Монахи находились в зале капитула, когда утром двадцатого октября в обитель прибыл управляющий Итонского манора с посланием от своей госпожи.

Джону Лонгвуду было лет пятьдесят, — дородный, бородатый мужчина с изрядной лысиной и благородными манерами. Выказав положенные знаки почтения аббату, он как человек, исполняющий свой долг и не претендующий на собственное мнение по данному делу, ясно и просто изложил суть своей миссии.

— Милорд, леди Дионисия Людел послала меня к вам, дабы почтительно приветствовать вас, и просит прислать к ней вместе со мной ее внука Ричарда, дабы тот занял свое законное место лорда Итона в доме своего отца.

Аббат Радульфус, откинувшись на спинку кресла, бесстрастно смотрел в лицо посланнику.

— Разумеется, Ричард будет присутствовать на похоронах отца, — сказал он. — Когда назначена церемония?

— Завтра, милорд, перед обедней. Однако моя госпожа имела в виду другое. Она хочет, чтобы молодой лорд оставил свои занятия в аббатстве и занял место лорда Итона. Я должен сказать, что леди Дионисия самолично намерена взять на себя попечение о Ричарде, тем более что теперь он вот-вот войдет в права наследства, а она уверена, что так оно и будет, без всяких задержек и препятствий. Мне приказано привезти наследника домой.

— Боюсь, господин управляющий, что вам не удастся выполнить этот приказ, — осторожно заметил аббат. — Ричард Людел поручил опеку сына мне, на тот случай, если он умрет, не дождавшись его совершеннолетия. Он желал, чтобы его сын получил достойное образование, дабы, вступив в права наследства, он мог разумно управлять своими владениями. Я намерен исполнить данное Ричарду Люделу обещание. Молодой Ричард останется под моей опекой, пока не подрастет и не сможет отвечать за свои поступки. А до той поры, я уверен, вы будете служить ему столь же верно, как служили его отцу, содержа его владения в надлежащем порядке.

— Вы можете быть совершенно уверены, что так оно и будет, милорд, — сказал Джон Лонгвуд уже значительно дружелюбнее, нежели когда он говорил о сути поручения своей госпожи. — После битвы при Линкольне лорд Ричард оставил все дела на меня, и у него не было случая пожалеть об этом, и сын его никогда не будет в чем-либо ущемлен мною. Можете не сомневаться.

— Я и не сомневаюсь, — улыбнулся аббат. — А мы тут, переложив на вас все заботы о владениях Ричарда, продолжим его обучение и долженствующее наставление.

— Что же прикажете передать леди Дионисии? — спросил Джон, не выказывая никаких признаков разочарования или протеста.

— Передайте своей госпоже, что я почтительно приветствую ее во Христе и что Ричард будет доставлен завтра, и, как полагается, с надлежащим эскортом, — ответил аббат с ударением на последних словах. — Однако я имею священные обязательства перед его отцом относительно опеки сына, вплоть до его совершеннолетия, и намерен твердо придерживаться воли покойного Ричарда Людела.

— Так я и передам, милорд, — коротко сказал Джон Лонгвуд, глядя в глаза аббату, затем почтительно поклонился и быстрым шагом покинул зал капитула.

Когда брат Кадфаэль и брат Эдмунд, попечитель лазарета, вышли на большой монастырский двор, они успели увидеть, как подле привратницкой посланец из Итона сел верхом на своего коренастого валлийского коня и неторопливо поехал в сторону Форгейта.

— Я не сильно ошибусь, если скажу, что это поехал настоящий мужчина, — рассудительно заметил брат Кадфаэль. — Он не расстроился, получив решительный отказ. И, похоже, вовсе не боится привезти его своей госпоже. Можно даже подумать, он попросту остался доволен.

— Он ведь не зависит от доброй воли своей госпожи, — возразил брат Эдмунд. — Покуда мальчик не станет сам себе хозяином, только шериф как сюзерен может угрожать его правам управляющего, а кроме того, Джон прекрасно знает свои достоинства. Знает о них и практичная старая леди, и она благодарна ему за рачительное управление владениями Люделов. Не желая ссориться с нею, Джон исполнил ее приказ, разумеется, без особой радости. Делал свое дело, да помалкивал.

Надо заметить, что Джон Лонгвуд и в куда более приятных обстоятельствах был молчуном, так что ему не составило особого труда постоять несколько минут с каменным лицом перед аббатом и промолчать.

— Этим дело не кончится, — сокрушенно заметил Кадфаэль. — Раз уж эта леди надумала прибрать к рукам Рокстер и Лейтон, так просто она не отступится. Наверняка мы еще услышим о леди Дионисии Людел.

Аббат Радульфус принял все возможные меры предосторожности. Юного Ричарда в Итон сопровождали брат Павел, брат Ансельм и брат Кадфаэль, — охрана вполне надежная, даже на случай попытки захвата силой. Впрочем, надеялись, что обойдется без этого. Куда более вероятным представлялось леди Дионисии использовать личное обаяние и кровные узы, воздействуя на мальчика слезами и уговорами, чтобы пробудить в нем тоску по дому и переманить на свою сторону. Поглядывая по дороге в лицо Ричарда, Кадфаэль подумал, что если старая леди рассчитывает обставить дело таким образом, то явно недооценивает и детскую непосредственность, и детскую рассудительность. Мальчик вполне отдавал себе отчет, в чем состоят его интересы, и никогда не упускал своего. При монастырской школе он жил в свое удовольствие, у него были друзья-сверстники, и вряд ли он ни с того ни с сего променяет свою накатанную и беззаботную жизнь на неведомое ему одинокое житье, — ведь у него не было братьев, — и угрозу женитьбы на девушке, которая была по его понятиям совсем старой. Разумеется, Ричард высоко ставил свои наследственные права и жаждал поскорее вступить в них, но они и без этого оставались при нем, и, будь он при школе, либо дома, все одно он пока не мог воспользоваться своими правами и поступать по своему усмотрению. Нет, чтобы завоевать ум и сердце Ричарда, леди Дионисия наверняка прибегнет к какому-нибудь более сильному средству, нежели бабушкины слезы и объятия. Тем более, что этих ее слез и объятий никто от нее никогда не ожидал и не видел.

От аббатства до Итонского манора было немногим больше семи миль, но, к чести монастыря святых Петра и Павла, по столь печальному случаю монахов и мальчика отправили верхом. Леди Дионисия заранее прислала грума с крепким валлийским пони для своего возлюбленного внука, что было, видимо, первым шагом в ее кампании по переманиванию мальчика на свою сторону. Этот подарок был принят с огромным удовольствием, но леди Дионисии вряд ли стоило этим особенно обольщаться. Поскольку подарок есть подарок, а дети достаточно проницательны, остро чувствуют, что движет старшими, и знают, когда дар приносится им от чистого сердца, без тайного умысла получить что-то взамен. Тем не менее осенним утром, ясным и росистым, Ричард, гордый и счастливый, сел верхом на своего пони, радуясь, что сегодня не будет уроков и почти забыв о печальном поводе своей поездки. Грум, длинноногий парень лет шестнадцати, бежал рядом и, держа пони под уздцы, перевел его через брод у Рокстера, в том самом месте, где несколько сот лет назад переходили Северн римляне. Здесь от их пребывания не осталось ничего, кроме мрачной разрушенной стены, бурой лентой тянувшейся вдоль зеленых полей; камни, из которых она была некогда сложена, местные жители давным-давно растащили на свои хозяйственные нужды. В этих местах, где прежде, говорят, стоял город с крепостью, ныне раскинулся богатый манор с плодородными тучными землями и процветающей церковью с четырьмя канониками.

В дороге Кадфаэль с интересом поглядывал по сторонам, поскольку Рокстер был одним из тех двух маноров, которые леди Дионисия вознамерилась присоединить к владениям Люделов, женив Ричарда на Хильтруде Эстли. Это был и впрямь лакомый кусочек. Земли. раскинувшиеся перед ними к северу от реки, были заняты заливными лугами и волнообразными полями, поднимавшимися там и сям на пологие зеленые холмы; по краям виднелись небольшие рощицы, уже тронутые золотом осенней листвы. Вдали, на горизонте, маячил лесистый кряж Рекин, тяжелое кружево леса тянулось вниз по склонам к Северну, обволакивая темной гривой деревьев земли Люделов и принадлежащий монастырю Эйтонский лес. Между фермой Эйтон и домом Ричарда Людела в Итоне было не более мили. Да и сами эти названия, Эйтон и Итон, происходили от одного корня, однако время развело их, а нормандская страсть к порядку закрепила различие в их написании.

Вскоре путники достигли манора Люделов. Перед ними теперь возвышался даже не холм, а целая гора со скальными выходами, видневшимися среди древесных крон ближе к вершине. У самого подножья, на лугу, располагалась деревня. Сам же манор, окруженный высоким частоколом, стоял над криптой вместе с расположенной рядом церковкой. Первоначально она была просто часовней, подчинявшейся Лейтонской церкви, что была всего в двух милях ниже по реке.

У частокола путники спешились, и как только Ричард ступил на землю, брат Павел крепко взял его за руку. Тем временем навстречу им из дома вышла леди Дионисия, поспешно спустилась по ступенькам, решительно подошла к своему внуку и, склонившись, поцеловала его. Ричард безропотно поднял для поцелуя несколько испуганное лицо, но руку брата Павла не отпустил, продолжая крепко держаться за нее. С одной стороны, он знал, что его охраняют, но был не вполне уверен в надежности этой охраны.

Кадфаэль с любопытством поглядывал на старую леди, поскольку, хоть и был наслышан о ней, никогда прежде не видел ее. Леди Дионисия была высока и стройна, ей никак нельзя было дать больше пятидесяти пяти, и на здоровье она явно не жаловалась. Более того, она была по-своему красива, — правильные черты лица, серые глаза, холодный взгляд. Однако в этом ледяном взоре трудно было не заметить пламени, вспыхнувшего в ее глазах, когда она увидела эскорт Ричарда и осознала силу противника. За ее спиной толпились домочадцы, рядом стоял приходской священник. Приступ, похоже, пока откладывался. Быть может, после, когда покойного Ричарда Людела похоронят и гости войдут в дом на поминки, она сделает свой первый ход. Едва ли в такой день наследнику удастся избежать общества своей бабушки.

Пышная похоронная процессия направилась в сторону кладбища. Не без интереса брат Кадфаэль разглядывал домочадцев покойного, начиная от Джона Лонгвуда и кончая совсем еще юным деревенским пастухом. Все говорило о том, что Итон процветал под управлением Джона и все его жители были довольны своей судьбой. Так что у Хью были все основания не беспокоиться. На похороны пришли и соседи, среди них Фулке Эстли, жадно оглядывавший владения Люделов, которые намеревался заполучить в свое пользование, в случае если намечавшийся брак его дочери не сорвется. Кадфаэль видел его пару раз в Шрусбери, — крупный, начинающий полнеть осанистый мужчина лет под пятьдесят, движения замедленные — полная противоположность неугомонной, темпераментной женщине, с мрачным видом стоявшей над могилой своего сына. Рядом с ней замер Ричард, бабушкина рука лежала у него на плече, — скорее рука хозяйки, а не защитницы. Глаза мальчика были широко распахнуты, равно как отверстая могила его отца, которая вот-вот должна была закрыться. Одно дело, когда смерть далеко, и совсем другое, когда она прямо перед тобой. До этой минуты Ричард не вполне еще понимал всю бесповоротность этого разрыва и этой потери.

Бабушка так и не сняла своей руки с плеча внука, когда процессия плакальщиц потянулась обратно в манор, где в доме были накрыты столы для поминок.

Старческие пальцы леди Дионисии, длинные и крепкие, намертво вцепились в ткань плаща мальчика. Бабушка провела внука среди гостей и соседей, не особенно подталкивая его, но властно, как бы показывая всем, что он здесь хозяин и главная персона на похоронах своего отца. Ничего худого в этом не было. Впрочем, Ричард и без того был вполне осведомлен о своем положении и мог дать отпор любым посягательствам на свои привилегии. Брат Павел наблюдал за всем этим с некоторой тревогой и шепнул Кадфаэлю, что надо бы увезти мальчика отсюда еще до того, как разъедутся гости, а иначе они рискуют остаться вообще без него, поскольку свидетелей уже не будет. Вряд ли мальчика станут удерживать силой на глазах священника и приезжих соседей.

Кадфаэль разглядывал прибывших в Итон: кое-кого он никогда раньше не видел. Вот, в серых одеждах двое монахов, приехавших из монастыря Савиньи, что в Билдвасе, расположенном в нескольких милях ниже по реке, за Лейтоном. Монастырь находился под патронажем Люделов. Вместе с монахами был еще один человек, державшийся скромно, но достойно, и Кадфаэль не сразу догадался, кто это такой. Тот был в черном монашеском одеянии, выцветшем и порядком заношенном, неостриженные темные волосы спадали ему на отворот капюшона, на плече поблескивали в солнечном свете две-три металлические бляхи, свидетельствовавшие о том, что обладатель их совершил, видимо, не одно паломничество в святую землю. Быть может, в монастыре поселился какой-нибудь странствующий монах? Вот уже лет сорок как Роже де Клинтон, епископ Личфилдский, основал монастырь Савиньи в Билдвасе. Эти трое свидетелей как раз то, что надо. В их присутствии не будет никакого насилия.

Наконец брат Павел приблизился к леди Дионисии и учтиво, но настойчиво, потребовал мальчика обратно, однако та не собиралась сдаваться просто так.

— Брат Павел, — сверкнув очами, произнесла она деланно ласковым голосом, — я прошу позволения оставить Ричарда, пусть он переночует дома. У него был такой тяжелый день и, наверное, мальчик очень устал. Не надо бы ему уезжать до утра.

Леди Дионисия и словом не обмолвилась о том, что утром пришлет мальчика в Шрусбери, и все еще крепко держала внука за плечо. Говорила она намеренно громко, чтобы все слышали, как она печется о своем внуке.

— Госпожа, — сказал брат Павел с самым смиренным видом, — к сожалению, я вынужден сообщить, что нам придется уехать. Увы, не в моей власти позволить Ричарду остаться вместе с вами, ибо к вечеру нас ждут в аббатстве. Прошу не гневаться на нас.

Леди Дионисия сладко улыбнулась, но взгляд ее был холоден и жесток. Тем не менее, она сделала еще один ход. Скорее всего это была просто игра на публику, нежели попытка немедленно добиться своего, так как старая леди понимала, что в данных обстоятельствах бессильна что-либо изменить.

— Я полагаю, аббат Радульфус внял бы моему желанию побыть с ребенком хотя бы еще один день. Ведь это все, что у меня осталось, плоть от плоти моей, и я так редко видела Ричарда в последние годы. Если вы сразу заберете его, я буду безутешна.

— Госпожа, — твердо сказал брат Павел, вздохнув, — я сожалею о том, что вынужден идти против вашего желания, но у меня нет иного выхода. Я обязан выполнить приказ аббата и к вечеру вернуться в Шрусбери вместе с мальчиком. Пойдем, Ричард, нам пора ехать.

На мгновение старая леди еще крепче вцепилась в плечо своего внука, словно решилась действовать даже при свидетелях , но вовремя спохватилась. Сейчас ей нужно было вызвать сострадание, а не возмущение соседей. Поэтому она отпустила Ричарда, и тот неуверенно пошел к брату Павлу.

— Передай господину аббату, что я как можно скорее хотела бы поговорить с ним, — сказала она по-прежнему мягко, хотя очи ее сверкали от гнева.

— Обязательно передам, госпожа, — ответствовал брат Павел.

Сказано — сделано. Уже на следующее утро леди Дионисия верхами со свитой, и со всем своим обаянием, прибыла в аббатство, испрашивая аудиенции у аббата Радульфуса. Почти целый час она провела с ним с глазу на глаз, после чего вышла, меча очами холодные, гневные молнии, как вихрь пересекла большой двор, разметав, словно осенние листья, ни в чем не повинных послушников, и ускакала восвояси таким резвым аллюром, какой вряд ли долго выдержала бы ее низкорослая испанская лошадь; итонские грумы, молчаливые и напуганные, потащились следом.

— Эта леди привыкла идти напролом, — заметил брат Ансельм. — Но на этот раз она встретила достойного противника.

— Полагаю, мы еще услышим о ней, — с беспокойством сказал брат Кадфаэль, глядя на оседающий по дороге шлейф пыли.

— Дамочка, конечно, упрямая, — согласился брат Ансельм. — Но что она может сделать?

— Скоро узнаем, — сказал Кадфаэль. — И боюсь, что слишком скоро.

Ждать им не пришлось и двух дней. От леди Дионисии прибыл ее адвокат. Церемонно представившись в зале капитула, он потребовал выслушать его. Старший поверенный, тощий человек с быстрыми движениями и каким-то недовольным выражением лица, вошел в зал капитула, держа в руках несколько пергаментных свитков. Он приветствовал собравшихся сухо, но с достоинством, и скорее с печалью в голосе, нежели с гневом. Он выразил свое сожаление по поводу того, что такой ученый, честный и благородный человек, как аббат Радульфус, вынужден был выступить против кровных уз и отказывается передать Ричарда Людела в любящие руки его единственной близкой родственницы, которая, желая внуку только добра, намерена сама наставлять и направлять его, нового хозяина манора. Таким образом, в отношении бабушки и внука была совершена вопиющая несправедливость, ибо негоже ставить препоны на пути к естественной тяге друг к другу и их взаимной любви. Поверенный еще раз выдвинул официальное требование искоренить содеянную несправедливость и отправить Ричарда Людела вместе с ним обратно в Итон.

Аббат Радульфус учтиво, не прерывая говорящего, выслушал до конца его витиеватую речь.

— Благодарю вас за вашу миссию, — сказал он наконец. — Она была исполнена по всем правилам. Тем не менее, я не могу изменить своего решения, известного леди Дионисии. Покойный Ричард Людел поручил опеку сына именно мне, причем это зафиксировано документально и заверено подписями свидетелей. Я принял это бремя и теперь не имею права снять его с себя. Отец Ричарда желал, чтобы сын находился в обучении при аббатстве, покуда не достигнет совершеннолетия и не сможет сам отвечать за свою жизнь и поступки. Я обещал это покойному Люделу и сдержу свое слово. Его смерть лишь усугубила тяжесть моего священного долга и мою ответственность. Так и передайте своей госпоже.

— Милорд, обстоятельства ныне изменились, и такой, составленный частным образом документ, не может быть в суде единственным доводом в вашу пользу, — поспешно ответствовал поверенный, словно и не ожидал от аббата иного ответа и был готов продолжать свою миссию. — Полагаю, что королевский суд не в меньшей степени прислушается к иску столь благородной леди, которая является вдовой, а теперь лишилась и своего сына, и которая имеет все возможности, чтобы достойно содержать и воспитывать своего внука, не говоря уже о вполне естественной необходимости в утешении в нынешнем ее положении. Моя госпожа велела мне известить вас, что если вы не отдадите мальчика, она обратится за защитой к закону, дабы вернуть внука домой.

— Я могу лишь одобрить ее намерения, — откровенно ответил аббат. — Решение королевского суда удовлетворит обе стороны и снимет с нас бремя ответственности. Передайте мои слова своей госпоже и скажите, что я со смирением буду ждать от нее вестей. Однако, пока судебное решение не вынесено, я вынужден поступать по своему усмотрению, — сказал аббат, сухо улыбнувшись. — И я рад, что мы пришли к согласию.

Поверенному не оставалось ничего другого, как принять к сведению этот неожиданно мягкий ответ и откланяться со всею возможной учтивостью. Среди монахов прокатился шепот любопытства и удивления, но аббат Радульфус погасил его одним взглядом, и покуда братья не вышли на большой двор и не разбрелись каждый по своим делам, никто не посмел открыто обсуждать случившееся.

— Так ли уж мудро поступил аббат? — с сомнением в голосе спросил брат Эдмунд, хмуро глядя на Кадфаэля, который направлялся вместе с ним в сторону лазарета. — А что если она и впрямь потянет нас в суд? Очень может статься, что суд встанет на сторону одинокой леди, желающей видеть внука дома.

— Не беспокойся, — уверенно сказал Кадфаэль. — Это пустая угроза. Ей не хуже нашего известно, что суд вершится долго и стоит немалых денег. И это в лучшие времена, а теперь, когда король далеко и занят куда более срочными делами, причем в половине его королевства закон практически бездействует, — тем более. Нет, она просто хочет заставить аббата еще раз подумать и решила попугать его долгой тяжбой. Этот ее поверенный нам не страшен, да он и сам знает, что леди Дионисия не собирается обращаться в суд. Скорее всего она хочет вершить суд сама и попытается выкрасть мальчика. Раз уж он ей так нужен, она будет добиваться своего не мытьем так катаньем, не по правде, так силой, тем более, что силовые методы куда ближе ей, чем отцу Радульфусу.

— Будем надеяться, — сказал брат Эдмунд, вздохнув, — что эта леди испробовала еще не все мирные средства, раз уж крайним является применение силы.

Никто не мог сказать определенно, откуда юному Ричарду становятся известными все треволнения, возникшие вокруг его будущего. Он не мог подслушать сказанного в зале капитула, поскольку даже послушники не присутствовали на этих ежедневных собраниях братьев, да и сами монахи не особенно распространялись на счет судьбы мальчика, находившегося в центре конфликта. Однако было совершенно ясно, что Ричарду все известно и что вся эта история доставляет ему даже какое-то болезненное удовольствие. Семейное несчастье сделало его жизнь интереснее, тем более что находясь в стенах аббатства, он мог чувствовать себя в полной безопасности и тихо радоваться; ведь из-за его персоны разгорелся такой сыр-бор.

— Он же видит, как люди из Итона шастают туда-сюда, — с сожалением сказал брат Павел Кадфаэлю, в тихом травном саду делясь с ним своими опасениями. — Глаз у него острый, парень сразу подмечает что к чему и куда клонится дело после похорон его отца. Уж лучше бы ему не быть таким проницательным.

— Наоборот, — возразил Кадфаэль, — слава богу, что голова у него на плечах. Осведомленная невинность не попадет в силки. Да и старая леди вот уже дней десять ничего не предпринимает. Может, она одумалась и отказалась продолжать борьбу?

Впрочем, Кадфаэль сильно сомневался в этом. Не такова была леди Дионисия, чтобы спокойно терпеть, когда ей перечат.

— Может, оно и так, — с надеждой сказал брат Павел. — Я слыхал, она приютила у себя какого-то странствующего монаха и отдала распоряжение отремонтировать для него старый лесной скит. Дескать, она желает, чтобы тот денно и нощно молился за упокой души ее сына. Об этом рассказал лесник Эйлмунд, когда привез разрешение на охоту. Мы с тобой видели этого монаха на похоронах. С ним тогда было еще двое монахов из Билдваса. Тот странник неделю жил у них, и они отзывались о нем весьма почтительно.

Кадфаэль кряхтя выпрямился, оторвавшись от грядки, на которой выращивалась мята, ставшая к концу октября совсем уже жесткой и тонколистной.

— Так это тот самый мужчина со створкой раковины и медалью святого Джеймса? Конечно, я помню его. Значит, он поселился в наших местах? Предпочел лесной скит с огородом одеждам монаха Савиньи! Сам-то я никогда не жил отшельником, но знавал людей, которым было милее размышлять и молиться в одиночестве. Давненько в том скиту никто не жил.

Кадфаэль знал те места, хотя и редко бывал там, поскольку монастырские лесники на здоровье особенно не жаловались и не так уж часто нуждались в лекарственных травах. Этот скит, который уже много лет пустовал, находился в лесистой лощине и представлял собой небольшой каменный домик. При нем находился некогда возделываемый огород, ныне заброшенный и заросший. Здесь шла лесная полоса, где смыкались земли, относящиеся к Итону, и так называемый Эйтонский лес, принадлежащий аббатству. Скит же стоял как раз на полосе земель Люделов, которая вдавалась во владения аббатства возле молодого леса, насаженного лесниками.

— Если этот монах и впрямь поселится там, ему будет спокойно, — заметил Кадфаэль. — А как его зовут?

— Монахи зовут его Кутред. Хорошо, когда святой человек у тебя под боком. Они, похоже, уже начали перекладывать свои заботы и тревоги на его плечи. Быть может, как раз ему и удастся утихомирить старую леди, — с надеждой сказал брат Павел. — Наверное, он имеет на нее большое влияние, иначе она ни за что не позволила бы ему остаться. И вообще уже десять дней о ней ни слуху ни духу. Кто знает, не его ли нам следует благодарить за это?

И в самом деле, покуда один за другим спокойно проходили теплые октябрьские деньки с туманными ветрами, ясными, но не жаркими полднями и зеленоватыми сумерками, сырыми и таинственно безмолвными, — казалось, что борьбы за юного Ричарда больше не будет, что леди Дионисия наконец смирилась, осознав бесплодность угрозы судебного преследования. Старая леди даже прислала в аббатство своего священника. Тот привез от нее деньги в уплату за молебны, которые она просила отслужить в храме пресвятой Девы за упокой души своего сына, Оставалось только истолковать это как шаг на пути к примирению. По крайней мере именно так воспринял это брат Фрэнсис, новый хранитель алтаря девы Марии.

— Отец Эндрю сказал мне, — доложил он аббату после того, как священник уехал, — что когда братья из Савиньи привели в дом к леди Дионисии этого Кутреда, она прониклась к нему доверием, с большим вниманием прислушивается к его словам и ничего не делает, не посоветовавшись с ним. Своей святостью этот человек завоевал всеобщее уважение и почтение. Говорят, он на старый манер дал обет строгости и теперь не выходит из скита, разве что в огород. И он не отказывает в помощи или просьбе помолиться никому — кто бы ни пришел. Отец Эндрю о нем очень высокого мнения. Жить в отшельничестве у нас не принято, но не так уж плохо иметь святого человека, живущего поблизости, в соседнем маноре. Нам остается только благословить судьбу.

Того же мнения придерживалось большинство жителей округи, поскольку святой отшельник, живущий в Итоне, был гордостью манора, и единственное, что кое-кому не нравилось, как слыхал Кадфаэль, так это чрезмерная скромность Кутреда, сперва резко возражавшего, а потом и вовсе строго-настрого запретившего превозносить вслух его достоинства. Что с того, что наименьшим из сотворенных им чудес было отвращение посредством молитвы падежа скота в одном из стад леди Дионисии, где обнаружилась зараза? А еще он прислал как-то своего молодого слугу с предупреждением о буре, которая, благодаря его заступничеству, отбушевала, не принеся серьезного ущерба. И отшельник всегда настаивал на том, чтобы эти чудеса не смели относить на его счет, и чрезвычайно гневался, когда такие попытки все-таки предпринимались, угрожая карою господней всякому, кто ослушается. Еще и месяца не прошло, как Кутред появился в Итоне, а его влияние приобрело такое значение, какого никогда не было ни у леди Дионисии, ни у отца Эндрю, а слухи о его святости передавались, несмотря на все запреты, соседями из уст в уста, шепотом, как некая тайна, делиться которой можно было лишь с глазу на глаз.