Глава первая,

в которой Тереза узнает множество новостей

Серрата, вилла «Верблюд»

12 НОЯБРЯ

Дорогая Тереза,

прости, что я целую неделю не отвечала на твое письмо. И ни в коем случае не думай, что я о тебе забыла или что ты уже не так дорога мне, как раньше. Просто случилось столько всего, что я совершенно не могла найти времени, чтобы сесть и спокойно написать тебе. Хорошо хоть, сегодня у меня есть время – ведь сегодня воскресенье и я уже все утро просидела за уроками.

Первая новость: наконец-то я точно знаю, что значит «стать синьориной». Мне рассказала это Элиза, а ей – жена ее дяди медика. Не знаю, узнала ли ты что-то новое за это время, думаю, что нет, иначе ты обязательно написала бы мне. Вещь эта довольно мерзкая, но нет никакой возможности ее избежать, кроме как если у тебя серьезные проблемы со здоровьем, поэтому всем женщинам приходится с этим мириться. Это связано с тем, что у женщин рождаются дети. И еще с луной и морскими приливами, поэтому это и происходит каждые двадцать восемь дней. Помнишь, раньше при виде женщин с животами, мы задавались вопросом, как там помещается ребенок, и не запутается ли он в кишечнике, и в легких, и в желудке, и в печени – в общем, во всех тех внутренних органах, которые показывали нам во время уроков биологии; и никому и в голову не пришло объяснить нам, откуда там появляются дети, потому что, по их мнению, мы слишком малы и должны были верить в сказки про аиста.

Тетя Ондина объяснила Элизе, что в животе у женщин есть еще один орган, что-то вроде эластичного растягивающегося мешочка, и ребенок до самого его рождения находится именно в нем, отдельно от всего остального.

Когда девочка становится достаточно взрослой, чтобы иметь детей, этот мешочек, он называется матка, каждый месяц готовится к возможной беременности. Внутри появляется что-то вроде мягкой подкладки, наполненной кровью, потому что ребенок, пока он в животе и не может нормально есть, питается через кровь матери. Так что, если девушка забеременеет, то место для малыша уже готово. А если нет, то организм должен избавиться от подготовленной крови до следующего месяца, когда в матке образуется свежая кровяная подкладка. И кровь постепенно выливается наружу через отверстие между ног, рядом с тем, откуда выходит пипи. И необходимо подкладывать подгузники, чтобы кровь не капала на землю, и менять их каждый раз, когда они наполняются кровью. Все это длится дня четыре и на научном языке называется «менструация», но люди ужасно этого стесняются и поэтому придумали кучу глупых названий типа «красные гости» и тому подобное. Опасности умереть от кровоизлияния нет никакой, потому что крови выходит всего стакана два, ну три, не больше, и наш организм немедленно восполняет эту потерю.

Тетя Элизы говорит, что это не больно и что можно спокойно заниматься гимнастикой, и ездить на велосипеде, и мыть ноги, и все такое. Просто нужно подмываться несколько раз в день. Самое страшное, что может случиться, это небольшая боль в животе, но совсем немного, как когда бывает диарея.

Так что, если, конечно, ты не ждешь ребенка, после первого раза это случается каждый месяц и до самой старости.

Еще она сказала, что это не происходит совсем уж неожиданно и что уже за несколько месяцев можно понять, что у девочки скоро начнутся менструации. Это может заметить докторша, которая проверяет тебя на медосмотре, или учительница по физкультуре, или мать, если она, конечно, достаточно внимательна. Она сказала Элизе быть спокойной, что в этом году у нее еще ничего такого не случится и что она предупредит ее вовремя. Элиза великодушно попросила ее предупредить и нас тоже: меня, Приску, Розальбу… но тетя ответила ей, что нас она не так хорошо знает, как ее, но что нам тоже не стоит беспокоиться, поскольку об этом наверняка позаботятся наши мамы. Я лично не особенно в этом уверена. Моей матери не нравится говорить о таких вещах, и если бы она знала, что я расписываю тебе все это в подробностях, то накричала бы на меня, сказав, что я бесстыжая. Может, она и права. Но ведь мы поклялись рассказывать друг другу все, когда кто-то из нас раскроет эту тайну. Если тебе вдруг сказали что-то другое, обязательно напиши мне. Хотя, думаю, что Элизиной тете Ондине можно доверять.

Вторая новость: я разругалась с Галинучей. То есть, если уж говорить прямо, это она рассердилась на меня за то, что я передумала стричь волосы. Она сказала, что я глупая и что не умею пользоваться моментом, и это после всех усилий, чтобы уговорить маму. И что ей надоело постоянно меня причесывать. Что я уже достаточно большая, чтобы сама заплетать себе косы, если они мне так нравятся. Я уже пробовала, только у меня никак не выходит ровный пробор, особенно сзади, и мама сердится: «Она не может выходить в таком виде на улицу!» Теперь Галинуча вечно в таком плохом настроении, когда меня расчесывает, и вместо того, чтобы распутывать узлы, дергает их до боли, а теперь еще и взялась мне угрожать: «Вот войду в твою комнату, когда спишь, и проснешься лысой, как арбуз!»

Третья новость: синьора Мунафо́ заболела и ее замещает совсем молоденькая учительница, которая заваливает нас домашними заданиями.

Но об этом я расскажу тебе в следующий раз.

Самой главной новостью было и остается намерение Командора жениться. И тогда, ты только подумай, если он и в самом деле сдержит свое слово, как заявил нам всем в прошлое воскресенье, то эта хитрая швея, эта Мессалина, станет моей бабушкой. Я ни разу ее не видела, но если она вдова и в придачу сорокалетняя, то наверняка уже старая. Тетя Офелия говорит, будто в этом возрасте еще есть опасность, что родится ребенок, однако я думаю, это невозможно. Сорок лет – это слишком много. И потом, было бы ужасно смешно иметь новорожденного дядю, но какая же в этом опасность? Что плохого может сделать кому-то маленький ребенок?

Но тетя Офелия именно так и сказала: «Есть опасность» – и была при этом ужасно озабочена. Я еще подумала, что может ей приснился сон, как королю Приаму, помнишь, перед рождением Париса, и в этом сне говорилось, будто этот ребенок принесет гибель городу, и это потому его бросили без еды и ухода, чтобы он умер, а Парис вместо этого стал пастухом на горе Ида.

Может, у тети Офелии есть какие-то свои причины для беспокойства, но, если она ни слова о них не говорит, откуда мне об этом знать?

Я ни с кем не могу говорить на эту тему. Разве что с Дзелией, правда, она еще слишком мала и разговоры с ней не приносят никакого удовольствия.

Мама вызвала вчера нас с Дзелией к себе в комнату и торжественным тоном запретила говорить с кем бы то ни было о предстоящей женитьбе Командора, особенно вне дома. И если вдруг кто-то вздумает задать нам вопрос на этот счет, то мы должны отвечать, что в этом нет ни толики правды, лишь сплетни и слухи. Мы не можем говорить даже с Галинучей и другими служанками. Она заставила нас поклясться. И ни в коем случае не обсуждать эту тему за столом, даже если ОН сам ее затронет.

Но сами взрослые хоть и тайком, но ни о чем другом не говорят. Мама стала ближайшей подругой обеих теть, и они постоянно строят какие-то планы на нижних этажах. Я спросила у нее, знает ли кто-то из домашних эту вдову, видел ли ее кто-то хоть раз. Несмотря на старость она, наверное, ужасно красива, если смогла вскружить голову самому Командору, который обычно не поддается ничьему влиянию. Но мама лишь бросила в ответ:

– Неужели ты думаешь, что нас это интересует!

Но я все же считаю, что им не терпится увидеть ее собственными глазами, особенно дяде Туллио. Странно, что они все еще не отправились подглядеть за ней тайком в швейную мастерскую театра. Галинуча считает, что они не идут на это из гордости, потому что тем самым показали бы, что придают ей слишком много значения.

Позавчера все мы немного испугались, поскольку тетя Лилиана от горя из-за предстоящей женитьбы вдруг почувствовала себя плохо: сначала ее стошнило, потом она даже упала в обморок, и нам пришлось вызывать доктора, который прописал ей успокоительное.

У Сильваны позавчера тоже случился нервный срыв, но в обморок она не падала. Только кричала, рыдая во весь голос, что стыдится выходить из дома и что дядя Туллио должен сделать все, что угодно, чтобы помешать этой свадьбе, не то она умрет. Я как раз была у них и сказала, что мне это кажется слишком уж большой крайностью: в конце концов это ведь не она выходит замуж за швею, а Командор, и если ему это так нравится…

Но Сильвана накричала на меня, что я ничего не понимаю, и даже залепила мне пощечину (я не дала ей сдачи лишь потому, что она была больна, или притворялась больной…)

Если честно, то я до сих пор не понимаю, чего они все так суетятся из-за этой свадьбы. Им-то какое дело?

Я уже писала тебе, что Командор нисколько мне не нравится. Но тут я не могу за него не заступиться: я на его месте тоже разозлилась бы. Если бы кто-то хоть попытался разлучить меня с Кочисом, я превратилась бы в разъяренного тигра. Кстати, в прошлый вторник я повесила у себя в комнате афишу фильма с его портретом, как раз перед кроватью. Теперь последнее, что я вижу перед сном, и первое по пробуждении – это его лицо. И, если немного вытянусь, могу даже погладить его по щеке пальцами ног. Кочис на этой афише просто бесподобен, с легкой и ироничной улыбкой, как когда в фильме он говорит Тому: «Это шутка».

На следующий день в школе Карлотта Тоньоло, соседка по парте Приски Пунтони, дала мне наклейку с фотографией Джеффа Чендлера. То есть не просто дала, а обменяла на целых три, которых ей не хватало для ее альбома: Расс Тэмблин, тот, с рыжими волосами, Джун Эллисон и Таб Хантер. Ну и ладно, у меня их все равно было по две.

Из этой маленькой фотографии я сделала нечто вроде крошечного алтаря в парте: окружила ее микроскопическими цветочками, которые нашла в траве, а Марчелла Орсо помогла мне соорудить из серебристой фольги от конфет настоящую рамочку для фото и крошечный канделябр.

Диана

Конечно же, все держалось в страшной тайне, ведь если это увидят мальчишки или какая-нибудь сплетница вроде Звевы Лопес или Лучаны Кальвизи, то задразнят меня до смерти или, что еще хуже, наябедничают учителям.

Ты скажешь мне, что это рискованно уже потому, что я сижу за партой с мальчиком. Но Лоренцо Паломбо вечно витает в облаках и никогда ничего не замечает. К тому же я кладу сверху смятый носовой платок, так что, даже если кто-то случайно поднимет крышку парты, то ничего не поймет.

Делаете ли вы в школе такие мини-алтари? Приска соорудила себе один из замечательного рисунка Розальбы, на котором изображены умершие Ахилл и Патрокл, с золотыми волосами из конфетной фольги и венками из засушенных фиалок. Приска каждый день читает для них «Покой вечный даруй».

Не могла бы ты нарисовать для меня Кочиса по моему описанию? Или, может, тебе попадется в журнале фотография Джеффа Чендлера и ты сможешь срисовать с нее. Мне бы так хотелось сделать себе закладку для книг с его портретом.

Ой, как поздно! Уже время ужинать. А я еще столько хотела тебе рассказать… Ну ничего, оставлю на следующий раз. Я отправлю тебе это письмо завтра по дороге в школу.

Спокойной ночи, Тереза.

Целую тебя крепко-крепко, твоя

 

Глава вторая,

в которой наша героиня сталкивается с угрозами и сплетнями

На следующий день, когда Диана бегом неслась по лестнице, потому что Галинуча, как всегда, тянула до последнего с ее косами и задержала в ванной, она со всего размаху врезалась в Сильвану, которая тоже, сонная и, как всегда, надутая, выходила из дома.

– Извини, – на бегу бросила Диана.

– Смотри, куда идешь, очкашка! – огрызнулась кузина, схватив ее за руку. – Что, даже с этими фарами ничего не видишь? – тут она увидела, что в руке Диана сжимала конверт с наклеенной уже маркой. – Вы, там наверху, только и делаете, что отправляете письма, – язвительно протянула она. – Это, должно быть, наследственное. Или ожидаете от Почтового бюро награды за преданность?

Диана ничего не ответила. У нее не было на это ни времени, не желания. Хотя, если честно, слова «вы, там наверху» пробудили ее любопытство. Это кто это «вы»? Насколько она знала, никто из их прислуги не получал регулярной корреспонденции, Дзелия тоже исключалась. Мама писала друзьям и родным из Лоссая лишь по праздникам. Может, Командор? Но зачем ему писать письма, если «переулочная Цирцея» работала в мастерской театра, где они виделись каждый день. (К тому же тетя Офелия говорила, что «эта интриганка» была по-настоящему примитивным существом без образования, чуть ли не безграмотная.)

Но даже если Диана и не опаздывала бы в этот момент в школу, она ни за что не доставила бы Сильване удовольствия, спросив, кого именно та имела в виду.

Но Сильвана еще не закончила. Ухмыляясь, она вырвала конверт из руки Дианы и помахала им у нее под носом.

– Ну, и кому мы пишем в этот раз?

– Моей подруге из Лоссая.

– И кто же это такая? Как ее зовут?

– Тереза. Ты ее не знаешь.

– И что же ты написала ей, Четырехглазая?

Диана, возмущенная, попыталась отобрать у нее письмо, но Сильвана вытянула руку высоко к лампе.

– Тебя это не касается. Отдай! – И Диана, подпрыгнув, выхватила конверт из руки кузины. Тогда Сильвана загородила собой входную дверь.

– Эй, послушай-ка, сплетница. Надеюсь, ты не разболтала ей наши семейные дела?

– Я могу писать своим подругам все что хочу.

– Ну уж нет. Нечего выносить сор из избы. Некоторые вещи при чужих не обсуждаются. Смотри, Четырехглазая, я не шучу. Если я только узнаю, что ты говорила с кем-то об этой позорной интрижке, я живьем сдеру с тебя шкуру. – Сильвана схватила ее за плечи и прижала к стене. – Повторяю, я не шучу. Город у нас маленький, и народ шепчется за каждой спиной. Вот почему грязное белье лучше стирать в собственном доме. Тебя что, мамочка этому не научила? Или тебе хочется снова устроить цирк, как когда сбежал твой воришка отчим и над нами смеялась вся Серрата? Даже нет, вся Серрата и Лоссай.

От гнева у Дианы чуть не выступили на глазах слезы. Очки уже запотели.

– Да какое дело Терезе до помолвки Командора! – яростно соврала она.

– И не смей говорить о помолвке! Это я помолвлена! А у деда просто грязная интрижка, мерзопакостная и низкая! Старик свихнулся, дал обвести себя вокруг пальца этой подлой интриганке и всех нас обольет грязью, если его кто-то не остановит!

Тут Диана вспомнила, что на первом уроке у них будет новая учительница. Не стоило настраивать ее против себя, как это уже случилось с Мунафо́, влетая в класс после последнего звонка.

– Да ничего я об этом не писала, – снова солгала она, желая положить конец этой дискуссии.

– Поклянись! Давай, давай говори: чтоб засохли мои глаза!

– Клянусь, клянусь! – выйдя из себя прокричала Диана, на всякий случай скрестив пальцы за спиной. Только тогда Сильвана отпустила ее, и Диана помчалась в школу.

Надо же, какая наглая! Теперь, когда по ее вине Диане пришлось ложно клясться, без исповеди было не обойтись. Хотя, если думать, как Галинуча, то исповедь и так уже ждала ее, после того как она нарушила свое обещание матери еще до того, как дала его.

Но в глубине сердца Диана вовсе не чувствовала себя такой уж виноватой. Во-первых, «ни с кем не говорить» не подразумевало Терезу. По той простой причине, что ее и Терезу связывала другая клятва, куда более давняя: никогда не иметь друг от друга секретов.

И потом, мама опоздала со своими увещеваниями о молчании. К тому времени Диана не только написала Терезе об «интриге», но и рассказала о случившемся Элизе и Приске. Не брать же теперь свои слова обратно! И она просто обязана была теперь ввести и Розальбу в курс того, что уже знали две другие подруги.

К тому же она уже рассказала происшедшее и Галинуче – уж от той-то не могло скрыться ничего, что проносилось в голове у Дианы или Дзелии. И сама няня тоже не было глухой – как все остальные служанки виллы «Верблюд», она тайком подслушивала хозяйские разговоры.

В общем, каково бы ни было мнение Сильваны на этот счет, для Дианы данная ею клятва действовала лишь для взрослых, которые не входили в круг семьи, или для совсем уж вредных сверстников, отличавшихся тягой к сплетням и ябедничанью, как, например, Звева Лопес или Жан Карло Кассол.

Она бросила письмо в почтовый ящик на Монастырской улице и, запыхавшись, проскочила в школу за несколько секунд до того, как привратник закрыл входную дверь. Диана оказалась не последней – за ней пулей влетела Эмилия Дамиани.

Странная эта девочка, Эмилия. Если ее рассматривать саму по себе, то она могла бы быть безвредной, даже, может быть, приятной. Но она никогда не была «сама по себе». Эмилия, словно дворняжка, следовала по пятам за Звевой Лопес, с которой сидела за одной партой: смотрела ей в рот, старалась повторять все ее движения и никогда не делала и не говорила ничего, что заранее не одобрила бы Звева. Эмилия подсказывала Звеве, когда ту вызывали к доске, давала списывать, носила за нее портфель, отдавала собственные кроссовки на уроке физкультуры, если Звева забывала свои. В общем, была преданной рабыней. И ради чего? Звева относилась к ней хуже некуда, обзывала ее, осыпала издевками и награждала щипками так часто, что руки Эмилии покрылись синяками. Звева во весь голос рассказывала, показывая при этом пальцем на Эмилию, как, когда они были маленькими, их семьи вместе катались на яхте Дамиани, и она, Звева, забыла дома купальник. Тогда мама Эмилии приказала дочери дать свой купальник Звеве, а самой купаться в трусах. И, словно этого оказалось мало, заставила ее после купания снять трусы, потому что они были мокрыми. Эмилия в тот день была не в шортах, а в коротеньком платьице, и ей постоянно приходилось придерживать развевающуюся на ветру юбку, чтобы никто не увидел, что она голая. Это случилось много лет назад, но с тех пор Звева не упускала момента, чтобы разъяснить новеньким, какие именно отношения связывают ее и Эмилию.

– Я слышала о твоем деде, – презрительным тоном проговорила Эмилия, пока они вешали пальто на вешалки.

Диана сделала вид, что не слышит.

– Звева рассказала мне, что скоро на вилле «Камелот» будет хозяйничать служанка, – не отставала Эмилия. – Как ты будешь ее называть? Неужели бабушкой?

По мнению мамы, Диана должна была опровергнуть услышанное. Но она не желала давать Эмилии (и через нее Звеве) повода и удовольствия называть себя вруньей. Диана прикусила язык и мысленно сосчитала до десяти. И правильно сделала, потому что уже через три секунды ей в голову пришло название книги, которую она мельком видела в комнате Сильваны.

– Ты читала «Королева или рабыня» Делли? – снисходительным тоном, как мама, когда она говорила с прислугой, спросила Диана. – Классная книжка, правда? Так вот, у моего деда точно такая же история. И мы этим очень гордимся.

Вот теперь она заткнула ей рот, этой сплетнице! Но со всеми остальными дела обстояли сложнее.

 

Глава третья,

в которой новая учительница совершает революцию в оценках, а Диане снится сон

Серрата, вилла «Верблюд»

16 ОКТЯБРЯ

Дорогая Тереза,

я не верила своим глазам, когда читала твое письмо. Как это возможно, что ты, именно ты, влюбилась в какого-то двенадцатилетнего сопляка? Ладно, ладно, он наверняка красивый и вежливый, и все такое. И носит не шорты, а бриджи. Но он же еще совсем ребенок, настоящий сопляк! Как ты можешь принимать его всерьез? Кстати, если он тайком курит, чтобы казаться взрослее, то это значит, он полный дурак! Сопляк-дурак. Как бы то ни было, помни, что ты не должна обещать ему стать его женой без моего одобрения.

Нет, я не видела фильм «Запрещенные игры», до Серраты он еще не дошел. Так что откуда мне знать, как выглядит этот Мишель, на которого похож твой Карло. И его фотографии в газетах я тоже не видела. Господи, да что же это происходит? В прошлом году нам и в голову не приходило в кого-то влюбиться! И не надо напоминать мне о Кочисе, ты прекрасно знаешь, что это совсем другое дело.

Наверняка это все вина Купидона, этого маленького сплетника! Мне даже хочется порой попросить у синьора Эфизио лестницу и закрасить дерзкого насмешника тремя слоями краски!

Значит, ты изменила планы на Рождество. Ты предпочитаешь, чтобы я приехала в Лоссай и познакомилась с этим вундеркиндом. С каких это пор тебе нравятся балы? Помнишь, мы еще смеялись над Фиоренцой и Агнезой, когда они усыхали от желания отправиться на городской бал, а теперь ты ни за что на свете не желаешь пропустить школьный. Ладно, я приеду. Но только ради тебя! С другой стороны, со всеми этими приготовлениями к свадьбе не думаю, что Командор позволит мне пригласить тебя к нам. Может быть, на Пасху.

Кстати, о швее: ты права, не может такого быть, чтобы в таком маленьком городе, как Серрата, моя мать или тети ни разу ее не видели, тем более что работает она в театре Масканьи.

Скорее всего, они видели ее не раз, просто не хотят в этом признаваться. Или просто не знают, кто именно она, потому что дядя Туллио говорил, будто в швейной мастерской театра работают шесть или семь женщин.

Ты права и в том, что мне надо бы попытаться познакомиться с ней. Я говорила об этом с Приской и Розальбой, и мы готовим план. Чтобы напрямик попросить об этом Командора, как предлагаешь ты, у меня не хватает мужества. Я не совсем уверена, что ему это понравится.

Как бы то ни было, в этом отношении ситуация в последние несколько дней вроде бы улучшилась. Никто в доме не говорит больше о помолвке, хотя думают все только об этом. Мы немного волнуемся за тетю Лилиану, которая все еще не очень хорошо себя чувствует. У нее что-то не в порядке с сердцем. К нам приходил очень симпатичный доктор с бородой, он осматривал ее, и только потом я узнала, что это был дядя Элизы Маффей, тот, в которого была влюблена Приска, когда была маленькой, муж тети Ондины.

Знаешь, и Приска, кажется, тоже влюбилась. В одного певца. Только не из тех, что поют в фильмах или по радио, в живого лирического певца с сильнейшим голосом, который приехал в Серрату с гастролями оперы «Лючия ди Ламмермур», он поет там в роли отрицательного героя. Прискин дедушка всегда берет ее с собой в оперу еще с детства. Она знает все оперные сюжеты и всех героев, потому что видела их уже бессчетное количество раз (очень часто дают одно и то же). И еще у нее есть целая коллекция либретто и даже несколько пластинок самых знаменитых арий, как, например, «Сердце красавиц», «Фигаро там, Фигаро здесь», «Милая Аида, солнца сиянье» и другие, которые мама играла на фортепиано раньше, когда еще был Манфреди, а он пел, только в шутку.

Приска также коллекционирует фото оперных певцов с автографами. Большие блестящие фотографии не похожи на наклейки для альбомов, и автографы на них написаны собственной рукой певцов. Приска рассказала мне, что просит автографы во время антракта. Заходит вместе с другими поклонниками в гримерную, получает автограф и потом смотрит, как певец поправляет грим или распевается. За эти годы она познакомилась со многими из них, но так, как этот Энрико, ей еще никто не нравился. Сначала она над ним смеялась, потому что он поет в шотландской юбке со складками, точь-в‑точь как наши – выше колена и с гольфами. Муж английской королевы тоже надевает иногда шотландскую юбку – я видела фотографию в газете. Но мама отказывается отвечать мне, есть у них под юбкой трусы или нет.

Приска говорит, что я тоже должна сходить в оперу, что это небывалое ощущение и что если я только попрошу об этом Командора, то он непременно позволит мне проходить бесплатно, как и в кино. Но не думаю, что мама согласится, по ее мнению, я и так слишком много времени трачу на глупости вместо того, чтобы снова взяться за пианино или посещать уроки балета, как Звева Лопес дель Рио.

Эта Звева настоящая дура. Глупая, вредная и в придачу расистка. Знаешь, что она ляпнула, когда узнала, что я влюблена в Кочиса? Что краснокожие – это грязные дикари и пьяницы, которые никогда в своей жизни не работали, и что американцы правильно сделали, что всех их перебили, поскольку земля должна принадлежать не тому, кто на ней родился, а тому, кто ее обрабатывает. И что индейцы – низшая раса, иначе они не стреляли бы из лука со стрелами, а сами изобрели бы ружья, пистолеты, поезда, автомобили, газеты и все такое. И не сидели бы в своей Америке, пока их не открыли и завоевали, а отправились бы сами в море, и кто знает, может, это они и открыли бы Европу.

Я чуть не задохнулась от ярости и не могла подобрать слов, чтобы ей ответить. Но тут вмешалась Розальба, сказав, что индейцы уважали природу, а мы, наоборот, гробим ее изо дня в день, и что вечная езда на машине приводит к частым запорам, и что индейцы понятия не имели, что такое алкоголь, пока не появились белые (которые, кстати, заразили их оспой, причем нарочно), и что они никогда не лгали. Только все напрасно. Наоборот, знаешь, что ответила мне Звева после этого? «Яблочко от яблони недалеко падает. Дед женится на служанке, внучка – на дикаре». Я даже хотела отвесить ей оплеуху, но меня остановила Элиза, сказав, что ее поставит на место новая учительница.

Эта новая учительница и впрямь какая-то странная. Позавчера я подняла крышку парты, чтобы поменять цветы у моего алтаря, и она, прохаживаясь между рядами, увидела его. Я была уверена, что она закатит мне ту еще сцену, а она, наоборот, не сказала ни слова. Ее не особенно интересует поведение, лишь бы мы хорошо учились. Но, как я тебе уже писала, она забрасывает нас домашними заданиями: по нескольку страниц письменных упражнений и требует учить уроки практически наизусть. Но хорошо то, что она ничего о нас не знает, и поэтому ставит оценки в зависимости от наших ошибок, а не от нашей славы.

Например, однажды она устроила нам контрольную работу по латыни и поставила Элизе такую же оценку, как Томмазо Гаю: девять с минусом. Мы сначала даже не поверили. Гай еле сдержал слезы от ярости и унижения. На перемене он подошел к Элизе и потребовал, чтобы они сверили работы: количество красных пометок на полях было совершенно одинаковым.

Мне за эту контрольную новая учительница поставила семь, естественно, потому, что она ничего не знает об истории с туберкулезными марками.

Но самое интересное случилось через неделю после этого.

Мы писали сочинение в классе о животных, и Приска Пунтони рассказала о своей черепахе Динозавре, о том, какая она умная (что, по мнению Мунафо́, было слишком инфантильным). Ты не поверишь, но новая учительница поставила ей девять, а Гаю, который написал об овчарке-поводыре (очень серьезная и трогательная тема, которую мы изучали весь прошлый месяц) всего лишь семь с минусом. Когда она зачитала оценки, мы все остались стоять с открытыми ртами, а Звева Лопес толкнула локтем Эмилию Дамиани, которая тут же вытянула руку и сказала: «Здесь, должно быть, какая-то ошибка».

Но новой учительнице Прискины сочинения очень нравятся. По итальянскому она всегда ставит ей восемь или девять, а когда вызывает к доске на других предметах, то как минимум семь. Причем оценки она записывает в журнал не карандашом, а ручкой, так что Мунафо́, когда вернется, обязана будет засчитать их. Розальба объяснила нам, что для тех, кто не по душе Мунафо́, это невероятная удача и что мы должны воспользоваться этим, выполняя все задания и готовясь как можно лучше, чтобы как можно чаще поднимать руку и получать хорошие отметки. Так мы получим кучу семерок и восьмерок, и пусть Томмазо Гай и Флавия Ланди хоть лопнут от злости!

Но это значит, зубрить каждый вечер после ужина, ведь не можем же мы отказаться от кино (тем более от моих клиентов), от прогулок или от игры в Трою на площади.

Ты, наверное, хочешь знать, что нового случилось в «Илиаде», но я напишу об этом в другой раз. На этой неделе мы не особенно много прошли.

Зато я расскажу тебе о своем сне, который снился мне вот уже три раза и всегда одинаковый. Странный сон, из тех, когда только тебе начинает что-то сниться, так ты сразу понимаешь, что это сон, и не боишься, что случится что-то плохое, потому что как только тебе вдруг станет страшно, так можно сразу же проснуться. Но зато приятные ощущения не оставляют тебя долго, даже во время завтрака.

Сон начинается так: я сижу на скале в виде трона на поляне. Не на троне, вырубленном в скале, а просто на камне, похожем на трон. На земле – песок и сосновые иголки. Вокруг – сосновый лес и можжевельник, как на пляже Сан-Микеле. Я в старом купальнике из красной шерсти с желтыми бретельками. Я – королева. Вокруг меня никого нет, и на голове у меня никакой короны, но я знаю, что я королева. И прекрасно вижу без очков. Меня переполняет радость, и я кого-то ожидаю.

Диана.

И вот между сосен вдруг слышится шум: тук-тук, тук-тук, тук-тук, и на поляне показывается конь, прекрасный, без седла и уздечки, с длинной развевающейся гривой, хотя ветра нет и в помине. На спине у коня сидит ребенок – маленький, голый и светловолосый, и я думаю сначала, что это Дзелия, но у ребенка не такие длинные волосы. Он улыбается мне издалека, и я так счастлива! Я хочу взять его на руки, обнять, поцеловать, тоже сесть на коня позади него! Это самый счастливый момент сна. Я уверена, что как только сяду на коня, то сразу же тоже стану красавицей, как по волшебству. Но тут безо всякой на то причины малыш вдруг корчит мне рожицу, пришпоривает коня и проносится мимо совсем рядом со мной, не переставая кривляться на ходу. После чего скрывается в лесу по другую сторону поляны. Я зову его, хотя и не знаю его имени, просто: «Малыш, малыш!» – и просыпаюсь. Но, даже проснувшись, еще некоторое время я верю, что если бы мне только удалось сесть на этого коня, то я стала бы красавицей, и мама гордилась бы мной так же, как гордится Дзелией. Странный сон, правда?

Прошу тебя, Тереза, ничего не обещай этому Карло. Держи его на расстоянии, по крайней мере до тех пор, пока я его не увидела. И особенно не позволяй себя целовать! Не сейчас. Может, на Новый год, под предлогом праздника, но не сейчас.

Ну все, хватит писать. У меня уже рука болит и не хочу больше вырывать страницы из тетради. Ладно, целую тебя, а с Карло думай о том, что сказала бы в этот момент твоя лучшая подруга

 

Глава четвертая,

в которой Розальба ненадолго становится парикмахершей

Командор больше ни с кем в доме не обсуждал свою женитьбу. Но это отнюдь не значило, что он о ней позабыл.

– Если уж хозяин вобьет что-то себе в голову, то становится упрямым, как осел, и никто из него этого не выбьет! – фыркала Форика. – Не хватало ему бардака, который принесли с собой родственнички из Лоссая! Так нет же, теперь, когда мы только все попривыкли, придется встречать с королевскими почестями мадаму швею!

Командор велел прислуге навести в доме парадный блеск, словно на носу была Пасха: снять шторы и гардины, выстирать их и выгладить; выбить ковры; отодвинуть от стен мебель, чтобы за ней не осталось даже самой невидимой паутины; начистить, стоя на шатающейся лестнице, все хрустальные подвески огромной люстры; стереть пыль с каждой картинной рамы и зеркал в стиле барокко; протереть спиртом телефонную трубку; проветрить все покрывала и одеяла; заменить мешочки с лавандой в шкафах с постельным бельем; натереть воском деревянную мебель; начистить до блеска серебро…

– Лишь при одном виде этого списка мне становится плохо, – возмущалась Галинуча. В Лоссае при необходимости такой генеральной уборки они всегда прибегали к помощи специализированной фирмы. Но этот старый скупец позволил Форике лишь привлечь к работе синьора Эфизио, да и то лишь на два утра, и вызвал на несколько часов уборщика театра, но только для самой тяжелой работы, например для перестановки мебели.

Для своей личной спальни – «Любовное гнездо двух старых сов!» – с сарказмом заметила Сильвана – Командор купил новую мебель, причем ужасного вкуса, по словам матери Дианы.

– Конечно, чего еще ожидать, наверняка они выбирали ее вместе, он и эта переулочная модистка. Хотя и раньше мебель была не ахти. Увы, у вашей бабушки был вкус настоящей крестьянки, – говорила она дочерям.

Старую мебель вынесли в сарай в конце двора.

– Спальня нашей бедной мамы! – всхлипывала тетя Лилиана, следя за работой из окна и прижимая руку к сердцу. – Какое неуважение к ее памяти! Какое оскорбление нам, ее детям, рожденным в этой кровати!

Но прекословить отцу она больше не осмеливалась, потому что Командор при любом намеке на критику выпячивал подбородок, как бульдог, и рычал в ответ привычную уже фразу:

– Если кого что-то не устраивает, тот может сейчас же укладывать чемоданы и убираться! Я никого не держу!

Сначала Диана думала, что они так и сделают и что скоро на вилле «Верблюд» никого не останется. Что дядя Туллио станет искать себе новую работу, что тетя Лилиана напишет заявление, чтобы ее снова взяли на должность учительницы, что мама… Что именно могла предпринять мама, Диана не особенно себе представляла. О том, чтобы вернуться в Лоссай, она больше не заговаривала, да и их финансовое положение нисколько не изменилось по сравнению с августом. И никакого предложения о помощи от маминых братьев тоже не пришло. Диана как-то говорила об этой возможности с Галинучей, но та отмела ее начисто:

– Вот еще, эти два бездельника! Да они сами едва сводят концы с концами благодаря доходам от крошечного куска земли, можешь и не мечтать о том, что они смогут прокормить еще и нас четверых!

Но несмотря ни на что Диана заметила, что мамино настроение в последнее время неуловимо улучшилось. Ее мрачная и беспрерывная грусть первых месяцев прерывалась теперь иногда короткими взрывами хорошего настроения. В ее гардеробе появилась светлая бежевая блузка, и за фортепиано она порой играла веселую музыку: «Аллегро, но не слишком», «Анданте нарастающее» было написано на нотах.

На прошлой неделе мама даже дала Дзелии уговорить себя отвести ее на детский праздник к одному из ее одноклассников и зашла на чай к своей подруге Джанелле Лопес дель Рио, матери Звевы. Мама просила Диану сопровождать ее, но та наотрез отказалась.

Диана подолгу обсуждала с Приской и Элизой эти перемены в мамином настроении, и все они пришли к заключению, что та просто-напросто стала постепенно привыкать к жизни в Серрате.

– Вот увидишь, если во время карнавала она пойдет на Офицерский бал, то наверняка влюбится в кого-то и снова выйдет замуж, – фантазировала Приска. Но это было невозможно, пока Манфреди жив. Неизвестно где, у черта на куличках, но жив. Ведь только вдовы могут снова выйти замуж.

Кстати сказать, в эти дни и сама Приска чувствовала себя немного вдовой. «Лючия ди Ламмермур» закончила гастроли и переехала в Лоссай. Но любовь Приски к Энрико была не такой глубокой, как чувства Дианы к Кочису, и она постепенно его забывала. Сейчас Приска запоем читала новый роман «Зеленый дельфин» и никак не могла решить, какая же из двух сестер больше походила на нее: задумчивая Маргарита или взбалмошная Марианна.

Что касается Дианы, хоть это вовсе не так романтично, но за последние дни она все-таки научилась сама заплетать себе косы. И Галинуча с ее дерганьем узлов и причитаниями наконец оставила ее в покое.

Однажды вместо обычных кос она попробовала сделать себе два длинных хвоста, как Сонсирей, чтобы носить их перекинутыми на грудь. Но это ей совсем не шло. Очевидно, из-за очков. Эти очки вечно все портили! Кто знает, улучшится ли с возрастом ее зрение, чтобы она могла обходиться без них.

Диана старалась при каждой возможности есть как можно больше моркови, но пока еще не видела (как раз подходящее слово!) никаких результатов.

Но вернемся к волосам. Они были слишком длинными для того, чтобы носить их распущенными: волосы доходили ей до поясницы и не были ни гладкими, как у шведов, ни кудрявыми, как у черных певиц из американских фильмов, а тонкими-тонкими и легкими и при каждом дуновении ветерка закрывали ей лицо и запутывались в тысячу узлов.

– Ты похожа на Марию Магдалину, – неодобрительным тоном сказала ей как-то раз Форика, когда застукала ее перед зеркалом. – Надеюсь, ты не собираешься выходить из дома в таком виде?!

Однажды после школы Приска и Розальба пришли делать уроки домой к Диане. Конечно же, подруги не упустили случая, чтобы во всех подробностях изучить прическу Кочиса на афише фильма.

– Видишь, он носит волосы не длинными до пояса, как Сонсирей, а лишь немного ниже плеч, – заметила Приска. – Поэтому они у него так хорошо лежат. Примерно такой же длины, как у Флавии Ланди, которая обычно носит их распущенными и с обручем, но если захочет, то может заплести и пару приличных кос. Тебе тоже следовало бы подстричь волосы. – Приска собрала косы подруги в пригоршню и взвесила их: – Какие длинные! Прямо как колокольные канаты.

Дианины косы можно было спокойно укоротить сантиметров на двадцать, и еще столько же осталось бы.

– Если хочешь, я могу их подстричь, – предложила Розальба. – Подумаешь, дела! У тебя есть ножницы?

Она была настолько уверена в себе, что Диана не колебалась ни мгновения.

– Только смотри, чтобы было ровно, – наказала она. С другой стороны, разве мама не разрешила ей остричь волосы еще раньше? Это она сама тогда не захотела. Но разрешение, раз оно дано, не имеет срока годности.

– Подожди, я только свяжу их еще двумя резинками повыше, чтобы отметить длину. К тому же тогда они не расплетутся, – практично заметила Розальба. И цак! Одна коса упала на пол. Цак! Вторая последовала за ней.

– Отличная работа, – похвалила Приска. – Теперь посмотрим, как тебе идут распущенные волосы.

Волосы оказались ровно такой же длины, как у Кочиса. Правда, справа. Слева немного длиннее. А сзади… Взволнованная Диана бросилась искать зеркало с ручкой, чтобы взглянуть себе за спину.

– Здесь ступенька! – испуганно воскликнула она. – Даже две! – волосы сзади шли кривым зигзагом.

– Сейчас выровняем, – невозмутимо отозвалась Розальба, щелкая ножницами в воздухе. Но Диана уже поняла, что она за парикмахерша.

– Нет-нет, бога ради! Ты из меня пугало огородное сделаешь!

К счастью, волосы оставались достаточной длины, чтобы привести их в порядок без особенных жертв. Но что скажет мама? Конечно, она ужасно рассердится, накричит на Диану, назовет ее дурочкой, выльет на нее все свое презрение…

Тем более что если и было что-то, из-за чего мама теряла голову, то это внешний вид, порядок, элегантность… Она могла сделать настоящую трагедию из смявшегося воротничка или оторванной пуговицы, чуть ли не чрезвычайное происшествие государственного значения, а вот получив плохую оценку, Диана частенько отделывалась обыкновенным «В следующий раз будь более внимательна».

– Да ладно тебе, не нервничай, – мягко сказала Приска, стерев пальцем слезу у нее с лица и слизнув ее языком в знак глубочайшей солидарности с подругой. – Заплетешь снова косы и увидишь, что никто ничего не заметит.

Как бы не так – Галинуча моментально обнаружила непорядок.

– Да уж, ничего не скажешь, молодец! Да что вы там устроили с этими сорванцами, твоими подружками? Ну теперь тебе не миновать взбучки! Чего ревешь, дура? Надо было раньше думать! Я так и не пойму, чего ты не захотела идти к парикмахеру, уж и время назначили. Хотелось бы мне знать, что у тебя в голове… И высморкайся, ты уже не маленькая! Ладно, я сама поговорю с твоей матерью…

 

Глава пятая,

в которой Дзелии предлагают играть в театре

Когда пришло время ужина, Диана явилась за стол с колотящимся сердцем, искоса следя за лицом матери и готовая при малейшей необходимости увильнуть от затрещины.

Хуже всего было то, что Командор в этот вечер ужинал с ними и уже сидел на своем месте с салфеткой за воротником (привычка, которую невестка считала достойной лишь невежи, портового грузчика), ожидая того момента, когда он сможет наброситься на макароны, дымящиеся перед ним в тарелке.

Диана села, затаив дыхание и уже стыдясь сцены, которая им предстояла. Но мать лишь бросила на нее насмешливый взгляд (очевидно, Галинуча оказалась убедительным послом).

– Я уже позвонила Даниле, – как ни в чем не бывало проговорила она. – К счастью, салон красоты был еще открыт. Несмотря на то, как невежливо ты отнеслась к нему в прошлый раз, он был очень любезен и перенес один из уже назначенных приемов, чтобы принять тебя как можно скорее. Завтра утром в полдевятого, сразу же после открытия. Я не смогу пойти с тобой в это время, но я уже объяснила ему все, что нужно сделать.

У Дианы отлегло от сердца, и она даже забыла сказать спасибо. Единственное, что ей пришло в голову, это школа.

– В полдевятого? Но уроки начинаются в восемь!

– Послушай, моя дорогая, невозможно получить все. Я напишу тебе объяснительную, и ты придешь в школу к десяти. Тебе не потребуется много времени: лишь небольшая корректировка по длине волос.

– Но ты сказала ему, что я все еще хочу длинные волосы? Что он не должен их стричь? – успокоившись, спросила Диана.

– Не беспокойся, я сказала ему все, что было нужно.

– Мама, можно и я пойду с Дианой, я тоже хочу остричь волосы? – подскочила на стуле Дзелия. Когда она чего-то хотела, то так просто не сдавалась.

– Нет, ты нет. И никаких больше разговоров на эту тему.

Но Командор, который до этого был занят тем, что набивал рот макаронами, словно беседа между невесткой и внучками совершенно его не касалась, неожиданно оставил вилку и сказал, ни к кому в особенности не обращаясь:

– Если малышка желает постричь эти ее кукольные кудри, то я совершенно с этим согласен. Дзелия, можешь пойти завтра в полдевятого с твоей сестрой в парикмахерскую. Скажи этому Базилю, или Димитрию, или как там его, чтобы он послал счет мне в театр. За твою стрижку и за ее.

При этих словах мама вздрогнула, но с протестами ее опередила Галинуча, которая, потеряв всякое уважение к хозяину, грохнула об стол блюдом с макаронами и перекрестилась:

– Господи, спаси и сохрани! Остричь эти золотые локоны! Да это ж самая твоя красота, прелесть моя! Нетушки, завтра ты не пойдешь ни к какому парикмахеру, радость моя. Завтра Галинуча отведет тебя прямиком в школу. Вот еще, взбредет же кому в голову! Ужас какой!

Командор проигнорировал этот поток слов и принялся за вторую порцию макарон. Невестка же за это время успела снова принять спокойный вид. Она знала, что открытый спор со стариком ни к чему не приведет. Она научилась этому на себе самой, не говоря уже о том, что в эти дни Командор был особенно раздражителен и вспыхивал, словно спичка, при любом, даже самом крошечном, возражении. Поэтому она призвала на помощь все свое воспитание и заставила себя говорить уравновешенным тоном.

– Диана, – обратилась она к дочери, – спроси, пожалуйста, у твоего деда, по какой причине он считает, что Дзелия будет лучше выглядеть с короткими волосами? Быть может, ему не нравится, как мы ее причесываем? Он предпочитает, чтобы ей тоже заплетали косы?

Диана передала деду вопрос матери. Она обрадовалась, что тема разговора с ее неравномерных кос перешла на прическу Дзелии и что она так легко отделалась. Диана ожидала, что дед ответит матери, защищая право выбора самой Дзелии: иногда с ним случались такие приступы демократии, лишь бы дело не касалось его личных решений на счет чего-либо.

Но старик вытер рот салфеткой, отхлебнул вина и спокойно ответил:

– Вопрос не в том, нравится мне ее прическа или нет. Какое мне дело до кудряшек какой-то там соплячки! Единственное, что меня интересует, это то, что через десять дней у Дзелии должны быть короткие волосы, потому что она должна будет играть роль ребенка Пинкертона и Чио-Чио-Сан, который, как это всем известно, мальчик.

Если бы он вышвырнул супницу из окна или одним прыжком вскочил бы на люстру, изумление его трех слушательниц не было бы бо́льшим. Мама настолько потеряла самообладание, что забыла о своем решении говорить со свекром через дочерей и обратилась лично к нему:

– Роль? Вы имеете в виду в театре? – возмущенно воскликнула она оскорбленным тоном.

– А где же еще? Конечно в театре. Нам нужен белокурый ребенок для второго акта «Мадам Баттерфляй».

– Я никогда не позволю моей дочери ступить ногой на театральную сцену!

– А что мне надо будет делать? Мне нужно будет умереть? – поинтересовалась Дзелия.

– Да нет же, это твоя мать умрет, – объяснила ей Диана, которой Приска с огромным энтузиазмом рассказала содержание оперы, ставившейся на сцене городского театра уже три или четыре раза. – Не надейся, не такая уж это большая роль. Ребенок появляется на сцене лишь два раза и не говорит ни слова. Даже не плачет, просто стоит там и все. Они могли бы использовать для этого и куклу.

– Что за глупости! – возмутился Командор. – С тех пор как существует опера, в роли статистов всегда использовали настоящих детей! Это более трогательно. И для «Мадам Баттерфляй» нужен белокурый ребенок, чтобы не было никаких сомнений, что это сын Пинкертона.

– А я думаю, что Дзелия, кроме того что она девочка, уже слишком стара для этой роли, – не уступала Диана, съедаемая завистью. Вы только подумайте, теперь эта кукла еще и станет звездой театра. Этого еще не хватало! – Ребенку Пинкертона и Чио-Чио-Сан не больше трех лет…

– Нигде не написано, сколько ему лет, – резко прервал ее старик.

– Еще как написано. Прошло три года после свадьбы, – упрямо возразила Диана.

– Ну и что? Или ты думаешь, так легко найти белокурого ребенка этого возраста, все равно – мальчика или девочку, и заставить его спокойно выйти на сцену? Так что нужно брать то, что есть. В один год я ангажировал твою подружку, внучку Маффей, и она тоже уже ходила в школу, как Дзелия. Главное, чтобы ребенок не слишком много весил, и его можно было взять на руки, и чтобы он был белокурым.

– Вот оно, если белокурые волосы так важны, тем более их не следует стричь! – вмешалась Галинуча. – И ничего, что это мальчиковая роль. В старинные времена и мальчики носили длинные волосы…

– Но это не старинные времена, это Япония, – поправила ее Диана.

Но Галинучу так просто не возьмешь:

– Ну и что с того, что Япония? Разве японцы не носят хвостиков? Или это китайцы… Ой, да какая там разница, все они одинаковые, эти желтые.

В конце концов пришли к компромиссу. Командор добился разрешения мамы, чтобы Дзелия ступила на театральную сцену. Тем более она была еще слишком молода, чтобы о ней сплетничали. Наоборот, самые лучшие семьи Серраты всегда предлагали своих детей в роли статистов для «Мадам Баттерфляй», «Нормы», «Богемы»… Если бы речь шла о Диане, то это другое дело. Это могло бы вскружить ей голову, и люди сочли бы ее несерьезной, как обычно думают об актрисах. С этим невестка полностью согласилась: после третьего класса начальной школы никакого театра! (Если бы они только знали, что Диана была влюблена в краснокожего, который в придачу был актером, и что сама она собиралась стать киноактрисой, когда вырастет!)

Но что касается волос, то тут Командору пришлось уступить. У сына Пинкертона и Чио-Чио-Сан были длинные золотые локоны, распущенные по шелковому кимоно. И в салон красоты завтра утром Диана пошла одна.

 

Глава шестая,

в которой наша героиня выходит из себя от ярости

Серрата, класс 2‑Б

20 НОЯБРЯ, 11 часов

Дорогая Тереза,

я в такой ярости, что могу даже лопнуть. Мама оказалась подлой лгуньей и предательницей. Я ее ненавижу! Нет прощения тому, что она сделала. Я даже видеть ее не хочу, никогда в жизни, пусть знает!

Сейчас я в школе и пишу тебе во время урока французского, но мне наплевать, если учитель заметит это и напишет мне замечание. Все равно я в последний раз прихожу в школу. Я решила сбежать из дома, а значит, в школу я ходить тоже не буду, это ясно.

Я еще не решила, куда податься. В кармане у меня лишь триста лир, и я не успела переговорить с Розальбой, Приской и Элизой. Но одно я знаю точно: домой я ни за что не вернусь. Я не доставлю Астрид Таверне удовольствия созерцать меня в таком виде. Знала бы ты, какая это была пытка – появиться в классе этим утром. И это после того, что я опоздала на два часа, и все уже давно сидели за партами и пялились на меня, пока я шла на свое место, и сопровождали каждый мой шаг своими мерзкими комментариями. Можешь себе представить, какими… «Что за ощипанная курица!», «Мышь свалилась в банку с маслом!», «У тебя что, короста была? Поэтому тебя так обкромсали?», «Не-е, у нее, наверное, вши!» К счастью, Томмазо Гая сегодня не было, не то мне пришлось бы услышать кое-что и похуже…

Элиза послала мне записку: «Не обращай на них внимания. Эта стрижка тебе очень даже идет», но я знаю, что она сделала это лишь ради того, чтобы хоть немного меня утешить.

Ах да, прости, я все еще не рассказала тебе, что же со мной произошло. В общем так, вчера я по дурости позволила Розальбе укоротить мои косы. Не очень коротко: мы померили их после стрижки, и от головы до резинки оставалось еще добрых пятнадцать сантиметров. Но, к сожалению, их необходимо было подровнять, и под предлогом этого мама отправила меня к своему парикмахеру.

Но я же не знала, что она договорилась с ним по телефону полностью остричь мне волосы, вместо того чтобы всего лишь подровнять концы! Она ничего мне не сказала. И вот сегодня утром я спокойно пошла в салон красоты, уселась в кресло и начала листать какой-то глянцевый журнал из тех, что обычно читают в парикмахерских. Мне попалась статья о Патриции Нил – актрисе, которая вышла замуж за английского пилота Роальда Даля – высоченного толстяка, пишущего книги для детей и рассказывающего, что встречал в небе загадочных маленьких существ, полуэльфов, полуживотных, которые называются гремлины.

Статья была настолько интересна и с кучей фотографий, что я зачиталась и ни разу не подняла головы, чтобы взглянуть в зеркало. Да еще Данила снял с меня очки. Я слышала, как он щелкает ножницами, и думала, что все идет нормально, что он подравнивает мне кончики. Я даже подумала, оставить ли их распущенными, чтобы идти в школу, или все-таки заплести. Подумай только, какая дурочка! Я должна была почувствовать неладное, хотя бы по тому, как в конце он смахнул с моей шеи остатки волос специальной кисточкой!

Но, когда Данил сказал мне: «Ну вот и закончили. Довольна?» и отдал очки, я чуть не свалилась с кресла от изумления. От моих волос, моих любимых длинных волос не осталось и следа! Они валялись на полу, и уборщик уже подметал их щеткой. Ни говоря мне ни слова, Данила подстриг их под самый корень! Еще короче, чем у Приски Пунтони – та хоть может заколоть их приколкой! Короче даже чем у Звезы Лопес, но у нее они хоть кудрявые!

У меня перехватило дыхание, я не могла вымолвить ни слова. Лишь выдавила из себя: «Я хотела подлиннее…»

А Данила в ответ: «Они именно такие, как велела мне твоя мать, под мальчика, с высоким подъемом на затылке. Эта самая подходящая стрижка для тех, кто носит очки. Тебе очень идет».

Хотела бы я услышать хоть одного парикмахера, который после своей работы заявляет: «Тебе совсем не идет, это ужасно!»

Но ты же знаешь, какая я застенчивая. Я постеснялась ему возразить. Да и к чему? Волосы ведь обратно не приклеишь…

Я была так ошарашена, что молча вышла из салона и, ничего не видя и не слыша, пошла в школу. Если хорошо подумать, то было бы лучше, если бы я сбежала сразу же, пока меня еще никто не увидел. Нужно было спрятаться где-то, может, приехать к тебе в Лоссай, и подождать, пока волосы снова не вырастут. Сейчас, когда все в классе меня уже видели, это куда труднее. И потом, сколько нужно времени, чтобы волосы снова отрасли?

Только прошу тебя, не надо меня ругать и говорить, что ты сама мечтаешь о том, чтобы тебе позволили остричь косы и что ты их ненавидишь, и что я сама совсем недавно этого хотела…

Да, все это так. Но тогда я еще не была влюблена в Кочиса. Как я теперь смогу в таком виде появиться в селении краснокожих? И захочет ли он теперь взять меня в жены? Я знаю, что все это лишь фантазии, выдумки, что я не могу войти в фильм и что Джефф Чендлер сыграл недавно новую роль американского пилота в фильме про войну в Корее.

Но, может быть, затерянные где-то в Техасе, еще живут индейцы. И, может, один из них – потомок Кочиса, и похож на него как две капли воды…

Но все это уже не для меня. Никакой краснокожий, никакой нормальный человек не сможет больше меня полюбить. Я никогда не прощу этого Астрид Таверне, пусть она хоть ползает передо мной на коленях!

Ой, Тереза, урок французского закончился, и мне надо спрятать письмо, потому что в класс уже входит новая учительница по литературе. Я закончу его позже. До скорого!

Мне не пришлось долго ждать, потому что новая учительница сразу же дала нам писать сочинение. Не просто сочинение, а для конкурса, который пройдет по всей Италии, на тему «Праздник деревьев». Победителю даже назначен денежный приз! Хотя какая разница, Гай сегодня болеет, так что из нашего класса никто не победит. И не стоит зря тратить силы. Я свое уже закончила, но еще не сдала, чтобы продолжать писать тебе письмо, тогда как учительница думает, что я сижу над сочинением.

Дианы.

В последнем письме ты жаловалась, что я больше не рассказываю тебе об «Илиаде». Слушай, Тереза, неужели ты не можешь просто взять и прочесть ее сама? Твоя сестра Флоренца уже закончила среднюю школу, так что книжка у вас дома наверняка есть. Или пусть тебе расскажет ее твой Карло…

Прости, прости, что набросилась так именно на тебя, ты же моя лучшая подруга. Но я так рассержена, так рассержена…

Уж лучше я расскажу тебе про «Илиаду», делать все равно нечего. В последние дни ничего особенного не произошло. Лишь Зевс, чтобы сдержать слово, данное матери Ахилла, решил надуть Агамемнона и послал ему фальшивый сон, то есть лживый. В этом сне Агамемнону явился не один из богов, а его друг Нестор, который сказал ему: «Что ты спишь? Неужели ты забыл, что вы здесь для того, чтобы сражаться? Сегодня день, когда решится судьба Трои, день, в который город Приама будет повержен и разрушен! Ты что, не хочешь быть победителем? Просыпайся и веди своих воинов в бой, потому что вы обязательно победите!»

На самом деле, ты только подумай, Зевс хотел проучить его с помощью троянцев, и не только его, а всех греков, которые к этой ссоре из-за рабынь не имели ни малейшего отношения.

По-моему, бог не должен врать, тем более такой, как Зевс – начальник всех богов. Тем более что ему лично было совершенно все равно, как закончится эта война. Это Аполлон, Арес и Афродита болели за троянцев, а Гера и Афина Паллада – за греков.

И вообще, это неправильно, что он заставляет лгать Нестора, хорошего человека, и портит ему всю репутацию. Почему он не принимает на себя ответственность за свои решения и не предстает перед Агамемноном в своем настоящем облике?

Как бы то ни было, этот легковер Агамемнон верит ему на слово, вскакивает с кровати, одевается, приказывает созвать остальных командиров и рассказывает им о сне. «Сегодня мы захватим Трою!» – уверенно заявляет он. Но перед тем, как дать решающее сражение, необходимо проверить солдат. Я скажу во всеуслышание, что нам лучше вернуться домой, а вы старайтесь убедить их остаться и сражаться. Посмотрим, кого они послушают».

Конечно же, воины, которым до чертиков надоело эта никому не нужная девятилетняя осада, выбирают вернуться домой и уже бегут к кораблям. И тогда Одиссей начинает орать: «Трусы! Бабы! Неужели вы хотите вернуться с носом после всех наших лишений?» Он перекрывает им дорогу и даже лупит кое-кого своим жезлом по спине, особенно одного, самого уродливого и злобного, по имени Терсит.

По-моему, во всей второй книге «Илиады» нет ни одного человека, который вел бы себя логично. Скажите пожалуйста, кому же должен верить бедный солдат и кого слушаться, если все говорят одно, а думают другое? Можешь себе представить, что случилось сразу же после этого.

Солдаты стыдятся своей трусости, кричат, что желают сражаться, «Да здравствует Агамемнон», «Вперед в бой!», «Троя падет!» и так далее. «Все в решающую атаку!», «Хватаем оружие и бежим сражаться!» Чтобы заручиться поддержкой Зевса, Агамемнон приказывает снова совершить жертвоприношение. Происходит оно так: жрецы зарезают бедных быков на алтаре, жарят из них шашлык, и все присутствующие набивают себе живот мясом, а от жертвенного костра к небу восходит аромат шашлыка и жареного жира, и Зевсу этого достаточно.

В этот раз все было так же, и Зевс снова насладился запахом шашлыка, хоть он даже и не собирался выполнять желание Агамемнона и греков. Наоборот, готовил им в этот день самую настоящую резню.

Когда позавчера мы прочитали этот отрывок в классе, Приска Пунтони ужасно рассердилась и сказала, что если человек не может верить даже богам, то кому тогда вообще можно доверять?

Мунафо́, когда она ведет себя подобным образом, сразу же ставит ей двойку за поведение. Но новая учительница лишь рассмеялась и сказала: «Кто знает, может, в один прекрасный день ты напишешь свою “Илиаду”». Я, например, думаю, что у Приски это еще как получится.

Знаешь, Тереза, мне только что пришло в голову, что этот ложный сон был словно предупреждением мне, глупой. Не стоило мне доверять маме. Я должна была знать, что Астрид Таверна, чтобы добиться своей цели, способна прибегнуть к любым средствам.

Ой, как поздно! Урок уже почти закончился. Все уже посдавали свои сочинения и сидят, ждут звонка. Пора мне тоже заканчивать.

Я хочу есть. И все еще не знаю, куда идти, ведь на виллу «Верблюд» я точно не вернусь. Сначала я даже хотела купить билет и приехать к тебе в Лоссай, но потом передумала. Твои, как только увидели бы меня, так сразу же позвонили бы моей маме, чтобы она за мной приехала, а спрятаться у тебя (хотя бы до той поры, пока я не смогу завязывать хоть два несчастных хвостика) негде.

Нужно придумать что-то другое. Сейчас прозвенит звонок, и я смогу спросить совета у Приски и Розальбы. Кто знает, откуда я напишу тебе мое следующее письмо…

А пока целую тебя крепко-крепко, большой привет от безутешной и остриженной почти налысо

POST SCRIPTUM. Кстати, Дзелия на следующей неделе будет выступать в театре! У нее мужская роль: сын мадам Баттерфляй. И ты подумай: ей даже не постригли волосы! Везет же некоторым, черт побери…

 

Глава седьмая,

в которой наша героиня сбегает из дома

До этого Диана никогда не спала на полу. Она часто видела в фильмах, как люди спят на земле или даже на голых скалах, укутанные лишь грубой конской попоной, и по утрам они обычно жаловались на онемевшие руки и ноги, но в общем чувствовали себя очень даже неплохо.

Так что она тоже сможет. Тем более Приска нашла где-то в углу гаража старый свернутый матрас и помогла ей расстелить его на полу.

– Так тебе будет хоть немного мягче. Я постараюсь принести и одеяло, если Антония не заметит. А если не смогу, то приволоку тебе все мои теплые кофты и пальто…

– И не забудь шапку и варежки, – добавила Розальба. – Здесь так холодно… На дворе ноябрь!

– И ведро, если тебе нужно будет… ну сама знаешь, – проговорила Элиза. – Бутылка воды и пачка печенья, если вдруг захочется поесть среди ночи.

Пока было лишь четыре часа пополудни. На выходе из школы, как только они оказались достаточно далеко от любопытных ушей, три подруги, кипя возмущением, выслушали рассказ бедной Дианы.

– Это все из-за меня! – переполненная угрызениями совести, воскликнула Розальба.

– Да какое там из-за тебя… Мама Дианы только и поджидала удобного случая, чтобы довести до конца то, что уже задумала! – возразила Элиза. Потом внимательно всмотрелась в Диану: – Но тебе действительно идет, с таким объемом на затылке. Правда! Я не врала в записке.

– До того как ты влюбилась в Кочиса, как ты хотела подстричь волосы? – вмешалась Розальба, стараясь приуменьшить размеры трагедии. – Как у твоей кузины Сильваны?

– Слушайте, не надо меня убеждать, что я получила то, чего сама хотела, – возмутилась Диана. – Я давно передумала, и мама прекрасно это знала. Она не должна была так поступать. Это удар ниже пояса! Какое она имела право?

– Хочешь, мы заявим на нее в полицию? – недолго думая предложила Элиза. Из всех четырех она была самой чувствительной относительно того, что касалось несправедливости, и совершенно не переносила самовластия взрослых. Ее бабушка никогда не поступила бы с ней так, как мать Дианы, и ее дяди тоже. Они всегда спрашивали ее мнения и считались с ней с тех пор, как ей исполнилось два года и они взяли ее в свой дом после смерти родителей. – Ее следовало бы отправить в тюрьму, твою маму, – повторила она. – Если ты хочешь заявить на нее в полицию, я пойду с тобой.

– Да ни к чему это не приведет, – вмешалась Приска. – Помните, когда синьора Сфорца отрезала в классе косы Аделаиде Гудзон? Я спросила тогда у моего деда, и он ответил, что по закону лишь две части человеческого тела можно отрезать безнаказанно, потому что они все равно отрастут: ногти и волосы. Если бы учительница отрезала ей тогда палец, то ее могли бы посадить в тюрьму, потому что никто не имеет права отрезать пальцы, носы или, например, уши. Даже свои собственные. Это запрещено законом. Но волосы и ногти можно.

Если это сказал дедушка Элизы, то ему можно было верить: он был адвокатом.

А значит, не имелось никакой другой возможности отомстить за несправедливость, кроме как сбежать из дома. В этом сходились мнения всех четырех. Это стало делом принципа.

– Да, но куда? – задала самый главный вопрос Приска, у которой уже имелся некий опыт побега из дома, когда она была маленькой. И все из-за того, что Элиза решила, что дядя Леопольдо ее больше не любит. Но потом выяснилось, что это было всего лишь недоразумение, и отсутствие Приски оказалось таким коротким, что ее бабушка его даже не заметила.

Но Диана решила уйти из дома надолго. Бесспорно, она не могла вернуться на виллу «Верблюд», пока волосы ее не отрастут хотя бы до плеч. Где можно было спрятаться на все это время? И на какие деньги жить? Ее единственным способом заработка, как мы знаем, была карточка кинотеатра, но она не могла ею воспользоваться – иначе ее немедленно бы нашли. И подруги тоже не могли заменить Диану в ее походах в кинотеатры, потому что карточка была выписана на ее имя.

– Об этом позаботимся мы, – заявила Приска. – Я утащу ключи от второго гаража, того, где раньше стояла машина дедушки. В него никто никогда не заходит, и он может послужить тебе отличным убежищем. Там даже есть окошко в сад, но стекла такие пыльные, что снаружи ничего не видно.

– Мы каждый день будем приносить тебе еду, – горячо добавила Элиза. – Пусть каждая из нас станет притворяться, что голодна до смерти, и будет незаметно прятать то, что останется в тарелке.

– Фу, какая гадость, есть объедки! – запротестовала Диана.

– Так ты же теперь бродяжка, а они едят все, что придется. И, конечно, мы будем приносить тебе хлеб, печенье, шоколад – то, чего еще никто не трогал, никакие не объедки…

– И книжки, чтобы быстрее проходило время…

– И после школы будем делать с тобой домашние задания, чтобы ты не отстала по программе…

Все казалось довольно просто. Кстати, у Розальбы родилась превосходная идея позвонить на виллу «Верблюд» и сказать Галинуче, что Диана оставалась у нее на обед.

– Так они не станут искать тебя до наступления вечера. И у нас будет на пять часов больше, чтобы организовать твое исчезновение.

Из этого времени прошло уже четыре часа. Диана пообедала холодной котлетой, украденной Приской у них в кухне, и апельсинами, сорванными Элизой в бабушкином саду. Подруги помогли ей освободить гараж от паутины, подмести пол и расстелить матрас… Стульями служили старые покрытые пылью чемоданы, а пальто можно было повесить на гвозди в стене. Правда, было слишком холодно, чтобы его снимать, и не имелось ни одной розетки для электрообогревателя, если бы они, например, сумели где-то его раздобыть.

В полпятого Приска, Элиза и Розальба собрались домой, чтобы не вызвать ни у кого подозрений.

– Я постараюсь заглянуть к тебе перед ужином, – сказала Приска и передала Диане ключ от гаража. – Запри дверь и никому не открывай, если не услышишь нашего сигнала.

Оставшись одна, Диана поняла, что ужасно устала. Немного из-за того, что прошлой ночью, взбудораженная мыслями о парикмахере, спала мало и плохо, немного из-за того, что сегодня утром в школе нервам ее пришлось выдержать тяжелое испытание: все эти любопытные взгляды, насмешливые или презрительные, а ведь она была такой стеснительной! Да и последнее решение стоило ей немалых душевных сил и энергии.

Сейчас, когда рядом с ней не было подруг, Диане казалось немыслимым, что это она, Диана Серра, сбежала из дома. Впервые после того, как в голову ей пришла эта идея, Диана задумалась, как отреагирует мама на ее исчезновение. Пока еще дома все думают, что она в гостях у Кардано, но что произойдет во время ужина, когда она не появится к столу? А Дзелия? Галинуча? Станут ли они скрывать от родных ее исчезновение, чтобы не вызвать ненужных сплетен? Позвонят ли немедленно в полицию или подождут до завтра?

Ей пришло в голову, что сегодня вечером на вилле «Верблюд» повторится с некоторыми изменениями та же сцена, которая случилась на улице Мазини в Лоссае после исчезновения Манфреди. По ее вине вся семья будет страшно волноваться. Они будут думать о худшем. Дзелия расплачется. Мама будет в отчаянии, может, даже опять потеряет сознание…

Диана почувствовала где-то в глубине живота крошечный укол совести. Она ведь тоже не бессердечная и ей не нравится, когда из-за нее кто-то страдает. И маме в этом году и так столько пришлось перенести…

Машинально она поискала рукой конец косы, чтобы сунуть его в рот и пожевать, как делала всегда, когда нервничала. Но кос больше не было, и коротко остриженный затылок обдало ледяным холодом из-за гаражных сквозняков.

Это снова пробудило в ней желание бунта. «Ты сама этого захотела, Астрид Таверна!» – гневно подумала Диана, заталкивая подальше угрызения совести.

Она широко зевнула. Скучно в этом гараже! Чем можно заняться, чтобы убить время? Вся ее библиотека на этот момент заключалась в школьных учебниках.

«Посплю-ка я немного», – решила Диана. Она улеглась на матрасе, закуталась в пальто, и усталость мгновенно уволокла ее в круговорот глубокого сна.

Диана оказалась на привычной уже поляне на скале в виде трона, босиком, но с длинными-длинными косами, такими же, как еще до стрижки Розальбы. И вот со стороны соснового леса к ней приближается стук копыт. Она уже так часто видела этот сон, что в тот момент не только узнала его, но и отлично представила себе, как все будет дальше.

Диана приготовилась в который раз увидеть прекрасного коня с белокурым малышом на спине, который держался за гриву и насмешливо смотрел на нее, скрываясь в лесу по ту сторону поляны. Во сне всегда все шло именно так. Только в этот раз Диана знала имя наездника: Купидон! И она поджидала его, переполненная ярости, чтобы протянуть руку и стащить маленького насмешника с коня и… Но когда ветви деревьев раздвинулись и на поляне показался конь, Диана с великим удивлением увидела, что на спине его сидел не нахальный малыш, а загорелый мужчина с голым торсом и великолепным головным убором из орлиных перьев – Кочис!

И он не скрылся в лесу. Управляя конем, он приблизился прямо к скале, на которой сидела Диана, и остановился перед ней. После чего торжественно поднял правую руку, ладонью обращенную в ее сторону, и произнес: «Ауг!»

Но Диана вместо того, чтобы обрадоваться, вдруг подумала: «Конечно же, это такой же ложный сон, как тот, который послал Зевс Агамемнону. Лучше ему не доверять».

Однако Кочис не сказал ей: «Любовь моя, бежим вместе» или что-то в этом роде. Он направил в ее сторону палец и презрительным тоном проговорил: «Ты быть очень глупая девочка».

– Это почему это? – одновременно оскорбившись и устыдившись спросила Диана. – Что я такого сделала?

– Ты сделать что-то плохое? – строго спросил индейский вождь.

– Я? Нет, это моя мама поступила…

– Тогда почему, если ты не делать ничего плохого, ты быть пленница, а твоя мать быть на свободе?

– Я не пленница. Я сбежала из дома, чтобы ее проучить.

– Ты быть глупая. Ты проучить сама себя. Ты сидеть в холодном и темном месте с пауками и вонючим матрасом, и ты есть всякие гадости. И никогда не выходить на свет. И ты не быть пленница? Сколько месяцев будет эта глупая месть? Без кино, без велосипед, без школа и без никакая Троянская война, особенно сейчас, когда греческое войско очень-очень нуждаться в Менелай. Ты ничего не понимать в справедливости, Диана Серра. Ты быть невинная пленница, а истинная виноватая спокойно ходить гулять.

Он протянул руку и приподнял ее косу:

– Ты дать мне эти в знак твой любви?

И, не дожидаясь ответа и не пользуясь никаким режущим инструментом, он просто потянул ее за косу (Диана даже не почувствовала боли), оторвал ее и положил себе в карман. Диана, недолго думая, проделала то же самое со второй косой и протянула ему.

– Ты теперь быть красавица, а эти веревки из твоего скальпа навсегда привязать любовь в мое сердце, – промолвил Кочис, наклоняя голову и торжественно прижимая открытую ладонь к сердцу.

В это мгновение Диана с огромным неудовольствием, ибо это мешало важности момента, услышала металлический скрип и настойчивый стук в дверь гаража. Это был их сигнал: Тук! – Тук, тук, тук! – Тук, тук! – Тук!

Она окончательно проснулась и взглянула на часы. Было почти девять вечера. Наверняка ее мать уже страшно взволнована. Интересно, где она ее ищет…

Тук! – Тук, тук, тук! – Тук, тук! – Тук! В дверь продолжали стучать, и послышался голос Приски, которая кричала:

– Диана, это я! Открой!

Диана вскочила и подбежала к двери. Но каково же было ее удивление, когда за худенькой фигуркой своей подруги она увидела огромный живот Командора, который немедленно втолкнул внутрь Приску и сам сделал шаг вперед, чтобы не дать ей захлопнуть дверь.

– Комедия окончена! – грубо, но не особенно рассержено заявил старик. – Давай, бери свое барахло и пошли.

– Он сам все разузнал, – оправдывалась в это время Приска. – Я ничего ему не сказал, клянусь тебе!

– Это так. Наоборот, она рассказала мне кучу вранья. Но я знал, что ты можешь прятаться только здесь. Давай, пошевеливайся, мне еще нужно заехать в театр.

– Но вы не можете отвезти ее домой! – выпалила тут Приска, снова найдя мужество.

– Это почему это?

– Посмотрите только, что сделала с ней ее мать!

Лишь сейчас старик заметил, что в Диане что-то изменилось. Он подтолкнул ее к пыльной лампочке, свисавшей с потолка, и в течение долгой минуты смотрел на внучку, держа ее за ухо и поворачивая ее голову из одной стороны в другую.

– Да, прическа новая! – пробурчал он в конце концов. – А ты что, не хотела?

– Нет.

– Ты уверена? Мне показалось вчера за столом…

– Еще как уверена! Я хотело их вот досюда. – И Диана начертила рукой линию на плече.

– Ну… Никогда их не понять, этих женщин! – вздохнул Командор. – Как бы то ни было, ты уже и так слишком много времени потратила на всю эту историю! Давай, пошевеливайся!

Он вышел первым и распахнул дверь автомобиля, который стоял перед гаражом Пунтони. Диана нехотя влезла в салон. Что она теперь скажет матери в оправдание того, что не явилась на ужин? Хватит ли одних извинений? Избавит ли ее от затрещины присутствие Командора? До сих пор мама никогда не поднимала на нее руку перед дедом.

Диана провела рукой по своему голому затылку: ей не хватало тяжести кос. Казалось странным, что она не может больше помотать ими или откинуть за спину резким движением головы.

Приска, полная сочувствия, подошла к дверце машины.

– Хватит строить эти траурные рожи! – нетерпеливо рявкнул старик. – Что за молодежь, только и знает, что ныть! И чего только вы из каждой мелочи делаете слезливую драму? Неужели не можете придумать лучшей мести?

 

Глава восьмая,

в которой Диана встречается наконец с «хитрой» швеей

То, что произошло в следующие два часа, не могла бы выдумать даже изощренная фантазия Приски Пунтони. Командор молча вел машину, пожевывая сигару, а Диана, тоже молча, задавалась вопросом, как, собственно, смог он так быстро понять, что она сбежала, и найти ее убежище. Ведь с половины девятого, когда она обычно возвращалась к ужину, прошло всего двадцать минут. Слишком мало времени, чтобы начать беспокоиться, позвонить Кардано, узнать, что у них она вообще не показывалась… Но дед не пожелал дать ей на этот счет никаких объяснений, ни сейчас, ни спустя некоторое время.

Они подъехали к театру.

– Вы надолго? – спросила Диана, уверенная, что ей придется ждать его в машине.

Но Командор решительно сказал:

– Пойдем! – (Может, не хотел оставлять ее одну, опасаясь нового бегства?) После чего они прошли в здание театра через боковой служебных вход, которым обычно пользовались артисты. Дед провел ее по лестницам и коридорам до задней части театра, где находились мастерские плотников, художников и электриков, швейное ателье, гримерные певцов. Все было готово для спектакля, не хватало лишь публики, которая скоро заполнит зал. Сегодня вечером давали «Риголетто» вот уже в пятый раз, так что каждый точно знал, что ему предстоит делать без каких-то особенных переживаний или истерик.

Но тем не менее это все-таки был театр, и Диана никогда раньше не бывала за кулисами. Уж тем более за несколько минут до того, как начнется спектакль. Ей казалось невероятным, что это она, Диана, в своем мятом пальто (она же в нем спала!) и с портфелем, находится в святая святых театра. Вокруг суетились техники, и из оркестровой ямы доносился гул музыкантов, которые настраивали инструменты. Диана чувствовала себя словно рыба, которую вытащили из воды.

– Что застыла как вкопанная? Иди сюда! – прикрикнул на нее Командор, направляясь в сторону швейного ателье.

В этот момент до Дианы дошло, что, может быть, самое главное за сегодняшний день событие произойдет именно сейчас. Что, наверное, через несколько мгновений она наконец увидит хитрую швею, наглую интриганку, колдовскую сирену, переулочную Цирцею, Мессалину, бесстыжую обольстительницу, которая нарушила мир и спокойствие в ее семье…

И действительно…

– Нинетта, поди-ка сюда! – позвал Командор. И из группы женщин, которые, болтая и перебрасываясь смешками, гладили вокруг большого деревянного стола, отошла одна и приблизилась к ним. Диана не верила своим глазам и не могла отвести от нее взгляда. Нет, не может быть, что это и есть знаменитая соблазнительница!

Перед ней стояла женщина средних лет, низкого роста, полноватая, с посеребренными сединой волосами, заплетенными в косу, закрученную на затылке, как носили деревенские женщины в старину. На ней было скромное черное платье в белую крапинку, широкое и бесформенное, ничуть не элегантное, на груди – подушечка с булавками, а через шею была перекинута бечевка с привязанными к ней ножницами.

Короче говоря, настоящая швея, такая же, как все остальные портнихи среднего возраста, в чьи скромные мастерские так часто ходила с мамой Диана, на примерку будничной одежды (нарядные платья они всегда заказывали в ателье «Виктория», самом лучшем в Лоссае, а в Серрате покупали готовые в магазине Кардано). Частенько мастерские находились прямо в квартирах портних, и Диана примеряла утыканные булавками платья перед зеркалом шкафа в их спальне.

Не может быть, чтобы Командор потерял голову из-за этой женщины! Он, который был знаком с такими элегантными дамами, как ее мама или, например, тетя Офелия. Он, который чуть ли не каждый день видел прекрасных актрис и часто ездил на континент и несколько раз даже за границу… Он, богатый и имеющий вес в обществе мужчина, пусть старый, уродливый и толстый. Нет, это решительно невозможно.

Наверное, это какая-то ошибка. Может быть, эта женщина просто подошла, чтобы сказать им, что синьора Нинетта вышла, что ее нет на месте…

Изумление Дианы было настолько явным, что женщина, почувствовав себя неловко, покраснела, а Командор закатился смехом.

– Ну, Нинетта, вот моя внучка Диана. У нее, конечно, собачье имя, но она не кусается. Можешь без страха пожать ей руку.

На этот раз настала очередь Дианы залиться краской. Неужели так необходимо было вытаскивать эту историю с ее именем? И что сказали бы мама и тети, узнав об этом рукопожатии? Назвали бы ее предательницей? Но как же теперь уклониться?

Швея ожидала с протянутой рукой. Еще мгновение, и медлительность Дианы перешла бы в невежливость. Зачем же так оскорблять эту женщину такой мирной внешности – неужели лишь ради того, чтобы сделать приятное маме, которая, кстати говоря, не особенно церемонилалсь с ней самой? По какому праву Астрид Таверна могла претендовать, чтобы она, Диана Серра, стала на ее сторону? И почему, вообще, нужно было принимать чью-то сторону? Пока еще никто не объявлял новой Троянской войны.

Диана протянула руку и решительно стиснула ладонь швеи.

– Очень приятно, синьорина, – сердечно улыбаясь, произнесла та.

– Какая там синьорина! Это просто соплячка. До сегодняшнего утра она еще носила косы, и сейчас, когда ей их остригли, делает из этого всемирную трагедию. Не можем ли мы ей как-то помочь? – спросил Командор с насмешливой улыбкой.

– Помочь? – непонимающе повторила женщина, после чего проследила за взглядом Командора до полки, где на соломенных болванках выстроились в аккуратный ряд множество париков всевозможных форм и расцветок. – Помочь? Да ты с ума сошел, Джулиано! (Она называла его Джулиано! И обращалась к нему на «ты»!) Она же совсем еще девочка. Да и к чему? Эта стрижка ей так идет! Парик, что за выдумка!

Швея рассмеялась. У нее была красивая кожа, гладкая, смуглая, и на щеках от смеха появились две ямочки, как у детей.

Диана решила, что с ума сошли они оба. Дед – потому что собирался нарядить ее в парик, словно она только что переболела тифом или наступил карнавал. Швея – потому что осмеливалась противоречить ему и отвечать без намека на уважение.

Но вместо того чтобы рассердиться, Командор сам улыбнулся ей в ответ и подмигнул Диане:

– Да это не для нее. Для ее матери. Она тишком устроила все так, чтобы остричь дочке волосы, и еще не видела ее новой прически. Неплохо было бы устроить ей сюрприз, а, Диана?

Кто бы мог подумать, что Командор способен на такие шутки?

Он выбрал самый абсурдный из париков – из настоящих волос ярко-рыжего цвета с разными по длине прядями, которые торчали во все стороны, как карандаши на рекламной фотографии марки «Пресбитеро».

– Надевай! – велел он Диане. Синьора Нинетта помогла девочке надеть парик и укрепила его двумя липучками на лбу и на затылке.

– Будет немного больно, когда снимешь, – прошептала она, – но иначе он станет съезжать.

Ошарашенная Диана взглянула на себя в зеркало. Она была неузнаваема. Нелепа. Смешна. Вульгарна. Она была олицетворением всего того, что не выносила ее мать. Отрицанием элегантности, изящества, порядочности, хорошего тона и вкуса.

Даже на карнавал мама не позволила бы ей так нарядиться. Ни ей, ни Дзелии. Она всегда выбирала для них красивые экзотические костюмы, навеянные славянским фольклором или романтическими картинами восемнадцатого века.

Дикий цвет парика делал лицо Дианы еще более бледным, и глаза казались глубоко запавшими.

– Давай, я немного тебя подрумяню, – воодушевленно предложила синьора Нинетта.

– Оставь, ей же не на сцену! – прервал ее Командор и надел шляпу. – Ну, нам пора. Астрид наверняка уже позвонила в полицию, чтобы объявить в розыск нас обоих.

Они подъехали к вилле «Верблюд» к десяти. По лестнице поднимались на цыпочках. На последней лестничной площадке Командор приостановился, чтобы проверить, в порядке ли парик.

– Смотри не смейся, не то все испортишь, – прошептал он.

Смеяться? Диана почти не осмеливалась дышать. Никогда в жизни она не ожидала от деда такого заговорщицкого тона: она и ужасный старик, которые объединились против мамы. Она стеснялась своего вида, но в то же время была довольна. Не так уж это оказалось и ужасно – выглядеть вульгарно. Это смешно и придает какую-то необычайную уверенность в себе. Словно говоришь всему миру: «Мне неважно, что вы все обо мне думаете!» Только ей это все-таки было важно, и Диана ужасно боялась показаться матери на глаза в таком виде. Она с умоляющим видом вцепилась в пиджак Командора. Неужели нужно идти до самого конца?

Он открыл дверь своим ключом и вошел, чуть ли не волоча за собой Диану.

– Форика! – зычным голосом прогремел он. – Доложи синьоре Астрид, что мы вернулись!

В ответ из зала раздался мамин голос:

– Диана?

Тон ее был ледяным. И то, что она не вышла им навстречу, тоже говорило само за себя.

– Да? – нерешительно отозвалась Диана.

– По-твоему, это нормальное возвращаться в такое время? Где ты была?

Диана вопросительно посмотрела на деда.

– У Пунтони, – ответил Командор. – Они пригласили Диану на ужин, но Приска забыла нам позвонить. – С его стороны это была наглая ложь. Настоящая провокация. Невестка лишь два часа назад, после того как она позвонила домой к Розальбе, говорила в его присутствии и с семьей Пунтони, где ее заверили, что они не видели Диану три дня.

В это мгновение в двери ванной показались Дзелия и Галинуча, завершив ежевечерний ритуал с бумажными «чертятами». При виде сестры Дзелия распахнула глаза, но ее опередил возглас Галинучи:

– Это кто же тебя так изуродовал?

Это было уже слишком даже для мамы, которая немедленно показалась в дверях зала и окаменев уставилась на новую прическу своей старшей дочери.

– Что? Он покрасил тебе волосы? Да он с ума сошел… И что это за стрижка? – лепетала она, конечно же, имея в виду Данилу. После чего разгневанно набросилась на дочь: – А ты что, не могла его остановить, глупая? Неужели ты не заметила, что он с тобой делает?

Перед такой несправедливостью к Диане вернулось все ее самообладание:

– Я зачиталась, – сдержанно ответила она, – и он сказал мне, что ты дала ему все необходимые указания.

– Я… Да я подам на него в суд! Так изуродовать ребенка! Девочку из порядочной семьи! И ты весь день ходила в таком виде? В школе? Словно продажная девка! Какой позор! Тебя видели тети? И что сказали учителя? Я уничтожу его, я заставлю его закрыть салон! Я выскажу ему все, что думаю!

С этими словами мама схватила телефонный справочник и стала лихорадочно листать страницы в поисках домашнего телефона парикмахера.

– Может быть, надо было сходить с ней к парикмахеру, – жестким тоном сказал Командор. – Или еще лучше не совать свой нос и позволить ей самой объяснить парикмахеру, чего она хотела. По телефону всегда можно не так выразиться.

– Я прекрасно все объяснила по телефону! – разгневанно ответила невестка, бросая на деда взгляд, который означал: «А вам какое до всего этого дело? Лучше не вмешивайтесь!»

– Все, хватит! – прогремел Командор, молниеносным жестом сорвал с головы Дианы парик (та лишь успела пропищать «Ай!» из-за липучек) и, словно берет, повесил его на вешалку у двери.

Телефонный справочник грохнулся на пол, и мама истерически рассмеялась. Может быть, на самом деле ей хотелось не смеяться, а плакать. Дзелия тоже расхохоталась. Лишь Галинуча строго посмотрела на Командора, помотала головой и произнесла:

– И все-таки я предпочитала ее с косами.

 

Глава девятая,

в которой говорится о театре, о платьях и о премиях

Мама дулась целую неделю. Она никак не могла простить Диане три часа переживаний, которые она провела в ожидании, мысленно рисуя себе самые ужасные картины того, что случилось с дочерью. Такой жестокости, говорила мама, она от нее не ожидала, тем более что Диане уже было двенадцать лет и она достаточно разбиралась в том, что можно, а что нельзя, и должна была подумать о ее (маминых) переживаниях и пощадить ее (тоже мамины) чувства.

Кроме этого она не могла забыть унижения, что ей пришлось обратиться за помощью к свекру, и Дианиного предательства, что та так быстро перешла на сторону Командора и согласилась познакомиться с этой ужасной швеей. О шутке с париком она вообще не желала говорить, так ее это разъярило.

Ко всему этому добавляла дров Дзелия своим безудержным энтузиазмом по поводу ее скорого выступления в театре и крошечной роли в «Мадам Баттерфляй». Галинуче пришлось отвести ее в театр для примерки кимоно, так малышка тоже смогла познакомиться с изощренной соблазнительницей и вернулась домой, расхваливая ее на все стороны и рассказывая, что – о чудо из чудес! – дома у синьоры Нинетты живет целых шесть кошек. Бедная Дзелия! Она, в отличие от Дианы, так и не узнала бабушку Мартинец и была не в состоянии сравнить их.

– Поверь, я уже не знаю, что делать! – жаловалась мама тете Лилиане. – Я хотела бы не втягивать девочек в эту историю, но Командор и слушать об этом не желает. Настоящий тиран!

Сильвану тоже под каким-то банальным предлогом отправили в швейную мастерскую. Но она отказалась пожать руку «этой женщине» и даже не ответила на приветствие.

– Когда я поняла, в чем дело, то просто повернулась и ушла. Тебе тоже следовало так сделать, – говорила она Диане. – А уж смотреть на твою сестричку в роли китаезы я не пойду даже мертвая! (Она обнаружила то же невежество, что и Галинуча. «Но няне, – подумала Диана, – хоть служило оправданием то, что она никогда не ходила в школу.»)

Вопрос, идти или нет на представление «Мадам Баттерфляй», вызвал серьезные распри среди представительниц женского пола семьи Серра.

На одной чаше весов лежали любопытство и гордость присутствовать на дебюте семейной красавицы. Во всей Серрате не было другой девочки, которая могла посоперничать с Дзелией – ни у одной нет таких черт лица, такой тонкой фигуры, грации в движениях и сияющих волос, не уставала повторять тетя Лилиана. И потом, это был бы особенный вечер во всех смыслах слова. Певица, которая играла роль Чио-Чио-Сан, считалась звездой первой величины, мировой знаменитостью, и все городские чиновники уже соревновались в том, кто быстрее закажет лучшие ложи и места в первом и втором ряду. Семья Серра, хоть и не принадлежала к любителям лирической оперы, но в качестве хозяев театра не могла позволить себе пропустить событие такого масштаба, не окружив себя при этом сплетнями, которых именно в этот момент они так старательно пытались избежать.

Но, с другой стороны, существовала опасность, что Командор воспользуется моментом, чтобы сыграть с ними какую-то из своих подлых шуточек. Разумно ли подставлять себя под удар на публике, рискуя подвергнуть себя его провокациям, глупым вызовам или сентиментальным сценам?

Три невестки не знали, как поступить. Но на всякий случай каждая заказала себе новое платье. Диане мама тоже купила в магазине Кардано бархатное платье гранатового цвета с лакированным ремешком и белым кружевным воротничком, обшитым шелковой лентой. Модель платья предусматривала бант из той же ткани, чтобы украсить прическу, но волосы Дианы теперь были слишком короткими для какого бы то ни было узла или приколки.

Стрижка больше не ужасала Диану так, как в первый день. Постепенно она привыкла к новой прическе, тем более что та, вопреки всем ее ожиданиям, не повлекла за собой никаких важных изменений в ее жизни. К счастью, Диане по-прежнему снилось иногда, что Кочис говорит ей: «Ты красавица», и это примиряло ее с собственной внешностью. Только вот для театра она предпочла бы более «взрослое» платье.

Единственным утешением стало то, что Приске Пунтони ее мама тоже купила бархатное платье с кружевным воротничком, только синее, с широким поясом из мраморированного шелка (mordorè, как особенным тоном замечала бабушка Пунтони), который завязывался огромным бантом на спине, ужасно неудобным для того, кто почти четыре часа должен просидеть в кресле. (Но перед элегантностью удобство всегда отходит на второй план. Да и как там вечно говорит Галинуча? «Красота требует жертв!»)

Это платье Приска надела бы и в канун Рождества для получения от учебного комитета премии, которую выиграла за свое сочинение о «Празднике деревьев». Мунафо́, выздоровев и вернувшись к работе, не могла поверить, что премию выиграла эта наглая лентяйка Пунтони, а не ее великолепный Гай. Ну и что с того, что в тот день Гая не было на занятиях, ее заместительница могла бы разрешить ему написать сочинение и на следующий день. Ведь то, что он не стал бы ни у кого списывать, было и так ясно, и школьные правила позволяли делать подобные исключения. И вообще, если уж она не могла представить комиссии сочинение первого отличника в классе, то почему вдруг ей взбрело в голову выбрать для этого сочинение Пунтони? Кто знает, что за глупости написала эта взбалмошная девчонка, эта зазнайка, с ее абсурдной и бездонной фантазией…

И уж совершено непостижимо для Мунафо́ оказалось то, что и комиссия выбрала ее работу из всех остальных претендентов, отобранных среди лучших учеников областных школ.

Причем за время ее отсутствия произошли и другие странности: что это за восьмерки и девятки, щедро поставленные ее заместительницей самым недисциплинированным, невнимательным, самым легкомысленным ученикам в классе? Восемь по «Илиаде» этой нахалке Серра, которая все прикидывается скромницей, а сама наверняка себе на уме, сноб, как и все остальные ее родственнички…

И все эти «неудовлетворительно», так легко поставленные Лопес дель Рио, Спадавеккия, Кассоль, Денгини? Конечно, ни одна неудовлетворительная оценка не досталась ее любимцу, но новая учительница не выказала в его адрес никакой благосклонности: ни раз она ставила ему такие же, если не худшие, оценки, как и Элизе Маффей, скомкав ее двухлетнюю педагогическую работу, направленную на стимуляцию соревновательного духа между двумя лучшими учениками класса. И времени на то, чтобы снова уравновесить итоговые оценки за первое полугодие, совершенно не оставалось.

Ничего, уж в третьей четверти она наведет порядок, решила Мунафо. И для начала нужно было немедленно поставить на место эту нахалку Пунтони, чтоб она не слишком гордилась своим случайным успехом.

 

Глава десятая,

в которой Мунафо́ мстит, а Диана кое-что узнает

В тот день, когда привратник принес в класс приглашение на вручение премии, Мунафо́, вместо того чтобы указать ему на Приску, сама приняла письмо, вызвала к доске Гая и вручила конверт ему в руки. После чего обернулась к Приске:

– Пунтони, ты не дурочка и прекрасно понимаешь, что премия досталась тебе незаслуженно. Если бы твой товарищ по классу не заболел в тот день, то на этом конверте сейчас стояло бы его имя. Я оставляю принятие решения твоей совести.

Приска густо покраснела. Этого она никак не ожидала. Конечно, до сих пор она прекрасно жила без каких-то там премий и могла спокойно прожить без них и дальше. Но она уже привыкла к этой мысли, уже рассказала обо всем родителям и даже решила, на что потратит полученные деньги. Неужели она должна теперь от всего отказаться? Что она скажет родителям? И вообще, Мунафо́ не имела права так позорить ее перед всем классом.

– Так что же? – произнесла учительница.

Но до того как Приска успела раскрыть рот, бедный Гай, который сначала подумал, что учительница вызвала его для помпезной передачи приглашения Приске, вдруг тоже покраснел как рак и возмущенно воскликнул:

– Не хочу я этой премии! Это Пунтони выиграла конкурс, пусть она ее и получает!

– Вот видишь, Пунтони? Твой товарищ намного благороднее тебя. Но от него я другого и не ожидала. А вот ты…

– Но это несправедливо! – прервала ее Розальба. – Премию выиграла Приска! Разве она виновата, что Гай в тот день заболел?

– И вообще, не думаю, что можно изменить имя победителя, – добавила Элиза. – Регламент этого не допускает.

– Как обычно, ты запаслась адвокатами, Пунтони, – иронично заметила Мунафо́. – Да, Маффей права. По закону ты можешь отказаться от премии, но не имеешь права передать ее другому.

– И что? – Приска никак не могла понять, чего хочет от нее учительница.

– А то, что я просто хотела тебя испытать. И поняла при этом, что у тебя совершенно отсутствует чувство справедливости. Также это поняли и все твои одноклассники. Наслаждайся своей премией, глупая. Наверняка она будет единственная за всю твою школьную карьеру. Выходи к доске, возьми приглашение из рук Гая и поблагодари его, что он в тот день заболел.

Больше всего в это мгновение Приске хотелось разорвать конверт на тысячи кусочков, в такую она пришла ярость. Но еще больше возмущался первый отличник класса, он пробормотал ей сквозь сжатые зубы «Прости» и немедленно бросился на свое место.

– Отлично, – произнесла Мунафо́. – Теперь посмотрим, действительно ли Серра так хорошо знает «Илиаду» и заслуживает свою невероятную восьмерку. Где вы остановились? В конце второй песни? Серра, встань и расскажи нам, что произошло после того, как Агамемнон совершил жертвоприношение Зевсу?

Диана спокойно поднялась. Вопрос был совсем несложным.

– Гомер перечисляет всех воинов, которые сопровождают Агамемнона в Троянской войне. Греческих и их союзников. Их генералы собирают названных воинов в отряды. В это время Зевс посылает одну богиню, Ириду, к троянцам, чтобы предупредить их о готовящемся нападении греков на город. Тогда Гектор, старший сын короля Приама и самый мужественный среди троянцев, распускает общественное собрание и собирает свои войска на защиту города. Гомер перечисляет и их, троянских воинов и союзников, и на этом заканчивается вторая песнь.

– Молодец! – шепнула Приска – автор этого изложения. Диана повторила его практически наизусть.

Но Мунафо́ придерживалась другого мнения. Она строго взглянула на Диану и произнесла:

– Конечно, так слишком просто. Назови нам имена всех перечисленных воинов, можешь начать с греческих. Ну, чего ты ждешь?

Диана, замерев, смотрела на учительницу. Запомнить всех воинов было невозможно – множество страниц никогда не слышанных раньше имен, таких как Гиртакид, Гиппофоой, Пирехм, Эпистроф… Почти пятьсот строк одних имен…

– Может, тебе помочь с началом? – издевательски спросила Мунафо́ и зачитала из книги: – «Только вождей корабельных и все корабли я исчислю…» Ну, продолжай!

– Новая учительница сказала, что достаточно пересказать содержание, – запротестовала Диана.

– Мне недостаточно. Во всяком случае, не для того чтобы подтвердить твою восьмерку. Я поставлю тебе шесть с минусом и из этого выведу среднюю полугодовую. Не переживай, Серра, удовлетворительно ты все равно получишь.

– Но это несправедливо! – вмешалась Элиза. – Этот перечень не знаю даже я, и Гай наверняка тоже! Эта песнь называется «Перечень кораблей», и никто никогда не учит ее наизусть, никогда, мне говорил об этом моя дядя Леопольдо!

– Который, насколько известно, работает кардиологом, а не учителем литературы, поэтому сядь и замолчи, – коротко отрезала Мунафо́.

Но, к великому удивлению Дамианы, Элиза не желала сдаваться и упрямо воскликнула:

– Я готова поспорить, что этого списка не знаете даже вы!

– Маффей, не провоцируй меня. Или хочешь побывать в кабинете директора?

К счастью, в это мгновение зазвенел звонок. Ученики шумно поднялись с мест и влились в коридорный поток. Мунафо́ надела пальто, чтобы идти домой. Ее уроки на сегодня закончились. Следующим было рисование.

В этот день ребята играли в Троянскую войну с особенным азартом. Всех троянцев взяли в плен, и не осталось никого, кто мог бы их освободить. Звева Лопес пыталась мухлевать, утверждая, что Микеле Цанки дотронулся до нее, когда она уже находилась за рекой Скамандр, то есть на тротуаре. Но все прекрасно видели, что взятие в плен произошло по всем правилам в открытом поле. Звева обиделась, сказала, что не потерпит, чтобы ее называли вруньей, и что она больше не играет и уходит домой. Разгорелась ссора. Приска яростно толкнула Флавию Ланди, а Агнезе Натоли получила от Джиджи Спадавеккия такой удар локтем, что у нее пошла кровь из носа. Двум главнокомандующим, Томмазо Гаю и Лоренцо Паломбо, пришлось призвать на помощь весь свой авторитет, чтобы успокоить разъярившихся воинов.

Диана вернулась домой возбужденная, с болтающимися шнурками. В общей суматохе она потеряла пуговицу от пальто. К счастью, мамы еще не было дома, и Галинуча хоть и ворча, но помогла ей привести себя в порядок.

– Госпожа Астра держит у себя в комнате коробку с пуговицами, иди глянь, может найдешь запасную от твоего пальто. Во втором ящике комода.

Диана так и сделала. В указанном няней ящике оказалось четыре коробки, все примерно одинакового размера. В первой лежали мамины шелковые чулки. Во второй – носовые платки. В третьей – перчатки. В четвертой – бижутерия. Не долго думая, Диана открыла первый ящик. Обычно мама закрывала его на ключ, но сейчас, наверное, забыла, и ключ торчал в замочной скважине. Вот и еще одна коробка. Только в ней почему-то лежали не пуговицы, а письма. Диана уже собралась было закрыть ящик, стыдясь своей невольной бестактности, как вдруг взгляд ее упал на особенно красочную и большую марку. Марка была не итальянской, почтовый штемпель тоже. Диана не могла понять, из какой страны пришло это письмо. На конверте стояло мамино имя, но адрес не виллы «Верблюд», а «Абонентский ящик № 127, Серрата». И почерк… почерк показался Диане знакомым, словно она уже видела его и не раз. Кто же это пересекает букву А в «Астрид» так твердо и решительно? Ну конечно Манфреди.

Сердце Дианы заколотилось. Подобных конвертов в ящике оказалось где-то около дюжины, аккуратно сложенных в стопочку и перевязанных голубой ленточкой. Пальцы Дианы дрожали от желания вскрыть хотя бы один из них, пробежать глазами всего лишь первые строки, увидеть дату, понять, откуда все эти письма…

Диана знала, что читать чужие письма непозволительно. И ни за что на свете этого нельзя делать. И все же…

Но тут послышался стук калитки, потом звук открывающейся двери; через некоторое время раздались мамины шаги на лестнице. Диана забыла о пуговице и бросилась вон из комнаты.

– Ящик был закрыт на ключ, – сказала она Галинуче в оправдание того, что вернулась ни с чем.

– Ну да ладно… Все равно твоя мать уже здесь, и я не успела бы пришить пуговицу до ее возвращения. Значит, тебе влетит. Что делать, в следующий раз будешь повнимательнее!

 

Глава одиннадцатая,

в которой говорится об обманах, генеральных репетициях и планах на будущее

Серрата, вилла «Верблюд»

29 НОЯБРЯ

Тереза!

Мне нужно столько рассказать тебе, что я даже не знаю, с чего начать!

Во-первых, вчера я узнала, что мама наговорила нам кучу вранья насчет Манфреди. Неправда, что с того времени, как он исчез, она ничего о нем не знала. Неправда, что она не знает, где он находится. Неправда, что он бросил ее и не желает больше иметь с нами ничего общего.

Все это время Манфреди регулярно писал ей, как минимум два-три раза в месяц, судя по количеству писем, которые она прячет у себя в комнате. Я нашла их случайно, когда искала пуговицу к пальто, и сразу же узнала его почерк. Дзелия говорит, что, наверное, это старые письма и мама сохранила их на память. Но на конверте написано «Серрата», и потом, они откуда-то из заграницы. Жаль, я так и не рассмотрела, из какой именно страны, потому что мама вернулась домой и мне пришлось удирать. И, конечно же, я не открыла эти письма, поэтому понятия не имею, что там написано.

Я успела прочесть лишь адрес на конверте, и письма эти не были адресованы на виллу «Верблюд», а на абонентский ящик. Вот, оказывается, что делала мама в тот день, когда я повстречала ее на почте!

Наверное, они специально так договорились, чтобы укрыться от Командора. Но если это действительно так, то значит и она ему писала! То есть она знает его адрес, знает, где он! Но не заявила об этом в полицию, чтобы его арестовали и заставили вернуть все наши деньги. И никому ничего не сказала. (Хотя, может, по секрету какой-нибудь подруге, кто знает…) Все это означает, что она с ним в сговоре, что она простила его, что теперь она его защищает. Я бы на ее месте непременно захотела отомстить ему за то, что он нам сделал. А вот она, я готова поспорить, послала ему пропавшую фотографию, и еще наверняка с какими-нибудь нежными словами типа «Любовь навсегда, не забывай никогда, целую тебя» или что-то в этом роде. Хотелось бы мне знать, что они там друг дружке пишут!

Как ты думаешь, может, мне стоит прочесть хоть какое-то из этих писем? Конечно же, я знаю, что чужую корреспонденцию читать нельзя. Но для меня и Дзелии жизненно важно знать, что происходит. Если только мне еще раз попадется этот ящик незакрытым…

Как бы то ни было, ты никому об этом не рассказывай. Вот рассердилась бы Астрид Таверна, если бы узнала, что я рылась в ее комнате и обо всем узнала! У нее и так отвратительное настроение из-за оперы, то есть из-за Дзелии, которая завтра будет выступать в «Мадам Баттерфляй» в роли маленького япончика…

После обеда я ходила с Дзелией и Галинучей на генеральную репетицию. Это так здорово! Саму историю я уже знала – Приска дала мне почитать либретто, но в музыкальном исполнении это еще трогательнее. Происходит все в Японии, где некий американский офицер Бенжамин Франклин Пинкертон влюбляется в девушку-японку и договаривается с консулом своей страны о ложной свадьбе. Девушку зовут по-японски Чио-Чио-Сан и по-английски Баттерфляй, но и то и другое означает «бабочка» (а не «масляная муха», как думала я вначале). Представь себе, ей всего пятнадцать лет и она даже не подозревает, что Пинкертон на самом деле просто обманщик. Как я уже говорила, он устраивает ложную свадьбу, которая не имеет для него никакого значения. Он так и поет, поднимая тост вместе с американским консулом: «Я пью за вашу далекую семью, и за тот день, когда я тоже женюсь, по-настоящему, на настоящей американке!»

А вот девушка верит, что все это правда, даже отрекается от буддизма и принимает христианство; ее дядя бонза прибегает и рассерженно кричит под угрожающую музыку: «Чио-Чио-Сан! Чио-Чио-Сан! Ты забыла о своем долге?», после чего проклинает ее от имени всей семьи. (Кстати, Дзелия не знала, что «бонза» означает буддийский священник, она думала, это его имя, ну вроде как «дядя Туллио».) Для девушки этот дядя очень важен, потому что она осталась без отца – тот распорол себе живот кинжалом самурая по велению японского императора.

Но Пинкертон поет ей: «Детка, детка, не плачь из-за лягушачьего кваканья. Все твое племя и бонзы всей Японии не стоят слез из этих чудесных глаз». И фальшивое бракосочетание заканчивается: этот врун Пинкертон делает Чио-Чио-Сан кучу комплиментов и обещаний, она распускает пояс японского праздничного платья, который называется «оби», и надевает белую ночную рубашку, а он поет: «Приди, о приди ко мне» – и уводит ее за ширму. После чего занавес опускается.

Диана.

В следующем акте мы видим Баттерфляй с ее служанкой Сузуки – Пинкертон уже уехал в Америку и позабыл о ней, но Баттерфляй терпеливо ждет его возвращения. После ложной свадьбы прошло уже три года. (Вот почему, по моему мнению, Дзелия слишком большая, чтобы играть роль ее маленького сына.) В общем, у Баттерфляй родился сын, но Пинкертон ничего об этом не знает – он уехал в Америку еще до его рождения. У ребенка светлые, как у отца, волосы, Баттерфляй души в нем не чает и поет ему: «Ты мой маленький бог, ты моя большая любовь». Она назвала его «Страдание», но в день приезда Пинкертона поменяла это имя на «Радость» – почему-то женское. Баттерфляй обнимает малыша, а ребенку по сценарию нужно просто стоять на сцене и ни в коем случае не смеяться. Дзелия взяла с собой сегодня на сцену свою обезьянку Пеппо, певица, которая играет роль Баттерфляй, страшно рассердилась, но Командор сказал ей: «Это только на репетицию».

Сузуки говорит (то есть поет), что, по ее мнению, госпожа должна перестать ждать этого предателя. К ней уже сватался один знатный японец, и служанка советует Баттерфляй принять его предложение. Но та уверена, что Пинкертон вернется, и поет в ответ: «В один прекрасный день мы увидим дымок на горизонте, и в море появится корабль», в том смысле, что американский корабль вернет ей того, кого она считает своим мужем. Она представляет себе все празднества, которые устроит он в ее честь, и отвечает служанке: «Оставь страх себе! Я же буду ждать его с верой в сердце!»

И корабль и в самом деле приплывает, и на борту его Пинкертон. Но этот врун и предатель не один – вместе с ним приехала американская госпожа, его законная жена. Я, правда, не поняла, зачем он вообще туда вернулся, да еще и притащил с собой жену.

Хотя жена не такая уж и плохая. Когда она узнает о сыне Пинкертона, то поет: «Я буду заботиться о нем, как о родном сыне». Но то, что можно отказаться от Пинкертона и оставить его Баттерфляй, которая вышла за него первая, ей даже в голову не приходит.

В общем, когда бедная Баттерфляй узнает о предательстве и о том, что у нее собираются отнять сына (причем, этот жестокосердный нахал Пинкертон еще и оскорбляет ее, предлагая ей деньги), она вытаскивает из ножен тот самый кинжал самураев, который унаследовала от отца и на клинке которого написано: «Пусть умрет с честью тот, кто не может жить с честью». Она поет эти слова с такой страстью, что по спине мурашки ползают! Потом отсылает Сузуки, завязывает ребенку глаза и посылает его играть на другую сторону сцены (вот бедняга, поиграешь тут, с завязанными глазами…) И все это под очень трогательную музыку.

В итоге Баттерфляй тоже распарывает себе живот кинжалом отца и умирает. (Не волнуйся, ничего не видно, потому что певица стоит в этот момент спиной к зрителям.) Входит Пинкертон, за ним – его жена, но уже слишком поздно. Замечательный момент.

Когда репетиция закончилась, все аплодировали как один и кричали «Браво! Браво!». Певица поднялась, взяла Дзелию за руку и вместе с остальными актерами подошла к краю сцены для заключительного поклона перед публикой. Конечно же, сегодня никакой публики не было, кроме нас двоих и работников театра. Синьора Нинетта сделала Дзелии кучу комплиментов, так что та даже бросилась ей на шею и поцеловала. Видела бы ее Сильвана!

Когда мы вернулись домой, Галинуча была страшно взволнована. Подумать только, до сегодняшнего дня она никогда и ногой не ступала в театр! Разве что видела религиозные представления монашек у себя в деревне. Она сказала, что завтра непременно хочет пойти в театр аплодировать Дзелии, несмотря на то что Форика не позволяет ей выходить из дома после ужина. И что если Командор не подарит ей билета, то она сама его купит, хоть на галерку. Я тоже про себя решила пойти или с ней, или с семьей Пунтони.

Но мама и тети в конце концов решили в пользу театра, так что пойду я с ними. С нами будет дядя Туллио и даже Сильвана с Пьером Казимиром. Они ужасно рассержены на Командора и говорят, что заставлять девочку играть роль япончика (хотя он всего-навсего заставил маму согласиться на это, а сама Дзелия чуть не прыгала от счастья) – это то же самое, что шантажировать их всех. Что скажут люди, если увидят девочку на сцене, а в зале не будет никого из ее семьи?

Мама заказала себе великолепное новое платье цвета морской волны. Она перестала одеваться во все черное, словно вдова – теперь-то я знаю почему. Может, она тоже, как Баттерфляй, ожидает, что Манфреди вернется. Как же, хочется ему сидеть в тюрьме. Он же не дурак.

А вот кто вернулся, так это Мунафо́, и она немедленно снова ввела свои фаворитизмы. Так что мне можно и не стараться по литературе. Все равно к Рождеству я получу плохой табель, и мама рассердится. Будем надеяться, она не запретит мне (в качестве наказания) поехать в Лоссай. Я жду не дождусь того момента, когда снова увижу тебя и смогу обнять, и мы снова будем болтать с тобой обо всем, как когда-то раньше. Только мы вдвоем, и больше никто. Ты же должна рассказать мне все о твоем Карло! Неужели ты и вправду купила шампунь, которым он пользуется, чтобы чувствовать аромат его волос, когда его нет рядом?

Ты уже выбрала, какой подарок попросить у младенца Иисуса? (Интересно, в этом году подарки нам будет покупать мама или Командор?) Я бы хотела костюм индейцев. Розальба видела такой в каталоге, который ее отец всегда заказывает перед Рождеством. Может, еще не поздно. Кстати, Приска рассказала мне, что Джакомо Пуччини, композитор, который написал «Мадам Баттерфляй», написал еще одну оперу, под названием «Девушка с Запада», в которой есть индейцы, ковбои и золотоискатели. Только в театре Серраты ее никогда не ставили.

Уже так поздно, пора спать, а то завтра я просплю в школу. Ты знаешь, что я перевесила плакат с Кочисом? Я повесила его так, что Купидон с потолка нацеливается прямо на него. Кто знает, может, он влюбит в меня Кочиса? По-настоящему.

Знаешь, что еще? Странная вещь – вот уже несколько дней, как я вижу себя во сне, в любом сне – с конем или нет, – снова с косами, словно мне никогда их не обстригали. Даже немного смешно, правда?

Ну теперь и правда хватит. Знаешь, как поют в «Баттерфляй»? «Смотри, как спокойна ночь. Все вокруг спит». Спокойной ночи, Тереза. Скорее бы Рождество, и мы с тобой снова сможем обняться!

Твоя лучшая подруга

 

Глава двенадцатая,

в которой Дзелия демонстрирует свой талант

Чтобы полностью насладиться выступлением Дзелии, Серра решили не занимать их обычные места во втором ряду, а взять отдельную ложу. Причем у самой авансцены, откуда до актеров, если немного перегнуться через перила, можно было почти дотронуться.

И, словно этого было мало, тетя Лилиана принесла с собой небольшой изящный бинокль из перламутра, с помощью которого Диана смогла рассмотреть, где именно сидели Пунтони, Элиза Маффей с бабушкой, Звева Лопес с ее родителями, Жан Карло Кассол, Лоренцо Паломбо и даже синьора Мунафо́ с мужем. Она даже разглядела на галерке разряженную Галинучу, сидящую рядом с Марией Антонией, которой Форика каким-то чудом дала разрешение сопровождать Галинучу, чтобы та не возвращалась одна среди ночи.

Сразу после обеда Галинуча привела Дзелию в театр и, хоть и неохотно, оставила в руках гримеров и швей. Перед этим, дома, она сбрызнула волосы Дзелии пивом, разведенным водой, накрутила локоны на «чертят» и повязала платком, точно следуя рекомендациям, которые прочитала в журнале «Признания» и которые должны были гарантировать некий великолепный результат, но какой именно, об этом не знала даже сама Дзелия, ибо няня раскрыла секрет одной только гримерше. (Ей просто пришлось это сделать, учитывая, что она не могла собственноручно причесать девочку перед спектаклем.)

Командора, как и всегда, среди публики не было. Но семья знала, что он будет следить за дебютом Дзелии со своего места за кулисами.

Наконец последние опоздавшие заняли свои места, свет в зале мигнул три раза и погас, оркестр заиграл увертюру и занавес распахнулся при первом акте страстной истории.

Диана, как и вчера, была охвачена волшебством музыки и голосами, световыми эффектами, костюмами… Снова, как и в прошлый раз, она возмутилась незащищенностью наивной девушки – пятнадцать лет, возраст конфет и игрушек – и человеческим цинизмом. Хотя чего еще ожидать от бледнолицего «янки»? Где не окажись, они всегда поступают по-своему, насмехаясь над окружающими. Даже сам Пинкертон поет: «Где бы он ни был, янки-бродяга наслаждается жизнью и не знает риска», добавляя при этом что-то непорядочное о своей невесте, вроде того, что он не знает, женщина ли это или игрушка. Игрушка! Вот Розальба врезала бы ему по носу!

Нужно будет непременно напомнить об этом кривляке Звеве Лопес. Кочис ни за что не стал бы так подло себя вести. В этом Диана не сомневалась. Он презирал лживые раздвоенные языки.

Первый акт подошел к концу. Но даже после того, как занавес опустился, публика все еще аплодировала. Приска из партера сделала Диане знак спуститься. Они договорились, что во время перерыва пойдут вместе с Элизой и Розальбой в гримерную, чтобы посмотреть, как готовят Дзелию.

Все остальные Серра, несмотря на то что сгорали от любопытства, решили не ходить к домашней любимице. Они не хотели, чтобы в коридорах театра случилось то, что тетя Офелия определила как «нежелательная и неприятная встреча».

И вот когда, смешавшись с остальной толпой поклонников, четыре подруги добрались до гримерной, которую Дзелия делила с Сузуки и американской женой Пинкертона, они так и остались с открытым ртом. Хоть Дзелию никто и не посылал к парикмахеру, у малышки вдруг оказались (или так казалось) короткие волосы: тугие кудряшки, словно приклеенные к голове, как у ангелочка из мастреской Делла Роббия. Она и впрямь походила на мальчика.

– Это все Галинуча! – гордо заявила Дзелия, пока гримерша натирала ее щеки светлым тональным кремом и удлиняла форму глаз черным карандашом.

Следовало лишь осторожно снять изнутри «чертят», не распуская при этом локонов, чтобы скрепленные пивом волосы так и оставались скрученными в кудри. Конечно, их хозяйке не стоило мотать головой или делать каких-то резких движений, но ее роль этого и не предусматривала.

Диана невероятно гордилась сестрой, которая, уже одетая в шелковое кимоно цвета лаванды, сидела словно на троне, окруженная почитателями (хоть на «трон» ей пришлось подложить подушек, иначе она не доставала бы до зеркала).

– Мама, ты бы видела, какая она хорошенькая! – радостно воскликнула Диана, вернувшись в ложу. Начинался второй акт.

На этот раз никто из семьи Серра, включая и Диану, не обращал внимания на музыку и пение. Все с нетерпением ждали лишь выхода Дзелии.

И вот наконец-то!

Баттерфляй выволокла Дзелию на сцену за руку (поднимать ее она не решилась из-за веса девочки) и подтолкнула в сторону смущенного американского консула. «Ах! Он позабыл меня?.. А как же это? Это?.. Неужели это можно позабыть?»

Дзелия вышла на сцену уверенно, старательно поворачиваясь лицом к залу, как наказывал ей Командор. Она прижалась к боку «матери», делая вид, что испугалась консула, который хотел погладить ее по волосам. «Светлые волосы! Малыш, как тебя зовут?»

Обеспокоенная тем, что это может испортить все старания Галинучи, Дзелия увернулась от протянутой руки и спрятала лицо в складки материнского кимоно. Грянули аплодисменты, от которых затряслась огромная хрустальная люстра.

– Да что там у нее за поясом? – пробормотал дядя Туллио. И вдруг воскликнул с презрением: – Это невозможно! Плюшевая обезьяна!

Диана моментально узнала Пеппо, который из-под шелкового пояса кланялся публике своей истертой мордашкой.

– Она свихнулась, – прошипела Сильвана.

– Какой позор, – прошептала мама.

– Шш-ш, – шикнули на них из соседней ложи. Публика восторгалась находкой, которая добавила наивности и детской невинности характеру маленького героя. Все думали, что это выдумка режиссера, чтобы уравновесить несоответствие в возрасте белокурого «япончика», действительно довольно заметное.

Но певица, играющая Баттерфляй, не разделяла энтузиазма публики. Она ожидала, что все внимание зрителей будет сосредоточено на ее персоне, на ее голосе. В зале же раздавались смешки, бормотание, комментарии. Сузуки прятала под веером насмешливую улыбку.

Разъяренная примадонна схватила Дзелию в объятия, как и предусматривал сценарий, но сжала намного сильнее, чем требовалось, вонзая свои острые ногти в спину девочке.

– Я же сказала тебе оставить обезьяну дома! – прошипела она.

Но делать было нечего. Опера продолжалась. Самый простой жест или движение Дзелии вызвали у зрителей волну эмоций, и даже Серра довольно улыбались в своей ложе. Когда наступил момент завязывать «малышу» глаза, певица постаралась затянуть узел как можно туже. «Иди, играй, играй!» – пела она своим великолепным голосом, отталкивая «сына» подальше. Дзелия как ни в чем ни бывало устроилась прямо на краю сцены, вытащила свою обезьянку и тоже завязала ей глаза лентой. После чего прижала к груди, словно не желая, чтобы та увидела жестокую сцену, и стала укачивать. К этому моменту лишь самые фанатичные любители музыки продолжали с должным вниманием следить за пением главной исполнительницы, которая в глубине сцены вскрывала себе живот отцовским кинжалом.

История подходила к концу. На сцену выбежал Пинкертон, восклицая: «Баттерфляй! Баттерфляй!», американский консул подбежал к Дзелии и всхлипывая поцеловал «япончика». После чего наступила финальная суматоха, обычная для всех опер, и занавес опустился. Публика неистово аплодировала, кто-то поднялся, чтобы приблизиться к сцене, летели цветы, зрители громко вызывали певицу.

Занавес снова поднялся. Воскресшая Баттерфляй вышла на сцену и поклонилась, отправляя кончиками пальцев воздушные поцелуи. За ней вышла и вся труппа. Пинкертон держал на руках Дзелию, и Диана хлопала так, что у нее чуть не лопнули ладони.

Снова поклоны, цветы, аплодисменты. Занавес падал и сразу же поднимался снова, показывая исполнителей в различных комбинациях: Баттерфляй и Пинкертон одни; они же с Дзелией посередине; Сузуки, американская жена, консул и дядя бонза… пока они снова не вышли все вместе и на этот раз, кто знает, из-за каприза ли Дзелии или самой примадонны, глаза девочки были завязаны.

Держа друг друга за руку, артисты приблизились к самому краю сцены для заключительного поклона. Дзелия находилась последней справа и неуверенно ступала, увлекаемая остальными актерами.

– Это опасно. Хоть бы она не оставила руки Сузуки, – прошептала мама.

Не успела она договорить эти слова, как девочка запуталась в полах кимоно, оступилась, на три нескончаемых секунды застыла над пустотой, пытаясь поймать равновесие, и, потеряв руку Сузуки, рухнула в оркестровую яму.

В зале пролетел испуганный возглас. Диана узнала где-то наверху тонкий крик Галинучи. Все Серра выбежали из ложи и поспешили к партеру. Но когда они прибежали, Дзелии там уже не было. Директор приказал перенести ее в гримерную, а сам старался успокоить обеспокоенную публику:

– Ничего страшного, флейтист поймал ее на лету. Можете спокойно возвращаться.

Но Серра прекрасно видели сверху, как малышка раскрыла руки в падении и приземлилась на самый пол без единого крика. Диане даже показалось (что за абсурдная мысль в подобной ситуации), что сестра несколько раз отскочила от пола, как резиновый мяч. И что ее склеенные пивом кудри рассыпались в падении и развеялись вокруг головы, словно хвост падающей кометы.

Все бросились к гримерным. Тетя Лилиана кричала громоподобным голосом:

– Доктора! Немедленно вызовите доктора!

А Диана думала в это время: «Хоть бы мама не лишилась чувств!»

Но Дзелия, оказывается, даже не поцарапалась. (Всю жизнь после этого Диана подозревала, что сестричка специально нырнула в «Мистический Гольф» – что за название для оркестровой ямы! – дабы привлечь к себе побольше внимания в отместку примадонне или вообще по наущению Командора, который решил таким образом устроить встречу семьи со своей невестой. Но правды так никто никогда и не узнал.)

Дзелию нашли в гримерной, где ее укачивала на коленях незнакомая женщина, вытирая мокрым полотенцем заплаканное и перемазанное гримом лицо малышки. С ними был и Командор. Диана мгновенно узнала синьору Нинетту, только вот не поняла, догадались ли все остальные, кто это.

– Да, Астрид, твоя дочь настоящая акробатка! – с иронией заметил старик, когда они вошли. – Будущее ее обеспечено, если не в театре, то уж цирке наверняка!

Мама лишь молча хватала ртом воздух как человек, который чуть не утонул и теперь не может надышаться.

– Сильвана, пожалуйста, не могла бы ты закрыть дверь? – продолжил Командор. – Вот и хорошо, спасибо. Я вижу, вы все в сборе, включая и моего будущего племянника Пьер… Пьерка… Пьер-как-его! – он подошел к женщине и нежно положил ей руку на плечо. – Отличный случай, чтобы представить вам мою невесту! Это Нинетта. Нинетта, это мои дети, мои невестки, мои внучки и будущий муж Сильваны.

– Очень приятно, – проговорила женщина, опуская на пол Дзелию и уважительно вставая. Никто не пожал ей руку и не вымолвил ни слова. Мама схватила Дзелию за кимоно, подтолкнула впереди себя Диану и, не произнеся ни слова, вышла из гримерной. Остальные молча последовали за ней, а швея так и осталась стоять с протянутой рукой.

– Папа, это была плохая шутка, – возмущенно проговорил дядя Туллио уже из коридора. – Ты еще об этом пожалеешь.

Тут Командор взорвался. Это походило на внезапную грозу или неожиданный фейерверк.

– Это я об этом пожалею? – заорал он ему вслед, нисколько не смущаясь скандала или проходивших людей. – Это я пожалею? Это вы все пожалеете! Вы оскорбили ее, а сами недостойны целовать пыль под ее ногами! Вы пожалеете, еще как пожалеете. А пока готовьте праздничные наряды, глупцы! Я уже назначил день свадьбы. Мы поженимся сразу же после Рождества, нравится вам это или нет!