I

Гостиница «Мена-Хаус», открывшаяся у самого плато Гиза несколько лет назад, благодаря своему расположению быстро превратилась в одно из популярнейших мест в окрестностях Каира. Снаружи она похожа на старый английский особняк, но внутреннее убранство выдержано в восточном стиле. В ресторане, накрытом высоким куполом и залитом неярким светом, царит атмосфера таинственности и волшебства. Владельцы гостиницы, чета Лок, для большего уюта украсили ресторан старинными раздвижными ширмами.

Мы оказались единственными, кто явился не в вечерних туалетах, и удостоились неодобрительных взглядов, хотя к столику нас провожал мистер Лок собственной персоной.

– И чего они так таращатся! – стонал Эмерсон. – Никакого понятия о приличиях! Их что-то смущает в нашем облике?

– Вы и миссис Эмерсон – известные люди, – тактично отозвался мистер Лок. – Знаменитостей принято разглядывать.

– Вы, несомненно, правы, Лок, – молвил Эмерсон. – Но с хорошими манерами ваши гости все равно не в ладах.

Я надеялась увидеться с кем-нибудь из наших друзей-археологов, но никого из них не высмотрела. Только когда настал момент выбрать Рамсесу что-нибудь на сладкое, послышался неуверенный голос, назвавший мое имя. Это оказался молодой археолог Говард Картер. Он с благодарностью принял мое приглашение выпить с нами кофе. Поприветствовав Рамсеса и воздав дежурную хвалу Эмерсону, мистер Картер объяснил, что прибыл в Каир по делу, но не избежал соблазна полюбоваться пирамидами в полнолуние.

– Только не выдавайте меня профессору Невиллу! – взмолился молодой человек. – Мне не положено отвлекаться от работы.

– Вы все еще заняты раскопками в Фивах? – спросила я. – Мне казалось, вы уже закончили с храмом Хатшепсут.

– Там надо еще многое сфотографировать и отреставрировать.

– Представляю, к чему все это приведет! – не выдержал Эмерсон. – Когда Невилл наконец уймется?! После его возни ни один нормальный человек уже не сумеет представить, как выглядел храм первоначально.

– Вы говорите, как Питри, мой учитель, – улыбнулся Картер.

Эмерсон нахмурился. Я догадалась, что он позабыл о вражде между Невиллом и Питри. Эмерсон никак не мог решить, чью сторону принять, а остаться нейтральным не позволял характер. Как и Питри, он невысокого мнения о профессионализме Невилла, но вслух согласиться с главным своим соперником было выше его сил.

– Питри – великолепный наставник, – продолжал Картер как ни в чем не бывало. – Я всегда буду ему благодарен. Но с Невиллом он неоправданно суров. Да, иногда Невилл слишком торопится, но...

Эмерсон не мог больше сдерживаться.

– Торопится? Неужели он действительно сваливает мусор в старой каменоломне? Если это так, то он – вы уж меня простите – просто набитый дурак! Ведь в каменоломне наверняка есть гробницы. Теперь они завалены тоннами мусора.

Картер счел за благо сменить тему, за что я была ему очень признательна.

– Поздравляю с получением разрешения на раскопки в Дахшуре, – сказал он. – Питри удивлялся, как вы этого добились от мсье де Моргана. Сам он неоднократно пытался попасть в Дахшур, но всякий раз неудачно.

Я старалась не смотреть на Рамсеса, Эмерсон почесывал подбородок и самодовольно ухмылялся.

– Все, что для этого потребовалось, милый юноша, – немного такта. У Питри масса достоинств, но такта ему недостает. В этом году он, кажется, работает в Саккаре?

– Нет, там Квибелл, его ассистент, копирует надписи в гробницах, – ответил Картер, улыбаясь мне. – Между прочим, в этом году в его группе есть молодые дамы. Придется вам поделиться лаврами с другими представительницами прекрасного пола, миссис Эмерсон. Наконец-то женщины громко заявляют о себе!

– Браво! – воскликнула я с чувством.

– Сам же Питри, – продолжил Картер, – отправился в Карнакский храм. Остальные присоединятся к нему чуть позже. Я встречался с ним перед отъездом. Уверен, он передал бы вам поклон, если бы знал, что мне посчастливится увидеть вас.

Эта вежливость настолько противоречила истине, что мистер Картер при всем старании не мог бы придать ей убедительности.

– Другой наш сосед – Сайрус Вандергельт. Он тоже часто вспоминает вас, профессор, и миссис Эмерсон.

– Не сомневаюсь. – Эмерсон бросил на меня подозрительный взгляд. Интерес американца к противоположному полу доставил Эмерсону немало неприятных минут. В любом, даже самом невинном комплименте, сказанном мне посторонним мужчиной, Эмерсон усматривает заигрывание. Что ж, я не тороплюсь его разубеждать: его ревность мне льстит.

– Говард, почему бы вам не предложить свои услуги Вандергельту? – спросила я. – Он славится своей щедростью.

– Он уже меня звал, – сознался Картер. – Но мне не хочется работать на состоятельного дилетанта, развлекающегося египтологией. Таким, как он, подавай только сокровища и заброшенные гробницы.

Предложение залезть с нами за компанию на пирамиду Картер отклонил, сославшись на занятость. Простившись с ним, мы пересекли чудесный гостиничный сад и двинулись вверх по склону, в сторону пирамид.

Не ждите от меня описаний величественного зрелища: у меня не хватит для этого восторженных слов. В небе висел огромный лунный диск, похожий на золотой круг, которым увенчивали цариц этой древней страны. Лунный свет заливал пейзаж, серебря пирамиды и бросая фантастические тени на загадочные черты Сфинкса. Казалось, чудо-зверь снисходительно улыбается при виде людишек, копошащихся у его основания. Песок казался белым, как свежевыпавший снег; здесь и там на него ложились тени разграбленных могил и рухнувших храмов.

Увы, удовольствие не могло не испортить вторжение горластой мелюзги, карабкающейся на Великую пирамиду с факелами в руках. Ночь оглашалась криками, хотя величайшее чудо света должно бы повергать нечестивцев в благоговейное молчание. Особенно кощунственно звучал один голос, вернее, отвратительный визг:

– Эй, Мейбл, видишь, куда я забрался?! Видишь?!

Ответ Мейбл терялся в ночи, зато его с лихвой заменял чей-то презрительный гогот.

Потом я увидела уже знакомый открытый экипаж, а в нем – мисс Дебенхэм, переодевшуюся в вечернее платье из белого атласа. Голые руки и декольтированная грудь сияли в лунном свете, как слоновая кость, в черных волосах мерцали бриллианты. Каленищефф, неизменный спутник красавицы, являл этюд в черно-белых тонах. Его грудь пересекала лента некоего, скорее всего несуществующего, ордена. Лунный свет скрадывает цвета, поэтому лента казалась черной, как полоса в дворянском гербе, свидетельствующая о незаконнорожденности.

Я направилась было в их сторону, но Каленищефф хлестнул лошадей, и экипаж запылил дальше по плато.

– Кретины! – процедил Эмерсон. – Напрасно мы сюда притащились, Пибоди. Я должен был сообразить, что сегодня здесь соберутся все болваны туристы, какие только есть в Каире. Пойдем дальше или вернемся в гостиницу?

– Лучше пойдем, раз уж мы здесь, – ответила я. – Не отходи от нас ни на шаг, Рамсес!

Вокруг вовсю старались гиды-самозванцы, торговцы фальшивыми древностями и бродяги всех мастей. Наперебой звучали предложения помочь, показать, рассказать, проводить. Луна заливала беспощадным светом сомнительных скарабеев на грязных ладонях. На каждого туриста приходилось примерно по три непрошеных помощника: двое тянули доморощенного альпиниста-разиню вверх, третий подталкивал его снизу. Помощь такого рода не только не нужна, но и вредна, так как высота блоков-ступеней пирамиды редко превышает три с половиной фута.

Мы тоже чуть не подверглись нападению, но человек, командовавший помощниками-стервятниками, вовремя узнал Эмерсона и приветствовал его почтительным «Ассалам алейкум», хотя обычно мусульмане здороваются так только с единоверцами. Эмерсон ответил таким же приветствием, но отверг предложение шейха Абу – главаря шайки несносных приставал – затащить нас на вершину пирамиды. Только для Рамсеса мы наняли двоих помощников, я же положилась на Эмерсона.

Лето я провела, вертя педали велосипеда, копаясь в саду и носясь верхом на лошади, но все равно оказалась не совсем в форме и была рада, когда Эмерсон время от времени подавал мне руку. Снизу казалось, что стены пирамиды усеяны людьми, но это было ложное впечатление. Мы миновали по пути только две группы, расположившиеся на привал. Время от времени до моих ушей доносился голос Рамсеса, затеявшего, несмотря на нехватку дыхания, бесконечный разговор со своими провожатыми.

Великая пирамида лишилась на каком-то этапе своей истории острия, и теперь его заменяет площадка в тридцать футов. Сейчас там отдыхали на камнях, вернее, пытались отдышаться покорители вершины. Мы обогнули их и остановились на краю площадки.

Я не впервые штурмовала пирамиду Хеопса, но никогда не делала этого ночью. Оттуда в любое время открывается захватывающий вид, но при свете луны он был поистине волшебным. На востоке серебрилась лента Нила, отороченная пальмами, казавшимися издали черными спичками с жеваными кончиками. Дальше переливался бесчисленными огнями Каир.

Но наши взоры были обращены к югу, к затерянным среди безмолвных песков древним гробницам на месте некогда могущественной столицы – Мемфиса. Там виднелись два конуса – пирамиды Дахшура, которыми нам предстояло заняться в этом сезоне.

Я лишилась дара речи – полагаю, от избытка чувств. Этого, возможно, не произошло бы, если бы после подъема у меня не перехватило дыхание, а Эмерсон, тоже расчувствовавшись, не вцепился своими железными пальцами мне в руку. Так или иначе, мы застыли, околдованные магией лунной ночи.

Не знаю, долго ли мы так простояли – может, десять секунд, а может, и все десять минут. Наконец, более или менее отдышавшись, я обернулась к Рамсесу.

Но его и след простыл.

 

II

Сначала я решила, что ошиблась. Рамсес – мастер испаряться, но исчезнуть с небольшой площадки на высоте двухсот пятидесяти футов, не вызвав переполоха, даже ему не под силу. Эмерсон обнаружил его исчезновение одновременно со мной.

– Пибоди! Где Рамсес? – взревел он.

– Наверное, где-то здесь... – начала я.

– Я думал, ты за ним следишь. Господи! – Эмерсон запрокинул голову и заорал что было мочи: – Рамсес! Рамсе-ес!

Имя «Рамсес», особенно если его выкрикивают на вершине пирамиды, не может не привлечь внимание: логично предположить, что призыв обращен не к непослушному английскому мальчишке, а к призраку одного из самых знаменитых древнеегипетских фараонов. Какая-то толстая туристка, отдыхавшая на камнях, свалилась от изумления со своего насеста, другие, наоборот, с возгласами недоумения и тревоги повскакали на ноги. Эмерсон забегал по площадке, заглядывая под камни и под дамские юбки, к вящей тревоге всех присутствующих.

Мне предложил помощь незнакомый джентльмен, осанистый круглолицый американец со светлыми усами щеточкой и соломенными волосами – их он продемонстрировал, учтиво сняв шляпу.

– Не пойму, что вы ищете, мэм, – вежливо проговорил он, – но если Калеб Т. Клаузхеймер может быть вам полезен...

– Я ищу маленького мальчика, сэр.

– По имени Рамсес? Гром и молния, мэм! Надо же было так назвать сорванца! Сдается мне, здесь действительно сновал какой-то мальчуган...

Я рассеянно поблагодарила его и бросилась к Эмерсону, пытавшемуся разглядеть что-то внизу.

– Наверное, он упал, Пибоди... Вот проклятье! Никогда себе этого не прощу. Надо было привязать его к себе веревкой, как я всегда поступал. Надо было...

– Успокойся, Эмерсон. Не мог он упасть! Это же не отвесная пропасть, мы бы слышали, как он ударяется о ступеньки. Даже Рамсес не сдержал бы крик, если бы с ним произошла такая неприятность. Нет, скорее он почему-то вздумал спуститься, хотя я строго-настрого запретила ему от нас отходить.

Эмерсон метнулся к северному краю площадки, чтобы еще раз посмотреть вниз. Северная сторона пирамиды была погружена во тьму, но у Эмерсона орлиный взор, не ведающий никаких преград, а сейчас зоркости способствовало еще и родительское горе. До моего слуха донесся его крик:

– Видишь людей там, слева? Это, часом, не провожатые Рамсеса? Что-то раньше я не видел среди них горбатого...

Лично я не могла разглядеть ничего, кроме белых балахонов, какие носят все египтяне до одного. С высоты они походили на скользящие пятна лунного света.

– Не знаю, кто они и что тащат... – проговорила я.

Выяснилось, что я обращаюсь к пустому месту: Эмерсон уже скакал вниз по огромным ступеням как одержимый. Я устремилась за ним, с каждой секундой отставая все больше.

Спрыгнув наконец с нижней ступени и уйдя почти по колено в песок, я огляделась. Эмерсона поблизости не оказалось. Я утешилась мыслью, что нашего сына тоже не видно, из чего можно было заключить, что он достиг поверхности плато невредимым.

Если читателю показалось, что судьба супруга меня заботит больше, чем судьба сына и наследника, то вынуждена признаться, что так оно и есть. Я давно уже перестала переживать из-за Рамсеса. Дело вовсе не в отсутствии материнской привязанности, просто моя норма переживаний исчерпана до дна. К пяти годам на счету Рамсеса было не меньше проделок, чем у большинства людей к пятидесяти, а я затратила на него столько же нервов, сколько другие матери тратят на выводок из дюжины детей. К тому же, должна сказать, – конечно, столь иррациональные соображения можно доверить только личному дневнику, – у меня возникло почти суеверное убеждение, что Рамсес умеет избегать самых чудовищных бед и выходить сухим из самой мокрой воды.

Не зная, в какую сторону побежал Эмерсон, я выбралась из песка и поплелась наугад – как оказалось, к северо-восточному углу пирамиды. Там не было ни души: туристы и донимающая их египетская братия предпочитают освещенные участки. Внезапно откуда-то из ночи долетел приглушенный расстоянием крик:

– Ра-амсе-ес!!!

Черт, Эмерсон ведет поиски в противоположной стороне... Можно было развернуться, но я решила обойти пирамиду, полагая, что рано или поздно мы все равно встретимся, описав круг, точнее, правильный квадрат.

Пирамиды Гизы – наиболее заметные сооружения, поднимающиеся на плато, но вокруг них немало полузанесенных песком развалин. Когда бродишь в таком месте, тем более ночью, желательно смотреть под ноги, не то обязательно свалишься в пустую могилу или в лучшем случае споткнешься о надгробный камень. Понятно, почему я продвигалась прискорбно медленно. Мысленно я репетировала обличительную речь, которую обрушу на Рамсеса, когда он найдется, – а в этом я не сомневалась.

Внезапно мне послышалось... точно, перебранка и шум возни. Сначала я не могла определить, откуда доносятся глухие удары и яростные вскрики. Известно, что в сухом воздухе пустыни звуки разносятся очень далеко. Волчком вертясь на месте, я все-таки углядела в ночном сумраке какое-то мельтешение. Смутные силуэты поспешно укрылись за одной из маленьких разрушенных пирамид, едва угадывающихся у подножия Великой пирамиды.

Я кинулась в погоню, держа наготове зонтик. Разумеется, мне было неведомо, за кем я гонюсь, но если рассуждать логически, то, скорее всего, удирали провожатые Рамсеса, которых он убедил тайком спуститься. У нашего чада всегда найдутся причины для очередного фокуса. Правда, пониманию обычного человека они недоступны.

Я то и дело падала, что не позволяло развить желаемую скорость. Окружающие предметы сливались в одну темную массу. С трудом выбравшись из очередной ямы, я стала свидетельницей тревожного, но в то же время обнадеживающего зрелища. Неподалеку семенила призрачная фигура в белом, в которой я немедленно признала одного из наших провожатых. К груди человек прижимал какую-то темную ношу. У ноши имелись четыре конечности, и она яростно дергала всеми четырьмя, издавая при этом вполне членораздельные звуки. Не составляло труда узнать голос Рамсеса, который с присущей ему нудной многословностью требовал, чтобы его поставили на землю. На месте мужчины в белом я бы давно устала слушать это нытье, смешанное с нотациями, и выполнила просьбу.

Со свойственной мне похвальной быстротой я пересмотрела свою прежнюю теорию о причинах Рамсесова непослушания. Стало ясно, что он покинул верхушку пирамиды не по своей воле. Правда, непонятно, как злоумышленникам удалось его похитить, избежав криков и суматохи, но этот любопытный вопрос я отложила на потом. Первым делом требовалось освободить Рамсеса, чем я и занялась: выпрямилась в полный рост и со всех ног рванула за похитителем, воинственно размахивая зонтиком.

При виде меня похититель так и остолбенел. На его лице был написан невыразимый ужас, бежать он даже не пытался. Мне только и оставалось, что с размаху треснуть его зонтиком по голове.

Злодей испуганно вскрикнул и схватился обеими руками за голову. Этого я и добивалась: Рамсес рухнул в песок. Сообразив, что тюрбан наверняка смягчил удар, я для верности ткнула похитителя кончиком зонта в солнечное сплетение. Такого маневра он явно не ожидал и повалился навзничь. Я уже собиралась его добить, чтобы избавить от мучений, как вдруг две маленькие руки цепко ухватили меня за лодыжку и дернули. Если бы не мое универсальное орудие, я бы не собрала костей. Опершись на зонтик, я набросилась на любимое чадо:

– Что ты вытворяешь, Рамсес? Ведь этот негодяй тебя похитил! Это ведь было похищение, правда?.. Если нет, то тебе не поздоро...

– Я предотвратил поштупок, мамочка, о котором ты бы шама же потом обязательно пожалела. – Рамсес выплюнул песок. – Этот человек...

По части грамматики и синтаксиса к его речи, как всегда, невозможно было придраться, но эти шепелявые звуки... И песок был здесь совершенно ни при чем.

– Следи за своей речью, Рамсес, – напомнила я машинально.

Мой зонтик оказался мощным оружием: поверженный не подавал признаков жизни. Я зорко следила за ним, держа смертоносное оружие наготове. Рамсес тем временем предложил собственную версию случившегося:

– Этот человек меня не похитил, а спас. Какие-то люди поволокли меня с пирамиды вниз, но он набросился на них, хотя мои похитители были вооружены. У одного был длинный нож, известный под названием «сиккинех», а у другого...

– Об этом потом. Ты совершенно уверен?.. Впрочем, ошибиться было бы трудно. Но почему ты брыкался? Я бы не действовала так решительно, если бы не испугалась за тебя. Со стороны все выглядело так, словно ты пытаешься вырваться.

– Просто я хотел, чтобы он позволил мне идти самому, – пояснил Рамсес.

– Что ж, звучит разумно.

Я пригляделась к неподвижной фигуре на песке. В темноте было трудно разобрать черты лица, но обонянию темнота не помеха: я уловила сильный сладковатый запах. Выпрямившись, я возмущенно фыркнула.

– Опиум! Этот человек – наркоман.

– Для такого предположения есть все основания, – поддержал меня Рамсес со своей дурманящей не хуже опиума рассудительностью. – Он жив?

– Разумеется, жив!

– Очень рад. Не хотелось бы платить ему черной неблагодарностью. Что касается его привычек, то нам не должно быть до них дела, тем более ввиду сложившихся обстоятельств...

Я едва не застонала.

– Прошу тебя, Рамсес! Тес... Кажется, сюда идет – вернее, несется на всех парах – твой папаша. Будь добр, крикни ему, не то он будет курсировать вокруг пирамиды до скончания века.

Рамсес подчинился. Вопли Эмерсона, тоскливо повторявшего имя древнеегипетского фараона, мгновенно приобрели утраченную было пронзительность. Рамсес окликнул его снова. Так они орали до тех пор, пока Эмерсон не вырос перед нами и не бросился к своему отпрыску. Раздался несильный хлопок – это из легких Рамсеса разом вышел весь воздух. Зная, что какое-то время к Эмерсону не вернется способность к членораздельной речи, я сосредоточилась на поверженном спасителе Рамсеса.

Стоило мне наклониться, как в ноздри снова ударил тошнотворный опиумный дух. Подавив отвращение, я стянула с его головы тюрбан, чтобы лучше определить степень ущерба. Раненый зашевелился и закрыл лицо ладонями.

– Вставайте, – произнесла я ободряюще. – Не бойтесь. Я ударила вас по ошибке. Ребенок поведал мне о вашей храбрости.

Ответа пришлось дожидаться долго. Наконец из-под тряпок раздался сдавленный голос:

– Отпустите меня, госпожа. Я ничего не сделал. Мне ничего не надо. Отпустите!

– Клянусь всемогущим Аллахом, я вам не враг. Наоборот, хочу вас отблагодарить. Позвольте мне взглянуть на вас при свете луны. Вдруг вы ранены? – Человек не шелохнулся, и я нетерпеливо продолжила: – С нами вы в полной безопасности. Вот этот мужчина – великий и знаменитый Эмерсон, Отец Проклятий, а я – его жена, меня еще называют Ситт-Хаким.

– Я вас знаю, госпожа.

– Чего же вам тогда бояться? Если вы слышали мое имя, то вам понятен его смысл: госпожа доктор имеет кое-какие медицинские познания и...

Как и следовало ожидать, последние слова долетели до слуха Эмерсона, который редко упускает шанс поиздеваться над моим стремлением исцелять страждущих. Тем не менее на сей раз он воздержался от язвительных замечаний. Видимо, Рамсес объяснил ему ситуацию и чувство признательности потеснило иронию. Схватив поверженного человека за руку, Эмерсон одним рывком поставил его на ноги.

– Да пребудет на вас благословение отца спасенного сына... – начал он на сочном арабском, сжимая бедняге ладонь в нещадном пожатии.

Но продолжить речь не удалось: спаситель сына упал на колени и уронил голову.

– Вам нет нужды преклонять передо мной колена, – величественно пророкотал Эмерсон.

– На мой взгляд, папа, это не проявление благодарности, а обморок, – деловито подсказал Рамсес. – Я уже говорил, что один из нападавших был вооружен ножом – такие здесь зовутся...

– Будь я проклят! – удивленно выругался Эмерсон. – Кажется, ты прав, Рамсес. Его пальцы выпачканы чем-то липким... По-моему, это кровь.

– Раз уж ты в него вцепился, Эмерсон, то хотя бы вытащи на лунный свет, – подсказала я. – Но советую обращаться с раненым поаккуратнее.

– А ведь верно... – пробормотал Эмерсон. Подхватив раненого под мышки, он оттащил его в сторонку, где было посветлее.

Здесь уже собрались любопытные. Убедившись, что речь идет о презренном оборванце, европейцы тотчас потеряли к происходящему интерес. Зато египтяне, узнав Эмерсона, столпились вокруг нас, ожидая развлечения. Один обнадежил соседа такими словами:

– Отец Проклятий – прославленный маг. Вдруг он умеет воскрешать мертвых?

Сцену предстоящего воскрешения услужливо освещали факелами и фонарями. Шейх Абу подскочил к Эмерсону, чтобы его поздравить.

– Хвала Аллаху, ваш сын спасен!

– Именно так, – отозвался Эмерсон. – Но ваших людей хвалить совершенно не за что. Вы у меня еще...

– Давай не отвлекаться на мелочи, Эмерсон, – вмешалась я. – Поднесите фонарь ближе, Абу. И дайте мне ваш нож.

В теплом желтом свете керосинового фонаря пятна на рукаве бедняги, казавшиеся раньше чернильными, зловеще заалели. Я отняла у Абу нож и приготовилась разрезать ткань. Замершая в ожидании толпа удивительно напоминала груду тюков с грязной одеждой, свалившихся с телеги.

– Это великая Ситт-Хаким, – прошептал кто-то. – Сейчас она отрежет ему руку и съест!

– Отойди, дай посмотреть! – всполошился другой невидимый зритель.

Ножевая рана обнаружилась между кистью и локтем. К счастью, главные мышцы и кровеносные сосуды не пострадали, тем не менее я потуже наложила повязку. Пациент лежал неподвижно, не размыкая век, но я догадывалась, что он уже пришел в сознание. Догадка подтвердилась, когда я попыталась снять с него тюрбан: он схватил меня за руку, пытаясь помешать оголить голову.

– Я должна осмотреть ваш череп. Вдруг у вас... Черт, – пробормотала я, переходя на родной язык, – как будет по-арабски «сотрясение мозга от удара зонтиком»?

– Если такой диагноз существует, я с ним не знаком, – заметил Рамсес, садясь рядом со мной по-турецки. Он принял эту позу с той же недоступной мне легкостью, с какой ее принимают все египтяне, вплоть до дряхлых стариков. – Но ты можешь не искать арабский эквивалент, мама: сей джентльмен – англичанин.

– Учтивость – похвальное качество, – ответила я сыну, радуясь, что он в кои-то веки сам умолк. – Однако вряд ли оправданно называть джентльменом этого несомненно честного, но в остальном сомнительного субъекта. Ты сказал, что он англичанин?

– Самый настоящий. Я подумал так еще вчера, когда он жонглировал апельсинами, выкатившимися из тележки старого торговца. Кельтам присущи характерные черты и телосложение, к тому же щетина на его лице, пусть и потемневшая от грязи, явно рыжая. Если у тебя, мамочка, есть сомнения по поводу моей наблюдательности или познаний в анатомии, то добавлю, что с его губ сорвалось словечко «дьявол», а оно...

Занудство нашего чада воистину доведет меня когда-нибудь до могилы!

Тут человек, которого Рамсес причислил к соотечественникам, отчетливо простонал:

– Дьявол!

Глаза открылись и оказались синими – но не сапфировыми, как у Эмерсона, а цвета бирюзы, излюбленного камня древнеегипетских ювелиров.

– Чепуха! – отрезала я, не желая признавать свою ошибку. – Встречаются же берберы с синими глазами и высокими скулами! Эти дети пустыни – очень красивый народ. Жаль, что один из них довел себя до столь плачевного состояния.

– Зато если бы в том же состоянии оказался представитель несравненной британской расы, это вызвало бы куда больше сожаления, не правда ли? – проговорил мой пациент на чистейшем английском и насмешливо улыбнулся. – Увы, вынужден вас разочаровать, мэм. Благодарю за участие и прошу отпустить меня обратно в канаву, где такому оборванцу самое место.

Он попытался встать, но снова рухнул, лишившись чувств. Я воспользовалась его беспомощностью и наконец-то сорвала грязный тюрбан и бурую тюбетейку. Удивляться, почему незнакомец так не хотел оголять голову, не приходилось: среди берберов действительно встречаются голубоглазые, но никак не блондины... Гм... У человека, лежавшего на песке, шевелюра была того золотистого оттенка, что встречается только у северян. Волосы изрядно посеребрила седина, но, вглядевшись в темное от загара и, как верно заметил Рамсес, от грязи лицо, я убедилась, что человек совсем молод. Что за ужасная трагедия вызвала преждевременную седину? Или все дело в разгульной жизни и пристрастии к наркотикам?

Размышления грубо прервал Эмерсон. Осыпав проклятьями бедного Абу, он пришел в прекрасное настроение. Мой дорогой супруг вообще обожает устраивать разносы.

– Итак, наш герой – англичанин? Точнее, шотландец... Ничего, Рамсес, он не обидится на тебя за эту маленькую ошибку. – Эмерсон склонился над раненым. – Предлагаю всем вместе вернуться в гостиницу, дружище.

Джентльмен – а выговор незнакомца свидетельствовал об образованности – взирал на нас без всякой признательности.

– Если вам так хочется отблагодарить меня за услугу, то лучше оставьте околевать в канаве. Туда мне и дорога.

– Уважаю ваше стремление к независимости, – ухмыльнулся Эмерсон. – Но речь идет не о благодарности, а о должности.

– Что?!

От удивления с физиономии молодого человека исчезла недовольная гримаса. Я с интересом смотрела на лицо, отмеченное печатью грусти. Так, тут определенно требуется женское участие. Я уже собиралась сообщить об этом Эмерсону, но он проворно ткнул меня локтем в бок. Не удержавшись на корточках, – терпеть не могу эту шаткую позицию! – я повалилась на бок и, пока с кряхтеньем принимала более достойную позу, Эмерсон развил свою мысль:

– Я давно ищу сильного и надежного человека, который приглядывал бы за моим сыном. Меня зовут Эмерсон, а эта леди...

– Я знаю, кто вы такой, сэр.

– Значит, вы знаете и о том, что миссис Эмерсон – моя коллега по профессии и жена... Ты когда-нибудь встанешь, Амелия? Это очень непрофессионально – валяться на земле, как перевернутый жук! Так вот, из-за нехватки времени она не может уделять Рамсесу достаточно внимания...

– Действительно, если события этого вечера типичны для юного джентльмена, то за ним нужен глаз да глаз, – слабо улыбнулся незнакомец.

– События этого вечера не... – Эмерсон запнулся. – Так или иначе, завтра утром мы выезжаем в Дахшур и приступаем к раскопкам. Вы бы оказали нам услугу, если бы согласились продолжить дело, для которого, судя по всему, в высшей степени пригодны.

Это предложение удивило молодого человека не меньше, чем меня. Его улыбка утратила учтивость.

– Профессор, вы, должно быть, не в своем уме! Неужели вы доверите сына вероотступнику, бродяге, курильщику опиума и приверженцу гашиша?

– На сей счет у меня... – вмешалась было я, но тут же прикусила язык, увидев локоть Эмерсона и вспомнив о необходимости сохранять профессионализм.

– Если вы будете воздерживаться от наркотиков в рабочее время, то я не стану обращать внимания на ваши дурные привычки, – пообещал Эмерсон.

– Что ж... Почему бы не попытаться? По крайней мере, это что-то новенькое.

– Итак, возвращаемся в гостиницу, – подытожила я, с облегчением выпрямляясь.

– Я с вами не поеду, – твердо заявил молодой человек.

– Это еще почему?

– Потому что не хочу, – последовал упрямый ответ.

– Решайте: либо «Шепард», либо катитесь ко всем чертям! – рявкнул Эмерсон, исчерпав терпение. – Значит, вы отклоняете мое предложение, мистер...

– Зовите меня Немо.

Эмерсон приподнял брови. Молодой человек предупредил его язвительный ответ словами:

– Я не отказываюсь, просто до отъезда из Каира мне придется завершить кое-какие свои дела. Я буду у вас в гостинице завтра. Назначьте время.

– Семь утра.

– В семь так в семь. До завтра, профессор.

Не пожелав опереться на мою руку, спаситель Рамсеса самостоятельно поднялся и, не оглядываясь, побрел прочь.

Мы вернулись к своему экипажу. Среди других конных повозок, поджидавших туристов, не оказалось самой шикарной, принадлежавшей Каленищеффу.

– Ну, Пибоди? – молвил Эмерсон под шорох колес.

– Ты о чем, Эмерсон?

– Что скажешь о новом помощнике? Странно, что ты так долго воздерживалась от комментариев.

Я бы не воздерживалась, если бы не его сокрушительный локоть.

– Прекрасная мысль! Я и сама хотела предложить то же самое, но ты меня... э-э... опередил.

– Неужели?

– Представь себе. Мы обязаны протягивать руку помощи несчастным, тем более нашим соотечественникам. Уверена, что этот молодой человек пережил разочарование – скорее всего, любовное, потому и пал так низко. Надеюсь, ты не обвинишь меня в хвастовстве, если я напомню, что опыта и здравого смысла мне не занимать.

– Мои мотивы не столь альтруистичны, Амелия. Просто мне нужен человек для присмотра за Рамсесом, пока мы с тобой... В общем, когда нам не до него. Знаю, ты все равно станешь читать ему нравоучения, призывая отказаться от своих пагубных привычек. Но прошу тебя, Пибоди, не слишком зли его, чтобы он не плюнул и не сбежал! Это все, что я могу сказать. А почему ты помалкиваешь, Рамсес?

Рамсес откашлялся:

– Благодарю, папа. Я ждал, что моим мнением поинтересуются: в конце концов, я – самое заинтересованное лицо. Если не принимать во внимание то обстоятельство, что мне не требуется нянька, какого бы пола она ни была...

– Кажется, совсем недавно тебе понадобилась помощь, – напомнила я. – Ты был так беспечен, что тебя похитили у нас из-под носа!

Рамсес открыл рот, но Эмерсон, зная не хуже меня о словоохотливости сына, быстро заговорил:

– Насколько я успел понять из слов Рамсеса и Абу, злоумышленники действовали очень аккуратно. Похитителями были вовсе не провожатые, поднимавшиеся с нами на пирамиду. Абу расспросил своих людей. Оказалось, что их отпустил американец, назвавшийся нашим спутником. Свои слова он сопроводил щедрым бакшишем, чтобы у них не возникло лишних вопросов.

– Удивительно! Я думала, что это примитивная попытка вымогательства, в худшем случае – проделки Каленищеффа, решившего задержать нас, пока он не закончит какие-то свои подлые делишки.

– Ты думала неправильно, Пибоди. Каленищефф не посмеет встать на пути у МЕНЯ.

И Эмерсон оскалил зубы, словно собрался вцепиться негодяю в глотку. Должна сказать, его аргументация выглядела убедительно.

– Тогда кто же? Кто мог покуситься на Рамсеса, если не... Боже, Эмерсон!

– Смотри не произноси гадких слов, Пибоди!

– Именно он, и никто иной! Гений Преступлений!

 

III

Не буду воспроизводить наш дальнейший разговор. Реплики Эмерсона были крайне бессвязны и преследовали одну цель – не дать мне пикнуть. Рамсес, по своему обыкновению, пытался вставить словечко, вернее, пространную тираду, но без всякого успеха. Экипаж уже подкатил к гостинице, а Эмерсон все не мог успокоиться. Я прекратила спор, чтобы не позорить себя криком в гостиничном вестибюле.

Коридорный сообщил, что в наше отсутствие к нам в номера доставили многочисленные свертки. Эмерсон кивнул и бросил коридорному монетку.

– Наверное, это мои сегодняшние покупки. Хорошо, что хоть что-то получилось!

Свертки были свалены в углу. Поверх кучи гордо, как часовой, восседала Бастет. Караульную службу она несла исправно, внушая ужас гостиничной челяди. Суеверные египтяне, учитывая ее сходство с изображениями кошек в древних гробницах и собачью преданность хозяину, подозревают, что дело с нашей Бастет нечисто. Они недалеки от истины: недаром мы дали ей имя древнеегипетской богини.

Бастет и Рамсес приветствовали друг друга с такой страстью, словно не виделись по меньшей мере год. Однако кусочки жареной курицы, которые наш сын припас для своей хвостатой подружки, были ею высокомерно отвергнуты.

– Любопытно, – протянул Рамсес, – очень любопытно...

Спорить с этим было трудно: жареная курица – любимое лакомство нашей кошки.

– Может, еда отравлена? – предположила я.

– Тогда мы уже бились бы в агонии, а то и вовсе отправились на тот свет, – язвительно ответил Эмерсон. – Хватит с меня мелодрам! Рамсес, тебе пора спать! А ты, Амелия...

– Да, Рамсесу и впрямь пора в кровать, вставать завтра ни свет ни заря. Дверь в его комнату придется оставить открытой, мало ли что...

Эмерсон послал мне взгляд, полный упрека.

– Дорогая моя Пибоди... – начал он.

– Ничего не поделаешь, Эмерсон.

– Что ж... После всех этих приключений твой сон, Рамсес, будет очень крепок. Если ты проснешься и услышишь... В общем, что бы ты ни услышал, не обращай внимания.

– Даже на самые ужасные звуки, папа?

– Даже на самые ужасные, сынок. Папа сам разберется.

– Хорошо, папа. А если ты или мамочка станете звать на помощь?

Невинный детский вопрос вогнал Эмерсона в краску, как школьника. Мне было забавно, но вмешиваться я не собиралась. Дорогой супруг сам вырыл себе яму, сам в нее свалился – пусть сам и выкарабкивается.

– Папа все тебе объяснит, дорогой, а я ненадолго отлучусь по одному делу.

Бронзовые щеки Эмерсона, только что заалевшие от смущения, теперь побагровели от подозрений.

– Какое еще такое дело?

– Я скоро вернусь.

– Пибоди, я категорически запрещаю... – Моя гримаса подсказала Эмерсону, что он выбрал негодный тон. – Я требую, чтобы ты воздержалась от вмешательства в дела, которые тебя не касаются. Уже поздно! Нельзя будить людей среди ночи, дабы прочесть им лекцию об их личной жизни!

– Раньше я собиралась побеседовать с мисс Дебенхэм с утра. Но ты ведь сам решил уехать из Каира так поспешно и даже не посоветовался со мной. Поэтому я и вынуждена поторопиться.

Не дав ему ответить, я выскользнула из номера.

Коридорный, дежуривший перед номером мисс Дебенхэм, сообщил, что она еще не вернулась, поэтому я решила поискать ее в вестибюле и на террасе.

Было еще не так поздно, как я опасалась, просто вечер оказался чересчур насыщен интересными событиями. Постояльцы отеля потягивали на террасе коктейли и наблюдали за акробатами, заклинателями змей и прочими жуликами, старавшимися изо всех сил. Однако мисс Дебенхэм там не было. Мне показалось, что в толпе «актеров» мелькнул оранжевый тюрбан, но разглядеть молодого англичанина мне не удалось. В конце концов, в грязном оранжевом тюрбане может разгуливать кто угодно.

В глубоком унынии я решила отложить поиски. Откуда мне было знать, когда вернутся мисс Дебенхэм и Каленищефф и вернутся ли вообще. Во время нашей стычки, о которой я уже вскользь упоминала, Каленищефф похвастался, будто у него в Каире собственное жилище. Вдруг он потащил мисс Дебенхэм туда?

Но раз так, мой долг и подавно заключался в том, чтобы предупредить юную особу об опасностях, грозящих ее репутации. Да и с Каленищеффым не мешает побеседовать. Я не сомневалась, что, призвав на помощь здравый смысл, угрозы и зонтик, заставлю его выложить правду. После похищения Рамсеса мой материнский долг – выяснить, кто же скрывается за этим фальшивым князем и чего хочет его таинственный хозяин. В прошлом году я уезжала из Египта, полная решимости вывести этого мерзавца на чистую воду. А его наглая попытка похитить нашего сына наглядно показала, что он не уймется, пока не отомстит мне и моей семье. Так что речь шла не только о справедливости, но и просто о самозащите. Непонятно, как Эмерсон умудряется этого не замечать.

Я устроилась в салоне и написала два письма. Первое, адресованное Каленищеффу, получилось коротким. Сообщив, что хочу как можно скорее переговорить с ним, в конце записки я пригрозила пустить в ход зонтик, если Каленищефф вздумает увильнуть от встречи. Достану негодяя хоть из-под земли. Письмо мисс Дебенхэм отняло больше времени: пришлось объяснить, кто я такая и почему к ней обращаюсь. Объяснение я сопроводила коротким, но убийственным описанием истинной личины Каленищеффа и уверениями, что мы с Эмерсоном стремимся ей помочь. В завершение я призвала молодую особу взяться за ум и сойти с опасной дорожки, в конце которой ее ждет один позор. Чужое безумие всегда заметнее собственного.

Оставив письма портье, я с чувством выполненного долга отправилась к себе. Я сделала все, что смогла, – по крайней мере, на тот момент.

В номере горел ночник. Мы завели эту привычку, чтобы отпугивать повадившихся к нам грабителей и убийц. Мой супруг лежал на спине и дышал так размеренно, что я сразу догадалась: он лишь притворяется спящим. Даже когда я заняла свое место на супружеском ложе, Эмерсон не удостоил меня ни разговором, ни иными знаками внимания. Я поняла, что впала в немилость, но нисколько не огорчилась: при малейшем шорохе из нашей комнаты Рамсес сразу забыл бы про сон.

Вернувшись в отель и прочтя мое письмо, мисс Дебенхэм непременно попытается переговорить со мной до нашего отъезда. Возможность урезонить ее была не потеряна, а только отложена. Предвкушение предстоящей нотации убаюкало меня лучше всякой колыбельной.

Увы, ожиданиям не было суждено сбыться. На заре нас разбудили отчаянные вопли слуг. В постели мисс Дебенхэм, на окровавленных простынях, был найден труп Каленищеффа. Он был убит ударом кинжала в сердце. Самой мисс Дебенхэм не оказалось ни в номере, ни в гостинице.