Свое первое путешествие по Египту я проделала на экзотическом судне, которое египтяне именуют дахабией. Если вам, читатель, не довелось испытать этот способ передвижения, вряд ли вы сумеете до конца оценить его очаровательную элегантность. На судне я была окружена всеми мыслимыми удобствами, вплоть до фортепиано в музыкальном салоне и прелестной комнатки отдыха на верхней палубе. О, сколько блаженных часов провела я на этой палубе в шезлонге, за чашкой ароматного чая! Теплый ветерок полоскал паруса, матросы тянули свои заунывные песни под аккомпанемент шлепающих весел, а по обе стороны от меня проплывали восхитительные пейзажи Египта – деревни и храмы, пальмы, верблюды и святые старцы-отшельники, с риском для жизни восседающие на столбах. Как нежны были мои воспоминания! С какой радостью я повторила бы это знаменательное путешествие!
Увы, увы... Время поджимало, и промедление могло оказаться фатальным для гробницы в Луксоре. Железную дорогу провели до самого Асьюта; нам пришлось вытерпеть одиннадцать часов жесточайшей тряски в грязи и духоте, зато на самом быстром виде транспорта. Остаток пути проделали на пароходе. С паровозом, конечно, не сравнить, удобств куда больше, да и пыли нет, но до милой моему сердцу дахабии ох как далеко!
День прибытия в Луксор я встретила на палубе, перевесившись через перила и ахая, точно восторженная туристка, впервые открывшая для себя красоты Египта. Луксорский храм поражал великолепием. Витые колонны и пилоны нежно розовели в первых лучах солнца, белоснежная крыша, казалось, парила над пологим берегом, к которому медленно приближался наш пароход.
На причале мои сладкие воспоминания быстро улетучились под напором суматошных воплей толпы и пронзительных выкриков носильщиков. Драгоманы на все лады расписывали преимущества своих постоялых дворов и липли к ошарашенным туристам, предлагая проезд «почти даром». Нас с Эмерсоном обходили стороной.
Эмерсон сразу же отправился за багажом и рабочими, а я отошла в сторонку и раскрыла зонтик, любуясь привычным, но подзабытым зрелищем. Вдруг кто-то тронул мою руку, я обернулась и встретила напряженный взгляд упитанного молодого человека. На лунообразном лице незнакомца красовались круглые очки в золотой оправе и чудовищных размеров усы. Кончики этой мужской гордости спиральками закручивались вверх на манер рогов горного козла.
Щелкнув каблуками, толстяк с усилием переломился в том месте, где у большинства людей располагается талия, и заговорил:
– Карл фон Борк к услугам фрау Эмерсон. Летописцем несчастной экспедиции лорда Баскервиля являюсь я. Приветствовать в Луксоре позвольте мне вас. Прислан леди Баскервиль встретить вас я. Где же профессор Эмерсон? Знакомства с ним чести так долго ждал я. Брат прославленного Уолтера Эмерсона...
Красочность этого монолога была тем эффектней, что она ни в малейшей степени не отразилась на абсолютно бесстрастном лице. Лишь громадные усы ходили ходуном да поблескивали круглые стекляшки очков. Познакомившись с Карлом фон Бор-ком поближе, мы поняли, что остановить его, если он уже открыл рот, практически невозможно. Разве что прибегнуть к способу, который я тут же и изобрела:
– Рада познакомиться! – В моем надрывном крике утонула последняя фраза летописца экспедиции. – Профессор как раз... А вот и он! Эмерсон, это Карл фон Борк, прошу любить и жаловать.
Обе лапищи Эмерсона стиснули и встряхнули пухлую ладошку немца.
– Фон Борк, летописец? Отлично, отлично. Судно готово? Большое? С нами двадцать рабочих. Фон Борк снова поклонился.
– Прекрасная мысль, герр профессор. Гения достойная! Ничего иного не ожидал я от брата выдающегося...
Я воспользовалась способом, который так хорошо себя зарекомендовал, и остановила поток славословий новым душераздирающим воплем. Уже через десять минут выяснилось, что Карл фон Борк с закрытым ртом – личность расторопная, умелая и способная угодить даже моему сверхтребовательному супругу. В фелуку, заранее нанятую Карлом, прекрасно поместились и все вещи, и вся наша команда. Сгрудившись на носу судна, рабочие высокомерно поглядывали на матросов и отпускали шпильки насчет «безмозглых людишек из Луксора». Паруса надулись, наш челн ходко запрыгал по волнам, развернулся кормой к древним храмам и современным постройкам Луксора. Впереди простиралась широкая лента великого Нила.
Я следила за проплывающими мимо берегами, и мысли невольно уносили меня в глубь веков. Сколько поколений фиванцев, завершив свой земной путь, пускались по Нилу в плавание к небесам обетованным! Ноздреватая поверхность скал на западном берегу таила в себе тысячи гробниц фараонов, склепов менее благородных особ и крестьянских могил...
От созерцания гигантского кладбища меня отвлек голос Карла фон Борка. Я прислушалась, молясь в душе, чтобы наш молодой летописец не вздумал опять нахваливать «герра профессора, родного брата знаменитейшего египтолога». Мой муж любит и ценит Уолтера, но кому понравится ощущать себя всего лишь придатком собственного брата? Специальностью фон Борка были древние языки, вот он и превозносил вклад Уолтера в эту область науки.
Моя тревога оказалась напрасной. Карл всего-навсего посвящал Эмерсона в последние луксорские новости:
– По приказу леди Баскервиль я установил железную дверь в гробницу. В долине постоянно дежурит охрана из людей помощника инспектора Департамента древностей...
– Пустое! – воскликнул Эмерсон. – Большинство охранников в родстве с теми, кто грабит склепы, а остальные до того суеверны, что после захода солнца и носа не высунут, хоть гори все синим пламенем! Вы должны были лично охранять гробницу, фон Борк.
– Sie haben recht, герр профессор... – От страха бедняга Карл перешел на родной язык. – Однако с трудностями столкнулся я. Всего только двое осталось с Милвертоном нас. Но Милвертон болен лихорадкой был. Он...
– Кто этот мистер Милвертон? Фотограф? – вмешалась я.
– Точно так, фрау Эмерсон. Лорд Баскервиль персонал прекрасный нанял. Теперь художника не хватает только нам. Мистер Армадейл задачу брал на себя эту, а я...
– Никуда не годится! – возмутился Эмерсон. – Где мы, спрашивается, теперь найдем художника? Эх, ч-черт, Эвелины нет! У нее неплохо получалось, могла бы карьеру сделать.
Я бы сказала, сожаления Эмерсона выглядели слегка преувеличенными. Не думаю, что Эвелина так уж много потеряла, оставив карьеру его личного художника. Ведь речь, если вы помните, читатель, шла об одной из самых богатых женщин Англии, матери троих очаровательных ребятишек и обожаемой жене, на которую муж надышаться не мог. Но для моего супруга эти преимущества – не аргумент, поэтому я и не стала зря тратить силы на возражения.
– Эвелина обещала поехать с нами, когда дети подрастут.
– Благодарю покорно. И когда же настанет это благословенное время? Малышня появляется один за другим, и конца этому процессу что-то не предвидится. Я люблю брата, люблю его жену, но беспрерывное воспроизводство Уолтера и Эвелины в миниатюре – это уже слишком. Человеческая раса и без того...
Ну все. Гиблое дело. О человеческой расе Эмерсон может разглагольствовать часами.
– Если позволено предложить будет мне... – нерешительно пробормотал Карл.
Я изумилась. Робость молодого немца не вязалась с его обычным внушительным тоном, а румянец, окрасивший щеки, казался чем-то инородным на этом бесстрастном лице.
– Давайте, фон Борк, выкладывайте. – Эмерсон был удивлен не меньше меня.
Карл смущенно откашлялся.
– В деревне юная леди живет... из Англии леди... Увлекается живописью она. Могли бы попросить мы ее...
У Эмерсона вытянулось лицо. Я тоже разочарованно вздохнула, разделяя мнение мужа об английских барышнях, любительницах помалевать акварельки.
– Время еще есть. Вот найдем в гробнице что-нибудь достойное, тогда и подумаем о художнике. А за предложение большое спасибо, герр фон Борк. Вы позволите обращаться к вам по имени? На мой взгляд, так проще, да и звучит по-дружески.
Карл рассыпался в уверениях, что ну нисколько не возражает. К тому моменту, когда его пыл иссяк, фелука уже ткнулась носом в причал на западном берегу Нила.
Благодаря проворству Карла и безостановочной ругани Эмерсона скоро мы уже восседали на ослах и были готовы продолжить путь. Багаж и команду оставили под присмотром Абдуллы, а сами двинулись через зеленеющие молодыми побегами поля. Осел – животное крайне медлительное, шаг его неспешен, зато в дороге можно вдоволь налюбоваться окрестностями и поговорить. Поначалу копыта животных вязли в жирной плодородной почве, явном свидетельстве ежегодных разливов Нила. Но по мере удаления от берега все сильнее ощущалось дыхание пустыни, и вскоре под копытами уже скрипел рыжеватый песок.
– Поедем через Гурнех, – покрутив головой, неожиданно заявил Эмерсон.
Безукоризненно справившись с возложенной на него леди Баскервиль задачей – встретить нас и доставить в целости и сохранности. Карл заметно успокоился. Со свойственной мне проницательностью я уловила, что, когда наш молодой приятель не нервничает, он способен изъясняться нормальным языком, без поэтически-немецких выкрутасов.
– Это большой крюк, герр профессор! – возразил Карл. – Разве вам с фрау Эмерсон не нужно отдохнуть после такого тяжелого...
– Успеется. Я знаю, что делаю.
– Aber naturlich! Как скажете, профессор.
Деревня Гурнех расположена неподалеку от прибрежных плодородных полей, на каменистом предгорье. Домишки из обожженного солнцем кирпича, как птичьи гнезда, лепятся к серым скалам.
Невольно задаешься вопросом: что удерживает в этом неуютном уголке многие поколения гурнехцев? Для нас, археологов, ответ очевиден. Жители деревушки не сменили бы Гурнех на все современные удобства Каира, потому что именно здесь они откопали свою золотую жилу. Едва ли в Гурнехе найдется дом, рядом с которым... – да что там! – подкоторым не было бы древнего склепа. Сокровища гробниц и кормят этих счастливчиков. Мало того – всего лишь в получасе ходьбы от деревни простирается та самая знаменитая Долина, где хоронили правителей Великой Империи.
Сам Гурнех еще был скрыт за ближайшей скалой, когда мы услышали деревенское разноголосье – детский смех, блеяние коз, лай собак. Еще пара минут – и вот она, знакомая картина. Дряхлая мечеть с полуобвалившимся куполом, несколько жалких, серых от пыли пальм и чинар, длинный ряд античных колонн. К ним-то и направился Эмерсон, тем самым без слов объяснив мне причину выбранного окольного пути. Вблизи колонн из скалы бил чистейший ключ, а источник воды, как известно, – самое притягательное место для жителей засушливых районов. Здесь наполняют кувшины для питья и тазы для стирки, сюда приводят на водопой скот.
С появлением нашей маленькой кавалькады жизнь на деревенском пятачке, как по волшебству, замерла. Женщины застыли кто согнувшись над родником, кто прижав к груди уже наполненный кувшин; мужчины превратились в каменные изваяния с нелепо зажатыми в зубах трубками.
Тишину нарушило громогласное, на певучем арабском, приветствие Эмерсона. Остановиться или хотя бы дождаться ответа мой муж и не подумал. В самом быстром темпе, на который только способен осел, Эмерсон прогарцевал мимо ошарашенных гурнехцев. Мы с Карлом в торжественном молчании замыкали процессию.
Наши скакуны трусили себе тихонько по песку; Эмерсон упорно сохранял дистанцию в несколько футов – место лидера у него самое любимое, а занять его в семье удается крайне редко. Судя по горделиво развернутым плечам, мой муж вошел в роль рыцаря без страха и упрека, ведущего в бон свое войско. Ну и пусть его. Великодушие у меня в крови, любезный читатель. Я решила не свергать Эмерсона с пьедестала, хотя вы сами понимаете, что трудно выглядеть внушительно верхом на осле, задрав ноги под углом в сорок пять градусов, чтобы они не волочились по песку!
– Зачем все это? – шепотом поинтересовался Карл. – Совсем не понимаю я. У профессора спросить не смею я. Но вы, его соратница и...
– Все проще простого, дорогой Карл. Эмерсон бросил этому скопищу воришек перчатку. По сути, он им заявил: «Вот он я, вернулся! Вам меня не напугать! Можете начинать войну, но на свой страх и риск!» Отличный спектакль, Карл, правда? И сыграно первоклассно.
В отличие от Карла я голоса не понижала. Ненаглядный супруг мой раздраженно передернул плечами, но возразить не посмел.
Скоро тропинка обогнула выступ пологого холма, и нашим взглядам открылась узкая извилистая долина, приют древних храмов Дейр-эль-Бари, близ которой и возвел свое египетское жилище лорд Баскервиль.
Снимки знаменитого Баскервиль-холла теперь можно встретить в любом путеводителе. Мне же во время предыдущей экспедиции не довелось его увидеть, поскольку этот роскошный дом, я бы даже сказала дворец, еще не был достроен.
Особняк сэра Баскервиля производил фантастическое впечатление. Как и в большинстве домов на Востоке, четыре его крыла создавали внутренний дворик, куда выходили двери всех комнат и куда вела широкая дорожка через центральные ворота. Строительный материал использовали обычный для этих мест – высушенные на солнце и оштукатуренные кирпичи из глины, зато габариты и отделка здания поражали воображение. Влюбленному в Египет сэру Генри пришелся по вкусу стиль древних египтян. Ворота и окна венчали деревянные козырьки с яркой росписью в египетских мотивах. Вдоль одного крыла тянулась симпатичная тенистая верандочка, вся в кадках с лимонными деревьями и в густом плюще. Опоры веранды были разрисованы позолоченными лотосами. Благодаря журчащему неподалеку родничку пальмы и фиговые деревья радовали глаз сочной зеленью, а античное убранство навевало возвышенные мысли о нетленности искусства.
К сожалению, если постройка моложе трех тысяч лет, великолепие архитектуры душу моего мужа не трогает.
– Дьявольщина! – заявил Эмерсон. – Сколько денег пущено на ветер!
Мы натянули поводья, чтобы полюбоваться нашим временным пристанищем. Ослик подо мной истолковал это движение в свою пользу и застыл как вкопанный. Отвергнув протянутую услужливым Карлом палку (лупить животных – последнее дело, уж поверьте мне!), я воспользовалась собственным способом воздействия. Ослик выслушал мой приказ, повел ушами, изумленно оглянулся... и зашагал как ни в чем не бывало!
Громадные деревянные ворота распахнулись словно сами собой, и мы без остановки протрусили во двор. Любезно взяв на себя обязанности гида, Карл устроил нам экскурсию по дому. Не знай я, кто руководил строительством, клянусь, решила бы, что без женщины не обошлось! Все было продумано до мелочей. Не меньше дюжины небольших, но уютных спаленок в западном крыле предназначались для прислуги и гостей. В апартаментах попросторнее, со всеми удобствами вплоть до ванной, прежде располагалась чета Баскервилей. Сильно волнуясь и утопая в родных немецких оборотах. Карл от лица леди Баскервиль передал апартаменты покойного супруга в полное распоряжение «фрау и герр Эмерсон». О лучшем я и не мечтала.
В наши благословенные времена, читатель, подобными удобствами никого не удивишь, но в те далекие дни вся экспедиция могла состоять из одного-единственного замотанного археолога, который и рабочих подгонял, и записи вел, и еду готовил, бедняга, и даже чулки стирал, если, конечно, давал себе труд их надеть. Стоит ли добавлять, что на фоне общего убожества Баскервиль-холл казался чудом из чудес.
Целое крыло особняка отвели под роскошную обеденную залу и внушительных размеров гостиную, двери которой открывались на веранду, увитую плющом. В гостиную я влюбилась с первого взгляда. Здесь царило странное смешение стилей. Современная мебель соседствовала с антиквариатом, простенькие домотканые половички – с бесценными коврами. Лорд Баскервиль не поскупился даже на новомодный граммофон и целую коллекцию пластинок с любимыми операми.
Увидев нас на пороге гостиной, из глубокого, пронзительно-синего бархатного кресла поднялся молодой человек и шагнул навстречу. Судя по бледному лицу и слегка нетвердой походке, нас приветствовал подхвативший лихорадку фотограф. Я пропустила мимо ушей многословный монолог Карла и поспешила заняться больным. Усадила на диван, пощупала пульс, приложила ладонь ко лбу и выдала заключение:
– Жар спал. Однако общее состояние не внушает оптимизма. Напрасно вы встали с постели.
– Бога ради, Амелия! – пробурчал Эмерсон. – Ты опять за свое? Хватит играть в профессора медицины!
Причина супружеского ропота была ясна как божий день. Видите ли, фотограф экспедиции оказался человеком не только молодым, но очень даже симпатичным. Лукавый взгляд метнулся от меня к Эмерсону, понимающая улыбка заиграла в уголках удивительно красивого рта, на секунду блеснул ровный ряд белых зубов. Золотистые завитки в художественном беспорядке рассыпались по высокому лбу. Словом, картинка, а не парень. Такие обычно вызывают у меня отвращение своей карамельной красотой. Однако мистер Милвертон выглядел на удивление мужественно. Болезнь не оставила сколько-нибудь видимых следов на его атлетически статной фигуре.
– Благодарю, вы так добры, миссис Эмерсон, – сказал он. – Не беспокоитесь, я уже вполне оправился и с нетерпением ждал встречи с вами и вашим прославленным супругом.
– Гм, – удовлетворенно крякнул Эмерсон. – Что ж, значит, завтра с утра и начнем...
– Прямые солнечные лучи мистеру Милвертону противопоказаны, – возразила я. – Он еще не окреп.
– Опять?! – вскипел мой дорогой муж. – В последний раз напоминаю, Амелия, ты не врач!
– Позволь и мне напомнить, что приключилось в тот раз, когда ты пренебрег моими медицинскими советами.
Эмерсон вдруг скорчил до нелепости зловредную гримасу. Опомнившись, приклеил к губам фальшивую улыбку, повернулся к Карлу и бархатным голосом пророкотал:
– А где же леди Баскервиль? Что за обворожительная женщина!
– Вы правы, – поспешно отозвался Карл. – В высшей степени достойная дама! Она оказала мне честь, передав для вас устное сообщение, профессор Эмерсон. Сама леди Баскервиль остановилась в «Луксор-отеле». Вы понимаете, что в ее нынешнем положении было бы вопиющим нарушением правил приличий поселиться здесь, в Баскервиль-холле...
– Само собой, – не выдержал Эмерсон. – Так что за сообщение?
– Она приглашает вас – вместе с миссис Эмерсон, разумеется, – составить ей компанию и ждет вас вечером в ресторане гостиницы.
– Отлично, отлично, – мстительно провозгласил Эмерсон. – Наконец-то мы встретимся!
Стоит ли объяснять, что я и бровью не повела в ответ на эту смехотворную попытку вызвать ревность к вдовствующей красотке? Ну разве что тон мой был суше обычного:
– Ты бы распаковал вещи, Эмерсон. Вообрази, в каком виде ты предстанешь перед обворожительной леди Баскервиль! Ну а мистер Милвертон немедленно отправится в постель. Чуть позже я к вам загляну. Только осмотрю кухню и поговорю с поваром. Будьте так добры. Карл, представьте меня прислуге. Что это за люди? Проблем с ними не было?
Подхватив фон Борка под руку, я удалилась, не дав Эмерсону возможности изобрести очередную гнусность.
Кухня занимала отдельный домик позади особняка (в жарком египетском климате решение более чем разумное) и была окутана божественными ароматами, невыносимыми для моего пустого желудка. От Карла я узнала, что почти все нанятые лордом Баскервилем слуги остались в доме и после таинственной смерти его милости. А почему бы, собственно, и нет? Наверняка они решили, что фараон будет милостив к кухаркам, горничным и лакеям, лишь бы те не совали нос в гробницу.
К счастью, главным на кухне оказался Ахмед, наш старый знакомый по «Шепард-отелю». При виде меня он тоже расплылся в довольной улыбке. Через полчаса, исчерпав все радостные возгласы, любезности и вопросы о здоровье близких, мы наконец распрощались. Часть груза спала с моих плеч.
За местной прислугой нужен глаз да глаз, так что избавиться от присмотра хотя бы за поваром уже отрадно.
Пока я занималась делом, мой муж из гостиной переместился в спальню и, естественно, застрял в углу с книжными полками. Чемоданы толпились у двери, а мальчишка-лакей, которого прислали распаковать вещи, восседал на полу и разливался соловьем. Похоже, с «господином профессором» он был уже на короткой ноге.
– А меня тут как раз свежими новостями снабжают, – неожиданно весело объяснил Эмерсон. – Это Мохаммед, сын Ахмеда... помнишь? В «Шепард-отеле» он...
– Помню. Успела уже повидаться с Ахмедом. Обед почти готов.
Я выудила ключи из кармана мужа; Эмерсон же с головой ушел в какой-то толстенный том. Вот так всегда. Подавив вздох, я протянула ключи черноволосому созданию с изумительными, в пол-лица, лучистыми глазами. Под моим руководством Мохаммед довольно быстро справился с чемоданами и юркнул за дверь. Уже после его ухода я обнаружила в ванной огромный таз с водой и свежие полотенца.
– О-ох! Наконец-то можно переодеться! Вода и чистое платье – вот что мне нужно! После вчерашней ночи...
Я повесила платье в шкаф, но повернуться не успела. Руки Эмерсона обвились вокруг меня, стиснули талию.
– Да уж, вчерашняя ночь никуда не годилась, – пробормотал он. (Вернее, думал, что пробормотал. Представьте себе урчание сытого льва, и вы поймете, каково приходится моим ушам.) – Койки жесткие... Развернуться негде... Качка...
– Прекрати, Эмерсон! Нашел время! – Я попыталась вывернуться. – Столько дел, а у тебя одно на уме. Насчет жилья для рабочих договорился?
– Угу. Слушай-ка, Пибоди, а я когда-нибудь говорил, до чего мне нравится твоя кругленькая...
– Тысячу раз! – Силы воли мне не занимать, и она здорово пригодилась, чтобы сбросить ладонь Эмерсона с... того самого, о чем шла речь. – До ужина нужно успеть взглянуть на гробницу.
Оцените мое самопожертвование, любезный читатель. А заодно и сообразительность. Единственное, что может отвлечь Эмерсона от... словом, отвлечь, – это радужная перспектива встречи с какой-нибудь древностью.
– Гм... – Ему пришлось разжать объятия. А иначе как, спрашивается, приложишь палец к подбородку? – Хорошо бы. Но пекло наверняка адское.
– Тем лучше. Ахмед своих помощников отпустит, остальная прислуга тоже попрячется от жары, никто не будет крутиться под ногами.
На том и порешили. Впервые за пять последних скучных лет мы достали свои рабочие одеяния. О, что за миг! Упоительное чувство захлестнуло меня при виде Эмерсона в дорогом моему сердцу наряде. Вот таким неистовый профессор археологии впервые предстал передо мной... (Не поймите буквально, читатель. Тоткостюм давным-давно превратился в лохмотья. Просто перед отъездом Эмерсон обзавелся таким же.)
За столом в главной зале уже дожидался Карл. В этом не было ничего удивительного: судя по комплекции, отсутствием аппетита наш юный друг не страдал. Заслышав шаги, он вскочил, повернулся к двери и... с ним произошла настоящая метаморфоза! Бесстрастное лицо немца вытянулось, а глаза округлились.
Меня всегда возмущали дурацкие правила, заставляющие женщин носить юбки до пят и вообще накручивать на себя как можно больше тряпок. Как в таком наряде прикажете лазать по горам, перепрыгивать через расщелины или хотя бы протискиваться через завал в гробницу? Натура я деятельная, поэтому одним возмущением не ограничилась. Перепробовала все, что можно. И юбку покороче, и широченные штаны (какой-то идиот не иначе как в издевку назвал их «рациональной женской одеждой»; испытал бы на себе их прелести, не так запел бы!), и уродливые шаровары. А пять лет назад, перед последним нашим сезоном в Египте, плюнула наконец на все условности и заказала костюм достаточно удобный и, на мой взгляд, благопристойный.
В стране змей и скорпионов без прочной обуви, конечно, не обойтись. Мои ботинки, помимо прочности, обладали еще одним преимуществом: они зашнуровывались до самых коленей, накрепко обхватывая края коротких, но далеко не узких бриджей. Сверху я надевала просторную тунику с боковыми разрезами до пояса, чтобы в случае опасности ноги не путались в этом балахоне. Довершали костюм широкополая шляпа и основательный кожаный ремень с зажимами для ножа, пистолета и прочих полезных вещиц. Года два спустя в моду вошел очень похожий костюм для охоты. Никто, разумеется, и не подумал приписать мне честь нововведения, но я-то знаю, чей пример сломал лед ханжества!
Узнав наши планы на вторую половину дня, Карл предложил составить компанию, а я тактично отказалась. Знакомство с гробницей – событие для нас почти интимного свойства. Ни Эмерсону, ни мне не хотелось делиться радостью даже с таким милым юношей, как Карл.
Через узкий проход между скалами в Долину Царей проходит некое подобие дороги, но мы не сговариваясь выбрали самый прямой путь – по плато Дейр-эль-Бари. Едва тенистые сады и рощицы поместья остались позади, как египетское солнце задалось целью нас испепелить, однако мне и в голову не пришло роптать. Слишком свежи были в памяти промозглая сырость английской зимы и монотонность жизни в Кенте.
Вскарабкавшись на ровную площадку горы, мы остановились перевести дух и полюбоваться окрестностями. Выше были только серые скалы; внизу же, точно шедевр кисти гениального художника, простиралась долина Нила. Храм царицы Хатасу казался совсем крошечным, не больше игрушечного домика. За желтым песчаным пятном сверкала лента реки в обрамлении изумрудных полей. Воздух был на диво прозрачен – вдали угадывались даже очертания пилонов восточных храмов. К югу же высилась пирамидальная вершина, издревле носившая название Богиня Запада.
Дальше путь наш лежал через плато к утесу, откуда открывался вид на каньон. В глазах плыло от унылой серости зазубренных стен и валунов цвета несъедобного пудинга. Однообразие картины нарушали лишь микроскопические тени от скалистых выступов да черные прямоугольники, давшие имя Долине Царей, – входы в усыпальницы фараонов.
Бросив первый взгляд на каньон, я облегченно вздохнула. Сбывалось наше с Эмерсоном желание открыть для себя гробницу без свидетелей. Туристы попрятались от жары в отелях, так что единственными относительно живыми предметамив поле зрения оказались бесформенные груды тряпья – жалкая защита от солнца охранников на время сиесты.
Но что это?! О нет! Уже второй взгляд принес разочарование. По камням на дне каньона скакала худая длинноногая фигура, но даже сощурившись, я смогла определить лишь, что это мужчина и одет он по-европейски.
Эмерсон даже не заметил появления на горизонте неприятной помехи: Долина Царей с ее баснословными археологическими сокровищами – вот что поглотило его с головой.
– Ты только представь, Пибоди... – шепнул он, зачарованно глядя вниз, – сколько тайн хранят эти серые безжизненные скалы! Гробницы Тутмоса Великого, Аменхотепа Второго и царицы Хатасу... И одна из них ждет нас...
Так называемые охранники спали мертвецким сном и при нашем приближении даже не пошевелились. Эмерсон пнул один из ворохов тряпья кончиком ботинка. Груда вздрогнула, из-под рваного края выглянул черный глаз. Моргнул. Снова исчез. После чего груда разразилась потоком нехороших арабских ругательств. Эмерсон в долгу не остался.
Груда подпрыгнула, тряпье полетело в разные стороны, и нам явилась физиономия, свирепее которой я в жизни не видала. Морщины избороздили коричневый лоб, а жуткие шрамы – щеки и подбородок головореза. Один глаз был затянут густо-молочным бельмом, второй же, зрячий, впился в Эмерсона.
– Ага! – продолжал на арабском мой муж. – Так это ты, Хабиб. Я-то думал, тебя навечно упрятали за решетку. Что за безумец взял тебя на работу? Нам здесь нужны честные люди!
Говорят, глаза – зеркало души. И правильно говорят. Единственное исправное око Хабиба в этот миг отразило нечеловеческую ненависть. Но уже в следующий миг египтянин завертелся волчком, рассыпаясь в изъявлениях почтения, приветствиях, извинениях, объяснениях... и заверениях, что он ступил на путь истинный и давно прощен Департаментом древностей.
– Ну-ну, – скептически отозвался Эмерсон. – Всевидящий Аллах да будет тебе судьей, Хабиб. Я же останусь при своем. Уйди с дороги. Мы хотим осмотреть гробницу.
Второй охранник к этому времени тоже проснулся, успел отвесить дюжину поклонов и пролопотать сотню витиеватых и подобострастных пожеланий. Внешность соратника Хабиба была не столь злодейской – видимо, по молодости лет он просто не успел перенять весь опыт старшего товарища.
– Увы, господин, – притворно вздохнул Хабиб. – У меня нет ключа.
– Зато у меня есть, – отрезал Эмерсон.
Вход в гробницу закрывала железная решетка с прутьями в палец толщиной и прочнейшими запорами; но я-то знала, что все эти меры – просто смехота для людей, готовых лбом прошибить скалу (или же сделать подкоп, что куда легче), лишь бы добраться до сокровищ фараонов. За решеткой мы натолкнулись на завал – тот самый, что омрачил последний день жизни лорда Баскервиля. Похоже, с тех пор здесь никто ничего не трогал. Пробитая Армадейлом брешь по-прежнему одиноко чернела среди нагромождения камней.
– Угу... – пробормотал Эмерсон. – Пока все отлично. Откровенно говоря, я был уверен, что наши приятели из Гурнеха постараются первыми сунуть сюда нос.
– То-то и подозрительно. Сдается мне, работка тут предстоит будь здоров! Скорее всего, они ждут, пока кто-нибудь расчистит проход, чтобы прийти на все готовенькое. Ты же знаешь, тяжелый труд не для египтян.
– Пожалуй, ты права. Надеюсь только, что насчет завала ошибаешься, обычно после лестницы коридоры уже свободны.
– А про усыпальницу Сети Первого забыл? Сколько оттуда камней вытащили!
– Сравнение неуместно. Гробницу Сети сначала разграбили, потом использовали для других захоронений, и те завалы...
Так бы нас и поглотили дебри археологической дискуссии, если бы не досадная помеха.
– Э-эй, вы там! – раздался вдруг зычный и радостный оклик. – Можно к вам? Или лучше вы ко мне?
На фоне яркого прямоугольника двери выросла та самая фигура, которая скакала по камням на дне каньона. Эмерсон, само собой, поспешил подняться. Любая гробница для него – все равно что родное дитя, и посторонних рядом он на дух не выносит.
При ближайшем рассмотрении фигура оказалась очень высоким и очень худым джентльменом с длинным смешливым лицом, бородкой клинышком и волосами того неопределенного оттенка, который одни уважительно называют серебристым, а другие – мышиным. Акцент джентльмена предательски выдавал жителя утерянных Англией колоний; непр-рер-рывная р-р-раскатистая р-речь (узнаете американца, читатель?) сопровождала наше появление из недр скалы.
– Браво, браво! Вот это сюрприз! Вот это удача! Представляться не стоит, сам знаю, с кем мне посчастливилось встретиться. Сайрус Вандергельт из Нью-Йорка к вашим услугам, мадам. К вашим услугам, профессор Эмерсон!
Имя Вандергельта, американского варианта лорда Баскервиля, было на слуху у любого египтолога. Он не пропускал ни одной мало-мальски интересной гробницы и от щедрот своих поддерживал вечно нуждающихся ученых.
– Слышал, что вы в Луксоре, – кисло процедил Эмерсон, пожимая протянутую руку. – Но никак не ожидал встретиться в первый же день.
– И теперь гадаете, что за черт принес меня сюда, в самое пекло? – довольно хохотнул Вандергельт. – А мы ведь с вами птицы одного полета, друзья! Жара, холод, буря – мне все нипочем! Если уж решил...
– Вот кстати, – вмешалась я. – Что же вы решили?
– Ну и вопрос, мадам! Разумеется, познакомиться с вами! Незамедлительно! Тут же! Сию минуту! Позвольте добавить, мэм, что усилия того стоили. Я очарован! Во избежание недоразумении сразу признаюсь – перед вами большой поклонник слабого пола и ценитель женской красоты!
Ну как обидишься на комплимент, высказанный с неотразимым заокеанским юмором и безукоризненным тактом? Пришлось ответить любезной улыбкой.
– Напрасный труд, – ощетинился Эмерсон. – Ваша репутация общеизвестна, Вандергельт. Я вас насквозь вижу. Гробница спокойно жить не дает? Надумали умыкнуть, а?
Вандергельт просиял.
– Мог бы – умыкнул, не сомневайтесь, профессор! И глазом бы не моргнул! Да не просто гробницу, а заодно и вас с миссис Эмерсон. Археологов-то достойных – раз, два и обчелся. Но... – он вдруг посерьезнел, – леди Баскервиль мечтает посвятить эту гробницу памяти дорогого ее сердцу человека... а Сайрус Вандергельт никогда не стоял на пути женщины. О нет, сэр! Обман и низость – это не по мне. Я всего лишь предлагаю помощь, профессор. Обращайтесь, если понадоблюсь.
Вытянувшись во весь рост (далеко за шесть футов, между прочим), он вскинул руку, точно приносил торжественную клятву. Зрелище, доложу я вам, впечатляющее. Мне даже померещились реющий звездно-полосатый флаг и волнующие аккорды американского гимна.
Но Эмерсон неимоверно черствая личность; сантиментами его не проймешь.
– Проще говоря, вы хотите принять участие в раскопках.
– Ха-ха-ха! – прокатился по горам жизнерадостный гогот Вандергельта. – Говорил же, мы с вами одного поля ягода. Вы парень не промах, Эмерсон. В корень глядите! Ну да, ну да. Хочу, профессор, еще как хочу! Добром не позволите – так я вас с ума сведу всякими фокусами, но лазейку найду! А если серьезно, друзья... помощь вам понадобится. Это скопище мошенников из Гурнеха хуже осиного гнезда – только развороти, не увернешься! К тому же местный имам, хитрец, нет-нет да и подольет исподтишка масла в огонь. Я на все согласен. Не найдется дела в самой гробнице, так хоть покараулю или дамам помогу. А почему мы, собственно, жаримся на солнце? У въезда в Долину дожидается экипаж; позвольте подбросить вас в Баскервиль-холл... заодно и поговорим.
Мы отклонили учтивое предложение американца, и Вандергельт удалился с веселым криком:
– Так просто вам от меня не избавиться, друзья, и не надейтесь! Вы сегодня ужинаете с леди Баскервиль? Я тоже приглашен. До встречи.
Честно говоря, я внутренне приготовилась выслушать желчную лекцию Эмерсона на тему «Как мне осточертели эти настырные и беспардонные всезнайки», однако – поразительное дело! – мой муж на сей раз промолчал. Мы еще раз заглянули в проем, осмотрели все, что было можно, и решили возвращаться. Поднялись наверх, а Хабиба, оказывается, и след простыл! Его напарник пустился в пространные объяснения, но Эмерсон и слушать не стал.
– Туда ему и дорога! Все равно я завтра же вышвырнул бы его вон, – громогласно заявил он на арабском.
Солнце быстро садилось за горы, тени становились длиннее. Я наступала на пятки Эмерсону (образно выражаясь, конечно, ведь лезли-то мы в гору) и без конца поторапливала его, надеясь выкроить лишнюю минутку перед ужином. Как-никак нас ждала встреча с «обворожительной леди Баскервиль», не мешало бы привести себя в порядок. Мы уже добрались почти до самой вершины, когда подозрительный звук заставил меня вскинуть голову. В следующую секунду я ухватила Эмерсона за лодыжки и дернула в сторону. Громадный валун просвистел в полуфуте от его плеча и рухнул на уступ прямо под нами. Мелкие осколки искрами брызнули во все стороны.
– Черт побери, Амелия, – пробурчал мой дорогой супруг, поднимаясь на ноги и рукавом вытирая с носа кровь, – к чему такие резкие движения? Достаточно спокойно предупредить об опасности или деликатно подергать за куртку. Результат тот же, а неприятностей меньше.
Предложение идиотское, что и говорить, но Эмерсон об этом так и не узнал. Убедившись, что я жива и невредима, он в мгновение ока преодолел оставшиеся до вершины несколько футов и исчез за краем скалы. Я поспешно вскарабкалась следом и огляделась. Никого не обнаружив, устроилась на прогретом плоском камне дожидаться мужа и – чего греха таить – успокоить слегка раздерганные нервы.
Догадка, зародившаяся у меня еще в каирском «Шепард-отеле», получила неожиданное подтверждение. Кто-то задался целью помешать Эмерсону. Возможно, гибель лорда Баскервиля была частью преступного плана, а возможно, и нет. Неизвестный злоумышленник мог просто использовать эту трагическую смерть в своих интересах. Одно было ясно наверняка: вторая попытка убрать с дороги Эмерсона не станет последней! Какое счастье, что я поддалась чистейшему, казалось бы, эгоизму и все-таки поехала в Египет! Ребенок мой ухожен, обласкан и в безопасности, а муж рискует жизнью. Значит, я обязана находиться с ним рядом, быть ему опорой, защищать от любой случайности.
Эти благородные мысли вскоре были прерваны. Эмерсон выпрыгнул из-за валунов справа от тропинки как черт из табакерки. Лицо в бурых пятнах крови, в глазах бушует ярость – воплощение праведного гнева, да и только!
– Ну что? И след простыл?
– Как сквозь землю провалился, – кивнул Эмерсон и извиняющимся тоном добавил: – Ты не думай, я бы тебя тут одну не бросил, если в не знал, что негодяй смылся.
– Ерунда. Он на тебя охотился, а не на меня. Хотя... нашего приятеля, похоже, не слишком заботит, какую цель сразить. Тот кинжал...
– А кинжал при чем? Не вижу связи, Амелия. Камень наверняка столкнул Хабиб.
Логично.
– Откуда такая ненависть? Вы не в ладах, это сразу видно, но убийство...
– Можно сказать, я засадил его за решетку. Как выяснилось, ненадолго. – Эмерсон на ходу взял у меня носовой платок и попытался стереть с лица кровь.
– В чем он провинился? Грабил гробницы?
– Не без того. Среди гурнехцев мало кто не промышляет сбытом ворованных древностей. Хабиб же совершил кое-что пострашнее... убить бы негодяя, а он живет и здравствует как ни в чем не бывало. У него была дочь Азиза. Девчушкой помогала мне на раскопках, мусор из гробниц выносила. Потом выросла и превратилась в писаную красавицу, тоненькую, грациозную как газель, с огромными бархатными глазами, способными растопить любое сердце.
Рассказанная Эмерсоном история сама по себе могла растопить любое сердце... вплоть до каменного мужского!
Молоденькие девушки в Египте испокон веков служили для купли-продажи, а неземная красота Азизы безмерно увеличила ценность предмета торга. Любящий папаша, разумеется, лелеял надежду обогатиться, продав дочь какому-нибудь денежному мешку. Но увы! Не только богатеи тянутся к прекрасному. Вокруг прелестной Азизы крутились разномастные обожатели, лицемерным речам одного из которых и уступило это невинное создание. Позор Азизы в конце концов открылся, денежный мешок отверг «подпорченный товар», а Хабиб, в ярости от того, что барыши уплыли из рук, и вовсе решил избавиться от дочери. А чему вы удивляетесь, читатель? Рачительный хозяин не станет держать в доме бесполезную вещь! На Востоке такое случается сплошь и рядом: прикрываясь «честью семьи», несчастных женщин травят, вышвыривают из дому или забивают до смерти. Азизе, как это ни удивительно, посчастливилось сбежать от папаши-изверга. Истерзанная, вся в крови, она бросилась искать защиты у единственного человека, который был к ней добр.
– На ней живого места не осталось, – бесстрастным голосом продолжал Эмерсон. – Обе руки сломаны... Малышка пыталась защитить голову от ударов отцовской дубинки. Бог весть, как ей удалось добраться до нашего лагеря. Бедняжка рухнула к моим ногам. Я уложил ее в постель и бросился за врачом. Хабиб же, как оказалось, выследил дочь и затаился где-то поблизости. Меня и не было-то всего несколько минут, представляешь, Амелия... Но мерзавцу этого хватило, чтобы забраться в палатку и проломить несчастной девочке голову!
От сдерживаемого бешенства он изменился в лице.
– Негодяй чуть не столкнулся со мной у входа. Успел юркнуть за ближайшую скалу. Азизу уже ничто не могло спасти... но убийца не должен был уйти от наказания. Я его догнал, отколотил сначала так, что он едва богу душу не отдал, а потом оттащил в полицию. Ну и что? Подонок легко отделался. Это ж Восток, здесь свои законы. Судьи не усмотрели в поведении обманутого отца ничего предосудительного. Будь их воля, он в тот же день был бы оправдан. Тут уж я вмешался, наобещал шейху... гм... кучу неприятностей и не успокоился, пока Хабиб не оказался за решеткой.
Сердце мое разрывалось от жалости к несчастной девочке и сочувствия к мужу. Я понимала, почему Эмерсон до сих пор ни разу не упоминал об этой печальной истории. Он был потрясен этим жутким случаем и все еще не смирился с трагической судьбой бедной девочки. Нежная и кроткая сторона натуры «неистового Эмерсона» мало кому известна, но люди, попавшие в беду, интуитивно тянутся к нему в поисках защиты...
Несколько минут мы шагали рука об руку в задумчивом молчании. Наконец Эмерсон тряхнул головой и заявил уже своим обычным, трогательно-грозным тоном:
– Предупреждаю, Амелия, – с мистером Вандергельтом держи ухо востро! Это ловелас известный. Начнешь заигрывать с ним – пощады не жди.
– Не волнуйся, дорогой, с поличным тебе меня не поймать, это уж я гарантирую. Лучше о деле подумай... Боюсь, если ты и дальше будешь служить приманкой, нам придется несладко. Слишком уж многим египтянам насолил профессор Эмерсон. Да здесь, похоже, каждый второй с радостью спровадит тебя к праотцам.