I

Жестоко уязвленное самолюбие доставляет не меньше страданий, чем разбитое сердце. Если человек молод, глуп, романтичен и раним, он зачастую путает эти две вещи. Я не была ни слишком молода, ни романтична, ни ранима, разве что глупа, но, видит Бог, тоже неоднократно совершала эту ошибку.

Однако не на сей раз. Потрясение, гнев, унижение, стыд — лишь малая часть тех чувств, что кипели во мне, провоцируя бурную реакцию. Я должна была скрыть ее от Джен, и, похоже, она не заметила ничего необычного. Оставалось надеяться, что и перед Джоном я ничем себя не выдала.

Усилием воли я поднялась на ноги. Скоро всех пригласят на коктейль, где мне тоже надлежит присутствовать. Это будет мое первое появление на публике, первая возможность соотнести реальные лица и фигуры с именами в списке пассажиров. Пустая трата времени, раз я уже опознала «лицо», которое меня просили опознать, но рано или поздно нам придется встретиться, и черт меня подери, если я позволю ему заметить, какой тяжелый удар он мне нанес.

Удобства были на уровне рекламы. Кроме двух кроватей, в каюте стояли кушетка, достаточно длинная, чтобы даже я могла вытянуться на ней во весь рост, и два удобных кресла. В ванной комнате был не только душ, но и ванна (недостаточно длинная, чтобы я могла вытянуться в ней во весь рост, но таких вообще мало), а на туалетном столике выстроились в ряд изысканные флаконы с этикетками знаменитых французских косметических фирм. Методично и механически я распаковала вещи, приняла душ и уселась перед туалетным столиком, готовая действовать. Обычно я не увлекаюсь косметикой, но в тот вечер собиралась использовать все возможности искусственного усовершенствования своей внешности. Я хотела выглядеть великолепной, холодной, спокойной и невозмутимой.

При удаче можно было рассчитывать по крайней мере на три последних эффекта. Мои руки все еще не обрели уверенности; я попыталась успокоиться, заставляя себя вспоминать подлые и низкие проделки Джона, но память уводила меня в сторону и вместо этого я мысленно возвращалась...

Например, к сочельнику, который мы провели в заброшенной церкви, прижавшись друг к другу у слабого огонька, а снаружи бушевала метель. Мы заваривали в покрытом земляной коркой цветочном горшке чай из мятой пачки, которую я извлекла из своего рюкзачка. Джон до колик хохотал над содержимым этого рюкзачка, но был слишком голоден, чтобы отказаться от раскрошившегося имбирного печенья и смятой плитки шоколада. Он играл Баха на расческе, приложив к ней листок папиросной бумаги, а когда глаза у меня стали неудержимо слипаться, обнял меня, чтобы я не замерзла, и просидел так всю ночь, терпеливо поддерживая слабый костерок.

Румяна не понадобились. Щеки и так горели. Я начала замазывать румянец гнева тональной пудрой, заодно замаскировав и несколько морщин, которых не заметила, когда смотрелась в зеркало прошлый раз.

Никто не давал мне никаких обетов и даже просто обещаний, но, мягко выражаясь, огорчительно поцеловать на прощание человека, который только что нежно, страстно, искусно любил тебя, а при следующей встрече уже увидеть его с новоиспеченной женой.

К такому удару я не была готова. Впрочем, и его бледность могла свидетельствовать о чем угодно — о гневе, сосредоточенности или испуге, но она не была показной. Он тоже не ожидал меня увидеть.

Я выбрала платье и юркнула в него. Оно было черное, мягко облегающее фигуру, с длинными рукавами и вырезом, более глубоким, чем одобрила бы бабушка Эрминтруда. Часть декольте я прикрыла тяжелой (faux) золотой цепью с медальоном, воткнула в волосы, завитками ниспадавшие на затылок, пару шпилек с золотыми головками и отступила от зеркала, чтобы оценить результат.

Щеки все еще пылали, но это можно было отнести на счет солнца. Джен ведь уже предупредила меня, что нужно носить шляпу, не так ли?

Раздалась изысканная трель колокольчика, и я нервно дернулась, но потом сообразила, что это тот самый сигнал, которого я ждала. Было без пяти пять — время приема и коктейля в честь начала путешествия. Некоторые гости прибыли на теплоход еще вчера, другие, как и я, присоединились позже, теперь предстояло впервые собраться вместе, и все будут изучать меня, а я — их. Обычно я не страдаю страхом сцены, но сейчас мои пальцы словно примерзли к дверной ручке и понадобилось приложить усилия, чтобы повернуть ее.

Я выскользнула в коридор и очутилась в объятиях странного мужчины, который возник из соседней каюты. У меня прекрасная координация движений, а вот у странного человека, видимо, нет; он был на добрых шесть дюймов ниже меня, и я с легкостью могла обозревать сверху его лысеющий череп; несколько волосков были уложены поперек него с трогательным оптимизмом. Прижав меня к животу, он качнулся назад и был пойман другим мужчиной, столь же тощим и длинным, сколь коротким и пухлым был первый. После небольшой заминки, показавшейся более долгой, чем она была на самом деле, мы расцепились, и зазвучал хор взаимных извинений:

— Это я виновата, — сказала я, — нужно было сначала посмотреть, потом выскакивать.

— Искренне прошу меня извинить, — одновременно со мной произнес мой первый «партнер» и весело рассмеялся. — Позвольте представиться: я — Свит, а это — Брайт.

Длинный и тощий поклонился. У него была красивая, густая шевелюра, но когда он склонил голову, мне показалось, что она немного съехала вперед.

— Блисс, — сказала я в свою очередь, — Виктория Блисс.

Свит хихикнул:

— Как и следовало ожидать!

— Что? — удивилась я.

— Брайт, Свит и Блисс.

— А, — сообразила я. Свит просиял. Брайт тоже.

Коридор был слишком узкий, чтобы идти по нему шеренгой, взявшись за руки, поэтому мы двинулись гуськом: Брайт впереди, а Свит сзади. Они устроили все это очень ловко. По существу, операция была проведена с безукоризненным мастерством. Если бы я не была постоянно начеку, я бы их не раскусила.

Буркхардт отказался мне сообщить, как я узнаю его агентов. «Это вопрос безопасности, вы же понимаете», — торжественно заявил он.

— Это вопрос моей шеи, — уточнила я.

— Не бойтесь, — успокоил меня Буркхардт, — они сами дадут вам о себе знать.

Ну вот и дали, притом очень искусно. Я и не предполагала, что подчиненные герра Буркхардта могут обладать таким бурным чувством юмора. Самая тонкая часть представления состояла в том, что когда Свит прижал меня к себе, в мои ребра больно уткнулся некий твердый предмет, находившийся, видимо, в его внутреннем кармане. Ушиб был малой платой за облегчение, которое я при этом испытала.

Центральный холл, куда вел коридор, выглядел великолепно. До того я была просто не в состоянии детально рассмотреть его, теперь же восхитилась пышным декоративным садиком посредине с миниатюрными водопадами, журчащими меж свежей зелени листвы, мягкими креслами, диванами и мраморными столиками, расставленными повсюду. Брайт со Свитом молниеносно сомкнули вокруг меня ряды и повели к лестнице.

Гостиная, или салон, занимала всю носовую часть корабля. Через фигурные окна открывался дивный вид на город с его отелями-небоскребами, высокими минаретами и мостами, расцвеченными иллюминацией; стеклянная дверь вела на палубу. По салону бесшумно скользили официанты с подносами. Самым изысканным напитком в тот вечер было шампанское. Поскольку я шампанское не люблю, а также потому, что хотелось на несколько минут избавиться от Свита, — он беспрерывно болтал Бог знает о чем, — я приняла его предложение принести мне из бара что-нибудь другое.

Тем временем мы с Брайтом устроились за столиком. Он застенчиво улыбался и подергивал свои седеющие усы, столь же пышные, как и шевелюра. То ли усы были настоящими, то ли фиксатор здесь оказался надежнее, чем тот, которым крепилась шевелюра.

Я с нескрываемым интересом оглядывала остальных гостей. Они делали то же самое. Нас было всего тридцать человек, и ближайшие недели нам предстояло провести вместе.

Меня предупредили, что эта компания, вероятно, будет одеваться более официально, чем принято в подобных круизах. До неприличия богатые люди любят покрасоваться. Мое заказанное по почте платье для коктейля выглядело весьма скромным по сравнению с туалетами от модных кутюрье, в которые были облачены другие дамы, и в сиянии их бриллиантов мой фальшивый медальон померк. Многие мужчины надели смокинги.

Джен со своей новоиспеченной невесткой сидела за столиком на противоположной стороне салона вместе с мужчиной и женщиной, в которых я безошибочно угадала супружескую пару. Розовые волосы дамы гармонировали цветом с ее платьем и лысиной ее мужа. Перехватив мой взгляд, Джен помахала мне рукой и одарила едва заметной улыбкой. Джона с ними не было, но когда я махала ей в ответ, он подошел к их столу, такой же возмутительно безразличный, как всегда. С цветком в петлице и малиновым кушаком он действительно походил на новобрачного. Увидев мой приветственный жест, он поднял бровь, отрешенно кивнул и сел ко мне спиной.

Свит вернулся с бокалом «шабли», а на подиум в центре зала в этот момент шагнул какой-то мужчина. При виде его я забыла о Брайте, Свите и даже о Джоне. Смокинг выгодно подчеркивал стройный торс и широкие плечи, но ему больше пошли бы развевающиеся бедуинские одежды и белоснежный головной убор, который оттенял бы орехового цвета кожу и обрамлял лицо с резкими чертами и ястребиным носом. Черные глаза были словно обведены ресницами, такими густыми, что они казались искусственными.

Все находившиеся в салоне дамы непроизвольно издали восторженный вздох. Некоторые из них были достаточно стары, чтобы помнить фильмы с участием Рудольфо Валентине. Я не настолько стара, но я читала книгу. Я вообще читала все слезливо-сентиментальные романы, когда бы то ни было написанные. Глядя на мою острую на язычок, практичную бабушку, никто бы не догадался, что ее душе были не чужды романтические порывы. Между тем она хранила все старинные романы. В ее молодости зачитывались «Шейхом». «Ахмед, мой прекрасный араб», — бывало, бормотала бабушка себе под нос по-французски. То же самое проблеяла сейчас и я.

— Прошу прощения? — переспросил Свит.

— Ш-ш-ш, — сказала я.

Его звали не Ахмедом, а Фейсалом. Судя по произношению, он учился в Англии. Легкий арабский акцент придавал его бархатному баритону очаровательный флер экзотики.

— Я — ваш гид и преданный слуга, дамы и господа. Я буду с вами на борту и на берегу, куда бы вы ни отправились. Со всеми своими неприятностями, вопросами, жалобами приходите ко мне, и я все улажу с помощью команды, которую имею честь теперь вам представить.

Он представил капитана, пассажирского помощника, врача, шеф-повара и нескольких других членов команды. Я ненароком утратила нить его речи, заглядевшись на блондинку за соседним столом. Она неподвижно уставилась в пустоту остекленевшим взором; казалось, ей трудно дышать. Должно быть, из-за корсета. Похоже, под белым драпированным шелковым платьем она носила нечто устрашающее, что сковала, словно зацементировало, не только мышцы, но и все ее существо.

Но знакомое имя вновь обратило мое внимание к Фейсалу:

— Доктор Перигрин Фоггингтон-Смит, наш эксперт по Древнему Египту, — объявил он.

Значит, родители бывают настолько жестоки, что взваливают на плечи своего бедного дитяти такое имя, как Перигрин! Издали его поначалу действительно можно было принять за Джона. Он был удлиненной и размытой версией Великого Джона Смита — выше ростом, худее, с пепельными волосами и бледно-голубыми глазами. С великолепно-снисходительной улыбкой Фоггингтон-Смит сообщил нам, что, как только Фейсал закончит свое вступление, он прочтет лекцию о Саккаре, где нам предстояло побывать на следующий день.

Фоггингтон-Смит отступил в сторону, и у Фейсала, который во время его речи едва скрывал холодно-неприязненный взгляд, на лице снова появилось очаровательное выражение, с коим он и представил доктора Элис Гордон, которой предстояло просвещать нас по вопросам эллинистического Египта. Доктор Гордон встала и приветливо подняла руку, но скромно осталась на месте за столиком в конце зала. Это была пухленькая маленькая женщина с копной непослушных волос, в очках с толстыми стеклами.

Корабль, вне всякого сомнения, был перегружен экспертами или по крайней мере докторами наук. Когда назвали мое имя, я последовала примеру доктора Гордон: встала и тут же села со скромной улыбкой, без комментариев.

Меня представляли последней. Пока несколько членов команды устанавливали диапроектор, в зале поднялся гул голосов. Свит воскликнул:

— Значит, вы — доктор Блисс! Это честь для нас. Обожаю исламское искусство. Скажите...

Я поспешно вскочила:

— Простите, джентльмены, я выйду покурить, пока не началась лекция. Подождите меня здесь. Я скоро вернусь.

Еще несколько грешников последовали за мной. Во время лекций в зале курить не разрешалось; в другое время для курения было предназначено местечко у самой двери, ведущей на палубу. Я похвалила себя за то, что, дабы выйти из неловкой ситуации, сообразила притвориться разделяющей привычку, которую в обществе воспринимают нынче примерно так же, как плевки на глазах у всех. Минуя остальных прокаженных, тесно сгрудившихся и занявших круговую оборону у самых перил, я отошла подальше и очутилась в одиночестве. Но ненадолго.

— Вы позволите? — произнес слишком знакомый голос. Перед моим носом из пустоты материализовалась зажигалка. Рука, державшая ее, была мне также хорошо знакома, хотя на сей раз вид имела не столь безмятежный, как обычно: суставы покрылись ссадинами. Вероятно, он ударился о пирамиду или еще обо что-то в том же роде. А может, врезал кулаком по чему-нибудь? Неужели я все-таки поколебала это показное хладнокровие так же, как он — мое? Хотелось бы так думать. Снова взяв себя в руки, я втянула дым, закашлялась и оглянулась.

— А где Шмидт? — спросил Джон.

Я надеялась, что он захочет поговорить на личные темы, и тщательно подготовила саркастические (но очень холодные) ответы на вопросы, которые, как я полагала, он мне задаст. Напрасно старалась. Мне бы надо было знать, что он не начнет с чего-то обычного вроде: «Что ты здесь делаешь?» Пойманная врасплох, я чистосердечно ответила:

— Он в Амстердаме. Какой-то богатый голландец собирается предложить музею свою коллекцию старинных украшений.

— А, очень хорошо, — довольно откровенно обрадовался Джон и перевел взгляд с моего лица на вырез платья. Я машинально прикрыла рукой медальон.

Губы Джона искривились. Это была одна из самых глумливых его усмешек.

— Не трудись, — остановил он меня.

— Да нет, ничего. А как ты догадался?

— Эта безвкусная безделушка, милая, отнюдь не в твоем стиле.

Я закусила губу, чтобы не выругаться. Он бил без правил, ниже пояса, туда, где больнее всего. Видел ли он тонкую золотую цепочку под массивной цепью, на которой висел медальон? Почти наверняка. Но стрелял все же вслепую: он не мог знать, что маленькая эмалевая розочка, которую он мне подарил, была на мне, потому что ее я надежно спрятала глубоко под вырезом платья, чтобы не было видно. Эту безделушку безвкусной не назовешь: изящный образчик работы персидского ювелира античных времен. Я носила ее не из сентиментальности, а потому, что не хотела оставлять без присмотра.

Джон отвел взгляд.

— Это ложный след, Вики, — мягко сказал он. — Не знаю, кто тот безумец, который отправил тебя в этот круиз, но очень советую поверить, что здесь нет ничего, кроме того, что лежит на поверхности.

— Романтический медовый месяц? — небрежно поинтересовалась я.

— С девушкой, сразившей меня наповал, — ответил Джон.

Он видел, что она приближается, и нарочно повысил голос, чтобы она услышала последнюю фразу. Смеясь, Мэри ласково взяла его под руку и прижалась к нему.

— Ну не прелесть ли он? Прости, что отвлекаю тебя, дорогой, но лекция начинается.

Джон улыбнулся мне одними глазами:

— Это уловка. На самом деле она просто не одобряет моих привычек.

Мэри кивнула головой:

— Да, твоего курения не одобряю. Это так опасно.

— Далеко не так, как некоторые другие привычки, — возразил ее муж.

Я отклонила предложение Мэри присоединиться к ним, заявив, что хочу выкурить еще одну сигарету. Правда, пришлось позволить Джону дать мне прикурить, и я постаралась сделать вид, что не заметила, как позабавила его моя попытка вдохнуть дым, не покраснев, — единственное, что мне не удалось. После их ухода я разжала левый кулак. На ладони остались следы от впившихся в нее ногтей.

Первые несколько минут лекции Фоггингтон-Смита я пропустила. Как выяснилось, об этом не стоило жалеть: он был самым занудным лектором из всех, кого мне доводилось на своем веку слушать. Конечно, мой интерес к развитию формы египетских пирамид весьма ограничен, но Фоггингтон даже лекцию по порнографии с показом слайдов был способен сделать скучной.

Когда зажгли свет, многие очнулись от дремоты и заморгали. Только не моя новая подруга Джен! С ясным взором, полная энергии, она направилась прямо ко мне. На ней было шелковое платье оранжево-розового цвета, которое выглядело бы нелепо на любой другой женщине, не столь сверхбезразличной к мнению лучшей половины человечества; неровный подол колыхался вокруг щиколоток.

— Мне и в голову не могло прийти, когда мы познакомились, что вы — выдающаяся ученая дама, — воскликнула она. — Вы не похожи на них, дорогая, вы слишком молоды и привлекательны.

— Благодарю вас, — ответила я, ибо что еще можно ответить на подобный двусмысленный комплимент? Я все же надеялась, что Джен хотела сделать комплимент.

Кроме нескольких очевидных поклонников археологии, обступивших лектора, все остальные потянулись к выходу.

— Вы не хотите сесть со мной за один столик? — предложила Джен. — Здесь, знаете ли, нет постоянных мест; думаю, это замечательно — дает возможность заводить знакомства и при желании меняться местами. Я хотела бы, чтобы вы рассказали мне о себе.

Я испытывала сомнения по поводу ее предложения, тем более что не была уверена, смогу ли сжевать обед из шести блюд в обществе воркующих голубков.

— Я бы с радостью, но... — я указала на Брайта и Свита, церемонно вставших при нашем приближении.

— Да, я знакома с мистером Брайтом и мистером Свитом. Это будет чудесно, мы вчетвером как раз займем столик. — Она заговорщически подмигнула мне: — Не хочу, чтобы мои детки чувствовали, что обязаны все время развлекать меня.

Я с облегчением приняла ее предложение. Да и выбор-то у меня был невелик; Джен крепко, как тюремный надзиратель, схватила меня за руку. Я еще раньше поняла, что она из тех женщин, которые добиваются своего любыми средствами; интересно было бы узнать, кому принадлежала идея превратить медовый месяц в menage a trois. Разумеется, не Джону. Если только он не был настолько безжалостен и беспринципен, что использовал собственную мать и собственную жену в качестве прикрытия.

Мы двинулись по лестнице в ресторан на нижней палубе. Его оформление лишний раз напомнило мне, что это не обычный круиз: на каждом столе красовались свежие цветы, а перед каждым прибором стояло в ряд множество бокалов разных калибров. Официант проводил нас к столику на четверых и вручил всем тисненные золотом меню. Салфетки были сложены чрезвычайно замысловато, я потянулась было за своей, но официант ловко перехватил ее и аккуратно расстелил у меня на коленях. Я постаралась сделать вид, что ждала этого.

Свит и Брайт никак не могли выбрать закуску, у меня же, поскольку я заказ уже сделала, появилось время осмотреть зал. Стены были покрыты копиями росписей и рельефов из знаменитых гробниц — но не сценами смерти и Божьего суда, а веселыми, радостными изображениями птиц, животных, эпизодами из повседневной жизни. Тот, что был ближе всего к нашему столу, представлял двух очаровательных молодых египтянок в прозрачных одеждах, с длинными черными волосами, игравших на музыкальных инструментах. На третьей обворожительной девушке не было ничего, кроме бус. Свит изучал ее с видом знатока.

Джен что-то мне говорила. Я обернулась к ней с извиняющейся улыбкой:

— Простите, загляделась на рельефы. Превосходные копии, не правда ли?

— Отвратительно, — безапелляционно заявила Джен. — Изображениям из гробниц не место там, где люди едят.

Она поджала губы и нахмурилась. Выражение ее лица возражений не допускало, и я вспомнила, как Джон однажды сказал о своей матери: «Она похожа на Джуди Андерсон в роли безумной домоправительницы». Дикая догадка, мелькнувшая у меня в голове, была столь же безумна. Смешно, одернула я себя, склонность к махинациям по наследству не передается.

Свит сделал наконец заказ и рискнул возразить Джен:

— Но, миссис Тригарт, — сказал он, — эти рельефы и росписи изображают египтян, наслаждающихся жизнью. Что может быть более уместным в обеденном зале?

Джен наградила его взглядом, Свит поперхнулся и добавил:

— Однако на людей смотреть гораздо интересней, не правда ли? Доктор Блисс, расскажите нам о себе.

— С удовольствием, если вы расскажете о себе, — скромно ответила я. — Чем занимаетесь, мистер Свит?

Он производил гайки и болты. Какие-то очень особенные гайки и болты для очень особенной разновидности машин. Не спрашивайте меня, каких именно. Мне это было интересно не больше, чем, кажется, и самому мистеру Свиту. Отбарабанив описание производственного процесса, он объяснил, что они с мистером Брайтом — партнеры не только по бизнесу, но и по увлечению археологией.

— Когда мы услышали об этом круизе, то поняли, что это шанс, который нельзя упустить, — восторженно заявил он. — Посетить многие места, недоступные для простых туристов, и, конечно же, la piece de resistance — гробницу царицы Тетисери — это редкая удача. Мы — первые посетители, которые увидят реставрацию росписей. Работа потребовала многих лет...

— И кучи денег, которые можно было бы истратить на более стоящие цели, — бесцеремонно фыркнула Джен.

— Мистер Бленкайрон вкладывает деньги во многие полезные дела, — возразил Свит.

— Это смотря на чей взгляд полезные, — сказала Джен. Весь ее вид ясно свидетельствовал о том, что она этого взгляда не разделяет.

— А он сам здесь? Который из них он? — Я завертела головой.

— Не нужно глазеть, — одернула меня Джен.

Моя голова тут же вернулась в исходную позицию. Сработал рефлекс — тень бабушки Эрминтруды. Свит подмигнул и понимающе улыбнулся мне.

— Мы все здесь глазеем, — дружелюбно заметил он. — Вполне естественно, миссис Тригарт, что нас интересуют наши попутчики. Предстоящие недели нам придется провести вместе, в маленьком, замкнутом мирке, вдали от наших близких и друзей, в вынужденной близости. Кого из этих незнакомцев лучше избегать, а чьего расположения, напротив, следует искать? Выльются ли какие-то из наших мимолетных встреч в долгую дружбу или, может, гм, в более тесные отношения?

— У вас явный дар красноречия, мистер Свит, — сказала я. — Уж не знаменитый ли вы писатель, путешествующий инкогнито?

Свит рассмеялся:

— Увы, нет. Среди нас есть известная писательница; она путешествует под собственным именем, но и псевдонима своего не скрывает. Будьте уверены, она всех нас опишет в своих будущих произведениях. Мистер Бленкайрон — вон тот высокий брюнет за столиком под изображением юноши, бьющего рыбу острогой.

Джен махнула на меня рукой как на безнадежную и жадно набросилась на копченую лососину, поэтому я получила возможность глазеть сколько душе угодно.

Деятельность чересчур богатых людей мне до смерти скучна, но Бленкайрон составлял исключение. Не в пример своим коллегам-миллиардерам он избегал всякой шумихи: не присутствовал на торжествах в честь основания новых фондов и на сборищах высокомерных общественных деятелей, даже ни разу не разводился. Я знала его лишь потому, что он, не афишируя своей помощи, щедро поддерживал многие культурные начинания, к примеру, реставрацию знаменитой флорентийской галереи Уффици после попадания в нее бомбы, консервацию поврежденных водой памятников Венеции... И это лишь немногое из того, что он субсидировал. Однако главным его увлечением всегда оставался Древний Египет. Я читала о восстановлении гробницы Тетисери и признаю, что перспектива ее посещения оказалась одним из немногих весомых аргументов в пользу, в общем, весьма сомнительного предприятия, в которое я ввязалась. Увидеть реставрированные росписи в их первозданной свежести, без въевшейся в них грязи, с утраченными было и заново воссозданными фрагментами — это будет неповторимым впечатлением.

Бленкайрон оказался моложе, чем я ожидала. В волосах его серебрилась седина, но то было лишь сверкание искр на темно-коричневом фоне, а морщинки, веером расходившиеся из уголков глубоко посаженных глаз и обрамлявшие подвижный, с тонкими губами рот, свидетельствовали о добром нраве и зрелости. Он тоже оглядывал попутчиков. Поймав мой взгляд, кивнул и улыбнулся.

— Человек справа от него — секретарь, — сообщил Свит таинственным шепотом.

Секретарь оказался не стройной блондинкой, а лысым дядечкой. Лица его я не видела, поскольку он сидел ко мне спиной.

— А кто тот, другой, за их столиком? — По поводу этого человека у меня была интересная догадка. Он напоминал стройных, элегантных героев голливудских вестернов, а смокинг смотрелся на нем как будто с чужого плеча.

Свит округлил глаза:

— Мы с Брайтом окрестили его телохранителем.

— Звучит очень правдоподобно, — одобрила я.

К тому времени, когда обед из пяти (не шести) блюд закончился, Свит установил для меня личности и некоторых других пассажиров, изложив их краткие биографии. Блондинка в корсете оказалась миссис Амфенор из Мемфиса (в Теннесси, не в Египте), которая предприняла это путешествие, чтобы утешиться после кончины своего третьего мужа. Мизантропического вида одинокий читатель за соседним с ней столиком был немецким хирургом, специализировавшимся в урологии. Что он делал в этом круизе, Свит понятия не имел; врач не производил впечатления человека общительного и, похоже, египтологией интересовался не очень.

Я искренне надеялась, что он не интересовался также и исламским средневековым искусством.

Джен благополучно «прожевала» свой путь через все пять блюд и к моменту, когда мы собирались вернуться в салон, чтобы выпить кофе или чего-нибудь еще, выглядела несколько надменно. Свит объявил, что они с Брайтом вынуждены отказать себе в этом послеобеденном удовольствии, поскольку на следующее утро очень рано, в семь часов, группе предстояла экскурсия на берег.

— Молодые дамы могут обходиться без сна, — сказал он с галантным поклоном, — а вот если мы с Брайтом не поспим свои восемь часов, то будем ни на что не годны.

Брайт кивнул и улыбнулся. Он не произнес еще ни единого слова.

Джен взяла меня под руку. Я поморщилась. Джон говорил, что его мать — одержимая садовница, но я и не подозревала, что подобный род деятельности так развивает мускулатуру. Не люблю, когда дают волю рукам, даже если это делает женщина, поэтому сказала:

— Я немного устала. Думаю, мне придется пропустить кофепитие.

— Но это входит в счет! — воскликнула Джен.

Брайт и Свит к тому времени растворились, я могла рассчитывать только на свои силы. Пришлось позволить ей отбуксировать меня к лестнице. И только когда мы устроились за столиком и она царственно помахала официанту, я вспомнила, что у меня есть предлог улизнуть.

— Выйду на палубу покурить, — объявила я, поднимаясь.

Властная рука снова легла на мою:

— В этом нет необходимости, дорогая. Мы просто перейдем в ту часть зала, которая предназначена для курящих. Вы бы раньше сказали. Официант!

— Но вам будет...

— Я сама иногда себе позволяю. В конце концов мой сын курит! — сказала Джен так, словно этот аргумент мог служить оправданием любой дурной привычки. (Любой?)

Грешники собирались в отведенном для курения месте. Я была удивлена, увидев среди них мистера Бленкайрона. Секретаря с ним не было, но его окружали миссис Амфенор и ее меховое манто. Это было, черт побери, самое необъятное манто, какое мне доводилось видеть; при тусклом освещении я не могла понять, что это за белый блестящий мех. Дама накинула его на плечи, и создавалось впечатление, будто какой-то странный зверь пожирает Бленкайрона.

Джен потащила меня за столик как можно дальше от этой пары.

— Мерзость, — бурчала она, — месяца не прошло, как схоронила третьего мужа, а уже охотится за четвертым.

Я достала сигареты. Видимо, придется курить эту гадость.

Джен тоже взяла предложенную мной сигарету. Она уже потягивала бренди (включенный в счет). К моменту появления новобрачных глаза ее несколько остекленели. Должно быть, молодожены гуляли по палубе: волосы Мэри были очаровательно взъерошены.

— Опять попиваешь? — поинтересовался Джон у матери, когда официант принес ей очередной бокал бренди.

Джен хихикнула:

— Дорогой, вечно ты дразнишься. Что вы с Мэри будете пить? Все...

— Включено в счет, — подхватил Джон. Он усадил жену, а сам остался стоять, неодобрительно поглядывая на родительницу. — Ведь доктор предупреждал тебя насчет спазмов толстого кишечника.

— Насчет слабого желудка, — поправила Джен.

— Лучше бы тебе принять то ужасное лекарство, — неприязненно посоветовал ей сын. — Я наблюдал за тобой во время обеда, ты забрасывала в себя еду, словно портовый грузчик уголь лопатой.

— Дорогой, — прервала его Мэри, — тебе не кажется, что ты грубоват?

— Он просто дразнит меня, — объяснила Джен, роясь в сумочке. — И заботится о своей матушке. Я приму лекарство прямо сейчас. Я взяла пузырек с собой... мне казалось, что взяла... А, не важно, с этим можно и повременить. Я отлично себя чувствую.

— Я принесу, — предложил Джон. — Дай мне ключ.

Она вручила ему свой ключ, и он удалился, прореагировав на мое присутствие лишь весьма невежливым кивком.

— Он так заботлив, — умилилась Джен.

— А чем ваш сын зарабатывает на жизнь, миссис Тригарт? — спросила я.

Мэри странно поглядела на меня. Вопрос оказался несколько неожиданным, но Джен находилась не в том состоянии, чтобы замечать нюансы, к тому же Джон, судя по всему, был любимой темой ее разговоров.

— Как странно, дорогая, что вы ничего о нем не слышали: ведь сфера его профессиональных интересов так близка вашей.

Я непроизвольно втянула в себя дым и страшно закашлялась. Джен похлопала меня по спине и продолжила:

— Начинал он скромно — с маленького магазинчика в Труре, но бизнес его расширялся так стремительно, что недавно он открыл крупное заведение в Лондоне. Мне говорили, он считается одним из самых авторитетных специалистов в Англии.

— Постойте, — прохрипела я, — не говорите, дайте мне догадаться самой. Антиквариат?

— И предметы искусства.

— Ну конечно! — Судорожно вздохнув, я прикрыла лицо руками.

— Этого чертова добра гуляет по свету огромное количество, — произнес Джон. — Может быть, вас ущипнуть?

Я нащупала салфетку и подняла голову. Он стоял надо мной: одна бровь вздернута, губы искривлены в усмешке.

— Дорогой, — укоризненно сказала Мэри.

— Ничего, просто дым попал не в то горло. — Я вытерла глаза.

Джон вручил матери пузырек с какой-то устрашающе красной жидкостью.

— Держи, старушка. Не желаете ли одну из моих сигарет, доктор э-э-э... Блисс, не так ли? Похоже, ваши слишком крепкие.

 

II

К концу вечера мне удалось познакомиться с большинством остальных пассажиров. Джен безбожно преувеличивала, описывая их как «старых маразматиков», но пожилыми их назвать было можно. Большинство оказались не моложе семидесяти.

Одним из исключений была Сьюзи Амфенор, химическая блондинка из Мемфиса (Теннесси). Я не ожидала, что она мне понравится, но именно так случилось, вероятно, потому, что дама весело и простодушно призналась: она отправилась в этот круиз только потому, что он баснословно дорогой и предназначен для избранных.

— Все мои друзья в Мемфисе просто позеленели от зависти, — заявила она с наивным удовлетворением.

— Значит, вы не интересуетесь египтологией?

Она смачно крякнула и ухмыльнулась, продемонстрировав два ряда дорогостоящих коронок.

— Я интересуюсь мужчинами, милая. Молодыми мужчинами. Все мои мужья были занудными стариками. Считаю, что заслужила право немного поразвлечься. Здесь не так много подходящих кадров, как я рассчитывала, но некоторые египетские мальчики недурны, не так ли?

Я согласилась и оставила Сьюзи, сосредоточившуюся на Фейсале.

Возвратившись к себе в каюту, я чувствовала смертельную усталость, но знала, что не смогу уснуть из-за нервного напряжения, поэтому вышла на балкончик. В ночной темноте городские огни сверкали, словно драгоценные камни — бриллианты, рубины, изумруды, сапфиры. Веял прохладный ночной ветерок, и если воздух был загрязненным — на самом деле «если» тут совершенно неуместно, — то я этого не заметила.

Худшее позади, сказала я себе. Я не потеряла самообладания и достоинства, и впредь мне это уже не грозит, во всяком случае, не будет грозить, когда я уличу его в противозаконных намерениях и он окажется в моей власти, у меня под ногтем.

Я сменила миниатюрную магнитофонную кассету в медальоне, но старая пока лежала на столе. Ее следовало спрятать в маленький сейф под туалетным столиком.

Такой сейф был в каждой каюте — не просто запирающийся ящик, а специально изготовленный сейф со специальным ключом, дубликат которого обычный слесарь сделать бы не смог. Я слышала, что в первоклассных отелях предоставляют такую услугу, но чтобы на туристическом теплоходе... Впрочем, это ведь был необычный теплоход, и люди, достаточно богатые, чтобы предпринять путешествие на нем, вправе рассчитывать на подобные удобства.

Нас предупредили, что в случае потери ключа сейф придется вскрывать с помощью дрели за наш счет, поскольку дубликатов ключей не существовало. В моем случае это было не так. По крайней мере еще один человек имел ключ от моего сейфа. Я должна была оставлять в сейфе сообщения, а он — или она? — таким же образом связываться со мной.

В ту ночь никто бы не вошел в мою каюту. Дверь была снабжена запорами, достаточно надежными, чтобы остановить танк. Путешествие по Египту многим представлялось небезопасным, и это было лишь одной из предосторожностей, о которых позаботились устроители круиза. Мой таинственный напарник мог открыть сейф только после того, как я выйду из каюты на следующее утро. Так что у меня оставалось достаточно времени, чтобы спрятать пленку.

На этой пленке не было ничего интересного для Буркхардта и его подчиненных. Джон ни разу не проговорился, лишь признал, что мы знакомы.

Но этого разговора может оказаться достаточно, чтобы его опознали другие, знавшие Джона под одним из его многочисленных псевдонимов. Мое знакомство с сэром Джоном Смитом (дальше имена можно перечислять до бесконечности) было зафиксировано в полицейских департаментах по меньшей мере трех стран, а я не сомневалась, что и Интерпол участвует в этом расследовании.

Я сидела, упершись локтями в колени, подперев ладонями подбородок, и пыталась упорядочить свои мысли. Загадочное послание, о котором рассказывал Буркхардт, было каким-то неопределенным. Быть может, его информация неверна? Даже самые ловкие агенты иногда ошибаются. Предположим, на этот раз Джон невиновен. У него есть дело — хорошее, честное дело — и прелестная женушка. Может, он и впрямь начал с чистого листа? Может, старается идти прямым путем? Вероятно, осознал, что должен выбрать новую профессию, прежде чем артрит и/или полиция доберутся до него; и уж, конечно, он не стал бы впутывать мать и жену в одну из своих сомнительных афер.

Голос из не столь отдаленного прошлого съязвил: «Если ты действительно в это веришь, ты наивна, как только что снесенное яйцо».

Может быть. Но я предпочитаю оказаться наивной (читай: дурочкой), чем мстительной.

Однажды он признался, что любит меня. Только однажды — к тому же я приперла его к стенке, чтобы вырвать признание, воспользовавшись тем, что он был травмирован и слишком слаб и не мог от меня отделаться. За эти травмы, кстати, я тоже ему обязана, как и за несколько других случаев, когда он рисковал своей драгоценной шкурой, чтобы вытащить меня из очень неприятных ситуаций. Вероятно, он даже был тогда искренен. А может быть, сказал то, чего я хотела, просто чтобы я заткнулась.

Если сейчас я предам его, то буду заслуживать осуждения, пусть даже только с точки зрения собственной совести, как женщина, мстящая мужчине, уязвившему ее гордость и самолюбие. Во мне все еще не улегся протест против Буркхардта. Даже если я укажу на Джона как на вора и мошенника, за которым гоняется половина полиции всей Европы, они не смогут арестовать его по одному моему слову. Насколько мне известно, египетские секретные службы не слишком щепетильны в отношении законных формальностей. Но Джон — британский подданный и находится под защитой гуманного закона, признающего человека невиновным, пока его вина не доказана. Я верила в закон, несмотря на то что порой он несправедливо потворствовал негодяям.

Спешить в любом случае было некуда. Группа вернется в Каир только через три недели. Если Джон действительно решил ограбить музей, мне придется сдать его, здесь сомнений быть не может. Но я могу позволить себе немного подождать.

Я решила лечь и почитать, но, не осилив и двух страниц книги о средневековых каирских мечетях, почувствовала, что глаза у меня слипаются. Так я ни за что не стану специалистом по исламскому искусству к моменту, когда надо будет читать лекцию. Не дрейфь, Вики, сказала я себе, может, ее и не придется читать. Как только на твоего бывшего любовника наденут наручники, ты сможешь выйти из игры. С чистой совестью.

 

III

Необходимость вставать на рассвете — то, чего я всегда стараюсь избегать, — была скрашена юным смуглым красавцем, постучавшим в дверь менее чем через минуту после того, как меня разбудил мелодичный звон колокольчика. Я была не в том состоянии, чтобы по достоинству оценить юношу, но то, что он принес на подносе, оценила сполна. После двух чашек кофе и холодного душа я была готова к встрече нового дня.

Я встретила его в ресторане, где накрыли шведский стол, за десять минут до отправления группы на экскурсию. Еды было очень много, но лишь несколько человек задержались в зале. Одним из них оказался немецкий хирург-уролог, по-прежнему не отрывавшийся от книги.

Мои «коллеги» собрались в углу. Я предположила, что следует к ним присоединиться. Увидев, как я в нерешительности топчусь у богато сервированного стола, Фейсал встал и подошел ко мне.

— Не знаете, что выбрать в этом изобилии? — спросил он и одарил меня ослепительной улыбкой. — Не рекомендую брать яйца по-бенедиктински, они малость переварены.

— Я немного опоздала, — сказала я, — но я никого не задержу, возьму лишь рогалик и...

— Нет-нет, не спешите. Сядьте и расслабьтесь. Я сам что-нибудь для вас выберу.

Я присоединилась к «коллегам», и мы все обменялись рукопожатиями. Фоггингтон-Смит любезно сообщил, что я могу называть его Пэрри, и вернулся к своему завтраку. Элис Гордон дружески мне улыбнулась.

— Трудно привыкнуть к такому режиму, — сказала она. — Хотелось бы спокойно посидеть в салоне, но светает так быстро. Как вы чудесно выглядите! Очень профессионально.

Я старалась не транжирить деньги Буркхардта, но устоять против костюма в стиле сафари не смогла. Брюки были достаточно широкие, чтобы не оскорбить скромности египтян, — нас предупредили, чтобы мы не слишком обнажались и обтягивали фигуру, — а на жакете карманов больше, чем на «фартуке» для хранения обуви. Я чувствовала себя в этом костюме Амелией П. Эмерсон, но, увидев Элис в юбке до середины икр и в простой блузке, поняла, какого сваляла дурака. Профессионалы-археологи так не выряжаются. Во всяком случае, в наше время.

— Как это я еще пробковый шлем не надела, — сконфуженно улыбнулась я.

Элис гулко рассмеялась:

— Надо было надеть. Почему бы не поразвлечься?

Фейсал вернулся с полной тарелкой. Я намазала маслом круассан и начала есть. Пэрри (интересно, смогу ли когда-нибудь так его называть, подумала я) оттолкнул свою тарелку. Покончив с первым важным утренним делом, он был готов уделить внимание мне.

— С нетерпением жду вашей лекции, доктор Блисс, — торжественно объявил он. — Должен признаться, не читал ваших публикаций.

— Это не совсем моя сфера, — призналась я. Я ожидала, что рано или поздно это случится, и понимала, что не стоит пытаться обмануть этих людей. — Я немного... э-э-э... блефую.

— В каком смысле? — удивился Пэрри.

— Не будьте чудаком, Пэрри, — просто сказала Элис. — Не знаю, за какие ниточки дергали вы, чтобы попасть в этот круиз, но я тоже имею к нему не то чтобы прямое отношение. Моя специальность — литература Нового царства. Существует по крайней мере дюжина специалистов, знающих о храмах эпохи Птолемеев больше, чем я. Но я с легким сердцем убила бы их всех, чтобы раз в жизни пожить, как миллионерша. Это вам не гостиница «Гайд-парк холидэй».

Фейсал рассмеялся. Он и впрямь был великолепен — дело даже не в белых зубах и сверкающих глазах — он обладал тонким чувством юмора.

— Жаль, что нельзя записать взятки в графу законных деловых расходов, не так ли?

— А я всегда записываю, — возразила я.

— В действительности... — начал было озадаченный Пэрри.

— Нам пора, — перебил его Фейсал. — Вперед!

Он стал шумно подгонять нас. Необщительный любитель чтения остался.

Элис шла рядом со мной.

— Надеюсь, вас предупредили насчет лекций во время экскурсий, — сказала она. — Можно отвечать на вопросы, но читать лекции вправе только египетские гиды, имеющие лицензии.

— Для меня опасность нарушить это правило невелика, — заверила я ее.

Она рассмеялась и дружески похлопала меня по руке:

— Кое-кто из этих людей не отличает Девятнадцатую династию от девятнадцатого века; если они припрут вас к стенке, посылайте их ко мне, или к Пэрри, или к Фейсалу.

Пассажиры собрались в холле. Я присоединилась к группе, отбившейся от основной массы. К моему огорчению, в ней оказались и Тригарты. Обойдя их, я очутилась рядом со Сьюзи Амфенор. Она приветствовала меня как старую подругу, а я с ужасом оглядела ее наряд. Сьюзи игнорировала указания насчет одежды и вырядилась в некое подобие гимнастического трико, которое нежно обтягивало ее «антифасад» и обнажало руки, плечи и ложбинку на груди.

— Вы не прихватили жакета? — спросила я.

— Он там, на стуле, — она небрежно махнула рукой, — но я не вижу необходимости...

— Вы страшно обгорите. Если не хуже.

— Фейсал сказал, что если я его не надену, кто-нибудь затащит меня за пирамиду и изнасилует, — с надеждой сообщила Сьюзи. — Он такой хулиган!

Фейсал услышал, как она произносит его имя. Грозно хмурясь, он вручил Сьюзи жакет и шляпу и стал подталкивать нас к сходням.

— Давайте сядем вместе, — предложила Сьюзи, — и поболтаем, как водится между нами, девочками. Я обожаю мужчин, но порой ужасно устаешь оттого, что они роятся вокруг.

— Мне редко приходится испытывать подобные неудобства.

— Ну, милая, не скромничайте. Если бы вы немного принарядились, то выглядели бы по-настоящему привлекательно.

Мы расселись в автобусе. К тому моменту, когда он прибыл на место, в ушах у меня звенело. Сьюзи дала мне полезные советы насчет прически («эти маленькие шпилечки, которыми вы закалываете пучок, очень милы, но вам следует распускать волосы, а не собирать их на затылке»), насчет косметики («вам нужно пользоваться айлайнером, милочка, и более темной помадой») и насчет каждого предмета моего туалета. Она также с исчерпывающей точностью охарактеризовала каждого мужчину с теплохода. Фейсал — самый сексуальный, но в этом Тригарте тоже что-то есть, жаль, что он при молодой жене.

Я твердо решила отделаться от Сьюзи при первой же возможности, но сначала заставила ее надеть жакет, который на самом деле оказался широким, развевающимся блузоном из кисеи, столь прозрачным, что едва ли мог остановить вероятных насильников, и шляпу — широкополое соломенное сооружение, которое завязывалось под подбородком невероятных размеров бантом а-ля... думаю, она считала, что а-ля Скарлетт О'Хара. После этого я слиняла. Нам велели не отделяться от группы, но, на мой взгляд, ко мне это не относилось, впрочем, даже если бы и относилось, мне было наплевать, я все равно предпочитала пребывать в счастливом неведении.

Достав из сумки путеводитель, я устремилась к углу ограждения, где громоздились массивные основания известняковых стен. Но обрести одиночество здесь было невозможно: всюду, словно мухи на горстках сахара, роились вокруг своих гидов члены по меньшей мере дюжины туристских групп. Я отразила атаки нескольких назойливых продавцов сувениров и услуг и нашла сравнительно спокойное местечко и валун, чтобы посидеть.

Было раннее утро; на светлом песке лежали серые прохладные тени. Небо сияло ослепительной синевой. На его фоне возвышалась знаменитая, золотистая в солнечных лучах, Ступенчатая пирамида — самый ранний образец монументальной каменной архитектуры, ей более четырех тысяч лет. Повидавшая виды и истертая настолько, что камни, из которых она сложена, производили впечатление совсем не обработанных, она потрясала воображение не только почтенным возрастом. В ней было нечто правильное: угол наклона граней, пропорции и прежде всего — местоположение. Любой из обожаемых мною средневековых европейских соборов потерялся бы в такой бесконечности неба и песка. Это действительно было сказочное путешествие, путешествие моей мечты. К тому же вместо обычной туристской экскурсии я получила круиз в роскошной каюте и с изысканной едой. И как же тут сконцентрировать внимание на пирамидах и фресках, если желудок мой бурлит, а нервы звенят словно струны дедушкиной гитары, подумала я, переводя взгляд с вырезанных в форме лотоса колонн Южной колоннады на людей, обступивших Фейсала.

Я заставила себя обратиться к путеводителю и прочла длинную главу о празднике в честь бога Сета, но если мне хотелось действительно узнать, что это такое, то нужно было бы это увидеть, потому что я не помнила ничего, кроме имени бога. Многие рухнувшие колонны и стены уже восстановлены, причем с помощью подлинных материалов, так что теперь можно составить представление о том, сколь впечатляющим было в свое время это сооружение. Стройные колонны с каннелюрами и изящные изогнутые карнизы поражали классической строгостью и элегантностью. Я мечтательно разглядывала их, когда вдруг заметила, что ко мне приближается Джен.

Я поспешно склонилась над книгой в надежде, что она не подойдет. Мне не нужно было общество, тем более ее. Через пару минут я имела основание похвалить себя за сообразительность: Джен прошла очень близко от меня, но не остановилась. Роясь в сумке, она исчезла за невысокой стеной.

Что ей там нужно? Это было так не похоже на нее — оторваться от группы. И выглядела она не такой энергичной, как всегда, шла медленно, волоча ноги.

Я встала и последовала за ней.

Здесь, за стеной, лежала прохладная тень. Джен сидела на земле, открытая сумка валялась позади нее.

— Джен, — неуверенно позвала я, — с вами все...

Она повернула ко мне серое, лишенное всякого выражения лицо и завалилась набок.