Теперь все стало ясно. Эти металлические дверцы были почтовыми ящиками. Но почему же маме не посылали почту на их домашний адрес? Что у нее за тайны?

Весь фильм Диана только и думала об этом. Но подходящего объяснения не находилось.

Единственное, что пришло ей в голову, это то, что ее мать забирала почту для кого-то из своих подруг. В Лоссае их у нее было много, хотя она никогда не принимала их на вилле «Верблюд».

В этот раз Диана не получила никакого удовольствия от фильма, несмотря на то что видела его впервые и Эррол Флинн был великолепен в своем зеленом пиратском костюме.

Когда они вышли из кинотеатра, уже почти стемнело.

– Проводить тебя домой? – великодушно предложил Виктор Риццо.

Он был и вправду хорошим парнем. Не зря из всех персонажей троянцев он выбрал роль доброго Энея. Но Диана не хотела, чтобы кто-то увидел их вместе в тени липовой аллеи, через которую ей нужно было пройти по дороге к вилле «Верблюд». Там обычно прогуливались парочки, и кто-нибудь наверняка решил бы, что она влюбилась, и злые языки немедленно донесли бы об этом маме или Командору.

– Нет, спасибо.

Виктор Риццо отдал ей положенные деньги, и Диана сломя голову понеслась домой, надеясь не опоздать к ужину. Она не знала, останется ли этим вечером Командор в театре или же вернется домой, готовый в сотый раз уколоть ее своим сарказмом и нахальством, на которые она, как всегда, не будет знать, что ответить.

У калитки она подняла голову и взглянула наверх, на правую башенку. В маминой комнате горел свет, и за окнами виднелся ее силуэт. Мама нервно ходила взад-вперед по комнате. Кто знает, когда она вернулась домой.

Входная дверь оказалась лишь прикрыта. Диана поднялась по лестнице, стараясь не шуметь. Двери в квартиры на нижних этажах, как всегда, были распахнуты – вина служанок, которые постоянно переходили из одних апартаментов в другие. (Тетя Офелия шутя говорила, что у этих деревенских девушек имелся невидимый хвост, и они никогда не закрывали за собой дверь из-за страха прищемить его.) Из комнаты Сильваны доносились звуки музыки: американская пластинка с песней Пэта Буна «Слова любви на песке», которую Диана уже слышала в одном фильме.

Дверь в апартаменты на последнем этаже тоже была открыта. Диана зашла туда на цыпочках, но ей не удалось обмануть острый слух вечно настороженной Форики.

– Это ты, Диана? Вытри обувь. И иди мыть руки, я уже подаю на стол.

Командор этим вечером остался в театре, и за столом сидели лишь они втроем. Мария Антония приготовила жареный лук, любимый гарнир Дзелии.

– Я не могу поверить, что ты моя дочь! – заявила мама, кривя нос от запаха. – Что за деревенский вкус!

Она вышла к столу все еще в своем выходном платье и с ниткой жемчуга на шее. Волосы были заново уложены в мягкую волну на правом виске.

«Астрид Мартинец-Серра-Таверна, в котором часу ты вернулась домой?» – хотелось спросить у нее Диане инквизиторским тоном. Но она лишь промямлила, не поднимая глаз от тарелки:

– Я видела тебя на почте.

– Да? – небрежно отозвалась мама и беспечно продолжала: – Знаешь, Данила, мой парикмахер, почти убедил меня позволить тебе остричь волосы… Он дал мне несколько журналов, чтобы ты выбрала, какая стрижка тебе больше нравится. Они у меня в комнате. Когда мы закончим ужинать, можешь подняться и полистать. Только смотри, стрижка должна быть практичной и никаких укладок! Не думаю, что дед позволит тебе тратиться на парикмахера каждую неделю.

(Маме он позволял. Он давал ей все необходимые деньги, чтобы она могла продолжать вести такую же жизнь, как две ее невестки и другие подруги. Только он выдавал их ей лично, и каждый раз мама должна была сообщать ему, сколько денег ей требуется и на что именно она собирается их потратить. Он никогда ни в чем ей не отказывал. Но и никогда не округлял сумму так, чтобы она могла потратить их на что-то без его ведома.)

Диана зарделась от такого сюрприза. Короткие волосы! Вот так, без предупреждения! Когда она почти уже потеряла надежду… И она сама может выбрать стрижку… Диана почувствовала, как ее захлестывает волна благодарности. Какая добрая у нее мама! Она решила пренебречь своим вкусом, чтобы удовлетворить ее, Дианино, желание. На фоне такого великодушия эпизод на почте потерял всякое значение. Нужно немедленно было написать Терезе об этой новости! Или хотя бы позвонить Приске Пунтони.

– Когда? – дрожащим от радости голосом спросила Диана.

– На следующей неделе. Я уже записала тебя в салон красоты на четверг в пять сразу же после меня. Но ты не слишком радуйся… Все же это такая жалость – отказаться от кос…

– Я тоже хочу остричь волосы, – подскочила Дзелия.

– Нет, ты нет. Это было бы глупостью, – ответила мама.

– Но я хочу короткие волосы, как мальчик! В школе я всегда играю в папу и маму с моей подружкой Клариссой, а Пеппо наш сын.

– Ну и зачем же остригать твои прекрасные волосы? Будь мамой, вот и все.

– Но Диане ты позволяешь!

– Диана уже большая. И у нее не такие чудесные локоны, как у тебя.

– Как можно остричь, это непозволительно! Просто непозволительно! Синьора Астра, не позволяйте ей, ни в коем случае! – и этими словами Галинуча закрыла тему.

 

Глава шестая,

в которой в ожидании парикмахера заканчивается книга первая «Илиады»

Диане казалось, что шесть дней, которые отделяли ее от встречи с парикмахером, никогда не закончатся. Каждый раз, заходя в ванную, она подолгу задерживалась у зеркала, стараясь представить себе, как будет выглядеть ее лицо без привычных длинных кос. Она не могла думать ни о чем другом, ей казалось, что она находится на пороге глубочайшей метаморфозы, которая изменит не только ее внешний вид, но всю ее жизнь.

Диану так занимало это ожидание, что она едва замечала, что творится вокруг нее. А жизнь шла своим чередом.

Мама и Командор все еще не разговаривали. Сильвана продолжала нахальничать, дерзить и целоваться в подъезде со своим Пьером Казимиром. Служанки, как и раньше, звали друг друга, крича из открытых дверей на лестницах. В школе Мунафо́ продолжала ставить оценки по своим непостижимым критериям…

В «Илиаде» Одиссей отвез на корабле рабыню Хрисеиду и передал ее отцу со множеством извинений, после чего приказал зарезать сто быков в честь Аполлона, который, удовлетворенный жертвой («Бедные животные!» – возмущалась Элиза), прекратил эпидемию чумы в лагере греков.

Но Ахилл никак не мог успокоиться после потери Брисеиды (может, и правда был в нее влюблен?). Рыдая, он отправился к берегу моря и вызвал свою мать – прекрасную богиню моря, живущую в пучине вод. Хотя Гомер ничего об этом не говорил, но Приска Пунтони утверждала, будто эта Фетида была как русалка из книги сказок братьев Гримм, вышедшей в издательстве «Хоепли» с рисунками Витторио Аккорнеро: прекрасная, с волосами из водорослей и в развевающемся сине-зеленом платье. И пусть она и была богиней, но не смогла предотвратить гибели сына под стенами Трои, ибо он сам выбрал себе эту судьбу. (Разве можно выбрать собственную судьбу? Тем более что ее нужно принимать без слез и жалоб, потому что судьба бесповоротна и часто неизвестна до последнего момента? Интересно, какая судьба уготована им: Элизе, Диане, Приске, Розальбе? Или, например, Манфреди, или Томмазо Гаю, Галинуче?)

На перемене разгорелась жаркая дискуссия между Приской Пунтони и Джиджи Спадавеккия. Джиджи презирал Ахилла.

– Тоже мне, смельчак! Ясно, почему он никого не боится! Маменькин любимчик! Его мать, когда он был маленький, искупала его в волшебном ручье, и это сделало его неуязвимым. И ему не надо было, как другим воинам, рисковать жизнью в каждом сражении.

– Неуязвимый – не значит бессмертный, – парировала Приска. – И тебе прекрасно известно, что на теле Ахилла было место, куда его можно ранить: пятка, за которую держала его мать, когда купала в волшебной воде. И вообще, когда в детстве ему предложили выбор между длинной и спокойной, но бесславной и короткой жизнью, преисполненной славы, он выбрал второе. Он прекрасно знал, что погибнет до окончания войны. Так что, мне кажется, ему нечем хвастать перед остальными воинами…

Класс, конечно же, разделился на два лагеря: кто-то встал на сторону Приски, кто-то поддерживал Джиджи Спадавеккия. В этот день на площади Францисканцев Троянская война шла с еще большей яростью. Жан Карло Кассол, в роли Париса, поймал Диану, удобно схватив ее за длинные косы, и так дернул, что та заплакала.

Но мести не пришлось долго ждать. Из греческого лагеря выскочили три воина. Самый быстроногий из них, Ахилл (Элиза Маффей), зигзагом пронесся вдоль берегов Скамандра, провоцируя и отвлекая врага. Агамемнон (Лоренцо Паломбо) увлек Париса подальше от своих и резким толчком повалил на землю, хоть это было против правил игры (но дергать за косы тоже считалось против правил). В это время Патрокл (Приска Пунтони) подбежал к бедной Диане, освободил ее из плена одним лишь прикосновением и уволок на свою территорию с таким устрашающим выражением лица, что враг не посмел к ним подступиться.

На следующий день Диана описала новую версию пересказа в прозе «Илиады» Приски Пунтони.

Ахилл, рыдая, обратился к матери:

– Смотри, что сделал мне Агамемнон! Ты – подруга Зевса, отца и начальника всех богов, попроси его, чтобы он помог троянцам выстоять против греков. Тогда Агамемнон поймет, что без меня им в этой войне не обойтись, и пожалеет о своем оскорблении.

Тут Приска была не очень-то согласна с Ахиллом. Она бы на его месте попросила Зевса, чтобы он наслал какую-нибудь болезнь на Агамемнона, зубную боль например или вообще чуму. Тогда пострадал бы только он. А причем здесь все остальные греки?

Но Гомеру казалось совершенно нормальным то, как все оборачивается, и он не потратил ни слова на то, чтобы покритиковать просьбу Ахилла. С другой стороны, и Хрис вместо того, чтобы отомстить только Агамемнону, попросил Аполлона навлечь эпидемию на весь лагерь. Своими серебряными стрелами он наслал смерть даже на ни в чем неповинных собак и лошадей.

И сама Фетида даже и не подумала отругать Ахилла, а, наоборот, сразу же отправилась на гору Олимп, где жили боги и где стоял трон Зевса. «Помни, лишь я одна помогла тебе, когда твоя жена и дети хотели лишить тебя власти! – сказала она, обнимая его колени (она как раз бросилась на землю к его ногам). – Теперь настал твой черед оказать мне услугу: помоги мне отомстить за сына, которого оскорбили».

«Ладно, ладно, я помогу тебе, – ответил Зевс. – Хотя из-за этого мне придется поругаться с женой. Ты же знаешь, что Гера болеет за греков и ненавидит троянцев».

Так и вышло. Гера устроила мужу ужасную сцену, и ему пришлось даже пригрозить ее поколотить, что случалось уже не раз.

Тут мнение Приски Пунтони тоже расходились со взглядами Гомера. Что за пример подавал Зевс остальным мужьям? Как он смел бить женщину? И как Гера ему это позволяла? Да, конечно, они жили в очень давние времена, но все равно… не в первобытном же мире. Но все вокруг них считали, что лупить собственную жену самая нормальная вещь в мире. Даже Гермес, бог-кузнец, который был сыном Геры и Зевса, посоветовал матери успокоиться, рассмешил ее, предложил выпить всем присутствующим. Аполлон принялся играть на кифаре (делал вид, что он тут ни при чем, Гоняльщик ворон, но ведь если бы он первый не наслал, по просьбе Хриса, эпидемию на греческий лагерь, то всего этого не случилось бы. Музы пели бы себе песни, и все остальные плясали бы и радовались. Так заканчивается книга первая (то есть длинная глава) «Илиады».

Когда Диана закончила списывать, она вытерла пот со лба своей длинной косой. Уфф! Подумать только, все эти неприятности начались с глупой стрелы Купидона. Малыш по приказу своей матери Афродиты, богини любви, выстрелил из лука в Елену, чтобы влюбить ее – несмотря на то что она уже была замужем и даже имела дочь – в этого смазливого предателя Париса!

Диана подняла глаза к потолку и нашла взглядом маленького крылатого лучника. Хорошо, что она решила передвинуть свою кровать к другой стене комнаты!

Дина и не подозревала, что маленький озорник способен попасть в цель и наискосок и что он уже к ней прицеливается!

 

Глава седьмая,

в которой наша героиня смотрит фильм, покоривший ее сердце

Серата, вилла «Верблюд»

24 ОКТЯБРЯ

Дорогая Тереза,

ты даже представить себе не можешь, что со мной приключилось! Но только поклянись, что ты никому не расскажешь. Хотя мне нечего стыдиться, ведь это не моя вина, что я влюбилась. Вот, я так и написала! Да, я влюбилась. Можешь мне не верить, но это так и есть. И поэтому я решила не стричь волосы. Знаешь, почему? У НЕГО тоже длинные волосы. Только он носит их распущенными. Длинные, до самой спины. И после еды он не моет руки, а вытирает их о собственные плечи, чтобы укреплять мускулы. Хоть у него они и так крепкие, как у грузчика, и видела бы ты, как он скачет на коне и стреляет из лука! А когда он говорит, то все вокруг слушают, затаив дыхание.

Но, может быть, ты все еще не поняла, о ком я говорю. Его зовут Кочис, и он вождь апачей-чирикауа, индейцев, которые жили на территории Аризоны. На правой щеке у него шрам, но это нисколько его не портит. Его играет актер Джефф Чендлер. Я уже видела его в других фильмах, однако он никогда не нравился мне так, как в этом. Лишь за него одного я вышла бы замуж. Перед сном я представляю себе, как он приезжает за мной на коне, чтобы увезти в свое тайное убежище. Я даже слышу стук копыт в саду, и сердце начинает биться как сумасшедшее.

Это случилось вчера после школы. Элиза Маффей заказала поход в кино по моей карточке. Она хотела пойти в «Звезду», но я была против: мне не понравилось название фильма – «Индейская любовница». Я думала, речь идет о тошнотворной любовной истории, из тех, что я ненавижу. Но Элиза ткнула пальцем в английское название, написанное внизу мелким шрифтом, – я уже не помню точные слова, но переводилось оно как «Сломанная стрела», и тогда я согласилась. И слава богу! Фильм оказался великолепным!

Значит так, там был изыскатель, Том, которому надоела война между белыми и индейцами, и он еще вылечил индейского парня из племени апачей с девятью пулями в спине. За это краснокожие сохранили ему жизнь, но других ковбоев они убивали стрелами и сжигали, а одного даже закопали живьем в землю и оставили снаружи лишь голову, и того съели красные муравьи. Сам виноват – в его рюкзаке они нашли четыре скальпа апачей.

И вот этот Том отправился к белым и сказал им, что хочет выучить язык апачей, чтобы оправиться в горы и найти их вождя Кочиса и уговорить его принять мир. Но другие не были согласны, они хотели истребить всех индейцев до единого, но Том все равно сделал по-своему.

И тут наступает самый лучший момент фильма, на экране появляется Кочис – красивый мужчина, одетый в наряд из шкур с бахромой, загорелый, с длинными волосами и цветной повязкой на голове. Он великолепно скачет верхом без седла, и при его появлении все кланяются и трепещут, потому что стоит ему лишь посмотреть тебе в глаза, как он знает, врешь ты или говоришь правду. Кочис понимает, что у Тома добрые намерения, и устраивает его в своей палатке, потом он показывает ему индейский лагерь и они оказываются в месте, где находится прекрасная девушка, девственница в самый святой для нее момент, со множеством бус и индейскими амулетами в волосах. Она дотрагивается до Тома и излечивает все его раны.

Том не может оторвать от нее взгляд и влюбляется по уши, и она тоже влюбляется в него. На следующий день они встречаются у реки, где он бреется и дарит ей свое зеркальце. (Кстати, ты знала, что у краснокожих не растет борода, лишь редкие волосы, которые они выдергивают пинцетом?) Конечно, в то время это было настоящим скандалом, если ковбой влюблялся в индейскую девушку. Но Том говорит, что у него честные намерения, что он хочет жениться на ней и уважает ее родителей. Тогда Кочис позволяет ему взять девушку в жены, даже если до этого она и предназначалась другому, которого не любила. Девушку зовут Сонсирей, что означает «Утренняя звезда», и ее играет актриса Дебора Пагет. У нее белоснежная улыбка и длинные черные волосы, иногда она носит их распущенными, а иногда завязывает кожаными ремешками в два хвоста.

После чего Кочис объявляет, что позволит ковбоям перевозить почту через территорию апачей и что не будет их убивать. Том довольный возвращается в город, но остальные белые говорят, что Кочис – предатель и убийца и Том его сообщник. Они даже держат пари, что почтовый дилижанс не проедет. Но тот пересекает территорию индейцев целых пять раз.

Тогда старый генерал, который постоянно читает Библию, обращается к Тому с вопросом, нельзя ли навсегда заключить мир с индейцами, и Том возвращается к Кочису.

Тут они празднуют свадьбу Тома и Сонсирей, и жених с невестой скачут на белых конях в особенную палатку, и они оба очень рады. Кочис собирает всех остальных вождей и передает просьбу генерала. Кто-то не верит в мир с белыми и уходит, как некий Джероним Отверженный. Но остальные соглашаются попробовать устроить перемирие сроком на три месяца. Каждый день, который проходит без войны, Кочис кладет на землю камень, надеясь сложить из этих камней огромную гору, что будет означать вечный мир.

Но один белый предатель заманивает Тома и Кочиса в ловушку. Его сообщники хотят убить Кочиса, но по ошибке попадают в Сонсирей, которая умирает, и Том клянется, что никогда ее не забудет. Том рвется отомстить за девушку, но Кочис не позволяет ему, потому что он – отец своего народа и не желает, чтобы белокожие обвинили индейцев в том, что они нарушили перемирие.
Диана.

Вся эта история – чистая правда, это говорит Том в начале фильма. Это случилось в 1870 году. Единственное, что не соответствует действительности, то, что индейцы говорят на нашем языке.

Когда зажегся свет, у нас с Элизой в глазах блестели слезы, но у нее в общем из-за трагедии индейцев, которых почти полностью уничтожили белые. Я же не смогла сдержать слез, потому никогда до этого мне никто не нравился так, как Кочис. Я даже не знаю, чем это объяснить. Я хотела бы быть как он и в то же время хотела бы быть самой собой и чтобы он говорил мне: «Ты самая красивая на свете. Хочешь всегда жить вместе со мной?»

Конечно, я с удовольствием пошла бы жить в индейскую палатку из шкур и кожи. Тем более что тогда мне не пришлось бы становиться домохозяйкой. И мне нет никакого дела до того, что он краснокожий. Тот же генерал в фильме говорил, будто в Библии ничего не сказано о цвете кожи.

Я читала бы ему «Илиаду» и научила бы читать и писать, и сражалась бы с врагами рядом с ним. Видела бы ты, как сверкают его глаза, когда он в последний раз называет имена воинов, погибших в сражении!

Элиза говорит, что я не могу выйти замуж за Кочиса, потому что он жил в 1870 году (как говорит Том в начале фильма). Но я могла бы выйти замуж и за актера Джеффа Чендлера, лишь бы он всегда играл роль Кочиса.

Не знаю. Если честно, о свадьбе я пока не думаю. Я еще слишком молодая. Нужно хотя бы окончить школу. И потом, смотри, чем завершился брак между мамой и Манфреди. Пока я всего лишь попросила билетера «Звезды», с которым мы подружились, придержать для меня плакат фильма, где изображен Кочис, чтобы повесить в моей комнате.

Тереза, если в Лоссае тоже будут давать «Индейскую любовницу», сходи обязательно на этот фильм и потом напиши мне, что ты об этом думаешь. Только смотри, не влюбись сама в Кочиса, он мой.

Когда я вернулась домой и сообщила маме, что больше не хочу стричь волосы, она ужасно рассердилась: «Да что ты позоришь меня перед Данилой! – сказала она. – У нас уже назначено время!» Но я же знаю, что все можно спокойно отменить, причем парикмахеру даже не нужно платить неустойку, как например дантисту.

Тогда мама пригрозила: «Я приду ночью в твою комнату и сама отрежу тебе косы кухонными ножницами, тогда тебе волей-неволей придется идти к парикмахеру и приводить их в порядок».

Не думаю, что она на это пойдет. Но на всякий случай я положила под коврик перед дверью целлофановые пакеты, так что, даже если она войдет на цыпочках, я проснусь от шума. И косы я больше не оставляю как попало, когда сплю, а завязываю их на двойной узел под подбородком. Это довольно неудобно, зато я могу быть уверена, что никто не сможет отрезать мне их во сне.

Вот такие вот дела. Думаю, моя влюбленность для тебя – большая неожиданность, но не переживай, Тереза, на нашу дружбу это никак не повлияет.

Обнимаю тебя крепко-крепко, твоя

POST SCRIPTUM. Ты знаешь, как происходит свадьба у индейцев? Их жрец, колдун деревни, разрезает жениху и невесте ладонь и прикладывает обе раны так, чтобы кровь смешалась. Так же, как это сделали мы два года назад! Представляешь?! Но мы же не собирались жениться. И потом, брак – это тоже как дружба, только очень близкая.

25 октября

P. P. S.

Вчера я не отправила тебе письмо, потому что, пока писала адрес на конверте, случилось нечто очень странное. За нами пришли из театра, поскольку Командору вдруг стало плохо. Только не у него в кабинете, а у какой-то женщины, которая работает уборщицей. Понятия не имею, чего он вообще туда пошел. Мама вызвала дядю Туллио, и они вместе пошли смотреть, в чем дело. Сейчас Командор в больнице и ему уже лучше. Но тетя Лилиана устроила семейный совет у себя в квартире – мама тоже на него пошла – и они до сих пор сидят там и обсуждают что-то в большом секрете. Как только я выясню, что произошло, сразу же тебе сообщу.

P. P. P. S.

Сегодня ночью мне приснился Кочис. Будто он приехал за мной в школу на телеге первопроходцев, и Звева Лопес хотела отправиться с ним вместо меня. Но он поднял руку и сказал: «Та, которую я хочу увести в мое селение, – это Диана, владычица моего сердца». Представляешь! Если бы это было правдой!

Прости, что в этот раз я ничего не написала тебе про «Илиаду». Но Кочис для меня намного важнее!

 

Глава восьмая,

в которой выясняется, что Купидон натворил ужасные дела

Да, дорогие мои. Я вступаю в брак! И не надо на меня так смотреть. Я принял решение и не собираюсь его менять.

Было воскресенье, и вся семья Серра в полном комплекте сидела за обеденным столом в квартире Командора.

При этих словах мама, которая как раз наливала себе воды, вздрогнула и пролила воду на скатерть. Дядя Туллио и тетя Офелия взглянули друг на друга с ошалелым видом. Сильвана едва сдержала смешок. Тетя Лилиана одарила ее испепеляющим взглядом и произнесла вслух, но ни к кому не обращаясь:

– Что за абсурд!

Дзелия бросила вилку и наклонилась вперед, с интересом ожидая продолжения. Диана… Но, как некоторые из читателей могут догадаться, слова эти произнесла не Диана. Это был Командор.

Он вернулся домой вчера вечером после пяти дней, проведенных в больнице. Пяти дней, в течение которых на вилле «Верблюд» не говорилось ни о чем другом, кроме необыкновенной новости: хозяину стало плохо не у театральной уборщицы, как судачили в первый момент, а в доме театральной швеи, с которой – тут Форика таинственно понижала голос – с которой Командор виделся вот уже больше года.

Диана и Дзелия не верили своим ушам. Служанки что-то напутали, не иначе! Командор был слишком старым, чтобы «с кем-то видеться» или «бегать за юбками», как говорила Галинуча.

Оказалось нет. Лишь они обе ничего не заметили, потому что глаза у них были «залеплены сладкой ватой», а вот вся Серрата давно знала, что Командор Джулиано Серра настоящий Дон Жуан.

Особенно, ехидно добавляла София Лодде, знали это актрисы и певицы, которые приезжали на гастроли в театр Масканьи в сезон лирики или прозы.

Странностью во всем было то, что эта швея из театрального ателье (о ней так и говорили, что она простая швея четвертой категории, а не одна из модных портних, у которых есть свое ателье, и помощницы, и коллекции тканей на выбор; которые подписываются на «Вог» и дают советы по французской моде, и пришивают этикетки с собственным именем на одежду своих клиенток), так вот, что эта обыкновенная модистка далеко не молодая и красивая девушка, при виде которой невозможно удержаться от того, чтобы не ущипнуть ее за щечку. Нет, это сорокалетняя вдова, причем в театре ее знали как скромную, добропорядочную и работящую женщину, полностью посвятившую себя уходу за престарелой матерью, которая умерла примерно месяц назад, упокой, Господи, ее душу. Во всяком случае, так рассказывали о ней прислужник в Масканьи и синьор Эфизио. Но всем известно, насколько легко позволяют мужчины обвести себя вокруг пальца, и ведь именно в тихом омуте, как говорят, водятся черти. Но никто из служанок не знал, как выглядела эта ведьма-соблазнительница. Как она одевалась на работу, каким приемам выучилась у окружавших ее актрис, чтобы казаться моложе. И кто знает, к какому колдовскому искусству она еще прибегла, чтобы заполучить Командора!

В гостиной наверняка обсуждали то же самое. Только туда Диану и Дзелию не пускали, и им оставалось лишь пытаться подслушивать, спрятавшись за креслами или делая вид, что они случайно проходят мимо двери в свои комнаты, а на самом деле прилипали ухом к замочной скважине. На то, что взрослые находятся в состоянии боевой тревоги, указывал тот факт, что мама окончательно покинула свое гордое отшельничество, чтобы примкнуть к невесткам, а те, в свою очередь, вместо того чтобы держаться холодно и мстить ей за ее вечные мигрени, приняли ее с распростертыми объятиями и даже устроили в гостиной верхнего этажа свой генеральный штаб.

Конечно же, каждый день они ходили навещать Командора в больницу. Тот быстро поправлялся. Диана и Дзелия тоже навестили деда вместе с матерью. В больничной кровати старик казался еще более старым (и уродливым), и тем абсурднее была идея, что он может быть героем какой-то любовной истории.

Диана, если честно, чувствовала себя чуть ли не обкраденной. С тех пор как сердце ее билось лишь для отважного краснокожего, ей казалось, что только она одна имеет право быть влюбленной. Она или по крайней мере молодые люди. Не могла же она запретить Сильване любить ее Пьера Казимира. И если бы Галинуча завела себе молодого солдата в качестве ухажера – что ж, все это представлялось бы нормальным. Но никак не Командор. Он должен был вести себя согласно своему возрасту, а не подвергаться насмешкам за какие-то слезные любовные истории, как в фильмах с Ивонн Сансон и Амадео Наццари!

Может, в этот момент лучше всего было делать вид, что ничего не произошло, и тогда вся эта история лопнула бы сама по себе, как мыльный пузырь. Так же считал и дядя Туллио.

– Ничего ему не говори. Не лезь на рожон, – рекомендовал он сестре, тете Лилиане, которая выходила из дома, чтобы пойти навестить отца в больнице. – Делай вид, что ты ничего не знаешь. Да и вообще, если бы ему не стало плохо в доме этой Мессалины… Вот увидишь, с этой все закончится так же быстро, как и с остальными.

Остальные? Диана, которая свесилась через балконные перила со второго этажа, чтобы услышать, о чем они говорят, чуть не грохнулась вниз. Все остальные любовные истории Командора? Сколько же их у него было? И с кем? У Дианы в голове просто не укладывался образ деда в виде старинного романтичного кавалера. Хотя, по мнению Галинучи, любовные истории хозяина можно было назвать не столько романтичными, сколько мерзопакостными. Говорили, что он пользовался своим богатством и влиянием, и никто не мог ему отказать. И что ему наплевать на репутацию бедных юных девушек, он-то сам – мужчина и никому не должен отдавать отчет.

Но швея, она же была вдовой, а не юной девушкой, – все еще не веря в происшедшее, возражала Диана. Она тоже старая! Как могла родиться между ними такая нелепая история?

Вместе с Дзелией Диана составила список всех эпитетов, которыми мама и тети награждали невесту Командора: «эта женщина» казалось самым безобидным из них, потом шли «эта особа», «хитрая вдова», «жадная швея», «интриганка», «ведьма», «переулочная Цирцея», «обольстительница», «мадам Помпадур», «старая искусительница», «Мессалина»… Как можно придумать столько прозвищ человеку, которого совсем не знаешь?

Диана находила забавным этот воинственный дух в доме. Но и немного глупым. Сама она не желала терять времени на всякие абсурдные истории. Ей самой было о чем подумать. В спешке закончив уроки, она каждый день неслась в кинотеатр, чтобы заново посмотреть своего Кочиса. У них оставалось не так много времени: как и все другие фильмы, «Индейскую любовницу» через семь дней должен был сменить новый фильм. Диана уже знала наизусть все реплики актеров и могла с точностью до секунды сказать, когда начинается какая сцена.

Она отменила все заказы на походы в кино. Свою любовь Диана хотела разделить только с самыми верными подругами. Розальба сопровождала ее в «Звезду» два раза и чуть было не влюбилась сама в Тома, которого играл Джеймс Стюарт – бледнолицый и пресный добряк. Но в конце концов она решила, что он ей не интересен.

Естественно, никто из взрослых не знал о тайной любви Дианы. Она была не настолько глупа, чтобы рассказывать об этом. Даже с Галинучей она не проронила ни слова. Они только бы посмеялись над ней и осыпали шуточками, а этого Диана перенести не смогла бы. Вместе с любовью Диана открыла для себя, сколько страдания может принести это чувство. Каждый день она готовилась распрощаться навеки со своим возлюбленным – она знала, что это неизбежно, но сердце ее все равно обливалось кровью.

И вот в субботу в «Звезду» прибыл новый фильм, глупая музыкальная комедия, в которой в самый неподходящий момент все бросались петь и плясать, и у истории не было ни начала ни конца. Диана объявила в школе, что половина ее карточки снова в продаже.

В тот же вечер Командор вернулся домой из больницы и сообщил Форике, что завтра, как обычно, ждет детей и внуков к обеду.

Чтобы ни решили они, он не мог делать вид, что ничего не случилось, зная, что его раскусили.

– Я решил жениться. Да, господа. Нинетта – славная женщина, и она меня любит. Я знаю ее давно. И мне уже не двадцать лет. Зачем ждать?

– Но, папа, это всего лишь какая-то швея! – нетвердым голосом возразил дядя Туллио.

– Вдова какого-то каменщика! Вульгарная особа! – поддакнула ему тетя Офелия.

– Нищенка! – полным презрения тоном заключила Сильвана. – Наглая интриганка, которая охотится только за твоими деньгами.

– Ты, синьорина, пока еще не заработала в своей жизни собственным трудом ни гроша. И не забудь, что и мой отец, твой прадед, был каменщиком. Так что лучше помолчи, – одернул ее старик.

– Но, прости меня, неужели тебе обязательно нужно на ней жениться? – спросила тетя Лилиана, стараясь сохранить спокойный и рассудительный тон. – Зачем? Неужели ты не можешь просто видеться с ней так же, как вы делали и раньше?

– В тайне? Нет уж, спасибо. Мне это надоело. Да и Нинетта уже не молода, и ей тоже нужна уверенность в завтрашнем дне. Я должен позаботиться о ее будущем. Когда меня не будет…

(«Не будет где? На работе? Неужели ему нужно, чтобы кто-то подписывал ему объяснительную, как в школе?» – протелеграфировал сестре удивленный взгляд Дзелии. Диана сложила крестом два пальца под столом: «Глупая! Это значит, когда он умрет».)

– Вот видишь, все опять упирается в деньги! – пошел в атаку дядя Туллио. – Я не думал, что ты так наивен. Дать обвести себя какой-то хитрой вдове… Это не по тебе!

– Не по мне? А то, что я позволяю сидеть у себя на шее всем вам, паразитам? Вы тоже всю жизнь живете за мой счет! Это по мне?

При этих словах над столом поднялась настоящая волна протестов:

– У тебя на шее? Мы твои дети! Мы всегда приносили себя тебе в жертву… Это же только ради тебя. Чтобы быть с тобой рядом! Если бы тебя услышала наша бедная мама! – возмутился дядя Туллио.

– И потом, Туллио ведь работает с тобой в театре, помогает… – не отставала от него тетя Офелия.

– А я… Если бы я не смотрела за Форикой… Не держала бы ее в узде… Но ты, как я погляжу, предпочитаешь жить среди служанок, если попрекаешь меня куском хлеба! Меня, бедную вдову, – застонала тетя Лилиана.

– Какой позор! Породниться с какой-то наглой нищенкой, с вульгарной потаскухой! Что скажут люди?

– Наша мать в гробу перевернется!

– И семья Пьера Казимира… – застонала Сильвана. – Надеюсь, ты не собираешься представить эту нахальную интриганку им?

– В самом деле? Неужели ты хочешь покрыть нас позором? Разрушить свадьбу твоей внучки?

– Ты ведь можешь избавиться от этой швеи раз и навсегда с помощью небольшой суммы денег!

– Да, Лилиана права! И для чего на ней жениться?

– Хватит! Замолчите все! Надоело! Мне семьдесят два года. Имею я право делать то, что хочу? Повторяю в последний раз – через месяц я женюсь, нравится вам это или нет. И если кого-то это не устраивает, тот может собирать чемоданы и убираться.

Сказав это, Командор взял вилку и занялся макаронами в своей тарелке. Над столом повисло неловкое молчание. Сильвана гневно открыла было рот, но отец ледяным взглядом заморозил слова у нее в горле.

– Диана, – тонким и дрожащим голосом произнесла мама, – Диана, скажи своему деду, что если эта особа перейдет порог этого дома, мы втроем немедленно вернемся в Лоссай.

«В Лоссай? Куда именно? И на какие деньги?» – затаив дыхание, пронеслось в голове у Дианы.

– Скатертью дорожка! – прогремел дед, не переставая жевать.

Дзелия дала ему пинок под столом – невоспитанно говорить с полным ртом. Неужели в своем возрасте Командор все еще этому не научился? Или это влияние плохой компании?

Галинуча, смущенно покашливая, показалась в двери:

– Жареная рыба готова. Она стынет. Можно подавать на стол?

 

Часть четвертая

 

Глава первая,

в которой Тереза узнает множество новостей

Серрата, вилла «Верблюд»

12 НОЯБРЯ

Дорогая Тереза,

прости, что я целую неделю не отвечала на твое письмо. И ни в коем случае не думай, что я о тебе забыла или что ты уже не так дорога мне, как раньше. Просто случилось столько всего, что я совершенно не могла найти времени, чтобы сесть и спокойно написать тебе. Хорошо хоть, сегодня у меня есть время – ведь сегодня воскресенье и я уже все утро просидела за уроками.

Первая новость: наконец-то я точно знаю, что значит «стать синьориной». Мне рассказала это Элиза, а ей – жена ее дяди медика. Не знаю, узнала ли ты что-то новое за это время, думаю, что нет, иначе ты обязательно написала бы мне. Вещь эта довольно мерзкая, но нет никакой возможности ее избежать, кроме как если у тебя серьезные проблемы со здоровьем, поэтому всем женщинам приходится с этим мириться. Это связано с тем, что у женщин рождаются дети. И еще с луной и морскими приливами, поэтому это и происходит каждые двадцать восемь дней. Помнишь, раньше при виде женщин с животами, мы задавались вопросом, как там помещается ребенок, и не запутается ли он в кишечнике, и в легких, и в желудке, и в печени – в общем, во всех тех внутренних органах, которые показывали нам во время уроков биологии; и никому и в голову не пришло объяснить нам, откуда там появляются дети, потому что, по их мнению, мы слишком малы и должны были верить в сказки про аиста.

Тетя Ондина объяснила Элизе, что в животе у женщин есть еще один орган, что-то вроде эластичного растягивающегося мешочка, и ребенок до самого его рождения находится именно в нем, отдельно от всего остального.

Когда девочка становится достаточно взрослой, чтобы иметь детей, этот мешочек, он называется матка, каждый месяц готовится к возможной беременности. Внутри появляется что-то вроде мягкой подкладки, наполненной кровью, потому что ребенок, пока он в животе и не может нормально есть, питается через кровь матери. Так что, если девушка забеременеет, то место для малыша уже готово. А если нет, то организм должен избавиться от подготовленной крови до следующего месяца, когда в матке образуется свежая кровяная подкладка. И кровь постепенно выливается наружу через отверстие между ног, рядом с тем, откуда выходит пипи. И необходимо подкладывать подгузники, чтобы кровь не капала на землю, и менять их каждый раз, когда они наполняются кровью. Все это длится дня четыре и на научном языке называется «менструация», но люди ужасно этого стесняются и поэтому придумали кучу глупых названий типа «красные гости» и тому подобное. Опасности умереть от кровоизлияния нет никакой, потому что крови выходит всего стакана два, ну три, не больше, и наш организм немедленно восполняет эту потерю.

Тетя Элизы говорит, что это не больно и что можно спокойно заниматься гимнастикой, и ездить на велосипеде, и мыть ноги, и все такое. Просто нужно подмываться несколько раз в день. Самое страшное, что может случиться, это небольшая боль в животе, но совсем немного, как когда бывает диарея.

Так что, если, конечно, ты не ждешь ребенка, после первого раза это случается каждый месяц и до самой старости.

Еще она сказала, что это не происходит совсем уж неожиданно и что уже за несколько месяцев можно понять, что у девочки скоро начнутся менструации. Это может заметить докторша, которая проверяет тебя на медосмотре, или учительница по физкультуре, или мать, если она, конечно, достаточно внимательна. Она сказала Элизе быть спокойной, что в этом году у нее еще ничего такого не случится и что она предупредит ее вовремя. Элиза великодушно попросила ее предупредить и нас тоже: меня, Приску, Розальбу… но тетя ответила ей, что нас она не так хорошо знает, как ее, но что нам тоже не стоит беспокоиться, поскольку об этом наверняка позаботятся наши мамы. Я лично не особенно в этом уверена. Моей матери не нравится говорить о таких вещах, и если бы она знала, что я расписываю тебе все это в подробностях, то накричала бы на меня, сказав, что я бесстыжая. Может, она и права. Но ведь мы поклялись рассказывать друг другу все, когда кто-то из нас раскроет эту тайну. Если тебе вдруг сказали что-то другое, обязательно напиши мне. Хотя, думаю, что Элизиной тете Ондине можно доверять.

Вторая новость: я разругалась с Галинучей. То есть, если уж говорить прямо, это она рассердилась на меня за то, что я передумала стричь волосы. Она сказала, что я глупая и что не умею пользоваться моментом, и это после всех усилий, чтобы уговорить маму. И что ей надоело постоянно меня причесывать. Что я уже достаточно большая, чтобы сама заплетать себе косы, если они мне так нравятся. Я уже пробовала, только у меня никак не выходит ровный пробор, особенно сзади, и мама сердится: «Она не может выходить в таком виде на улицу!» Теперь Галинуча вечно в таком плохом настроении, когда меня расчесывает, и вместо того, чтобы распутывать узлы, дергает их до боли, а теперь еще и взялась мне угрожать: «Вот войду в твою комнату, когда спишь, и проснешься лысой, как арбуз!»

Третья новость: синьора Мунафо́ заболела и ее замещает совсем молоденькая учительница, которая заваливает нас домашними заданиями.

Но об этом я расскажу тебе в следующий раз.

Самой главной новостью было и остается намерение Командора жениться. И тогда, ты только подумай, если он и в самом деле сдержит свое слово, как заявил нам всем в прошлое воскресенье, то эта хитрая швея, эта Мессалина, станет моей бабушкой. Я ни разу ее не видела, но если она вдова и в придачу сорокалетняя, то наверняка уже старая. Тетя Офелия говорит, будто в этом возрасте еще есть опасность, что родится ребенок, однако я думаю, это невозможно. Сорок лет – это слишком много. И потом, было бы ужасно смешно иметь новорожденного дядю, но какая же в этом опасность? Что плохого может сделать кому-то маленький ребенок?

Но тетя Офелия именно так и сказала: «Есть опасность» – и была при этом ужасно озабочена. Я еще подумала, что может ей приснился сон, как королю Приаму, помнишь, перед рождением Париса, и в этом сне говорилось, будто этот ребенок принесет гибель городу, и это потому его бросили без еды и ухода, чтобы он умер, а Парис вместо этого стал пастухом на горе Ида.

Может, у тети Офелии есть какие-то свои причины для беспокойства, но, если она ни слова о них не говорит, откуда мне об этом знать?

Я ни с кем не могу говорить на эту тему. Разве что с Дзелией, правда, она еще слишком мала и разговоры с ней не приносят никакого удовольствия.

Мама вызвала вчера нас с Дзелией к себе в комнату и торжественным тоном запретила говорить с кем бы то ни было о предстоящей женитьбе Командора, особенно вне дома. И если вдруг кто-то вздумает задать нам вопрос на этот счет, то мы должны отвечать, что в этом нет ни толики правды, лишь сплетни и слухи. Мы не можем говорить даже с Галинучей и другими служанками. Она заставила нас поклясться. И ни в коем случае не обсуждать эту тему за столом, даже если ОН сам ее затронет.

Но сами взрослые хоть и тайком, но ни о чем другом не говорят. Мама стала ближайшей подругой обеих теть, и они постоянно строят какие-то планы на нижних этажах. Я спросила у нее, знает ли кто-то из домашних эту вдову, видел ли ее кто-то хоть раз. Несмотря на старость она, наверное, ужасно красива, если смогла вскружить голову самому Командору, который обычно не поддается ничьему влиянию. Но мама лишь бросила в ответ:

– Неужели ты думаешь, что нас это интересует!

Но я все же считаю, что им не терпится увидеть ее собственными глазами, особенно дяде Туллио. Странно, что они все еще не отправились подглядеть за ней тайком в швейную мастерскую театра. Галинуча считает, что они не идут на это из гордости, потому что тем самым показали бы, что придают ей слишком много значения.

Позавчера все мы немного испугались, поскольку тетя Лилиана от горя из-за предстоящей женитьбы вдруг почувствовала себя плохо: сначала ее стошнило, потом она даже упала в обморок, и нам пришлось вызывать доктора, который прописал ей успокоительное.

У Сильваны позавчера тоже случился нервный срыв, но в обморок она не падала. Только кричала, рыдая во весь голос, что стыдится выходить из дома и что дядя Туллио должен сделать все, что угодно, чтобы помешать этой свадьбе, не то она умрет. Я как раз была у них и сказала, что мне это кажется слишком уж большой крайностью: в конце концов это ведь не она выходит замуж за швею, а Командор, и если ему это так нравится…

Но Сильвана накричала на меня, что я ничего не понимаю, и даже залепила мне пощечину (я не дала ей сдачи лишь потому, что она была больна, или притворялась больной…)

Если честно, то я до сих пор не понимаю, чего они все так суетятся из-за этой свадьбы. Им-то какое дело?

Я уже писала тебе, что Командор нисколько мне не нравится. Но тут я не могу за него не заступиться: я на его месте тоже разозлилась бы. Если бы кто-то хоть попытался разлучить меня с Кочисом, я превратилась бы в разъяренного тигра. Кстати, в прошлый вторник я повесила у себя в комнате афишу фильма с его портретом, как раз перед кроватью. Теперь последнее, что я вижу перед сном, и первое по пробуждении – это его лицо. И, если немного вытянусь, могу даже погладить его по щеке пальцами ног. Кочис на этой афише просто бесподобен, с легкой и ироничной улыбкой, как когда в фильме он говорит Тому: «Это шутка».

На следующий день в школе Карлотта Тоньоло, соседка по парте Приски Пунтони, дала мне наклейку с фотографией Джеффа Чендлера. То есть не просто дала, а обменяла на целых три, которых ей не хватало для ее альбома: Расс Тэмблин, тот, с рыжими волосами, Джун Эллисон и Таб Хантер. Ну и ладно, у меня их все равно было по две.

Из этой маленькой фотографии я сделала нечто вроде крошечного алтаря в парте: окружила ее микроскопическими цветочками, которые нашла в траве, а Марчелла Орсо помогла мне соорудить из серебристой фольги от конфет настоящую рамочку для фото и крошечный канделябр.
Диана

Конечно же, все держалось в страшной тайне, ведь если это увидят мальчишки или какая-нибудь сплетница вроде Звевы Лопес или Лучаны Кальвизи, то задразнят меня до смерти или, что еще хуже, наябедничают учителям.

Ты скажешь мне, что это рискованно уже потому, что я сижу за партой с мальчиком. Но Лоренцо Паломбо вечно витает в облаках и никогда ничего не замечает. К тому же я кладу сверху смятый носовой платок, так что, даже если кто-то случайно поднимет крышку парты, то ничего не поймет.

Делаете ли вы в школе такие мини-алтари? Приска соорудила себе один из замечательного рисунка Розальбы, на котором изображены умершие Ахилл и Патрокл, с золотыми волосами из конфетной фольги и венками из засушенных фиалок. Приска каждый день читает для них «Покой вечный даруй».

Не могла бы ты нарисовать для меня Кочиса по моему описанию? Или, может, тебе попадется в журнале фотография Джеффа Чендлера и ты сможешь срисовать с нее. Мне бы так хотелось сделать себе закладку для книг с его портретом.

Ой, как поздно! Уже время ужинать. А я еще столько хотела тебе рассказать… Ну ничего, оставлю на следующий раз. Я отправлю тебе это письмо завтра по дороге в школу.

Спокойной ночи, Тереза.

Целую тебя крепко-крепко, твоя

 

Глава вторая,

в которой наша героиня сталкивается с угрозами и сплетнями

На следующий день, когда Диана бегом неслась по лестнице, потому что Галинуча, как всегда, тянула до последнего с ее косами и задержала в ванной, она со всего размаху врезалась в Сильвану, которая тоже, сонная и, как всегда, надутая, выходила из дома.

– Извини, – на бегу бросила Диана.

– Смотри, куда идешь, очкашка! – огрызнулась кузина, схватив ее за руку. – Что, даже с этими фарами ничего не видишь? – тут она увидела, что в руке Диана сжимала конверт с наклеенной уже маркой. – Вы, там наверху, только и делаете, что отправляете письма, – язвительно протянула она. – Это, должно быть, наследственное. Или ожидаете от Почтового бюро награды за преданность?

Диана ничего не ответила. У нее не было на это ни времени, не желания. Хотя, если честно, слова «вы, там наверху» пробудили ее любопытство. Это кто это «вы»? Насколько она знала, никто из их прислуги не получал регулярной корреспонденции, Дзелия тоже исключалась. Мама писала друзьям и родным из Лоссая лишь по праздникам. Может, Командор? Но зачем ему писать письма, если «переулочная Цирцея» работала в мастерской театра, где они виделись каждый день. (К тому же тетя Офелия говорила, что «эта интриганка» была по-настоящему примитивным существом без образования, чуть ли не безграмотная.)

Но даже если Диана и не опаздывала бы в этот момент в школу, она ни за что не доставила бы Сильване удовольствия, спросив, кого именно та имела в виду.

Но Сильвана еще не закончила. Ухмыляясь, она вырвала конверт из руки Дианы и помахала им у нее под носом.

– Ну, и кому мы пишем в этот раз?

– Моей подруге из Лоссая.

– И кто же это такая? Как ее зовут?

– Тереза. Ты ее не знаешь.

– И что же ты написала ей, Четырехглазая?

Диана, возмущенная, попыталась отобрать у нее письмо, но Сильвана вытянула руку высоко к лампе.

– Тебя это не касается. Отдай! – И Диана, подпрыгнув, выхватила конверт из руки кузины. Тогда Сильвана загородила собой входную дверь.

– Эй, послушай-ка, сплетница. Надеюсь, ты не разболтала ей наши семейные дела?

– Я могу писать своим подругам все что хочу.

– Ну уж нет. Нечего выносить сор из избы. Некоторые вещи при чужих не обсуждаются. Смотри, Четырехглазая, я не шучу. Если я только узнаю, что ты говорила с кем-то об этой позорной интрижке, я живьем сдеру с тебя шкуру. – Сильвана схватила ее за плечи и прижала к стене. – Повторяю, я не шучу. Город у нас маленький, и народ шепчется за каждой спиной. Вот почему грязное белье лучше стирать в собственном доме. Тебя что, мамочка этому не научила? Или тебе хочется снова устроить цирк, как когда сбежал твой воришка отчим и над нами смеялась вся Серрата? Даже нет, вся Серрата и Лоссай.

От гнева у Дианы чуть не выступили на глазах слезы. Очки уже запотели.

– Да какое дело Терезе до помолвки Командора! – яростно соврала она.

– И не смей говорить о помолвке! Это я помолвлена! А у деда просто грязная интрижка, мерзопакостная и низкая! Старик свихнулся, дал обвести себя вокруг пальца этой подлой интриганке и всех нас обольет грязью, если его кто-то не остановит!

Тут Диана вспомнила, что на первом уроке у них будет новая учительница. Не стоило настраивать ее против себя, как это уже случилось с Мунафо́, влетая в класс после последнего звонка.

– Да ничего я об этом не писала, – снова солгала она, желая положить конец этой дискуссии.

– Поклянись! Давай, давай говори: чтоб засохли мои глаза!

– Клянусь, клянусь! – выйдя из себя прокричала Диана, на всякий случай скрестив пальцы за спиной. Только тогда Сильвана отпустила ее, и Диана помчалась в школу.

Надо же, какая наглая! Теперь, когда по ее вине Диане пришлось ложно клясться, без исповеди было не обойтись. Хотя, если думать, как Галинуча, то исповедь и так уже ждала ее, после того как она нарушила свое обещание матери еще до того, как дала его.

Но в глубине сердца Диана вовсе не чувствовала себя такой уж виноватой. Во-первых, «ни с кем не говорить» не подразумевало Терезу. По той простой причине, что ее и Терезу связывала другая клятва, куда более давняя: никогда не иметь друг от друга секретов.

И потом, мама опоздала со своими увещеваниями о молчании. К тому времени Диана не только написала Терезе об «интриге», но и рассказала о случившемся Элизе и Приске. Не брать же теперь свои слова обратно! И она просто обязана была теперь ввести и Розальбу в курс того, что уже знали две другие подруги.

К тому же она уже рассказала происшедшее и Галинуче – уж от той-то не могло скрыться ничего, что проносилось в голове у Дианы или Дзелии. И сама няня тоже не было глухой – как все остальные служанки виллы «Верблюд», она тайком подслушивала хозяйские разговоры.

В общем, каково бы ни было мнение Сильваны на этот счет, для Дианы данная ею клятва действовала лишь для взрослых, которые не входили в круг семьи, или для совсем уж вредных сверстников, отличавшихся тягой к сплетням и ябедничанью, как, например, Звева Лопес или Жан Карло Кассол.

Она бросила письмо в почтовый ящик на Монастырской улице и, запыхавшись, проскочила в школу за несколько секунд до того, как привратник закрыл входную дверь. Диана оказалась не последней – за ней пулей влетела Эмилия Дамиани.

Странная эта девочка, Эмилия. Если ее рассматривать саму по себе, то она могла бы быть безвредной, даже, может быть, приятной. Но она никогда не была «сама по себе». Эмилия, словно дворняжка, следовала по пятам за Звевой Лопес, с которой сидела за одной партой: смотрела ей в рот, старалась повторять все ее движения и никогда не делала и не говорила ничего, что заранее не одобрила бы Звева. Эмилия подсказывала Звеве, когда ту вызывали к доске, давала списывать, носила за нее портфель, отдавала собственные кроссовки на уроке физкультуры, если Звева забывала свои. В общем, была преданной рабыней. И ради чего? Звева относилась к ней хуже некуда, обзывала ее, осыпала издевками и награждала щипками так часто, что руки Эмилии покрылись синяками. Звева во весь голос рассказывала, показывая при этом пальцем на Эмилию, как, когда они были маленькими, их семьи вместе катались на яхте Дамиани, и она, Звева, забыла дома купальник. Тогда мама Эмилии приказала дочери дать свой купальник Звеве, а самой купаться в трусах. И, словно этого оказалось мало, заставила ее после купания снять трусы, потому что они были мокрыми. Эмилия в тот день была не в шортах, а в коротеньком платьице, и ей постоянно приходилось придерживать развевающуюся на ветру юбку, чтобы никто не увидел, что она голая. Это случилось много лет назад, но с тех пор Звева не упускала момента, чтобы разъяснить новеньким, какие именно отношения связывают ее и Эмилию.

– Я слышала о твоем деде, – презрительным тоном проговорила Эмилия, пока они вешали пальто на вешалки.

Диана сделала вид, что не слышит.

– Звева рассказала мне, что скоро на вилле «Камелот» будет хозяйничать служанка, – не отставала Эмилия. – Как ты будешь ее называть? Неужели бабушкой?

По мнению мамы, Диана должна была опровергнуть услышанное. Но она не желала давать Эмилии (и через нее Звеве) повода и удовольствия называть себя вруньей. Диана прикусила язык и мысленно сосчитала до десяти. И правильно сделала, потому что уже через три секунды ей в голову пришло название книги, которую она мельком видела в комнате Сильваны.

– Ты читала «Королева или рабыня» Делли? – снисходительным тоном, как мама, когда она говорила с прислугой, спросила Диана. – Классная книжка, правда? Так вот, у моего деда точно такая же история. И мы этим очень гордимся.

Вот теперь она заткнула ей рот, этой сплетнице! Но со всеми остальными дела обстояли сложнее.

 

Глава третья,

в которой новая учительница совершает революцию в оценках, а Диане снится сон

Серрата, вилла «Верблюд»

16 ОКТЯБРЯ

Дорогая Тереза,

я не верила своим глазам, когда читала твое письмо. Как это возможно, что ты, именно ты, влюбилась в какого-то двенадцатилетнего сопляка? Ладно, ладно, он наверняка красивый и вежливый, и все такое. И носит не шорты, а бриджи. Но он же еще совсем ребенок, настоящий сопляк! Как ты можешь принимать его всерьез? Кстати, если он тайком курит, чтобы казаться взрослее, то это значит, он полный дурак! Сопляк-дурак. Как бы то ни было, помни, что ты не должна обещать ему стать его женой без моего одобрения.

Нет, я не видела фильм «Запрещенные игры», до Серраты он еще не дошел. Так что откуда мне знать, как выглядит этот Мишель, на которого похож твой Карло. И его фотографии в газетах я тоже не видела. Господи, да что же это происходит? В прошлом году нам и в голову не приходило в кого-то влюбиться! И не надо напоминать мне о Кочисе, ты прекрасно знаешь, что это совсем другое дело.

Наверняка это все вина Купидона, этого маленького сплетника! Мне даже хочется порой попросить у синьора Эфизио лестницу и закрасить дерзкого насмешника тремя слоями краски!

Значит, ты изменила планы на Рождество. Ты предпочитаешь, чтобы я приехала в Лоссай и познакомилась с этим вундеркиндом. С каких это пор тебе нравятся балы? Помнишь, мы еще смеялись над Фиоренцой и Агнезой, когда они усыхали от желания отправиться на городской бал, а теперь ты ни за что на свете не желаешь пропустить школьный. Ладно, я приеду. Но только ради тебя! С другой стороны, со всеми этими приготовлениями к свадьбе не думаю, что Командор позволит мне пригласить тебя к нам. Может быть, на Пасху.

Кстати, о швее: ты права, не может такого быть, чтобы в таком маленьком городе, как Серрата, моя мать или тети ни разу ее не видели, тем более что работает она в театре Масканьи.

Скорее всего, они видели ее не раз, просто не хотят в этом признаваться. Или просто не знают, кто именно она, потому что дядя Туллио говорил, будто в швейной мастерской театра работают шесть или семь женщин.

Ты права и в том, что мне надо бы попытаться познакомиться с ней. Я говорила об этом с Приской и Розальбой, и мы готовим план. Чтобы напрямик попросить об этом Командора, как предлагаешь ты, у меня не хватает мужества. Я не совсем уверена, что ему это понравится.

Как бы то ни было, в этом отношении ситуация в последние несколько дней вроде бы улучшилась. Никто в доме не говорит больше о помолвке, хотя думают все только об этом. Мы немного волнуемся за тетю Лилиану, которая все еще не очень хорошо себя чувствует. У нее что-то не в порядке с сердцем. К нам приходил очень симпатичный доктор с бородой, он осматривал ее, и только потом я узнала, что это был дядя Элизы Маффей, тот, в которого была влюблена Приска, когда была маленькой, муж тети Ондины.

Знаешь, и Приска, кажется, тоже влюбилась. В одного певца. Только не из тех, что поют в фильмах или по радио, в живого лирического певца с сильнейшим голосом, который приехал в Серрату с гастролями оперы «Лючия ди Ламмермур», он поет там в роли отрицательного героя. Прискин дедушка всегда берет ее с собой в оперу еще с детства. Она знает все оперные сюжеты и всех героев, потому что видела их уже бессчетное количество раз (очень часто дают одно и то же). И еще у нее есть целая коллекция либретто и даже несколько пластинок самых знаменитых арий, как, например, «Сердце красавиц», «Фигаро там, Фигаро здесь», «Милая Аида, солнца сиянье» и другие, которые мама играла на фортепиано раньше, когда еще был Манфреди, а он пел, только в шутку.

Приска также коллекционирует фото оперных певцов с автографами. Большие блестящие фотографии не похожи на наклейки для альбомов, и автографы на них написаны собственной рукой певцов. Приска рассказала мне, что просит автографы во время антракта. Заходит вместе с другими поклонниками в гримерную, получает автограф и потом смотрит, как певец поправляет грим или распевается. За эти годы она познакомилась со многими из них, но так, как этот Энрико, ей еще никто не нравился. Сначала она над ним смеялась, потому что он поет в шотландской юбке со складками, точь-в‑точь как наши – выше колена и с гольфами. Муж английской королевы тоже надевает иногда шотландскую юбку – я видела фотографию в газете. Но мама отказывается отвечать мне, есть у них под юбкой трусы или нет.

Приска говорит, что я тоже должна сходить в оперу, что это небывалое ощущение и что если я только попрошу об этом Командора, то он непременно позволит мне проходить бесплатно, как и в кино. Но не думаю, что мама согласится, по ее мнению, я и так слишком много времени трачу на глупости вместо того, чтобы снова взяться за пианино или посещать уроки балета, как Звева Лопес дель Рио.

Эта Звева настоящая дура. Глупая, вредная и в придачу расистка. Знаешь, что она ляпнула, когда узнала, что я влюблена в Кочиса? Что краснокожие – это грязные дикари и пьяницы, которые никогда в своей жизни не работали, и что американцы правильно сделали, что всех их перебили, поскольку земля должна принадлежать не тому, кто на ней родился, а тому, кто ее обрабатывает. И что индейцы – низшая раса, иначе они не стреляли бы из лука со стрелами, а сами изобрели бы ружья, пистолеты, поезда, автомобили, газеты и все такое. И не сидели бы в своей Америке, пока их не открыли и завоевали, а отправились бы сами в море, и кто знает, может, это они и открыли бы Европу.

Я чуть не задохнулась от ярости и не могла подобрать слов, чтобы ей ответить. Но тут вмешалась Розальба, сказав, что индейцы уважали природу, а мы, наоборот, гробим ее изо дня в день, и что вечная езда на машине приводит к частым запорам, и что индейцы понятия не имели, что такое алкоголь, пока не появились белые (которые, кстати, заразили их оспой, причем нарочно), и что они никогда не лгали. Только все напрасно. Наоборот, знаешь, что ответила мне Звева после этого? «Яблочко от яблони недалеко падает. Дед женится на служанке, внучка – на дикаре». Я даже хотела отвесить ей оплеуху, но меня остановила Элиза, сказав, что ее поставит на место новая учительница.

Эта новая учительница и впрямь какая-то странная. Позавчера я подняла крышку парты, чтобы поменять цветы у моего алтаря, и она, прохаживаясь между рядами, увидела его. Я была уверена, что она закатит мне ту еще сцену, а она, наоборот, не сказала ни слова. Ее не особенно интересует поведение, лишь бы мы хорошо учились. Но, как я тебе уже писала, она забрасывает нас домашними заданиями: по нескольку страниц письменных упражнений и требует учить уроки практически наизусть. Но хорошо то, что она ничего о нас не знает, и поэтому ставит оценки в зависимости от наших ошибок, а не от нашей славы.

Например, однажды она устроила нам контрольную работу по латыни и поставила Элизе такую же оценку, как Томмазо Гаю: девять с минусом. Мы сначала даже не поверили. Гай еле сдержал слезы от ярости и унижения. На перемене он подошел к Элизе и потребовал, чтобы они сверили работы: количество красных пометок на полях было совершенно одинаковым.

Мне за эту контрольную новая учительница поставила семь, естественно, потому, что она ничего не знает об истории с туберкулезными марками.

Но самое интересное случилось через неделю после этого.

Мы писали сочинение в классе о животных, и Приска Пунтони рассказала о своей черепахе Динозавре, о том, какая она умная (что, по мнению Мунафо́, было слишком инфантильным). Ты не поверишь, но новая учительница поставила ей девять, а Гаю, который написал об овчарке-поводыре (очень серьезная и трогательная тема, которую мы изучали весь прошлый месяц) всего лишь семь с минусом. Когда она зачитала оценки, мы все остались стоять с открытыми ртами, а Звева Лопес толкнула локтем Эмилию Дамиани, которая тут же вытянула руку и сказала: «Здесь, должно быть, какая-то ошибка».

Но новой учительнице Прискины сочинения очень нравятся. По итальянскому она всегда ставит ей восемь или девять, а когда вызывает к доске на других предметах, то как минимум семь. Причем оценки она записывает в журнал не карандашом, а ручкой, так что Мунафо́, когда вернется, обязана будет засчитать их. Розальба объяснила нам, что для тех, кто не по душе Мунафо́, это невероятная удача и что мы должны воспользоваться этим, выполняя все задания и готовясь как можно лучше, чтобы как можно чаще поднимать руку и получать хорошие отметки. Так мы получим кучу семерок и восьмерок, и пусть Томмазо Гай и Флавия Ланди хоть лопнут от злости!

Но это значит, зубрить каждый вечер после ужина, ведь не можем же мы отказаться от кино (тем более от моих клиентов), от прогулок или от игры в Трою на площади.

Ты, наверное, хочешь знать, что нового случилось в «Илиаде», но я напишу об этом в другой раз. На этой неделе мы не особенно много прошли.

Зато я расскажу тебе о своем сне, который снился мне вот уже три раза и всегда одинаковый. Странный сон, из тех, когда только тебе начинает что-то сниться, так ты сразу понимаешь, что это сон, и не боишься, что случится что-то плохое, потому что как только тебе вдруг станет страшно, так можно сразу же проснуться. Но зато приятные ощущения не оставляют тебя долго, даже во время завтрака.

Сон начинается так: я сижу на скале в виде трона на поляне. Не на троне, вырубленном в скале, а просто на камне, похожем на трон. На земле – песок и сосновые иголки. Вокруг – сосновый лес и можжевельник, как на пляже Сан-Микеле. Я в старом купальнике из красной шерсти с желтыми бретельками. Я – королева. Вокруг меня никого нет, и на голове у меня никакой короны, но я знаю, что я королева. И прекрасно вижу без очков. Меня переполняет радость, и я кого-то ожидаю.
Диана.

И вот между сосен вдруг слышится шум: тук-тук, тук-тук, тук-тук, и на поляне показывается конь, прекрасный, без седла и уздечки, с длинной развевающейся гривой, хотя ветра нет и в помине. На спине у коня сидит ребенок – маленький, голый и светловолосый, и я думаю сначала, что это Дзелия, но у ребенка не такие длинные волосы. Он улыбается мне издалека, и я так счастлива! Я хочу взять его на руки, обнять, поцеловать, тоже сесть на коня позади него! Это самый счастливый момент сна. Я уверена, что как только сяду на коня, то сразу же тоже стану красавицей, как по волшебству. Но тут безо всякой на то причины малыш вдруг корчит мне рожицу, пришпоривает коня и проносится мимо совсем рядом со мной, не переставая кривляться на ходу. После чего скрывается в лесу по другую сторону поляны. Я зову его, хотя и не знаю его имени, просто: «Малыш, малыш!» – и просыпаюсь. Но, даже проснувшись, еще некоторое время я верю, что если бы мне только удалось сесть на этого коня, то я стала бы красавицей, и мама гордилась бы мной так же, как гордится Дзелией. Странный сон, правда?

Прошу тебя, Тереза, ничего не обещай этому Карло. Держи его на расстоянии, по крайней мере до тех пор, пока я его не увидела. И особенно не позволяй себя целовать! Не сейчас. Может, на Новый год, под предлогом праздника, но не сейчас.

Ну все, хватит писать. У меня уже рука болит и не хочу больше вырывать страницы из тетради. Ладно, целую тебя, а с Карло думай о том, что сказала бы в этот момент твоя лучшая подруга

 

Глава четвертая,

в которой Розальба ненадолго становится парикмахершей

Командор больше ни с кем в доме не обсуждал свою женитьбу. Но это отнюдь не значило, что он о ней позабыл.

– Если уж хозяин вобьет что-то себе в голову, то становится упрямым, как осел, и никто из него этого не выбьет! – фыркала Форика. – Не хватало ему бардака, который принесли с собой родственнички из Лоссая! Так нет же, теперь, когда мы только все попривыкли, придется встречать с королевскими почестями мадаму швею!

Командор велел прислуге навести в доме парадный блеск, словно на носу была Пасха: снять шторы и гардины, выстирать их и выгладить; выбить ковры; отодвинуть от стен мебель, чтобы за ней не осталось даже самой невидимой паутины; начистить, стоя на шатающейся лестнице, все хрустальные подвески огромной люстры; стереть пыль с каждой картинной рамы и зеркал в стиле барокко; протереть спиртом телефонную трубку; проветрить все покрывала и одеяла; заменить мешочки с лавандой в шкафах с постельным бельем; натереть воском деревянную мебель; начистить до блеска серебро…

– Лишь при одном виде этого списка мне становится плохо, – возмущалась Галинуча. В Лоссае при необходимости такой генеральной уборки они всегда прибегали к помощи специализированной фирмы. Но этот старый скупец позволил Форике лишь привлечь к работе синьора Эфизио, да и то лишь на два утра, и вызвал на несколько часов уборщика театра, но только для самой тяжелой работы, например для перестановки мебели.

Для своей личной спальни – «Любовное гнездо двух старых сов!» – с сарказмом заметила Сильвана – Командор купил новую мебель, причем ужасного вкуса, по словам матери Дианы.

– Конечно, чего еще ожидать, наверняка они выбирали ее вместе, он и эта переулочная модистка. Хотя и раньше мебель была не ахти. Увы, у вашей бабушки был вкус настоящей крестьянки, – говорила она дочерям.

Старую мебель вынесли в сарай в конце двора.

– Спальня нашей бедной мамы! – всхлипывала тетя Лилиана, следя за работой из окна и прижимая руку к сердцу. – Какое неуважение к ее памяти! Какое оскорбление нам, ее детям, рожденным в этой кровати!

Но прекословить отцу она больше не осмеливалась, потому что Командор при любом намеке на критику выпячивал подбородок, как бульдог, и рычал в ответ привычную уже фразу:

– Если кого что-то не устраивает, тот может сейчас же укладывать чемоданы и убираться! Я никого не держу!

Сначала Диана думала, что они так и сделают и что скоро на вилле «Верблюд» никого не останется. Что дядя Туллио станет искать себе новую работу, что тетя Лилиана напишет заявление, чтобы ее снова взяли на должность учительницы, что мама… Что именно могла предпринять мама, Диана не особенно себе представляла. О том, чтобы вернуться в Лоссай, она больше не заговаривала, да и их финансовое положение нисколько не изменилось по сравнению с августом. И никакого предложения о помощи от маминых братьев тоже не пришло. Диана как-то говорила об этой возможности с Галинучей, но та отмела ее начисто:

– Вот еще, эти два бездельника! Да они сами едва сводят концы с концами благодаря доходам от крошечного куска земли, можешь и не мечтать о том, что они смогут прокормить еще и нас четверых!

Но несмотря ни на что Диана заметила, что мамино настроение в последнее время неуловимо улучшилось. Ее мрачная и беспрерывная грусть первых месяцев прерывалась теперь иногда короткими взрывами хорошего настроения. В ее гардеробе появилась светлая бежевая блузка, и за фортепиано она порой играла веселую музыку: «Аллегро, но не слишком», «Анданте нарастающее» было написано на нотах.

На прошлой неделе мама даже дала Дзелии уговорить себя отвести ее на детский праздник к одному из ее одноклассников и зашла на чай к своей подруге Джанелле Лопес дель Рио, матери Звевы. Мама просила Диану сопровождать ее, но та наотрез отказалась.

Диана подолгу обсуждала с Приской и Элизой эти перемены в мамином настроении, и все они пришли к заключению, что та просто-напросто стала постепенно привыкать к жизни в Серрате.

– Вот увидишь, если во время карнавала она пойдет на Офицерский бал, то наверняка влюбится в кого-то и снова выйдет замуж, – фантазировала Приска. Но это было невозможно, пока Манфреди жив. Неизвестно где, у черта на куличках, но жив. Ведь только вдовы могут снова выйти замуж.

Кстати сказать, в эти дни и сама Приска чувствовала себя немного вдовой. «Лючия ди Ламмермур» закончила гастроли и переехала в Лоссай. Но любовь Приски к Энрико была не такой глубокой, как чувства Дианы к Кочису, и она постепенно его забывала. Сейчас Приска запоем читала новый роман «Зеленый дельфин» и никак не могла решить, какая же из двух сестер больше походила на нее: задумчивая Маргарита или взбалмошная Марианна.

Что касается Дианы, хоть это вовсе не так романтично, но за последние дни она все-таки научилась сама заплетать себе косы. И Галинуча с ее дерганьем узлов и причитаниями наконец оставила ее в покое.

Однажды вместо обычных кос она попробовала сделать себе два длинных хвоста, как Сонсирей, чтобы носить их перекинутыми на грудь. Но это ей совсем не шло. Очевидно, из-за очков. Эти очки вечно все портили! Кто знает, улучшится ли с возрастом ее зрение, чтобы она могла обходиться без них.

Диана старалась при каждой возможности есть как можно больше моркови, но пока еще не видела (как раз подходящее слово!) никаких результатов.

Но вернемся к волосам. Они были слишком длинными для того, чтобы носить их распущенными: волосы доходили ей до поясницы и не были ни гладкими, как у шведов, ни кудрявыми, как у черных певиц из американских фильмов, а тонкими-тонкими и легкими и при каждом дуновении ветерка закрывали ей лицо и запутывались в тысячу узлов.

– Ты похожа на Марию Магдалину, – неодобрительным тоном сказала ей как-то раз Форика, когда застукала ее перед зеркалом. – Надеюсь, ты не собираешься выходить из дома в таком виде?!

Однажды после школы Приска и Розальба пришли делать уроки домой к Диане. Конечно же, подруги не упустили случая, чтобы во всех подробностях изучить прическу Кочиса на афише фильма.

– Видишь, он носит волосы не длинными до пояса, как Сонсирей, а лишь немного ниже плеч, – заметила Приска. – Поэтому они у него так хорошо лежат. Примерно такой же длины, как у Флавии Ланди, которая обычно носит их распущенными и с обручем, но если захочет, то может заплести и пару приличных кос. Тебе тоже следовало бы подстричь волосы. – Приска собрала косы подруги в пригоршню и взвесила их: – Какие длинные! Прямо как колокольные канаты.

Дианины косы можно было спокойно укоротить сантиметров на двадцать, и еще столько же осталось бы.

– Если хочешь, я могу их подстричь, – предложила Розальба. – Подумаешь, дела! У тебя есть ножницы?

Она была настолько уверена в себе, что Диана не колебалась ни мгновения.

– Только смотри, чтобы было ровно, – наказала она. С другой стороны, разве мама не разрешила ей остричь волосы еще раньше? Это она сама тогда не захотела. Но разрешение, раз оно дано, не имеет срока годности.

– Подожди, я только свяжу их еще двумя резинками повыше, чтобы отметить длину. К тому же тогда они не расплетутся, – практично заметила Розальба. И цак! Одна коса упала на пол. Цак! Вторая последовала за ней.

– Отличная работа, – похвалила Приска. – Теперь посмотрим, как тебе идут распущенные волосы.

Волосы оказались ровно такой же длины, как у Кочиса. Правда, справа. Слева немного длиннее. А сзади… Взволнованная Диана бросилась искать зеркало с ручкой, чтобы взглянуть себе за спину.

– Здесь ступенька! – испуганно воскликнула она. – Даже две! – волосы сзади шли кривым зигзагом.

– Сейчас выровняем, – невозмутимо отозвалась Розальба, щелкая ножницами в воздухе. Но Диана уже поняла, что она за парикмахерша.

– Нет-нет, бога ради! Ты из меня пугало огородное сделаешь!

К счастью, волосы оставались достаточной длины, чтобы привести их в порядок без особенных жертв. Но что скажет мама? Конечно, она ужасно рассердится, накричит на Диану, назовет ее дурочкой, выльет на нее все свое презрение…

Тем более что если и было что-то, из-за чего мама теряла голову, то это внешний вид, порядок, элегантность… Она могла сделать настоящую трагедию из смявшегося воротничка или оторванной пуговицы, чуть ли не чрезвычайное происшествие государственного значения, а вот получив плохую оценку, Диана частенько отделывалась обыкновенным «В следующий раз будь более внимательна».

– Да ладно тебе, не нервничай, – мягко сказала Приска, стерев пальцем слезу у нее с лица и слизнув ее языком в знак глубочайшей солидарности с подругой. – Заплетешь снова косы и увидишь, что никто ничего не заметит.

Как бы не так – Галинуча моментально обнаружила непорядок.

– Да уж, ничего не скажешь, молодец! Да что вы там устроили с этими сорванцами, твоими подружками? Ну теперь тебе не миновать взбучки! Чего ревешь, дура? Надо было раньше думать! Я так и не пойму, чего ты не захотела идти к парикмахеру, уж и время назначили. Хотелось бы мне знать, что у тебя в голове… И высморкайся, ты уже не маленькая! Ладно, я сама поговорю с твоей матерью…

 

Глава пятая,

в которой Дзелии предлагают играть в театре

Когда пришло время ужина, Диана явилась за стол с колотящимся сердцем, искоса следя за лицом матери и готовая при малейшей необходимости увильнуть от затрещины.

Хуже всего было то, что Командор в этот вечер ужинал с ними и уже сидел на своем месте с салфеткой за воротником (привычка, которую невестка считала достойной лишь невежи, портового грузчика), ожидая того момента, когда он сможет наброситься на макароны, дымящиеся перед ним в тарелке.

Диана села, затаив дыхание и уже стыдясь сцены, которая им предстояла. Но мать лишь бросила на нее насмешливый взгляд (очевидно, Галинуча оказалась убедительным послом).

– Я уже позвонила Даниле, – как ни в чем не бывало проговорила она. – К счастью, салон красоты был еще открыт. Несмотря на то, как невежливо ты отнеслась к нему в прошлый раз, он был очень любезен и перенес один из уже назначенных приемов, чтобы принять тебя как можно скорее. Завтра утром в полдевятого, сразу же после открытия. Я не смогу пойти с тобой в это время, но я уже объяснила ему все, что нужно сделать.

У Дианы отлегло от сердца, и она даже забыла сказать спасибо. Единственное, что ей пришло в голову, это школа.

– В полдевятого? Но уроки начинаются в восемь!

– Послушай, моя дорогая, невозможно получить все. Я напишу тебе объяснительную, и ты придешь в школу к десяти. Тебе не потребуется много времени: лишь небольшая корректировка по длине волос.

– Но ты сказала ему, что я все еще хочу длинные волосы? Что он не должен их стричь? – успокоившись, спросила Диана.

– Не беспокойся, я сказала ему все, что было нужно.

– Мама, можно и я пойду с Дианой, я тоже хочу остричь волосы? – подскочила на стуле Дзелия. Когда она чего-то хотела, то так просто не сдавалась.

– Нет, ты нет. И никаких больше разговоров на эту тему.

Но Командор, который до этого был занят тем, что набивал рот макаронами, словно беседа между невесткой и внучками совершенно его не касалась, неожиданно оставил вилку и сказал, ни к кому в особенности не обращаясь:

– Если малышка желает постричь эти ее кукольные кудри, то я совершенно с этим согласен. Дзелия, можешь пойти завтра в полдевятого с твоей сестрой в парикмахерскую. Скажи этому Базилю, или Димитрию, или как там его, чтобы он послал счет мне в театр. За твою стрижку и за ее.

При этих словах мама вздрогнула, но с протестами ее опередила Галинуча, которая, потеряв всякое уважение к хозяину, грохнула об стол блюдом с макаронами и перекрестилась:

– Господи, спаси и сохрани! Остричь эти золотые локоны! Да это ж самая твоя красота, прелесть моя! Нетушки, завтра ты не пойдешь ни к какому парикмахеру, радость моя. Завтра Галинуча отведет тебя прямиком в школу. Вот еще, взбредет же кому в голову! Ужас какой!

Командор проигнорировал этот поток слов и принялся за вторую порцию макарон. Невестка же за это время успела снова принять спокойный вид. Она знала, что открытый спор со стариком ни к чему не приведет. Она научилась этому на себе самой, не говоря уже о том, что в эти дни Командор был особенно раздражителен и вспыхивал, словно спичка, при любом, даже самом крошечном, возражении. Поэтому она призвала на помощь все свое воспитание и заставила себя говорить уравновешенным тоном.

– Диана, – обратилась она к дочери, – спроси, пожалуйста, у твоего деда, по какой причине он считает, что Дзелия будет лучше выглядеть с короткими волосами? Быть может, ему не нравится, как мы ее причесываем? Он предпочитает, чтобы ей тоже заплетали косы?

Диана передала деду вопрос матери. Она обрадовалась, что тема разговора с ее неравномерных кос перешла на прическу Дзелии и что она так легко отделалась. Диана ожидала, что дед ответит матери, защищая право выбора самой Дзелии: иногда с ним случались такие приступы демократии, лишь бы дело не касалось его личных решений на счет чего-либо.

Но старик вытер рот салфеткой, отхлебнул вина и спокойно ответил:

– Вопрос не в том, нравится мне ее прическа или нет. Какое мне дело до кудряшек какой-то там соплячки! Единственное, что меня интересует, это то, что через десять дней у Дзелии должны быть короткие волосы, потому что она должна будет играть роль ребенка Пинкертона и Чио-Чио-Сан, который, как это всем известно, мальчик.

Если бы он вышвырнул супницу из окна или одним прыжком вскочил бы на люстру, изумление его трех слушательниц не было бы бо́льшим. Мама настолько потеряла самообладание, что забыла о своем решении говорить со свекром через дочерей и обратилась лично к нему:

– Роль? Вы имеете в виду в театре? – возмущенно воскликнула она оскорбленным тоном.

– А где же еще? Конечно в театре. Нам нужен белокурый ребенок для второго акта «Мадам Баттерфляй».

– Я никогда не позволю моей дочери ступить ногой на театральную сцену!

– А что мне надо будет делать? Мне нужно будет умереть? – поинтересовалась Дзелия.

– Да нет же, это твоя мать умрет, – объяснила ей Диана, которой Приска с огромным энтузиазмом рассказала содержание оперы, ставившейся на сцене городского театра уже три или четыре раза. – Не надейся, не такая уж это большая роль. Ребенок появляется на сцене лишь два раза и не говорит ни слова. Даже не плачет, просто стоит там и все. Они могли бы использовать для этого и куклу.

– Что за глупости! – возмутился Командор. – С тех пор как существует опера, в роли статистов всегда использовали настоящих детей! Это более трогательно. И для «Мадам Баттерфляй» нужен белокурый ребенок, чтобы не было никаких сомнений, что это сын Пинкертона.

– А я думаю, что Дзелия, кроме того что она девочка, уже слишком стара для этой роли, – не уступала Диана, съедаемая завистью. Вы только подумайте, теперь эта кукла еще и станет звездой театра. Этого еще не хватало! – Ребенку Пинкертона и Чио-Чио-Сан не больше трех лет…

– Нигде не написано, сколько ему лет, – резко прервал ее старик.

– Еще как написано. Прошло три года после свадьбы, – упрямо возразила Диана.

– Ну и что? Или ты думаешь, так легко найти белокурого ребенка этого возраста, все равно – мальчика или девочку, и заставить его спокойно выйти на сцену? Так что нужно брать то, что есть. В один год я ангажировал твою подружку, внучку Маффей, и она тоже уже ходила в школу, как Дзелия. Главное, чтобы ребенок не слишком много весил, и его можно было взять на руки, и чтобы он был белокурым.

– Вот оно, если белокурые волосы так важны, тем более их не следует стричь! – вмешалась Галинуча. – И ничего, что это мальчиковая роль. В старинные времена и мальчики носили длинные волосы…

– Но это не старинные времена, это Япония, – поправила ее Диана.

Но Галинучу так просто не возьмешь:

– Ну и что с того, что Япония? Разве японцы не носят хвостиков? Или это китайцы… Ой, да какая там разница, все они одинаковые, эти желтые.

В конце концов пришли к компромиссу. Командор добился разрешения мамы, чтобы Дзелия ступила на театральную сцену. Тем более она была еще слишком молода, чтобы о ней сплетничали. Наоборот, самые лучшие семьи Серраты всегда предлагали своих детей в роли статистов для «Мадам Баттерфляй», «Нормы», «Богемы»… Если бы речь шла о Диане, то это другое дело. Это могло бы вскружить ей голову, и люди сочли бы ее несерьезной, как обычно думают об актрисах. С этим невестка полностью согласилась: после третьего класса начальной школы никакого театра! (Если бы они только знали, что Диана была влюблена в краснокожего, который в придачу был актером, и что сама она собиралась стать киноактрисой, когда вырастет!)

Но что касается волос, то тут Командору пришлось уступить. У сына Пинкертона и Чио-Чио-Сан были длинные золотые локоны, распущенные по шелковому кимоно. И в салон красоты завтра утром Диана пошла одна.

 

Глава шестая,

в которой наша героиня выходит из себя от ярости

Серрата, класс 2‑Б

20 НОЯБРЯ, 11 часов

Дорогая Тереза,

я в такой ярости, что могу даже лопнуть. Мама оказалась подлой лгуньей и предательницей. Я ее ненавижу! Нет прощения тому, что она сделала. Я даже видеть ее не хочу, никогда в жизни, пусть знает!

Сейчас я в школе и пишу тебе во время урока французского, но мне наплевать, если учитель заметит это и напишет мне замечание. Все равно я в последний раз прихожу в школу. Я решила сбежать из дома, а значит, в школу я ходить тоже не буду, это ясно.

Я еще не решила, куда податься. В кармане у меня лишь триста лир, и я не успела переговорить с Розальбой, Приской и Элизой. Но одно я знаю точно: домой я ни за что не вернусь. Я не доставлю Астрид Таверне удовольствия созерцать меня в таком виде. Знала бы ты, какая это была пытка – появиться в классе этим утром. И это после того, что я опоздала на два часа, и все уже давно сидели за партами и пялились на меня, пока я шла на свое место, и сопровождали каждый мой шаг своими мерзкими комментариями. Можешь себе представить, какими… «Что за ощипанная курица!», «Мышь свалилась в банку с маслом!», «У тебя что, короста была? Поэтому тебя так обкромсали?», «Не-е, у нее, наверное, вши!» К счастью, Томмазо Гая сегодня не было, не то мне пришлось бы услышать кое-что и похуже…

Элиза послала мне записку: «Не обращай на них внимания. Эта стрижка тебе очень даже идет», но я знаю, что она сделала это лишь ради того, чтобы хоть немного меня утешить.

Ах да, прости, я все еще не рассказала тебе, что же со мной произошло. В общем так, вчера я по дурости позволила Розальбе укоротить мои косы. Не очень коротко: мы померили их после стрижки, и от головы до резинки оставалось еще добрых пятнадцать сантиметров. Но, к сожалению, их необходимо было подровнять, и под предлогом этого мама отправила меня к своему парикмахеру.

Но я же не знала, что она договорилась с ним по телефону полностью остричь мне волосы, вместо того чтобы всего лишь подровнять концы! Она ничего мне не сказала. И вот сегодня утром я спокойно пошла в салон красоты, уселась в кресло и начала листать какой-то глянцевый журнал из тех, что обычно читают в парикмахерских. Мне попалась статья о Патриции Нил – актрисе, которая вышла замуж за английского пилота Роальда Даля – высоченного толстяка, пишущего книги для детей и рассказывающего, что встречал в небе загадочных маленьких существ, полуэльфов, полуживотных, которые называются гремлины.

Статья была настолько интересна и с кучей фотографий, что я зачиталась и ни разу не подняла головы, чтобы взглянуть в зеркало. Да еще Данила снял с меня очки. Я слышала, как он щелкает ножницами, и думала, что все идет нормально, что он подравнивает мне кончики. Я даже подумала, оставить ли их распущенными, чтобы идти в школу, или все-таки заплести. Подумай только, какая дурочка! Я должна была почувствовать неладное, хотя бы по тому, как в конце он смахнул с моей шеи остатки волос специальной кисточкой!

Но, когда Данил сказал мне: «Ну вот и закончили. Довольна?» и отдал очки, я чуть не свалилась с кресла от изумления. От моих волос, моих любимых длинных волос не осталось и следа! Они валялись на полу, и уборщик уже подметал их щеткой. Ни говоря мне ни слова, Данила подстриг их под самый корень! Еще короче, чем у Приски Пунтони – та хоть может заколоть их приколкой! Короче даже чем у Звезы Лопес, но у нее они хоть кудрявые!

У меня перехватило дыхание, я не могла вымолвить ни слова. Лишь выдавила из себя: «Я хотела подлиннее…»

А Данила в ответ: «Они именно такие, как велела мне твоя мать, под мальчика, с высоким подъемом на затылке. Эта самая подходящая стрижка для тех, кто носит очки. Тебе очень идет».

Хотела бы я услышать хоть одного парикмахера, который после своей работы заявляет: «Тебе совсем не идет, это ужасно!»

Но ты же знаешь, какая я застенчивая. Я постеснялась ему возразить. Да и к чему? Волосы ведь обратно не приклеишь…

Я была так ошарашена, что молча вышла из салона и, ничего не видя и не слыша, пошла в школу. Если хорошо подумать, то было бы лучше, если бы я сбежала сразу же, пока меня еще никто не увидел. Нужно было спрятаться где-то, может, приехать к тебе в Лоссай, и подождать, пока волосы снова не вырастут. Сейчас, когда все в классе меня уже видели, это куда труднее. И потом, сколько нужно времени, чтобы волосы снова отрасли?

Только прошу тебя, не надо меня ругать и говорить, что ты сама мечтаешь о том, чтобы тебе позволили остричь косы и что ты их ненавидишь, и что я сама совсем недавно этого хотела…

Да, все это так. Но тогда я еще не была влюблена в Кочиса. Как я теперь смогу в таком виде появиться в селении краснокожих? И захочет ли он теперь взять меня в жены? Я знаю, что все это лишь фантазии, выдумки, что я не могу войти в фильм и что Джефф Чендлер сыграл недавно новую роль американского пилота в фильме про войну в Корее.

Но, может быть, затерянные где-то в Техасе, еще живут индейцы. И, может, один из них – потомок Кочиса, и похож на него как две капли воды…

Но все это уже не для меня. Никакой краснокожий, никакой нормальный человек не сможет больше меня полюбить. Я никогда не прощу этого Астрид Таверне, пусть она хоть ползает передо мной на коленях!

Ой, Тереза, урок французского закончился, и мне надо спрятать письмо, потому что в класс уже входит новая учительница по литературе. Я закончу его позже. До скорого!

Мне не пришлось долго ждать, потому что новая учительница сразу же дала нам писать сочинение. Не просто сочинение, а для конкурса, который пройдет по всей Италии, на тему «Праздник деревьев». Победителю даже назначен денежный приз! Хотя какая разница, Гай сегодня болеет, так что из нашего класса никто не победит. И не стоит зря тратить силы. Я свое уже закончила, но еще не сдала, чтобы продолжать писать тебе письмо, тогда как учительница думает, что я сижу над сочинением.
Дианы.

В последнем письме ты жаловалась, что я больше не рассказываю тебе об «Илиаде». Слушай, Тереза, неужели ты не можешь просто взять и прочесть ее сама? Твоя сестра Флоренца уже закончила среднюю школу, так что книжка у вас дома наверняка есть. Или пусть тебе расскажет ее твой Карло…

Прости, прости, что набросилась так именно на тебя, ты же моя лучшая подруга. Но я так рассержена, так рассержена…

Уж лучше я расскажу тебе про «Илиаду», делать все равно нечего. В последние дни ничего особенного не произошло. Лишь Зевс, чтобы сдержать слово, данное матери Ахилла, решил надуть Агамемнона и послал ему фальшивый сон, то есть лживый. В этом сне Агамемнону явился не один из богов, а его друг Нестор, который сказал ему: «Что ты спишь? Неужели ты забыл, что вы здесь для того, чтобы сражаться? Сегодня день, когда решится судьба Трои, день, в который город Приама будет повержен и разрушен! Ты что, не хочешь быть победителем? Просыпайся и веди своих воинов в бой, потому что вы обязательно победите!»

На самом деле, ты только подумай, Зевс хотел проучить его с помощью троянцев, и не только его, а всех греков, которые к этой ссоре из-за рабынь не имели ни малейшего отношения.

По-моему, бог не должен врать, тем более такой, как Зевс – начальник всех богов. Тем более что ему лично было совершенно все равно, как закончится эта война. Это Аполлон, Арес и Афродита болели за троянцев, а Гера и Афина Паллада – за греков.

И вообще, это неправильно, что он заставляет лгать Нестора, хорошего человека, и портит ему всю репутацию. Почему он не принимает на себя ответственность за свои решения и не предстает перед Агамемноном в своем настоящем облике?

Как бы то ни было, этот легковер Агамемнон верит ему на слово, вскакивает с кровати, одевается, приказывает созвать остальных командиров и рассказывает им о сне. «Сегодня мы захватим Трою!» – уверенно заявляет он. Но перед тем, как дать решающее сражение, необходимо проверить солдат. Я скажу во всеуслышание, что нам лучше вернуться домой, а вы старайтесь убедить их остаться и сражаться. Посмотрим, кого они послушают».

Конечно же, воины, которым до чертиков надоело эта никому не нужная девятилетняя осада, выбирают вернуться домой и уже бегут к кораблям. И тогда Одиссей начинает орать: «Трусы! Бабы! Неужели вы хотите вернуться с носом после всех наших лишений?» Он перекрывает им дорогу и даже лупит кое-кого своим жезлом по спине, особенно одного, самого уродливого и злобного, по имени Терсит.

По-моему, во всей второй книге «Илиады» нет ни одного человека, который вел бы себя логично. Скажите пожалуйста, кому же должен верить бедный солдат и кого слушаться, если все говорят одно, а думают другое? Можешь себе представить, что случилось сразу же после этого.

Солдаты стыдятся своей трусости, кричат, что желают сражаться, «Да здравствует Агамемнон», «Вперед в бой!», «Троя падет!» и так далее. «Все в решающую атаку!», «Хватаем оружие и бежим сражаться!» Чтобы заручиться поддержкой Зевса, Агамемнон приказывает снова совершить жертвоприношение. Происходит оно так: жрецы зарезают бедных быков на алтаре, жарят из них шашлык, и все присутствующие набивают себе живот мясом, а от жертвенного костра к небу восходит аромат шашлыка и жареного жира, и Зевсу этого достаточно.

В этот раз все было так же, и Зевс снова насладился запахом шашлыка, хоть он даже и не собирался выполнять желание Агамемнона и греков. Наоборот, готовил им в этот день самую настоящую резню.

Когда позавчера мы прочитали этот отрывок в классе, Приска Пунтони ужасно рассердилась и сказала, что если человек не может верить даже богам, то кому тогда вообще можно доверять?

Мунафо́, когда она ведет себя подобным образом, сразу же ставит ей двойку за поведение. Но новая учительница лишь рассмеялась и сказала: «Кто знает, может, в один прекрасный день ты напишешь свою “Илиаду”». Я, например, думаю, что у Приски это еще как получится.

Знаешь, Тереза, мне только что пришло в голову, что этот ложный сон был словно предупреждением мне, глупой. Не стоило мне доверять маме. Я должна была знать, что Астрид Таверна, чтобы добиться своей цели, способна прибегнуть к любым средствам.

Ой, как поздно! Урок уже почти закончился. Все уже посдавали свои сочинения и сидят, ждут звонка. Пора мне тоже заканчивать.

Я хочу есть. И все еще не знаю, куда идти, ведь на виллу «Верблюд» я точно не вернусь. Сначала я даже хотела купить билет и приехать к тебе в Лоссай, но потом передумала. Твои, как только увидели бы меня, так сразу же позвонили бы моей маме, чтобы она за мной приехала, а спрятаться у тебя (хотя бы до той поры, пока я не смогу завязывать хоть два несчастных хвостика) негде.

Нужно придумать что-то другое. Сейчас прозвенит звонок, и я смогу спросить совета у Приски и Розальбы. Кто знает, откуда я напишу тебе мое следующее письмо…

А пока целую тебя крепко-крепко, большой привет от безутешной и остриженной почти налысо

POST SCRIPTUM. Кстати, Дзелия на следующей неделе будет выступать в театре! У нее мужская роль: сын мадам Баттерфляй. И ты подумай: ей даже не постригли волосы! Везет же некоторым, черт побери…

 

Глава седьмая,

в которой наша героиня сбегает из дома

До этого Диана никогда не спала на полу. Она часто видела в фильмах, как люди спят на земле или даже на голых скалах, укутанные лишь грубой конской попоной, и по утрам они обычно жаловались на онемевшие руки и ноги, но в общем чувствовали себя очень даже неплохо.

Так что она тоже сможет. Тем более Приска нашла где-то в углу гаража старый свернутый матрас и помогла ей расстелить его на полу.

– Так тебе будет хоть немного мягче. Я постараюсь принести и одеяло, если Антония не заметит. А если не смогу, то приволоку тебе все мои теплые кофты и пальто…

– И не забудь шапку и варежки, – добавила Розальба. – Здесь так холодно… На дворе ноябрь!

– И ведро, если тебе нужно будет… ну сама знаешь, – проговорила Элиза. – Бутылка воды и пачка печенья, если вдруг захочется поесть среди ночи.

Пока было лишь четыре часа пополудни. На выходе из школы, как только они оказались достаточно далеко от любопытных ушей, три подруги, кипя возмущением, выслушали рассказ бедной Дианы.

– Это все из-за меня! – переполненная угрызениями совести, воскликнула Розальба.

– Да какое там из-за тебя… Мама Дианы только и поджидала удобного случая, чтобы довести до конца то, что уже задумала! – возразила Элиза. Потом внимательно всмотрелась в Диану: – Но тебе действительно идет, с таким объемом на затылке. Правда! Я не врала в записке.

– До того как ты влюбилась в Кочиса, как ты хотела подстричь волосы? – вмешалась Розальба, стараясь приуменьшить размеры трагедии. – Как у твоей кузины Сильваны?

– Слушайте, не надо меня убеждать, что я получила то, чего сама хотела, – возмутилась Диана. – Я давно передумала, и мама прекрасно это знала. Она не должна была так поступать. Это удар ниже пояса! Какое она имела право?

– Хочешь, мы заявим на нее в полицию? – недолго думая предложила Элиза. Из всех четырех она была самой чувствительной относительно того, что касалось несправедливости, и совершенно не переносила самовластия взрослых. Ее бабушка никогда не поступила бы с ней так, как мать Дианы, и ее дяди тоже. Они всегда спрашивали ее мнения и считались с ней с тех пор, как ей исполнилось два года и они взяли ее в свой дом после смерти родителей. – Ее следовало бы отправить в тюрьму, твою маму, – повторила она. – Если ты хочешь заявить на нее в полицию, я пойду с тобой.

– Да ни к чему это не приведет, – вмешалась Приска. – Помните, когда синьора Сфорца отрезала в классе косы Аделаиде Гудзон? Я спросила тогда у моего деда, и он ответил, что по закону лишь две части человеческого тела можно отрезать безнаказанно, потому что они все равно отрастут: ногти и волосы. Если бы учительница отрезала ей тогда палец, то ее могли бы посадить в тюрьму, потому что никто не имеет права отрезать пальцы, носы или, например, уши. Даже свои собственные. Это запрещено законом. Но волосы и ногти можно.

Если это сказал дедушка Элизы, то ему можно было верить: он был адвокатом.

А значит, не имелось никакой другой возможности отомстить за несправедливость, кроме как сбежать из дома. В этом сходились мнения всех четырех. Это стало делом принципа.

– Да, но куда? – задала самый главный вопрос Приска, у которой уже имелся некий опыт побега из дома, когда она была маленькой. И все из-за того, что Элиза решила, что дядя Леопольдо ее больше не любит. Но потом выяснилось, что это было всего лишь недоразумение, и отсутствие Приски оказалось таким коротким, что ее бабушка его даже не заметила.

Но Диана решила уйти из дома надолго. Бесспорно, она не могла вернуться на виллу «Верблюд», пока волосы ее не отрастут хотя бы до плеч. Где можно было спрятаться на все это время? И на какие деньги жить? Ее единственным способом заработка, как мы знаем, была карточка кинотеатра, но она не могла ею воспользоваться – иначе ее немедленно бы нашли. И подруги тоже не могли заменить Диану в ее походах в кинотеатры, потому что карточка была выписана на ее имя.

– Об этом позаботимся мы, – заявила Приска. – Я утащу ключи от второго гаража, того, где раньше стояла машина дедушки. В него никто никогда не заходит, и он может послужить тебе отличным убежищем. Там даже есть окошко в сад, но стекла такие пыльные, что снаружи ничего не видно.

– Мы каждый день будем приносить тебе еду, – горячо добавила Элиза. – Пусть каждая из нас станет притворяться, что голодна до смерти, и будет незаметно прятать то, что останется в тарелке.

– Фу, какая гадость, есть объедки! – запротестовала Диана.

– Так ты же теперь бродяжка, а они едят все, что придется. И, конечно, мы будем приносить тебе хлеб, печенье, шоколад – то, чего еще никто не трогал, никакие не объедки…

– И книжки, чтобы быстрее проходило время…

– И после школы будем делать с тобой домашние задания, чтобы ты не отстала по программе…

Все казалось довольно просто. Кстати, у Розальбы родилась превосходная идея позвонить на виллу «Верблюд» и сказать Галинуче, что Диана оставалась у нее на обед.

– Так они не станут искать тебя до наступления вечера. И у нас будет на пять часов больше, чтобы организовать твое исчезновение.

Из этого времени прошло уже четыре часа. Диана пообедала холодной котлетой, украденной Приской у них в кухне, и апельсинами, сорванными Элизой в бабушкином саду. Подруги помогли ей освободить гараж от паутины, подмести пол и расстелить матрас… Стульями служили старые покрытые пылью чемоданы, а пальто можно было повесить на гвозди в стене. Правда, было слишком холодно, чтобы его снимать, и не имелось ни одной розетки для электрообогревателя, если бы они, например, сумели где-то его раздобыть.

В полпятого Приска, Элиза и Розальба собрались домой, чтобы не вызвать ни у кого подозрений.

– Я постараюсь заглянуть к тебе перед ужином, – сказала Приска и передала Диане ключ от гаража. – Запри дверь и никому не открывай, если не услышишь нашего сигнала.

Оставшись одна, Диана поняла, что ужасно устала. Немного из-за того, что прошлой ночью, взбудораженная мыслями о парикмахере, спала мало и плохо, немного из-за того, что сегодня утром в школе нервам ее пришлось выдержать тяжелое испытание: все эти любопытные взгляды, насмешливые или презрительные, а ведь она была такой стеснительной! Да и последнее решение стоило ей немалых душевных сил и энергии.

Сейчас, когда рядом с ней не было подруг, Диане казалось немыслимым, что это она, Диана Серра, сбежала из дома. Впервые после того, как в голову ей пришла эта идея, Диана задумалась, как отреагирует мама на ее исчезновение. Пока еще дома все думают, что она в гостях у Кардано, но что произойдет во время ужина, когда она не появится к столу? А Дзелия? Галинуча? Станут ли они скрывать от родных ее исчезновение, чтобы не вызвать ненужных сплетен? Позвонят ли немедленно в полицию или подождут до завтра?

Ей пришло в голову, что сегодня вечером на вилле «Верблюд» повторится с некоторыми изменениями та же сцена, которая случилась на улице Мазини в Лоссае после исчезновения Манфреди. По ее вине вся семья будет страшно волноваться. Они будут думать о худшем. Дзелия расплачется. Мама будет в отчаянии, может, даже опять потеряет сознание…

Диана почувствовала где-то в глубине живота крошечный укол совести. Она ведь тоже не бессердечная и ей не нравится, когда из-за нее кто-то страдает. И маме в этом году и так столько пришлось перенести…

Машинально она поискала рукой конец косы, чтобы сунуть его в рот и пожевать, как делала всегда, когда нервничала. Но кос больше не было, и коротко остриженный затылок обдало ледяным холодом из-за гаражных сквозняков.

Это снова пробудило в ней желание бунта. «Ты сама этого захотела, Астрид Таверна!» – гневно подумала Диана, заталкивая подальше угрызения совести.

Она широко зевнула. Скучно в этом гараже! Чем можно заняться, чтобы убить время? Вся ее библиотека на этот момент заключалась в школьных учебниках.

«Посплю-ка я немного», – решила Диана. Она улеглась на матрасе, закуталась в пальто, и усталость мгновенно уволокла ее в круговорот глубокого сна.

Диана оказалась на привычной уже поляне на скале в виде трона, босиком, но с длинными-длинными косами, такими же, как еще до стрижки Розальбы. И вот со стороны соснового леса к ней приближается стук копыт. Она уже так часто видела этот сон, что в тот момент не только узнала его, но и отлично представила себе, как все будет дальше.

Диана приготовилась в который раз увидеть прекрасного коня с белокурым малышом на спине, который держался за гриву и насмешливо смотрел на нее, скрываясь в лесу по ту сторону поляны. Во сне всегда все шло именно так. Только в этот раз Диана знала имя наездника: Купидон! И она поджидала его, переполненная ярости, чтобы протянуть руку и стащить маленького насмешника с коня и… Но когда ветви деревьев раздвинулись и на поляне показался конь, Диана с великим удивлением увидела, что на спине его сидел не нахальный малыш, а загорелый мужчина с голым торсом и великолепным головным убором из орлиных перьев – Кочис!

И он не скрылся в лесу. Управляя конем, он приблизился прямо к скале, на которой сидела Диана, и остановился перед ней. После чего торжественно поднял правую руку, ладонью обращенную в ее сторону, и произнес: «Ауг!»

Но Диана вместо того, чтобы обрадоваться, вдруг подумала: «Конечно же, это такой же ложный сон, как тот, который послал Зевс Агамемнону. Лучше ему не доверять».

Однако Кочис не сказал ей: «Любовь моя, бежим вместе» или что-то в этом роде. Он направил в ее сторону палец и презрительным тоном проговорил: «Ты быть очень глупая девочка».

– Это почему это? – одновременно оскорбившись и устыдившись спросила Диана. – Что я такого сделала?

– Ты сделать что-то плохое? – строго спросил индейский вождь.

– Я? Нет, это моя мама поступила…

– Тогда почему, если ты не делать ничего плохого, ты быть пленница, а твоя мать быть на свободе?

– Я не пленница. Я сбежала из дома, чтобы ее проучить.

– Ты быть глупая. Ты проучить сама себя. Ты сидеть в холодном и темном месте с пауками и вонючим матрасом, и ты есть всякие гадости. И никогда не выходить на свет. И ты не быть пленница? Сколько месяцев будет эта глупая месть? Без кино, без велосипед, без школа и без никакая Троянская война, особенно сейчас, когда греческое войско очень-очень нуждаться в Менелай. Ты ничего не понимать в справедливости, Диана Серра. Ты быть невинная пленница, а истинная виноватая спокойно ходить гулять.

Он протянул руку и приподнял ее косу:

– Ты дать мне эти в знак твой любви?

И, не дожидаясь ответа и не пользуясь никаким режущим инструментом, он просто потянул ее за косу (Диана даже не почувствовала боли), оторвал ее и положил себе в карман. Диана, недолго думая, проделала то же самое со второй косой и протянула ему.

– Ты теперь быть красавица, а эти веревки из твоего скальпа навсегда привязать любовь в мое сердце, – промолвил Кочис, наклоняя голову и торжественно прижимая открытую ладонь к сердцу.

В это мгновение Диана с огромным неудовольствием, ибо это мешало важности момента, услышала металлический скрип и настойчивый стук в дверь гаража. Это был их сигнал: Тук! – Тук, тук, тук! – Тук, тук! – Тук!

Она окончательно проснулась и взглянула на часы. Было почти девять вечера. Наверняка ее мать уже страшно взволнована. Интересно, где она ее ищет…

Тук! – Тук, тук, тук! – Тук, тук! – Тук! В дверь продолжали стучать, и послышался голос Приски, которая кричала:

– Диана, это я! Открой!

Диана вскочила и подбежала к двери. Но каково же было ее удивление, когда за худенькой фигуркой своей подруги она увидела огромный живот Командора, который немедленно втолкнул внутрь Приску и сам сделал шаг вперед, чтобы не дать ей захлопнуть дверь.

– Комедия окончена! – грубо, но не особенно рассержено заявил старик. – Давай, бери свое барахло и пошли.

– Он сам все разузнал, – оправдывалась в это время Приска. – Я ничего ему не сказал, клянусь тебе!

– Это так. Наоборот, она рассказала мне кучу вранья. Но я знал, что ты можешь прятаться только здесь. Давай, пошевеливайся, мне еще нужно заехать в театр.

– Но вы не можете отвезти ее домой! – выпалила тут Приска, снова найдя мужество.

– Это почему это?

– Посмотрите только, что сделала с ней ее мать!

Лишь сейчас старик заметил, что в Диане что-то изменилось. Он подтолкнул ее к пыльной лампочке, свисавшей с потолка, и в течение долгой минуты смотрел на внучку, держа ее за ухо и поворачивая ее голову из одной стороны в другую.

– Да, прическа новая! – пробурчал он в конце концов. – А ты что, не хотела?

– Нет.

– Ты уверена? Мне показалось вчера за столом…

– Еще как уверена! Я хотело их вот досюда. – И Диана начертила рукой линию на плече.

– Ну… Никогда их не понять, этих женщин! – вздохнул Командор. – Как бы то ни было, ты уже и так слишком много времени потратила на всю эту историю! Давай, пошевеливайся!

Он вышел первым и распахнул дверь автомобиля, который стоял перед гаражом Пунтони. Диана нехотя влезла в салон. Что она теперь скажет матери в оправдание того, что не явилась на ужин? Хватит ли одних извинений? Избавит ли ее от затрещины присутствие Командора? До сих пор мама никогда не поднимала на нее руку перед дедом.

Диана провела рукой по своему голому затылку: ей не хватало тяжести кос. Казалось странным, что она не может больше помотать ими или откинуть за спину резким движением головы.

Приска, полная сочувствия, подошла к дверце машины.

– Хватит строить эти траурные рожи! – нетерпеливо рявкнул старик. – Что за молодежь, только и знает, что ныть! И чего только вы из каждой мелочи делаете слезливую драму? Неужели не можете придумать лучшей мести?

 

Глава восьмая,

в которой Диана встречается наконец с «хитрой» швеей

То, что произошло в следующие два часа, не могла бы выдумать даже изощренная фантазия Приски Пунтони. Командор молча вел машину, пожевывая сигару, а Диана, тоже молча, задавалась вопросом, как, собственно, смог он так быстро понять, что она сбежала, и найти ее убежище. Ведь с половины девятого, когда она обычно возвращалась к ужину, прошло всего двадцать минут. Слишком мало времени, чтобы начать беспокоиться, позвонить Кардано, узнать, что у них она вообще не показывалась… Но дед не пожелал дать ей на этот счет никаких объяснений, ни сейчас, ни спустя некоторое время.

Они подъехали к театру.

– Вы надолго? – спросила Диана, уверенная, что ей придется ждать его в машине.

Но Командор решительно сказал:

– Пойдем! – (Может, не хотел оставлять ее одну, опасаясь нового бегства?) После чего они прошли в здание театра через боковой служебных вход, которым обычно пользовались артисты. Дед провел ее по лестницам и коридорам до задней части театра, где находились мастерские плотников, художников и электриков, швейное ателье, гримерные певцов. Все было готово для спектакля, не хватало лишь публики, которая скоро заполнит зал. Сегодня вечером давали «Риголетто» вот уже в пятый раз, так что каждый точно знал, что ему предстоит делать без каких-то особенных переживаний или истерик.

Но тем не менее это все-таки был театр, и Диана никогда раньше не бывала за кулисами. Уж тем более за несколько минут до того, как начнется спектакль. Ей казалось невероятным, что это она, Диана, в своем мятом пальто (она же в нем спала!) и с портфелем, находится в святая святых театра. Вокруг суетились техники, и из оркестровой ямы доносился гул музыкантов, которые настраивали инструменты. Диана чувствовала себя словно рыба, которую вытащили из воды.

– Что застыла как вкопанная? Иди сюда! – прикрикнул на нее Командор, направляясь в сторону швейного ателье.

В этот момент до Дианы дошло, что, может быть, самое главное за сегодняшний день событие произойдет именно сейчас. Что, наверное, через несколько мгновений она наконец увидит хитрую швею, наглую интриганку, колдовскую сирену, переулочную Цирцею, Мессалину, бесстыжую обольстительницу, которая нарушила мир и спокойствие в ее семье…

И действительно…

– Нинетта, поди-ка сюда! – позвал Командор. И из группы женщин, которые, болтая и перебрасываясь смешками, гладили вокруг большого деревянного стола, отошла одна и приблизилась к ним. Диана не верила своим глазам и не могла отвести от нее взгляда. Нет, не может быть, что это и есть знаменитая соблазнительница!

Перед ней стояла женщина средних лет, низкого роста, полноватая, с посеребренными сединой волосами, заплетенными в косу, закрученную на затылке, как носили деревенские женщины в старину. На ней было скромное черное платье в белую крапинку, широкое и бесформенное, ничуть не элегантное, на груди – подушечка с булавками, а через шею была перекинута бечевка с привязанными к ней ножницами.

Короче говоря, настоящая швея, такая же, как все остальные портнихи среднего возраста, в чьи скромные мастерские так часто ходила с мамой Диана, на примерку будничной одежды (нарядные платья они всегда заказывали в ателье «Виктория», самом лучшем в Лоссае, а в Серрате покупали готовые в магазине Кардано). Частенько мастерские находились прямо в квартирах портних, и Диана примеряла утыканные булавками платья перед зеркалом шкафа в их спальне.

Не может быть, чтобы Командор потерял голову из-за этой женщины! Он, который был знаком с такими элегантными дамами, как ее мама или, например, тетя Офелия. Он, который чуть ли не каждый день видел прекрасных актрис и часто ездил на континент и несколько раз даже за границу… Он, богатый и имеющий вес в обществе мужчина, пусть старый, уродливый и толстый. Нет, это решительно невозможно.

Наверное, это какая-то ошибка. Может быть, эта женщина просто подошла, чтобы сказать им, что синьора Нинетта вышла, что ее нет на месте…

Изумление Дианы было настолько явным, что женщина, почувствовав себя неловко, покраснела, а Командор закатился смехом.

– Ну, Нинетта, вот моя внучка Диана. У нее, конечно, собачье имя, но она не кусается. Можешь без страха пожать ей руку.

На этот раз настала очередь Дианы залиться краской. Неужели так необходимо было вытаскивать эту историю с ее именем? И что сказали бы мама и тети, узнав об этом рукопожатии? Назвали бы ее предательницей? Но как же теперь уклониться?

Швея ожидала с протянутой рукой. Еще мгновение, и медлительность Дианы перешла бы в невежливость. Зачем же так оскорблять эту женщину такой мирной внешности – неужели лишь ради того, чтобы сделать приятное маме, которая, кстати говоря, не особенно церемонилалсь с ней самой? По какому праву Астрид Таверна могла претендовать, чтобы она, Диана Серра, стала на ее сторону? И почему, вообще, нужно было принимать чью-то сторону? Пока еще никто не объявлял новой Троянской войны.

Диана протянула руку и решительно стиснула ладонь швеи.

– Очень приятно, синьорина, – сердечно улыбаясь, произнесла та.

– Какая там синьорина! Это просто соплячка. До сегодняшнего утра она еще носила косы, и сейчас, когда ей их остригли, делает из этого всемирную трагедию. Не можем ли мы ей как-то помочь? – спросил Командор с насмешливой улыбкой.

– Помочь? – непонимающе повторила женщина, после чего проследила за взглядом Командора до полки, где на соломенных болванках выстроились в аккуратный ряд множество париков всевозможных форм и расцветок. – Помочь? Да ты с ума сошел, Джулиано! (Она называла его Джулиано! И обращалась к нему на «ты»!) Она же совсем еще девочка. Да и к чему? Эта стрижка ей так идет! Парик, что за выдумка!

Швея рассмеялась. У нее была красивая кожа, гладкая, смуглая, и на щеках от смеха появились две ямочки, как у детей.

Диана решила, что с ума сошли они оба. Дед – потому что собирался нарядить ее в парик, словно она только что переболела тифом или наступил карнавал. Швея – потому что осмеливалась противоречить ему и отвечать без намека на уважение.

Но вместо того чтобы рассердиться, Командор сам улыбнулся ей в ответ и подмигнул Диане:

– Да это не для нее. Для ее матери. Она тишком устроила все так, чтобы остричь дочке волосы, и еще не видела ее новой прически. Неплохо было бы устроить ей сюрприз, а, Диана?

Кто бы мог подумать, что Командор способен на такие шутки?

Он выбрал самый абсурдный из париков – из настоящих волос ярко-рыжего цвета с разными по длине прядями, которые торчали во все стороны, как карандаши на рекламной фотографии марки «Пресбитеро».

– Надевай! – велел он Диане. Синьора Нинетта помогла девочке надеть парик и укрепила его двумя липучками на лбу и на затылке.

– Будет немного больно, когда снимешь, – прошептала она, – но иначе он станет съезжать.

Ошарашенная Диана взглянула на себя в зеркало. Она была неузнаваема. Нелепа. Смешна. Вульгарна. Она была олицетворением всего того, что не выносила ее мать. Отрицанием элегантности, изящества, порядочности, хорошего тона и вкуса.

Даже на карнавал мама не позволила бы ей так нарядиться. Ни ей, ни Дзелии. Она всегда выбирала для них красивые экзотические костюмы, навеянные славянским фольклором или романтическими картинами восемнадцатого века.

Дикий цвет парика делал лицо Дианы еще более бледным, и глаза казались глубоко запавшими.

– Давай, я немного тебя подрумяню, – воодушевленно предложила синьора Нинетта.

– Оставь, ей же не на сцену! – прервал ее Командор и надел шляпу. – Ну, нам пора. Астрид наверняка уже позвонила в полицию, чтобы объявить в розыск нас обоих.

Они подъехали к вилле «Верблюд» к десяти. По лестнице поднимались на цыпочках. На последней лестничной площадке Командор приостановился, чтобы проверить, в порядке ли парик.

– Смотри не смейся, не то все испортишь, – прошептал он.

Смеяться? Диана почти не осмеливалась дышать. Никогда в жизни она не ожидала от деда такого заговорщицкого тона: она и ужасный старик, которые объединились против мамы. Она стеснялась своего вида, но в то же время была довольна. Не так уж это оказалось и ужасно – выглядеть вульгарно. Это смешно и придает какую-то необычайную уверенность в себе. Словно говоришь всему миру: «Мне неважно, что вы все обо мне думаете!» Только ей это все-таки было важно, и Диана ужасно боялась показаться матери на глаза в таком виде. Она с умоляющим видом вцепилась в пиджак Командора. Неужели нужно идти до самого конца?

Он открыл дверь своим ключом и вошел, чуть ли не волоча за собой Диану.

– Форика! – зычным голосом прогремел он. – Доложи синьоре Астрид, что мы вернулись!

В ответ из зала раздался мамин голос:

– Диана?

Тон ее был ледяным. И то, что она не вышла им навстречу, тоже говорило само за себя.

– Да? – нерешительно отозвалась Диана.

– По-твоему, это нормальное возвращаться в такое время? Где ты была?

Диана вопросительно посмотрела на деда.

– У Пунтони, – ответил Командор. – Они пригласили Диану на ужин, но Приска забыла нам позвонить. – С его стороны это была наглая ложь. Настоящая провокация. Невестка лишь два часа назад, после того как она позвонила домой к Розальбе, говорила в его присутствии и с семьей Пунтони, где ее заверили, что они не видели Диану три дня.

В это мгновение в двери ванной показались Дзелия и Галинуча, завершив ежевечерний ритуал с бумажными «чертятами». При виде сестры Дзелия распахнула глаза, но ее опередил возглас Галинучи:

– Это кто же тебя так изуродовал?

Это было уже слишком даже для мамы, которая немедленно показалась в дверях зала и окаменев уставилась на новую прическу своей старшей дочери.

– Что? Он покрасил тебе волосы? Да он с ума сошел… И что это за стрижка? – лепетала она, конечно же, имея в виду Данилу. После чего разгневанно набросилась на дочь: – А ты что, не могла его остановить, глупая? Неужели ты не заметила, что он с тобой делает?

Перед такой несправедливостью к Диане вернулось все ее самообладание:

– Я зачиталась, – сдержанно ответила она, – и он сказал мне, что ты дала ему все необходимые указания.

– Я… Да я подам на него в суд! Так изуродовать ребенка! Девочку из порядочной семьи! И ты весь день ходила в таком виде? В школе? Словно продажная девка! Какой позор! Тебя видели тети? И что сказали учителя? Я уничтожу его, я заставлю его закрыть салон! Я выскажу ему все, что думаю!

С этими словами мама схватила телефонный справочник и стала лихорадочно листать страницы в поисках домашнего телефона парикмахера.

– Может быть, надо было сходить с ней к парикмахеру, – жестким тоном сказал Командор. – Или еще лучше не совать свой нос и позволить ей самой объяснить парикмахеру, чего она хотела. По телефону всегда можно не так выразиться.

– Я прекрасно все объяснила по телефону! – разгневанно ответила невестка, бросая на деда взгляд, который означал: «А вам какое до всего этого дело? Лучше не вмешивайтесь!»

– Все, хватит! – прогремел Командор, молниеносным жестом сорвал с головы Дианы парик (та лишь успела пропищать «Ай!» из-за липучек) и, словно берет, повесил его на вешалку у двери.

Телефонный справочник грохнулся на пол, и мама истерически рассмеялась. Может быть, на самом деле ей хотелось не смеяться, а плакать. Дзелия тоже расхохоталась. Лишь Галинуча строго посмотрела на Командора, помотала головой и произнесла:

– И все-таки я предпочитала ее с косами.

 

Глава девятая,

в которой говорится о театре, о платьях и о премиях

Мама дулась целую неделю. Она никак не могла простить Диане три часа переживаний, которые она провела в ожидании, мысленно рисуя себе самые ужасные картины того, что случилось с дочерью. Такой жестокости, говорила мама, она от нее не ожидала, тем более что Диане уже было двенадцать лет и она достаточно разбиралась в том, что можно, а что нельзя, и должна была подумать о ее (маминых) переживаниях и пощадить ее (тоже мамины) чувства.

Кроме этого она не могла забыть унижения, что ей пришлось обратиться за помощью к свекру, и Дианиного предательства, что та так быстро перешла на сторону Командора и согласилась познакомиться с этой ужасной швеей. О шутке с париком она вообще не желала говорить, так ее это разъярило.

Ко всему этому добавляла дров Дзелия своим безудержным энтузиазмом по поводу ее скорого выступления в театре и крошечной роли в «Мадам Баттерфляй». Галинуче пришлось отвести ее в театр для примерки кимоно, так малышка тоже смогла познакомиться с изощренной соблазнительницей и вернулась домой, расхваливая ее на все стороны и рассказывая, что – о чудо из чудес! – дома у синьоры Нинетты живет целых шесть кошек. Бедная Дзелия! Она, в отличие от Дианы, так и не узнала бабушку Мартинец и была не в состоянии сравнить их.

– Поверь, я уже не знаю, что делать! – жаловалась мама тете Лилиане. – Я хотела бы не втягивать девочек в эту историю, но Командор и слушать об этом не желает. Настоящий тиран!

Сильвану тоже под каким-то банальным предлогом отправили в швейную мастерскую. Но она отказалась пожать руку «этой женщине» и даже не ответила на приветствие.

– Когда я поняла, в чем дело, то просто повернулась и ушла. Тебе тоже следовало так сделать, – говорила она Диане. – А уж смотреть на твою сестричку в роли китаезы я не пойду даже мертвая! (Она обнаружила то же невежество, что и Галинуча. «Но няне, – подумала Диана, – хоть служило оправданием то, что она никогда не ходила в школу.»)

Вопрос, идти или нет на представление «Мадам Баттерфляй», вызвал серьезные распри среди представительниц женского пола семьи Серра.

На одной чаше весов лежали любопытство и гордость присутствовать на дебюте семейной красавицы. Во всей Серрате не было другой девочки, которая могла посоперничать с Дзелией – ни у одной нет таких черт лица, такой тонкой фигуры, грации в движениях и сияющих волос, не уставала повторять тетя Лилиана. И потом, это был бы особенный вечер во всех смыслах слова. Певица, которая играла роль Чио-Чио-Сан, считалась звездой первой величины, мировой знаменитостью, и все городские чиновники уже соревновались в том, кто быстрее закажет лучшие ложи и места в первом и втором ряду. Семья Серра, хоть и не принадлежала к любителям лирической оперы, но в качестве хозяев театра не могла позволить себе пропустить событие такого масштаба, не окружив себя при этом сплетнями, которых именно в этот момент они так старательно пытались избежать.

Но, с другой стороны, существовала опасность, что Командор воспользуется моментом, чтобы сыграть с ними какую-то из своих подлых шуточек. Разумно ли подставлять себя под удар на публике, рискуя подвергнуть себя его провокациям, глупым вызовам или сентиментальным сценам?

Три невестки не знали, как поступить. Но на всякий случай каждая заказала себе новое платье. Диане мама тоже купила в магазине Кардано бархатное платье гранатового цвета с лакированным ремешком и белым кружевным воротничком, обшитым шелковой лентой. Модель платья предусматривала бант из той же ткани, чтобы украсить прическу, но волосы Дианы теперь были слишком короткими для какого бы то ни было узла или приколки.

Стрижка больше не ужасала Диану так, как в первый день. Постепенно она привыкла к новой прическе, тем более что та, вопреки всем ее ожиданиям, не повлекла за собой никаких важных изменений в ее жизни. К счастью, Диане по-прежнему снилось иногда, что Кочис говорит ей: «Ты красавица», и это примиряло ее с собственной внешностью. Только вот для театра она предпочла бы более «взрослое» платье.

Единственным утешением стало то, что Приске Пунтони ее мама тоже купила бархатное платье с кружевным воротничком, только синее, с широким поясом из мраморированного шелка (mordorè, как особенным тоном замечала бабушка Пунтони), который завязывался огромным бантом на спине, ужасно неудобным для того, кто почти четыре часа должен просидеть в кресле. (Но перед элегантностью удобство всегда отходит на второй план. Да и как там вечно говорит Галинуча? «Красота требует жертв!»)

Это платье Приска надела бы и в канун Рождества для получения от учебного комитета премии, которую выиграла за свое сочинение о «Празднике деревьев». Мунафо́, выздоровев и вернувшись к работе, не могла поверить, что премию выиграла эта наглая лентяйка Пунтони, а не ее великолепный Гай. Ну и что с того, что в тот день Гая не было на занятиях, ее заместительница могла бы разрешить ему написать сочинение и на следующий день. Ведь то, что он не стал бы ни у кого списывать, было и так ясно, и школьные правила позволяли делать подобные исключения. И вообще, если уж она не могла представить комиссии сочинение первого отличника в классе, то почему вдруг ей взбрело в голову выбрать для этого сочинение Пунтони? Кто знает, что за глупости написала эта взбалмошная девчонка, эта зазнайка, с ее абсурдной и бездонной фантазией…

И уж совершено непостижимо для Мунафо́ оказалось то, что и комиссия выбрала ее работу из всех остальных претендентов, отобранных среди лучших учеников областных школ.

Причем за время ее отсутствия произошли и другие странности: что это за восьмерки и девятки, щедро поставленные ее заместительницей самым недисциплинированным, невнимательным, самым легкомысленным ученикам в классе? Восемь по «Илиаде» этой нахалке Серра, которая все прикидывается скромницей, а сама наверняка себе на уме, сноб, как и все остальные ее родственнички…

И все эти «неудовлетворительно», так легко поставленные Лопес дель Рио, Спадавеккия, Кассоль, Денгини? Конечно, ни одна неудовлетворительная оценка не досталась ее любимцу, но новая учительница не выказала в его адрес никакой благосклонности: ни раз она ставила ему такие же, если не худшие, оценки, как и Элизе Маффей, скомкав ее двухлетнюю педагогическую работу, направленную на стимуляцию соревновательного духа между двумя лучшими учениками класса. И времени на то, чтобы снова уравновесить итоговые оценки за первое полугодие, совершенно не оставалось.

Ничего, уж в третьей четверти она наведет порядок, решила Мунафо. И для начала нужно было немедленно поставить на место эту нахалку Пунтони, чтоб она не слишком гордилась своим случайным успехом.

 

Глава десятая,

в которой Мунафо́ мстит, а Диана кое-что узнает

В тот день, когда привратник принес в класс приглашение на вручение премии, Мунафо́, вместо того чтобы указать ему на Приску, сама приняла письмо, вызвала к доске Гая и вручила конверт ему в руки. После чего обернулась к Приске:

– Пунтони, ты не дурочка и прекрасно понимаешь, что премия досталась тебе незаслуженно. Если бы твой товарищ по классу не заболел в тот день, то на этом конверте сейчас стояло бы его имя. Я оставляю принятие решения твоей совести.

Приска густо покраснела. Этого она никак не ожидала. Конечно, до сих пор она прекрасно жила без каких-то там премий и могла спокойно прожить без них и дальше. Но она уже привыкла к этой мысли, уже рассказала обо всем родителям и даже решила, на что потратит полученные деньги. Неужели она должна теперь от всего отказаться? Что она скажет родителям? И вообще, Мунафо́ не имела права так позорить ее перед всем классом.

– Так что же? – произнесла учительница.

Но до того как Приска успела раскрыть рот, бедный Гай, который сначала подумал, что учительница вызвала его для помпезной передачи приглашения Приске, вдруг тоже покраснел как рак и возмущенно воскликнул:

– Не хочу я этой премии! Это Пунтони выиграла конкурс, пусть она ее и получает!

– Вот видишь, Пунтони? Твой товарищ намного благороднее тебя. Но от него я другого и не ожидала. А вот ты…

– Но это несправедливо! – прервала ее Розальба. – Премию выиграла Приска! Разве она виновата, что Гай в тот день заболел?

– И вообще, не думаю, что можно изменить имя победителя, – добавила Элиза. – Регламент этого не допускает.

– Как обычно, ты запаслась адвокатами, Пунтони, – иронично заметила Мунафо́. – Да, Маффей права. По закону ты можешь отказаться от премии, но не имеешь права передать ее другому.

– И что? – Приска никак не могла понять, чего хочет от нее учительница.

– А то, что я просто хотела тебя испытать. И поняла при этом, что у тебя совершенно отсутствует чувство справедливости. Также это поняли и все твои одноклассники. Наслаждайся своей премией, глупая. Наверняка она будет единственная за всю твою школьную карьеру. Выходи к доске, возьми приглашение из рук Гая и поблагодари его, что он в тот день заболел.

Больше всего в это мгновение Приске хотелось разорвать конверт на тысячи кусочков, в такую она пришла ярость. Но еще больше возмущался первый отличник класса, он пробормотал ей сквозь сжатые зубы «Прости» и немедленно бросился на свое место.

– Отлично, – произнесла Мунафо́. – Теперь посмотрим, действительно ли Серра так хорошо знает «Илиаду» и заслуживает свою невероятную восьмерку. Где вы остановились? В конце второй песни? Серра, встань и расскажи нам, что произошло после того, как Агамемнон совершил жертвоприношение Зевсу?

Диана спокойно поднялась. Вопрос был совсем несложным.

– Гомер перечисляет всех воинов, которые сопровождают Агамемнона в Троянской войне. Греческих и их союзников. Их генералы собирают названных воинов в отряды. В это время Зевс посылает одну богиню, Ириду, к троянцам, чтобы предупредить их о готовящемся нападении греков на город. Тогда Гектор, старший сын короля Приама и самый мужественный среди троянцев, распускает общественное собрание и собирает свои войска на защиту города. Гомер перечисляет и их, троянских воинов и союзников, и на этом заканчивается вторая песнь.

– Молодец! – шепнула Приска – автор этого изложения. Диана повторила его практически наизусть.

Но Мунафо́ придерживалась другого мнения. Она строго взглянула на Диану и произнесла:

– Конечно, так слишком просто. Назови нам имена всех перечисленных воинов, можешь начать с греческих. Ну, чего ты ждешь?

Диана, замерев, смотрела на учительницу. Запомнить всех воинов было невозможно – множество страниц никогда не слышанных раньше имен, таких как Гиртакид, Гиппофоой, Пирехм, Эпистроф… Почти пятьсот строк одних имен…

– Может, тебе помочь с началом? – издевательски спросила Мунафо́ и зачитала из книги: – «Только вождей корабельных и все корабли я исчислю…» Ну, продолжай!

– Новая учительница сказала, что достаточно пересказать содержание, – запротестовала Диана.

– Мне недостаточно. Во всяком случае, не для того чтобы подтвердить твою восьмерку. Я поставлю тебе шесть с минусом и из этого выведу среднюю полугодовую. Не переживай, Серра, удовлетворительно ты все равно получишь.

– Но это несправедливо! – вмешалась Элиза. – Этот перечень не знаю даже я, и Гай наверняка тоже! Эта песнь называется «Перечень кораблей», и никто никогда не учит ее наизусть, никогда, мне говорил об этом моя дядя Леопольдо!

– Который, насколько известно, работает кардиологом, а не учителем литературы, поэтому сядь и замолчи, – коротко отрезала Мунафо́.

Но, к великому удивлению Дамианы, Элиза не желала сдаваться и упрямо воскликнула:

– Я готова поспорить, что этого списка не знаете даже вы!

– Маффей, не провоцируй меня. Или хочешь побывать в кабинете директора?

К счастью, в это мгновение зазвенел звонок. Ученики шумно поднялись с мест и влились в коридорный поток. Мунафо́ надела пальто, чтобы идти домой. Ее уроки на сегодня закончились. Следующим было рисование.

В этот день ребята играли в Троянскую войну с особенным азартом. Всех троянцев взяли в плен, и не осталось никого, кто мог бы их освободить. Звева Лопес пыталась мухлевать, утверждая, что Микеле Цанки дотронулся до нее, когда она уже находилась за рекой Скамандр, то есть на тротуаре. Но все прекрасно видели, что взятие в плен произошло по всем правилам в открытом поле. Звева обиделась, сказала, что не потерпит, чтобы ее называли вруньей, и что она больше не играет и уходит домой. Разгорелась ссора. Приска яростно толкнула Флавию Ланди, а Агнезе Натоли получила от Джиджи Спадавеккия такой удар локтем, что у нее пошла кровь из носа. Двум главнокомандующим, Томмазо Гаю и Лоренцо Паломбо, пришлось призвать на помощь весь свой авторитет, чтобы успокоить разъярившихся воинов.

Диана вернулась домой возбужденная, с болтающимися шнурками. В общей суматохе она потеряла пуговицу от пальто. К счастью, мамы еще не было дома, и Галинуча хоть и ворча, но помогла ей привести себя в порядок.

– Госпожа Астра держит у себя в комнате коробку с пуговицами, иди глянь, может найдешь запасную от твоего пальто. Во втором ящике комода.

Диана так и сделала. В указанном няней ящике оказалось четыре коробки, все примерно одинакового размера. В первой лежали мамины шелковые чулки. Во второй – носовые платки. В третьей – перчатки. В четвертой – бижутерия. Не долго думая, Диана открыла первый ящик. Обычно мама закрывала его на ключ, но сейчас, наверное, забыла, и ключ торчал в замочной скважине. Вот и еще одна коробка. Только в ней почему-то лежали не пуговицы, а письма. Диана уже собралась было закрыть ящик, стыдясь своей невольной бестактности, как вдруг взгляд ее упал на особенно красочную и большую марку. Марка была не итальянской, почтовый штемпель тоже. Диана не могла понять, из какой страны пришло это письмо. На конверте стояло мамино имя, но адрес не виллы «Верблюд», а «Абонентский ящик № 127, Серрата». И почерк… почерк показался Диане знакомым, словно она уже видела его и не раз. Кто же это пересекает букву А в «Астрид» так твердо и решительно? Ну конечно Манфреди.

Сердце Дианы заколотилось. Подобных конвертов в ящике оказалось где-то около дюжины, аккуратно сложенных в стопочку и перевязанных голубой ленточкой. Пальцы Дианы дрожали от желания вскрыть хотя бы один из них, пробежать глазами всего лишь первые строки, увидеть дату, понять, откуда все эти письма…

Диана знала, что читать чужие письма непозволительно. И ни за что на свете этого нельзя делать. И все же…

Но тут послышался стук калитки, потом звук открывающейся двери; через некоторое время раздались мамины шаги на лестнице. Диана забыла о пуговице и бросилась вон из комнаты.

– Ящик был закрыт на ключ, – сказала она Галинуче в оправдание того, что вернулась ни с чем.

– Ну да ладно… Все равно твоя мать уже здесь, и я не успела бы пришить пуговицу до ее возвращения. Значит, тебе влетит. Что делать, в следующий раз будешь повнимательнее!

 

Глава одиннадцатая,

в которой говорится об обманах, генеральных репетициях и планах на будущее

Серрата, вилла «Верблюд»

29 НОЯБРЯ

Тереза!

Мне нужно столько рассказать тебе, что я даже не знаю, с чего начать!

Во-первых, вчера я узнала, что мама наговорила нам кучу вранья насчет Манфреди. Неправда, что с того времени, как он исчез, она ничего о нем не знала. Неправда, что она не знает, где он находится. Неправда, что он бросил ее и не желает больше иметь с нами ничего общего.

Все это время Манфреди регулярно писал ей, как минимум два-три раза в месяц, судя по количеству писем, которые она прячет у себя в комнате. Я нашла их случайно, когда искала пуговицу к пальто, и сразу же узнала его почерк. Дзелия говорит, что, наверное, это старые письма и мама сохранила их на память. Но на конверте написано «Серрата», и потом, они откуда-то из заграницы. Жаль, я так и не рассмотрела, из какой именно страны, потому что мама вернулась домой и мне пришлось удирать. И, конечно же, я не открыла эти письма, поэтому понятия не имею, что там написано.

Я успела прочесть лишь адрес на конверте, и письма эти не были адресованы на виллу «Верблюд», а на абонентский ящик. Вот, оказывается, что делала мама в тот день, когда я повстречала ее на почте!

Наверное, они специально так договорились, чтобы укрыться от Командора. Но если это действительно так, то значит и она ему писала! То есть она знает его адрес, знает, где он! Но не заявила об этом в полицию, чтобы его арестовали и заставили вернуть все наши деньги. И никому ничего не сказала. (Хотя, может, по секрету какой-нибудь подруге, кто знает…) Все это означает, что она с ним в сговоре, что она простила его, что теперь она его защищает. Я бы на ее месте непременно захотела отомстить ему за то, что он нам сделал. А вот она, я готова поспорить, послала ему пропавшую фотографию, и еще наверняка с какими-нибудь нежными словами типа «Любовь навсегда, не забывай никогда, целую тебя» или что-то в этом роде. Хотелось бы мне знать, что они там друг дружке пишут!

Как ты думаешь, может, мне стоит прочесть хоть какое-то из этих писем? Конечно же, я знаю, что чужую корреспонденцию читать нельзя. Но для меня и Дзелии жизненно важно знать, что происходит. Если только мне еще раз попадется этот ящик незакрытым…

Как бы то ни было, ты никому об этом не рассказывай. Вот рассердилась бы Астрид Таверна, если бы узнала, что я рылась в ее комнате и обо всем узнала! У нее и так отвратительное настроение из-за оперы, то есть из-за Дзелии, которая завтра будет выступать в «Мадам Баттерфляй» в роли маленького япончика…

После обеда я ходила с Дзелией и Галинучей на генеральную репетицию. Это так здорово! Саму историю я уже знала – Приска дала мне почитать либретто, но в музыкальном исполнении это еще трогательнее. Происходит все в Японии, где некий американский офицер Бенжамин Франклин Пинкертон влюбляется в девушку-японку и договаривается с консулом своей страны о ложной свадьбе. Девушку зовут по-японски Чио-Чио-Сан и по-английски Баттерфляй, но и то и другое означает «бабочка» (а не «масляная муха», как думала я вначале). Представь себе, ей всего пятнадцать лет и она даже не подозревает, что Пинкертон на самом деле просто обманщик. Как я уже говорила, он устраивает ложную свадьбу, которая не имеет для него никакого значения. Он так и поет, поднимая тост вместе с американским консулом: «Я пью за вашу далекую семью, и за тот день, когда я тоже женюсь, по-настоящему, на настоящей американке!»

А вот девушка верит, что все это правда, даже отрекается от буддизма и принимает христианство; ее дядя бонза прибегает и рассерженно кричит под угрожающую музыку: «Чио-Чио-Сан! Чио-Чио-Сан! Ты забыла о своем долге?», после чего проклинает ее от имени всей семьи. (Кстати, Дзелия не знала, что «бонза» означает буддийский священник, она думала, это его имя, ну вроде как «дядя Туллио».) Для девушки этот дядя очень важен, потому что она осталась без отца – тот распорол себе живот кинжалом самурая по велению японского императора.

Но Пинкертон поет ей: «Детка, детка, не плачь из-за лягушачьего кваканья. Все твое племя и бонзы всей Японии не стоят слез из этих чудесных глаз». И фальшивое бракосочетание заканчивается: этот врун Пинкертон делает Чио-Чио-Сан кучу комплиментов и обещаний, она распускает пояс японского праздничного платья, который называется «оби», и надевает белую ночную рубашку, а он поет: «Приди, о приди ко мне» – и уводит ее за ширму. После чего занавес опускается.
Диана.

В следующем акте мы видим Баттерфляй с ее служанкой Сузуки – Пинкертон уже уехал в Америку и позабыл о ней, но Баттерфляй терпеливо ждет его возвращения. После ложной свадьбы прошло уже три года. (Вот почему, по моему мнению, Дзелия слишком большая, чтобы играть роль ее маленького сына.) В общем, у Баттерфляй родился сын, но Пинкертон ничего об этом не знает – он уехал в Америку еще до его рождения. У ребенка светлые, как у отца, волосы, Баттерфляй души в нем не чает и поет ему: «Ты мой маленький бог, ты моя большая любовь». Она назвала его «Страдание», но в день приезда Пинкертона поменяла это имя на «Радость» – почему-то женское. Баттерфляй обнимает малыша, а ребенку по сценарию нужно просто стоять на сцене и ни в коем случае не смеяться. Дзелия взяла с собой сегодня на сцену свою обезьянку Пеппо, певица, которая играет роль Баттерфляй, страшно рассердилась, но Командор сказал ей: «Это только на репетицию».

Сузуки говорит (то есть поет), что, по ее мнению, госпожа должна перестать ждать этого предателя. К ней уже сватался один знатный японец, и служанка советует Баттерфляй принять его предложение. Но та уверена, что Пинкертон вернется, и поет в ответ: «В один прекрасный день мы увидим дымок на горизонте, и в море появится корабль», в том смысле, что американский корабль вернет ей того, кого она считает своим мужем. Она представляет себе все празднества, которые устроит он в ее честь, и отвечает служанке: «Оставь страх себе! Я же буду ждать его с верой в сердце!»

И корабль и в самом деле приплывает, и на борту его Пинкертон. Но этот врун и предатель не один – вместе с ним приехала американская госпожа, его законная жена. Я, правда, не поняла, зачем он вообще туда вернулся, да еще и притащил с собой жену.

Хотя жена не такая уж и плохая. Когда она узнает о сыне Пинкертона, то поет: «Я буду заботиться о нем, как о родном сыне». Но то, что можно отказаться от Пинкертона и оставить его Баттерфляй, которая вышла за него первая, ей даже в голову не приходит.

В общем, когда бедная Баттерфляй узнает о предательстве и о том, что у нее собираются отнять сына (причем, этот жестокосердный нахал Пинкертон еще и оскорбляет ее, предлагая ей деньги), она вытаскивает из ножен тот самый кинжал самураев, который унаследовала от отца и на клинке которого написано: «Пусть умрет с честью тот, кто не может жить с честью». Она поет эти слова с такой страстью, что по спине мурашки ползают! Потом отсылает Сузуки, завязывает ребенку глаза и посылает его играть на другую сторону сцены (вот бедняга, поиграешь тут, с завязанными глазами…) И все это под очень трогательную музыку.

В итоге Баттерфляй тоже распарывает себе живот кинжалом отца и умирает. (Не волнуйся, ничего не видно, потому что певица стоит в этот момент спиной к зрителям.) Входит Пинкертон, за ним – его жена, но уже слишком поздно. Замечательный момент.

Когда репетиция закончилась, все аплодировали как один и кричали «Браво! Браво!». Певица поднялась, взяла Дзелию за руку и вместе с остальными актерами подошла к краю сцены для заключительного поклона перед публикой. Конечно же, сегодня никакой публики не было, кроме нас двоих и работников театра. Синьора Нинетта сделала Дзелии кучу комплиментов, так что та даже бросилась ей на шею и поцеловала. Видела бы ее Сильвана!

Когда мы вернулись домой, Галинуча была страшно взволнована. Подумать только, до сегодняшнего дня она никогда и ногой не ступала в театр! Разве что видела религиозные представления монашек у себя в деревне. Она сказала, что завтра непременно хочет пойти в театр аплодировать Дзелии, несмотря на то что Форика не позволяет ей выходить из дома после ужина. И что если Командор не подарит ей билета, то она сама его купит, хоть на галерку. Я тоже про себя решила пойти или с ней, или с семьей Пунтони.

Но мама и тети в конце концов решили в пользу театра, так что пойду я с ними. С нами будет дядя Туллио и даже Сильвана с Пьером Казимиром. Они ужасно рассержены на Командора и говорят, что заставлять девочку играть роль япончика (хотя он всего-навсего заставил маму согласиться на это, а сама Дзелия чуть не прыгала от счастья) – это то же самое, что шантажировать их всех. Что скажут люди, если увидят девочку на сцене, а в зале не будет никого из ее семьи?

Мама заказала себе великолепное новое платье цвета морской волны. Она перестала одеваться во все черное, словно вдова – теперь-то я знаю почему. Может, она тоже, как Баттерфляй, ожидает, что Манфреди вернется. Как же, хочется ему сидеть в тюрьме. Он же не дурак.

А вот кто вернулся, так это Мунафо́, и она немедленно снова ввела свои фаворитизмы. Так что мне можно и не стараться по литературе. Все равно к Рождеству я получу плохой табель, и мама рассердится. Будем надеяться, она не запретит мне (в качестве наказания) поехать в Лоссай. Я жду не дождусь того момента, когда снова увижу тебя и смогу обнять, и мы снова будем болтать с тобой обо всем, как когда-то раньше. Только мы вдвоем, и больше никто. Ты же должна рассказать мне все о твоем Карло! Неужели ты и вправду купила шампунь, которым он пользуется, чтобы чувствовать аромат его волос, когда его нет рядом?

Ты уже выбрала, какой подарок попросить у младенца Иисуса? (Интересно, в этом году подарки нам будет покупать мама или Командор?) Я бы хотела костюм индейцев. Розальба видела такой в каталоге, который ее отец всегда заказывает перед Рождеством. Может, еще не поздно. Кстати, Приска рассказала мне, что Джакомо Пуччини, композитор, который написал «Мадам Баттерфляй», написал еще одну оперу, под названием «Девушка с Запада», в которой есть индейцы, ковбои и золотоискатели. Только в театре Серраты ее никогда не ставили.

Уже так поздно, пора спать, а то завтра я просплю в школу. Ты знаешь, что я перевесила плакат с Кочисом? Я повесила его так, что Купидон с потолка нацеливается прямо на него. Кто знает, может, он влюбит в меня Кочиса? По-настоящему.

Знаешь, что еще? Странная вещь – вот уже несколько дней, как я вижу себя во сне, в любом сне – с конем или нет, – снова с косами, словно мне никогда их не обстригали. Даже немного смешно, правда?

Ну теперь и правда хватит. Знаешь, как поют в «Баттерфляй»? «Смотри, как спокойна ночь. Все вокруг спит». Спокойной ночи, Тереза. Скорее бы Рождество, и мы с тобой снова сможем обняться!

Твоя лучшая подруга

 

Глава двенадцатая,

в которой Дзелия демонстрирует свой талант

Чтобы полностью насладиться выступлением Дзелии, Серра решили не занимать их обычные места во втором ряду, а взять отдельную ложу. Причем у самой авансцены, откуда до актеров, если немного перегнуться через перила, можно было почти дотронуться.

И, словно этого было мало, тетя Лилиана принесла с собой небольшой изящный бинокль из перламутра, с помощью которого Диана смогла рассмотреть, где именно сидели Пунтони, Элиза Маффей с бабушкой, Звева Лопес с ее родителями, Жан Карло Кассол, Лоренцо Паломбо и даже синьора Мунафо́ с мужем. Она даже разглядела на галерке разряженную Галинучу, сидящую рядом с Марией Антонией, которой Форика каким-то чудом дала разрешение сопровождать Галинучу, чтобы та не возвращалась одна среди ночи.

Сразу после обеда Галинуча привела Дзелию в театр и, хоть и неохотно, оставила в руках гримеров и швей. Перед этим, дома, она сбрызнула волосы Дзелии пивом, разведенным водой, накрутила локоны на «чертят» и повязала платком, точно следуя рекомендациям, которые прочитала в журнале «Признания» и которые должны были гарантировать некий великолепный результат, но какой именно, об этом не знала даже сама Дзелия, ибо няня раскрыла секрет одной только гримерше. (Ей просто пришлось это сделать, учитывая, что она не могла собственноручно причесать девочку перед спектаклем.)

Командора, как и всегда, среди публики не было. Но семья знала, что он будет следить за дебютом Дзелии со своего места за кулисами.

Наконец последние опоздавшие заняли свои места, свет в зале мигнул три раза и погас, оркестр заиграл увертюру и занавес распахнулся при первом акте страстной истории.

Диана, как и вчера, была охвачена волшебством музыки и голосами, световыми эффектами, костюмами… Снова, как и в прошлый раз, она возмутилась незащищенностью наивной девушки – пятнадцать лет, возраст конфет и игрушек – и человеческим цинизмом. Хотя чего еще ожидать от бледнолицего «янки»? Где не окажись, они всегда поступают по-своему, насмехаясь над окружающими. Даже сам Пинкертон поет: «Где бы он ни был, янки-бродяга наслаждается жизнью и не знает риска», добавляя при этом что-то непорядочное о своей невесте, вроде того, что он не знает, женщина ли это или игрушка. Игрушка! Вот Розальба врезала бы ему по носу!

Нужно будет непременно напомнить об этом кривляке Звеве Лопес. Кочис ни за что не стал бы так подло себя вести. В этом Диана не сомневалась. Он презирал лживые раздвоенные языки.

Первый акт подошел к концу. Но даже после того, как занавес опустился, публика все еще аплодировала. Приска из партера сделала Диане знак спуститься. Они договорились, что во время перерыва пойдут вместе с Элизой и Розальбой в гримерную, чтобы посмотреть, как готовят Дзелию.

Все остальные Серра, несмотря на то что сгорали от любопытства, решили не ходить к домашней любимице. Они не хотели, чтобы в коридорах театра случилось то, что тетя Офелия определила как «нежелательная и неприятная встреча».

И вот когда, смешавшись с остальной толпой поклонников, четыре подруги добрались до гримерной, которую Дзелия делила с Сузуки и американской женой Пинкертона, они так и остались с открытым ртом. Хоть Дзелию никто и не посылал к парикмахеру, у малышки вдруг оказались (или так казалось) короткие волосы: тугие кудряшки, словно приклеенные к голове, как у ангелочка из мастреской Делла Роббия. Она и впрямь походила на мальчика.

– Это все Галинуча! – гордо заявила Дзелия, пока гримерша натирала ее щеки светлым тональным кремом и удлиняла форму глаз черным карандашом.

Следовало лишь осторожно снять изнутри «чертят», не распуская при этом локонов, чтобы скрепленные пивом волосы так и оставались скрученными в кудри. Конечно, их хозяйке не стоило мотать головой или делать каких-то резких движений, но ее роль этого и не предусматривала.

Диана невероятно гордилась сестрой, которая, уже одетая в шелковое кимоно цвета лаванды, сидела словно на троне, окруженная почитателями (хоть на «трон» ей пришлось подложить подушек, иначе она не доставала бы до зеркала).

– Мама, ты бы видела, какая она хорошенькая! – радостно воскликнула Диана, вернувшись в ложу. Начинался второй акт.

На этот раз никто из семьи Серра, включая и Диану, не обращал внимания на музыку и пение. Все с нетерпением ждали лишь выхода Дзелии.

И вот наконец-то!

Баттерфляй выволокла Дзелию на сцену за руку (поднимать ее она не решилась из-за веса девочки) и подтолкнула в сторону смущенного американского консула. «Ах! Он позабыл меня?.. А как же это? Это?.. Неужели это можно позабыть?»

Дзелия вышла на сцену уверенно, старательно поворачиваясь лицом к залу, как наказывал ей Командор. Она прижалась к боку «матери», делая вид, что испугалась консула, который хотел погладить ее по волосам. «Светлые волосы! Малыш, как тебя зовут?»

Обеспокоенная тем, что это может испортить все старания Галинучи, Дзелия увернулась от протянутой руки и спрятала лицо в складки материнского кимоно. Грянули аплодисменты, от которых затряслась огромная хрустальная люстра.

– Да что там у нее за поясом? – пробормотал дядя Туллио. И вдруг воскликнул с презрением: – Это невозможно! Плюшевая обезьяна!

Диана моментально узнала Пеппо, который из-под шелкового пояса кланялся публике своей истертой мордашкой.

– Она свихнулась, – прошипела Сильвана.

– Какой позор, – прошептала мама.

– Шш-ш, – шикнули на них из соседней ложи. Публика восторгалась находкой, которая добавила наивности и детской невинности характеру маленького героя. Все думали, что это выдумка режиссера, чтобы уравновесить несоответствие в возрасте белокурого «япончика», действительно довольно заметное.

Но певица, играющая Баттерфляй, не разделяла энтузиазма публики. Она ожидала, что все внимание зрителей будет сосредоточено на ее персоне, на ее голосе. В зале же раздавались смешки, бормотание, комментарии. Сузуки прятала под веером насмешливую улыбку.

Разъяренная примадонна схватила Дзелию в объятия, как и предусматривал сценарий, но сжала намного сильнее, чем требовалось, вонзая свои острые ногти в спину девочке.

– Я же сказала тебе оставить обезьяну дома! – прошипела она.

Но делать было нечего. Опера продолжалась. Самый простой жест или движение Дзелии вызвали у зрителей волну эмоций, и даже Серра довольно улыбались в своей ложе. Когда наступил момент завязывать «малышу» глаза, певица постаралась затянуть узел как можно туже. «Иди, играй, играй!» – пела она своим великолепным голосом, отталкивая «сына» подальше. Дзелия как ни в чем ни бывало устроилась прямо на краю сцены, вытащила свою обезьянку и тоже завязала ей глаза лентой. После чего прижала к груди, словно не желая, чтобы та увидела жестокую сцену, и стала укачивать. К этому моменту лишь самые фанатичные любители музыки продолжали с должным вниманием следить за пением главной исполнительницы, которая в глубине сцены вскрывала себе живот отцовским кинжалом.

История подходила к концу. На сцену выбежал Пинкертон, восклицая: «Баттерфляй! Баттерфляй!», американский консул подбежал к Дзелии и всхлипывая поцеловал «япончика». После чего наступила финальная суматоха, обычная для всех опер, и занавес опустился. Публика неистово аплодировала, кто-то поднялся, чтобы приблизиться к сцене, летели цветы, зрители громко вызывали певицу.

Занавес снова поднялся. Воскресшая Баттерфляй вышла на сцену и поклонилась, отправляя кончиками пальцев воздушные поцелуи. За ней вышла и вся труппа. Пинкертон держал на руках Дзелию, и Диана хлопала так, что у нее чуть не лопнули ладони.

Снова поклоны, цветы, аплодисменты. Занавес падал и сразу же поднимался снова, показывая исполнителей в различных комбинациях: Баттерфляй и Пинкертон одни; они же с Дзелией посередине; Сузуки, американская жена, консул и дядя бонза… пока они снова не вышли все вместе и на этот раз, кто знает, из-за каприза ли Дзелии или самой примадонны, глаза девочки были завязаны.

Держа друг друга за руку, артисты приблизились к самому краю сцены для заключительного поклона. Дзелия находилась последней справа и неуверенно ступала, увлекаемая остальными актерами.

– Это опасно. Хоть бы она не оставила руки Сузуки, – прошептала мама.

Не успела она договорить эти слова, как девочка запуталась в полах кимоно, оступилась, на три нескончаемых секунды застыла над пустотой, пытаясь поймать равновесие, и, потеряв руку Сузуки, рухнула в оркестровую яму.

В зале пролетел испуганный возглас. Диана узнала где-то наверху тонкий крик Галинучи. Все Серра выбежали из ложи и поспешили к партеру. Но когда они прибежали, Дзелии там уже не было. Директор приказал перенести ее в гримерную, а сам старался успокоить обеспокоенную публику:

– Ничего страшного, флейтист поймал ее на лету. Можете спокойно возвращаться.

Но Серра прекрасно видели сверху, как малышка раскрыла руки в падении и приземлилась на самый пол без единого крика. Диане даже показалось (что за абсурдная мысль в подобной ситуации), что сестра несколько раз отскочила от пола, как резиновый мяч. И что ее склеенные пивом кудри рассыпались в падении и развеялись вокруг головы, словно хвост падающей кометы.

Все бросились к гримерным. Тетя Лилиана кричала громоподобным голосом:

– Доктора! Немедленно вызовите доктора!

А Диана думала в это время: «Хоть бы мама не лишилась чувств!»

Но Дзелия, оказывается, даже не поцарапалась. (Всю жизнь после этого Диана подозревала, что сестричка специально нырнула в «Мистический Гольф» – что за название для оркестровой ямы! – дабы привлечь к себе побольше внимания в отместку примадонне или вообще по наущению Командора, который решил таким образом устроить встречу семьи со своей невестой. Но правды так никто никогда и не узнал.)

Дзелию нашли в гримерной, где ее укачивала на коленях незнакомая женщина, вытирая мокрым полотенцем заплаканное и перемазанное гримом лицо малышки. С ними был и Командор. Диана мгновенно узнала синьору Нинетту, только вот не поняла, догадались ли все остальные, кто это.

– Да, Астрид, твоя дочь настоящая акробатка! – с иронией заметил старик, когда они вошли. – Будущее ее обеспечено, если не в театре, то уж цирке наверняка!

Мама лишь молча хватала ртом воздух как человек, который чуть не утонул и теперь не может надышаться.

– Сильвана, пожалуйста, не могла бы ты закрыть дверь? – продолжил Командор. – Вот и хорошо, спасибо. Я вижу, вы все в сборе, включая и моего будущего племянника Пьер… Пьерка… Пьер-как-его! – он подошел к женщине и нежно положил ей руку на плечо. – Отличный случай, чтобы представить вам мою невесту! Это Нинетта. Нинетта, это мои дети, мои невестки, мои внучки и будущий муж Сильваны.

– Очень приятно, – проговорила женщина, опуская на пол Дзелию и уважительно вставая. Никто не пожал ей руку и не вымолвил ни слова. Мама схватила Дзелию за кимоно, подтолкнула впереди себя Диану и, не произнеся ни слова, вышла из гримерной. Остальные молча последовали за ней, а швея так и осталась стоять с протянутой рукой.

– Папа, это была плохая шутка, – возмущенно проговорил дядя Туллио уже из коридора. – Ты еще об этом пожалеешь.

Тут Командор взорвался. Это походило на внезапную грозу или неожиданный фейерверк.

– Это я об этом пожалею? – заорал он ему вслед, нисколько не смущаясь скандала или проходивших людей. – Это я пожалею? Это вы все пожалеете! Вы оскорбили ее, а сами недостойны целовать пыль под ее ногами! Вы пожалеете, еще как пожалеете. А пока готовьте праздничные наряды, глупцы! Я уже назначил день свадьбы. Мы поженимся сразу же после Рождества, нравится вам это или нет!

 

Часть пятая

 

Глава первая,

в которой Диана очень беспокоится, и не зря

Серрата, вилла «Верблюд»

3 ДЕКАБРЯ, 10 часов вечера

Дорогая Тереза,

меня все еще всю трясет. Сегодня в кино ко мне пристал какой-то мужчина, и София Лодде… К счастью, со мной была София, а не кто-то из моих подруг. Мы просто не знали бы, что делать.

Ты же помнишь, кто такая София Лодде, да? Это горничная тети Офелии, бывшая няня Сильваны. Сегодня у нее был день рождения, и мы договорились с Галинучей, Форикой и другими служанками сделать ей сюрприз. Форика попросила тетю дать ей свободное время после обеда, а я по своей карточке провела ее в кино. София обожает Ивонн Сансон и Амадео Наццари, она выбрала кинотеатр «Афина», где показывали фильм «Цепи» – довольно глупый, все про любовь, где все проблемы происходят от того, что люди не говорят то, что думают. Где жена утаивает от мужа, что раньше была помолвлена с другим, словно это страшное преступление, и муж, увидев ее в гостиничном номере с другим мужчиной, вместо того чтобы дать ей все объяснить (это была невинная встреча, во всяком случае с ее стороны), начинает кричать, вытаскивает револьвер и стреляет. Она же, вместо того чтобы оскорбиться, берет на себя всю вину. Короче, сплошной абсурд. Но София Лодде очень растрогалась и даже в конце фильма заплакала.

Но ты только послушай, что произошло вначале. Как только погас свет и стали показывать киножурнал, тип, сидевший рядом со мной, вытянул руку и положил ее мне на колено. Я так растерялась, что не знала, что делать. Сама понимаешь, со мной такого никогда еще не бывало. Да, я слышала, как об этом говорили, но все-таки это казалось мне невозможным. Когда в Лоссае Аурелия вечно наказывала нам беречься от маньяков и всяких приставал, я думала, это ее обычные бессмысленные страхи. Или что такое может приключиться со взрослой девушкой, которая ведет себя развязно, ходит в обтягивающем платье, вульгарно накрашенная, ну и все в таком духе. Но никак не с девочкой моего возраста, а уж тем более в очках. Поэтому сначала я подумала, что этот тип просто меня с кем-то спутал – он и не глядел в мою сторону, был весь поглощен фильмом.

Ты, наверное, думаешь, что мне надо было сразу же вскочить, закричать на весь зал: «Этот бесстыдник пристает ко мне!» Но мне стало ужасно стыдно. Представь себе, подняться в темноте, прервать фильм, потребовать включить свет, вызвать смотрителя… а если бы люди подумали, что я с ним заодно или что это я его спровоцировала? Помнишь, в тот раз, в парке, был старик, который вечно расстегивал штаны, мы еще думали, что ему надо в туалет, а когда Жизелла рассказала об этом матери, та отлупила ее, словно это она во всем виновата?

Вот я и молчала. Пусть себе трогает мое колено, если уж ему так нравится. В конце концов, это всего лишь кость. Но он вдруг начал шевелить рукой и поднимать ее все выше. Этого уж я не смогла вынести – потянула за рукав Софию и шепнула ей: «Смотри!»

И что ты думаешь, София начала кричать или сказала что-то этому типу? Галинуча отхлестала бы его по щекам, я уверена. Но София сделала вид, что ничего не произошло, и только сказала мне: «Поменяем места». Я думала, мы отсядем куда-нибудь подальше, но она просто поменялась местами со мной. Тип, конечно, отодвинул руку, но так ни разу на нас и не посмотрел – все не отрывал глаз от экрана.

Тут я подумала, что на этом все и кончится. Не тут-то было! Через несколько минут он уже положил руку на ногу Софии. «Пойдем отсюда, – умоляюще прошептала я. – Или позовем смотрителя!» «Подожди», – шепотом произнесла она, потом открыла сумочку и вытащила из нее булавку. Старинную длинную, с бусиной на конце, такую, какими старушки обычно прикалывают шляпку к шиньону. У нас даже есть набор из дюжины таких булавок, чтобы есть улиток. Тип все продолжал смотреть на экран и делал вид, что не обращает на нас внимания. Но руку на всякий случай стал тянуть обратно.

Тогда София в абсолютной тишине и в полном спокойствии ка-ак вонзит ему булавку в эту самую руку! Изо всех сил!

Конечно, было темно, но я все равно увидела, как булавка утонула в его руке. Больно, наверное, было – ужас, потому что он подскочил на месте, словно от удара электрическим током. Но не произнес ни слова. Лишь поднялся, все еще не поворачиваясь в нашу сторону, и, потряхивая кровоточащей рукой, пересел на несколько рядов вперед.
Твоя Диана.

– Теперь будет знать, – заметила София. – И ты тоже запомни – ты уже большая. Никогда больше не ходи в кино без булавки. А теперь ну его, давай смотреть фильм.

Ага, легко сказать, смотреть фильм, когда в голове у тебя кружится целый рой мыслей! А если с Дзелией случится нечто подобное? Или с мамой? Хотя, думаю, до мамы никто не осмелился бы дотронуться.

Кстати, после того раза мама никогда больше не оставляла ключ в ящичке комода. Но я была настороже и позавчера вечером увидела, как она опускает письмо в почтовый ящик на улице. Причем до этого – ты не поверишь! – она поцеловала конверт. Мне вовсе не нравиться следить за ней исподтишка. Хотела бы я иметь мужество сказать ей, что все знаю, и потребовать объяснений. Почему она мне не доверяет? Я ведь уже достаточно взрослая. Но ты же знаешь мою маму – единственное, что она ответила бы мне, так это посоветовала бы не вмешиваться в чужие дела.

Еще меня сильно беспокоит то, что в субботу мне придется сражаться на дуэли с Джиджи Спадавеккия. Так решил весь класс, потому что в Троянской войне я – Менелай, а он – Парис. Конечно, мы не играем точь-в‑точь по книге. Тогда Элизе и Приске – Ахиллесу и Патроклу – пришлось бы сидеть дома в это время и умирать от скуки, а уж они ни за что бы на это не пошли! Но время от времени, чтобы оживить игру, генералы вводят некоторые сцены из тех, что мы прошли в школе.

Помнишь, мы остановились на собрании войск с перечнем кораблей и списком греков и троянцев. Наконец-то оба войска пошли одно против другого, греки молча, а троянцы – бряцая оружием, словно подъемные краны, и поднимая ногами тучи пыли.

В первом ряду троянцев – Парис, прекрасный, одетый в леопардовую шкуру, насмехается над греками и вызывает их полководцев на поединок. Но, увидев разгневанного Менелая, который спрыгивает с колесницы и идет ему навстречу, Парис пугается и бежит прятаться среди своих. Гектор страшно сердится на него, ругает, называет трусом и вообще поносит, как только можно. Он упрекает его в том, что тот своим нахальным поведением навлек опасность на жизнь их старого отца, братьев, на всех граждан и что он заслуживает того, чтобы троянцы побили его камнями.

Знаешь, Тереза, я все-таки не понимаю: если Гектор знает, что все это вина его брата и что стоит всего лишь отдать обратно Елену, чтобы прекратить войну, то почему же он сам не отлупит как следует этого труса и не спасет город от смерти? Так нет же, как только Парис говорит ему: «Это не моя вина. Не мог же я отказаться от подарка Афродиты!» (помнишь, спор о красоте трех богинь на горе Ида, когда Парис был еще пастухом?), как Гектор прощает ему все на свете. После чего Парис, вновь набравшись мужества, предлагает: «Я сражусь на дуэли с Менелаем. Пусть все остальные отдыхают, биться будем только мы. Победитель возьмет себе Елену и все сокровища, которые я привез из Спарты. Все же остальные – греки и троянцы – заключат мир, и греки вернутся к себе на родину».

Обрадованный Гектор просит разговора с Агамемноном и Менелаем и передает им предложение брата.

«Ладно, – отвечает Менелай. – Я с удовольствием сражусь с этим вором, этим лживым гостем. Я с удовольствием разрублю его на кусочки. Но я не доверяю ни его обещаниям, ни обещаниям Гектора. Пусть царь Приам собственной персоной будет следить за соблюдением договора».

Вот и Томмазо Гай и Лоренцо Паломбо, чтобы немного оживить игру, решили устроить перемирие и объявить дуэль между мной и Джиджи Спадавеккия. Причем по хронометру. Сначала бросят жребий, кому из нас первому убегать среди улицы без какой-либо возможности укрыться на собственном тротуаре, потом засекут время, которое понадобится другому, чтобы его поймать. После чего нам дадут десятиминутную паузу – выпить воды, вытереть пот, завязать шнурки и так далее, и убегать придется другому. Выигрывает тот, кто поймал соперника за меньшее время.

Я наверняка проиграю. Куда мне тягаться с Джиджи Спадавеккия, который каждый год участвует в соревнованиях по бегу! Мне же сразу не хватает дыхания. И, конечно же, я споткнусь и расшибу колено. Но я не могу отказаться – я же не трусиха! Я сама выбрала роль Менелая. Розальба говорит, что у меня еще есть три дня на тренировки, но этого слишком мало.

А у нас пока идут приготовления к свадьбе Командора. Он все еще сердится на маму и на всех остальных, которые не желают знакомиться с синьорой Нинеттой. Они же так обеспокоены, словно над ними нависла страшная опасность. По-моему, они преувеличивают. Во-первых, не такая уж невеста и противная. И вовсе не вульгарная, как утверждает мама. Я ни разу не слышала от нее грубого слова и не видела, чтобы она сплевывала на землю или упирала руки в бока, чтобы ругаться. Причем она не красится и не одевается вызывающе. Она даже совсем не красится. И вообще, это же Командор на ней женится, значит, она и должна нравиться только ему, так?

Я не знаю, что мы будем делать после свадьбы. Мама все твердит, что она не собирается жить под одной крышей с «этой персоной». Но и не говорит, куда именно она собирается переезжать. Да и как мы сможем найти другой дом без денег? Но это ее, кажется, не беспокоит.

А тут еще и тетя Лилиана вечно болеет. Хоть по ней этого совсем не видно, но мама объяснила мне, что ее болезнь называется «нервное истощение» и что она заболела этим по вине Командора. Я переспросила, не из-за свадьбы ли, но она ответила:

– Нет-нет, что ты! Что тебе только в голову пришло? Это из-за всего вместе.

Но до появления швеи тетя прекрасно себя чувствовала, так что мама, наверное, все-таки лжет.

Видишь, Тереза, сколько проблем? Когда мы еще жили в Лоссае, я и не подозревала, что в одной семье могут быть такие переживания. Добавь ко всему еще и то, что если в школе так пойдет и дальше, меня точно оставят на второй год.

Но я тебе уже надоела своими жалобами. Я страшно рада, что твоему Карло тоже нравятся краснокожие. Если бы он держал сторону пионеров, я бы его точно не вынесла. Спасибо твоей маме за приглашение. Я непременно должна буду привезти ей что-то в подарок, так что лучше не крути вокруг да около, а скажи мне сразу, что ей нравится.

О цене не беспокойся. С моей кинокарточкой я отложила порядочно денег. С нетерпением жду твоего ответа и обнимаю тебя крепко-крепко!

 

Глава вторая,

в которой в Троянской войне наступает решающий момент

Мнения насчет исхода дуэли разделились. Троянцы уже праздновали победу, Паломбо-Агамемнон не скрывал своего беспокойства, но многие греческие воины женского пола готовы были держать пари за Диану.

– Не стоит заранее отчаиваться! – возмущалась Розальба. – Откуда ты знаешь, вдруг в субботу у Джиджи Спадавеккия разболится живот, или он вывихнет ногу, или запутается в собственных шнурках?

– Ты посмотри на Томмазо Гая, – добавляла Элиза. – Вот уже четыре дня, как он не может меня поймать. Даже не дотронулся ни разу! Я ведь провоцировала его всеми способами, сама почти налетала на него, однажды даже упала всего в метре от него: я тогда даже не сомневалась, что он попытается меня схватить, так нет же!

– Но Гай – это сухарь, – возражала ей Диана. – У него и мускулов-то нет и ноги как у рахитика. А Спадавеккия настоящий атлет.

– Ну и ладно, – вмешивалась Приска. – Но ведь он выбрал сторону Париса, этого слюнявого. Вы что, не видели, как позорит его сам Гомер?

В «Илиаде» дуэль действительно закончилась в пользу Менелая. Случилось так, что в то время, когда глашатаи отправились к греческим кораблям за бедными животными, предназначенными в жертву Зевсу для закрепления договора о перемирии, Елена узнала о скорой дуэли и отправилась к Приаму, который уже стоял на башне со всеми своими старейшинами и смотрел на поле боя. На нее, оказывается, нашла ностальгия по первому мужу, по родным и по родине – подумайте только, бедная овечка! Немного поздно, чтобы передумывать, это после десяти-то лет осады – гневно рассуждала Приска.

И старики, вместо того чтобы прогнать ее или хотя бы отнестись с презрением, переговаривались меж собой, словно самые настоящие мазохисты: «Ах, какая красавица! Настоящая богиня. Конечно, стоило пережить ради нее все страдания и мучения последних десяти лет. Но сейчас, может, и настала ей пора возвращаться к себе домой».

Приам тоже осыпал ее комплиментами и говорил:

– Тебе нечего стыдиться, дорогая дочь. Все случилось не по твоей вине, а по вине богов. Это они наслали против нас греков.

В этом, если вспомнить хорошо всю историю, он был прав. Но ведь тогда, возмущалась Приска, каждый может отказаться от ответственности за собственные поступки. Какая тогда будет разница между хорошими и плохими? Где же свобода выбора?

На уроках катехизиса они учили, что хотя Бог и знает все, что должно случиться, заранее, то есть в некотором смысле будущее уже предопределено, но в решающий момент люди свободны сделать свой собственный выбор. Они сами решают, грешить им или вести себя достойно. Бог всего лишь запоминает все это (заранее, да, но его время отличается от нашего). И наказывает потом грешников адом.

Но если решал все именно Бог, как это делал Зевс, то на что же тогда наказание? Подруги Дианы ломали головы над этими вопросами. Да, конечно, мир Гомера, в котором не было ни ада, ни рая, был очень старым и отличался от их времени. Но ради чего тогда сражались греки с троянцами, если все уже было предрешено с момента их рождения?

– Они сражались ради славы, – говорила Приска.

– Тоже мне радость! – фыркала Элиза.

– Ну посмотри: мы помним о них до сих пор и любим их или ненавидим. Целыми днями мы гоняемся друг за другом, делая вид, что мы греки или троянцы. И не только мы – все ребята вторых классов.

– Но они не могли об этом знать. И вообще, может быть, их даже и не существовало. А Гомер все это просто выдумал.

Вот это да! Какой тогда смысл болеть за них, имитировать, возмущаться, влюбляться или стараться походить на людей, которых никогда не существовало? Которые только призраки, рожденные из слов?

– А как же кино? – не сдавалась Приска, которая не намерена была отказываться от своих героев. – Ведь Диана влюбилась в Кочиса? А он тоже выдуманный персонаж.

– Но Джефф Чендлер существует на самом деле.

– Да, но ты не можешь до него дотронуться.

Все, хватит! Нужно было заканчивать переложение в прозу по заданным строкам.

Значит так – Елена смотрела с высокой башни на поле боя и указывала самых сильных греческих героев Приаму: Агамемнон, Одиссей, Аякс, критянин Идоменей… А где же ее братья-близнецы Кастор и Полидевк? Может быть, они не явились под троянские ворота потому, что слишком стыдились ее… Бедняжка не знала, что братья ее уже умерли. (Но Диана и Тереза помнили из книги по мифологии доктора Казати, что они не совсем умерли, потому что один из них был сыном Зевса, то есть бессмертным – только в греческой мифологии у братьев-близнецов могут быть разные отцы! – и поделился своим бессмертием с другим, так сильно он любил его.)

В это мгновение Приама позвали на поле боя, чтобы он дал начало жертвоприношению и гарантировал перемирие. Жертвоприношение заключалось (как же иначе…) в убиении двух невинных животных, на этот раз не быков, а ягнят, в честь Зевса. Которому плевать было на них всех и который вовсе не собирался позволять, чтобы условия договора соблюдались правильно.

Приска, если б могла, с удовольствием схватила бы его за бороду, стащила с Олимпа и наградила бы таким количеством пинков, тумаков, щипков, укусов (и даже, может быть, заставила бы его глотать собачьи экскременты!), что ему сразу бы расхотелось издеваться над людьми подобным образом!

Но наивные греки несмотря ни на что слепо ему доверяли. И даже торжественно поклялись его, Зевса, именем. Для них эта дуэль символизировала конец войны, а ничего другого они и не желали. (И чего это синьора Мунафо́ вбила себе в голову, что греки напали на Трою лишь ради богатой добычи и влияния в Средиземноморье? Они же были готовы забыть все обиды и даже о Елене и похищенных богатствах – если бы выиграл Парис, – лишь бы поскорее вернуться домой!)

Гектор и Одиссей отмеряли шагами поле и тянули жребий, кому нападать первым. Жребий выпал Парису, который метнул в Менелая свое копье, но плохо прицелился, и копье попало ровно в середину щита, такого крепкого, что он даже не треснул. («Вот видишь! – говорила Элиза, поддерживая Диану. – Это значит, что Джиджи Спадавеккия не сможет тебя поймать!»)

Настала очередь Менелая. Он тоже метнул копье, которое разбило щит Париса на две части и даже разорвало тунику на боку, но не поранило. После чего Менелай выхватил меч и обрушил его на голову противника. Однако меч разбился на тысячи кусков о шлем Париса. Разъяренный Менелай схватил обеими руками пышный султан на шлеме и стал тянуть его на себя, стараясь удушить Париса его же ремешком от шлема. Менелай практический выиграл бой, учитывая, что этот мямля Парис никак не отвечал на его действия, что давало противнику право убить его на месте.

Но в это мгновение вопреки всем спортивным правилам вмешалась богиня Афродита (конечно же, невидимая – такая уж у нее привычка), разорвала ремешок, и Менелай так и остался с пустым шлемом в руках. В ярости он отбросил его так далеко, что шлем покатился под ноги греческим воинам. Менелай огляделся в поисках Париса, чтобы закончить начатое, но этот красавчик вдруг исчез – Афродита скрыла его от всех взглядов, окружив туманом, и перенесла в его спальню, вызвав к нему Елену и нагло велев ей залечить его царапины и утешить бедненького!

В любом случае было ясно как день, что победил в дуэли Менелай, если не в прямой схватке, то хоть из-за неявки противника. Даже Гектор и его соратники с этим смирились. И вообще, не так уж это было для них и плохо – всего лишь требовалось передать Елену законному мужу вместе с украденными сокровищами, заплатить небольшой штраф и все – греки убрались бы по добру по здорову, оставив их город в покое.

Троянская война подошла к концу. Почему же тогда в «Илиаде» оставалось еще так много страниц?

Как бы то ни было, после этой главы подруги с полным правом могли поддерживать Диану:

– Да здесь же нет никакой Афродиты, которая может сделать невидимым Джиджи Спадавеккия! Вот увидишь, в этот раз Менелай снова выиграет дуэль!

И, словно поддерживая их уверения, первый жребий выпал троянцам.

Все остальные воины выстроились вдоль стены церкви, стараясь не упустить ни мгновения схватки. Дуэлянтам позволили снять пальто, несмотря на то что было довольно холодно. После чего по сигналу Агамемнона Диана спрыгнула с тротуара и бросилась бежать. Несмотря на заверения подруг она чувствовала себя маленькой голубкой, выпущенной из клетки на забаву беспощадному коршуну. Она была уверена, что проиграет, и лишь надеялась в душе, что все закончиться быстро.

В этом ей не пришлось разочаровываться: Парис поймал ее намного раньше, чем истекли двадцать секунд, метко ухватив за рукав кофты. Они даже не успели согреться.

– Теперь твоя очередь, Диана! Давай, покажи ему! – поддерживали ее подруги.

– Ага, покажи, Четырехглазая! – насмешливо выкрикнула и Звева Лопес.

Но ко всеобщему удивлению Томмазо Гай, вместо того чтобы присоединиться к насмешкам своих, толчком в спину выпихнул ее из группы троянцев со словами:

– Так ведут себя только трусы! Я удаляю тебя из игры на неделю.

Невероятно! Но его спортивная порядочность, увы, не придала Диане уверенности. Спадавеккия мчался, как пуля, возвращался назад, виляя зигзагом и пробегая почти под носом у своей преследовательницы, потом снова отрывался от нее, выигрывая дистанцию… Бедная Диана уже ног под собой не чувствовала, ей не хватало дыхания, она вся взмокла от пота… А судьи что, заснули что ли? Двадцать секунд прошли уже раз пять, она уже сотню раз проиграла своему противнику. Сколько они еще собираются ее позорить?

– Все! Время истекло! Мы победили! – закричал наконец Томмазо Гай и пожал руку Лоренцо Паломбо. Потом подошел к Диане, которая хватала ртом воздух, и протянул ей свой носовой платок, чтобы она могла вытереть пот с лица. – Ты завтра после школы свободна? – негромко спросил он. – Я хотел бы пойти в кино по твоей карточке.

 

Глава третья,

в которой Диане доверяется некий секрет, а Сильвана шпионит

Серрата, вилла «Верблюд»

10 ДЕКАБРЯ

Дорогая Тереза,

спасибо за твои советы. Только замок на мамином выдвижном ящике довольно прочный. Я и сама уже пыталась открыть его с помощью шпильки, когда мамы как-то не было дома, и пилочкой для ногтей тоже. Может, с помощью отвертки его и откроешь, но наверняка на дереве останутся следы, и мама это заметит.

Письма Манфреди продолжают приходить – я замечаю это по тому, как часто мама ходит на почту. И возвращается потом такая счастливая. Наверное, она читает их по дороге или заходит в какое-то кафе. Знала бы ты, как изменилась мама! Она продала свое жемчужное ожерелье, чтобы не просить денег у Командора, и купила себе пять платьев. Правда, все летние, а ведь на дворе декабрь. Если бы не тетя Офелия, которая постоянно напоминает о свадьбе Командора и синьоры Нинетты, можно было сказать, что мама в прекрасном настроении. Она спросила нас, какие подарки мы хотели бы получить от младенца Иисуса и записала все на бумажку. Она даже спросила нас, не хотели бы мы отправиться в путешествие! А когда я ответила, что пообещала приехать на Рождество к тебе в Лоссай, то как-то так загадочно произнесла: «Ну посмотрим…» Ничего не понимаю!

Но вчера из-за этой ябеды Сильваны она рассердилась на меня, как в старые времена, и если бы не Командор… Но подожди, я расскажу тебе все по порядку – произошло кое-что очень интересное, и тебе наверняка это понравится!

Значит так, вчера после школы я пошла в кино с Томмазо Гаем. И знаешь, какой он выбрал фильм?! «Отец невесты»! Никогда бы не подумала, что мальчишку это может интересовать. Причем фильм этот довольно странный, смешной. О подготовке к свадьбе и о том, какой это вносит переполох в семью. Я не могла не думать о том, что происходит в эти дни на вилле «Верблюд». Но самое невероятное то, что невесту играет угадай кто? Элизабет Тейлор! Помнишь, та красивая девочка с голубыми глазами, которая была всадницей в «Национальном бархате» и хозяйкой собаки в «Лесси, вернись домой»? В этом фильме ее сделали совсем взрослой, с грудью, короткой стрижкой, укладкой, и она кокетничает с кучей кавалеров, пока не выбирает наконец одного, и ее родителям нужно организовать свадьбу, познакомиться с родителями жениха, купить кучу вещей, выбирать, куда ехать молодым в свадебное путешествие, и случается еще куча смешных вещей. Только мне было совсем не смешно. Меня слишком поразило то, что Элизабет уже может выходить замуж. (Кстати, отца играет Спенсер Трейси.)

А еще я немного волновалась. Вдруг мне снова попадется какой-то маньяк в кинотеатре? В кармане у меня лежала булавка для улиток, но не знаю, хватило бы у меня смелости пустить ее в ход. Розальба говорит, что маньяки ведутся лишь на женщин, которые ходят в кино одни, но если ты с мужчиной, то они не осмеливаются даже приблизиться. Можно ли считать мужчиной Томмазо Гая? Он даже ниже меня ростом и все еще носит короткие штаны.

Я страшно волновалась весь фильм, но, к счастью, ничего такого не случилось. Правда, на выходе у Томмазо блестели глаза от чувств – можешь себе представить! Причем это же комедия! Заикаясь, он спросил меня, не можем ли мы вместо обычного пути пройти по аллее Витторио Венето, потому что он хотел со мной поговорить. «Караул! – мгновенно подумала я. – Сейчас он будет объясняться мне в любви!» Я ужасно смутилась, но мгновенно решила, что не стану играть его чувствами и кокетничать, а так сразу и скажу, что не могу ответить на его любовь из-за Кочиса. Подумай только, что за дурочка! Я так ошибалась!

Только мы оказались в тени деревьев и я отодвинулась от него подальше, чтобы ему не пришло в голову положить мне руку на плечо, Томмазо сказал мне, что он влюблен, но угадай в кого? В Элизу! И не смеет признаться в этом, потому что она постоянно находится с Приской, а он боится, что та будет над ним смеяться. Он спросил меня, не могу ли я ему помочь.

Я думаю, что Элизе нет до него никакого дела. Ей нравится один тип, старше нас, он уже ходит в гимназию, курит тайком и носит бриджи, как твой Карло. Его зовут Викторио, и о существовании Элизы он, конечно же, и не подозревает. Но Приска говорит, что знает его кузину и может попросить ее познакомить нас с ним. Как бы то ни было, не мое это дело, отнимать последнюю надежду у бедного Гая. Я сказала ему, что если он хочет написать Элизе записку, то я передам ее так, чтоб никто не видел. Интересно, что сказала бы Мунафо́? Ведь для нее они всегда были соперниками! Не говоря уж о греках и троянцах… Вот оказывается, почему их Гектор так и не смог поймать нашего Ахилла. Он просто не хотел. Это было своеобразным ухаживанием с его стороны, причем довольно глупым, учитывая, что Элиза ничего не знала.

Бедняга, мне его искренне жаль, когда я думаю о том, что у него нет и тени надежды.

Вот уж действительно правда, что Купидон пускает свои стрелы вслепую, или даже наоборот, кому-то назло. Подумай только, вдруг он заставит меня забыть Кочиса и влюбиться в кого-то другого, например в Джиджи Спадавеккия? Может, мне все-таки стоит взять в спальню зонт и повесить его раскрытым над моей кроватью, хоть мама и говорит, что раскрывать зонт в доме не к добру.

Кстати, вот вчера вечером мне точно понадобился бы зонт, чтобы защититься от зловредности Сильваны! Ты только послушай, что устроила эта шпионка! Разговаривая, мы с Томмазо подошли к самой калитке моего дома. Откуда мне было знать, что Сильвана с Пьером Казимиром были в подворотне, да еще и вместо того чтобы целоваться, как обычно, смотрели на улицу? Вот они и увидели Томмазо, который, прощаясь, поблагодарил меня и заплатил за кино. Что тут началось!

Разъяренная Сильвана подловила меня на лестнице и потребовала объяснений, как будто я совершила невесть какое преступление или, например, вонзила ей кинжал в спину. Мне пришлось рассказать о карточке, но это ее тоже не успокоило. Наоборот, она схватила меня за воротник и потащила наверх к маме, рассказывая все ей и обвиняя меня в том, что я позорю нашу семью. Мама тоже страшно рассердилась: надела на себя физиономию Астрид Мартинец-Серра-Таверна и ледяным тоном произнесла: «Я стыжусь тебя. Ты такая же торговка, как и твой дед. Что скажут родители твоих одноклассников?» После чего стала выпытывать, водила ли я в кино Звеву Лопес. Тоже мне, буду я смотреть фильмы с этой ведьмой! Тем более что та так гордится своими богатствами, что ей и в голову не пришло бы сэкономить на билете.
Диана.

«Слава Богу!» – выдохнула мама. И прочитала мне целую проповедь о том, что такое великодушие и как отличилась бы я, если бы приглашала других ребят в кино бесплатно. «К сожалению, с тех пор как мы живем в этом доме, перед глазами у тебя плохой пример: лишь жадность и вульгарность. Вот чему учит вас этот червь! Но ничего, недолго ему осталось», – закончила она. Наверное, она точно решила уехать из виллы «Верблюд» до свадьбы деда. И увезти нас. Только куда?

Потом мама потребовала у меня карточку и разорвала ее на тысячи кусочков. И все это перед Сильваной, которая упивалась моим унижением. Но я не плакала – была слишком рассержена. Где я теперь смогу взять хоть немного денег? Но в это мгновение… Помнишь, Тереза, тот фильм с Джоном Уэйном, «Дилижанс», когда уже кажется, что почтовая карета попала в руки индейцев, но тут: та-та, та-та-та-та-та! – прибывает подкрепление и апачи бегут прочь? Командор пришел домой, увидел разбросанные на полу клочки бумаги, узнал в них мою карточку и спросил, что все это значит. Сильвана не упустила момента снова облить меня грязью: «Диана повела себя просто ужасно!» – и рассказала ему все до мельчайших подробностей. Командор посмотрел на меня и спросил: «Как тебе это пришло в голову?»

Я не хотела выдавать Розальбу и сказала, что это была моя идея, потому что у меня не было денег, чтобы принести в школу на благотворительность. Мама все повторяла: «Какой позор! Какой позор!», но Командор, вместо того чтобы рассердиться, расхохотался и заявил: «Молодец! Вижу, в тебе есть жилка предпринимательства», после чего спросил, сколько мне удавалось зарабатывать таким образом в месяц, и поздравил с удачной находкой. Но при этом добавил, что это было нечестной конкуренцией, потому что все мои клиенты, если бы меня не было, покупали бы полный билет в кассе, так что он на моем предпринимательстве терял заработок. И правда, об этом не подумали ни я, ни Розальба.

«Прости», – сказала я. И он: «Да ладно, не так уж много я потерял. Но на этом хватит. Завтра зайди ко мне в театр, я дам тебе другую карточку, но ты должна пообещать мне, что будешь пользоваться ею честно». После чего – ты не поверишь! – открыл бумажник и дал мне пятьсот лир. «Ты будешь получать их каждую неделю. Я и не подумал, что тебе могут понадобиться деньги. Этого хватит? Сколько я должен давать твоей сестре?»

Командор хотел давать карманные деньги и Дзелии! Он и так покупал ей каждое воскресенье журнал «Микки Маус», и в кафе «Попугай» у нас открытый счет, мы можем брать там столько конфет и жевачек, сколько захотим!

Мама и Сильвана молчали, но было видно по глазам, что они недовльны. После ужина мама позвала меня к себе в комнату и говорила странные вещи. «Ты не думай, что если он дает тебе деньги, этот поднявшийся из грязи червь, то это делает из него порядочного человека или доказывает, что он вас любит. Это все лишь его пошлые маневры, чтобы переманить тебя и Дзелию на его сторону в этой истории со свадьбой. И вы, глупышки, уже ему и поверили. Как, по-твоему, почему все мы противимся этой свадьбе? Думаешь, просто так, из-за минутного каприза? Нет, это ради ваших же интересов…»

«Каких интересов? – не удержалась я. – Что плохого может сделать нам синьора Нинетта? Она такая хорошая…»

«Такая хорошая! Вот это да! Конечно, она хороша в том, чтобы обводить дураков вокруг пальца! Опустошать кошельки! Неужели ты не понимаешь, глупая, что если они поженятся, когда он умрет, ей достанется половина наследства? Она будет здесь хозяйкой. А если у нее родится ребенок… Я даже думать об этом не хочу!»

Я сказала маме, что мне лично нет никакого дела до наследства. Что я не Звева Лопес с ее манией богатства. Что когда я вырасту, то пойду работать и буду зарабатывать достаточно, чтобы содержать себя и даже ее с Дзелией. Что Командор сам заработал свои деньги и может делать с ними все, что пожелает. Мама взглянула на меня сверху вниз и сказала: «Ты ничего не понимаешь в жизни». Она всегда так говорит, когда не согласна с моим мнением, но не знает, как навязать мне свое.

Но это неважно. Все равно Командор будет делать то, что пожелает. Хоть он.

Слушай, Тереза, как ты думаешь, я должна сразу же завтра рассказать Элизе то, что доверил мне Томмазо Гай, или лучше подождать, пока он напишет свою записку? Я умираю от желания рассказать все Элизе, и Приске с Розальбой тоже. И потом, они же мои подруги, а он кто? К тому же Томмазо вовсе не просил меня держать все в секрете. Может, он поэтому и рассказал мне все, что надеялся, что я немедленно передам его слова Элизе? Да, наверное, так оно и есть. Завтра я все расскажу Элизе.

В следующем письме я поведаю тебе, чем все это закончилось. А пока обнимаю тебя крепко-крепко, твоя

 

Глава четвертая,

в которой боги ведут себя нечестно, а на виллу «Верблюд» являются три странных посетителя

В это день Приска пошла после школы домой к Диане делать уроки вместе. Как обычно, сначала они выполнили самые скучные задания: математику, домашнее хозяйство, французский и географию. По первым трем предметам у них еще теплилась слабая надежда, что если их вызовут, то хорошие оценки смогут хоть немного уравновесить предстоящий жалкий табель. География не считалась, поэтому они ограничились лишь тем, что прочитали заданный урок по одному разу.

По «Илиаде» хорошие оценки им тоже не светили, тем более что в игре они выбрали для себя сторону греков. Но их страсть к гомеровской поэме была настолько велика, что они посвятили ей всю вторую половину дня.

В классе они дошли уже до четвертой книги, которая начинается на вершине горы Олимп, где как раз пируют боги.

У этих богов, ворчала Приска, очень уж странные столовые привычки. Еды им не требуется, так как они боги и насыщаются запахом жаркого, которое люди готовят на алтарях. Пьют лишь амброзию – сладкую жидкость, которая также называется нектар, как тот, который пчелы собирают на цветках, чтобы делать из него потом мед. Но несмотря на все это проводят почти все свое время – конечно, когда не гуляют переодетые по земле, чтобы кого-то обмануть, – за пиром.

Вот и сейчас они пировали, и Зевс, вместо того чтобы прикрикнуть на Афродиту, которая так нечестно вмешалась в дуэль, взялся поддразнивать Геру и Афину Палладу: «Что ж вы, благотворствующие грекам, сидите сложа руки и восхищаетесь доблестью вашего Менелая? Вот Афродита так и впрямь заботится о своих подопечных! Как бы то ни было, Менелай победил. Вопрос можно считать закрытым?»

«Ну уж нет! – ответила ему разъяренная жена. – Я желаю, чтобы Трою стерли с лица земли! Заключить мир сейчас, после всех моих стараний спровоцировать эту войну? Никогда!»

«Да что они сделали, эти троянцы, что ты так люто их ненавидишь? – раздраженно спросил Зевс. – Ладно, я не желаю ссориться с тобой, хотя Приам мне лично очень по душе, и его славные дети преподносят мне чудесные подношения. Я оставляю Трою твоей мести. Делай с ней все что пожелаешь».

«Благодарю тебя, – ответила Гера. – Я же со своей стороны обещаю тебе, что если ты вздумаешь когда-нибудь разрушить самые дорогие мне города – Аргос, Спарту или Микены, – я и пальцем не пошевелю в их защиту. Но сейчас сделай мне одолжение – от этого зависит моя репутация главной богини. Ведь я не только твоя жена, но и сестра, ибо оба мы дети великого Крона». (Вот еще одна странная привычка – жениться на своих же сестрах! А ведь они даже не были египетскими фараонами.)

«В это мгновение, – продолжала Гера, – они уже заключают мир. Необходимо сейчас же прекратить это и снова начать сражение! Так что, дорогой Зевс, позволь Афине отправиться на поле боя и сделать так, чтобы троянцы не сдержали своего слова и нарушили перемирие».

Афине не пришлось повторять это дважды. Она мигом спустилась вниз, приняла облик одного из троянских воинов и приблизилась к лучнику Пандару.

«Хочешь, чтобы Парис всю оставшуюся жизнь был обязан тебе? – прошептала ему она. – Пусти стрелу в Менелая – он не ждет сейчас нападения – и убей его!»

И этот придурок Пандар (который не узнал богиню и таким образом не мог улизнуть от ответственности, оправдываясь, что это была воля богов), вместо того чтобы ответить: «Мы дали слово и сдержим его», берет лук, прячется за товарищами, чтобы греки его не увидели, натягивает тетиву и пускает стрелу в Менелая.

И Приска, и Диана были возмущены до глубины души. Они, играя в Троянскую войну, соблюдали правила – иначе какой во всем смысл? И вообще, слово нужно держать. А уж клятву тем более. И чего они тогда ноют, эти троянцы, что на них напали, что они всего лишь хотели защитить родной город и жить в мире? Вели бы себя по-честному!

Но Афина Паллада вела двойную игру и отвела стрелу так, чтобы Менелай был не убит, а только слегка ранен. Но все равно нанесенное грекам оскорбление было ужасным, и они немедленно вновь схватились за оружие.

Но у Мунафо́ все равно хватило наглости утверждать, что правда на стороне Гектора, а Агамемнон был неправ! И что во всем виноваты боги.

Эти боги, заключила для себя Диана, они точно как взрослые. Претендуют на то, чтобы всегда быть правыми, даже когда совершают совершенно абсурдные вещи, решают все за других и никогда не снисходят до того, чтобы объяснить свои поступки.

– Ты только посмотри на Мунафо́ или на мою маму. Или даже на Командора.

– Кстати, это не Командор так орет? – заметила тут Приска, поведя головой в сторону шума, доносившегося из других комнат.

Дверь в комнате Дианы была из массивного дерева, и две подруги, чтобы заниматься без помех, плотно прикрыли ее. Несмотря на это в квартире слышался необычный шум: мужские и женские голоса, грохот передвигаемой мебели, жалобные увещевания, потом заплакала Дзелия, послышался звон разбитого стекла…

– Опять он устроил сцену, – сгорая от стыда, прошептала Диана.

– Кому? – тоже шепотом спросила Приска. Это уж было слишком. Ее отец тоже часто сердился, но она никогда не видела, чтобы он доходил до такого.

Девочки приокрыли дверь.

– Астрид! Астрид! Я хочу позвонить моему адвокату! – орал старик.

«Значит, он разозлился на маму. Кто знает, что она ему сделала. Или сказала. Теперь он точно лишит нас наследства или, еще хуже, выгонит из дома, – в тревоге думала Диана. – Куда мы тогда пойдем?»

Она снова прикрыла дверь, ожидая с минуты на минуту услышать материнский плач, который так хорошо знала с того времени, как Манфреди оставил их в Лоссае. Но заплакала почему-то Форика. Мамин же голос звучал необычно спокойно во всей этой суматохе:

– Успокойся, папа. Не надо так волноваться. Все в порядке, ничего страшного. Вот увидишь, это быстро пройдет. Не пугай девочку, прошу тебя. Иди с этими господами.

Диана ушам своим не верила. «Папа»??? Когда это мама называла Командора «папа»? И кто такие «эти господа»? И вообще, с чего это вдруг Астрид Мартинец говорит со свекром таким нежным голосом, таким спокойным тоном, словно с испуганным ребенком? Даже нет, с умственно отсталым ребенком?

Командор продолжал кричать:

– Проклятые! Оставьте меня в покое! Лапы прочь! Где телефон? Я засажу вас всех за решетку!

Удар, стон, ругательство. Потом вдруг тишина. Слышался лишь плачь Дзелии. Незнакомые мужские голоса. И мамин голос:

– Осторожно, здесь угол. Вот покрывало. Да, конечно, я спущусь с вами. И позвоню по дороге моему шурину.

Ни Диана, ни Приска не осмеливались выйти из комнаты. Они подбежали к окну – прямо перед виллой стояла машина скорой помощи. Значит, Командору снова стало плохо. Почему же, вместо того чтобы отправиться в больницу, он ругался и требовал адвоката? Почему был так разъярен? Сердиться вредно для здоровья, особенно для сердца. Дали ли ему его таблетки?

Они увидели, как открылась дверь подъезда. Оттуда вышли дядя Туллио и мама, за ними два санитара в белом, несшие носилки. На носилках, укрытый покрывалом, лежал Командор, не двигаясь, с закрытыми глазами. Все скрылись в машине и та, под триумфальный рев сирены, рванула с места.

 

Глава пятая,

в которой взрослые обитатели виллы «Верблюд» ведут себя еще хуже, чем боги

Дзелия, всхлипывая, вбежала в комнату и бросилась сестре на шею:

– Они говорят, что он сумасшедший! Но это же неправда! Ты же тоже знаешь, что он, когда сердится, всегда себя так ведет. А они взяли и увезли его!

– Увезли? Куда? Разве они не из больницы?

– Нет, это санитары из сумасшедшего дома, – вместо Дзелии ответила ей Галинуча, входя в комнату. – Они повезли его в «Оливковый сад». – Галинуча выглядела совершенно растерянной. Она сама не знала, что и думать. Конечно же, следовало ожидать, что, когда двое одетых в белое санитаров вошли без стука в кабинет Командора и схватили его за руки, он выйдет из себя, будет кричать и ругаться. А уж тем более он разозлился, когда синьора Астрид показалась в дверях и, вздыхая, проговорила: «Обычный кризис… будьте внимательны, чтобы он не ударился».

Тогда санитары попытались надеть на Командора смирительную рубашку, но старик противился всеми силами: цеплялся за мебель, пинался, бросал в санитаров горшки с цветами и пепельницы; он даже врезал одному из них кулаком и разбил тому бровь. Тогда они оба налегли на него и сделали укол, от которого Командор немедленно заснул. После чего санитары унесли его на носилках.

– Но кто их вызвал? – спросила Диана, у которой от тревоги даже заболел живот.

– Тетя Лилиана! – захныкала Дзелия. – Это все она! Это санитары сказали. Она позвонила в сумасшедший дом со словами: «Скорее приезжайте, мой отец выкидывает номера!» Но это все неправда. И вообще, откуда ей было знать, ведь она находилась на другом этаже!

– А что он делал? Какие такие номера?

– Да говорю же тебе, ничего он не выкидывал! Просто лежал себе в кабинете на диване и спал. Уже где-то с час.

– А мама? Почему она их впустила?

– Да откуда мне знать! – Дзелия снова зарыдала. Потом высморкалась и продолжала: – Казалось, что мама заодно с ними. Она провела их к кабинету, говоря вполголоса: «Осторожно, он очень агрессивный. Необходимо застать его врасплох». А он-то их как раз и не ожидал. Бедняга, он испугался, стал защищаться и кричать. Я бы тоже так поступила. А я что, разве сумасшедшая?

– Приска, – смущаясь пуще прежнего, сказала Галинуча. – Тебе лучше пойти домой. Это семейные дела.

– И не болтай об этом на улице, – вмешалась Форика, нервно сминая в руках передник.

Приска ушла. Но она и не собиралась следовать совету Форики. Придя домой, она не стала подниматься на третий этаж, где находилась их квартира, а прямиком направилась в адвокатскую контору Пунтони на первом этаже того же самого дома, где рассказала отцу и деду все, что увидела и услышала на вилле «Верблюд».

– Нет, Приска. Этого не может быть. Наверное, ты что-то не так поняла. Ни один гражданин не может быть лишен свободы без веских на то причин. И то, что кто-то рассердился и устроил сцену, никак не является поводом отправлять его в сумасшедший дом. Так же, как и семейная ссора и звонок кого-то из родных, – сказал адвокат Пунтони-сын.

– Но я сама видела!

– Наверняка случилось что-то, чего вы, девочки, не знаете. Например, медицинское свидетельство, которое подтверждает, что Командор душевнобольной, что он опасен для себя и для окружающих… Это единственное, что требует срочного принудительного заключения в психбольнице, – добавил адвокат Пунтони-отец.

– Принудительное – это значит насильственное, без согласия больного, – пояснил адвокат-сын, предвидя следующий Прискин вопрос.

– Но Командор не псих! Ему нужно помочь! Папа, нужно что-то делать. Я говорю тебе, никакой он не псих!

– Ты что, знаешь больше, чем медики? К тому же нас это не касается. Командор Серра не наш клиент. Он обращается по всем делам в адвокатскую контору Денгини. Если мы вмешаемся, это будет грубым нарушением профессиональной этики.

Взрослые, они все одинаковые! Читают тебе нотации по любому поводу, а когда тебе действительно требуется их помощь, находят тысячу причин, чтобы не помочь. Точь-в‑точь как боги Олимпа.

Приска поднялась домой и тут же позвонила Диане:

– Слушай, нужно немедленно вызвать адвоката Денгини, – конспираторским тоном проговорила она вполголоса.

– Тетя Офелия уже позвонила, – ответила та. – Адвокат недавно пришел. Они все внизу.

– Слава богу! Вот увидишь, он его сразу освободит. Мой отец сказал, что без медицинского свидетельства…

– Слушай, Приска, давай поговорим об этом завтра в школе. А сейчас я лучше пойду и послушаю, о чем они говорят, а?

Взрослые собрались в салоне тети Офелии – все, включая Сильвану и Пьера Казимира. Тетя Лилиана и мама тоже были там. «Может, сейчас они как раз и объяснят, почему повели себя так странно, – подумала Дзелия. – Может, остальные накричат на них из-за всего этого вранья».

Что касается ее, она в любой момент готова была выступить свидетельницей в пользу невиновности Командора. Все послеобеденное время Дзелия провела в его кабинете и рисовала, сидя на полу, в то время как он спокойно спал себе на диване.

– Войдем? – спросила она у Дианы, собираясь уже толкнуть дверь.

– Нет, лучше не надо, – вполголоса ответила сестра. Что-то подсказывало ей, что лучше им слушать разговор взрослых из-за двери, чтобы их не видели.

Разговор с адвокатом длился уже минут десять. Не то чтобы это был разговор – никто не задавал никаких вопросов, казалось, все были довольны. Никто не обращался к маме или тете Лилиане с упреками. Никто не возмущался и даже не был огорчен тем, что случилось с Командором. И никто даже не пытался заговорить о том, чтобы освободить его и вернуть домой. Зачем тогда они вызвали адвоката Денгини? Неужели лишь затем, чтобы повторять: «Ах, какая жалость!» И: «Как это грустно!» И в конце: «Да, старость не радость…»

После чего адвокат сунул в свой портфель стопку документов, дал подписать какую-то бумагу дяде Туллио и тете Лилиане и попрощался:

– До завтра.

Диана и Дзелия немедленно спрятались за спинку кресла в коридоре и увидели, как дядя Туллио и тетя Офелия проводили адвоката и вернулись в салон. Семейное собрание продолжалось.

Они снова заняли свое место в коридоре и приложили уши к двери.

– А девочки? – как раз говорила кому-то тетя Лилиана. (Девочки – это они! Внимание! Тревога!) – Если дело вдруг дойдет… чего я, конечно, не думаю… до расследования… Если кто-то станет их расспрашивать…

– Они настоящие сплетницы, эти соплячки, – послышался голос Сильваны. – Рассказывают о наших делах всем и каждому. Даже пишут об этом в школьных сочинениях!

– Может, отослать их ненадолго из Серраты? – предложил дядя Туллио. – Пока все не кончится. Например, на море с няней…

– На море в декабре месяце! – запротестовала тетя Лилиана. – И пропускать школу… Что скажут люди? Наверняка заподозрят недоброе… Пойдут слухи, сплетни… С нас уже и этого достаточно.

– О девочках позабочусь я, – раздался уверенный голос Астрид Мартинец. – Они не скажут ни одного лишнего слова.

– Хорошо, с этим ясно. Остается прислуга. Как отреагировала Форика?

– По-моему, она все раскусила. Но не думаю, что нам это помешает. Она наверняка полностью солидарна с нами во всем, что касается этой свадьбы, лишь бы не прислуживать новой хозяйке, этой хитрой швее, – сказала тетя Лилиана. – Как бы то ни было, я постараюсь освежить ее память.

– А остальные?

– Пусть каждый поговорит со своими. Думаю, будет нетрудно заставить их молчать. Да и зачем им болтать? Ни одна из них не привязана к Командору. Во всяком случае, не настолько, чтобы рисковать работой, – ответила тетя Офелия.

– Так и скажем: немедленное увольнение, никакого выходного пособия и никаких рекомендаций.

Значит, главным правилом в доме было теперь «молчание». Но молчание о чем?

Их просветила мама, поговорив после ужина с обеими дочерьми. Она привела их в свою комнату, закрыла дверь и присела в кресло у туалетного столика:

– Сегодня случилось нечто очень грустное: как вы видели, нам пришлось отправить Командора в больницу. Ему нужен уход и лечение, которое невозможно обеспечить в домашних условиях.

– Какое такое лечение? Он же здоров, – не утерпела Дзелия.

– Дорогая, до сегодняшнего дня мы старались любыми средствами защитить вас от безумия вашего деда. Мы не хотели вас беспокоить. Мы хотели лишь, чтобы вам жилось хорошо и спокойно. Поэтому мы никогда не говорили с вами об этой болезни деда, скрывали от вас его кризисы. Но, увы, теперь это стало невозможно. Бедный старик нуждается в лечении, а мы должны защитить вас и себя от опасности, в которую может вылиться его болезнь. Да, это очень грустно, я знаю. И довольно неприятно, ибо это решение наверняка породит немало сплетен. Но помните: быть больным – это не позор. К счастью, у Командора есть семья, которая всегда позаботится о нем, даже если ему не суждено будет поправиться. Вы тоже можете ему помочь. Если кто-то будет спрашивать вас в школе или на улице о его болезни, отказывайтесь говорить на эту тему. Не рассказывайте никаких деталей. Говорите просто, что он давно болен и что сейчас его лечат лучшие доктора Серраты. И ни слова более.

– А как же синьора Нинетта, бедняжка? Ей тоже нужно сказать, – жалостливо проговорила Дзелия.

– Будь спокойна, дорогая. О синьоре Нинетте позаботимся мы, взрослые.

 

Глава шестая,

в которой Диане приходится выслушать кучу вранья

Этой ночью, впервые с тех пор как они поселились на вилле «Верблюд», Диана и Дзелия спали в одной комнате. Даже в одной кровати, в Дианиной, под охраной, защитой и благословением не лика какого-нибудь святого, а ироничной улыбки Кочиса. (И под угрозой, пусть и немного со стороны, стрелы Купидона. Хотя что еще мог натворить маленький лучник в сравнении с теми происшествиями, которые и так перевернули с ног на голову жизнь всех членов семьи Серра?)

Это Дзелия поздно вечером с усеянными «чертятами» волосами явилась босиком в комнату сестры и залезла к ней под одеяло. Мама, если бы увидела их, наверняка скривила бы нос. В конце концов, в комнате были две кровати. Зачем же устраивать походный лагерь под одеялами Дианы?

Но этой ночью сестрам было решительно безразлично мнение Астрид Таверны. Наоборот, они были так на нее рассержены, что с удовольствием нарушили бы еще парочку ее глупых правил, лишь бы хоть как-то ей насолить. Они оскорбились до глубины души. Неужели она и впрямь считала их настолько глупыми и безмозглыми, что думала, будто они поверят ее лживой речи?

Шепотом девочки вспоминали вновь, минуту за минутой, последние три месяца на вилле «Верблюд». Ни разу, с самого первого дня в доме, они не видели, чтобы Командор вел себя как безумец. Конечно, он бывал грубым, неприятным, наглым, иногда даже агрессивным, как в то воскресенье со скатертью. Но каждый раз на это была веская причина. Кто-то, возможно, мог бы с ним не согласиться, но поведение его нельзя было назвать «абсурдным и беспричинным». Что касается «кризиса», то они не раз присутствовали при его гневных вспышках. Но каждый раз они являлись следствием какой-либо провокации. Неужели все эти «кризисы безумия», о которых говорила мама, находили на деда исключительно тогда, когда их не было дома? Маловероятно, что Галинуча или кто-то другой из прислуги не проронили бы об этом ни слова.

И почему, прежде чем вызвать санитаров из психбольницы, родные Командора не пригласили доктора, не предприняли ни одной попытки лечить его дома? А дядя Элизы, доктор Маффей – сколько раз он приходил к ним проверять сердце тети Лилианы и поднимался потом наверх к Командору выпить чашечку кофе и перекинуться последними новостями, – неужели он не разглядел, что общался все это время с сумасшедшим?

Все эти вопросы так и остались без ответа, и девочки заснули очень поздно, беспокойным и тревожным сном, наполненным страшными сновидениями.

На следующее утро обе отправились в школу полусонные. Дзелия в довольно хорошем настроении, потому в голове ее зрел план. Диана в опасении, что одноклассники забросают ее вопросами. Она не сомневалась, что новость уже облетела весь город и в каждом доме за завтраком говорили лишь об этом. Что было неизбежно: Командор в качестве владельца всех кинотеатров и единственного городского театра был известной в городе личностью.

Придя в школу, она наткнулась на стайку девочек в коридоре перед дверью их класса. Мальчишки, не такие сплетники, были уже внутри, но любопытные девчонки сгрудились вокруг Кармен Целти, троянки, и даже не особенно вредной, которая, горячо жестикулируя, рассказывала:

– Он совсем выжил из ума. Подумайте только, вот уже три месяца, как он отказывался мыться, говоря, что мыльная вода может попасть ему в вены и испортить кровь и что это может его убить. И он говорил сам с собою! А иногда ему приходило в голову, будто он конь и тогда он отвечал не иначе как ржанием, требовал сена и хотел спать стоя! Или среди ночи начинал вдруг переставлять мебель, горланя во все горло оперные арии! И говорил, что за ним следят русские шпионы, что они набили его дом тайными микрофонами. И вместо того чтобы держать деньги в банке, он зарывал их в саду и поливал, чтобы они росли, и деньги так и гнили. А если кто-то возражал ему, то он приходил в ярость, хватал стул и начинал крушить все вокруг, как сумасшедший…

Диана, уже ожидавшая услышать глупые сплетни, даже не сразу поняла, что Кармен говорила о Командоре. То, что она описывала, не только ни разу не произошло на самом деле, но и было настолько абсурдным, что в голову приходил какой-то глупый фильм или роман.

Но рассказчица, не заметив ее присутствия, продолжала:

– Представьте себе, что должна была перенести бедная Серра! И ничего нам не рассказывала. Наверное, ужасно стыдилась или просто хотела его защитить. Ей удалось даже прятать синяки после того, как он ее избивал.

Тут Диана не выдержала:

– Мой дед никогда никого не бил! – в возмущении выкрикнула она.

Девочки смущенно обернулись, глядя на нее. Кора Денгини, дочь адвоката, сразу же выпалила в свое оправдание:

– Я ничего не говорила!

– Бедная Диана! Мы знаем, что ты ни в чем не виновата, – сочувственно добавила Эмилия Дамиани.

– Кармен, ты просто лгунья! – вызывающе произнесла Диана. – Во всем, что ты тут понарассказывала, нет ни слова правды!

– Ах неужели? – тут же вмешалась Звева Лопес. – Почему же тогда твоего деда упекли в психушку?

– По ошибке.

– Ах, простите, пожалуйста! А что же ты скажешь о том, что с тех пор как вы переехали жить к нему, он ни разу не обратился к твоей матери, пользуясь вместо этого вами как посредниками? Это что, считается нормальным?

Откуда эта вредина Лопес узнала о беспроводном телефоне? Диана была в такой ярости, что вместо того чтобы опровергнуть все обвинения, выкрикнула:

– Это вовсе не он первый начал! Да что ты вообще знаешь? Тебя же там не было!

– Меня не было, но ваша мать была, бедняжка. И каждый раз, когда она приходила в гости к моей маме, то все ей рассказывала. Ей нужно было высказаться. Выплакаться. Кстати, она жаловалась и на тебя, мисс Очкашка. Говорила, что несмотря на все ее услилия ты растешь как настоящая Серра – невоспитанная грубая дикарка, у которой неизвестно что в голове. И что она несколько раз замечала, что ты тоже разговариваешь сама с собой. Она так беспокоилась, что безумие твоего деда может передаться по наследству, бедняжка Астрид.

Диана не нашлась, что ответить. Наверняка Звева сгустила краски, чтобы уколоть ее побольнее. Но не могла же она выдумать все. За этими выдумками стояли слова Астрид Таверны. Той Астрид Таверны, которая действительно два раза в неделю заходила на чай к своей дорогой подруге Джанелле Лопес дель Рио.

Воспользовавшись ее молчанием, Кармен Целти тоже решила оправдаться:

– Прости, Серра. Если бы я знала, что ты все слышишь, я не стала бы об этом говорить. Но все это правда.

– А тебе почем знать? Ты что, была у нас дома? Да ты с ним даже не знакома, с Командором!

– Зато с ним хорошо знакома моя тетя Антониетта. А она близкая подруга твоей тети Лилианы.

– И что с того?

– Да не ори ты. Очевидно, от тебя и твоей сестры просто прятали некоторые вещи, чтобы не пугать вас. Может, твоя мать этого даже не знала, когда вы приехали из Лоссая. Как в той английской книге, «Джейн Эйр», где на чердаке замка жила сумасшедшая и никто об этом не знал.

– Кто тут говорит о замках? – заинтересованно вмешалась Приска, приблизившись к группе. Она только что подошла вместе с Элизой и Розальбой.

Диана почувствовала себя лучше в присутствии подруг.

– Кармен рассказывает кучу вранья про моего деда, – обвинила она.

– Если все это вранье, то не мое, а твоей тети Лилианы, – примирительным тоном сказала Кармен. – Ты права, я не присутствовала в вашем доме, когда случались все эти вещи. Но я была, когда синьорина Лилиана рассказывала их моей тете Антониетте. Я слышала это собственными ушами, клянусь! Вот уже два месяца каждый раз, когда она приходит к нам в гости, то жалуется на своего отца. Говорит, что он вытворяет странные вещи, буянит, угрожает вам всем. Что она даже заболела от всех этих волнений. У нее случилось нервное истощение, и она находится на лечении у доктора Саломони. Это что, тоже вранье?

Диана пребывала в растерянности. Неужели правда и ложь могли переплестись так тесно? Она не знала, что и думать. Может, она и впрямь жила все эти месяцы в мечтах и не заметила того, что происходило у нее под носом?

– Мунафо́ идет! По местам! – воскликнула Эмилия Дамиани. И спор моментально прервался.

 

Глава седьмая,

в которой Приска чует запах заговора и неожиданно находит сообщника

Этим утром Диана не слышала из урока ни слова. Ее вызвали к доске, и она вернулась на свое место с колом, не поняв даже, по какому предмету ее спрашивали. Паломбо Лоренцо наклонился к ней под предлогом того, что хотел попросить учебник, и прошептал:

– Да не обращай ты внимания на этих куриц!

Элиза несколько раз оборачивалась со своего места и посылала ей воздушные поцелуи. Но все это не могло усмирить тот хаос мыслей, которые роились у нее в голове. А если действительно ее семья подвержена безумию? А если Командор так и останется в сумасшедшем доме до самой смерти? А если в один прекрасный день эти одержимые в белых одеждах придут и за ней, Дианой? Или за Дзелией?

К счастью, во всем этом круговороте она могла рассчитывать на верных подруг, которые не теряли головы. Как только прозвенел звонок на перемену, Приска выскользнула из-за своей парты и сделала знак остальным следовать за ней в конец коридора.

– Диана, ну ты даешь – сдаваться именно сейчас, когда необходимо действовать! – были ее первые слова.

– А что я могу сделать? Может, он и вправду сумасшедший. А мы просто этого не заметили. Ты что, не слышала Кармен?

– Еще как слышала. А ты что, никогда не видела детективных фильмов? Я тоже уверена, что Кармен говорит правду. И эта гадюка Звева тоже. Они услышали это вранье от кого-то другого. Я уверена, что за всем этим кроется заговор. По-моему, все твои родственники просто сговорились. Может, они сами хотят, чтобы твоего деда приняли за сумасшедшего. Вот и начали плодить слухи заранее, чтобы в нужный момент никто не удивился, когда его упекут в психушку.

– Но почему они бы на это пошли? – спросила Розальба.

– А кто их знает? Нам еще многое нужно выяснить, – ответила Приска. – Например, зачем они позвали адвоката Денгини, если ты говоришь, что он и пальцем не пошевелил, чтобы помочь твоему деду. Или кто подписал медицинское свидетельство, которое позволило санитарам забрать его из дома.

– А почему ты так уверена, что оно существует, это медицинское свидетельство?

– Оно должно быть. Мне сказал отец. Иначе они не посмели бы сделать Командору этот укол и увезти его против его воли.

– Но к нему в последнее время не приходил никакой доктор, – запротестовала Диана. И сам он не ходил в поликлинику, он всегда сидел дома. Был немного простужен.

– Может, доктор приходил, когда тебя не было дома…

– Нет. Форика хотела вызвать врача, но он ей не позволил. Сказал, что ему достаточно будет выпить vin brüle. Я это точно знаю, потому что Форика рассердилась и сказала ему: «Вы упрямее осла! Если схватите воспаление легких, на меня не жалуйтесь!»

– Но в сумасшедший дом его без этой справки не приняли бы, – не уступала Приска. – Это запрещено законом. Мы должны найти, кто ее подписал и что там вообще написано, что его забрали в психушку насильно.

– Кто знает, где она, эта справка. Может, в одном из ящиков матери Дианы?

– Нет, – сказала Элиза. – Она должна быть в клинике вместе со всеми остальными бумагами, которые касаются больного. Это называется «больничная карточка», мне объяснил мой дядя Леопольдо.

– В психушке! – потеряв мужество, вздохнула Приска. – Да еще наверняка закрытое на ключ неизвестно в каком ящике…

– О нет, – застонала Элиза. Но вовсе не из-за сложности предстоящего им задания. Дело в том, что в другом конце коридора показался Томмазо Гай.

Диана, конечно же, передала ей все признания троянского главнокомандующего. Звева Лопес или Лучана Калвизи, первые красавицы в классе, даже не разделяя его чувств, наверняка возгордились бы и пококетничали бы с ним немного, поиграли бы, как кошка с мышкой, чувствами бедняги, чтобы показать всем силу собственного очарования.

Но Элизе его было просто жаль. Она не привыкла заставлять кого-то страдать. Но, к сожалению, не могла ответить взаимностью. Любовь, она или есть, или ее нет. Тут уж, как ни старайся, ничего не изменится – это вам не трудное математическое уравнение, над которым можно попотеть, но все-таки решить. Поэтому она решила сразу же лишить беднягу какой-либо надежды.

– Когда он объяснится мне, я сразу же скажу ему «нет». И чтобы ему не пришло в голову за мной ухаживать, скажу, будто я уже встречаюсь с другим. (Что не совсем соответствовало действительности, потому что «другой», тот, гимназист, даже не подозревал о ее существовании.)

Трудность заключалась в том, что словно все его мужество истощилось в откровении с Дианой, бедный Томмазо больше не заговаривал о своих чувствах, ни с самой дамой своего сердца, ни с ее подругами. Он болтался вокруг Элизы с видом побитой собачонки, во время троянской войны старался не поймать ее, и даже если кто-то из его воинов брал Элизу в плен, то всеми своими силами помогал ее освобождению. Но на этом все заканчивалось. Так что Элизе никак не представлялся случай ему отказать.

– Пунтони, я занят сегодня вечером и не успею сделать все уроки, – немного заикаясь от смущения, пробормотал Томмазо. – Если я зайду к тебе часов в восемь, дашь списать твое переложение в прозу «Илиады»?

Неслыханно! Первый отличник в классе просил списать! Причем у кого? У Приски, этой лентяйки и бездельницы, которая увела у него из-под носа премию! «Может, это ловко просчитанный ход – подлизаться к лучшей подруге, чтобы завоевать сердце Элизы?» – подумала Розальба. И решила испытать его на деле:

– Я не могу в это поверить! – воскликнула она. – Не может быть, чтобы в голове у тебя было что-то важнее уроков. И чем же ты так занят? Это страшная тайна или нам можно об этом узнать?

– Нет… не такая уж это и тайна… Только не говорите ничего Мунафо́!

– Да никому мы не скажем, можешь быть спокоен.

– Я иду играть в футбол. На тренировку. Отец записал меня в футбольную команду. Он говорит, что скоро у меня горб вырастет, если буду постоянно сидеть за учебниками.

– Твой отец что, футболист?

– Нет. Но футбол включен в программу лечения. У них в психушке две сильнейшие команды, хотя никто о них ничего не слышал. «Оливковый сад» и «Наполеоны». Мой отец играет в «Наполеонах», в команде психов.

– Что-о-о? Твой отец псих?

– Ты че, свихнулась? Он санитар. Просто, чтобы присматривать за психами, в их команду ставят двух санитаров и одного доктора, обычно главврача. А во второй команде играют все остальные: врачи, санитары, садовники, водители скорой помощи… – Томмазо рассмеялся: – Кроме монашек. Они могут только болеть.

– А тебе не страшно играть с психами?

– А чего их бояться? Люди как люди. Видела бы ты, как хорошо они ведут себя, когда выезжают на игру с другими командами. Тем более что всегда выигрывают.

– А они не выкидывают номера? Не сбегают?

– Иногда кто-то и сбегает. Но его сразу же находят. И вообще, играть позволяют не всем. Буйным, например, нет. И главврач говорит, что спорт – это лучшее лечение. Так они отвлекаются, видят других людей, много двигаются и устают, после чего хорошо спят, вместо того чтобы сидеть весь день взаперти у себя в комнате, пялиться на стену и еще больше сходить с ума.

Диана тут же представила себе Командора запертого на ключ в тесной комнате, может, даже связанного, и мокрого от холодной воды, которой их обливают, и ей стало так его жаль, что задрожали губы. Она так побледнела, что Розальба предложила:

– Давай я отведу тебя в туалет.

Но Приска неумолимо продолжала допрос. Слишком драгоценными были все эти сведения, чтобы упускать случай.

– А ты сегодня впервые пойдешь в «Оливковый сад»?

– Да нет же! Отец всегда брал меня с собой, болеть за них. Это такая тройка! Но сегодня я впервые сам буду играть.

– И ты хорошо всех там знаешь? Санитаров, докторов, монашек?

– Более-менее…

Приска незаметно пихнула Элизу в бок. Наступила ее очередь.

– Ты не мог бы сделать мне одолжение? Огромное одолжение, а, Томмазо? – проговорила Элиза, стараясь придать голосу как можно более нежный тон, как у Кэтрин Хепбёрн в «Африканской королеве».

– Ну не знаю, – насторожившись ответил тот. – Если это касается психушки, то нет. Я не хочу создавать проблем отцу.

– Да какие там проблемы! Никакого риска.

– Ага, это ты так говоришь.

– Послушай… Ты, наверное, уже знаешь, что вчера вечером деда Дианы забрали в психиатрическую клинику…

– Нет, я не знал. Но даже не вбивай себе в голову, что мой отец может помочь ему бежать.

– Да никто и не собирается помогать ему бежать! Наоборот, там ему будет намного лучше, – нагло соврала Элиза. – Там его хоть вылечат.

– Он буйный?

– Думаю, что да.

– Тогда даже не надейся, что с ним можно говорить. Ни вам, ни мне, если вы хотели передать через меня какое-то сообщение. И мой отец тоже не станет этого делать без разрешения главврача.

– Томмазо, – прервала его Элиза, стараясь выглядеть спокойной, тогда как на самом деле у нее чесались руки от желания отхлестать его по щекам, – я никогда бы не попросила тебя о чем-то подобном. То, о чем я хочу тебя просить, намного проще. Диана просто хотела бы узнать, чем именно болен ее дед. Она волнуется, что его болезнь может быть наследственной, понимаешь?

– А что, она не может спросить это у его лечащего доктора?

– Вот в этом-то и вся загвоздка! Диана не знает, кто это. Ее мать держит от нее все в тайне. Ты просто-напросто должен узнать у твоего отца, кто именно подписал вчера направление на заключение Командора в клинику. И все.

– Документы в клинике хранятся в секрете.

– А ты думаешь, я этого не знаю? Мой дядя Леопольдо тоже доктор. Вот почему нам нужна твоя помощь.

– Но это против правил.

– А разве кто-то узнает? И вообще, кому, скажи пожалуйста, это может навредить? Прошу тебя, Томмазо! Учти, я буду вечно тебе благодарна.

 

Глава восьмая,

в которой Дзелия завоевывает еще одно сердце

Дзелии, своей любимице, зенице своего ока, Галинуча не могла отказать ни в чем. Тем более что обычно малышка вела себя хорошо, слушалась – в общем, была настоящим ангелочком, но уж если что-то ей взбредало в голову – разверзнись, небо!

Вот и сегодня после обеда няня и девочка потихоньку вышли из виллы «Верблюд» и пошли в сторону площади Маттеотти, где стояли запряженные коляски.

Они никого не посвятили в свой замысел, даже Диану, и, естественно, не спросили позволения у синьоры Астрид, которая, к счастью, отдыхала в это время у себя в комнате.

Галинуча настаивала на том, чтобы взять такси – это было быстрее и удобнее.

– Не забывай, ехать нам далеко. А холод-то какой! Где это видано, ехать в такую погоду в открытой коляске. Ну и что, что можно поднять чехол – ветер все равно пробирает до костей.

Но Дзелия ни за что не предала бы своих друзей извозчиков. Она знала их всех до единого, тем более что осталось их не больше полудюжины – старых и исхудавших, как и их запряженные в коляски лошади. В Лоссае и в других городах извозчики уже давно исчезли, их вытеснили автомобили. Те немногие, что оставались еще в Серрате после войны, держались лишь благодаря любви к традициям и романтизму.

– Нет. Я хочу на коляске. Дождя нет, и ветра тоже. И потом, это же я плачу. (Вот когда двухнедельные карманные деньги, заранее выданные Командором два дня назад, оказались кстати!)

Пеппо тоже участвовал в экспедиции. Его хозяйка надела на него вязанное пальто цвета морской волны, которое связала ей Диана на одном из скучнейших уроков по домохозяйству. Учительница Дзелии только что закончила читать со своими подопечными «Без семьи» Гектора Мало, воспитав в учениках сильнейшее беспокойство о здоровье дыхательных путей обезьян в нашем климате и вытекающее из этого стремление постоянно держать их в тепле. Именно поэтому младшая сестра попросила у старшей такой необычный подарок к своему дню рождения.

– Куда позволите отвезти вас, прекрасные синьорины? – спросил извозчик, картинно вскинув руку с хлыстом.

– В «Оливковый сад», – ответила Галинуча. Она стыдилась даже произнести слова «психиатрическая клиника», и, если бы решать можно было ей, то они и близко бы там не показывались.

Вопреки ее ожиданиям здание клиники оказалось совсем не уродливым и утопало в зелени. Жаль только, что на окнах были решетки, а вход заграждали тяжелые железная ворота.

На дорогу у них ушло где-то с полчаса. Попросив извозчика подождать, они позвонили. Показалась съежившаяся от холода монашка с бряцающими у пояса четками. Она открыла им и впустила в прихожую.

– Сегодня нет приема посетителей, – немедленно буркнула она не терпящим возражений тоном. – Что вам надо?

Галинуча смущенно уставилась в пол. Но Дзелия продемонстрировала самую сияющую из своих улыбок:

– Какие великолепные у вас четки, матушка! Могу поспорить, что из настоящего перламутра. Наверное, они даже светятся в темноте! Можно я их потрогаю?

И когда польщенная монахиня сделал ей жест приблизиться, Дзелия не ограничилась тем, что просто потрогала четки. Она пылко их поцеловала:

– Я попросила у Всевышнего чуда! – радостно объявила она. – Ведь это чудесные четки, правда?

– Любые четки могут стать чудесными, если только вера твоя сильна, малышка, – растрогавшись сказала монахиня. – А слова невинных детей долетают до Всевышнего куда быстрее, чем молитвы старых грешников.

Дзелия кротко сложила ладошки на груди и нашла взглядом изображение креста на стене.

– Могу ли я знать, о чем ты просила? – поинтересовалась монахиня.

– Снова обнять моего любимого дедушку, которого я только что потеряла, – дрожащим голосом проговорила эта актриса. Ей даже удалось выдавить из глаз несколько слезинок.

Галинуча не отрывала глаз от пола, стараясь не расхохотаться.

– Конечно же, ты еще обнимешь его снова! – еще более растроганно произнесла монахиня. – На небесах. Такая хорошая девочка, ты обязательно с ним встретишься.

– Это правда? Вы мне обещаете, матушка?

– Чистая правда. Я тебе это гарантирую.

– Вы правда-правда обещаете?

– Да, моя хорошая.

– Спасибо, – Дзелия снова поцеловала четки.

Повисло наполненное святостью молчание. Не хватало лишь того, чтобы в воздухе послышался шорох ангельских крыльев, тормозящих в полете.

Через несколько мгновений монахиня пришла в себя и профессиональным тоном обратилась к Галинуче:

– Простите, все это очень славно, но что вам нужно здесь, в «Оливковом саду»?

Не дав Галинуче возможности вымолвить ни слова (и хорошо, потому что та совершенно не знала, что сказать), Дзелия разразилась отчаянными рыданиями:

– Мой дедушка! Мой дорогой любимый дедуля!

– Не плачь, ангел мой, – проговорила монахиня. – Твой дедушка сейчас смотрит на нас с неба и ему очень жаль, что ты так грустишь.

– Мой дедушка! Он не может нас увидеть, матушка. Он не на небе.

– Да откуда тебе знать о милосердии Божьем? Даже если он сейчас в чистилище…

– Нет, он не в чистилище! У-а-а-а…

Монахиня бросила на Галинучу обеспокоенный взгляд: неужели умерший дед был таким плохим, что даже, по мнению девочки, заслуживал ада? Галинуча отрицательно покачала головой. Она тоже страшно беспокоилась из-за возможных последствий этой сцены. Но малышка зашла уже так далеко, что она ничего не могла поделать.

– Мой дедулечка! – еще громче всхлипнула Дзелия. – Он не в чистилище. Он здесь! – И она указала пальцем на железную дверь, отделяющую прихожую от внутреннего здания клиники.

– Здесь?!

– Да, его привезли вчера. На скорой помощи.

– Этот старый сумасшедший? – от удивления не удержалась монахиня (правила запрещали обсуждать с посторонними состояние здоровья пациентов). – Этот неверующий, антихрист? Сколько я наслышалась от него ругательств и проклятий! Ничего себе дедулечка! И вы явились сюда навестить его? Разве вы не знаете, что без разрешения лечащего врача это не позволяется? Уж тем более не в первую неделю после госпитализации. И вообще, сегодня не день посещений, я вам уже говорила! А детям сюда вообще нельзя!

С каждой новой фразой голос монахини поднимался, пока не превратился в фальцет, которым она пела на латыни в капелле со своими сестрами.

– Матушка, вы же сказали, что если я буду молиться и поцелую четки, моя просьба исполнится. Что я смогу снова обнять его. Вы мне это гарантировали!

Монахиня проигнорировала Дзелию и со строгим взглядом повернулась к Галинуче:

– Уведите ее отсюда. Уходите немедленно.

– Но вы же обещали, – не успокаивалась Дзелия. – Кто нарушает обещания, попадает в ад.

– Да вы только послушайте эту нахалку! Это ты попадешь в ад за неуважение к старшим!

– Что здесь происходит, сестра Паолина? – раздался властный мужской голос.

В прихожую со стороны клиники вошел высокий и худой человек с кудрявыми слишком длинными волосами, в вязаных носках с разноцветными полосками (и с дырочкой на правом большом пальце), деревянных шлепанцах, словно он был на пляже, и белом халате, усаженном пятнами.

«Сумасшедший!» – испуганно подумала Галинуча, машинально притянула к себе Дзелию и прикрыла ее своим телом. Но Дзелия, ничуть не смутившись, высвободилась и продолжала:

– Вы мне обещали! И теперь попадете в ад.

– Тихо! Не провоцируй его! – шепнула Галинуча, прикрывая рукой рот девочки. Она надеялась, что монахиня втолкнет психа обратно, позовет на помощь или вообще хоть что-нибудь сделает!

Но монахиня вытянулась в струнку:

– Ничего серьезного, профессор Губерни. Я просто сказала родным, что они ошиблись с днем посещений и что…

– Вы доктор? – перебила ее Дзелия, мновенно прекратив плакать.

– Да, – ответил «псих», поворачиваясь в ее сторону. Он сразу же сменил тон и уже более мягко продолжал: – Я главврач. Ты знаешь, малышка, что такое «главврач»?

– Что вы тут главный и командуете над всеми остальными врачами.

– Да, примерно так. Молодец. И почему же, позволь узнать, ты хочешь отправить в ад нашу славную сестру Паолину? Ей, бедняге, и здесь несладко, при ее-то работе.

– Так ей и надо! Потому что она не держит своего слова.

– Профессор, я…

– Подождите, подождите, пусть говорит, – весело остановил монахиню доктор. Очарование Дзелии нашло очередную жертву. – Что же она тебе пообещала?

– Позволить мне увидеть моего дедушку, Командора Джулиано Серра. Вы его случайно не знаете? Он хозяин всех кинотеатров в городе и даже театра Масканьи. И он попал сюда в плен.

Главврач нахмурился:

– Это правда, сестра Паолина? У нас и впрямь есть такой знаменитый гость?

– Да. В отделении для буйных. Но…

– И когда же его привезли?

– Вчера вечером, часов в семь. Но я…

– А кто в это время был на дежурстве?

– Доктор Латини. Но …

– Найдите его, пожалуйста. И пригласите через полчаса ко мне в кабинет. С историей болезни.

– Да, конечно. Но я ничего не обещала этой соплячке!

Губерни пропустил ее слова мимо ушей и обернулся к Дзелии:

– Теперь я вспомнил, кто ты. Ребенок Баттерфляй. Тот, кто слетел со сцены в оркестровую яму. Ух, и рассердилась же тогда певица! Но ты ничего не сломала, верно?

– Что вы сделали с моим дедом? – вопросом на вопрос ответила Дзелия. – Почему я не могу его видеть?

– Потому что тогда он станет волноваться еще больше. В первые дни наши больные должны находиться в изоляции, знаешь?

– Но он никакой не больной! У него просто насморк.

Главврач снисходительно рассмеялся.

– Больной он или нет, это будем решать мы, малышка. Как бы то ни было, ему повезло, что у него есть такая внучка, как ты – хорошая девочка, которая так его любит. Я обязательно расскажу ему, что ты приходила, когда он немного успокоится. Ему будет очень приятно. – После чего доктор обратился к Галинуче: – Оставайтесь на связи с лечащим врачом. Он сообщит вам, когда можно будет прийти с визитом. Конечно же, не ранее чем через десять дней, если все будет в порядке. Наберитесь терпения.

– Да, господин доктор, – застенчиво ответила Галинуча. Ей, глупой, и в голову не пришло сказать, что у Командора не было лечащего врача, потому что он не желал ни от кого получать приказы или запреты, а врач как минимум запретил бы ему курить.

– Синьор профессор главврач, простите, – потянула доктора за разодранный рукав Дзелия. – Если уж я не могу видеть моего деда, не могли бы вы хотя бы передать ему это? Чтобы ему не было так одиноко.

И протянула ему Пеппо. Доктор взял Пеппо и с улыбкой ощупал его:

– Не спрятала ли ты у него в животе пилу? Или кинжал, а? Или лопату, чтобы вырыть туннель и бежать? Смотри, мы увидим это все на рентгене.

– Ничего я не спрятала! Это просто мой Пеппо! – обиженно заявила Дзелия.

– Ну что ж, хорошо. Я передам его твоему деду. Но сейчас вам лучше уйти, не то сестра Паолина отругает и меня. Вы на машине?

– Мы приехали в карете, – гордо ответила Дзелия.

– Ну, тогда счастливого пути, принцесса!

Едва они успели сесть в коляску и натянуть сверху чехол, как на пыльную дорогу стали падать крупные капли дождя.

– Вот нахальные люди! – жаловалась в это время раздраженная донельзя сестра Паолина «профессору главврачу». – Что за дерзкая семейка! Сразу видно, что они не привыкли, чтобы им в чем-то отказывали. До них мне пришлось отказать еще одной женщине, которая спрашивала о Командоре Серра. Но та, к счастью, хоть не устраивала сцен.

– Не жалуйтесь, сестра. Если бы все наши больные имели таких любящих родных!

«Оливковый сад» находился немного дальше трех километров от Серраты, и изможденный конь трусил рысцой под каплями дождя и жалостливыми взглядами Дзелии, которая высовывалась со стороны, чтобы увидеть его, и мочила под дождем волосы.

– Сядь хорошо. Что мы скажем синьоре, коли она спросит, где это мы были? – обеспокоенно вздыхала Галинуча.

– Скажем, что гуляли.

– Это по такой-то погоде? Вот точно – уволит она меня.

– Ты только посмотри на эту женщину! Бедняжка, она вся промокла! Давай ее подвезем?

Впереди них в сторону города по краю дороги шла женщина в коричневом пальто. Она покрыла голову шерстяным платком, но тот уже давно промок до нитки.

– Останови, извозчик! Останови! – закричала Дзелия. – Мы берем еще одного пассажира! – И путнице: – Синьора, садитесь. Мы подвезем вас до города.

Женщина с трудом вскарабкалась в коляску, отряхнула намокшее пальто, сняла платок. Седые волосы прилипли ко лбу, но… это была синьора Нинетта! Когда она узнала Дзелию, то заплакала:

– Они не позволили мне его увидеть!

 

Глава девятая,

в которой подлости взрослых продолжаются

Серрата, дом семьи Маффей
Диана.

16 ДЕКАБРЯ, 5 часов пополудни

Дорогая Тереза,

ты даже представить себе не можешь, что произошло на вилле «Верблюд» за последние несколько дней. Да и я сама, если б кто рассказал, не поверила бы. Но я клянусь тебе, что все это чистая правда!

Во-первых, свадьба Командора отменена. Он находится в психушке, а синьора Нинетта рискует попасть в тюрьму.

Но ты не думай, что Командор вдруг внезапно сошел с ума – нет, он такой же, как раньше. Конечно, у него ужасный характер, я уже писала тебе об этом. Но тогда ему следовало находиться в психушке уже как минимум лет пятьдесят! Его единственным безумием было то, что он захотел жениться.

Я уже писала тебе, что здесь, дома, никто не был согласен с этим его решением, кроме меня и Дзелии. Но никогда в жизни я бы не подумала, что они такие подлецы и предатели, чтобы устроить ему ловушку, о которой я сейчас тебе расскажу. (Я пишу тебе дома у Элизы, потому что боюсь, что на вилле «Верблюд» кто-то может неожиданно войти и прочесть это письмо у меня за спиной. А я не хочу, чтобы они знали, что я раскусила все их планы.)

В общем, как только они поняли, что Командор говорит всерьез и что ему наплевать на их мнение, то устроили спектакль. Тетя Лилиана, которая уже находилась на лечении из-за сердца (но у нее не было ничего серьезного), притворилась, что ей стало ужасно плохо и что у нее произошло штук десять сердечных приступов. Когда кардиолог, дядя Элизы, сказал ей: «С сердцем у вас все по-прежнему, никаких ухудшений. Наверное, это из-за нервов», она бросилась к врачу по нервам, доктору Саломони, котрый, кстати, еще и кузен Пьера Казимира по отцовской линии.

Этому доктору каждый раз, когда он приходил на ее вызов, она рассказывала, что чувствует себя так плохо из-за Командора, который, как она говорила, бьет ее, грубо отвечает, угрожает и вообще выкидывает странные штуки. И самое подлое, она говорила, будто Командор очень агрессивен и постоянно грозит, что когда-нибудь перережет всех в доме.

То же самое она рассказывала своим друзьям. Все советовали ей: «Да займитесь же его лечением!», а она в ответ: «Если б это только было возможно! Но, увы, мой отец уверен, что с ним все в полном порядке, это типично для его болезни. Тем более что он ненавидит докторов». Это, к сожалению, правда. Единственный врач, вид которого он выносит, это дядя Элизы, но только в качестве друга, а не доктора.

В это время мама, сговорившись с тетей Лилианой, рассказывала то же самое своим друзьям и, чтобы мы не опровергли ее слов, добавляла: «Я не хочу, чтобы девочки об этом знали. К счастью, перед ними старик хоть немного сдерживается». В начале я даже сама ей поверила, что Командор сошел с ума.

И вот однажды, после того как они разнесли по городу все эти наговоры, тетя Лилиана, страшно нервничая, звонит доктору Саломони: «На помощь! У моего отца страшный кризис! Он грозит всех нас убить, уничтожить всю семью! Но не приближайтесь к нему – он сказал, что если увидит доктора, то застрелит его. И у него есть пистолет!» (Пистолет у Командора и правда есть, но лежит под замком в сейфе. С тех пор как я здесь живу, я его ни разу не видела.)

Доктор Саломони приехал на виллу «Верблюд» и, полагаясь на тетю Лилиану и даже не поднимаясь на верхний этаж, чтобы подслушать из-за двери, буянит Командор или нет, выписал медицинское свидетельство и сам позвонил в сумасшедший дом, чтобы в случае необходимости за ним приехали как можно скорее.

Мама же, все еще в сговоре с тетей Лилианой, позвонила в скорую помощь сумасшедшего дома: «Приезжайте! Мой свекор совсем обезумел!» Как они могли ей не поверить после звонка доктора Саломони?

Прибыли три санитара, и Командор, который этого не ожидал, стал выкидывать свои обычные фокусы, особенно после того, как они попытались ухватить его силой. «Вот уж точно дикий псих!» – сказали они и увезли его. Мама все время находилась с ними, помогала и делала вид, что страшно переживает.

Откуда я все это знаю? Ну, что-то, потому что я сама была там. Мы делали с Приской уроки в моей комнате. А что-то, потому что Томмазо Гай, мой одноклассник, отец которого работает в психиатрической клинике, вошел в секретарскую и списал для нас медицинское свидетельство доктора Саломони. Этот лгун написал, будто лично наблюдал, как в Командоре в последние два месяца развивалось безумие, и что он собственными глазами видел, как Командор выделывает все те странные вещи, в которых его обвиняют: считает себя конем, писает с балкона прямо на улицу… И что он лично присутствовал при последнем кризисе. И что больной опасен для себя и для окружающих.

Элиза считает, что доктор Саломони написал все это из-за доверия к тете Лилиане, потому что он и представить себе не мог, что она может говорить неправду, и, возможно, сам слышал какие-то сплетни от Сильваны и Пьера Казимира (которые участвуют в заговоре вместе со взрослыми).

Приска же уверена, что доктор тоже с ними со всеми сговорился, как и адвокат Денгини. Но об этом я расскажу тебе после.

По-моему, и в том и в другом случае этот доктор лгун, потому что он должен был написать лишь то, что видел сам, а не то, что ему рассказывали, и мне неважно, сделал он это из доверия или нет. Меня сводит с ума лишь то, что мы никогда не сможем заставить его признаться в этой лжи.

Отец Томмазо сказал, что Командора поместили в изолированную камеру, в отделение для буйных. Конечно, тут бы и я разбуянилась! Тем более с его характером и с его привычкой всеми командовать и делать лишь то, что он хочет. Наверное, для него это страшная пытка.

Ему даже не позволили увидеться с Дзелией и с синьорой Нинеттой, которые хотели его навестить.

А эта гадюка Сильвана, знаешь, что она сказала вчера утром на лестничной площадке? «Так им и надо обоим! Они получили то, чего заслуживают, и пусть теперь мечтают о свадьбе!» И добавила, что адвокат Денгини, по поручению семьи, обвинил синьору Нинетту в преступлении со сложным названием «мошенничество над недееспособным».

Приска объяснила мне, что это значит обмануть умственно недоразвитого или неполноценного человека ради собственной выгоды. То есть Командор – вроде бы как полный дурак, идиот, которого легко можно надуть (ты только подумай!), а синьора Нинетта бесстыдная мошенница, которая лупила его кулаком в нос, чтобы заставить на себе жениться и таким образом украсть все наши деньги.

Представь себе, ее даже вызывали в полицейское отделение и угрожали арестовать, если она не оставит в покое Командора. И официально запретили мешать своим присутствием нашей семье. Будто она когда-то нам мешала! Галинуча рассказывала потом, что синьора Нинетта была очень напугана, плакала, стыдилась соседей, потому что ее вызывали в полицию, и что кто знает, какие теперь пойдут слухи.

И, словно этого всего было мало, дядя Туллио уволил ее из швейной мастерской театра. Теперь он там всем заправляет: вызвал столяра, чтобы открыть закрытые на ключ ящики письменного стола Командора, побывал в банке, чтобы перенести на себя право росписи и все счета, и вообще ведет себя как полноправный хозяин. И это не только потому, что он сын, а еще и потому, что адвокат Денгини представил ходатайство на лишение Командора дееспособности. Если у человека нет дееспособности, то он не имеет права ничего решать в своей жизни или делать, что хочет. Словно он малый ребенок – должен слушаться и делать то, что говорят ему другие. Ты можешь представить себе Командора, который больше не командует? Он тогда и вправду сойдет с ума.

В общем, дядя Туллио вызвал в свой кабинет синьору Нинетту, наговорил ей гадостей и пригрозил, что если она немедленно не покинет город, он прикажет ее арестовать.

Да куда же ей идти, бедняжке, без денег и без работы? Приска говорит, что одно это показывает, что она не помолвилась с Командором ради денег. Иначе она бы уже выпросила у него кучу драгоценностей и открыла бы счет в банке, и, может быть, даже прикупила бы себе домик в деревне и сейчас ей было бы где жить.

Знаешь, Тереза, я бы никогда не подумала, что такой воспитанный человек, как дядя Туллио, может быть таким бессердечным. И все остальные полностью с ним согласны, включая и мою мать.

Неужели она не помнит, как мы сами остались без дома и без денег? Когда все остальные Серра смотрели на нее сверху вниз и говорили, будто она обманщица и попрошайка? Ведь с того времени прошло всего несколько месяцев.

Видела бы ты, в каком замечательном настроении находится она в последние дни! Она даже записалась в салон красоты на массажи для похудения, хоть у нее нет в этом никакой необходимости. И купила себе два красивых дорогих чемодана (только вот не понимаю, на что они ей?). Я думаю, это дядя Туллио дает ей деньги. Я слышала, как они говорили вполголоса что-то насчет «предвыплаты наследства». Но Командор разве при смерти?

Тереза, прости, что я не ответила тебе начет Карло – как тебе вести себя, когда ты видишь, что он прогуливается с другой по бульвару… Но в этот период я слишком взволнована и сама не знаю, что тебе посоветовать.

Хотя кое-что я могу сказать – не думаю, что на Рождество у меня получится приехать к тебе в Лоссай. Как я могу оставить Командора в этой ситуации? Может, в честь праздников нам все-таки позволят его навестить. Томмазо Гай, который играет в футбол в команде психов, говорит, что самые спокойные устраивают на Рождество театральное представление и что на него приглашаются и родственники всех больных.

К тому же я не смогу оставить Дзелию. Она никак не успокоится, бедняжка, все плачет по ночам и видит кошмары. Галинуча хотела спать у нее в комнате во второй кровати под Везувием, но Астрид Таверна не позволила. Она сказала, что все это лишь капризы, что Дзелия уже большая и что Галинуча не должна забывать своего места. Тогда спать с Дзелией пошла я (и взяла с собой плакат с Кочисом, только там, где я его повесила, его уже нельзя погладить ногой).

Так что теперь Купидону не в кого стрелять из лука. Так ему и надо, после всех его подлостей.

Тереза, я тебе уже писала, что в обмен на списывание медицинского заключения Томмазо Гай захотел поцелуй Элизы? И ей пришлось согласиться, ведь кто знает, может, нам еще понадобится его помощь. Но Элиза сказала мне, что ей совсем это не понравилось и что она пошла на это лишь ради меня.

Обнимаю тебя крепко-крепко. Надеюсь, в следующем письме новости будут повеселее. Твоя

 

Глава десятая,

в которой жизнь продолжается и Командора так никто и не навещает

Мама поднималась теперь рано, потому что по утрам у нее была куча дел. Вместе с тетей Офелией она готовила инвентаризацию постельного белья, столового серебра и фарфора, которые хранились в огромных шкафах на вилле «Верблюд». Они проверяли содержимое всех ящиков и комодов, включая и те, что находились в кабинете Командора, и нашли в них школьные тетрадки и предрождественские письма младенцу Иисусу от трех детей: Дарио, Туллио и Лилианы; старые пожелтевшие фотографии; любовные письма, которыми Командор обменивался несколько веков назад с бабушкой Серра. Была там и записка «хитрой швеи», и ее фотография, на обороте которой было надписано: «Дорогому Джулиано» – все это они немедленно вручили адвокату Денгини, не забыв перед этим поименовать бывшую невесту «неграмотной крестьянкой» из-за ее неуверенного почерка.

Где-то к обеду они направлялись в кабинет театра, где вместе с дядей Туллио и тетей Лилианой проверяли бухгалтерские отсчеты за последние три-четыре года.

У Дианы сложилось впечатление, что взрослые делают все это вместе не для того, чтобы помочь друг другу, а скорее для того, чтобы друг друга контролировать.

Но эти новые привычки имели и положительную сторону: теперь мама всегда завтракала вместе с дочерьми и обменивалась с ними несколькими словами. Спрашивала о школе. Шутила. Рассказывала, как сама была маленькой и как всегда мечтала путешествовать. Особенно в дальние страны. Но ни словом не упоминала о том, что она назвала «прискорбным случаем».

А вот Дзелия каждое утро спрашивала ее:

– Ты пойдешь сегодня к Командору?

– Нет, сегодня нет.

– А кто пойдет?

– Думаю, никто.

– Тогда ты ему позвонишь?

– Ты же знаешь, что с больными нельзя говорить по телефону.

– Но тогда откуда тебе знать, как он себя чувствует?

– Мне скажет это доктор.

– И когда ты говорила с доктором? И что он тебе сказал?

Может показаться невероятным, но за все это время ни один член семьи Серра не нашел времени, чтобы съездить в клинику, поговорить с главврачом, узнать, как протекает болезнь старика, каковы результаты лечения.

– Долгая это история, – вздыхал дядя Туллио. – Нужно запастись терпением. В первые дни лучше оставить его в покое. У них есть наш номер телефона, если будут какое-то изменения, то нам непременно позвонят.

Все были страшно заняты.

– Командор оставил дела в ужасном беспорядке. Вот уж точно, совсем выжил из ума в последнее время.

Нужно было решать, какие ленты брать напрокат на период между Рождеством и Новым годом. Печатать рекламные манифесты для Сезона прозы. Обдумать, кому доверить организацию праздника Масленицы, который обычно устраивался в фойе театра. (Командор не то чтобы забыл обо всех этих делах, но он принял такие абсурдные решения, что дяде Туллио приходилось менять все на ходу.)

Кроме всего прочего, нужно было послать кого-то в переулок Синего Цветка проверить, убралась ли восвояси хитрая швея.

Несмотря на угрозы и предупреждения синьора Ниннета еще не уехала. Каждый день она тайком встречалась с Галинучей в парке за школой Дзелии и плача говорила ей:

– Да куда же мне ехать?

– Хотите, я попробую попросить синьора Туллио дать вам немного денег? – предлагала няня.

– Нет, что вы, нет! Какой стыд! С тех пор как умер мой бедный муж, я всегда сама зарабатывала себе на жизнь.

Конечно же, Галинуча передавала каждое слово обеим сестрам. Она не осмеливалась провести их в дом к швее в переулке Синего Цветка, потому что если бы об этом узнали, то ей грозило бы моментальное увольнение. Но делала все, чтобы связь между «этой несчастной» и «двумя единственными христианками» в доме Серра не прерывалась.

Диана так беспокоилась о судьбе синьоры Нинетты, что при поддержке Элизы и Приски решилась на рискованный шаг: она не только снова стала давать на прокат свою карточку, но и перестала сама водить клиентов в кино, продавая оба места и не придавая никакого значения тому, что на карточке было написано «строго персональная». Карточка давалась напрокат каждый день на все пять сеансов: двухчасовой, четырехчасовой, шестичасовой, восьмичасовой и даже на самый последний, который заканчивался почти в полночь. (Ночных клиентов ей находила Галинуча и другие служанки среди своих знакомых продавцов, механиков, каменщиков, садовников – в общем взрослых, которые могли идти спать так поздно. Цена на последний сеанс была особенно низкой, и от клиентов не было отбоя.)

Конечно, иногда случалось, что кто-то из контролеров замечал обман и намеревался устроить сцену.

Но Дзелия с ее способностью легко знакомиться с новыми людьми подружилась с ними еще с первых своих дней в городе; она знала привычки и слабости каждого из них, их святых покровителей и любимые ругательства; каждый раз интересовалась при встрече об их собаках, внучатах, их ревматизме; Дзелия готова была поспорить, что они пойдут им навстречу и закроют на все глаза. Тем более что все они были на стороне синьоры Нинетты, которая, как ни крути, являлась одной из них, их коллегой, и все они не переносили дядю Туллио, который, по их мнению, слишком бахвалился тем, какой же он идеальный администратор, тогда как был просто переросшим цыпленком, выросшем в курятнике, и позволял этим «трем ведьмам» погонять себя как дурак.

За несколько дней заработок Дианы достиг головокружительных размеров в сравнении с тем, склько она зарабатывала до этого. Но его все равно не хватало, чтобы обеспечить крышу над головой бедной синьоре Нинетте.

В это время в школе и на площади тоже случались странные вещи. Например, кто-то разрушил алтарь Кочиса под партой у Дианы. Разорвал на мелкие клочки фотографию вместе с рамочкой, растоптал цветы, смял в шарик алюминиевую бумагу и, чтобы уж совсем его доканать, вылил сверху стакан липкого вишневого сиропа.

Разъяренная Диана спрашивала у всех, чьих рук это дело, и искала виновника. Точнее, виновницу, потому что подозревала, что без Звезы Лопес дель Рио здесь не обошлось. Но никто ничего не видел, и она была слишком занята «прискорбным случаем», чтобы посвятить поискам больше времени и сил.

Класс продолжал играть в Троянскую войну, несмотря на то что холод и приближение Рождества заметно опустошили ряды греков и троянцев. Приска словно с цепи сорвалась – она бегала на пару с Элизой, провоцируя Гектора-Гая почти до неприличия. Но тот, храня в сердце полученый поцелуй, ограничивался лишь тем, что смотрел на Ахилла телячьими глазами, даже не пытаясь его поймать.

Диана, как обычно, почти сразу же попадала в плен, но теперь совсем недолго оставалась на тротуаре врага, потому что Паломбо Лоренцо тут же бросался освобождать ее. Очевидно, Паломбо вел себя так потому, что в четвертой книге «Илиады», которую они только что закончили, Менелай был ранен (причем подло, этим предателем Пандаром) и старший брат Менелая Агамемнон обращался с ним особенно заботливо.

Пятая книга рассказывала о войне, которая вспыхнула после нарушения троянцами договора о перемирии.

Война была очень кровопролитной, прямо, по словам Элизы, настоящей резней, и боги снова иногда спускались с Олимпа и мешались среди людей, ведя себя хуже некуда. Апполон, например, раскрыл троянцам слабое место греков, которое те хотели удержать в секрете: отсутствие на поле боя Ахилла. Афина помогала грекам, особенно некоему Диомеду. Но Диомед был сильным и мужественным и прекрасно справился бы и сам без чьей-либо помощи.

Ребята скучали на уроке и еле-еле продвигались вперед: ничего интересного кроме убийств, убийств и еще раз убийств. Приска после каждой строфы все больше убеждалась, что боги, вместо того чтобы быть справедливыми и идеальными, как это от них требуется, были подлыми лгунами и предателями, от которых лучше держаться подальше.

Разочаровалась Приска и во взрослых. Ей казалось невероятным, что никто еще не бросился на спасение Командора.

– Если его не вытащить оттуда как можно быстрее, то он и на самом деле свихнется, – жаловалась она. Она возмущалась предательством адвоката Денгини и не понимала, почему нельзя поручить защиту старика другому адвокату.

– На это могут пойти лишь ближайшие родственники, – повторял ей отец.

– Но если они и есть его главнейшие враги!

– Это ты так говоришь.

– Диана тоже ближайшая родственница. Почему же она не может назначить нового адвоката для своего деда?

– Потому что она несовершеннолетняя.

– Но где же тогда справедливость? Если слабые не могут защищаться…

– Не разводи, пожалуйста, демагогию. Что за привычки у этой девочки! Неужели тебе так трудно заниматься собственными делами, ухаживать за своей внешностью, чтобы не казаться уличной оборванкой, навещать иногда бабушку…

Последней надеждой для подруг был доктор Леопольдо Маффей, дядя Элизы и друг Командора. К сожалению, в эти дни кардиолог находился в отъезде. Сначала он был свидетелем на свадьбе своего друга в другом городе, потом, не заезжая домой, направился в Лоссай на медицинский конгресс. Но как только он вернется!..

 

Часть шестая

 

Глава первая,

в которой Дзелия ищет двойника и находит книгу

Среди множества пословиц, которыми пользовался Командор для поддержки своих сумасбродных идей, была и такая: «Если тебе вдруг захочется сделать доброе дело, то ляг в постель и подожди, пока это пройдет». Дзелия страшно сердилась, когда слышала эти его слова, и кричала:

– Нельзя быть таким эгоистом! Аурелия, наша повариха в Лоссае, всегда говорила мне, что добрыми делами мы устилаем себе место в раю!

– Ага. И устилаем неприятностями свою земную жизнь, – весело ухмыльнувшись, отвечал старик.

– Неправда. Вы очень злой. И будете за это наказаны, – строгим тоном возражала девочка.

Но теперь Дзелия не так уж была уверена насчет размеров радости, которую должно бы автоматически приносить тебе собственное великодушие. С одной стороны, она была рада, что оставила Пеппо в «Оливковом саду», где он мог составлять компанию бедному узнику. Но, с другой, ей ужасно не хватало этой старой плюшевой обезьяны. Особенно по ночам, потому что Дзелия привыкла брать Пеппо с собой в постель, обнимать его, когда ей было немного страшно, доверять ему свои секреты.

Галинуча, чтобы хоть как-то утешить свою воспитанницу, положила ей как-то на кровать целлулоидную куклу, одетую в одежки бедного Пеппо. Но девочка дико рассердилась на наглого узурпатора, сорвала с него все одежды и растоптала ногами.

– Попробуем набить одежду Пеппо старыми носками? – не смущаясь, предложила тогда няня. – И попросим Розальбу нарисовать лицо, а я вышью его черными нитками.

В фильме «Лесси, вернись домой» маленькая хозяйка гордо отвечала: «Я не хочу другую собаку!» Вот и Дзелия возмущенно кричала: «Я не хочу другую обезьяну!»

Мама, конечно же, не знала, куда делся Пеппо (по официальной версии, Дзелия просто его потеряла), но заметила его пропажу и не смогла скрыть радости: «Наконец-то ты избавилась от этой старой тряпки!»

На следующий день она явилась домой с великолепным подарком, купленным у отца Розальбы, который, как всегда в середине декабря, превращал свой магазин одежды «Кардано. Элегантность под рукой» в блестящий «Детский рай».

Это была немецкая кукла по имени Труди (ясно, девочка), мягкая, одетая в пушистые шерстяные одежки и с пуговицей на макушке чепчика. Этой пуговицей можно было поворачивать голову Труди и менять выражение ее лица. Выражений было три: Труди спящая, Труди бодрствующая и улыбающаяся, Труди бодрствующая и рассерженная – причем рот у нее открывался в плаче настолько, что отчетливо виднелись гланды.

– Это не рождественский подарок, – пояснила мама. – Еще не время. Это запоздалый подарок на твой день рождения. Его послал тебе кто-то, кто тебя очень любит.

– Командор?!

– Не говори глупостей!

– А тогда кто?

– Скоро узнаешь, – и мама загадочно улыбнулась.

Но и трехлицая Труди не помогла Дзелии позабыть о ее пропаже! Эхо ее страданий донеслось до кухни – штабквартиры главнокомандующей Форики, которая однажды после обеда (ровно через неделю после заключения Командора в клинику) подозвала Дзелию к себе.

– Что, таки потеряла этот мешок вшей? – строго сказала Форика. – Если он был тебе так дорог, нечего было быть такой разиней.

– Я вовсе не была разиней, – обиженно ответила Дзелия. Теперь ее еще и ругают! Очевидно, дедова пословица была правдой. Добрые дела приносят лишь неприятности.

– Не отвечай так старшим, соплячка. Ты что, намекаешь на то, что у тебя украли эту драную тряпку?

Это было уже слишком. Бедный Пеппо, верный и великодушный друг! Дзелия разрыдалась.

– Перестань ныть! Я позвала тебя не для того, чтобы подтирать тебе сопли, а чтобы прекратить эти вечные рыдания. Ты знаешь, что в доме должна быть еще одна обезьяна, такая же, как твоя?

– Это невозможно. – Еще бы, Пеппо прибыл издалека, из-за границы, много лет назад. У него не было ничего общего с современными куклами немецких фирм, такими, как, например, Труди.

– Ты что, хочешь знать больше, чем я? – прикрикнула на нее Форика. – Я говорю есть, и это обезьяна твоей кузины. Правда, Сильвана вряд ли помнит о ее существовании.

И Форика рассказала, что по возвращении из его путешествия по Германии сразу же после войны Командор привез из Нюрнберга двух одинаковых плюшевых обезьянок для своих внучек. Маленькая Диана мгновенно привязалась к своей, назвала ее Пеппо и через некоторое время увезла с собой в Лоссай, где, спустя несколько лет и после длительной войны, в которой позволительны были любые методы, Дзелия все-таки упросила сестру подарить Пеппо ей.

А Сильвана, считавшая себя уже «синьориной», нисколько не обрадовалась подарку и засунула его бог знает куда.

– А синьора Офелия наверняка ее сохранила. Вот уж кто никогда ничего не выбрасывает, – закончила Форика. – Теперь высморкайся и пойдем со мной. Все остальные Серра вышли, а мои девочки не посмеют за нами шпионить.

В квартире на втором этаже находилась кладовка, где хранились всякие старые вещи. София Лодде расчистила им дорогу и указала пальцем на шкаф, который был битком набит платьями и игрушками Сильваны с той поры, когда она была еще ребенком.

– Была там обезьяна, – сосредоточенно произнесла она. – Сильвана никогда с ней не играла, но я ее где-то видела. Может, на верхней полке за сумками и одеялами с военных времен.

Она подняла Дзелию и посадила себе на плечи.

– Тебе что-то видно? На самой верхней полке.

Дзелия сунула руку в эту пыльную кучу всякой всячины. Грубые суконные одеяла ужасно кололись. Подумать только, из такого же сукна раньше делали и одежду! Ей рассказывала об этом Галинуча.

– Ничего, – разочарованно протянула она. – А до самого верха я не достаю.

– Попробуй что-нибудь скинуть, там все равно одни только тряпки.

Но вместе с тряпками с полки упала книга в кожаном переплете, раскрытая, с помявшимися страницами и загнутыми уголками.

– Ну и ничего. Если ее здесь оставили, значит, никому она больше не нужна, – невозмутимо заметила София.

– Вот он!!! – возбужденно закричала Дзелия. Она только что дотронулась рукой до чего-то пушистого. Схватив, она потянула за это что-то (похоже, за лапку), и на голову Форики полетели старые поеденные молью свитера.

Но под ними – о чудо! – и в самом деле находился двойник Пеппо, покинутый и обездоленный, завернутый все эти годы в оберточную бумагу. Несмотря на долгое одиночество, он находился в прекрасном состоянии – длинная коричневая шерсть нисколько не спутана, глаза настоящие, из стекла, и в радужной оболочке просвечивались желтые и коричневые лучи; черный нос блестел, язык оказался ярко-розового цвета. Даже моль не проявила к нему никакого интереса. («Сразу видно, что не шерсть, а какая-то синтетическая гадость», – прокомментировала Форика.)

Ему требовалась лишь небольшая чистка от пыли, может, пара-тройка хлопков пылевыбивалкой, и он снова стал бы таким же, как в нюрнбергской витрине.

Сердце Дзелии отчаянно колотилось. Конечно же, новоприбывший не стер из ее памяти верного друга, но казалось, она словно встретилась с его близнецом. А что скажет Галинуча!

– Оп-ля! – София Лодде сняла ее с плеч и посадила на пол вместе с Пеппо Вторым. – А теперь помоги-ка мне навести порядок.

– Ну, что я говорила? – довольно сказала Форика. – Так и знай, я слов на ветер не бросаю.

И они принялись снова укладывать на полки одеяла, старые свитера, сумки, тапочки… Дзелия подняла с пола упавшую книгу. Она не просто так упала, открывшись именно на этой странице. Кто-то читал ее на этом месте и перечитывал, и даже подчеркнул некоторые фразы красным карандашом. «Разве так можно, – подумала Дзелия, вспомнив поучения библиотекарши. – Ведь красный карандаш не стирается, и книжки от этого портятся».

Она машинально прочла название главы: «Симптомы, по которым определяется психиатрическое заболевание в прогрессивной стадии». Потом внизу, подчеркнутое красным: «…больной не в состоянии различать день и ночь. Он часто просыпается среди ночи, принимаясь за различные дневные занятия или шумное времяпрепровождение, как например передвигать мебель. Или поет во весь голос, не заботясь о том, что другие в это время спят. Больной начинает разговаривать сам с собой. Не проявляет никакого внимания к элементарным правилам поведения: раздевается, мочится или испражняется на людях…»

Надо же, вот странно! То же самое тетя Лилиана рассказывала подругам о Командоре. (И это было неправдой!)

Дзелия убедилась, что на нее никто не смотрит, закрыла книгу и сунула ее себе за пазуху. Она непременно должна показать ее Диане. Или еще лучше Приске. После чего крепче прижала к себе Пеппо Второго.

– Прости, Форика, что я сразу тебе не поверила, – сказала она. – Спасибо тебе.

– Ну хорошо хоть у себя в Лоссае вы все же не совсем забыли о воспитании, – проворчала Форика. – Ладно, теперь идем домой.

 

Глава вторая,

в которой мы сталкиваемся со страннейшим случаем двойного местонахождения

В тот же самый день, вернувшись из школы, Элиза обнаружила дома сюрприз. Обеденный стол был раздвинут и накрыт на семерых, но не праздничными приборами.

Из кухни доносился грохот оркестра из ложек, кастрюль, возбужденных детских криков, глубокого голоса няни Изолины и аромат рагу, и жареной картошки, и запеченного с розмарином мяса… Прибавив одно к другому, можно было прийти лишь к одному выводу: гости. И не просто гости.

Элиза побежала в гостиную. Бабушка Мариучча гордо восседала в «своем» кресле, окруженная тремя сыновьями и красивой невесткой.

– Солнышко, поди тоже, посмотри фотографии со свадьбы Мирко!

Но Элиза уже бросилась в объятия к дяде Леопольдо.

– Наконец-то ты вернулся, – с упреком сказала она.

– Ты так сильно по мне скучала? – довольно спросил дядя. Потом внимательно заглянул ей в лицо. – Что-то не так?

Необыкновенный человек! Понимает все на лету и принимает всерьез все проблемы племянницы. Включая и те, которые остальные обычно ликвидируют пожатием плеч и одной лишь фразой: «Детские выдумки!». Не зря, когда Приска была маленькая, она влюбилась в него и даже натворила из-за этого глупостей.

– Мне нужно с тобой поговорить, – серьезно сказала Элиза.

– Это срочно или может подождать до после обеда?

– Очень срочно.

– Хорошо. Тогда пойдем в кабинет. Мама, Ондина, простите, если мы немного опоздаем к обеду. Не ждите нас, начинайте.

– Мы не торопимся. Няня все еще кормит двойняшек в кухне, и у нас уйма фотографий!

Двойняшки Изабелла и Джованни были еще слишком маленькими, чтобы сидеть за столом со взрослыми. Это были дети дяди Леопольдо и тети Ондины. Вот смешно, что у дяди родились близнецы – ведь он сам был близнецом папы Элизы, который, к сожалению, погиб вместе с женой во время бомбежки, когда Элиза была совсем еще маленькой, и дядя Леопольдо заменил ей отца, конечно же, вместе с дядей Бальдассаром и дядей Казимиром, и бабушкой Мариуччей и няней Изолиной.

(Но эта история и то, как любовь красавицы Ондины стала предметом спора между Леопольдо и Казимиром, и как последний все-таки победил, рискуя разбить тем самым юное сердце Приски, записано в блокноте самой Приски и в другой книге, которую вы можете прочитать, если захотите.)

Как только они остались одни, Элиза поспешно стала рассказывать, что случилось с бедным Командором и как его родственники несправедливо упекли его в психбольницу.

– Ты должен немедленно пойти освободить его, – уверенная в своей правоте закончила Элиза.

– Элиза, я же кардиолог. Я ничего не понимаю в психиатрии, и никто не станет меня слушать. И потом, мы точно знаем, что это заговор? Может, вы просто понавыдумывали все, фантазерки? Человека невозможно отправить в психиатрическую лечебницу просто так, по просьбе родных. Для этого необходимо медицинское…

– Я знаю. То же самое сказал нам дед Приски. Необходимо медицинское свидетельство. Оно у них есть. Но если врач написал неправду?

– И кто же этот лживый психиатр, который рискует собственной карьерой, чтобы досадить Командору?

– Доктор… Не помню, как его зовут. Это один из родственников Пьера Казимира Адорни. Мы думаем, что Серра ему за это заплатили.

– Послушай, Элиза, такое бывает лишь в детективных фильмах. Может, по этой бесплатной карточке вы их слишком много смотрели?

– Ты мне не веришь? – со слезами в голосе спросила Элиза.

– Что ты, я же не говорю, что ты врунья! Этого еще не хватало! Я понимаю ваше удивление – все произошло так неожиданно. Ты же знаешь, несмотря на то что мы очень разные, я пользуюсь уважением Командора и мы с ним друзья. До самого моего отъезда я всегда считал его совершенно здоровым и умным человеком с ясным умом. Мне тоже кажется странным, что он так внезапно повредился в рассудке. Но, к сожалению, это может случится, особенно в преклонном возрасте. Виной этому артериосклероз, и называется эта болезнь «старческое слабоумие». Как бы то ни было, чтобы лишить тебя всех сомнений, я завтра же пойду в клинику и поговорю с главврачом. Он мой хороший друг. Я спрошу у него, как на самом деле обстоят дела со здоровьем Командора и, может быть, получу разрешение на посещение для твоей подруги Дианы. Хотя она наверняка не обрадуется, если увидит деда в таком состоянии.

Элиза подумала о тех новостях, которые они получили от Томмазо Гая (в обмен на еще один поцелуй). Командор все еще был заперт в камере отделения буйных, отказывался от еды, постоянно требовал адвоката и время от времени выбрасывал такие номера, что на него снова приходилось надевать смирительную рубашку. По просьбе Приски, которая часто встречала этот термин в книгах, но ни разу не видела, даже в кино, Томмазо описал девочкам, что такое смирительная рубашка. Это такой застегивающийся сзади халат с настолько длинными рукавами, что их можно было перекрестить спереди и завязать после этого за спиной так, что больной оказывался со связанными и абсолютно неподвижными руками. Томмазо добавил, что если больной продолжал буянить, кричать или дергать ногами, то санитары набрасывали ему на голову мокрую тряпку, которая прилипала к лицу и закрывала нос и рот, почти не позволяя ему дышать. Или обливали его холодной водой.

– А их потом переодевают в сухую одежду? – встревожено спросила Диана.

– Еще чего! Да до них дотронуться нельзя! Они дерутся, лягаются, кусаются. Холодный душ на то и нужен, чтобы привести их в чувство. Мой отец говорит, что нет лучшего урока, чем оставить их на ночь в мокрой одежде.

– Но в «Оливковом саду» нет батарей! – возмущалась Розальба. – И никакого другого отопления. А на дворе декабрь! Они же могут схватить воспаление легких!

– Об этом можешь не беспокоиться, – разъяснял Томмазо. – Знаете, что самое интересное? Мой отец говорит, что психи, они все здоровехонькие, во всяком случае физически. Когда падают – ничего себе не ломают, когда раздеваются догола под дождем или гуляют всю ночь на морозе – то у них не бывает даже насморка!

– Ну, это, может, психи, – возражала Приска. – А Командор – не псих, и, вот увидишь, он точно схватит бронхит, воспаление легких или туберкулез.

Вспоминая эти разговоры и представляя себе, как должен чувствовать себя Командор, Элиза тяжело вздыхала. Она была разочарована. Как глупо было верить, что дядя Леопольдо, едва услышав ее рассказ, сразу же наденет пальто и побежит в клинику освобождать старого друга.

– Пообещай мне хотя бы, что ты позвонишь в клинику сразу же после обеда, – взмолилась она.

– Обещаю.

Они присоединились к остальным, готовые к трапезе.

– Элиза, ты только взгляни, какая красавица невеста Мирко! – сказала бабушка Мариучча, протягивая ей фотографию. – И как хорошо смотрится Леопольдо во фраке.

Элиза нехотя бросила взгляд на фотокарточку: обычная свадебная фотография, жених и невеста с ножом в руках перед огромным тортом в четыре этажа, вокруг них нарядные гости и на заднем плане столы, уставленные яствами, которыми можно было накормить целую африканскую деревню, бутылки шампанского, корзинки с цветами, повязанные белыми лентами, и декорации из еловых веток в честь скорого Рождества.

Свадьба Тома и Сонсирей в деревне апачей была совсем другой: таинственный колдун и прекрасный Кочис, которые благословляли молодых, священный нож, смешение крови, два белых скакуна в ожидании, когда они понесут молодых в секретное убежище…

Элиза решила, что она никогда не выйдет замуж. Хотя если вдруг через много-много лет она все-таки передумает, то уж точно не пожелает выходить замуж в такой пышной обстановке, как Мирко. Лучше уж как у Сонсирей.

– Что это за господин сидит сбоку от молодых? Тот, что подпирает себе щеку рукой и, кажется, подремывает? – с интересом спросила тетя Ондина, рассматривая фотографию. – Неужели праздник был таким скучным, что он на самом деле уснул?

– Это доктор Саломони, – ответил муж. – Ты права, он, кажется, и вправду спит. Во время банкета пили много вина, а потом еще и шампанское…

Саломони? Это имя зазвенело в голове у Элизы, словно военная труба.

– Доктор Саломони из Серраты?

– Да, он. Кажется, он друг отца невесты.

– Ты знаешь его, дядя Леопольдо? Я имею в виду лично?

– Да. А что?

– И ты абсолютно уверен, что в этот день он находился на свадьбе Мирко?

– Элиза, что за вопросы? Ты же сама видишь, что он был там, – усмехнулся дядя. – Хоть и проспал половину банкета. Он плохо переносит алкоголь, а мы старались, пили за счастье молодых. С ним и жена его была. Она не очень хорошо выходит на фотографиях. Смотри, Ондина, какой нос… А на самом деле это довольно красивая женщина.

– Дядя Леопольдо, – нетерпеливо прервала его Элиза, – свадьба была двенадцатого декабря в одиннадцать тридцать утра, верно?

– Да. Что это, проверка памяти, дабы убедиться, что я еще не выжил из ума?

– Подожди. Потом вы все отправились на свадебный банкет. И он закончился в?..

– В шесть тридцать вечера. Ты же знаешь эти свадебные банкеты… Они попросту бесконечны.

– И доктор Саломони тоже был там до самого конца?

– Да что ты прицепилась к этому Саломони? Конечно же, до конца. Все уже почти разошлись, а он все спал головой на столе, бедняга. Его пришлось чуть ли не на руках нести в машину. К счастью, за рулем был его сын.

– И ты можешь в этом поклясться?

– Зачем мне клясться? Ты посмотри на фото. Видишь, часы на стене показывают без пятнадцати шесть? Торт разрезали в самом конце, когда многие приглашенные уже собирались уходить.

– Ты поехал потом прямиком в Лоссай. А если бы ты вернулся в Серрату, то сколько бы времени ушло на дорогу?

– Элиза, да что с тобой сегодня? – поинтересовалась тетя Ондина. – Это похоже на одно из тех испытаний, которые Приска придумывала для меня, когда вы были еще в начальной школе.

– Ну сколько времени? – не отступала Элиза.

– Четыре с половиной часа на поезде или как минимум три на машине, – вздохнул дядя Леопольдо.

– То есть ты не приехал бы раньше, чем в половине десятого или даже в десять.

– Нет, если бы я, конечно, не летел на аэроплане.

– Ты думаешь, что у доктора Саломони есть личный аэроплан?

– Да при чем здесь бедный Саломони?

– Отвечай – есть или нет?

– Конечно же нет. Да, он довольно богат, работает в «Оливковом саду» и принимает частных пациентов, у него хорошо обставленная студия, но до шейха ему далеко.

– Но тогда!.. – воскликнула Элиза, триумфально помахивая перед глазами удивленного дяди свадебной фотографией, – тогда объясни мне, как мог доктор Саломони двенадцатого декабря в шесть вечера быть одновременно в Серрате и на свадьбе?

– Прости, Элиза, я тебя не понимаю. И я голоден. Повариха рассердится, если макароны остынут. Давай заканчивать с загадками. Почему вдруг доктор Саломони должен был в тот день находиться в Серрате?

– Потому что так написано в медицинском свидетельстве. Это он его подписал. Я вспомнила его имя, как только услышала. Это именно он. Но как ему это удалось, если он был за триста километров отсюда?

– Это очень серьезное обвинение, ты это понимаешь? – строго сказал дядя Леопольдо. – Тебя могут обвинить в клевете. Вам, девочкам, нравится играть в частных детективов. Ты отдаешь себе отчет в том, что такими фантазиями можно разрушить карьеру опытному врачу?

– Это не фантазии. Ты попроси своего друга главврача показать тебе медицинское свидетельство. Томмазо списывал его почти целый час, и я уверена, что он не сделал ошибок. Это же первый отличник в классе! Там не только подпись доктора Саломони, там еще и написано – я знаю это наизусть! – что «в день двенадцатого декабря, в шестнадцать тридцать, после самоличного осмотра пациента в его резиденции на улице Монастырской, на вилле под названием «Камелот», лично удостоверившись в сильнейшем психическом припадке Командора Джулиано Серра, который находился у меня на лечении из-за психического расстройства в течении последних двух месяцев, и будучи не в силах успокоить вышеназванного Командора Серра никакими доступными мне средствами, я предписываю ему немедленное заключение в психиатрическую лечебницу во избежание нанесения вреда себе самому и окружающим».

– Я не могу в это поверить, – выдохнул дядя Леопольдо. Но он знал, что Элиза не умела лгать.

Он ел молча и быстро, чем доставил неудовольствие матери и поварихе, потом прошел в кабинет звонить.

– Элиза! – позвал он через несколько минут. – Поди-ка сюда, пожалуйста.

Элиза подошла. Дядя прикрыл трубку ладонью:

– Ты была права, – вполголоса сказал он. – Профессор Губерни только что подтвердил мне, что и в «Оливковом саду» Командор находится на лечении у доктора Саломони и что это он подписал направление двенадцатого декабря.

– Ты сказал ему про свадьбу?

– Нет. Я предпочитаю сообщить ему об этом лично. Но я сказал, что сомневаюсь в диагнозе Командора и что две младшие внучки готовы поклясться, что психически он совершенно здоров. И попросил его встретиться со мной. Он согласен принять нас завтра после обеда. Диана и ее младшая сестра смогут пойти с нами?

Элиза кивнула. От волнения у нее в горле застрял комок.

– Хорошо, Губерни, – говорил в это время дядя Леопольдо в телефонную трубку. – Завтра в четыре. Где-где? На стадионе? Вы играете с Объединенной командой сыроваров? Тогда я приду пораньше, поболеть за вас.

– Если играют «Наполеоны», то будет и Томмазо. Мы тоже придем пораньше.

 

Глава третья,

в которой Розальба и Диана совершают очень нехороший поступок

В этот день Розальба пошла после школы домой к Диане, чтобы помочь ей в сложном задании по геометрии. Вдвоем они быстро все сделали и, ожидая Приску со свежим изложением «Илиады», просто болтали. Сначала о неразделенной любви Томмазо Гая к Элизе, потом о парне из Института исскуств, который нравился Розальбе, потом о последний каверзах Мунафо́ и в конце – этого было не избежать – разговор зашел о «прискорбном случае».

Они спокойно могли обсуждать все подробности, так как дома никого не было. Прислуга находилась внизу, в кухне, где они готовили тесто для рождественских сладостей, а Дзелия наверняка присоединилась к ним. Мама сразу же после обеда переоделась и вышла с тетей Лилианой. И никто не знал куда! В театр, к адвокату, в банк или еще куда-то плести свои интриги.

Девочки были дома одни…

– Может, поднимемся в комнату мамы в башне и проверим, не оставила ли она открытым ящик? – предложила вдруг Диана, подумав, что подобного случая может больше не представиться.

– Точно! И если он даже и закрыт, вот увидишь, я смогу открыть его иголкой от циркуля, – с восторгом согласилась Розальба.

Диана думала, что она просто так хвалится, поэтому, когда они вошли в комнату матери и увидели закрытый, как всегда, ящик комода, Диана уже повернулась к выходу. Но Розальба тут же принялась за дело:

– Смотри, чтобы никто не пришел! – шепотом велела она и стала ковырять циркулем в замке: трак-трак, клок! – Вот! Получилось!

Этого Диана не ожидала. У нее даже перехватило дыхание. Что скажет мама, когда вернется и увидит, что ящик взломан?

– Иди сюда, дурочка! И не трясись ты так. Как я его открыла, так и закрою. Никто ничего и не заметит.

Розальба оказалась очень деликатной взломщицей. Она отошла, чтобы Диана сама открыла ящик, и даже отвернулась, чтобы не смотреть.

Писем Манфреди было так много, что они уже не помещались в коробку. Некоторые, наверное самые последние, просто лежали сверху. Диана нерешительно протянула руку. Она понимала, что идет на очень мерзкий поступок. Но у нее не было другой возможности узнать собственную судьбу. Взяв наугад одно из писем, лежавшее поверх других, она дрожащими руками стала открывать конверт…

– Кто-то идет! – шепнула вдруг Розальба, и в самом деле внизу послышалось движение ключа в замке. С лестничного марша неясно доносились женские голоса. Еще несколько мгновений, и кто-то войдет в квартиру. Времени, чтобы прочесть письмо и положить его обратно, не оставалось. Но и оставлять его так, не прочитав… Диана не знала, как поступить.

Но Розальба, более опытная в этих делах, уже решила эту дилемму. Она быстро закрыла ящик, двумя ловкими движениями циркуля снова защелкнула замок, выхватила конверт из рук окаменевшей Дианы и сказала:

– Пойдем!

– А если мама заметит, что одного письма не хватает?

– Да ничего она не заметит.

Спускаясь по ступенькам башни, она вполголоса объяснила Диане, что прочитанное письмо можно будет без труда просунуть и в верхнюю щель закрытого ящика.

– Это же старинный комод, а не сейф. Ящики не закрываются герметически. Представь себе почтовый ящик – вытащить без ключа почту из него почти невозможно, а вот всунуть – просто детская игра.

Они едва успели зайти в Дианину комнату, как дверь открылась, и в квартиру вбежала сияющая Дзелия, за которой следовали Форика и Приска, встретившая их на лестнице.

– Смотри, Диана, еще один Пеппо! – и возбужденная от радости Дзелия рассказала им историю чудесной находки. После чего она направилась в свою комнату, чтобы надеть на новую обезьянку одежки старой. – Вы только подумайте: когда Командор вернется, у меня будут два Пеппо – Первый и Второй! Близнецы!

Форика метнула на нее полный упрека взгляд:

– Значит, это неправда, что ты его потеряла! Вот обманщица! А я, глупая, вздумала тебя утешить. В следующий раз можешь реветь, пока не затопишь весь дом.

Но в голосе ее не слышалось злобы. Форика не знала, что за трюк выдумала Дзелия, чтобы передать Командору свою игрушку, но была уверена, что тот ее не получил. Что же касается его возвращения… лучше малышке не обнадеживаться. Когда за чьей-то спиной закрываются двери «Оливкового сада», то, уж в этом можно было не сомневаться, они для него больше не откроются.

Зато Приска, которая видела будущее Командора более оптимистичным, сказала громким голосом, словно желая бросить вызов пожилой служанке:

– Если хочешь, Дзелия, когда вернется Пеппо Первый, я подарю тебе мою кукольную коляску на два места. Я все равно с ней уже давно не играю.

Форика укоризненно взглянула на Приску и обратилась к Диане:

– Ну коли ты дома, то я вернусь в кухню готовить печенье. А то кто знает, что натворят без меня девочки! Приглядывай за сестрой.

Диана обменялась с Розальбой понимающим взглядом. Еще немного, и они узнают, что же писал маме Манфреди! Вот хорошо, что Приска тоже как раз подошла.

Но Форика, уже положив руку на дверную ручку, вдруг заметила на персидском ковре у входа крошечное пятнышко. Настолько крошечное, что ей пришлось наклониться, чтобы разглядеть его.

– Хотела бы я знать, кто это такой невоспитанный, что не чистит ноги перед тем, как войти в дом! – возмущенно воскликнула она. – Да здесь, небось, миллион бактерий! Будем надеяться, что аммиак его выведет.

И вместо того чтобы выйти, она направилась в кладовую и вернулась оттуда с тряпками, щетками и различными бутылками, намереваясь немедленно извести «эту гадость».

Вытаскивать письмо при ней было слишком рискованно. Диана разочарованно вздохнула, но Розальба улыбнулась ей, со значением похлопывая себя по карману. Требовалось всего лишь подождать лишних десять минут.

«Что это за загадки?» – взглядом спросила у подруг Приска. И те тоже взглядом ответили: «После. После».

– Если хочешь списать задание по геометрии, то мы уже закончили. Вот оно, – фальшивым голосом первой зубрилы в классе произнесла Розальба.

– А что нового в «Илиаде»? Все еще продолжается резня? Или есть что-то новое? – таким же тоном спросила Диана.

Но в голосе Приски, когда та ответила, не было ни нотки фальши. Глаза ее заблестели:

– Да, резня продолжается. Но есть и кое-какие новости!

– Какие же?

– А такие, что хоть один раз эти наглецы боги получат по заслугам! Помните Диомеда? Пусть он всего лишь человек, зато преподаст им такой урок, что им ввек не забыть! – Приска была так горда, так взволнована, что неграмотный человек, как, например, Форика, которая никогда не читала «Илиаду», мог бы подумать, что Диомед – это ее кузен, или, может быть, даже жених.

 

Глава четвертая,

в которой хоть один раз простой смертный выстоит против Афродиты, Аполлона и Ареса

В самом деле, во второй части пятой книги происходили странные вещи. Для начала Диомеда ранит в плечо стрела Пандара, но вместо того чтобы пасть на землю мертвым, он говорит своему кучеру (хотя правильное его название было «возничий». Тереза как-то скопировала у себя в школе великолепную бронзовую статую «Дельфийского возничего» и послала рисунок Диане, чтобы хоть как-то отблагодарить ее за все рассказы об «Илиаде»): «Вырви ее, Сфенел, вырви стрелу!» После чего стирает пару капель крови и снова мчится сражаться как ни в чем не бывало. (Если честно, моментально выздороветь ему все-таки помогла Афродита, но мужество было его и лишь его!)

Потом он бросается на поиски Пандара, чтобы отомстить ему. Но этот трус, как только Диомед разглядел его среди других воинов, тут же упросил Энея взять его к себе в колесницу. Не забывайте, что Эней, двоюродный брат Гектора и Париса, был не просто воином и героем, потому что отец его был простым смертным, а мать богиней, прекрасной Афродитой. («То есть, – подумала Диана, – он был сводным братом Купидона, хоть и совершенно на него не похожим».)

Кстати, это различие между героями и полубогами возмущало Приску еще с первого класса. Во всех книгах по мифологии было ясно сказано, что если бог-мужчина имел ребенка от смертной женщины, как например Зевс и Леда, королева Спарты, то ребенок этот становился полубогом и наследовал от отца все, включая и бессмертие. Из-за этого еще произошли неприятности с близнецами Кастором и Полидевком, братьями Елены. Хоть они и были близнецами, но один, сын Зевса, был бессмертен, а другой, сын смертного мужа Леды короля Тиндара, должен был когда-нибудь умереть. Но братья настолько любили друг друга, что Полидевк, лишь бы не расставаться с Кастором, поделился с ним своим бессмертием. Один день оба они проводили в царстве мертвых, а следующий, тоже вместе, на Олимпе с богами. Вот отличный пример того, как братская любовь может восстановить справедливость.

А вот что касается героев, тут уж Приска никак не могла согласиться с существующим положением вещей. Если ребенок рождался от смешанного брака, но бессмертной была его мать, то в этом случае он не наследовал ровно ничего божественного. Он являлся всего лишь героем, то есть обладал большей силой, чем все остальные смертные. Как, например, Ахилл, сын морской богини Фетиды и смертного Пелея. Или Эней, сын богини Афродиты и троянского пастуха Анхиса. Обоим им было суждено умереть без всяких скидок на божественное происхождение.

Приска не сомневалась, что если бы в те времена существовали феминистки, то они устроили бы кучу протестов: собраний, демонстраций; ложились бы на землю посреди дороги; составляли бы манифесты, явились бы в парламент, пока не добились бы того, что дети от всех смешанных браков, причем неважно, кто именно из родителей у них был божественного происхождения, имели бы равные права и возможности.

Но вернемся к Энею, который был всего лишь героем, и к Диомеду, который вообще никем не был, зато мужества ему было не занимать.

Когда Сфенел, возничий Диомеда, увидел несущуюся на них колесницу Энея с Пандаром на борту, то воскликнул: «Бежим, Диомед, они куда сильнее нас, тем более их двое!» А Диомед ему в ответ: «Да ни за что на свете! Наоборот, ты лучше приготовься: мы еще оставим этих двух красавчиков пешком!»

И своим копьем (ну и с помощью крошечной подмоги Афины Паллады, чего там таить) Диомед ударил Пандара точно в лоб и убил его на месте. Его возничий схватил под уздцы обеих лошадей и увез колесницу к греческим кораблям в качестве военного трофея. Эней, который отличался благородством, хотел защитить тело мертвого друга, потому что в те времена была привычка снимать с трупов соперников доспехи и оружие и забирать себе. Все так делали, не только греки.

Тогда Диомед поднял огромный камень и бросил его в Энея. Тот рухнул на землю без сознания, сам готовый быть убитым и раздетым. Но – вот тут и начинаются фаворитизмы – богиня Афродита быстренько слетела с Олимпа, подняла лежащего без чувств сына, окутала его вуалью своего платья, чтобы скрыть от глаз простых смертных, и унесла в безопасное место.

Но Диомед узнал ее и, вместо того чтобы испугаться (она же была богиней), ранил ее острием своего копья в руку. Боги бессмертны, их нельзя убить, но если их ранить, то вместо крови они теряют прозрачную жидкость под названием «жизненная влага» – Приске на ум всегда приходил бесцветный ликер, которым мама угощала гостей, и дед еще называл его «живительная влага».

Афродита, перепуганная донельзя, ибо никто из смертных до сих пор не осмеливался поднять на нее руку, бросает тело Энея и спасается бегством. Она просит у Ареса, который сидел себе в стороне и наблюдал за боем, одолжить ей его колесницу, на которой и возвращается на Олимп. Там она сразу же бросается жаловаться направо и налево, но Гера и Афина лишь зло насмехаются над ней, и даже сам Зевс говорит: «Так тебе и надо! Ты же богиня любви. Чего тогда лезешь в военные дела?»

А как же бедный Эней? Диомеду не удалось нанести ему последний удар, потому что, пока Афродита убегала, ему на помощь поспешил Аполлон, бог Солнца (и брат Дианы), который, не обращая ни малейшего внимания на всех тех быков, которых перерезали на острове Криса в его честь, вечно устраивал всякие каверзы грекам. Не говоря уж о том, что он был ужасным богом, сильным и мстительным. Мы уже видели, что натворили в греческом лагере его отравленные стрелы. Но Диомед нисколько не испугался и стал сражаться с ним за тело Энея. Чтобы хоть как-то остановить его, Аполлону пришлось целых три раза потрясти перед лицом своим ослепляющим щитом, который сиял сильнее, чем солнце, и заорать так сильно, что земля затряслась у них под ногами.

После чего он вернулся на Олимп (ха-ха, «Апполон, выйди вон и иди считать ворон!»), страшно раздраженный тем, что простой смертный осмелился сразиться с ним, и, проходя мимо Ареса, бросил ему: «А ты, бог войны, чего не идешь биться с этим наглым провокатором Диомедом?»

Арес, весь напыжившись, спустился на поле боя и стал во главе троянцев. Некоторое время грекам пришлось несладко. Потом Афина позволила Диомеду напасть на Ареса (тот пока не осмеливался поднять руку на самого бога войны, ибо это казалось ему настоящим святотатством), и Диомед бросился к нему, убивая всех оказавшихся у него на пути троянцев.

В общем, в конце пятой книги Арес, раненный Диомедом, хныча, возвращается на Олимп и жалуется Зевсу: «Это все Афина виновата! Ты слишком ее балуешь, и она в ответ делает все что хочет!» На что Зевс ответил: «Так тебе и надо. Ты такой же задира и бузотер, как твоя мать Гера, и получил по заслугам…»

А Гера и Афина вернулись на Олимп обе довольные, потому что, несмотря на просьбу Фетиды, греки благодаря Диомеду все-таки победили троянцев даже без Ахилла. На этом заканчивалась пятая книга.

– Вот видите! – триумфально заключила Приска. – По-моему, это для нас добрый знак. Не надо сдаваться. Разве где-то написано, что взрослые всегда побеждают? Может, хоть иногда мы, дети, можем поступить так, как Диомед.

– Ш-шш! – Диана указала на коридор. Но рассказ Приски был таким захватывающим, что девочки и не заметили, как Форика ушла.

Не заметили они и прихода Дзелии, которая молча протиснулась в дверь, держа в руках Пеппо Второго, одетого в красную рубашку, и устроилась в цветочном кресле у окна.

– Теперь, пока мы одни, – заговорила она, – я хочу вам что-то показать. – Она порылась у себя за пазухой и вытащила старую книжку. – Вот. Я нашла ее в кладовке тети Офелии.

– Подожди, – прервала ее Диана, выхватывая конверт из кармана Розальбы. – Сначала мы должны прочесть, что пишет маме Манфреди.

– Но это совсем не почерк Манфреди, – заметила Дзелия. Диана побледнела, впервые обратив внимание, что на конверте не было никакого адреса. Ни виллы «Камелот», ни абонентского ящика на почте. Было просто написано «Для Астрид». И «А» была не такой, как ее писал Манфреди – резким треугольником, перечеркнутым длинной и четкой перекладиной посередине. Она была написана курсивом, да так кругло и мягко, с таким количеством завитушек, что плавно и совершенно незаметно переходила в «с».

– Проклятье! – вырвалось у Розальбы. – В спешке мы схватили не то письмо. – В некотором смысле она чувствовала себя виноватой. Такой риск, и ради чего? – Беги, положи его на место, пока твоя мать не вернулась, – смущенно посоветовала она.

– Да ты что, свихнулась? Не прочитав? Сначала посмотрим, что там, – тут же отозвалась Приска. – Мало ли…

Дзелия выудила из своей книги исписанный листок бумаги.

– Похоже, это один и тот же почерк, – заметила она.

Наконец-то на нее тоже обратили внимание! Диана вырвала книгу из рук сестры и положила на свой стол.

– Где ты ее взяла?

– Я не брала. Она сама шлепнулась мне на голову. В кладовке, когда мы искали Пеппо Второго.

Она развернула кожаный переплет обеими руками, и книга раскрылась на обычном месте:

– Симптомы, по которым определяется психиатрическое заболевание… – начала читать она.

– …в прогрессивной стадии болезни, – закончила Приска. Только она читала не из книги. Это было написано на листе, который она вытащила из конверта. Он был весь испещрен четким почерком в виде списка с пронумерованными на полях фразами.

Пока девочки изумленно переглядывались, удивленные таким странным совпадением, настойчиво зазвенел дверной звонок. Они тут же спрятали под кроватью книгу, записку и конверт в страхе быть обнаруженными кем-нибудь из взрослых.

Но это была всего лишь Элиза, запыхавшаяся от бега:

– Завтра в четыре идем на стадион смотреть игру «Наполеонов» и «Объединенных сыроваров»! – задыхаясь объявила она.

– Да ты с ума сошла? Разве нам сейчас до футбола? Ты же знаешь, что…

– После игры у Дианы и Дзелии назначена встреча с главврачом «Оливкового сада» профессором Губерни, – объяснила Элиза.

– А-а, это который с длинными волосами и дырявыми носками, – одобрительно заулыбалась Дзелия. Может, попросить его взять с собой на встречу если не Командора, то хотя бы Пеппо Первого, чтобы познакомить его с вновь обретенным братом-близнецом.

– Мы скажем ему, что Командор в тот день просто спал и что у него не было никакого кризиса, – сказала Диана. – И что он никогда не вытворял то, что написал доктор Саломони в своем свидетельстве.

– И покажем ему это! – ликующе закончила Элиза, вытаскивая взявшуюся невесть откуда свадебную фотографию.

 

Глава пятая,

в которой проясняется много загадочных вещей

Серрата, вилла «Верблюд»

22 ДЕКАБРЯ, накануне освобождения

Дорогая Тереза,

до сих пор не могу поверить: завтра утром Командора освободят! Ура!!! Его выпишут из клиники со справкой, в которой говорится, что он совершенно здоров психически и что попал в клинику лишь по «достойной всяческого сожаления ошибке».

Это все наша заслуга: моя, Дзелии, Розальбы, Элизы, Приски… Единственный, кто нам помог из взрослых, да и то в самый последний момент, – это доктор Леопольдо Маффей. И, конечно же, главврач «Оливкового сада» профессор Губерни, который выслушал нас и отнесся к нам с вниманием, а не так, как обычно взрослые к детям.

Кажется, после моего последнего письма прошла вечность, а ведь я писала тебе в прошлый вторник. Сколько всего случилось за эти дни! И знаешь что? Теперь я уверена, что судьба и вправду существует. Иначе нам ни за что не удалось бы найти доказательства, которые помогли бы нам раскрыть заговор взрослых.

Тем более что мы их совсем не искали. Во всяком случае, не эти. Они попались нам совершенно случайно. Дзелии так вообще упали прямо на голову.

Кто бы мог подумать, что дядя Туллио сам возьмется искать в медицинском справочнике все эти странности – типа вообразить себя лошадью или переставлять по ночам мебель, – которые передал потом своей жене, и моей маме, и тете Лилиане, чтобы они выставили Командора в таком ужасном свете?

И тетя Лилиана тоже хороша – прикидываться больной, чтобы видеться с доктором Саломони и болтать ему все эти небылицы! Она рассказывала ему настолько подробные детали, что даже он, доктор, ни разу не осмотрев Командора, поверил ей и написал направление в клинику, оставив его без даты – чтобы они в любой момент могли отправить туда Командора, если он вдруг станет опасным.

Тут Элиза была права. Доктор, действительно, оказался слишком доверчивым. К тому же у него не было никакой причины думать, что тетя Лилиана, моя мама, тетя Офелия, Сильвана и Пьер Казимир – все сговорились и рассказывали ему одинаковую ложь. И он не решился осматривать Командора лично, потому что те убедили его, что старик ненавидит врачей и может на него напасть. Наверное, если бы он все-таки с ним встретился, то наверняка понял бы, что никакой Командор ни псих, но ведь именно этого они и хотели избежать.

Но они не посчитались с тем, что ноги у лжи все-таки коротки. Чтобы отправить Командора в психушку, они выбрали как раз тот день, когда доктор Саломони уехал из города на свадьбу. Им тогда даже не пришлось бы его вызывать, чтобы сообщить об очередном «кризисе» Командора. Потом, после того как его насильно упекли в лечебницу и обращались с ним как с психом, Командор уже и сам так взбесился, что повел себя и впрямь как самый настоящий сумасшедший, поэтому доктор Саломони думал, что все то, что рассказали ему до этого родственники, – чистая правда.

Ты спросишь меня, откуда я все это знаю. О чем-то мы догадались сами, по уликам, как частные детективы в фильмах – помнишь, Хэмфри Богарта в «Глубоком сне»? В чем-то признался сам доктор Саломони. Но если бы не помощь судьбы, то мы никогда бы не нашли доказательства, которые позволили освободить Командора из клиники.

Ведь никто не знал, что медицинский справочник, в котором дядя Туллио собственноручно подчеркнул все симптомы, которые рассказывались потом про Командора, был спрятан в кладовке именно в том шкафу, где Форика и Дзелия искали близнеца Пеппо? И что этот олух оставил в ней листок с перечнем выписанных симптомов, копии которого он передал потом маме и тетям? Чтобы те не противоречили друг другу, когда рассказывали бы эту ложь о Командоре своим знакомым.

Хотя, может, одной только книги и не хватило бы. Но в тот же самый день я нашла подтверждение их сговора в ящике маминого комода! Тебе я могу в этом признаться, Тереза. Мы поклялись не иметь друг от друга секретов. Ящик вскрыла для меня Розальба иголкой циркуля. Мне так хотелось прочесть хотя бы одно письмо Манфреди, но в спешке я схватила не его, а конверт, где рукой дяди Туллио были перечислены для мамы отобранные им симптомы. Когда я это обнаружила, Розальба уже закрыла ящик комода так хорошо, что никакого другого письма было не достать… Ничего, этот конверт тоже оказался еще каким важным!

Но не думай, что на этом совпадения, посланные нам судьбой, заканчиваются. Знаешь, как мы обнаружили, что доктора Саломони в тот день не было в Серрате, из-за чего медицинское заключение оказалось недействительным? Помнишь, я писала тебе, что доктор уехал из города на свадьбу, но тогда мы этого еще не знали. И представь себе – вот она, судьба! – на той же свадьбе в качестве свидетеля оказался и дядя Элизы, который привез по возвращении фотографии для жены. И на одной из них на заднем плане сидел и доктор Саломони – прямо под часами!

Все эти доказательства убедили дядю Элизы, что в наших подозрениях есть смысл и что мы не просто играем в детективов, насмотревшись фильмов, как утверждал отец Приски. Поэтому он позвонил главврачу психиатрической клиники и попросил о встрече.

Конечно же, дома мы никому ничего не рассказывали, даже Галинуче. Или синьоре Нинетте, чтобы не подавать ей ложной надежды. Вот они удивятся, когда Командор вернется завтра домой! Но я не хочу даже думать о том, что случится потом…
Диана.

Но вернемся к встрече с профессором. Чтобы не возбуждать подозрений, мы встретились с ним не в его кабинете в «Оливковом саду», а в раздевалке стадиона, где он играл в футбол со своей командой психов. Мы вели себя как заядлые болельщики, дядя Леопольдо даже взял с собой своих восьмимесячных близнецов; видела бы ты, как им было весело и как они шли потом на руки к психам без тени всякого опасения! Я ничего не понимаю в футболе, поэтому не могу сказать, была ли команда «Наполеонов» лучше другой. Но они выиграли, и все были так счастливы! Из пяти голов один забил сам главврач, профессор Губерни, которого на первый взгляд самого не отличишь от его пациентов; один – отец Томмазо Гая, работающий там санитаром; и три оставшихся – один из психов, бывший алкоголик, но страшно веселый. Он все время отвлекал вратаря противников тысячей финтов и ложных ударов, кривлялся, показывал язык, корчил рожи и в самый неожиданный момент отправлял мяч в ворота одним точным и сильнейшим ударом. Мы думали, Томмазо тоже будет играть, но он сидел с нами, потому что еще не достаточно натренирован, и Элиза страшно смущалась, сидя рядом с ним, – ты же помнишь, ей пришлось два раза целоваться с ним за информацию о медицинской справке и условиях содержания в клинике. Но всем известно, что шпионам приходится жертвовать собой, особенно таким образом, чтобы нащупать верные улики. Вспомни только Мату Хари!

После матча профессор Губерни принял душ и присоединился к нам в баре. Как обычно, он сделал кучу комплиментов Дзелии и смеясь рассказал нам, что после ее визита сестра-привратница чуть не лопнула от ярости, что ее обвела вокруг пальца такая соплячка (это были слова монахини, и Дзелия страшно оскорбилась; ты и сама знаешь, что нос она всегда держит в полном порядке). Дядя Элизы сразу же поведал ему о наших подозрениях, и что мы хотели бы продемонстрировать ему доказательства заговора взрослых.

Профессор не ахти как обрадовался, но сказал: «Что ж, посмотрим», тогда мы вытащили книгу с красными отметками, список и записку дяди для мамы. Но его все это не убедило. «Даже если вы уверены, что это почерк вашего дяди, может быть, он искал эти сведения уже после того, как у Командора случился кризис, чтобы проверить, правильно ли поставлен диагноз».

Но тут доктор Маффей показал ему фотографию со свадьбы, добавляя: «Я тоже был на свадебном банкете. И если вы мне не доверяете, то вот газета. В «Светской хронике» есть статья об этой свадьбе: здесь перечислены все приглашенные, платья и прически дам и все такое».

Профессор Губерни взглянул на фото и скривился, словно у него разболелся зуб. «Неужели Саломони мог на такое пойти?!» – возмущенно воскликнул он.

Мораль всего этого следующая: на следующее утро он вызвал к себе Саломони, показал ему фотографию, статью в газете и поинтересовался, не научился ли тот, случаем, раздваиваться, как буддийские монахи или привидения. Тому пришлось во всем признаться, хоть он и продолжал утверждать, что ошибкой его было лишь то, что он выписал справку без даты, но что Командор совершенный псих.

Теперь, когда уже доказано обратное, лишь от великодушия моего деда зависит, отделается ли он просто выговором Союза медиков или же ему придется ожидать суда.

Главврач решил немедленно назначить комиссию из пяти докторов для осмотра Командора и даже хотел сам ее возглавлять. Но Дзелия сказала: «Я думаю, он так разозлился на вас за эти дни, что сразу же станет ругаться, брыкаться и, может быть, даже плюнет вам в лицо. Я бы тоже так сделала. И докторам тогда будет очень трудно разобраться, сумасшедший он или нет».

«И что же ты предлагаешь, принцесса?» Он называл так Дзелию потому, что в тот раз, с монахиней, она явилась в «Оливковый сад» в коляске.

– Если вы позволите войти сначала мне и оставите нас одних на полчасика, то я объясню ему, что это не ваша вина, что это не вы упекли его в психушку, а, наоборот, хотите его освободить. Что он должен оставаться спокоен и показать вам, что с головой у него все в порядке. Вот увидите, тогда он будет вести себя хорошо», – сказала Дзелия.

«Но ты понимаешь, как это может быть опасно? Он может наброситься на тебя. Я не желаю брать на себя такую ответственность», – ответил профессор.

«А если я зайду к нему вместе с девочкой? – предложил тогда дядя Леопольдо. – Командор знает, что я его друг. И в худшем случае, если он действительно выйдет из себя, я смогу уложить его одной левой».

На том и порешили. Дзелия рассказала мне потом, что Командор, увидев ее, залился слезами, а после ее рассказа на него нашел такой приступ ярости, что он с размаху ударил кулаком о стену и сломал себе палец. Но в конце концов он успокоился. Санитары принесли ему его одежду, Дзелия причесала его, а доктор Маффей одолжил свой галстук (галстук Командора не вернули ему из страха, что он повесится или кого-то удушит, ты только подумай!).

Консилиум длился три дня, и каждый день с разными медиками. И все написали в справке, что характер у него сверхраздражительный, но что он полностью в своем уме. Завтра утром ему вернут все его вещи и выпишут.

За ним поедем мы – я и Дзелия. Естественно, тайком от взрослых. Сделаем вид, что идем в школу, а на самом деле встретимся в квартире на улице Энрико Тоти с дядей Леопольдо, который отвезет нас на своей машине в «Оливковый сад».

Представляешь себе, Тереза? Нам удалось освободить Командора до Рождества! Вот обрадуется синьора Нинетта.

И вот рассердятся мама, дядя Туллио и вся честная компания, когда узнают о нашем контрзаговоре…

Что ж, все они могут сердиться, сколько захотят. Мы сделали то, что было правильно, так и профессор Губерни сказал. И дядя Элизы тоже. И если мама отлупит нас, тоже ничего. Хотя не думаю, что Галинуча даст ей поднять руку на Дзелию. Значит, влетит опять только мне, как обычно. Но знаешь, чего мне больше всего жаль? Что моя собственная мать и мои же родственники, после того как они казались мне такими добрыми и приятными людьми, смогли так долго лгать и вести себя так жестоко. И все ради чего? Ради денег! Хоть им вовсе не грозила нищета или просто бедность. Права была Аурелия, когда говорила: «Скорее верблюд пролезет в игольное ушко, чем богач попадет в рай».

Когда я думаю об этом, Тереза, мне становиться так грустно, что хочется плакать. Хотя я должна радоваться, что победила (с Дзелией и моими новыми подругами).

Слушай, я пошлю тебе это письмо завтра утром, как только выйду из дома. И обещаю, что если случится что-то важное, то напишу снова, даже не ожидая твоего ответа.

Целую тебя тысячу раз, твоя

 

Глава шестая,

в которой все делают вид, что ничего не произошло

Серрата, вилла «Верблюд»

23 ДЕКАБРЯ, день освобождения

Тереза!

Надеюсь, ты переварила те невероятные новости, о которых я писала тебе вчера! Теперь готовься! Держись покрепче, потому сейчас ты прочтешь вторую часть – «Возвращения Командора»!

Для начала сообщаю тебе, что Астрид Таверна страшно зла на меня, на Дзелию и на «всех этих сплетниц» моих подруг. По ее мнению, мы вмешались в дела, нас не касающиеся, и понатыкали палок в колеса взрослым, которые, если что-то и делали, то лишь ради нашего же блага. Наверняка, она разозлилась бы и на тебя, если бы узнала, что ты все это время была в курсе нашего контрзаговора.

Но она не осмелилась отлупить меня, чтобы Командор не услышал моего плача, от этого у меня уже легче на душе.

Но все по порядку. Начну с утра. Как я писала тебе вчера, в девять утра доктор Маффей привез нас в «Оливковый сад» за Командором. Он зашел к нему, чтобы помочь умыться, побриться и одеться, а мы в это время ждали в привратницкой. Тут же была и та монахиня, и Дзелия сказала ей, сделав при этом ангельское личико: «Вот видите, матушка, мое желание осуществилось! Через несколько минут я вновь обниму моего дедулечку. Ваши четки действительно делают чудеса!»

Монашка аж позеленела от злости, но прикусила губу и ничего не ответила.

А потом вышел Командор под руку с доктором Маффеем. Видела бы ты, Тереза, как он изменился! Он пробыл там всего одиннадцать дней, но так исхудал… Одежда на нем просто болтается. И палец на правой руке в гипсе. Багажа при нем не было, это ясно, но он держал за одну лапу Пеппо Первого и сжимал так сильно, словно это был чемодан драгоценных камней. Мне вдруг так его стало жалко! Он не поздоровался с нами, не произнес ни слова, словно не узнал, и когда эта курица монахиня медовым голосом пропела ему «До свидания!», он грубо ей ответил: «До свидания на том свете!»

Потом, пока машина не отъехала на порядочное расстояние и «Оливковый сад» не скрылся из вида, он все сидел с серым лицом и сжатыми губами. Дзелия крепко держала его за руку, но, казалось, он и не замечал. Когда мы подъехали к первым домам Серраты, доктор Маффей спросил у него: «Домой или на работу?», он коротко ответил: «В банк».

Можешь себе представить, как он рассердился, когда узнал, что не может получить ни лиры, потому что дядя Туллио заморозил все его счета. Так рассердился, что даже начал нормально с нами разговаривать и грубить, как раньше. Я не знаю, зачем ему понадобились деньги, но у меня были с собой те, что я заработала на карточке, и я предложила их ему в долг. Конечно, пришлось и признаться, что во время его отсутствия я снова давала карточку напрокат. Он не стал ругаться, только спросил, сколько у меня всего денег, и потом ответил: «Слишком мало».

Он взял в долг у доктора Маффея пятьдесят тысяч лир, и мы поехали все к дому синьоры Нинетты. Конечно же, он вошел один. Пробыл он там недолго и, когда вышел, объявил: «Наше заявление все еще действительно. Мы поженимся двадцать девятого, как и было решено. Вы все приглашены. Нет, не все – лишь те, которые действительно меня любят». И подмигнул нам. Вот и вся благодарность, Тереза, которую мы от него получили. Если честно, я ожидала большего. Вероятно, его плохой характер нисколько не улучшился в психушке. Очевидно, он считает, что все на свете должны для него стараться. (Ну хоть в чем-то он и прав, потому что то, что с ним сделали, – несправедливо, а с несправедливостью нужно бороться всегда и везде. Даже если жертвы несправедливости не особенно тебе симпатичны.)

Я также думала, что с его-то характером он сразу же после выписки бросится домой мстить за свое заточение. С тех пор как профессор Губерни подписал справку о выписке, я немного предвкушала этот момент и немного его опасалась. Но была уверена, что этим он займется в первую очередь. Что он, например, пойдет в театр и с криками выгонит из своего кабинета дядю Туллио и тетю Лилиану.

Но Командор, спокойный, как никогда, после визита к синьоре Нинетте попросил высадить его у бюро нотариуса Ренты, поблагодарил доктора Маффея и сказал нам: «Увидимся в обед. А до тех пор – набрать в рот воды!»

Сегодня был последний учебный день перед рождественскими каникулами и занятия заканчивались раньше обычного. Только мы не хотели возвращаться домой из опасения, что что-то выболтаем. Мама всегда угадывает, если у нас есть какой-то секрет. Не говоря уж о Галинуче.

Тогда доктор Маффей пригласил нас к себе домой, где уже были Приска и Элиза. Мы рассказали им последние события и потом все вместе играли с близнецами до самого обеда.

По мере приближения обеденного часа я все больше ощущала беспокойство. У меня даже живот разболелся от волнения. Я представляла себе Командора, который врывается на виллу «Верблюд», крича, как Зорро, требует всех к себе и устраивает невесть какую сцену. (Я бы на его месте так и сделала.) А вот Дзелия была совершенно спокойна. Она была так счастлива, что ей удалось освободить ее «дедулю» – вот уже целый день, как она только так его и называла, и не только чтобы позлить монахиню. Казалось, она парит в воздухе от радости.

Наконец тетя Элизы ласково, но уверенно вытолкала нас вон, и мы вернулись домой. Форика накрывала на стол, и Дзелия сказала ей: «Поставь еще один прибор, для Командора. Сегодня он будет обедать с нами», и Форика ей ответила: «Не болтай глупостей», но вовсе не зло.

Тогда Дзелия, чтобы лишний раз не спорить, сама поставила прибор для Командора: тарелку, вилку и нож, стакан и салфетку, и мама смотрела на нее немного с жалостью и немного с грустью. «Тебе нужно смириться, – сказала она в конце, – он больше не вернется». В это мгновение раздался звонок в дверь, и я прижала руки к животу – у меня вдруг резануло в животе и даже нашла тошнота!

Видела бы ты это, Тереза! Какая сцена! Он вошел спокойный и безразличный, с таким видом, словно вышел из дома всего пару часов назад, например в восемь, чтобы идти на работу. Ни с кем не поздоровался. Спросил лишь: «Что на обед?», сел за стол (хорошо, что ему приготовили приборы) и закурил сигару.
Диана.

Мама, Форика, Галинуча, Мария Антония не произнесли ни слова, лишь смотрели на него с открытым ртом, как на привидение.

Но потом мама надела на себя лицо Астрид-Мартинец Серра-Таверна и подошла, любезно улыбаясь: «Я так рада, что вам лучше, Командор! Вы отлично выглядите!» (Никогда бы не подумала, что моя мать может быть такой двуличной.) И Командор в ответ: «Ты права, Астрид. Я чувствую себя свежим, как жених».

Мы сели за стол, и очевидно Мария Антония или Форика сообщили все остальной прислуге через задние окна в кухне, потому что после обеда дядя Туллио, Сильвана и обе тети как ни в чем не бывало поднялись к нам на кофе.

Как ни в чем не бывало – это все-таки неправда, Тереза. Все притворялись, что очень рады, поздравляли Командора с «выздоровлением», хвалили его внешний вид. Никакого удивления, никаких вопросов. Словно было совершенно нормально, что сумасшедшего вдруг выписывают домой, не предупредив заранее родственников, чтобы за ним кто-то приехал. Конечно же, в душе каждый из них задавался вопросом, что же в итоге произошло в «Оливковом саду» и что натворил доктор Саломони. Но по их медовым улыбочкам, по радостным восклицаниям кто угодно подумал бы, что с самого первого дня заключения Командора в психушку они ни о чем другом не мечтали, как о его возвращении.

Я думала, что и без этой пошлой комедии, которая лишь провоцировала его, Командор начнет орать, ругаться, снова гнать их из дома. Я ожидала обычной сцены – с битьем посуды, тарелок и бокалов. Но он спокойно сидел в своем кресле и жевал сигару, не обращая ни на кого внимания. Потом сказал Форике: «Я устал, пойду прилягу. Надеюсь, мои дети еще не продали эту безвкусную мебель старьевщику».

Видела бы ты, как они все покраснели! Особенно мама и тетя Офелия. По-моему, они и правда собирались ее продать. Командор встал, направился к своей комнате и уже у двери вдруг обернулся и сказал: «Кстати, завтра воскресенье, если я не ошибаюсь?» «Нет, завтра рождественский сочельник», – ответила тетя Офелия. «Какая разница. Завтра я желаю видеть всех вас у меня за обедом, чтобы отпраздновать мое возвращение».

И они все вздохнули с облегчением. Неужели они такие дураки, что думают, что он их простил? Что на вилле «Верблюд» и дальше все пойдет как прежде, словно ничего не случилось? Вот уж во что я ни за что не поверю. Боюсь, завтра случится что-то очень, ну очень неприятное.

Мама тоже так думает. Как только Командор скрылся в своей спальне, она вызвала нас с Дзелией в свою комнату и выпытала все о нашем контрзаговоре. Не так уж это ей было и сложно, потому что Дзелия так гордилась своей ролью освободительницы, что ждала лишь подходящего момента, чтобы похвастаться. (Правда, она ничего не сказала ей о вскрытом ящике и письмах Манфреди.)

Мама страшно рассердилась, как я тебе уже говорила. Сказала, что по нашей вине доктор Саломони может попасть в тюрьму и дядя Туллио и тетя Лилиана тоже. «А ты нет?» – спросила у нее Дзелия. Но мама не ответила. На губах у нее заиграла эта загадочная улыбка последних недель, и она вздохнула, но не тяжело. Словно подумала о чем-то очень романтичном. Знаешь, что я тебе скажу, Тереза? Мне так уже надоели все эти тайны! Подумай только, завтра Рождество, и никто во всем доме не позаботился о том, чтобы приготовить хоть какой-то несчастный вертеп, нарядить елку или хоть как-то украсить дом еловыми ветками или что-то в этом роде. И наверняка никому и в голову не пришло купить подарок мне и Дзелии. Она хоть получила Труди и Пеппо Второго, а вот мне, видно, придется позабыть об индейском костюме. Я немного обеспокоена: за последние пять дней я почти не думала о Кочисе. Неужели моя влюбленность закончилась? Нет, не может быть. Это случившееся с Командором просто выбило все у меня из головы.

Сегодня в школе выдавали табели за первый семестр, и я не только не смогла получить мой, но даже забыла об этом! Оно и лучше. Не хватало еще, чтобы мама рассердилась из-за моих плохих оценок.

Целую тебя, Тереза, и бегу отправлять письмо. Завтра я напишу тебе третью часть, под названием «Месть». Обещаю!

Так что до скорого, твоя

 

Глава седьмая,

в которой мы присутствуем при мести Командора. Часть первая

Серрата, вилла «Верблюд»

24 ДЕКАБРЯ, 4 часа дня

Дорогая моя Терезочка,

клянусь, это последний раз, когда я орошаю письмо слезами (во всяком случае, за этот год). Но я не могу не поделиться с тобой – ведь ты моя самая лучшая подруга! Элиза, Приска, Розальба – они тоже всегда меня понимают и поддерживают. Но никто никогда не займет твоего места – ведь ты мне по-настоящему родственная душа!

Мне так грустно, Тереза. Несмотря на то что я стала наследницей. И скоро уеду в чудесное путешествие. И Командор пообещал мне, что в Риме он отведет меня к знаменитому окулисту, чтобы попробовать новый тип невидимых очков, которые называются «контактные линзы». Их нужно надевать прямо на глаза, даже нет, прямо в глаза, и они пока еще не совершенны – вызывают сильный зуд. Я читала в журнале, что их надела Джузеппина Карлотта, дочь бельгийского короля, в день своего бракосочетания. Она не хотела портить свадебный наряд очками, но и спотыкаться по пути к алтарю тоже. Но глаза ее страшно слезились всю церемонию, и народ говорил: «Ах, как это трогательно! Бедняжка плачет, потому что ее мать не может сопровождать ее к алтарю». Хотя обычно к алтарю невесту ведет отец, и король Леопольд был на свадьбе, но он в ссоре с дочерью, потому что женился на женщине низшего ранга, и бельгийцы не захотели признавать ее своей королевой. Единственная королева, которую народ любил, это мать Джузеппины Карлотты, но она умерла много лет назад. Представь себе, ее звали Астрид, как и мою мать.

Ты, наверное, думаешь: «Диана совсем свихнулась! Какое ей дело до бельгийских монархов? Что общего имеют все эти аристократические сплетни с тем, что происходит на вилле “Верблюд”?»

Конечно же, ничего. Просто мама вчера поздно вечером, еще не зная, что произойдет сегодня, вновь повторила эту историю мне и Дзелии, стараясь убедить нас, что мы ошиблись, помогая Командору выйти из психушки и не сопротивляясь его женитьбе. Что жениться на особе ниже своего ранга не принято, потому что это лишает тебя уважения окружающих. И пример тому король Леопольд, который несмотря ни на что пожелал жениться на гувернантке, из-за чего репутация его была испорчена в глазах подданных, и дети, рожденные от этого второго «морганатического» брака, считались чуть ли не бастардами.

Или как Биби, помнишь, девочка из Дании, мы еще читали про нее книжки в оранжевой обложке; она тоже родилась от смешанного брака («мезальянс», называют его взрослые), потому что ее мать вышла замуж за станционного смотрителя против воли ее родителей. Я молчала, но думала про себя: «Знала бы ты, мама, что я собираюсь выйти замуж за краснокожего дикаря, который понятия не имеет, что такое салфетка и вытирает жирные руки о собственные предплечья…» Тот еще «мезальянс»! Хотя, может, Кочис маму устроит, ведь он вождь краснокожих, то есть тоже немного принц.

Как бы то ни было, думаю, что после сегодняшнего мне не придется спрашивать ее разрешения для замужества.

Я даже издалека чувствую, что ты уже дрожишь от нетерпения. Ты права, хватит болтать. Я немедленно расскажу тебе, как прошла вторая встреча Командора с членами семьи. Это длинная и запутанная история, и, хоть я уже знаю, чем она закончилась, может, мне придется описать тебе ее в двух письмах.

Помнишь, он пригласил всех к нам на обед? Когда все расселись, он казался совершенно спокойным.

Форика постаралась на славу в декорации стола: серебро, указатели мест из старинного фарфора, хрустальные бокалы и рождественский венок с красными свечами в центре стола. Ведь сегодня рождественский сочельник! Только накрыто было на одну персону больше, и место, конечно же, осталось незанятым. Все косились на него, но ни у кого не хватило мужества спросить, кто еще ожидается, хотя на лбу у них было написано опасение, что хочешь не хочешь, а придется смириться с присутствием синьоры Нинетты.

София Лодде рассказала в кухне, что слышала, как дядя Туллио звонил утром и доктору Саломони, и адвокату Денгини, кричал на них и требовал найти новую «тактику для нейтрализации старика». Но оба раза после разговора клал трубку с видом побитой собачонки.

Когда Галинуча принесла в столовую ньокки [12] и стала раскладывать их по тарелкам, начав, как всегда, с тети Лилианы, но та остановила ее жестом руки:

– Разве мы не ждем…? – и указала на пустое место.

– Мы никого не ждем, – ответил дед. – Это место с сегодняшнего дня принадлежит новой хозяйке дома. Сегодня я не пригласил ее, чтобы не омрачать ей сочельник вашими кислыми лицами. Но приказал накрыть и на нее, чтобы вы не забывали, что хозяин в этом доме все еще я и что я могу делать все что пожелаю.

Все молчали, сидя с хмурыми лицами. Все, кроме мамы, которая вела себя, словно ее это не касалось. Позже я поняла почему.

Ели в полном молчании. Обед был великолепен, но, думаю, никому кусок не шел в горло. В воздухе чувствовалось такое напряжение, что, казалось, его можно резать ножом. От волнения мне еще до сладкого пришлось бежать в туалет, где меня вырвало. А ведь я еще не знала, что произойдет!

Ладно, не стану тянуть резину. Когда Галинуча унесла грязные десертные тарелки, Командор оглядел всех и спросил:

– Ну что, как обед? Понравился?

И все хором:

– Очень!

– Великолепный!

– Форика превзошла саму себя!

– Я рад, – произнес дед. – Потому что это последний раз, когда вы едите за моим столом. Последний раз, когда нажираетесь за мой счет.

Он был совершенно спокоен и, пока они смотрели на него, вытаращив глаза, объявил, что вчера он побывал у нотариуса Ренты и лишил всех их наследства. Совершенно серьезно. Не так, как в тот раз, когда кричал на эту безмозглую Сильвану.

– С сегодняшнего дня вы не получите больше от меня ни одной лиры: все, кран закрыт. И я изменил завещание так, что и после моей смерти вам не достанется ни гроша. И для начала можете немедленно искать себе другой дом. Халява на вилле «Камелот» закончилась: бесплатное жилье и все остальные траты, оплаченные этим дураком Панталоне [13] ! Я не желаю больше видеть вас под моей крышей. И Туллио лучше подыскать себе другую работу. Чтоб ноги его больше не было в театре!

– Ты выгоняешь нас на улицу? – дрожащим, словно осколки разбитого стекла, голосом спросила тетя Лилиана. – Нас, твоих детей?

– Вы уже достаточно взрослые, чтобы покинуть родное гнездышко, если я не ошибаюсь, – смеясь ответил ей Командор. – И вам не составит труда снять себе другую квартиру или даже купить ее на те деньги, которые вы тайком сэкономили, пока жили за мой счет.

– Ты обвиняешь нас в… – начал дядя Туллио багровый от возмущения.

– Осторожно, Туллио, я мог бы обвинить вас кое в чем похуже, чем в двух грошах, украденных из денег на хозяйство! Так что держи лучше язык за зубами и не провоцируй меня.

После чего Командор заявил, что не хочет тратить время на разъяснения старых дрязг, но что с этого момента он для них – чужой человек и что они должны убраться из его жизни.

– Я знаю, что ты собираешься сказать мне, Лилиана. Что закон не позволяет полностью лишать законных детей их части наследства. Но это только в том случае, если дети не совершили никаких преступлений против собственного отца. Повернется ли у вас язык объявить себя невиновными после того отпуска в «Оливковом саду», куда вы меня отправили?

После чего дед рассказал, что он посетил не только нотариуса, но и адвоката – нового, не эту продажную шкуру Денгини – и дал ему мандат подготовить на всех них заявление в полицию. В их действиях можно было выявить как минимум пять серьезных преступлений, настолько тяжелых, что это не только оправдывает его решение лишить их наследства, но и может грозить им судом с довольно неприятными последствиями.

– Вот и посмотрим, понравится ли вам сидеть в тесной камере, с клопами, жрать вонючую бурду и ссать в жестяную банку, которая будет ароматизировать помещение весь день. Все то, что пришлось перенести мне по вине вашей чрезмерной сыновней любви.

Видела бы ты их, Тереза. Лица у всех так побледнели, что они казались головками свежего творога. Очевидно, адвокат Денгини сказал сегодня утром дяде Туллио те же самые вещи, поэтому никто не возражал. Лишь Сильвана разразилась слезами, всхлипывая: «Теперь Пьер Казимир ни за что на мне не женится…»

Но тетя Офелия прошипела ей: «Прекрати! Пьер Казимир с его дядей в таком же положении, как и все мы. Так что ему лучше не кривить носом».

Таким образом, Командор огласил свой «ультиматум»: он не собирается перещеголять их в подлости, сказал он, вышвыривая их на улицу без предупреждения, тем более перед самым Рождеством, как маленькую продавщицу спичек Андерсена (тут он подмигнул Дзелии). Его устроит, если они переедут к Епифании [14] , когда он вернется со своей женой из свадебного путешествия. При этих словах все еще более напряглись, а Сильвана так вообще подскочила на стуле, но не осмелилась произнести ни слова. «Этого времени вам хватит, чтобы найти другую квартиру, – великодушным тоном добавил он. – Можете забрать с собой вашу мебель, картины, прислугу». Они могли даже сохранить все деньги, которые успели тайком положить в банк на свое имя. «Лишь бы вы больше не надоедали мне ни в театре Масканьи, ни на Монастырской улице».

Никто не возражал и не жаловался. Дед поднялся в полнейшем спокойствии и сказал:

– Пойду-ка я подремлю. – Уже у самой двери он оглянулся и добавил: – Как вы уже поняли, двадцать девятого декабря я женюсь. На свадьбу не приглашен никто из вас, кроме двух малышек.

Как только он закрыл за собою дверь, Сильвана тут же набросилась на нас:

– Что, теперь вы довольны, жалкие предательницы, лгуньи, нахалки? Плохо вы все подрасчитали! Он лишил наследства вас тоже, так же как и всех нас.

Взрослые ничего не говорили, но смотрели на нас так, словно желали на месте свернуть нам шею. (Кроме мамы. Она уже отчитала нас вчера вечером и сейчас словно парила над всем происходящим с этой ее загадочной улыбкой, которая начинала действовать мне на нервы.)

Ой, Тереза, у меня уже болит рука, почти закончились чернила и нужно покупать новую чернильницу, чтобы описать все как следует.

Давай сделаем так: я пойду сейчас погуляю с Приской по городу, особенно мне хочется посмотреть в последний раз на витрины «Детского рая». Помнишь костюм индейцев? Я и так уже потеряла всякую надежду получить его в подарок на Рождество. И теперь подумала, что если никто его не заказал, то я могла бы купить его на свои деньги. Правда, здорово? И еще я хочу купить подарок Галинуче. И, конечно же, Дзелии. И… и еще многим, но не стану их перечислять, чтобы не надоесть тебе длинным списком.

После ужина я закончу это письмо. Все равно нам нужно будет дождаться полуночи, потому что Форика возьмет нас собой на рождественскую службу в собор. Она сказала, что семейные ссоры нужно отбросить в сторону – ведь мы тоже христианки и не можем пропустить рождественскую мессу. И что нам даже будет полезно немного успокоиться после всего случившегося под возвышенную музыку органа.

Так что до свидания, до вечера. Вот увидишь, вторая часть будет еще интереснее, чем первая!

 

Глава восьмая,

в которой мы присутствуем при мести Командора. Часть вторая

9.30 вечера (в ожидании полуночи)

Знаешь, Тереза,

здорово все-таки зайти в магазин и сказать: «Я беру это и это…», не мучаясь подсчетами, хватит ли тебе денег, потому что у тебя их полный мешок.

Но немного меня это смутило. Надеюсь, мы с Дзелией не станем вести себя так, как та мать семейства в фильме «Кто-нибудь видел мою девчонку?», помнишь, с Роком Хадсоном? Он там играет бедного жениха, а потом его семья получает сто тысяч долларов от бывшего поклонника умершей уже бабки и мать меняется, становится жадной зазнайкой, еще хуже даже, чем Звева Лопес дель Рио?

Как бы то ни было, я обещала тебе продолжить рассказ о мести Командора.

Он отправился спать, а мы остались в столовой, где взрослые пили кофе. (В последний раз у нас в квартире, только представь себе!) Хорошо хоть, они немного успокоились и стали рассуждать о том, куда им теперь переехать, выгоднее ли купить квартиру или взять ее в аренду, и в каком лучше районе… и все такое.

Мне кажется, что уже вчера, когда они узнали о возвращении Командора, все ожидали от него какого-нибудь ужасного наказания и уже были к этому готовы, но, увидев, как он спокоен, решили, что, может, все обойдется и они смогут жить так же, как раньше.

Мама молчала и все перемешивала сахар в кофейной чашке, словно тот никак не растворялся.

Все (в том числе и мы с Дзелией) думали, что она страшно растеряна, потому что в отличие от остальных она не смогла отложить ни гроша за то короткое время, как мы появились в Серрате, и снимать или покупать квартиру было для нас одинаково недосягаемым. Наконец дядя Туллио сочувственным голосом спросил:

– А у тебя, Астрид, какие планы? Как ты думаешь теперь жить?

И тетя Офелия:

– Наверное, раз твои соплячки вытащили его из клиники, старик будет хоть немного вам благодарен. Может, он даст тебе место билетерши в «Афине» или каком другом зале…

– Или место швеи в ателье Масканьи – ведь там как раз освободилось одно, – ехидно добавила Сильвана, слезы которой давно высохли.

Тогда мама улыбнулась им самой надменной из улыбок Астрид Мартинец-Серра-Таверна и спокойно ответила:

– Спасибо, что вы все так обо мне печетесь, но, к счастью, подобные заботы передо мной не стоят. В день Епифании я уже буду в Буэнос-Айресе. Сразу после Рождества я уезжаю в Аргентину, к моему супругу.

Можешь себе представить, Тереза, реакцию всех присутствующих! У нас буквально открылся рот от изумления. Так вот о чем говорили эти письма! Манфреди организовывал для нас путешествие через океан! Во всяком случае, так подумали мы с Дзелией в это мгновение: «наше» путешествие. Я чуть не умерла на месте. Снова уезжать, сейчас, когда мы только привыкли к Серрате! Снова менять дом, школу, подруг… В новой далекой стране. Клянусь тебе, в тот момент мне казалось, что на меня пало какое-то проклятье: чемоданы, вечно чемоданы, долгое путешествие на корабле, постоянная тошнота и рвота… И жить снова с этим прохвостом Манфреди! Кто знает, чем он там занимается? И почему до сих пор не в тюрьме?

Дзелия тоже нисколько не обрадовалась и немедленно запротестовала:

– Я не хочу в Аргентину, я хочу жить в Серрате! Я не хочу уезжать! Тем более в середине учебного года! И я не знаю аргентинского!

– В Аргентине говорят по-испански, глупышка, – рассмеялась мама. – Этот язык очень похож на тот диалект, на котором говорят у Галинучи в деревне.

– Ну и что, испанского я тоже не знаю, – упрямо возразила Дзелия. Тут на нее вдруг нашло озарение: – А Галинуча? Она тоже поедет в Буэнос-Айрес?

– Дзелия, хватит! – сказала мама ледяным голосом – она умеет замораживать голос, когда хочет. – Перестань устраивать комедию! Кто вам сказал, что вы тоже поедете в Аргентину?

И она объяснила, что пока они с Манфреди окончательно не обоснуются в Аргентине, им придется много путешествовать, жить в гостинице… Говорила о новой работе Манфреди – что-то страшно важное, только я не поняла что. И не особенно-то верю. Сразу ясно, что никакой важной должности у него нет. Хотя бы потому, что билет для мамы он взял второго класса.

Но она так рада, что уезжает. Она задыхалась в Серрате на вилле «Верблюд» под тиранией старика. И все сказали, что понимают ее.

– А мы? – обиженно спросила Дзелия. – Что теперь будет со мной и Дианой? Ты нас бросаешь?

Тогда мама взяла ее на руки и стала осыпать ласками и поцелуями, приговаривая слова типа: «Мой белокурый ангел… У меня разрывается сердце… Мои дорогие доченьки… Это для вашего же блага… Когда-нибудь вы будете благодарить меня за это… Мне тоже очень грустно, но мы расстанемся совсем ненадолго, клянусь вам… Еще до следующего лета я за вами приеду… А пока вы станете изучать испанский для новой школы… И мы будем писать друг другу много писем…»

«Адресованные на абонентский ящик?» – чуть не вырвалось у меня, но я прикусила язык и промолчала.

– И потом, я оставляю вас в надежных руках, – заключила мама, с улыбкой смотря на тетю Лилиану. Я поняла, что еще до возвращения Командора она решила всучить нас тете и ждала подходящего момента, чтобы поставить вопрос так, чтобы тетя не смогла отказаться.

– Ты что, свихнулась? – ответила ей тетя Лилиана. – Я не желаю иметь с ними ничего общего и не желала бы, даже если бы все пошло по-другому. С этими маленькими врединами, невоспитанными нахалками и интриганками! Да отдаешь ли ты себе отчет в том, что это по их вине все мы оказались на улице? И у тебя, Астрид Мартинец, еще хватает наглости просить меня принять их в доме, которого у меня еще нет? Да знаешь, что я тебе скажу? Я специально найду себе такую крошечную квартирку, что никому из вас больше не придут в голову подобные мысли.

Тогда мама с надеждой взглянула на дядю Туллио.

– Вот уж нет! – как ужаленная подскочила на стуле тетя Офелия. – Ноги их не будет в моем доме! Они и так уже натворили довольно бед, поставив под вопрос замужество Сильваны, шпионя за нами, вмешиваясь в наши дела, подслушивая за дверью, роясь в наших шкафах…

– И украли мою старую игрушку, которую я так любила, – вставила Сильвана. – Пусть немедленно отдадут мне мою обезьяну!

Дзелия залилась слезами, а Галинуча, подслушавшая у двери, влетела в столовую как смерч и выхватила Дзелию из рук мамы, словно это была пасть крокодила:

– Да неужели вам не стыдно! – выкрикнула она громким голосом всем присутствующим. Будь у нее свободны руки, она наверняка уперлась бы ими в бока, и тон был именно такой, каким ругаются базарные торговки на рынке, чего мама попросту не переносила.

– А вы, синьора Астра, да вы просто потеряли голову от этого франта! И, небось, еще и благодарны ему, это после того-то, как он надул вас всех и профинькал состояние детей! И теперь еще и бежите по первому его зову, как вшивая собачонка за тем, кто протянет ей кусок колбасы! Да на вас жалко смотреть!

Мама, окаменев, не сводила с нее взгляда. Думаю, за всю ее жизнь ей в голову даже не приходила мысль, что обыкновенная служанка может говорить таким образом.

– Во всяком случае, о девочках можете не беспокоиться! Я заберу их с собой в деревню, к моей матери. Там, где едят пятеро, хватит и на семерых. И какой-нибудь святой нам поможет! – не терпящим возражений тоном заключила Галинуча.

Странно все-таки устроен человек, Тереза. Знаешь, о чем мне вдруг подумалось в этот момент? Мне пришло в голову не то, что мы надолго расстаемся с мамой, и кто знает, увидимся ли еще; не то, что теперь мы находимся еще в более бедственном положении, чем прошлым летом; не то, что Командор повел себя с нами как самый неблагодарный из людей. Мне почему-то подумалось, что деревня Галинучи – это прекрасное место на лоне природы, с тесными улочками, вымощенными булыжником, и деревянными кормушками для коров под развесистыми дубами, и старинной церквушкой, фотографировать которую приезжают со всех концов света. Только там, наверняка, нет достаточно широкой улицы или площади, чтобы играть в Троянскую войну.

Что само по себе глупо, так как в деревне нет и средней школы.

Но успокойся, мы все-таки не поедем с Галинучей в деревню. Базарные вопли Галинучи и отчаянный плач Дзелии разбудили Командора, и он явился в пижаме и шлепанцах узнать причину этого балагана.

Когда Галинуча вызывающим тоном объявила ему, что раз никто больше их не хочет, она забирает девочек на свое попечение в деревню. Он так расхохотался, так расхохотался, что ему даже пришлось присесть, чтобы удержаться на ногах.

Он сказал, что все мы полные идиоты, включая и нас с Дзелией, и что мы не поняли ничего из того, что он сказал. (На самом деле, это он плохо объяснил нам все, и Дзелия так ему потом и сказала. «Ты заставил меня плакать из-за ничего!» – упрекнула она его, и он попросил у нее прощения.)

В общем, дела обстоят так: в новом завещании, которое он составил вчера у нотариуса, Командор лишил наследства всех родных, кроме внучек «Серра Дианы Джулианы и Серра Дзелии Маризы, дочерей Мартинец Астрид и моего покойного сына Серра Дарио». Он разделил все свое состояние на три части: одну синьоре Нинетте, одну Дзелии и одну мне. Представляешь, Тереза?! Может, мне достанется даже какой-то из кинотеатров? Или несколько! В таком случае, клянусь, что все мои подруги смогут ходить в кино бесплатно хоть каждый день всю их жизнь! Тебе тогда стоит переехать в Серрату. Ты сможешь жить у меня, здесь, на вилле «Верблюд».

Потому что вилла тоже была поделена на три части, и это уже сейчас, не дожидаясь смерти Командора.

Квартира, где мы живем теперь, принадлежит синьоре Нинетте уже с этого момента, но с одним условием: даже если они поругаются, она не может выгнать мужа из дома. Квартира на втором этаже досталась Дзелии, а на первом – мне. Но тоже с одним условием, даже нет, с двумя. Первое, это что мы не должны выходить замуж, пока нам не исполнится двадцать один год. Вторая – что в это время, если, конечно, мы не уедем учиться в университет в другое место, мы будем оставаться жить вместе с Командором и его женой. Он же пока будет заниматься администрацией наших двух квартир – то есть сдавать их в аренду. Деньги за аренду будут все наши. Сразу же! С сегодняшнего же дня! Вот почему у меня так много денег и я смогла пойти купить всем подарки, не обращая внимания на цены. Командор вручил нам две толстые пачки денег: одну мне, другую Дзелии, которые мы можем тратить, как нам угодно, с одним лишь условием – не давать их маме. Но мы можем покупать ей какие захотим подарки перед тем, как она уедет.

Еще он сказал, что в следующем месяце откроет для нас счета в банке, и деньги будут храниться там, но они все равно будут нашими.

Потом хриплым голосом он пробурчал, что не желает насильно отрывать нас от матери и что мы сами можем решать, переезжать ли к ней в Аргентину, как только она устроится прилично, и что он все равно оставит за нами и деньги за аренду квартиры, и наследство. Или же остаться здесь и приглашать маму каждый раз, когда захотим, даже оплачивая нашими деньгами ее билет. Только чтобы она не останавливалась на вилле «Верблюд», потому что сам он больше не хочет ее видеть. Например, мы можем оплатить ей гостиницу и проводить с ней все время, которое она будет находиться в Серрате.
Диана

Я рада, что не приходится ничего решать сразу же, потому что я даже не знала бы, что выбрать… с одной стороны, мне ужасно грустно, что мама уезжает без нас. Мне хочется плакать каждый раз, когда я об этом думаю… Но с другой… Я хочу жить здесь, в Серрате, с моими подругами, и бесплатно ходить в кино, когда захочу, и играть в Троянскую войну… И увидеть, какую рожу скорчит Звева Лопес, когда узнает, что я не живу на милостыню, а что я сама богатая наследница!

Правда, одно меня тревожит… Может, это последнее Рождество, которое мы проводим с мамой. Я постучалась к ней в комнату и попросила, нельзя ли нам пойти на мессу с ней, а не с Форикой. Она согласилась, и было видно, что она плакала.

Уже десять минут двенадцатого. Пора одеваться, не то я опоздаю.

Обнимаю тебя, дорогая моя Тереза. Я отправлю это длиннющее письмо сегодня ночью с Соборной площади.

Доброго Рождества от твоей подруги-наследницы!

POST SCRIPTUM. Чуть не забыла, но это так смешно! Когда Командор сказал, что единственные, кого он не лишил наследства, это внучки, Сильвана думала, что он имеет в виду ее, и запрыгала на стуле от радости! Но он тут же добавил: «Кроме двух младших внучек». Тогда эта дура не нашла ничего лучшего, чем наброситься на Дзелию и вырвать у нее из рук Пеппо, вопя: «Это мое! Отдай немедленно! Хоть это ты у меня не отберешь, узурпаторша!» (Узурпаторша!!!) Только это был Пеппо Первый, и это было ясно за километр, потому что шерсть у него была вся свалявшаяся, а глаза и нос из пуговиц.

Тогда Дзелия, которая, может, и вернула бы ей Пеппо Второго, ответила: «Врунья! Это не твое. Это моя игрушка, а я унаследовала ее от Дианы». И, недолго думая, укусила ее за руку, чтобы высвободить Пеппо.

Вот оно, доброе рождественское настроение в семье!

 

Эпилог

Мама уехала в Аргентину 28 декабря. Стоял чудесный ясный день, голубое небо над головой, кудрявые белые облака, которые ветер погонял, словно табуны диких лошадей. Как белые лошади Кочиса, предназначенные унести молодоженов в их тайное убежище.

Удивив внучек, Командор, который и слышать не желал о том, чтобы попрощаться с невесткой, приказал синьору Эфизио отвести их в порт на автомобиле.

Была с ними и Галинуча, и все четверо рыдали в три ручья, как испорченные фонтаны.

– Береги их… Береги их… – все всхлипывала мама, и няня отвечала ей, так же всхлипывая:

– Да, синьора, не беспокойтесь.

Конечно же, Диана и Дзелия не послушались Командора и, уже на пирсе, где синьор Эфизио не мог их увидеть, сунули маме в карман горсть смятых банкнот каждая.

– Откуда ему знать, может, мы потратили их в кондитерской, – сказала Дзелия, обменявшись взглядом с сестрой.

Они поднялись на борт корабля, помогли маме устроить багаж в кабине. Скоро подали сигнал, что втягивают трап. Диана вцепилась в маму в последнем отчаянном объятии. Она так много хотела ей сказать, объяснить старые недопонимания, попросить прощения, пожелать ей счастья, умолять ее не забывать их, какие бы чудеса не поджидали ее на том конце света… Но было слишком поздно.

Они сошли на землю и все смотрели, помахивая платочком, пока корабль не скрылся на горизонте. Ветер усилился и чуть не вырвал из рук маленький клочок ткани.

– Будут волны, – сказала Дзелия, сморкаясь в свой платок. – Будем надеятся, что маму не стошнит и что море успокоится.

Она переживала из-за Галинучи, которой через три дня пришлось бы первый раз в жизни ступить на палубу корабля для ее первого путешествия на континент. На острове существовал неписаный закон для детей бедняков. Мужчины в первый раз переплывали море в день призыва на военную службу. Потом они женились, и второй, и последний, раз в их жизни снова ступали на палубу корабля в день свадебного путешествия. Женщинам же выпадало попасть на континент лишь один раз – а именно в день свадебного путешествия.

Так что в свои двадцать шесть лет Галинуча даже и не мечтала, что пустится в заморское путешествие раньше, чем сама выйдет замуж. Теперь же и ей предстояло отправиться в свадебное путешествие, но не свое, а Командора.

Свадьбу отпраздновали 29 декабря в церкви Святой Евфимии. Приглашенных было немного, но церковь оказалась забита до отказа любопытными. Сплетни о любовной истории двух немолодых уже молодоженов облетели все салоны, бары, все парикмахерские города, и народ желал собственными глазами посмотреть на влюбленную пару и на двух героинь-внучек, которым удалось высвободить деда из ужасного «Оливкового сада».

В фойе театра устроили фуршет. Диана вместе с Приской, Элизой и Розальбой, пока взрослые пили шампанское и поднимали тосты за здоровье молодых, улизнули в костюмерную театра и примерили по три-четыре костюма каждая, хоть они и были им несколько велики. Но насмеялись подруги вволю! Когда Командор просунул в костюмерную голову, услышав подозрительный шум, все четверо застыли на месте, ожидая порядочной головомойки. Но жених ограничился лишь тем, что сказал:

– Сначала немного подрастите. Потом, если захотите подзаработать, приходите в кабинет записаться в список статистов. В них всегда есть необходимость.

После фуршета молодожены, две внучки и няня сели в автомобиль и синьор Эфизио отвез их в порт, на корабль.

Море волновалось еще пуще вчерашнего, и бедная Галинуча плакала и тысячу раз за ночь бегала в туалет, где ее рвало. Ее утешала Дзелия, которую никогда не укачивало, но на всякий случай она взяла с собой кучу лимонов и большой флакон одеколона.

Когда на следующее утро они высадились в Генуе, то невестой казалась Галинуча: умытая, причесанная, наряженная и благоухающая одеколоном, а не синьора Нинетта в ее скромном сером пальто с воротником из кроличьего меха. (Но если говорить «lapin», то это звучит куда дороже и элегантнее.) Синьора Нинетта тоже впервые оказалась на континенте, потому что когда она выходила замуж в первый раз, то они были слишком бедны и их свадебное путешествие ограничилось поездкой к Сантуарию Святой Мадонны в близлежащем Вальверде. Так что она была возбуждена и как ребенок радовалась каждой мелочи, даже тому, что им приходится проходить таможенный досмотр.

Пока им ставили мелом на чемоданах обычный для всех въезжающих крестик, Диана вспомнила, как злилась Приска в этих случаях: «Мы же тоже приехали из Италии!»

«Да, но вы пересекли французские воды».

Словно контрабандистам можно назначить встречу среди ночи и среди морских волн, и те, не пугаясь страшной качки, передадут тебе с моторной лодки два флакона французских духов и три головки заплесневелого сыра.

Они взяли такси, поднялись по холмистой дороге и прибыли на железнодорожный вокзал. Командор заказал пять мест на пятичасовом поезде в Венецию. Какое же это свадебное путешествие, если не ехать в Венецию?

Шестое место в купе было занято мальчишкой, который смотрел в окно. Когда поезд наконец тронулся, он повернулся в их сторону.

– Агамемнон!

– Менелай! Ты куда это?

Паломбо Лоренцо тоже ехал в Венецию. Но не в свадебное путешествие, а к родственникам, которые жили в самом центре города. Он собирался встречать с ними Новый год. Путешествовал он не один, а с матерью, но им достались места в разных купе.

Вот приятный сюрприз! Лоренцо, оказывается, был оттуда родом и, если Диана захочет, он покажет ей «настоящую» Венецию, водя по местам, о существовании которых туристы и не подозревают.

Путешествие было долгим, и через некоторое время они оба вышли в коридор размять немного ноги. И вот у самого туалета Агамемнон сделал Менелаю совсем уж неожиданное признание:

– Знаешь, кто разрушил твой алтарь под партой? Кто разорвал в клочки эту краснокожую рожу? Это я.

– Ты? Да что тебе только в голову пришло?

Агамемнон покраснел как рак, и веснушки на его носу стали почти оранжевыми.

– Потому что… я ревновал.

– Ревновал? Так значит?..

Так оно и есть. Паломбо Лоренцо Агамемнон был секретно (но теперь, когда он в этом признался, то уже не секретно) влюблен в свою соседку по парте.

И не нашел ничего лучшего, как признаться ей в этом в тесном коридоре поезда, да еще и у самого туалета.

Диана вздохнула. Признание застало ее врасплох, и она не знала, что ответить. Но одно она поняла точно: в жизни, как Купидон ни старается, чтобы придать всему романтичности, любовные истории совсем не похожи на те, которые бывают в книгах или в фильмах.

Ссылки

[1] В Италии принято начинать отсчет учебных лет со средней школы. 2‑й класс средней школы соответствует нашему 7‑му (5 лет начальной школы + 2 года средней). – Здесь и далее примеч. пер.

[2] Наша слабая тройка.

[3] Примерно 30 коп.

[4] Закон Базальи (назван по имени итальянского психиатра Ф. Базальи) – был принят в Италии в 1978 году и предусматривал более гуманное отношение к пациентам, страдающим психическими заболеваниями.

[5] Описываемые события происходят на острове Сицилия, поэтому остальная часть Италии называется здесь просто континентом.

[6] В те времена еще использовался обычай называть детей по имени того святого, в день которого ребенок родился или был крещен.

[7] Cammello (итал.)  – верблюд.

[8] «Перескочить пятый класс» – значит перейти в среднюю школу сразу после четвертого класса начальной школы за отличную успеваемость.

[9] В итальянских школах принята десятибалльная система, где десять баллов считается самой лучшей оценкой, а шесть – удовлетворительной.

[10] Джованни Пасколи – итальянский поэт начала XIX века, часто писавший свои произведения от имени детей.

[11] В этом романе рассказывается о скитаниях бедного мальчика-сироты, другом которого является маленькая дрессированная обезьянка. Но однажды, спасаясь от волков, обезьянка промокает в снегу и заболевает воспалением легких, отчего и умирает.

[12] Ньокки – картофельные клецки с соусом, традиционное итальянское блюдо.

[13] Панталоне – персонаж итальянских народных комедий, богатый старик-скупец, над которым все смеются.

[14] Епифания – католический послерождественский праздник, известный еще и как Поклонение волхвов, отмечается 6 января.

Содержание