Если бы Торольд только знал, что в этот самый момент Годит любовалась своим отражением в зеркале, которое перед ней держала Констанс. Она умылась, причесалась и нарядилась в парчовое с золотой нитью платье Элин, тонкий золотой обруч охватывал ее кудри. Она восхищенно вертелась перед зеркалом, довольная тем, что снова видит себя в своем настоящем виде, и на нее смотрит не мальчишеская физиономия, а строгое, исполненное достоинства, лицо молодой леди. Тусклый свет свечей придавал ей какую-то таинственность, отчего она казалась себе еще более привлекательной.

— Жаль, что он не видит меня сейчас, — мечтательно произнесла Годит, забыв, что еще не упоминала Элин ни о ком, кроме брата Кадфаэля, и не могла открыть ей ничего, касающегося Торольда, кроме его имени. Правда, о себе, в знак признательности за то, что сделала для нее Элин, девушка рассказала почти все.

— Он? Так значит, есть еще и он? — спросила Элин, сгорал от любопытства. — И он, конечно, поедет с тобой? Будет сопровождать тебя, куда бы ты ни отправилась? Нет, я не должна приставать к тебе с вопросами — это было бы нечестно. Но почему бы тебе не взять с собой это платье, чтобы покрасоваться перед ним? Когда вы отъедете подальше, тебе вовсе незачем будет носить мужскую одежду.

— Я в этом не уверена, — грустно отозвалась Годит, — ведь нам предстоит не простая прогулка.

— Ну и что, все равно возьми. Запихни его в этот свой сверток. У меня их много, а тебе нечего взять в дорогу. Рано или поздно платье тебе все равно понадобится.

— Ох, Элин, ну зачем ты меня искушаешь? Ты такая добрая! Но я не могу взять это — нам и без того придется тащить изрядный груз, особенно на первых порах. Дорога нас ждет нелегкая, но я благодарю тебя от всего сердца и никогда не забуду того, что ты для меня сделала.

Впрочем, мысли о предстоящей тяжелой дороге не помешали Годит с помощью Констанс перемерить чуть ли не все платья Элин и, надевая новое, всякий раз воображать, какое изумленное и восхищенное лицо было бы у Торольда, если бы он только ее увидел. И несмотря на то, что Годит не знала, где он и что с ним случилось, весь день она была в превосходном настроении, и сомнения ее не терзали. Конечно же, когда-нибудь он непременно ее увидит в таком вот чудесном платье, с драгоценностями, с длинными волосами, заплетенными в косы и перехваченными золотым обручем. Потом она вспомнила, как они сидели рядом, уплетали сливы и швыряли косточки сквозь щели в полу мельницы, и расхохоталась. Нашла перед кем важничать — перед Торольдом!

Годит снимала с головы обруч, когда вдруг послышался осторожный стук в дверь. На какой-то момент обе девушки застыли, пораженные страхом, глядя друг на друга.

— Неужели они все-таки решили искать меня и здесь? — прошептала трепещущая Годит.

— Не может быть! Сегодня утром Адам уверял, что меня не побеспокоят. — Элин решительно встала: — Оставайся здесь, с Констанс, и закрой дверь на засов, а я выгляну. Может, это брат Кадфаэль за тобой пришел?

— Нет, еще слишком рано. Наверняка это люди короля.

Стук повторился, самый почтительный стук, какой только можно себе представить. Годит напряженно замерла за запертой дверью, вслушиваясь в доносившиеся обрывки разговора. Элин пригласила своего гостя в комнату. Вперемежку с ее голосом слышался мужской — пылкий, но негромкий и обходительный.

— Адам Курсель, — почти неслышно произнесла Констанс и понимающе улыбнулась. — Он так влюблен, что без нее места себе не находит.

— А Элин? — полюбопытствовала Годит.

— Кто знает! Но думаю, пока нет.

Годит уже слышала голос этого человека: сегодня утром у ворот он обращался к привратникам и служкам, но совсем другим тоном. Правда, тогда он исполнял свои обязанности, притом такие, что вряд ли могут доставить удовольствие и способны даже неплохого человека заставить вести себя заносчиво и грубо. Может быть, та деликатность, с которой он заботливо справлялся о самочувствии Элин, более свойственна его настоящей натуре.

— Я надеюсь, — говорил Курсель, — что вся эта сумятица не слишком вас утомила. Заверяю вас, больше никакого беспокойства не будет. Отдыхайте спокойно.

— Мне все это вовсе не досаждало, — отозвалась Элин ровным тоном, — мне не на что жаловаться. Со мной ваши воины вели себя сдержанно и учтиво. Но мне жаль тех несчастных, которые лишились своего добра. Неужели и в городе творится то же самое?

— Да, — ответил он с сожалением в голосе, — это будет продолжаться еще и завтра, но в аббатстве уже могут вздохнуть свободно. Здесь мы закончили.

— А вы нашли ее? Ту девушку, которую разыскивали по приказу короля?

— Нет, ее так и не нашли.

— А что бы вы сказали, — осторожно осведомилась Элин, — если бы узнали, что я этому только рада?

— Я бы сказал, что ничего другого от вас и не ожидал, и лишь утвердился в своем почтении к вам. Я знаю, что вы не способны пожелать ничего дурного любому существу, а уж тем паче невинной девушке... Я так много узнал о вас, Элин...

Последовала краткая пауза, а когда Курсель заговорил снова, голос его звучал так тихо, что Годит не могла разобрать ни слова. Да она и не хотела этого, ибо сам тон голоса был слишком настойчивым и интимным. Но через несколько мгновений она услышала нежный голосок Элин:

— Нет, и не просите, сегодня вечером я не смогу вас принять. Этот день был таким тяжелым для многих. Я и сама чувствую усталость, да и вы, конечно, тоже. Сегодня я собралась пораньше лечь спать, а поговорить об этом у нас еще будет время.

— Вы правы, — отозвался он тоном солдата, получившего приказ, — простите меня, я и впрямь выбрал не лучшее время. Большинство моих людей уже покинуло аббатство, я сейчас последую за ними и не буду вам мешать. Еще с четверть часа здесь будет немного шумно — пока отряды пройдут да подводы проедут — а там все уляжется.

Голоса удалились по направлению к двери. Годит услышала, как дверь открылась, донеслось еще несколько неразборчивых слов, и дверь закрылась снова. Послышался звук задвигаемой щеколды, и почти сразу же Элин постучала в дверь спальни.

— Открывай, не бойся, он ушел.

Элин стояла на пороге, раскрасневшаяся и нахмуренная скорее от смущения, чем от неудовольствия.

— Мне кажется, — проговорила она с улыбкой, которую был бы счастлив увидеть Курсель, — что, укрыв тебя, я не сделала ему ничего плохого. По-моему, у него даже легче на душе, что тебя не нашли. Во всяком случае, обыск окончен, и они уходят. Теперь нам осталось лишь дожидаться полной темноты и брата Кадфаэля.

В это самое время брат Кадфаэль в своем сарайчике обихаживал Торольда — успокоив его относительно Годит, монах накормил юношу и занялся его ранами. Торольд уселся на ту самую лавку, что служила Годит постелью, и без возражений позволил монаху сменить повязки на плече и бедре. Раны уже затягивались, но тем не менее Кадфаэль наложил на них подушечки с бальзамом и туго перебинтовал.

— Если ты собрался ехать в Уэльс сегодня ночью, — заявил он, — нужно позаботиться о том, чтобы случайно открывшаяся рана не смогла вас задержать.

— Сегодня ночью? — живо переспросил Торольд. — Неужели сегодня ночью? Я и Годит, вместе?

— Вместе, вместе, — добродушно пробурчал Кадфаэль. — Думаю, что если вы еще тут задержитесь, мне этого не вынести. Это не значит, что вы двое мне надоели, но, понимаешь ли, я не буду знать покоя, пока вы не уберетесь подальше отсюда, в земли Овейна Гуинеддского. Я дам вам знак от себя — покажете первому же валлийцу, которого встретите. Хотя это, может, и лишнее — у вас же есть письмо Фиц Аллана к Овейну, а Овейн держит данное слово.

— Уж поверь, — от души пообещал Торольд, — в пути я буду неустанно заботиться о Годит.

— И она о тебе тоже. Я дам вам в дорогу горшочек с целебной мазью, которую уже испробовал на тебе, да еще кое-какие вещицы, которые могут пригодиться.

— Надо же, она все забрала с собой — и лодку, и тюк, — с восхищением сказал Торольд, — любая другая на ее месте потеряла бы голову. А Элин Сивард — и укрыла ее, и весточку тебе принесла, да как умно. До чего же все-таки славные девушки у нас в Шрусбери!

Юноша задумался, помолчал и спросил с беспокойством:

— Но как же нам ее оттуда забрать? Там ведь могли оставить стражу, да и вряд ли я смогу выйти через ворота. Привратник наверняка заметит, что я в них не заходил. И лодка там, а не здесь...

— Помолчи-ка чуток, — проворчал Кадфаэль, колдуя с повязкой, — дай мне подумать. Как, кстати, ты провел этот денек? Сдается мне, что ты справился неплохо, раз уж вышел сухим из воды. А там, на мельнице, ты, наверное, все прибрал и припрятал, как будто там никого и не было... Иначе они бы непременно подняли шум. Ты быстро смекнул, что к чему, молодец!

Торольд поведал монаху все, что случилось за этот долгий, опасный и неописуемо нудный день: как он убегал и как прятался, как отчаянно спешил и как маялся от бездействия — словом, все от начала до конца.

— И вот еще что, — добавил он, подумав, — я видел отряд, который прочесывал берег реки у мельницы — шестеро пеших и командир верхом. Этот их начальник зашел туда первым, ну а за ним и остальные. И представь себе, — воскликнул Торольд, удивляясь такому совпадению, — я снова увидел этого самого парня сегодня вечером, когда перебрался через ручей и залег в копне. Он разъезжал по противоположному берегу — туда-сюда, между рекой и мельничной протокой, и на сей раз с ним никого не было. Я его тут же узнал по выправке — уж больно ловко он держится в седле, да и конь у него такой, что не скоро забудешь. Я прошмыгнул у него за спиной, а когда он снова поехал вниз по течению, то остановился напротив и уставился туда, где я прятался. Я мог бы поклясться, что он меня заметил. Смотрел-то он как будто прямо на меня. И улыбался! Я решил было, что влип. Но он так и поехал дальше — знать, все-таки не углядел.

Кадфаэль с задумчивым видом отложил свои снадобья и спросил спокойным голосом:

— Так ты говоришь, узнал его по коню? А что в нем такого примечательного?

— Размер и масть. Этакий рослый коняга с размашистым шагом, неуклюжий, но крепкий, брюхо светлое, а спина и ляжки чуть ли не черные, и весь в яблоках.

Кадфаэль почесал загорелый мясистый нос, а затем еще более загорелую тонзуру, и задал новый вопрос:

— Ну а всадник — о нем что скажешь?

— Молодой, чуть постарше меня будет. Темноволосый и сухопарый... Тогда, на мельнице, разглядеть-то я мог в основном только его одежду, приметил еще, как легко он правил конем, а тот, как я понял, норовистый. Но сегодня вечером я и лицо его видел: худощавый, скулы выступают, глаза и брови черные... А еще он насвистывает, — добавил Торольд, удивляясь тому, что припомнил такую мелочь, — и довольно мелодично.

— Насвистывает он и впрямь недурно, — кивнул Кадфаэль.

Он подумал о пестром коне, оставленном в монастырской конюшне, откуда увели более статных и менее приметных лошадок. Владелец их, помнится, заявлял, что двумя, причем не самыми лучшими, он может пожертвовать, но четырьмя — это уж слишком. Теперь, когда у всех в городе коней позабирали, он по-прежнему разъезжает верхом, и надо думать, вторая лошадка у него тоже осталась. Итак, он солгал. У короля он в милости, и сегодня даже командовал патрулем. Такое дело не всякому доверят, а ему, гляди-ка, доверили — с чего бы это?

— Так ты думаешь, он тебя видел? — спросил Кадфаэль, нахмурившись.

— Когда я решил, что укрылся надежно, — я выглянул, и тут он повернулся в мою сторону. Мне показалось, что краешком глаза он меня углядел.

Да уж, — подумал Кадфаэль, — у него и на затылке глаза, если чего не углядит, то, стало быть, оно того не стоит.

— Значит, он остановился, уставился в твою сторону, а потом поехал дальше? — продолжал он расспрашивать Торольда.

— Мне даже почудилось, что он приподнял левую руку, как будто подал мне знак, — признался Торольд, усмехнувшись собственной легковерности. — Немудрено, что мне тогда на каждом шагу черт те что мерещилось — я ведь так хотел побыстрее увидеть Годит. Но потом он отвернулся и как ни в чем не бывало двинулся дальше. Выходит, он все-таки меня не видел.

Настало время вечерней зари, когда ночь спешит на смену сумеркам. Тьма еще не сгустилась, и на западе над горизонтом показался зеленоватый отсвет заходящего солнца.

Кадфаэль размышлял и покачивал головой в такт собственным мыслям.

— Ведь не мог же он меня увидеть, правда? — допытывался Торольд, встревоженный тем, что мог навлечь опасность на Годит.

— Да не бойся ты, — уверенно заявил Кадфаэль, — все идет нормально, опасаться нечего — я знаю, что делать. Сейчас мне пора идти к повечерию. Как только я уйду, запрись на засов, ложись на эту лавку — тут Годит спала — да и сосни часок — тебе это очень пригодится, к рассвету сам почувствуешь. Я вернусь сразу же после службы.

Кадфаэль не пожалел нескольких минут на то, чтобы пройтись по конюшням, и не был удивлен тем, что не обнаружил в стойлах ни серого в яблоках, ни гнедого с широкой спиной, принадлежавших одному хозяину. После вечерни он под невинным предлогом зашел в странноприимный дом, где лишний раз убедился в том, что в помещениях, отведенных для знати, не видно Хью Берингара, а там, где останавливались люди попроще, нет ни слуху ни духу трех его оруженосцев. Привратник припомнил, что эти трое ушли сразу после того, как Хью Берингар вернулся с облавы — это было во время вечерни. А примерно через час он и сам отправился следом за ними, не выказывая при этом особой спешки.

«Вот оно что, — сообразил Кадфаэль, — так, значит, дела обстоят. — Монах готов был руку дать на отсечение, что Берингар догадался о его планах на сегодняшнюю ночь и решил все поставить на кон. — Ну что ж, коли он такой храбрый да проницательный, что и мысли мои читает — посмотрим, может, и я сумею кое-что прочесть в его голове».

«Выходит, — размышлял Кадфаэль, — Берингар с самого начала знал, что король взял его на службу и поэтому его лошадей никто не тронет, а значит, он хотел припрятать их по какой-то другой причине. И втянул в это дело меня. Зачем? Если бы он на самом деле нуждался в убежище для животных, он сам бы его нашел — эдакий-то проныра. Нет, ему нужно было, чтобы я знал, где стоят лошадки и как будто сами просятся, чтобы я воспользовался ими. Ему известно, что я собираюсь вывезти из города двух человек — туда, где их не достигнет рука короля. Ясно было, что я ухвачусь за такую возможность. Ну а еще он подсунул мне эту наживку, чтобы я отволок сокровища туда, где находятся лошади и все подготовлено к побегу. В этом случае ему нет надобности гоняться за беглецами — сиди себе, посвистывай да дожидайся, когда старый лопух сам приведет их в ловушку. Из этого следует, что сегодня ночью он будет поджидать нас, да не один, а со своими оруженосцами». — Правда, остались некоторые детали, которые озадачивали монаха. Если Берингар и вправду заметил то место, где укрывался сегодня вечером Торольд, и закрыл на это глаза, то с какой целью? Допустим, он в тот момент не знал, где находится Годит, и предпочел отпустить одну пташку, чтобы она привела его к другой.

Однако размышляя обо всех предшествовавших событиях, Кадфаэль никак не мог избавиться от ощущения, что все это время Берингар точно так же закрывал свои черные блестящие глаза на мужской наряд Годит и нисколько не заблуждался относительно того, что мальчик Годрик и есть его пропавшая невеста. А если к тому же он знал и то, что на старой мельнице скрывался один из приверженцев Фиц Аллана, что же мешало ему, удостоверившись, что Кадфаэль приготовил для него сокровища, нагрянуть и силой захватить все три приза разом? Король, надо думать, был бы ему благодарен.

И раз уж Берингар этого не сделал, а предпочел такой кружной путь, значит, что-то за этим кроется. Может быть, он решил, заполучив Годит и Торольда, передать их королю в расчете на награду, а золото Фиц Аллана отвезти обратно в Шрусбери и отослать со своими людьми к себе в замок, а то и лично сопроводить его туда для надежности. В таком случае лошади были укрыты на ферме не только для того, чтобы одурачить старого простофилю монаха, но и для того, чтобы иметь возможность, не проезжая близ города, в полной тайне отправить сокровища в Мэзбери.

Да, вероятно, это так и есть, если считать, что Берингар не убивал Николаса Фэнтри. Но если убийца он, то в его планах должна быть предусмотрена одна немаловажная деталь. Он непременно постарался бы, чтобы, в отличие от Годит, которой надлежало послужить приманкой для своего отца, Торольд Бланд попал в руки королевских солдат не живым, а мертвым. Мертвые молчат. Второе убийство было необходимо, чтобы скрыть первое.

«Да, звучит это мрачно, — подумал Кадфаэль, на удивление ничуть не встревоженный. — Только за всеми этими загадками может крыться нечто совершенно иное. Да, так оно и есть — или меня зовут не Кадфаэль, и нечего мне тягаться с таким хитроумным молодцом».

Приведя таким образом мысли в порядок, монах вернулся в свой сад, приготовившись провести еще одну бессонную ночь. Торольд вскочил и, удостоверившись, что это Кадфаэль, быстро отодвинул засов.

— Уже пора? Может, обойдем вокруг дома? Ты решил, что нам нужно делать?

Юноша был как на иголках, и Кадфаэль понял, что он не успокоится, пока не увидит Годит, не коснется ее и не убедится в том, что с ней ничего не стряслось.

— Выход всегда найдется, — урезонил его монах, — но пока еще недостаточно стемнело, а потому отдыхай да набирайся сил. Тебе придется тащить кое-что на загривке, пока мы не доберемся до лошадей. Сейчас мне нужно идти и укладываться спать вместе с остальными братьями. Да не огорчайся ты — я вернусь. Как только все разбредутся и залягут на боковую, уйти будет совсем нетрудно. Я сплю рядом с черной лестницей, а приор в другом конце, и уж кто-кто, а он спит как убитый. У нас в церкви есть дверь для прихожан-мирян, не живущих в обители, — это единственная дверь, которая выходит за монастырские стены. Оттуда до дома мистрисс Сивард рукой подать. А ты что же, и впрямь думаешь, что привратник обращает внимание на всякого горожанина, проходящего в ворота в поздний час?

— Но тогда, значит, эта девушка, Элин Сивард, вполне могла попасть в церковь на мессу через эту дверь, как и прочие миряне? — удивился Торольд.

— То-то и оно, но тогда бы ей не представилось случая заговорить со мной, да к тому же она решила показать фламандцам, что знакома с Адамом Курселем, и с ней надо считаться — вот уж умница так умница. У тебя, Торольд, есть своя славная девушка, и я надеюсь, что ты будешь относиться к ней как истинный рыцарь. Но эта Элин — она еще только расправляет крылья, чтобы проверить, чего она стоит и на что способна, и поверь — из нее еще выйдет вторая Годит.

В теплом сумраке хижины Торольд улыбнулся: не переставая тревожиться о девушке, он был уверен в том, что такой, как Годит, на свете нет и быть не может.

— Ты сказал, что привратник вряд ли обратит внимание на припозднившихся горожан, но думаю, он приметит всякого в бенедиктинской рясе.

— А кто тут говорит о бенедиктинских рясах? Ты, паренек, сам пойдешь за Годит. Приходскую дверь никогда не запирают, да и нет в том нужды: ведь ворота с привратницкой совсем рядом. Как только придет время, я тебя выпущу. Иди к мельнице, и там, в крайнем маленьком домике, найдешь Годит. Забирай ее, да и лодку тоже, и спускайся от пруда вниз — туда, где протока снова впадает в ручей. Я буду ждать вас там.

— Этот дом — крайний по нашей стороне, — прошептал сияющий Торольд. — Я знаю его, я, найду!

Теплая волна благодарности и восторга нахлынула на юношу, сливаясь с витавшими в сарайчике цветочными ароматами. — Он, и никто другой, заберет Годит, похитит ее — вот здорово! Это не то что обыкновенная свадьба!

— А ты будешь на монастырском берегу, когда мы спустимся к ручью? — спросил он Кадфаэля.

— Да, и без меня никуда ни шагу! А сейчас приляг на часок, да не запирайся, а то еще заснешь крепко и не услышишь, как я за тобой приду. Зачем мне стучаться да посреди ночи шум поднимать?

Замысел брата Кадфаэля сработал без сучка и без задоринки. День выдался нелегкий, и все были рады поскорей закрыть ставни, загасить свечи, и, заперевшись на ночь, улечься спать. Только Торольд не спал, сгорая от нетерпения, и когда Кадфаэль заглянул в сарайчик, юноша сразу вскочил. Они прошли по саду, пересекли маленький дворик между странноприимным домом и покоями аббата и через южную дверь вошли в храм. Вокруг царили тишина и покой, подобающие этому месту, где ход времени измеряется не сменою дня и ночи, а богослужениями по церковному календарю. Так и не перемолвившись ни словом, они прошли по церкви и оказались под высокой колокольней у западной стены, где находилась массивная дверь. Кадфаэль приоткрыл ее и прислушался. Затем он опасливо выглянул — ворота аббатства были закрыты, но маленькая калитка оставалась приоткрытой, пропуская свет, едва рассеивавший ночной мрак.

— Все тихо, ступай. Я буду ждать вас у ручья.

Юноша выскользнул в приоткрытую дверь и метнулся на середину дороги, где его можно было принять за запоздалого путника. Кадфаэль осторожно, дюйм за дюймом, закрыл дверь, а потом удалился так же неспешно, как и пришел. Он прошел по саду под мерцающим светом звезд и двинулся вниз по полю вдоль берега ручья, пока не добрался до места. Потом он уселся на прибрежном выпасе, поросшем травой и горошком, и стал терпеливо ждать. Августовская ночь была тиха и тепла, и лишь легкое дуновение ветерка слегка шевелило кусты и заставляло еле слышно вздыхать деревья. Но и шелест листвы может скрыть шаги осторожного и опытного человека. Правда, сегодня ночью вряд ли стоит опасаться слежки... Нет в этом надобности! Ведь тот, кто мог бы его выслеживать, уже наверняка сидит в засаде, дожидаясь своей добычи.

Констанс отворила дверь, вздрогнула и застыла при виде молодого человека, которого никак не ожидала увидеть вместо пожилого монаха. Но Годит, стоявшая рядом, бросилась к нему и, всхлипнув, упала ему на грудь. Она снова переоделась мальчиком, но для него она уже всегда будет только Годит, хотя он еще ни разу не видел ее в девичьем наряде. Девушка повисла у него на шее: она смеялась, плакала, обнимала его, бранила, грозила ему, нежно касалась его забинтованного плеча, требовала немедленно все объяснить, и тут же заявляла, что не желает ничего слышать — и все это разом. Неожиданно она умолкла и подняла на него заплаканные глаза в ожидании поцелуя. Ошеломленный Торольд понял этот призыв и откликнулся на него.

— Ты, должно быть, и есть Торольд, — раздался позади голос Элин. Она произнесла это так уверенно, будто знала о его отношениях с Годит больше, чем он сам. — Закрой дверь, Констанс, все в порядке.

Она оглядела юношу и, со свойственным ей женским чутьем, пришла к заключению, что он очень даже неплох. Элин улыбнулась и сказала:

— Я ждала брата Кадфаэля. Годит хотела сама вернуться тем же путем, каким пришла, но я ее не пустила. Брат Кадфаэль сказал, что сам придет за ней, я и не думала, что он пришлет тебя. Но его посланец для нас дорогой гость.

— Годит рассказывала обо мне? — спросил внезапно покрасневший Торольд.

— Только то, что мне надо было знать — она сама скромность, как, впрочем, и я, — успокоила юношу Элин с притворно застенчивым видом. Она тоже раскраснелась и вся сияла от возбуждения, захваченная мыслью о том, что участвует в заговоре, и даже чуточку жалела, что ее роль в этом приключении подходит к концу.

— Брат Кадфаэль, наверное, ждет вас — так что не теряйте времени. Чем дальше вы успеете уйти до рассвета — тем лучше. Вот узел, который приволокла Годит. Погодите минутку, я выгляну в сад — все ли спокойно.

Элин скользнула в бархатную тьму и постояла у пруда, настороженно прислушиваясь. Она была уверена, что караульных поблизости нет, — с какой стати оставлять их после того, как солдаты обыскали всю округу и вымели подчистую все, что могли. Но вдруг не спится кому-нибудь из жителей домов, стоявших напротив. Однако и там все утопало во мгле. Ей показалось даже, что, несмотря на теплую ночь, все окна закрыты ставнями — верно, из опасения, что загулявший фламандец решит чем-нибудь поживиться под предлогом продолжения обыска. Даже листья склонившейся над прудом ивы не колыхались: слабый ветерок лишь чуть шевелил траву вдоль берега.

— Пора! — шепнула Элин, слегка приоткрыв дверь. — Следуйте за мной, да осторожней — склон здесь крутой.

Девушка позаботилась даже о том, чтобы переменить свое белое траурное платье на темное, и теперь сливалась с окружающим фоном. Торольд ухватился за веревку, которой был обвязан тюк с сокровищами Фиц Аллана, и решительно отстранил попытавшуюся было помочь ему Годит. Она же восприняла это на удивление безропотно — бесшумно и быстро направилась вперед, к тому месту, где на короткой веревке была привязана лодка, наполовину скрытая ветвями плакучей ивы.

Элин легла на прибрежный склон и свесилась над прудом, чтобы подтянуть лодку, ибо до поверхности воды было не меньше двух футов. Эта еще недавно примерная и послушная девочка на диво быстро постигала свои возможности и училась быть хозяйкой собственных решений и поступков.

Годит скользнула в лодку и старательно расположила узел между распорками — так, чтобы он не нарушал равновесия. Лодка была рассчитана на вес двух человек — и когда на борту оказался Торольд, осела очень низко, но на плаву держалась и была достаточно прочна, чтобы еще послужить им. Годит выпрямилась и обняла Элин, которая все еще стояла на коленях у обрывистого склона. Времени на слова благодарности уже не оставалось, и Торольд лишь коснулся губами протянутой с берега маленькой нежной ручки. Элин отпустила веревку, забросила ее в лодку — и суденышко мягко отчалило. Попав в водоворот, лодка едва не была отнесена обратно к ручью, из которого заполнялся пруд, но затем ток воды, устремлявшейся в мельничную протоку, подхватил ее и увлек за собой. Торольду даже не пришлось грести — течение само вынесло их из пруда. Когда Годит оглянулась, позади виднелись только очертания ивы и дома Элин. Окна не светились.

Завидев Торольда, подгребавшего к монастырскому берегу, из высокой травы поднялся брат Кадфаэль.

— Славно сработано, — прошептал он, — все прошло спокойно? Вас никто не заметил?

— Все в порядке. Теперь ты нас веди.

Кадфаэль задумчиво покачал лодку одной рукой.

— Оставь-ка Годит и груз на том берегу, а потом перевезешь меня. Что-то нет у меня охоты ноги мочить.

Когда все трое благополучно переправились на другой берег, монах вытащил лодку на траву и Годит поспешила помочь ему отнести ее и спрятать в ближайшей рощице. Сами они тоже перебрались туда, чтобы, укрывшись среди деревьев, отдышаться и посовещаться. Ночь была тиха и спокойна, и как заметил Кадфаэль, задержавшись здесь минут на пяток, они ничего не потеряют — это может еще и сослужить им добрую службу.

— Мы здесь можем говорить, но не слишком громко. И раз уж я надеюсь, что никто не следит за нами и не увидит вашу поклажу, пока вы не доберетесь до Уэльса, давайте-ка развяжем этот мешок и разделим ношу. Седельные сумы можно перекинуть через плечо — не то что такой тюк.

— Я могу понести пару, — вызвалась Годит.

— Ладно, но только недолго, — снисходительно кивнул монах.

Он начал возиться с мешковиной и веревками, разворачивая и распутывая сумы. Они были соединены широким, удобным для плеча ремнем, и груз в них был распределен равномерно, в первую очередь в расчете на лошадей.

— Я подумывал о том, — задумчиво сказал Кадфаэль, — чтобы сэкономить полмили, пройдя часть пути по воде, но втроем мы пойдем на дно вместе с этой скорлупкой. А груз тащить — не так уж далеко, пожалуй, и трех миль не будет.

Две сумы удобно пристроил на плече Кадфаэль, а вторую пару Торольд перекинул через здоровое плечо.

— Отроду не доводилось мне таскать на себе такие ценности, — признался монах, — а теперь мне уж и краешком глаза не взглянуть, что там внутри.

— Для меня это горькая ноша, — промолвил Торольд у него за спиной, — она стоила Нику жизни, а мне не суждено отомстить за него.

— Ты лучше думай о собственной жизни — у каждого ведь своя ноша, — посоветовал Кадфаэль. — Смотри в будущее, а Ник будет отомщен — предоставь это мне.

Кадфаэль вел своих спутников не тем путем, которым прошел до того с Берингаром. Вместо того, чтобы перейти ручей и направиться прямо к ферме за Пулли, он держался к западу, и потому, пройдя на юг до уровня фермы, они оказались в дремучем лесу на добрую милю к западу от нее, а стало быть, ближе к Уэльсу.

— А что, если за нами будет погоня? — встревоженно спросила Годит.

— Не будет, — монах заявил это так уверенно, что девушка с радостью положилась на него и больше не спрашивала. Если брат Кадфаэль сказал, значит, так оно и есть. Она настаивала на том, что понесет поклажу Торольда полмили, но тот быстро забрал у нее сумы, приметив ее участившееся дыхание и неверный шаг.

Впереди, между ветвями, кружево неба стало чуть-чуть бледнее. Они осторожно вышли на край широкой лесной дороги, которая под тупым углом пересекалась с их тропинкой. За дорогой тропа продолжалась, но лес здесь поредел, казался не таким мрачным.

— Теперь будьте особенно внимательны, — предупредил Кадфаэль, останавливаясь под деревьями, — запоминайте все хорошенько — обратно вам придется возвращаться без меня. Видите дорогу, которая пересекает тропу? Это хорошая, прямая дорога — давным-давно ее построили римляне. Если идти по ней на восток, она выведет к мосту через Северн у Этчама. Ну а если идти на запад, она приведет вас прямиком в Уэльс. А коли вам, не дай Бог, встретится на пути какое препятствие, сворачивайте к югу — и выйдите к броду у Монтгомери. Оказавшись там, вы сможете двигаться побыстрее, хотя местами дорога будет крутовата. Сейчас мы перейдем ее, и нам останется еще полмили до ручья. Главное — дорога! Запомните ее как следует!

Чувствовалось, что здесь тропою пользовались чаще — кони могли бы пройти по ней без особого труда. Через некоторое время они без приключений добрались до широкого брода.

— Здесь, — пояснил Кадфаэль, — мы оставим поклажу. Можно узнать почти любое дерево среди многих, а тем более дерево, растущее в том месте, где тропа выходит к броду, вы наверняка найдете.

— Оставим поклажу? — удивился Торольд. — Но зачем? Разве мы идем не туда, где нас дожидаются кони? Ты же сам сказал, что сегодня ночью погони за нами не будет.

— Погони не будет. Если знаешь, где должна появиться намеченная жертва, то нечего за ней гоняться — надо просто прийти туда и подождать... Но не будем терять времени, просто положитесь на меня и делайте то, что я скажу.

Монах сбросил с плеч сумы и огляделся по сторонам в поисках подходящего укрытия. В гуще зарослей, рядом с бродом, по правую руку от них росло старое, суковатое дерево. С одной стороны ветви его уже засохли, и самую нижнюю толстую ветку скрывали густые заросли. Кадфаэль перекинул через нее седельные сумы, а Торольд молча повесил свои рядом и отступил, чтобы убедиться в том, что найти сокровища смогут только те, кто их спрятал. Пышная листва полностью укрывала сумы.

— Молодец парень! — похвалил его Кадфаэль. — Теперь мы пойдем на восток и по этой тропе выйдем на другую, прямую, по которой я уже хаживал раньше. К ферме нам надо будет подойти именно по той тропе, чтобы кто-нибудь любопытный не догадался, что мы побывали на целую милю ближе к Уэльсу.

Расставшись с поклажей, Торольд и Годит взялись за руки и доверчиво, словно дети, последовали за Кадфаэлем. Теперь, когда спасение казалось таким возможным и близким, они не находили слов, и только льнули друг к другу, веря, что скоро все пойдет на лад.

Извилистая тропа, по которой они шли, вывела их на другую, более прямую, всего в нескольких минутах ходьбы от небольшой прогалины. Деревья расступились, открывая частокол, окружавший ферму. В доме горел слабый огонек, и неровный луч, падавший из окна, высвечивал участок ограды. Вокруг царила мирная, безмятежная ночь.

Брат Ансельм отворил им с такой поспешностью, что можно было догадаться: какой-то путник из Шрусбери и сюда донес весть о переполохе, случившемся в городе. Это, видимо, навело Ансельма на мысль, что при таких обстоятельствах кое-кому, может быть, придется поторопиться, чтобы избежать худшего. Он радушно впустил гостей во двор и, закрывая ворота, с любопытством уставился на стоявших позади Кадфаэля юношу и девушку.

— Я так и думал, ладонь у меня чесалась — это к встрече, — сказал он, обращаясь к Кадфаэлю. — Чувствовал, что ты сегодня пожалуешь. Дошел до нас слушок, что там крутая каша заварилась — стало быть, и тебе досталось.

— Ох, крутая, — согласился Кадфаэль, — врагу не пожелаешь такой заварухи, а уж меньше всего этим двоим. Дети мои, эти добрые братья позаботились о доверенном им имуществе, и сохранили его для вас. Ансельм, это дочь Эдни, а этот юноша — сквайр Фиц Аллана. А где Луи?

— Седлает коней, — отозвался верзила, — как увидел, кто пришел, сразу помчался на конюшню. Мы весь день тебя ждали, и понимаем, что вам нельзя терять времени. Я вам и съестного в дорогу припас — вот торба. Без харчей-то далеко не уедешь, а здесь и фляжка с вином найдется.

— Хорошо. Я тут тоже кое-что прихватил, — промолвил Кадфаэль, опустошая свой кожаный кошель. — Здесь целебные снадобья — Годит теперь знает, как с ними обращаться.

Годит и Торольд слушали и дивились. Юноша, которого чувство благодарности переполняло настолько, что его и язык-то еле слушался, пролепетал: «Пойду, помогу седлать», — и, высвободив ладонь из руки Годит, зашагал через маленький неухоженный дворик к конюшне.

Эта лесная заимка, которой не с руки пользоваться в столь тревожные времена, наверняка скоро опять будет поглощена лесом. Бревенчатые строения, и без того не слишком приглядные, развалятся и сгниют без присмотра, а на их месте вырастет буйная, пышная зелень. Какие-нибудь несколько лет, и Долгий Лес возьмет свое — и следа фермы не сыщешь.

— Брат Ансельм, — промолвила Годит, окидывая здоровенного монаха восхищенным, трепетным взглядом, — благодарю тебя от всей души за твою заботу о нас, хотя я понимаю, что ты делал это ради брата Кадфаэля. Он был моим наставником, и я знаю, что это за человек. Я бы сама сделала для него столько же, и гораздо больше, если бы только смогла. Обещаю тебе: мы с Торольдом никогда не забудем того, что вы для нас сделали.

— Господь любит тебя, дитя мое, — ответил удивленный и очарованный Ансельм, — ты говоришь так, будто читаешь по святой книге. Но скажи, что же должен делать порядочный человек, коли видит, что молодой девице грозит беда, как не вызволить ее да избавить от напасти? Ну и молодого кавалера, конечно, тоже!

Брат Луи вернулся из конюшни, ведя в поводу чалого, на котором приехал Берингар, когда они с Кадфаэлем привели сюда лошадей. Следом за ним Торольд вел вороного. Даже при слабом свете видно было, что кони ухожены, накормлены и хорошо отдохнули.

— Вот ваша поклажа, — многозначительно произнес брат Ансельм, — мы ее сберегли. Я бы на вашем месте этот тюк разделил надвое, чтобы лошадкам ловчее было, но мы рассудили, что вам лучше знать. Я бы его к крупу подвесил — ну да сами решайте, своя рука — владыка.

Братья направились за узлом, который Кадфаэль доставил сюда несколько дней назад. По-видимому, оставалось нечто такое, о чем Кадфаэль им не рассказал, как, впрочем, кое-чего не понимали и Торольд с Годит, но предпочли не расспрашивать, полностью доверяя брату Кадфаэлю. Ансельм вынес тюк на своих широченных плечах и опустил наземь рядом с оседланными лошадьми.

— Я и ремни принес, чтобы пристегнуть ваш груз к седлу, — выдохнул он.

Ансельм и Луи стали просовывать ремни под обвязывавшие куль веревки, но в этот момент просунутый в щель ворот клинок приподнял засов, и они услышали отчетливый уверенный голос:

— Стоять! Ни с места! Повернуться сюда, всем! Медленно, и руки держать на виду. Подумайте о даме.

Как во сне они повернулись, повинуясь приказу, и недоверчиво воззрились на ворота. Они были распахнуты. В проеме стоял Берингар, он держал в руке обнаженный меч, а по обе стороны от него натянули длинные, тугие луки двое явно знающих свое дело молодцов. Обе стрелы были нацелены на Годит.

— Превосходно! — одобрительно кивнул Берингар. — Вижу, что вы прекрасно меня поняли. Оставайтесь на месте и не двигайтесь, мой человек сам закроет ворота.