Мулы сами нашли дорогу к ферме. Несмотря на густые сумерки, навстречу фургону от домов прибежали мальчишки.

— А где Питер? — удивились они. — Ого, сколько дырок! Дед будет ругаться!

Дед не ругался. Старый Лукас молча оглядел пробоины при свете керосиновой лампы, пересчитал ящики и собрал несколько расплющенных пуль.

— Винн не вернулся? — спросил Крис.

— Я и не ждал их, — спокойно ответил Лукас. — От родни так быстро не уедешь. Их оставили ночевать.

— Питера тоже оставили ночевать. У шерифа.

— Что Маккарти придумал на этот раз?

— Подстрекательство к похищению.

— Ужин на столе, — Лукас подтолкнул Криса к дому. — Потом все расскажешь.

— Спасибо, я сыт. Скажите, у вас есть оружие?

— Нет.

— Как же вы живете тут… Если на вас нападут, вам нечем будет защищаться.

— Бог защитит. Так значит Питер снова за решеткой… В прошлый раз Маккарти держал его целый день голодным. Тогда кто-то сказал, что он приехал в город на краденой лошади.

— Не помните, кто именно?

— Помощник шерифа.

— Не Лански?

— Он самый. Но он ошибся, лошадь не была краденой.

— Ошибся? — Крис усмехнулся. — Вы так легко прощаете своих врагов, что я начинаю вам завидовать.

— Да какой же он враг? — говорил старик, распрягая мулов. — С отцом его мы с малых лет росли. Вместе в Америку приехали еще до войны. Нет, он не враг. Его просто зависть мучает, так этим не он один страдает.

— Вы поедете к шерифу?

— Зачем?

— Попробуем освободить Питера.

— Зачем?

Крис озадаченно сдвинул шляпу на затылок.

— Но… Он ваш сын.

— Верно.

— И вы ничего не хотите для него сделать?

— Я для него уже все сделал.

Лукас выволок ящик с гвоздями из фургона и, крякнув, взвалил на плечо. Крис взял второй ящик, подхватил лампу, и вместе они пошли к сараю, который темным треугольником виднелся на фоне лилового вечернего неба.

— Но вы не будете возражать, если я сам освобожу вашего сына? — спросил Крис. — Я кое-что придумал.

— Не стоит трудов. Пускай посидит, урок ему будет.

Старик топором отодрал крышку ящика и набрал пригоршню жирно блестящих гвоздей:

— Хорошие гвозди.

— Мне они тоже понравились, — сказал Крис.

— Эх, как полотно продырявили. Решето. Кто в тебя стрелял?

— Неважно. Их уже нет.

— Ну, и что же ты придумал?

— Он ночует в участке, охраны там нет. Окно я оставил открытым, запасной ключ от решетки спрятал в инструментах. Дайте мне еще одного коня, и к утру Питер будет дома.

— Как у тебя все просто… Ладно, поступай как знаешь. Только не удивляйся, если он откажется бежать. А ведь он откажется. Знаешь, какой шум поднимется, если шериф утром увидит, что его нет?

— У шерифа утром будут другие заботы, — сказал Крис. — Утром шериф узнает, что началась война.

— Какая война?

— Между компанией Берга и ранчо Фримонта.

— Нет ничего хуже войны, — сказал старик. — От нее будет плохо всем.

— Зато ваша земля останется у вас. Землемеры повернут в другую сторону. Они стараются держаться подальше от мест, где белые люди охотятся на других белых людей.

Лукас перебирал пальцем горсть гвоздей на своей ладони и ничего не отвечал. Наконец, он ссыпал гвозди обратно в ящик и сказал:

— Ты собираешься отправиться прямо сейчас? Ночь на дворе.

— Днем, как я понимаю, у вас тут лучше не разгуливать по дорогам. А сейчас время самое подходящее, — пояснил Крис. — Ночь лунная, дорогу я выучил. Готовьте коня для вашего сына.

— Сначала я приготовлю тебе кое-что выпить перед дорогой. Только давай уж закончим с этими ящиками.

Когда они заносили в сарай последнюю пару, Крис, шедший сзади, услышал, как старик ударился обо что-то ногой и выругался вполголоса по-русски: «Ох! Яти ж твою в коня матушку, прости, Господи…»

Крис засмеялся, и старик сердито повернулся:

— Поставил ящик посреди дороги, и еще смеется!

— Я не о том, — по-русски ответил Крис. — Давно не слышал родной речи.

— Ну и ну… Что ж ты не раскрывался, что русский? Давно здесь?

— Двенадцать лет.

— А с какой губернии?

— Одесса.

— А мы смоленские… Ну ты подумай… Земляк! — Лукас покрутил головой. — Кому рассказать, не поверят. На Оклахоме земляка встретить! Ну, теперь-то ты от нас так просто не уйдешь. Теперь-то по-другому все будет. Ты двенадцать лет, а я тридцать девятый год здесь, и хоть бы одного земляка встретить!

— А Лански?

— Лянские-то? Так они вместе с нами с России приехали. Митька Лянский — ему фамилию сам наш граф Полянский дал, вместо наследства — да Кузьма Небольсин, да Хлебников, да братья Редькины… Как приехали сюда с графом, так с тех пор и неразлучны. Тогда Америка совсем другая была. Все тут переменилось за последние годы. А что в России-то делается? Землю дали или нет? Когда мы уезжали, только о том и толковали, что вот-вот землю дадут. Так дали или нет?

— Вроде бы дали. Не знаю точно, — сказал Крис. — Мы рыбаки, нам земля ни к чему.

— Эх ты… Без земли человек не человек. Как мы за землю хватались, как искали ее, свободную землю, ничью… В Канзасе нам подсказали, где русские живут. Завернули к ним. Богатое село, чистое, люди по-русски говорят, но не наши. Оказалось, менониты. Слышал про таких? Хорошие люди, только власти никакой не признают. В армии не служат, в церковь не ходят. Нас не прогнали, даже пшеницей помогли, дали три мешка. Нашей, русской пшеницы, озимой. Здесь такой не знали. А она, милая, так на этой землице прижилась, так вымахала… Да, хорошие они люди, только жить к себе не пустили. Креститься, говорят, заново надо. Наше-то крещение не признают они. Ну, мы и пошли себе дальше, свободную землю искать. Вот только здесь и нашли. Как дошли до реки, как оглянулись — мать честная, поля и поля, до края света одни поля. Целина непаханая, нетронутая, непуганая. И никого вокруг. Ни избушки, ни тропинки. Эх, мы и развернулись…

Лукас подтолкнул Криса к дому:

— Пошли собираться.

— Мне ничего не надо, — Крис попытался сопротивляться, — только вторую лошадь…

— Надо не надо, а собираться будем.

Старик усадил Криса за стол, поставил перед ним кувшин с молоком и кружку, а сам принялся с неожиданной для его лет и стати легкостью сновать по темной комнате. Он то доставал какие-то кисеты из настенного шкафчика, то звенел склянками с полки, то рылся над бездонным сундуком, и все говорил, говорил, говорил… Крис понимал его. Человеку так давно хотелось рассказать о своей жизни, и вдруг судьба подарила такого слушателя!

— …С годами-то мы все обустроили по уму. До всего сами дошли, никто не подсказывал. Да и кто подскажет? До соседей три дня скакать. А делать так, как на Джорджии жили, уже не хотелось. Там и плуга не найти было, мотыгами ковырялись на участке, а участок-то, Господи, переплюнуть можно было… Не то что здесь.

Поначалу, само собой, все через пень-колоду шло. То засуха, то мор, то пожар. Взялись целину поднимать, а соха не берет. Замучались, пока не додумали свой плут построить, особый, с лемехом из пилы, чтобы резал эту землю, как масло. Запрягли четверку, и пошло дело… Потом, с Божьей помощью, все наладилось. Детишки подросли, Петька на ноги встал, дело по-своему повел.

Ты почему не пьешь молоко? Пей, пей, ты сейчас никакую пищу не сможешь принимать, только молоко. Молочко у нас знатное, все хвалят не нахвалятся. Вот возьми скотину. Стадо у нас не такое и большое, но зато симменталы, а не герфорды, как у всех. И молока дают, и мяса много. Свинки у нас — йоркширы, скороспелки, уже через год забиваем.

Американцы как привыкли? Стадо выгнал в дикую степь, и пусть гуляет до осени, а то и на зиму оставят. Никаких забот, только следи, чтоб не угнали. У нас по-другому. В жару скот стоит во дворе, жует накошенную люцерну, или клевер, или просто траву с косогора. Утром и вечером детишки пасут на пару. Скотинка наша ни жары, ни пыли не знает, не гоняем мы ее далеко, мухи ее не грызут. Стоит в холодке, вода у нее свежая, а не из грязной лужи. Вот и получается, что за нашим мясом покупатели сами приезжают из города, нам и заботы нет продавать.

А посмотри на кур. Запустил их в люцерну, они там весь день и клюют себе, на посевы не бегают. Держу три десятка и горя с ними не знаю. А Редькины целый барак для своих кур построили, их там сотни две, не меньше. Яйцом торгуют потихоньку, им на жизнь хватает.

Но самое наше сокровище — это земля. И не то хорошо, что ее много, а то, что она под боком. Что у нас дома-то было, на Смоленщине? Поле от дома далеко, миль десять. Встаешь до рассвета, наспех собрался и поспешай до своего загона. Выйдешь не евши, горбушку в карман спрячешь, а воду из ручейка попьешь уже на поле. Эх, а как же тяжело-то было на яровом посеве… Как вспомнишь… Дорога грязная, тяжелая, на телеге не осилить. Едешь верхами, с сохой. Через ручей не перелетишь, увязнешь. Бывало, не один час потеряешь, пока лошадь вытащишь. Сам замученный, и лошадь замучил, оба мокрые, грязные — и какая тут работа? Горе одно. А еще и обратно тащиться, и назавтра то же самое.

И не дай Бог что-нибудь обронить по дороге — палицу от сохи либо сошник. Кто-то за тобой пройдет, подберет, и уже без бутылки не отдаст.

Эх, и трудно же было жить, когда поле далеко. У меня тогда уже семья была, детишки… Поедешь рожь косить, с собой все семейство забираешь. Только подальше от деревни отъехали — тут гроза! Гром гремит, вода хлещет, детишки пугаются, плачут, домой просятся! Все повымокнут, озябнут, трясутся! В дождь не поработаешь, разворачиваешь лошадь и едешь домой. Назавтра будет погода — будет и работа, поедешь опять. А на поле опять гроза. Так и приходилось по несколько раз поле бросать и домой вертаться. Что мог бы за день сделать, растягиваешь на неделю, а то и на две.

А здесь мы весь урожай свозим за три дня!

— Но здесь и дождей нет, и дорога ровнее, — заметил Крис.

— Дождей-то здесь нет. Здесь другая беда. В том и беда, что нет дождей. Сухая тут земля, безводная. Но мы и к ней мало-помалу приспособились. Ты видел, как тут пашут? Как Бог на душу положит. Как межа легла, так вдоль нее и гонят. А мы наловчились по-своему борозду вести. У нас пашни все на холмах, так мы их не вверх-вниз пашем, не по уклону, а поперек уклона. В том-то и вся хитрость. Пусть один дождь за месяц выпадет, но он весь наш будет. Ни одна капелька с косогора не стечет, пашня всю воду выпьет.

— Вы семью с собой привезли? — спросил Крис.

Старик не отвечал. Держа склянку с темно-красной жидкостью на уровне глаз, он бросал в нее мелкие кристаллы из щепоти, растирая их пальцами и следя за тем, как они кружатся, оседая на дно. Потом заткнул горлышко большим пальцем и принялся встряхивать сосуд. Крис с удивлением увидел, как жидкость светлеет на глазах.

— Семью… — повторил Лукас. — Семья там осталась. Семью не спросили, когда меня да прочих мужиков с молодым графом за море спровадили. Думали, погуляет барин, посмотрит на чужие страны, да и вернется. А оно вон как обернулось. Ну, да дело прошлое. Грешен, женился второй раз, венчался чужим обрядом. Грешен, да что теперь поделаешь? Ты сам-то не женатый?

— Не успел.

— Так я тебе пособлю, — Лукас подмигнул. — Да ладно тебе, не бойся. Мне бы Петьку оженить, и можно помирать. А то девок повыдавал, а сына никак не пристроить! Ну вот, готова твоя наливочка. Давай кружку. Плесни-ка молока на дно.

Он вылил в кружку содержимое склянки.

— Пей.

— Что это? — Крис осторожно понюхал кружку и уловил запах чеснока.

— Кайова называют эту наливочку «Глаз Пумы». Будешь в темноте видеть лучше кошки. Пей, не бойся, ничего у тебя не отвалится.

Крис с трудом проглотил комковатую слизь, образовавшуюся в кружке вместо молока.

— А что, есть наливки, от которых что-то отваливается?

— Наливки у меня есть всякие. Хочешь, отвалится, хочешь, наоборот, нарастим что-нибудь. Ну как, жив? — Лукас заботливо похлопал его по плечу. — Только не забудь, что действует наливка на всех по-разному. У кого быстро проходит, а у кого долго. Ночью-то хорошо, а днем глаза слезиться будут, особенно на солнце. И спать не сможешь, но это тоже горе небольшое.

— Я выспался, — сказал Крис. — Отоспался на всю жизнь.

— На всю не на всю, а три ночи спать не будешь вовсе, глаз не сомкнешь. И есть не будешь. Три ночи не спать, три дня не есть. Через силу молоко в себя заливай, чтобы кровь почистить.

— А потом? Что будет через три дня?

Лукас махнул рукой:

— Что будет, то и будет.

Они оседлали черного жеребца для Питера, и Лукас перекрестил Криса на дорогу.

Ночь была лунной, и плавные изгибы дороги были хорошо видны среди пепельных холмов и черных низин. Крис с нарастающим нетерпением ждал, когда же «наливочка» начнет действовать, но с его зрением ничего не происходило. Луна была молочно-белой, выпуклой, с ясно видными бородавками и оспинами. Небо оставалось густо-синим с разноцветными звездами. Трава в степи серебрилась так же, как и в любую другую лунную ночь.

Крис поднялся на холм и огляделся. С высоты хорошо просматривалась светлая дорога к поселку, по которой он проехал на фургоне. Хотя прошло уже довольно много времени, следы фургонных колес до сих пор темнели в пыли, как сдвоенная нить на гладкой ленте. Отсюда всадник увидел и сам поселок — ажурная вышка ветряка выступала из темных холмов, как кончик иголки из складок сукна, и в крайнем доме горели два окна.

Дорога изгибалась, повторяя поворот реки, пропадала за рощей и снова светилась уже на другом берегу. Крис вдруг увидел краем глаза, что слева от него пролетела над самой землей сова. Не поворачивая головы, он отчетливо наблюдал, как она взмыла, прогнулась на лету, выкинула вперед толстые лапы и безошибочно наткнулась ими на почти невидимую голую ветку приземистой акации.

Он протер глаза. Ночь оставалась черной, но эта чернота была прозрачной. Прошло еще несколько минут, а Крис не трогался с места, привыкая к новому миру, который распахнулся перед ним.

Теперь он видел, что степь вся исполосована дорогами. Он видел на траве колею, которую оставил Питер, когда вез раненого к шерифу. Видел тропу, взрыхленную копытами нескольких быстрых лошадей, промчавшихся вдоль реки в сторону Мертвой Долины. Даже мыши, пробежавшие в траве под ногами его кобылы, оставили за собой угасающий след.

Крис спустился с холма, не сворачивая на дорогу. Он двигался напрямик и не опасался заблудиться.

Днем прерия представляет собой довольно однообразное зрелище. Когда едешь среди пологих волнистых холмов и пригорков, тускло-коричневых и повторяющихся с надоедливым постоянством, не видишь ничего, кроме сухой травы и неба над головой. Надо остановиться и выждать, и тогда, если достанет терпения, можно обнаружить множество мелких пташек, нарядившихся в такие же тускло-коричневые одежды, как и окружающие холмы. Если терпеливо застыть и продолжать наблюдение, то еле заметное пятно на общем тусклом фоне вдруг слегка дрогнет и переместится в сторону, и станет ясно, что там все это время стояла вилорогая антилопа и смотрела на тебя. А неопрятная куча длинных стеблей вдруг сама собой покатится против ветра и превратится в дикобраза, который с недовольным видом пересечет твой путь и снова застынет неподалеку.

Но, чтобы увидеть все это днем, надо остановиться, а Крис не любил остановок в пути. Совсем иначе жила прерия ночью. В траве, под копытами лошадей неутомимо сновали мелкие зверьки. Их трудно было разглядеть на ходу, но они шуршали, грызли, прятались и нападали, одни перетирали былинку, а другие впивались им в горло — ночная жизнь кипела, бурлила, торжествовала и ужасала.

И все же Крису пришлось остановиться, но не для того, чтобы понаблюдать за мышиной возней. След коляски прочертил по траве две дуги над самым краем обрыва. Какой-то лихой возница промчался здесь, вдали от дорог, проламывая кусты и перелетая через рытвины. Лишь чудом его путь не закончился на дне обрыва. Но Крис догадывался, что уже за следующим холмом, на краю другого обрыва это чудо может не повториться.

Темный, угловатый предмет виднелся среди ветвей куста, росшего над обрывом. Крис подъехал ближе и увидел чемодан. Обычный, увесистый дорожный чемодан с металлическими наугольниками и кожаной ручкой.

Он привязал поклажу к седлу запасной лошади и посмотрел на небо. До рассвета было еще далеко, но, отправляясь в путь, Крис не рассчитывал встретить по дороге такую находку. Следы коляски, теряющей чемоданы, вели влево, а поселок лежал справа. Куда повернуть?

Он оглядел чемодан и не заметил на нем ни пыли, ни птичьего помета. Находка полежала на ветвях недолго. Не более одного дня. Чемодан выпал из коляски сегодня, а перед этим он, наверно, долго лежал на багажной полке поезда.

Поезд, станция, Скиллард, индейцы. Эта цепочка выстроилась мгновенно, и Крис повернул налево, стараясь не потерять петляющий след коляски.

Через час он увидел далеко впереди силуэты двух лошадей. Они стояли голова к голове и словно пили из одного источника.

Крис подъехал ближе и увидел распростертое на земле тело. Он оглянулся. Вокруг не было ни души. Только пара койотов перебегала из стороны в сторону, постепенно приближаясь к лошадям.