Глава первая

Как это нередко бывает со многими детьми, Полисена Доброттини за свои одиннадцать лет неоднократно воображала себе, что она не родная дочь своих родителей.

Это случалось, например, когда мать в наказание за какое-нибудь непослушание отправляла ее в постель без ужина. Ворочаясь под одеялом, страдая больше от злости, чем от голода (старая Агнесса всегда находила способ засунуть ей кусок пирога под подушку), Полисена копила обиду и размышляла про себя: «Вот умру с голоду. Завтра в постели обнаружат мой труп. Такая бессердечная женщина не может быть моей родной матерью. Она со мной так поступает, потому что на самом деле я ей не дочь, а найденыш, ребенок неведомых родителей, которого пригрели из жалости».

И, засыпая, девочка придумывала каждый раз новую историю, в которой ее настоящие родители были неизменно богатыми и знатными людьми, потерявшими ее по какой-то причине и теперь искавшими ее по городам и весям. Скоро они придут и заберут ее с собой, отомстив за все оскорбления.

На следующее утро, сидя за завтраком вместе с двумя младшими сестрами, Полисена даже не вспоминала о своих фантазиях. Или же считала ночные мысли смешными и инфантильными. Нанесенные оскорбления, в общем, не были такими уж ужасными: лишение сладкого или прогулки в двуколке за особо плохое поведение, пара нагоняев, угроза не сшить ей новое красивое платье к Пасхе, если она будет продолжать небрежно относиться к старому, пачкать его или рвать во время слишком буйных игр, прекрасно зная, что через два года его должна надеть младшая сестренка Ипполита…

Когда гнев остывал, Полисена больше не сомневалась в том, что отец и мать относятся к ней лучше и с большей любовью, чем все остальные родители Камнелуна. Она, к примеру, не припоминала, чтобы на нее хоть раз подняли руку, ну разве что отвесили пару шлепков в раннем детстве. Отец, возвращаясь из путешествий, каждый раз привозил ей и двум ее сестрам подарки, не слишком дорогие, но тщательно подобранные.

Мать не утомляла ее скучными хозяйственными делами, хотя она уже была достаточно взрослой, чтобы помогать и, прежде всего, учиться вести домашнее хозяйство.

Потому что для мамы важнее всего были уроки, которые преподавали двум старшим дочерям полдюжины учителей, в то время как Петрониллу чтению и письму обучала она сама. Полисена и Ипполита брали уроки музыки, пения, танцев, живописи, вышивания и хороших манер, как все девочки из добропорядочных семейств. Полисена уже начала потихоньку изучать арифметику, историю, грамматику, латынь и греческий. Преподаватель греческого растолковал ей ее имя, «Полисена»: так звали одну из многочисленных дочерей царя Приама, и непростительная ошибка произносить его с ударением на втором слоге, как иногда это делали горничные и конюхи. А внизу, в кладовке, прислуга тайком от купца обучала трех сестер управлять повозками, которые тащили мулы, развозя товар по всем уголкам королевства.

Итак, большую часть времени Полисена обожала своих родителей. Она любила мать и гордилась ее ослепительной красотой, знаменитой на всю округу. Любила она и отца, с которым была в гораздо более доверительных отношениях по сравнению с теми, какие царили в других известных ей семьях Камнелуна и окрестностей.

Но это не мешало Полисене при первом же случае – когда, например, папа ругал ее за грубость с Петрониллой или за то, что она выпустила мула из стойла, – снова приниматься фантазировать о том, что ее настоящий отец – не кто иной, как принц, а мать – красавица принцесса, заключенная в башню каким-нибудь отвратительным тираном. Все эти истории Полисена знала по книгам и по рассказам старой Агнессы. Наяву же ей никогда не приходилось встречать ни найденышей, ни принцесс.

 

Глава вторая

Однажды в воскресенье после обеда, Полисена с сестрами и другими камнелунскими девочками играла на городской площади в «козла», перепрыгивая через мяч, отлетавший от стены. Купец и его жена уехали в двуколке навестить тетю Розу-Алису в ее загородном имении, но три сестры отказались ехать с ними, потому что от старой тетки совершенно невыносимо воняло табаком, а она настаивала, чтобы они целовали ее по приезде и перед отъездом, с ее-то жесткими и колючими усиками!

В последующие месяцы Полисена горько раскаивалась в том, что тогда отказалась ехать. Уж лучше быть тысячу раз пронзенной острыми серыми усами и облитой коричневой теткиной слюной, а также сидеть весь вечер неподвижно на диване, словно мумия, чем сделать такое чудовищное открытие!

Мяч, неуклюже подброшенный Петрониллой, улетел слишком далеко и скрылся за стеной парка, принадлежавшего маркизу. Девочки озадаченно зашептались. Садовник маркиза слыл невыносимым стариком, который наверняка отобрал бы у них мяч и пошел бы жаловаться родителям, настоятелю церкви, капитану гвардии, судье, в общем, всем авторитетным лицам.

Но Полисена, не произнося ни слова, подоткнула юбку нарядного платья, сбросила туфельки с шелковыми ленточками и полезла наверх по глицинии – по ее кривому стволу было удобно карабкаться. Девочка слыла специалистом по лазанию. В поселке не было ни одной стены, ни одного камня, крыши, колокольни, ни одного дерева или стога сена, на которые она не вскарабкалась бы, и это с самого младенчества. Ее мать всегда кричала в панике: «Ты разобьешь себе голову!» Агнесса возносила руки к небесам и взывала ко всем святым. Но обе сестренки смотрели на нее с восхищением. И Полисена, вместо того чтобы стыдиться, была очень горда своим талантом, подходящим больше кошке или обезьяне, нежели девочке из приличной семьи. И вот в тот день, достав мяч, она не смогла удержаться и, вместо того чтобы быстро соскочить со стены, продефилировала по узкой стене, как эквилибрист.

Широко раскрытые от удивления глаза подружек и их испуганные вскрикивания льстили ее самолюбию. Но завистница Серафима, аптекарская дочка, которая Полисену терпеть не могла, взглянула на нее с презрением и произнесла громко и отчетливо:

– Хватит хорохориться, синьорина! Нечего хвастаться своими талантами. Ни одна девочка из хорошей семьи не стала бы демонстрировать всем свои ноги, будто дочка циркача. Впрочем, это и понятно – кто знает, где тебя подобрали монашки прежде чем отдать купцу и его жене.

Полисена остановилась, будто пораженная громом. Одно дело – иногда думать, что ты неродная дочь. Но Серафима публично обвиняла ее в том, что ее нашли неизвестно где…

– Немедленно забери свои слова обратно! – заорала она со стены.

– И не надейся. Все в городе знают, что родители ходили за тобой к Вифлеемским монашкам.

– Врешь! – закричала Ипполита, пнув аптекарскую дочь ногой и ударив ее кулаком по лицу, в то время как Петронилла вонзала зубы в Серафимину ногу, на которую был натянут шелковый чулок.

Но та, громко крича от боли, вывернулась и побежала домой.

– Вот спроси сама у игуменьи! – злобно крикнула она, скрываясь за воротами.

 

Глава третья

И что теперь? Все девочки глядели на Полисену испытующим взглядом, пока она обувала туфли. Неужели она на самом деле была найденышем, оставленным неизвестно кем на пороге монастыря?

– Пошли домой, – сказала Ипполита, взяв за руку старшую сестру, залившуюся краской стыда.

Пока они шли, в голове Полисены боролись тысячи противоречивых мыслей. Неужели в ее венах не текла та же кровь, что и у Ипполиты и Петрониллы, ведь все говорили, что три дочери купца похожи друг на друга, как три капли воды? А ведь если хорошенько подумать, есть кое-какие различия в их внешности. Первое впечатление производили темные волосы и глаза, которые были у всех трех. Но разве этого достаточно? У Петрониллы нос несколько плоский, как у папы. У Ипполиты – прямой и строгий, как у мамы. А у нее?

– У Полисены вылитый нос бабушки Азаротти, – утверждала Агнесса. Жаль, что этого сходства никто не мог разглядеть, потому что бабушкино лицо было настолько покрыто морщинами, что едва можно было определить, открыты у нее глаза или закрыты. И волосы на лбу у одной только Полисены росли буквой V.

Но все же у Полисены и Ипполиты были так похожи голоса, что даже родители их не могли различить. И еще у Полисены, когда она злилась, на переносице появлялось красное пятно, в точности как у папы.

– Надеюсь, ты не собираешься верить этой завистливой Серафиме? – пыталась утешить сестру Ипполита. – Если правда то, что в городе все об этом знают, почему тебе никто ничего не сказал?

«Из жалости. Чтобы меня не расстраивать», – подумала Полисена. По этой же причине она была уверена, что наверняка никогда бы не узнала правды от родителей. Точнее, от купца и его жены. Надо поскорей привыкнуть называть их именно так. И от Агнессы бы не узнала. Им бы не хватило отваги нанести ей такой удар.

– Послушай, можно тебя попросить об одной вещи? – обратилась она к Ипполите, когда они подходили к дому. – Я подожду вас здесь. А вы с Петрониллой ступайте вперед и, когда увидите Агнессу, скажите ей: «Серафима разносит слух, что Полисену, завернув в пеленки, бросили у порога монашек». Посмотрим, что она ответит.

– Хорошо, – спокойно пообещала Ипполита. Она была уверена, что старая экономка отмахнется от глупых коварных намеков Серафимы и раз и навсегда рассеет сомнения старшей сестры.

При Агнессе родились все три сестры. Она была еще няней их матери и после замужества последовала за ней в новый дом. И если был на свете кто-то, кто мог бы без тени сомнения подтвердить, что Полисена родилась совершенно нормальным образом, то это именно Агнесса.

Агнесса сидела одна на кухне – как всегда по воскресеньям, остальные женщины ушли кто к вечерне, кто в гости к родственникам или на танцы. Старушка экономка молилась по четкам в полумраке возле очага и сторожила дом. Она сразу заметила, что Ипполита чем-то обеспокоена.

– Что случилось, голубушка? Иди, расскажи своей нянюшке.

Ипполита выпалила на одном выдохе:

– Представляешь, Серафима, вредина, ляпнула при всех, что Полисену отдали нашему папе монашки, которые подобрали ее у себя на пороге.

Полисена не осталась ждать за воротами, как обещала, а тихонько пошла вслед за сестрой и теперь стояла прислонившись к стене в прихожей, прямо за кухонной дверью. Сердце билось у нее в груди, как птичка в клетке. Она изо всех сил надеялась, что Агнесса воскликнет: «Какая чушь! Серафима всегда была врунишкой. Я своими руками приняла Полисену, когда она выходила из чрева вашей матери».

Ипполита тоже не сомневалась примерно в таком же ответе. Но старая Агнесса, захваченная врасплох, покраснела, задрожала и пробормотала не своим голосом:

– Серафима… Но ей всего двенадцать лет! Кто ей сказал? Откуда она знает?

Ипполита оторопела. Значит, все было правдой? И как это рассказать теперь Полисене? Если хотя бы мама была дома, с ней можно было бы посоветоваться…

– Смотри! – Петронилла потянула няню за подол юбки и указывала на дверь. Из прихожей доносились сдавленные всхлипывания.

– Полисена! – закричала Ипполита. Послышался резкий металлический звук, будто опрокинулось ведро, потом быстрый и ритмичный шум удаляющихся шагов. – Она все слышала!

– Девочка моя, позволь мне объяснить! – взволнованно проговорила Агнесса, с трудом поднимаясь на ноги.

Ипполита бросилась вдогонку.

– Полисена! Полисена, подожди!

Но в прихожей было пусто.

Агнесса махнула рукой на оставшиеся без присмотра дом и кладовые, отправила слуг на поиски и разослала всадников по всем окрестным деревням. Но Полисены нигде не было.

 

Глава четвертая

Наступила ночь, но луна ярко освещала дорогу, протянувшуюся длинной белой лентой у подножия горы. Полисена устала. Она шла уже больше трех часов и не знала, когда можно остановиться. Ей было известно только то, что дорога вела к жилищу Вифлеемских монахинь, но так как сама она там ни разу не была, то и рассчитать путь оказалось трудно.

Она устала, ей хотелось пить, ноги болели. Праздничные туфельки с шелковыми ленточками уж точно не самая подходящая обувь для ночного похода. Ей было страшно. Каждая тень казалась разбойником в засаде, каждый шорох травы – полетом привидения, а каждый птичий крик – жалобой души из чистилища.

Но надо было продолжать путь. «Вот спроси сама у игуменьи», – звучали в ушах Полисены слова Серафимы. Хоть она и сказала это со злым умыслом, но, если спокойно рассудить, это был отличный совет.

Полисена больше не доверяла своим родителям, то есть купцу и его жене, пора бы уже привыкнуть именно так их называть. Раз они обманывали ее целых десять лет, то вряд ли расскажут правду теперь – скорее всего, выдумают какую-нибудь историю в оправдание Серафимы. А вдруг они не обманывали… Полисена не решалась оставить этот последний лучик надежды. Может быть, наврала как раз аптекарская дочка. А сама она, видно, неверно истолковала реакцию Агнессы. Ну почему бы ей было не выслушать объяснений экономки? А если ее отец и мать были на самом деле ее отцом и матерью, и ничего не изменилось? Как же узнать правду?

«Вот спроси сама у Игуменьи».

Полисене еще не приходилось бывать в монастыре, но Монахини-Почитательницы Вифлеемских Яслей – это было их полное название – пользовались доброй славой во всей округе – кроткие, трудолюбивые, всегда готовые прийти на помощь в беде, прекрасные поварихи и вышивальщицы. А какие вкусные сладости они умели готовить! Об игуменье же ходили слухи, что была она святой, что за всю жизнь не совершила ни одного греха и не позволила войти в голову ни одной нехорошей мысли, даже коротенькой, как взмах ресницы. Ей было почти сто лет, но мозги у нее работали прекрасно, поэтому многие ходили к ней за советом в трудную минуту. Никто никогда не видел ее лица. Она принимала всех, скрываясь за решеткой, выслушивала молча, а потом произносила несколько слов своим слабым, старческим голосом, но это были всегда нужные слова. Как ей удавалось так хорошо знать людские дела, если сама она ни разу не покидала свой монастырь на склоне горы?

Рассказывали, что она черпала свои советы и вдохновение прямо от ангелов, которые, как известно, невидимо порхают повсюду и осведомлены обо всем.

Полисена не сомневалась, что святая игуменья ее не обманет. Если та подтвердит – а в глубине своего сердца она продолжала надеяться на это, – что она действительно дочь купца и его жены, то она успокоится раз и навсегда. Вернется домой, попросит прощения, а потом подстережет Серафиму на уроке танцев и надает ей столько пощечин, что голова у той завертится вокруг шеи, как юла.

Но если игуменья скажет, что кто-то бросил ее на пороге монастыря, а она потом сама отдала ее семье купца, то Полисена никогда больше не вернется в дом Доброттини, а отправится на поиски своих настоящих родителей.

Мало того, она рассчитывала на то, что игуменья поможет разгадать тайну ее происхождения. Может быть, у нее сохранились вытканные золотом пеленки, медальон с фамильным гербом, корона… Несмотря на смятение от полученного недавно известия, Полисена никогда ни единой секунды не сомневалась, что она не дочь бедняков. Ее настоящие родители исключительно благородного происхождения, а может быть, даже королевского. Только эта уверенность и утешала ее, когда она думала, что больше не увидит свою маму, то есть купеческую жену, самого купца, Ипполиту с Петрониллой, Агнессу и других домочадцев.

Она поднималась по тропе, не переставая плакать, но по обыкновению снова принялась фантазировать. Она представляла, как возвращается в свой городок в серебряном экипаже, запряженном в шестерку белых коней, с грумом, расчищающим дорогу, пажами и свитой офицеров в пышных мундирах с золотыми погонами и плюмажами, с трубами и барабанами. А в экипаже – целая гора подарков для всей семьи купца. Ипполите она бы привезла черного как ночь арабского жеребца, умеющего перепрыгивать через изгородь и плавать в реке. Петронилле – большую заводную самоходную куклу, которая ходит и говорит, как живая… Она сделает вид, что прощает аптекарскую дочку, и подарит той серебряную коробочку, усыпанную драгоценными камнями (фальшивыми, разумеется), а когда Серафима ее откроет, то из нее выпрыгнут гремучие змеи и смертельно ужалят ее.

Эти мысли помогли Полисене преодолеть последний отрезок дороги. И вот впереди показался монастырь: высокие серые стены без окон, похожие на крепость, и в них замкнутые ворота.

 

Глава пятая

«Откроют мне ночью-то?» – думала Полисена, и в ту же минуту перед ней промелькнула тень, крадущаяся от зарослей деревьев к монастырской ограде. Свет луны был достаточно ярким, чтобы разглядеть человеческую фигуру: юноша примерно девятнадцати лет, по виду крестьянин, прижимал к груди большой темный сверток.

Считая себя незамеченным, паренек подошел к деревянному цилиндру, который был вделан в монастырскую стену возле ворот, и повернул его, открыв нишу.

«Неужели я – свидетель отказа от новорожденного?» – задалась вопросом Полисена, и сердце ее бешено застучало в груди. Наверное, это знак судьбы.

Парень осторожно положил свою поклажу в нишу для передач, потом вновь повернул цилиндр, и его содержимое скрылось внутри толстой стены. Послышался оглушительный визг. Полисена никогда еще не слышала, чтобы так плакал младенец.

Она смерила парня презрительным взглядом, когда тот шел ей навстречу, радуясь, что избавился от своего груза. Ее охватил гнев. Почему он решил отказаться от своего ребенка? Неужели мамаша малыша была заодно? Что с ним будет дальше? Найдет ли он такую любящую семью, как семья купца? Разве не слышит этот папаша-преступник, как плачет новорожденный, как отчаянно кричит?

– Постыдился бы! – строго сказала Полисена, когда крестьянин проходил мимо нее. Тот вздрогнул. В своей эйфории он ее даже не заметил.

– Ну точно! Мне надо постыдиться! – усмехнулся он. – И сам знаю, что хуже поступка не придумаешь. А когда утром отец заметит – вот уж надает мне поленом!

«Видать, он совсем идиот, – подумала Полисена. – Как можно говорить веселым тоном о такой серьезной и трагической вещи?»

– Я пришел ночью, чтобы никто не заметил, – продолжал юноша. – Но игуменья заслужила награду!

– Награду?

– Знаешь, девочка, моя девушка Лидия не хотела больше со мной знаться. В отчаянии я пришел сюда, в монастырь, и игуменья подсказала мне нужные слова, чтобы я снова мог завоевать мою красавицу, мою ласточку, мою майскую розу. Мы помирились, а сегодня утром обручились. Ур-ра! – Он подбросил в воздух шапку и, подпрыгнув, поймал ее.

Полисена смотрела на него, все больше изумляясь.

– Она не хотела с тобой знаться, потому что у тебя был ребенок от другой. А ты, чтобы выпросить у нее прощения, бросил его, бедняжку. Но я тебя видела и теперь расскажу всем, – отрезала она обвинительным тоном.

– Ты что, с ума сошла? О каком ребенке речь?

– Которого ты только что положил в нишу.

Новоиспеченный жених захохотал как сумасшедший.

– Ребенок! Ха-ха-ха! Неужели ты не заметила, что это был поросенок? Молочный поросенок от нашей свиноматки. Я украл его, чтобы сделать подарок игуменье. Ну не мог я отдать его лично в руки! Она бы тогда заставила вернуть его отцу, а так вынуждена принять. Если ей захочется, она вольна тотчас же его зажарить. Он такой нежный! Или может его откармливать на колбасу и сосиски. А сама ты что, с луны свалилась, раз не способна даже отличить писк младенца от поросячьего визга?

Полисена не знала, что ответить. Поспешно попрощавшись, она побежала к воротам монастыря, за которыми все громче слышался визг.

Она постучала, и ворота тут же открылись, за ними стояла ужасно разозленная монахиня, матушка привратница, которая держала в руках вопящего поросенка. Он был розовенький и толстенький и извивался, как бесноватый.

– Что за шуточки! – набросилась на нее монахиня. – Не могла, что ли, подождать до завтра и передать его спокойно матушке кухарке? Теперь он разбудит всех сестер…

– Это не я, – стала защищаться Полисена. Но ей не хотелось выдавать счастливого влюбленного. – По дороге я видела какую-то тень, отбегавшую в заросли. Наверное, благодетель, пожелавший остаться неизвестным.

– И что это тебе в таком случае понадобилось посреди ночи? Ты разве не знаешь, что девочкам твоего возраста опасно разгуливать в одиночку?

– Мне нужно поговорить с игуменьей.

– Так срочно, что не можешь подождать до утра?

– Очень и очень срочно.

– Ну ладно. Тогда пойду позову ее. К счастью, она не спит, а молится в часовне о душах усопших. Иди подожди ее в приемной.

Матушка привратница сунула ей в руки поросенка, подтолкнула в большую пустую комнату и ушла.

 

Глава шестая

В стене приемной было окошко, забранное частой-частой решеткой. Сбоку виднелся цилиндр – поменьше, чем тот, что снаружи, – на который посетители монахинь клали свои дары: фрукты, яйца, птицу, муку, масло – в благодарность за советы, которые те им давали.

«Надо было, наверное, принести игуменье что-нибудь в подарок», – Полисена почувствовала себя неловко. Не мешало бы немного привести себя в порядок, пригладить смятую юбку, поправить растрепавшиеся волосы… Но она не решалась опустить на пол поросенка, который наконец-то успокоился и энергично сосал ее палец.

Комната была освещена лишь небольшой масляной лампой, подвешенной на вделанный в стену крючок.

Из-за решетки послышался шорох, и немного хриплый голос спросил:

– Что я могу для тебя сделать, девочка?

– Сказать правду, – ответила Полисена.

– Я всегда говорю правду. Все должны говорить правду. Что же ты хочешь узнать?

– Меня зовут Полисена. Мне одиннадцать лет, и вплоть до сегодняшнего дня я считала себя старшей дочерью купца Виери Доброттини. Но сегодня вечером Серафима, аптекарская дочка, сказала, что купец со своей женой ходил забирать меня в монастырь, куда меня подкинули. Это правда?

За решеткой послышался глубокий вздох.

– Правда ли это? – повторила Полисена, сжимая изо всех сил поросенка.

– Это правда, – наконец промолвила игуменья.

У Полисены побежали по коже мурашки, она покрылась холодным потом.

– Кто же меня сюда принес? – едва слышно произнесла она. – Кто мои настоящие родители?

– Вот этого я не знаю, – ответила Игуменья. – Но ты была завернута в какое-то странное одеяло, а рядом с тобой на пороге монастыря лежала шкатулка с кое-какими предметами. Я все сохранила, хотя и надеялась, что они тебе никогда не понадобятся.

– Почему же купец и его жена ничего мне о них не рассказали? – с возмущением спросила Полисена.

– Потому что они сами об этом ничего не знали и не знают. Я им ничего не показывала. Да и зачем? Они с первой же минуты стали считать тебя своей дочерью и полюбили тебя, как дочь. У них не было ни нужды, ни желания искать тебе других родителей.

– Но я могла быть королевской дочерью!

– Или дочерью нищего. Твое счастье, что ты выросла в этой семье. Они любят тебя. Они никогда ни в чем тебе не отказывали…

– И все же я хочу найти своих настоящих родителей.

– Это твое право. Но трудная задача.

– У меня все получится, я уверена.

– Ну хорошо. Подожди минутку, пойду принесу одеяло и шкатулку.

Полисена слышала удаляющиеся шаги старушки. Сердце ее бешено стучало. Еще немного – и она увидит наконец вытканные золотом пеленки, треснувший медальон, королевскую печать… Но к ее возбуждению примешивалась какая-то глухая боль, будто от только что полученного удара, от которого болит не сразу.

Это была мысль о том, что Виери и Джиневра Доброттини теперь уже точно не ее родители, а Ипполита и Петронилла – не сестры… Именно уверенность, а не подозрение, уверенность, ставшая неоспоримой после слов святой игуменьи, поселило в ней чувство одиночества, она теперь совсем одна в этом мире, почти невидимая, несмотря на эйфорию грандиозных надежд.

– Вот они! – сказала игуменья, поворачивая цилиндр. Полисена увидела в нише какую-то темную вязаную тряпку, сложенную в несколько раз, и маленькую кожаную шкатулку с протертыми уголками. Она хотела взять их, но обе руки были заняты поросенком.

Из-за решетки донесся хрипловатый смешок:

– А этого громоздкого зверя ты принесла мне в подарок?

– Да, это вам в подарок, но не от меня. Куда его положить? – Полисене не терпелось поскорее осмотреть свои новые сокровища.

– Поставь его на пол. Он привязался к тебе и не уйдет далеко.

Полисена послушалась, затем жадно схватила шкатулку.

– Подожди, не открывай, – посоветовала игуменья. – Я приказала сестре Зелинде приготовить тебе ночлег в одной из наших келий. Там ты сможешь не спеша все осмотреть, когда останешься наедине с собой. А мне пора назад в часовню, на молитву. Спокойной ночи.

– А как же поросенок? Как вам отдать его? Он же ваш. Давайте я положу его в цилиндр!

– Не надо, оставь себе. Пусть это будет моим подарком. Тебе предстоит долгий путь, так что деньги будут очень кстати. Продашь его на первой же ферме, что попадется на пути. Удачи тебе.

– Большое вам спасибо, – сказала Полисена, которая не забыла о хороших манерах. Но ее никто не услышал, так как старая игуменья уже ушла.

 

Глава седьмая

Оказавшись одна в маленькой монашеской келье, Полисена бросилась открывать шкатулку. Сестра Зелинда оставила чашку молока, немного хлеба и огарок свечи, от которой исходил слабый дрожащий свет. Она поставила все это в углубление в стене, потому что единственной мебелью в келье была узкая и жесткая койка, едва прикрытая драным одеялом. На эту койку Полисена положила свое сокровище, в то время как поросенок бродил по комнате, обнюхивая все углы и постоянно возвращаясь к девочке, чтобы потереться о ее ноги.

Уже держа ее в руках, Полисена заметила, что шкатулка была почти невесомая, но когда открыла, то при колеблющемся свете ей поначалу показалось, что она пуста. Потом на дне шкатулки увидела несколько предметов, осторожно вытащила их и разложила в ряд на одеяле.

Они совсем не были похожи на то, что она ожидала там найти; никаких кружевных пеленок, никаких медальонов и драгоценностей и даже свитков с тайнописью. Единственным, что могло иметь отдаленное отношение к родовым знакам, о которых Полисена читала в книгах, была коралловая подвеска в виде рыбки, скудно отделанная серебром. На первый взгляд она казалась обыкновенным талисманом в форме рожка, но приглядевшись получше, Полисена поняла, что это именно рыбка. Голова, плавники, хвост были тщательно вырезаны на куске красивого блестящего коралла ярко-красного цвета. Но сколько ни приближала его Полисена к пламени свечи, сколько ни напрягала зрение, ей не удалось обнаружить на нем ни даты, ни какой-нибудь надписи, вообще ни одной буквы или знака, по которым можно было бы определить место, время или имя человека.

Кроме того, в шкатулке лежал кусочек черного, затвердевшего от грязи полотна с разодранными краями и сероватым пятном с одной стороны. И, наконец, там был красный шелковый чулок. Мужской чулок, длиной до колена, из тех, что носят франты. Но почему красный? Полисена еще ни разу не видела, чтобы кто-то носил чулки такого цвета, не видела она таких и среди товаров своего отца, то есть бывшего отца, купца Доброттини.

Девочка неуверенно развернула одеяло из серой шерсти, но оно оказалось скорее узким и очень длинным поясом, связанным на спицах из нитей светлых и темных оттенков. Кому пришло в голову завернуть новорожденного в такие грубые пеленки, ведь это негигиенично, они такие колючие для его нежной кожи!

Полисена ничего не понимала. Если кто-то положил ее на порог монастыря, оставив вместе с ней эти предметы, то с какой-то определенной целью. Но с какой?

Она стояла на коленях возле кровати, положив локти на одеяло, и рассматривала содержимое шкатулки больше часа, как будто сила и продолжительность взгляда могли заставить предметы открыть ей свою тайну.

У нее слипались глаза от усталости, ей хотелось есть, так как во рту не было маковой росинки с самого раннего утра. Но взяв в руки чашку с молоком, она почувствовала приступ тошноты. «Я слишком нервничаю», – подумала она. Поманив жестом поросенка, девочка поставила чашку на пол и накрошила в нее хлеба. Поросенок поел с большим аппетитом, негромко похрюкивая от удовольствия. Не успел он до конца вылизать чашку, как фитиль у свечи треснул, и, вспыхнув на прощание, пламя погасло.

Вздохнув, Полисена на ощупь собрала подвеску, полотно, чулок, шерстяной пояс и положила все в шкатулку. Потом, прямо в одежде (видела бы ее Агнесса!), растянулась на койке и, казалось бы, должна была мгновенно уснуть от усталости.

Но сон все никак не шел. Тысяча беспорядочных мыслей, тысяча вопросов проносилась у нее в голове, как тучи, которые слетаются на небе перед грозой. Вот, например, как ее зовут на самом деле? Полисеной звали бабушку Азаротти, и, разумеется, удочеряя малышку, купеческая жена окрестила ее так же в честь своей матери. Но раньше-то те, «другие», настоящие родители, как они ее называли? И как потеряли ее?

Полисена отказывалась верить в то, что ее бросили по своей воле. Наверное, ее выкрали из колыбели и унесли тайком. Но куда? Почему? И сколько ей было дней или месяцев, когда ее разлучили с семьей?

Она помнила, что научилась ходить, уже когда жила в доме Доброттини, потому что не только Агнесса и ма… и синьора Джиневра, но и соседки часто вспоминали смешные эпизоды того времени, когда она делала первые шаги, и как за ней гнался индюк, которого она дернула за хвост.

И потом, она задавалась вопросом: почему двое молодоженов, которые могли иметь своих собственных детей – о чем свидетельствует рождение Ипполиты и Петрониллы – отправились в монастырь на поиски найденыша?

Полисена лежала в темноте с открытыми глазами и в мыслях возвращалась к тысячам эпизодов из своей жизни в камнелунском доме. Ссоры и игры с сестрами, уроки музыки, прогулки пешком и в двуколке, сбор винограда, крестный ход в Страстную неделю вместе с Петрониллой, одетой ангелом и подвешенной на канате к древку флага… Вроде бы незначительные эпизоды, но они, казалось, терялись в каком-то сказочном тумане…

Потом она стала воскрешать в памяти картинки, известные ей только по книгам и рассказам перед сном: окруженный башнями замок, пустующий трон, королева, одетая в траур, пустая колыбель, орошенная слезами…

Посреди ночи ей вдруг стало так холодно, несмотря на июль, что она встала с постели, взяла поросенка и крепко-крепко прижала его к себе под тонким одеялом.

Два или три раза в голове вспыхнул соблазн: «Завтра утром вернусь в Камнелун, домой. Выброшу шкатулку в реку и сделаю вид, будто ничего не произошло».

Полисена не сомневалась, что ее примут с распростертыми объятиями. Не сомневалась, что ее ищут, а Петронилла плачет и зовет, повторяя имя сестры. Если она вернется, то все будут счастливы.

Но для нее не было дороги назад. Ей непременно нужно узнать, чья же она дочь и кто ее настоящие родители.