Необычайные события приключились в лето 1144 от рождества Христова. А началось все годом раньше, когда и церковные, и светские нити сплелись в одну сеть, и запутались в ней самые разные люди: духовного звания — начиная с архиепископа и кончая последним священником епархии — и миряне — начиная с принцев Северного Уэльса и кончая неприметным землепашцем из Арфона. В самой же гуще событий оказался немолодой бенедиктинский монах из аббатства святых Петра и Павла в Шрусбери.

Брат Кадфаэль встретил тот апрель с легким волнением и надеждами, это случалось с ним всегда, как только птицы начинали вить гнезда, полевые цветы поднимали свои головки над свежей травой, а солнце с каждым днем все дольше задерживалось на небосклоне. Конечно, не все было спокойно в этом мире. Так уж повелось. Англию раздирали распри двоюродных брата и сестры, сражавшихся за престол, и конца этой борьбе не было видно. Король Стефан все еще удерживал юг и большую часть востока, а в руках императрицы Матильды был, благодаря преданному ей единокровному брату Роберту Глостеру, юго-запад. Ее двор находился в полной безопасности в Девизесе. Однако в последние месяцы было мало сражений — соперники то ли устали, то ли руководствовались какими-то политическими соображениями. Как бы то ни было, в стране воцарился странный покой, напоминавший мир. В Фенах засел неистовый разбойник Джеффри де Мандевиль, все еще находившийся на воле, но свобода его была ограничена новыми крепостями короля, и над ней нависла угроза. В общем, было от чего несколько приободриться; к тому же свежее великолепие весны было способно прогнать уныние, которому Кадфаэль, впрочем, не был склонен предаваться.

Тогда, в конце апреля, он пришел на собрание капитула в самом безмятежном расположении духа, исполненный доброжелательности ко всему человечеству. Кадфаэль уповал на то, что нынешнее положение дел не изменится: лето и осень будут протекать столь же мирно, как и весна. Надо сказать, у него не было предчувствий, что идиллия может внезапно нарушиться, а тем более не подозревалось, с какой стороны грядут события.

Итак, собрание капитула в тот день проходило на редкость спокойно, а обсуждавшийся вопрос не вызвал никаких разногласий. Никто не проштрафился, и даже послушники не допустили оплошностей, на которые мог бы посетовать брат Жером, а школьники, опьяненные весной и солнечным светом, вели себя как ангелы, каковыми, безусловно, не являлись.

В главе устава, которую монотонно читал брат Френсис, деликатно разъяснялось, что догму о равных долях для всех не всегда можно провести в жизнь, так как иногда одному может потребоваться больше, нежели другому. И в таком случае тот, кому досталось больше, не должен задирать нос, а получивший меньше не должен завидовать. Словом, на собрании капитула царили мир и согласие, и атмосфера была безмятежной. Может быть, даже чуточку скучноватой.

Вообще-то, это великое благо — жить в скучноватое время, особенно после сумятицы и раздоров. Однако, когда затишье затягивалось надолго, где-то в глубине души брат Кадфаэль начинал ощущать свербение. В конце концов, легкий переполох не причинил бы никакого вреда и явился бы приятным разнообразием после монотонного порядка, даже если его почитают и верно ему служат.

Капитул уже подходил к концу, и Кадфаэль не особенно прислушивался к отчету брата келаря — слава богу, его эти, заботы не касались, и он рад был предоставить их другим. Аббат Радульфус, собираясь закрыть капитул, быстрым взглядом обвел всех, дабы убедиться, что ни у кого нет возражений, но тут привратник из мирян, дежуривший у ворот во время служб и собраний капитула, просунул в дверь голову. Было видно, что он давно выжидал этот момент.

— Отец аббат, к нам гость из Личфилда. Епископ де Клинтон послал его с поручением в Уэльс, и он просит приюта на одну-две ночи.

«Если бы это была не такая важная особа, — подумал Кадфаэль, — ему пришлось бы подождать, пока мы все выйдем. Но тут замешан епископ, значит, дело серьезное, и им нужно заняться официально, пока все в сборе». У Кадфаэля были самые приятные воспоминания о Роже де Клинтоне — человеке решительном и исполненном здравого смысла. Епископ прекрасно отличал в людях подлинное от фальшивого и был крут в вопросах веры. Лицо аббата Радульфуса оставалось бесстрастным, но судя по тому, как загорелись его глаза, он тоже с удовольствием вспомнил последний визит епископа.

— Посланник епископа желанный гость для нас, — сказал аббат, — и он может оставаться здесь, сколько ему угодно. Нет ли у него какого-нибудь срочного сообщения, пока я не закрыл собрание капитула?

— Отец аббат, ему бы хотелось немедленно засвидетельствовать вам свое почтение и поведать о сути своего поручения. Вам будет угодно выслушать его здесь или наедине?

— Пусть войдет, — ответил Радульфус.

Привратник исчез, и послышались сдержанные голоса — присутствующие навострили уши, — которые сменились тишиной, и вот перед собранием предстал посланник епископа.

Это был маленький изящный человек, похожий на шестнадцатилетнего подростка. Однако скроен он был крепко, а вглядевшись повнимательней в овальное безбородое лицо, вы понимали, что перед вами зрелый мужчина. Подобно собравшимся здесь, он был бенедиктинцем. Монах стоял выпрямившись, исполненный достоинства от сознания значительности своей миссии, но чувствовались в нем также смирение и простота, видимо, присущие его натуре. Он был тонок, как ребенок, и прочен, как дерево. По-детски непослушными были соломенные волосы вокруг тонзуры. О том, что это взрослый мужчина, говорил взгляд серых глаз, прямой и ясный.

Ну, разве это не чудо! Кадфаэлю внезапно преподнесли подарок, о котором он мечтал последние годы. Внезапность и невероятность случившегося были настоящим чудом. Роже де Клинтон выбрал в качестве своего доверенного посла в Уэльс не какого-нибудь осанистого каноника из своей обширной епархии, а самого молодого и смиренного монаха. И был им брат Марк, некогда монах Шрусберийского аббатства. Тот самый Марк, который два года помогал возиться с травами и снадобьями брату Кадфаэлю!

Брат Марк отвесил низкий поклон аббату с такой величественностью, что Кадфаэль и глазам своим не поверил; он едва смог признать в этом монахе того молчаливого сироту, покорившего некогда его сердце. Затем посланник епископа поднял свои ясные глаза и выпрямился. «Да, — подумал Кадфаэль, — в нем будут уживаться мальчишка и мужчина до тех пор, пока не сбудется его заветное желание и он не станет священником. Однако день этот придет не так скоро, ведь Марк слишком молод».

— Милорд, — произнес он, — епископ послал меня с миссией доброй воли в Уэльс. Он обращается к вам с просьбой приютить меня на одну-две ночи.

— Сын мой, — ответил аббат, улыбаясь, — тебе не нужны никакие верительные грамоты. Неужели ты думаешь, что мы так скоро тебя забыли? У тебя здесь столько друзей, сколько братьев в нашем аббатстве, и тебе не хватит двух дней, чтобы пообщаться со всеми. А что касается данного тебе поручения, то мы постараемся сделать все, что в наших силах, чтобы тебе помочь. Ты хочешь поговорить о нем? Сейчас или наедине?

Торжественное выражение лица брата Марка сменилось восторженной улыбкой, когда он понял, что его не просто помнят, но помнят с большой приязнью.

— Это довольно короткая история, святой отец, — ответил он, — и я вполне могу изложить ее здесь, хотя позже мне все-таки понадобится получить от вас совет. Дело в том, что подобное поручение для меня в новинку, а никто лучше вас не сможет мне помочь выполнить его. Вы знаете, что в прошлом году Церковь решила восстановить епархию святого Асафа в Лланелви.

Радульфус кивнул: уже семьдесят лет четвертая валлийская епархия была бесхозной. Очень немногие теперь помнили те времена, когда епископ сидел на троне в святом Кентигерне. Расположение этой епархии по обе стороны границы и близость Гуинедда на западе затрудняли управление этой церковной вотчиной. Собор стоял на земле, принадлежавшей графу Честерскому, но вся долина Клуида к северу от него была территорией Овейна Гуинеддского. Почему архиепископ Теобальд решил именно сейчас восстановить эту епархию, никто не смог объяснить — возможно, это было загадкой и для самого архиепископа. Смешанные мотивы церковной и мирской политики требовали, чтобы на этой пограничной территории было твердое английское владычество. На вакантную должность назначили нормандца. «Да, не очень-то они считаются с чувствами валлийцев», — печально подумал брат Кадфаэль.

— В прошлом году архиепископ Теобальд посвятил в Ламбете в сан епископа Жильбера, и теперь тот наконец-то водворяется в своей епархии, — продолжал Марк. — Архиепископ хочет, чтобы наш епископ заверил Жильбера в своей поддержке, поскольку раньше за эту валлийскую епархию отвечал Личфилд. Я должен доставить письма и подношения от моего епископа в Лланелви.

«Ну что же, это вполне резонно, — рассудил брат Кадфаэль, — если только Церковь хочет прочно утвердиться в Уэльсе и продемонстрировать, что ее представители будут располагать поддержкой и защитой. Это просто чудо, если какой-нибудь епископ ухитрялся справиться с такой необъятной епархией, как мерсийская, перемещая свою твердыню из Личфилда в Честер, потом снова в Личфилд, а теперь вот в Ковентри. Да, нелегко пастуху управиться с таким огромным стадом. Должно быть, Роже де Клинтон не прочь отделаться от этих пограничных приходов, даже если он и не в восторге от той политики, с помощью которой его от них избавили».

— Мы все рады, что эта миссия позволяет тебе пробыть здесь хотя бы несколько дней, — сказал Радульфус. — Если мой опыт сможет сослужить тебе службу, располагай им и моим временем. Однако я полагаю, что ты вполне способен справиться с поручением сам и тебе вовсе не нужна ни моя, ни чья бы то ни было помощь.

— Такое доверие почетно для меня, но вместе с тем это тяжкая ноша, — очень серьезно произнес Марк.

— Если у епископа нет сомнений, их не должно быть и у тебя, — заявил Радульфус. — Насколько я могу судить, он прекрасно разбирается, кого именно облечь своим доверием. Однако ты, должно быть, рано выехал из Личфилда и теперь нуждаешься в отдыхе, к тому же тебе необходимо подкрепиться. О твоей лошади позаботились?

— Да, святой отец. — Марк обратился к аббату так, как и привык обращаться, живя в монастыре.

— Тогда пойдем в мои покои, ты отдохнешь, и мы потолкуем о твоем деле. Располагай моим временем и познаниями, я к твоим услугам.

Радульфус, так же как Кадфаэль, уже понял, что миссия эта, при всей ее кажущейся простоте, связана с рискованными моментами, так что, выполняя ее, придется очень осторожно ступать по зыбкой почве, чтобы не увязнуть в трясине. Тем более впечатляло, что Роже де Клинтон послал к новоиспеченному епископу самого молодого из своих подчиненных.

— Собрание капитула закончено, — объявил аббат и пошел к выходу.

Когда он прошел мимо брата Марка, тот наконец-то получил возможность окинуть взглядом собравшихся, чтобы отыскать старых друзей. Серые глаза юноши встретились со взглядом улыбающегося Кадфаэля, и Марк улыбнулся ему в ответ, а затем последовал за аббатом. Поведав новости аббату Радульфусу, обсудив с ним все сложности предстоящего путешествия и выслушав советы, неизменно исполненные здравого смысла, Марк непременно примчится в садик брата Кадфаэля.

— Епископ действительно очень добр ко мне, — сказал Марк, однако решительно отметая предположение, что, выбрав его для этой миссии, ему оказали особое предпочтение, — но он так же относится и ко всем остальным. Тут другие причины, а не только благоволение ко мне. Архиепископ, давший епископат Жильберу, прекрасно понимает, насколько шаткое у того положение, и хочет оказать всяческую поддержку. Это было именно его желание — и даже распоряжение, — чтобы наш епископ отправился к новому епископу с визитом, тем более что епархия Жильбера выкроена из епархии Роже де Клинтона. Пусть весь мир видит, какое согласие царит между епископами, даже если у них отхватывают треть территории. Что бы ни думал епископ Роже о том, разумно ли сажать нормандца, ни слова не понимающего по-валлийски, в епархии, которая на девять десятых валлийская, он не может отказать архиепископу. Другое дело, каким образом он выполнит приказ. Я думаю, он выбрал меня, поскольку не хотел слишком уж льстить епископу Жильберу. Письмо, официальное и красиво переписанное, подарок весьма щедрый. Но вот что касается меня — я-то не тяну на щедрый подарок!

Они беседовали в одном из уголков северной галереи, в библиотеке. До вечерни оставалось около часа, и весеннее солнце все еще посылало свои бледно-золотистые лучи на землю. Хью Берингар прискакал верхом из своего городского дома, как только до него дошла весть о появлении брата Марка. И дело не только в том, что у шерифа, как у должностного лица, был интерес к этой церковной миссии — нет, ему было просто приятно снова увидеть молодого человека, о котором он вспоминал с нежностью и которому мог бы оказать помощь и дать совет. У Хью были хорошие отношения с Северным Уэльсом и дружеское соглашение с Овейном Гуинеддским, поскольку оба они не доверяли графу Честерскому, своему общему соседу. С Мадогом ап Мередитом из Повиса у шерифа были менее близкие и надежные отношения. Шропширская граница постоянно охранялась от беспорядочных и почти игривых налетов из-за оградительных укреплений — правда, сейчас там было относительно спокойно. Хью лучше всех представлял себе, насколько благоприятна была обстановка для нынешней поездки в святой Асаф.

— Я полагаю, ты слишком скромничаешь, — серьезно сказал Хью. — Ты ведь постоянно находишься при епископе, и он сумел уже оценить и тебя, и твой ум. Он доверяет тебе, понимая, что ты будешь ступать осторожно там, где более тяжеловесный посол пойдет напролом, говоря слишком много, а слушая слишком мало. Кадфаэль лучше меня расскажет тебе о религиозных чувствах валлийцев, но что до политики, тут я смогу пригодиться. Можешь быть уверен, что Овейн Гуинеддский зорко следит за действиями архиепископа Теобальда в своих владениях, а с Овейном приходится считаться. Всего четыре года тому назад новый епископ был посвящен в сан в родной вотчине принца — Бангоре, которая полностью валлийская. По крайней мере, там они посадили валлийца. Вначале этот епископ отказался присягнуть на верность королю Стефану и признать господство Кентербери. Однако Меуриг не был героем и в конце концов уступил. В то время это стоило ему доброго расположения Овейна, и новому епископу не позволяли вступить в должность. С тех пор они пришли к соглашению, а это означает, что Овейн и Меуриг будут вместе препятствовать тому, чтобы Гуинедд подпал под влияние Теобальда. Посадить сейчас нормандца в святом Асафе равносильно вызову и принцам, и прелатам, и тот, кто послан туда с дипломатической миссией, должен это учитывать и быть осторожным.

— Овейн, по крайней мере, — проницательно добавил Кадфаэль, — будет учитывать чувства своего народа и прислушиваться к его воле. Жильберу не мешает вести себя так же. Гуинедд не собирается уступать Кентербери — у него свои святые, обычаи и обряды.

— Я слышал, — заметил Марк, — что когда-то приход святого Давида был метрополией Уэльса и там был свой архиепископ, не подчинявшийся Кентербери. Некоторые из валлийских священников хотят восстановить этот порядок.

Кадфаэль с сомнением покачал головой.

— Прежнего не вернешь. Чем больше нам навязывают власть Кентербери, тем чаще раздаются требования восстановить метрополию. Однако Овейн непременно отыщет способ напомнить новому епископу, на чьей он территории. Надеюсь, епископ человек мудрый и найдет общий язык со своей паствой.

— Наш епископ полностью согласен с тобой, — промолвил Марк, — и он прекрасно подготовил меня. Я ведь не сказал на собрании капитула обо всех задачах своей миссии — правда, отцу аббату уже все известно. Еще я должен передать одно письмо и подарок. Мне нужно заехать и в Бангор — о нет, конечно же, не по приказу архиепископа Теобальда! — и засвидетельствовать почтение епископу Меуригу точно так же, как это будет сделано по отношению к епископу Жильберу. Раз Теобальд считает, что епископы должны держаться вместе, Роже де Клинтон придерживается того же; этот принцип относится и к нормандцам, и к валлийцам. И мы намерены обращаться с ними одинаково.

Это «мы», объединявшее Марка с его высоким начальством, кое о чем напомнило брату Кадфаэлю. Несколько лет тому назад Марк, тогда совсем мальчик, постепенно оттаяв и перестав сторониться людей (а прежде у него были на то все основания), выражал подобным образом горячую преданность тем, кем восхищался и кому служил. Тогда под словом «мы» он подразумевал себя и Кадфаэля, словно они были двумя искателями приключений, плечом к плечу сражавшимися с целым миром.

— Мне все больше нравится этот наш епископ, — одобрительно заметил Хью. — Но неужели он посылает тебя в такое большое путешествие в одиночку?

— Не совсем. — Худое лицо брата Марка осветила лукавая улыбка, словно у него имелся про запас загадочный сюрприз. — Но сам он, не колеблясь ни минуты, пустился бы один в путешествие по Уэльсу. И я тоже. Он не сомневается, что церковный сан и сутана вызовут почтительное отношение. Однако я, разумеется, буду рад, если вы подскажете мне лучший путь. Вы лучше меня и моего епископа знаете, как обстоят дела в Уэльсе. Я намеревался ехать прямо, через Освестри и Черк. Что вы об этом думаете?

— Там довольно спокойно, — заметил Хью. — Во всяком случае, Мадог набожен и, как бы он ни обращался с английскими мирянами, клириков не обидит. К тому же сейчас он держит в узде людей Фадога из Повиса. Да, этот путь безопасен, к тому же он кратчайший. Правда, кое-где между Ди и Клуидом дорога идет в гору.

Судя по тому, как заблестели серые глаза Марка, он с удовольствием предвкушал приключение. Ему, самому неопытному из слуг своего господина, оказали такое доверие! И хотя Марк понимал, что выбран на эту роль именно в силу своего скромного положения, он в то же время сознавал, как много зависит от того, насколько ловко он выполнит порученное. Он не должен льстить и прославлять, но в то же время в его задачу входит дать почувствовать, как важно единство епископов.

— Однако нет ли чего-нибудь такого, что мне следует знать о положении дел в Гуинедде? — осведомился брат Марк. — Церковная политика должна считаться со светской, а я не осведомлен о происходящем в Уэльсе. Хорошо бы мне знать, какие темы не следует затрагивать, а о чем можно и поговорить. Тем более что придется ехать в Бангор. А если там двор принца? Возможно, мне надо будет давать отчет офицерам Овейна. Или даже самому Овейну!

— Вполне возможно, — согласился Хью, — так как обычно принц ухитряется узнавать о любом незнакомце, появившемся в его владениях. Если ты столкнешься с Овейном, то поймешь, что он достаточно прост в обращении. Можешь передать ему от меня привет. Кадфаэль тоже с ним встречался, думаю, по крайней мере дважды. Принц — человек великодушный, и это проявляется во всем. Только не упоминай при нем о братьях! Возможно, для него это до сих пор больной вопрос.

— Братья во все века приносили погибель владениям валлийских принцев, — горестно заметил Кадфаэль. — Валлийским принцам следовало бы иметь по одному сыну. А то отец создает свое княжество и устанавливает в нем сильную власть, а после его смерти три, четыре, а то и пять сыновей, и законных, и незаконнорожденных, требуют свою равную долю, причитающуюся им по закону. Затем один убивает другого, чтобы увеличить свою долю, и закон ничего не может с этим поделать. Иногда я задумываюсь о том, что произойдет, когда не станет Овейна. У него уже есть сыновья, и могут появиться еще. Интересно, уничтожат ли они все, что создал их отец?

— Даст бог, — пылко возразил Хью, — Овейн проживет еще лет тридцать, а может быть, и дольше. Ведь ему всего сорок с небольшим. Мне всегда легко иметь дело с Овейном: он верен своему слову и умеет сохранять хладнокровие. Если бы старшим был Кадваладр и власть была бы у него в руках, у нас на этой границе непрерывно шла бы война.

— Этот Кадваладр — тот самый брат, о котором лучше не упоминать при Овейне? — спросил Марк. — А чем он навлек на себя гнев?

— Многим из того, что он выделывает уже не первый год. Должно быть, Овейн его любит, иначе давно бы позволил кому-нибудь избавить себя от этой чумы. Однако на сей раз он вляпался в убийство. Прошлой осенью отряд из ближайших соратников Кадваладра заманил в ловушку и убил принца Дехеубарта. Бог его знает, по какой причине! Этот молодой человек был его союзником, да к тому же помолвлен с дочерью Овейна, так что это был совершенно бессмысленный поступок. И хотя сам Кадваладр не фигурирует в этом деле, Овейн сразу же смекнул, по чьему приказу действовали, ведь никто не осмелился бы на такое по собственной воле.

Кадфаэль вспомнил, как потрясло всех это убийство, а также как быстро преступника настигло возмездие. Овейн Гуинеддский, исполненный праведного гнева, послал своего сына Хайвела с наказом изгнать Кадваладра с принадлежавших ему земель в Середиджионе и сжечь его замок в Ллабадарне. Молодой человек, которому едва исполнилось двадцать лет, выполнил это поручение с большим удовольствием и весьма основательно. Несомненно, у Кадваладра имелись друзья и сторонники, которые готовы были предоставить ему крышу над головой, и все же принц оказался совершенно бездомным и безземельным. «Интересно, — подумал Кадфаэль, — где сейчас скрывается преступник и не пойдет ли он по той же дорожке, что и Джеффри де Мандевиль, который собирает вокруг себя отбросы Северного Уэльса — преступников и мятежников — и вместе с ними грабит законопослушных людей?»

— А что стало с этим Кадваладром? — Марк проявил вполне понятное любопытство.

— Его лишили всех владений. Овейн не оставил ему ни пяди земли. Теперь у Кадваладра нет никакой собственности в Уэльсе.

— Однако он все еще на свободе и где-то скрывается, — озабоченно заметил Кадфаэль. — Не такой он человек, чтобы кротко снести наказание. Можно ожидать неприятностей. Насколько я понимаю, ты пускаешься в рискованное предприятие. Думаю, тебе не следует отправляться в путь одному.

Хью исподтишка изучал лицо Марка, внешне бесстрастное, и глаза, блестевшие от еле сдерживаемого веселья.

— Насколько мне помнится, — вмешался в разговор Хью, — Марк намекнул, что путешествует не один?

— Да, действительно! — согласился Кадфаэль, пристально вглядываясь в лицо молодого человека: если бы не предательская искорка смеха в глазах, оно могло бы показаться серьезным. — Ты что-то недоговариваешь, мой мальчик! Давай-ка выкладывай!

— Но я же сказал, что еду в Бангор. Епископ Жильбер — нормандец, он говорит по-французски и по-английски, а епископ Меуриг — только по-валлийски. Ни он, ни его люди не знают ни слова по-английски, а моя латынь пригодилась бы мне только среди клириков. Вот почему мне позволено взять с собой переводчика. Среди приближенных епископа Роже такого человека нет. Я предложил одну кандидатуру, и оказалось, что епископ хорошо помнит это имя.

Искорка смеха превратилась в сияние, озарившее лицо Марка, и наконец-то Кадфаэль все понял.

— Я приберег самое лучшее на закуску. — Марк уже хохотал. — У меня есть разрешение взять своего человека, конечно, если аббат Радульфус позволит ему отлучиться. Я пообещал аббату, что путешествие займет самое большее десять дней. Так как же я могу потерпеть неудачу, — вопросил Марк, — если ты, Кадфаэль, едешь со мной?

Перед братом Кадфаэлем неожиданно приоткрывалась дверь, и для него было делом принципа и даже чести принять предложение и войти в нее, тем более если это была дверь в Уэльс! Кадфаэль, можно сказать, пустился вперед рысью, покуда она ненароком не захлопнулась. Тем более что на этот раз предстояла не какая-нибудь короткая вылазка через границу в Повис, а несколько дней езды верхом в обществе, о котором Кадфаэль мог только мечтать. Предстояло проделать приличный путь по прибрежным землям Гуинедда. Времени будет довольно и для того, чтобы обсудить каждый день, который они провели врозь, и чтобы помолчать, когда все будет сказано. Вот он — сюрприз брата Марка! Вот уж поистине, какие богатые дары может поднести тот, кто по собственной воле отказался от всего! Мир полон благословенных маленьких чудес.

— Сынок, — сердечно сказал Кадфаэль, — да за такой подарок я буду тебе всю дорогу конюхом, а не только переводчиком. Никто не смог бы сейчас меня обрадовать больше, чем ты! А отец Радульфус действительно разрешил мне ехать?

— Да, — заверил Марк, — и он сказал, что ты можешь выбрать себе на конюшне лошадь. У тебя есть два дня и для передачи дел Эдмунду и Винфриду на то время, пока тебя не будет, и для усердного посещения церковных служб, дабы твоя заблудшая душа была защищена все время на пути в Бангор и обратно.

— Я насквозь добродетелен, — с величайшим удовольствием провозгласил Кадфаэль. — Разве небеса только что не подтвердили это, отправив меня в Уэльс? И неужели ты думаешь, что именно теперь я рискну попасть в немилость?

Поскольку из миссии Марка не делалось секрета, все происходящее вызвало большой интерес у обитателей аббатства, которые надавали множество советов относительно того, как Марку получше справиться с порученным делом. Особенно старался старый брат Дафидд, давно уже обосновавшийся в лазарете аббатства. Он не видел свой родной Диффрин Клуид целых сорок лет, но был убежден, что знает его как свои пять пальцев. Радость по поводу возрождения епархии была несколько омрачена назначением нормандца, но волнение вернуло старику интерес к жизни, он сделался словоохотливым и, перейдя на родной язык, делился своими воспоминаниями с Кадфаэлем. В отличие от него, аббат Радульфус вместо напутствий дал лишь свое благословение. Эта миссия — дело одного Марка, поэтому аббат тактично воздержался от советов. Приор Роберт вообще не произнес ни слова по поводу поездки в Уэльс, но в молчании его ощущалось неодобрение: при дворе епископов был бы гораздо уместнее посланник с такой осанкой и достоинством, как у него.

Брат Кадфаэль просмотрел запасы снадобий, передал свой садик на попечение брату Винфриду и на всякий случай нанес визит в приют святого Жиля, чтобы удостовериться, что там есть все необходимое и брат Овейн прекрасно управляется со своими подопечными. Затем Кадфаэль со спокойной душой отправился на конюшню и с наслаждением принялся выбирать лошадь для поездки. Именно там вскоре после полудня и обнаружил его Хью. Брат Кадфаэль осматривал красивую чалую кобылу, которая терлась об его руку.

— Слишком высока, — заметил Хью. — Тебе на нее не взобраться, а Марк не сможет тебя подсадить.

— Я еще не так отяжелел и одряхлел, чтобы не вскочить на лошадь, — с достоинством возразил Кадфаэль. — Для чего это я тебе опять понадобился?

— Когда я рассказал Элин о ваших с Марком планах, ей пришла в голову хорошая идея. Май уже на пороге, и через пару недель я отправляю ее с Жилем на лето в Мэзбери. Мальчик может носиться там свободно по всему манору, и ему будет лучше, чем в городе. — Хью всегда забирал семью в город после окончания стрижки овец и жатвы, а сам занимался и домом, и делами графства. Кадфаэль это хорошо знал. — Элин говорит, почему бы нам не ускорить переезд на неделю и не отправиться в путь завтра, чтобы проводить вас с Марком до Освестри? Остальные домочадцы могут выехать позже, а мы проведем хотя бы день в вашем обществе, и вы сможете заночевать в Мэзбери, если захотите. Что ты на это скажешь?

Кадфаэль с воодушевлением согласился, и Марк вторил ему, хотя с сожалением отклонил предложение провести ночь в Мэзбери. Он хотел за два дня добраться до Лланелви, причем думал прибыть туда не позднее полудня, чтобы уладить все формальности до вечерней трапезы. Поэтому Марк предпочитал до наступления ночи выбраться за пределы Освестри и углубиться в Уэльс, чтобы назавтра осталась легкая часть пути. Если они доберутся до долины Ди, то смогут найти приют на ночь в одной из местных церквей, а рано утром переправятся через реку.

В утро отъезда маленькая кавалькада из шести лошадей и вьючного пони проехала по западному мосту и, выехав из города, направилась по дороге в Освестри. Хью сидел на своем любимом норовистом сером коне, Жиль примостился на луке его седла; Элин, совершенно безмятежная, несмотря на все предотъездные хлопоты, ехала на своей низкорослой испанской лошадке; ее служанка и подруга Констанс — за спиной у кучера; второй кучер держал поводья вьючного пони; и, наконец, отправлявшиеся в святой Асаф два пилигрима, которых так весело провожала вся семья. Был конец апреля, и утро сияло зеленью и серебряной изнанкой листвы. Кадфаэль и Марк выехали до заутрени, чтобы в городе присоединиться к Хью и его отряду. Когда они проезжали по мосту над полноводным, но спокойным Северном, хлынул дождь, такой прозрачный, что был почти невидим в воздухе, и не успели они добраться до двора Хью, как уже вовсю светило солнце, сверкавшее в капельках дождя на листьях и траве. Рябь на реке позолотил искрящийся причудливый свет. Хороший денек для путешествия — все равно, куда держишь путь.

Солнце стояло высоко в небе, и жемчужный утренний туман рассеялся, когда они переправились через реку в Монтфорде. Дорога была хорошей, кое-где по обочинам росла буйная трава, и ехать по ней было так удобно и легко, что Жиль требовал перейти на галоп. Он счел бы ниже собственного достоинства ехать в седле у кого-нибудь, кроме отца. Как только они устроятся в Мэзбери, маленький пони, смирный и добрый, станет верховой лошадкой Жиля на все лето, а конюх будет присматривать за мальчиком в его поездках. Как все дети, у которых нет причин для страхов, он был очень смелым на лошади — Элин называла сына сорвиголовой, однако наставлений не читала. То ли она не хотела поколебать его уверенность в себе, то ли сомневалась, что на ее слова обратят внимание.

В полдень они заехали к арендатору Хью, перекусили, дали лошадям передохнуть и уже задолго до вечера добрались до Фелтона. Здесь Элин и ее маленький отряд свернули, чтобы кратчайшим путем ехать в Мэзбери, а Хью решил проводить монахов до окрестностей Освестри. Жиля передали матери, и он вынужден был повиноваться, хотя и пытался возражать.

— Желаю вам успешно съездить и благополучно вернуться, — сказала Элин.

Ее головка, светлая, как у ребенка, напоминала цветок примулы, а лицо, озаренное солнечным светом, по-весеннему сияло. Осенив Кадфаэля и Марка крестом, она повернула свою лошадку влево.

Теперь путники не были обременены грузом и с ними не было женщин, поэтому они довольно быстро преодолели несколько миль, оставшихся до Виттингтона, где и остановились у стен небольшой деревянной крепости. Освестри располагался налево, и через него лежал путь Хью к дому, а Марку с Кадфаэлем надо было продолжать двигаться на север. Сейчас они находились на самой границе. Еще до прихода нормандцев земля эта столетиями переходила от англичан к валлийцам и обратно. Названия деревушек и имена людей были здесь в основном не английские, а валлийские. Хью жил между двумя большими насыпями, давным-давно сооруженными принцами Мерсии, обозначавшими таким образом начало своих владений. Этим они хотели показать, что вооруженным отрядам не так-то просто вторгнуться на их земли, а заодно и дать понять всем, кто здесь хозяин. Насыпь, располагавшаяся к востоку от манора, была в худшем состоянии, чем более высокая западная, — здесь силам мерсийцев удалось глубже проникнуть в Уэльс.

— Я должен с вами проститься, — сказал Хью, оглянувшись на путь, который они проделали, и бросая взгляд на запад, где находились город и крепость. — Жаль! Погода прекрасная, и я бы с удовольствием доехал с вами до святого Асафа. Но королевским офицерам лучше не вмешиваться в церковные дела и избегать перекрестного огня. Мне бы не хотелось наступить на любимую мозоль Овейну Гуинеддскому.

— Во всяком случае вы довезли нас до владений епископа Жильбера, — улыбнулся Марк. — И эта церковь, и ваша, святого Освальда, относятся теперь к епархии святого Асафа. Вы это осознали? Личфилд потерял множество приходов здесь, на северо-западе. Мне думается, что политика Кентербери — расположить епархию по обе стороны границы, между Уэльсом и Англией, и тем самым дать понять, что граница не имеет значения.

— Полагаю, у Овейна найдется, что сказать по этому поводу. — Хью поднял руку, приветствуя их, и начал поворачивать коня на дорогу, ведущую домой. — Езжайте с богом, и счастливого пути! — Отъехав на несколько ярдов, он обернулся через плечо и крикнул: — Не давай ему попасть в беду! Если сможешь! — Однако было неясно, кому из двоих предназначены эти слова и за кого именно боится Хью. Вероятно, он обращался к обоим.