Бледно-желтый, пережаренный, а затем оставленный на долгое время на подносе омлет был, без сомнения, не самым вкусным из всех, который когда-либо ел Райдер. Он был обильно посыпан солью и перцем, и поэтому казалось, как будто ничего, кроме соли и перца, в нем не было. Но он выглядел еще хуже, потому что был обильно полит острым соусом "Луизиана", который один из уорентофицеров из подразделения Райдера возил с собой во все концы света. В результате вкус омлета напоминал ту ужасную обезвоженную пищу, которой их кормили во время учений. Порция омлета была крошечной, а сам омлет жестким, и Райдеру пришлось снять короткий черный волос с бесформенной массы цвета маргарина. Это был очень плохо приготовленный омлет. И все же Райдер испытывал благодарность, которую он не мог выразить словами, за этот омлет и за женщину.

     Завтрак в обшарпанной московской гостинице никогда нельзя было точно предугадать. Военнослужащим штаба Десятого полка армии США, одетым в гражданскую одежду и рассерженным долгим ожиданием, подавали одноединственное блюдо, которое было в наличии в этот день в столице всея Руси. В ресторане всегда был хлеб — иногда черствый — и пирожные, из которых вытекал несвежий крем. Иногда появлялся сыр и очень скудные порции ветчины. В те дни, когда система снабжения буксовала, зевающие официанты подавали бесформенное мерзко пахнущее блюдо, не имеющее названия, и лишь немногие американцы были настолько храбрыми и настолько — голодными, чтобы отважиться съесть его. Однажды тех, кто пришел пораньше, ожидала мелко порезанная заливная рыба. В тот день официанты были оживлены больше обычного и утверждали, что эта рыба была настоящим деликатесом. Единственное, что скрашивало завтрак, — это обжигающе горячий серо-коричневый кофе, который, к счастью, всегда был в достаточном количестве.

     Поэтому когда ему вдруг неожиданно вручили этот подарок в виде омлета, упавшего, казалось, прямо с неба, он благодаря этой пережаренной массе чувствовал себя так, как будто его жизнь стремительно вошла в полосу новых возможностей и Рождество вдруг наступило раньше времени.

     Этот всплеск оптимизма он испытывал прежде всего благодаря появлению женщины. Омлет лишь был изысканным объяснением того аппетита, который у него появился после ночи, проведенной с Валей. Он не мог припомнить, когда в последний раз он был вот так голоден, и сейчас, несмотря на то, что спал очень мало, он делал все очень радостно: намазывал ли несвежее масло на хлеб, пил ли обжигающий кофе или думал о будущем.

     Он снова непременно увидит ее. В затхлом, пахнущем потом утреннем воздухе она напугала его, вскочив с кровати и бормоча что-то порусски. Незадолго до этого он крепко заснул, и когда проснулся, то в первые мгновения ему казалось, что он сошел с ума. Высвободившись из его объятий, женщина выкрикивала какието слова, стараясь нащупать путь в темноте. Наконец он начал что-то соображать. Он включил ночник и увидел, что Валя надевает комбинацию. Было такое впечатление, будто белый шелковый зверь накинулся на нее. Этот момент запечатлелся в его памяти: манящая грудь, еще не закрытая комбинацией, белый плоский живот и треугольник волос, поблескивающих, как медные проволочки. Затем ткань закрыла тело, как будто энергичное белое животное схватило ее.

     — Я опаздываю, — сказала она по-английски.

     — Что?

     — Я опаздываю. Это ужасно, но я должна идти.

     — Что? Идти? Куда? Что случилось?

     Ни на минуту не останавливаясь, она надела чулки, повернувшись, села на край кровати, затем откинулась назад и поцеловала его через плечо. Она быстро чмокнула его в щеку, как обычно целуют детей. Наклонившись вперед, начала натягивать пояс-трусы.

     — Но я ведь тебе говорила, что я учительница и сейчас должна идти в школу.

     — Валя, — сказал он, впервые произнося ее имя при свете дня. — Валя. — Он потянулся к ней и дотронулся рукой до ее груди.

     Она чуть слышно простонала, страстно и в то же время нетерпеливо.

     — Но ты должен понять, — сказала она, продолжая неумолимо одеваться. — Хотя мне и хочется остаться, но я должна идти. Меня ждут дети.

     Он поцеловал ее в грудь, погладил рукой ее хрупкое тело под тканью рубашки.

     — Валя, я очень счастлив от того, что произошло вчера ночью.

     Валя вопросительно посмотрела на него.

     Она успела натянуть пояс до колен.

     — Я хочу сказать, — продолжал он, — я очень счастлив, что ты осталась. Осталась со мной.

     — О да, — сказала она. — Все замечательно. — Она вскочила и натянула пояс на свои стройные бедра. В этот момент комбинация приподнялась, и ему очень захотелось притянуть Валю к себе, поднять комбинацию еще выше и наброситься на нее. Ему казалось, что сейчас ему хочется ее даже больше, чем ночью, когда ему было достаточно повернуть ее к себе и чуть погладить рукой.

     — Могу я увидеть тебя опять? — спросил он осторожно. — Ты не пообедаешь со мной сегодня вечером?

     Она взглянула на него так, как будто он страшно удивил ее. Затем улыбнулась:

     — Сегодня вечером? Ты хочешь, чтобы мы сегодня опять пообедали вместе?

     — Да, если у тебя нет других планов.

     — Нет-нет. По-моему, это очень хорошая идея… Джефф. — Она бросилась обратно на кровать и начала целовать его, сначала в холодные после сна губы, затем в грудь ниже плеча. — Ты такой замечательный, — сказала она поспешно. — Я думала, ты никогда больше не захочешь видеть меня.

     Но прежде чем он успел обнять ее и удержать, она выскользнула из его рук и начала одевать свое красное платье. Райдер очень мало знал о том, что принято в школах России, но он был совершенно уверен, что она собирается зайти домой и переодеться, а не появляться в школе в этом наряде.

     — Сегодня, — сказала она весело. — А в котором часу?

     Райдер вспомнил о работе. Он знал, что после того, как им удалось расколоть японский компьютер, у него будет огромное количество дел. Он будет очень занят.

     — Может быть, около восьми? — сказал он, найдя компромисс между долгом и своими желаниями. Сейчас, когда она уходила, эта женщина казалась ему необычайно красивой, красивее всех других, которых он встречал, несмотря на неумытое лицо со следами вчерашней косметики и непричесанные волосы. — Но подожди, если меня не будет ровно в восемь. Меня могут задержать. По делу.

     — Хорошо, — почти пропела она. — Я подожду тебя. Мы пообедаем вместе и поговорим.

     — Да, — сказал он, — нам о многом надо поговорить.

     И она ушла, послав ему воздушный поцелуй и хлопнув плохо пригнанной дверью. Она шла по мрачному коридору, и звук ее шагов становился все тише и тише.

     Когда он принимал душ, его вдруг охватил страх. Обернувшись полотенцем, он поспешил обратно в комнату. Он нервозно осмотрел содержимое бумажника, затем проверил все свои ценные вещи.

     Часы и лежащий в чехле компьютер были на месте. Кредитные карточки аккуратно лежали в кожаном чехле.

     Он стоял у ночного столика, с его тела капала вода, и ему было стыдно за то, что он подозревал ее. Затем воспоминание о ней привело его в такое возбуждение, что он с трудом смог натянуть брюки.

     Райдер отправился завтракать, чувствуя ужасную пустоту в желудке и готовый съесть весь лежащий на их столе черный хлеб. И тут, к его удивлению, официант поставил перед ним тарелку с омлетом.

     Он сидел напротив Дикера Синкевича, "дедушки" уорент-офицеров штаба. Когда речь заходила о порядке ведения боевых действий в иностранных армиях, Дикер мог ответить лучше, чем любой компьютер. Кроме того, у него были феноменальные связи. Казалось, что он был лично связан со всеми ветеранами, пережившими сокращения 90-х годов, которые нанесли огромный ущерб армии США. Райдер считал его хорошим человеком. Дикер был совершенно лысым и ужасно ворчливым. Часто, выпив в баре кружечку пива вместе с другими уорент-офицерами, он отправлялся к себе в комнату и продолжал работать в одиночестве. Райдер чувствовал, что они были родственными душами, несмотря на разницу в возрасте, и доверял старику.

     Когда официант отошел от них достаточно далеко, Дикер наклонился к Райдеру.

     — Слышал новость, Джефф?

     Райдер посмотрел на других уорент-офицеров, сидевших за их столом, потом на Дикера и покачал головой. Затем он взял вилкой еще кусок омлета.

     Дикер наклонился ближе к нему и прошептал:

     — Вчера ночью была атака. Верные ребята сообщили, что Седьмой полк дал им под задницу, — старый уорент-офицер чуть заметно, но горделиво улыбнулся. Его армия опять начала действовать и выполнять свой долг.

     — Это здорово, — сказал Райдер, взяв еще кусок хлеба.

     Дикер кивнул:

     — Ты знаешь, у меня есть приятель в Седьмом. Утенок Кребс. Он летает с самим Тейлором. Интересно, что, черт возьми, он сейчас делает.

     Один из уорент-офицеров, где-то в возрасте между Райдером и Дикером, сказал:

     — Эй, а я знаю Кребса. Весь высохший и выжатый как лимон, вроде тебя, Дикер.

     Лицо и даже лысая голова старого офицера покраснели от ярости. Другие уорент-офицеры любили подсмеиваться над ним, поскольку он всегда попадался на удочку.

     — Старший уорент-офицер Кребс, — сказал он сердито, — может прожевать тебя и выплюнуть. Я помню, как в Африке…

     Его мучитель изобразил на лице насмешливое любопытство:

     — А что, черт возьми, ты делал в Африке, Дикер? Был в отпуске что ли?

     Почувствовав издевательство, старый уорент-офицер начал долго говорить о своих достижениях на военном поприще. Райдер вежливо, хотя и нетерпеливо, ждал возможности вставить слово, а затем быстро спросил:

     — Дикер, ты будешь есть свой омлет?

     — Разрази меня гром, — сказал третий сидящий за их столом уорент-офицер, подняв глаза от остатков завтрака и глядя перед собой.

     Райдер посмотрел в том же направлении. Полковник Уильяме, командир Девятого полка, вошел в столовую. Райдеру не приводилось видеть полковника с момента начала операции, так как он большую часть времени проводил на боевых позициях, командуя своими эскадрильями средствами радиоэлектронной борьбы. Было очевидно, что произошло что-то важное, так как полковник Уильяме вошел в столовую прямо в полевом плаще, одетом поверх маскировочного костюма. Его грязные ботинки оставляли следы на полу. Было видно, что полковник торопится.

     Подполковник Манцетти, старший офицер штабного отделения, расквартированного в гостинице, вскочил из-за стола, бросив салфетку на пол, и быстро пошел к командиру полка. Манцетти быстро дожевывал и глотал завтрак, маневрируя между столами. Подполковник остался служить в полку и после того, как полковнику Уильямсу было дано задание очистить армию от стариков, и поэтому Манцетти так стремительно бросился навстречу Уильямсу. Это напоминало Райдеру поведение испуганного животного.

     Офицеры чуть было не столкнулись. Полковник Уильяме стоял, упершись руками в бока и оттягивая матерчатый ремень. Манцетти отчаянно жестикулировал руками, выражая извинения. Не было слышно, что именно они обсуждают, но ситуация явно не предвещала ничего хорошего.

     — Интересно, что нас ждет? — сказал Райдер офицерам, сидящим за его столом. Он взял вилкой последний кусок омлета, поднес его к губам и сразу почувствовал запах женского тела на своих руках, оставшийся даже после того, как он принял душ.

     "Сегодня вечером", — пообещал он самому себе.

     Наблюдая с ужасом за разговором Уильямса и Манцетти, офицеры вдруг увидели, что Манцетти указал рукой на их стол, и тотчас же полковник Уильяме направился к ним. Подполковник остался стоять на месте, на его лице было написано удивление. Уильяме казался сердитым.

     — Дерьмо, — пробормотал Дикер.

     У Райдера было чувство, что у него в голове звонит набатный колокол, а в животе он ощущал тяжесть от съеденного омлета.

     — Не похоже, чтобы это были хорошие новости, — сказал уорент-офицер, насмехавшийся над Дикером. Все офицеры старались не смотреть на приближающегося полковника и делали вид, что едят.

     Райдер уже догадался, что это каким-то образом связано с ним. Внедрение в японскую компьютерную систему было очень серьезным делом и требовало тщательного изучения. Так как его работа была сверхсекретной, то даже его товарищи, сидящие с ним за столом, не знали о том, что произошло позавчера. Но у Райдера не было сомнений в том, что полковник Уильяме получил нужную информацию.

     Полковник остановился около их стола. Его фигура возвышалась над ними. Такер Уильяме участвовал во всех сражениях армии США со времен Заира. Он был знаменит своим усердием и бескомпромиссностью, а когда сердился, то на щеках и на лбу у него проступали шрамы от болезни Рансимана, оставшиеся, несмотря на искусную работу американских хирургов-косметологов. Говорили, что он был старым приятелем легенды номер один американской армии полковника Джорджа Тейлора. А злые языки болтали, что сходство между ними состояло в том, что десятки удобно устроившихся и довольных жизнью офицеров подали в отставку только потому, что не желали работать с ними.

     Сейчас же лицо Уильямса было совершенно гладким, и шрамов не было видно. Он больше не выглядел сердитым, и Райдер почувствовал облегчение.

     При появлении полковника все уорент-офицеры вскочили, и только Дикер Синкевич поднялся медленно, словно показывая, насколько долго он служил в армии США.

     — Старший уорент-офицер Райдер? — спросил Уильяме. Он быстро оглядел лица стоявших перед ним офицеров, прежде чем остановил свой взгляд на Райдере. У полковника не было достаточно времени чтобы как следует выучить имена всех офицеров, а на плохо сидящих гражданских костюмах и спортивных куртках не было нашивок с именами. — Мне нужно поговорить с вами. — Он посмотрел на остальных офицеров. — Ребята, продолжайте завтракать. А вы, Райдер, пойдемте со мной.

     В гостинице не было места, где можно было бы безопасно поговорить, и полковник направился к свободному столу, расположенному немного в отдалении от того места, где сидели завтракающие офицеры, отмахнувшись от официантов, как от назойливых мух. Райдер шел вслед за полковником подобнр преступнику, ожидающему приговора. Он с трудом верил в происшедшие в нем перемены. Раньше он был очень исполнительным, каким и должен быть каждый офицер. После развода он жил ради работы, а сейчас он наконец был в самом центре настоящего дела, возможно, даже главным действующим лицом, но не мог ничего с собой поделать и думал только о женщине, с которой познакомился лишь вчера вечером. С этой иностранкой, не всегда понятной ему, знакомство с которой не могло быть одобрено начальством.

     — Садитесь, — сказал полковник. Он медленно опустился на стул напротив Райдера, бросив фуражку на стол. Он даже не стал снимать портупею и запыленный плащ.

     Уильяме посмотрел на Райдера проницательными глазами, как будто говорившими: и не вздумай дурачить меня. Служба в армии научила молодого офицера тому, что такие глаза были у всех, кто вершил людскими судьбами.

     — Кажется, вы сорвали банк? — сказал Уильяме. — Поздравляю.

     Райдер кивнул в знак благодарности, чувствуя себя неуверенно.

     Полковник еще раз оглядел зал, чтобы убедиться, что никого из официантов нет рядом.

     — Какой здесь гадюшник, — сказал полковник с отвращением. — Боже, я вижу, мне придется почистить это местечко. Я никогда не видел такого скопления сукиных сынов после похмелья. Странно, что мы хоть чего-то добились.

     Райдер уставился на скатерть.

     — Старший уорент-офицер, — продолжал полковник. — Я собираюсь забрать вас отсюда и предоставить возможность заняться настоящим делом. Это не означает, что то, что вы уже сделали, не было сработано отлично Но это было только начало. Вы открыли для нас новые возможности. Черт подери, вы меня слушаете?

     Райдер весь сжался, потрясенный тем, что полковник видит его насквозь.

     — Да, сэр, я вас слушаю.

     — Что-то страшное происходит там. И это еще не конец, если интуиция старого солдата хоть чего-нибудь да стоит. Я не спал всю ночь и вместе с моим полевым штабом разрабатывал особый план на случай непредвиденных обстоятельств. И все это благодаря тебе, сынок. Ты понимаешь, что президенту США уже сообщили о… твоем вчерашнем успехе?

     Райдер не знал об этом.

     — Да-да, — продолжал Уильяме, — самому президенту, черт его дери. Мы голову сломали, стараясь придумать, как использовать то, что ты нам дал. Сейчас нам не хватает только одного, — полковник взглянул на Райдера.

     — Чего, сэр?

     — Тебя. Ты нужен нам. Но я скажу тебе честно, что если мы будем осуществлять этот план, то там будет так же страшно, как в аду, — полковник радостно засмеялся. — Но ты будешь в хороших руках. Тебе придется работать под руководством моего старого друга. Мы вместе жили в палатках на Азорах. Сейчас он ни хрена не знает о наших планах. Он немного занят в настоящий момент, но я знаю старину Джорджа Тейлора достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, в чем я смогу его убедить, а в чем нет. И он наверняка клюнет на нашу идею. Ему понравится наш план. — При воспоминании об этом полковник улыбнул ся. — В любом случае, мы собираемся заставить тебя работать. Нужно еще обсудить массу деталей. Если нам повезет, возможно, нам никогда не придется осуществлять этот план. Но, Боже правый, мы должны быть готовы.

     — Сэр если вы говорите о внедрении в японскую систему управления, то нам понадо бится поддержка русских. У них есть…

     — Об этом мы позаботились, — полковник махнул рукой. — Я тоже не вчера родился. Вы получите все, что вам нужно, еще до того, как свяжетесь со стариной Джорджем Тейлором. — Уильяме огляделся вокруг, и в его взгляде опять появилось раздражение. — А сейчас идите наверх и упакуйте вещи. Встретимся в холле через полчаса. Я собираюсь выпить чашку кофе и съесть какое-нибудь дерьмо. Когда мы поедем, я расскажу вам, что происходит на самом деле. Нас ждет самолет, он доставит нас к месту действия.

     — Полчаса? — спросил Райдер тихо.

     — Счет уже пошел, старший уорент-офицер.

     — А мы не вернемся сюда, сэр?

     Полковник с отвращением оглядел зал.

     — Нет, если это будет зависеть от меня. Поэтому ничего не оставляйте здесь, господин Райдер.

     Оказавшись в стареньком лифте, Райдер за крыл глаза, прижался головой и плечами к дешевой обшивке. Лифт заскрипел и начал движение, разгоняя запахи нашатырного спирта и сырых сигарет. Ему было стыдно. Он не мог ни о чем думать, кроме той женщины, и при одной мысли о ней у него сжималось сердце

     Перед уходом Райдер зашел в комнату Дикера Синкевича. Старик складывал бумаги и всякие мелочи, готовясь к рабочему дню.

     — Ну и что хотел полковник? — спросил он Райдера.

     — Я должен ехать с ним.

     Синкевич перестал складывать бумаги в портфель и взглянул на молодого уорент-офицера.

     — В чем, черт возьми, дело, парень?

     — Я просто должен ехать. Предстоит работа с секретным проектом. Послушай, мне нужна твоя помощь. Помоги мне, пожалуйста, Дикер. — Райдер вытащил запечатанный белый конверт. — Это для той девушки… для той женщины, которую я встретил.

     — Та блондинка, с которой ты вчера ночью в баре?..

     — Да, она. Послушай, она хорошая. Она очень хорошая.

     Старик улыбнулся:

     — О, я не сомневаюсь. И хорошенькая.

     — Она не просто еще одна… Она очень хорошая. Я обещал встретиться с ней сегодня, в восемь, и пообедать. И я не хочу, чтобы она думала, что я…

     — Так ты хочешь, чтобы я отдал ей это? — сказал Дикер, показывая рукой на письмо, которое Райдер держал в руке.

     — Пожалуйста. Это очень для меня важно. Я пытался объяснить…

     — Я позабочусь о том, чтобы она его получила.

     — Ты сможешь узнать ее?

     Дикер улыбнулся:

     — Разве может медведь заблудиться в лесу? Я до сих пор помню лица женпрш, которых видел в метро тридцать лет назад.

     — Послушай, я должен идти, старина. Полковник ждет меня.

     — Хорошо, не беспокойся, парень. Береги себя, и удачи тебе во всем, что тебе предстоит.

     — И тебе удачи тоже. До встречи, Дикер.

     — До встречи.

     Старший уорент-офицер Дикер Синкевич проводил Райдера взглядом. Мальчик был явно взволнован. Видимо, назревали серьезные события. Он чувствовал себя не у дел, слегка уязвленным. Когда-то, если предстояли серьезные операции, без него не могли обойтись, но сейчас подросло новое поколение, образованные, все схватывающие на лету.

     "Никогда не знаешь, что тебя ждет, — сказал сам себе Дикер. — В твоем возрасте нужно быть благодарным даже за то, что у тебя есть теплая койка на ночь. Пусть эти молодые жеребцы несутся куда-то на ночь глядя и морозят свои задницы".

     Он сел на край кровати, уставившись на ковер, прожженный множеством сигаретных окурков. Думая о чем-то своем, он постукивал письмом по запястью руки, затем чуть приподнялся, посмотрел на конверт и перевернул его. На конверте Райдер написал имя "Валья".

     Дикер покачал головой. Он хорошо помнил ее. Красивая. Когда он увидел ее, он знал, что пришла беда, хотя ему никогда не приходилось видеть, чтобы беда ходила на двух ногах. Он не был святошей, но понимал, что женщины, которые шатаются по барам в московских гостиницах, не отличаются высокими моральными качествами и доверять им не стоит.

     Парень еще слишком молод, чтобы иметь трезвую голову. Дикер знал, что мальчик очень тяжело пережил свой развод. Странно все происходит. Одни мужчины приходят в бешенство. Другие замыкаются в себе или принимают опрометчивые решения.

     Дикеру искренне нравился Райдер. Он не хотел обманывать его доверие. Но там, откуда появилась эта кошечка, было еще множество других таких-же кошечек, и Дикеру не хотелось, чтобы мальчик попал в переделку из-за какой-то русской шлюхи.

     Тяжело вздохнув, старик разорвал конверт и бросил клочки в корзину для мусора.

     Снежинки падали как бесчисленные обрывки бумаги. Вначале казалось, что эскадрилья летит вне пределов досягаемости снежной бури, но, сделав длинную дугу, предписанную маршрутом, над необитаемой местностью, они повернули на северо-запад и опять попали в зону снегопада. Хейфец вышел из командного отсека, в котором была точно такая же аппаратура, как и на командном вертолете Тейлора. После целой вереницы событий и связанных с ними переживаний у него был неприятный разговор с Рено из Третьей эскадрильи, и он чувствовал себя совершенно измученным. Он немного подождал, затем протиснулся за сиденье летчиков. Он не стал садиться. Там, в командном центре, мир можно было увидеть только через призму мониторов и цифровых индикаторов. Здесь же он смог увидеть реальный мир своими глазами: холодным, белым, несущимся прямо на него.

     Сразу после разговора Хейфеца с Рено Тейлор опять взял командование полком на себя. У одного из двух вертолетов сопровождения Тейлора возникли трудности — очевидно, когда они атаковали противника, произошла перегрузка системы. Тейлор старался неотступно следить за ним. Однако это не мешало ему осуществлять командование полком с помощью великолепных средств контроля и управления, которые новое столетие передало в руки своих солдат. Казалось, что все трудности уже позади и три эскадрильи, подавляя все на пути электронными средствами борьбы, летели к месту сбора.

     Тейлор уничтожил вражеские самолеты, нанесшие удар по старой базе в Омске. Хейфец надеялся, что после этого он почувствует то первобытное удовлетворение, которое испытывает человек, когда убивает врага, уничтожившего близких ему людей. Эта древняя вечная жажда крови неистребима в характере человеческого существа.

     Хейфец знал, что Тейлор будет очень переживать смерть Мартинеса. Тейлор всегда будет чувствовать ответственность за жизнь каждого погибшего солдата, и он наверняка придет в ярость, когда узнает из отчетов Рено о неоправданных потерях во время неразрешенного командиром полета за славой. Но существует разница между теми чувствами, которые человек испытывает, когда узнает о смерти какого-то человека, которого он знал только по имени или в лицо, и потерей человека, с которым вместе жил, воевал и делил тяготы в сложные периоды своей жизни.

     Мартинес был порядочным человеком. На первый взгляд он казался шутником, неспособным остановить свой выбор на какой-то одной девушке в том возрасте, когда большинство офицеров были женаты и имели детей. Хейфецу, разбиравшемуся в таких вещах, казалось, что Мартинесу не давало покоя его происхождение. Он был талантлив, на удивление талантлив и очень исполнителен. Его спортивная машина всегда ожидала его поздно ночью около здания штаба. Он лелеял ее, как женщину, а она ждала его, глядя на ярко освещенные окна, когда он забывал о ее существовании, как влюбленная, но покинутая женщина. Сейчас Хейфец сожалел о тех случаях, когда он разго варивал с ним слишком повелительным тоном или проходил мимо стола молодого офицера, не обращая на него внимания. Он сожалел о своей вечной погруженности в собственные мысли.

     Рено, хотя сказал он это эгоистично и грубо, был в какой-то степени прав, когда жаловался: "О Боже, мы только что сорвали банк, а вы беспокоитесь о грошах".

     И впервые Хейфец подумал, что эта фраза не была со стороны Рено намеренным оскорбительным намеком, и поэтому это замечание казалось сейчас особенно жестоким. Хейфец осознал, что он действительно стал человеком, уделяющим слишком много внимания мелочам, — настоящий штабной офицер.

     Да, они сорвали банк. И какими бы тяжелыми ни были боевые потери, они были незначительны в сравнении с тем сокрушительным поражением, которое полк нанес противнику вдоль широкой полосы фронта. Иными словами, все уравнения боя нужно будет рассчитывать заново. Победы такого масштаба обычно вдохновляли историков-любителей на поиски легендарных имен.

     "И тем не менее, — думал с тоской Хейфец, — это был похоронный звон. По старшему поколению солдат и офицеров". По таким людям, как Давид Хейфец. В дни его молодости он уходил на войну, сидя в стальной колеснице. Вместе со стрелком они выбирали цель, определяли ее параметры и стреляли… Новые правила войны свели функции человека до включения и выключения рычагов и нажатия кнопок. Он всегда раньше придерживался мнения, что человек навсегда останется в центре боевых действий, сейчас же он не был в этом уверен.

     Осталось так мало вещей, в которых он был уверен.

     — Сэр, все в порядке? — спросил второй пилот, стоявший у него за спиной. Ему было непривычно видеть Хейфеца в состоянии нерешительности.

     — Да, все в порядке, — сказал Хейфец. — Я просто смотрю на снег.

     — Будет страшно трудно спрятать этих птичек в районе сбора, — сказал второй пилот. — Черт бы их подрал! Когда они проектировали автоматическую систему маскировки, они не подумали о снеге, ведь так?

     — Ничего, справимся, — сказал Хейфец. Ему совсем не хотелось разговаривать.

     — Да, сэр, — быстро отозвался второй пилот, опасаясь, что зашел слишком далеко в своем разговоре с этим бесстрастным человеком, стоящим рядом с ним. — Что-нибудь придумаем.

     Хейфец смотрел на стремительно падавший снег. Он сейчас ни в чем не был уверен. В начале боя он испытывал почти религиозный экстаз, внутри него горел какой-то радостный огонь. Но по мере того как потери противника росли, он начинал чувствовать себя отомщенным. Он знал, что иранцы и повстанцы с изуродованными и обожженными лицами и телами были совсем не теми людьми, которых он встретил много лет назад по дороге в Дамаск. И иранцы даже не были арабами. Но у них был тот же первородный грех, общее религиозное видение мира, моральное и духовное родство. Да, он был человеком с предрассудками. А существуют ли люди без предрассудков? Где они, эти люди из сказки, в этом мире, где поклонение другому богу означало смертный приговор, где другой цвет кожи низводил тебя до уровня животного? Господи, где же справедливость?

     Да, он знал. Он знал, в чем источник добродетели, и его охватывала невыразимая печаль. Все эти годы он жил, как отшельник в пустыне, которую он сам для себя создал, убеждая себя в том, что отказывает себе во всем ради Миры и сына. Ради того, чтобы отомстить за них.

     Сегодня, когда число убитых врагов росло так стремительно, он чувствовал себя отомщенным, но не удовлетворенным. Да, это была месть, но это была его собственная месть. Она никак не была связана с Мирой или с мальчиком.

     Мира всегда была великодушна, умела прощать грехи даже малознакомых ей людей. Он знал, что если бы она могла говорить с ним после своей смерти от силы, огня и божественного света, созданного человеком, она бы говорила мягко. Она бы ни за что не попросила его отвернуться от мира. Он сделал это по своей воле, потому что у него была в этом потребность. Он хорошо помнил, как она в своей каморке работала над кипами отчетов в светложелтом свете лампы и виски ее были покрыты капельками пота. Мира была адвокатом, а получала столько же, сколько чернорабочий, она старалась искупить вину своей страны, защищая права палестинцев. А если бы братья тех, кого она пыталась защитить, явились причиной ее смерти, она бы их тоже простила. Ее великодушие не знало границ. И его она тоже всегда прощала.

     Все эти лицемерные ритуалы, это самопожертвование были его грехом перед Мирой. Он знал, чего она хотела: чтобы он продолжал жить нормально. Он же не выполнил ее желания, он нянчился со своей виной и все время старался разбередить свои душевные раны. Все это он делал ради себя. Он создал для себя крепость жертвенности, в стенах которой он и прятался всю свою жизнь. И убийства, убийства, убийства…

     Мира никогда об этом не просила. Мира ни о чем никогда не просила, кроме любви, а мальчик просил еще меньше.

     Он машинально вытащил бумажник из заднего кармана, ощупал удостоверение личности, водительские права и дотронулся до того потайного места, где когда-то давно была спрятана их фотография. Старый бумажник уже начал рваться по швам.

     Для него не имело значения, что фотография была выцветшей и помятой. Мира, сын… На его лице появилось что-то похожее на улыбку, какая обычно появляется на лице человека после долгого тяжелого дня. Он думал, что очень хорошо помнит каждую деталь фотографии, каждый блик света. Но он был не прав. Он забыл, какой красивой была Мира. Он забыл, каким маленьким был его сын, забыл о его нежелании смотреть в фотоаппарат и на человека, державшего этот фотоаппарат. Он столько забыл.

     — Прости меня, — сказал он и начал рвать фотографию с верхнего угла, и постепенно порвал ее всю на мелкие кусочки, чтобы люди, которые будут приводить машину в порядок после боя, не смогли догадаться, что там было изображено.

     Второй пилот смотрел через плечо на Хейфеца. На какое-то мгновение показалось, что он хочет что-то сказать, но затем передумал и опять отвернулся к пульту управления.

     Полковник Ногучи сидел за пультом управления самолета. Он чувствовал себя полным сил, готовым к действиям, к мщению. Наконецто они нуждались в нем. Старый Нобуру с его почти женской щепетильностью был оттеснен ходом событий. Наступило время, когда новые люди должны были вступить в борьбу. Наступило время новых машин.

     Американцы совершили страшную ошибку. Он очень удивился, когда узнал, кто были его теперешние враги. Но это не имело значения, так было даже лучше. Американцы ничему не научились. И сейчас он преподнесет им такой урок, который они не забудут никогда.

     Какой-то молодой американский офицер раскрыл замысел операции. Он наивно болтал по радиосвязи, выболтал все: город Орск, название района сосредоточения — "Серебро". Он даже говорил о своих личных чувствах. Ногучи казалось невероятным, что офицер может настолько обнажить свои чувства перед подчиненными.

     Поиск местоположения объекта с помощью радиоперехвата был, конечно, теперь гораздо сложнее, чем несколько десятков лет назад, изза наличия у противника высокоэффективных средств связи с перестраиваемыми частотами и использования введения в заблуждение. Но для любого новшества в области военной технологии всегда находилось средство противодействия. У японцев имелась техника, с помощью которой они могли обнаружить американцев.

     Как только станция перехвата определила их общие координаты, разведка нацелила наземные и космические радиолокаторы на район дислокации противника. Новые американские системы оказались очень и очень хорошими. Неожиданно хорошими. Даже самые современные радиолокаторы не могли обнаружить их ни с фронта, ни с флангов. Более уязвимой оказалась задняя полусфера. Отраженные сигналы были слабыми, но различимыми, если ты знаешь, что ищешь.

     Сейчас координаты противника постоянно корректировались, и Ногучи мог неслышно преследовать американские вертолеты. Из профессионального любопытства ему бы хотелось увидеть одну из новых машин противника своими собственными глазами. Хотя, конечно, он не собирался приближаться к ним слишком близко. Ногучи верил, что он давно победил свой внутренний страх перед боем, что он сделал из себя образцового воина. — Но когда радиоуправляемые самолеты-мишени, называемые "Скрэмблерами", будут запущены вне зоны действия ПВО противника, он тут же постарается убраться из этого района настолько быстро, насколько это позволит скорость его самолета.

     — Я пять-пять Эхо, — раздался молодой, явно испуганный голос. — Я вынужден садиться. У меня отказала система управления.

     — Понял, — ответил спокойно Тейлор, стараясь скрыть свое беспокойство от пилота поврежденного вертолета сопровождения. — Садитесь. Мы будем вас прикрывать. Отбой. Пять-пять Майк, прикрой их. Конец связи.

     - Вас понял.

     — Говорит Эхо. Вижу по курсу деревню.

     — Держись подальше от нее, — приказал Тейлор.

     — Я не могу управлять этой штукой.

     — Спокойно, без паники.

     — Мы теряем высоту, — голос летчика вертолета сопровождения был полон нескрываемого ужаса. Тейлор десятки раз слышал этот голос за время своей службы в армии. Первый раз он услышал его однажды солнечным утром в Африке, и это был его собственный голос.

     — Спокойно. — Это было все, что он мог сказать. — Старайся управиться.

     — Мы падаем!

     Связь с вертолетом прервалась.

     — Мерри, Хэнк, дайте же четкую картину местности. Держите его под прицелом. — Тей- лор быстро подключился к командной связи полка. — Сьерра один-три. Я Сьерра пятьпять. Прием.

     Целую минуту ответа не было, и он нервничал. Затем раздался голос Хейфеца:

     — Сьерра пять-пять. Я Сьерра три-один. Прием.

     — Возьми опять командование на себя. Один из вертолетов сопровождения вынужден сесть. Прием.

     Даже сейчас Тейлор не мог не почувствовать, что его самолюбие уязвлено. Единственный приземлившийся "М-100", какова бы ни была причина, был одним из двух из его эскорта. В обязанности эскорта входило обеспечение безопасности его вертолета, но он, конечно, чувствовал себя ответственным за их безопасность. И потеря машины, несомненно, его вина. Это он заставил их гоняться за быстроходными истребителями. Он слишком многого захотел от "М-100".

     — Это тот, у которого была поломка? — спросил Хейфец.

     — Я точно не знаю, что произошло. Мы снижаемся, чтобы взять экипаж на борт.

     — Что-нибудь еще?

     — Веди всех в район сосредоточения, — сказал Тейлор. — Похоже, я вас догоню чуть позже. Прием.

     — Вас понял. Увидимся в районе сосредоточения "Серебро".

     "Добрый старина Дейв, — думал Тейлор. — Слава Богу, что он есть".

     Помощник начальника оперативного отдела вывел на центральный экран изображение упавшего вертолета. Он был похож на подбитую птицу. Фюзеляж сильно покалечен, отдельные обломки металла валяются на снегу. Но кабина была цела.

     — Пять-пять Эхо, я Сьерра пять-пять. Прием. — Тейлор ухватился за край пульта управления, он с нетерпением ждал ответа, хотя бы одного слова, которое бы означало, что экипаж остался в живых.

     Ответа не было.

     — О черт, — сказал Мередит, — экипаж…

     Офицеры столпились вокруг монитора. На экране были видны обломки машины, она упала в двух километрах от разрушенного селения. Маленькие темные точки уже начали двигаться к упавшему ""М-100"" от крайних домов.

     — Что ты думаешь, Мерри?

     — Это боевые машины пехоты. Старые модели советского производства.

     — Есть ли вероятность того, что это наши союзники?

     — Никакой, — тотчас же ответил Мередит, — в этой местности их нет.

     Как будто подслушав этот разговор, БМП начали освещать прожекторами упавший вертолет.

     — Шеф, — крикнул Тейлор по внутренней связи, — ты можешь открыть по ним огонь.

     — Нет, это слишком близко для больших орудий. Мы их подстрелим из пушек Гатлинга. Вручную. Всем оставаться на связи.

     — Пять-пять Майк, — вызвал Тейлор другой вертолет сопровождения. — Смотри за небом. Мы снижаемся.

     Внезапно вертолет резко дернуло, и его бросило на панель управления.

     Но на позывные Тейлора ответил другой голос. Это был голос пилота упавшей машины. Слава Богу, он жив.

     — Я пять-пять Эхо. Слышит меня кто-нибудь? Вы меня слышите? Нас обстреливает противник. У меня на борту есть раненые. Нас обстреливают…

     — Майк, подожди, — сказал Тейлор в микрофон. — Мы тебя слышим, Эхо. Держись. Мы идем.

     В этот момент "М-100" резко развернулся, на этот раз и Тейлор и Мередит потеряли равновесие.

     — Давай, — сказал Хэнк Паркер, обращаясь к монитору, будто подбадривая футбольную команду в кульминационный момент матча.

     — Я пойду вперед, — сказал Тейлор и быстро протиснулся через люк, ведущий в кабину. В этот момент вертолет сбросил высоту и накренился.

     Когда Тейлор резко опустился на сиденье, Кребс уже открыл огонь из пушки Гатлинга. Впервые за весь день они использовали легкие орудия ближнего боя.

     — Я буду следить за рычагами управления, — сказал Кребсу, — а ты веди огонь.

     — Вас понял. — Уорент-офицер дал еще одну очередь. — Старый добрый Гатлинг. А их чуть было не убрали с этих вертолетов. Чертовски рад, что мы этого не сделали.

     Внизу на снегу горели две вражеские машины. Третья, развернувшись, двинулась обратно к разрушенной деревне, чтобы там укрыться. Тейлор вручную развернул "М-100" так, чтобы Кребс мог открыть огонь по третьей БМП. Затем он снова выполнил разворот и направился к тому месту, где лежал упавший "М-100".

     — Эхо, я Сьерра, — послал позывные Тейлор. — Ты слышишь меня?

     — Прием! — выкрикнул в наушники испуганный голос. — У меня потери в живой силе.

     — Спокойно, мы идем на помощь.

     — Моя машина разбита вдребезги, — прозвучал жалобный голос. — Мы не сможем под няться в воздух.

     Тейлор, преимущество которого было в том, что он видел разбитую машину с воздуха, был удивлен, что летчик хотя бы на мгновение мог подумать о том, чтобы попытаться подняться в воздух. Поведение человека в бою никогда не было абсолютно разумным и целиком предсказуемым.

     — Нет проблем, Эхо, — сказал Тейлор, Он передал ручное управление Кребсу, чтобы самому поддерживать связь с упавшим вертолетом и постараться заставить летчика успокоиться и вести себя разумно. — Нет проблем. Ты действовал отлично, а сейчас не волнуйся. Мы снижаемся, чтобы забрать вас оттуда. Отбой. Пять-пять Майк, следи за небом.

     — Вас понял. Все чисто.

     — Хорошо. Пусть твой второй пилот следит за тем, что происходит на земле, на тот случай, если наши "друзья" опять попытаются напасть. Отбой. Эхо, твой экипаж и десантники могут выбраться из машины? Если да, то подготовьте все, чтобы взорвать "М-100".

     — Я не могу, — раздалось в ответ. Летчик был почти в истерике.

     — В чем дело?

     — Мои ноги…

     — Что с твоими ногами?

     — Я думаю, они перебиты.

     Тейлор изо всех сил старался отогнать от себя видения прошлых лет, воспоминания о Другой аварии, там, на той земле, где никогда не бывает снега.

     — Может, твой второй пилот сделает это?

     Молчание. Затем он услышал ответ:

     — Он мертв.

     Тейлор закрыл глаза. Затем он сказал спокойным голосом:

     — Эхо, я Сьерра. Давай не паниковать. Мы тебя вытащим оттуда, ты и оглянуться не успеешь. Постарайся взять себя в руки. Теперь скажи мне, есть ли кто-нибудь в кабине, способный действовать?

     — Я не знаю, — ответил летчик. Голос его стал немного спокойнее. — Внутренний телефон не работает, а я не могу двигаться. О Боже! Мы горим!

     — Утенок, садись, черт возьми, — выкрикнул Тейлор.

     Раненый летчик совсем потерял контроль над собой.

     — О Боже, — молил голос по радио, — пожалуйста, не дайте мне сгореть!

     — Держись, — сказал Тейлор, стараясь сохранять спокойствие. — Мы почти на месте.

     — Пожалуйста… Пожалуйста…

     — Что с твоей противопожарной системой, — спросил Тейлор. — Ты можешь ее включить вручную?

     — Я не могу двигаться. Не могу. О Боже, я не хочу сгореть! Не дайте мне сгореть!

     При посадке "М-100" развернулся, и Тейлор смог снова увидеть обломки машины. Теперь она была действительно очень близко, и она действительно горела. Как раз там, где был расположен люк кабины пилота, был виден огонь.

     Затем Тейлор увидел нечто его обнадежившее. У задней части упавшего "М-100" стоял солдат. Он уже вытащил двух своих товарищей на снег и опять полез в горящую машину.

     Вертолет Тейлора приземлился, но ему ничего не было видно из-за поднятого им снежного вихря.

     — Эхо, — позвал Тейлор, — мы на земле. Мы уже идем, чтобы вытащить тебя.

     — Горю, — раздался голос, похожий на голос ребенка, испытывающего страшные муки.

     "М-100" еще не окончательно приземлился, когда Тейлор вскочил и бросился к выходу.

     — Оставайся на месте, — приказал он Кребсу.

     Наплечной кобурой Тейлор зацепился за металлический выступ. Он отцепил ее и нагнулся, чтобы открыть двойной ряд рычагов, закрывавших люк. Дверца отошла наружу и сдвинулась в сторону, издав легкое шипение.

     Поток холодного воздуха ударил Тейлору в лицо. Он выпрыгнул из вертолета, и его ноги по щиколотку погрузились в снег. Снаружи шум двигателей от "М-100" был невыносимым, но тем не менее он начал кричать в сторону темной фигуры, волокущей по снегу тела своих товарищей:

     — Оттащи их подальше! Оттащи их!

     Солдат никак не реагировал, так как ничего не слышал из-за ветра и шума двигателей. Мередит подошел и встал слева от Тейлора, за ним подошел еще один сержант с командного пункта. Все трое, спотыкаясь, побежали по снегу. Сержант держал автомат на изготовку и оглядывался по сторонам.

     Огненный столб поднимался над центральной частью фюзеляжа.

     — Господи, — молил Тейлор.

     Сбоку от него сержант поскользнулся и упал в снег, затем встал. Впереди солдат, занятый спасением своих товарищей, не обращал на них никакого внимания. Он только что вытащил из горящего вертолета еще одно тело.

     Тейлор бежал так быстро, насколько позволял глубокий снег и его легкие. Хотя наушники командной связи остались в кабине вертолета, ему все еще казалось, что он слышит крики о помощи запертого в кабине, как в ловушке, летчика.

     Откуда-то издалека, справа, из-за снежной завесы раздалась стрельба — сильный настильный огонь по "М-100", находящемуся за спиной Тейлора. На этот раз они наступали пешими, и вертолеты сопровождения не смогут прикрыть их.

     Мередит, быстрый и ловкий, как защитник в футбольной команде, раньше всех добрался до упавшего вертолета и стал помогать солдату тащить его товарища.

     Опять раздались выстрелы.

     Тейлор и сержант подбежали к Мередиту и солдату, спасавшему своих товарищей. Не успев заговорить, Тейлор остановился, увидев лицо парня. Опухшее и все в синяках, оно тем не менее было неестественно ясным. Парень был в состоянии шока. Он автоматически выполнял свой долг и вытаскивал своих товарищей из разбитой машины. Но он не осознавал того, что происходит вокруг.

     — Сержант, за мной, — приказал Тейлор. — А ты, Мерри, займись этим.

     Тейлор пробежал мимо оторванной части фюзеляжа, обежал вокруг похожего на обрубок крыла "М-100" и бокового винта. За спиной у него завывал ветер. Он остановился прямо против люка кабины пилота, подпрыгнул и ухватился за ручку дверцы, не обращая внимания на пылающий рядом огонь.

     — Черт, — вскричал он, отскакивая, и начал махать обожженной рукой.

     Дверь была закрыта изнутри.

     Сержант пробежал мимо него и направился прямо к кабине летчика. Стоя на носках, он едва смог заглянуть внутрь.

     — Что там? — крикнул Тейлор.

     — Ничего не видно. Чертов дым.

     — Придется разбить лобовое стекло.

     Сержант взглянул на винтовку, которую он держал в руках.

     — Ничего не получится, — сказал он уверенно.

     Очередь ударила по бронированной поверхности "М-100".

     — Черт возьми! — закричал Тейлор. — Посмотри, нельзя ли определить, откуда стреляют. Я попробую добраться до инженерного отсека. — Он отошел к задней части машины. Мерри каким-то образом удалось убедить солдата, находящегося в полубессознательном состоянии, оттащить своих товарищей подальше от огня и дыма и поближе к вертолету Тейлора.

     Темное, цвета кофе лицо Мередита было испачкано сажей. Он подошел поближе, желая поговорить с Тейлором, но тот даже не взглянул на него. Оттолкнув Мередита, он устремился вверх по трапу в заполненный дымом отсек, находящийся в задней части "М-100".

     Ему тут же стало трудно дышать, он ничего не видел. Он знал, что все боеприпасы хранились в специальных герметических отсеках, но не знал, как долго еще обшивка сможет выдержать жар.

     Спотыкаясь, он шел вдоль стены, постукивая по ее неровной поверхности покрытой волдырями рукой. Он старался найти отсек, в котором хранились саперные инструменты, лопаты и киркомотыги. Из-за дыма было очень трудно сориентироваться.

     Он чуть было не потерял сознание. Это так испугало его, что он, спотыкаясь, поспешил выбраться на пронизывающий, холодный воздух.

     Холод обжег ему легкие. Он согнулся, положил руки на колени, пытаясь восстановить дыхание. Легкие не работали. Тейлор понял, что чуть было не задохнулся. Он был на волосок от смерти. Все вокруг раскачивалось, как будто Тейлор был пьян. Он изо всех сил старался сохранить равновесие, восстановить дыхание. Вдали, в снежной круговерти, опять послышались выстрелы, на сей раз как будто ближе.

     Он выпрямился, стараясь вдохнуть холодный воздух. Изо всех сил он старался вспомнить точное расстояние до отсека, где по инструкции должны были храниться саперные инструменты. Он сам писал эту чертову инструкцию, но сейчас никак не мог вспомнить это место. Слева? Кажется, третья панель в верхнем ряду.

     — С вами все в порядке, сэр? — окликнул Тейлора Мередит, но его голос звучал едва слышно из-за шума пламени, завывания ветра, рокота работающих в отдалении двигателей и грохота выстрелов. Мерри положил руку на плечо Тейлора.

     — Нет времени, — сказал Тейлор, сбросив его руку. — Относи раненых на борт вертолета.

     Тейлор бросился обратно в горящую машину.

     От едкого дыма у него стали слезиться глаза, и он вынужден был закрыть их. Он задержал дыхание. Тейлор ощупывал путь словно слепой, и единственное, что он чувствовал, — это обжигающий жар.

     Вдруг он нащупал рукой твердую и горячую поверхность дверцы отсека. Он дернул ее и почувствовал, как от резкого движения у него прорвались волдыри. Во время аварии все инструменты рассыпались, и падающая лопата чуть не ударила его по голове, но он успел вовремя схватить ее за ручку.

     Терпеть больше не было сил. У него закружилась голова. Слабость окутывала его, как одеяло окутывает спящего ребенка. Проще всего было бы поддаться этому чувству.

     Спотыкаясь, Тейлор выбрался наружу, встал на колени в снег, ощутив приступ тошноты. В глазах у него жгло, и он едва мог видеть сквозь непроизвольный поток слез. Он опустил голову на снег. Попытавшись встать, он споткнулся.

     Вдали он с трудом различал фигуру Мерри, тащившего на плечах человека.

     Тейлор заставил себя встать. Качаясь, он обошел разбитый вертолет, прижимая к себе лопату. К счастью, огонь распространялся очень медленно, благодаря огнеустойчивому материалу, из которого был сделан "М-100".

     Сержант стоял спиной к Тейлору и держал наготове автомат. Когда Тейлор подошел к нему, сержант отскочил назад, как будто увидел огромную змею, потом согнулся, все еще крепко держа свой автомат, и рухнул в снег, сразу же обагрившийся кровью.

     Он был мертв. Он лежал с открытыми глазами и открытым ртом, а сверху на него продожал падать снег. Враг выпустил по разбитому вертолету еще одну очередь.

     Все еще ощущая головокружение, Тейлор вырвал автомат из рук сержанта и выстрелил в белую мглу. Но курок только щелкнул, магазин был пуст.

     Тейлор перевернул тело сержанта, обыскал карманы, стараясь найти запасную обойму. Но сержант снял для удобства портупею и поэтому вылез из самолета без боевого комплекта. И сейчас при нем не было патронов.

     Тейлор отбросил автомат и вынул пистолет из наплечной кобуры. Он никого не увидел, но тем не менее дважды выстрелил. Затем он сунул пистолет обратно в кобуру и поднял лопату. Скользя по снегу и грязи, он разбежался и ударил изо всех сил по остекленению кабины.

     Лопата отскочила от бронированного лобового стекла.

     Он бил по стеклу опять и опять. Затем вонзил острие лопаты как можно сильнее в синтетический материал.

     Все было бесполезно. Стекло нельзя было пробить даже пулеметным огнем, поэтому его попытки были смехотворны.

     Но отступать было нельзя.

     Один снаряд попал в нос вертолета, совсем близко от головы Тейлора. Он быстро опустился на колени, отбросил лопату и опять вынул пистолет. "Какого черта, — думал он, — если ему суждено умереть здесь, то так тому и быть. Но этим сукиным детям он так просто не сдастся".

     Выстрелы раздались прямо за его спиной. Но его тренированное ухо старого вояки распознало выстрелы из американского оружия — знакомые резкие свистящие звуки. Затем он увидел Мередита, который с автоматом в руках шел вдоль вертолета.

     Молодой офицер подошел к Тейлору. Он тяжело дышал.

     — Пойдемте, сэр, — взмолился он. — Нам надо отсюда выбраться.

     — А летчик? — спросил Тейлор упрямо.

     — Ради Бога, сэр. Он мертв. Он наверняка уже задохнулся. Это чертово лобовое стекло все закоптело.

     — Да, дыму там много. Но лучше уж дым, чем огонь. В каком-то смысле дым сейчас мож но было даже приветствовать.

     Вдруг по обшивке вертолета простучала очередь, как будто пианист-виртуоз прошелся по клавишам.

     — Давайте, черт возьми, выбираться отсюда, — сказал Мередит.

     "Да, — решил Тейлор, — Мередит прав. Торчать тут больше не имеет смысла. Это уже пустой красивый жест, а значение имеют только результаты".

     Они будут его ждать. Он знал, что Кребс никогда не поднимется в воздух без него. Даже если бы это означало смерть всех, кто находился на борту вертолета. А ему не хотелось быть виновным в новых ненужных жертвах.

     Но что-то внутри него еще не позволяло ему покинуть это место.

     Мередит дважды выстрелил в белое марево, затем, подождав, выстрелил еще раз.

     — Эй, вы, сукины дети, — выкрикнул он. Мередит, у которого дома была жена, а впереди — блестящее будущее…

     — Хорошо, — сказал вдруг Тейлор с внезапной решимостью. Он протянул руку и сорвал с формы мертвого сержанта личный знак. — Давай дадим по ним еще пару очередей и побежим со всех ног.

     — Будет сделано, — ответил Мередит.

     Они оба чуть приподнялись и выстрелили в снежный шторм, хотя стрелять сейчас из автомата и пистолета было все равно что бороться голыми руками с самым современным оружием.

     — Бежим, — скомандовал Тейлор.

     Они побежали по снегу, растаявшему вокруг пышащего жаром вертолета. К тому времени, когда они обегали заднюю часть "М-100", Мередит был далеко впереди. Он обернулся и выстрелил из автомата, прикрывая Тейлора.

     — Черт подери, да беги же! — закричал Тейлор.

     Они бежали прямо к темным очертаниям командного вертолета. Огромные винты рассекали небо, демонстрируя готовность ко взлету. Шум двигателя обещал спасение.

     Кребс увидел их. Он увеличил обороты вертикальных винтов, и скоро шум стал настолько громким, что Тейлор уже не слышал выстрелов, несущихся им вслед. "М-100" начал поднимать нос, как испуганная лошадь, но Кребс привел его в равновесие.

     Тейлор бежал как можно быстрее. "Я не хочу, чтобы меня убили выстрелом в спину, — думал он. — Только не выстрелом в спину".

     "М-100" становился все больше и больше, и скоро Тейлор ничего не видел, кроме него.

     Он чувствовал боль в легких.

     — Быстрее! — крикнул ему Мередит.

     Да, ему очень не хотелось оставлять тела убитых. И без того его вина была очень велика. Ее хватит даже на очень долгую жизнь.

     "Только не в спину", — молил он, когда бежал последние несколько метров.

     Он почувствовал, как руки Мередита втаскивают его в люк.

     Кребс начал поднимать вертолет еще до того, как Мередит и Тейлор закрыли за собой люк. Земля стала постепенно удаляться. У них перед глазами белым вихрем проносилась Вселенная. Затем дверца люка захлопнулась.

     Измученные офицеры опустились прямо на пол, скорчившись в узком проходе. Они молча смотрели друг на друга, каждый хотел убедиться, что другого не задело летящими им вдогонку пулями. Оба были испачканы в саже и чужой крови. Брови и коротко подстриженные волосы Мередита были покрыты снежной бахромой, и это делало его похожим на мальчишку в гриме старика, играющего роль в школьном спектакле. Тейлор смотрел, как начальник разведки смахнул рукой тающий снег и на его лбу остался кровавый след.

     Тейлор согнул обожженную руку. Ничего страшного. Положить мазь, и все пройдет.

     "М-100" взмыл в небо.

     Тейлор уперся головой в стенку прохода, тяжело дыша: он старался очистить легкие от дыма и газов.

     — Дерьмо, — сказал он.

     Использовать основное тяжелое вооружение для уничтожения остатков вертолета можно было, только отлетев от него на достаточное расстояние. Пушка Гатлинга никогда бы не смогла пробить сверхпрочную броню. Пока они набирали высоту, Мередит рассказал Тейлору остальные плохие новости. Из солдат, вынесенных из заднего отсека, были живы только двое: тот солдат в шоковом состоянии и еще один, у которого было сотрясение мозга. Остальные десантники погибли от действия ударной волны или от отравления дымом. Трупы лежали в грузовом отсеке командного вертолета "М-100".

     — Черт возьми, Мерри, машина не должна была так сильно разбиться при падении, да и противопожарная система оказалась полным дерьмом.

     Мередит с нежностью поглядел на стенку вертолета.

     — Мы еще точно не знаем, что случилось, сэр. Это могла быть поломка компьютера, и вообще все, что угодно. В целом же наши птички сегодня хорошо послужили.

     Они почувствовали резкий толчок в тот момент, когда Кребс выпустил мощный снаряд, который должен был разнести обломки упавшего вертолета вдребезги.

     — Мерри, — сказал Тейлор, — спасибо тебе. — Он махнул обожженной рукой. — Спасибо за все, что ты сделал.

     Мередит выглядел смущенным.

     Оба офицера сидели, не двигаясь, еще какое-то время, уставшие, обессилевшие, но уже начиная осознавать, что надо возвращаться к работе, как будто ничего не случилось. От них слишком многое зависело.

     — Интересно, что там делает Счастливчик Дейв, — задумчиво сказал Мередит. Он взглянул на часы. — Первая эскадрилья должна быть сейчас уже на земле, в районе сосредоточения "Серебро".

     Ногучи била дрожь. Он никогда раньше не сомневался в своей личной храбрости, так как был уверен в своем превосходстве над ооычным человеком с его обычными эмоциями. До сего времени он представлял себя воином с каменным сердцем, закованным в доспехи елезной воли. Но сейчас, когда он считал секунды до запуска, его перчатки прилипли к ладоням, а нижняя губа непроизвольно подергивалась при каждом счете. Он смотрел прямо перед собой, и щиток его летного шлема не позволил членам экипажа увидеть неуверенность в его глазах. Ему становилось невыносимо при мысли, что кто-нибудь может заметить хотя бы малейшие признаки страха на его лице.

     Его пугало это оружие. Перед славными летчиками-камикадзе была ясная перспектива — мгновенная героическая смерть за императора, за Японию. Ногучи не испытывал страха перед смертью, он считал, что смерть — это просто дверь в другой неизвестный мир. Его пугали условия, в которых ему, возможно, придется жить, если "Скрэмблеры" сработают не так, как надо.

     Часы отсчитывали последние секунды.

     Они почти достигли оптимального рубежа запуска.

     А если что-нибудь случится? Если "Скрэмблеры" сработают раньше времени? Если он не сможет увести самолет достаточно далеко от зоны их действия? Если эффективная дальность действия "Скрэмблеров" окажется больше расчетной? Если наземные пункты управления опять переключат его самолеты с этим ужасным грузом на борту на автоматическое управление? Этих "если" было слишком много. "Скрэмблеры" никогда не проходили полевых испытаний, да это было бы и невозможно.

     Мысль о том, что "Скрэмблеры" могли ударить всей своей мощью по нему, назначенному управлять ими, не давала ему разумно и четко мыслить.

     Он опять взглянул на экран. Прошло полчаса с момента посадки, и американские автоматические системы камуфляжа отлично замаскировали вертолеты — хотя было очевидно, что механические приспособления были спроектированы без учета возможности выполнения задания в условиях местности, покрытой снегом. Конечно, "Скрэмблеры" нанесут удар по всем объектам, находящимся в радиусе их очень большой зоны поражения, но все же приятно было знать, что главные цели находятся именно в том месте, в котором, судя по радиоперехвату, они должны быть.

     — Господин полковник! — неожиданный крик заставил Ногучи повернуть голову. Это был голос второго пилота, полный ужаса.

     — В чем дело? — резко спросил Ногучи. Глаза второго пилота расширились от невероятного ужаса.

     — Время!

     Паника охватила Ногучи. Но, повернувшись к пульту управления, он увидел, что все еще оставалось несколько секунд второй пилот просто потерял контроль над собой, как женщина или ребенок. Это было непростительно.

     — Заткнись, дурак! — крикнул Ногучи, не взглянув на пилота. Он боялся, что на его лице может быть заметен тот же страх, который был написан на лице его подчиненного.

     Ногучи постарался взять себя в руки. Но в голове его все время возникали картины того, что будет с ним в случае неисправной работы "Скрэмблеров", и эти образы лишали его последних остатков самообладания.

     Нет, он не вынесет такой жизни.

     В тысячу раз легче умереть.

     Он уставился на цифровой счетчик, держа пальцы на кнопке управления запуском.

     Семь.

     Всю свою жизнь…

     Шесть.

    …я…

     Пять.

    …как стрела…

     Четыре.

    …несся…

     Три.

    …к…

     Два.

    …к этому моменту…

     Один.

     — Банзай! — закричал Ногучи так громко, что у него заболело горло.

     Он нажал на пусковую кнопку.

     — Банзай! — закричал он опять.

     — Банзай! — закричали по внутренней связи вслед за ним все члены экипажа.

     Он взял управление на себя и накренил самолет, насколько это было возможно.

     — Точный запуск, — услышал он в наушниках.

     Один за другим остальные самолеты его звена доложили: "Точный запуск. Точный запуск".

     Ногучи лег на курс и приказал всем самолетам набрать максимальную скорость. Небольшие управляемые ракеты устремились в сторону объекта под названием "Серебро".

     — Вас понял, — доложил Хейфец по командной связи. — Все приземлились. Из районов сбора "Золото" и "Платина" доложили о состоянии полной боевой готовности. Все машины целы. Рота "Танго" доложила о пяти убитых и одиннадцати раненых во время наземного контакта на территории Иранского штаба, но я думаю, вы хотели бы услышать подробности непосредственно от командира.

     Ему ответил голос Тейлора. Хейфецу показалось, что он звучал необычно резко и напряженно.

     — У тебя все в порядке?

     — В основном, да были небольшие трудности, связанные с размещением в зоне сбора. Часть зоны "Серебро" была уже занята советскими войсками резерва. Никакой координации, нет. До того, как все было выяснено, одно подразделение открыло огонь.

     — Потери есть?

     — Нет, нам повезло. Сейчас у нас здесь то, что раньше обычно называли "мирным сосуществованием".

     — Боже, — сказал Тейлор, — этого нам только не хватало. Обмен артогнем с русскими.

     — Сейчас все в порядке. Теркус размещает своих мальчиков в хорошем укрытии. Оно вы глядит великолепно.

     — Отлично. Мы будем там приблизительно через сорок минут, — сказал Тейлор. — У меня есть на борту один раненый предположительно с сотрясением мозга и еще один в состоянии шока.

     — Вас понял. Мы вас ждем. Прием.

     — Пять-пять, конец связи.

     Хейфец положил микрофон. Какой хороший день. Трудно представить себе, как в такой хороший день могло быть столько смертей. "Целый Иерихон из стали", — сказал он себе, думая о японских потерях.

     Ему все уже было ясно. Он все для себя решил. Он просто не знал, как ему сообщить об этом Тейлору.

     Он закончит эту кампанию, затем подаст в отставку. Он расстратил огромную часть своей жизни на сумятицу, на самообман, на неизбежное бесчестие достойного человека, который неправильно выбрал цель своей жизни. Конечно, он всегда был хорошим солдатом. Сейчас же наступило время бросить все, пока он еще не стал плохим солдатом.

     Он поедет домой. В новый дом, который его друзья-беженцы строят в израильском поселении на западе Америки. Они превращают еще одну пустыню в сад. Он точно не знал, что он будет делать и чему он может научиться после стольких лет в армии. Но он знал наверняка, что справится с этим, и не боялся испачкать руки в грязи, если уж на то пошло. И ему не так много нужно.

     На мгновение он пожалел о тех деньгах, которые он в течение многих лет отчислял в Американо-Израильский фонд помощи беженцам. Затем, устыдившись, он отбросил эту мысль. Так было даже лучше: начать все с нуля. Без того ложного чувства безопасности, которое вселяет в человеческую душу слишком большое количество денег.

     Возможно, у него появится женщина. Он теперь понял, что Мира никогда не хотела, чтобы он оставался навсегда одиноким. Он и в этом был к ней несправедлив. Она была слишком доброй, чтобы хотеть этого. Ей бы хотелось, чтобы он опять полюбил, если у него останутся на это силы.

     Всю свою жизнь он совершал неправильные поступки, руководствуясь ложными мотивами. Он надеялся, что еще осталось время все это исправить. Он решил попытаться начать жизнь сначала. И на этот раз действительно ради Миры. Он снова повернулся к свету.

     Хейфец одел шлем, который всегда носил в полевых условиях, чтобы показать пример своим подчиненным.

     — Я выйду по нужде, — сказал он своему экипажу.

     Морозный воздух был необыкновенно чистым, Хейфец снова подумал о Тейлоре. Приятно будет встретиться с ним в конце дня. Тейлор был тем человеком, к которому он испытывал что-то очень похожее на дружбу. Он еще не знал, как объяснить Тейлору, почему он хочет уйти в отставку, но это может подождать. Сейчас Тейлор должен сконцентрироваться на других вещах, и Хейфец был полон решимости помочь ему. Предстояло еще решить очень много проблем, особенно связанных с потерей последнего калибратора орудий в Омске. Но они с Тейлором найдут какоенибудь решение. Хейфец представил себя рядом с Тейлором: они склонятся над картой и будут вершить судьбы людей. И им даже не нужно будет слов, чтобы понимать друг друга.

     Хейфец шел по снегу в сторону чахлых деревьев. Белые стволы и ветки напоминали больных туберкулезом женщин. Его поразила скудость этой местности.

     Он сбился с мысли, увидев молодого капитана, сидящего на корточках в небольшой запорошенной снегом ложбине. Капитан приподнялся, чтобы воспользоваться бумажкой. Под ним лежала дымящаяся куча.

     При виде Хейфеца молодой человек выпрямился, отбросив скомканную бумажку и схватился за спущенный комбинезон.

     Хейфец не мог сдержать улыбки. В конце концов, жизнь продолжается.

     — Вольно, — скомандовал Хейфец. — Продолжайте выполнять свое задание, капитан.

     Молодой офицер пробормотал что-то невнятное, а Хейфец повернулся к слегка покосившемуся дереву, вспомнив, зачем он пришел.

     Он услышал, что кто-то произнес его имя и звание. Никуда нельзя спрятаться, даже на минуту. Хейфец обернулся, посмотрел в сторону "М-100" и увидел одного из своих сержантов без головного убора, направляющегося в сторону маленькой ротцицы. "Придется сказать им, чтобы одевали эти чертовы шлемы, когда выходят на улицу, — подумал Хейфец. — Ну, просто как дети". Хотя после боя было так естественно расслабиться, перестать заботиться о внешнем виде и позволить себе немного небрежности.

     Хейфец энергично отряхнулся, затем запихнул одеревеневшую от мороза часть тела обратно в комбинезон. "Слишком долго ее не использовали по назначению", — весело подумал он.

     С трудом шагая по снегу, сержант торопливо приближался к нему.

     — Подполковник Хейфец, вас вызывает подполковник Рено. Он говорит, что хочет поговорить с вами лично.

     Хейфец кивнул. Затем повернулся к капитану, который быстро и смущенно застегивал свой комбинезон.

     — Вы знаете, в чем главная проблема американской армии? — спросил Хейфец капитана. У того было симпатичное, пышущее здоровьем лицо, которое Хейфец привык ассоциировать с типично американской неуязвимостью для интеллекта. Немного подумав, капитан застегнул матерчатый ремень и нервно произнес:

     — Нет, сэр.

     — Мы слишком много говорим, — сказал Хейфец. По выражению лица капитана он видел, что банальность его замечания разочаровала молодого человека, который, очевидно, ожидал услышать значительно более глубокую мысль.

     — Мы слишком много говорим, — повторил Хейфец. Он мягко улыбнулся и пошел на свой пост.

     Капитан Джек Стерджис не мог этому поверить. Он своими глазами видел, что Счастливчик Дейв Хейфец улыбнулся. Он сомневался, сможет ли он убедить в этом своих товарищей.

     Он начал обдумывать, как именно он преподнесет эту историю, и тотчас же решил не рассказывать о том, что он делал во время их встречи. Затем он передумал и решил сказать, что они оба, как боевые товарищи, мочились у дерева. Что же точно сказал Хейфец? О главной проблеме американской армии? Довольно глупо, на самом деле. Не очень понятно. Стерджис подумал над словами Хейфеца некоторое время, стараясь найти в них какой-то скрытый смысл. "Мы слишком много говорим". Может, он имел в виду, слишком много говорим и недостаточно действуем? Или просто слишком много говорим, и все?

     Да это не важно, черт возьми. Он только что говорил со Счастливчиком Дейвом Хейфецем, с человеком, который, как было всем известно, никогда не улыбался. Это был солдат от рождения и до могилы. И вдруг старый чудак улыбнулся.

     Жаль, что у него не было свидетелей. Затем он вспомнил о подробностях встречи и решил, что, пожалуй, наоборот, ему повезло.

     Возможно, Хейфец просто смеялся над ним.

     Да нет. Старый Счастливчик Дейв, наверное, много раз видел ребят в такой ситуации. И, скорее всего, его улыбка означала, что все было хорошо, что они действительно загнали противника в угол.

     Вот так. Это хорошо вписьюается в историю. Даже старый Счастливчик Дейв был очень рад. Это надо было видеть, ребята. Он улыбался. Счастливчик Дейв Хейфец, гроза всего полка, который, как все знали, никогда в жизни не испытывал ни одного человеческого чувства.

     Стерджис был смущен тем, что в тот момент, когда он оправлялся, кто-то вдруг появился, и этот кто-то был не кто иной, как Счастливчик Дейв. Обдумав все, он решил, что не стоит расстраиваться. Зато у него есть история, которую он расскажет ребятам, и чувство уверенности, которое ему внушило хорошее настроение Хейфеца.

     Они встретились с противником и втоптали его в грязь.

     Конечно, он очень боялся. Он никогда раньше не был в бою, но он читал много книг о войне, видел множество фильмов и слышал от ветеранов, как трудно военное ремесло. Они говорили, что никогда нельзя сказать заранее, кто может сломаться и оказаться трусом.

     Да, теперь он знал, что не был трусом, он доказал это в бою. Когда Джек Стерджис пробирался назад к замаскированной позиции "М-100", он с удовольствием представил себе, что у него будет блестящее военное будущее. И когда-нибудь он, возможно, будет так же знаменит, как сам Старик, полковник Тейлор. А может, даже и больше. Однако он не хотел иметь изуродованное лицо, не хотел быть внешне похожим на Тейлора. Стерджис видел себя в гораздо более романтическом свете, и представление об успехе было неполным без фигуры склонившейся над ним женщины.

     Стерджис глубоко вздохнул. Прекрасно быть солдатом, настоящим командиром.

     И тут капитан Джек Стерджис выпрямился во весь рост, почувствовав такую нестерпимую боль, какую никогда не испытывал раньше.