Я спускалась по узкой, покрытой красным ковром лестнице. Двое китайцев, усердно драивших у входа рожки канделябров, повернули головы и пожелали мне доброго утра. Я ответила им тем же. Еще двое китайцев убирали большой игорный зал налево от входа. Дверь направо вела в маленький салон для игры в «фараона» и покер. В каждом зале был бар. Позади маленького салона находилась комната отдыха для привилегированных посетителей, застеленная красным ковром и богато обставленная мебелью: столы темного дерева и мягкие стулья располагали к долгому приятному времяпрепровождению за разговорами и к трате денег на дорогие напитки – такие же, только вдвое дешевле, подавались в барах остальных залов. Привилегии получал любой, кто мог заплатить взнос в тысячу долларов. В ноябре таких нашлось двадцать человек и еще пятнадцать ожидали своей очереди. В «Золотой цыганке» не было ресторана, он должен был обязательно появиться позже, но все же мы немного готовили. Члены моего клуба имели возможность заказать легкие закуски: деликатесы, вроде икры, раков, жареных устриц, русских «пирошков» и маленьких копченых сосисок, которые каждую неделю я получала от одного фермера, немца по происхождению, имевшего свое хозяйство ниже по реке.

Мы с Профессором жили в комнатах на втором этаже. Посетителям не разрешалось подниматься туда, если только их не звал управляющий. Сама я редко кого приглашала. У меня была красиво обставленная гостиная, примыкавшая к кабинету, который одновременно служил мне спальней, большой и удобной. Повар-китаец, готовивший для членов клуба hors d'oeuvres, также готовил и для меня.

– Ты оседлал мне лошадь, Вонг? – спросила я одного из китайцев. – Я завтракаю в городе.

Войдя в комнату отдыха, я заметила, что Профессор уже встал. Посмотрев на него внимательнее, я догадалась, что он и не ложился.

Я села рядом с ним и велела слуге принести нам кофе.

– Профессор, сегодня утром ты выглядишь довольно помятым, – с усмешкой заметила я. – Разве я не предупреждала тебя насчет водки? Это опасная штука.

Владельцы всех казино в городе были в бешенстве, потому что я закупила оптом всю партию водки на русском торговом корабле. А почему бы и нет? Я приехала туда первой. Подплыла на лодке и поздоровалась с капитаном по-русски. У меня с собой были деньги, и через полчаса мы ударили по рукам. Я пригласила капитана и его команду посетить «Золотую цыганку», и мы расстались друзьями навек. Водка была ужасно крепкой. Даже наполовину разбавленная водой, она была крепче любого напитка из тех, что подавали в эту осень на Вашингтон-стрит.

Профессор застонал и сжал ладонями виски.

– Голова раскалывается, – прохныкал он.

– Выпей кофе, – посоветовала я.

Ким, повар, принес поднос и поставил его на столик передо мной. Я взяла кофейник и налила Профессору полную чашку.

– Тебе, наверное, будет приятно узнать, что в этом месяце наши дела шли даже лучше, чем в прошлом, и я думаю, что декабрь окажется еще более прибыльным. Когда погода в этих горах станет сырой и холодной, старателям придется по душе теплое местечко, в котором будет много виски и развлечений. Видишь? Все твои сомнения насчет успеха нашего бизнеса оказались напрасными.

– Мне никогда не придется самому добывать золото, – уныло сказал он.

– О чем ты говоришь? – нетерпеливо прервала его я. – А то, чем мы занимаемся, это, по-твоему, не добыча золота? Ты и мечтать не смел, что у тебя когда-нибудь будет столько денег! А в будущем… – Я широко раскинула руки, чтобы показать, какое богатство ждет нас в будущем. – Когда мы откроем ресторан и расширим Большой салон… ах, это будет чудесно! А ты все еще хочешь идти ковыряться руками в земле, гнуть спину, постоянно ожидая, что тебя стукнут по голове или ограбят. Боже, какой ты ребенок! У тебя в мозгу не больше одной извилины.

– По крайней мере добыча золота – это честный труд, – буркнул он в чашку.

– Да? А ты полагаешь, что мы занимаемся нечестным трудом? Куда же пойдут эти работяги после трудового дня, если не сюда? Ответь мне. В другие игорные залы города, вот куда. У меня по крайней мере самая честная и открытая игра в Сан-Франциско. Честные крупье, честные игры, честные карты. Я даже тебе позволяю играть в «фараона», а честнее тебя никого в мире нет. Я думала, что после пяти месяцев в компании со мной, к тебе пристанут хоть некоторые из моих воровских замашек. Но нет. Ты все еще считаешь себя виноватым в том, что мы обокрали эту жирную свинью Пратта!

– Я ничего не крал. Это все ты!

– Ты самый большой идиот, какого я когда-либо видела. Я откусила кусок хлеба и принялась яростно жевать.

Профессор робел перед женщинами, боялся делать большие ставки в игре, пугался быстрых лошадей, постоянно опасался заболеть. Но любил выпить.

– В любом случае вор не ты, а я. Сиди и развлекайся. Разве это не лучше, чем учить тупых мальчишек языку, на котором никто не говорит?

Профессор признался мне однажды, что преподавал латынь в одном из лучших колледжей на востоке Штатов. Один раз он упомянул Гарвард, в другой раз – Принстон. Я, по правде сказать, сомневалась, что Профессор вообще когда-нибудь где-нибудь преподавал.

Бедняга. Через что пришлось ему пройти вместе со мной! Я тащила его через пустыни Юты и Невады, заставляла идти, когда он хныкал, жаловался и божился, что не пройдет больше и мили. Я льстила ему, обманывала его, обижала. Я вытащила его из лагеря золотоискателей в горах восточнее Сан-Франциско, заявив, что он дурак, если хочет ломать спину за два доллара в день, когда у нас в седельной сумке лежат десять тысяч золотом.

Я была так зла на Сета и старейшину Пратта, что, наверное, могла пересечь пустыню пешком, если потребовалось бы. Палящее солнце и иссушающий зной не остановили бы меня. Но при чем здесь был бедняга Профессор? Да, не в лучшие времена судьба свела его со мной. Я была в отвратительном настроении и, охваченная бешеной жаждой мести, плохо понимала, что делаю. После месяца скитаний по самым труднодоступным и безлюдным местам, мы наконец добрались до Сан-Франциско, и я уговорила его стать моим партнером по игре в карты. Он не смог отказаться. Не осмелился.

Сначала в мои планы не входило надолго оставаться в Сан-Франциско. Я хотела первым же пароходом отправиться в Новый Орлеан. Но в Калифорнии как раз был пик золотой лихорадки, и город наводнили старатели, торговцы, игроки, охотники за золотом всех мастей. В бухте стояли корабли, все команды которых до последнего юнги отправились на поиски золота, оставив неразгруженным привезенный товар. Многие старые дома в Сан-Франциско были построены из корабельных досок. Я сразу поняла, что уехать будет не так просто. Я наслушалась ужасных историй о путешествиях вокруг мыса Горн, закончившихся крушением, а я вдобавок неважно чувствовала себя на воде. Но и по суше мне больше путешествовать не хотелось. Я все откладывала и откладывала свое возвращение…

Затем подвернулся случай купить маленький игорный зал на Кирней-стрит, чуть севернее Вашингтон-стрит. Мы выкупили его у владельца, и дела у нас сразу пошли неплохо. Я совсем не хвастаю, говоря, что своим успехом «Золотая цыганка» – так мы назвали наше заведение – обязана исключительно мне. В 1851 году женщин в этих местах можно было встретить очень редко, и одно только появление какой-нибудь представительницы прекрасного пола на улице уже вызывало волнение. Конечно, все корабли из Европы, Южной Америки и Австралии везли сюда проституток, надеявшихся найти здесь свою судьбу, так же, как все корабли из Китая везли на борту по два десятка молоденьких девушек и женщин, чтобы продать их в проститутки.

Однако летом 1851 года я потрясла воображение мужского населения города, и золотоискатели толпами валили в «Золотую цыганку», чтобы посмотреть на меня. И не зря. Я стала достопримечательностью города. Конечно, я называла себя баронессой и держалась, как королева. Когда я садилась играть в «фараона», мужчины с такой готовностью спешили расстаться со своими деньгами, что между желающими занять освободившееся место за столом нередко вспыхивали драки.

– Лошать готова, мисси, – сказал Вонг с поклоном. Я поднялась и ободряюще похлопала Профессора по плечу.

– Не переживай, – весело заявила я. – К вечеру голова перестанет болеть, и ты сможешь начать все сначала. Живи этой надеждой весь день.

Я взяла перчатки и хлыст и вышла в туманное утро Сан-Франциско.

– Доброе утро, баронесса.

Я оглянулась и увидела Черного Джека Мак-Даниэла, владельца соседнего казино «Золотой орел». Я поздоровалась в ответ, не без самодовольства отметив, как он одобрительным взглядом окинул мой костюм для верховой езды: темно-серый, с фалдами, отороченными красным, недлинную юбку с разрезом, обтягивающий жакет и плоскую шляпу с широкими полями. На мне были ботинки из красной кожи, похожие на те, что много лет назад дедушка подарил своей маленькой внучке-цыганке. В Сан-Франциско были только две портнихи, и одна из них работала почти исключительно на меня. Конечно, она брала с меня втридорога, но мне и дела не было до денег. Их у меня куры не клевали.

– Как, мистер Мак-Даниэл, нравлюсь я вам? – насмешливо спросила я.

– Вы же знаете, что нравитесь, – широко улыбнулся Джек. – Но я ужасно сердит на вас, баронесса.

Он немного растягивал слова, и мне нравилась эта его манера.

– О, за что?

– Из-за вас мой бизнес почти совсем расстроился. «Золотой орел» был лучшим казино в Сан-Франциско до тех пор, пока в город не приехали вы. Теперь он во всем уступает вашему заведению. Не хотите продать его?

Я рассмеялась и вскочила на Огненную, которая терпеливо ждала, когда мы отправимся на нашу ежедневную утреннюю прогулку.

– Спасибо за комплимент, но должна отказаться. Благодарю за предложение.

– Тогда, может, сыграем на «Золотую цыганку» в покер? – предложил он. – Вы ведь в душе игрок.

– Игрок, но не дурочка, – уточнила я. – К тому же покер для меня слишком медленная игра. Я предпочитаю «фараона». Быстро и рискованно. Хотите сыграть со мной в «фараона» на «Золотую цыганку»?

– Нет, благодарю, – сказал Джек, качая напомаженной головой. – Вы же никогда не проигрываете. Скажу вам, баронесса, я уже давно в этом городе, с тех самых пор, как Саттер нашел здесь золото. Я видел пожары, гангстеров и золотые самородки размером с ваш кулак, но я никогда не видел таких женщин, как вы.

– Вы здесь давно? А вам не встречался человек по имени Сет Мак-Клелланд? Или Сет Гаррет? Он тоже играет.

Мак-Даниэл рассмеялся.

– Конечно, я его знаю. Сет Гаррет. Он приезжал в Сан-Франциско, кажется, года два назад и выиграл у меня все, что я имел. А в чем дело?

– У меня к нему старый счет, – сказала я. – Я буду вам крайне признательна, если вы известите меня, когда он появится снова.

– С удовольствием, мэм. Я хотел сказать, баронесса.

Он поклонился и снова улыбнулся. Как и большинство профессиональных игроков, которых я встречала, Джек Мак-Даниэл одевался с ног до головы в черный цвет, и только белая кружевная рубашка не позволяла назвать его вид зловещим. Я легко стукнула Огненную по бокам и тронулась в путь.

В те дни Сан-Франциско был захудалый городишко всего с несколькими кирпичными домами, и все вокруг напоминало, что он когда-то был мексиканской территорией. Дороги прорезали такие глубокие колеи, что повозки едва могли по ним проехать. Никаких законов не было, только те, что создали и воплотили в жизнь сами жители. Позже были созданы комитеты бдительности, чтобы противостоять головорезам из Сидней-Тауна – каторжникам и разбойникам, нелегально приезжавшим в страну. В то время они терроризировали весь город, открыто появлялись то тут, то там, грабили дома, банки, телеграф, а потом поджигали обворованные здания, чтобы замести следы. Обычно я избегала появляться в Сидней-Тауне днем и вечером, но рано утром большинство бандитов спали, отдыхая после ночных дел.

Какие-то дети помчались за мной, размахивая руками и что-то крича. Я остановила Огненную. Дети сразу окружили меня: в основном это были нежеланные отпрыски проституток или дети белых солдат и индейских и мексиканских девочек – дети двух миров, которые не принадлежали ни к одному из них. Я несколько минут разговаривала с детьми, бросила несколько монет и велела всем бежать к «Золотой цыганке» и попросить Кима дать что-нибудь поесть.

Они умчались прочь, а я двинулась дальше, не очень обращая внимание на то, куда еду. Я свернула на Бродвей и направилась в сторону бухты. Эта часть города была особенно грязной. Я ехала мимо хибар, служивших пристанищем проституткам самого низкого пошиба, работавшим практически даром, – сутенеры отбирали у них почти все, что те зарабатывали. Это были бедные, несчастные создания, редко доживавшие даже до двадцати лет.

Некоторые из проституток уже стояли на улице, поджидая клиентов. Они с тоской смотрели мне вслед, а я старалась не оглядываться. У меня стало скверно на душе, и я захотела поскорее выехать из этого мрачного квартала. Город без законов, без сильной власти, город, который пробуждал в человеке все самое худшее. Я сравнивала роскошь «Золотой цыганки» с тем, что видела в Сидней-Тауне. Какая несправедливость! Но, с другой стороны, я с детства приучила себя шевелить мозгами, чтобы выжить. А эти бедные девушки шевелили…

Из этих горестных раздумий меня неожиданно вывели сердитый крик и пронзительный женский визг. Я обернулась. Крики неслись из ветхого домишки на Сансам-стрит. Я спрыгнула с Огненной и бросила поводья какому-то ребенку, крикнув, что он заработает доллар, если присмотрит за моей лошадью. Держа в руке хлыст, я решительно вошла в домик. Мой охотничий нож, как всегда, был засунут в ботинок.

Я пошла на крики: они доносились из комнаты на втором этаже. Поднявшись по лестнице и распахнув дверь, я увидела грязного толстого мужчину, провонявшего виски, который самозабвенно колотил молодую девушку. Бедняжка сидела на низкой кровати и безуспешно пыталась заслониться худыми руками.

Я бросилась на негодяя и оттащила его от несчастной.

– Как ты смеешь! – заорала я. – Оставь ее в покое! Она еще совсем ребенок!

Мужчина повернулся ко мне и занес кулак, готовясь ударить. Я мгновенно приставила ему к горлу нож.

– Назад! – скомандовала я. Мужчина повиновался. – Убирайся отсюда! Если еще раз подойдешь к ней, я убью тебя, понятно?

– Ты не имеешь права…

– Имею! Это ты потерял всякие права, потому что не умеешь вести себя, как человек!

Только представьте себе эту картину: я, маленькая, грязная цыганка, наставляю какого-то толстого ублюдка в том, как надо себя вести!

– А теперь убирайся!

– Она моя жена, – заявил мерзавец и слегка пошатнулся. Он был сильно пьян, и я знала, что у меня хватит сил с ним справиться. – Эт-то я… не имею… п-прав…

Я бросилась на него с ножом, надеясь испугать. Он попятился назад, споткнулся и упал, сильно стукнувшись головой о дверной косяк. Я наклонилась над ним. Мерзавец был жив, но не мешало ему некоторое время полежать. Я подбежала к девушке.

Она лежала на спине в грязной постели. Я присела возле нее на корточки. Бедняжка повернула голову на подушке и закашлялась. Я тронула ее за руку. Девушку лихорадило, она была очень, очень больна.

Я высунулась из окна. Мимо в сторону порта ехал на пустой телеге какой-то человек.

– Эй, на телеге, – крикнула я, – остановись! – Человек поднял голову. – Да, ты! Мне нужна твоя колымага. Прямо сейчас. Подъезжай сюда.

– Зачем? – подозрительно спросил он.

– Что значит «зачем»? Потому что я так говорю. Я заплачу тебе пятьдесят долларов. Давай, скорей. Поднимайся сюда, на второй этаж.

Я отошла от окна и опустилась на пол рядом с девушкой. Она открыла глаза и посмотрела на меня. Ее бледное лицо перекосилось от боли. Губы распухли, под глазами темнели синяки. Черные волосы спутались и слиплись от грязи. Она протянула было ко мне руку, но рука бессильно упала.

– Рони, – еле слышно сказала она. – Рони.

У меня волосы зашевелились на голове. Я открыла рот, но не издала ни звука.

– Ты… не узнаешь меня? – Черные глаза девушки наполнились слезами. Она тяжело дышала.

– О да, дорогая, – сказала я, стараясь сдержать подступившие слезы. – Я узнаю тебя. О Габриэль. Бедная Габриэль.

Я обняла ее, и мы вместе заплакали. Бедная, она вся горела в лихорадке.

– Я так больна и так устала. О Рони.

– Теперь все будет хорошо, Габриэль. Все кончилось, все кончилось. Я заберу тебя отсюда в красивое, чудесное место. В мое заведение «Золотая цыганка». Ты поправишься и снова станешь сильной и красивой. Ах, бедняжка, моя милая Габриэль. Не плачь больше. Не плачь. Я не оставлю тебя.

Затем я услышала тихий, мяукающий звук.

– Это мой малыш, – всхлипнула Габриэль. – Мой Адам. Новорожденный сынок Габриэль лежал в углу комнаты на деревянном ящике в куче тряпья. Он был голенький, замерзший и худой, как оголодавший котенок. Сколько ему? Две недели? Два месяца? Невозможно было сказать. Я взяла его на руки и поднесла к Габриэль. Та приложила малыша к груди, но не смогла дать ему ни капли молока. Бедное маленькое создание. Бедная Габи.

Услышав на лестнице тяжелые шаги, я побежала к двери. Это были владелец телеги и два его приятеля.

– Здесь больная женщина, – сказала я. – Я заберу ее в «Золотую цыганку» на Вашингтон-стрит, но нам нужно еще несколько минут, чтобы собраться.

Я обшарила комнату в поисках одежды, но ничего не нашла. Завернув Габи в грязное одеяло, лежавшее на кровати, я позвала мужчин. Один из них взял ее на руки и понес вниз по лестнице. Я спускалась следом с ребенком на руках. Нам всем пришлось перешагнуть через храпевшего на полу мужчину.

Я поехала в телеге с Габриэль, а один из мужчин шел сзади, ведя под уздцы Огненную. Ребенок слабо похныкал и быстро затих. Он был так голоден, что не имел сил даже плакать. Всю дорогу Габриэль крепко держала меня за руку.

Когда мы добрались до «Золотой цыганки», я расплатилась с мужчинами и сразу подняла на ноги всю прислугу в доме. Вонга я немедленно послала за доктором. Мы отнесли Габриэль по лестнице ко мне в комнату, и я потребовала горячей воды, мыло и ножницы.

– И найдите кормилицу!

Я как раз закончила мыть Габриэль и состригла волосы, сбившиеся в колтуны, когда появился доктор Клемент. Я с облегчением вздохнула, увидев, что он трезвый. Потом вернулся Вонг с невысокой, толстой, как тумба, женщиной-индианкой. Она бросила только один взгляд на Адама и расстегнула блузку. Голодное маленькое существо ело до тех пор, пока не раздулось, как индюк.

– Как вас зовут? – спросила я женщину.

– Мария, – ответила она, пожимая плечами.

– Вы проститутка?

Я должна была это выяснить. У проституток бывают разные болезни, и я не хотела, чтобы Адам подхватил одну из них. Я надеялась, что пока он был здоров.

Она смерила меня презрительным взглядом, потом оглядела свою тучную фигуру и снова посмотрела на меня.

– За такое никто платить не будет, – сказала она, качая головой. – Я стираю белье.

Мы быстро поговорили и сразу поняли друг друга. Я наняла Марию работать у меня кормилицей и прачкой. Она и двое ее детей могли жить в пустовавшей комнате, рядом с комнатами Профессора. И еще Мария должна была ухаживать за Габриэль.

Из спальни вышел доктор Клемент.

– Запущенная чахотка и бронхит. Простой диагноз. Хороший уход. Постоянное наблюдение. Хотя она, вероятно, все равно умрет.

Я это и сама чувствовала, но как тяжело слышать от другого человека подтверждение своим собственным страшным мыслям.

Доктор рассказал мне, что нужно чахоточным больным: хорошая еда, чистый воздух, побольше отдыхать, никаких волнений.

– Вы ее знаете? – спросил он прежде, чем уйти.

– Да. И ее семейство тоже. До свидания, доктор. Ким вскипятил самовар. Я налила себе чашку чая и села за стол. Габриэль умирала. Я нашла ее, но слишком поздно. На мгновение я подумала, что мне не стоило ездить в Сидней-Таун. Наверное, лучше было оставаться в неведении? Слишком страшно было видеть ее такой: слабой, больной, избитой. Затем я взяла себя в руки и поклялась сделать все, чтобы Габриэль поправилась. Какая-то неведомая сила сегодня утром направила меня к домику, где я нашла Габриэль, и я порадовалась хотя бы тому, что бедняжка не умрет в нищете и одиночестве.

Габриэль беспрерывно благодарила за все, что мы делали для нее, и снова и снова извинялась, что причинила нам столько хлопот.

– Что за ерунду ты несешь? – сердито сказала я, поправляя простыни на ее кровати. Шел второй день с тех пор, как Габи переехала в «Золотую цыганку». – Какие могут быть хлопоты! О, ты совсем не притронулась к гоголю-моголю. Откуда ты возьмешь силы, если ничего не будешь есть?

– Я не хочу есть, – кротко сказала она. Временами я с трудом верила, что эта девушка бросила вызов семье, обществу – всем и убежала с русским авантюристом. У нее не осталось ни силы духа, ни воли. И это сделал с ней мужчина, мужчина вроде Сета. Я ненавидела его. Я ненавидела их всех.

Я никогда ни словом не упоминала о Борисе. Я знала, что разговоры о нем причинят ей боль и что со временем она сама мне все расскажет.

– Как… почему ты в Сан-Франциско, Рони? – спросила она меня однажды.

– Мы с твоим братом отправились на запад искать тебя. Нет, не со Стивеном. С Сетом.

Габриэль удивленно посмотрела на меня.

– Но как вы узнали, что мы поехали…

– Мы и не знали, – горестно вздохнула я. – Мы гонялись за другой парой, думая, что это вы.

Я рассказала ей об Андерсонах, всю историю, за исключением печального конца.

– Вскоре после приезда в Солт-Лейк-Сити мы с Сетом, как здесь говорят, разошлись каждый в свою сторону. Я думаю, он поехал искать тебя на юг или, возможно, вернулся в Новый Орлеан. Я не знаю.

– Он замечательный, правда? – вздохнула Габриэль. – Наверное, я на самом деле плохо его знала. Я была еще маленькой, когда он в первый раз уехал из дома. Но между нами всегда существовали особые отношения. Он часто присылал мне подарки из разных мест. Он такой добрый.

Я опустила голову, чтобы она не видела моего лица, и сделала вид, что поправляю одеяло.

– Да, дорогая, – сказала я бодро, – он настоящий принц. Очень хороший, очень добрый. А сейчас постарайся уснуть, а я попозже принесу тебе Адама.

Габриэль с нетерпением ждала, когда принесут ребенка. В заботливых руках Марии он растолстел и казался достаточно здоровеньким, если вспомнить, что ему пришлось вынести. Когда он хотел есть, то кричал громко, как пароходный гудок. Но несмотря на всю заботу, которой мы окружили его мать, ей лучше не становилось. Ким готовил самые соблазнительные кушанья: сбивал сладкие кремы, варил супы, легкое мясо, но Габриэль почти ничего не ела. Я подозревала, что ей просто не хотелось жить.

Вскоре я услышала, что один человек собирается ехать на запад, в Сент-Луис. Я решила дать ему с собой письмо для Стивена. Я не знала, сколько времени потребуется, чтобы письмо достигло Нового Орлеана, может быть, месяцы, но я чувствовала, что должна рассказать Мак-Клелландам о Габриэль. Писать сама я и не пыталась, поэтому разыскала Профессора.

– Я хочу, чтобы ты написал для меня письмо, – сказала я ему. – Письмо мистеру Стивену Мак-Клелланду в Новый Орлеан. И я не хочу, чтобы ты сболтнул кому-нибудь хоть слово о том, что будет в письме, понятно? Я принялась диктовать.

– «Дорогой Стивен, мне ужасно жаль, что я не смогла написать тебе перед отъездом. Я пыталась, но из этого ничего не вышло. Мы с твоим братом отправились в Сент-Луис на поиски Габриэль, а потом объехали все Скалистые горы, прежде чем обнаружили, что гонимся не за той парой. В Солт-Лейк-Сити мы расстались, и я приехала в Сан-Франциско. Я нашла Габриэль. Сейчас она живет у меня. Стивен, бедняжка очень больна. У нее чахотка. Я о ней хорошо забочусь, но доктор считает, и я с ним согласна, что она, вероятно, не переживет зимы. Пожалуйста, прости, что я уехала так внезапно. Я с любовью думаю о тебе, но брак между нами более невозможен. Когда-нибудь при встрече я все объясню тебе. Желаю тебе всего самого лучшего. Остаюсь навсегда твоим самым преданным и любящим другом. Рони. P.S. У твоей сестры очаровательный сын, сильный и здоровый. Его зовут Адам Мак-Клелланд».

Когда я наконец запечатала письмо и убедилась, что оно отправилось в путь, с моей души словно камень свалился. Я выполнила свой долг друга семьи и одновременно разорвала помолвку со Стивеном. Все равно из нашего брака ничего бы не получилось. Я только обманывала себя.

Целых два дня я не думала ни о Стивене, ни о семье Мак-Клелландов. Однажды вечером я уже собиралась спуститься в игорный зал, как меня позвала Габриэль. Когда я села рядом с ней, она крепко сжала мою руку.

– Рони, – проговорила она слабым голосом. В ее больших, темных глазах застыла боль. – Рони, я не хочу, чтобы они узнали про меня. Пусть лучше они никогда не узнают, что со мной случилось. Мне так стыдно, Рони. – Слезы потекли у Габриэль из глаз. – Пожалуйста, не говори им ничего.

– Конечно, не скажу, дорогая, – заверила я ее. Я сразу поняла, кого она имела в виду. – Это будет наш секрет. Только наш. Я заставила всех слуг поклясться, что они ничего о тебе не расскажут. Не бойся, тот ублюдок не найдет тебя. Ни один человек ничего про тебя не узнает.

Я не сказала ей о письме. Доктор предупреждал, что ее нельзя волновать.

– Сет, – сказала Габриэль, крепче сжимая мне руку. – Особенно Сет! Поклянись мне, Рони. Если он приедет… ты ничего ему не скажешь! Я не хочу, чтобы он узнал, что случилась с… его маленькой Габи. Он будет так разочарован. Он возненавидит меня!..

– Но он твой брат, дорогая, – ответила я. – Он любит тебя и поймет, что в случившемся не было твоей вины. Брат будет всегда тебя любить, всегда. Он простит тебя.

– Нет, нет! – Она попыталась сесть. – Ты не должна ничего ему говорить. Обещай мне, Рони, пожалуйста! Я умру, если он узнает!.. Пожалуйста, пожалуйста!

Она все больше и больше нервничала. Я пыталась успокоить ее и в конце концов пообещала, что, если Сет приедет в Сан-Франциско, я не скажу ему ни слова. И, словно моего обещания было недостаточно, Габриэль заставила меня поклясться на маленькой Библии, которую держала под подушкой. Только после этого она немного расслабилась и, казалось, успокоилась.

– Мне так стыдно, – вздохнула она. – Это было ужасно. Он… он оказался совсем не таким человеком, каким я себе его представляла. Ты помнишь… ты помнишь, что говорила мне когда-то в Хайлендзе? Ты сказала, что он использует меня и разобьет мне сердце. Мне надо было тебя послушаться. О, почему, почему я тебе не поверила?

– Любовь глуха и слепа, – печально сказала я. – Никто не станет обвинять тебя, Габриэль. Борис мог быть совершенно неотразимым, когда хотел. А у тебя не было опыта общения с такими мужчинами. И у меня не было, когда мне было столько лет, сколько тебе. Я верила в любовь так же, как и ты.

– Он мертв, – отрешенно сказала она. – Я видела, как он умер. И я была рада его смерти.

Снизу донесся шум и громкие голоса. В отличие от большинства подобных заведений «Золотая цыганка» работала не круглосуточно. Я открывала в шесть и закрывала, когда посетители уставали и начинали расходиться. С первого этажа уже доносились крики и хриплый смех. Обычно к этому времени я уже была внизу, здоровалась с постоянными клиентами, которые спешили опустошить свои карманы за карточным столом. Но сегодня Профессору предстояло справиться одному. Габриэль готова была рассказать о себе и нуждалась в слушателе.

Они с Борисом действительно отправились в Калифорнию, но выбрали не тот маршрут, что мы с Сетом. Они сели на корабль, который отправлялся в Панаму. Борис слышал, что кратчайший путь к золотым приискам – причалить в Колоне, пересечь Панамский перешеек и потом сесть на другой корабль, идущий в Сан-Франциско. Такое путешествие должно было занять месяц, если не больше. Они наняли проводника и пересекли перешеек на лошадях, продираясь сквозь джунгли и болота.

– Первые несколько дней Борис был очень добр со мной, – сказала Габриэль. – Я думала, что влюблена в него, и совсем не жалела, что сбежала из дома. Но когда корабль достиг Мексиканского залива, Борис переменился. Он стал кричать на меня и даже бить. Меня никогда… никогда в жизни раньше не били.

Когда мы причалили в Колоне, все стало еще хуже. Он обращался со мной, как с существом второго сорта. Он использовал меня, а потом напивался и бил. – Она закашлялась, прижала ко рту платок и попыталась восстановить дыхание.

– Ты можешь сейчас не рассказывать всего, – сказала я, отводя волосы с ее бледного лица.

– Нет, – вскричала она. – Я должна кому-то все рассказать. Пожалуйста, позволь мне закончить.

В Панаме им пришлось ждать корабля в Сан-Франциско больше месяца. Борис играл и проигрался. Они ссорились. Он пил.

– Затем наконец пришел корабль. Вдоль всего побережья Мексики бушевал шторм. Мне было очень плохо, хотя раньше я легко переносила качку. Я была беременна Адамом, но еще не знала об этом. Корабль потерпел крушение. Налетел на скалы и развалился за пару минут. Я сумела вскарабкаться на кусок доски, по-видимому, это была дверь, и тут… увидела Бориса. Он кричал мне, что не умеет плавать. Я лежала, прижавшись лицом к доске, и смотрела на него. Он был так близко… что если бы я протянула руку… но я не сделала этого. Я не хотела спасать его. «Надеюсь, что ты утонешь», – сказала я. Так и вышло. Он исчез под водой и больше не вынырнул. Я убила его, Рони.

– Что за чепуха, – решительно сказала я. – Если бы ты попыталась спасти его, ты могла бы утонуть сама. Кроме того, этот человек сам заслужил такую смерть. Перестань терзать себя. Ты поступила правильно.

– Как бы я хотела поверить в это, – вздохнула она. – Я никогда раньше не видела смерть. Я много чего раньше не видела. Я была так наивна, так глупа. Я не знала… что жизнь может быть такой. Я жалела, что не утонула сама.

Это бы избавило меня от многих… самые ужасные вещи, какие только могут случиться с женщиной, случились со мной, Рони. Неподалеку оказался другой корабль, заметивший наш флаг бедствия. Они вытащили меня из воды. Я сказала капитану, что у меня нет денег, чтобы заплатить за проезд, а он ответил, что мне не о чем беспокоиться и что они что-нибудь придумают. А когда мы прибыли в Сан-Франциско, он продал меня на аукционе, чтобы получить деньги, которые я ему задолжала.

Пьяный угольщик заплатил капитану за Габриэль тысячу долларов и отвез ее к себе домой куда-то под Марипозу. Он заставлял ее работать, а по ночам мучил до потери сознания. Однажды ночью его убили в драке, и Габи убежала. Она отправилась назад в Сан-Франциско, надеясь найти кого-нибудь, кто мог позаботиться о ней, пока она не сообщит домой, где находится.

Один головорез из Сидней-Тауна по имени Ратбан, убийца, сбежавший из тюрьмы в Англии и через Австралию попавший в Сан-Франциско, нашел ее бродившей по улицам и приказал идти за ним. Малыш Адам родился в октябре в грязной комнате, в которой я и нашла ее. Шлюха-мексиканка приняла ребенка. Ратбан бил Габриэль и требовал, чтобы она привечала его дружков. Она отказывалась, но у нее не было выбора. Ратбан приводил домой друзей и зарабатывал на этом. А потом появилась я, ее избавительница.

– Я не могла тебя больше обманывать, – сказала она, отворачивая лицо. – Теперь, когда ты все знаешь, ты не будешь так же добра ко мне, как и раньше. Я худшая в мире женщина, самое скверное существо, живущее на земле.

– Не говори так громко, – сказала я. – У тебя в этом городе много конкуренток, и они вряд ли с тобой согласятся.

– Как ты можешь смеяться надо мной? – произнесла тихо Габриэль, голос ее дрожал и прерывался. – Как ты?!

– Потому что глупо с твоей стороны вести себя так, словно ты единственная девушка в мире, позволившая мужчине воспользоваться собой и заплатившая за это высокую цену, – безжалостно сказала я. – Здесь на улицах таких сотни: девушки из хороших семей, взбунтовавшиеся, как и ты, девушки, слишком самонадеянные, чтобы слушать чьи-то предостережения. Что толку корить себя. Ты и так уже достаточно настрадалась. Не в твоих силах изменить прошлое. Но что бы ни случилось, ты все та же самая Габриэль, какую я знала в Новом Орлеане. Я думаю, ты презираешь себя за то, что тебе нравилось заниматься любовью с Борисом, даже несмотря на то что он дурно обращался с тобой?

Ее щеки запылали, и я поняла, что я угадала.

– Глупая девочка. Ты ощущаешь себя проституткой и развратницей, не так ли? Ты давала себе слово никогда больше не отдаваться ему, но всякий раз, когда он клал тебе руки на плечи, ты чувствовала, что таешь, словно кусок масла на сковородке. Ты говоришь себе, что ты порочна и безнравственна. О, я знаю. Я прошла через все это и знаю, что, когда дело касается некоторых мужчин, я всегда буду распутницей. Я ничего не могу с собой поделать, но от этого не считаю себя порочной. Глупой, может быть. И наивной, как ты. Но не порочной.

– О Рони! – Габриэль тихо заплакала.

– Я расстроила тебя, – сказала я, – но не жалею об этом. Пора, чтобы кто-нибудь научил тебя уму-разуму. Убегая с этим чертом из дома, ты не знала, на что в голове существуют мозги, но это не значит, что ты до сих пор не умеешь ими пользоваться. Ты лежишь здесь и день за днем призываешь смерть, правильно? Ты думаешь, я не знаю, что у тебя на уме? Но смерть ничего не решит. Это выбор труса. Я узнала это много лет назад. Я не думала, что ты такая трусиха, Габриэль Мак-Клелланд. Жизнь – бесценный подарок, но его так легко потерять. Живи, живи хотя бы ради Адама!

– Но я умираю! – зарыдала она. – Я знаю, что умираю! Я не такая уж дурочка. Ты говоришь мне, что я поправляюсь, ты хочешь подбодрить меня. Но я знаю, что никто не сможет мне помочь!

– Значит, наберись мужества и прими свою судьбу. Умри хорошей смертью, а не плохой. Ты можешь умереть с миром в душе, но для этого ты должна победить страх. Будь мудрой. Помоги всем нам стать мудрее и лучше рядом с тобой. Что случится с твоими родителями, когда они узнают о тебе? А они узнают. Я сама расскажу им, потому что будет жестоко оставить им надежду на твое возвращение домой. Что они почувствуют, когда узнают, что перед смертью ты была в отчаянии, одинокая и несчастная? Но если они будут знать, что перед смертью ты была спокойной, примиренной со всеми и сама с собой, неужели ты не понимаешь, насколько легче им будет перенести страшное известие? Подумай о своем сыне. Дети понимают больше, чем мы думаем. Они все чувствуют. Он чувствует твое отчаяние… Ладно, я достаточно тебя бранила. Мне надо спускаться вниз, пока эти гориллы не разнесли мой игорный зал в клочья. Они не знают, как себя вести в доме, где хозяйка – женщина. Мы поговорим позже.

– Рони, помоги мне, помоги мне стать такой же мужественной, как ты.

– Мне не нужно тебе помогать, – мягко ответила я. – Ты и так мужественная, иначе никогда бы не пережила тех испытаний, которые выпали на твою долю. Спокойной ночи, дорогая. Постарайся уснуть. Я приду вечером взглянуть на тебя.

Габриэль слабо улыбнулась мне и закрыла глаза. Ее кожа была бледной и почти прозрачной. В городе постепенно становилось холодно и сыро. С приближением зимы с моря в бухту поползли туманы. Здесь Габриэль никогда не поправится, я это хорошо понимала.

Спустившись по лестнице, я услышала за дверью веселый шум: там пили, смеялись, играла музыка. «Это место не для нее, – подумала я. – И не для Адама. Ребенок не должен жить в казино. Но куда я могу их отвезти?» Я вздохнула, поправила волосы и, профессионально улыбаясь, вошла в большой салон. Габриэль придется иногда самой заботиться о себе. Мне нужно работать.

По-видимому, заботливое провидение не оставляло меня этой ночью. Я играла в «фараона» с каким-то старателем, который никак не хотел успокоиться, пока не проиграл мне все свое золото. Но даже это не остановило его. Он вытащил из кармана лист бумаги и положил его на стол.

– Это купчая на ферму, – сказал он. – Я купил ее, чтобы перевезти туда жену и ребенка. Ферму мне продал один черномаз… мексиканец. Все было честно. Возьмешь эту бумагу в залог?

Мой стол в кабинете был завален бумагами на собственность в горах Калифорнии, нарезы земли в Сан-Франциско и целые акры в пустыне. Конечно, я взяла его залог, выиграла, и старатель ушел с чувством облегчения, готовый начать жизнь сначала. Я отдала купчую Профессору и велела прочитать ее мне. У меня было предчувствие, и оно подтвердилось: речь шла о доме и пятидесяти акрах земли недалеко от Сан-Матео, к югу от Сан-Франциско. Но это были все сведения, которые нам удалось почерпнуть из документа. Я решила сама посмотреть ферму.

На следующее утро я выехала из дома очень рано. Я не сказала Габриэль, куда еду, потому что не хотела заранее обнадеживать ее. В деревне я нашла человека, который хорошо знал это имение; он работал у прежних хозяев, Мендосасов. Хуан оказался болтливым и веселым мужчиной и охотно показал мне мои новые владения.

Я пришла в восторг. В придачу к дому, который был очень недурен, я выиграла две сотни оливковых деревьев, сотню лимонных и небольшой виноградник. Дом был одноэтажный, но имел внутренний дворик с прудом и фонтаном. Его красная черепичная крыша так и пылала на солнце. Кирпичные стены давали надежную защиту и зимой, и летом, почти во всех комнатах были камины, что нечасто встречалось в наспех построенном Сан-Франциско.

– Почему Мендосасы продали ферму? – спросила я у Хуана.

Он пожал плечами.

– Они не любили американос и не хотели жить в Америке, поэтому решили уехать назад в Мексику. А мне здесь нравится, вот я и остался. Американцы не такие плохие. Вам здесь нравится? Вы хотите здесь жить, сеньора?

– Да, мне здесь очень нравится.

В доме не было мебели, в комнатах царил беспорядок, оставленный бывшими владельцами, но все можно было быстро и легко починить и убрать.

Хуан показал мне конюшню. Еще на ферме были коптильня, амбар, несколько небольших домиков для рабочих – все пустовало и выглядело заброшенным.

– Послушай, Хуан, – обратилась я к моему проводнику, – я хочу нанять несколько человек, чтобы они поселились здесь и привели ферму в порядок. Ты знаешь кого-нибудь, кто согласился бы работать на меня?

– Да, сеньора, – со счастливой улыбкой ответил Хуан. – Это я! И моя жена, и пятнадцать моих детей, а еще мой брат со своей семьей. С превеликим удовольствием, сеньора!

Я дала ему денег, чтобы он нанял людей и начал ремонт дома. Я планировала перевезти сюда Габриэль через несколько дней вместе с Марией, двумя ее детьми и, конечно, Адамом. «Габриэль здесь понравится, – думала я. – Может, ей даже станет лучше». Я не хотела навсегда расставаться с надеждой на ее выздоровление.

Переезд не вызвал много хлопот. Я наняла три повозки, две из них набила мебелью и продуктами. Габриэль искренне восхищалась своим новым жилищем.

– Я постараюсь поправиться, – пообещала она мне. – Обязательно. Я хочу жить, чтобы увидеть, каким вырастет Адам.

Я провела на ферме целую неделю, чтобы удостовериться, что Габриэль здесь хорошо. У Марии неожиданно проявились способности кухарки. Ким показал ей, как готовить некоторые китайские блюда, и, когда мне удалось отучить Марию от привычки всюду сыпать перец, ее стряпня стала вполне сносной.

– Зачем тебе уезжать? – спросила Габриэль в тот день, когда я наметила вернуться в Сан-Франциско.

Я засмеялась.

– Потому что Профессор без меня не справится. Он ненавидит вести дела в одиночку. Он боится, что посетители его обманут. И прислуга, конечно, тоже пользуется тем, что меня нет. Но просить Профессора вести дела больше недели, – это все равно что доверить ребенку управление пароходом.

Я наклонилась и подбросила в огонь еще одно полено. На окнах не было занавесок, только ставни, никаких ковров на полу, мебель состояла из деревянного стола, стоявшего возле кровати и пары стульев. Ничего мягкого, что могло бы провоцировать болезнь. Но Хуан привез Габриэль кактус в горшке и поставил его у двери, словно неподкупного часового. Несколько картин на стенах и еще несколько цветков придавали пустой комнате более веселый вид. Стоял декабрь, и воздух по ночам был сырым и холодным. Мы все время поддерживали огонь в камине, чтобы Габриэль было тепло и сухо.

– Рони. – Ее голос был тих и тонок, как у маленькой девочки.

– Что, милая?

– Рони, ты когда-нибудь вспоминаешь о том мужчине… о котором ты мне рассказывала? Которого ты встретила, когда была так же молода, как я?

– О да, – ответила я, и это была чистая правда. – Я все время о нем думаю.

Я думаю о нем и желаю, чтобы он оказался в аду, но этого я Габриэль не сказала.

– А ты хотела бы перестать думать о нем? Я пожала плечами.

– Наверное, да. Но память о нем предостерегает меня от новых любовных глупостей. Я знаю, что я цыганка, а цыгане не думают о прошлом: что было, то было. К тому же мои дела с ним еще не закончены. Он оказал слишком большое влияние на всю мою жизнь, чтобы я могла так легко забыть его.

– И я думаю о Борисе, – вздохнула Габи. – Иногда это бывают очень тяжелые мысли. По сравнению со всеми остальными, вроде Ратбана, он был просто ангелом.

– Нет, он такой же черт, как они. Только, может быть, чуть послабее. У тебя теперь много времени, чтобы думать. Скорее выздоравливай, чтобы я смогла поручить тебе виноградник. Нас впереди ждет множество дел! А теперь я скажу тебе «до свидания». Мне нужно ехать прямо сейчас, чтобы успеть добраться в Сан-Франциско до темноты. Ты сама знаешь, что это за город. Но я скоро вернусь, обещаю тебе. И привезу разные вкусные вещи, и газеты, и книги, если, конечно, найду. С ними время полетит быстрее.

Я поскакала в Сан-Франциско. Через три часа я уже подъезжала к дому. Сумерки еще только спускались, но жизнь в «Золотой цыганке» и других казино уже была в разгаре. Я спрыгнула с Огненной на землю, кинула поводья лакею и вошла внутрь. Несколько игроков в коридоре громко поздоровались со мной, и я ответила им тем же.

– Всем привет, – сказала я, сразу входя в салон, даже не переменив платья. – Я вернулась!

Со мной поздоровался бармен, то же сделали крупье и дюжина игроков за столами. Я направилась к большому столу для игры в «фараона», чтобы поздороваться с Профессором. И здесь, на его месте, я увидела… Сета Мак-Клелланда.

Не мешкая ни секунды, я выхватила из ботинка нож и бросилась на него.

Но Сет как-то сумел заранее почувствовать опасность. Вскочив, он отшвырнул ногой стул так, что тот полетел через всю комнату, и схватил меня за запястье. Нож выпал у меня из ослабевших пальцев.

– Пусти меня, мерзавец! – задыхаясь, кричала я. – Я убью тебя прямо здесь!

Пьяные золотодобытчики с веселым гулом столпились вокруг нас. Идиоты. Им нравились подобные зрелища.

– Рони, – сказал Сет слегка обиженным тоном, означавшим, что мне следовало бы более тепло поприветствовать его. – Так не встречают старых друзей.

– Я знаю только один способ встречать лгунов и предателей! Мерзавец! Подонок! Ты бросил меня… с этим монстром! Ты украл моих лошадей, мои драгоценности и…

– Успокойся, – сказал он. – Я ничего не крал. Ты опять сочиняешь…

– Я ничего не сочиняю! Ох, пусти же меня! Пусти, и я зубами вырву твое лживое сердце прямо из груди!

Сет сгреб меня в охапку и перекинул себе через плечо. Игроки с радостными криками расступались, давая ему пройти. Он нес меня по лестнице и, кажется, совсем не замечал, что я молотила его по спине, кусалась и кричала, как раненая ведьма. Ударом ноги он распахнул дверь в мою спальню, вошел и поставил меня на пол. Я снова бросилась на него, но он поймал меня в крепкие объятия и наградил долгим поцелуем. Когда Сет наконец отпустил меня, я была почти без сил, но все еще кипела от бешенства.

– Убирайся отсюда, – сказала я, вытирая рот рукой. – Это мой дом. Мой! Я быстро выкину тебя отсюда…

Я направилась было к двери, но Сет ловко преградил мне дорогу.

– Нет смысла звать на помощь, – спокойно сказал он. – Твои слуги вряд ли осмелятся выкинуть на улицу своего нового хозяина.

– О чем ты говоришь? – спросила я. – «Золотая цыганка» принадлежит мне. И Профессору. Мы партнеры.

– Вы больше не партнеры, – заявил Сет. – Профессор продал мне свою долю. Он мечтает найти золотую жилу. За то время, что ты отсутствовала, он решил сбежать от тебя. Боюсь, ты совсем запугала беднягу, моя дорогая. Он считал, что ему не по силам выносить твой дьявольский характер.

Сет уселся на стул, положив ноги на заваленный бумагами стол, и зажег сигару.

– Добро пожаловать в «Золотую цыганку», дива Сан-Франциско! – насмешливо проговорил он, выпуская облако дыма. – Собственность мистера и миссис Мак-Клелланд.