Глава первая,

в которой Дзелия ищет двойника и находит книгу

Среди множества пословиц, которыми пользовался Командор для поддержки своих сумасбродных идей, была и такая: «Если тебе вдруг захочется сделать доброе дело, то ляг в постель и подожди, пока это пройдет». Дзелия страшно сердилась, когда слышала эти его слова, и кричала:

– Нельзя быть таким эгоистом! Аурелия, наша повариха в Лоссае, всегда говорила мне, что добрыми делами мы устилаем себе место в раю!

– Ага. И устилаем неприятностями свою земную жизнь, – весело ухмыльнувшись, отвечал старик.

– Неправда. Вы очень злой. И будете за это наказаны, – строгим тоном возражала девочка.

Но теперь Дзелия не так уж была уверена насчет размеров радости, которую должно бы автоматически приносить тебе собственное великодушие. С одной стороны, она была рада, что оставила Пеппо в «Оливковом саду», где он мог составлять компанию бедному узнику. Но, с другой, ей ужасно не хватало этой старой плюшевой обезьяны. Особенно по ночам, потому что Дзелия привыкла брать Пеппо с собой в постель, обнимать его, когда ей было немного страшно, доверять ему свои секреты.

Галинуча, чтобы хоть как-то утешить свою воспитанницу, положила ей как-то на кровать целлулоидную куклу, одетую в одежки бедного Пеппо. Но девочка дико рассердилась на наглого узурпатора, сорвала с него все одежды и растоптала ногами.

– Попробуем набить одежду Пеппо старыми носками? – не смущаясь, предложила тогда няня. – И попросим Розальбу нарисовать лицо, а я вышью его черными нитками.

В фильме «Лесси, вернись домой» маленькая хозяйка гордо отвечала: «Я не хочу другую собаку!» Вот и Дзелия возмущенно кричала: «Я не хочу другую обезьяну!»

Мама, конечно же, не знала, куда делся Пеппо (по официальной версии, Дзелия просто его потеряла), но заметила его пропажу и не смогла скрыть радости: «Наконец-то ты избавилась от этой старой тряпки!»

На следующий день она явилась домой с великолепным подарком, купленным у отца Розальбы, который, как всегда в середине декабря, превращал свой магазин одежды «Кардано. Элегантность под рукой» в блестящий «Детский рай».

Это была немецкая кукла по имени Труди (ясно, девочка), мягкая, одетая в пушистые шерстяные одежки и с пуговицей на макушке чепчика. Этой пуговицей можно было поворачивать голову Труди и менять выражение ее лица. Выражений было три: Труди спящая, Труди бодрствующая и улыбающаяся, Труди бодрствующая и рассерженная – причем рот у нее открывался в плаче настолько, что отчетливо виднелись гланды.

– Это не рождественский подарок, – пояснила мама. – Еще не время. Это запоздалый подарок на твой день рождения. Его послал тебе кто-то, кто тебя очень любит.

– Командор?!

– Не говори глупостей!

– А тогда кто?

– Скоро узнаешь, – и мама загадочно улыбнулась.

Но и трехлицая Труди не помогла Дзелии позабыть о ее пропаже! Эхо ее страданий донеслось до кухни – штабквартиры главнокомандующей Форики, которая однажды после обеда (ровно через неделю после заключения Командора в клинику) подозвала Дзелию к себе.

– Что, таки потеряла этот мешок вшей? – строго сказала Форика. – Если он был тебе так дорог, нечего было быть такой разиней.

– Я вовсе не была разиней, – обиженно ответила Дзелия. Теперь ее еще и ругают! Очевидно, дедова пословица была правдой. Добрые дела приносят лишь неприятности.

– Не отвечай так старшим, соплячка. Ты что, намекаешь на то, что у тебя украли эту драную тряпку?

Это было уже слишком. Бедный Пеппо, верный и великодушный друг! Дзелия разрыдалась.

– Перестань ныть! Я позвала тебя не для того, чтобы подтирать тебе сопли, а чтобы прекратить эти вечные рыдания. Ты знаешь, что в доме должна быть еще одна обезьяна, такая же, как твоя?

– Это невозможно. – Еще бы, Пеппо прибыл издалека, из-за границы, много лет назад. У него не было ничего общего с современными куклами немецких фирм, такими, как, например, Труди.

– Ты что, хочешь знать больше, чем я? – прикрикнула на нее Форика. – Я говорю есть, и это обезьяна твоей кузины. Правда, Сильвана вряд ли помнит о ее существовании.

И Форика рассказала, что по возвращении из его путешествия по Германии сразу же после войны Командор привез из Нюрнберга двух одинаковых плюшевых обезьянок для своих внучек. Маленькая Диана мгновенно привязалась к своей, назвала ее Пеппо и через некоторое время увезла с собой в Лоссай, где, спустя несколько лет и после длительной войны, в которой позволительны были любые методы, Дзелия все-таки упросила сестру подарить Пеппо ей.

А Сильвана, считавшая себя уже «синьориной», нисколько не обрадовалась подарку и засунула его бог знает куда.

– А синьора Офелия наверняка ее сохранила. Вот уж кто никогда ничего не выбрасывает, – закончила Форика. – Теперь высморкайся и пойдем со мной. Все остальные Серра вышли, а мои девочки не посмеют за нами шпионить.

В квартире на втором этаже находилась кладовка, где хранились всякие старые вещи. София Лодде расчистила им дорогу и указала пальцем на шкаф, который был битком набит платьями и игрушками Сильваны с той поры, когда она была еще ребенком.

– Была там обезьяна, – сосредоточенно произнесла она. – Сильвана никогда с ней не играла, но я ее где-то видела. Может, на верхней полке за сумками и одеялами с военных времен.

Она подняла Дзелию и посадила себе на плечи.

– Тебе что-то видно? На самой верхней полке.

Дзелия сунула руку в эту пыльную кучу всякой всячины. Грубые суконные одеяла ужасно кололись. Подумать только, из такого же сукна раньше делали и одежду! Ей рассказывала об этом Галинуча.

– Ничего, – разочарованно протянула она. – А до самого верха я не достаю.

– Попробуй что-нибудь скинуть, там все равно одни только тряпки.

Но вместе с тряпками с полки упала книга в кожаном переплете, раскрытая, с помявшимися страницами и загнутыми уголками.

– Ну и ничего. Если ее здесь оставили, значит, никому она больше не нужна, – невозмутимо заметила София.

– Вот он!!! – возбужденно закричала Дзелия. Она только что дотронулась рукой до чего-то пушистого. Схватив, она потянула за это что-то (похоже, за лапку), и на голову Форики полетели старые поеденные молью свитера.

Но под ними – о чудо! – и в самом деле находился двойник Пеппо, покинутый и обездоленный, завернутый все эти годы в оберточную бумагу. Несмотря на долгое одиночество, он находился в прекрасном состоянии – длинная коричневая шерсть нисколько не спутана, глаза настоящие, из стекла, и в радужной оболочке просвечивались желтые и коричневые лучи; черный нос блестел, язык оказался ярко-розового цвета. Даже моль не проявила к нему никакого интереса. («Сразу видно, что не шерсть, а какая-то синтетическая гадость», – прокомментировала Форика.)

Ему требовалась лишь небольшая чистка от пыли, может, пара-тройка хлопков пылевыбивалкой, и он снова стал бы таким же, как в нюрнбергской витрине.

Сердце Дзелии отчаянно колотилось. Конечно же, новоприбывший не стер из ее памяти верного друга, но казалось, она словно встретилась с его близнецом. А что скажет Галинуча!

– Оп-ля! – София Лодде сняла ее с плеч и посадила на пол вместе с Пеппо Вторым. – А теперь помоги-ка мне навести порядок.

– Ну, что я говорила? – довольно сказала Форика. – Так и знай, я слов на ветер не бросаю.

И они принялись снова укладывать на полки одеяла, старые свитера, сумки, тапочки… Дзелия подняла с пола упавшую книгу. Она не просто так упала, открывшись именно на этой странице. Кто-то читал ее на этом месте и перечитывал, и даже подчеркнул некоторые фразы красным карандашом. «Разве так можно, – подумала Дзелия, вспомнив поучения библиотекарши. – Ведь красный карандаш не стирается, и книжки от этого портятся».

Она машинально прочла название главы: «Симптомы, по которым определяется психиатрическое заболевание в прогрессивной стадии». Потом внизу, подчеркнутое красным: «…больной не в состоянии различать день и ночь. Он часто просыпается среди ночи, принимаясь за различные дневные занятия или шумное времяпрепровождение, как например передвигать мебель. Или поет во весь голос, не заботясь о том, что другие в это время спят. Больной начинает разговаривать сам с собой. Не проявляет никакого внимания к элементарным правилам поведения: раздевается, мочится или испражняется на людях…»

Надо же, вот странно! То же самое тетя Лилиана рассказывала подругам о Командоре. (И это было неправдой!)

Дзелия убедилась, что на нее никто не смотрит, закрыла книгу и сунула ее себе за пазуху. Она непременно должна показать ее Диане. Или еще лучше Приске. После чего крепче прижала к себе Пеппо Второго.

– Прости, Форика, что я сразу тебе не поверила, – сказала она. – Спасибо тебе.

– Ну хорошо хоть у себя в Лоссае вы все же не совсем забыли о воспитании, – проворчала Форика. – Ладно, теперь идем домой.

 

Глава вторая,

в которой мы сталкиваемся со страннейшим случаем двойного местонахождения

В тот же самый день, вернувшись из школы, Элиза обнаружила дома сюрприз. Обеденный стол был раздвинут и накрыт на семерых, но не праздничными приборами.

Из кухни доносился грохот оркестра из ложек, кастрюль, возбужденных детских криков, глубокого голоса няни Изолины и аромат рагу, и жареной картошки, и запеченного с розмарином мяса… Прибавив одно к другому, можно было прийти лишь к одному выводу: гости. И не просто гости.

Элиза побежала в гостиную. Бабушка Мариучча гордо восседала в «своем» кресле, окруженная тремя сыновьями и красивой невесткой.

– Солнышко, поди тоже, посмотри фотографии со свадьбы Мирко!

Но Элиза уже бросилась в объятия к дяде Леопольдо.

– Наконец-то ты вернулся, – с упреком сказала она.

– Ты так сильно по мне скучала? – довольно спросил дядя. Потом внимательно заглянул ей в лицо. – Что-то не так?

Необыкновенный человек! Понимает все на лету и принимает всерьез все проблемы племянницы. Включая и те, которые остальные обычно ликвидируют пожатием плеч и одной лишь фразой: «Детские выдумки!». Не зря, когда Приска была маленькая, она влюбилась в него и даже натворила из-за этого глупостей.

– Мне нужно с тобой поговорить, – серьезно сказала Элиза.

– Это срочно или может подождать до после обеда?

– Очень срочно.

– Хорошо. Тогда пойдем в кабинет. Мама, Ондина, простите, если мы немного опоздаем к обеду. Не ждите нас, начинайте.

– Мы не торопимся. Няня все еще кормит двойняшек в кухне, и у нас уйма фотографий!

Двойняшки Изабелла и Джованни были еще слишком маленькими, чтобы сидеть за столом со взрослыми. Это были дети дяди Леопольдо и тети Ондины. Вот смешно, что у дяди родились близнецы – ведь он сам был близнецом папы Элизы, который, к сожалению, погиб вместе с женой во время бомбежки, когда Элиза была совсем еще маленькой, и дядя Леопольдо заменил ей отца, конечно же, вместе с дядей Бальдассаром и дядей Казимиром, и бабушкой Мариуччей и няней Изолиной.

(Но эта история и то, как любовь красавицы Ондины стала предметом спора между Леопольдо и Казимиром, и как последний все-таки победил, рискуя разбить тем самым юное сердце Приски, записано в блокноте самой Приски и в другой книге, которую вы можете прочитать, если захотите.)

Как только они остались одни, Элиза поспешно стала рассказывать, что случилось с бедным Командором и как его родственники несправедливо упекли его в психбольницу.

– Ты должен немедленно пойти освободить его, – уверенная в своей правоте закончила Элиза.

– Элиза, я же кардиолог. Я ничего не понимаю в психиатрии, и никто не станет меня слушать. И потом, мы точно знаем, что это заговор? Может, вы просто понавыдумывали все, фантазерки? Человека невозможно отправить в психиатрическую лечебницу просто так, по просьбе родных. Для этого необходимо медицинское…

– Я знаю. То же самое сказал нам дед Приски. Необходимо медицинское свидетельство. Оно у них есть. Но если врач написал неправду?

– И кто же этот лживый психиатр, который рискует собственной карьерой, чтобы досадить Командору?

– Доктор… Не помню, как его зовут. Это один из родственников Пьера Казимира Адорни. Мы думаем, что Серра ему за это заплатили.

– Послушай, Элиза, такое бывает лишь в детективных фильмах. Может, по этой бесплатной карточке вы их слишком много смотрели?

– Ты мне не веришь? – со слезами в голосе спросила Элиза.

– Что ты, я же не говорю, что ты врунья! Этого еще не хватало! Я понимаю ваше удивление – все произошло так неожиданно. Ты же знаешь, несмотря на то что мы очень разные, я пользуюсь уважением Командора и мы с ним друзья. До самого моего отъезда я всегда считал его совершенно здоровым и умным человеком с ясным умом. Мне тоже кажется странным, что он так внезапно повредился в рассудке. Но, к сожалению, это может случится, особенно в преклонном возрасте. Виной этому артериосклероз, и называется эта болезнь «старческое слабоумие». Как бы то ни было, чтобы лишить тебя всех сомнений, я завтра же пойду в клинику и поговорю с главврачом. Он мой хороший друг. Я спрошу у него, как на самом деле обстоят дела со здоровьем Командора и, может быть, получу разрешение на посещение для твоей подруги Дианы. Хотя она наверняка не обрадуется, если увидит деда в таком состоянии.

Элиза подумала о тех новостях, которые они получили от Томмазо Гая (в обмен на еще один поцелуй). Командор все еще был заперт в камере отделения буйных, отказывался от еды, постоянно требовал адвоката и время от времени выбрасывал такие номера, что на него снова приходилось надевать смирительную рубашку. По просьбе Приски, которая часто встречала этот термин в книгах, но ни разу не видела, даже в кино, Томмазо описал девочкам, что такое смирительная рубашка. Это такой застегивающийся сзади халат с настолько длинными рукавами, что их можно было перекрестить спереди и завязать после этого за спиной так, что больной оказывался со связанными и абсолютно неподвижными руками. Томмазо добавил, что если больной продолжал буянить, кричать или дергать ногами, то санитары набрасывали ему на голову мокрую тряпку, которая прилипала к лицу и закрывала нос и рот, почти не позволяя ему дышать. Или обливали его холодной водой.

– А их потом переодевают в сухую одежду? – встревожено спросила Диана.

– Еще чего! Да до них дотронуться нельзя! Они дерутся, лягаются, кусаются. Холодный душ на то и нужен, чтобы привести их в чувство. Мой отец говорит, что нет лучшего урока, чем оставить их на ночь в мокрой одежде.

– Но в «Оливковом саду» нет батарей! – возмущалась Розальба. – И никакого другого отопления. А на дворе декабрь! Они же могут схватить воспаление легких!

– Об этом можешь не беспокоиться, – разъяснял Томмазо. – Знаете, что самое интересное? Мой отец говорит, что психи, они все здоровехонькие, во всяком случае физически. Когда падают – ничего себе не ломают, когда раздеваются догола под дождем или гуляют всю ночь на морозе – то у них не бывает даже насморка!

– Ну, это, может, психи, – возражала Приска. – А Командор – не псих, и, вот увидишь, он точно схватит бронхит, воспаление легких или туберкулез.

Вспоминая эти разговоры и представляя себе, как должен чувствовать себя Командор, Элиза тяжело вздыхала. Она была разочарована. Как глупо было верить, что дядя Леопольдо, едва услышав ее рассказ, сразу же наденет пальто и побежит в клинику освобождать старого друга.

– Пообещай мне хотя бы, что ты позвонишь в клинику сразу же после обеда, – взмолилась она.

– Обещаю.

Они присоединились к остальным, готовые к трапезе.

– Элиза, ты только взгляни, какая красавица невеста Мирко! – сказала бабушка Мариучча, протягивая ей фотографию. – И как хорошо смотрится Леопольдо во фраке.

Элиза нехотя бросила взгляд на фотокарточку: обычная свадебная фотография, жених и невеста с ножом в руках перед огромным тортом в четыре этажа, вокруг них нарядные гости и на заднем плане столы, уставленные яствами, которыми можно было накормить целую африканскую деревню, бутылки шампанского, корзинки с цветами, повязанные белыми лентами, и декорации из еловых веток в честь скорого Рождества.

Свадьба Тома и Сонсирей в деревне апачей была совсем другой: таинственный колдун и прекрасный Кочис, которые благословляли молодых, священный нож, смешение крови, два белых скакуна в ожидании, когда они понесут молодых в секретное убежище…

Элиза решила, что она никогда не выйдет замуж. Хотя если вдруг через много-много лет она все-таки передумает, то уж точно не пожелает выходить замуж в такой пышной обстановке, как Мирко. Лучше уж как у Сонсирей.

– Что это за господин сидит сбоку от молодых? Тот, что подпирает себе щеку рукой и, кажется, подремывает? – с интересом спросила тетя Ондина, рассматривая фотографию. – Неужели праздник был таким скучным, что он на самом деле уснул?

– Это доктор Саломони, – ответил муж. – Ты права, он, кажется, и вправду спит. Во время банкета пили много вина, а потом еще и шампанское…

Саломони? Это имя зазвенело в голове у Элизы, словно военная труба.

– Доктор Саломони из Серраты?

– Да, он. Кажется, он друг отца невесты.

– Ты знаешь его, дядя Леопольдо? Я имею в виду лично?

– Да. А что?

– И ты абсолютно уверен, что в этот день он находился на свадьбе Мирко?

– Элиза, что за вопросы? Ты же сама видишь, что он был там, – усмехнулся дядя. – Хоть и проспал половину банкета. Он плохо переносит алкоголь, а мы старались, пили за счастье молодых. С ним и жена его была. Она не очень хорошо выходит на фотографиях. Смотри, Ондина, какой нос… А на самом деле это довольно красивая женщина.

– Дядя Леопольдо, – нетерпеливо прервала его Элиза, – свадьба была двенадцатого декабря в одиннадцать тридцать утра, верно?

– Да. Что это, проверка памяти, дабы убедиться, что я еще не выжил из ума?

– Подожди. Потом вы все отправились на свадебный банкет. И он закончился в?..

– В шесть тридцать вечера. Ты же знаешь эти свадебные банкеты… Они попросту бесконечны.

– И доктор Саломони тоже был там до самого конца?

– Да что ты прицепилась к этому Саломони? Конечно же, до конца. Все уже почти разошлись, а он все спал головой на столе, бедняга. Его пришлось чуть ли не на руках нести в машину. К счастью, за рулем был его сын.

– И ты можешь в этом поклясться?

– Зачем мне клясться? Ты посмотри на фото. Видишь, часы на стене показывают без пятнадцати шесть? Торт разрезали в самом конце, когда многие приглашенные уже собирались уходить.

– Ты поехал потом прямиком в Лоссай. А если бы ты вернулся в Серрату, то сколько бы времени ушло на дорогу?

– Элиза, да что с тобой сегодня? – поинтересовалась тетя Ондина. – Это похоже на одно из тех испытаний, которые Приска придумывала для меня, когда вы были еще в начальной школе.

– Ну сколько времени? – не отступала Элиза.

– Четыре с половиной часа на поезде или как минимум три на машине, – вздохнул дядя Леопольдо.

– То есть ты не приехал бы раньше, чем в половине десятого или даже в десять.

– Нет, если бы я, конечно, не летел на аэроплане.

– Ты думаешь, что у доктора Саломони есть личный аэроплан?

– Да при чем здесь бедный Саломони?

– Отвечай – есть или нет?

– Конечно же нет. Да, он довольно богат, работает в «Оливковом саду» и принимает частных пациентов, у него хорошо обставленная студия, но до шейха ему далеко.

– Но тогда!.. – воскликнула Элиза, триумфально помахивая перед глазами удивленного дяди свадебной фотографией, – тогда объясни мне, как мог доктор Саломони двенадцатого декабря в шесть вечера быть одновременно в Серрате и на свадьбе?

– Прости, Элиза, я тебя не понимаю. И я голоден. Повариха рассердится, если макароны остынут. Давай заканчивать с загадками. Почему вдруг доктор Саломони должен был в тот день находиться в Серрате?

– Потому что так написано в медицинском свидетельстве. Это он его подписал. Я вспомнила его имя, как только услышала. Это именно он. Но как ему это удалось, если он был за триста километров отсюда?

– Это очень серьезное обвинение, ты это понимаешь? – строго сказал дядя Леопольдо. – Тебя могут обвинить в клевете. Вам, девочкам, нравится играть в частных детективов. Ты отдаешь себе отчет в том, что такими фантазиями можно разрушить карьеру опытному врачу?

– Это не фантазии. Ты попроси своего друга главврача показать тебе медицинское свидетельство. Томмазо списывал его почти целый час, и я уверена, что он не сделал ошибок. Это же первый отличник в классе! Там не только подпись доктора Саломони, там еще и написано – я знаю это наизусть! – что «в день двенадцатого декабря, в шестнадцать тридцать, после самоличного осмотра пациента в его резиденции на улице Монастырской, на вилле под названием «Камелот», лично удостоверившись в сильнейшем психическом припадке Командора Джулиано Серра, который находился у меня на лечении из-за психического расстройства в течении последних двух месяцев, и будучи не в силах успокоить вышеназванного Командора Серра никакими доступными мне средствами, я предписываю ему немедленное заключение в психиатрическую лечебницу во избежание нанесения вреда себе самому и окружающим».

– Я не могу в это поверить, – выдохнул дядя Леопольдо. Но он знал, что Элиза не умела лгать.

Он ел молча и быстро, чем доставил неудовольствие матери и поварихе, потом прошел в кабинет звонить.

– Элиза! – позвал он через несколько минут. – Поди-ка сюда, пожалуйста.

Элиза подошла. Дядя прикрыл трубку ладонью:

– Ты была права, – вполголоса сказал он. – Профессор Губерни только что подтвердил мне, что и в «Оливковом саду» Командор находится на лечении у доктора Саломони и что это он подписал направление двенадцатого декабря.

– Ты сказал ему про свадьбу?

– Нет. Я предпочитаю сообщить ему об этом лично. Но я сказал, что сомневаюсь в диагнозе Командора и что две младшие внучки готовы поклясться, что психически он совершенно здоров. И попросил его встретиться со мной. Он согласен принять нас завтра после обеда. Диана и ее младшая сестра смогут пойти с нами?

Элиза кивнула. От волнения у нее в горле застрял комок.

– Хорошо, Губерни, – говорил в это время дядя Леопольдо в телефонную трубку. – Завтра в четыре. Где-где? На стадионе? Вы играете с Объединенной командой сыроваров? Тогда я приду пораньше, поболеть за вас.

– Если играют «Наполеоны», то будет и Томмазо. Мы тоже придем пораньше.

 

Глава третья,

в которой Розальба и Диана совершают очень нехороший поступок

В этот день Розальба пошла после школы домой к Диане, чтобы помочь ей в сложном задании по геометрии. Вдвоем они быстро все сделали и, ожидая Приску со свежим изложением «Илиады», просто болтали. Сначала о неразделенной любви Томмазо Гая к Элизе, потом о парне из Института исскуств, который нравился Розальбе, потом о последний каверзах Мунафо́ и в конце – этого было не избежать – разговор зашел о «прискорбном случае».

Они спокойно могли обсуждать все подробности, так как дома никого не было. Прислуга находилась внизу, в кухне, где они готовили тесто для рождественских сладостей, а Дзелия наверняка присоединилась к ним. Мама сразу же после обеда переоделась и вышла с тетей Лилианой. И никто не знал куда! В театр, к адвокату, в банк или еще куда-то плести свои интриги.

Девочки были дома одни…

– Может, поднимемся в комнату мамы в башне и проверим, не оставила ли она открытым ящик? – предложила вдруг Диана, подумав, что подобного случая может больше не представиться.

– Точно! И если он даже и закрыт, вот увидишь, я смогу открыть его иголкой от циркуля, – с восторгом согласилась Розальба.

Диана думала, что она просто так хвалится, поэтому, когда они вошли в комнату матери и увидели закрытый, как всегда, ящик комода, Диана уже повернулась к выходу. Но Розальба тут же принялась за дело:

– Смотри, чтобы никто не пришел! – шепотом велела она и стала ковырять циркулем в замке: трак-трак, клок! – Вот! Получилось!

Этого Диана не ожидала. У нее даже перехватило дыхание. Что скажет мама, когда вернется и увидит, что ящик взломан?

– Иди сюда, дурочка! И не трясись ты так. Как я его открыла, так и закрою. Никто ничего и не заметит.

Розальба оказалась очень деликатной взломщицей. Она отошла, чтобы Диана сама открыла ящик, и даже отвернулась, чтобы не смотреть.

Писем Манфреди было так много, что они уже не помещались в коробку. Некоторые, наверное самые последние, просто лежали сверху. Диана нерешительно протянула руку. Она понимала, что идет на очень мерзкий поступок. Но у нее не было другой возможности узнать собственную судьбу. Взяв наугад одно из писем, лежавшее поверх других, она дрожащими руками стала открывать конверт…

– Кто-то идет! – шепнула вдруг Розальба, и в самом деле внизу послышалось движение ключа в замке. С лестничного марша неясно доносились женские голоса. Еще несколько мгновений, и кто-то войдет в квартиру. Времени, чтобы прочесть письмо и положить его обратно, не оставалось. Но и оставлять его так, не прочитав… Диана не знала, как поступить.

Но Розальба, более опытная в этих делах, уже решила эту дилемму. Она быстро закрыла ящик, двумя ловкими движениями циркуля снова защелкнула замок, выхватила конверт из рук окаменевшей Дианы и сказала:

– Пойдем!

– А если мама заметит, что одного письма не хватает?

– Да ничего она не заметит.

Спускаясь по ступенькам башни, она вполголоса объяснила Диане, что прочитанное письмо можно будет без труда просунуть и в верхнюю щель закрытого ящика.

– Это же старинный комод, а не сейф. Ящики не закрываются герметически. Представь себе почтовый ящик – вытащить без ключа почту из него почти невозможно, а вот всунуть – просто детская игра.

Они едва успели зайти в Дианину комнату, как дверь открылась, и в квартиру вбежала сияющая Дзелия, за которой следовали Форика и Приска, встретившая их на лестнице.

– Смотри, Диана, еще один Пеппо! – и возбужденная от радости Дзелия рассказала им историю чудесной находки. После чего она направилась в свою комнату, чтобы надеть на новую обезьянку одежки старой. – Вы только подумайте: когда Командор вернется, у меня будут два Пеппо – Первый и Второй! Близнецы!

Форика метнула на нее полный упрека взгляд:

– Значит, это неправда, что ты его потеряла! Вот обманщица! А я, глупая, вздумала тебя утешить. В следующий раз можешь реветь, пока не затопишь весь дом.

Но в голосе ее не слышалось злобы. Форика не знала, что за трюк выдумала Дзелия, чтобы передать Командору свою игрушку, но была уверена, что тот ее не получил. Что же касается его возвращения… лучше малышке не обнадеживаться. Когда за чьей-то спиной закрываются двери «Оливкового сада», то, уж в этом можно было не сомневаться, они для него больше не откроются.

Зато Приска, которая видела будущее Командора более оптимистичным, сказала громким голосом, словно желая бросить вызов пожилой служанке:

– Если хочешь, Дзелия, когда вернется Пеппо Первый, я подарю тебе мою кукольную коляску на два места. Я все равно с ней уже давно не играю.

Форика укоризненно взглянула на Приску и обратилась к Диане:

– Ну коли ты дома, то я вернусь в кухню готовить печенье. А то кто знает, что натворят без меня девочки! Приглядывай за сестрой.

Диана обменялась с Розальбой понимающим взглядом. Еще немного, и они узнают, что же писал маме Манфреди! Вот хорошо, что Приска тоже как раз подошла.

Но Форика, уже положив руку на дверную ручку, вдруг заметила на персидском ковре у входа крошечное пятнышко. Настолько крошечное, что ей пришлось наклониться, чтобы разглядеть его.

– Хотела бы я знать, кто это такой невоспитанный, что не чистит ноги перед тем, как войти в дом! – возмущенно воскликнула она. – Да здесь, небось, миллион бактерий! Будем надеяться, что аммиак его выведет.

И вместо того чтобы выйти, она направилась в кладовую и вернулась оттуда с тряпками, щетками и различными бутылками, намереваясь немедленно извести «эту гадость».

Вытаскивать письмо при ней было слишком рискованно. Диана разочарованно вздохнула, но Розальба улыбнулась ей, со значением похлопывая себя по карману. Требовалось всего лишь подождать лишних десять минут.

«Что это за загадки?» – взглядом спросила у подруг Приска. И те тоже взглядом ответили: «После. После».

– Если хочешь списать задание по геометрии, то мы уже закончили. Вот оно, – фальшивым голосом первой зубрилы в классе произнесла Розальба.

– А что нового в «Илиаде»? Все еще продолжается резня? Или есть что-то новое? – таким же тоном спросила Диана.

Но в голосе Приски, когда та ответила, не было ни нотки фальши. Глаза ее заблестели:

– Да, резня продолжается. Но есть и кое-какие новости!

– Какие же?

– А такие, что хоть один раз эти наглецы боги получат по заслугам! Помните Диомеда? Пусть он всего лишь человек, зато преподаст им такой урок, что им ввек не забыть! – Приска была так горда, так взволнована, что неграмотный человек, как, например, Форика, которая никогда не читала «Илиаду», мог бы подумать, что Диомед – это ее кузен, или, может быть, даже жених.

 

Глава четвертая,

в которой хоть один раз простой смертный выстоит против Афродиты, Аполлона и Ареса

В самом деле, во второй части пятой книги происходили странные вещи. Для начала Диомеда ранит в плечо стрела Пандара, но вместо того чтобы пасть на землю мертвым, он говорит своему кучеру (хотя правильное его название было «возничий». Тереза как-то скопировала у себя в школе великолепную бронзовую статую «Дельфийского возничего» и послала рисунок Диане, чтобы хоть как-то отблагодарить ее за все рассказы об «Илиаде»): «Вырви ее, Сфенел, вырви стрелу!» После чего стирает пару капель крови и снова мчится сражаться как ни в чем не бывало. (Если честно, моментально выздороветь ему все-таки помогла Афродита, но мужество было его и лишь его!)

Потом он бросается на поиски Пандара, чтобы отомстить ему. Но этот трус, как только Диомед разглядел его среди других воинов, тут же упросил Энея взять его к себе в колесницу. Не забывайте, что Эней, двоюродный брат Гектора и Париса, был не просто воином и героем, потому что отец его был простым смертным, а мать богиней, прекрасной Афродитой. («То есть, – подумала Диана, – он был сводным братом Купидона, хоть и совершенно на него не похожим».)

Кстати, это различие между героями и полубогами возмущало Приску еще с первого класса. Во всех книгах по мифологии было ясно сказано, что если бог-мужчина имел ребенка от смертной женщины, как например Зевс и Леда, королева Спарты, то ребенок этот становился полубогом и наследовал от отца все, включая и бессмертие. Из-за этого еще произошли неприятности с близнецами Кастором и Полидевком, братьями Елены. Хоть они и были близнецами, но один, сын Зевса, был бессмертен, а другой, сын смертного мужа Леды короля Тиндара, должен был когда-нибудь умереть. Но братья настолько любили друг друга, что Полидевк, лишь бы не расставаться с Кастором, поделился с ним своим бессмертием. Один день оба они проводили в царстве мертвых, а следующий, тоже вместе, на Олимпе с богами. Вот отличный пример того, как братская любовь может восстановить справедливость.

А вот что касается героев, тут уж Приска никак не могла согласиться с существующим положением вещей. Если ребенок рождался от смешанного брака, но бессмертной была его мать, то в этом случае он не наследовал ровно ничего божественного. Он являлся всего лишь героем, то есть обладал большей силой, чем все остальные смертные. Как, например, Ахилл, сын морской богини Фетиды и смертного Пелея. Или Эней, сын богини Афродиты и троянского пастуха Анхиса. Обоим им было суждено умереть без всяких скидок на божественное происхождение.

Приска не сомневалась, что если бы в те времена существовали феминистки, то они устроили бы кучу протестов: собраний, демонстраций; ложились бы на землю посреди дороги; составляли бы манифесты, явились бы в парламент, пока не добились бы того, что дети от всех смешанных браков, причем неважно, кто именно из родителей у них был божественного происхождения, имели бы равные права и возможности.

Но вернемся к Энею, который был всего лишь героем, и к Диомеду, который вообще никем не был, зато мужества ему было не занимать.

Когда Сфенел, возничий Диомеда, увидел несущуюся на них колесницу Энея с Пандаром на борту, то воскликнул: «Бежим, Диомед, они куда сильнее нас, тем более их двое!» А Диомед ему в ответ: «Да ни за что на свете! Наоборот, ты лучше приготовься: мы еще оставим этих двух красавчиков пешком!»

И своим копьем (ну и с помощью крошечной подмоги Афины Паллады, чего там таить) Диомед ударил Пандара точно в лоб и убил его на месте. Его возничий схватил под уздцы обеих лошадей и увез колесницу к греческим кораблям в качестве военного трофея. Эней, который отличался благородством, хотел защитить тело мертвого друга, потому что в те времена была привычка снимать с трупов соперников доспехи и оружие и забирать себе. Все так делали, не только греки.

Тогда Диомед поднял огромный камень и бросил его в Энея. Тот рухнул на землю без сознания, сам готовый быть убитым и раздетым. Но – вот тут и начинаются фаворитизмы – богиня Афродита быстренько слетела с Олимпа, подняла лежащего без чувств сына, окутала его вуалью своего платья, чтобы скрыть от глаз простых смертных, и унесла в безопасное место.

Но Диомед узнал ее и, вместо того чтобы испугаться (она же была богиней), ранил ее острием своего копья в руку. Боги бессмертны, их нельзя убить, но если их ранить, то вместо крови они теряют прозрачную жидкость под названием «жизненная влага» – Приске на ум всегда приходил бесцветный ликер, которым мама угощала гостей, и дед еще называл его «живительная влага».

Афродита, перепуганная донельзя, ибо никто из смертных до сих пор не осмеливался поднять на нее руку, бросает тело Энея и спасается бегством. Она просит у Ареса, который сидел себе в стороне и наблюдал за боем, одолжить ей его колесницу, на которой и возвращается на Олимп. Там она сразу же бросается жаловаться направо и налево, но Гера и Афина лишь зло насмехаются над ней, и даже сам Зевс говорит: «Так тебе и надо! Ты же богиня любви. Чего тогда лезешь в военные дела?»

А как же бедный Эней? Диомеду не удалось нанести ему последний удар, потому что, пока Афродита убегала, ему на помощь поспешил Аполлон, бог Солнца (и брат Дианы), который, не обращая ни малейшего внимания на всех тех быков, которых перерезали на острове Криса в его честь, вечно устраивал всякие каверзы грекам. Не говоря уж о том, что он был ужасным богом, сильным и мстительным. Мы уже видели, что натворили в греческом лагере его отравленные стрелы. Но Диомед нисколько не испугался и стал сражаться с ним за тело Энея. Чтобы хоть как-то остановить его, Аполлону пришлось целых три раза потрясти перед лицом своим ослепляющим щитом, который сиял сильнее, чем солнце, и заорать так сильно, что земля затряслась у них под ногами.

После чего он вернулся на Олимп (ха-ха, «Апполон, выйди вон и иди считать ворон!»), страшно раздраженный тем, что простой смертный осмелился сразиться с ним, и, проходя мимо Ареса, бросил ему: «А ты, бог войны, чего не идешь биться с этим наглым провокатором Диомедом?»

Арес, весь напыжившись, спустился на поле боя и стал во главе троянцев. Некоторое время грекам пришлось несладко. Потом Афина позволила Диомеду напасть на Ареса (тот пока не осмеливался поднять руку на самого бога войны, ибо это казалось ему настоящим святотатством), и Диомед бросился к нему, убивая всех оказавшихся у него на пути троянцев.

В общем, в конце пятой книги Арес, раненный Диомедом, хныча, возвращается на Олимп и жалуется Зевсу: «Это все Афина виновата! Ты слишком ее балуешь, и она в ответ делает все что хочет!» На что Зевс ответил: «Так тебе и надо. Ты такой же задира и бузотер, как твоя мать Гера, и получил по заслугам…»

А Гера и Афина вернулись на Олимп обе довольные, потому что, несмотря на просьбу Фетиды, греки благодаря Диомеду все-таки победили троянцев даже без Ахилла. На этом заканчивалась пятая книга.

– Вот видите! – триумфально заключила Приска. – По-моему, это для нас добрый знак. Не надо сдаваться. Разве где-то написано, что взрослые всегда побеждают? Может, хоть иногда мы, дети, можем поступить так, как Диомед.

– Ш-шш! – Диана указала на коридор. Но рассказ Приски был таким захватывающим, что девочки и не заметили, как Форика ушла.

Не заметили они и прихода Дзелии, которая молча протиснулась в дверь, держа в руках Пеппо Второго, одетого в красную рубашку, и устроилась в цветочном кресле у окна.

– Теперь, пока мы одни, – заговорила она, – я хочу вам что-то показать. – Она порылась у себя за пазухой и вытащила старую книжку. – Вот. Я нашла ее в кладовке тети Офелии.

– Подожди, – прервала ее Диана, выхватывая конверт из кармана Розальбы. – Сначала мы должны прочесть, что пишет маме Манфреди.

– Но это совсем не почерк Манфреди, – заметила Дзелия. Диана побледнела, впервые обратив внимание, что на конверте не было никакого адреса. Ни виллы «Камелот», ни абонентского ящика на почте. Было просто написано «Для Астрид». И «А» была не такой, как ее писал Манфреди – резким треугольником, перечеркнутым длинной и четкой перекладиной посередине. Она была написана курсивом, да так кругло и мягко, с таким количеством завитушек, что плавно и совершенно незаметно переходила в «с».

– Проклятье! – вырвалось у Розальбы. – В спешке мы схватили не то письмо. – В некотором смысле она чувствовала себя виноватой. Такой риск, и ради чего? – Беги, положи его на место, пока твоя мать не вернулась, – смущенно посоветовала она.

– Да ты что, свихнулась? Не прочитав? Сначала посмотрим, что там, – тут же отозвалась Приска. – Мало ли…

Дзелия выудила из своей книги исписанный листок бумаги.

– Похоже, это один и тот же почерк, – заметила она.

Наконец-то на нее тоже обратили внимание! Диана вырвала книгу из рук сестры и положила на свой стол.

– Где ты ее взяла?

– Я не брала. Она сама шлепнулась мне на голову. В кладовке, когда мы искали Пеппо Второго.

Она развернула кожаный переплет обеими руками, и книга раскрылась на обычном месте:

– Симптомы, по которым определяется психиатрическое заболевание… – начала читать она.

– …в прогрессивной стадии болезни, – закончила Приска. Только она читала не из книги. Это было написано на листе, который она вытащила из конверта. Он был весь испещрен четким почерком в виде списка с пронумерованными на полях фразами.

Пока девочки изумленно переглядывались, удивленные таким странным совпадением, настойчиво зазвенел дверной звонок. Они тут же спрятали под кроватью книгу, записку и конверт в страхе быть обнаруженными кем-нибудь из взрослых.

Но это была всего лишь Элиза, запыхавшаяся от бега:

– Завтра в четыре идем на стадион смотреть игру «Наполеонов» и «Объединенных сыроваров»! – задыхаясь объявила она.

– Да ты с ума сошла? Разве нам сейчас до футбола? Ты же знаешь, что…

– После игры у Дианы и Дзелии назначена встреча с главврачом «Оливкового сада» профессором Губерни, – объяснила Элиза.

– А-а, это который с длинными волосами и дырявыми носками, – одобрительно заулыбалась Дзелия. Может, попросить его взять с собой на встречу если не Командора, то хотя бы Пеппо Первого, чтобы познакомить его с вновь обретенным братом-близнецом.

– Мы скажем ему, что Командор в тот день просто спал и что у него не было никакого кризиса, – сказала Диана. – И что он никогда не вытворял то, что написал доктор Саломони в своем свидетельстве.

– И покажем ему это! – ликующе закончила Элиза, вытаскивая взявшуюся невесть откуда свадебную фотографию.

 

Глава пятая,

в которой проясняется много загадочных вещей

Серрата, вилла «Верблюд»

22 ДЕКАБРЯ, накануне освобождения

Дорогая Тереза,

до сих пор не могу поверить: завтра утром Командора освободят! Ура!!! Его выпишут из клиники со справкой, в которой говорится, что он совершенно здоров психически и что попал в клинику лишь по «достойной всяческого сожаления ошибке».

Это все наша заслуга: моя, Дзелии, Розальбы, Элизы, Приски… Единственный, кто нам помог из взрослых, да и то в самый последний момент, – это доктор Леопольдо Маффей. И, конечно же, главврач «Оливкового сада» профессор Губерни, который выслушал нас и отнесся к нам с вниманием, а не так, как обычно взрослые к детям.

Кажется, после моего последнего письма прошла вечность, а ведь я писала тебе в прошлый вторник. Сколько всего случилось за эти дни! И знаешь что? Теперь я уверена, что судьба и вправду существует. Иначе нам ни за что не удалось бы найти доказательства, которые помогли бы нам раскрыть заговор взрослых.

Тем более что мы их совсем не искали. Во всяком случае, не эти. Они попались нам совершенно случайно. Дзелии так вообще упали прямо на голову.

Кто бы мог подумать, что дядя Туллио сам возьмется искать в медицинском справочнике все эти странности – типа вообразить себя лошадью или переставлять по ночам мебель, – которые передал потом своей жене, и моей маме, и тете Лилиане, чтобы они выставили Командора в таком ужасном свете?

И тетя Лилиана тоже хороша – прикидываться больной, чтобы видеться с доктором Саломони и болтать ему все эти небылицы! Она рассказывала ему настолько подробные детали, что даже он, доктор, ни разу не осмотрев Командора, поверил ей и написал направление в клинику, оставив его без даты – чтобы они в любой момент могли отправить туда Командора, если он вдруг станет опасным.

Тут Элиза была права. Доктор, действительно, оказался слишком доверчивым. К тому же у него не было никакой причины думать, что тетя Лилиана, моя мама, тетя Офелия, Сильвана и Пьер Казимир – все сговорились и рассказывали ему одинаковую ложь. И он не решился осматривать Командора лично, потому что те убедили его, что старик ненавидит врачей и может на него напасть. Наверное, если бы он все-таки с ним встретился, то наверняка понял бы, что никакой Командор ни псих, но ведь именно этого они и хотели избежать.

Но они не посчитались с тем, что ноги у лжи все-таки коротки. Чтобы отправить Командора в психушку, они выбрали как раз тот день, когда доктор Саломони уехал из города на свадьбу. Им тогда даже не пришлось бы его вызывать, чтобы сообщить об очередном «кризисе» Командора. Потом, после того как его насильно упекли в лечебницу и обращались с ним как с психом, Командор уже и сам так взбесился, что повел себя и впрямь как самый настоящий сумасшедший, поэтому доктор Саломони думал, что все то, что рассказали ему до этого родственники, – чистая правда.

Ты спросишь меня, откуда я все это знаю. О чем-то мы догадались сами, по уликам, как частные детективы в фильмах – помнишь, Хэмфри Богарта в «Глубоком сне»? В чем-то признался сам доктор Саломони. Но если бы не помощь судьбы, то мы никогда бы не нашли доказательства, которые позволили освободить Командора из клиники.

Ведь никто не знал, что медицинский справочник, в котором дядя Туллио собственноручно подчеркнул все симптомы, которые рассказывались потом про Командора, был спрятан в кладовке именно в том шкафу, где Форика и Дзелия искали близнеца Пеппо? И что этот олух оставил в ней листок с перечнем выписанных симптомов, копии которого он передал потом маме и тетям? Чтобы те не противоречили друг другу, когда рассказывали бы эту ложь о Командоре своим знакомым.

Хотя, может, одной только книги и не хватило бы. Но в тот же самый день я нашла подтверждение их сговора в ящике маминого комода! Тебе я могу в этом признаться, Тереза. Мы поклялись не иметь друг от друга секретов. Ящик вскрыла для меня Розальба иголкой циркуля. Мне так хотелось прочесть хотя бы одно письмо Манфреди, но в спешке я схватила не его, а конверт, где рукой дяди Туллио были перечислены для мамы отобранные им симптомы. Когда я это обнаружила, Розальба уже закрыла ящик комода так хорошо, что никакого другого письма было не достать… Ничего, этот конверт тоже оказался еще каким важным!

Но не думай, что на этом совпадения, посланные нам судьбой, заканчиваются. Знаешь, как мы обнаружили, что доктора Саломони в тот день не было в Серрате, из-за чего медицинское заключение оказалось недействительным? Помнишь, я писала тебе, что доктор уехал из города на свадьбу, но тогда мы этого еще не знали. И представь себе – вот она, судьба! – на той же свадьбе в качестве свидетеля оказался и дядя Элизы, который привез по возвращении фотографии для жены. И на одной из них на заднем плане сидел и доктор Саломони – прямо под часами!

Все эти доказательства убедили дядю Элизы, что в наших подозрениях есть смысл и что мы не просто играем в детективов, насмотревшись фильмов, как утверждал отец Приски. Поэтому он позвонил главврачу психиатрической клиники и попросил о встрече.

Конечно же, дома мы никому ничего не рассказывали, даже Галинуче. Или синьоре Нинетте, чтобы не подавать ей ложной надежды. Вот они удивятся, когда Командор вернется завтра домой! Но я не хочу даже думать о том, что случится потом…

Диана.

Но вернемся к встрече с профессором. Чтобы не возбуждать подозрений, мы встретились с ним не в его кабинете в «Оливковом саду», а в раздевалке стадиона, где он играл в футбол со своей командой психов. Мы вели себя как заядлые болельщики, дядя Леопольдо даже взял с собой своих восьмимесячных близнецов; видела бы ты, как им было весело и как они шли потом на руки к психам без тени всякого опасения! Я ничего не понимаю в футболе, поэтому не могу сказать, была ли команда «Наполеонов» лучше другой. Но они выиграли, и все были так счастливы! Из пяти голов один забил сам главврач, профессор Губерни, которого на первый взгляд самого не отличишь от его пациентов; один – отец Томмазо Гая, работающий там санитаром; и три оставшихся – один из психов, бывший алкоголик, но страшно веселый. Он все время отвлекал вратаря противников тысячей финтов и ложных ударов, кривлялся, показывал язык, корчил рожи и в самый неожиданный момент отправлял мяч в ворота одним точным и сильнейшим ударом. Мы думали, Томмазо тоже будет играть, но он сидел с нами, потому что еще не достаточно натренирован, и Элиза страшно смущалась, сидя рядом с ним, – ты же помнишь, ей пришлось два раза целоваться с ним за информацию о медицинской справке и условиях содержания в клинике. Но всем известно, что шпионам приходится жертвовать собой, особенно таким образом, чтобы нащупать верные улики. Вспомни только Мату Хари!

После матча профессор Губерни принял душ и присоединился к нам в баре. Как обычно, он сделал кучу комплиментов Дзелии и смеясь рассказал нам, что после ее визита сестра-привратница чуть не лопнула от ярости, что ее обвела вокруг пальца такая соплячка (это были слова монахини, и Дзелия страшно оскорбилась; ты и сама знаешь, что нос она всегда держит в полном порядке). Дядя Элизы сразу же поведал ему о наших подозрениях, и что мы хотели бы продемонстрировать ему доказательства заговора взрослых.

Профессор не ахти как обрадовался, но сказал: «Что ж, посмотрим», тогда мы вытащили книгу с красными отметками, список и записку дяди для мамы. Но его все это не убедило. «Даже если вы уверены, что это почерк вашего дяди, может быть, он искал эти сведения уже после того, как у Командора случился кризис, чтобы проверить, правильно ли поставлен диагноз».

Но тут доктор Маффей показал ему фотографию со свадьбы, добавляя: «Я тоже был на свадебном банкете. И если вы мне не доверяете, то вот газета. В «Светской хронике» есть статья об этой свадьбе: здесь перечислены все приглашенные, платья и прически дам и все такое».

Профессор Губерни взглянул на фото и скривился, словно у него разболелся зуб. «Неужели Саломони мог на такое пойти?!» – возмущенно воскликнул он.

Мораль всего этого следующая: на следующее утро он вызвал к себе Саломони, показал ему фотографию, статью в газете и поинтересовался, не научился ли тот, случаем, раздваиваться, как буддийские монахи или привидения. Тому пришлось во всем признаться, хоть он и продолжал утверждать, что ошибкой его было лишь то, что он выписал справку без даты, но что Командор совершенный псих.

Теперь, когда уже доказано обратное, лишь от великодушия моего деда зависит, отделается ли он просто выговором Союза медиков или же ему придется ожидать суда.

Главврач решил немедленно назначить комиссию из пяти докторов для осмотра Командора и даже хотел сам ее возглавлять. Но Дзелия сказала: «Я думаю, он так разозлился на вас за эти дни, что сразу же станет ругаться, брыкаться и, может быть, даже плюнет вам в лицо. Я бы тоже так сделала. И докторам тогда будет очень трудно разобраться, сумасшедший он или нет».

«И что же ты предлагаешь, принцесса?» Он называл так Дзелию потому, что в тот раз, с монахиней, она явилась в «Оливковый сад» в коляске.

– Если вы позволите войти сначала мне и оставите нас одних на полчасика, то я объясню ему, что это не ваша вина, что это не вы упекли его в психушку, а, наоборот, хотите его освободить. Что он должен оставаться спокоен и показать вам, что с головой у него все в порядке. Вот увидите, тогда он будет вести себя хорошо», – сказала Дзелия.

«Но ты понимаешь, как это может быть опасно? Он может наброситься на тебя. Я не желаю брать на себя такую ответственность», – ответил профессор.

«А если я зайду к нему вместе с девочкой? – предложил тогда дядя Леопольдо. – Командор знает, что я его друг. И в худшем случае, если он действительно выйдет из себя, я смогу уложить его одной левой».

На том и порешили. Дзелия рассказала мне потом, что Командор, увидев ее, залился слезами, а после ее рассказа на него нашел такой приступ ярости, что он с размаху ударил кулаком о стену и сломал себе палец. Но в конце концов он успокоился. Санитары принесли ему его одежду, Дзелия причесала его, а доктор Маффей одолжил свой галстук (галстук Командора не вернули ему из страха, что он повесится или кого-то удушит, ты только подумай!).

Консилиум длился три дня, и каждый день с разными медиками. И все написали в справке, что характер у него сверхраздражительный, но что он полностью в своем уме. Завтра утром ему вернут все его вещи и выпишут.

За ним поедем мы – я и Дзелия. Естественно, тайком от взрослых. Сделаем вид, что идем в школу, а на самом деле встретимся в квартире на улице Энрико Тоти с дядей Леопольдо, который отвезет нас на своей машине в «Оливковый сад».

Представляешь себе, Тереза? Нам удалось освободить Командора до Рождества! Вот обрадуется синьора Нинетта.

И вот рассердятся мама, дядя Туллио и вся честная компания, когда узнают о нашем контрзаговоре…

Что ж, все они могут сердиться, сколько захотят. Мы сделали то, что было правильно, так и профессор Губерни сказал. И дядя Элизы тоже. И если мама отлупит нас, тоже ничего. Хотя не думаю, что Галинуча даст ей поднять руку на Дзелию. Значит, влетит опять только мне, как обычно. Но знаешь, чего мне больше всего жаль? Что моя собственная мать и мои же родственники, после того как они казались мне такими добрыми и приятными людьми, смогли так долго лгать и вести себя так жестоко. И все ради чего? Ради денег! Хоть им вовсе не грозила нищета или просто бедность. Права была Аурелия, когда говорила: «Скорее верблюд пролезет в игольное ушко, чем богач попадет в рай».

Когда я думаю об этом, Тереза, мне становиться так грустно, что хочется плакать. Хотя я должна радоваться, что победила (с Дзелией и моими новыми подругами).

Слушай, я пошлю тебе это письмо завтра утром, как только выйду из дома. И обещаю, что если случится что-то важное, то напишу снова, даже не ожидая твоего ответа.

Целую тебя тысячу раз, твоя

 

Глава шестая,

в которой все делают вид, что ничего не произошло

Серрата, вилла «Верблюд»

23 ДЕКАБРЯ, день освобождения

Тереза!

Надеюсь, ты переварила те невероятные новости, о которых я писала тебе вчера! Теперь готовься! Держись покрепче, потому сейчас ты прочтешь вторую часть – «Возвращения Командора»!

Для начала сообщаю тебе, что Астрид Таверна страшно зла на меня, на Дзелию и на «всех этих сплетниц» моих подруг. По ее мнению, мы вмешались в дела, нас не касающиеся, и понатыкали палок в колеса взрослым, которые, если что-то и делали, то лишь ради нашего же блага. Наверняка, она разозлилась бы и на тебя, если бы узнала, что ты все это время была в курсе нашего контрзаговора.

Но она не осмелилась отлупить меня, чтобы Командор не услышал моего плача, от этого у меня уже легче на душе.

Но все по порядку. Начну с утра. Как я писала тебе вчера, в девять утра доктор Маффей привез нас в «Оливковый сад» за Командором. Он зашел к нему, чтобы помочь умыться, побриться и одеться, а мы в это время ждали в привратницкой. Тут же была и та монахиня, и Дзелия сказала ей, сделав при этом ангельское личико: «Вот видите, матушка, мое желание осуществилось! Через несколько минут я вновь обниму моего дедулечку. Ваши четки действительно делают чудеса!»

Монашка аж позеленела от злости, но прикусила губу и ничего не ответила.

А потом вышел Командор под руку с доктором Маффеем. Видела бы ты, Тереза, как он изменился! Он пробыл там всего одиннадцать дней, но так исхудал… Одежда на нем просто болтается. И палец на правой руке в гипсе. Багажа при нем не было, это ясно, но он держал за одну лапу Пеппо Первого и сжимал так сильно, словно это был чемодан драгоценных камней. Мне вдруг так его стало жалко! Он не поздоровался с нами, не произнес ни слова, словно не узнал, и когда эта курица монахиня медовым голосом пропела ему «До свидания!», он грубо ей ответил: «До свидания на том свете!»

Потом, пока машина не отъехала на порядочное расстояние и «Оливковый сад» не скрылся из вида, он все сидел с серым лицом и сжатыми губами. Дзелия крепко держала его за руку, но, казалось, он и не замечал. Когда мы подъехали к первым домам Серраты, доктор Маффей спросил у него: «Домой или на работу?», он коротко ответил: «В банк».

Можешь себе представить, как он рассердился, когда узнал, что не может получить ни лиры, потому что дядя Туллио заморозил все его счета. Так рассердился, что даже начал нормально с нами разговаривать и грубить, как раньше. Я не знаю, зачем ему понадобились деньги, но у меня были с собой те, что я заработала на карточке, и я предложила их ему в долг. Конечно, пришлось и признаться, что во время его отсутствия я снова давала карточку напрокат. Он не стал ругаться, только спросил, сколько у меня всего денег, и потом ответил: «Слишком мало».

Он взял в долг у доктора Маффея пятьдесят тысяч лир, и мы поехали все к дому синьоры Нинетты. Конечно же, он вошел один. Пробыл он там недолго и, когда вышел, объявил: «Наше заявление все еще действительно. Мы поженимся двадцать девятого, как и было решено. Вы все приглашены. Нет, не все – лишь те, которые действительно меня любят». И подмигнул нам. Вот и вся благодарность, Тереза, которую мы от него получили. Если честно, я ожидала большего. Вероятно, его плохой характер нисколько не улучшился в психушке. Очевидно, он считает, что все на свете должны для него стараться. (Ну хоть в чем-то он и прав, потому что то, что с ним сделали, – несправедливо, а с несправедливостью нужно бороться всегда и везде. Даже если жертвы несправедливости не особенно тебе симпатичны.)

Я также думала, что с его-то характером он сразу же после выписки бросится домой мстить за свое заточение. С тех пор как профессор Губерни подписал справку о выписке, я немного предвкушала этот момент и немного его опасалась. Но была уверена, что этим он займется в первую очередь. Что он, например, пойдет в театр и с криками выгонит из своего кабинета дядю Туллио и тетю Лилиану.

Но Командор, спокойный, как никогда, после визита к синьоре Нинетте попросил высадить его у бюро нотариуса Ренты, поблагодарил доктора Маффея и сказал нам: «Увидимся в обед. А до тех пор – набрать в рот воды!»

Сегодня был последний учебный день перед рождественскими каникулами и занятия заканчивались раньше обычного. Только мы не хотели возвращаться домой из опасения, что что-то выболтаем. Мама всегда угадывает, если у нас есть какой-то секрет. Не говоря уж о Галинуче.

Тогда доктор Маффей пригласил нас к себе домой, где уже были Приска и Элиза. Мы рассказали им последние события и потом все вместе играли с близнецами до самого обеда.

По мере приближения обеденного часа я все больше ощущала беспокойство. У меня даже живот разболелся от волнения. Я представляла себе Командора, который врывается на виллу «Верблюд», крича, как Зорро, требует всех к себе и устраивает невесть какую сцену. (Я бы на его месте так и сделала.) А вот Дзелия была совершенно спокойна. Она была так счастлива, что ей удалось освободить ее «дедулю» – вот уже целый день, как она только так его и называла, и не только чтобы позлить монахиню. Казалось, она парит в воздухе от радости.

Наконец тетя Элизы ласково, но уверенно вытолкала нас вон, и мы вернулись домой. Форика накрывала на стол, и Дзелия сказала ей: «Поставь еще один прибор, для Командора. Сегодня он будет обедать с нами», и Форика ей ответила: «Не болтай глупостей», но вовсе не зло.

Тогда Дзелия, чтобы лишний раз не спорить, сама поставила прибор для Командора: тарелку, вилку и нож, стакан и салфетку, и мама смотрела на нее немного с жалостью и немного с грустью. «Тебе нужно смириться, – сказала она в конце, – он больше не вернется». В это мгновение раздался звонок в дверь, и я прижала руки к животу – у меня вдруг резануло в животе и даже нашла тошнота!

Видела бы ты это, Тереза! Какая сцена! Он вошел спокойный и безразличный, с таким видом, словно вышел из дома всего пару часов назад, например в восемь, чтобы идти на работу. Ни с кем не поздоровался. Спросил лишь: «Что на обед?», сел за стол (хорошо, что ему приготовили приборы) и закурил сигару.

Диана.

Мама, Форика, Галинуча, Мария Антония не произнесли ни слова, лишь смотрели на него с открытым ртом, как на привидение.

Но потом мама надела на себя лицо Астрид-Мартинец Серра-Таверна и подошла, любезно улыбаясь: «Я так рада, что вам лучше, Командор! Вы отлично выглядите!» (Никогда бы не подумала, что моя мать может быть такой двуличной.) И Командор в ответ: «Ты права, Астрид. Я чувствую себя свежим, как жених».

Мы сели за стол, и очевидно Мария Антония или Форика сообщили все остальной прислуге через задние окна в кухне, потому что после обеда дядя Туллио, Сильвана и обе тети как ни в чем не бывало поднялись к нам на кофе.

Как ни в чем не бывало – это все-таки неправда, Тереза. Все притворялись, что очень рады, поздравляли Командора с «выздоровлением», хвалили его внешний вид. Никакого удивления, никаких вопросов. Словно было совершенно нормально, что сумасшедшего вдруг выписывают домой, не предупредив заранее родственников, чтобы за ним кто-то приехал. Конечно же, в душе каждый из них задавался вопросом, что же в итоге произошло в «Оливковом саду» и что натворил доктор Саломони. Но по их медовым улыбочкам, по радостным восклицаниям кто угодно подумал бы, что с самого первого дня заключения Командора в психушку они ни о чем другом не мечтали, как о его возвращении.

Я думала, что и без этой пошлой комедии, которая лишь провоцировала его, Командор начнет орать, ругаться, снова гнать их из дома. Я ожидала обычной сцены – с битьем посуды, тарелок и бокалов. Но он спокойно сидел в своем кресле и жевал сигару, не обращая ни на кого внимания. Потом сказал Форике: «Я устал, пойду прилягу. Надеюсь, мои дети еще не продали эту безвкусную мебель старьевщику».

Видела бы ты, как они все покраснели! Особенно мама и тетя Офелия. По-моему, они и правда собирались ее продать. Командор встал, направился к своей комнате и уже у двери вдруг обернулся и сказал: «Кстати, завтра воскресенье, если я не ошибаюсь?» «Нет, завтра рождественский сочельник», – ответила тетя Офелия. «Какая разница. Завтра я желаю видеть всех вас у меня за обедом, чтобы отпраздновать мое возвращение».

И они все вздохнули с облегчением. Неужели они такие дураки, что думают, что он их простил? Что на вилле «Верблюд» и дальше все пойдет как прежде, словно ничего не случилось? Вот уж во что я ни за что не поверю. Боюсь, завтра случится что-то очень, ну очень неприятное.

Мама тоже так думает. Как только Командор скрылся в своей спальне, она вызвала нас с Дзелией в свою комнату и выпытала все о нашем контрзаговоре. Не так уж это ей было и сложно, потому что Дзелия так гордилась своей ролью освободительницы, что ждала лишь подходящего момента, чтобы похвастаться. (Правда, она ничего не сказала ей о вскрытом ящике и письмах Манфреди.)

Мама страшно рассердилась, как я тебе уже говорила. Сказала, что по нашей вине доктор Саломони может попасть в тюрьму и дядя Туллио и тетя Лилиана тоже. «А ты нет?» – спросила у нее Дзелия. Но мама не ответила. На губах у нее заиграла эта загадочная улыбка последних недель, и она вздохнула, но не тяжело. Словно подумала о чем-то очень романтичном. Знаешь, что я тебе скажу, Тереза? Мне так уже надоели все эти тайны! Подумай только, завтра Рождество, и никто во всем доме не позаботился о том, чтобы приготовить хоть какой-то несчастный вертеп, нарядить елку или хоть как-то украсить дом еловыми ветками или что-то в этом роде. И наверняка никому и в голову не пришло купить подарок мне и Дзелии. Она хоть получила Труди и Пеппо Второго, а вот мне, видно, придется позабыть об индейском костюме. Я немного обеспокоена: за последние пять дней я почти не думала о Кочисе. Неужели моя влюбленность закончилась? Нет, не может быть. Это случившееся с Командором просто выбило все у меня из головы.

Сегодня в школе выдавали табели за первый семестр, и я не только не смогла получить мой, но даже забыла об этом! Оно и лучше. Не хватало еще, чтобы мама рассердилась из-за моих плохих оценок.

Целую тебя, Тереза, и бегу отправлять письмо. Завтра я напишу тебе третью часть, под названием «Месть». Обещаю!

Так что до скорого, твоя

 

Глава седьмая,

в которой мы присутствуем при мести Командора. Часть первая

Серрата, вилла «Верблюд»

24 ДЕКАБРЯ, 4 часа дня

Дорогая моя Терезочка,

клянусь, это последний раз, когда я орошаю письмо слезами (во всяком случае, за этот год). Но я не могу не поделиться с тобой – ведь ты моя самая лучшая подруга! Элиза, Приска, Розальба – они тоже всегда меня понимают и поддерживают. Но никто никогда не займет твоего места – ведь ты мне по-настоящему родственная душа!

Мне так грустно, Тереза. Несмотря на то что я стала наследницей. И скоро уеду в чудесное путешествие. И Командор пообещал мне, что в Риме он отведет меня к знаменитому окулисту, чтобы попробовать новый тип невидимых очков, которые называются «контактные линзы». Их нужно надевать прямо на глаза, даже нет, прямо в глаза, и они пока еще не совершенны – вызывают сильный зуд. Я читала в журнале, что их надела Джузеппина Карлотта, дочь бельгийского короля, в день своего бракосочетания. Она не хотела портить свадебный наряд очками, но и спотыкаться по пути к алтарю тоже. Но глаза ее страшно слезились всю церемонию, и народ говорил: «Ах, как это трогательно! Бедняжка плачет, потому что ее мать не может сопровождать ее к алтарю». Хотя обычно к алтарю невесту ведет отец, и король Леопольд был на свадьбе, но он в ссоре с дочерью, потому что женился на женщине низшего ранга, и бельгийцы не захотели признавать ее своей королевой. Единственная королева, которую народ любил, это мать Джузеппины Карлотты, но она умерла много лет назад. Представь себе, ее звали Астрид, как и мою мать.

Ты, наверное, думаешь: «Диана совсем свихнулась! Какое ей дело до бельгийских монархов? Что общего имеют все эти аристократические сплетни с тем, что происходит на вилле “Верблюд”?»

Конечно же, ничего. Просто мама вчера поздно вечером, еще не зная, что произойдет сегодня, вновь повторила эту историю мне и Дзелии, стараясь убедить нас, что мы ошиблись, помогая Командору выйти из психушки и не сопротивляясь его женитьбе. Что жениться на особе ниже своего ранга не принято, потому что это лишает тебя уважения окружающих. И пример тому король Леопольд, который несмотря ни на что пожелал жениться на гувернантке, из-за чего репутация его была испорчена в глазах подданных, и дети, рожденные от этого второго «морганатического» брака, считались чуть ли не бастардами.

Или как Биби, помнишь, девочка из Дании, мы еще читали про нее книжки в оранжевой обложке; она тоже родилась от смешанного брака («мезальянс», называют его взрослые), потому что ее мать вышла замуж за станционного смотрителя против воли ее родителей. Я молчала, но думала про себя: «Знала бы ты, мама, что я собираюсь выйти замуж за краснокожего дикаря, который понятия не имеет, что такое салфетка и вытирает жирные руки о собственные предплечья…» Тот еще «мезальянс»! Хотя, может, Кочис маму устроит, ведь он вождь краснокожих, то есть тоже немного принц.

Как бы то ни было, думаю, что после сегодняшнего мне не придется спрашивать ее разрешения для замужества.

Я даже издалека чувствую, что ты уже дрожишь от нетерпения. Ты права, хватит болтать. Я немедленно расскажу тебе, как прошла вторая встреча Командора с членами семьи. Это длинная и запутанная история, и, хоть я уже знаю, чем она закончилась, может, мне придется описать тебе ее в двух письмах.

Помнишь, он пригласил всех к нам на обед? Когда все расселись, он казался совершенно спокойным.

Форика постаралась на славу в декорации стола: серебро, указатели мест из старинного фарфора, хрустальные бокалы и рождественский венок с красными свечами в центре стола. Ведь сегодня рождественский сочельник! Только накрыто было на одну персону больше, и место, конечно же, осталось незанятым. Все косились на него, но ни у кого не хватило мужества спросить, кто еще ожидается, хотя на лбу у них было написано опасение, что хочешь не хочешь, а придется смириться с присутствием синьоры Нинетты.

София Лодде рассказала в кухне, что слышала, как дядя Туллио звонил утром и доктору Саломони, и адвокату Денгини, кричал на них и требовал найти новую «тактику для нейтрализации старика». Но оба раза после разговора клал трубку с видом побитой собачонки.

Когда Галинуча принесла в столовую ньокки [12] и стала раскладывать их по тарелкам, начав, как всегда, с тети Лилианы, но та остановила ее жестом руки:

– Разве мы не ждем…? – и указала на пустое место.

– Мы никого не ждем, – ответил дед. – Это место с сегодняшнего дня принадлежит новой хозяйке дома. Сегодня я не пригласил ее, чтобы не омрачать ей сочельник вашими кислыми лицами. Но приказал накрыть и на нее, чтобы вы не забывали, что хозяин в этом доме все еще я и что я могу делать все что пожелаю.

Все молчали, сидя с хмурыми лицами. Все, кроме мамы, которая вела себя, словно ее это не касалось. Позже я поняла почему.

Ели в полном молчании. Обед был великолепен, но, думаю, никому кусок не шел в горло. В воздухе чувствовалось такое напряжение, что, казалось, его можно резать ножом. От волнения мне еще до сладкого пришлось бежать в туалет, где меня вырвало. А ведь я еще не знала, что произойдет!

Ладно, не стану тянуть резину. Когда Галинуча унесла грязные десертные тарелки, Командор оглядел всех и спросил:

– Ну что, как обед? Понравился?

И все хором:

– Очень!

– Великолепный!

– Форика превзошла саму себя!

– Я рад, – произнес дед. – Потому что это последний раз, когда вы едите за моим столом. Последний раз, когда нажираетесь за мой счет.

Он был совершенно спокоен и, пока они смотрели на него, вытаращив глаза, объявил, что вчера он побывал у нотариуса Ренты и лишил всех их наследства. Совершенно серьезно. Не так, как в тот раз, когда кричал на эту безмозглую Сильвану.

– С сегодняшнего дня вы не получите больше от меня ни одной лиры: все, кран закрыт. И я изменил завещание так, что и после моей смерти вам не достанется ни гроша. И для начала можете немедленно искать себе другой дом. Халява на вилле «Камелот» закончилась: бесплатное жилье и все остальные траты, оплаченные этим дураком Панталоне [13] ! Я не желаю больше видеть вас под моей крышей. И Туллио лучше подыскать себе другую работу. Чтоб ноги его больше не было в театре!

– Ты выгоняешь нас на улицу? – дрожащим, словно осколки разбитого стекла, голосом спросила тетя Лилиана. – Нас, твоих детей?

– Вы уже достаточно взрослые, чтобы покинуть родное гнездышко, если я не ошибаюсь, – смеясь ответил ей Командор. – И вам не составит труда снять себе другую квартиру или даже купить ее на те деньги, которые вы тайком сэкономили, пока жили за мой счет.

– Ты обвиняешь нас в… – начал дядя Туллио багровый от возмущения.

– Осторожно, Туллио, я мог бы обвинить вас кое в чем похуже, чем в двух грошах, украденных из денег на хозяйство! Так что держи лучше язык за зубами и не провоцируй меня.

После чего Командор заявил, что не хочет тратить время на разъяснения старых дрязг, но что с этого момента он для них – чужой человек и что они должны убраться из его жизни.

– Я знаю, что ты собираешься сказать мне, Лилиана. Что закон не позволяет полностью лишать законных детей их части наследства. Но это только в том случае, если дети не совершили никаких преступлений против собственного отца. Повернется ли у вас язык объявить себя невиновными после того отпуска в «Оливковом саду», куда вы меня отправили?

После чего дед рассказал, что он посетил не только нотариуса, но и адвоката – нового, не эту продажную шкуру Денгини – и дал ему мандат подготовить на всех них заявление в полицию. В их действиях можно было выявить как минимум пять серьезных преступлений, настолько тяжелых, что это не только оправдывает его решение лишить их наследства, но и может грозить им судом с довольно неприятными последствиями.

– Вот и посмотрим, понравится ли вам сидеть в тесной камере, с клопами, жрать вонючую бурду и ссать в жестяную банку, которая будет ароматизировать помещение весь день. Все то, что пришлось перенести мне по вине вашей чрезмерной сыновней любви.

Видела бы ты их, Тереза. Лица у всех так побледнели, что они казались головками свежего творога. Очевидно, адвокат Денгини сказал сегодня утром дяде Туллио те же самые вещи, поэтому никто не возражал. Лишь Сильвана разразилась слезами, всхлипывая: «Теперь Пьер Казимир ни за что на мне не женится…»

Но тетя Офелия прошипела ей: «Прекрати! Пьер Казимир с его дядей в таком же положении, как и все мы. Так что ему лучше не кривить носом».

Таким образом, Командор огласил свой «ультиматум»: он не собирается перещеголять их в подлости, сказал он, вышвыривая их на улицу без предупреждения, тем более перед самым Рождеством, как маленькую продавщицу спичек Андерсена (тут он подмигнул Дзелии). Его устроит, если они переедут к Епифании [14] , когда он вернется со своей женой из свадебного путешествия. При этих словах все еще более напряглись, а Сильвана так вообще подскочила на стуле, но не осмелилась произнести ни слова. «Этого времени вам хватит, чтобы найти другую квартиру, – великодушным тоном добавил он. – Можете забрать с собой вашу мебель, картины, прислугу». Они могли даже сохранить все деньги, которые успели тайком положить в банк на свое имя. «Лишь бы вы больше не надоедали мне ни в театре Масканьи, ни на Монастырской улице».

Никто не возражал и не жаловался. Дед поднялся в полнейшем спокойствии и сказал:

– Пойду-ка я подремлю. – Уже у самой двери он оглянулся и добавил: – Как вы уже поняли, двадцать девятого декабря я женюсь. На свадьбу не приглашен никто из вас, кроме двух малышек.

Как только он закрыл за собою дверь, Сильвана тут же набросилась на нас:

– Что, теперь вы довольны, жалкие предательницы, лгуньи, нахалки? Плохо вы все подрасчитали! Он лишил наследства вас тоже, так же как и всех нас.

Взрослые ничего не говорили, но смотрели на нас так, словно желали на месте свернуть нам шею. (Кроме мамы. Она уже отчитала нас вчера вечером и сейчас словно парила над всем происходящим с этой ее загадочной улыбкой, которая начинала действовать мне на нервы.)

Ой, Тереза, у меня уже болит рука, почти закончились чернила и нужно покупать новую чернильницу, чтобы описать все как следует.

Давай сделаем так: я пойду сейчас погуляю с Приской по городу, особенно мне хочется посмотреть в последний раз на витрины «Детского рая». Помнишь костюм индейцев? Я и так уже потеряла всякую надежду получить его в подарок на Рождество. И теперь подумала, что если никто его не заказал, то я могла бы купить его на свои деньги. Правда, здорово? И еще я хочу купить подарок Галинуче. И, конечно же, Дзелии. И… и еще многим, но не стану их перечислять, чтобы не надоесть тебе длинным списком.

После ужина я закончу это письмо. Все равно нам нужно будет дождаться полуночи, потому что Форика возьмет нас собой на рождественскую службу в собор. Она сказала, что семейные ссоры нужно отбросить в сторону – ведь мы тоже христианки и не можем пропустить рождественскую мессу. И что нам даже будет полезно немного успокоиться после всего случившегося под возвышенную музыку органа.

Так что до свидания, до вечера. Вот увидишь, вторая часть будет еще интереснее, чем первая!

 

Глава восьмая,

в которой мы присутствуем при мести Командора. Часть вторая

9.30 вечера (в ожидании полуночи)

Знаешь, Тереза,

здорово все-таки зайти в магазин и сказать: «Я беру это и это…», не мучаясь подсчетами, хватит ли тебе денег, потому что у тебя их полный мешок.

Но немного меня это смутило. Надеюсь, мы с Дзелией не станем вести себя так, как та мать семейства в фильме «Кто-нибудь видел мою девчонку?», помнишь, с Роком Хадсоном? Он там играет бедного жениха, а потом его семья получает сто тысяч долларов от бывшего поклонника умершей уже бабки и мать меняется, становится жадной зазнайкой, еще хуже даже, чем Звева Лопес дель Рио?

Как бы то ни было, я обещала тебе продолжить рассказ о мести Командора.

Он отправился спать, а мы остались в столовой, где взрослые пили кофе. (В последний раз у нас в квартире, только представь себе!) Хорошо хоть, они немного успокоились и стали рассуждать о том, куда им теперь переехать, выгоднее ли купить квартиру или взять ее в аренду, и в каком лучше районе… и все такое.

Мне кажется, что уже вчера, когда они узнали о возвращении Командора, все ожидали от него какого-нибудь ужасного наказания и уже были к этому готовы, но, увидев, как он спокоен, решили, что, может, все обойдется и они смогут жить так же, как раньше.

Мама молчала и все перемешивала сахар в кофейной чашке, словно тот никак не растворялся.

Все (в том числе и мы с Дзелией) думали, что она страшно растеряна, потому что в отличие от остальных она не смогла отложить ни гроша за то короткое время, как мы появились в Серрате, и снимать или покупать квартиру было для нас одинаково недосягаемым. Наконец дядя Туллио сочувственным голосом спросил:

– А у тебя, Астрид, какие планы? Как ты думаешь теперь жить?

И тетя Офелия:

– Наверное, раз твои соплячки вытащили его из клиники, старик будет хоть немного вам благодарен. Может, он даст тебе место билетерши в «Афине» или каком другом зале…

– Или место швеи в ателье Масканьи – ведь там как раз освободилось одно, – ехидно добавила Сильвана, слезы которой давно высохли.

Тогда мама улыбнулась им самой надменной из улыбок Астрид Мартинец-Серра-Таверна и спокойно ответила:

– Спасибо, что вы все так обо мне печетесь, но, к счастью, подобные заботы передо мной не стоят. В день Епифании я уже буду в Буэнос-Айресе. Сразу после Рождества я уезжаю в Аргентину, к моему супругу.

Можешь себе представить, Тереза, реакцию всех присутствующих! У нас буквально открылся рот от изумления. Так вот о чем говорили эти письма! Манфреди организовывал для нас путешествие через океан! Во всяком случае, так подумали мы с Дзелией в это мгновение: «наше» путешествие. Я чуть не умерла на месте. Снова уезжать, сейчас, когда мы только привыкли к Серрате! Снова менять дом, школу, подруг… В новой далекой стране. Клянусь тебе, в тот момент мне казалось, что на меня пало какое-то проклятье: чемоданы, вечно чемоданы, долгое путешествие на корабле, постоянная тошнота и рвота… И жить снова с этим прохвостом Манфреди! Кто знает, чем он там занимается? И почему до сих пор не в тюрьме?

Дзелия тоже нисколько не обрадовалась и немедленно запротестовала:

– Я не хочу в Аргентину, я хочу жить в Серрате! Я не хочу уезжать! Тем более в середине учебного года! И я не знаю аргентинского!

– В Аргентине говорят по-испански, глупышка, – рассмеялась мама. – Этот язык очень похож на тот диалект, на котором говорят у Галинучи в деревне.

– Ну и что, испанского я тоже не знаю, – упрямо возразила Дзелия. Тут на нее вдруг нашло озарение: – А Галинуча? Она тоже поедет в Буэнос-Айрес?

– Дзелия, хватит! – сказала мама ледяным голосом – она умеет замораживать голос, когда хочет. – Перестань устраивать комедию! Кто вам сказал, что вы тоже поедете в Аргентину?

И она объяснила, что пока они с Манфреди окончательно не обоснуются в Аргентине, им придется много путешествовать, жить в гостинице… Говорила о новой работе Манфреди – что-то страшно важное, только я не поняла что. И не особенно-то верю. Сразу ясно, что никакой важной должности у него нет. Хотя бы потому, что билет для мамы он взял второго класса.

Но она так рада, что уезжает. Она задыхалась в Серрате на вилле «Верблюд» под тиранией старика. И все сказали, что понимают ее.

– А мы? – обиженно спросила Дзелия. – Что теперь будет со мной и Дианой? Ты нас бросаешь?

Тогда мама взяла ее на руки и стала осыпать ласками и поцелуями, приговаривая слова типа: «Мой белокурый ангел… У меня разрывается сердце… Мои дорогие доченьки… Это для вашего же блага… Когда-нибудь вы будете благодарить меня за это… Мне тоже очень грустно, но мы расстанемся совсем ненадолго, клянусь вам… Еще до следующего лета я за вами приеду… А пока вы станете изучать испанский для новой школы… И мы будем писать друг другу много писем…»

«Адресованные на абонентский ящик?» – чуть не вырвалось у меня, но я прикусила язык и промолчала.

– И потом, я оставляю вас в надежных руках, – заключила мама, с улыбкой смотря на тетю Лилиану. Я поняла, что еще до возвращения Командора она решила всучить нас тете и ждала подходящего момента, чтобы поставить вопрос так, чтобы тетя не смогла отказаться.

– Ты что, свихнулась? – ответила ей тетя Лилиана. – Я не желаю иметь с ними ничего общего и не желала бы, даже если бы все пошло по-другому. С этими маленькими врединами, невоспитанными нахалками и интриганками! Да отдаешь ли ты себе отчет в том, что это по их вине все мы оказались на улице? И у тебя, Астрид Мартинец, еще хватает наглости просить меня принять их в доме, которого у меня еще нет? Да знаешь, что я тебе скажу? Я специально найду себе такую крошечную квартирку, что никому из вас больше не придут в голову подобные мысли.

Тогда мама с надеждой взглянула на дядю Туллио.

– Вот уж нет! – как ужаленная подскочила на стуле тетя Офелия. – Ноги их не будет в моем доме! Они и так уже натворили довольно бед, поставив под вопрос замужество Сильваны, шпионя за нами, вмешиваясь в наши дела, подслушивая за дверью, роясь в наших шкафах…

– И украли мою старую игрушку, которую я так любила, – вставила Сильвана. – Пусть немедленно отдадут мне мою обезьяну!

Дзелия залилась слезами, а Галинуча, подслушавшая у двери, влетела в столовую как смерч и выхватила Дзелию из рук мамы, словно это была пасть крокодила:

– Да неужели вам не стыдно! – выкрикнула она громким голосом всем присутствующим. Будь у нее свободны руки, она наверняка уперлась бы ими в бока, и тон был именно такой, каким ругаются базарные торговки на рынке, чего мама попросту не переносила.

– А вы, синьора Астра, да вы просто потеряли голову от этого франта! И, небось, еще и благодарны ему, это после того-то, как он надул вас всех и профинькал состояние детей! И теперь еще и бежите по первому его зову, как вшивая собачонка за тем, кто протянет ей кусок колбасы! Да на вас жалко смотреть!

Мама, окаменев, не сводила с нее взгляда. Думаю, за всю ее жизнь ей в голову даже не приходила мысль, что обыкновенная служанка может говорить таким образом.

– Во всяком случае, о девочках можете не беспокоиться! Я заберу их с собой в деревню, к моей матери. Там, где едят пятеро, хватит и на семерых. И какой-нибудь святой нам поможет! – не терпящим возражений тоном заключила Галинуча.

Странно все-таки устроен человек, Тереза. Знаешь, о чем мне вдруг подумалось в этот момент? Мне пришло в голову не то, что мы надолго расстаемся с мамой, и кто знает, увидимся ли еще; не то, что теперь мы находимся еще в более бедственном положении, чем прошлым летом; не то, что Командор повел себя с нами как самый неблагодарный из людей. Мне почему-то подумалось, что деревня Галинучи – это прекрасное место на лоне природы, с тесными улочками, вымощенными булыжником, и деревянными кормушками для коров под развесистыми дубами, и старинной церквушкой, фотографировать которую приезжают со всех концов света. Только там, наверняка, нет достаточно широкой улицы или площади, чтобы играть в Троянскую войну.

Что само по себе глупо, так как в деревне нет и средней школы.

Но успокойся, мы все-таки не поедем с Галинучей в деревню. Базарные вопли Галинучи и отчаянный плач Дзелии разбудили Командора, и он явился в пижаме и шлепанцах узнать причину этого балагана.

Когда Галинуча вызывающим тоном объявила ему, что раз никто больше их не хочет, она забирает девочек на свое попечение в деревню. Он так расхохотался, так расхохотался, что ему даже пришлось присесть, чтобы удержаться на ногах.

Он сказал, что все мы полные идиоты, включая и нас с Дзелией, и что мы не поняли ничего из того, что он сказал. (На самом деле, это он плохо объяснил нам все, и Дзелия так ему потом и сказала. «Ты заставил меня плакать из-за ничего!» – упрекнула она его, и он попросил у нее прощения.)

В общем, дела обстоят так: в новом завещании, которое он составил вчера у нотариуса, Командор лишил наследства всех родных, кроме внучек «Серра Дианы Джулианы и Серра Дзелии Маризы, дочерей Мартинец Астрид и моего покойного сына Серра Дарио». Он разделил все свое состояние на три части: одну синьоре Нинетте, одну Дзелии и одну мне. Представляешь, Тереза?! Может, мне достанется даже какой-то из кинотеатров? Или несколько! В таком случае, клянусь, что все мои подруги смогут ходить в кино бесплатно хоть каждый день всю их жизнь! Тебе тогда стоит переехать в Серрату. Ты сможешь жить у меня, здесь, на вилле «Верблюд».

Потому что вилла тоже была поделена на три части, и это уже сейчас, не дожидаясь смерти Командора.

Квартира, где мы живем теперь, принадлежит синьоре Нинетте уже с этого момента, но с одним условием: даже если они поругаются, она не может выгнать мужа из дома. Квартира на втором этаже досталась Дзелии, а на первом – мне. Но тоже с одним условием, даже нет, с двумя. Первое, это что мы не должны выходить замуж, пока нам не исполнится двадцать один год. Вторая – что в это время, если, конечно, мы не уедем учиться в университет в другое место, мы будем оставаться жить вместе с Командором и его женой. Он же пока будет заниматься администрацией наших двух квартир – то есть сдавать их в аренду. Деньги за аренду будут все наши. Сразу же! С сегодняшнего же дня! Вот почему у меня так много денег и я смогла пойти купить всем подарки, не обращая внимания на цены. Командор вручил нам две толстые пачки денег: одну мне, другую Дзелии, которые мы можем тратить, как нам угодно, с одним лишь условием – не давать их маме. Но мы можем покупать ей какие захотим подарки перед тем, как она уедет.

Еще он сказал, что в следующем месяце откроет для нас счета в банке, и деньги будут храниться там, но они все равно будут нашими.

Потом хриплым голосом он пробурчал, что не желает насильно отрывать нас от матери и что мы сами можем решать, переезжать ли к ней в Аргентину, как только она устроится прилично, и что он все равно оставит за нами и деньги за аренду квартиры, и наследство. Или же остаться здесь и приглашать маму каждый раз, когда захотим, даже оплачивая нашими деньгами ее билет. Только чтобы она не останавливалась на вилле «Верблюд», потому что сам он больше не хочет ее видеть. Например, мы можем оплатить ей гостиницу и проводить с ней все время, которое она будет находиться в Серрате.

Диана

Я рада, что не приходится ничего решать сразу же, потому что я даже не знала бы, что выбрать… с одной стороны, мне ужасно грустно, что мама уезжает без нас. Мне хочется плакать каждый раз, когда я об этом думаю… Но с другой… Я хочу жить здесь, в Серрате, с моими подругами, и бесплатно ходить в кино, когда захочу, и играть в Троянскую войну… И увидеть, какую рожу скорчит Звева Лопес, когда узнает, что я не живу на милостыню, а что я сама богатая наследница!

Правда, одно меня тревожит… Может, это последнее Рождество, которое мы проводим с мамой. Я постучалась к ней в комнату и попросила, нельзя ли нам пойти на мессу с ней, а не с Форикой. Она согласилась, и было видно, что она плакала.

Уже десять минут двенадцатого. Пора одеваться, не то я опоздаю.

Обнимаю тебя, дорогая моя Тереза. Я отправлю это длиннющее письмо сегодня ночью с Соборной площади.

Доброго Рождества от твоей подруги-наследницы!

POST SCRIPTUM. Чуть не забыла, но это так смешно! Когда Командор сказал, что единственные, кого он не лишил наследства, это внучки, Сильвана думала, что он имеет в виду ее, и запрыгала на стуле от радости! Но он тут же добавил: «Кроме двух младших внучек». Тогда эта дура не нашла ничего лучшего, чем наброситься на Дзелию и вырвать у нее из рук Пеппо, вопя: «Это мое! Отдай немедленно! Хоть это ты у меня не отберешь, узурпаторша!» (Узурпаторша!!!) Только это был Пеппо Первый, и это было ясно за километр, потому что шерсть у него была вся свалявшаяся, а глаза и нос из пуговиц.

Тогда Дзелия, которая, может, и вернула бы ей Пеппо Второго, ответила: «Врунья! Это не твое. Это моя игрушка, а я унаследовала ее от Дианы». И, недолго думая, укусила ее за руку, чтобы высвободить Пеппо.

Вот оно, доброе рождественское настроение в семье!

 

Эпилог

Мама уехала в Аргентину 28 декабря. Стоял чудесный ясный день, голубое небо над головой, кудрявые белые облака, которые ветер погонял, словно табуны диких лошадей. Как белые лошади Кочиса, предназначенные унести молодоженов в их тайное убежище.

Удивив внучек, Командор, который и слышать не желал о том, чтобы попрощаться с невесткой, приказал синьору Эфизио отвести их в порт на автомобиле.

Была с ними и Галинуча, и все четверо рыдали в три ручья, как испорченные фонтаны.

– Береги их… Береги их… – все всхлипывала мама, и няня отвечала ей, так же всхлипывая:

– Да, синьора, не беспокойтесь.

Конечно же, Диана и Дзелия не послушались Командора и, уже на пирсе, где синьор Эфизио не мог их увидеть, сунули маме в карман горсть смятых банкнот каждая.

– Откуда ему знать, может, мы потратили их в кондитерской, – сказала Дзелия, обменявшись взглядом с сестрой.

Они поднялись на борт корабля, помогли маме устроить багаж в кабине. Скоро подали сигнал, что втягивают трап. Диана вцепилась в маму в последнем отчаянном объятии. Она так много хотела ей сказать, объяснить старые недопонимания, попросить прощения, пожелать ей счастья, умолять ее не забывать их, какие бы чудеса не поджидали ее на том конце света… Но было слишком поздно.

Они сошли на землю и все смотрели, помахивая платочком, пока корабль не скрылся на горизонте. Ветер усилился и чуть не вырвал из рук маленький клочок ткани.

– Будут волны, – сказала Дзелия, сморкаясь в свой платок. – Будем надеятся, что маму не стошнит и что море успокоится.

Она переживала из-за Галинучи, которой через три дня пришлось бы первый раз в жизни ступить на палубу корабля для ее первого путешествия на континент. На острове существовал неписаный закон для детей бедняков. Мужчины в первый раз переплывали море в день призыва на военную службу. Потом они женились, и второй, и последний, раз в их жизни снова ступали на палубу корабля в день свадебного путешествия. Женщинам же выпадало попасть на континент лишь один раз – а именно в день свадебного путешествия.

Так что в свои двадцать шесть лет Галинуча даже и не мечтала, что пустится в заморское путешествие раньше, чем сама выйдет замуж. Теперь же и ей предстояло отправиться в свадебное путешествие, но не свое, а Командора.

Свадьбу отпраздновали 29 декабря в церкви Святой Евфимии. Приглашенных было немного, но церковь оказалась забита до отказа любопытными. Сплетни о любовной истории двух немолодых уже молодоженов облетели все салоны, бары, все парикмахерские города, и народ желал собственными глазами посмотреть на влюбленную пару и на двух героинь-внучек, которым удалось высвободить деда из ужасного «Оливкового сада».

В фойе театра устроили фуршет. Диана вместе с Приской, Элизой и Розальбой, пока взрослые пили шампанское и поднимали тосты за здоровье молодых, улизнули в костюмерную театра и примерили по три-четыре костюма каждая, хоть они и были им несколько велики. Но насмеялись подруги вволю! Когда Командор просунул в костюмерную голову, услышав подозрительный шум, все четверо застыли на месте, ожидая порядочной головомойки. Но жених ограничился лишь тем, что сказал:

– Сначала немного подрастите. Потом, если захотите подзаработать, приходите в кабинет записаться в список статистов. В них всегда есть необходимость.

После фуршета молодожены, две внучки и няня сели в автомобиль и синьор Эфизио отвез их в порт, на корабль.

Море волновалось еще пуще вчерашнего, и бедная Галинуча плакала и тысячу раз за ночь бегала в туалет, где ее рвало. Ее утешала Дзелия, которую никогда не укачивало, но на всякий случай она взяла с собой кучу лимонов и большой флакон одеколона.

Когда на следующее утро они высадились в Генуе, то невестой казалась Галинуча: умытая, причесанная, наряженная и благоухающая одеколоном, а не синьора Нинетта в ее скромном сером пальто с воротником из кроличьего меха. (Но если говорить «lapin», то это звучит куда дороже и элегантнее.) Синьора Нинетта тоже впервые оказалась на континенте, потому что когда она выходила замуж в первый раз, то они были слишком бедны и их свадебное путешествие ограничилось поездкой к Сантуарию Святой Мадонны в близлежащем Вальверде. Так что она была возбуждена и как ребенок радовалась каждой мелочи, даже тому, что им приходится проходить таможенный досмотр.

Пока им ставили мелом на чемоданах обычный для всех въезжающих крестик, Диана вспомнила, как злилась Приска в этих случаях: «Мы же тоже приехали из Италии!»

«Да, но вы пересекли французские воды».

Словно контрабандистам можно назначить встречу среди ночи и среди морских волн, и те, не пугаясь страшной качки, передадут тебе с моторной лодки два флакона французских духов и три головки заплесневелого сыра.

Они взяли такси, поднялись по холмистой дороге и прибыли на железнодорожный вокзал. Командор заказал пять мест на пятичасовом поезде в Венецию. Какое же это свадебное путешествие, если не ехать в Венецию?

Шестое место в купе было занято мальчишкой, который смотрел в окно. Когда поезд наконец тронулся, он повернулся в их сторону.

– Агамемнон!

– Менелай! Ты куда это?

Паломбо Лоренцо тоже ехал в Венецию. Но не в свадебное путешествие, а к родственникам, которые жили в самом центре города. Он собирался встречать с ними Новый год. Путешествовал он не один, а с матерью, но им достались места в разных купе.

Вот приятный сюрприз! Лоренцо, оказывается, был оттуда родом и, если Диана захочет, он покажет ей «настоящую» Венецию, водя по местам, о существовании которых туристы и не подозревают.

Путешествие было долгим, и через некоторое время они оба вышли в коридор размять немного ноги. И вот у самого туалета Агамемнон сделал Менелаю совсем уж неожиданное признание:

– Знаешь, кто разрушил твой алтарь под партой? Кто разорвал в клочки эту краснокожую рожу? Это я.

– Ты? Да что тебе только в голову пришло?

Агамемнон покраснел как рак, и веснушки на его носу стали почти оранжевыми.

– Потому что… я ревновал.

– Ревновал? Так значит?..

Так оно и есть. Паломбо Лоренцо Агамемнон был секретно (но теперь, когда он в этом признался, то уже не секретно) влюблен в свою соседку по парте.

И не нашел ничего лучшего, как признаться ей в этом в тесном коридоре поезда, да еще и у самого туалета.

Диана вздохнула. Признание застало ее врасплох, и она не знала, что ответить. Но одно она поняла точно: в жизни, как Купидон ни старается, чтобы придать всему романтичности, любовные истории совсем не похожи на те, которые бывают в книгах или в фильмах.